Филон Александрийский и его миросозерцание

Параграф § I § II § III § IV

Филон был почти современником Господа Иисуса Христа. По происхождению своему он был александрийский иудей, но принадлежал к тому классу иудеев, который известен был под именем эллинистов, называвшихся так в отличие от строгих ревнителей закона Моисеева, не входивших в соприкосновение с племенем эллинским. Как эллинист собственно, Филон не был строгим последователем закона и обряда Моисеева. Его религия была философией религии Моисеевой, и, рассматриваемая в связи с историей последней, была даже чем то в роде перехода от него к христианству. Он жил в такое время, когда мыслители и ученые иудейские находились под влиянием греко-римского образования. Философское учение живо поражали тех иудеев, которые переселились в Грецию и Египет. И, так как все греко-римское образование того времени слагалось из самых разнородных элементов, из смеси восточных религиозных ученых и философских идей, то религиозное мировоззрение Филона выражалось в попытках примирить дух времени и образования с общечеловеческими элементами иудейской религии, неизбежным следствием чего было привнесение в иудейство совершенно чуждых ему начал и приемов вероучения. По отношению к Моисеевой религии он быль философом и рационалистом, а по отношению к священным книгам Моисеевым – аллегоризирующим толкователем.

Но, будучи учеником греков, Филон, тем не менее, оставался вполне представителем своего священного племени. Как иудей-эллинист, он считал за честь следовать успехам образования и принадлежать в господствующему философскому учению, именно к учению Платона, обнимавшему по свойству своего универсального значения в области тогдашних идей человеческих, все стремления к примирению разных учений и верований. Но как член народа Божия, считавшего только себя обладателем настоящей истины, Филон в культуре своего племени видел задатки высших начал знания, верований и жизни. Он ставил иудейскую секту ессеев выше самих философов, и в их социально-религиозных идеях видел основание для нового нравственного и умственного направления жизни человечества.

Филон думал, что иудейская религия предназначена сделаться религией всего рода человеческого. Он предвидел, что потребность в единстве и равенстве между людьми всех племен и всех наций – всего больше находившая для себя оправдание в духе закона Моисеева и наиболее чувствовавшаяся тогда по обстоятельствам времени, в народе иудейском, станет некогда всеобщею потребностью человечества и, так сказать, новою религию людей. Но тем не менее Филон полагал совершение всеобщего нравственного и догматического преобразования возможным не в пределах и не в средствах самого закона Моисеева или же в формах аскетических стремлений любимой им ессейской общины¹, а при появлении того Лица, мыслию о котором проникнуто все учете Ветхого Завета. В этом отношении Филон вполне разделяет общее верование своего племени в грядущего Мессию и о времени пришествия Мессии мечтает, как о самом счастливом времена для человечества².

Филон имел огромное влияние не только на свою эпоху, но и на эпоху развития философских понятий о христианстве в первенствующей церкви. Многие из христианских писателей (напр. Климент александрийский, Ориген) в своих сочинениях проводили иногда его воззрения и пользовались его методом при объяснении св. писания.

Мы имеем в виду рассмотреть дух и учение этого замечательного для христианства мыслителя иудейского.

В ближайшее время после смерти Александра Македонского главным местом греческого образования были Афины, которые, в воспоминании прежнего своего блеска, составляли теперь сборное место разных отдельных групп и школ философских. Академия Платона имела там своего представителя, равно как школа перипатетиков – своих последователей. Там жили также и учили: последователь Сократовой философии Антисфен, под именем циника, и ученик философии наслаждения – Аристипп, последователь школы киринейской. Были там и новая школа стоиков и эпикурейцев, наряду с которыми, в зал Платоновой академии, собиралась группа скептиков, которая со своим сомнением в возможности общегодного и бесспорного знания боролась против основных положений догматической школы. Но в тоже волнующееся и бурное столетие, которое наступило после смерти. Александра, успел возвыситься, между прочим, другой город как соперник Афин – Александрия, которая приобретала себе значение по мере того, как Афины, теряя свою политическую независимость, утрачивали вместе с тем и свой духовный блеск. И когда в 86 году перед Р. X. Афины были завоёваны Суллою, – политическое здание Александра при устьях Нила стало уже самым важным торговым пунктом тогдашнего света и самым блестящим рассадником греческого образования.

Вследствие счастливого соединения обстоятельств, которые один только раз в истории сошлись таким образом, в Александрии сосредоточилась вся духовная жизнь востока и запада и, словом, все соединилось там как бы с тем, чтобы памятник великого человека сделать, на рубеже старого и нового времени, исходным пунктом и средоточием тогдашнего всесветного эллинского образования. Птоломеи первые в Египте с усердием ухватились за великую мысль Александра и поставили себе задачею как можно быстрее привести Александрию в цветущее состояние. По всем направлениям Александрия заявила вдруг, путем богатой и жизненной литературы, дух нового времени в самых обширных размерах, – именно, по части истории и поэзии, филологии и философии, математики и астрономии, естествознания и вообще реальных наук. Всемирный рынок сделался вдруг седалищем всемирной литературы и всемирного образования, которое объединило в себе разрозненные части прежних народных культур. Впрочем, александрийская литература была главным образом только ученым собиранием материалов и критикой, не производя собственно ничего нового в науке и поэзии. Зато в области наук реальных, находящихся в теснейшей связи с практической жизнью, гений александрийцев произвел богатые плоды. Это замечательное время представляет много блестящих личностей, которые на целое столетие потом были учителями мира.

В двух местах великолепного города находились огромные книгохранилища древности. Древнейшая часть знаменитой александрийской библиотеки, помещавшаяся близь царского замка, в той части города, которая называлась Брухиум,– сожжена была во время войны с Цесарем. Другая часть, заключавшаяся в зале огромного и великолепнейшого храма Сераписа, была позднее обогащена еще библиотекою, которую Антоний подарил царице Клеопатре. В Брухиуме, в прекрасных и пышных зданиях замка, находился также музей, в котором ученые александрийцы имели отдых и вели свободную дружескую беседу.

В начале царствования Птоломеев в Александрии менее заботилась о философии, чем об остальных науках. Но в последнее время Птоломеев, именно с тех пор, как философский цвет Афин стал опадать и начало превозмогать римское владычество цесарей, – Александрия сделалась самым главным местопребыванием философских школ .Подобно тому, как в различных кварталах города рассеяно было бесчисленное множество частных школ и аудиторий для грамматики и риторики, преподававшихся в интересах элементарного образования и приготовления для гражданской жизни, математики и медицины, преподававшихся в интересах практической жизни общества, – философия в свою очередь имела множество школ в городе и в течение последнего столетия пред Р.Х. стекалось там множество более или менее выдававшихся учителей всех родов – стоиков и эпикурейцев, толкователей Платона и Аристотеля и даже последователей старого философа Гераклита, равно как и обновителей учения Пифагора. Названия старых философских школ удержались и в Александрии; но их последователи не шли уже исключительно в замкнутых границах систем, а отбросили в сторону всякую резкую разрозненность и враждебность партий и искали объединения и отождествления различных учений и взглядов. Путем подобного сближения произошел так называемый философский эклектизм, т. е. отборная и смешанная философия, в которой элементы самых различных философских систем, смотря по направлению и нуждам образования тех, которые предавались изучение философии, более или менее сопрягались в единство миросозерцания.

