Пророческие книги Ветхого Завета. Книга 5

Прежде, чем приступим к изучению, в возможной подробности, книг пророческих Ветхого Завета, необходимым считаем решить несколько важных предварительных вопросов – о пророчестве в народе Еврейском вообще.

Первый вопрос – что такое Ветхо-Заветный Пророк, какое было его значение и назначение?

В Библейских книгах нет общих, отвлеченных определений сущности пророческого служения, к каким привыкли мы (как нет там и вообще отвлеченных определений сущности чего-либо), и только из частных некоторых указаний на дело пророческого служения, из рассмотрения жизни и деятельности лиц, называемых пророками, и можно составить понятие о пророчестве и пророческом служении в народе Еврейском.

Значение Еврейского слова нави́, которым назывались эти лица, и которое переведено по гречески словом προφήτης, а у нас пророк, определяется прямо из слов Самого Иеговы, сказанных Моисею, где Иегова Сам в первый раз употребляет это слово: «се, дах тя Бога Фараону, и Аарон, брат твой, будет твой пророк (нави); ты же возглаголеши ему вся, елика заповедаю тебе; Аарон же брат твой возглаголет к Фараону....» и пр. (Исх.7:1–2; ср. Исх.4:14–16). Нави́, поэтому, означает прежде всего, человека в том положении его, когда он передает кому-либо мысли и слова другого и именно Бога и передает по особенному на то избранию и полномочию Божественному, для чего, разумеется, сообщаются ему особенные средства и силы; короче: нави́ означает человека, который возвещает Божественную волю и откровения Бога людям. В этом обширном смысле пророками могут быть названы все Патриархи, получавшие откровения Божии для сообщения их людям, как и действительно называется так, например, Авраам (Быт.20:7). Отцы и учители церкви в этом смысле называют Пророком даже Адама (Клим. Ал. и Ориген), а равно и прочих Патриархов, получавших Божественные откровения и сообщавших их другим. Со времени Синайского законодательства, которым народ вступал в особенные отношения к Богу своему, и которым он окончательно организовался в особый избранный народ, значение слова нави́ и понятие пророка несколько видоизменилось, как можно заметить из употребления этого слова в приложении к лицам, исключительно теперь так называющимся, и из рассмотрения жизни и деятельности этих лиц. Не все получавшие Божественные откровения для сообщения их людям, с этого времени, называются Пророками. Первосвященникам, например, открывал Бог также Свою волю в известных случаях; Дух Господень был на Судьях; но ни те, ни другие не называются Пророками, кроме Самуила, но это лицо особенное. На основании особенных черт, которые характеризуют пророков, и по которым можно определять понятие пророков подзаконного времени, а равно и из рассмотрения их жизни и деятельности можно составить прямо такое определение пророка подзаконного времени, или пророка в тесном, определенном, нынешнем смысле слова: Пророк был чрезвычайный учитель Ветхо-Заветной церкви, не правом преемства и закона, или особенных естественных дарований и тому подобного, но особенным действием Духа Божия избранный и посвященный в сию особенную должность, которому Бог чрезвычайным образом открывал волю Свою, прикровенную в законе, для сообщения её людям.

Чтобы полнее раскрыть и оправдать это понятие, указать потребность пророчества в этом смысле и сущность пророческого служения, обратим внимание на отношение пророчества в этом смысле к закону и жречеству, на указания самого закона на пророческое служение, и сделаем краткий очерк истории пророков в народе Еврейском.

В законе Моисеевом изображена норма тех отношений, какие должны быть между Богом-Иеговою и народом, с которым Он вступил в особенный завет. В тесном взаимном отношении внутреннего и внешнего содержания своего закон развил величественный формализм, как необходимый покров, под которым чистая, возвышенная истина могла быть доступна приемлемости народа, стоявшего еще на низшей степени духовного развития, неспособного еще созерцать высокие духовные истины, в их духовности и чистоте, ибо народ был еще дитя, с детским миросозерцанием тогдашнего мира, а истина религиозных воззрений, сообщаемых ему, была так высока и чиста, что ни один из языческих народов, даже позднейших, даже на высшей степени образования, не мог достигнуть её. Блюстителем и охранителем этого законного формализма определено было жречество; его назначение было совершать для народа всю обрядовую сторону культа Моисеева, исполнять для народа во всей точности и полноте этот формализм, а равно наблюдать за непогрешительным и неуклонным исполнением со стороны народа всего этого формализма, всех законных предписаний. Жречество, значит, существенно необходимо было для твердого стояния закона и на нем основанной теократии: стояние и падение обоих стоит в неразрывной связи; вот почему важность и обязанности жреческого служения определены с такой заботливостью и такой подробностью законными предписаниями. Но жречество, говорим, по своему прямому назначению, относилось почти исключительно к внешней стороне закона, к обрядовой, к формализму; оно должно было для народа: а) исполнять обряды законные; да оно и само принадлежало к священной символике культа Моисеева; б) учить закону делом, то есть, учить исполнять формальные предписания и требования закона; а собственно учить в смысле объяснения, раскрытия и дальнейшего развития внутреннего смысла закона, т.е., выводить чистую истину из-под покрывала наружного формализма, это, кажется, вовсе не входило в обязанности жречества. По крайней мере, таково назначение жречества по прямым словам Самого Бога, неоднократно высказанным (например Лев.10:10–11) и по заповеди Моисея (Втор.31:9–13). И жречество во все времена теократии учило закону более делом, совершением всего законного и наблюдением, чтобы все исполнялось по закону, как «повелел раб Божий Моисей». Но существенная мысль и цель закона состояли не во внешнем только исполнении законного формализма, что не имело бы никакого значения; формализм был средство только, внешний покров; высокая цель закона – обрезание сердца и обновление духа, как не раз упоминает об этом сам Законодатель (Втор.10:16 и пр.), святость и богоуподобление: святи будете, якоже Аз свят есть Господь Бог ваш – вот основная мысль – цель закона, к которой предназначен был вести человека весь формализм подзаконный. Понятное дело, что одной внешней формальностью этого достигнуть нельзя; да ее нельзя и соблюсти, как только внешнюю, как только формализм, да закон этого и не имел в виду; нужно усвоить, уяснить и проникнуть в дух всей этой формальности, – этот оживотворяющий преобразующий дух, который проникает все многоразличие этих законных форм, скрываясь под ними, и давая им смысл и силу. Но где дух Господень, там свобода, там возможность дальнейшего развития религиозного сознания, когда подзаконные не успокаиваются на одной букве и внешности, а проникают и объемлют постепенно, по возможности, духовную сторону, во внешнем видят внутреннее, в букве – дух, в форме – чистую, святую истину. Отсюда – безостановочное, непрерывное развитие религиозного сознания, постепенное усовершенствование религиозного ведения человека, постепенное воспитание его. Законом Моисеевым только начиналось, даже предначиналось воспитание народа, а не оканчивалось; оно должно было постепенно и долго продолжаться раскрытием того животворного духа, той чистой истины, которая заключена в его форме, и постепенное познание и усвоение которой составляет религиозно-нравственное воспитание народа. В этой возвышенной цели закона лежит основание пророчества в народе Еврейском; в нем основная идея пророческого служения в этом народе. – Преимущество заветного народа пред всеми прочими, преимущество закона его в том, что в нем дух живой и животворящий, идея истины, которая может раскрываться свободно, и раскрытие которой с постепенной и постоянно возобновляющейся силой не имеет никакой другой цели и ничем другим не сопровождается, кроме свободного духовно-нравственного самоусовершенствования; и этим-то преимуществом определяется сущность пророческого служения в народе Еврейском, которое, по этому же самому, мы встречаем только у него.

Основная задача пророческого служения в Еврейском народе, его значение и назначение – свободно, на основании закона, развивать религиозное сознание народа словом и учением, раскрывая, по мере восприемлемости и развития народа, чистую, высокую истину законную, идею истинного отношения Бога к миру и человечеству, отношения, смысл которого в искуплении человека и человечества, для воссоединения их с Богом, – раскрывая смысл событий настоящих, прошедших и будущих с точки зрения закона и его основной идеи; одним словом – основная задача пророчества – свободное религиозное воспитание народа по духу и смыслу закона Божественного, воспитание народа словом, раскрытием основной идеи закона, или – что тоже – смысла его, соответственно различным обстоятельствам народной жизни, тогда как задача жречества была – воспитание народа делом, всегда неизменным и одинаковым.

Трудно постигнуть причины такого разделения в воспитании народа между жречеством и пророчеством; казалось бы, жречество, которому вверен был закон для совершения всей его формальности, должно было быть и истолкователем этого закона в слове, а не только совершителем на деле. Но великий Законодатель определил иначе. Он сам – первый пророк Еврейский в показанном смысле, образец всех последующих пророков, вверив закон жречеству, по слову Божию, первый установил, по слову Божию, пророчество независимо и наряду со жречеством, и указал на его назначение. Вспомним случай, рассказанный в Книге Числ.11:24–30). Народ роптал на Моисея и на Бога; он не слушал Моисея, как пророка, истолкователя воли Божией народу; в смущении, чувствуя себя не в силах бороться с этим жестоковыйным народом, Моисей молит Иегову, чтобы Он явил к нему милость, – убил бы его убиением, да не вижу, говорит, озлобления моего. Бог повелевает взять ему 70 старцев, которых он знает, и привести их к скинии свидения; как скоро это было исполнено, тотчас все они стали пророками. Дело очевидное, что Моисей избрал этих 70 старцев себе помощниками, для объяснения народу воли Божией, независимо от жречества, и это – первый сонм пророков Еврейских. Здесь же содержится и довольно прямое указание на назначение пророческого служения: два из этих старцев избранных не пришли к скинии, но пророческий дух объял их в полке; когда один юноша сказал об этом Моисею и умолял воспретить им пророчествовать, Моисей отвечала, ему: «неужели ты завидуешь им? О, если бы все люди Господни (т.е., весь народ Еврейский) были пророками! О, если бы Иегова всем им дал Духа Своего» (Числ.11:29)! Вспомним, что это сказал Моисей, когда дан уже был закон, в полном его составе, и установлено жречество, и – не трудно будет видеть назначение пророческого служения при законе и при жречестве, наряду и независимо от сего последнего. «О, если бы весь народ были пророки,» т.е., способен был понимать и принимать волю Божию, выраженную в законе, те высокие святые истины, которые заключены под покровом всего этого формализма – внешности законной, те истинные идеи, которые открыты из всего древнего мира единственно только этому народу юному, который стоял еще сам по себе на степени развития языческих народов, оттого душевно, хотя, может быть, бессознательно, склонялся к их миросозерцанию, не в силах будучи вполне понять и выразуметь чистоту, духовность и истинность своего! О, если бы весь этот народ были пророки – свободные представители идеи законной! Но весь народ неспособен к тому, и только избранные, по особенному действию Божию, способны на то, способны быть пророками, истолкователями чистой истины и воли Божией народу.

