Отдел III. Время епикопского служения в Смоленской епархии (1860–1866 г.)

«Путь из Киева в Смоленск, – рассказывал покойный владыка Антоний, – я избрал несколько не прямой, именно – по так называемому Белорусскому тракту²⁹⁵. Мне непременно хотелось побывать в Могилёве, куда просили меня и тамошние родные по матушке, которых я, однако, до той поры не знавал лично. Главный родственник тут был мой родной дядя, – родной брат матушки, служивший Старшим Советником в Могилёвском Губернском Правлении, Яков Григорьевич Несмелов. Он учился в Московской духовной Академии в самую пору ректорства Владыки Филарета, а в Семинарии до средних классов обучался в Уфе, где был Ректором тот же Владыка Филарет. Как он интересовался сведениями о Влад. Филарете за дальнейшую, особливо последнюю, его жизнь, так и я – о жизни его прежней; потому все разговоры, при личном с ним свидании, особенно интересные, вращались на имени в Бозе почившего. В Могилёве в это время был Архиепископ Анатолий, тоже глубокий почитатель Влад. Филарета; с ним я был знаком по переписке²⁹⁶. Остановился было я у своего дяди, но преосв. Анатолий перетянул меня к себе. Он, по его искренней откровенности, особенно был рад мне, так как на душе у него была уже решимость непременно испросить себе увольнение на покой, что и исполнилось действительно в том же 1860 г. С истинным умилением я выслушивал его, глубоко умудрённые опытом, – и духовным и практическим, – рассуждения; весьма много воспользовался от него и сведениями о местном крае, к которому согранична и Смоленская епархия. От Могилёва до Смоленска расстояние было только 150 верст. Отдохнувши и телесно и душевно в первом, я преспокойно и поспешно доехал до второго. На пути приближения к Смоленску, мне живо вспоминались слова высокопр. Филарета Московского, что я действительно из Киева переселюсь сюда, как «от подобного к подобному». Древность Смоленска, его исторические судьбы, самые его столпостены и главная святыня его, столь известная во всей России, чудотворная Икона Божией Матери, – все это так живо изобразительно представлялось мне, что будь я на этот раз расположен к поэзии или к ораторскому витийству, – я мог бы сложить из всего этого вступительное слово, если бы не смотрел на подобного рода восхитительные изображения далеко иначе, по истинному понятию о кафедре церковной и пастырском звании и служении»²⁹⁷.

Действительно в слове преосв. Антония при первом служении в Смоленске, только в начальных обращениях, с преподанием мира и благословения пастве Смоленской, выражено было, между прочим, указание на древне-святынный Киев, как Матерь Церквей русских, и сказано, что «мир и благословение эти – от св. гор Киевских, от дому Пречистыя Богоматери, от чудотворные Лавры Печерския, от всех тамошних преподобных Отец и Чудотворцев, от цельбоносных мощей Св. Великомученицы Варвары и от всех Святынь Киевских граду сему и всем градам и весям паствы сея, и домам, и сердцам живущих в них». Затем всё слово имело своим содержанием изложение значения высокого пастырского служения, обязанностей и взаимных отношений между пастырем и пасомыми, долга и ревности к соделыванию своего спасения; в конце же сделано указание «на самоё время благоприятное к последнему, да не застигнет нас всех неготовыми оный страшный день, который приводит нам на память ныне св. Церковь». Это указание было ко времени, потому что первое служение преосв. Антония было 7-го Февраля, в день воскресный перед масляницею, когда воспоминается страшный суд Христов.

Самый приезд и обычная встреча новоприбывшего Архипастыря в Соборе были 5-го Февраля, где была произнесена ему приветственная речь бывшим тогда Ректором Семинарии Архимандритом М-ем. Речь эта, за скорым перемещением говорившего её, не сохранилась; да, по сказании слышавших, не заключала в себе ничего особенного. Между тем у всех, разумеется, преимущественно в среде духовных, наперёд уже чувствовались и ожидались большие перемены от действий и распоряжений нового Архипастыря сравнительно с прежними порядками.

Нам пришлось быть в Смоленске в последние уже два года святительства Преосвященного Антония. Но узнать, более или менее, всё прежде бывшее было совершенно не трудно. Некоторые данные сами о себе давали разуметь, что они не давние; – таковы напр. разные постройки и переделки в архиерейском доме. В других сразу можно было увериться, что тут действовал уже преосв. Антоний; – сюда относятся порядки в совершении богослужений, носившие на себе явное сходство с Киевскими. Далее многое можно было видеть как продолжающееся и улучшаемое в последние годы. С тем вместе преосв. Антоний, приняв и поставив меня сразу в прежние к нему отношения, любил при разных случаях рассказывать, что и как он застал, и что и когда им было сделано. Прочее же всё восполнялось из рассказов других очевидцев, – особливо одного старожила о. Архимандрита, бывшего в своё время экономом архиерейского дома при предместнике преосв. Антония – архиеп. Тимофее, святительствовавшем в Смоленске целых двадцать пять лет. Он же хорошо знал и время епископства преосв. Иосифа, его рассказы, поэтому, были живыми историческо-статистическими данными, и отличались простодушною откровенностью и живою изобразительностью в силу его личной меткой наблюдательности²⁹⁸. В этих рассказах, хотя и видна своеобразность и, отчасти, несочувствие к нововведениям преосв. Антония, но и с этой стороны они не теряют ни верности, ни интересности; а дают даже особенный колорит бывшему в действительности.

Наконец, как нам самим привелось быть свидетелем-очевидцем всего, бывшего при прощании преосв. Антония со Смоленскою паствою, по назначении его в Казань, и как при этом с редкою искреннею открытостью, и такою же подробною полнотою, изображены были и в речах к нему, и в его словах к другим, равно и в самом его последнем церковном слове, все черты и стороны его личного духа, характера, и всех действий, и отношений пастырско-служебных, – то мы не чувствуем недостатка в данных для возможно подробного повествования о всей семилетней святительской жизни и служебной деятельности преосв. Антония в Смоленске. Мало сего; не останавливаясь на этом, так сказать, рубеже, мы в состоянии указать и на то, что из сделанного им устояло в дальнейшее ближайшее время при преемнике его – преосв. Иоанне. Указать же на это мы вызываемся между прочим тем, что преосв. Иоанн известен с многих, в полном смысле, оригинальных сторон, и в немалом, должно сказать наперёд, представлял прямой контраст с преосв. Антонием. Оставаясь при преосв. Иоанне в Смоленске около года, по вступлении его на паству, а затем переместившись к преосв. Антонию в Казань, мы имели возможность из уст обоих знать многое, что не так разумелось и передавалось, между прочим, даже и в печати другими, – то в пользу того, то другого и, отчасти, в том же духе и смысле, образцы коих мы видим в известных в печати «Мелочах из архиерейской жизни»²⁹⁹.

Обращаясь ко времени ещё только ожидаемого прибытия преосв. Антония в Смоленск, мы живо припоминаем рассказ прежде указанного старца Архимандрита. «Да, батюшка мой, одно уже то, что он (преосв. Антоний) был Ректор Академии, известный сочинитель Догматики, Доктор, – озадачило нас так, что мы и рассуждать-то ничего не смели. К тому же в Семинарии некоторые наставники знали его, учившись при нём в Академии, и высказывали то и то... что выходило совершенно вопреки тому, как мы привыкли видеть в лице старца – владыки Тимофея. Одним только мы ободрялись и утешались, что он ведь – родной племянник и ближайший воспитанник Митроп. Филарета Киевского; значит тоже благосердный и благочестивый. И сам владыка Тимофей обнадёживал и успокаивал нас в этом, хотя ему-то самому первому, разумеется заочно³⁰⁰ пришлось почувствовать, – как с первых же пор пошла ломка во всём, начиная с помещений и оканчивая всеми прежними порядками в архиерейском доме. При этом особенно не было пощады деньгам, которые преосв. Тимофей, между тем, тщательно сберегал, не любивши никаких излишних затей».

Преосв. Антоний и сам признавался, что как ни неприятно и досадно было ему увидать, по части помещений и прочего устройства, все в устаревшем и запустевшем виде, но он был доволен, что денег скоплено было очень достаточно. В первом отношении помещение собственно архиерейское было таково, что помимо всякой мысли о затеях, нужно было неотложно приступить к восстановлению главного архиерейского корпуса. Последний при преосв. Тимофее был сыздавна оставлен, так как преосв. Тимофей по старости затруднялся всходить по лестницам на второй этаж. Для своего жилья им был избран деревянный флигель и тесноватый, и темный по самому месту нахождения его в углу двора. «Я ужасался, – рассказывал сам преосв. Антоний, – что мне придётся волей-неволей прожить тут до той поры, пока можно будет успеть отстроить, почти совершенно заново, главный корпус. Крайне меня беспокоило и то, что домовая церковь тоже была рядом с какими-то кладовыми, темная, затхлая от сырости и плесени. Далее, самый двор, через который нужно было проходить для служения в теплый и холодный соборы, был буквально завален навозом, так что лошади и экипажи, в весеннюю и вообще дождливую пору, тонули как на болотистом месте».

В первый же год, действительно, все это изменилось. Вместе с отстройкою главного корпуса, восстановлена в нём в новом красивом виде и домовая церковь во имя Св. Апостолов. Нижний же этаж, который было обращён в экономические кладовые, перестроен в жилые помещения собственно для певчих, для надзора за коими был определён особый смотритель. Двор тоже очищен и посредине его устроен был овальный сквер со сквозным мощёным проходом через него к холодному собору. К теплому же собору возобновлена, крытая со всех сторон, галерея. «Зато все эти ремонты и повытянули, – говорил старец Архимандрит, – едва ли не дотла все, сбережённые дотоле, денежки; а что и осталось, то недолго же залежалось. Кроме сквера пошли и другие затеи. Режу³⁰¹ вековую, чуть не всю, прорубили и прокопали уступами и дорожками; настроили беседок, в верхнем садике развели цветники и, наконец, устроили оранжерею... Словом, явилось всё то, что теперь в редкость и у самых бар, разве осталось только у больших магнатов.

В словах старца рисовалось всё это, положим, по его личному взгляду; но устройство всего сказанного было в действительности так. Самую Режу преосв. Антоний любил особенно, переименовав её по своему в дебрь. Прогулку в ней по извилистым тропинкам, составлявшим постоянные переходы то вниз, то вверх по значительным крутизнам, он находил особенно полезною, как лучший моцион. Во всякое свободное время, даже и ненастное, редко можно было не заставать его там. Являвшиеся знакомые, а иногда и бывавшие по делам, обыкновенно отправлялись туда же, хотя иногда очень не скоро можно было и отыскать там преосв. Антония при разнообразном направлении, часто пересекаемых, тропинок и при чаще леса. Бывал там и старец-Архимандрит и говаривал, «что ходить там всё равно, что играть в кулюкушки». Для самого же преосв. Антония, по его словам, вся эта местность представляла в миниатюре нечто, похожее на нагорную местность Киево-Печерской Лавры, и в частности ту, где расположены ближние и дальние пещеры, которые ему были известны и вдоль и поперек, по всем направлениям и изгибам. А как эта самая Режа устроена была преосв. Парфением (епископствовавшим в Смоленске с 1761 по 1795 г.), – то одно это имя, ещё более живо, представляло ему сейчас сказанное сходство. О. Иеросхимонах Парфений имел свои келлии, находившиеся прямо над крутизнами Киево-Лаврскими, по которым вниз простиралась тоже лесная чаща. Любил также преосв. Антоний часто выезжать в загородные архиерейские дачи, – «Новый двор» и «Дресна», где были устроены, хотя и плохенькие от обветшалости, помещения и при них домовые церкви. Одну из этих дач он представлял себе в роде Голосеевой Пустыни – любимого летнего пребывания высокопр. Филарета, где и преосв. Антонию чаще всего приводилось бывать; а другую в роде Борщаговки, составлявшей дачу Братского Киевского Монастыря и нераздельно академическую. Самый Днепр в Смоленске, хотя не идущий в сравнение с Днепром «широким и глубоким» в Киеве, вместе с течением своим, уносил его думы и взоры в те же места и воспоминания о былом Киевском. Течение Днепра в западную сторону видно было из окон кабинета, спальной и моленной преосв. Антония, чисто как на ладони.

Вообще под влиянием чувствований и самых живых воспоминаний обо всём Киевском, на преосв. Антония сильно действовало всё, что только имело сходство с Киевским, хотя бы и по одному названию. Со своей стороны и он, в чём и как только мог, вносил во всё подобное дух, характер и отпечаток Киевский, а особливо всё то, что относилось к церковно-религиозной стороне. В этом-то отношении имели для него особенную знаменательность два Соборных Храма в Смоленске – холодный Успенский и теплый Богоявленский... Хотя эти Соборы, – как говорил сам преосв. Антоний, – произвели на него с первого же раза сильное и приятное впечатление своим видом, особливо первый своею величественностью³⁰², как по громадности размеров, так и по самому характеру древности в архитектуре и в иконном росписании, но он даже прослезился от умиления собственно потому, что древний величественный собор своим наименованием так живо отобразил ему Великую, небеси подобную, Церковь Успенскую в Киевской Лавре, а Собор – теплый Богоявленский напомнил ему Собор этого же наименования, бывший в Киево-братском академическом Монастыре, где он был Настоятелем в течении восьми лет ректорства в Академии.

Потому, если прочие местные предметы по внешнему совпадению их с подобными Киевскими, или даже по ассоциации, естественно, имели то или иное значение для преосв. Антония, отражавшееся, явственно и для других, в образе и обстановке его жизни, то очевидно, всего более и глубже имели это значение, сейчас сказанные, Соборы. Одно то, что эти соборы произвели на него с первого же раза столь глубокое впечатление и вызвали такие умилительные чувствования, – было уже свидетельством, что это было не вроде временного только порыва и не под влиянием лишь одной живости воспоминаний о чём-то бывшем и прошедшем навсегда. Напротив, эти чувствования, не скрываемые и от других, были явным предвестием того, чего должно было ожидать от преосв. Антония по части священно-служений. Это с одной стороны – возможное осуществление того духа, характера и образа, какие столь глубоко и благоговейно восприняты им там – в небеси подобной Церкви Киево-Лаврской, которую так живо отобразил для него Собор Успенский, а с другой стороны – его неустанное усердие к совершению священнослужений, и нераздельно с этим то, какое влияние имели эти священнослужения на религиозное чувство и состояние пасомых.

Чтобы читающие могли составить сразу понятие о том, в каком значении и в какой мере оправдались указываемые стороны, мы обратимся к тому, что засвидетельствовано о священнослужениях преосв. Антония, по преимуществу, в двух главных Соборах. Вот что говорил об этом перед лицом самого преосв. Антония в прощальной речи к нему, бывший тогда, кафедральный Протоиерей П.И. Жданов: «Не забудет тебя Смоленск, горам коего ты принёс в лице твоём благословение гор Киевских, не словом, а делом. В частности, не забудет тебя Смоленский кафедральный Собор, этот, столь любимый тобою, Храм Успения. Особенно живо будет воспоминать он тебя во дни – Успения, Одигитрии, Пятидесятницы, Воздвижения и в другие великие праздники, когда благолепным чином святительского своего служения ты преображал его в храм небеси подобный – в святолепное святилище Киево-печерское. Не забудет тебя и этот Собор Богоявленский, обязанный тебе многим обновлением. Этот храм особенно вспомнит тебя во дни св. Четыредесятницы и пречистых Страстей Христовых, когда ты своим неотложным и неустанным служением в нём и молитвами уподоблял его, можно сказать, Саду Гефсиманскому, – также в день Св. Пасхи, когда ты торжественностью священнослужения своего сообщал ему светлость и красоту Иерусалимского храма Воскресения, а равно и в прочие праздники и дни, или лучше – во все воскресные и праздничные дни, из коих ты не пропускал ни одного без священнослужения, кроме тех случаев, когда служил в других градских храмах или отсутствовал»³⁰³.

В этих, хотя кратких, словах речи, действительно вполне верно и характеристично выражены первые две главные стороны и качества, какими отличались священнослужения преосв. Антония, и о которых речь будет ещё впереди. Что же касается того, какое значение и влияние имели эти священнослужения на присутствовавших при них, едва ли найдётся кто из жителей Смоленска, которые могли бы не разделять тех чувствований, какие засвидетельствованы были самим Начальником губернии³⁰⁴ в следующих, между прочим, словах, обращённых к преосв. Антонию при прощании: «После Ваших святых слов любви к оставляемой Вами Смоленской пастве, выраженных сегодня в храме, бессильны будут слова мои... Но для нас всех одна неотъемлемая отрадная надежда, что Вы верите всегдашней, неизменной любви нашей к Вам и тем благоговейным чувствам, какие воспринимали мы все в сладостнейшие умилительнейшие часы, столь частых и столь благолепных священнослужений Ваших в св. наших храмах». «Да, – были при этом и другие слова: – верьте, Владыка святый, что и самые стены сих храмов на долго-долго будут давать нам живо ощущать то благодатное веяние, которое осеняло и одушевляло сердца наши при Ваших священнослужениях, и которое чувствовалось всегда настолько, чтобы каждому, по мере достоинства, приложить к себе слова Псалмопевца: «Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем». Потщитесь же, Владыка, приумножить это благодатное влияние на нас Вашим и заочным молением о нас перед Престолом Господним, дабы мы не опасались, что над нами может сбыться тоже, что над жителями Цареграда по отшествии от них одного великого Святителя. Как Цареградцы говорили вослед этого Святителя³⁰⁵, что он вместе с собою унёс от них самое исповедание Св. Троицы, так и нам чтобы не привелось сказать, – что Вы вместе с собою унесли наши чувства, молитвы и усердие к храмам Божиим».

Что чувствовал и сознавал сам преосв. Антоний, когда видел столь несомненное, примерное усердие своих пасомых, – касательно этого мы приведём, прежде всего, собственные его слова, в которых выразилась вся его задушевность при последнем прощании со своею паствою, по преимуществу с рассматриваемой стороны. «Если я, по мере сил моих, глубоко чувствовал и чувствую теперь и навсегда истинную живую духовную связь Пастыря со своею паствою, то возлюбленные мои, здесь перед лицом Алтаря Господня, спослушествующей мне совести, могу свидетельствовать о себе и о вас, что эта связь скрепилась и соединила нас неразрывными узами о Господе. Поистине вы все стали мне родные, – вы мне отцы, вы мне братья и сестры, вы мне все чада о Господе... И эта связь, если в чём имела особенную силу и давала чувствовать всю вашу искреннейшую привязанность ко мне, и самого меня влекла и столь крепко привязала к вам, – то именно в том, в чём душа моя находила источник всегда духовной святой радости. Это-то благочестивое и ревностное усердие ваше, с каким стекались вы всегда на Божественные службы, мною совершаемые, любили молиться вместе со мною неустанно и при таких служениях, которые иногда были особенно продолжительны, а для иных, быть может, и утомительны по слабости сил. Но вы не ограничивались этим только; вы и выходя из храмов следовали за мною, любили окружать меня, желая общения со мною; – и я, если не устранялся сего общения ни в своём, ни в ваших домах, то опять в силу той же живой духовной связи между Пастырем и пасомыми, дабы дать каждому посильное или назидание, или утешение, и вообще удовлетворение по потребности души его»³⁰⁶.

Действительно, выслушавши эти слова, в которых вместе с задушевностью выражается столь глубокий истинно святительский взгляд на значение священнослужений в деле живого духовно-благодатного общения между Пастырем и пасомыми, – только и можно верно понять и беспристрастно оценить все те стороны и качества, до частнейших особенностей, которые всегда виделись и чувствовались при священнослужениях преосв. Антония и производили на всех столь назидательное и умилительное действие.

Так, выходя из этого именно взгляда и обращаясь к той, особенно выдававшейся стороне в священнослужении преосв. Антония, что он с первых же пор ввёл в нём многое по подобно Киево-Лаврскому, – всякий поймёт, что это нововведение не было вроде только внешних показных особенностей или личного подражания, которые бывают, как говорится иногда ни к месту, ни к лицу. Напротив, если как сказано в приведённых прежде словах речи преосв. Антоний «святолепным чином святительского своего служения преображал и самый храм в небеси подобное, святилище Киево-Печерское, – то очевидно, какое значение имели здесь и все указываемые Киево-Печерские церковно-служебные порядки. В самом деле, когда известно, как для всего Православного Русского народа, и заочно по одному чутью, представляется и чувствуется вся благолепность чина и образа Киево-Лаврского служения, – а с другой стороны, когда несомненно, что сам преосв. Антоний, ещё со студенчества своего, настолько был проникнут и пропитан духом и характером Киево-Лаврского Богослужения, что по чувству особенного благоговения и ревности составил и издал впоследствии описание знаменательных великих дней сего Богослужения, – то, что естественнее и соответственнее могло быть, когда в его служениях действительно отражались сколько внешние особенности по подобию Киево-Лаврскому, столько же внутреннее личное его и настроение. В этом отношении большее или меньшее отсутствие подобных особенностей скорее бы служило в обличение ему самому и в ущерб значения самых священнослужений. И на самом деле, если где, то в Смоленске, служения преосв. Антония отличались указываемыми особенностями. В этом отношении преосв. Антоний далее поступал так, что соответственно известным дням, нередко прочитывал и сам изложенное в описании Киевского Богослужения, как особенно услаждавшее и настраивавшее его душу. Равно и в самых храмах он особенно восторгался, – что видимо было и со стороны, – когда Богослужение шло возможно соответственно чину и образу Киево-Лаврскому. Мало сего, после каждого подобного служения, когда обыкновенно собирались у него во множестве посетители, он считал первым делом завести разговор непременно о том, что виделось и чувствовалось, бывало, им самим в Киеве при подобных праздничных служениях, и старался как бы перелить в души всех свои чувства. Не довольствуясь рассказами, он тут же раздавал и самые брошюры сказанного описания, которые сотнями были у него всегда в запасе. Передавая их не только лично присутствующим, но и для раздачи другим, он приговаривал: «На-те, если не верите мне в чём, прочитайте внимательно и увидите сами и, даст Бог, восчувствуете», – если же случался кто из бывавших лично в Киеве, то преосв. Антоний непременно вызывал его на разговоры об этом же, не стесняясь высказываться прямо, что «и Смоленское служение не во многом уступит Киевскому».

Для характеристики подобных разговоров приведём один из них, бывший лично со мною. Спустя несколько времени по прибытии моём в Смоленск (в 1865 г.), когда мне привелось, впрочем, быть уже не раз в сослужении с преосв. Антонием, он повёл однажды такую речь: «ты не был в Киеве со времени выезда после окончания академического курса?» Да, – был мой ответ. «А что же, поди, и забыл уже о Киевском-то Богослужении... Ну так вот, посмотришь хорошенько, увидишь и у нас, в Смоленске, нечто и многое по тамошнему Киевскому... Во всяком случае, я сам, хотя столько же времени, как и ты, не бывал в Киеве, но могу смело сказать, что почти всё Киевское вижу и чувствую и здесь. И радуюсь не нарадуюсь, как это всё сразу привилось здесь. На этот раз Владыка Московский – Филарет был истинно провидцем, когда – помнишь его слова, тебе же лично высказанные им для сообщения мне, – сказал, что я из Киева в Смоленск перемещусь, как от подобного к подобному. Этого подобного я нахожу здесь даже столько, что по известному изречению «видение паче слуха и паче чаяния». Сказать по правде, я и о себе-то не чаял, что буду в состоянии настолько иметь и времени и сил, чтобы сподобляться так часто служить, имея в виду множество дел, довольно запущенных по епархии³⁰⁷ и, с другой стороны, представляя то, что не привелось бы возносить священнодейственные моления, как бы в обличение своей святительской совести, при виде отсутствия пасомых; – а теперь боюсь, чтобы и временным каким-либо отступлением от заведённого порядка Богослужений не нарушить примерного усердия других. Теперь, после шестилетнего почти моего служения здесь, мне кажется, что у жителей города составился особенный церковный календарь. Мне даже иногда прямо наперёд говорят: «а что, В. П-ство, – вы несомненно будете служить тогда-то и тогда?; вы ведь служили в эти дни в прежние годы неопустительно. С подобными же докладами обращались ко мне и ключарь и регент. Признаюсь, что это, между прочим, и было поводом к тому, что в начавшихся издаваться епархиальных Ведомостях я позволил печатать в отделе «епархиальная Хроника» перечень моих служений за каждый прошедший месяц, по которому теперь и сам, подчас, соображаю, когда и где предстоит мне служение. Мало этого – ключарь и регент даже, напоминали мне своими вопросами, что и как было прежде, по части пения и тех или иных действий, по примеру Киевскому; да и многие из лиц мирских знали это наперед и, видимо, ждали и желали того же».

В подтверждение этих слов преосв. Антония приводилось слышать рассказы и других со многими дополнениями. Так, известный старец-Архимандрит говаривал обыкновенно: «ну, батюшка мой, уж если в чём святой долг правды требует отдать всю истинно святительскую честь нашему Владыке, – то именно в его усердии к служению. Я, – грешный, сначала подумывал, что этот жар усердия только на первых порах, и небось пройдёт со временем, да и сами то горожане не выдержат, чтобы бывать так часто и в таком множестве на всех службах архиерейских; но не тут-то было... Наш Смоленск теперь и узнать нельзя сравнительно с тем, что было прежде. Самые бары и даже барыни, которых, бывало, когда-когда увидишь в Соборе, теперь как бы наперерыв, являются как к обедням, так и ко всенощным. Всенощных-то архиерейских прежде почти никогда и не бывало, а теперь, напротив, редкий и небольшой праздник проходит, чтобы не было литии и величания, на которых всегда сам Владыка. О больших же праздниках и высказать трудно, особливо, когда в них вошло, с первых же пор, многое по Киевскому и Лаврскому. И, несмотря на то, что эти всенощные иногда продолжаются не только три, четыре часа, но и более, все, как говорится, не шелохнутся до самого окончания и, даже во множестве, провожают Владыку чуть не до самых покоев, – стараясь наперерыв принять его благословение. Так же точно, хотя Владыка никогда не любит замедлять приходом в Собор³⁰⁸, но народу уже полным-полно всегда, и множество стараются стоять ещё на пути его, хотя бы он шёл и без так называемой славы. Одним словом, кто бывал в Киеве, все в один голос твердят, что все это чисто по Киевскому, по Митрополичьему».

В справедливости как этих, так и других рассказов, не трудно было увериться и без особенной наблюдательности. Главною и замечательною чертою преосв. Антония в этом отношении было то, что он оставался неизменно верным однажды принятому порядку и образу отправления Богослужений. Сюда должно отнести, едва ли не беспримерное усердие его совершать Богослужение настолько часто, что можно верным счетом определить число дней его служения равняющимся целой, если не более, трети года, не включая чтения акафиста, которое он совершал сам же неопустительно в каждый вторник перед Чудотворною Иконою Божией Матери, именуемой Одигитрии, с употреблением при этом пения Киево-Лаврского. Что же касается прежде приведённых слов речи, что преосв. Антоний «своим неотложным и неустанным служением и молитвами в одном из Соборов (Богоявленском теплом), уподоблял этот Собор, можно сказать, саду Гефсиманскому», – то это происходило именно так: преосв. Антоний во всю первую седмицу поста читал в Соборе сам великий канон, и был там же на всех службах. Затем, в течение всего поста, в Соборе же совершал сам все Преждеосвященные Литургии; наконец с пятницы шестой недели до самого Светлого Воскресения, изо дня в день, совершал он все службы, притом с неопустительнейшею точностью всего, положенного по уставу, как в чтении, так и в пении. А так как он прибыл в Смоленск к самому началу великого поста и, в первый же год, выполнил всё сказанное отправление служб всей св. Четыредесятницы, – то это самое сколько произвело на всех особеннейшее впечатление, столько же вызвало и те опасения, о коих высказывал старец-Архимандрит, что такой порыв усердия проявился, быть может на первых только порах, а со временем пройдёт... Между тем, это постоянно неизменно выполнялось. Кстати заметить, что совершение всех Преждеосвященных Литургий было у преосв. Антония своего рода обетом или, как нам было известно из собственных слов его, унаследовано им от дяди – высокопр. Митрополита Филарета. Последний же, действительно, с самого времени принятии епископства, поставил себе, в значении обета, правилом во весь великий пост служить в каждую среду и пяток, – что и было означено им, в своё время, в его собственных записках, и исполняемо было впоследствии до конца жизни.

Продолжительность служений преосв. Антония, собственно всенощных, зависела естественно от строгого и точного выполнения всей церковной уставности, а с тем вместе и от того, что в большинстве праздничных служб многое совершалось по подобно Киево-Лаврскому. Сюда входили некоторые обрядовые действия, а главнее всего, напевы Киево-Лаврские, отличающиеся, как известно, особенною протяженностью. Таковы напр. напевы самых начальных псалмов: «Благослови, душе моя, Господи», и «Блажен муж» или «Господи помилуй» – простое и тройное. Сюда же нужно отнести и то, что все стихиры всегда были петы по числу уставному, хотя бы и с повторением одних и тех же, равно как и кафизмы вычитывались сполна до йоты.

Впрочем, продолжительность описываемых служений вовсе не представлялась какою-либо тягучею медлительностью и не была утомительна для предстоявших в храме. Слова старца-Архимандрита, что народ, несмотря на продолжение всенощных три-четыре часа, как говорится, не шелохнется до самого окончания, совершенно справедливы. Правда, некоторые заводили было речь с самим преосв. Антонием, что, по крайней мере, чтение кафизм можно бы было сокращать; но преосв. Антоний на это никак не соглашался. Он говорил, что Богослужение по духу и значению своему не есть место и время для одних только молитвенных чувствований, но и для подвига духовного и телесного. С другой стороны, говорил он, – начни сокращать кафизмы, откроется потребность, тоже, по-видимому, благословная, ради немощей молящихся сокращать и чтение стихир и чтение канонов. А уставать, расположенные к этому, все-таки будут и найдут свои резоны. Мне наоборот кажется, – и это верно, – говаривал он, – что утомительность и даже невольная рассеянность в молящихся скорее происходит тогда, когда для них самих становятся явными пропуски в чинопоследовании, или когда чтение перебивается на половине напр. псалма или стихиры пением или ектениею, или когда бывает заметна явная ускоренность в служении чуть не в перегонки... При всём подобном для самих молящихся становится очевидным, что сами-то совершители Богослужения, как бы первые, чувствуют утомление и подают собою пример для других, потому что так и рвутся и мечутся, как бы только скорее отделаться от службы. Бывали при подобных разговорах и те общеходячие возражения, что чтения во-первых не слышно на всю церковь, и во вторых – славянский текст читаемого и поемого во многом недоступен к уразумению присутствующих по незнакомству их со славянским языком. «Что же? Отвечал преосв. Антоний на последнее возражение, – кто виноват, что вы, как сами свидетельствуете о себе, не знакомы со славянским языком, тогда как можете говорить по-французски или по-немецки». При первом же возражении говаривал: «не беда, что и не всякое чтение и даже пение в церкви можно отчетливо выслушивать, – это физически невозможно при большем пространстве, – нужно знать только, что именно читают или поют стихиры ли, паремии, каноны; и по самому значению праздничного дня воспроизводить самые истины веры в общем домостроительстве спасения, какие соответствуют самому празднеству. Известно, что и в театрах, – во 1-х не все слова, на сцене произносимые, явственно слышимы для всех; во 2-х бывают пиесы и не на очень знакомом языке и, наконец, есть пиесы пантоминные – чисто немые, бессловесные, – но возражений, в смысле протестов против чего-либо подобного, кажется, не слышно... Значит, есть возможность и не слышимое или не понимаемое восполнять из того, что видится в действиях по общему содержанию и значению самой пиесы».

Вообще за чиноположения и уставы церковные преосв. Антоний стоял крепко и до ревности. Знанием же устава церковно-служебного, как по его содержанию, так и выполнению, не исключая даже напр. всех напевов церковно-обиходных, преосв. Антоний обладал в совершенстве и, притом не по книжному формальному только составу, но по догматическо-нравственному и духовному аскетическому значению самого содержания. Потому-то он так свято чтил и ревностно соблюдал сам, и охранял возможную точность выполнения его другими. Самые, так называемые Марковы главы, в коих содержатся возможные частности и случайности совпадения и распределения разных служб церковных, он знал даже на память и, с тем вместе, раскрывал самые основания того или другого распределения служб по этим главам. Поэтому, бывало, перед какими-либо празднествами он непременно старался не только сам проследить, указанное в уставе, распределение всей службы, но в устранение недоумений и, могущих быть сбивчивостей на клиросах, приглашал и ключаря и регента для предварительного разъяснения всего порядка. При этом он делал указания даже и на то, что и где можно оставить, как не нарушающее полноты и цельности смысла и содержания праздничной службы. Когда (в 1866 г.) Благовещение случилось в Великий Пяток и по недостатку в самом уставе прямых указаний по части некоторых Богослужебных действий, при таком совпадении двух разнородных служб, возникли затруднения со стороны далее считавшихся за знатоков устава, преосв. Антоний заблаговременно собственноручно изложил на такой случай полное и подробное чинопоследование, с указанием даже того, когда переменять самые облачения черные на светлые и обратно, и распорядился заблаговременно же напечатать это изложение в епархиальных ведомостях, предписав, чтобы оно было выполнено всюду неизменно³⁰⁹.

Такое знание церковного устава и самую радетельность об его выполнении можно было видеть в лице преосв. Антония не при самом только отправлении церковных служб. Он любил заводить речь о подобных предметах при разных случаях, особливо в кругу собиравшихся у него после литургии лиц сослужащих, вызывая всякого на сорассуждение. Более других вызывался на это тот же старец-Архимандрит, слывший за особенного знатока устава и толковника самых «Марковых» глав. Но оказывалось и этот не во многом выдерживал свою компетентность. Зато он и заочно титуловал преосв. Антония всегда не иначе, как Доктором по части устава, дивясь не надивясь такому основательному его знанию, как архиерея, притом такого ещё молодого и великоучёного... Это выходило, по его убеждению, редкость из редкостей в наши времена. «Не в обиду будь сказано, – говорил он, – я ведь видел на своём веку многих учёных нынешних архимандритов, напр. здешних ректоров и инспекторов Семинарии, которые тоже все готовились к архиерейству, и многие из них по достоинству сделались архиереями; но бывало и не заикайся о чем-либо поговорить по части церковной уставности. Ректоры были всегда и настоятелями Монастыря, но службы-то отправлялись всегда по семинарски... Только и было заботы, чтобы больше выходило по партесу, дабы привлекать баров и барынь в свою церковь. Теперь вот, только при Владыке этом, стало уже слышно другое – похожее на монастырское служение, хотя, когда Владыка заводит теперь речи об уставности, тут-то оказывается, что больно-больно не много докумекуют отцы-ученые архимандриты».

Чтобы понять, отчего и как приобрёл преосв. Антоний такие практические познания по части церковно-служебного устава, довольно только знать, на что верно указал один из воспоминателей о преосв. Антонии в бытность его в Казани³¹⁰, а именно: «преосв. Антоний не только в своей молельной при отправлении ежедневных служений в домовой церкви, но и в Соборе всегда имел перед собою на аналое все надлежащие церковно-служебные книги³¹¹, минею, октоих или триодь и даже псалтирь, и по ним всё, что читалось и пелось, прочитывал до буквы сам про себя. Это делал он, как и сам высказывал, собственно для поддержания молитвенно-духовного настроения»³¹².

К слову о духовно-молитвенном настроении преосв. Антония, при совершении им священнослужений, нельзя не указать на некоторые особенные черты и стороны. Это во-первых то, что рассматриваемое настроение его было явственно и чувствовалось для всех, хотя в тоже время он сам менее всего давал разуметь это о себе. При совершении им священнослужений ни в произношении, ни в действиях и движениях, словом во всём держании себя, нельзя было подметить и тени рассчитанности на что-либо показное, если же явственно выступали в нём самые глубочайше благоговейные чувствования, то и тут ни в одной черте и выражении лица не проявлялось у него ничего в роде порывов особенного умиления или воспарения духа. Он был весь – олицетворение сосредоточенности и только. Крестные знамения, поклонения, воздевания рук, скорее можно было бы считать как бы за ускоренные, но и это всё в действительности было естественно и к нему, как нельзя более шло, судя по его структуре и живости во всех действиях и приёмах обыкновенных. В минуты только, по причащении Св. Таин, нельзя было не видеть особенного проявления в лице его в виде тонкого, как бы сквозящего румянца и светлости в глазах... Это всё настолько действовало и на других сослужащих и отражалось в самой обстановке священнослужений, что действительно, как выражено в речи кафедр. прот. Жданова, «самые храмы в его присутствии преображались и самые дни священнослужений становились, хотя бы обыкновенные воскресные, какими-то светло-празднественными для всех». Потому-то быть в сослужении с преосв. Антонием составляло духовную отраду. «Владыка наш Антоний, – говаривал старец-Архимандрит, – как будто и родился с тем, чтобы быть ему святителем и служить; я, – греха таить нечего, – тяжеловат на службу, а при нём как будто окрыляешься; взглянешь ли на него, посмотришь ли на всех сослужащих и на всё, так и чувствуешь, что это какая-то живая духовная гармония, где именно можно сказать словами Апостола, – «вся по чину и благообразно бывают; все как в струнку и с тем вместе так свободно, братственно, задушевно».