Такой именно переработке и пополнению прежними философскими взглядами подвергнуто было и учение Платона, которого сочинения, наполненные образами поэтической фантазии, увлекали как по языку, так и по искусству изложения гораздо больше, чем сухие и точные умозрения Аристотеля. И если философия Платона, как она ни была неполна и замкнута, заключала уже в себе такой росток, из которого на целое столетие могли развиваться богатые смена духовной жизни, – то понятно будет то странное явление: как платоническая философия превратилась, с одной стороны, под руками настоящих последователей Платона в самой академии, в скептицизм и сомнение в возможности достоверного познания, а с другой стороны, в Александрии, под сильным влиянием религиозных воззрений востока, могла стать исходным пунктом и основанием таинственного и крайнего миросозерцанья, которое целое столетье потом находило для себя многих даже замечательных последователей. Платоново учение допускало развивать и перерабатывать себя, смотря по тому, какой пункт различных сторон платонического умозрения избираем был за исходный пункт философствованья. Ученики и последователи Платона относились к прочим философским направленьям, которые выступили после смерти Аристотеля, по преимуществу как наездники, потому что они, сообразно с своими особенными потребностями образования, выбирали и усваивали только те цветы и плоды мысли, которые обещали что-нибудь их сознанию и образу жизни. Особенно стоический и потом пифагорейский образ мыслей, сошедшийся в этом свойстве с платоническим воззрением, состоял в том, чтобы образовать такую философию, которая поставила бы свое основанье на твердой практической почве жизни, и платонизм назывался то стоическим, то пифагорейским, то аристотелевским потому собственно, какой элемент смешиваем был с платоническим основанием – стоический ли, пифагоровский или аристотелевский. Вот почему нередко видим мы в это время, что один и тот же философ учил частью как платоник, частью как стоик или пифагореец, частью] как аристотелик, – хотя, строго говоря, он не был ни тем, ни другим, а только от каждого из них имел что-либо заимствованное. Местом подобной мозаической философии была и Александрия и притом гораздо прежде еще появления собственно так называемой эклектической школы, основателем которой был известный Потамон, живший около времен Августа Кесаря.

Одним из таких философствующих наездников, выезжавших преимущественно на платонических основаниях, был и тот муж, который известен в истории первобытного христианства, который не справедливо называем был иудейским Платоном³ и которого некоторые отцы называла также пифагорейцем. Но как, спрашивается, иудей мог сделаться философом? Ужели греческая философия могла иметь что-нибудь общее с иудейством? Эти вопросы, конечно, могли бы иметь силу только в том случае, если бы неизвестно было, как в Александрии объединялись всевозможные противоположности. Не только в стенах её – на рынке, в школах, театрах и гимназиях сталкивались постоянно, начиная со времени Цесаря, египтяне и сирияне, индийцы и персы, греки и римляне, и вступали таким образом в духовное соприкосновение, – но и в книгохранилищах её все находили для себя удобный случай и средство к образованию.

Рассеяние иудеев по веем странам около Средиземного моря происходило в одно время с выселением греков за пределы их отечества. Задолго до Александра Великого иудеи переселены были уже, из палестинской области, в Ассирию и Вавилон. Уже во времена пророка Иеримеи, иудеи, из несчастной своей родины, переселялись в Египет. Когда потом основана была Александрия и быстро пришла в цветущее состояние, иудеи, поселившиеся там, от самого основателя получили права гражданства наряду с македонянами и греками. Позднее поселилось еще бесчисленное множество иудеев и в других частях Египта. Основатель династии Птоломеев питал особенную доверенность к иудейским воинам и многих иудеев посылал в ливийские города колонистами. Последующие Птоломеи давали иудейским воинам важные должности и щедро награждали их. Около 163 г. до Р. X. египетские иудеи получили от Птоломея Филометора позволение построить иудейский храм в Леонтополисе, в окрестностях Гелиополиса, – т. е. в стране, освященной в иудейских преданиях историей Моисея. Этот храм был щедро одарен царскими сокровищами и поместьями, из которых причт получал доходы для себя.

Во время Филона две из пяти частей города, именно в той стороне его, которая обращена была к морю – в Брухиуме, населены были преимущественно иудеями. Они имели своего регента или представителя своей религии, который назывался алабархом и держал суд, примирял ссоры, наблюдал за договорами и законом и отвечал пред римскими правительством за исправность платежа налогов. Тогдашние иудей александрийские пользовались равенством во всех гражданских правах с прочими александрийцами, между теми как всей остальной массе городских жителей Египта в такой свободе и правах было отказано. В городе было рассеяно множество иудейских молитвенных домов. Но так – как колонисты обыкновенно мало по малу забывают свой родной языки с течением времени, то это случилось также и с иудеями александрийскими, и они скоро пришли к тому, что не в состоянии были понимать еврейский текст своего священного закона. Вследствие этого для них необходимо было иметь свои религиозные книги в переводе на греческий язык.

С начала этого столетья выступило между александрийскими иудеями даже несколько эпических и драматических стихотворцев. Для выражения свих мессианских ожиданий, которые александрийские иудеи разделяли с своими палестинскими единоплеменниками, выбрали они, с начала этого самого столетья, ходячую форму сивиллиных предсказаний. Иудейские сивиллы предсказывали, в гекзаметрах, падение язычества и победу святых и праведных людей, которыми Всевышний ниспошлет царя. Наконец, в предпоследнем дохристианском столетии выступил в Александрии иудей Аристовул, знаток перипатетической философии, с своими комментариями на закон Моисеев. Он посвятил свое сочинение молодому князю Птолемею Филометору и в нем провел тот взгляд, что самые древние греческие поэты – Орфей, Линос, Гомер, Гезиод знали уже Моисеевы книги и что даже греческие философы, каковы, например, Сократ, Платон и Аристотель, почерпали свою мудрость из древнего греческого перевода Моисеева кодекса или же из личных столкновений с народом Божиим во время своих путешествий. Что эти греческие мыслители имели также чистое и правильное понятие о Боге и Его отношении к миру, которое для иудея, внутренне убежденного в единственности данного Моисею божественного откровенья, казалось находящимся только в его священных книгах, – это неожиданное и странное для сознания иудейского явление могло быть объясняемо, с точки зрения иудейской веры в откровение, не иначе, как только тем, что высокообразованные язычники позаимствовали свое понятие о Боге из иудейского источника. Но как скоро это убеждение сделалось непоколебимым у высокообразованных александрийских иудеев и несколько даровитых между ними личностей вступило в ближайшее соприкосновение с наукой, то путем торговли, то посредствам школ риторов и философов, то наконец с помощью александрийской библиотеки, – тогда одна часть подобных огречившихся иудеев невольно стала придавать все потребности указать в самых священных книгах те духовно-нравственные воззрения, которые возникли на почве общественной жизни и обстоятельств. Притом, так как буквальный смысл священного писания не мог мешать этому, потому что наряду с последним существовали еще изустные исторические предания, дополнявшие писания, – то мудрого законодателя возвели еще в великого философа и в его словах стали подозревать скрытый глубокий смысл, который, мог быть открыт не иначе, как с помощью известного ключа или соглашения Моисеева откровения с греческою философиею. Таким ключом была аллегория, так как думали тогда, будто слово или образ иное говорит, а иное значит. Таким образом, из неизбежной потребности найти оправдание для религиозных преданий в элементах новой культуры, произошел тот новый способ толкования священных книг, который называется аллегорическим.

