II. Ростов
На рассвете другого дня поехал я далее в Ростов. Мне благоприятствовала погода, и красное утро придавало особенную прелесть зеленеющим полям и рощам гористой дороги, усеянной богатыми селами до Переяславля. С поклонной горы, где поставлен усердием предков каменный крест, открылся Переяславль Залеский во всей древней благочестивой красе своей, на берегу тихого, длинного озера, горящий в небе золотом крестов многих обителей и церквей. Неожиданно и вместе очаровательно было зрелище сего города; – так приютно прислонился он к мирным водам, издали совокупляясь всеми своими храмами в один Божий дом; так беспечно летели к нему белые паруса рыбарей по спящей пучине, как бы в безбурный притон, созданный только для упокоения их смиренных лодок и бесстрастных душ. Так мне показалось издали с горы, у подножия поклонного креста» и так могут всегда представляться предметы, если смотреть на них с подобной ясе точки.
Я не мог оставаться в Переяславле, поспешая на ночь в Ростов, и только посетил, при въезде и выезде города, два монастыря: женский Феодоровский, основанный Иоанном Грозным на память рождения Царевича Феодора, и мужеский Никитский, весьма древний, но украшенный зданиями также во времена Иоанна. Там поклонился я мощам Св. Никиты, столпника Переяславского XII века, и посетил уединенный тесный столп его, где, сложив с себя боярство, усмирял он суровый нрав под тяжестью вериг, послуживших орудием его мученической смерти, ибо ими был он умерщвлен от руки нощных хищников.
После мрачных Владимирских лесов, открылись мне благословенные пределы Ярославля. Смеющаяся равнина, оживленная резвыми изгибами реки, испещренная бесчисленными селами, развила предо мною свой бесконечный обзор; повсюду белелись церкви как белые шатры, поставленные для стражи сей чудной равнины. На краю ее румяное озеро Неро скопляло в себе лучи вечернего солнца, вознося над блеском вод своих белый, многобашенный Ростов, венец всей картины и желанную цель моего странствия. С закатом солнца я его достиг.
Я поспешил прямо в Яковлевский монастырь, к Святителю Димитрию. Подходя к собору вспомнил, что мне поручено было поклониться гробу добродетельного старца Амфилохия, 40 лет молитвенно простоявшего у возглавия мощей угодника Ростовского, и не знал, где найти его могилу. Уже смеркалось, соборная трапеза была отперта, там хотел я дождаться открытия самой церкви. Любопытство привлекло меня к высокой мраморной гробнице, украшенной знаками схимническими, – и я прочел имя Амфилохия! О, с каким внутренним утешением простерся я пред сим памятником великого старца, многие годы светившего своими добродетелями не только пределам Ростовским, но и столице! На нем почивало видимое благословение Святителя, которое обильно передавал усердным к его памяти. Чувствительна для обители потеря Амфилохия, отбывшего свою стражу!
Отперли собор, отперли и тяжкую серебряную крышу раки, с украшениями архиерейскими, пожертвованную благочестием Елисаветы для хранения мощей Святителя, и присланную Екатериною в год ее воцарения. Открылся святой угодник, ревнитель православия, ревнитель просвещения, почиющий по многих трудах, над самым тем местом, которое смиренно избрал себе для смертного отдыха, не в великолепном соборе митрополии Ростовской, вместе с своими предшественниками, но в уединенной обители св. Иакова, основанной сим Епископом, по несправедливом изгнании, и освященной его мощами. Здесь хотел возлечь Димитрий, и прославился и прославил место. Я прикоснулся устами к обнаженному челу его, некогда вмещавшему столько благих помыслов для пользы церкви и отчизны, которое долго сияло для них ярким светильником и ныне точит исцеления болящим. Со мною вместе тихо приложилась одна недужная; для нас только отперли церковь, за нами ее опять заперли.
Тогда же посетил я Архимандрита Иннокентия, достойного племянника Амфилохия. – Дряхлый старец, удрученный болезнями, с трудом мог подняться с своих кресел, чтобы приветствовать во мне прежнего своего знакомца.
«Я видел из окна, как вы с недоумением ходили по монастырю,» радушно сказал он, и хотел уже послать монаха, чтобы он вас проводил в собор, ибо я всегда так делаю с новыми пришельцами, еще незнающими обители. Хожу и действую я весьма криво, милостивый государь, но по крайней мере сижу прямо: против меня угодник и к нему указываю я всем дорогу.»