Все эти стороны и качества в церковно-служебных действиях и отношениях преосв. Антония, само собою ближе всего, были известны между Соборянами. Потому в прощальных своих речах кафедр. Протоиерей и Ключарь не находили как бы слов для выражения своих чувствований в этом роде и смысле... «Уже по самому месту, – говорил, между прочим, первый из них, – служения нашего мы были к тебе ближе всех. С тобою каждый раз молились, на глазах твоих всегда читали, пели... потому союз наш с тобою был теснее, живее, ощутительнее, чем кого-либо. Вспоминай же в молитвах твоих о нас, в частности, о нас, Соборянах, как ближайших и всегдашних твоих послушниках».

Излагая здесь подробно всё, касающееся служебно-церковной деятельности преосв. Антония, мы наперёд должны сказать, что она такою же была и в Казани, насколько соответствовали этому условия места и времени. Этому живые свидетели – жители Казани. Преосв. Антоний, вводя многое по части Богослужения в Казани, что было заведено им в Смоленске, даже как бы забывал уже, что это было Киевское, а зачастую приводил в пример, что и как бывало у него собственно в Смоленске. При этом, однако, он не скрывал, что в Смоленске условия были гораздо благоприятнее, чем в Казани. Эти условия, с одной стороны, были исторические и местные. Они заключались в духе местного древлеправославного населения г. Смоленска и всей епархии. Далее, сравнивая Казань и Смоленск, преосв. Антоний говаривал: «да, много значило в Смоленске самоё то, что Соборы и архиерейский при них дом находились в самом центре города; при небольшом пространстве последнего, естественно, удобно было всем усердствующим возможно часто являться и к архиерейским служениям. К тому же там, в Соборах находилась и главная святыня – Чудотворная Смоленская Икона Божией Матери. С другой стороны, – на что указывал преосв. Антоний, не в обиду Казанских Соборян, личный состав соборного штата в Смоленске был в его время наилучший, отличавшийся усердием и аккуратностью, а также и самым подбором голосов с отличным знанием и вкусом в пении. От этого всякое отправление Богослужения архиерейского, имевшее всегда вид и характер благолепия и торжественности, естественно, привлекало и влияло на всех и каждого, хотя бы и с изысканным вкусом. Преосв. Антоний и в Смоленске не стеснялся, бывало, сам высказывать свои чувства и отзывы в похвалу совершавшегося при нём соборного служения. А как он любил приуравнивать всё, возможное в этом отношении, к Киево-Лаврскому, то говаривал, что Смоленское соборное служение разве в малом чем уступит последнему. При таком уподоблении он видел особое и для себя самого значение в составе и личном состоянии сослужащих, а именно: – так как три старших протоиерея и два диакона были вдовые, следовательно, как бы монашествующие, и как к служению обыкновенно приглашались ещё архимандриты (в большие праздники – трое) и иеромонахи из братии и архиерейского дома, то преосв. Антоний представлял себя в такой среде не только архиереем, но и священноархимандритом. Под влиянием этих-то чувствований он и обращался иногда к вдовым протоиереям: «а что, отцы и братия?!.. Цветные-то камилавки не лучше ли бы переменить на иные: вот тогда уже бы наш Смоленский Успенский Собор был поистине подобен Успенскому Киево-Лаврскому»³¹³.

Таким образом, рассматриваемая сторона церковно-служебной деятельности преосв. Антония сколько была особенно свойственна его личному религиозно-духовному настроению и с тем вместе отражала дух и характер Киево-Печерский, столько же нашла вполне соответственную и восприимчивую среду для себя в Смоленской пастве. В сердцах пасомых сложилось несомненное убеждение, даже верование в него, как истого святителя, усерднейшего служителя Церкви, ревнителя св. её уставов и предания, любителя благолепия и молитвенника-подвижника. Словом – такого святителя, о котором выражено было о. кафедральным Протоиереем в прощальной речи: «мы теперь чувствуем и познаём, что мы жили под руководством и молились не просто с Предстоятелем и Архипастырем, но именно с ангелом Смоленской Церкви. Потому епископ Антоний, где бы впоследствии он ни был, и в памяти сердечной и в предании народном и в описаниях навсегда останется первее всего епископом Смоленским и Дорогобужским; и все, а мы духовные твои сослужители тем паче пребудем с тобою в общении молитвенном, в единении духа и союзе любви, николиже отпадающей. К сему будет призывать всех твоих пасомых самые даже стены храмов не сих только смоленских, но и всех, так как ты во всех пребывал и в градах и весях, и в самой большой части их или священнодействовал, или присутствовал при Богослужениях, даже и во время трудных твоих путешествий, когда только была пора или вечерни, или утрени, или литургии, поучая этим твоим примером всех и каждого, а тем паче священнослужителей, неотложному и неустанному исполнению своего долга и, с тем вместе, руководя их в самом выполнении служб во всей полноте и точности устава. Пребудет ведомо и незабвенно для всех и то, что и как совершал ты и в домах, в коих останавливался на ночлеги; – это твои келейные молитвенные правила, выполняемые с самою строгою послушническою неопустительностью в духе и образе подвижническом. Да, теперь, когда ты отходишь от нас, мы ещё более чувствуем и познаем, что мы жили под руководством и молились не просто с Предстоятелем и Архирастырем, но именно с ангелом Смоленской Церкви, который теперь за недостоинство, быть может, наше вземлется от нас в иную страну, дабы светлее и пространнее светился свет его перед человеки».

От чего зависела такая повсюдная общеизвестность, а с другой стороны, в чем и как выражалась самая благовлиятельность действий и отношений преосв. Антония в среде всей Смоленской паствы, для ответа на это нужно знать, – до какой степени простирал свою ревность преосв. Антоний по части обозрения всей епархии. В этом отношении мы опять, вместо собственного изложения, воспользуемся тою же прощальною речью, где после вышеприведенных слов говоривший продолжал следующее.

«Так, преосвященнейший Владыка, ты поистине был отец наш для всех и во всём, – и никто, никто не забудет тебя в твоей Смоленской пастве. Семь лет только ты пребывал с нами; но кто не скажет, что ты оставляешь в сердцах всех неизменную священную память о тебе. Ибо что были все эти семь лет, как не дни твоего творения, обновления, возвышения, – словом преобразования всех нас. И главное –ты творил и совершал всё это в духе полнейшей отеческой любви и ангельской кротости. И мы все, наконец, до того привыкли к этому, – скажу небесному, – образу твоих действий и отношений, что мы почти перестали думать о себе, что мы подчинённые тебе, потому что так возлюбили тебя, или правильнее – ты своею ангельскою и христоподражательною любовью к нам и кротостью привёл нас к такому состоянию и вложил и внедрил в нас такие чувствования. Потому-то не только не забудут тебя Смоленские чада твои, но не перестанут и всегда благословлять тебя в сердцах своих, живо и наглядно воспоминая все те пути и стези твои, где только ты совершал неустанные шествия твои, – а где ты их не совершал? Да, не взирая ни на какие препятствия и едва преодолимые трудности, ты достигал самых отдалённых, самых глухих, и едва проходимых мест, пространной области Смоленской, по коим до тебя ещё ни один из святителей не ходил, но кои только ты лично и неоднократно изведал и обозрел. Но и это не всё... ты же, при путешествиях своих, достигал и туда, куда и при всей близости и легкости едва ли кто подобный тебе думал бы и заглянуть; а ты не думою, не выражением желания только, но самым делом достигал туда: – в убогие и едва обитаемые хижины столь же убогих и бедных вдовиц-сирот; где вкушал даже скудную их трапезу и претворял, таким образом, и самый черствый хлеб в мягкий, и горькую, – конечно от слез их – воду превращал в сладкую, уделяя, с тем вместе, в их утешение нескудные твои лепты. Да, отец наш, всё и все не забудут тебя, – даже и те крестьянские дети, коих ты своею доступностью и ласковостью до того привлёк и расположил к себе, что, – как и сам ты ведаешь, – они не только не скрывались, но предвстречали тебя, везде преследовали путь твой, гнались за тобою и горько плакали, когда почему-либо не удавалось кому приблизиться к тебе, или прочитать перед тобою своих молитв и за то получить из рук твоих книжку, или крестик, или иконку. И нужно ли говорить, что эти чувства и эта память, вместе с их дальнейшим возрастом, когда они и сами будут отцами и матерями, перейдёт к их детям и в дальнейшие роды».

Нечего и говорить, что всё, высказанное в этих словах речи, было так в действительности; точнее же сказать, всё это снято прямо с натуры, так как говоривший речь был безотлучным спутником преосв. Антония при всех его поездках по епархии. Притом о. кафедр. Протоиерей (говоривший речь), был старожил по службе и даже урожденец Смоленской епархии; следовательно, он более всякого мог знать с издавна дух и состояние местной паствы и, стало быть, определить и оценить значение и влияние всего бывшего на местах посещений и действий преосв. Антония при поездках его по епархии. Потому содержание его речи можно справедливо признать, в известной степени историческо-статистическим. Но, с другой стороны, в приведённых словах речи, очевидно, представлены лишь одни краткие указания в виде голых одиночных фактов из рассматриваемой деятельности преосв. Антония; между тем, при оценке всего подобного, особенно важно то, какие имелись здесь мотивы и цели в значении практическом, собственно в общем ходе и образе епархиального управления паствою, и насколько все это действительно соответствовало потребностям паствы и благоприятствовало прямым успехам её благосостояния. На эти последние требования и запросы мы имеем в виду представить удовлетворительные данные, в связи с другими многими, епархиальными действиями преосв. Антония, для коих и отделяем особую последующую главу. В настоящий же раз, мы остановимся на тех, в частности, данных, относительно которых, ещё в своё время, были некоторые взгляды и суждения не совсем в пользу личных действий преосв. Антония. Эти последние касались, как тех же самых поездок преосв. Антония по епархии, так и его распоряжений по некоторым церковно-служебным предметам. Представить здесь эти суждения, хотя бы в виде эпизода, тем более уместно, что во 1-х в них указываются некоторые характерные черты самого преосв. Антония и образ его действий во время поездок; во 2-х – характеризуются отношения к нему некоторых высших лиц из Иерархии, с их взглядами на его деятельность, а наконец, тут же обнаруживается и степень устойчивости самого преосв. Антония в своём характере и образе действий.

Данные, о которых предлежит теперь речь, относятся к тому времени, когда, только что кончилось управление преосв. Антония Смоленскою паствою, и когда следовательно, самые сведения об них исходили под особенно живыми воспоминаниями и, так сказать, не остывшими ещё впечатлениями сообщавших их лиц. Последних мы наперёд назовём по имени: это во-первых тот же, не раз упоминавшийся старец-Архимандрит, далее высокопреосвященный Арсений, Митрополит Киевский и, наконец, высокопреосвященный Филарет, Митрополит Московский; между ними же и преосв. Иоанн, как преемник преосв. Антония и сам составлявший, в лице своём, живой предмет некоторых из этих сведений.

«Вот тебе и на, батюшка мой! Только что успели, быть может, многие прочитать в епархиальных Ведомостях напечатанное о проводах Владыки Антония, где помните, в речи о. кафедрального Протоиерея Павла Ионовича, так живо и трогательно изображены были все путешествия Владыки по епархии, – как вдруг теперь узнают, что новый-то Владыка Иоанн всё подобное, как говорится, побоку»... Так начал свой рассказ, однажды, старец-Архимандрит. «Я это узнал сегодня в Консистории, что он сам не находит нужным делать личные обозрения епархии и, как видно, однажды навсегда... И на нынешнее лето, к моему удивлению и горю, хочет возложить на меня обозрение некоторых уездов, для чего приготовлены уже им, говорят, особые инструкции и формы самые подробные. Ну уж не знаю, что-то я сумею и успею в этом деле, особливо после того, что велось, бывало, преосв. Антонием; причём, само собою, так много значило самоё личное его и наблюдение и влияние. Тем более, что я смогу сделать там, где дело касается самых прихожан в отношениях их к причтам и проч. Владыка-то Антоний, известно, как поставил это дело; ему самому-то чуть в пору было управиться при разных положениях и отношениях причтов и прихожан. Недаром, особенно в первые годы, после каждой поездки по епархии, Владыка Антоний делал такую перетасовку в духовенстве, что бывало, гужом перемещались священники один на место другого. Не знай-не-знай, что-то будет моей старой головушке, и чем-то я удовлетворю Владыку Иоанна»...

По окончании командировки о. Архимандрит не замедлил, с обычною словоохотливостью, пуститься в разные подробные рассказы о своих впечатлениях по поводу суждений о новом порядке обозрения епархии, слышанных им среди духовенства, вставляя по местам и свои личные суждения об этом предмете. «Что и толковать, – говорил он, – поездки бывшего Владыки Антония действительно были вообще, по трудам его и влиянию, истинно святительские. Что выражено в речи Павла Ионовича, так всё и было в действительности. Вот при моих поездках, по обозрению церквей, где только заводимы были разговоры, все в один голос твердят об этом. Относительно же отказа теперешнего Владыки делать личные обозрения что-то везде недоумевают: «почему и для чего это так и, тем более, с первого раза навсегда». Эдак, говорят, пожалуй и в лицо повидать Владыку не придётся никогда... а бывало за радость и счастье считали видеть и принимать Владыку Антония везде и все. Только вот что, говорили многие, у владыки Антония карета-то была уж больно уёмистая, как есть митрополитская...³¹⁴. Пока увидят самого Владыку, а между тем начнут вылезать из кареты один, другой, третий, да сзади соскочит четвертый, и спереди слезет ещё один, – тут-то матушки попадейки и руками, бывало, развести не знают как, – особливо, когда приезд случался к вечеру, к ночлегу. Дом-то у иного священника об одной только, приличной для приёмa, комнатке, которая не больше самой кареты: тут-то куда кого денешь, да и где чего наберёшь для постелей? Просто беднушки они, когда и рассказывали про это, то обомлевали, как будто снова было перед глазами у них тоже». По рассказам других семейств духовных, у коих приезд Владыки приходился к обеду, тоже и столованья-то доставались с соком. При Владыке, известно, и в скоромные дни нельзя было приготовить, даже для не монашествующих, мясную пищу, а всё одно рыбное. А рыбку-то приводилось добывать, в иных местах, из-за десятков верст... К тому же все знали, какой едок-то сам Владыка, – лизнет только того да другого, – а между тем любил, чтобы больше было наготовлено разных кушаньев. Где же и каково было какой-нибудь матушке справить и то, и другое, и третье, особенно, когда кроме чугуна, горшка и сковороды и из посуды-то ничего нет, а достать негде, да и печка не позволяет ставить многого. Счастливы и радёшеньки были те, которые были в сёлах помещичьих, где можно было и посуду достать и повара пригласить, или же, что бывало нередко, помещики сами желали принять у себя Владыку, – а духовным приходилось угощать только свиту. Бывали случаи и такие, что духовенство, чуть не из всего какого-нибудь благочиннического округа, само предназначало какое-нибудь место и, там сообща, устрояло обед для Владыки; это дело обходилось без семейных стеснений, хотя и не без хлопот, и не без значительных расходов. При самом выезде Владыки Антония по епархии делались иногда тоже проводы. Верстах в 7–10-ти от города на избранном красивом месте устроялась палатка, и в ней происходили провожальные угощения, на которые езжали, бывало, и семинарские архимандриты и я. Все это выходило хорошо, приятно, да как то всё же в какую то диковинку для всех. Благо, что сам Владыка действительно умел чувствовать и ценить это; а мы то, сказать правду, только захребетничали и чувствовали одно, – что пили да ели даровое. Подчас, бывало, право же, как то совестно; а отказаться нельзя. Владыка смотрел на подобные уклонения неловко и готов был как бы обижаться, видя в этом необщительность и как бы внутреннюю между духовными разъединённость. Известно также как Владыка Антоний не любил, когда замечал, что кто-нибудь из служащих и других лиц не заходил к нему после обедни, особливо, когда был приготовлен завтрак или обед. О последних вы сами знаете по опыту; только уже всё это, года с два, стало реже и уменьшеннее. Начиная же с первых пор, подобные столованья были чисто по Лаврскому – по митрополичьему. Благо, что тогда были экономические деньги в достаточном запасе. Затем дело дошло до того, что нужно было назначить особую ревизию, так как оказалось довольно счетов из разных лавок неоплаченными. Конечно, сам-то Владыка Антоний тут не был виноват, а мастерили тут его приставники келейные, которые после каждого парадного угощения оставляли себе не менее гостей... С этой стороны злоупотреблений, и говорить нечего, было много. То ли, бывало, дело, как преосв. Тимофей велит отсчитать на месяц себе по рублю ассигнациями на день, – и все тут; небось, и келейнику-то не на что было облизнуться».

«Впрочем, – говорил о. Архимандрит, – видно было, что иные сообщали не факты, а высказывали лишь свои взгляды и суждения, имея в виду, что при новом Преосвященном ничего этого не стало... Видна, отчасти, была при этом лесть и мне, как доверенному от лица Преосвященного. Вообще же сказать, как легко и скоро отменил новый влад. Иоанн порядки Антониевские, так же точно другим могут быть отменены Иоанновские. Такие перемены не в диковинку, едва ли не во всех епархиях. А судить об них не нашему брату, – шелудивым»³¹⁵.

Замечательно, однако, что сейчас изложенные факты, сколько ни были частными и местноличными, ещё в своё же время, как мы уже сказали, не оставались не неведомыми и вдали от пределов Смоленской епархии и – что важнее – интересовали собою лиц высокоавторитетных. Мы должны указать здесь на Первосвятителя Киевского высокопр. Арсения.

В первый же год епископства преосв. Иоанна в Смоленске (1867 г.) мне привелось провести время в Июле и Августе в Киеве для собирания материалов по биографии высокопр. Филарета. Высокопр. Митрополит Арсений, при одном домашнем со мною разговоре, спросил: «а что, – новый ваш преосв. Иоанн ездил ли по епархии подобно преосв. Антонию?» После ответа отрицательного и указания на то, что вместо себя, он командировал N, высокопр. Арсений, улыбнувшись, сказал: «да в этом и наперёд можно было быть уверенным. Я знаю их обоих хорошо, и могу сказать, что если нужно было бы подобрать на заказ противоположность между личностями, то трудно бы отыскать более той, – какая между ними. Я не без основания и спросил вас о поездке по епархии. Впрочем, что преосв. Иоанн поступил так в самый первый год, – это своего рода крайность, если когда, то на первых порах, в год, в два, нужно лично ознакомиться с епархиею. Но что преосв. Антоний каждый год не опускал поездок и, таким образом, перебывал в разных местах в большинстве по нескольку разов, это тоже крайность. А как известно, что он задолго наперёд сообщал весь свой маршрут, то ещё более трудно определить значение и цель учащательных его поездок. Это скорее прогулка, при которой наперёд знают, где, когда и как принять жданного гостя... Говорю это не к этому одному случаю; мне думается даже, что скоро-скоро в самом Министерстве Финансов поднимется вопрос касательно, отпускаемых на этот предмет, казённых денег. Тогда-то и придётся для этого отыскивать новые средства свои – епархиальные, которых и без того не хватает. Во всяком случае, тогда уже нечего и думать о тех обедах и проводах, какие полюбливал, как известно, преосв. Антоний. Впрочем, там теперь – в Казани, наверное, не встретит он таких комфортов при поездках между татарами, черемисами и прочими инородцами, а также и раскольниками; тогда как если где, то там-то, действительно и нужна такая энергия и всевозможная общительность, которыми он был известен по Смоленской епархии. Что же касается, указываемой мною, противоположности между преосв. Иоанном и Антонием, то я ручаюсь, что определяю её совершенно верно, как по личным их свойствам, так и по характеру, и образу их действий по части управления, и даже по самому взгляду в значении принципа. Вам, как знающим лично обоих, притом на одном и том же месте служения, излишне объяснять это; а моих слов я не оставляю только между нами. Так как придётся вам скоро переместиться в Казань, – я желаю, чтобы с братственным от меня выражением благожеланий преосв. Антонию, вы могли передать ему и настоящую мою речь, как искреннейшую. Кстати, за мною есть должок, чтобы отвечать ему. Соберусь писать, не премину и сам ему сообщить кое-что по этому предмету».

Исполнил ли высокопр. Арсений это своё обещание – писать преосв. Антонию, – или ограничился только словами, высказанными лично мне, и мною переданными преосв. Антонию в дословной точности, – неизвестно. Зато другой Первосвятитель Митрополит Московский, не замедлил письменно отнестись к преосв. Антонию, по части тех же поездок по епархии, но в ином отношении. Поводом к этому послужили для него не частные, по слуху доходившие сведения, а положительные, напечатанные в епархиальных Смоленских Ведомостях.

После обозрения епархии в 1865 и 1866 г. в Ведомостях епархиальных были напечатаны, в первом году, подробные извлечения из путевого журнала преосв. Антония касательно некоторых лиц из духовенства и, сделанных преосв. Антонием, замечаний по части разных опущений и неправильностей при Богослужении. Во втором же году (1866 г.) был напечатан особый циркуляр тоже с разными замечаниями³¹⁶. Высокопр. Филарет, прочитав, как оказалось, с особенным вниманием №№ Ведомостей, где были помещены замечания преосв. Антония, обратил внимание и самого преосв. Антония на некоторые пункты. Побуждение это, надобно знать, было тем естественнее, что как известно, тот же высокопр. Филарет смотрел неблаговолительно на самоё издание епархиальных Ведомостей, как нововведение, и писал даже, по этому предмету к преосв. Антонию, как введшему эти Ведомости в числе первых, тогда очень не многих ещё, начинателей. По крайней мере, намеки на это последнее видны и в его письме³¹⁷. «В чувстве и особенной силе ревности Архипастырской Вашего Преосвященства, я никогда не находил и повода иметь сомнение, – писал Московский Владыка – и утешался, вполне убеждённый в чистоте источника сей ревности. Но держась сам правила, – проверять себя в степени и мере этого чувства и состояния, не не-желал бы знать, насколько руководитесь и Вы этим же правилом. Вы не почтёте, конечно, неуместным и неумеренным сего моего желания, вызывающегося теперь на выражение его в слове и в деле. Не подлежит сомнению и желательно, чтобы бдительность и наблюдательность обозревающего свою паству Архипастыря возможно проникала во всё и соприкасалась даже и с тем, что для иных может остаться не замечаемым и даже прикровенным; но качество и степень достоинства таковых действий и отношений, сами изволите знать, определяются особенно строгими пределами и условиями. Иначе обозрение паствы будет переходить в нечто иное, и тем более несоответственное своему значению, когда обозреваемое имеет быть поведано всем через печатание в Ведомостях, а не остаётся ведомым, кому только надлежит». Затем, в письме указано было на некоторые предметы и действия.

Для примера представляем следующее: В циркуляре (пункт. 7) было поставлено на вид: «Многие диаконы перед литургиею до того намазывают свои головы помадою, что по снятии с их головы дискоса и поставлении оного на престол на антиминсе, на сём последнем образуются масляные кружки. Лучше бы посему смачивать волосы водою»... На этот-то пункт, своего рода действительно оригинально-курьезный, Митрополит Московский обратил своё внимание и выразился так: «Не без великого труда, если не с совершенным самонасилием, можно согласиться, чтобы в сёлах, в среде клира, была известна, а тем паче употребительна помада в такой притом степени, что умащались бы ею лица духовные с таким избытком, каковой оказывается в изложенном пункте».

Касательно же некоторых действий, замеченных преосв. Антонием, как отступлений от богослужебной практики, высокопр. Митроп. Филарет писал: «Трудно вообще определить, – где пределы права на господство тех или иных обрядовых действий при священнослужении по отношению к самым местностям епархии. Смоленская же епархия, как стоящая на рубеже между двумя главными половинами – Малорусскою и Великорусскою, – всего более могла повременно принимать и употреблять образы действий со стороны и той и другой. Изменять же их на один исключительный образ и характер Малорусский-Киевский значило бы, по меньшей мере, поступать по личному произвольному взгляду и вкусу. Прибудет другой епископ из великоруссов, тоже может сделать по своему, и тогда выйдет что же?.. один ряд повременных видоизменений, могущих, наконец, привести ни к чему определенному и усугубить лишь разнообразность через самоё непостоянство. Таким образом будут последняя горши первых.

Наконец, так как печатное опубликование в Ведомостях последовало в 1866 г., следовательно, в конце уже шестилетнего епископствования преосв. Антония и после многократных обозреваний епархии, то высокопр. Филарет не опустил случая указать и на эту несообразность. «На нечто, несогласующееся с предметами и действиями, подлежащими указаниям и самым распоряжениям, указует и самоё время опубликования тех и других. Является одно из двух: или прежде вовсе не замечалось то и другое, или оставлялось без внимания при обозрении церквей, если же допустить сего не позволительно, – то значит, замечаемое прежде оставалось без исправления, а сие естественно, могло быть или от недостатка сознания самой потребности в исправлениях или недостаточности самых распоряжений. Предавать же теперь, спустя долгое время, гласности подобные неисправности, значило бы или делать дело задним числом, или не признавать тех мер, какие действительно потребны, но не этим уже путем, а административным указным по отношению собственно к виновным».

Не говоря о последних указаниях высокопр. Филарета, как полученных письменно, преосв. Антоний хорошо знал и о прочих заочных рассказах, вроде рассказов Смоленского Архимандрита и, всего более о том, что последовало по выбытии его из Смоленска.

О всех, даже малейших, действиях преемника своего преосв. Иоанна преосв. Антоний получал от преданных ему лиц, из Смоленска, самые свежие и подробные сведения, которые, как оказывалось, были во многом преувеличены и, ещё в большем, неправильно понимаемы и перетолковываемы³¹⁸. Подобные сообщения проистекали или из неумеренного усердия сообщающих или, всего естественнее, зависели от самого непонимания личного характера и образа действий преосв. Иоанна, во многом, действительно, оригинальных до резкости, особливо в глазах провинциалов. Впрочем, преосв. Антоний если и принимал что особенно к сердцу, даже до скорби, так это преимущественно то, что касалось церковно-служебной части, к которой, нельзя скрывать, преосв. Иоанн относился не с особенным рачением. А что преосв. Иоанн поступил как бы намеренно в контраст преосв. Антонию, не признав нужным лично обозревать епархии, на счёт этого преосв. Антоний предобродушно высказывался: «Само собою, вольному воля; только наперёд можно сказать, что он (преосв. Иоанн) спохватится и спокается, если поживёт подольше, что заочными ревизиями, с самыми широкими инструкциями, не достигнет того, чего бы он хотел. Управлять епархиею далеко, по моему не то, что управлять академическо-учебным округом... Я здесь, в Казани, не нахожу удобным и целесообразным поручать подобные обозрения даже преосв. Викарию, хотя бы чего ещё сподручнее и полноправнее».

Вообще, по поводу как этих сведений, так и выше приведённых указаний высокопр. Филарета и проч., преосв. Антоний любил нередко высказываться; и это случалось особенно при свиданиях с некоторыми Преосвященными при проездах их через Казань³¹⁹. Самому же высокопр. Филарету он имел случай объяснить, что было нужно, при двукратном личном с ним свидании в 1866 и 1867 г.г.³²⁰. Передавая об этих личных объяснениях, он признавался, что в некоторых пунктах он должен был уступить перед мудро-опытными суждениями Первосвятителя. «Когда же, – говорил он, – сделан был лишь один намёк на пункт замечаний о намащении волос помадою, я, признаюсь, сконфузился, как школьник. Я тут сделал действительно промах, не вчитавшись хорошенько в извлечение из моего путевого журнала, где было внесено это замечание только на случай, про себя». Впрочем, это был не единственный предмет, по которому относился Митроп. Московский к преосв. Антонию со своими указаниями. В своём месте увидим, что между ними была переписка полемическая, в полном смысле, – именно по вопросу о назначении Благочинных по выбору.

Сводя представленные данные, если и нельзя с одной стороны не видеть, что они наводят своего рода тень на некоторые действия преосв. Антония, – зато, с другой стороны, в них же видится и чувствуется то, что значительно искупает эти видимые тени. Последнее свидетельствуется ясно в самых даже отзывах Первосвятителей, – Киевского и Московского. Оба они, очевидно, не упрекали и, тем более, не осуждали действий преосв. Антония, а только благожелательно предупреждали и в тоже время направляли его энергию и ревность, отдавая ему самым этим должную честь, как выступившему современному деятелю. Так разумел и принимал это и сам преосв. Антоний. Он сколько глубоко чувствовал и ценил благовнимание Первосвятителей, – в особенности Московского, – выражавшееся в практических указаниях, столько же не преклонялся перед ними, как только лично авторитетными, ни в чём, касательно чего имел свои личные мнения и убеждения особые. В дальнейшем подробном обозрении разных сторон его епархиальной деятельности, мы увидим целый ряд самостоятельных и оригинальных мероприятий по многим вопросам епархиальной жизни, которые по праву и достоинству выдвинули его вперёд и поставили на степень едва ли не самых передовых, в тогдашнее время, деятелей епархиально-административной области, или даже, – как выразился автор статьи, – преосв. Антоний во многих отношениях опередил других епархиальных начальников. Такая архипастырская деятельность и заслуги преосвящ. Антония в Смоленской епархии были тогда же известны высшему духовному Правительству и удостоены были Высочайшего внимания и благоволения, особливо по поводу вполне успешных мер к улучшению духовно-учебных заведений, послуживших примером и для некоторых других епархий³²¹. Правда, такая деятельность и самая известность имени преосв. Антония в Смоленской епархии, давали повод некоторым думать о нём, как об архиерее прогрессисте, и даже либерале³²² и отсюда делать свои наведения на неблагоприятные для него последствия в дальнейшей службе в Казани. Но преосв. Антоний, – говоря словами автора одной позднейшей статьи, относящейся к его биографии, – «оставался верен себе, не сидел сложа руки, а энергически действовал, боролся, насколько только представлялось для него это возможным»³²³.

Поэтому, наперёд должно сказать, что между прежним образом и направлением всех действий преосв. Антония в Смоленской епархии и последующим в епархии Казанской, не было существенной разницы, так как не было никакой перемены и в его личном характере и направлении во всех отношениях. Разница была только в том, что зависело, с одной стороны, от самых местных условий, с другой же стороны, от тех условий и отношений, которые касались служебного его положения, но зависели не от него... Это, впрочем, видно будет само собою в дальнейшем нашем изложении как Смоленского, так и Казанского служения преосв. Антония, где даже неизбежны будут взаимные сопоставления между многими фактами его деятельности в той и другой епархии, так как и сам преосв. Антоний в Казанской епархии, зачастую, обращался ко времени Смоленского своего служения, не в смысле только вспоминательных рассказов, но в видах приложения многого из тамошней практики к делам управления в Казани. Одним из таких рассказов мы и начнем дальнейшее изложение о тех действиях, на коих остановились в своем месте.

Рассказ преосв. Антония, который только что преднамечен нами в предыдущей главе, относится к 1875 году. Подробное изложение его имеет то, особенное здесь, значение, что во-первых, в нем выразился суд самого преосв. Антония о своих прежних действиях в Смоленской епархии; во-вторых, в этом же рассказе читающим можно видеть, как бы в перспективе, предметы, ход и образ всей тогдашней деятельности преосв. Антония по части епархиального управления.

Поводом к этому рассказу послужили, напечатанные в 1875 г., весьма значительные выдержки (вызвавшие тогда же разные газетные суждения), из отчёта по обозрению Астраханской епархии в первый год по поступлении туда преосвященного Хрисанфа. Прочитав их, преосв. Антоний, прежде всего, улыбаясь, проговорил: «Ну, счастлив преосв. Хрисанф, что теперь нет в живых Владыки Московского Филарета... а то досталось бы ему не то, что мне... Зато тем больше для него несчастья, что он попал теперь на суд досужих газетных ценителей»... «Впрочем, – продолжал он, – я и сам теперь вижу, что здесь у преосв. Хрисанфа, уже чересчур многое, представляется таким, что сколь ни свежо его предание, а верится с трудом... Здесь изображены такие нестроения и такое запустение, что разве допустить только, что Астраханская епархия находилась, многие десятки лет, без епископского управления, а заведывалась какими-то калмыцкими начальниками «зайсапами»... Во всяком случае, в самом отчёте преосв. Хрисанфа, неотразимо, бросается в глаза то, что все захвачено с одного разу и, так скоро, одним взмахом, разбито наповал... Так и видно, что он вступил в управление епархиею прямо из-за того бюро ( – из Членов Духовно-Учебного Комитета), где под главенством Председателя, все задались исключительными тенденциями, или попросту замашками – все прежние порядки в наших учебных заведениях бить наповал и ревизорские отчеты, составляющиеся именно в этом духе и виде, публиковать на весь мир... Между тем, менее всего верится, чтобы и сам-то преосвящ. Хрисанф мог отчетливо усвоить и сообразить, чего он хотел и думал достигнуть. Очевиднее же всего здесь та ошибка, что он своим образом действий, и тем более с опубликованием во всеобщее известие, не только не мог вызвать сочувствие в духовенстве, а напротив... Я сам, едва было, не впал в эту ошибку и благо, скоро сознал её, и тут же исправил. Потому-то у меня и пошло дело иначе и с явным успехом».

«Я стал постепенно вглядываться во всё и во всех, изучал на месте и, более и прежде всего, старался приводить к сознанию усматриваемых мною недостатков само же духовенство и вызывать его сочувствие и доверие, если же при этом выходило с моей стороны нечто неблагоприятное и даже подчас жуткое для духовенства, это – вызванная существенною необходимостью, первая мера, чтобы перетасовать немалую часть духовенства, соображаясь как с личностями причтов, так и потребностями приходов. На меня были даже за это жалобы. Писал мне по этому поводу и высокопр. Владыка Московский. Вообще доходили до меня сведения в таком смысле, что будто бы я поставил духовенство в положение походное и что ему приходилось только думать о перевозочных фурах... Это выражение употребил даже и сам Московский Владыка. Но я устоял, все-таки, на принятой мною мере, доколе не заставил и самых ленивых и беспечных пробудиться и сознательно взяться за дело. Эта мера направлена была собственно к тому, чтобы уравнять личный состав духовенства не только по уездам, но и благочинническим округам собственно по личным достоинствам. Иначе выходило, как я убедился лично при объездах епархии, что целый десяток и более приходов сряду заняты были лицами достойными и благонадежными; зато целая другая полоса, не меньшая по числу приходов, состояла из средних и плохих по составу приходских причтов. Тут-то, естественно, и оправдывалась пословица: «каков поп, таков и приход».

«Достигнутое этим путём, возможное уравнение сразу же дало свои благие результаты и ещё более послужило мне на пользу тогда, когда я признал и решился ввести систему выборов благочинных. Иначе, без первого, я едва ли бы приступил к введению последнего. В некоторых местах решительно нельзя было и предвидеть, чтобы утвердить кого-либо Благочинным в округе, хотя бы местное духовенство и избрало; приводилось бы разве назначать из другого округа. Но это значило бы прямо конфузить само же духовенство и, с тем вместе, признавши в замещении благочиннических должностей выборное начало, в тоже время не давать права пользоваться им. С другой стороны, назначенный и перемещённый из другого округа, Благочинный скоро бы и сам сознал и другим дал почувствовать, что «один в поле не воин».