Не все, конечно, александрийские иудеи чувствовали эту нужду, потому что не всех их коснулось греческое образование. Не все также были преданы аллегорическому способу толкования, но часть их твердо держалась в пределах буквального понимания закона Моисеева и священных преданий. Зато другая часть зашла так далеко, что весь обрядовый закон Моисеев понимала как простой чувственный обряд или форму, которая для успевших в духовно-нравственном развитии бесполезна и не нужна. Между этими двумя противоположностями александрийского иудейства существовал еще особенный вид религиозно-философского сознания и образования, который в течение царствования Птоломеев развивался среди александрийского иудейства с помощью надлежащей теории ученого аллегорического объяснения Писания. Самое зрелое и чистое выражение его, равно как относительно полное его осуществление заключается в сочинениях иудея Филона.

Филон между представителями своего времени является такою личностью, в которой сосредоточилось и выразилось все духовно-нравственное направление Александрии. Он вполне был выразителем своего века. В нем все лучшее в философии соединилось со всем лучшим в тогдашних религиях, именно – с религиозно – нравственными верованиями народа Божия. Ход умственной и нравственной жизни тогдашнего человечества требовал такой головы, которая усвоила бы и перерабатывала плоды высочайшей культуры духа и потом начертала бы идеал, столь необходимый- тогда для отчаявшихся сердец. Такую голову имел Филон, и его миросозерцание было столь характеристичным и оригинальным в тогдашнее время, что могло влиять на все ближайшее к нему столетие и оплодотворять мысли и стремления тогдашних людей. Особенно оно было сильно тем, что не шло в разлад с мессианскими ожиданиями иудеев, начинавшими уже проникать и во внутреннюю жизнь самых язычников.

Этот замечательный человек, – которого свежий и характеристично – жизненный образ, смотрящий в сокровенное будущее духовно – нравственной жизни народов проницательным взглядом, выступает теперь для нас как иероглиф какой-нибудь – родился в 20-м году пред P. X ., т. е. в то самое время, когда греческий географ Страбон, которому мы обязаны самым большим своим знанием тогдашней Александрии, прибыл в Египет с римским наместником Элием Галлом. Он происходил из высшего священнического рода и его фамилия принадлежала к числу самых знатных и богатых фамилий целой страны. Брат Филона, Александр, был во время Кесаря Тиверия и Калигулы алабархом или представителем александрийского общества, а племянник его, сын Александра – Тиверий Александр, был после римским воином, представителем Иудеи, и, сочетавшись браком с дочерью царя Ирода Агриппы, был наместником Египта при Нероне, a потом, в 70 году по P. X., предводителем войск римских во время войны против Иерусалима.

Филон получил в детстве отличное воспитание и образование. Его образование было так обширно, что в зрелые годы свои он мог ставить себя наряду с ученейшими мужами своего времени. Его знание закона Моисеева было так основательно, как у самого ученого учителя синагоги. Кроме того, со своим глубоким познанием раввинских толкований писания он соединял удивительное знакомство с историками, поэтами, и философами греческими, – к чему много способствовали ему публичные александрийские библиотеки и различные римские и александрийские книгопродавцы. Можно думать, что он в своем образовании следовал тому самому способу, который начертан в его сочинениях. Этот способ состоит в том, чтобы посредством энциклопедического образования приготовить дух к философии. Науки, входившие в состав этого энциклопедического образования, были следующие: грамматика, музыка, геометрия, риторика и диалектика. Замечательно, что по взгляду Филона все эти науки составляют низшую область человеческого знания. Он сравнивает их с Агарью и ставит их в подчинение философии, которую сравнивает с Саррою и называет госпожой всех наук. Судить так о философии и о других науках мог только тот, кто хорошо знаком был с обоими областями тогдашнего знания человеческого.

Филон до такой степени любил философию, что в зрелых летах, когда сограждане его заставили его принять участие в общественных делах, он вспоминал с увлечением о юношеском своем возрасте, когда он предавался любимым своим занятиям науками и в особенности философией. «Было время, говорит он, когда я для занятий философией и размышлений о мире имел достаточно досуга…. Как будто в каком-нибудь обожествлении души гонялся я за богом солнца, луны и звезд, и если обращал свой взор опять на землю и видел там как бы в зеркале всю земную суету, то считал себя счастливим, что стою так далеко от множества скорбей человеческих. Но злейший враг добра – зависть, сторожила и не оставляла меня дотоль, пока не погрузила меня в море общественных дел, где я и теперь еще нахожусь. Я терплю их и воздыхаю, и потому я уношусь мыслями к своей юности и там живу душей, утешая себя этим среди забот и беспокойств своих. Но чуть я улучаю среди суеты хотя краткий отдых и досуг, тотчас лечу окрыленный по воздуху знания...

Haсколько успел Филон в философии – это показывают его сочинения. Но он не был сам философом по природе и потому в его миросозерцании проглядывают идеи Платона, начала стоического нравоучения и наконец пифагорейские взгляды на жизнь. Притом, все эти идеи и начала облечены у него в форму иудейского вероучения, так – что Филон является нам чисто иудейским мудрецом. Книги Моисеевы служат для него источником глубочайшей мудрости, а сам Моисей – величайшим пророком, философом и величайшим человеком. Толкование Священного Писания, доходящее до объяснения каждого слова, кажется ему философией, самою приличною для народа Божия. Самый греческий перевод священных книг представляется ему делом внушенным свыше. Таким образом, по взгляду Филона, философия хотя и содержите в себе божественную мудрость, но не так полно и чисто, как закон Моисеев. Впрочем, что касается до его взгляда на образовательное значение философии, то он верен ему вполне в своих сочинениях. Он смотрит на Грецию как на колыбель высшего человеческого образования. Философия греческая в особенности кажется ему свидетельством небес. Платона он называет святым и божественным. В его «Тимее» он почерпает основные мысли для своего учения о Боге... Но, только при всем этом, он ставит философию в зависимость от откровения.

Подобно философам греческим, Филон относится враждебно к мифологии греческой. Он объясняет происхождение её вымыслов чисто психологически, т. е. как поэтическое и религиозное олицетворение сил природы или необыкновенных людей древности. Иногда он производит их из невежества и заблуждения человеческого или из человеческого легкомыслия, которое могло обоготворить, например, пороки героев. Но часто он также сам ссылается на мифологию и говорит, что мифы суть образы глубокой мудрости, которую можно постигнуть с помощью аллегорического способа объяснения. В этом отношении все мифы для него кажутся символами то физических, то духовно-нравственных представлений. Так – как философией греческой нельзя было уже объяснять подобным образом, потому что в ней попадались истины, тожественные с истинами откровения Божия, данного на Синае, и с давних пор считавшиеся у иудеев заимствованием из священных книг, – то Филон происхождение греческой философии поставляет в зависимость от священных книг иудейских и думает, что она была плодом, может быть, того исторического факта, который составлял собою перевод Ветхого Завета и распространение чрез него к варварам и эллинам и вообще во все страны мира божественных письмен. Подобная мысль долго после Филона носилась в религиозном сознании первенствующих христиан, – и только в сочинениях Тертуллиана замечаем мы в первый раз возражение против неё, именно, что философская истина язычников, совпадавшая так близко с истиною христианскою, могла быть свободными необходимым произведением разума человеческого⁴.