– «Где же найти лучшего указателя, отвечала» я, вы уже так давно на страже у Святителя. –
«Да, кротко отвечал он, благодаря угодника, вся жизнь моя обтекла кругом сего озера, или лучше сказать, я только перевезся с одного берега на другой. Когда вы взойдете завтра на ограду, или на ту башню, которую я себе приготовил для покоя, вы увидите за озером высокую колокольню села Поречья, где я долго был приходским священником. Там и дед мой и прадед имели счастье быть посвященными от руки самого Святителя, и я сам, не смотря на все грехи мои, достиг приюта только милостью угодника.»
– «И так я здесь как бы в его семействе, сказал я, тронутый живою любовью Архимандрита к св. Димитрию. Вы сроднились с ним и чрез рукоположение ваших дедов, и сорока летнею, постоянною стражею при его мощах, вашего дяди старца Амфилохия, и вашею собственною приверженностью к угоднику.»
«Желаю духовного родства сего себе и вам,» отвечал Архимандрит, и благословил меня провести ночь на соседнем подворье.
Рано утром я уже нашел почтенного старца сидящим опять в своих креслах, посреди богомольцев, которые один за другим приходили принять его благословение. Каждого принимал он ласково, спрашивая имя, и наделяя образком, отпускал с назидательным словом. Я подивился его терпению при таком болезненном состоянии. «Государь мой, сказал мне простодушно Иннокентий, больше труда было сим усердным людям придти к угоднику, нежели мне принять их. Да и у чего же я поставлен, если не буду благословлять их во имя Святителя?»
В числе посетителей находился раненный офицер и с ним доктор. Сей последний, видя страдания Архимандрита, советовал ему многие средства для облегчения болезни. Иннокентий вниманием своим платил ему за его участие и наконец сказал: «Милостивый государь, вот уже многие годы, как я страдаю; знаете ли, какой единственный пластырь обрел я против всех моих болезней? – терпение, государь мой, одно только терпение! По скольку его приложишь к своим ранам, по стольку и почувствуешь облегчения. Поверьте, что другого нет для моих недугов. Жизнь человеческая как лампада: когда сосуд благоустроен, хороша светильня и чисто масло, тогда ясно горит и лампада; но когда все в ней приходит в ветхость, скудеет елей и задувает ветер, – а ветер наши собственные страсти, – тогда время ей погаснуть, и она гаснет сама собою.»
При этом простом, но красноречивом сравнении невольно взглянул я на лампаду, висевшую пред иконами, которые занимали весь передний угол тесной комнаты и два соседних окна, а две противоположные стены были убраны множеством портретов духовных особ.
«В каком благочестивом обществе провождаете вы все дни ваши,» сказал я Архимандриту.
«Извольте посмотреть, государь мой, смиренно отвечал он, вот на правую сторону от меня святые угодники, прославившие своею жизнью Господа, а вот на лево благочестивые мужи, шедшие по следам их: но поскольку они еще не удостоились прославления свыше, то чтобы не смешать горнего с дольним, между ними утвердися здесь пропасть велика, – я сам с моими немощами и грехами.»
И когда я не находил слов отвечать ему, он тотчас продолжал:
«Время идти к обедни; прошу вас заглянуть также и в новый собор, который Господь сподобил меня окончить, истинно пособием угодника, ибо у меня не было ни денег, ни средств, и все неожиданно явилось. Посмотрите на живопись: самый художник, покойный академик Медведев, был для меня даром Божиим, по его благочестию. Верите ли, государь мой, что он не иначе приступил к письму, как причастившись Св. тайн, и прямо из церкви взялся за кисть, не вкушая никакой пищи, пока не начертал лика Господня на сводах алтаря, и так всегда без пищи и с молитвою начинал он писать образ Спасителя или Божией Матери. Редкое благочестие! за то Господь увенчал полным успехом его труды, и вы верно полюбуетесь живописью. Прошу вас в церковь.»