Так, говорим, пророчество установлено наряду с жречеством, как особенное служение, которого основная задача – воспитание религиозно-нравственное народа словом, откровенным Иеговою, словом живым и действенным, оживотворяющим отношения народа в законному формализму, или короче – постепенное раскрытие высоких духовных истин, скрытых под покрывалом закона, для приготовления народа к достижению его высокого назначения. Жречество было полным выражением и представителем законного формализма, буквы внешней и – строгости; пророчество – полным выражением и представителем духа, животворящего этот формализм и букву, – высоких духовных истин миросозерцания, единственных во всей древности, сокрытых на время в этом формализме и букве, представителем благодати Ветхо-Заветной. Здесь-то именно и скрывается причина антагонизма между ними, развившегося впоследствии и довольно часто проявлявшегося, и здесь же скрывается страшная, громадная сила пророчества, могшего производить радикальные, всенародные реформы, чего никогда не могло сделать жречество (при Самуиле, в плену). Так, говорим, сам законодатель Моисей, или лучше сам Иегова чрез него, установил пророчество народу с жречеством, как особое служение, требовавшееся смыслом и формой закона. Мы привели один факт об этом из Книги Числ. Впоследствии еще не раз говорил законодатель о служении пророческом, как особенном служении, с особым назначением, ему одному свойственным, и изобразил некоторые частные черты Еврейского пророка, по которым можно полнее определить понятие о нем, слагая эти частные черты в один образ. Сюда относятся особенно те места, в которых он говорит о пророках истинных и ложных. Дело в том: престарелый законодатель с отеческой скорбью предвидел опасность уклонения народа с пути законного, после его смерти. Земля, которую должен был занять юный народ Еврейский, полна была волхованиями и чародейством: мог ли весь народ добровольно и единодушно противиться сильному обольщению, народ, который по своему естественному миросозерцанию стоял ближе к религиям тамошних языческих народов, избрание которого и есть именно изъятие его из этого круговорота лжи тогдашнего миросозерцания, народ, который и при жизни Моисея, по этому же самому, так много позволял себе? – Моисей провидел эту опасность, и закон его часто предостерегает от волшебства и чародейства, в различных их видах, господствовавших тогда в Ханаане и Египте (Исх.22:18, Втор.18:10 и др.), и проклинает тех, которые бы прилепились к ним, оставив Бога истинного: есть бо мерзость сие пред Господом Богом вашим.

Вместе с подобными запрещениями и предостережениями, Моисей в одном месте выражает обетование о восставлении народу пророка, подобного ему, и, изображая сего пророка, в отличие от пророков ложных, указывает некоторые черты истинного пророка. Это место – Второзакония (Втор.18:9–22). Другое, подобное несколько – Втор.13:1–5. Особенность служения пророческого здесь так очевидна, что о ней не следует и говорить. Обратим внимание на черты, которыми здесь обозначается сущность пророческого служения, заметив предварительно, что если в первом из прочитанных мест именем нави́ – пророка означается и не собирательное понятие, а понятие об одном известном пророке: то это не мешает снять с него черты Ветхо-Заветного пророка вообще, так как этот пророк, о котором говорится здесь, подобен Моисею, – образу всех Ветхо-Заветных пророков и сам есть образ для них. Из этих прочитанных мест можно видеть следующие черты Ветхозаветного пророка вообще, пророка истинного:

1. Истинный пророк должен быть исключительно из среды Еврейского народа. Всякое не Еврейское пророчество исключается законом, а следственно, и всей дальнейшей историей Евреев; это преимущество только Еврейского народа. И действительно, во всей Еврейской истории мы видим пророков Евреев, за исключением только загадочной личности Валаама, служение которого вызвано особенными обстоятельствами. По этому уже первому закону, сопоставлять Еврейского пророка с так называемыми пророками других народов и видеть в них единство или тождественность принципа – неразумно и невозможно; те устраняются как ложные, что видно и из всех других черт и проявлений их.

2. С этою чертою происхождения Еврейского пророка тесно связывается другая черта, относящаяся к назначению самого пророка: каждый истинный пророк воздвигается для такой же посреднической деятельности, как Моисей, осуществляя ее более или менее полно. Не может быть никакого противоречия между прежними и позднейшими Божественными откровениями; цель всех откровений, как и самого закона, одна; следовательно, пророческая деятельность в этом отношении должна стоять в тесной связи с Моисеевою, с законом, – в столь тесной, что она должна быть во все времена только продолжением и раскрытием дела Моисея, как пророка, т.е., раскрытием духа, силы и истины, или единственно истинного миросозерцания закона под покровом внешнего формализма. И действительно, вся история Еврейская показывает, что закон – основоположение всей пророческой деятельности всех пророков; они были в этом отношении в собственном смысле «стражами дома Израилева», ограждая закон, как основоположение этого дома и истину теократии – самый дом, от всего вредного и чуждого, очищая, исправляя, совершенствуя и пр. Они только раскрывали шире смысл и дух, т.е., истину закона, светом его идей истинных освещая внутренние и внешние события народные, настоящие и прошедшие и будущие, указывая проявления истины и лжи. Отсюда такое строгое единство во всех речах и действиях пророков, единство духа и направления. В самом деле, неисчислимое разнообразие пророческих речей и действий, при различных обстоятельствах народа, внутренних и внешних, дышат одним и тем же духом, проникнуты одними и теми же воззрениями, направлены к одной и той же дели и неуклонно преследуют ее в продолжение слишком 1000 лет, так что, при сравнении с другими народами того и последующих времен приводят в изумление всякого беспристрастного наблюдателя, и исторгают крик удивления даже и у не так верующих людей.

Во всей всемирной истории, говорит в восторге перед этим зрелищем Бунзен, нет ничего подобного этому тысячелетнему духовному развитию – стройному, проникнутому одним духом, одной идеей, одной истиной (Gottand. Gesch. 1,141).

3. Истинный пророк воздвигается непосредственно Самим Иеговою. Это – существеннейшая черта истинного пророка Еврейского; это – особенность Еврейского пророка, что его призвание не соединяется необходимо с какою либо церковною или гражданскою должностью, как это обыкновенно в язычестве, где прорицание соединено обыкновенно с жречеством, и опирается на авторитет этого жречества. У Евреев Сам Бог, по Своей воле, призывает пророка к пророческому служению, не ограничиваясь ни званием, ни состоянием, ни преемством, ничем. – Заметим мимоходом, что не поэтому ли, между прочим, служение пророческое не соединялось с жречеством? Обозревая историю Евреев, мы, с одной стороны, видим действительно, что никакой человеческий выбор, никакие иерархические или гражданские преимущества не давали права на избрание в пророка; Иегова Себе одному предоставил власть избирать провозвестников Своего слова. Были в числе пророков люди и из жреческого колена Левиина, незначительные по должности, каковы Еман, внук Самуилов, Асаф, его родственник, Иеремия, сын Хелкии священника и пр., но наряду с ними является и Елисей, земледелец, и Амос пастух и др. Вообще, в Еврейской истории нет следов наследственного преемства между пророками, как это часто бывало у языческих прорицателей, и не соединялось пророчество с какою-либо должностью так, чтобы зависело от этой последней. Оно стояло в ряду общественного служения, но в то же время оставалось выше всех его постановлений сословных и вне всякой зависимости от церковной или гражданской власти. Этому так и быть надлежало: Божественное, являясь в мире человеческом, не подчиняется его законам; не именем земной власти и не именем применяемого закона говорили пророки, но именем вечного Бога, слово которого непреложно. Служители и представители духа и, следовательно, свободы законной не могли, в своем призвании, как и во всей деятельности, быть ограничены формализмом закона общественного, иерархического, сословного и др., ничем, кроме этого самого духа закона и свободы или воли Божией. Потому и на чреду своего служения должны были исходить только по особенному избранию Его, не смотря на положение в обществе. И действительно, из писаний пророков видно, что они исходили на дело своего служения только по особенному призванию и избранию свыше, соответственно времени, обстоятельствам, потребностям народа и церкви и планам верховного мироправления. Это призвание у них называется обыкновенно словом Иеговы (Иер.1:2.4; Иез.1:3), как и последовавшие затем откровения, хотя это слово призвания, конечно, отличается от слова откровения, как это увидим после. Многие из пророков оставили нам описание такого призвания их, например, Амос, Исаия, Иеремия, Самуил и пр. Если же некоторые из пророков и не оставили описания этого чрезвычайного события, то, тем не менее, несомненно, что оно было у всякого пророка; иначе и представить невозможно. Во всяком случае, вся история свидетельствует, что Иегова Сам воздвигал себе пророков, и воздвигал, кого хотел, не ограничиваясь условным положением членов Еврейского общества.

4. Призвав непосредственно к делу пророческого служения пророка, Бог непосредственно открывал ему волю Свою при дальнейшем прохождении пророческого служения. Бог вдавал слово Свое во уста его. Это также исключительное преимущество Еврейского пророка, его особенность. Все, что он говорит и делает, есть слово и дело по повелению Бога, открываемому или нарочито, или как непреодолимое требование совести. В высшей степени странно поэтому видеть в них какие-либо личные расчеты, личные стремления, уменье пользоваться обстоятельствами и пр. и пр., что так проницательно бывало усматривали в них натуралисты и им подобные.

5. По силе такого призвания, избрания и откровений, при особенном деле служения Иегове, пророк как бы занимает у народа место Иеговы. Когда Бог вдает слово Свое во уста его, он говорит во имя Божие, в силе и власти Самого Бога. Возвещение слова Иеговы было непременною обязанностью и главным призванием пророка Еврейского, это видим мы из всей истории. В понятии народа Божия право говорить от лица Иеговы столь же тесно соединялось с именем пророка, как с именем священника – право священнодействовать, с именем судии – производить суд. Слушайте слово Иеговы, вот что говорит Бог, – вот обычные начальные слова Пророков, когда они являются в качестве посланников Божиих к царям и народу, и сами цари и народ спрашивали – есть ли слово от Бога (Иер.37:17). Это Божественное слово столь же существенно отличало пророка, как закон – священника, благоразумие – мудреца: «не исчезли еще», говорят враги Иеремии, «закон у священника, совет у мудреца, и слово у пророка» (Иер.18:18). Отсюда обычные у священных писателей наименования пророков: «посланник» или «вестник Божий», «человек Божий», «друг Божий» и пр. Этот глагол во имя Бога Иеговы есть отличительный признак истинного пророка от ложного, который говорит во имя богов иных или богов чуждых, или по своей дерзости.

Таковы черты истинного пророка и служения пророческого, по указанию самого Законодателя, оправдываемые или осуществляемые всего историей пророческого служения в народе Еврейском. Не собираем характеристических черт этого предмета из других книг (мы с ними еще встретимся), а теперь достаточно и этих, чтобы оправдать высказанное нами понятие о пророке и пророческом служении в народе Еврейском, и об отношении его к закону и жречеству.