«Впрочем, так как деланная мною перетасовка, – что я и сам сознавал и чувствовал, – естественно, отзывалась тягостно для перемещаемых в отношении материальном, хозяйственном, то дабы искупить эту тягость, я тогда же пришёл к верной мысли, которую тут же и стал осуществлять, пользуясь сначала удобными случаями, и затем поставивши это, как говорится, условием, sine qua non... Вся тягость состояла, главным образом, в том, что перемещаемые должны были оставлять на прежних приходах собственные дома, а на новых опять заводить. Вследствие этого я поступил так, чтобы каждый, оставляемый прежним священником, дом был покупаем и обращаем в церковный, если новопоступивший не желал приобрести его во всегдашнюю собственность. Там же, где место делалось вакантным за смертью священника, и если оставшееся семейство не хотело продавать своего дома, то прихожане обязывались устроить новый дом на собственные средства и отчасти на церковные, где таковы были достаточны. Введение этого порядка было, правда, соединено с очень немалыми трудностями, так как по местам было оно встречено несочувственно со стороны прихожан; но я решился на такую даже меру, – не назначать в приход священника дотоле, пока не воспоследует согласие прихожан и притом не временное только в смысле вынужденной уступки, а в смысле формального приговора, обязательного навсегда. А как мне приводилось, в иных случаях, лично при обозрении епархии убеждать прихожан и вообще располагать и привлекать их к ближайшему участию в нуждах церковноприходских, ради их же прямой и существенной пользы, чтобы иметь у себя священников более радетельных, то этим самым предоткрывался уже путь и к учреждению приходских попечительств. К этому же я склонял и располагал и самых помещиков, которые, действительно, примерно оправдали мои желания и надежды. Многие из них, по мере личных условий по месту жительства, с готовностью принимали на себя звание председателей приходских попечительств и, притом в большинстве, совместно с местными священниками. При таком составе попечительства и духовенство и прихожане, без различия сословий, естественно, сближались и в личных общих интересах и в интересах приходских церквей».

«Далее, совместно с этим, и ещё ранее, при всяких посещениях приходов, обращал я всевозможное внимание на средства церковно-приходские и самые источники их и, в частности, на доходы свечные. Результатом последнего и был тот счастливый успех в моем деле, которое я решился предпринять по части улучшения материального содержания духовно-учебных заведений Смоленской епархии на собственные её средства. Удовлетворивши эти нужды материальные, которые, само собою, заставляли всякого, как говорится, опускать руки от охотного делания, я не сомневался уже, что вызову благородное сочувствие и энергию в лицах служащих в заведениях; потому тогда же решился приступить, и исполнил самым делом, преобразование и в самой учебно-воспитательной части. Таким образом, все шло постепенно, как бы из кольца в кольцо, снизываясь в одну целостную цепь. Размышляя, и теперь сам с собою, я изумляюсь, как всё устроялось тогда с явным благословением Божиим и благопоспешением³²⁴. Много, впрочем, обязан я в успехах своих действий лицам, при мне служившим и в Консистории и в Семинарии, в особенности же, бывшему в продолжение всего почти моего епископства в Смоленске, о. Ректору Семинарии³²⁵. Сколько по моей личной инициативе, столько же по его собственной готовности принять на себя труд Редактора, я воспользовался первыми удобствами, чтобы завести издание епархиальных Ведомостей. Это последнее дело превзошло даже мои ожидания, благодаря тому же о. Ректору, сумевшему так ясно, полно и соответственно времени представить всякому, понимающему значение и задачи этого издания, как органа для взаимного бесстеснительного обмена мыслей, сведений, предположений касательно всех явлений жизни епархиальной и разнообразных вопросов и прямых потребностей. Тогдашние Смоленские Ведомости действительно были полны жизненного содержания; они-то послужили для всех моих и прежних распоряжений и восполнением, и окончательным уяснением их значения, и средством к проведению в сознание и жизнь духовенства. «Я помню, – говорил преосв. Антоний, – что когда высокопреосв. Филарет Московский выражал мне своё несочувствие касательно издания Ведомостей, я отвечал ему, что напротив готов бы скорее сожалеть, что не мог приступить к изданию Ведомостей гораздо ранее».

Сопоставляя содержание этого рассказа самого преосв. Антония о его деятельности в течение всего времени его епископства в Смоленске с тем, что явилось в печати – в епархиальных Ведомостях, хотя за последние только два года нельзя не видеть, что самоё издание Ведомостей было отнюдь не делом подражания примеру других епархий, а зародилось и вышло из запросов и потребностей местной епархиальной жизни, возбуждённых и вызванных самым движением и развитием её на почве подготовленных данных. Сам Редактор, издавая передовую статью «о значении и задачах епархиальных Ведомостей»³²⁶ в той только мере и мог, как нам думается, поставить этот предмета во всей полноте и основательности, в какой он имел перед глазами, и своими и всех читающих, оправдавшиеся уже опытом, данные из всей предшествовавшей деятельности преосв. Антония. Точно так же, в той только мере, и все содержание, начавшихся издаваться, епархиальных Ведомостей оказывалось жизненным, в каком отражались в нём дух и характер и направление постоянных личных действий преосв. Антония. Одним словом: что видели читающие в приведённом выше рассказе преосв. Антония, тоже самое, по преимуществу, как бы по жизненной канве выводилось и вырабатывалось в епархиальных Ведомостях в строгой соответственности времени, месту и всем предметам и случаям. Недаром преосв. Антоний сам постоянно и бдительно следил за выпуском каждого № Ведомостей, требуя к себе, иногда листы корректурные, а предварительно и самые рукописи, делая в иных случаях самый подбор их по своим соображениям. «Здесь, – говорил он, – я воскресил свою прежнюю редакторскую деятельность академическую, когда нередко держал далее самую корректуру, а с тем вместе я пользовался здесь всяким случаем, чтобы смотря по той или другой статье, заключающей в себе какие-либо заявления, недоумения или прямые возражения, делать тотчас же от себя соответствующие распоряжения или указывать на прежние, которые не могли быть в свою пору всем известны. Потому-то и высокопр. Филарет Московский, хотя справедливо указал мне, что некоторые замечания и распоряжения делались мною задним, будто бы, числом, но он не знал, как и почему это происходило».

Потому-то и мы, хотя с настоящего места нашего изложения, будем держать раскрытыми перед собою страницы Смоленских епархиальных Ведомостей, чтобы из них почерпать содержание; тем не менее, держась порядка времени и последовательности самых действий в приведённом рассказе преосв. Антония, мы должны будем неизбежно касаться многого и из прежде бывших его распоряжений до времени ещё издания епархиальных Ведомостей. Неизбежность эта обусловливается самым тем, что и предложения преосв. Антония, печатавшиеся в епархиальных Ведомостях, начинались в большинстве так: «ещё прежде мне было известно...» или: «В своё время было обращено мною внимание на то и то», или: «Нахожу благовременным, чтобы...» и т. п. Сюда должно отнести также циркуляры и извлечения из его отчетов по обозрению епархии, так как и в них включались такие предметы и действия, которые усматривались в приходах лично преосв. Антонием, но в последнюю только пору, но следились и наблюдались им сыздавна постепенно, а тут уже сводились к общему итогу.

Прежде всего нужно заметить, что наряду со многими, делаемыми преосв. Антонием, указаниями на некоторые усмотренные им лично неисправности и опущения в среде духовенства, в его же отчетах и циркулярах встречаем, сравнительно даже в большинстве, и указания на явления одобрительные и заслуживавшие благосклонные отзывы самого преосв. Антония и большею частью с выражением Архипастырской признательности. А эти-то последние явления могли быть усмотрены и определены именно при тех только условиях и отношениях Архипастыря к своим сослужителям и к их прихожанам, в каких являлся преосв. Антоний во время своих частых поездок. Всегда и везде искренно готовый сам, и вызывая и привлекая всех других к живой общительности, преосв. Антоний, очевидно, извлекал для себя самые живые сведения из взаимных разговоров присутствовавших при тех собраниях, которые составлялись около него во время его епархиальных объездов, и которые (собрания) между тем, понимались в том смысле, какой виден напр. в рассказах старца-Архимандрита... Преосв. Антоний, со своей стороны, пользовался здесь всяким поводом, даже намёком, чтобы поставить тот или другой вопрос и сообща раскрыть его в применении к практике. Предметом таких рассуждений преимущественно было то, что входило в круг обязанностей и отношений сельских пастырей по части богослужебных и разных требоисполнительных действий. При этом-то, видно было по всему, что он недаром был автором и «Пастырского и Нравственного Богословия», и составителем «Бесед сельского священника к прихожанам» и, наконец, участником в издании сочинения «Об отношении Церкви к христианам». Священникам преосв. Антоний настоятельно предлагал особенно вчитываться глубже и сердечнее в последнее сочинение, так как по его собственным словам, его поражали нередкие явления какой-то черствости чувств самих священников к церковности, и отсюда к самым пасомым, как чадам Церкви и их духовным детям. «Иначе, – говорил он, – только и слышишь, бывало, толки и возгласы со стороны священников, что прихожане, время от времени, холодеют к церкви, грубеют и в отношении к ним самим, а отсюда постепенно скудеют и средства материальные...

«Но когда эта песня показалась мне у же просто приторною, и когда я усилил свои наблюдения для возможной поверки такого грустного состояния приходов, останавливаясь совершенно неожиданно в приходских далее деревнях, тогда-то я и разгадал, кто прав и кто виноват, – прихожане или вопиющие против них духовные, и тогда же, вследствие оказавшихся во множестве несправедливыми самых же воплей священников, я и начал их уже перетасовывать... Благо, что мне привелось употреблять эту меру недолго, года с два, в самом начале моего епископства. Многие, оставаясь на прежних местах, скоро очнулись от своей апатии, а прочие на новых местах стали вести себя по новому, оставивши прежнее своё состояние или явной апатии или видимого наёмничества, отражавшегося особенно на взаимных отношениях между ними и прихожанами». С другой стороны, желая возбудить в духовенстве возможно искренние чувства любви и ревности к прохождению священного служения и поставить его в прямые пастырские духовно-влиятельные отношения к пасомым, преосв. Антоний обратил особенное внимание на тот источник и путь, которые к прискорбию едва ли не в большинстве оказываются в приходско-пастырской практике одною формальностью. «А ведь этим самым, – говорил преосв. Антоний, – ослабляются и подрываются самые чувствительные духовные нервы для живого благодатного воздействия пастырей на душу и всю жизнь пасомых». «Возьмите сами в рассмотрение простой наглядный опыт. Все прихожане обыкновенно титулуют священников батюшками, духовными отцами; но священники, кажется, сами же первые готовы и привыкли видеть в этом, большею частью не более, как одно общепринятое именование, как бы даже поговорку и кличку³²⁷... Зато наблюдите, когда случается встретить лиц из тех же мирян, – как произносят они это же самое наименование, когда даже заочно произносят имена духовных отцов, – у которых они вовсе не состоят в приходе, а, быть может, или исповедовались у них изредка, или однажды, или имели только случай быть при их Богослужении, совершённом истово и благоговейно, или – попросит отслужить молебен, наконец, даже случайно побеседовать и получить духовное назидание... Слушая эти одни заочные отзывы от мирян об иных священниках, кто может не чувствовать при этом, как бы своего рода зависти, ревности привести и своих прихожан в такие чувствования и отношения к себе, как истинному духовному отцу и пастырю... Спрашивается: что же может быть прямее и вернее, чище и святее для всех приходских пастырей этого источника и пути для воздействия и влияния на своих прихожан, начиная с совершения общего церковного Богослужения и разных треб и завершая в особенности Таинством Исповеди? Между тем, страшно ведь сказать, исполнение этого-то последнего Таинства происходит едва ли незауряд, как дело грошовое, потому что сами же священники, к изумлению, высказывали, что если и исповедовать как должно и употребить времени на каждого столько то, исповедавшийся все-таки даст только грош...» «Вследствие этого-то, – говорил преосв. Антоний, – я с первых же пор всячески и наедине, и в общих беседах, по преимуществу, усовещевал священников сознать силу и значение столь важного священнейшего пастырского долга, и устранить всякое нерадение при всех кажущихся неудобствах».

На этот предмет, действительно, встречаем самые ранние указания и распоряжения преосв. Антония по вступлении его в Смоленскую паству. Первое из них циркулярное относится ещё к 1861 году, и затем повторено с некоторыми другими пунктами в Ведомостях за 1865 г.³²⁸. Это распоряжение было направлено собственно к тому, чтобы заставить священников быть неотлучно в своих приходах в течение всего великого поста и совершать служения во все недели для желающих говеть, так как иначе, скопляющееся, в какие-нибудь две-три недели, говельщики, естественно, самою численностью затрудняли священников совершать исповедь со возможною тщательностью, на что, главным образом, упирали и сами же священники. По докладу Секретаря Консистории о возобновлении настоящего распоряжения было определено, между прочим: «Духовенству решительно воспретить отлучаться от церквей в течение всей четыредесятницы; а в случае неотложной надобности представить о чём-либо епархиальному начальству, присылать через почту, и за неисполнение сего подвергать штрафу в пользу попечительства». Со своей же стороны преосв. Антоний, не любя вообще ограничиваться одними формальными начальственными предписаниями, объяснял, где только приводилось, что священники, дабы не обременяться исповедью чересчур многих говельщиков в одну неделю, сделают вполне разумное пастырское дело, когда предварительно объявят прихожанам и далее распределят, из какого места прихода и в какую неделю имеют являться прихожане для говенья. Да и самую исповедь рекомендовал не пригонять к одному только времени краткосрочному, к последнему дню.

Со всею архипастырскою ревностью желая возможно благоуспешного достижения цели в столь святом деле, преосв. Антоний обратил строгое внимание и на ведение исповедных росписей. По этому предмету было так же циркулярное, пропечатанное в Ведомостях, его распоряжение, где сказано, что «некоторыми причтами исповедные росписи пишутся как попало, или просто переписываются из года в год без надлежащего внимания к значению этого дела³²⁹. В действительности этого преосв. Антоний удостоверялся сам, по его рассказам тем, что брал с собою при обозрении епархии ведомости как клировые, так и исповедные. Имея в обычае, кроме назначаемых по маршруту сел, останавливаться по местам и в деревнях, иногда сворачивая даже в сторону, он тут среди бесед с крестьянами и обращался к ним с вопросами: – часто ли бывают в церкви, говели ли и на какой неделе, и кто из членов семейства? Из простодушных ответов, само собою, открывались те или иные неверности, равно как и то, что исповедные росписи, очевидно, составлялись заочно.

«Но после того, как внешняя сторона и условия, касающиеся дела исповеди, были установлены достаточно и начали выполняться удовлетворительно, – каково было моё удивление и прискорбие, – говорил преосв. Антоний, – когда я убедился из несомненных фактов, что сторона внутренняя и самоё совершение исповеди страдало не меньшими недостатками, сколько от поспешности, происходившей от внешних причин, столько и от прямой небрежности и наконец, от неопытности и, просто напросто, неумения священников, и не только в селах, тем более отдалённых глухих, но и в городах». Этими качествами и подлинными, курсивом обозначенными, терминами, действительно охарактеризовано это дело в самом циркуляре преосв. Антония всем приходским священникам Смоленской епархии³³⁰. В заключение же высказано в этом циркуляре следующее: «Архипастырским долгом считаю напомнить и внушить всем приходским священникам, чтобы они потщились всеми силами впредь совершать св. Таинство исповеди с крайним вниманием и страхом Божиим, как подобает истинным врачам духовным, пастырям душ, верным строителям Таин Божиих и раздаятелям даров благодатных. Для сего рекомендую всем, а тем более неопытным в деле исповеди, руководствоваться прилагаемым при сём изложением вопросов, самым внимательным образом соображаясь со званием и состоянием, полом и возрастом кающихся, и с сим вместе внушаю часто прочитывать и твердо помнить, относящееся к сему делу, изложенное в книге о должностях приходских пресвитеров в гл. III параграфы, начиная со 105 по 114 включительно, и руководствоваться в своей практике изложенными там правилами».

Вслед за изложением правил и вопросов для исповеди мирян, напечатано было отдельно, тоже по отношению к исповеди самих священников, в числе тридцати вопросов. «Дознано было мною, – говорил преосв. Антоний, – что некоторые священники исповедуемы были духовниками одинаково, как и миряне, а иные священники и вовсе не знали об исповеди для лиц духовных. В этих видах и самая исповедь напечатана в Ведомостях особенно крупным шрифтом; а с другой стороны, в числе вопросов есть такие, кои очевидно взяты с опытов современно-местных, чтобы дать сознать возможно глубже значение тех действий священников, в коих они не сознавали и даже не замечали своих недостатков, как грехов, при совершении исповеди своих прихожан и при других священно-церковных служениях и требоисправлениях. Таковы напр. следующие пункты: «Всегда ли совершаешь Богослужение и Таинства с подобающим тщанием и благоговением или не делаешь ли при этом каких-либо произвольных изменений? Не тяготился ли ты исповедью кающихся, и не выражал ли ты этого им словом или видом своим? Не притеснял ли прихожан при исправлении треб, особенно при совершении исповеди и причащения св. Таин, вымогательством платы от них, и не отказывал ли безмездно преподать св. Таинства неимущим что-либо дать, а также, не отказывался ли отпевать без платы умерших бедных?»

Из числа, сейчас указанных, пунктов священнической исповеди обратим речь нашу здесь, главным образом, к первому и собственно, к тем словам: «не делаешь ли при совершении Богослужения каких-либо произвольных изменений?» Вопрос здесь прежде всего в том: какие разумеются тут изменения, именуемые произвольными. Известно уже читателям, что Филарет Митр. Московский делал и самому преосв. Антонию указания на некоторые распоряжения последнего касательно богослужебных действий, тоже как на произвольные, хотя и обосновывающиеся на Киевских порядках и обычаях церковно-служебных. Вопрос этот, как оказывается, вообще занимал преосв. Антония, а в особенности по поводу указаний Митрополита Московского. «Я, – говорил преосв. Антоний, – вовсе не вводил чего-либо особенного, хоть бы даже в смысле предпочтения образа и порядка церковно-служебных действий Киевских местным Смоленским и вообще великорусским, – как взглянул на это Владыка Московский. Я считал долгом пресечь произвольные изменения или опущения, происходившие от нерадения или даже незнания³³¹, а чтобы восстановить и привести всё в один образ и порядок определённый, естественно, я имел в виду здесь то, что соответствовало бы, более всего, вообще древле-обычному, каковым, само собою, должно было признать преимущественно Киевское. Я беседовал об этом и лично с Владыкою Московским. Я ставил ему вопрос даже о том, – не признает ли за благо сам Св. Синод, чтобы заняться рассмотрением служебников, требников и всего Типикона, дабы свести всё, по возможности, к единообразному чину, и не вполне ясное в них выяснить, с переменою, по местам, самых слов и выражений, устаревших и неудобопонятных³³². Но он ко всему этому отнёсся уклончиво и, главное, выразился так: «Кто вызывается положить начало делу, тем самым он возлагает на себя и весь труд его выполнения и ответственность за успешность... Но кто – я в подобном отношении, когда на мне уже тот труд и болезнь, какие самим Дарователем сил и самой жизни возвещены для всякого устами Псалмопевца... («аще в силах восемьдесят лет, – множае же их труд и болезнь...»). Вы, и сами по праву, усмехнулись бы мне в лицо, если бы я вздумал брать на себя звание началоположника, когда я не гожусь и в сопутники и даже воспоследователи... Вот Вам на это непрорекаемые свидетельства: в епархиальной хронике, в ваших Смоленских Ведомостях печатаемой, значатся между прочим, ваши священно-служения; и что жe? Число ваших священнослужений в ином месяце оказывается такое, какое с трудом наберётся у меня в полгода, и гораздо более того... Так точно, Вы и в поездках по епархии не минуете ни одного храма, когда наступает время Богослужения вечернего и утреннего, – а я не дерзну сказать словами Псалмопевца: «изволих приметатися в дому Божием паче, неже оставатися в своих покоях, хоть между первым и последними расстоянье на один порог. И, – дозвольте досказать Вам за Вас самих, – все это имело, вне всякого сомнения, значение не одного только удовлетворения личного Вашего духовного чувства и всего состояния, и не ограничивалось одною ближайшею целью, наблюдения за совершением Богослужений местными служителями, но независимо от Вас воспринималось и глубоко слагалось в сердцах всех, видевших такой живой пример и образец в лице Архипастыря для пастырей и пасомых»³³³.

В самом деле, держась прямого смысла последних слов маститого Первосвятителя, нельзя не согласиться, что видевши хоть раз и только некоторые из этих действий и отношений самого Архипастыря своего – преосв. Антония в среде простого народа, приходские пастыри не могли не принимать действий и отношений своего Архипастыря за самый живой урок и образец для себя, – а затем не чувствовать зазора собственной совести и самообличении перед глазами своих же пасомых в случае каких-либо действий в роде вымогательств платы или отказа бедным в деле совершения Св. Таинств и треб и т. п.

Что произошла, действительно, более или менее явная и скорая перемена в состоянии духовенства и отношениях его к прихожанам, ясно из того, что преосв. Антоний стал, чаще и больше, выражать благосклонные отзывы об этом и в своих циркулярах, и в частных предложениях или резолюциях, которые и поспешал объявлять во всеобщую известность духовенству и прихожанам через напечатание в епархиальных Ведомостях. В этих отзывах замечательно более всего то, что они носили не столько формально-официальный характер; а как почерпались из живых личных опытов, так и исходили из задушевных чувств сорадования, которыми Архипастырь хотел, так сказать, поделиться со всею своею паствою, выражая при этом самые искренние надежды и уверенность в успехах на большее и лучшее. Для примера приведём здесь несколько подобных отзывов: «В среде духовенства N. усмотрено мною самое приятное сближение духовенства с прихожанами и вообще с обществом; о чём и самоё общество открыто свидетельствовало предо мною. С утешением об этом выражаю мою благодарность духовенству». «Священник N. пользуется особенным доверием и уважением прихожан, как простых, так и дворян; все единодушно весьма одобряли его, как поучительного и во всех отношениях доброго, радетельного пастыря, – о чем мне лично приносили благодарность; вообще этот священник приобрёл в своей местности очень замечательную популярность». «Священники (два) N.N. отличаются особенною солидностью и степенностью, благотворно влияют даже на других в среде духовенства». «Особенно приятно было видеть в г. N. и во всём уезде, что все духовные живут между собою и с прихожанами мирно и дружелюбно и во всём, что относится к их пастырскому званию и делу, являют ревностное усердие».

В особенности же, подобные отзывы публиковались в Ведомостях о священниках и причтах в тех приходах, где прежде всех могли учреждаться церковно-приходские Попечительства. В этих попечительствах преосв. Антоний признавал особенно верный залог благосостояния всей паствы как с религиозно-духовной стороны, так и материальной для удовлетворения многообразных церковно-приходских потребностей, и в видах православно-народного образования, улучшения быта самого духовенства и, наконец, общественного вспомоществования на предметы призрения бедных и больных. Значение всякого успеха в учреждении этих Попечительств, преимущественно, определяется здесь самым тогдашним временем, когда приводилось браться за это дело совершенно заново, и когда оно, естественно, встречало несочувствие и положительные препятствия со стороны не только прихожан, но и самых духовных. О прихожанах сами же священники (как значится в одном циркуляре преосв. Антония) доносили, что «они (прихожане) не изъявляли своего согласия на открытие Попечительства, потому что опасаются новых для себя повинностей и издержек, к которым будто бы сами же Попечительства их непременно обяжут». Самые же причты хотя сами от себя не высказывали причин, но не трудно было видеть, что они тоже боялись этих Попечительств, дабы не подпасть под какой-то, неблагоприятный для себя, контроль своих же прихожан, а ещё (в чём поддакивали более всего церковные старосты), – предвидели ограничение своих прав или, точнее, произвола в распоряжениях по части церковных средств и в особенности свечных доходов.

На счет не сочувствия и препятствий к учреждению Попечительств со стороны прихожан были и формальные рапорты к самому Преосвященному, а также присылались статьи в Редакцию епархиальных Ведомостей. Когда же преосв. Антоний убедился, что медленность в учреждении Попечительств все-таки зависит от явного или тайного несочувствия самих причтов, то особым циркуляром предписал, чтобы в клировых ведомостях, в ряду прочих статистических сведений приходах, было обозначаемо, – «есть ли приходское Попечительство»; а с тем вместе дано знать, что отсутствие этого учреждения будет признаваться за явное свидетельство нерадивости местного духовенства. В видах же большего ободрения стеснявшихся какими-либо действительными трудностями в подобных начинаниях и, вместе с тем, чтобы вывести наружу перед всеми самые причины этих трудностей, более или менее скрываемые самим духовенством из их личных видов, – преосв. Антоний решился опубликовать следующий, от имени своего, циркуляр: «Достойно самого глубокого сожаления, что 1) есть ещё довольно сёл, где доселе ещё не открыты Попечительства; 2) есть и открытые Попечительства, но не ознаменовавшие ничем своей деятельности и едва ли не номинально только существующие, и ради формы только открытые; 3) есть Попечительства, в которых Председатели встречают крайние затруднения, – и от кого же? со стороны самого же приходского духовенства, явно не понимающего и не соответствующего делу; 4) в иных местах, Попечительства жалуются на крайнюю апатию и безучастность к делу, прежде всего, со стороны наиболее образованной части прихожан – помещиков и на то, что от прочих прихожан – крестьян, смотрящих на пример первых, и ожидать нечего; 5) во многих же местах жалуются на то же со стороны Мировых Посредников, которые не только не стараются располагать к этому благому делу крестьян своим на них влиянием, считая это совершенно сторонним для себя делом, но иногда даже отталкивают от сего и наконец, 6) есть, к несчастью, даже случаи самых неблагоприятных столкновений между Председателями Попечительства (из мирян) и местными священнослужителями, проистекающие из личных взаимных неудовольствий... каковые столкновения угрожают явным вредом и расстройством для церквей и приходов».

О содержании этого циркуляра преосв. Антоний сам высказывал, что он тут позволил себе поступить по пословице: «всем сестрам – по серьгам», и опасался даже, чтобы не затронулась чья-либо амбиция. Потому, пользуясь другим поводом, он разъяснил циркулярно же, что и как нужно разуметь и прилагать к самой практике в деле взаимного соглашения между причтами и прихожанами и, в частности, лицами представительными и влиятельными. Главное же, он не опускал никаких случаев лично относиться к последним с архипастырскими увещаниями для расположения их к столь благому общественному делу; в чем, действительно, и имел всегдашний успех, находясь сам со всеми подобными лицами в постоянных отличных отношениях. Самым благоприятным последствием сего было то, что в Председатели Попечительств избирались и поступали люди из среды образованных и, по преимуществу, совместно с приходскими священниками. Последнего же, более всего, и желал сам преосв. Антоний, видя в этом несомненный залог и внутреннего и внешнего единения в личном составе всего Попечительства в интересах не только церковно-приходских, но и местно-общественных. Вместе с тем, при поездках по епархии, он не опускал удобных случаев не только рассматривать журналы Попечительских постановлений, но и лично посещать самые собрания Попечительств. Получаемые, таким образом, сведения об особенно выдающихся добрых и успешных действиях Попечительств, равно как и о личных взаимных отношениях между самими членами, при всей их разносословности, преосв. Антоний старался тоже приводить в общую известность.

Для примера, вот одно из подобных сообщений в епархиальных Ведомостях: «Церковное Попечительство, открытое только что в прошедшем году, при моём посещении этого села N. в Сентябре сего года, имело своё годичное собрание в моём личном присутствии. В высшей степени приятно было видеть это, скромное по обстановке, но вполне благоприличное собрание членов Попечительства. Здесь, рядом заседая лица всех сословий, и дворяне-помещики, и духовные и крестьяне, согласно рассуждали о нуждах церкви и прихода и единодушно постановляли свои решения. В этом собрании произведены были новые годичные выборы исполнителей разных поручений Попечительства, изложены прямые нужды по церкви и приходу, и самые предположения для их удовлетворения. Такая деятельность Попечительства, несомненно, обещает верные и самые благие плоды на пользу церкви и прихода, которые и теперь уже очевидны, в особенности, в весьма хорошем состоянии церковно-приходской школы и в клиросном пении в церкви. Считаю Архипастырским долгом указать на такое состояние Попечительства, как на образец и как явное доказательство того, что учреждение церковно-приходских попечительств не представляет ничего невозможного и никаких особенных затруднений при доброй воле, решительности, уменье вести дело и при единодушном согласии прихожан, несмотря на их разносословность».

Плодом всех этих личных действий преосв. Антония и было то, что в епархиальных Ведомостях, за последнее время его епископства в Смоленской епархии, во всяком номере, следовательно, через каждые две недели, встречаются десятки известий о новооткрываемых попечительствах с подробными списками многих членов всех сословий не только из местных жителей, но и сторонних в звании почётных.

Наряду с известиями об учреждавшихся попечительствах, столь же часто встречаются в епарх. Ведомостях как постановления попечительств, так и приговоры самых прихожан об открываемых церковно-приходских школах. В последних преосв. Антоний находил ещё более отрадное явление, видя в нём, более верное и надёжное, скрепление взаимного сочувствия к общественно-церковным интересам в видах будущего развития деятельности попечительств и, в особенности, влияния духовенства на подрастающее поколение. Нужно, впрочем, сказать при этом, что преосв. Антоний руководился здесь тем главнейшим убеждением, что эти школы должны неуклонно соответствовать самому наименованию своему – «церковно-приходские» и потому иметь характер церковно-религиозный. Об учреждении этих церковно-приходских школ имеет быть речь в сейчас следующей главе.

Делу первоначального учреждения народных школ церковно-приходскими Попечительствами в Смоленской епархии много помогло то, что по личной же инициативе преосв. Антония были уже открыты в некоторых приходах школы, заведённые исключительно трудами священников и, по местам, на одни собственные их средства. Эти-то школы сразу произвели такое действие на местных прихожан, что последние и тогда уже относились к этому делу с полнейшим сочувствием и благодарностью, и именно потому, что оно идет «по-церковному». Об этом были даже адресы от прихожан к преосв. Антонию. Этими-то примерами и воспользовался преосв. Антоний и, держась неуклонно вышеуказанного взгляда на заводимые школы в границах самого строгого понятия о них, как церковно-приходских, он ввёл в них и программу обучения такую, где всё направлено преимущественно на церковный лад, начиная с церковно-народного букваря на славянском языке и продолжая чтением по церковно-служебному Часослову и Псалтири. При обучении чтению в школе по часослову имелось в виду то, чтобы мальчики, тем самым, ознакомлялись с порядком повседневного церковного Богослужения, который весь виден в Часослове даже и без особого руководства и, во всяком случае, чтобы те же мальчики, бывая в церкви, могли легче и охотнее выслушивать церковные службы, как уже знакомые им и даже во многом известные наизусть. Требовалось также от мальчиков-школьников, чтобы они и сами, по мере способности, участвовали в чтении и пении на клиросе. Для обучения же чтению по гражданской печати поставлялось правилом употреблять Святое Евангелие в русском переводе, печатаемое совместно со славянским текстом. «И кому сразу же непонятно, – говорил преосв. Антоний, – что этот метод настолько многополезен и глубоко важен, сравнительно с нынешними педагогическими приёмами, что желалось бы, чтобы последних-то и вовсе не было, особенно рассчитанных на одну механичность и скороспешность³³⁴. Мальчик сам, видя перед собою два текста – славянский и русский, или обратно – русский и славянский, не замедлит вникать в различие и самое значение славянских слов и выражений, не всегда и не во всём понятных; главное же здесь то, что мальчик незаметно станет, так сказать, «всасывать» в себя дух евангельского учения и прежде всяких школьных учебников будет твёрдо и точно, даже до буквы по местам, знать и передавать самую большую часть свято-Евангельской истории, и по самой книге (по Евангелию) будет всегда находить и указывать по главам и даже по стихам, – где о чём повествуется в св. Евангелии³³⁵. А отсюда, наконец, рассуждал преосв. Антоний, несомненнее всего, разовьётся потребность и вкус к чтению и других книг, не каких-либо нынешних, специально составленных и рекомендуемых учебными комитетами, переполненных краснобайными пустопорожними рассказами, – а книг духовно-нравственных, свято-отеческих и вообще назидательных. Таким-то образом будут, пожалуй, выходить действительно те, так называемые начётчики, которые имеются в виду по семинарскому уставу для принятия их в высшие богословские классы в надежде поступления в духовное звание.

В силу таких своих убеждений и, верно рассчитываемых, столь благотворных целей, преосв. Антоний особым предложением распорядился не только пропечатать вышесказанную программу в епархиальных Ведомостях для однообразного обучения в церковно-приходских школах, но издать её отдельными брошюрами в количестве 1200 экз. для снабжения ими всех школ и для распространения повсюду между прихожанами, в видах ознакомления и большего привлечения их к охотному отдаванию детей в церковно-приходские школы, – особливо при сочувствии и содействии церковно-приходских Попечительств.

Таким образом, когда стало известно, впоследствии из отчетов Г.г. Синодальных Прокуроров, что церковно-приходские школы на первых же годах, начиная с 1860 г., утверждались и развивались с такою благоуспешностью, что уже к 1866 году существовало их, в разных епархиях, более двадцати тысяч с числом учащихся около полумиллиона³³⁶, то Смоленская епархия, в ряду этих епархий, занимала одно из почтенных мест. Со стороны собственно преосв. Антония принимались именно такие меры и средства, каких только можно было ожидать от его энергии и ревности во всех предприятиях на пользу паствы. Так, когда при увеличившемся числе церковно-приходских школ, очевидно, требовалось ещё одно из весьма главных условий, – именно открыть прямой источник образовательных сил, привлечь и прикрепить его к месту деятельности и притом такой источник, который бы вполне подходил под характер самых школ и самых заправителей их³³⁷, – и тут преосв. Антоний, едва ли не первый, прекрасно воспользовался для этого следующим обстоятельством. В тогдашнюю пору в Смоленской Семинарии было число учащихся весьма большое, так что воспитанники, только что кончившие курс, никак не могли быть определяемы на священнические и далее диаконские места, чтобы при этом не были обойдены и обижены те, кои кончили курс гораздо прежде – года за два, за три и более, но оставались, по необходимости, без назначения за неимением свободных мест. В виду этого, преосв. Антоний объявил такое распоряжение, чтобы первые отнюдь не рассчитывали на места, не подавали вовсе и прошений на какое-либо место, по меньшей мере в течении двух лет. Такое распоряжение сначала показалось крутым и тяжелым и для кончивших курс и для их родителей, – что чувствовал и сам преосв. Антоний. И вот, чтобы примирить с этим положением, оставшихся без назначения, воспитанников Семинарии, он открыл для них прямой путь к служебной деятельности в звании учителей в церковно-приходских школах. «Этой мысли и осуществлению её, – говорил сам преосв. Антоний, – я особенно обрадовался, когда увидел, не замедлившие сразу оказаться, такие последствия, коих я и не предполагал. Последствия эти выразились именно в том, что с одной стороны воспитанники не только не уклонялись, но с удовольствием шли в наставники школ; а с другой стороны – само духовенство ясно увидело, что заведение школ служит очевидным источником для первоначального обеспечения их же собственных детей, и потому с большею готовностью стали открывать школы в своих приходах; а наконец, сами эти учителя, как имевшие за собою права, по воспитанию в Семинарии, на поступление, со временем, на священнические места, при своих школьно-учительских занятиях успевали, в большинстве, весьма хорошо подготовляться практически и к будущему своему священно-пастырскому служению, участвуя в чтении и пении в церкви, изучая самый быт прихожан и приобретая в глазах их вес и влияние, как воспитатели их детей. А так как эти же наставники находились в близких отношениях к местному причту и состояли под непосредственным ведением священников и благочинных, а равно и приходских Попечительств, то и самые рекомендации об их достоинствах, когда они просились, по истечении известного времени, на священнические или диаконские места, всегда можно было получить достоверные и обстоятельные, а не голословный и поверхностные. В конце же концов, такого рода священники из учителей, как изучившие практически школьное дело и приохотившиеся уже к нему, коль скоро поступали в такие приходы, где не было школ, с особенною ревностью сами старались заводить их, и оказывались вполне опытными руководителями новых наставников, равно – как особенно ревностными деятелями и вообще по устройству школ».

Вместе со школами для мальчиков, не замедляли появляться и отдельные школы для девочек. В наставницы последних преосв. Антоний, со своей стороны, также постарался рекомендовать приходским Попечительствам и сам назначал окончивших курс в епархиальном женском училище, девиц духовного звания; для чего ввёл в программу этого училища преподавание педагогики, хотя и не в широком виде.

Таким образом, все учреждаемые церковно-приходские школы, действительно, сделались исключительным достоянием духовенства; здесь участвовали не только члены причта, но и их дети.