И точно стенное писание было превосходно, соединением древнего и нового вкуса, чего я нигде не встречал. Особенно замечательны два свода: над алтарем и над самою церковью, как по отделке так и по глубокому смыслу. На первом изображены все Силы небесные, в девяти Иерархиях, светлым венцем обтекающие Св. Троицу, воссевшую прямо над престолом. На втором начертана кругом Божией Матери вся торжествующая Церковь Христова, с ликами угодников всякого звания: святителей, царей, воинов, убогих, для утверждения членов воинствующей Церкви, приходящих молиться в храм сей. На стенах благоговейно поражает взоры тяжкое несение креста на Голгофу, и молитва св. Димитрия пред знамением явленного ему креста, и его проповедь к отступникам истинной веры и торжество открытия его мощей, и наконец самое начало сей обители, основанной в XII веке. Св. Епископ Иаков, изгнанный клеветою народною, в знак своей невинности, переплывает Неро озеро на мантии архиерейской, которая безбурно приносит его к сему пристанищу.
После обедни благосклонный Архимандрит дал мне своего наместника Флавиана, чтобы посетить знаменитый древностью собор Ростовский и другие обители сего некогда славного города. В соборе ожидал меня почтенный протоиерей Тихвинский и с большим радушием показал мне все достойное внимания. Я поражен был величием собора.
Начало его еще относится ко временам св. Князя Владимира, но тогда была устроена только деревянная церковь во имя Успения Божией Матери, после пожара коей и падения другой каменной, воздвигнутой на ее месте, заложен был нынешний собор в 1213 году; он украшен святым Князем Константином Всеволодовичем Ростовским, и довершен уже в бедственные времена ига Татарского в 1262 году. Самое расстояние лет между началом и окончанием храма свидетельствует, чрез какие бедствия прошла Россия в течение сего полувека. Но несмотря на сии бедствия, отпечаток величия рода Долгоруких остался на священном памятнике, и благочестие сына великого Всеволода вполне удовлетворилось. До сих пор храм сей, по своему зодчеству и по обширности, один из лучших нашего отечества, не уступая красою Владимирскому, который послужил ему образцом и почитался совершенством своего времени. (В нем до 14 сажен длины и до 23 высоты, с куполом). В XIII веке св. Епископ Игнатий устлал пол его красным мрамором: последующие Архиереи постепенно его украшали, в особенности же Митрополит Иона, стенным писанием; еще недавно был поновлен иконостас и представляется в должном благолепии. Но сокровища сего собора не в злате и мраморе. Четыре великие столпа поддерживают его славу: мощи четырех его Святителей – основание Ростовской Церкви. В малом приделе внутри алтаря покоится св. Леонтий, третий Епископ Ростова и его просветитель, ибо до него сменявшиеся Архиереи не могли удержаться посреди язычников: святые мощи его, долго лежавшие поверх земли, теперь почивают под спудом, после разорения Литовского, но та же благодать исцелений истекает от его гроба. С той же стороны, но вне алтаря, открыто лежит преемник его св. Исаия, в долгое правление паствою Ростовскою утвердивший в ней корень Христианства. – По левую же сторону храма и недалеко от местной великолепной иконы Божией Матери, чудесно написанной в XI веке св. Алипием инокописцем Печерским, почивает в богатой раке св. Епископ Игнатий, один из всех угодников Российских, которого нетление просияло даже прежде предания земле: ибо чудеса, явившиеся при самом отпевании, побудили клир и народ тогда же поставить его святые мощи для поклонения на то место, где и до ныне они обретаются. Племянник св. Сергия, св. Архиепископ Феодор – четвертая опора Ростовской Церкви.
Рядом с ним лежат, вдоль по стене кругом собора, знаменитые его преемники Митрополиты: Варлаам, первый возведенный в сан сей первым Патриархом Иовом; Иона, предрекший ему о судьбе Отрепьева; Кирилл, управлявший Церковию при Лжедимитрии, прежде и после Филарета Никитича, и встречавший на царство Михаила; другой Варлаам, бывший при его венчании; Иона, посвященный Никоном, в течении 40 лет, после всех внутренних смятений России, устроивший свою митрополию до самого цветущего состояния, и наконец Иоасаф, поставленный последним Патриархом.
Но славнее всех сих почиющих в соборе Митрополитов является отсутствующий прахом, но всегда внутри его пребывающий своею памятью, великий Филарет Никитич Романов. Заточенный, постриженный поневоле Годуновым, он вызван был Лжедимитрием в Митрополиты Ростовские, как бы для того, чтобы тем указать, как премудрый Промысл иногда и чрез нечистые орудия устрояет благо людей: так рукою расстриги возвел он Филарета на высшую степень иерархии и даровал в нем России залог ее грядущего благоденствия. – Подвиг Филарета в соборе Ростовском обличил в нем достойного родоначальника нового племени Царей. Предлагаю здесь красноречивый рассказ соборной летописи Ростова.