Указанное нами отношение пророчества к закону обусловливало и отношение его к народу и ко всей истории этого народа. Не выше закона стояло пророчество в Еврейском народе, как превратно понимают некоторые отношение их, но, так сказать, средоточием, сердцем закона было оно, полное глубокого прозрения в богатое сокровище его глубоких истин и мудрых постановлений, полное глубокой радости и любви к полноте его благословений, воспламененное и постоянно горящее ревностью по исполнению Божественной воли; оно было душой этого величественно-прекрасного организма – законного формализма, душой, движущей обществом, управляющимся этим законом, дающей направление всей его жизни, не смотря на противодействие некоторых сил этого организма, направляемых чуждыми интересами и греховными, не Богопросвещенными, стремлениями (разумеем повременную закоснелость жречества, с его законным формализмом, грубо понимаемым; обличения Иеремии, Иезекииля и др.). Таким только образом понимаемое, при таковом только представлении о нем, пророчество могло и должно было быть продолжением и дальнейшим развитием законной истины: ибо пророчество есть высшее Божественное применение Божественной воли к современной истории народа. В какой бы форме оно ни являлось, преобразующим ли внешнее положение народа, как, например, при Самуиле, после Соломона, около плена, грозящим ли и претящим, успокаивающим и обещающим, всегда оно есть исполнение Божественной непреложной воли, открытой прикровенно в законе, и только полнее и шире открываемой и раскрываемой, проведение этой воли в жизнь и историю народа, так что всюду и всегда основоположение, зерно пророческой деятельности в законе, непоколебимом основании всей народной теократической жизни, и, следовательно, все пророчество есть только дальнейшее и полнейшее раскрытие законной истины, окрепшей в законном формализме или культе. Этим, говорим, определялось отношение пророчества и к народу, при известном отношении народа к закону. В диаметральной противоположности стоит оно к нарушению законной истины, в какой бы форме, в каких бы превратных истолкованиях закона оно ни обнаруживалось, и презрители закона всегда боялись и ненавидели их; напротив, их слова и их действия находили себе живое сочувствие в лучшей, верной закону части народа. И для этой, способной понимать силу и дух закона, части народа пророческое слово во все времена было истинное, древнее, праведное слово, слово как бы самого Законодателя, слово Самого Бога, как оно действительно и было. Но при сем, это пророческое слово никогда не было лишь мертвым воспроизведением, механическим повторением буквы закона; нет, это было оживление его, живое раскрытие его применительно к известным временам и обстоятельствам, и потребностям народа, и планам верховного Мироправителя; изменялась форма буквы, но дух истины единый, вечный и живой, был один и тот же.

Таким образом, на почве древнего, законного основоположения раскрывался постепенно и постоянно для религиозного познания и деятельности всегда обновляющийся и бесконечно, без устали раскрывающийся дух, не стоя в противоречии с древней буквой, расширяя, просвещая и совершенствуя осмыслением настоящих, прошедших и отчасти будущих событий и раскрытием в возможной ясности духа закона народное религиозное сознание. Народ в обеих частях своих и пророки стоят всегда, таким образом, в тесном взаимном отношении между собою и оба проживают взаимно историю, в которой одна сторона бросает значительный свет на другую: ибо оба стоят на одной и той же почве закона. Утверждая это на основании всей истории, неизвращенной фальшивой критикой её документов – священных книг, мы отрицаем: а) то мнение школы, по которому сознание пророческое будто всегда идет в разрез с сознанием народа, что это – резкие непримиримые противоположности, на чем бы они ни основывались (мнение Евальда, Густ. Баура и их последователей с разными оттенками). В этом случае, очевидно, нельзя найти пункта соприкосновения между ними и, следовательно, народ не понимал бы пророков, а пророки не успели бы ничего в народе. Но этого, по истории, нет: пророчество было душой всей жизни этого народа, во всех важнейших моментах его жизни, а этого не могло бы быть, при их совершенной противоположности. Противоположность обнаруживается лишь в известные периоды, когда дух народа уклоняется от духа закона, когда чуждые теократии влияния преобладают. Но эта противоположность потому именно и выступает здесь, что корень противоположности один; это – распадение единства для единства, а не столкновение совершенно различных и противоположных по натуре элементов. Вместе с этой теорией отвергаем мы: б) и другую, совершенно противоположную ей теорию отношения пророчества к народному сознанию и потому крайнюю, по которой это отношение представляется так, что пророчество, в своем совершеннейшем образе и проявлении, обнимает и выражает всегда только то, что выработало по частям, смутно и неясно, народное сознание, т.е., что оно было представителем народных инстинктов и стремлений (Бауер и его единомышленники). Крайность этой теории еще более бросается в глаза. Антагонизм пророчества и народных стремлений, по временам очень резкий и общий, по этой теории, худо объясняется, и по мудрёности скорее заясняется. Как так народ не понимает своих инстинктов и стремлений в представителях своих и борется с ними? Как так эти представители встают по временам в такое обличительное отношение в тем инстинктам и стремлениям, которых они служат будто бы представителями? – Как ни выпутывайтесь из этих противоречий, выйдет только софизм и не более, именно потому, что ложно представляется отношение пророчества к народу и закону. Даже один тот факт, что пророки никогда и нигде не ссылаются на народное сознание, как оправдание своей речи и деятельности, достаточен для разоблачения несостоятельности этой теории. Нет, единственное основание пророчества – закон, в его духе и свободе, и в этом отношении они стоят на одной почве с народом, порабощенным законному формализму, но с сознанием, что здесь – истина, дух Господень и свобода. При уклонении народа – их антагонизм, при правильном ходе – их полнейшее единство. Закон, закон и закон – вот основное слово пророчества во все времена в его отношении к народу и только с этой точки зрения понятна история пророчества. С этой мыслью мы представим краткий очерк внешней истории пророчества в народе Еврейском. Внутреннюю мы изложим по частям при самом разборе пророческих писаний.

Возбуждение и усиленную деятельность пророческого духа, справедливо замечает Генгстенберг, встречаем мы в истории Израиля во все важные для народной жизни времена, когда народ стал более готов слушать и внимать пророческому слову. Это возбуждение и усиление неразрывно связаны с оживотворением теократического духа народа, как средство, которым пользовался Иегова для воспитания своего народа.

Законодатель Еврейского народа должен был быть вместе и первый в показанном смысле пророк Еврейской подзаконной церкви. Дав закон, который долженствовал быть пестуном народа, дух или истина миросозерцания которого должны постепенно раскрываться более и более – чрез служение пророческое, он сам должен был расчистить поле и дать первое направление этому развитию, явить в себе образ пророка. И он действительно был пророк, образ для всех прочих пророков; его вдохновенные пророческие речи к народу о данном чрез него Иеговою законе – образец речей пророческих. Само собою разумеется, что эти речи не могли быть широким объяснением внутреннего смысла закона и вообще развитием дальнейшим законной истины: закон только что был дан приспособительно к неразвитому еще детскому состоянию духовной жизни народа, и он еще не готов был к более высокому духовному пониманию закона. Вот почему речи Моисея состоят исключительно из увещаний – соблюдать закон Иеговы, не отступать от него, из предостережений, из угроз в случае неповиновения закону и из обетований временных благ покорным и исполняющим закон.

Но так не готов был еще народ, что и эти простые вдохновенные речи не производили иногда должного впечатления на него, он не довольно внимал им и не редко повергал в безутешную скорбь самого великого Пророка; ему более были нужны в это время дела, и дела великие, чем слова. Впрочем, основания пророчества, его задача и цель, указаны уже были, как мы видели, Моисеем, образом пророков, и когда приспеет время, этот пророческий дух Моисея воспрянет с силою... Моисей такое твердое основание положил ему, которое не могло сокрушиться до исполнения времен. Во времена самого Моисея действий других пророков не видно, хотя несомненно, что пророки были, как это видно из повествования о 70-ти пророчествовавших старцах; великая личность Моисея заслоняла собою действия других пророков, так что, при его великом значении, значение прочих было уже не так заметно, как это бывало и впоследствии, при Самуиле, например, Давиде, Илии и Иеремии.

Пророческий дух Моисея, чрез возложение его рук по избранию Божию, сообщен был в известной мере преемнику его, Навину, и его пророческие речи суть отголоски речей Моисея; но их значение и влияние было еще менее, чем – речей Моисея, по той же причине.

После Навина, в период Судей, слово пророческое, по замечанию первой Книги Царств (1Цар.3:1) было честно, – т.е., редко, пророков было мало, хотя все-таки они были и должны были быть. И неудивительно, что их было мало; народ еще мало способен был понимать слово пророческое, еще не приспело время действовать словом много, когда слово даже Моисея часто не имело силы; народ слушался только чудес и смирялся только пред казнями. Что видим мы после поселения Евреев в земле обетованной? Историк этого времени постоянно повторяет: и забыл народ Бога, отступил от закона Его, и Бог отдал их в рабство такому-то царю или такому-то народу. Тогда только Израиль снова обращался к Богу своему, и Бог избавлял его.

Но проходит несколько времени, и народ снова начинает нечествовать, снова забывает Бога. Чем могло быть тогда пророческое слово? Гласом в пустыне, медью звенящею или кимвалом бряцающим. Народ был еще не достаточно развит духовно, чтобы понимать слово Духа и слушаться его; ему нужны были, как и при Моисее, чудеса и карательные действия: на него можно было действовать более делом, чем словом. Вот почему слово пророка в это время было честно, т.е. редко.

Новая эпоха пророческого служения и пророческой деятельности начинается со времени Самуила. Все с детства показывало в нем самом великого, необыкновенного деятеля – второго Моисея: и его рождение и его необыкновенное призвание и его необыкновенные дела в юности; признаки времени предуказывали и потребности народа давали знать и предвидеть появление великой личности, и в лице Самуила действительно явился необыкновенный человек и великий продолжатель дела Моисея, как пророка. Величие этой личности, когда смотрели на нее по отношению к развитию Ветхозаветного пророчества, привело даже некоторых к мысли, что Самуил – первый основатель пророческого служения в народе Еврейском. Не считаем нужным говорить против этого мнения; так очевидна его несостоятельность из рассмотрения проявлений пророчества при Моисее и в последующее время и из рассмотрения основоположений пророчества в законе и взаимного отношения жречества и пророчества, потому что основание его – в законе, и Самуил действовал на основании этого Богодарованного закона и только продолжал дело Моисея в этом отношении; со времен его мы видим, только усилилась пророческая деятельность, не сильно проявлявшаяся до его времен, по высказанным обстоятельствам. Религиозно-нравственное и политическое состояние и потребности народа Еврейского времен Самуила именно требовали такого возбуждения и усиления и развития пророческой деятельности и вполне объясняют необходимость этого явления, а равно его характер и видоизменения.