Всё это, впрочем, обусловливалось как личным влиянием преосв. Антония на духовенство и сказанными, вполне целесообразными, распорядительными его мерами, так и тогдашнею постановкою самого вопроса об учреждении не только церковно-приходских школ, но и вообще начальных народных училищ. И Министры Народного Просвещения за описываемое время – Граф Путятин, А.С. Норов и Е.П. Ковалевский, и Обер-Прокуроры св. Синода – Граф А.П. Толстой, Ахматов и другие государственные сановники (напр. Гр. Блудов) все были одного мнения, что дело народного образования должно быть непременно в ведении, исключительно, лиц духовного звания. Известно также, что было особое Высочайшее Повеление, чтобы все, открываемые собственно духовенством и приходскими Попечительствами, сельские школы оставались непременно в ведении духовенства, с тем притом, чтобы Министерство Народного Просвещения оказывало содействие к преуспеянию их, по мере возможности, и не привлекало в свои светские народные начальные училища учеников из священнических школ никакими мерами убеждения³³⁸.

При этих условиях, действительно, для церковно-приходских школ было время самое благоприятное, чем и успел воспользоваться преосв. Антоний. Тогдашние народные училища, существовавшие напр. в ведомстве Министерства Государственных Имуществ, не только не могли конкурировать и подрывать церковно-приходские школы, а напротив, сами чувствовали и выражали нужду в содействии для них со стороны епархиальной, так что обращались к ней за учителями из кончивших курс семинарских воспитанников. Этих фактов находится немало, между прочим, пропечатанных в епархиальных Ведомостях Смоленской епархии, не говоря о других, бывших до времени издания Ведомостей. Преосв. Антоний со своей стороны не видя недостатка в кандидатах на учительство для своих школ, с готовностью соглашался на поступление воспитанников Семинарии в учителя училищ сказанного Министерства. С тем вместе он находил в подобных назначениях надёжный залог тех же благих последствий, как и в церковно-приходских школах, потому что эти же самые учителя, по праву своего образования, оставались кандидатами и на священство. «Наконец, – говорил он, – приятно было видеть, что само начальство ведомства Госуд. Имуществ явно признавало достоинство за воспитанниками Семинарии в деле учительства, – чему доказательства могло оно видеть на опытах в церковно-приходских школах, как приводилось мне лично слышать об этом от лиц начальствующих в Смоленской Палате Государственных Имуществ. Да и мне-то самому, когда случалось посещать эти училища во время поездок по епархии, было и сподручно и отрадно иметь обращение к этим учителям, как своим; равно не менее отрадно было замечать, что в жителях местных было особенное сочувствие к делу обучения своих детей в тех училищах, в коих они видели учителей из духовных, – из семинаристов, о каковых знали в церковноприходских школах».

Вообще же сочувствие народа к учреждавшимся школам, а равно и к их учредителям и наставникам, выражалось в такой степени, что бывали примеры, как некоторые прихожане или целые волости представляли преосв. Антонию адресы, в коих свидетельствовалось о достоинствах и заслугах учредителей школ – священников, и благодарность самому Преосвященному. «Мы вполне сознаем и ценим (сказано напр. в адресе от одной волости Юхновского уезда), такое благодеяние Вашего Преосвященства, потому что видим сами теперь уже многих, кончивших учение, с вполне достаточными в крестьянском быту сведениями по чтению, письму, церковному пению и другим, доступным для детей, предметам, и видим благотворные плоды этого учения в направлении обучавшихся»³³⁹.

Зато и сам преосв. Антоний, при всех поездках по епархии, почитал первым долгом для себя посещать церковно-приходские школы, куда по его желанию собирались, по возможности, наличные члены Попечительств. Здесь всеми мерами и одобрения, и поощрения, и взаимных совещаний он вызывал всевозможное сочувствие этих членов, равно как и в учащихся детях своим отеческим к ним вниманием, вызывал детскую доверенность и расположенность и к учителям, и к Попечителям школы из числа избранных членов приходского Попечительства. При этих отношениях выходило, что некоторые члены из лиц образованных, – местных помещиков, принимали сами участие в занятиях в школе, через что подобные школы выходили действительно лучшими, являлись облагороженными, а самое развитие учащихся живее и многостороннее. Описываемые посещения школ всегда отмечались в путевом журнале и публиковались в Ведомостях, иногда со значительными подробностями, с указанием особенно выдающихся сторон хороших; но не скрываемы были и недостатки.

До какой степени доведены были некоторые церковно-приходские школы, при бытности преосв. Антония в Смоленской епархии, приведём для примера подлинное изложение в путевом журнале в Июне 1866 года о школе в селе Бyдине. «Осмотрев церковь, его Преосвященство посетил дом священника и затем, тамошнего помещика (Ельчанинова), где был предложен ему обед. Здесь же, прежде всего, были собраны мальчики, учащиеся в местной церковно-приходской школе, где занимается с ними иногда и сам помещик. Спрашиваемые его Преосвященством на выдержку, мальчики очень осмысленно отвечали из Катехизиса, из Св. Истории, из Арифметики и из Русской Грамматики. Затем, один за другим, двое мальчиков произнесли стихи; а несколько других декламировали с жестикуляцией разговор, написанный стихами, на предмет: «где наша истинная родина и где наше истинное счастье». Перед началом обеда все мальчики пропели «Царю Небесный», во время обеда пели: «Коль Славен», «Боже Царя храни» и разные церковные песнопения и духовные канты. Словом сказать, все было так истинно хорошо, по развитости и успехам учащихся крестьянских мальчиков, что эта школа по всей справедливости может быть названа образцовою. В память своего посещения и утешения и в благодарность за успехи, его Преосвященство подарил мальчикам, и отдельно в школу, разные, духовно-нравственного содержания, книги»³⁴⁰.

Читая многие другие отзывы о состоянии церковно-приходских школ, пропечатанные в епархиальных Ведомостях, нельзя не замечать того особенного внимания преосв. Антония, с каким он обращался к главным деятелям в этом деле – священникам, учителям и учительницам, о чём неопустительно свидетельствовал и в резолюциях по разным случаям, и в своих путевых журналах после каждой поездки по епархии. Это искреннее истинно архипастырское внимание, естественно, вызывало или, как выражался сам преосв. Антоний, расшевеливало силы духовенства, так что со стороны последнего стали скоро появляться в печати в тех же епархиальных Ведомостях статьи, где оценивались все начинания и мероприятия преосв. Антония и, с тем вместе, не утаивались и те глухие и тёмные стороны, от которых, так или иначе, тормозился ход и успех первых.

Должно сказать к особенной чести тогдашней Редакции епарх. Ведомостей, а не раздельно и самого преосв. Антония, (который, как замечено было прежде, прочитывал наперёд все статьи, присылавшиеся в Редакцию) статьи вышеозначенного содержания не оставлялись под спудом, хотя бы они и выдавались какими-либо грустными разоблаченьями существующих злоупотреблений. Преосв. Антоний скорее не одобрял к печатанию тех статей, которые оказывались рановременными, или заключающими в себе проекты чересчур широкие или в смысле, так называемых, «pia desideria». Он держался строгой разумной осторожности, чтобы подобными вещами не возбуждать несбыточных надежд и не отвлекать внимания и деятельности духовенства от насущных потребностей и тем не задерживать возможного постепенного удовлетворения последних.

В настоящем месте мы имеем в виду указать на содержание одной из статей вышесказанного содержания, т. е., где оценивались по достоинству действия преосв. Антония, и где указано на одну из тех глухих и тёмных сторон, без устранения которых мало было бы надежды к полному достижению целей «в деле (как выражено буквально в указываемой статье), явно трепещущих вопросов нашего тогдашнего времени и любимейших желаний и задушевных стремлений нашего Архипастыря (преосв. Антония)». Содержание указываемой статьи нам (пишущему) тем более памятно, что преосв. Антоний прочитывал её в рукописи вслух и при этом высказывал по пунктам свои взгляды и отзывы. Вообще, заметно довольный изложением автора, он говорил: «ессе quomodo nostri!.. а не то, что у вас там в Витебской епархии... Видишь, как у нас священники открыто рассуждают, хотя по правде сказать, для меня-то всё это не новость. Я рад только тому, что изложенные здесь суждения и факты исходят из среды самого же духовенства, следовательно, они сами сознают, что благо и что худо... Иначе нет ничего подчас тяжелее как то, когда приводится самим нам – архиереям обнаруживать худые стороны и затрагивать, как говорится, такие болячки, которые срослись с самим организмом так, что приводится затрагивать как бы за живое».

«Наш Архипастырь, – так начинается рассматриваемая статья, – близко знакомый с жизнью паствы и вполне сочувствующий всем добрым условиям и требованиям времени, уже давно заслужил славу передового деятеля. Но поприще деятельности его гораздо обширнее и главное здесь то, что наш Архипастырь действует и желает, и требует, чтобы то или другое, и третье проявлялось и существовало не по форме только и для вида, а действовало в жизни свободно, а не указно только, по казённому. Его постоянно занимает одна мысль – о возвышении духовенства и утверждении его значения и влияния в среде пасомых. К этой цели направлены все его архипастырские действия и распоряжения. Таковы его распоряжения об учреждении приходских Попечительств, о заведении церковноприходских школ; об устройстве церковно-общественных домов для духовенства; сюда же относится и то, что сначала казалось мерою стеснительною – это распоряжение – чтобы воспитанники, кончившие курс Семинарии, удостаивались рукоположения во священники не прежде, как послужив известное время на степени диакона или причётника и, с тем вместе, наставника в сельских школах, дабы вернее предварительно практически подготовиться им к будущему пастырскому сложению, так чтобы на последнее поприще они могли выступить с возможным сознанием сил и способностей и с внутренним призванием к служению, не по форме только и не по условиям только своего традиционного положения... Недаром уже давно упрекают духовенство в формальности и апатии к делу... И вот теперь, чтобы дать ещё «более широкое поприще и вызвать ещё к большей деятельности свободные стремления и новые силы духовенства, и не стеснять ни чьих добрых намерений и мероприятий, наш Архипастырь приступил к новой реформе в быту духовенства; – мы разумеем введение выборного начала в избрании Благочинных. И что же? восклицает автор – (священник), если мы не можем сказать со своей стороны, что упреки духовенству в формальности и апатии к делу и в отсутствии его самодеятельности есть клевета и напраслина, напротив, если мы не можем не сознаться, что в этих упреках много есть правды в разнообразных явлениях нашей жизни и служения за прежние времена до днесь.., – то нам же, как служителям Религии и совести, как провозвестникам воли Божией и всякой истины и правды, возможна ли мысль и, тем паче, желание коснеть в прежнем и не отозваться со всею готовностью и всеми силами послужить делу осуществления насущных и животрепещущих потребностей и любимейших желаний нашего Архипастыря?» И вслед за этим автор открыто приводит примеры из действительных фактов, доказывающих, – как при господствующей формальности и самые последние нововведения по части школ и Попечительств, остаются иногда только на бумаге, по форме и просто напросто, фиктивными... и при этом не скрывает прямой причины в лице именно представителей сельского духовенства – Благочинных. «К несчастью, у нас – (писал автор) – дело часто останавливается на одной форме. Нам случалось за верное слышать, что есть напр. сельские школы, существующие только на бумаге и даже в воображении, в случае же ревизии мгновенно формирующиеся из мальчиков, учившихся вовсе не в школе и не у школьного учителя, который между тем выдаёт их за своих учеников. Такая история случилась напр. в селе М-тове, где при посещении Архипастыря мгновенно составлена была школа. Тоже можно сказать и об открывающихся церковно-приходских Попечительствах. Мы сами однажды были свидетелями, как один Благочинный, исполнитель воли Преосвященнейшего, так побуждал других к открытию приходского Попечительства: «Открывайте, – говорил он подчинённому своему священнику, – открывайте Попечительство». На возражение же священника, что «не из кого составить совета Попечительства» – он – Благочинный отвечал: «вот вас двое (священников), церковный староста третий, пригласите ещё человек двух и довольно... Я знаю, что толку-то из Попечительства не будет, но что же, если так угодно начальству». Насколько нам известно, в этом приходе и доселе не открыто приходское Попечительство; вероятно священники смотрят на это дело серьёзнее совета своего Благочинного»³⁴¹.

Прочитавши эти, именно последние факты, преосв. Антоний грустно полуулыбнувшись, сказал: «охма, охма! Написавший эти факты, вероятно думал, что в них если для кого, то для меня, какая-нибудь диковинка... Мне приводилось лично убеждаться в подобных проделках, да ещё в больших... К тому же это только одна сторона медали. Надобно знать и то, как сами-то священники проводят своих Благочинных, а эти, подчас бывают и рады, когда находят подобные действия благовидными. А причина в чём? В том, что Благочинные действительно преследуют только одно, чтобы самим казаться исправными перед начальством. А что касается самого дела, интересов, паствы и даже личных интересов духовенства, то они готовы в этом умывать руки, а всё сваливают на начальство епархиальное, нередко приговаривая: «да! подите-ка вы, отцы, сами туда... попробуйте и узнаете, каково нашему брату соваться с какими-либо заявлениями, – говорит иной Благочинный. А потому делайте-ка лучше так, как знаете и умеете, чтобы и мне за вас было не отвечать... – а в случае – смотрите, сами вы – первые отвечаете за все и передо много, коль скоро что воспоследует, паче чаяния, прямо оттуда». Вот на чём висит вся связь между Благочинными и подчинёнными им причтами. А по отношению к нам, напр. архиереям, что такое Благочинный? По положению или вообще по принятому выражению, Благочинный именуется оком архиерея. Оно пожалуй бы и так; но какое же это око. На практике оказывается одно, что это око, когда находится перед очами самого Архиерея, напр. при обозрении епархии, только и смотрит, куда направятся взоры Архиерея, чтобы не промигать, где, что и как предупредить, предварить... и затем зорко проследить, как и что усмотрено Архиереем и тут же предусмотреть, чем объяснить, чему приписать то или другое, хорошее или дурное, так что ловкое око Благочинного и не «моргнёт», чтобы при глазах же и вслух причтов или восписать им небывалую честь достоинства или же взвалить всё худое на их бедные головушки, и притом так искусно и дипломатично, что и в последнем случае члены причта (если только вина падала бы на всех сообща, а не на кого-либо в частности, и не касалась личных пороков и преступлений), готовы смиренно безмолвствовать в том прямом уповании, что сам же Благочинный постарается де и сумеет ослабить вину и избавить от последствий, так как дело поручается, обыкновенно, ему же для разузнания вины и исправления виновных и т п. Потому-то, сколько я знал прежде, по делам еще в Киевской Консистории, и слыхивал мудроопытные взгляды и суждения покойного нашего Владыки (митр. Киевского), и сколько теперь уверился лично, – пришёл к решительному убеждению, что доселе существовавшие Благочинные, вместо значения – быть оком Архиерея, могут иметь значение разве очков, чтобы надевши последние на нос, Архиерей мог не видеть, подчас, что и как делается под носом… если вникать не в форму только и обращать внимание не на внешнюю показную сторону, а проникать и преследовать самую жизнь и существенные интересы духовенства и всей паствы по долгу и праву Богодарованной нам, Архиереям, власти. Вот почему я решил уже дать предложение здешней Консистории о том, что нахожу, по примеру, хотя ещё весьма немногих епархий благовременным ввести с будущего 1866 г. порядок назначения благочинных по выбору самого духовенства через закрытую баллотировку, – по поводу чего и появилась настоящая статья корреспондента-священника N… которого мысли я вполне одобряю».

Кроме указанной статьи были и другие из среды же духовенства, из которых некоторые заключали в себе и своего рода возражения, хотя не против принципа и самого введения выборного начала при назначении благочинных, а по поводу более всего некоторых недоразумений при взгляде на изданные Консисториею правила для выборов и по поводу, неизбежно на первых порах являвшихся, случайностей при самых производствах выборов. Но все эти недоразумения скоро уладились. В одной из статей, напечатанной в епархиальных Ведомостях в Марте 1866 года, когда уже произведены были выборы во многих городах и уездах Смоленской епархии, читаем такие слова: «Считаем нужным сказать, что несмотря на некоторые неточности и недостатки в форме производства выборов и на некоторые случайности и даже личное состояние и действование некоторых в среде избирающих и избираемых, выборное начало, как и следовало ожидать, произвело в духовенстве приятное впечатление. Некоторые же члены, как мы уже заметили прежде, от удовольствия на выборах потирали руки, и это весьма естественно: всякое расширение личных и общечеловеческих прав не может не радовать каждого. Но и новоизбранные Благочинные чувствовали себя иначе, нежели прежние: голос духовенства для них, видимо, стал очень дорог; значит, выборное начало сразу произвело нормальные и общечеловеческие отношения между благочинными и подведомыми им причтами. Один Благочинный, после избрания его открыто и прямо выразил это в своей речи к избравшему его духовенству. Он благодарил избирателей за оказанное ему доверие и сказал, что прежние благочинные знали одно только начальство и произвольно относились к причтам; ныне же они поставлены в новые отношения ко всему духовенству. Он просил себе общего содействия при исполнении своих обязанностей, что ему и было обещано единодушно от его избирателей. Не нужно забывать при сём, что это были ещё только первые опыты выборов в духовенстве в нашей епархии»³⁴².

Несмотря, впрочем, на выраженную в только что приведённой статье, оговорку автора, что «это ещё первые только опыты», следовательно, невольно могущие заключать в себе те или другие неисправности, недостатки; к чести духовенства надо сказать, что результаты выборов были вполне удовлетворительны. Замечательно, между прочим то, что во множестве оказывались избранными по баллотировке те же, прежде бывшие, благочинные. Этим преосв. Антоний весьма был доволен, потому что во-первых здесь доказывалось ясно достоинство прежних благочинных, которые почти все были назначены им же самим, и во вторых – в среде духовенства не проявилось тех порывов, каких можно было бы ожидать при новооткрытых правах и условиях в отношении к личной свободе, – или личных интриг в смысле пристрастия и искательства... Замечательно и то, что с первого же раза духовенство почувствовало и признало цену трудов благочиннических в виду общих интересов их служебной деятельности. Это выразилось, между прочим в том, что в некоторых благочиннических округах стали составляться акты по добровольному соглашению духовенства такого рода, как напр. гласит об этом следующий рапорт: «Духовенство благочиннического округа (Благочинного Каверзнева) 21 Января 1866 г., по вниманию к трудам Благочинного и неизбежным его при сём расходам (напр. канцелярским), признало совершенно справедливым и соответственным выборному началу сделать открытою ту денежную благодарность, которая прежде существовала в способе закрытом, и довольно неблаговидном и стеснительном и для предлагающих, и для принимающего, – именно вносить Благочинному ежегодно, по крайней мере, на канцелярские расходы 55 рублей, собираемых по росписанию, составленному самим духовенством³⁴³.

Вообще, с этой поры, под влиянием почувствованного духовенством простора в своих рассуждениях и предприятиях, стали появляться проекты о разных предметах на общую пользу духовенства. Напр. об устройстве в разных местах больниц и богаделен для престарелых и увечных, и даже об изыскании местных средств к обеспечению духовенства вообще... Но преосв. Антоний хотя и пропускал в печать статьи с подобным содержанием, но с тем вместе, самые предприятия признавал и рановременными и чересчур широкими, чтобы выполнение их на деле было под силу духовенству. В самой же тенденции духовенства он прямо признавал благие плоды, введённого им, выборного начала по избранию благочинных. Одним словом, если само духовенство, как выражено в прежде приведённой статье, «потирало руки от удовольствия при сознании значения выборного начала», то и сам преосв. Антоний, не менее того, выражал своё удовольствие при всяком, касавшемся этого предмета, случае и разговоре.

Но каково было ему и другим, когда вдруг преосв. Антоний получил письмо от высокопр. Филарета, Митр. Московского, содержание которого было прямо направлено против нововведённого выборного начала. Мы очень жалеем, что не имеем теперь под руками полного изложения этого письма, хотя приводилось, в своё время, слышать не раз чтение его в подлиннике. Следуя своей неизменной тактике, относиться ко всем подобным делам, а равно и к самым убеждениям других со строжайшею осторожностью, и готовый в этих случаях приписывать скорее себе самому, как бы недоумение и неполноту сведений по данному вопросу, – Митр. Филарет свёл, однако, свои суждения к следующему, твердо нам памятному, заключению: «Я не знаю, что Вы подумали и сказали бы обо мне, если бы я, возымевши нужду в очках для более ясного и правильного зрения, предоставил бы сделать выбор оных для меня заочно, хотя бы то и многим лицам!.. А я думаю так: не мудрено, что выбранные «очки» были бы мне «по носу» и сидели бы плотно, – но что касается моего зрения, об этом оставалось бы или рассудить много или, не рассуждая нисколько, признать это дело нерассудливым... если же не признавать последнего, то я готов сам о себе признаться, что я, при взгляде моём на предмет рассуждения, нахожусь как бы в очках сказанного рода. Впрочем, чтобы не расходиться во взглядах наших вконец, для этого основание и ручательство даёт нам самоё дело. Последнее, очевидно, есть только ещё опыт, точнее попытка и проба; значит нужно пождать, чем и как оправдается; желалось бы только, чтобы здесь было самое строгое беспристрастие при наблюдении и оценке всего, имеющего последовать, а не доверять новоизбранным очкам, хоть бы сквозь их представлялось многое, на первых порах, и в радужном свете».

Содержание этого письма, само собою, задело за живое преосв. Антония или, по крайней мере, было щекотливо для него, так что он и не скрывал этого от других, в тех видах, что слушавшие подобного содержания письмо и знавшие, что и как совершалось на деле, и прямо сочувствовавшие, естественно, будут на стороне его самого – преосв. Антония. И действительно, тут же ободряемый многими из последних, преосв. Антоний не преминул высказаться, что он почтёт непременным долгом и надеется отапологетироваться³⁴⁴ перед высокопр. Филаретом и устоять на своём. Тем не менее, известность этого письма породила неизбежные толки и иного рода в среде некоторых. Как теперь помним мы, между прочим, следующие суждения, известного уже читателям, старца Архимандрита Алексия. Находившись, в числе прочих, при чтении письма высокопр. Филарета, – (это было при многих посетителях у самого преосв. Антония после литургии) и выслушавши суждения преосв. Антония, старец под живыми впечатлениями слышанного, дома у себя рассуждал так: «Ну, батюшка, вот так надел очки на нос нашему-то Преосвященному высокопр. Владыка Митрополит!.. Нет уж, хоть и Доктор – наш Преосвященный, а все-таки – куда сравнительно с Московским то... Этот, ведь, истинно – палата мудрости и столп опытности... Мне кажется, напрасно наш-то хочет во чтобы то ни стало отстаивать своё... Это будет, пожалуй, что плеть противу обуха... Да что и говорить? Ведь это, выборное начало, действительно, такое новшество, которое, не знай, ещё к чему приведёт. Ведь недаром же оно введено только в епархиях двух-трёх, да и обчёлся... Правда, залезать-то нашему брату-шелудивым со своими суждениями в эти большие сани не стать; но посмотрим, что-то наш Владыка сумеет ответить, – а чуть ли не оборвётся».

Преосв. Антоний действительно не замедлил отписать высокопр. Митрополиту и притом так, что во время приготовления этой отписи, содержание её по частям стало тоже известно в кругу некоторых, по обыкновенной манере преосв. Антония, доходившей, кстати сказать, иногда до неосторожности: разумеем его, в подобных случаях, неумеренную, а ещё более неуместную откровенность, доходившую далее как бы до нетерпеливости и, – к прискорбию за него, – не всегда и не всеми разумно понимаемую и ценимую... Отпись преосв. Антония была не в форме письма, а скорее трактата и потому изложена была на нескольких листах. О ней известно было, в частности то, что преосв. Антоний отстаивал, главным образом, принцип выборного начала, указывая основания в самом положении епископов и отношениях их к пасомому ими стаду Божию и причту, приводя здесь слова Апостола Петра (1Пт. 2: 2–3.): Пасите еже в вас стадо Христово и пр. ... и ни яко обладающе причту, и проч., и выводя отсюда то, что при этом епископы будут в большей возможности быть «право правящими…» Приведённые слова Апостола, сколько нам твёрдо лично известно, преосв. Антоний старался выяснить путем филологического анализа с подлинного текста Греческого. Изложенное в этой отписи преосв. Антоний не прочь был, по совету некоторых, напечатать и в епархиальных Ведомостях в форме статьи, отнюдь, само собою, не указывая на повод к написанию этой статьи со стороны высокопр. Митрополита и без собственной именной подписи. Но рассудил за лучшее выждать, прежде всего, ответа от Митроп. Филарета. Ответ действительно последовал, – но какой?! самый краткий, как бы в намеренно рассчитанный контраст многописанию преосв. Антония. Содержание его состояло в следующем: Сославшись на свои старческие немощи, не дозволяющие ему принимать на себя труд отвечать подробно, маститый Первосвятитель, с тем вместе, тонко, но явно намекнул самому преосв. Антонию, что и он-то напрасно принял на себя такой труд... Потом высказал, что он своим первым письмом и не подавал никакого повода и, тем менее, вызова, чтобы входить в полемику или учёную переписку. Что же касается изъяснения слов Ап. Петра в приложении к обсуждаемому предмету, то выразил сомнение, чтобы признать сие изъяснение точным и правильным, особливо в связи со словами: быть «право правящими...» Такое содержание ответа сам преосв. Антоний, конечно, понял более чем кто, во всём его значении; а относительно последнего выражения – право правящие, – даже сконфузился, тут же спохватившись, что значение этих слов не относится к праву служебному в смысле управления, – в чем ещё более убедился, когда обратился к Греческому тексту, где стоит выражение: ὀρθοτομουντας... «Да, примолвил он, здесь с моей стороны положительная обмолвка... Впрочем и сам-то он (Митр. Филарет), впадал же в подобные, иногда обмолвки, в чём признавался даже печатно».

Но как содержание этого ответа тоже не остававалось под спудом, а сделалось более или менее известным, то дело снова не обошлось без толков. К порождению этих толков послужило, между прочим то, что преосв. Антоний через некоторое, очень скорое после этого, время, – когда только что последовало разрешение епархиальным преосвященным на восьмидневные отлучки в пределы других епархий, – поспешил первый воспользоваться этим правом, отправившись в Москву для личного, сыздавна желанного для него, свидания с Первосвятителем. Об этой-то поездке иные и стали судить и рядить так, что будто бы высокопр. Филарет предложил сам от себя преосв. Антонию о необходимости личного свидания для объяснения по предмету, делаемых последним, разных нововведений. По собственным же словам преосв. Антония, хотя действительно были разговоры при этом свидании о разных предметах и действиях его, как выдававшихся из ряду обыкновенных и в том числе, о введённых им выборах Благочинных; – но результат всего понятен уже из того, что преосв. Антоний, и по перемещении своём в Казанскую епархию, первым же делом стал вводить тоже, что и в Смоленской, поставивши на первом плане дело о выборе Благочинных. Значит, преосв. Антоний, при личном свидании с высокопр. Филаретом, как в первый раз, так и во второй, при поездке в Казань, не встретил в его взглядах на этот предмета решительной оппозиции. «Если же были между нами, – говорил преосв. Антоний, – особенно серьёзные рассуждения, то с одной стороны о произведённом уже мною в Смоленской епархии преобразовании духовно-учебных заведений, а с другой о том преобразовании, которое приготовлялось там в высших сферах и имело быть вводимым, через год же, в разных, по известной очереди, епархиях. В этих рассуждениях наших мы сошлись, как только возможно близко и высказывались столько же искренно и откровенно. Относительно же моего Смоленского преобразования, бывшего уже известным высокопр. Филарету, он, говоря без лести, отозвался с полным сочувствием и одобрением. Когда же я высказывал свои мнения о новопроектируемом преобразовании, во многом и многом, не в пользу последнего, то и Митрополит, становясь на моей стороне, в конце концов выразился однако: «Что же – когда ныне нас оттуда мало и спрашивают... а если бы меня теперь и вопросили, то возможно ли мне и помышлять в мои годы браться за рало, когда и не озираясь вспять, я все-таки не успел бы управить что-либо в этом деле. Вы же в нём столь много и успешно потрудились, что остается благожелать, да не оскудеют ваши силы и ревность и впредь для подобных трудов и уповать, что плоды их, – если и не теперь, то в своё время, – возрастут в меру несомненного и благотворного их достоинства».

В самом деле, когда только, – говоря словами автора недавней статьи³⁴⁵, – «в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов текущего столетия во внутренней жизни нашей Церкви и духовенства возбуждён был знаменательный вопрос о реформах духовно-учебных заведений, то преосв. Антоний, как долго и близко стоявший к духовно-учебному делу, горячо относился к этому вопросу и зорко следил за всем ходом его и происходившими тогда его осложнениями». От всех ректоров семинарий, – писал ещё заранее преосв. Антоний в одном из писем своих в Петербург, – требуют соображений и, притом, к 1-му Апреля... Что за цель такой поспешности? Видно, что у них (требующих) готово уже что-либо свое наперёд и требуемые соображения вовсе излишни. Уж если делать что-либо, так не столь поспешно и не на живую нитку. И притом, это требование, по видимому, есть дело канцелярское, а не Синодальное: ужели опять допущено будет что-либо значительное у нас таким порядком. Над проектом о преобразовании семинарий – иным, я думаю, можно хоть плакать». «И известно, – говорит тот же автор, – что преосв. Антоний Смоленский, первый из епархиальных начальников, практически разрешил вопрос о преобразовании духовных семинарий и училищ и об улучшении быта их наставников, – вопрос, так занимавший наше Правительство и общество в 60-х годах. Преосвященному Антонию принадлежит энергический почин в этом важном деле, равно, как и во многих других отношениях, он опередил других епархиальных начальников». Выступая же сам вперёд, преосв. Антоний, как очевидно напр. из письма, обнародованного недавно другим автором³⁴⁶, вызывал и других к тому же и вообще, чтобы не медлить. «Я убежден, – писал он, – что и все прочие епархии, за исключением каких-либо десяти – западных, могли бы поступить теперь же по моему примеру... Но почему-то медлят поступить так, а в иных местах неудачно приступают к делу. Очень худо это по моему. Опасно, как бы в случае обычной нам медлительности во всём, не вырвали у нас из рук враги наши и этого единственного источника... (по обеспечению духовно-учебных заведений)». Относительно же преобразования наших заведений в учебном отношении обнародовавшей настоящее письмо автор сказал: «И кто знает, не лучше ли было бы, если бы при окончательном решении и того коренного вопроса русской церковной жизни, придерживались, возможно ближе, мнений и планов преосвящ. Антония (и произведшего уже ранее перед сим преобразование Смоленских духовно-учебных заведений); – если бы поставили духовные семинарии в более непосредственное ведение и «руководство местных епархиальных епископов, как лиц, кои наиболее всего долженствуют быть ответственными за то, каких пастырей они посвящают, тогда как теперь у них отнята возможность инициативы и самостоятельного действования и потому им приводится относиться к рассадникам народного пастырства большею частью только формально... В этом же преосв. Антоний и видел немалые опасения за последствия для церковно-народной жизни. О них-то и высказывался он в своих письмах... «Особливо, – писал он, – пока мы медлим и не решаемся делать своё дело прямым путём и ясным образом, – благоприятели наши успеют крепко повредить делу... Тогда-то что мы будем делать...»³⁴⁷

Что же касается, в частности, вышесказанной автором мысли: «кто знает, не лучше ли было бы, если бы ближе придерживались мнения и планов преосв. Антония, если бы поставили духовные семинарии в более непосредственное ведение и руководство местных епархиальных епископов и проч.», – то эта мысль, хотя при жизни преосв. Антония, не перестававшего ратовать за неё и словом (письменно) и самым делом противу благоприятелей, не была осуществлена, зато не через долгое время после его кончины, последовало действительно такое распоряжение св. Синода, в котором буквально, в пункте 8-м, изображено следующее: «Предписать епархиальным Преосвященным, чтобы они особенное непосредственное попечение имели о духовно-учебных заведениях, где воспитываются отроки и юноши, готовящиеся к пастырскому служению и при частых, по возможности, посещениях, наблюдали за здравым и не леностным в них преподаванием, за охранением чистоты нравов и доброго порядка, за ревностным чтением слова Божия и за приучением воспитанников к церковному Богослужению. Всё сие да приимут Преосвященные не токмо как веление и наставление от власти Церковной, но и как последнюю волю в Бозе почившего Благочестивейшего Государя Императора, всегда ревностно заботившегося о благосостоянии Церкви».

Да, смело должно сказать, – если бы продлил Господь жизнь преосв. Антония, то едва ли не он же первый и, по преимуществу, из святителей нашей отечественной Церкви, мог бы принять так благоговейно к сердцу содержание приведённого пункта в опубликованном указе св. Синода, и столь глубоко уразуметь смысл, и верно взвесить, и оценить всё значение его в приложении к делу и проведению его в самую жизнь духовно-учебных заведений; так как преосв. Антоний выполнял уже и сугубо всё то, к чему предписано указом св. Синода приступить, как бы к новому порядку и образу действий епархиальных Преосвященных. Поступал же он и действовал именно так не в указываемое только время в Смоленске, где он сам совершил, по своим началам, преобразование в тамошних заведениях, но и тогда, когда вошёл уже в силу и действие новый устав общий для всех семинарий и училищ. Самые напр. Ревизоры, – члены новообразованного духовно-учебного Комитета, иные удивлялись столь ревностной его деятельности и самой непосредственной наблюдательности за всем, а иные готовы были, пожалуй, находить в этом, по меньшей мере то, что не согласовалось с их взглядами или точнее, не соответствовало данным для них самих, «рамкам, выкройкам и указкам», – как выражался сам преосв. Антоний – и как увидим в своём месте.

В чём именно проявилась главная деятельность преосв. Антония, справедливо называемая автором передовою в практическом разрешении, в своё же время, вопроса о преобразовании духовных семинарий и училищ и об улучшении быта служащих в этих заведениях, об этом будет сказано подробно в следующем, теперь же по порядку, изложении.

Изложение всего хода дела по части преобразований, произведённых преосв. Антонием в духовно-учебных заведениях Смоленской епархии, напечатано было подробно в епархиальных Ведомостях в своё время – в 1865 и 1866 годах. Этим изложением мы и воспользуемся, извлекая из него все главные положения и стороны рассматриваемого дела, – сначала по учебно-воспитательной части, а затем – по части материальной.

Мысль о преобразовании учебной части, по словам преосв. Антония, была у него прежде в уме, – чем об устройстве материально-хозяйственного положения. Она зародилась у него ещё давно, – именно вскоре после преобразования в семинариях, бывшего в 1840 г., и затем по поводу преобразования в духовных училищах в 1852 г. И он думал было приступить к осуществлению её вскоре, как поступил на самостоятельную кафедру Смоленскую. Но, говорил он, так как при этом начинании нужно было иметь в виду прежде всего состояние самых лиц труждающихся, – учащих и учащихся, вызвать их и вывести на дело и делание, требующие особенных трудов и, тем более, живой сочувственной энергии, – то я подумал, что нельзя не согласиться с пословицею: «на некормленом-то коне под гору вскачь, а на гору хоть плачь»; как и св. Апостол изрек о труждающихся приуподобительно: «да не обратиши устен вола молотяща».

С другой стороны преосв. Антоний не выступил, пока до времени, со своим проектом по преобразованию учебной части потому, что при св. Синоде был уже составлен особый Комитет для разработки этого предмета и в 1863 г., при указе св. Синода (от 18 Февраля) к нему прислан уже для предварительного рассмотрения самый проект нового устава, составленный этим Комитетом, вместе с журналом его и другими приложениями. Кроме того, так как в промежуток этого времени, о сказанном новопроектированном уставе и вообще по вопросу об учебной части в наших духовных заведениях было много печатано в разных периодических изданиях статей с различными взглядами и суждениями, – то преосв. Антоний должен был взять всё это во внимание, чтобы выступить с изложением своего проекта. «Приняв всё это (т. е. новопроектированный устав Комитета и содержание разных статей) – писал он³⁴⁸, – в возможно внимательное соображение и руководствуясь собственным личным моим опытом в сём деле и наблюдением в продолжение двадцати пяти летней моей службы по учебному и епархиальному ведомству, я пришел к следующим выводам»...