«Егда Литовских полков Гетман, зовомый Саиега, прииде под монастырь святые живоначальные Троицы Сергия чудотворца, тогда града Переяславля Залесного людие всяких чинов, забывше крестное целование, нзмениша Государю своему благоверному Царю и Великому Князю Василию Ивановичу Московскому, и присташа к сопротивным, и соединившися с Литовскими людьми, поидоша ко граду Ростову, ведуще бо его не крепка суща. И абие вестно бысть в Ростове, яко Переяславцы с Литвою идут ратию на град, и приидоша вси людие Ростовстии с градоначальники к преосвященному Митрополиту Филарету и молиша его, да благословит им бежати в Ярославль град; он же увещеваше и утверждаше их стояти крепко за православную веру и за Государя своего, ему же крест целоваша, и глаголаше к ним: «аще одолены от супостат наших и избиены будем, то венцы мученические от Бога приимем.» Людие же молиша его, да и сам с ними в Ярославль пойдет; а Святитель Божий, яко адамант тверд и столб непоколебимый, мужественным великодушием стоя, рече: «аще ми будет и многия муки претерпети, дому пречистые Богородицы и Ростовских чудотворцев не остануся.» То слышащие от него людие, овии бежаша в Ярославль, а друзии яко овцы при пастыре своем, при Архиерею Божию осташа. Уведав же Святитель приближающиеся супостаты, пойде в соборную пречистые Богородицы церковь и облечеся в святительския одеяния, и людие мнози в церковь стекошася; готовяся же Святитель, яко агнец к заколению, причастися пречистых и животворящих таинств тела и крове Христовы, такожде же и овцы словесные, пастырь добрый, тою безсмертною пищею напита; повеле бо протопопу и иереем, вся сущия в церкви люди исповедати и причастити божественных тайн, и возложися на Бога глаголя: «се аз и дети, яже дал ми еси Боже.» Тем временем приидоша Переяславцы и Литва во град, и начата избивати людей, елицех обретоша во граде, не убежавших к Ярославлю; таже идоша к церкви; Митрополит же повеле утвердити двери, и начаша тыи к дверям приступати, и биюице сокрушати дверь и добывати церкве. Митрополит же к дверям пришед, нача говорити Переяславцом, увещевая от божественного писания, чтобы помнили свою православную веру, и от Литовских людей отстали бы, и чтобы обратились к своему Государю, ему же крест целоваша. А Переяславцы, яко волцы возопиша велиим гласом, и начата жесточае в двери бити, и восбивше двери, начата сещи люди, и изсекоша множество неповинного народа. А Митрополита с места его жива взята, и святительская с него содраша облачения, и одеяша его в худые одежды и отослаша в село Тушино, еже близ Москвы.» (Он был освобожден войсками Князя Михаила Шуйского близ Осипова монастыря).
Подле самого собора каменная обширная ограда, в виде кремля, с зубцами и бойницами и с пятью на стенах ее церквами, окружает митрополию Ростовскую, великолепно построенную Митрополитом Ионою, во время его долгого правления, и пришедшую в совершенный упадок с перенесением кафедры архиерейской в Ярославль. Главные врата ее, обращенные к собору, особенно замечательны своим готическим зданием; над ними церковь воскресения, ныне запечатанная, как и все прочие расписана стенным письмом. Не уступает ей и другая, Одигитрии, близ ограды, воздвигнутая Митрополитом Иосифом Лазаревичем, преемником Ионы, и третья Иоанна Богослова на западной стене. Вход в четвертую церковь, бывшую монастырем св. Григория Богослова, где постригся св. Стефан Пермский, закладен из опасения ее ветхости.
Я пробирался все далее, по зубчатым переходам стен, в обширную трапезную палату, где некогда пировал Петр Великий, поддерживаемую одним столбом посредине, на подобие Московской грановитой, и достиг наконец, на юго-восточном углу ограды, до провалившейся террасы, между самим жилищем Архиереев и их домовою каменною церковью всемилостивого Спаса. – Опустение сих величественных зданий, которые еще не успели совершенно развалиться, производило на меня грустное впечатление: но еще более стеснилось сердце, когда я с опасением пройдя по террасе, заглянул сквозь окно в самую келью, где по преданиям жил и преставился Святитель Димитрий. Взойти в нее было уже невозможно; она угловая во втором ярусе и обращена к церкви Спаса: остаток хоров над дверями показывает, что ее хотели обратить в церковь: и где бы можно приличнее устроить оную, как не на том месте, на котором святая душа коленопреклоненного угодника, с последнею молитвою, тихо отлетела ко Господу!