Время около появления Самуила было временем перехода Еврейского народа с одной ступени исторической жизни и развития на другую. И это-то переходное время, а равно характер новой эпохи народной жизни, необходимо требовали усиления пророческой деятельности, которая с тех пор, изменяя свое направление, вообще не ослабевала до тех пор, пока народ не ступил еще на новую ступень политической и религиозно-нравственной жизни, именно до времени самого возвращения Евреев из плена.

1) Мы сказали, что в деле религиозно-нравственного воспитания народа, по характеру самого народа, жестоковыйного, как называли его Моисей и Навин, склонного к языческим культам более сродным ему по его естественному развитию, и трудно понимавшего высокие истины закона, во времена Судей были нужны более дела и – дела разительные, чем слово убеждения; народ слушался казней, но не слова; прошла казнь, миновало бедствие, и народ снова отступал от Иеговы. После Моисея, в продолжение этого 200 летнего периода Судей, народ, кажется, не то, чтобы одичал, но довольно упал нравственно и неспособен был слушать слово, смиряясь лишь пред делом, особенно в средине этого периода. Но это привлечение народа к Богу и закону Его наказаниями, это воспитание народа бедствиями не могло, да и не должно было оставаться постоянным и единственным средством к достижению цели воспитания; казнь, как внешняя сила, может действовать только внешним образом, на внешнего человека, может внушать страх, в котором нет любви, составляющей основание закона, она может подавить на время преступление, но не искоренить его, а потому она имеет значение временное, как средство необходимое, впрочем, когда нет еще возможности заменить ее другим, более сильным и духовным, словом убеждения и раскрытия высших идей, когда народ еще не способен развиваться этим духовным средством. Оно – средство необходимое, как приготовление народа к воспитанию этим последним средством, но по тому-то самому оно – средство временное. Бедствия общенародные пробуждают мало-помалу духовные силы народа, возбуждают духовные его потребности, заставляют его вникнуть глубже в свое положение, обозреть и узнавать, что в нем есть и что ему нужно. Но как скоро средством достигнута цель, оно становится не нужным, дальнейшей цели нужно достигать новыми средствами; как скоро бедствия мало-помалу пробудили духовные силы и потребности народа, они мало-помалу должны оканчиваться и уступать место другому средству к цели, оставаясь сами уже средством второстепенным побочным. Таким необходимым, но временным, средством народного воспитания, в период Судей, были почти постоянные общенародные порабощения. По мере времени, в училище этих бедствий должны были более и более пробуждаться силы народного духа, развиваться и крепнуть; и действительно, из истории Судей мы видим, что обращение народа к Иегове становилось постепенно искреннее, и, так сказать, сознательнее, хотя еще все-таки грубо и плотяно. Чтобы довершить это постепенное развитие сознательности, нужно было, наконец, самое сильное общенародное бедствие, которое бы окончательно потрясло народ и пробудило его; таким бедствием было пленение ковчега завета при Илии; это было самое тяжкое бедствие: ибо без кивота завета народ Еврейский переставал быть народом Иеговы. Тогда-то настало время – дело и казнь заменить словом убеждения, хотя, конечно, нельзя было совершенно оставить и первое; или сказать точнее – настало время в число средств народного воспитания ввести слово пророческое и дать ему особенное, важное место; тогда-то явился великий пророк Самуил, который сильным словом судил Израиля и слова которого, за исключением одного случая, всегда имели сильное, решительное действие на народ; тогда-то открылось обширное поле для деятельности пророков словом убеждения, которое теперь не могло уже оставаться без пользы, так как бедствия развили восприятие народа к слову. С этих пор пророческая деятельность, как средство воспитания, не должна была прекращаться, до времени полного своего развития, но, несмотря на препятствия, – все более и более развиваться и приносить плод свой, и с этих пор действительно пророческое слово не умолкало до известного времени, и стало действенно в народе Еврейском, так что пророки часто дают целое направление известному периоду времени; им внимают не только народ, но и цари, хотя и не всегда это случалось, особенно в позднейшее время.

Далее – 2) с постепенным развитием духовных сил народа, в нем постепенно вырабатывалась, в продолжение периода Судей, идея царства, с осуществлением которой он собственно и встал на новую ступень своей жизни; народ думал переменить форму правления, поставив себе вместо Судей царей. Эту мысль народ выражал еще во времена Судей, но тогда еще она не созрела и – не могла осуществиться (предложение царства Гедеону). Последнее бедствие, кажется, окончательно утвердило его в этой мысли. Последнее средство против народных порабощений иноземцам – предоставление высшей гражданской власти главному жрецу – Первосвященнику, оказалось не действительным: Илий оказался не на своем месте; нужен был вождь войска, – Илий им не был и не мог быть, нужен был сильный гражданский правитель, – первосвященник им не мог быть, его положение в теократии, определенное законом, было иное. И вот – никогда еще прежде позор и унижение Израиля не доходили до той степени, как при Первосвященнике – Судии. Твердой рукой Левит и пророк Самуил начал править доверявшим ему народом, снял поношение с Израиля и успокоил народ; но под старость с ним случилось тоже, что с Илием, его дети оказались совсем неспособными заменить его. В народе с новой силой проснулась мысль о царе; неблагоразумное управление детей Самуиловых было поводом к осуществлению этой мысли. Дело, очевидно, было важнейшее в жизни теократического народа. Самуил сначала воспротивился осуществлению этого желания, как еще преждевременного, как это и оправдалось на первом же несчастном царе; но народ упорствовал; во всем другом он слушался его беспрекословно, но на этом настаивал, и Самуил поставил ему царя. Дело это, говорим, важнейшее и по отношению к дальнейшей жизни народа, и по тому, как совершилось оно. Важность этого события выразил Сам Бог, сказав, что своим требованием народ выражает желание, чтобы Он сам не царствовал над ними; народ, значит, вступал в новую эпоху жизни.

Главное различие новой формы правления от прежней – то, что она, во избежание многоразличных бедствий народных и по плану Верховного мироправления, имевшего восставить Всемирного Царя из царского рода Давидова, должна была быть наследственная, и представительная, как это действительно и было. Прежде Сам Бог непосредственно воздвигал мужей для суда над народом, когда он обращался к нему, мужей по сердцу Своему, которым и давал Духа Своего; значит, Сам непосредственно царствовал над народом; теперь должно было быть иначе: избираем был царь – непосредственный представитель и полновластный правитель народа на всю его жизнь, и притом престол должен был быть преемственный. Тогда Бог воздвигал человека для правления, какой был нужен Ему, не стесняясь ничем; здесь этого быть не могло, а могли быть цари и не по сердцу Его, которые могли уклоняться от закона Его и властвовать самовольно, в похотях сердца своего, как это и видим в истории царей. Опасность в этом случае для народа, особенно нетвердого в законе Иеговы, была очевидна: народ, руководимый и управляемый нечестивым царем, мог очень далеко уклониться с пути Иеговы, как это оказалось впоследствии. Вследствие сего требовалась крепкая охрана против злоупотребления царской власти, каковою не мог быть закон, а равно и жречество, как это оказалось впоследствии; нужна была постоянная, живая, сильная божественным авторитетом, охрана, нужно властное, живое слово, нужны были пророки вестники живаго слова Иеговы. Притом, Иегова не мог оставить Свой народ без непосредственного руководительства. Но как же было руководить его в том случае, когда представители народа – цари не могли быть посредниками при этом руководительстве? Нужно было избирать других людей для сообщения им откровений; нужны были пророки, как посредники, в деле теократии, между Богом, царем и народом. И вот мы видим, что с царством Еврейским неразрывно и непрерывно соединена деятельность пророческая.

С другой стороны, самый факт избрания царя показал, как может быть неистово настойчив народ в известных случаях, и как он далеко может зайти в своей настойчивости. Нужна была сила для ограничения возможного своеволия народа, сила постоянно живая и действенная, которая могла бы удержать по возможности его бурные порывы, и по возможности, не вызывая казней и общественных бедствий, действовать на него словом убеждения; нужны были постоянные стражи с авторитетом Божественным, которые бы ограничивали развитие народного своеволия и направили стремления народа к их истинной цели, направляли бы по истинному пути вообще его жизнь внутреннюю. Это не было обязанностью жречества, это было дело царя, а главным образом пророков, когда цари были не надежны. И во всей последующей истории Израиля мы видим пророков на страже развития народных стремлений, соответственно различным временам и обстоятельствам. Зорко следят они за народом с точки зрения закона, замечают всякие склонности и стремления его, ценят всякие проявления народной жизни.

Далее – 3) с развитием в сознании народа идеи царства неразрывно соединена идея царства Мессии, к осуществлению которой должен был предуготовиться народ. С осуществлением этой идеи земного царства в народе, когда поставлены были цари, предстояла полная возможность раскрыть шире идею царства Мессии, не опасаясь непонимания её народом; образ и образы были готовы теперь в самой теократии, и народ был уже опытнее в понимании высоких идей закона; между тем эта идея царства Мессии внутренне составляла основной пункт всего закона, средоточие всей жизни народа Еврейского; значит, с раскрытием её, разумеется, постепенным, должно было раскрывать внутренний смысл, значение и цель самого основного пункта закона, и тем уяснять вполне цель народа в его дальнейшей судьбе, раскрывать все черты будущего царства Мессии, его лица, его значения в человечестве, свойств Его царства или церкви и пр. и пр. Ко всему этому народ еще не готов был в период Судей, он был еще, как постоянно называл его Моисей, жестоковыен и чувствен для того, чтобы понимать эти великие идеи; да и не было доступных для него в самой теократии образов для раскрытия этой идеи. Образ величайшего пророка народ имел в Моисее, и сам Моисей, в своем образе, указал прямо на Мессию, как на пророка; образа теократического царя еще не было. Теперь же, во все последующее время возможно было раскрытие Мессианской идеи, и мы видим, что с тех пор, особенно со времен Давида, идеала теократического царя, раскрытие этой идеи было постоянным почти делом пророков, которых нужен был непрерывный ряд теперь, чтобы соответственно известным временам и обстоятельствам, так или иначе, просветлять и укреплять, расширять сознание народное в этом отношении.

Наконец – 4) мы видели, что на основании закона Моисеева, по духу и смыслу его постановлений, пророчество должно было идти об руку с жречеством; оба они равно необходимы для поддержания и развития идей теократии, одно для этого величественного формализма, другое для одухотворения, так сказать, его, для указания, развития и проведения в жизнь животворного духа, заключенного в нем. При оскудении, по высказанным причинам, пророчества в период Судей, жречество, без поддержки его, постепенно упадало, его дух и сила оскудевали; нравственность жреческая к концу периода Судей, особенно в доме Илия, живое тому свидетельство; явились непостижимые в теократическом обществе злоупотребления должностью жреческой. Но заметим, что с таким ослаблением жречества должно было колебаться даже внешнее стояние теократии, весь его формализм, Необходимы были для Еврейского общества после Илия, в котором ясно обнаружился упадок жречества, с одной стороны, противодействие такому его направлению, ограничение его своеволия, с другой – поддержка ему в стремлении к осуществлению его назначения, нужны были пророки. Век Самуила, век этого переходного состояния Евреев, был и должен быть началом такого ограничения жречества пророчеством, ограничения, которое для дальнейшего развития теократии не должно было прекращаться до известного времени, и мы действительно видим, что с тех пор пророчество или идет рука об руку с жречеством, или встает в оппозицию ему для ограничения его. Но эта потребность обнаружилась настоятельным образом только в век Самуила, после Илия.