Творения Филона состоят все из отдельных сочинений, которые в изданиях его носят особые названия. В них он объясняет Пятикнижие Моисеево и в этом случае прибегает к аллегории, посредством которой хочет открыть тайны священных книг, скрытые под их буквальным смыслом. Изложение этих тайн служит у него также средством к тому, чтобы платонические, стоические, пифагорейские и аристотелевские идеи облечь в форму толкования закона. В этом главном своем сочинении Филон говорит, что божественное откровение, переданное Моисеем в священных книгах, заключает в себе три части или вида: первая касается миротворения; вторая – истории или генеалогии; третья – самого закона. Первая часть состоит в повествовании о двояком творении – невидимого мира духов и видимых – неба, земли и человека. Вторая часть содержит рассказ о жизни добрых и злых людей, о которых память сохранялась до времен Моисея. Наконец, в той части, где излагаются законы, говорит сначала о законе неписанном, и именно о законе, выражающемся в жизни образцовых лиц – Авраама, Иосифа и Моисея, – потом передает и объясняете закон писанный, т. е. десять заповедей.

Другое главнейшее сочинение Филона, которое в популярной диалогической форме передает содержание первых двух книг Моисеевых, утрачено в греческом оригинале и только находится в армянском перевод, с которого сделан потом перевод латинский. Кроме этих двух главных сочинений, Филон составил еще, прежде гонения, воздвигнутого на александрийских иудеев в 38 году после P. X ., три сочинения – одно о неуничтожаемости мира, другое о свободе праведных, где он изображает палестинско-иудейскую секту ессеев, и третье о созерцательной жизни, в котором он описывает начала и учреждение иудейско-александрийской секты терапевтов.

В этих сочинениях рассеяны религиозно-философская и нравоучительная мысли, из которых читатель может составить себе понятие о мировоззрении Филона, – мировоззрении, которое вполне заслуживаете названия теософии или богомудрия, так как в нем Бог составляете начало, середину и конец или цель всего и есть все во всем или во всем единое. Для совершенного мудреца божество, по взгляду Филона, есть единственный предмет знания, так как Бог один есть истинное бытие и совершенное благо. Сверхчувственный мир духов, – противоположный ему, как отражение, чувственный мир явлений и наконец восхождение человека из мира явлений в мир сверхчувственный и соединению с Богом – вот пункты, около которых движется все здание мыслей иудейского Платона. Если прибавим наконец, что он существенным образом сходится в своем учении о будущности человеческого рода на земле с мессианскими ожиданиями его племени, то мы будем иметь таким образом собранными все черты его мировоззрения.

Перейдем теперь к самому учению или миросозерцанию Филона⁵. Мы видели уже, что Филон теоретические представления Платона старался примирить с учением откровенным помощью аллегорического объяснения священных книг Моисеевых. Прилагая эти представления к откровенному учению о Боге, Филон вывел такой взгляд, что есть сверхчувственный мир, называемый у Платона идеями, а в священных книгах – Богом и божественными силами или духами. Что есть сверхчувственный мир, это Филон доказывает следующим образом. «Как глаз, говорит он, хотя видит что-нибудь другое, но себя самого не может видеть, и разум, хотя познает предметы, но себя самого не может воспринять и проникнуть, – так точно и душа наша не обладает способностью от себя самой познать своего Творца и узреть лице Сущего». Но не в этом, конечно, доказательстве находит Филон основание для представления сверхчувственного мира. О существовании Творца мира он знает из священных книг Моисеевых, равно как от туда же знает и о существовали духов или ангелов.

Вот как учит Филон о Боге на основании священного писания. Бог есть высочайшее Существо. Он существуете сам для себя и все собою наполняете. Не будучи обнимаем ни чем, будучи сам для себя единственным своим местопребыванием, – Он есть вечный покой и блаженство. Но будучи одним и единственным не смешанным, не составным существом, – Бог сам есть движущая и творящая причина всего, или всеобщий движитель. Он все собою наполняете, всем движет и управляет, – но не так, чтобы это касалось Его существа. По существу своему, Бог есть чистый дух и обладаете простым бытием. Он везде и нигде. Он одному только себе подобен и поэтому себе только одному понятен. Если бы мы захотели узнать Его, то могли бы узнать разве только то, что Его знать нельзя, потому, что Существо, совершенно отличное от всего видимого и преходящего, не имеющее нужды ни в какой вещи, не может быть уподоблено ни чему здешнему – добру, например, или красоте, или святости, или какому-либо другому предмету. Существо Божие превышает всякие качества, представления и определения, а потому нет для Него и имени на языке человеческом, кроме того, которое Он сам открыл

Моисею – имени Сущего (Иегова).

Мир, в котором находится Существо вечное, Филон называете мыслями Божиими. Эти мысли составляют как бы беззвучный внутренний разговор Вечного с самим собою. Филон называет эти мысли или мир божественной жизни словом Божиим. I Как мысль или существование Божие есть для мира видимого творчество и управление, так мысли Божии для самого Бога суть слово Его. Кроме слова, божественный или сверхчувственный мир составляют ещё божественные силы, – потому, что мысли божественные суть вместе и его действия. В ряду этих сил стоят напереди благость и могущество, которые в священном писании различаются как Бог и Господь. Но над обеими ими возвышается божественная мысль обнимающая их – ода есть высочайшая божественная сила, вечный источник, из которого все происходит.

Все, находящееся вне божественного мира, безжизненно, бездушно, недвижимо, бескачественно, бессвязно и безобразно. Это есть страдательная, темная и пустая материя, которая в сравнении с Сущим есть небытие. С этою материей божество никогда не вступает в соприкосновение самою своею натурою, а только своими мыслями и действиями своих божественных сил касается её с целью наполнить её пустоту, оживить ее и привести ее из небытия в бытие. Если Бог есть одна истинная действительность, то Ему действие также необходимо, как огню теплота и свет. Действием своей божественной силы и мысли Он присутствует везде и во всем. Поэтому Он, чтобы без зависти поделиться своим благом и в нем открыть свою силу, вводит свою мысль, свое вечное слово, в несуществующее, в то другое, которое не составляет Его самого, – творя таким образом из безжизненной и неодушевленной материи видимый мир. После образования мыслимого, бестелесного, невидимого и сверхчувственного мира божественных сил или идей, которые в священном писании называются ангелами, – Творец образовал также мир видимый и вещественный. Этот мир есть отражение первого. И так как божественная мысль или вечное слово Божие составляет сущность всех божественных сил и действий, – составляет так сказать первообраз всея твари, – то видимый мир и являемое все должно представлять в себе воплощение или отражение невидимого и следовательно быть зеркалом божественной мысли. Слово Божие относится к миру, как к своей одежде. Оно есть связь, которая соединяет все части мира, – сила, которая все содержит и более управляет; вечный закон Божий, который держит мир от начала до конца; разум, который все созидает; душа, которая все проникает и наполняет; посредник между существующим и не существующим; представитель Бога и божественной воли в видимом мире; источник мудрости и добродетели для людей; первосвященник и ходатай за людей пред Богом; второй Бог или старейший, перворожденный сын Божий.