Осмотрев собор и древнюю митрополию, я посетил и прочие монастыри Ростова: Богоявленский святого Авраамия, где почивают мощи сего первого просветителя Ростова, современника св. Князя Владимира, и где показывают крестообразный жезл, которым он смело сокрушил каменного идола Велеса, и тем положил начало Христианству в Ростове. Почти рядом с ним, также на берегу озера Нера, обитель Петра и Павла воздвигнута при св. Епископе Игнатие, Ордынским Царевичем Петром, по явлении ему двух верховных Апостолов, и там обретаются под спудом его мощи. Царевич сей, племянник Хана Берки, еще в юности своей последовал за Ростовским Епископом Кириллом, чудесно исцелившим ханского сына в Орде, и приняв Христианство, основался в Ростове, где долго впоследствии пребывал его род: он преставился иноком. В описании жития его любопытно предание о тяжбах Князей Ростовских с его сыном и внуком, за земли уступленные Царевичу. Орда всегда мешалась в сии тяжбы и Ханы признавали его потомство, хотя христианское, своим единокровным, а правнук св. Петра Игнатий, при наступлении Хана Ахмыла на Ростов, когда бежали Князья его, спас город, принудив Епископа Прохора идти торжественно на встречу Татар и объявив себя родственником Хана и владыкою Ростова.
За четыре версты от города заезжал я на родину св. Сергия в малый монастырь святые Троицы, построенный на том месте, где жили его праведные родители и где он имел таинственное видение мужа, научившего его грамоте. – Там, проведя более часа в приятной беседе с бывшим Епископом Оренбургским Августином, возвратился к вечеру в Яковлевский монастырь и начал сбираться в обратный путь к лавре.
Когда все уже было готово, почтенный Архимандрит послал наместника еще однажды отслужить для меня молебен над мощами Святителя Димитрия: потом благословил меня иконою и. напутствовав благими советами, просто вытекавшими из его смиренного сердца, спросил наконец:
«Кажется я все сказал, что же еще нам остается?»
«Мне остается только, отвечал я, просить вашего последнего благословения и молитв» – и мое сердце стеснилось при сих словах.
«И так помолимся! сказал Иннокентий, не знаю, свидимся ли еще, я уже весьма ветх.» И он стал молиться с такою теплою верою, с таким сердечным умилением, что мои прощальные слова обратились в слезы, и я уже молча оставил старца и его обитель.
На разсвете проехал я Переяславль Залеский и мимоходом зашел в церковь чудотворца Николая, где покоится св. Князь Андрей Переяславский. Он изображен на своей гробнице, со свитком в руках, и в оном надпись: «се аз Андрей, един от Смоленских Князей.» Как просто и как трогательно! такова была и вся жизнь его. Он уединился еще отроком из Смоленска к св. Даниилу в Переяславль, скончался в неизвестности и по смерти найден был с сим свитком в руках: тогда только признали его княжеский род. Я поклонился также и мощам святого Игумена Даниила Переяславского, который устроил две обители в сем городе: древнюю Горийскую, ныне упраздненную, но бывшую некогда кафедрою архиерейскою, о чем свидетельствуют ее великолепный собор и начатое пышное здание Гефсимании, и другую во имя Св. Троицы, где он сам почивает в богатой раке, так высоко, что нетленное тело его кажется лежит не в гробу, но на одре. Сей благочестивый Игумен был в большем уважении у Великого Князя Василия, крестил его сына Грозного и участвовал в его советах, как светильник своего времени.
Около вечерни я уже был опять в лавре, и там провел еще один утешительный день, посреди молитв и воспоминаний, наслаждаясь столько же настоящим сей славной обители, сколько и великим прошедшим. Поздно вечером собирался я ее оставить и пришел принять благословение Архимандрита. «Мы простимся в церкви, сказал он, ты верно желаешь прежде отъезда поклониться Преподобному.»