Таким образом, религиозно-нравственное и политическое состояние народа времен Самуила необходимо вызывало постоянную и более или менее усиленную деятельность пророков, которая, изменяя по временам свое направление, действительно, не оскудевала с тех пор до известного времени, но постоянно развивалась все более и более.

Само собою разумеется, что Самуил, главный деятель в начале этого важного для жизни Еврейского народа времени, должен был явить в себе истинный образ пророка, и он действительно был таковым: он второй основатель Еврейского пророчества, почему еще в Ветхом Завете, по характеру своей деятельности, он поставляется на ряду с Моисеем (Иер.15:1). Сообразно обстоятельствам времени, ему нужно было, главным образом и прежде всего, устроить внешнюю жизнь своего народа, по закону Моисееву, ввести в жизнь его постановления; отсюда характер его, как пророка, по преимуществу практический, и, так сказать, административный; его деятельность вращалась более в кругу внешних предписаний закона, в кругу внешнего устроения жизни народа по закону. После того, как подобно Моисею, он призван на великое служение народу, он является в духе и силе как орган откровения Божества, с безусловным во всех отношениях авторитетом, и своею деятельностью обнимает не только область пророческой деятельности, но и жреческой и судейской, являя тем отношение к ним пророчества: он, как пророк, объясняет народу волю Божию, выраженную в законе, соответственно современным обстоятельствам и потребностям народа и теократии; он присутствует как главный при жертвоприношениях; он обтекает землю Еврейскую, собирает народ в Вефиле, Галгалах, Раме и пр. и судит ему. Он поставляет царя; но в то же время поразительно показывает отношение к нему пророчества: как орган откровения Божества, он властвует над царем, несовершенным в смысле истинной теократии, так что царь его волей и силой отвергается, как скоро в своих распоряжениях противится ему, высказывая своевольство, не согласное с теократией. Вообще, он является вдохновенным посредником между Богом, царем, народом и жречеством, в их отношениях законных. С ним вместе являются целые сонмы пророков, известные под именем «сынов пророческих», которыми руководствовал Самуил, – в Гаваоне, Раме, Вефиле, Иерихоне и Галгалах. Так сильно вдруг возбужден был пророческий дух, когда приспело время его деятельности, и – неудивительно, говорим, что пророческая деятельность должна была усиленно открыться целыми сонмами: ибо тогда совершался великий переворот в жизни народной, – пробуждение новой жизни, при чем, для направления её, нужна была одновременная усиленная деятельность многих, как это всегда бывало и бывает во время великих народных переворотов. Потому и Самуил является окруженным пророками, мужами, которые проникнуты его духом и которые теперь, как верные помощники, совокупно с ним, как их настоятелем, по выражению 1-й книги Царств, действуют в великом перевороте народной жизни. Такая усиленная деятельность пророческая продолжалась до самого времени окончания этого переворота, т.е., до времени утверждения на престоле Давида.

Когда в лице Давида Самуил поставил народу царя по сердцу Божию, уже не столь настоятельно нужна была усиленная деятельность и надзор пророков; в нем и при нем осуществилась вполне идея царя и царства теократического, и пророческий дух в нем соединялся с высшим царским достоинством; он был теократический царь, которому часто Бог непосредственно открывал волю Свою, которая и приводилась в исполнение подданными его, по власти царской, с авторитетом пророческим, Божественным. Усиленная пророческая деятельность при нем ослабляется; пророческих обществ, где бы в большом числе соединялись пророки, при нем нет, но несколько великих пророков видим мы около царя, бодрствующих, наблюдающих и предохраняющих, чтобы и такой царь, как Давид, в недобрый час не отступал от закона Иеговы, вразумляя его в нужных случаях. Таковы были пророки в особенности Гад и Нафан, о коих упоминает история. В особенности этот последний является с авторитетом пророка в духе Самуила, и – могущественный царь всегда слушает его наставления, вразумления и советы с покорностью, а во дни своей старости, в последний год своего правления становится под его полное руководство. Во время смутной истории воцарения Соломона очень характеристически выразилось отношение пророчества в жречеству в лице Садока и того же Нафана с Самуиловым духом: пророк не входит в строго определенные при Давиде, жреческие обязанности; первосвященник совершает помазание, а пророк Нафан наблюдает над деятельностью жреца, показывая как бы сим, что пророкам во времена лучшего состояния теократического царства, как органам Иеговы, собственно Царя Израильского, принадлежало верховное наблюдение над целой жизнью Израильского народа, над деятельностью царскою и первосвященническою, тем более над народом. И в первые времена царствования Соломона, когда он ходил еще в путях отца своего, не видно сильной деятельности пророческой: царь был, как Давид, сам органом откровений Божественных. Но когда, под конец своего правления, он уклонялся от Бога своего вослед богов чужих, во имя своего деспотизма Восточного, каковой наследовал от него и сын его Ровоам, снова являются пророки. Ахия из Силома высказывает определение Божие о разделении царств, и – с исполнением этого определения, наступает новый период пророческой деятельности, так как событие имело величайшее влияние на дальнейшее развитие народной жизни.

Что касается до внутреннего развития самого пророчества, во все это время, т.е. что оно развивало в сознании народном из закона и Мессианской идеи, на какую ступень возвело оно это сознание: то ступень эта определялась самым ходом событий; в начале – до Давида оно должно было заняться лишь внешним устроением жизни народной, введением закона в жизнь народную без дальнейшего развития его идеи; но с утверждением царства, при устройстве внешней жизни, пророчество развивало в народе идею царства Мессии, в возможной полноте и в доступном образе земного царства; счастливое состояние царства Израильского при Давиде было образом для раскрытия светлых сторон царства Мессии, его блеска, его славы, его богатства, его мира и тишины, а равно его вечности в колене Давидовом; это выразилось в речах Нафана к Давиду, в обетованиях Соломону и – особенно – во вдохновенных песнях самих Давида и Соломона; с другими песнопевцами того времени, впрочем, эти изображения состояли еще большею частью в общих чертах; частные некоторые черты были прикрыты еще символами; вообще же, пророчество раскрылось полно, сильно и привлекательно. Не знаем, все ли, что содержится об этом в книгах Давида и Соломона, понимало Еврейское общество их времени; но нет сомнения, что эти книги развили в сознании народа многое, чего прежде не было.

Разделение одного теократического Еврейского царства на два было событием важнейшим для народа, по влиянию его на дальнейшую жизнь народную вообще и в частности на пророчество. – Известно, что значит разделение одного царства на два в жизни каждого народа, с коим случалось это, – какое это великое бедствие для органического полного развития народных сил. Конечно, оно не было бы так гибельно в теократическом царстве, если бы оба народа не уклонялись от закона Иеговы, одного. Но случилось не так. Пророк Ахия, изрекший определение Божие об отнятии большей части царства Еврейского от наследников Соломона, содействовал Иеровоаму, новому царю над отделившимся царством, к достижению и укреплению царской власти. Но вскоре должен был переменить свои отношения к новому царю, – как Самуил переменил свои прежние отношения к Саулу. – Известно, что Иеровоам сделал еще больше зла для народа, чем Саул; он ввел, вследствие политических целей, в свое новое царство отчуждение от чистой, истинной религии, и Ахия не мог не противодействовать этому, хотя и не известно, какие следствия были этого противодействия. – Между тем, с отстранением нового царства от чистого культа Иеговы, необходимо рушилась связь между обоими царствами, и – политикой Иеровоама были, таким образом, разрушаемы старания пророков, начиная с Самуила, основать и созидать Еврейское общество на чистой религии Иеговы. Очевидно теперь, прежде всего, нужно было подумать о воссоединении отпадшего царства с оставшимся, в отношении к религии, и вот, царство Ефремово или Израильское является главным местом пророческой деятельности: ибо о посредстве в этом деле царской и жреческой власти в таких обстоятельствах нечего было и помышлять. Единственное, которое могло казаться действительным, средство к воссоединению было здесь пророчество. – С особенной силой проявился дух пророческий в этом отделившемся царстве с тех пор, как при Ахааве, тирянка жена его, Иезавель не только отвергла культ Иеговы, но открыто хотела поставить на место его культ Ваала; когда она с зверской свирепостью обратилась против истинных пророков, и, изгоняя их, заменяла жрецами Ваала, и, таким образом, уничтожала все дело Самуила, уничтожала истинную религию в её существе: тогда мы видим, что вдруг как бы возобновились времена Самуила; начинается такая же усиленная деятельность пророческая, как и во времена великого Самуила, которая тем более усиливается, чем более видит противодействия себе со стороны царской власти, оставившей истинную религию. Много пророков умерщвлено Иезавелью (3Цар.18:4; 3Цар.19:10); другие из пророков Иеговы делаются придворными пророками, презрев Божественное призвание и из лести предрекая угодное царю (3Цар.22:6); но в южной части Израильского царства и в колене Вениаминовом там, где действовал великий Самуил, возжигается пламенная ревность по религии Иеговы в сердце величайшего пророка того времени Илии, снова являются прекратившиеся было со времен Самуила сонмы пророческие; пророки опять действуют усиленно и одновременно во многих местах целыми сонмами, руководимыми Илией, потом Елисеем, как в прежнее время Самуилом.

В лице Илии воскрес образ Самуила, только дух его, его сила и энергия, по требованию времени, обнаружились с большею резкостью и решительностью, с каким-то страшным, поражающим могуществом, с поедающею ревностью, и с страшным величием: с неумолимой строгостью умерщвляет он пророков Ваала, несмотря на зверскую злость Иезавели; в беспокойной ревности несет его Дух Господень то на Иордан, то в Финикию, то на Кармил, то в пустыню Иорданскую, то в Самарию, то в Иудею, то, наконец, в гору Божию Хорив. Ежели безбожный царь оказывает ему не более послушания, как Саул Самуилу: то однако же признает слово его Божественным и не дерзает наложить руку на посланника Господня. И разнообразные преследования Иезавели он выдерживает с силой и энергией непобедимой; присутствует ли он при ней, – впечатление и слово его могучей личности обезоруживает злобствующую царицу; но пока она собирается с мыслями против пророка, он уже опять в своем одиночестве, в пожирающей его пламенной ревности до тех пор, пока не было ему откровения, что не в огне, не в буре, Господь, но в духе хлада тонка. Тогда он оставляет свое пророческое служение.