Так учит Филон о сверхчувственном мире. Перейдем теперь к его учению о мире чувственном, являемом. Этот мир, по представлениям Филона, есть младший сын Божий, как бы огромнейшее тело, не бесконечное впрочем, а ограниченное, имеющее вид шара и состоящее из многих кругов, части которых стремятся к средине каждого из них. Вне этого мира нет никакого места или пустого пространства. Так как видимый мир составляет отражение или копию невидимого, бестелесного и мыслимого мира, который существует в божественной мысли или слове, – то все в нем устроено по мере и числу, и все вещи причастны невидимой и таинственной сущности числа, так что поэтому натура представляет в себе везде порядок, и мир вполне совершен, прекрасен божествен, не имеет никаких недостатков и преисполнен согласия и гармонии как бы лира. Божественная мысль есть в нем производитель и глава согласия.

Каждая часть мира имеет своих обитателей. Небо есть обитель бессмертных и вечное седалище Божие. Земля есть жилище смертных. Верхнюю часть видимого мира занимают звезды, как живые и одушевленные существа, как видимые божества. Местопребывание или жилище их – небо состоит из пятой стихии, из эфира, и совершенно отлично по натуре от прочих стихий. Небо бесконечно велико, но не пусто. Оно обнимается бесконечным, и так как за пределами мира нет ничего, то границы его и неба составляет сам Бог. Земля, как средоточие всего творения, находится в неизмеримом кругу. Между нею и небесным миром, – в средине воздушного огненного пространства, которым оканчивается пределы земных

тварей,– находится как бы удаленный от всего земного многолюдный город – луна, населенная бестелесными и бессмертными душами. Некоторые из этих душ, составляющих часть всеобщей мировой души, нисходят на землю и поселяются в смертные тела. Это суть те души, которые наиближе к земле и которые наибольше любят плоть. Некоторые из них, по истечении определенного срока, выныряют из потока чувственности и воспаряют обратно из своих тел. Многие из них после опять возвращаются на землю вследствие своей привязанности и привычки к смертной жизни. Другие, напротив, познают её ничтожество, считают тело за темницу и гроб, стремятся из него как из нечистого обиталища, воспаряют вверх к эфиру и живут там вечно в священной вышине. Некоторые души – совершенно чистые, преисполненные добродетелей и божественного духа. Они никогда не чувствуют привязанности к земному, но служат представителями на земле Всемогущего; они как бы глаза и уши великого Владыки, так как они все видят и слышат. Эти души философы называют демонами, а священное писание ангелами. Те из них, которые никогда не причастны были любви к земному, служат Отцу и Господу вселенной вестниками, посылаемыми к людям, и как вестники или принимают на себя призрачное человеческое тело, или же прикасаются невидимо к человеческим душам. Это не суть впрочем злые ангелы – последние существуют только в представлениях суеверного народа.

Бог укрепил, оживил и воодушевил безжизненную материю на всех степенях: камню и дереву дал вид и крепость; растению – жизнь, т. е. силу питаться, изменяться и расти; животному дал душу, т. е. способность чувствовать, представлять и стремиться; человеку – душу разумную, т. е. дух, который все определяет, что приносит чувство и что находит в себе душа. Будучи истечением чистого эфира, из которого составлены небо и звезды, разум, как бессмертное начало в человеке, соединяется с питающею и чувствующею частями души человеческой, и после разлучения души от тела, в смерти человека, опять восходит к наслаждению божественною жизнью, тогда как злые души очищаются прежде еще чрез новое странствование или переселение. Воздушное пространство между небом и землею есть настоящее отечество человеческой души. Но, по духу своему, человек есть часть божества. Если бы дух человека не был частью божественной души (духа), и притом такою частью, которая не отделена от своего целого, – то как возможно было бы, чтобы дух, заключенный в сердце и мозгу, мог обнимать собою весь мир и небо? Ни что, конечно, не может убывать в Боге чрез отделение, а разве только чрез расширение .Поэтому человек есть образ и подобие Божие, представитель Бога на – земле и , как наместник первого и великого Владыки, имеет власть над всем земным.

Из четырех частей, из которых состоит человек, три доступны для познания, именно: тело, чувство и речь. Что же касается до четвертой, т. е. духа, то он недоступен для познания. Бог вдунул его в человеческую душу. Таким образом человек обязан Богу благодарностью за свое тело и душу, потом за разум, рассудок и чувство или мысль, за сердце и желание, которых жилище составляет душа. Кровь есть живая душа, а душа души есть дух. Поэтому существует два рода людей: один такой, который живет кровью и телесными желаниями, а другой тот, который живет разумом и божественным духом. Тело есть смрадная тюрьма для души, источник всякого зла и внутреннего расстройства. Рабство и унижение души составляет ее земное жилище, – потому, что страсти совершенно чужды для души и имеют свой корень и возрастание в теле. Вот почему человек, по самой натуре своей, от юности склонен к злу и постоянно попадает под иго порока, так что самые совершенные не избегают греха. Прежде, чем может поселиться добродетель в душе человеческой,– последняя преисполнена уже недостатками. И так как всякий человек сам по себе может только одно злое делать, потому что к каждому от рождения пристает зараза греховная или способность ко греху, – то всякое добро приходит к нам от одного только Бога. Если дух стремится к своему источнику, то он прогоняет от себя всякую склонность к чувственному, сопротивляется чувственным пожеланиям и уже в самом теле умерщвляет телесную жизнь, так как он стремится постоянно совсем истребить всякое пожелание. В этом то и состоит цель человечѳской жизни, именно в том, чтобы соединиться с Богом посредством мудрости или богоугодной и правильной жизни.

На основании такого взгляда на природу человека, Филон признает необходимым воссоединение человека с Богом. Вот как он думает о самом этом воссоединении. Всякая плоть, говорит он, не годится для шествования по тому истинному пути, который ведет к Богу и по которому шествует все вечное и непреходящее. Но человек по своему духу родствен самому Богу. И так как всякое отображение сгорает желанием по том, чье отражение оно составляет, так как все созданное ищет того, от кого оно произошло, словом, так как все жаждет Бога, – то Бог влечет нас к добродетели как нашему закону и вашему назначению. Без малейшего замедления обязаны мы обращать наше земное странствование в путь спасения, и это есть мудрость, которая дает возможность странствующим душам убежать от земного к небесному. Мудрость есть истинное упование на истинно-сущее и созерцание его, или, что-то же, знание божественного и человеческого, небесного и земного в самых их причинах и основаниях, – словом, знание лучшего, – ибо все временное есть ничто и один только Бог есть настоящее бытие и то, что одно имеет силу и прочность. Из божественной мудрости, которая есть одно и то же с божественным словом и мыслью, происходит всякая человеческая мудрость и добродетель, в которой в одной божественное слово утверждает души. В подражании божеству, в стремлении к божественному Первообразу, запечатленному в нас, состоит всякая добродетель.