Выводы эти сведены у него к трём категориям,

1) Прежде всего преосв. Антоний, хотя кратко, но точно и веско, определил значение и характер семинарского и училищного устава 1808 г., неизменно действовавшего до 1840 г. и нераздельно с тем наглядно изобразил и самые свойства и достоинства образования, какое получали в этот период тогдашние воспитанники, и которое, по общему признанию, далеко преимуществовало перед всеми другими средними учебными заведениями. «Составителями указываемого устава руководило мудрое правило: «non multa, sed multum». Достоинство его заключалось и в самом распределении учебных предметов, которое произведено было с такою постепенностью и правильностью, что внимание воспитанников не обременялось и не развлекалось; всякому классу доставлялась возможно достаточная и, вполне соответственная, умственная пища и давалась, как можно больше простора для собственной их самодеятельности и развития в меру сил. Потому воспитанники наших семинарий тогдашнего времени выносили с собою из оных именно то, что всего важнее в деле образования (в том возрасте, в каком они выходили обыкновенно 20–22-х лет), а именно – очень значительную зрелость и развитие умственных сил в такой мере, что после того они делались весьма способными к занятиям каким угодно предметом и к усвоению себе каких угодно наук не только через дальнейшее слушание уроков в высших заведениях, но и через собственный самостоятельный труд. Я сам учился в добрую пору того времени и теперь живо ещё помню и чувствую все благодетельное влияние тогдашнего учения на развитие, как собственное моё, так и учившихся со мною, и ту умственную зрелость, до которой доводила тогда Семинария. Глубоко убеждён я, что совершенно ложны и неосновательны те презорливые возгласы и порицания, какими в последнее время осыпано было со всех сторон, и от чужих и от своих, прежнее семинарское образование, как будто бы крайне отсталое, схоластическое, мёртвое, оторванное от всякой живой действительности и чуждое всякой практичности и пр. и пр. Если же и были какие недостатки, то они зависели отнюдь не от свойства учебного устава, а от сторонних обстоятельств и, едва ли не главнее всего от того, что по скудости особливо за последнее время материальных средств для служащих, наши заведения не могли привлекать и удерживать у себя вполне способных и опытных деятелей, в каковых в настоящее время и весьма оскудели». Во всяком случае, если и нужно устранить некоторые недостатки, чтобы улучшить, соответственно времени, учебную часть, то при этом отнюдь не изменять радикально первоначальный устав (1808 г.), а только развивать более те же самые начала, на которых он основан и наипаче всего, не уклоняться от духа, характера и направления его³⁴⁹.

II) Затем, перейдя к преобразованиям, сделанным в 1840 г. в семинариях, и в 1852 г. в училищах, преосв. Антоний прямо указал, что составители этих преобразований поступили именно вопреки, сделанному им выше, выводу о неприкосновенности первоначального устава в его началах и главных положениях. «Если они, – писал преосв. Антоний, – и не изменили его радикально и не сбили совершенно с его основ, то чрезвычайно расшатали и сдвинули его с главного направления и таким образом лишили наше духовно-учебное образование прежнего классического характера и достоинства. Нельзя отрицать, что этими преобразованиями хотели, как видно, сделать нечто полезное, но при этом полезном, оказалось гораздо более не только неполезного, но прямо вредного. Здесь вышло, вопреки мудрому правилу составителей первоначального устава, – вышло: «multa, sed non multum». Во 1-х, введено было несколько наук новых, не имеющих никакой связи и цели в общем курсе семинарского образования; во 2-х, науки вообще распределены были по отделениям, по новому уставу, без соображения их однородности и последовательности».

«Грустное, тяжелое впечатление, помню я (писал преосв. Антоний), производило часто во мне, в бытность мою Ректором Семинарии (Киевской), посещение высшего класса (богословского), когда, бывало, – после уроков в оном о Пресвятой Троице, или Таинстве воплощения Господа Спасителя или о другом подобном предмете, – приходилось в том же классе слышать вдруг урок (по сельскому хозяйству), о различных материалах и способах для удобрения земли, или (по медицине) о разных отправлениях человеческого организма, или об ином чем, ещё более не гармонирующем с первыми уроками, до крайности развлекающем внимание учеников и лишающем их душевного сосредоточения, в особенности требующегося для воспринятия истин спасительного вероучения и христианского нравоучения. Между тем, ради этих новых, совершенно не идущих ни к месту, ни к делу, наук³⁵⁰, составители рассматриваемого преобразования неосновательно исключили большую часть философских наук. Далее – языки: Еврейский, Французский и Немецкий сделаны необязательными, чем совершенно ослаблено занятие ими, а языки Латинский и Греческий, знание которых так процветало в прежние годы, решительно пали; и в самых училищах (преобразованных в 1852 году), эти последние языки окончательно подорваны, и потому самоё занятие ими, не более, как жалкое и первоначально приобретаемое здесь знание их и продолжаемое как бы только для вида, в семинариях и потому к концу семинарского курса почти вовсе забываемое и теряемое, очевидно, не имеет никакой цены и цели. Одним словом, результаты в таком виде совершённых (в 1840 г. и 1852 г.) преобразований, естественно не могли быть иные, как весьма неблагоприятные³⁵¹.

Затем преосв. Антоний продолжал: «Начав службу свою, год в год, с введением преобразования, сперва в училище в должности Ректора, потом в Семинарии в качестве Инспектора и Профессора Богословия, я имел случай видеть своими глазами и поверить собственным опытом и наблюдением то, какие последствия имело преобразование 1840 года. Первый курс учеников, учившихся у меня Богословию, дошёл ко мне из прежнего ещё порядка; второй курс был застигнут преобразованием в среднем отделении, третий курс учился уже с низшего отделения по преобразованному порядку. Далее пошли курсы, коих коснулось преобразование и в училище. Поразительно для меня было различие, особенно между первыми тремя курсами. В самом первом я видел, при необширном запасе сведений, очень значительную умственную зрелость и развитость как головы, так даже и характера. Во втором встретил более сведений положительных, но он значительно уступал первому в развитости и зрелости, что отражалось не только на умственных силах, но даже и в нравственном характере воспитанников; третий – дал мне, до крайности неразвитых и незрелых, юношей, с трудом усвояющих сколько-нибудь трудные и отвлечённые предметы, в сочинении весьма слабых и неопытных; в добавок к сему – с притуплённым уже и, как бы, пресыщенным и утомлённым вниманием и апатиею к науке, – что было самым естественным следствием множества, пройденных ими наскоро и поверхностно, разнородных наук. Такое состояние умственных сил воспитанников имело очень значительное влияние на их нравственное развитие, и в их характере гораздо более было, в сравнении с прежними, незрелости и ребячества. Последующие затем курсы, один за другим, более и более, утверждали меня в сделанном мною наблюдении. Само собою разумеется, что здесь идёт речь о характере целых курсов, в сравнении одного с другим, а не об отдельных личностях в каждом курсе, которые всегда бывают, как исключения из общего уровня».

III) Что же касается до новопроектированного устава, присланного преосв. Антонию в 1868 г. для рассмотрения, то он высказался о нём так: «Много в нём есть и дельных, и достойных внимания, соображений и предположений, которые полезно и нужно привести в исполнение для устранения неудобств и недостатков настоящего положения у нас учебной части. Главное хорошее в нём – стремление возвратиться к (1808 г.) уставу во многих отношениях. Но есть довольно и такого, с чем нельзя согласиться, и что очень хорошо само по себе на бумаге, но в приложении своём к делу необходимо встречается с затруднениями и препятствиями, почти неодолимыми. В частности же, в новом уставе распределение предметов по классам и назначение учебных часов сделаны неудовлетворительно и без надлежащего соображения. При этом распределении предметов есть ли какая-либо вероятность, чтобы ученики могли усвоить, со сколько-нибудь достаточным успехом, все эти науки, сгруппированные в таком разнородном множестве в одном классе, – и могут ли, наоборот, не растеряться совершенно их головы и отупеть в скором времени, вместо постепенного развития, от такого пресыщения их разными многочисленными науками? В отдельности же, новый устав делает математику необязательною и даже вовсе исключает её из программы. Но на это нельзя согласиться: математика и по общему признанию, и по существу самого предмета своего, весьма полезна, даже и не при слишком глубоком изучении её, для строгого логического развития головы, что для цели семинарского образования весьма не безразлично. Наконец неудобным и неполезным представляется в новом уставе и то, что многие науки растянуты на несколько лет; не говорю ещё и о других частностях, с которыми также трудно согласиться»³⁵².

«Вследствие всего выше изложенного, – писал преосв. Антоний, – я признаю полезным и потребным преобразовать учебную часть в духовных семинариях и училищах следующим образом.

а) «Относительно главных начал, общего устройства, духа и характера учебно-воспитательной части, я полагаю возвратиться непременно к первобытному уставу (1808 г.) и при этом: а) устранить всё то, что впоследствии пришито к нему на живую нитку и неразвито из его начал в строгой системе;

б) исправить в нём то, в чём он изменён радикально, и

в) в тоже время дополнить оный тем, что нужно по настоящему времени, в таком однако виде, дабы это дополнение не нарушало единства и стройности целого, а было в строгой систематической связи с ним³⁵³.

Выходя из этих положений преосв. Антоний находил нужным в частности:

а) «Разделение епархиальных учебных заведений на Семинарии и училища оставить в прежнем виде, а не сводить те и другие в одно заведение, как предположено в новопроектированном уставе, а равно и, существовавшее доселе, разделение тех и других на три отделения с двухгодичным курсом тоже не изменять. Впрочем, что касается низшего отделения в училищах, то преосв. Антоний предположил, чтобы согласно с мыслью первоначального же устава (1808 г.) – где это отделение, состоявшее из двух одногодичных классов, носило название приходского училища, преобразовать так, дабы если не в каждом селе, то в благочинническом округе или, по крайней мере, в уездном округе, было по особому училищу – в значении приготовительного. Для этого, в этих училищах должны быть назначены и науки чисто элементарные, в коих могли бы учиться не только дети духовенства, но и из прочих сословий, с прибавлением лишь для детей духовенства первых начатков Латинского и Греческого языков. Опыты таковых училищ представляют уже и в настоящее время некоторые из открытых духовенством в Смоленской епархии. Об этих опытах будет ещё речь впоследствии³⁵⁴.

б) Вместе с исключением, прежде уже помянутых, наук (сельского хозяйства, естественной истории, медицины и землемерия), преосв. Антоний назначил к исключению из семинарской программы ещё следующие: – учение о богослужебных книгах, катехизическое учение и патрологию. Последняя, – писал он, – и немыслима, чтобы достигала какой-либо полезной цели в том виде и объеме как она доселе преподавалась в семинариях – в течении одного лишь года и не более, как с назначением для неё двух уроков в неделю. Лучшее средство и условие – изучать писания свято-отеческие, с усвоением их мыслей и духа, – это дать ученикам возможность и побуждение наипаче заниматься чтением оных, вместо чтения каких-либо литературных произведений нынешнего времени. С жизнью же и историческою деятельностью из св. Отцов и учителей Церкви необходимо и достаточно должна ознакомить учащихся общая Церковная История»³⁵⁵.

в) Взамен же исключаемых наук преосв. Антоний проектировал, к преподаванию Логики и Психологии прибавить преподавание физиологии, метафизики и обозрения философских систем, так как доселе бывшее отсутствие сих последних наук лишало наших воспитанников одного из лучших средств к упражнению, развитию и укреплению умственных сил, и тем затрудняло вполне основательное и твердое изучение самых богословских наук и проч. Вместе с этим находил он весьма полезным ввести, в последние годы семинарского курса, преподавание уроков по Педагогике, которые, впрочем, должны состоять не в какой-либо отвлечённой и мудрёной теории, а в самом простом практическом руководстве, – чему и как воспитанники по окончании курса должны будут сами учить детей в сельских школах³⁵⁶.

г) В отдельности, по части преподавания языков классических Греческого и Латинского, а также отечественного и Славянского, в проекте преосв. Антония было изложено: а) о Славянском языке, чтобы изучение этого языка не ограничивалось, как было доселе, одним лишь прохождением грамматики в училищах, но чтобы и в Семинарии именно преподаватели словесности были обязаны, изучая кратко историю русской словесности, начинать это дело с перечня и разбора памятников древне-отечественной славянской письменности; б) На Греческий и Латинский языки он полагал необходимым обратить особенное внимание, и из настоящего крайнего упадка непременно восстановить их изучение и успехи, по возможности, до такой же степени, как это было прежде. Не без основания решено ныне ввести эти языки и в светских учебных заведениях и довести изучение их до возможно удовлетворительной степени. Нашим заведениям отстать от них было бы и стыдно и вредно. Польза от изучения этих языков в деле умственного развития выяснена в проекте преосв. Антония чуть не на двух печатных страницах³⁵⁷, где он в заключение, между прочим, сказал в опровержение противников классицизма: «Конечно очень приятно иметь для питания на столе хорошо испечённый хлеб, но худо то, когда не знать, через какой длинный и утомительный процесс достаётся этот вкусный и питательный хлеб. Так точно и учение, достающееся без труда (далее и без понятия об этом труде), без напряжения, без приучения учащихся к усидчивости, словом, только формальное, поверхностное, дает не настоящие плоды, а пустоцвет, образует не основательных, зрелых и готовых на всякий и учёный и жизненный труд деятелей, – а верхоглядных, не в пору расслабленных и способных только к претензиям, а не к делу и к самой мысли о деле, мечтателей». «Опыт, – писал преосв. Антоний, – разительным образом подтверждает эту истину. К сожалению, в промежуток времени, с 1840 г. по настоящий, в семинариях и училищах наших едва ли не забыт и не потерян вовсе самый метод надлежащего преподавания классических языков и почти уже перевелись самые наставники, опытные в этом деле. Поэтому необходимо теперь же обзавестись ими вновь, о чём всячески должны озаботиться академии наши в возможно скором времени. Старинные учебные пособия по сим языкам (словари, лексиконы, фразеологии, разговоры и т. п.) и разные издания классиков, бывшие прежде постоянно в руках у воспитанников семинарских и училищных, ныне тоже частью вовсе исчезли, частью погребены где-либо в библиотеках под глубоким слоем пыли. Потому необходимо всё это опять извлечь на свет, издав их вновь, в возможно большем количестве, по примеру прежних Лейпцигских стереотипных изданий, и также само собою воспользоваться новыми дельными изданиями, выбрав из них лучшие, – чем должны заняться наши же академии. Наконец, чтобы успешнее началось и пошло изучение этих языков, я полагаю нужным, с одной стороны, увеличить число уроков по ним как в семинарии, так и в училищах, а с другой – так распорядиться, чтобы преподавали их наставники, исключительно им посвящённые и свободные от преподавания других предметов и, притом, во всех отделениях одни и те же³⁵⁸.

д) Сгруппировать учебные предметы, и по классам и по времени так, чтобы между ними было, сколько возможно, единство и через это могло быть больше сосредоточенности во внимании и в занятиях учеников. Равно и между наставниками распределить предметы преподавания таким образом, чтобы они имели, по возможности, на руках своих по одной науке, если она идёт во всех трёх отделениях через весь семинарский курс, если же иные наставники, напр. преподающие словесность, философию, богословие и будут иметь сравнительно менее уроков, зато на руках их почти исключительно будет лежать обязанность и труд читать ученические сочинения».

е) «Нормальное число наставников должно быть – в семинарии десять, в училище шесть. Классных уроков должно приходиться на каждого в неделю 5–6, и каждый урок должен быть двухчасовой, за исключением времени, необходимого при перемене наставников³⁵⁹.

Соответственно, этим последним двум пунктам изложено в проекте преосв. Антония подробное расписание предметов по классам и распределение наставников с назначением каждому определённого числа уроков по тем или иным предметам в тех или других классах, – как в семинарии, так и в училищах³⁶⁰.

В дальнейших пунктах своего проекта преосв. Антоний, частью делая указания на рассмотренный им новопроектированный устав, а всего более руководясь своими собственными соображениями, изложил следующее:

1) В новом уставе высказано (в § 200) мнение касательно разделения наставников на «старших и младших». Этого мнения нельзя не признать и от осуществления его, по моему мнению, должно ожидать благих последствий, – тех, что поощряемые и почётом и прибавкою жалованья наставники будут усерднее служить и охотнее держаться на своих местах, а не будут смотреть в стороны на первых же годах с заботою, как бы поскорее найти другую более выгодную службу; отчего в последнее время и в семинариях и особливо в училищах бывает частовременная смена учителей; а долго служащие опытные учителя почти становятся редкостью». Вслед за этим, в пяти кратких пунктах, изложены положения и условия, в которых определяется, – сколько должно состоять старших наставников в семинарии и училищах (именно одна половина с включением лиц начальствующих, если они преподают науки); через сколько времени заслуживается право на это звание; кому даётся оно с добавленным жалованьем, а кому только для почести по особым личным достоинствам и, наконец, от кого зависит право представления и присуждения к этому званию³⁶¹.

Отсюда переход к организации самого Правления по делам касающимся учебно-воспитательной части. Проект преосв. Антония по этому предмету, в большинстве, совпадал с новопроектированным уставом, в котором предназначалось призвать к ближайшему участию в делах Правления как наставников, так и нескольких лиц из градского духовенства. «Это я признавал и прежде и нахожу теперь, – писал преосв. Антоний, – весьма нужным и полезным, дабы усилить деятельность Правления, особливо по предметам учебно-воспитательной части, и сделать её возможно оживленнее и благоуспешнее. Я и полагаю привести это в непременное исполнение, с тою однако разностью, чтобы не учреждать какой-либо особой от Правления инстанции, или отделения, и не вводить даже особого названия, вроде педагогического собрания или совета, а чтобы в состав присутствия в Правлении, по подобным делам, входили, как непременные члены, во первых старшие наставники и лица из духовенства, в числе двух-трех и, наконец, в случае надобности, приглашались бы и наставники младшие с правом голоса совещательного»³⁶². Особливо же, преосв. Антоний не хотел даже и слышать и в Смоленске и в Казани, чтобы для избрания наставников в члены Правления употреблялась закрытая баллотировка и назначался срок для членства, так как отсюда проистекали бы самые грустные явления взаимных отношений между наставниками и столько же зловредные последствия для успешности самого дела учебно-воспитательного».

Все прочие положения, касательно предметов деятельности Правления, и формы ведения дел изложены в тринадцати пунктах сходственно в большинстве с тем, что находится и в нынешнем уставе, исключая только того, что относительно несогласий между Архиереями и постановлениями Правления не предполагалось даже и возможности входить в препирательства до такой степени, чтобы наконец возводить дело в высшую инстанцию³⁶³.

«Таким образом, будучи совершенно убеждён, – писал в заключение преосв. Антоний, – что преобразование учебной части в наших духовных семинариях и училищах, на изложенных мною основаниях, не производя слишком радикальных перемен и решительной ломки во всём теперешнем их устройстве, будет существенно полезно, – разумеется, при добром единодушном содействии начальников и наставников к достижению цели, я долгом считаю покорнейше просить Ваше Превосходительство (бывшего тогда Обер-Прокурора св. Синода Ахматова) представить сии мои соображения Святейшему Синоду и ходатайствовать перед ним о разрешении мне привести их в исполнение с началом нынешнего (в 1865 г.) учебного курса, причём предоставить мне, между прочим, – а) совместно с семинарским и училищным начальствами определить число нормальных и параллельных наставников; б) распределить так же, – кто из них по всем правам должен получить звание старших наставников и в) в состав присутствия Семинарского Правления, в качестве членов оного, определить как тех, кои получают звание старших наставников, так и несколько лиц из городского духовенства, избранных ими самими из среды себя»³⁶⁴.

После представления этого своего проекта, преосв. Антоний настолько, как видно, был уверен в успехе, что тогда же озаботился и поспешил войти в св. Синод с особым представлением о разрешении ввести литографирование записок по тем учебным предметам, по коим не имелось тогда печатных учебников. Это находил он нужным, чтобы, с одной стороны, облегчить положение учащихся, избавить их, – как говорил он (вспоминая выражение преосв. Антония архиеп. Могилевского), – от египетского фараонитского плинфоделания, – от постоянного списывания наставнических записок, а с другой стороны, чтобы побудить самих наставников заняться, особенно тщательною обработкою записок по своему предмету, так как перед литографированием записки должны были поступить на рассмотрение и одобрение Ректора.

На это представление действительно последовало разрешение св. Синода, месяц только спустя после разрешения первого главного проекта о преобразовании учебной части, – причём св. Синод препроводил от себя для руководства в этом деле правила, утвержденные им по литографированию записок в С.-Петерб. дух. Академии³⁶⁵. Касательно же главного проекта о преобразовании сообщено было в отношении Обер-Прокурора св. Синода от 14 Октября 1865 г. (№ 5893), в таких словах: «Святейший Синод, по рассмотрении представленных предположений о преобразовании учебной части в Смоленской Семинарии и училищах, постановил: «разрешить преосвященному Смоленскому Антонию привести в исполнение означенные его предположения в виде опыта»³⁶⁶.

Судя, однако, по времени, протекшему от начального представления преосв. Антония (от 21-го Февраля 1865 г.) до воспоследовавшего в Октябре разрешения св. Синода, очевидно, срок введения преобразования, с началом учебного курса, не мог быть выполнен. Сказать должно больше. Преосв. Антоний даже колебался в уверенности за успех своего дела. «И не будь перемены в Обер-Прокурорах св. Синода, – говорил сам преосв. Антоний, – пожалуй, дело пролежало бы под сукном. Рассчитывать на собственное участие г. Ахматова было мало оснований; к тому же и в самом Комитете, существовавшем (с 1860 г.) для составления нового устава, дела сводились уже к концу, а потому там естественно могли только прочитать мой проект и положить в сторону, как не согласовавшийся во многом с их началами и велемудрыми положениями, в силу которых, как бы намеренно, хотели в конец истнить и дух, и характер, и самый порядок господствовавший по всему достоинству, в наших заведениях по прежнему уставу (1808 г.)».

Действительно, поступивший в Обер-Прокуроры св. Синода (в Июне 1865 г.), Граф Д.А. Толстой, первый обратил особенное внимание на проект преосв. Антония и не замедлил дать ему ход и привести к скорому разрешению. Граф Толстой отнёсся к этому проекту с таким особенным вниманием, и придал ему такое значение, что когда он за первое же полугодие своего Обер-Прокурорства (с Июня 1865 г. по 1-е Января 1866 г.) представил Государю Императору особую всеподданнейшую докладную записку о деятельности православного духовного ведомства, то под рубрикою: «духовно-учебные заведения», изложил между прочим следующее: «На духовно-учебные заведения было уже обращено в последнее время самое бдительное внимание; они находились и находятся ещё и теперь в том переходном состоянии, когда прежние порядки и устройство признаны были неудовлетворительными по опыту, а новая организация не была ещё выработана. Предположения особого Комитета, учреждённого ещё в 1860 г., были разосланы в 1863 г. к епархиальным Преосвященным для обсуждения и соображения. В последнее время доставлены от многих отзывы и мною сделано немедленное распоряжение о составлении из них систематического свода. В ожидании же общего преобразования учебного дела, попечительностью некоторых епархиальных Преосвященных сделаны уже некоторые частные улучшения и изменения для удовлетворения более настоятельным нуждам этих заведений. По представлении же Преосвященного епископа Смоленского Антония, разрешено св. Синодом, с Высочайшего Вашего Императорского Величества соизволения, допустить, в виде опыта, значительные изменения в самой учебной программе Смоленской Семинарии и подведомых ей училищ. Из неё исключены, преподававшиеся до того времени: – медицина, естественная история, сельское хозяйство, катехизическое учение по книге Митрополита Петра Могилы, учение о богослужебных книгах и Патрология; изучение же древних классических языков и философских наук усилено; в семинарскую программу введена Педагогика (практическая часть её Дидактика). Учебные предметы сгруппированы таким образом, чтобы между изучаемыми науками было более единства, меньше было развлекаемо внимание учащихся разнообразием и множеством наук, проходимых в одно время, и больше могло быть сосредоточенности в занятиях».

«Принято также разделение наставников на старших и младших, с назначением первым добавочного содержания в вознаграждение за прежнюю службу и в поощрение к дальнейшей (в Семинарии по 120 руб., а в училищах по 60 руб. в год). Для усиления деятельности семинарского Правления по управлении учебною частью, состав Правления увеличен: по делам учебным оно будет состоять, кроме Ректора и Инспектора, из старших наставников Семинарии, начальника училища, находящегося в епархиальном городе, и из двух или трех почётнейших и известных своим просвещением и опытностью в учебных делах, Протоиереев и Священников, выбираемых градским духовенством и утверждаемых Преосвященным; младшие же наставники Семинарии могут участвовать в делах Правления, смотря по надобности и по приглашению Ректора, но только с совещательным голосом»³⁶⁷.

В этом пункте всеподданнейшей докладной записки, как видят сами читатели, выражено вкратце все главное содержание, проектированного преосв. Антонием, преобразования по учебной части и по администрации учебных заведений. Ясно, что граф Толстой принял в особенное внимание это дело. И нам действительно приводилось лично слышать рассказ от составителя³⁶⁸ этой всеподданнейшей докладной записки, что Граф вполне был заинтересован проектом преосв. Антония и потому, требовал изложить содержание его возможно полнее и точнее. Особо от этой записки был тогда же (25 Янв. 1866 г.) всеподданнейший доклад Государю Императору о полном успехе принятых мер преосв. Антонием к улучшению содержания учебных заведений, мер, послуживших примером и для других некоторых епархий; и Государь Император Всемилостивейше повелеть соизволил – объявить преосв. Антонию Высочайшее его благоволение³⁶⁹. А затем последовало скоро и Высочайшее пожалование преосв. Антония Орденом св. Владимира 2-й степени, и в самой Грамоте выражены преимущественно эти именно достоинства и заслуги.

Приведем здесь подлинный текст Высочайшей Грамоты, данной 27 Марта 1866 г.

Преосвященному Антонию, епископу Смоленскому и Дорогобужскому.

«Просвещённая ревность по вере православной, неусыпные попечения о благоустройстве управляемой вами епархии, истинно отеческая заботливость о преподании, состоящим в ней, духовно-учебным заведениям средств к улучшению положения как материального, так и учебного, послужившая примером к принятию подобных благодетельных мер и по некоторым другим епархиям, – приобрели вам право на особенное Наше внимание и благоволение, в ознаменование коих Всемилостивейше сопричисляем вас к Императорскому ордену Нашему Св. Равноапостольного Князя Владимира второй степени большего Креста».

Приветствовать преосв. Антония с этою Высочайшею наградою поспешили все, и служащие в Семинарии и училище, и городское духовенство, и некоторые лица из духовенства, прибывшие из уездов, так как всех глубоко одушевляли те чувствования, какие тогда же выразил городской Благочинный Протоиерей И.Е. Юшенов от лица всего духовенства, в следующих словах своей речи, обращенной к преосв. Антонию:

«Это новое твоё, – милостивейший Архипастырь и отец наш, – украшение есть свидетельство и благоволения Божия и правды Царевой, и достойно приемлемое тобою утешение за достойнейшие труды твои и заслуги. Но кто же отнимет и от нас то радостнейшее утешение, которое чувствуем мы все и всё Смоленское духовенство?! Эта радость также неотъемлема от нас, сколько велика и искренна, как – радость истинных добрых детей за счастье любимейшего своего отца... И мы теперь более чем уверены, что не приходилось бы и помышлять, а тем паче вопрошать: «не десять ли, да девять где?.. како не обретошася разделить эту радость и воздати славу Богу? Нет! напротив, если бы оказался таковым и един из десяти, и тот был бы личным, по своей вине, исключением». При этой радости мы как бы предчуем одно только опасение, дабы, столько известная всем и ныне Царём награжденная, твоя неусыпная деятельность и примерно отеческая попечительность о благе возлюбленной тобою паствы, не послужили к тому, чтобы не восхитили тебя самого от нас! Многое тобою сделано в малое время, – но немало остается делать в будущем, пока все твои благие мысли, и желания, и начинания, одни – уже как известные, другие ожидаемые нами, придут к своей поре, войдут в нашу жизнь и останутся навсегда неизгладимым памятником твоего беспримерного делания»³⁷⁰.

Со своей стороны сам преосв. Антоний говорил, между прочим, так: «Считаю себя счастливым, что Господь помог мне по мере сил послужить благу духовно-учебных заведений. На новый знак Монаршего благоволения – св. Крест сей – я смотрю не как только на знак чести и отличия, но и как на символ новых трудов и забот, мне предстоящих, а может быть и скорбей и искушений... Готов на первое, благодушно приму от руки Господней и последнее, – лишь бы всё было ко благу возлюбленной моей братии, в истинном сочувствии и искреннем сорадовании которой в лице всех, здесь собравшихся, я и всегда был и пребуду уверенным. Так как и теперь, если вы свидетельствуете, что особенное Монаршее благоволение ко мне есть общее для всех вас утешение и радость, – то и я сам за вас свидетельствую о вас, что от вас самих много зависело то, что я удостоился сего благоволения»³⁷¹. Надобно знать, что с этим самым местным празднеством было соединено в тот же день (18 Апреля) и другое, которое имело уже общее значение для всего духовенства, по отношению к благоустройству тех же духовно-учебных заведений. Это последнее состояло в том, – как читаем в самом описании празднества³⁷², – что «по воле Августейшего Покровителя Церкви Православной – Благочестивейшего Государя Императора назначено из сумм Государственного Казначейства отпускать по 1 500 000 руб. на каждый год для воспособления всем духовно-учебным заведениям в их содержании. Потому-то на первом плане празднества было это событие и по поводу его при полном собрании всех начальствующих в Соборе и учащих с учащимися в Семинарии и училище и всего духовенства, сначала была отслужена преосв. Антонием литургия и затем благодарственное молебствие за Царские щедроты. Здесь сам преосв. Антоний в своей речи к предстоявшим объяснил сначала, что эта щедрая Царская милость, хотя общая и всем епархиям, для Смоленской особенно знаменательна. Отпуск назначенной суммы Высочайше повелено производить, прежде всего, в те епархии, в которых духовенство само предварительно от себя изъявило готовность изыскать, – и изыскало местные средства к посильному улучшению быта своих заведений. Таким образом, Смоленская епархия одна из самых первых, должна воспользоваться Царскими новодарованными щедротами». Затем, преосв. Антоний сделал такое ко всем обращение: «Отцы, и братие, и чада! Принеся ныне усердные благодарственные молитвы за эту новую великую Царскую милость, помолимся и о том, чтобы Господь помог вполне оправдать эту милость; – вы, отцы, наилучшим попечением о домашнем воспитании и приготовлении детей ваших, дабы они, тем успешнее могли начать и пройти все учение своё в школе; – вы, начальники и наставники, – всецелым усердным посвящением себя святому делу обучения и воспитания, вверенных вам детей, в истинном духе веры и благочестия; – вы же, дети-воспитанники, усердным учением и добрым поведением – одним словом: всем нам оправдать себя, со своей стороны, всеми силами нашими и, зависящими от каждого, средствами и мерами, чтобы содействовать внутреннему преспеянию наших учебных заведений через возвышение умственного и нравственного образования воспитывающихся в них детей для наилучшего приготовления их к тому высокому, святому служению Церкви, Престолу и Отечеству, к которому они предназначены Промыслом Божиим, по самому своему рождению, и призываются по месту и роду самого образования³⁷³.

В ответ на эту речь преосв. Антония тогдашний Ректор Семинарии о. Архимандрит Павел, от лица всей семинарской и училищной корпорации, обратился к преосв. Антонию со следующими словами: «Преосвященнейший Владыко! от всего сердца все мы благодарим Августейшего Монарха за новую милость его к духовно-учебным заведениям. Благодарим от всего же сердца и Вас, потому что Ваши попечения и труды, по сделанному ещё прежде сего улучшению быта Смоленских учебных заведений, конечно много содействовали и тому самому, что высшее начальство и сам Августейший Монарх увидели во всём свете, бывшее доселе, скудное состояние наших духовных заведений и потому явились к ним теперь с такою существенною помощью. В самой Высочайшей Грамоте именно эти Ваши труды и заслуги по улучшению быта и с тем вместе учебной части в Смоленских заведениях, по преимуществу, признаются дающими Вам право на особенно Монаршее внимание и благоволение. Равно знаменательно, в этом же смысле и то, что приносить поздравление Вам с полученною Вами наградою Монаршею Господь судил нам, в один и тот же день, совместно с празднеством по случаю дарованных средств к повсеместному улучшению быта духовно-учебных заведений»³⁷⁴.

Впрочем, преосв. Антоний, если в эти самые минуты общей радости за явленную от щедрот Царских милость – в назначении к отпуску полуторамиллионной суммы в пользу духовно-учебных заведений, – не выразил ещё своих иных мыслей и чувствований, зато последние были уже у него на душе. Во всяком случае, он не замедлил высказаться в следующих буквальных словах: «Да, полуторамиллионная сумма то велика и хороша, да все-таки чужая»... «Сквозь эту груду золота как бы не поструились у нас слезы». «Это, по моему, хотя и золотая, а все-таки цепь, надевши которую на нас, как бы не повели нас, аможе мы и не хотели бы, но будет поздно». По не которым данным он узнал, что и как проектировалось в Комитете по преобразовании духовно-учебных заведений и, главнее всего, куда наклонялось всё дело по главному управлению этими заведениями, а с тем вместе, и по части распоряжений всеми духовно-учебными капиталами. «Над новоназначенною-то полуторамиллионною суммою будет «своя рука – владыка», да и наши-то суммы попадут туда же; а затем, если будет со временем недоставать на какие-либо местные нужды, то это опять мы же сами добывай, да по их же усмотрению и распоряжению, употребляй на что укажут и прикажут, так чтобы и не сметь нам своё суждение иметь... Одним словом, – в нашем же собственном достоянии окажутся чужие хозяева с правом на львиный делёж... Между тем, то ли дело, – когда бы постепенно улучшать быт наших заведений собственными силами и, соответственно этому, постепенно же изыскивать собственные же средства на все существенные расходы, отнеся из последних, разве одно лишь, жалованье служащих на счёт Государственного казначейства, так как и самые лица, служащие в духовных заведениях, по самой большей части, состоят в чинах гражданских и вносят за эти самые чины известные оклады в государственное же Казначейство³⁷⁵. А что есть, и насколько возможность иметь нам свои средства епархиальные на безбедное удовлетворение нуждам наших заведений, это доказано самым делом в Смоленской епархии, а в других епархиях, исключая немногих, эти средства ещё достаточнее, – на что уже и сделано было указание в моём проекте с математически точным вычислением».

Подобные рассуждения преосв. Антония действительно стали скоро оправдываться, когда, прежде всего, вместо предназначенного пятилетнего срока для преобразования всех заведений, последовало распоряжение растянуть на десять лет. Потому хотя сумма, ассигнованная из Казначейства, по истечении первого пятилетия, отпускалась уже вся сполна, тем не менее, во многих (чуть не наполовину) епархиях заведения оставались ещё без всякого улучшения, а некоторым приходилось оставаться в ожидании этого счастья и далее второго пятилетия, так как в последние годы ещё растянули срок, назначив произвести преобразование заведений в каждый год, вместо пяти, только в трёх епархиях. По поводу этих распоряжений преосв. Антоний, бывало, изливался со всею горечью. «Ну скажите Бога ради: что ся вам мнить, говоря по истине и по совести? Сколь велика здесь доля и правды и здравого рассуждения? Чем виноваты заведения в тех епархиях, в коих и средств местных не изыскано для их улучшения и из ассигнованной-то государственной суммы не будет уделено им ни гроша в течение 10–15 лет? И каково будет для вновь поступающих на службу, когда один назначится в преобразованную Семинарию прямо на 700 р., а другой на прежний оклад 257–286 р.! Всего же более накоплялись и неудержимо вырывались у него подобные чувствования, когда введен был (1867 г.) новый устав Семинарии и училищ и когда он, с течением времени на опыте видел, что и как оказалось несообразным ни с положением, ни с прямою пользою заведений, – о чём он и начал тогда же писать, куда и кому следовало, и формально и конфиденциально, в самых смелых выражениях. Но об этом будет речь ещё в своём месте. Теперь же обратимся к предмету материального улучшения быта Смоленских духовно-учебных заведений, которое было сделано преосв. Антонием, по его исключительно инициативе, одними местными епархиальными средствами. Изложение этого предмета помещается в отдельной, непосредственно следующей, главе.

Дело по части улучшения материального быта всех Смоленских духовно-учебных заведений, произведённое преосв. Антонием, с полнейшею справедливостью и точностью охарактеризовано в Высочайшей Грамоте, как свидетельство истинно отеческой заботливости преосв. Антония о благосостоянии учебных заведений и как плоды его неусыпной деятельности на пользу вообще епархии. Преосв. Антоний и сам, не обинуясь, свидетельствовал о себе, что он действительно, «сблизившись всею душою с любимою им и любящею его паствою и питая эти же чувства в частности к учебным заведениям, в силу этого только и вызвался на столь нелёгкий для него труд по настоящему делу»³⁷⁶. Эта нелёгкость труда, кроме самого выполнения дела, увеличивалась ещё тем, что на него смотрели с немалыми предубеждениями, выходившими как из среды местной, так и оттуда, со стороны печати, далее и тогда, когда было уже оно сделано, и на него воспоследовало разрешение св. Синода.