Елисей был достойный преемник духа и силы Илииной, и также ревностно подвизался против отпадшего царства. Это были главы многочисленных пророков того времени, которые составляли в это время как бы особую касту в царстве Израильском; пророческие училища являются здесь с твердой организацией и в теснейшей внутренней связи между собою. Подобно первосвященнику, Илия помазывает себе в преемника Елисея; в священных, прославленных в древности местах страны в Вефиле, Иерихоне и Галгалах имеют постоянное местопребывание целые сонмы пророков. Но сила зла в этом отпадшем царстве была так велика, что и деятельность таких великих пророков оставалась бесплодной; отпадшее царство видимо шло к погибели, так что дальнейшая усиленная деятельность пророческая была бы бесплодна, и вот, эта сила ослабляется, пророческая деятельность ограничивается только частными лицами (4Цар.14:15); Иоиль и Амос действуют здесь еще, но почти тщетно; Осия был последним пророком в этом несчастном царстве; около 40 лет неослабно старался он своих соотечественников обратить на путь истинный и воссоединить отпадших, но опять тщетно; царство должно было пасть и в конце 8-го века пред Рождеством Христовым оно было разрушено Салманассаром. Понятно, что отличительным характером пророческой деятельности в этом царстве должно было быть развитие внешней стороны закона, воссоединение с религией царства Иудина и вообще устроение внешней жизни по закону Моисееву.

В Иудейском царстве, со времени разделения, под управлением царей из племени Давидова чистое служение Иегове – истинная религия постоянно была господствующей. Поэтому мы не видим здесь пророков, соединяющихся в общества, сонмы; они действуют отдельно, хотя и не одинаково. Случалось и нередко, что и здесь народ, вслед за царями, удалялся от Бога своего и обращался к богам чужим, и в это время усиливалась пророческая деятельность; воздвигали на них гонения, но не ослабевала их ревность. Впрочем, большей частью случалось так, что после одного или нескольких царей, отступавших от Бога, являлись цари благочестивые, ревностно истреблявшие язычество и преследовавшие отступление от Бога. То и другое составляли содержание для пророческих речей пророков этого периода, который был цветущим периодом пророческой деятельности, свидетельства о котором остались в пророческих книгах Ветхо-заветного канона. Впрочем, и это царство, в общем ходе своей жизни, довольно заметно ослабевало и оскорбляло Бога своего своею склонностью к идолопоклонству, которая особенно в последние времена заметно усиливалась; пророческое слово не всегда было действенно, даже случалось, что посягали на жизнь великих пророков; религиозно-нравственное чувство народа притуплялось; нужно было сильное какое-либо средство для пробуждения его и поддержания силы пророческого слова; нужно было повергнуть народ в горнило общественного бедствия для очищения его от всех внешних наростов, которые покрывали его и делали его бесчувственным, но бедствия временного: ибо жил в нем остаток благословенного семени. Таким бедствием был для него плен Вавилонский, в продолжение которого народ, при содействии пророков, почувствовал совершенное отвращение ко всему языческому, что прежде так влекло его к себе, и привязанность к своему родному достоянию; почувствовал силу и значение речей пророческих, которые прежде хотя и слушал, но забывал, и – всем сердцем обратился к Богу своему, Иегове, как это мы видим из исторических книг, описывающих после-пленное время, и из всей позднейшей истории Евреев.

Значение пророчества в продолжение всего этого периода для духовного воспитания народа – величайшее. Пророки этого периода, в своих речах, применительно к историческим обстоятельствам народа, в должной полноте раскрывали дух и смысл закона, как пестуна-руководителя к вступлению в новое царство – царство благодати; царство Мессии раскрыли они в образах более частных и подробных, и иногда с наглядной живостью. Нет нужды подробно следить за этим постепенным развитием Мессианской идеи, мы встретимся с ним при более подробном чтении пророческих книг. Сделаем лишь одно общее замечание: лицо Мессии и характер Его царства развиты в такой подробности, что Апостолы, при повествовании о жизни и делах Спасителя, то и дело приводят Ветхо-заветные пророчества в подтверждение истинности сказанного, и Спаситель Сам весьма часто упоминает о них, и все эти свидетельства приводятся большей частью из пророческих речей этого периода. Этого достаточно, чтобы видеть, как полно и широко развита была идея о Мессии и Его царстве в этот период, особенно Исаией, Иеремией, Даниилом и другими. Конечно, может быть, не все усвоил себе народ – современники пророков; но лучшие из народа понимали многое, и их упражнению оставалось усвоить себе все остальное; об этом понимании свидетельствует жажда, с которой после плена собрали оставшиеся пророчества этого периода и внесли их в канон, наряду с прочими Божественными книгами, и именно пророчества, т.е., пророческие речи только этого периода, хотя, конечно, были и другие причины к этому. – Частные характеристические черты развития пророческого служения и его отношений в этом периоде мы раскроем при частной характеристике пророков этого периода, с которыми мы будем иметь дело. Этим периодом великих пророков, который оканчивается пленом Вавилонским, оканчивается и история пророчества в народе Еврейском.

Пророческие речи, произнесенные во вновь устроившемся после плена городе, это уже не что иное, как отголосок прежних пророческих откровений, раздавшийся вследствие случайных препятствий к восстановлению храма. Только в одном Захарии дух пророческий выразился почти с прежней силой и решительностью. – Новое политическое и культовое устройство, данное народу Зоровавелем, Ездрой и Неемией, не вызвало уже новых вдохновений, новых пророческих речей, кроме помянутых. Настал новый период жизни политической и религиозной в Еврейском народе, в продолжение которого, – а он продолжался более 300 лет, – пресекся ряд пророков, по предсказаниям самих же пророков; цель пророчества в Еврейском народе была теперь достигнута, все, что нужно было сделать для воспитания народа, для приготовления его ко вступлению в новое царство Мессии, сделано, во вдохновенных речах пророков подробно раскрыта идея царства Мессии, тайны Его Лица и действий, – тайны Его церкви; народ сердцем обратился к закону Бога своего и перестал хромать, колеблясь между служением Иегове и служением богам иным; служение пророческое прекратилось. Притом же, в самой сфере пророческой деятельности явилось нечто такое, что ослабляло деятельность пророческую. Это усиление ложных пророков, и какое-то странное недоверие к истинным пророкам, что говорил еще Иеремия (Иер.23:9–40). Иезекииль во время плена произнес такую же речь (Иез.13), пророчество ослаблялось и после плена, говорим, совершенно прекратилось, и – настал новый период народной жизни, период самодеятельного, самостоятельного усвоения откровенных истин и самодеятельного приготовления народа к принятию Мессии и ко вступлению в Его царство. Спустя слишком 300 лет после того, когда при Ироде Идумеянине явилось ожидание скорого исполнения пророчеств о Мессии и Его царстве, является последний Ветхо-Заветный пророк, в духе и силе древних великих пророков, чтобы сказать последнее слово древнему Израилю, и указать на Лицо пришедшего Мессии.

От очерка общественной деятельности пророков в Еврейском народе обратимся к очерку их частной жизни, соберем в одном образе общие черты жизни пророка внешней и изобразим потом его внутреннее состояние, особенно во время откровений.

Пророк Еврейский не сам собою, не по своей воле вступал на поприще особенного пророческого служения; он призывался к тому Самим Богом. Это, как мы видели, существеннейший отличительный признак истинного пророка Еврейского. С этих пор частный, большей частью неизвестный прежде, член Еврейского общества выступал на поприще общественной и особенной по характеру своему деятельности; призвание было первым моментом и вместе побуждением к этой перемене. Цель этого призвания или помазания в пророческое служение, как предварительного действия, состоит в том, чтобы приготовить помазуемого или избираемого к новому роду служения, довести его до сознания, что он избирается в особое орудие действия Божественного Духа, настроить дух его так, чтобы он в состоянии был воспринимать Божественное откровение, для чего, само собою разумеется, нужен особый дар или дары, которые и сообщаемы были при этом избрании иди помазании. При этом иногда раскрывалась призываемому частная задача его пророческой деятельности, соответственно частным потребностям того времени и обстоятельствам политическим или религиозно-нравственным.

Призвание или помазание это, сколько можно заключать о нем из указаний самих Ветхо-заветных книг, совершалось или непосредственно Самим Богом, или при посредстве других лиц, пророков, но непременно по указанию же Божию. Непосредственное призвание совершалось или без всяких видимых символических действий, или же с символами. Когда призываем был к пророческому служению Самуил, он находился во святилище вместе с первосвященником Илием и спал; вдруг слышит голос зовущий его; после троекратного воззвания, Бог открывает ему волю Свою о доме Илия и о судьбах Израиля; тем и оканчивается призвание Самуила. Другие пророки призываемы были в видениях, как, например, Исаия, Иеремия, Иезекииль, при посредстве каких-либо символических действий; например, к устам Исаии Серафим прикасается углем горящим; подтверждая избрание Иеремии в звании пророка. Бог касается рукою уст его; Иезекииль воззван был к пророческому служению при символическом действии снедения свитка и проч. Но Елисей, например, призывается к пророческому служению не непосредственно, а чрез Илию, причем видимым знаком призвания служит помазание (3Цар.19:16) и повержение милоти. Несомненно, что все пророки были призываемы так или иначе, хотя и не осталось исторических свидетельств обо всех; несомненно, говорим, ибо без предварительного и ясного призвания пророки не могли с такою уверенностью принимать откровения за Божественные, небесные откровения и с таким дерзновением возвещать слово прямо от лица Иеговы, как это видим в деле их служения. Не иначе, как вследствие вразумительного только призвания, например, пророк Михей мог говорить о себе: «истинно я исполнен силою посредством Духа Иеговы, и судом и могуществом, чтобы возвещать Иакову беззаконие его и Израилю грех его» (Мих.3:8). Такое решительное утверждение Пророка, без сомнения, могло происходить только из глубокого сознания в действительном избрании и помазании его в пророческое служение, хотя исторических свидетельств об этом нет. Сам Бог устами пророка Амоса, в обличение неблагодарности Израильского народа, говорит: «Я постановил из сынов ваших пророков» (Ам.2:11 с подл.). Здесь значение Еврейского слова постановил дает мысль о некотором особенном действии Божием, полагающем начало известному образу действования или порядку вещей.