Впрочем, добродетель бывает двух родов: одна низшая, земная, а другая высшая и божественная. Но кто хочет достигнуть божественной добродетели, тот должен наперед сделать известное удовлетворение, к которому существуют различные пути и ступени: аскет или герой добродетели стремится достигнуть своей цели посредством практики; мудрецы достигают своего совершенства посредством науки или образования, производимого при пособиях философии, закона Моисеева и живых образцов благочестия. Но добродетель от самой натуры дается как высший и лучший путь, – им идут божественные люди, пророки и жрецы из нашего рода, которые вознеслись выше всего видимого. Ни наука без натуры и практики, ни натура без обучения и упражнения, ни наконец практика без натуры и обучения не могут быть достаточными для достижения цели. В самом стремлении к добродетели существуют так же степени: начинающие, успевшие и совершенные. Вот почему Моисей пишет о трех главных родоначальниках нашего племени, которые шли хотя не одинаковою дорогою, но достигли одной и той же цели. Старейший из них, Авраам, стремился к добродетели путем обучения или наставления; другой, Исаак, достигал ее врожденною силою или способностью натуры; третий, Иаков, – посредством аскетической практики или упражнения. Аскетизм есть дитя обучения или науки. Что же касается до натуры, то она хотя родственна обеим им и не чужда их как общий их корень, но при всем том она имеет решительное преимущество пред ними.

О богопознании, как сродстве восхождения человека к Богу, Филон учит следующим образом. Четыре способа богопознания, говорит он: рассматривание природы, самопознание, познание Бога и Его действий и созерцание Бога. Рассматривание природы есть дверь и лестница к небу истины. Оно говорит нам о древности всего сотворенного и о нашей собственной слабости и указываете нам на Бога как на источник мудрости и знания. Рассматривание себя или самопознание учит нас познавать наше ничтожество, бессилие и незначительность пред Богом. Третий способ – познание Бога из божественных сил и могущества ведет нас к презрению благ телесных и благ счастья земного. Высочайшая степень богопознания есть созерцание Бога. Чтобы достигнуть его человеку, стремящемуся к добродетели и мудрости, нужно настроить свою душу так, чтобы не сметь жить для себя, но чтобы принести все в жертву Богу. Если ты хочешь, душа, – восклицает Филон, наследовать небесное блаженство и божественное счастье, то оставь не только землю, т. е. тело, и родственников, т. е. чувства, и отчии дом, или язык, но убеги также и от самой себя как напоенная божественным воодушевлением. Наследие небесных благ находится только там, где душа, объятая воодушевлением, не существует для себя более, но упитывается божественною Любовью я, руководимая истиною, стремится к Отцу своему. Свободный дух должен все чувственное, как орудие свое, и софистические обольщения разума оставить, – должен отказаться от самого себя. Если душа совсем откажется от себя и предастся Богу, то мятеж чувств, возбуждаемых внешним миром, стихнет и наступит совершенный покой. Узы, которыми пустые заботы и потребности тела обвивают нас, разорвутся, дух выступит из себя самого, взойдет превыше божественных сил и их места – божественной мысли, достигнет пределов вселенной и будет наслаждаться небесным зрелищем Несозданного, осияваемый от самого божества светом.

Рассмотрим, наконец, мысли Филона о божественном управлении миром и человечеством и о будущности рода человеческого. Что существует божественное Провидение, – это Филон выводит из самого понятия о Боге. Бог, говорит он, по самой натуре своей есть отец спаситель и руководитель всего. Как родители заботятся о детях, так точно Бог заботится обо всем мире и его попечение простирается равно на все части мира. Провидение Божие Филон очень выразительно называет душою мира. Что же касается до самого присутствия Божия в мире, то Филон находит два вида его – непосредственное и посредственное. Бестелесным и святым духам, говорит Филон, Бог является таким, каков есть, и говорит с ними, как с друзьями, – душам же, связанным с телами, Бог является только в виде ангела, впрочем не так, чтобы Неизменяемый переменял самую натуру свою, но принимает вид для воображения созерцающего, так что оно принимает этот образ не за копию, а за подлинник. Что удивительного в том, если Бог делается видимым и если Он для благонуждающегося в помощи является в виде ангела или даже человека? Божественная мысль есть тот ангел, который являлся Агари, Иакову и Валааму, – тот ангел- мститель, который уничтожил Содом и Гоммору, – опять тот ангел, который являлся Моисею в горящей купине и на Хориве, который предшествовал народу израильскому во время странствования в виде облака и предводительствовал им в пустыне в виде столба.

Бог есть не только Владыка или Господь, но и любвеобильный Отец, – только мы Его суд не должны измерять нашим собственным. Часто злые бывают крайне счастливы. От чего это? От того, что долготерпение Божие ожидает, не сделаются ли они лучше, так что преимущество, которым они пользуются, в сущности дела вовсе не есть какое-либо благо. Человек, который преисполнен властолюбия, сластолюбия и злобы, не может похвалиться истинным счастьем. Несчастье, в свою очередь, очень часто сопровождается благими последствиями, а если добродетельные люди иногда страдают, то должно думать, что Бог промышляет о людях вообще, а не о каждом порознь. Если невинные ставятся на одну доску с виновными, то это для того, чтобы чувствовали строгость правосудия Божия. Притом, страдания праведных часто бывают такими только по виду, а то, что кажется нам хорошим, есть часто хорошее только в глазах смертных, а не пред Богом, всеведение Которого проникает внутрь души каждого. В природе одно происходит помощью Провидения, например действия стихий, относящихся к поддержанию всего мира, – а другое происходит уже как необходимое следствие этих действий. Если, например, человека в пустыне разорвут звери, то виновато в этом не Провидение, а сам человек, – потому что если бы он жил в стенах города, где не угрожает опасность от зверей, то этого не случилось бы с ним. Многие, для избежание упрека в сделанных ими грехах, делают Бога виновником своих действий. Но от Бога происходит только лучшее, потому что Бог не может быть хуже себя самого, а худшее все происходит от человека. Иногда Бог употребляет грехи только как орудие для наказания тех, которые окончательно и безвозвратно погрузились в бездну пороков. В этом случае Он является иногда даже как бы искусным орудием их планов.

Мысли Филона о божественном домостроительстве тесным образом связаны с его этикой. С высоты откровенного учения Филон обозревает все человечество. Он находит, что один народ иудейский представляет собою наилучший, избраннейший сосуд нравственности, правды и святости. Народ иудейский был тем по отношению к другим народам, чем бывает душа человеческая в отношении к своему телу. Душа превосходит тело, возвышает его над страстями и делает его наконец, посредством своего соединения с Богом, обителью божества. Но не то же ли самое составлял народ Божий отношении к язычникам? Афиняне презирали обычаи лакедемонян, спартанцы презирали законы афинян. Египтяне не следовали законам скифов, а скифы не знали законов Египта. Все нации таким образом отличались непримиримою взаимною враждою, не имели ничего общего между собою, словом не имели ничего такого, что было бы основано еа высшей правде и высшей истине. Но совсем не то представляет нам в себе народ иудейский. Его отношения ко всем народам одинаковы. Его законодательство основано на существенных нуждах самой натуры человеческой и имеет в виду высшую цель и благо человеческой жизни – единство всех. Первосвященник иудейский носит на своих одеждах изображение всего мира; его молитвы обнимают всех людей, небо и землю... Решая вопрос о том, почему народ иудейский с своим законодательством не походил ни на какой народ в мире, был, так сказать, сиротой между всеми народами и только от Бога был избран как первородный Его сын, – Филон говорит, что это все произошло вследствие особенных, чрезвычайных добродетелей и правоты его.