Наместник велел отпереть собор; мы взошли одни во мрак его: слабо светила нам лампада пред св. мощами, гробовой монах открыл раку. Антоний стал у главы и начал молебен св. Сергию, с акафистом, в котором, как видно, излились все чувства души глубоко проникнутой благодеяниями угодника своему отечеству. Как прост и выразителен сей привет Сергию: «земный Ангеле и небесный человече!» Как радуется сердце при каждом тихом возгласе гробового старца: «радуйся Сергие, великий чудотворче!»
Когда окончилась служба, и мы сошли со ступеней на средину темного собора, Антоний взял меня за руку и, после кратких назидательных увещаний, сказал простосердечно: «полюби святого Сергия, он был Русский в душе: сердце его лежало ко всему отечественному, и он не только наш, но и целой России: полюби его искренно и он тебя полюбит!»
Я был глубоко тронут и молчал. Мы вышли из храма и услышали за собою звук замков, ибо все, кроме нас, уже отошли на покой, и мимо нас побрел в свою келью гробовой старец.
«Мне все еще не хочется с тобою проститься, радушно говорил мне Наместник, мы поклонились преподобному Игумену лавры, пойдем же кругом собора поклониться еще и святым ученикам его.
Но прежде, продолжал он, подойдя к отверстому окну кельи св. Сергия, внутри коей ярко сияла при свете лампады, в золоте и драгих камнях, большая икона явления Божией Матери, прежде помолись пречистой Деве на месте ее схождения, да направит стопы твои по заповедям Господним.»
«Заглянем и к преподобному Никону, проговорил тихо Антоний, взойдя на крытую паперть пред его церковью: «преподобне отче Никоне, моли Бога о нас!» Сквозь железную решетку окна видна была в таинственном мраке вся внутренность малой церкви. Только, из под богатых завес гробового балдахина, проливался свет невидимой лампады, как будто сам угодник освещал собою гроб свой. Молча прошли мы еще несколько шагов, ибо для таких минут не созданы слова, и приблизились к церкви у готической трапезы: и она светилась изнутри гробовою лампадою. «Вот и ученик Сергиев отдыхает по многих трудах в своей кельи, сказал Антоний, моли Бога о нас преподобне отче Михее! Зайдем теперь и к Максиму Греку.»
Мы подошли к его часовне близ Сошественского собора. Архимандрит долго и пристально смотрел на гробницу великого мужа Церкви, столь много для нее потрудившегося и пострадавшего, потом, обратясь ко мне, возвысил голос:
«Желаю тебе, хотя некую часть того духа благодати, коим был исполнен сей великий подвижник в трудах своих ко благу Церкви!»
– «Ах, пожелайте, отвечал я, и помолитесь, чтобы тот же дух терпения дан мне был в скорбях, какой укреплял Максима, если паче чаяния и меня ожидают испытания.»
От сей часовни пошли мы к святым вратам, по роскошной аллее вековых лип, осеребренных луною, которой лучи, пробиваясь сквозь густую тень их, как бы крупными каплями, падали на землю. Бил одиннадцатый час, когда приблизились мы ко вратам ограды. Покамест сонный сторож отпирал тяжелый замок: «вот мы нашли себе верную стражу, сказал Наместник, указывая на образ Неопалимой Купины над вратами, во время Московских пожаров мы вверили ей охранение обители от огня, и благодарение Господу – все уцелело!»
Внимая ему, я еще раз обратился к монастырю. Мрачно подымался пред нами высокий собор Успения; только часть его крыши освещена была месяцем, который перекатывался по златой главе, ярко охватив крест; – мы любовались благоговейно.
«Основан грозным Иоанном!» тихо проговорил я сам себе: – «освящен кротким Феодором» – столь же тихо договорил Антоний, как бы некий антифон. «На вратах его изображен Ангел страшного суда, со скрижалью, где вписывает деяния наши.» – «Подле сих врат, опять отвечал мне Антоний, погребено все семейство Годуновых.» – «Какие имена, какие воспоминания! воскликнул я, о святая лавра, как трудно с тобою расставаться!»
Я уже переступил за врата, Архимандрит еще держал меня за руку. – «Чувствуешь ли, что здесь за оградою совсем другой воздух? вся свежесть, весь аромат ночи остались внутри стен, а здесь все дышит житейским. Теперь прости, я стою на том пороге, где для меня должен кончаться мир; – и благословив сказал: святый Сергий, да будет присно с тобою.»