Божественное призвание к делу пророчества некоторые поставляют в зависимость от способностей и душевных качеств лица призываемого. «Пророком, – говорит Маймонид, – мог быть только муж мудрый, господствующий над страстями, не предающийся мечтам о предметах мирских, имеющий разум обширный и основательно образованный». – Действительно, важность нравственных условий, каковы, например, нравственная чистота, воздержание от мирских привязанностей, искреннее благочестие, ревность по вере, бескорыстное попечение о благосостоянии общества и пр. для избрания в пророческое служение, вполне подтверждается историей. О Самуиле, например, сказано, что он еще в отрочестве бе благ пред Господем и человеки. Моисей, образ Ветхозаветных пророков, еще прежде призвания своего показал явные опыты любви к народу Божию и ревности о правде, и после о нем замечается, что он был кротчайший человек между всеми людьми. Отрок Даниил в чужой земле, лишенный добрых руководителей, окруженный блеском и пышностью царского двора, оставался верным отечественному закону, и т.п. И могло ли быть иначе? Призывая к пророческому служению известное лицо Бог делал его провозвестником воли Своей, вводил в участие Своих тайн, поставлял в ближайшее общение с Самим Собою, – преимущества, которые предоставляются в удел мужам только по сердцу Божию. Тайна Иеговы, – говорит Давид, – боящимся Его. Высокие, чистые нравственные качества, без сомнения, могли быть и были средством приближения к Богу и призвания в особенное служение толкователя воли Божией. Но что касается до других, особенно умственных качеств, История не дает ни малейшего повода смотреть на них, как на посредства, которые приводили бы пророков к Божественному призванию и откровениям, которые обусловливали бы избрание пророка; не богатство умственных дарований, но чистая и чуткая восприемлемость их к слову Бога, вот необходимое качество вестника слова Божия; все богатство естественных умственных даров – ничто пред просвещением духа человеческого Духом Божественным. Вообще, впрочем, пророки не указывают в естественных силах своих никакого посредствующего перехода от человеческого к Божественному, никакой прямой и непосредственной связи между дарами природы и даром пророческим; а напротив, часто противополагают мудрость человеческую совету Божию и слову Его.

Избираясь Богом в служение Его слову, пророки получали и те силы и дары, которые нужны были им для прохождения этого великого служения. Впрочем, они должны были и собственною свободно-нравственною деятельностью удерживать себя в достоинстве своего служения; в противном случае они отвергаемы были Богом и не редко становились ложными пророками. Устроенные свыше в орудия Божественного Духа, они должны были тем рачительнее охранять себя от всего, что не соответствовало их назначению и служению. В священных книгах открыто нам несколько указаний на обязанности лиц, принявших на себя пророческое служение, в этом отношении. К числу таких обязанностей относится, прежде всего, духовное бодрствование. Так, Бог, поставив Иезекииля в пророка, внушает ему, что он сделал его стражем дома Израилева (Иез.3:17); то же название прямо или непрямо усвояется и в других местах. «Стражей или соглядатаев, говорит в объяснение сего один толкователь, Евреи во время военных беспокойств имели обыкновение поставлять на возвышенных местах, откуда удобно было видеть окрестности на дальнее расстояние. Они должны были, не смежая глаз, стоять на страже своей и, при первом усмотрении чего-нибудь особенного, тотчас подавать знак трубою». Неоспоримо, что в этом случае безопасность страны много зависела от их бдительности. Не трудно потому понять, что когда Бог поставлял пророков стражами дома Израилева, то этим возлагал на них обязанность, чтобы вся жизнь их была непрестанным бодрствованием, обращенным, впрочем, не на пути и окрестности Иерусалимские, но к той незримой области, откуда приходит слово Его. Эту-то духовную бдительность пророк Илия называет предстоянием пред лицем Иеговы.

Другой, столь же важной обязанностью пророков была точная и безбоязненная верность делу их служения. Хотя эта обязанность возлагается на каждого всяким родом служения, но здесь вид её несколько иной, нежели там. Известно, что для судии, например, требования правды, которой он служит органом, определены положительными законами; не противореча этим законам явно, он уже прав пред властью, хотя внутренне может и не питать привязанности ни к правде, ни к закону. Напротив, верность в деле служения пророков могла определяться только внутренним их благоговением, с каким они должны были носить в себе Божественное слово, отделяя от него все человеческое. «Пророк, – говорит Бог чрез Иеремию, – у которого есть сон, пусть и рассказывает его как сон; а у которого есть Мое слово, пусть изрекает слово Мое верно. Зачем в чистых зернах быть соломе?» (Иер.23:28). Но не довольно того, чтобы пророки с благоговением приняли и хранили Божественное слово; им надлежало еще ревностно и бестрепетно проповедывать его, перед кем бы то ни было, и как бы ни казалось оно горьким и тяжким для слушающих: внегда глаголати Ми беззаконнику, говорит Бог Иезекиилю, смертию умреши, и не возвестиши ему, ни соглаголеши еже остатися беззаконнику и обратитися от пути своего, еже живу быти ему: беззаконник той в беззаконии своем умрет, крове же его от руки твоея взыщу (Иез.3:18; Иез.33:8). Современники пророков, иногда отвергая слова их, говорили им: не прорицайте, не поведайте, не глаголите; за запрещениями иногда следовали угрозы, упреки, злоумышления, преследования, темничные заключения, страдания и даже насильственная смерть. Но все это не могло заградить уста пророкам; они готовы были на все за свою проповедь.

В связи с этими обязанностями была бедная, страдальческая и большей частью скитальческая жизнь пророков и их строгое бескорыстие. Призванные к пророческому служению оставляли житейские заботы, чтобы тем удобнее поддерживать себя в состоянии духовного бодрствования и беспрепятственно совершать дело, к которому призваны, покидали иногда свое семейство, отчизну, родовую собственность и без постоянного пристанища ходили всюду, где нужна была их проповедь. Приняв звание пророка, Елисей тотчас оставляет свою ниву, Амос – свое стадо, Иеремия – преимущества жреческого происхождения своего. Впрочем, были, конечно, пророки, имевшие и постоянное место жительства; только они не были и не могли быть настолько привязаны к нему, чтобы эта привязанность могла хотя сколько-нибудь отвлекать от исполнения их призвания. – Оставляя собственное, пророки тем менее могли домогаться чужого. Принимать щедрые подаяния не совместно было ни с тем бесстрастием к земному, каким должен отличаться свыше поставленный страж народа Божия, ни с той независимостью, какая нужна для нелицеприятного провозвестника слова Иеговы. Ибо пророки, по изречению Самого Бога, должны были стоять пред царями, князьями, жрецами и народом столь же непоколебимо, как «крепкий город, железный столп и медная стена» (Иер.1:18). И действительно, истинные пророки столько были бескорыстны, что даже цари не решались предлагать им богатых подарков. Иеровоам, царь Израильский, посылает в дар пророку Ахии не таланты серебра или золота, или что-либо драгоценное, но несколько хлебов и сосуд меда. О внешнем содержании в Палестине можно было и не заботиться; плоды, корни, дикий мед, акриды для пищи и ручьи для питья были в изобилии всегда и, при строгости жизни пророков, были достаточны для них, вместе с теми немногими подаяниями, которые получали они от людей добрых и благочестивых. Таким образом, и внешнею своею жизнью, и внешними отношениями пророки свидетельствовали, что они истинные посланники Божии.

Призванием пророка к пророческому служению начинался ряд тех откровений, которые служили ему предметом для речей, откровений воли Божией для сообщения её людям. Что пророки говорили не сами от себя, а то, что повелевал им говорить Бог, об этом ясно сами они свидетельствуют, когда говорят о происхождении возвещаемого ими слова: тако глаголет Господь; уста Господня глаголаша сия; слышите слово Господне; бысть слово Господне ко мне и пр., или когда сказывают об ощущении действовавшей в них силы, например: бысть на мне рука Господня; нападе на мя Дух Господень, и бысть на мне Дух Божий и пр. и пр. – Не считаем нужным говорить о мнении тех, которые думают, будто под этими и подобными выражениями, нужно разуметь лишь не более, как особенное воодушевление пророков, начало которого лежит исключительно и единственно в духе человеческом и – то выражение воли Божией, которое пророки умели постигать или в чрезвычайных явлениях природы, или в необыкновенном ходе происшествий, или во внутреннем чувстве. Подобным образом можно трактовать пророков лишь при неверии в возможность непосредственного Божественного откровения. – Но что помянутые выражения: бысть слово Господне ко мне, нападе на мя Дух Господень и пр. – не просто иносказательные выражения, а выражающие сущность дела; это видно из того, что они без всяких пояснений встречаются не раз или два, но почти постоянно в пророческих писаниях; встречаются не столько в средине пророческих речей, где язык пророков естественно мог становиться более образным, живым и возвышенным от полноты восторга, сколько при начале речей, в виде простых, обыкновенных надписаний; и – что еще важнее – встречаются иногда в связи с такими обстоятельствами, которые дают решительную мысль, что под теми выражениями отнюдь нельзя разуметь какого-либо действия естественной способности пророков. Например, пророк Нафан на объявленное ему Давидом желание построить храм Господу сперва отвечает, в качестве простого советника, следующее: вся елика суть в сердце твоем – иди и твори, но потом, когда бысть слово Господне к Нафану, он же говорит Давиду: сия глаголет Господь: не ты созиждеши мне дом. Самуил, как повествуется в книге Царств, при избрании будущего царя из сынов Иессея, решился было отдать преимущество Елиаву; но пришедшее к нему слово Господне тут же уничтожило намерение естественной предусмотрительности пророка: рече Господь Самуилу: не зри на лице его, ниже на возраст величества его, яко уничижих его (1Цар.16:6,7). Наконец, если допустить противную такому пониманию помянутых выражений мысль, то явилось бы неразрешимое недоумение: Как же понимать те места, где слово Господне представляется, например, превышающим разумение Даниила (Дан.8:27), смягчающим ревность Илии (3Цар.19:9–19), торжествующим над противлением Ионы (Иона.1:3; Иона.3:3), над скорбью Иеремии (Иер.20:7–9), сребролюбием Валаама (Числ.23:24), и проч. и проч.

Божественная сила, действовавшая в пророках, не всегда одинаковым образом возбуждала их к пророческому служению и одушевляла их во время прохождения пророческого служения и особенно во время откровений. Пророки иногда видят сны (Дан.7:1), иногда – видения; иногда слышат слово. Бог чрез Моисея высказывает три рода откровений: видение, сон и беседу лицом к лицу (впрочем, этого последнего рода откровения удостоился, по прямому слову Божию, один только Моисей); иногда пророки бывают в духе, чувствуют на себе руку Иеговы, дух берет их и пр. Потому, как христианские, так особенно Иудейские писатели указывают на многоразличные способы пророческих откровений. Но – священные книги дают заметить, что все эти способы имеют отношение именно к помянутым трем главным и общим способам откровений: беседой лицом к лицу, сну и видению или созерцанию. – Так, из слов Иезекииля видно, что носивший ею дух открывал ему видения: и дух взя мя и принесе мя в землю Халдейскую в пленники, в видении духом Божиим (Иез.11:24). Валаам, при ощущении в себе Духа Божия, называет себя человеком истинно зрящим, т.е., которому сообщены видения. Справедливость этой мысли подтверждается еще словом пророка Иоиля, который, предсказывая обильнейшее излияние Духа во времена Мессии, способами проявления его полагает: прорекут сынове ваша и дщери ваша, и старцы ваши сония узрят и юноши ваши видения увидят. Самый обыкновенный и общий пророкам из помянутых способов откровений, это – видение – Евр. газон, άρασις. Этот же способ выражается словами – быть в духе, ощущать на себе руку Иеговы и проч., что видно из одинаковости пророческих состояний, обозначаемых этими выражениями. Способ откровения во сне – реже встречается; беседа лицом к лицу – у одного Моисея; но у позднейших пророков зато часто встречается откровение посредством простого слова – было слово и проч. Что это за состояние человека – пророка во время откровений посредством этих способов? Различие этих способов указывает на различное состояние и лиц, при откровениях им каждым из этих способов. Начнем речь с самого употребительного, но труднейшего к уразумению способа – видения.