Подобным образом Филон ифико-психологически объясняет враждебные отношения между людьми и указывает основание их в страстях человеческих. Филон сравнивает злобу человеческую и страсти с дикими зверями. Страсти, по нему, – это дикие звери, которые живут в нашей груди и душе, как в пустыне. Если человечество победит их, установит среди себя справедливость, тогда люди перестанут быть врагами друг другу. Они будут стыдиться походить на диких и неразумных обитателей пустыни.

В своем взгляде на войны международные Филон сходится отчасти в Сенекой, который озлобленно восставал против доблестей героев. Но Сенека не соединял никакой надежды на водворение всеобщего мира между людьми, – между тем как Филон, разделяя верование своего народа в грядущего Мессию, предвидит возможность уничтожения между людьми всякой вражды, войн, рабства и разъединенности. Что касается до рабства то Филон вполне разделяет убеждения ессеев касательно этого предмета. Хотя ему нравилась стоическая теория внутренней свободы, ставившая последнюю выше свободы внешней, но тем не менее он не увлекся ею. Он говорит, что рабство есть насилие законно в самой природы, что Бог создал всех людей равными. Мало нужды, что насилие человеческое лишило личность человеческую свободы и что законы людские освятили подобное злоупотребление силою. Есть закон, который возвышаете личность над всеми узаконениями гражданскими. Это тот закон, которого творцом служит сам Бог. По этому закону все люди одинаково благородны, потому, что все они одинакового происхождения.

Когда явится на землю Мессия, то после этого никогда не будет происходить на земле никакой войны. Если некоторые, говорит Филон, допускают себя до увлечения дикою страстью к войне, то надменность и торжество их могут продолжаться только до тех пор, пока они находятся во множестве и пока образуют из себя массу. Но они погибнут – эти враги Израиля, когда восстанет тот человек, который, как могущественнейший полководец и герой, победит все нации. Сам Бог пошлет святым своим помощь.

Вместе с господством Бог дарует своим друзьям и верным исполнителям закона также богатство. Богатство Бог будет посылать на помощь умеренным, как достойным обладателям его, и отнимет его у гордых и кичливых с тем, чтобы оно не споспешествовало их злобе против ближних. Кто приобрел на небесах истинное сокровище мудрости и святости, тот должен пользоваться и полным земным счастьем. В то время, когда Бог взыщет милостями своих святых, Он пошлет им в дар благоустроенный дом, – т. е. так как дом для души есть именно тело, то Бог для небесного ума праведных своих и для их духа, осветившегося всецелым очищением и сделавшегося причастным божественному помазанию, дарует свободу от страстей, которые возмущают тело против души и мешают ей шествовать по пути внутренней жизни. Когда же дух будет жить в здоровом теле, тогда он будет в состоянии беспрепятственно предаваться делу мудрости.

Таковы, по мнению Филона, милости и обетования Божии для благочестивых исполнителей закона. Но прежде них должны еще прийти казни на род нечестивых, так как он презрел заповеди благочестия и справедливости и предался многобожию и нечестию забывши переданную ему некогда веру в единого наказание для них будет бедность и недостаток во всем, тогда как врагам их будет все изобиловать. Весь тук масличных дерев иссякнет совершенно, так что останется от них одна только сухая кора, как бы изображая пустоту душ у нечестивых людей. Небо и земля, от которых происходит к смертным всякое благо, сделаются бесплодными и неспособными даже приносить какой-либо плод. Земля станет производить пепел вместо плодов, а с неба будет спадать только прах, который подавит все живущее, так что никто из предавшихся развращению не останется. Множество семейств погибнет, города сделаются пустыми и необитаемыми и наступит такой недостаток во всем необходимом, что люди станут пожирать друг друга и не будут

узнавать даже самых близких своих родных. Рабство будет наградою для преступников закона. Они принуждены будут видеть, как их смертельный враг станет отбирать у них все то, что они посеяли, построили и заготовили себе, и будет всем этим пользоваться, – как опять враг их будет упитываться их стадами, между тем как они сами будут претерпевать страшную нужду. Если бы они вздумали даже восстать и отомстить врагам своим, то каждая жила в их телах потеряет силу и вся ярость их останется бессильною. Прокляты они будут в городах, прокляты будут в селах, прокляты будут в домах и хижинах. Прокляты для них равнины и поля, прокляты пастбища и всякие плоды древесные, прокляты их стада, – потому что они не будут рождать детенышей, – прокляты посевы хлебные, потому что они истреблены будут нашествиями неприятелей. . .

Времена этих ужасов и несчастий Филон рисует сколько мрачными красками, столько же и характеристическими. Он говорит, например, что цветущие красотою и обладающее роскошным телом вдруг исхудают тогда до того, что останутся только кожа да кости, а женщины, привыкшие из детства к изнеженности и увеселениям, одичают и по телу и по душе от бедствий разного рода. Ужас и страх обнимет всех в такой степени, что люди будут бегать и прятаться, не будучи даже ни кем преследуемы. Шум листьев будет повергать их в испуг и они станут подозревать измену даже в тех, от кого получали помощь. Дыхание будет затруднено и произведёт чахотку phtisis. Тоска беспрестанная будет день и ночь снедать сердца. От утра до вечера и от вечера до утренней зари будут томиться – в бодрственном состоянии не выносимою печалью, а во сне страшными сновидениями. Преступный иноземец явится тогда в светлом блеск, если он будет обращаться к Богу, и получит за это в награду постоянное место на небесах. Напротив, сын избранного народа, если он повредил печать наследственного благородства и достоинства, будет низвергнут на дно адово и во мрак, чтобы таким образом все, видящие наказание и суд Божий, узнали, что Бог снискивает своими милостями добродетель, произрастающую даже из дикого ствола, и оставляет с пренебрежением корень настоящего дерева, заместивши его отростком, способным к плодородию.

Когда таким образом города будут выжжены и разрушены, когда поля будут опустошены, тогда земля начнет наконец, отдыхать и оправляться от долговременных насильств своих обитателей, которые святое седмеричное число изгнали из своих душ и своей жизни, осквернивши как седьмой день, так и седьмой год. Нечестивцы понесут за все это наказания, а почва земная после долговременных насильств и мучений освободится наконец от проклятых своих обитателей и опять станет дышат свободным воздухом. И когда древняя наша земля, осматривая все вокруг себя, не увидит уже более ни кого из тех, кто только унижал её достоинство и портил её красоту, если опять рынки сделаются свободными от неправд и раздоров и будут местами только мира и справедливости,– тогда она опять расцветет вновь и помолодеет и, отдыхая всегда в праздничное время освященного седьмого года, соберет опять свои утраченная силы. Помолодевши и сделавшись плодородною, она, как живая мать, будет питать участие и сострадание к тем сыновьям и дочерям, которые потеряли мать, и произведет новый бессмертный род, который должен будет опять исправить то, что испортил род прежний.