В печати появились некоторые статьи по поводу рассматриваемого предмета даже прежде, чем напечатано было о нём в епархиальных Смоленских Ведомостях. Первая статья была в тогдашней газете «День», появилась ещё в конце 1864 г.³⁷⁷, а вторая – в Православном Обозрении (в Январской книжке 1865 г.). По поводу последней Редакция Смоленских Ведомостей сочла даже необходимым тогда же дать ответ³⁷⁸ на те именно замечания, в которых вместе с не сочувствием к делу предрекался ему даже не совсем добрый исход. Не приводя здесь содержания указываемых замечаний, но с тем вместе, желая дать читающим понятие об их значении, мы приведём слова из письма стороннего автора (из лиц, впрочем, местной же епархии), которое прислано было в Редакцию Смоленских епарх. Ведомостей после уже напечатанного Редакциею своего выше помянутого ответа. «Я, – писал составитель письма, – с удовольствием прочитал ответ Редакции на замечания Православного Обозрения касательно улучшения быта Смоленских духовно-учебных заведений собственными средствами. Но не стоило бы, по моему, и отвечать. Положительно можно сказать, что слишком много чести сделано этим ответом «г.г. говорунам», которые лишь любят кричать, горячиться, размахивать руками, быть может и сами не замечая, что они этим маханьем не метут и не чистят пыль, а только сильнее её поднимают, – да ещё, пожалуй, не с тем ли, – чтобы пустить её в глаза другим и через то засорить и затемнить самый предмет и значение дела...»³⁷⁹.

Что же касается до предубеждений и недоумений в местной среде духовенства и, отсюда происходивших, некоторых затруднений при начале и в продолжение предпринятого преосв. Антонием, дела об улучшении быта учебных заведений, то само собою понятно, в чём все это заключалось и от чего зависело. С одной стороны самоё начинание преосв. Антония было, действительно, слишком новое и как бы рискованное, а с тем вместе, трудно ещё было ручаться – за самоё разрешение высшего начальства на приведение его в исполнение. С другой стороны дело это требовало прямого увеличения денежных средств, а эти средства должно было извлекать из церковных доходов, преимущественно от прибыли свечной, что и составляло самое чувствительное, больное место для приходских причтов. В этом отношении весьма интересны слова того же автора письма, где он с натуры изобразил состояние и отношение духовенства к рассматриваемому делу. Уличая названных им «говорунов» в бестактности и пр., он писал: «Надобно увидать и уразуметь, а потом не раз померить, да и вымерить, а не соваться со своими тенденциями прямо в воду, не спросясь броду. Действительно, дело улучшения наших духовно-учебных заведений есть явление для нас новое, потому-то оно нам и в диковинку: вот мы и заговорили... А что толку в нашем говоре? Это самая сущая правда, что в нашем говоре только и слышны тенденции разрушительные, а не созидательные. Сначала я и сам, – грешный, принадлежал к числу таких говорунов, и высказал было кое-что, – только уж никак не позволил себе, по пословице, «сор из своей избы выкидывать на улицу». Дело, изволите видеть, – вот в чём. Много ли наших братий священников (о мирянах уже ни слова), – до появления сперва отчета в «Страннике» о духовно-учебном капитале, а потом и нашего проекта об улучшении быта наших Смоленских духовно-учебных заведений, – знали, куда и на что идёт вносимая в казну свечная прибыль? А ещё больше, – приходилось ли подумать хоть раз кому-нибудь из нас, – откуда идёт капитал на содержание наших духовно-учебных заведений, в которых мы и сами воспитывались, и детей своих теперь воспитываем? По правде сказать, мы и видом не видали, и слыхом не слыхали ничего об этом?... У нас не спрашивали, да и нам не говорили. Одним словом, статья, или графа в приходо-расходных церковных книгах под заглавием: «Внесено для хранения и приращения в пользу церкви», – была для нас в глубочайшей обскуре, о которой мы уже, по примеру отцов, и не рассуждали, кроме того, что как бы по меньше внесть. Теперь оно хотя и разъяснилось, да как-то по пословице: «привычка – вторая натура», – и потому трудно ещё нам работаться с застарелою страстью, чтобы поступиться во взносе денег больше и больше...»

«Вот и вся причина наших тенденций!... Теперь, – надобно признаться по совести, – как будто и завидно, почему всё это не сделалось в наше время, т. е. когда мы учились? Мы жили в бурсе и пили и ели тогда... ну! Бог с ним – с прошедшим!!! Устрояй Господи, по крайней мере, получше будущее!»³⁸⁰.

В проекте преосв. Антония главною точкою опоры для успеха своего ходатайства перед св. Синодом о разрешении ему произвести улучшение быта своих учебных заведений местными епархиальными средствами, действительно было то, на что указано и в выше приведённом письме. Это именно – обращённое им внимание на отчеты о духовно-учебном капитале и вообще на средства св. Синода. «Мне хорошо известно, – писал он, – у св. Синода, при всём его желании, не достало бы средств в удовлетворение всех нужд духовно-учебных заведений, так как ежегодно свечного сбора со всех епархий, в сложности с процентами с духовно-учебного капитала, не достаёт уже ныне на покрытие всех расходов по содержанию сих заведений и при теперешнем их положении». Потом, переходя прямо к предмету и цели своего проекта, преосв. Антоний продолжал: «Обращая же внимание на настоящее положение учебных заведений в Смоленской епархии, я с глубочайшим сожалением вижу, как оно неудовлетворительно, и содержание их, по увеличившейся чрезмерно в последнее время дороговизне на все жизненные предметы, очень-очень скудно во всех отношениях, и потому 28 000 р., отпускаемых на них в год, совершенно недостаточно».

Но как это состояние было, само собою, почти общее для всех наших духовных заведений и потому не могло вызывать особенного внимания и уважения к нуждам, в частности взятых, заведений Смоленской епархии, то преосв. Антоний указал на следующие основания и побуждения: «Тяжелое и бедственное положение служащих в Смоленской Семинарии и подведомых ей училищах становится ещё тяжелее для них от невольного сознания, что они незаслуженно обездолены и уничтожены в средствах своего содержания не только перед наставниками, равностепенных с Семинариями и духовными училищами, заведений Министерства Народного Просвещения, но и перед наставниками соседних Семинарий. (Указано было прямо на наставников Витебской Семинарии и подведомых ей училищ). Условия жизни в Витебске были (до восстания), значительно лучше, чем в Смоленске; потому что все предметы почти первой жизненной потребности, как то: пища (за исключением рыбы), одежда, обувь в Витебске дешевле, чем в Смоленске; и, однако же, там наставники обеспечены гораздо высшим окладом – в количестве 400 руб. Кроме того нельзя не обратить внимания и на то, что 1) в Витебске, по малолюдству Семинарий и малому числу наставников, каждый наставник, кроме жалованья по наставнической должности, пользуется ещё жалованьем по какой-либо второстепенной должности, увеличивающим средства его к жизни, тогда как в Смоленске только немногие наставники занимают второстепенные должности; 2) по малолюдству воспитанников, наставники Витебской Семинарии несут гораздо меньше, чем наставники Смоленской, домашних трудов, состоящих в чтении ученических сочинений и, потому самому, имея больше свободного времени, могут приобретать себе средства к жизни посторонними занятиями гораздо легче и удобнее, чем наставники Смоленской Семинарии, у которых чтение ученических сочинений поглощает почти всё время, остающееся от классов и от приготовления к классам³⁸¹.

«Наконец, столь же крайне недостаточна сумма, ассигнуемая на содержание Смоленской Семинарии и всех училищ по всем другим статьям хозяйственного содержания. Особенно до крайности скудно и бедно содержание казённокоштных учеников. Что, в самом деле, можно сделать на 48 руб. 56 коп., полагаемых на полнокоштного ученика Семинарии, и 28 руб. на ученика училищного? Но и эту сумму необходимо бывает урезывать ещё, чтобы восполнить нужды по содержанию самых зданий, так как, отпускаемые на этот предмет суммы – 2000 руб. для Семинарии и – 471 р. 28 к. для училища почти все расходуются на одни только дрова. Посему-то посещение наших заведений, особенно училищ, на кого угодно производит самое грустное и тяжелое впечатление. Нет никакого, конечно, сомнения, что такой вид и обстановка заведений неотразимо имеют неблагоприятное влияние и на самый дух и направление воспитанников³⁸². Так же точно, что подумать, – а не то, чтобы выразить, – о скудном и бедственном положении наставников училищ, особливо женатых и семейных? Служебные труды сих последних вознаграждаются буквально хуже трудов рабочего подёнщика и положение их менее обеспечено, чем положение последнего мещанина. Довольно только представить, что самый высший оклад для этих наставников 171 руб. в год, а низший равняется 85 руб. ... Это ли – не полнейшая вопиющая нищета? И нужно ли объяснять причины всего этого, когда всякому должно быть известно, что доселе существующие оклады назначены были ещё по Высочайше утвержденному штату в 1836 г., и что с той поры, – в течении почти 30-ти лет, – и условия в житейском отношении изменились, и потребности увеличились, а цены на все жизненные предметы почти утроились»³⁸³.

Вообще преосв. Антоний, входя с истинно отеческою любовью и попечительностью в состояние и житейскую обстановку служащих и воспитывающихся в учебных заведениях, по естественному чувству сострадания, говаривал: «если само слово Божие вещает: никтоже когда плоть свою возненавиде, но питает и греет ю, – то что же и как приводится чувствовать себя тем, кто и рад бы питать и греть, да положительно не на что... между тем как от них же требуются постоянные труды и ожидаются столь важные плоды в столь великом деле служения, каково образование юношества?!.. Нет и нет! не мимо идёт здесь пословица: «на некормленом коне только можно под гору, а не на гору»... т. е. нечего нам и рассчитывать на подъём уровня в деле нашего образования, если не возвысить средства к улучшению положения труждающихся в этом деле»...

Под влиянием этих-то чувствований и в силу приведённых выше данных и соображений преосв. Антоний, изложивши последние в особо составленном им проекте, представил его ещё в 1868 году Синодальному Обер-Прокурору для внесения в св. Синод с ходатайством, чтобы как жалованье служащим, так и суммы по всем прочим статьям содержания Семинарий и училищ в Смоленской епархии, были увеличены в размере, равном со смежными такими же заведениями в Полоцкой епархии³⁸⁴.

Но как сам же преосв. Антоний предвидел, что напрасно было надеяться, чтобы св. Синод мог согласиться удовлетворить его ходатайству из общих духовно-учебных капиталов, в коих, и без того, оказывался уже дефицит, то он в представление своем просил предоставить ему самому улучшить, в возможной и нужной мере, скудное содержание заведений Смоленской епархии – следующим образом:

1) Предоставить свечной доход с церквей Смоленской епархии, – которого представляется теперь менее на 8000 руб., против того, сколько отпускается в Смоленскую Семинарию и училища из учебных капиталов, – в непосредственное ведение и распоряжение епархиального начальства.

2) Разрешить ему – (Преосвященному), составить в Семинарском Правлении смету расходов на содержание Семинарии и училищ Смоленской епархии в размере, увеличенном против настоящего настолько, насколько это нужно для приведения их в надлежащее благоустройство.

3) Таковую смету, по утверждении оной высшим Начальством, разослать по епархии к причтам всех церквей, с приглашением, дабы они, не ограничиваясь высылкою свечных денег в том количестве, как доселе представляли, увеличили цифру оных, по способам каждой церкви в таком размере, как это нужно по новой смете.

Исправлявший тогда должность Обер-Прокурора св. Синода, Князь С.П. Урусов не замедлил уведомить преосв. Антония предварительно, что он со своей стороны вполне сочувствует попечению его Преосвященства об улучшении содержания и состояния Смоленских духовно-учебных заведений; что соображения Преосвященного по сему предмету будут обсуждены с тою тщательностью, которой заслуживают важность и настоятельность самого предмета, на который Преосвященный изволил обратить Архипастырское своё внимание, и что затем, может уверить его Преосвященство в том, что он с явным участием займётся этим делом³⁸⁵.

Затем вскоре, в том же 1868 г., последовало от того же Князя Урусова уведомление такого содержания, – что св. Синод не нашел препятствия к удовлетворению ходатайства преосв. Антония, но по важности настоящего дела, признал нужным, при разрешении сего ходатайства, иметь более подробные сведения, между прочим, о количестве суммы, потребной для полного, по возможности, обеспечения заведений и потому постановил – потребовать от Преосвященного этих сведений³⁸⁶.

От души радуясь столь благоприятному и ускоренному ходу дела, преосв. Антоний хотя и чувствовал себя по собственному его выражению в состоянии, выражаемом пословицей: «взялся за гуж, не говори, – что не дюж», но с другой стороны, руководился и другою пословицею, «куй железо, пока горячо». Да сказать по правде, – говорил он, – смысл и первой пословицы не был страшен для меня, потому что я в это дело «не сунулся, как в воду, не спросивши и не попытавши ещё прежде броду». Преосв. Антоний, прежде всего, имел несомненную уверенность, что духовенство вверенной ему епархии, поняв всю необходимость и ценя всю пользу предпринятой меры, отзовётся на приглашение его к участию с полною готовностью удовлетворить истинным нуждам заведений, в которых воспитываются дети духовенства для служения Церкви и Отечеству; а в церквах найдутся денежные средства для удовлетворения этих нужд, – причём и самые церкви, по милости Божией, не оскудеют³⁸⁷.

С другой же стороны у преосв. Антония не только имелись в виду, но уже были почти подготовлены все те сведения, которые признал необходимым потребовать от него св. Синод. «В этом деле сослужил мне, – говорил преосв. Антоний, – службу самую добрую старец-Архимандрит Алексий. Зная его, как человека экономического, кропотливого и усидчивого, я возложил на него эту, чисто египетскую, работу – усчитать все суммы церковно-приходские. И спасибо ему, – он исполнил это поручение вполне тактично». Формальным же путем преосв. Антоний немедленно, по получении затребованных от него св. Синодом сведений, дал предложение Семинарскому Правлению составить подробную отчётливую смету, – а для этого предписал городскому Благочинному, чтобы само духовенство избрало из среды своей двух лиц для соучастия в составлении этой сметы. «Словом – все дело кипело и спело, как только можно было желать». Более же всего утешался преосв. Антоний тем, что для уверенности своей в сочувствии всего духовенства он имел твёрдые и надёжные основания и ручательства. «Впрочем, я, – говорил он, – поступил в этом случае крутенько, а не так, чтобы ублажать только и гладить по головке. Дело само требовало, чтобы поставить его начистую... тем более, что в своём проекте я невольно касался и других епархий в рассматриваемом вопросе, особливо по части денежных средств, коими многие епархии положительно изобилуют, а между тем, сравнительно, представляют чуть не minimum в общий состав духовно-учебного капитала».

Смысл этих выражений, т. е. что преосв. Антоний поступил крутенько и действовал начистую, действительно, виден вполне в его циркуляре, с которым он обратился к духовенству Смоленской епархии, разославши при нём экземпляры и самой сметы, составленной Семинарским Правлением.

Суть дела в том, что до описываемого времени от всех церквей Смоленской епархии ежегодно вносимо было свечных и других церковных доходов в состав духовно-учебных капиталов около 22000 рублей, а по новосоставленной смете требовалось теперь ежегодного взноса 41849 рублей; следовательно, взнос должен был увеличиться вдвое. Вот тут-то, само собою, и пришлось духовенству – по словам автора письма, – «обратиться к известной графе, остававшейся в глубочайшей обскуре и побороть свою привычку выставлять в ней сумму «как бы только поменьше»... Впрочем, прежде чем пришлось духовенству и старостам судить да рядить, как отнестись к делу и, в частности, поступить со своею обскурою, преосв. Антоний в том же, рассматриваемом, циркуляре прямо сам от себя указал и раскрыл эту обскуру при глазах всех причтов. Изложивши в четырех пунктах, что и как должно быть выполнено по приложенным формам, для приведения всех церковно-приходских сумм в точную известность, преосв. Антоний писал далее: «При сём нужным считаю объяснить всему духовенству, что оно отнюдь не должно никакими соображениями стесняться – показывать в требуемой ведомости как прочие церковные доходы, так в особенности, свечную выручку в истинном и подлинном её количестве, а не так, как доселе было... Ибо до сих пор выручка сия показывалась, как известно мне, и как это можно очевидно доказать, неверно: значительная, а по многим церквам даже большая часть её утаивалась или перечислялась в кружечную и кошельковую сумму, или же составляла особую, негласную и секретную сумму, которая и употребляема была без всякого контроля... Этот предосудительный обычай мог иметь доселе некоторое основание и быть извиняем опасением, чтобы свечная сумма не была без остатка отбираема от церквей, если бы была показываема в подлинном своём количестве, – через что церкви, оставаясь при одних кружечных и кошельковых сборах, лишились бы средств к своему поддержанию в надлежащем виде; по сей самой причине и покупка и расход свечей по церквам показывались неверно в уменьшенном количестве противу действительного. В настоящее время такое опасение совершенно не имеет основания, и неуместно, так как я предлагаю, чтобы церкви вносили на содержание епархиальных учебных заведений, не исключительно и всецело, свечную свою выручку, но вообще известное, возможное для них, количество денег из всех своих доходов. И я святительским своим словом удостоверяю, что собственность каждой церкви вверенной мне епархии для меня так же дорога и неприкосновенна, как и для причтов и прихожан и, сверх возможного для каждой церкви и необходимого на нужды учебных заведений, не будет взимаемо с церквей ни одной копейки. Что же касается до негласной и секретной суммы, какую многие церкви имеют обычай собирать из излишних, сверх представляемых начальству, свечных денег, то я решительно прошу и настоятельно требую, чтобы впредь этого, не извиняемого никакими предлогами, обычая отнюдь не было нигде, так как через эту утайку Епархиальное Начальство вводится в заблуждение относительно истинного положения церквей и их доходов, и имеет основательный повод подозревать причты и старост в злоупотреблении церковными деньгами или, по крайней мере, в произвольном и не всегда полезном и разумном употреблении оных. «Я вполне убежден, что духовенство Смоленской епархии живо сочувствует мне в моей заботливости об улучшении учебных заведений, в коих воспитываются их дети, и само ясно сознает неудовлетворительность нынешнего их состояния и видит неотложную надобность дать способы к приведению их в возможно лучшее устройство и, потому уверен, что духовенство отзовётся мне на настоящее моё предположение совершенным согласием и готовностью отделять от каждой церкви из её доходов большее, против прежнего, количество суммы на содержание означенных заведений так, чтобы из общего взноса составилась сумма, соответствующая смете Семинарского Правления. Вместе с сим надеюсь, что и церкви, по милости Божией, не оскудеют от сего; причты же и старосты со своей стороны употребят всё тщание, чтобы доходы церковные, по всем источникам оных, не только не уменьшались, а умножались, и строго наблюдалось, чтобы даром не пропадала из оных ни одна копейка. Почту себя вполне счастливым, если буду иметь возможность засвидетельствовать перед Святейшим Синодом о совершенном согласии духовенства на моё предложение. В случае же неуспеха настоящего моего предположения и отказа со стороны духовенства возвысить взнос из церквей денег до количества, какое показано в смете, я с прискорбием должен объявить, что крайность может заставить меня прибегнуть к следующей, весьма печальной, мере: уменьшить в училищах, равно как и в Семинарии, число учащихся, уничтожить параллельные классы, лишить содержания и пособия значительную часть воспитанников, пользующихся теперь сим содержанием или пособием, и впредь принимать в училища, а особенно переводить в Семинарии гораздо меньшее число учеников, дабы, таким образом, иметь возможность, хотя для меньшего числа воспитанников, привести Смоленские духовные заведения – учебные в желаемое благоустройство, соответственно той сумме, какая отпускается ныне на содержание сих заведений»³⁸⁸.

«Ответы духовенства, – как сказано в изложении этого дела в епарх. Ведомостях, – на циркуляр своего Архипастыря не заставили ждать себя долго. В этих ответах «всё без исключения духовенство высказало полное искреннее своё сочувствие предприятию Преосвященного и, благодаря его за истинно архипастырские попечения о благосостоянии учебных заведений, заявило тогда же полную готовность содействовать всеми, зависящими от духовенства, средствами и мерами к улучшению быта сих заведений»³⁸⁹. Вслед за этим напечатаны тут же многие отзывы дословно, как свидетельство того, что духовенство во многих местах вызвалось даже на большие взносы, чем требовалось бы по средней раскладке. Последняя же признана была в такой норме, чтобы приходилось с каждой души из числа прихожан (мужского пола) по 6 коп., исключая тех приходов, которые находятся в более благоприятных условиях; последние и сами признали возможным вносить вместо 6-ти коп. от 8 до 10 коп.³⁹⁰.

По получении всех этих данных, очевидно, оставалось одно, – представить их в св. Синод и просить окончательного разрешения на введение проектированной системы содержания учебных заведений собственными средствами Смоленской епархии в улучшенном виде. Но у преосв. Антония родилась, при этом, мысль о более широком значении и приложении этой системы. Препровождая сказанные данные во всей необходимой обработке, преосв. Антоний, в том же отношении к г. Синодальному Обер-Прокурору, присовокупил следующее: «если Смоленская епархия, имеющая (как видно из отчета по ведомству Православного Исповедания за 1860 г.), церковных доходов 79 948 р. и свечных 21 878 р. всего – 101 826 р., нашла теперь возможным без всяких стеснений уделить на содержание своих заведений 41 849 р. – что составляет более трети общей суммы всех её доходов, – то можно ли сомневаться, что и другие епархии, в большинстве, тоже могут без затруднения значительно увеличить, если не удвоить, свои взносы. Напр. Московская епархия по показанию в том же отчёте 1860 г., имея церковных доходов 1 628 532 р. и представив в том же году свечных доходов только 28 714 р., по всей справедливости, должна бы давать не эту последнюю скудную цифру, а в десять раз большую. Затем, перечислив ещё двадцать епархий, с обозначением цифры их доходов, преосв. Антоний для примера указал, что Новгородская из 183 тысяч представила только – 12 тысяч, – Владимирская из 311 тысяч – только 17, Рязанская из 204 тысяч – 14 тысяч, Пензенская из 100 тысяч – 10 тысяч и т. п. Очевидно, что здесь взнос денег легко мог бы быть удвоен и утроен... без всякого даже особого изыскания мер³⁹¹.

Какие побуждения и цель были у преосв. Антония делать такие указания на другие епархии по рассматриваемому предмету, об этом свидетельствуют ясно его слова в письме к преосв. Анатолию Могилевскому, где он выяснил значение этих указаний, а именно: «чтобы вызвать и другие епархии последовать его примеру, дабы, в случае обычной медлительности нашей во всём, не вырвали у нас из рук враги наши и этого единственного источника по обеспечению духовно-учебных заведений». Цель эта, отчасти, и была достигнута. Сам св. Синод, приняв во внимание, приведённые преосв. Антонием, указания на цифры церковных доходов в разных епархиях и разрешив опыт улучшения заведений, произведённый преосв. Антонием, признал тогда же этот опыт могущим послужить в пример для других епархий; затем, когда последовало Высочайшее назначение к отпуску полутора миллиона, то в распоряжении св. Синода прямо было сказано, что этим воспособлением преимущественно и самые первые воспользуются те епархии, в которых сделаны были в своё время увеличения взносов из местных епархиальных источников, – и в ряду их поставлена была первою епархия Смоленская.

Не останавливаясь более на частностях и подробностях этого дела, опубликованных, впрочем, тогда же в Смоленских епархиальн. Ведомостях, мы должны сказать одно, – что всё дело было выполнено и по форме и в действительности со всею точностью и аккуратностью. Самые высылки денег от духовенства даже превзошли ожидания; не только не было упущений, – каких можно было бы, естественно, ожидать по самой новости дела, и недоимок, но даже из многих благочиний деньги были высылаемы ранее предназначенного срока.

«Таким образом, – читаем в Смоленских епархиальных Ведомостях, – все предприятия и усилия преосв. Антония улучшить быт Смоленских духовно-учебных заведений собственными средствами епархии увенчались полным желательным успехом». 1-го Октября 1864 г. получено было отношение г. Товарища Обер-Прокурора Статс-Секретаря Кн. С.Н. Урусова, коим он уведомил преосв. Антония об определении св. Синода, привести все его предположения в исполнение, в виде опыта на три года. При этом, однако, встретилось было одно обстоятельство, о котором особым письмом сообщил тот же Князь Урусов, а именно: «так как Государь Император изволил находиться в описываемую пору за границею, то и самоё определение св. Синода не было ещё представлено его Величеству на Высочайшее благоусмотрение»³⁹². Это обстоятельство приостановляло было дело собственно по отношению к вопросу об исключении из программы семинарской наук: Сельского Хозяйства, естественной Истории и Медицины и др., и о введении Педагогики; но ввести эту последнюю науку немедленно же – было особенным желанием и преосв. Антония и самого духовенства.

Заканчивая этим речь о произведённых преосв. Антонием преобразованиях в Смоленской Семинарии и подведомых училищах и в материальном, и в учебном отношении, мы должны сказать только ещё о некоторых распоряжениях и действиях его, касающихся собственно училищ или точнее детей духовенства – сыновей и дочерей, как обучающихся в училищах, так и остающихся до известного возраста в домашнем обучении.

В прямых видах возможного устранения из среды и характера духовных училищ разных учебно-воспитательных недостатков, заклеймённых с издавна известным термином «бурсацизмом», и для введения в них педагогических начал и приёмов в надзоре и направлении учащихся, как в учебном, так и в нравственном отношении, преосв. Антоний сделал училищным начальствам следующие предложения. «Так как до сего времени на Смотрителях училищ лежало всё бремя управления, так что они были и экономами и письмоводителями, через это они, неизбежно, отклонялись от главных своих обязанностей по управлению учебною и нравственною частью, а равно и Инспекторы, как бывшие в тоже время преподавателями, преимущественно, главных и требовавших больших занятий предметов, тоже чувствовали себя не в состоянии иметь постоянный бдительный надзор за поведением учеников, – то преосв. Антоний во 1-х предложил училищным начальствам, – войти в соображения касательно учреждения новых должностей – экономской и письмоводительской, с обсуждением и прав по службе, которые должны быть предоставлены эконому и письмоводителю. Во 2-х – войти в такие же соображения о том, чтобы кроме Инспектора, были определены ещё лица под названием надзирателей и репетиторов, и чтобы для них были составлены особые инструкции с тем, однако же, чтобы определение этих новых лиц было вводимо в училищах постепенно, начиная с местного Смоленского. Здесь, в частности, вопрос об определении репетиторов был принят преосв. Антонием особенно к сердцу, так как и из ведомостей училищных и лично, при своих частых посещениях училищ, он с прискорбием усматривал недостаточность успехов учеников, чуть иногда не наполовину, особливо в первых начальных классах; отчего приводилось или оставлять многих на повторительный курс и через то увеличивать число учащихся, или же увольнять за неуспешность. Репетиторы поэтому и признавались необходимыми, по преимуществу, для последних учеников³⁹³.

Но как это назначение особых служащих лиц было, с одной стороны, и тяжеловато для экономии училищной (приходилось давать им помещение со столом и должное вознаграждения), а с другой могло служить как бы поблажкою для лиц духовенства, мало заботившихся о домашнем приготовлении детей к поступлению в училища, то преосв. Антоний и обратил особенное внимание на эту последнюю сторону дела. В этом отношении у него установилась такая мысль, чтобы родители находились в возможности приготовлять, до времени представления в училища, детей своих не в первый только класс, но и во второй, и третий, и даже хоть бы прямо в Семинарию. Мысль эта проведена была им, отчасти, и в общем проекте о преобразовании учебной части в Семинарии и училищах.

По этой-то мысли преосв. Антония, сколько и по личному желанию одного священника (Иоанна Богоявленского), как раз в описываемую пору предпринято было последним открыть, в виде опыта, сельское училище для детей местного, ближайшего к нему, духовенства. Тогдашний о. Ректор Семинарии, как Редактор епархиальных Bедомостей, не замедлил воспользоваться этим заявлением, чтобы отнестись с самым искреннейшим сочувствием к столь достойному полного одобрения делу основателя училища, и через это вызвать такое же сочувствие к нему со стороны духовенства. «Если только, – писал о. Ректор, – духовенство наше не пройдёт без внимания и размышления мимо этого сельского училища для детей самого же духовенства, если, напротив, оно решится подражать примеру о. Богоявленского, и таким образом сельские училища, в роде заведённого им в своём селе – (Мокром – Гжатского уезда), у нас привьются, то смело должно сказать, совершится весьма важный и благодетельный переворот не только в первоначальном домашнем, но и в училищном образовании духовного юношества и отзовётся даже на состоянии образования семинарского». Раскрытие всех положений, условий и сторон рассматриваемого предмета сделано о. Ректором с такою полнотою, сочувственностью и практичностью, что по справедливости трудно и желать лучшего³⁹⁴, хотя автор все-таки должен был заключить своё изложение следующими выражениями: «Подождём и послушаем, что скажет духовенство о проектируемых нами сельских училищах для блага собственных его детей».

Но прежде и более всех, выразил сочувствие к указываемому училищу свящ. Богоявленского сам же преосв. Антоний. Получив через известное время рапорт Благочинного о состоянии этого училища, при котором приложены были а) программа предметов, в нём и преподаваемых; б) краткий конспект пройденного учениками и в) самая ведомость о числе учеников с отметками поведения, способностей, прилежания и успехов их, преосв. Антоний тогда же дал резолюцию: «Напечатать рапорт со всеми приложениями в епарх. Ведомостях во всеобщую известность всему духовенству. Сам же я от всей души радуюсь и призываю Божие благословение на сие, столь благодетельное заведение, и виновника его – священника Богоявленского. Благожелаю всему духовенству, и Благочинным вменяю в особенную обязанность озаботиться возможным осуществлением столь достоподражательного дела. Через это самый курс учения в официальных училищах сократится на несколько лет; издержки родителей на содержание детей значительно облегчатся; а равно и самые училища официальные выиграли бы весьма много; и успехи учеников в них были бы гораздо лучше, когда бы поступили в них дети, уже обучавшиеся в местных училищах; между тем как теперь, по причине множества поступающих, но не приготовленных, и сами учителя обременяются и общий уровень успехов не может подниматься».

Наконец, чтобы не воззваниями только, а фактами, дать понять значение желаемых предприятий по учреждении местных училищ в среде духовенства, преосв. Антоний перед самыми приёмными испытаниями детей в училища дал предложение Семинарскому Правлению – назначить депутата из наставников Семинарии, который бы, совместно с училищным начальством, производил сказанные приёмные испытания, дабы принимать только достаточно подготовленных и способных, но с другой стороны с особенною осторожностью, – чтобы скороспешным испытанием и приговором не допустить ошибок в столь важном деле и отсюда тяжких последствий и для родителей и для детей, так как тут может решиться участь их на всю жизнь³⁹⁵.

Когда же представлены были преосв. Антонию и им рассмотрены все данные по этому предмету, – то он, убедившись окончательно в степени неприготовленности детей и в самой численности их (чуть не наполовину), разослал от себя циркуляр по всему духовенству, в котором фактически изобразил и состояние родителей и те несчастные последствия для их детей и для них самих, зависящие от вины же родителей. «Чем напр. как не небрежением, – писал преосв. Антоний, – о благе собственных детей может быть объяснено то, что многие родители начинают обучать чтению и письму так поздно, что и сами часто раскаиваются? Или чем, как не тем же нерадением, признать должно, когда родители не озабочиваются даже узнать программу для приёмного испытания в училище?! Что же касается до детей причётников или сирот, – то уже ли и это должно разъяснять местным священникам и Благочинным, что здесь лежит на них прямая обязанность, как на начальниках и попечителях своих причтов? и пр. Потому, ради блага епархии, во имя священного долга родителей, ради счастья самых детей и, наконец, ради чести духовенства, чтобы быть ему сословием образованным и идти впереди в своей среде, призываю всех обратить самое тщательное внимание на домашнее воспитание детей для приготовления их в училища. Благочинным вменяю в непременную обязанность, при полугодичных обозрениях церквей, обозначать в своих журналах, все ли дети причта учатся, и у кого и как, особенно же сироты не оставляются ли в этом без всякого попечения и пр. Я более чем уверен, что требуя сего, я требую не невозможного. К истинному моему утешению, я могу указать на живые примеры, как некоторые, из среды же духовенства, успевают приготовлять вполне удовлетворительно своих детей. Так, священник Иоанн Богоявленский нашёл возможным устроить целую школу для детей даже соседнего духовенства и, вместе со своею женою, с примерным усердием и хорошим успехом трудится над воспитанием сих детей. Какой бы прекрасный плод принесло подражание этим примерам со стороны духовенства! Как быстро и высоко поднялся бы уровень образования в наших заведениях, если бы всё духовенство сочувственно отнеслось к делу домашнего воспитания и представляло бы своих детей удовлетворительно приготовленными для учения в заведениях, к которым тоже самое духовенство выразило и доказало своё сочувствие самым делом, – улучшением быта как учащих, так и учащихся! Позволяю себе, наконец, надеяться, что в следующий год я получу утешительные сведения, чтобы выразить своё удовольствие перед духовенством³⁹⁶.

Заботясь с такою архипастырскою ревностью об образовании детей духовенства, преосв. Антоний не ограничивался одними только детьми – сыновьями, но имел в таком же внимании и воспитание дочерей духовенства. Прежде, приведённый самим же преосв. Антонием, пример в лице священника Богоявленского, имевшего прямою себе сотрудницею свою жену в учрежденном им училище, а равно вообще сказанное об учительницах – девицах духовного звания в церковно-приходских школах, дают ясно и вполне разуметь все значение указываемой благопопечительности преосв. Антония о надлежащем воспитании дочерей духовенства.

Вопрос этот, впрочем, не был обязан собственно инициативе преосв. Антония. В Смоленской епархии, ещё в 1849 г., попечением преосв. Тимофея было учреждено училище девиц духовного звания, открытое сначала в г. Вязьме, а потом в 1852 г. перемещённое в г. Смоленск, и устроенное при местном женском Монастыре. Но это училище до прибытия преосв. Антония было ограничено и в средствах к содержанию, и в самом количестве учащихся. Преосв. Антоний в первый же год обратился к св. Синоду с ходатайством об ассигновании из духовно-учебных капиталов, по крайней мере, одной тысячи рублей для воспособления сему училищу в средствах к содержанию, так как оно пробавлялось лишь процентами с капитала в 16 000 руб. и отчасти деньгами, отделяемыми из церковных кружечных сборов по всей епархии и скудными сборами по особым пригласительным листам. Затем, спустя три года, когда уже разрешён был св. Синодом проект о содержании всех учебных заведений в Смоленской епархии собственными средствами, и когда поэтому средства училища девиц, получавшиеся из числа тех же епархиальных источников, естественно уменьшились, – преосв. Антоний вошел в св. Синод с новым ходатайством об ассигновании для женского училища ещё другой тысячи рублей. Это ходатайство тоже было удовлетворено св. Синодом, назначившим отпускать из духовно-учебного капитала с Января 1865 года по две тысячи рублей на каждый год³⁹⁷.

Таким образом, находя Училище девиц довольно обеспеченным с материальной стороны, преосв. Антоний не замедлил дать ему иной большой объём и по количеству воспитанниц и по составу лиц служащих. Число воспитанниц казённокоштных, вместо бывших прежде 20, назначено 35. При этом преосв. Антоний предоставил самому духовенству, между прочим, избирать и представлять от себя в Училище по одной кандидатке – сироте из священнических и диаконских дочерей своего уезда. Всех воспитанниц, как видно напр. из отчета в Июне 1865 г., состояло в этом Училище 63³⁹⁸.

Для поднятия описываемого Училища девиц духовного звания, на степень более облагороженного дисциплинарного состояния, преосв. Антоний избрал Начальницею лицо компетентное. Это была девица из дворян, получившая полное образование в одном из Московских Институтов благородных девиц; затем она поступила в монастырь (при котором находилось Училище) и здесь – пострижена была в монашество самим преосв. Антонием с именем «Антонии». Таким образом, в одном уже лице этой Начальницы заключались, и от неё проводились в дух, и направление, и во всю обстановку воспитанниц и благородно-светская благовоспитанность, и религиозно-нравственное развитие и настроение, особенно восприемлемое девственным чувством. Для преподавания же наук были приглашены, преимущественно, Наставники Семинарии, особенно опытные в педагоги, с тем, чтобы некоторые из них преподавали воспитанницам последнюю не столько в теории, сколько ознакомляли их с нею практически собственными живыми примерами. Педагогические сведения пресвящ. Антоний находил особенно потребными для девиц, чтобы они могли прилагать их, впоследствии в замужестве, к воспитанию и своих детей и других подобно напр. жене священника Богоявленского, а также, и в случае незамужества, когда поступали бы они в учительницы в приходско-церковные школы, или в предполагавшиеся тогда к учреждению сельские училища собственно для детей духовенства, в числе коих разумелись также девочки, особливо причётнические и сироты, по самому своему домашнему состоянию лишённые иногда возможности изучить даже азбуку и потому остававшиеся на одной степени с крестьянскими девицами.