Но все казни Божии поразят беззаконный род не к погибели его, а к предостережению и уроку на будущее. Если нечестивые станут от всей души стыдиться своих прежних поступков и обратятся, если они, в сердечном раскаянии, станут исповедовать устами свои злодеяния, то получать прощение от милосердного Бога, даровавшего человеческому роду, в знак высочайшего преимущества, родство со своим вечным словом, по которому, как по своему первообразу, создан человеческий дух. И если бы раскаявшиеся были даже рассеяны по концам земли, как пленные и рабы своих победителей, то и в таком случае они получат свободу в один день и в одно, так сказать, мгновение, потому что их внезапный переход к добродетели приведет их обладателей в изумление, так что эти обладатели их станут стыдиться уже господствовать над лучшими и дадут свободу детям Божиим. Все те, которые прежде обитали в Греции и странах варваров, которые были рассеяны по материку и островам, поднимутся в одном всеобщем шествии и со всех сторон будут спешить собираться в назначенное место, будучи предводительствуемы божественным образом, превышающими все человеческое, – образом, который будет видим только для помилованных. Последние будут иметь за себя трех ходатаев и посредников примирения с Богом: отеческую любовь самого Призывающего, который охотно дарует прощение всем; святость родоначальников народа, которые, как бестелесные духи, беспрестанно молятся за своих сынов и дочерей пред небесным Отцом, и, наконец, собственное исправление вновь примиряющихся с Богом, которые возвратились от пути заблуждений и стараются угодить Всемогущему, как дети своему отцу.

Когда они придут в обетованную землю, тогда разрушенные города будут вновь восстановлены, пустыни наполнятся обитателями и бесплодная дотоле почва земная произрастит сады. Перемена будет полная и во всем. Бог обратит добродетели исправившихся против их врагов. Последние будут пожинать плоды своей жестокости и будут чувствовать, что они виноваты не пред отверженными и несчастными, а пред благородным племенем, в котором нужно только вновь возжечь древнюю, никогда непогасавшую искру врожденного благородства, чтобы восстановился его прежний блеск и слава. Из заблудших душ, если только оставалось в них хотя малейшее семя добродетели, могут опять произрасти самые благородные плоды и таким образом города опять сделаются населенными и целая нация сделается многочисленною.

В таком виде представлялись Филону мир и история человечества сквозь зеркало платонических воззрений. Он видел в мире как бы лестницу Иакова, по которой божественные силы нисходили с недоступной телесному зрению высоты высочайшей мысли или божественного слова до последних пределов земного бытия и опять восходили обратно от одухотворенной таким образом материи, возводя вместе с собою человеческий дух от земли к божественному свету. Что же касается до истории человечества, то в племени Авраама он усматривает божественное семя, которое, будучи насажденным в падшем мире, т. е. в душах человеческих, которые здесь с телами странствуют, – определяет народ Божий к роли всемирного священства, назначенного к тому, чтобы возвратить человечество к его первоначальному источнику.

Так как история израильского народа представляла в себе для Филона такие черты, которые шли даже к изображению будущего, то самые библейские лица и отношения народа иудейского к другим народам служили для него чувственными образами чисто душевных событий и отношений, – служили как бы образом самой души, по выражению Филона. Так, в его аллегорических толкованиях, Адам является земным и чувственным человеком; Евва – чувственною или растительно-животною силою; Каин – природным эгоистом и безбожником; Авель – преданным Богу сердцем; Енос – образом надежды; Енох – примером телесного претворения или изменения; Ной – образом праведности; Авраам – образом души, сделавшейся мудрою через наставление или образование; Исаак – образом человека, по природе стремящегося к мудрости; Иаков – образом аскета. Сарра служит для Филона образом природной добродетели; Ревекка – образом терпения; Иосиф -образом политического смысла; Фараон – образом строптивого ума, непокоряющегося Богу; Моисей – представителем пророческого слова. Египет означает, по нему, тело; Ханаан означает Благочестие; голубь– божественную мудрость; овца – чистую душу; путешествие Авраама из Халдеи по Харрану – душу, которая любит добродетель и ищет Бога, Харран – пять чувств.

Филон никогда не затрудняется насиловать букву Писания там, где этого требует склад его объяснений и ход его мыслей, – и искусственно видоизменять его буквальный смысл. Но, не смотря на то, он указывает как на клеветников и изменников на тех толкователей, которые из низких и недостойных побуждений, но под видом лицемерного благочестия, искажают настоящий буквальный смысл. Он нападает на софистов и лицемеров, которые, считая буквальный смысл помехой для себя, думали философствовать на основании слова Божия и сделаться таким образом лучшими толкователями, а между тем замышляли что-нибудь нечестивое или были мертвыми для добра. Он говорит также о неприязненных и склонных к осуждению людях, которые безупречные предметы нарочно порицают и вооружаются против того, что считается священным, – о тех людях, которые все, что только кажется им в буквальном смысле невыдержанным и неудовлетворительным и составляет чувственный образ сокровенной натуры, оскверняют своею наклонностью к пустым словопрениям и на самые простые и невинные предметы бросаются с ругательствами и насмешками. Он нападает еще и на тех людей, которые не любили отечественных учреждений иудеев, которые беспрестанно думали только о недостатках и критике закона и в священных книгах искали только мифов, не уступавших будто бы, по своему забавному содержанию, самым языческим басням. Он выставляет на позор высокомерный образ тех людей, которые, надмеваясь гордостью, невежеством и хвастовством, не только утверждают, что им все существующее известно, но осмеливаются даже толковать о последних основаниях всего, как будто бы они присутствовали в качестве свидетелей при самом происхождении мира и были советниками Творцу в образовании его и в управлении им. Он советует таким людям не выставлять себя судьями других и не выдавать себя за достоверных свидетелей до тех пор, пока не испытают хорошо самих себя.

Кроме сочинений Филона, имеющих экзегетический характер, известны еще его сочинения исторические. Таково сочинение о судьбе александрийских иудеев во время царствования кесаря Калигулы, состоявшее из множества отдельных книг и дошедших до нас только в отрывках. Это сочинение известно было многим отцам церкви. Известны были также сочинения Филона о смысле животных и о Провидении, но они в греческом оригинале утрачены и сохраняются только в армянском переводе, из которого сделан после перевод латинский.

Для объяснения сходства мировоззрения Филона с учением христианским, особенно с нравственными истинами последнего, полагали, что Филон знал об Иисусе Христе и признавал Его за Мессию. Так, у Евсевия есть рассказ о том, что Филон во время царствования Клавдия был в Риме будто бы в другой раз⁶ и имел сношение с апостолом Петром. Позднейший вариант этого сказания прибавляет еще, что Филон, по неизвестным причинам, будто бы опять отпал после от исповедания Иисуса Христа Мессией. По поводу этого вопроса можно сказать впрочем, что в сочинениях Филона нет ни малейшего следа, доказывающего то, чтобы он знал что-нибудь об Иисусе Христе или об апостоле Петре. Кроме того, его воззрение на будущность иудейского народа не только не имеет никакой внутренней связи с христианским верованием в Иисуса Христа, но даже прямо противоречит последнему.

Тем не менее с достоверностью можно допустить, что сочинения Филона имели в свое время довольно сильное влияние на христиан. Не говоря уже о гностиках, премешивавших, подобно Филону, греческую философию с иудейством, можно видеть пример подобного влияния Филона на христиан в богословских системах Климента александрийского и Оригена. Представления Филона о возвращение к Богу душ человеческих из земного странствования в телах и о тех переменах, которые произведет Мессия с человечеством, – носят в себе, как в зародыше, то прогрессивное учение о человеке, которое у Оригена является как учение о всеобщем и безусловном спасении человечества путем бесконечного искупительного восхождения человеческих душ к Богу и которое Иисуса Христа делает только одним из множества посредников к этому восхождению, посланным от Бога в последнее время и превышающим по достоинству всех прежних посредников – Моисея и пророков.