Не можем сказать заподлинно, как и через кого дошло сведение об особенных попечениях преосв. Антония об описываемом Училище девиц до её Императорского Величества Государыни Императрицы MAРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. Об этом факте не приводилось пишущему слышать из уст самого преосвящ. Антония. Но перед нами теперь подлинный документ, свидетельствующий о нём. Г. Секретарь её Императорского Величества прислал к преосвящ. Антонию отношение (от 10-го Февраля 1865 г. за № 180), следующего содержания:

Ваше Преосвященство, Милостивый Государь!

Её Величество, Государыня Императрица, с удовольствием известясь о заботливых попечениях Вашего Преосвященства по устройству во вверенной Вам епархии Училища духовного ведомства, изволила повелеть мне на усиление средств, состоящих в Вашем распоряжении в пользу этого общеполезного дела, препроводить к Вам, Милостивый Государь, триста рублей серебром, о получении которых покорнейше прошу не оставить меня уведомлением.

Испрашивая себе Вашего Архипастырского благословения, имею честь быть с истинным почтением и преданностью, Вашего Преосвященства покорнейшим слугою

Н. Мориц.

Преосв. Антоний немедленно препроводил и отношение и деньги в Совет Училища девиц, где за здравие её Величества и было совершено особое молебствие в домовой училищной церкви, которая, кстати заметить, освящена во имя св. Равноапостольной Марии Магдалины, – Тезоименницы самой Августейшей Благотворительницы³⁹⁹.

Ровно через год, после этого столь утешительного факта – Высочайшего благовнимания и милости к скромному, как и все подобные, Смоленскому училищу девиц воспоследовал и второй.

В отношении своём (от 8 Марта 1866 г. за № 313) Наставница её Императорского Высочества Великой Княжны МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ, ныне Герцогини Эдинбургской, – Графиня А. Толстая на имя преосв. Антония сообщила следующее:

Ваше Преосвященство!

«Её Императорское Высочество Великая Княжна МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА, со всемилостивейшего соизволения Государя Императора, соблаговолила принять, учреждённое в Смоленске, Училище для девиц духовного звания под своё Августейшее покровительство.

Сообщая о сем Вашему Преосвященству, честь имею покорнейше просить объявить о Милостивейшем соизволении её Высочества кому следует и, вместе с тем, принять на себя труд доставить мне, для представления её Высочеству, устав означенного Училища.

Поручая себя святым Вашим молитвам, имею честь быть с совершенным почтением и преданностью, Вашего Преосвященства покорною слугою

Гр. А. Толстая⁴⁰⁰.

Преосв. Антоний, тогда же, в особом предложении духовенству Смоленской епархии написал:

«Её Императорское Высочество Великая Княжна МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА, с соизволения Государя Императора, благоволила принять Смоленское Училище для девиц духовного звания под своё Августейшее покровительство».

«По случаю сего, столь радостного для всей Смоленской епархии, события, в изъявление чувств глубочайшей благодарности за Царскую такую милость и внимание к Смоленскому Училищу, предлагаю духовенству во всех градских и сельских церквах в первый воскресный день, по получении сего, принести Господу Богу молебствие о здравии Государя Императора, Государыни Императрицы, Великой Княжны МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ и всего Царствующего Дома»⁴⁰¹.

Этот факт в епархиальных Ведомостях тоже, как и первый, изложен без всяких объяснений, – как и почему он состоялся. Со своей стороны мы можем указать на известные нам данные по этому предмету. Графиня Антонина Димитриевна Блудова, и прежде лично знавшая и глубоко уважавшая преосв. Антония, бывши незадолго перед этим в г. Смоленске, лично ознакомилась с состоянием Училища девиц духовного звания. Получивши от преосв. Антония одобрительные отзывы, и видя и сознавая, как велики и заботливы его собственные попечения об этом Училище, Графиня А.Д. тогда же выразила своё желание представить об этом, при первой возможности, на благовнимание Высочайшее в той приятной надежде, что её представление не оставлено будет без милостивейшего благоволения к этому Училищу. Это действительно и оправдалось в том, справедливо назвать, небывалом счастии для Смоленского Училища духовных девиц, что оно удостоено было принятия под покровительство Августейшей Дщери Царевой. Что касается до личных отношений и чувств глубокого уважения Графини А.Д. к преосв. Антонию, то оно засвидетельствовано было, как увидим впоследствии, далее тем, что когда по перемещении преосв. Антония в Казань все представители светского общества Смоленского, начиная с Начальника губернии, признали достойнейшею, со своей стороны, данью – устроить и представить своему достойнейшему бывшему Архипастырю драгоценную панагию, – та же самая Графиня А.Д. была не только соучастницею в этом деле, но даже во главе его, так что самый заказ панагии был сделан лично ею в Петербурге по её рисунку и с употреблением в работу некоторых собственных её драгоценных камней.

Что чувствовало и что должно было свидетельствовать перед своим Архипастырем за его столь усердное и благодетельное попечение о воспитании детей духовенства само же духовенство, об этом достаточно привести, по крайней мере, следующие слова в прощальной речи преосв. Антония кафедр. прот. П.И. Жданова. «А что сказать нам о наших собственных дщерях и сыновьях и о всех местных духовно-учебных заведениях, в которых они воспитываются, и которые все обязаны твоей неусыпной отеческой заботе и твоей, истинно сказать, – материнской к ним любви, – обязаны и материальным обеспечением и облагорожением и возможным возвышением. Господь видит, что сии счастливые заведения и счастливцы, в них воспитывающееся, наши дети – сыновья и дщери, а из них будущие отцы и матери воистину никогда не забудут и не возмогут забыть тебя»...⁴⁰².

В заключение всего, изложенного об истинно отеческой попечительности преосв. Антония о благосостоянии учебных заведений в материальном и учебно-воспитательном отношении, приведём здесь хотя несколько строк из прощальной же речи бывшего тогда о. Ректора Семинарии Архимандрита Павла.

«Преосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец наш!

«Трудно установить отношения между Архипастырем, как непосредственным начальником учебных местных заведений, и служащими в этих заведениях, – отношения лучшие тех, какие установлены были тобою к нам. Из этих отношений устранено было тобою всё, что только могло быть в них иногда тяжелого, стесняющего и отделяющего подчинённых от начальника… за то оставлено в них и воплощено всё, что делает власть благотворною, живительною силою, что помогает ей ободрять и возвышать дух подчинённых и побуждает их любить эту власть, как свою опору и защиту... Возможно двояким образом действовать на подчинённых: или строгою взыскательностью или долготерпеливою снисходительностью. В отношении к нам тобою, Архипастырь наш, принят был, как лучший и действительнейший, последний – к нам, как людям мыслящим и понимающим свой долг и своё человеческое достоинство. Ты всемерно старался и умел щадить, уважать и возвышать в нас прежде всего это сознание и чувство, а с тем вместе, с кротостью, любoвью и долготерпением поднимать на рамена свои наши немощи, поощрять и поддерживать наши добрые начинания, стремления и труды... Потому, если в чём-либо добром видел ты у нас преспеяния, то мы обязаны этим именно духу твоей любви и снисходительности, который сильнее всяких начальнических внушений напоминал нам о долге и возбуждал стремления – быть достойными того внимания и расположения, каких ты удостаивал нас, и стараться утешать тебя, а не огорчать какими-либо недостатками в нашей деятельности... Нам вполне были ясны и понятны твои чувства – чувство отеческой скорби при виде последних и чувство твоей сердечной отеческой же радости при виде и малейших успехов... От всей души благодарим тебя за эти добрые и благодетельные отношения твои к нам, при которых мы могли взирать на власть в лице твоём с такою же со своей стороны любовью и неуклонным доверием... Но не в этом только выразились сила и значение власти в лице твоём и отношений твоих начальнических к нам. Как над беспомощным страдальцем, над целым сословием служащих в духовно-учебных заведениях останавливались многие... но как?! – то с бесплодным разглагольствием о его нуждах и средствах помочь ему, – то, хотя и с искренним, но не обращавшимся в дело, словом участия, – то даже со словом уязвляющим и уничтожающим... Нелегко было от этих разглагольствий тем, коим нужны были не слова, а дело... На твою долю, незабвенный Архипастырь наш, выпал славный и счастливый жребий... ты первый изыскал средства помочь бедствующим и не в проектах только, а в действительности. И эта действительность – плод любви твоей к нам, делателям в винограднике твоём, – соделали то, что и многие собратия наши по служению и ближние и дальние, наслаждаются теперь тоже плодами трудов своих архипастырей, последовавших примеру твоему. Да будет же благословен путь твой от Господа на место нового делания твоего и по отношению к тем же духовно-учебным заведениям, в том же духе, чувстве и образе, но делания высшего и многостороннейшего⁴⁰³ (где говорившим речь разумелась, само собою, духовная Академия в Казани, куда перемещался преосв. Антоний).

На эту очень пространную речь о. Ректора, как искренне правдивую характеристику личных действий и отношений преосв. Антония, – сам он не имел нужды отвечать много, а высказался так: «Прошедши все степени духовной службы учебной, от должности начальника уездного духовного училища до Ректора Академии, я опытно изведал всю жизнь и состояние наших заведений и служащих в них, сроднился с ними, полюбил их... Что же касается до характера моих, в настоящем звании, отношений к начальникам и наставникам этих заведений, то моё правило – начальствовать и управлять так, чтобы не выставлять и не давать чувствовать своего начальствования, чтобы начальствования этого, как бы и не было, а чтобы в потребных случаях было только надежнейшее верное руководство и благотворное влияние»⁴⁰⁴.

Имея примерно ревностные попечения о благоустройстве в своей пастве рассадников учебно-воспитательного образования, которое всё-таки, как учение, по слову Апостола, телесное, вмале есть полезно, мог ли преосв. Антоний не иметь таких же попечений о рассадниках благочестия, которое на всё полезно есть, имуще обетование живота нынешнего и грядущего – (1Тим. 4:8).

Довольно уже одного того, что Смоленская епархия есть одна из древнейших. С понятием же о древности епархии всегда нераздельно представление о существовании в ней многих монастырей, разных святынь – в лице св. местных подвижников благочестия, в прославленных чудотворениями св. иконах и в разных, издревле учреждённых, празднествах в честь этих святынь или в воспоминаниях знаменательных исторических событий с совершаемыми торжественными крестными ходами и т. п. При этом же излишне кажется объяснять, что эти предметы святынь и празднественных чествований, сами по себе, уже служат и источниками и рассадниками веры и благочестия для большинства православного нашего народа. Для народа потребно здесь лишь одно, чтобы эти святыни чтились свято, нерушимо и, что установлено с искони, совершалось неизменно по чину, благообразно, благоговейно. Сюда он – народ неукоснит без всякого зову поспешить из-за целых сотен верст со скудною сумою на плечах и с костылем в руке при своей даже немощи, – готовый перенести и зной и хлад, и жажду и глад, лишь бы напоить и напитать душу от источника и сокровища благодатной Святыни и воспринять её спасительную силу в своё внутреннее сокровище, в залоги и наследие живота нынешнего и грядущего.

И что же? Кто мог, как не преосв. же Антоний по преимуществу, отнестись не как-нибудь только формально и официально к указываемым предметам и явлениям, а в истинных целях благотворного просветительно-спасительного значения их в среде своих пасомых в столь древнейшей епархии – Смоленской?... Кто, как не он, лично и самоопытно убедившийся во всём этом ещё в самом Киеве? … Недостаточно ли припомнить только, с какими святительскими чувствами и выражениями мира и благословения вступил преосв. Антоний в самый первый раз на Архипастырскую свою кафедру: «Мир и благословение, – были самые начальные слова его, – вам оттуда, – от онудуже изыдох и приидох, – от св. гор Киевских; от дому Пречистыя Девы Богородицы, от святыя чудотворныя Лавры Печерския, от св. препод. Антония и Феодосия – началоположников св. иноческого жития в отечестве нашем, и от всех св. чудотворцев, нетленно тамо почивающих, и от Софии, матери церквей Российских, мир и благословение от всех святынь Киевских и граду сему, и всем градам и весям паствы сея и домам и сердцам вашим»⁴⁰⁵... Недовольно ли также воспомянуть, как он же старался переносить и налагать характер и облик подобно Киевскому всюду, где только возможно и свойственно, в приложении к разным местам, предметам и действиям, особенно чтимым или исторически замечательным, в Смоленской епархии, начиная с монастырских обителей, о коих и было засвидетельствовано перед лицом самого же преосв. Антония в следующих, между прочим, словах прощальной речи:

«Не забудут тебя и все здешние св. обители, которые ты любил особенно посещать, вступая в них не как, токмо власть имущий, Святитель, но паче – как любитель обительского жития, – и которые, приемля от тебя и наставления и утешения, не только не забудут тебя, но молитвенно будут благословлять тебя»⁴⁰⁶.

Обращаясь к нашему изложению, мы начнём речь тоже с монастырских обителей. Бывавшие более или менее свидетелями и участниками бесед преосв. Антония, несомненно знают как у него и в среде разных светских лиц, живо и естественно делались переходы к предметам и рассуждениям чисто монашеским. Всего же более было это, когда он находился в каком-либо монастыре по случаю Богослужения праздничного, куда собирались и светские лица или во время частых его поездок по обозрению церквей и самых монастырей, где – в последних по преимуществу, он уделял время на остановки с прямою целью возможно большего ознакомления с состоянием обителей и монашествующих братий. И здесь-то, прежде всего, действительно оправдывались приведённые выше слова речи; т. е. преосв. Антоний вступал в обители не как, токмо власть имущий, Святитель, но паче, как любитель обительного жития и проч.

Нужно заметить, что преосв. Антоний отдавал явное предпочтение тем обителям, кои находились в отдалённых, по возможности, местах, носили наименование «Пустынь» и имели устройство и характер общежительные. Первейшими же предметами его внимания были всегда и везде – чин Богослужебный в его исполнении по церковному уставу и по заведённым, по местам, обычаям и правилам, особливо привнесённым издавна или из Афона, или Киева. Потому, где только встречал он точное выполнение всего чина и правил, то в лице же своём первый являл пример неустанного усердия в участии во всех служениях и молитвословиях, не исключая вечерних и утренних правил. Не оставлял он без посещения и братские келлии, трапезные, просфорные и другие помещения, напр. в роде мастерских, обращая внимание на самую обстановку и разные принадлежности, и выражая или одобрение или указания на то, что требовало бы изменений, исправлений... Всё это было в духе назидания, руководства и какого-то братственного единения, в чём подавался очевидный и прямой урок самим Настоятелям и прочим старшим братиям. Где встречал старцев, отличавшихся особенною духовностью, с ними преосв. Антоний имел нарочитые свидания и беседы, желая сам слышать от них слово простоты назидательной. Тут же он старался узнавать и о положении обителей в среде окрестных местностей и об отношении жителей последних к первым, дабы определять отсюда значение обителей по религиозно-нравственному их влиянию.

Чтобы не приводить здесь разнообразных частных сведений о рассматриваемых действиях и отношениях преосв. Антония, мы воспользуемся лучше подлинными словами из его же проповедей, говоренных в разных монастырях. В этих проповедях самым характерным, сколько и истинно задушевным, образом отражались весь его свято-подвижнический дух и настроение и неудержимо изливалось всё то, что только чувствовал он сам в себе, и что только желал видеть в состоянии обителей и иночествующих, а равно и во всех, притекающих под кров и сень обителей, как животворных рассадников и училищ веры и благочестия.

«Радуйся пустыня жаждущая! Да веселится пустыня и да цветёт, яко крин» (Ис. 35:1). Сими словами св. Пророка могу и я приветствовать ныне тебя, смиренная пустыня (Ордынская)⁴⁰⁷ видя на тебе некоторый отблеск того веселящего цветения, которое зрится ныне, сравнительно с недавно бывшим видом твоим и по скудости бывшего твоего материального состояния, и по малости жилищ, и по бедности самого храма, и по недостатку средств и такому же недостатку внутреннего благоустройства, по несовершенству чина церковного и келейного, и по малому числу иноков, сколько и по оскудению духа монашеского... Но вот в непродолжительное время, ты, бывшая жаждущею среди всех этих недостатков пустынею, освежилась, оживилась, обновилась, довольно благоустроилась, и со вне и внутри, приобрела Боголюбивых благотворителей, украсилась благолепием храмов, а наипаче, красотою стройного чина богослужебного и строгой, благочестивой жизни иноческой, наполнилась уже немалым числом обитателей, жаждущих спасения души и стала привлекать себе сонмы Богомольцев. Нашлись души, жаждущие большого уединения и безмолвия, для более строгих подвигов жизни иноческой, чем как может быть это в стенах обители. Паки убо и паки реку тебе, пустыня Ордынская: «радуйся пустыня жаждущая! Да веселится пустыня! Цвети, как крин, обилием в тебе братии, ищущих под мирным кровом твоим духовного совершения и спасения души своей. Цвети, как крин, всегдашним ненарушимым блюдением в тебе того строгого и стройного чина церковной молитвы и Богослужения, которые так отрадно и поучительно видеть у тебя. Цвети и благоухай, как крин, обилием в тебе неоскудным истинного монашеского духа, являющего себя в верном исполнении тех обетов, которые приемлют посвящающие себя житию иноческому вместе с одеждою иноческою... Да цветёт обитель сия, яко крин и обилием притекающих к ней Богомольцев, которые да идут сюда в пустыню сию как жаждущие на воду, не для того, чтобы видеть здесь трости ветром колеблемой или человеки в мягки ризы одеяны, но смотреть крины сельные – како растут, т. е. как преуспевают благодатию Божиею братия сея пустыни, как цветы среди терния мира сего, как чада Божии непорочны посреде рода строптива и развращена, и да возвращаются отсюда с назиданием в душе, и утешением, и отрадою в сердце, и настроением всех сил души на всё благое и богоугодное, прославляя Отца нашего, Иже есть на небесех».

«Что пожелаю – говорил преосв. Антоний в другой обители, – и что завещаю вам, братия обители сей, уже собравшиеся здесь, как первоначатки её, и тем, кои будут обитать здесь в грядущее время?⁴⁰⁸

Обитель сия устрояется питомцами св. горы Афонской, по духу и образу обители сей горы, – в какой мере это возможно по месту и времени. Там – на Афоне – строгое общежитие составляет отличительное свойство обителей, наиболее благоустроенных и цветущих. И так желаю и завещаю тебе, новоустроенная Обитель, в настоящий, столь знаменательный для тебя день открытия твоего, наипаче – неуклонное соблюдение устава и чина общежительного, – желаю и завещаю то, что как восхваляет Царь и Пророк Давид в одном из псалмов своих: Се что добро, или что красно, – еже жити братии вкупе! (Пс. 132:1).

«Подобно росе, благотворной для всего живущего на земле, и единодушное житие братии вкупе, в ненарушимом мире и искренней любви, бывает благотворно не только для них самих, но и для посторонних; в нём источник благословения и жизни для целых весей и городов и далее царств и народов... Братия, единодушно живуще вкупе в обителях иноческих, благоустроенных и цветущих благочестием, молитвою, строгою чистотою нравов, подвигами воздержания и поста, делами любви и самоотвержения, по истине, суть то семя свято, в котором заключается тайна стояния мира, как говорится в Писании: семя свято стояние мира (Ис. 6:13). Такие обители во все времена христианства были подлинно солью земли, предохранявшею и врачевавшею общества от растления нравов и укреплявшею души благочестивые образцами строгой добродетели и подвигов благочестия. Там было самое живое и действенное вразумление, обличение и напоминание христианам об истинном христианстве, истинном пути ко спасению, – что так легко забывается среди суеты мирской. Там всегда заключалась главнейшая жизненная сила и стихия, коею живет человечество, – молитва теплая и непрестанная к Богу за всех и за вся, привлекающая милость и благодать Божию на род человеческий и защищающая его от праведного гнева и суда Божия за грехи и неправды людские. Там иногда два или три истинных подвижника, непрестанно воздевавших преподобные руце свои в молитве за мир, удерживали праведный гнев Божий, готовый излиться на него за беззакония людей, или низводили на людей милость и благоволение Божие в каких-либо чрезвычайных благодеяниях и дарах».

«От всей души желаю и молю Господа, да будет и ваше житие, возлюбленные братия, таково в сей новой обители, да будут и всегда братия, живущие здесь, солию для страны сей, росою аермонскою для окрестностей, да будут утешением и утверждением для душ правоверующих, благочестивых и ищущих спасения своего, обличением и вразумлением для заблуждающих, коих так немало в окрестных селах и весях, восстанием для падающих и погибающих во грехах».

«Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей и соверши и, его же насади десница твоя! Господи! да будет на месте сём благословение святыя горы Афонския и благоухающих святынею гор Киевских! Пресвятая Матерь Божия, избравшая себе в удел высоты Афона и Киева! Твоему преблагословенному Имени посвящает и Тебе вручает сама себя и сия новая обитель: буди ей покровом и заступлением, буди окормительницею в ней истинного Богоугодного жития иноческого! Аминь».

«Благословен Господь, сказано было в третьей проповеди – благоволивший устроить тако на сём пустынном месте, столь благоприятном к безмолвному житию! Благословен Господь, благоволивший приять дар благочестивой души, принесшей в жертву ему и место сие, и всё своё достояние и всё тщание и труды свои для создания здесь мирной обители дев, хотящих посвятить себя Богу в общем труженническом житии и в безмолвном молитвенном пребывании»⁴⁰⁹.

«Да будет же этот храм, водруженный среди сих жилищ, как Скиния Завета Господня среди кущей народа израильского во время странствования его по пустыни, тем же, чем была сия Скиния, предшествовавшая и руководившая сынов Израиля в землю обетованную! Да собираются здесь души, хотящие прейти незаблудно через пустыню мира сего в обетованную землю спасения – царствие небесное! Да наполнится сей дом и устроенные в нём скромные келлии – как улей пчёл – добрых делательниц меда, – истинно богоугодных подвигов и добродетелей, себе во спасение и другим в назидание и на пользу душевную»!

«Вы же собравшиеся уже под сень сей Скинии Господней, в эти смиренные кельи, и составляющие начаток устроенного здесь общежития, потщитесь всеми силами быть тем, чем быть должны, дабы положить доброе и благонадежное начало сему учреждению и привлечь на него всезиждущее благословение свыше от Бога, и дабы люди, видя благое ваше устроение и добрые дела, прославляли Отца небесного за вас и через вас».

«Просвещайте непрестанно более и более ум ваш светом святой веры и возрастайте, паче и паче, в познании Господа и Спасителя нашего постоянным чтением и слушанием его святого Евангелия; воспитывайте и воспламеняйте в себе, день от дне, час от часу любовь к сладчайшему Спасителю молитвою к Нему всегдашнею, неленостным участием в Богослужении церковном, для которого освящён сей храм среди самых жилищ ваших, приобщением св. Таин, возможно частым, в сём св. храме. Обогащайте себя непрерывно и делами благими, какие только возможны в вашем общежитии: делами послушания беспрекословного, терпения непобедимого, воздержания безропотного, труда неустанного; наипаче делами любви взаимной ко всем, любви искренней и ничем невозмущаемой, чуждой всякой вражды и ненависти, ссор и обид взаимных, своекорыстия и презорства к другим, – но полной мира, согласия, единодушия во всём, готовности к услугам взаимным, к пожертвованию для всех своим, до положения самой души своей за други своя, когда сие потребовалось бы; да будут, таким образом, по истине вся у вас обща и сердце и душа едина».

«Радуюсь духом, братие, – говорено было ещё в одной Обители, – видя себя и в нынешнее лето посреди вас, и благодарю Господа, даровавшего мне соутешиться вашею верою и благочестием, – чему живое свидетельство самая сия обитель иноческая новая, на которую призвать благословение и освящение свыше я и пришёл сюда. Радуюсь и восторгаюсь духом тем паче, когда ведаю, и вы знаете всё, – каким путём и образом является здесь сия обитель. Один из здешних же жителей, удалившись в удел Пречистой Богоматери на святую чудную гору Афонскую, и там воспитавшись в духе подвизающихся преподобных, и возвратившись оттуда вместе с другим единомысленным себе собратом, возымел благую неизменную мысль здесь, в родном своём крае устроить сию новую обитель иноческую на основах строгого общежития, господствующего в св. горе. Здешние жители с полным сочувствием встретили его предприятие, с готовностью пожертвовали часть своего общественного достояния – ту землю, на которой устрояется теперь обитель. И вот ныне, с какою радостью, как светлый какой-либо праздник, вы собрались торжествовать сие знаменательное для вас событие – открытие обители иноческой близь города вашего, – и не только вы, но и жители окрестные, даже из дальних весей, во множестве с таким усердием стеклись сюда разделить ваш праздник, как и общий и для них, так как и они будут обретать здесь спасительный источник веры и благочестия, и назидания, и утешения, и врачевания духовного в той мере, в какой обремененные тяготами жизни мирской суетной, восхотят притекать усердно к сей будущей мирной обители, над которою и да будет выну благословение св. горы Афонской, с которой она сюда пересаждена, как отросток благотный»⁴¹⁰.

Кажется, после внимательного, искреннего прочтения этих одних выдержек из говоренных преосв. Антонием проповедей, едва ли потребно ещё что-либо, чтобы можно было живее, нагляднее и полнее представить и личное состояние говорившего, и все влияние его на слышавших и чтобы, с тем вместе, составить истинное, глубокое понятие о самом значении предмета всех этих проповедей, – т. е. что и в наши, оскудевающие духом подвижничества, времена мирные обители действительно служат в среде русского православного народа живыми источниками для жаждущих спасительной веры и благочестия, лишь бы эти источники, хотя бы по временам, посильно прочищались, так сказать, в своих засоряемых руслах и направлялись в потоке, и освежались, и просветлялись в струях своих силою и дeйcтвиeм тех, в коих, как избранных сосудах, хранится истинный дух святоподвижничества, – дух сугуб по благодати и дару святительства... и немощная врачующая и оскудевающая восполняющий...

С другой стороны, из содержания же этих проповедей преосв. Антония, только и можно понять то, каким иным образом преосв. Антоний мог изображать так верно, хотя, с тем вместе, и резко, обличительно, в своих проповедях состояние, подведомых ему, обителей, если не под условием только личного точного ознакомления с этим состоянием, – притом не в смысле одних официальных сведений, а при живом и прямом сочувствии и возможном влиятельном воздействии, как непосредственном личном, так и путем своих руководственных распоряжений.

В последнем отношении мы разумеем инструкцию, составленную для всех монастырей Смоленской епархии. Эта инструкция не была составлена собственноручно преосв. Антонием, но составитель её – известный старец Архим. Алексий (которому поручено было это дело, как бывшему Благочинному, монастырей), занимался ею, все-таки, под непосредственным указанием преосв. Антония, который сам же окончательно рассмотрел и исправил её и распорядился отпечатать. Инструкция эта замечательна тем, что она приноровлена собственно к состоянию местных монастырей или, сказать точнее, к состоянию большинства наших русских теперешних монастырей, где действительно и по числу братий – немноголюдному, и по прочим условиями монастырской жизни, было бы неумеренною ревностью требовать выполнения всего, что введено и строго соблюдается в обителях представительных по всем частям внешнего и внутреннего благоустройства. С другой же стороны, и в этом виде и содержании указываемой инструкции заключается такая практическая сообразительность и, с тем вместе, внушительность и назидательность, что читающий её по главам и пунктам, определяющим разнообразные обязанности и действия лиц должностных, невольно видит весь образ и характер, и самоё значение жизни монастырской и, наконец, сознаёт своё личное состояние и призвание, в каком бы положении он ни состоял в среде братий, хотя напр. и в поварском, потому что (в гл. V пункт. 6) изложено: «Повар и его приспешники чтобы вели себя богобоязненно, а особенно были благоговейны и отнюдь не сварливы, во время приготовления и раздачи пищи, а совершали бы всё это со страхом Божиим, с молитвою и с полным усердием к обительскому братству»...

Положения и правила в этой инструкции во многом заимствованы из уставов Коневской и Юрьевской обителей и др., но в самой рассудительной применительности, так что многое, заимствованное по местам целиком, помещено в виде только руководственных примечаний и разъяснений для уразумения внутреннего смысла и значения того, что подлежит по инструкции исполнению, как бы только, внешнего порядка. В этих примечаниях по многим местам даже прямо указано, что именно особенно должно брать в руководство и общее назидание из разных уставов, и это прочитывать во услышание всех братий почасту в трапезе, взамен положенного чтения, – дабы все одинаково ведали и тщились ходить кийждо достойно своего звания и положения в общем братстве. Вообще же эта инструкция имеет уже одно то неоспоримое достоинство, что через неё вводился однообразный строй и порядок и отражался общий характер во всех местных монастырях. В противном случае не безызвестно, что и в среде братии, особенно со стороны новопоступающих или переходящих из одного монастыря в другой, при виде разностей бывают недовольства, и со стороны посещающих богомольцев, видимые ими в монастырях, – те или иные – разности, не всегда верно понимаются и обсуждаются, – а отсюда естественный ущерб для благосостояния обителей.

Потому-то, несмотря на разность положений монастырей в Смоленской епархии, иных общежительных и других штатных, в рассматриваемой инструкции применены правила и порядки к тем и другим совершенно почти одни и те же, – и преимущественно общежительные. Так же точно сам преосв. Антоний лично относился ко всем обителям и монашествующим безразлично, подавая пример, по преимуществу, купножития и братственного равенства в духе любви и служения друг другу – свято-евангельском. Посещая напр., как уже сказано, все жилища монастырские, он делал это не иначе, как сообща в сопутствовании не Настоятеля только и других должностных лиц, а всех, кто только мог и был свободен, иногда даже в сопровождении и мирских желающих. И здесь-то была как бы репетиция инструкции, – в смысле живого непосредственного преподавания правил и уроков по отношению и к действиям, и к самым лицам, начиная от старших лиц до трапезника, звонаря и привратника, – потому что преосв. Антоний, преподавая благословение тому или иному, непременно высказывал что-нибудь в назидание и утешение особенно сим малым в братии... При этом нельзя не заметить, что при подобных посещениях преосв. Антоний никогда не являлся в среде братии в одеянии архиерейском, а в простой люстриновой черной ряске и в черной шапочке-скуфейке, а вместо трости имел какой-либо в руках костылёк, иногда забывал, как бы, надевать и панагию... хотя видимо было, что это не без намерения, дабы выдержать всю простоту в обращении с братиями. Подобные посещения не ограничивались только жилищами и стенами монастыря. По преимуществу, – вскоре после литургии и чаю, преосв. Антоний почти всегда отправлялся «в проходку» (его выражение) за ограду монастыря, где есть напр. часовни или колодцы, чествуемые по преданию – или на пасеки и, наконец, просто в лес или в поля, на расстоянии, иногда не близком – версты на две и более. И тут то, бывало, сопутствовали ему группами и вереницами все, кто только мог и хотел, от старца до послушника, и мирские всякого звания, от знатных до простолюдинов, не исключая нищих.

Здесь опять шло тоже продолжение живого преподавания правил и уроков, наставительных для всех монашествующих, а равно назидательных и для всех, слышавших и, даже только, видевших всю обстановку подобных хождений, при частых остановках в общий кружок. Любитель природы, – в истинно эстетическом смысле, с духовным воззрением на явления и красоты её, – преосв. Антоний постоянно обращался или ко всем, или к кому в частности, с самыми простодушными, по видимому, вопросами или изречениями, по преимуществу святоотеческими. Пришедши напр. к колодцу и собственноручно почерпая каким-нибудь деревянным ковшом воду он, обращаясь к кому-либо из монашествующих – приговаривал: «Вот где, честный отче, благовременно воспомянуть слова Псалмоцевца: якоже елень желает на источницы водныя, – сице и душа моя желает к Тебе, Боже...

Находясь на пасеке, обращался или к Настоятелю или к самому пасечнику с вопросом: «много ли ульев и сколько мёду, сколько роев»? И после ответа продолжал: «вот когда бы и в вашей обители в среде братии были, те же своего рода рои... и когда бы (как выражено было выше в одной из его проповедей) обратились жилища обители вашей и, живущие в них, как в некие ульи пчёл, неустанных делателей меда – истинно Богоугодных подвигов и добродетелей и себе в спасение и другим в назидание и на пользу душевную».

Проходя по лесу по тесным и нерасчищенным дорожкам, где приводилось нередко подгибаться и чуть не подползать под нависшие деревья, – переступать через пеньки и валежники так, что неизбежно было спотыкаться, преосв. Антоний, остановившись на несколько минут, говаривал: «не такова ли жизнь наша здешняя, как дебрь... исполненная всяких трудностей и преткновений, – но мы все-таки стремимся к каким-то целям, хотя совершенно пустым, суетным... ах!.. когда бы мы тесными, стропотными и острыми путями спешили на гладкие и правые, где уже благодатию Бoжиeю непреткновенно можно тещи и достигать единого на потребу»… Или ещё, когда приходилось идти полями засеянными, то видя их или плодородными или скудными, преосв. Антоний обращался к окружавшим со словами: «а что, братие, – как здесь уместно воспеть слова антифона – в юг сиющии слезами Божественными, жнут класы радостью присноживотия»... Так точно поднимаясь где-либо на гору (что особенно любил), – он опять воспоминал вслух слова из антифонов: «На гору, душе, воздвигнемся, гряди тамо, отнюдуже помощь идет». Или: «На горы Твоих вознёс еси мя Боже законов, – добродетельми просвети мя, да пою Тя»⁴¹¹.

Подобные проходки, бывало, продолжались никак не менее часа полтора. Затем сопутствовавшие, по возможности, в большинстве из братий и мирских посетителей, особливо отличающихся усердием к обители, входили на общую трапезу, где продолжались подобные же приведённые разговоры, или нераздельно с тем, высказывались преосв. Антонием откровенно чувства и суждения о том, что и какое впечатление в особенности произвело на него во время пребывания в обители. При этом всегда были явственны в нём особенное удовольствие и радость духовная, когда при бытности в обителях в нарочитые празднества, он видел большое стечение народа и искреннее усердие ко всему, что в это время совершалось богослужебное, с явным участием в празднестве как бы общем и собственном для всех приходящих не из ближайших только окрестностей, но и из дальних мест. «Это истинно, – говорил он, – пир веры, торжество благочестия, веселие, оживляющее и укрепляющее самый дух народности, – здесь живой нерушимый союз народа и церкви, несокрушимый оплот внутреннего и внешнего благочестия нашего православного отечества. Недаром обители наши исстари имели и самый вид устройства на подобие военных охранных крепостей и до днесь сохраняют это устройство, как нечто особенно знаменательное в глазах и чувствах русского народа, особливо, когда вокруг самых стен монастырей совершаются крестные ходы в воспоминание каких-либо событий или в честь праздников. И чем древнее учреждение того или другого крестного хода или самое устроение обители, – тем для русского православного народа всё это священнее и нерушимо обязательнее. А наконец, если есть что и новое в этом роде, то оно тем знаменательнее и привлекательнее для его религиозного родного чувства, чем более является в форме и характере древнего же и тем паче привнесённого из древнейших святочествуемых мест святынных из Афона, из Киева и т. п.» Потому-то преосв. Антоний (как мы видели в вышеприведенной выдержке из проповеди при открытии обители, устроявшейся двумя пришельцами из Афона на основах строгого древнего общежития, господствующего на сей св. горе), так открыто свидетельствовал перед местными жителями об их благочестивом сочувствии и содействии к устроению сей обители, и радовался духом, видя тут же столь живое усердное соучастие в этом торжестве открытия со стороны стекшихся во множестве окрестных и дальних жителей.

При подобных случаях преосв. Антоний, имея при себе в запасе и книжки, и иконки, и крестики, раздавал их в большом количестве лицам всякого рода. Самым же монастырям предлагал и требовал, чтобы в них, – в церквах или особенных часовнях, были в возможно большем количестве и книжки и иконки и пр. для продажи посетителям. Одно уже то, – говорил он, – что иконы или книжки куплены в священном месте, для народа весьма много значит, для их чувства веры и для назидания. Для самих же монашествующих, он большею частью всё, что выходило в печати по части духовно-назидательных сочинений, переведённых ли святоотеческих или современных в виде жизнеописаний, писем и т. п., выписывал прямо от издателей и рассылал по известному числу экз. во все монастыри, требуя высылки денег по назначению.

Так, достойно и праведно все обители Смоленской епархии, как выражено в прощальной речи (Прот. П.И. Жданова) должны были почтить и сохранить навсегда имя и память преосв. Антония в благословениях.

Что касается, в отдельности, празднеств с крестными ходами к местам святынь или в воспоминание исторических событий церковных и государственно-народных, то достаточно указать только на те, которые с исстари установлены в самом Смоленске, как центре, и которые преосв. Антоний совершал неопустительно со всею тщательностью и торжественностью. Не говоря об общих, повсюдных крестных ходах – в Преполовение, в первое число Августа и в Крещение, в Смоленске немало совершается особых, местных таких ходов и внутри города и вокруг. Особенно замечательны, по самому значению воспоминаемых при них событий в судьбах Смоленска, два, бывающие каждогодно вокруг стен и башен, израненных, – говоря словами одного писателя, – всякими древними стенобитными орудиями вражьими и пушечными ядрами в позднейшее время (в 1812 г.). Судя по местности, окаймлённой стенами и башнями, и в добрую погоду с трудом можно пробираться по высоким крутизнам с обрывами и расселинами и инде по самым узким проходам; но преосв. Антония нельзя было отклонить от участия в совершении этих ходов даже и в ненастную пору. И этот пример его усердия действительно заставлял и прочих забывать все трудности на всем пространстве шествия. При этих трудностях, – как свидетельствовали некоторые, – действительно, ещё живее, глубже и горячее чувствовалось значение воспоминаемых событий, как тяжких и страшных годин скорбей и бедствий, происходивших в судьбах Смоленска, этого, как бы олицетворённого ветерана-героя и страдальца за Веру и Отчизну. Тут-то самые башни и стены своею какою-то угрюмостью и величественностью как бы высказывали сами, что выдержали они и что заслужили для потомства, а равно и все крутизны с обвалами и расселинами как бы воскрешали то, – сколько положено здесь жизней, сколько лилось по ним ручьев крови верных сынов Церкви и Отечества, – и что эти крестные шествия есть, действительно, священно-народная торжественная панихида... Сам преосв. Антоний говорил о себе тоже, когда совершал эти крестные ходы в первый год... Потому-то и всегда впоследствии он тем более не опускал совершения этих ходов, что видели в народе живое отражение этих чувствований, так как и в самую ненастную погоду стечение народа было всегда огромное.

В этом именно значении и в силе самых этих христианско-народных чувствований всего глубже и нагляднее можно было увериться и всякому до умиления, когда один из крестных ходов, кроме воспоминательного исторического значения, совпал с другим событием, поразившим тогда сердца всех сынов отечества, – первым покушением на жизнь Государя Императора (4 Апреля 1866 г.). Здесь понял и почувствовал всякий, что значат подобные крестные ходы в страшных испытаниях, посылаемых Господом. В этот раз, по мысли и желанию преосв. Антония, сделано было так, – что образовались одновременно два крестные хода – один, как древле-установленный, а другой, собственно по поводу тогдашнего события. Тут же была ещё та особенность, что – как читаем в описании этого торжества⁴¹², – «при совершении этого хода была носима и чудотворная Икона Божией Матери, находящейся в так называемой надворотной (устроенной над стеною) церкви, которая весьма-весьма редко, и только в особенно важных, – можно сказать исторических – случаях, была выносима из церкви. Потому одно появление этой Иконы в крестном ходу произвело на всех поражающее умилительное действие. Икона эта имеет в длину 2 1/2 арш. и 1 1/2 в ширину, и вся в цельной массивной серебряной вызолоченой ризе, украшенной многими, в том числе драгоценными, камнями и весит более трёх пудов. Несённая на этот раз на носилках, она высилась над головами всего громаднейшего стечения народа; а так как ни носилок, ни несущих не было видно, то она представлялась всем как бы шествующею по воздуху... Это производило новое невыразимое впечатление на взоры и сердца всех, преклоняя долу всякого в пламенно-усерднейшем излиянии молитвенных чувствований как бы перед лицом Богоматери, чудесно явившейся среди православных жителей хранимого ею града и шествующей вместе со всеми молиться Сыну своему и Богу за Царя и Русь православную. Наконец, так как самоё место для соединения обоих крестных ходов и торжественное совершение молебствия избрано было на площади, на которой воздвигнут памятник в ознаменование бывшего в 1812 г. достославного сражения под Смоленском, вокруг которого самая решётка – цепная сделана из неприятельских пушек и сложены несколько пирамид из ядер, собранных после побоища, – то здесь вместе с чувствами веры и моления, как нельзя более, живо воспрянули в сердцах всех и чувства народно-патриотические. При окончании молебствия прочтена была преосв. Антонием с коленнопреклонением молитва, произведшая на слышавших самое живое поразительное действие, как своею неожиданностью и неслыханностью, так и всем содержанием, как нельзя более соответствовавшим обстоятельствам и значению тогдашнего события.

Мы выписываем весь подлинный текст этой, действительно, знаменательной молитвы:

«Всевышний Боже, Премудрый Промыслителю, Хранителю всяческих. Тебе поём, Тебе благословим, Тебе благодарим, яко спасл еси верного раба Твоего Благочестивейшего Государя Императора нашего АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА от нечистивыя руки сына беззакония. Славим Тя многомилостивый Владыко, яко избавил еси благословенную и возлюбленную державу Русскую от угрожавшей ей напасти. Ты еси Бог един, творяй чудеса: буди благословенно имя славы Твоея во век и во век века. Благодарим Тя, Господи, за дивный и всеблагий промысл Твой о избранном Тобою царствовати над нами Помазаннике Твоём и молим Тя присно хранити его под кровом крыл Твоих на многия лета, ко благу людей Твоих и Церкви Твоея святыя и во славу всесвятого имене Твоего. Сподоби его узрети совершившимися вся благие начинания его ко благу вручённого ему Тобою народа, к преуспеянию в нём истинной веры и благочестия, ко ограждению и умножение мира и довольства, ко утверждению благоденствия. О Всевышний Боже! вознеси рог Христа Твоего, даждь ему благословение во век века, возвесели его радостию перед лицем Твоим. Покори под нозе его вся враги его и десница Твоя да обрящет вся ненавидящая его. Всеблагий Господи! Спаси и Супругу его Благочестивейшую Государыню Императрицу МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНУ и Наследника его Благоверного Государя, Цесаревича и Великого Князя АЛЕКСАНДРА АЛЕКСАНДРОВИЧА и весь Царствующий Дом. Царство же Русское, яко достояние Твое и виноград, десницею Твоею насажденный, благослови, плодоносен сотвори и утверди во век века, да выну благодарным сердцем и усты хвалим и воспеваем Ти: Слава Тебе Богу, Благодателю нашему во веки веков».

Относительно этой молитвы некоторые тогда думали, что она составлена собственно самим преосв. Антонием. Но нет. Оригинал её принадлежал находившемуся тогда в Петербурге, одному Греческому архимандриту, которым и прочитана была она при молебствии, совершённом в Греческой церкви на новогреческом языке; потом переведённая на Русский язык, она была напечатана в каком-то, не помним, периодическом издании. Преосв. Антоний тогда же сам рассказывал об этом так: по случаю этого крестного хода, я хотел было непременно или сказать проповедь в церкви или речь на самом месте молебствия; – но вдруг встретил напечатанную эту молитву, и она так глубоко проникла в мою душу, что я вознамерился, вместо проповеди и речи, лучше прочитать эту молитву. И теперь сознаю, что действительно, эта молитва живее и сильнее всякого слова воздействовала на сердца слышавших; равно как и всё, что только совершено нами под свышним осенением Самой Царицы Небесной в её св. чудотворных Иконах, имело для всех и на всех такое благодатно-животворное действие, перед которым устное проповедание было бы почти немотствовательным. Честь и хвала, – прибавил он, – Греческому религиозно-церковному чувству и вкусу, которыми во все времена отличались священнослужители Церкви как ὑμνογραφοι и εὐλογι…, священными вдохновенными творениями, коими так изобилует и красуется всё наше Богослужение. Молитву эту преосв. Антоний тогда же распорядился напечатать в епархиальных Ведомостях, и хотя не сделал предложения другим употреблять её при совершении установленного как известно, на последующая времена ежегодного молебствия (4 Апреля), зато сам читал её при этом молебствии всегда, и в бытность свою в Казани, где чтение это имело то же действие, – о чём ему свидетельствовали все с полною искренностью. Правда, преосв. Антоний иногда подумывал и высказывался, что как бы ему не поставлено было это на вид, как своего рода произвол; но он оправдывал своё действие так: «Что же? до победы над Галлами и двадесятьми языков ведь не было же у нас молитвы, но в свою пору она явилась, как нарочитая, вполне применительная к совершившемуся событию, и вошла во всегдашнее употребление. Вот наоборот, по-моему, прямой произвол, когда недавно последовало распоряжение, чтобы эту молитву изъять из употребления, с отобранием даже самых книжек прежнего издания, и заменить её какою-то видоизменённою с сокращением и выпусками самых характеристичных свойств и черт ратовавших «хотевших сокрушить Россию врагов». И почему всё это? – потому, будто бы, что многие слова и изречения в прежней молитве слишком резки, негуманны, обидны для образованных представительных наций... Уж если так рассуждать, – то нужно исключить и чтение паремий из Пророка Исаии, где гордость и славолюбие тогдашнего ненасытного завоевателя вceмирного приуравнены к тому, кто рек: на небо взыду, выше звёзд поставлю престол мой, буду подобен вышнему, – т. е. к самому сатане... Однако эта паремия читается и теперь. Мне кажется, что поступать так, значило бы нарушить смысл фактов исторических и насиловать самоё чувство народно-историческое, особливо в лице тех, кто были современниками и переживали сами ту страшную годину и, быть может, встречали лицом к лицу в побоищах оных зверообразных (как выражено в молитве) врагов нашего отечества, а паче всего Веры и Церкви, и потому буквально зверски старавшихся осквернять храмы и все святыни и всё, что драгоценно более самой жизни для всякого истинно православного, для его верующего сердца и народного духа. В Казани, как известно всем, преосв. Антоний действительно всегда читал на молебствии в день P.X. молитву прежнего составления; он не сделал (кажется) и настоятельного распоряжения об отобрании книжек прежнего издания. Он почему то был уверен (и высказывался), что последовавшее по этому предмету распоряжение обязано своим происхождением не самому св. Синоду, да и сообщено оно было не в форме указа св. Синода, а только отношения за подписом Обер-Секретаря.

Действуя так в духе Архипастырской ревности о неизменном выполнении с подобающим чествованием всех древних церковно и народно-исторических учреждений и самых предметов святынь, преосв. Антоний, справедливо сказать, не оставил без внимания ни одного случая и ни одного пункта в той или иной местности, где предметы или события сохранились сколько-нибудь в предании и сами о себе свидетельствовали хотя бы только развалинами или воссозданными на месте их храмами или часовнями. Местность же одного Смоленска с ближайшими окрестностями представляет в этом роде весьма много данных. Во всех напр. церквах, построенных в предместьях города на известных каким-либо историческим значением местах, он не оставил ни одного удобного случая для священнослужения, и тут же личным своим посещением развалин, даже едва сохранившихся под толстыми насыпями признаков чего-либо священно-древнего, привлекал внимание жителей, воскрешая и внедряя в них, соответствующий предмету чувствования, – не в роде археологических, только удовлетворяющих любопытству или хотя бы научности исследований, а ради благочестиво назидательного воспоминания и подобающего чествования этих мест или следов на них священной древности.

При поездках по обозрению епархии преосв. Антоний обращал всюду такое же благочестивое внимание на все подобные предметы. Потому когда, как известно, состоялось синодальное распоряжение о составлении историко-статистических описаний епархии, преосв. Антоний со всею ревностною готовностью приступил к исполнению этого дела. Он нашёл для этого дела самого сочувственного и компетентного деятеля в лице бывшего тогда Профессора Смоленской Семинарии магистра Н. Трофимовского, с которым преосв. Антоний тем более мог входить в ближайшее соучастие в его труде, что они были оба товарищи однокурсники по Киевской Академии. Труд этот был выполнен в числе самых первых по времени, равно как и по достоинству был одним из самых лучших. В издании этого описания преосв. Антоний принимал самое живое участие, даже отчасти собственными денежными средствами. Труд этот весьма объёмистый (881 стр.); издание его было сделано в Петербурге (в 1864 г.) весьма хорошо и отчетливо.

Вслед за изданием этого исторически-статистического описания Смоленской епархии, преосв. Антоний по собственной мысли в видах дальнейшего постепенного продолжения сказанного описания, а с тем вместе, в видах прямого нaзидaния современников, сделал распоряжение, чтобы при каждой церкви, без исключения, была ведена местная церковная летопись, куда бы священно-церковнослужителями и другими, достойными вероятия, лицами были вносимы все происшествия, представляющие особенную важность и заслуживающие внимания, как напр. чудесные исцеления от св. Икон, особенные подвиги христиан в вере и благочестии, и разные знаменательные события и явления, имеющие особенное влияние на местных жителей и самую природу. Эта летопись, – сказано далее, – должна сохраниться как неотъемлемая принадлежность местной церкви и служить свидетельством будущим поколениям о благодатно-спасительных действиях, о торжестве православной церкви, о силе веры и благочестия христианского и разнообразных явлениях в жизни общественной, так как иначе, иногда только по каким-либо не всегда точным сказаниям сохраняется и передаётся многое, необходимое и полезное для истории церковной и гражданской. Это распоряжение тогда же (в Июне 1865 г.), было проведено через консисторию, которая постановила и предписала, с утверждения преосв. Антония⁴¹³, завести при всех церквах церковные летописи, заготовив для сего особые беловые в лист книги и представив их благочинным для надлежащей скрепы и приложения печати; хранить эти книги в церкви, и когда встретится какое-либо из поименованных событии, безотлагательно вносить сии события в книги и скреплять запись подписом как всего причта, так и почетных лиц из прихожан и лиц, до коих самоё событие будет касаться. Местным же благочинным вменить в обязанность при годичном обзоре церквей, делать из всех означенных книг извлечение о всех случившихся событиях и непосредственно доносить о них до сведения его Преосвященства для внесения в годовой епархиальный отчет.

Об этом своём распоряжении преосв. Антоний уже впоследствии в Казани вспоминал по тому поводу, что в начале семидесятых годов было напечатано в Церковном Вестнике известие о подобном же распоряжении бывшего тогда Оренбургского преосв. Митрофана (нынешнего архиепископа Донского). «Ну вот, – были его слова, – извещают будто о небывальщине какой... Между тем в Смоленской епархии заведено было это, действительно прекрасное и истинно полезное дело, ещё при мне в 1865 году. И я беспристрастно должен сказать, что там, в ведении церковных летописей имело больший и особенный смысл потому уже самому, что всё, прежде бывшее древне-историческое, было уже приведено в известность в изданном и разосланном по всем церквам исторически-статистическом описании всей епархии, так что это последнее своими древними церковно-народными данными и самым характером и значением их вызывало особенное чувство и воззрение на всё и современное текущее, как бы на непрерывный процесс жизненный и развитие тех же древне-исторических данных. Впрочем, как я слышу отчасти из Смоленска, что и там это дело уже позапущено; вот в этом-то и горе и беда наши, что в чём один потрудится, другой преемствующий не хочет, по изречению свято-евангельскому, даже в чужой труд внити... Потому-то нельзя утешаться и за опубликованное начинание преосв. Митрофана, чтобы оно привилось и развилось, и особенно потому, что самоё состояние Оренбургской епархии не имеет вовсе под собою древне-исторической церковной и даже местно-народной, русско-православной почвы, так как самая епархии эта может быть именуема пока «башкирско-киргизскою».

Неизменно верный такому принципу и чувству личному по отношению ко всему древне-историческому, но преимущественно же к тому, что возгревает дух и чувство религиозно-церковное, преосв. Антоний возжелал и осуществил самым делом это желание, состоявшее в том, чтобы паства Смоленская, как одна из древнейших, воскресила в своей молитвенной памяти всех бывших её архипастырей, начиная от самого первого епископа Игнатия (1133) и оканчивая архиепископом Тимофеем (1862 г.).

Самого распоряжения по этому предмету мы не имеем в подлиннике; но в епарх. Ведомостях – под рубрикой «епархиальная хроника, – в 1865 году значится так: «В субботу 14 Августа его Преосвященство совершил литургию в кафедральном Успенском собора и затем, вместе с соборным духовенством служил панихиду об упокоении всех преставившихся, бывших Смоленских святителей-митрополитов, архиепископов и епископов. Об этом же установлении преосв. Антония выражено в прощальной речи, говоренной ему кафедр. прот. Ждановым, так: «Благословят тебя все, бывшие до тебя здесь и послужившие пастве сей, святители, коих ты явил себя достойным преемником и в лице твоём и служении возвеличил священный лик своих предместников. Все они возблагодарят тебя и за то молитвенное о них поминовение, которое ты не только сам совершал о упокоении душ их, но ещё установил и заповедал совершать оное ежегодно во всех церквах Смоленской паствы в последнюю перед праздником Успения Субботу».

Желание установить такое поминовение возникло в душе преосв. Антония, как он сам свидетельствовал, по примеру Киева, – где и в Лавре и Софийском соборе и братском Академическим монастырь с исстари времен установлены такие ежегодные поминовения, хотя и не везде в одно время. Под влиянием этого примера, в частности взятого с Киевского братско-академического поминовения, совершающегося там всегда в последний день года – 31 Декабря – преосв. Антоний установил такое же поминовение и в Смоленской Семинарии, находящейся тоже при монастыре (Спасо-Аврамиевском). Во исполнение его предложения⁴¹⁴, Правление Семинарии тогда же постановило: «Поручить составление списка Смоленских Архипастырей и Ректоров Смоленской духовной Семинарии Николаю Трофимовскому, как занимавшемуся статистическими исследованиями по Смоленской епархии и потому удобнее других могущему составить сей список».

По составлению самого списка, Правлением было постановлено и преосв. Антонием утверждено (31 Декабря 1864 г.): «Поминовение усопших лиц, особенно послуживших на пользу Смоленской Семинарии, совершать ежегодно в субботу перед неделею мясопустною (перед масленицею)».

По отношению к той же Семинарии мы не можем умолчать ещё о следующем учреждении, заведённом тоже по личному желанию преосв. Антония. Это – «пассии», начавшиеся совершаться в Спасо-Аврамиевском монастыре. Мы не излагаем здесь описания этих пассий; скажем только, что они совершаются в Киеве, в Киево-братском академическом монастыре, по примеру которого преосв. Антоний, как истинный почитатель всего Киевского, и возжелал сего учреждения при сказанном учебно-воспитательном монастыре. К чести тогдашнего о. Настоятеля Аврамиевского монастыря и Ректора Семинарии относится то, что он сам лично и исключительно говорил на этих пассиях все церковные проповеди. Проповеди эти и были главным предметом и целью указываемых пассий. Преосв. Антоний впоследствии в Казани говаривал об этом: вот здесь и Академия... но нет того, что желалось бы... и понятно, насколько потребно и как важно было бы установить подобное же учреждение, разумея пассии Киево-Академические.

Последние сведения о времени всего служения преосв. Антония в Смоленской епархии, мы изложим в настоящем месте следующие.

Прежде было уже указано, что в 1866 г. состоялось с Высочайшего разрешения постановление св. Синода, по которому было дозволено eпapxиaльным Apxиeреям делать отлучки за пределы своей епархии сроком на восемь дней. Чем тогда обусловливалось это распоряжение, неизвестно. Преосв. Антоний, однако, много рассуждал об этом предмете... Он приводил в доказательство своих суждений, между прочим, речь высокопр. Московск. митроп. Филарета, сказанную им при хиротонии преосв. Порфирия, епископа Дмитровского – Викария Московского. Это было ещё в 1858 г., – говорил преосв. Антоний, – но уже и тогда, значит, начинала проводиться мысль о возможном общении между епископами. Преосв. Антоний, имея эту речь под руками, прочитал из неё несколько выражений⁴¹⁵ и сказал: «да, давно бы пора; – иначе на кого мы походили?? правду сказать, не обидеть, – походили на медведей, из коих каждый в своей берлоге... а кто же засадил нас в эти-то берлоги. Вот вопрос?! на который если бы отвечать всё и как должно, то и пожалуй бы, вышло по пословице: «не слушай матушки, хоромина». Потому-то, когда преосв. Антоний прежде всех воспользовался дарованным правом, чтобы посетить высокопр. Филарета, митр. Московского и когда, помним мы, светские газеты первые отнеслись к этому случаю с каким-то особенным сочувствием, ставя поездку преосв. Антония чуть не в пример образцовый, – тогда преосв. Антоний проговорил: «вот тебе и на! что же тут такое особенное, о чем нужно так толковать... Не скорее ли нужно было бы на то обратить внимание, – отчего же не было этого прежде, да и могло ли быть? ...» При этом преосв. Антоний рассказал: «ты помнишь статейку о посещении в 1842 г. Владыкой нашим (разум. Филарет митр. Киевский) св. Троицкой Сергиевой Лавры и г. Ростова... Сам Владыка мне рассказывал тогда, – чего это ему стоило... Цель и побуждения у него были самые простые, проистекавшие единственно из его чувств благочестия; между тем, тут старались выводить что-то такое, чего он сам с трудом решился тогда коснуться в своём рассказе... Впрочем, довольно уже было знать при этом, что когда одного приезжавшего гостем в Москву и Лавру отпустили, в это же время другого – самого-то хозяина, под благовидностью какою-то, задержали там в Петербурге... Но пусть будет это, как и прочее подобное, преданием как бы старины глубокой. Дай-ко Бог, чтобы мы то только вполне уразумели, что значит возможно близкое взаимное общение между нами, архипастырями, у коих всех едино стадо единого Пастыря, – а не епархиальные только дела консисторские и проч. ...»

Обращаемся к начатой речи. В епарх. Ведомостях (1866 года) читаем: «его Преосвященство – 19 Мая в четверг, помолившись в Кафедр. соборе и надворотней церкви... выехал для обозрения церквей таких-то и таких уездов... 10 Июня в пятницу преосв. Антоний совершил литургии в Колочском монастыре, говорил проповедь, служил молебен и потом выехал в Бородинский монастырь и оттуда в Москву и Троице-Сергиеву Лавру». «Быть в Москве и в свято-троицкой Лавре мне давно хотелось, говорил преосв. Антоний. К тому же было много на душе дум и вопросов, о которых хотелось лично объясниться с высокопр. Митрополитом. Потому-то я так и поспешил воспользоваться новодарованным правом; к этому же времени я и без того рассчитывал быть в Колочском уезде, смежном с Московскою губерниею».

О пребывании в Москве у Митрополита был уже изложен отчасти рассказ самого преосв. Антония. В Троицко-Сергиевской же Лавре нам пришлось быть вскоре – через два месяца – и услышать здесь довольно рассказов, касавшихся преосв. Антония, от о. Наместника Лавры Архим. Антония, о. Ректора Академии А.В. Горского и других... Между прочим, остался нам памятен рассказ одного монаха, как видно простеца, по имени Поликарпа, который служил келейным в тех комнатах, в коих обыкновенно помещались приезжавшие архиереи и архимандриты. Прежде всего, он удивился, что я, – иеромонах, попал в его комнаты, а ещё более, что о. Наместник весьма часто приглашал меня к себе обедать попросту. Узнавши, между прочим, что я из Смоленска, монах келейный заговорил: «Ну так и есть... да ты, батюшка, и прислан то сюда зачем-нибудь не от Смоленского ли архиерея, который недавно здесь был». А что же? Спросил я его. «Да вот что я тебе доложу. Наш-то ведь (здесь разумелся сам о. Наместник) не больно охоч принимать гостей приезжих, хотя и архиереев; когда же приехал ваш-то Смоленский архиерей, тогда диво – как будто и наш-то ожил... Что уж это значило, я не знаю... Видно, разве, что они оба Антонии». Слова рассказчика вполне подтвердились словами самого преосв. Антония, когда был разговор с ним об этом. Заметно было, что преосв. Антоний весьма интересовался отзывами о нём академических лиц и самого о. Наместника, – в чём и был тогда же удовлетворён мною, – хотя распространяться было и не к чему и некогда… По возвращении моём из поездки в Москву, а отсюда в Петербург (в конце Сентября), я уже привёз с собою для преосв. Антония очень основательные сведения о предназначении его к перемещению из Смоленска в Казань.

Назначение преосв. Антония на Казанскую кафедру было неожиданное как для него, так и для других. Сам он высказал это, между прочим, на прощальном обеде, данном ему от усердия всех представительных лиц г. Смоленска, и тут же присовокупил: «да, легко и счастливо жилось мне в Смоленске... но тяжелые утомительные «труды ждут меня в Казани»⁴¹⁶... Эти слова были, в своём роде, как пророчественными. В порядке же прощальных речей, сказанные преосв. Антонием слова были ответными на слова тогдашнего Ректора Семинарии Архим. Павла, которые приведём здесь, хотя в краткой выдержке. «Ты, незабвенный Архипастырь наш, много видел в последнее время свидетельств и скорби о тебе... Много искренних слёз пролито уже при одном представлении о нежданном и скором расставанье с тобою... Но мы не перестанем до конца... повторять тебе: с глубокою скорбью расстаёмся мы с тобой... и вот наше постоянное задушевное желание: да сопутствует тебе Господь во всех путях твоих и да соделает благоплодным служение твоё и там – на новом месте твоего пастырства. И мы уверены, что всё, что есть честного, доброго, истинно христианского с любовью и доверием примкнёт к тебе, зная тебя по славе твоей и ещё узнавши, что ты сродник по плоти и по духу доблестнейшего из бывших иерархов Казанских Филарета приснопамятного. Да, мы уверены, что и твоё служение там будет так же славно и благоплодно, как и служение славного сродника твоего»⁴¹⁷.

Напоминание о сроднике – высокопр. Филарете, пришлось преосв. Антонию особенно по душе; он сам видел в этом особенную знаменательность; вспоминали о том, как высокопр. Филарет во время его обучения в Семинарии, хотел было переместить его к себе в Казань... В день памяти его – 1 Декабря – он и предназначил было свой выезд из Смоленска, хотя должен был переменить по тому обстоятельству, что в это число назначено было открытие собрания земства и потому многие, желавшие проводить его, лишились бы сего утешения. Думал было он отложить выезд до 4 Декабря, – день для него тоже знаменательный, так как в это число совершается память св. великомученицы Варвары, св. мощи которой почивают в Киевском Михайловском монастыре, в котором он состоял Викарием Киевской митрополии. Но ускорить время выезда заставило его то, что ему хотелось прибыть в Калугу пораньше, чтобы побольше погостить там, как на месте своей родины, а затем побыть в Москве и, во всяком случае, поспеть в Казань к празднику Рождества Христова. Выехав из Смоленска 30 Ноября, после полудня, преосв. Антоний остановился на ночлеге в находившемся на дороге селе (за 40 верст от Смоленска) собственно для того, чтобы тут выслушать утреню, раннюю обедню и панихиду за упокой дяди своего высокопр. Филарета.

В виде posts-criptuma, считаем уместным сообщить следующие сведения о самых сборах преосв. Антония к отъезду из Смоленска. Когда был получен преосв. Антонием указ св. Синода, о назначении его в Казань и в нём оказалось, что на так называемый подъём, назначено было к отпуску из казначейства только 500 рублей, преосв. Антоний сильно обеспокоился... При сборах своих, в которых мне привелось иметь участие, он не раз говорил: «смотри, пожалуйста, разбирая бумаги и книги и раскрывая ящики, не найдёшь ли где-нибудь денег. Сам-то я уже искал, но что-то ничего не оказывается... хотя и знаю, что я, бывало, засовывал деньги в разные места, – но того-то не знаю, когда и сколько оттуда же и вытаскивал...» По тщательном разборе и осмотре оказалось, наконец, сто двадцать пять руб. «Ну, – проговорил он, – верно у меня плохо же разводились эти черви»... Чтобы ты знал, однако, что значит это моё выражение, я тебе кстати скажу. Это выражение Владыки (Митр. Киевского Филарета); да, погоди... я могу тебе сейчас же дать экз. его записки...⁴¹⁸ На-ка прочитай и возьми себе, кстати, как документ для материалов по его биографии. Записка эта литографированная была, от слова до слова, такого содержания: «В сей шкатулке хранится сокровище царских к моему недостоинству милостей. А денег нет ни копейки. Ибо сих червей я не сохранял у себя. Филарет М. Киевский». Эта записка, – говорил преосв. Антоний, – верно оставлена нам – монахам, как особый завет. Замечательно, однако, продолжал он, что ведь мне при настоящих обстоятельствах приводится как раз испытывать тоже, что было и с Владыкою, когда он должен был отправиться из Московской Академии на епископство в Калугу. Сейчас указываемый факт, рассказанный преосв. Антонием, значится, действительно, и в заметках его о жизни высокопр. Филарета⁴¹⁹ в следующих словах: «отпущенных из казны на проезд в Калугу денег не доставало на все издержки; своих запасных денег не было у Филарета и даже у Назария (келейного). Выручил его из нужды на сей раз только уже студент – родственник его – по Уфе Несмелов своими деньгами (200 руб. ассигн.), которыми снабдил его отец при отправлении из Уфы в Московскую Академию и которых он не успел ещё тогда истратить. Эти деньги и были позаимствованы у него Филаретом и возвращены уже со временем из Калуги».

При всех этих, назидательно успокоительных, рассуждениях, очевидная нужда в деньгах требовала все-таки неотложного удовлетворения... Благо, что особенно почитавший преосв. Антония весьма состоятельный господин – Н-л Ст-ч Юр-ч выручил его из этого стеснительного положения... Но этого мало; оказалось, что и в экономии архиерейского дома был тоже дефицит. Как член консистории – известный старец архим. Алексий, узнавши об этом, говорил: «Ну что?! не сбылось ли моё дурацкое слово? Нет, что ни говори, а пословица верна: «скупость не глупость». Последний дефицит в экономической сумме состоял собственно в неуплате торговцам денег за разные предметы по содержанию архиерейского дома, и всё это само собою происходило от бывших экономов и других приставников. Преосв. Антоний уверился в этом уже поздно. Он назначал даже особую ревизию по экономической части, да вышло, что один сваливал на другого и только... Мне он говорил: «ну посмотри, пожалуйста: с чем это сообразно, – что в один день, – в праздник Благовещения, употреблено восемь фунтов икры»... и т. п. А так как в числе лиц, поверявших экономию, находился тот же старец архим. Алексий, – то он сказал мне: «То-то и есть... вот что значит жить по митрополичьему... хотя Владыка тут и не виноват... Дело не в икре, а в том, что при нём были люди то больно икрянистые... разумея здесь его распорядителей келейных... Дай Бог, чтобы ему вперёд избавиться от подобных... Доброта-то и благость влад. Антония кому не известны: да опять-таки есть пословица: «хорош царь, да не хорош псарь». Как святитель, он, и говорить нечего, истинно Божий; память о нём и в моих грешных молитвах пребудет незабвенна; я не мог даже удержаться от слез при прощании с ним: он и сам, спасибо ему, никогда не чурался меня, шелудивого... Пошли ему Господи всякого успеха во всем будущем его архипастырствовании, – дай Бог быть ему подобно дядюшке и Митрополитом... В Смоленске же имя его и память пребудут незабвенны наравне с Парфением»⁴²⁰.

Дополним всё доселе изложенное об отбытии преосв. Антония из Смоленска в Казань сведениями о самом его путешествии.

В прежде приведенной прощальной речи о. Ректора Смоленской Семинарии имели, как уже замечено, особенное глубокое значение для преосв. Антония те, между прочим, слова, – где говоривший речь коснулся имени Филарета. Сам преосв. Антоний рассказывал даже сон, относившийся к этому событию; он видел что-то знаменательное, – чего тогда объяснить не мог, хотя и много толковал об этом. В заключение же сказал: «ну, значит, я все-таки теперь возвращаюсь туда, где меня породил и возрастил Господь: во первых, буду в Калуге, а затем чуть не в Уфимской губернии, по крайней мере – на границе с нею... и – главное – буду продолжать своё служение там, где был и Владыка, который уготовлял, было себе и место для покоя, в случае выхода в отставку, в пустыни Раифской и, сколько мне известно, живя в Казани, приготовил себе даже и погребальное облачение, сделанное собственными руками г-жи Мусиной-Пушкиной, бывшей глубокой его почитательницы. Оттуда-то я тебе сообщу новые сведения о жизни Владыки для его биографии, которую ты, пока здесь, продолжай, а затем я напишу, когда тебе отправиться в Киев для собирания там биографических материалов. Впрочем, желаю, чтобы ты расставался со мною до скорого свидания... Тогда дело пойдёт при моём участии успешнее... А так как я, вот скоро, буду в Калуге и там довольно таки погощу, то постараюсь собрать и тут биографические сведения о Владыке».

О времени пребывания преосв. Антония в Калуге были уже изложены сведения, сообщённые в письме его родственника прот. А.И. Ростиславова. Сам же преосв. Антоний, написавши известные слова, – что хотя сказано: нет чести пророку в отечестве своём, но со мною случилось иное; с особенным чувством утешения и благодарности, выражался об отношениях к нему Калужского преосв. Григория, который много сообщил ему и о Казани, где он сам находился дважды на службе⁴²¹. Сообщил преосв. Антоний, между прочим, и следующий факт:

«Преосв. Григорий, накануне 6-го Декабря, неожиданно заболел; просил меня служить в Соборе, вместо его. Я был готов... Перед самым же чтением часов преосв. Григорий незаметно для меня явился в алтарь и там облачился. По окончании часов, вдруг вышел он и встал на амвоне по левую сторону около меня. Это меня крайне смутило... но он после объяснил и успокоил меня»... Весьма утешило меня и посещение преосв. Никандра (Тульского), который прибыл в Калугу нарочно для свидания со мной, как товарищем по Академии. Таким образом, из нас троих составился, как бы собор своего рода... Что было говорено тогда между тремя святителями, преосв. Антоний говорил подробно; но с присовокуплением: «это между нами». Теперь, однако, мы можем сказать, что главнейшим предметом было дело о происходивших тогда преобразованиях в семинариях и, в скором времени, в академиях... Без похвальбы себе преосв. Антоний говорил, что проект его по Смоленской Семинарии был вполне одобряем, особенно преосв. Григорием. Что же касалось до вопроса об академиях, то дело это вращалось у нас, само собою, в одних взаимных совопрошениях, так как положительных сведении об этом ещё не имелось. Известно было только, что в состав Комитета предъизбирались люди сведущие и с громкими известностями по своей специальности; на что тогда же метко сделал указание преосв. Григорий, сказавши, что как бы де не сбылась пословица: «громки бубны за горами». Вообще же наше свидание было для нас самое приятно-полезное». «Когда я, – продолжал преосв. Антоний, – был по пути в Москве у высокопр. Филарета и сообщил ему о нашем свидании (трех епископов), – он был истинно утешен этим сведением. «Сего желал я всегда», – говорил он. Когда была речь о новом уставе семинарском и училищном, то высокопр. Филарет сказал в конце концов: «Не вижу я в этом деле ожидаемой пользы... и всего более от того, что к участию в делах учебно-воспитательных призывается слишком много рассуждающих и действующих. Толков будет много, а толку мало... Добрые и разумные, в пору и в меру, скорее всего, промолчат и уклонятся, а мало понимающие станут говорить и кричать и только на вред делу. Мне, кажется, этот порядок и самими установителями его и выполнителями скоро-скоро признается бесполезным...» Митрополит почему-то на этот раз высказывался во многом не в пользу действий высшего начальства и, в частности, г. Обер-Прокурора св. Синода⁴²², хотя я тогда и не во всём с ним соглашался, думая, что старец-Первосвятитель чересчур оказывается ревнителем старины. Тут же была речь о начинавшемся проекте преобразования духовных Академий. Но об этом речь будет, по частям, именно там, где и когда сам преосв. Антоний высказывал свои воспоминания о суждениях высокопр. Филарета, соответственно самым предметам.

Весь путь свой от Смоленска преосв. Антоний признавал самым благоприятным, исключая того, что карета, взятая им ещё из Киева, много причиняла ему хлопот по своей громоздкости, – о чем он писал мне и в письме: «в последние дни пути от Нижнего Новгорода я насквозь промерзал от непрестанного морозного ветра, дувшего мне в окна кареты и, с тем вместе, от качанья по ухабам открылось у меня сильное течение крови и из носа, и частью из горла, – что крайне напугало тогда меня. Между тем, мне нужно было всемерно поспешить ездою, чтобы поспеть в Казань непременно к празднику Рождества Христова».

Конец первого тома.