Это состояние пророка, при откровении ему посредством видения, без всякого сомнения, состояние отличное от обыкновенного состояния человеческого сознания. Пророки ясно иногда высказывают эту необыкновенность: я был в духе, я видел видение и проч. Это состояние пророков во время откровений посредством видения обыкновенно называется пророческим воодушевлением, или пророческим восторгом. Что это за состояние? Как относится оно к обыкновенному человеческому, естественному состоянию сознания? Этот сам по себе важный вопрос получает еще большую важность от того, что совпадает тесно с другим вопросом о прорицателях языческих. Известно, что и в язычестве были так называемые прорицалища, были пророки и пророчицы, которые во время своих прорицаний находились так же не в обыкновенном состоянии. Потому – дальнейший вопрос: какое различие в этом отношении между истинными Еврейскими пророками и языческими?

Со времен споров в древней церкви c монтанистами, стало господствующим мнением об этом предмете следующее: различие между восторженным, воодушевленным состоянием истинных пророков и пророков ложных, языческих, состоит в том, что состояние этих последних было экстатическое – бессознательное, тогда как истинные пророки не были экстатики, а изрекали свои пророческие речи с полным, ясным, разумным человеческим сознанием, чего не было и не могло быть у прорицателей языческих. Это мнение очень важно в том отношении, что оно высказано людьми, которые стояли лицом к лицу с язычеством, действовали среди его, близко стояли к проявлениям пророчества в монтанизме, который переносил языческий экстаз на почву откровенного пророчества, и, следовательно, могли знать эти состояния хорошо. Жаль только, что это мнение не развито подробно; все, что мы имеем в творениях древних об этом предмете, ограничивается обыкновенно мыслью, что языческие пророки, а равно и Монтан, во время своих прорицаний, были в экстазе, и потому, обыкновенно, не сознавали, что говорили, а нужны были для них истолкователи, и, следовательно в то время, как учили других, они сами не понимали, чему учили; Еврейские же пророки изрекали свои пророчества не в экстатическом состоянии, а с полным сознанием, и потому вполне понимали и сознавали, что говорили и чему учили. Эта мысль несомненно справедлива в том отношении, что пророки Еврейские с полным и ясным сознанием говорили то, что им открыто было в особенном состоянии духа – воодушевления. Надобно верить и тому, что прорицатели языческие в бессознательном состоянии были, когда были в состоянии воодушевления прорицательского, что сознание их было помрачено: ибо об этом свидетельствуют сами очевидцы – язычники; отсюда и название их – μάντις от μαίνομαι – бешусь, действую под влиянием чего-то, при отсутствии собственного сознания. Латинское название этого состояния – furor, а лица назывались – insanus, insana vates.

Но дело в том, что пророки Еврейские, которые видели видения, произносили свои пророческие речи не в то самое время, когда они были в пророческом воодушевлении, а после, когда они из необыкновенного состояния приходили в обыкновенное, когда видения оканчивались, одним словом, когда они приходили в себя. Мы немного имеем примеров в истории, когда бы пророки, видевшие видения говорили свои речи во время самых видений; почти единственный пример этого – Валаам; а то обычные фразы пророков: была на мне рука Господня; был я в духе, я видел, было видение, я видел видение и проч., эти фразы несомненно удостоверяют, что пророки, видевшие видения, говорили свои речи после видений и восторгов, высказывали то, что уже видели, что им было открыто. Потому они и говорили с полным, ясным, светлым сознанием, припоминая, анализируя, размышляя о том, что они видели, что им открыто и что они говорили. Восторженная речь их была лишь отголоском того, что созерцали они в особенном состоянии восхищения, восторга. Еще повторим, что мы теперь говорим лишь о видениях и речах о том, что они созерцали в этих видениях, а не о других способах откровений, в более спокойном, обыкновенном, естественном состоянии духа, когда они передавали слово Бога, бывшее не в видении. А то, что им открывалось именно в видении, они изрекали после уже видения.

Если теперь пророки языческие говорили о своих откровениях мнимых во время самых восторгов: то в этом еще не существенное различие их от пророков истинных, и истинные пророки были в восторге; вопрос в том, что за состояние восторга, в каком состоянии дух пророков, с его силами и способностями, находился в это время откровений, или – как относится это состояние к обыкновенному естественному состоянию человеческого сознания, и – в чем различие этого состояния у пророков истинных, Еврейских и языческих? Последние были в экстазе, а первые не были в экстазе, – вот что только отвечает древнее мнение на этот вопрос. Но этот ответ неопределенный и не выяснен. Он основывается на правильном предположении, что между Божественно – воодушевленным состоянием истинных пророков и ложным, небожественным воодушевлением ложных прорицателей языческих есть, должно быть существенное различие, но в чем это различие, это мнение не выяснило, не говорим, впрочем, что поняло не так.

Если ближе рассмотреть те места священных книг, где указывается на состояние, в каком пророки были при откровениях им воли Божией посредством видений: то должны будем сказать, что это состояние существенно, характеристически отличается от обыкновенного состояния человеческого сознания, что непосредственное действие Божества на дух пророка во время подобных откровений изменяло обычный ход деятельности душевных способностей пророка и направляло их иначе. Такую перемену состояния своего душевного ощущали сами пророки, это показывают уже самые выражения, я был в духе, дух Божий объял меня и я видел, рука Господня была на мне и проч. Особенно это заметно в видениях пророка Иезекииля, который ясно указывает различие состояния своего при видениях от обычного состояния (Иез.8:1–5, Иез.11:24–25). Так же заметно это различие состояний у Даниила (Дан.8:2.7, Дан.10:4–10,16–19). Этот дух Божий, приводивший пророков в заметное для них самих, отличное от обыкновенного, состояние, действовал непреодолимо, с силою, которой не мог противиться пророк, хотя бы и помышлял противиться, следовательно, с полновластием. Такое полновластие Божественного над человеком пророк Иеремия прекрасно изображает в следующих словах: Иегова, Ты увлек меня, я увлечен, Ты превозмог меня, Ты преодолел меня. Я подумал было: не стану я говорить о сем; и не буду вперед говорить Его именем; но у меня в сердце как бы огонь загорелся; в кости мои что-то вложено; не в силах держать я, не могу (Иер.20:7–9). В этом состоянии пророческого увлечения или воодушевления пророки обыкновенно видят то, что нельзя видеть телесными очами, ощущают то, что не подлежит внешним чувствам; внешние чувства как будто закрываются для внешнего мира, для внешних ощущений, и при не деятельности их, а иногда при видимой деятельности, пророки ощущают и созерцают другое, предметы невидимого, тайного для других окружающих, мира. Особенно замечательно в этом отношении сказание о Валааме. Он сам называет себя человеком с открытыми очами, но в тоже время видящим видения Божия и слушающим словеса Божия; он смотрит на кущи Израиля и на дома Иакова, но в то же время говорит не о том, что видит телесными очами и – не о том, что слышит телесными ушами; его взор устремлен на будущее Еврейского народа, он видит, как прекрасны шатры Иакова и жилища Израиля; расстилаются как долины, как сады при реке, как алойные дерева, насажденные Господом, как кедры при водах, видит как польется вода из ведр его, и семя его будет как великие воды, как изыдет человек от семене его, который возобладает языки многими, превзойдет Агага царь его и возвысится царство его и пр. (Числ.24:3–7). Я вижу Его, – говорит он далее, – но ныне еще нет его; я зрю его, но не близко; взойдет звезда от Иакова, возстанет жезл от Израиля и пр. (Числ.24:17). Точно так же и все другие пророки, во время откровений в видениях, при недеятельности внешних чувств, созерцают предметы тайного невидимого мира, недоступные для внешних чувств, и, следовательно, находятся в каком-то совершенно особенном, отличном от обыкновенного, состоянии духа и тела. Исаия видит Господа на возвышенном троне, окруженного серафимами; Михей также видит Иегову на троне, окруженного небесным воинством (3Цар.22:19); Иезекииль, как мы видели, из Месопотамии видит то, что делается в храме Иерусалимском и самом Иерусалиме символически, другой пророк видит, что по горам рассыпался Израильский народ, как будто овцы, не имеющие пастыря, и пр. и пр.; всюду видения необыкновенные, при особенном состоянии духа и тела. Страх и ужас нередко нападает на пророка в подобном состоянии, и эти состояния сопровождаются иногда совершенным ослаблением духа и тела. Так, еще об Аврааме говорится, что когда было ему видение, страх напал на душу его, тьма объяла его (Быт.15:12). Даниил повествует, что один раз, как увидел он видение, не осталось в нем силы, цвет лица переменился ужасно, и он не мог собраться с силами, а когда услышал голос, то упал ниц и лежал лицом к земле, и только рука коснувшаяся приподняла его (Дан.10:8–10). В другой раз тот же Даниил после видения так ослабел телесно, что слег в постель и был болен несколько времени (Дан.8:27). Иногда эта сила Божественного над человеческим, это увлечение из области телесного, чувственного, внешнего, была так велика, что как бы бессознательно выражалась в странных действиях в отношении к телу и внешности: в пророческом восторге раздирают одежду, обнажаются и так проводят несколько времени. Так, например, когда Саул искал недовольного им Самуила и врага своего Давида, недалеко от места, где находились эти последние, объял его Дух Божий, и он шел пророчествуя; а когда пришел к ним: то Дух напал на него с такой силой, что пророчествуя пред ними, он совлек ризы своя и паде наг весь день той и всю нощь (1Цар.19:24). Вообще, что пророческое состояние и по внешности отлично было от обыкновенного, это показывает также повествование о Сауле, когда он только что еще стал царем. Самуил сказал ему, что когда он встретит лик пророков, снидет на него Дух Божий, и он будет пророком среди пророков, и вот когда исполнилось слово Самуила, все те, которые знали прежде Саула и видели его теперь, в недоумении вопрошали один другого: что это такое сталось с сыном Кисовым? Неужели и он стал пророком? Так заметна эта перемена состояния душевного и телесного в пророке. На это же необыкновенное состояние духа и тела указывает прямо то, что люди неверующие считали пророков неистовыми, сумасшедшими. Так, когда один из пророков по поручению Самуила приходил к царю Ииую, царедворцы после спрашивали его, зачем к нему приходил этот неистовый, а Ииуй отвечал: вы весте мужа сего и суесловие его (4Цар.9:11). Так пророк Иеремия говорит, что один лживый священник, некто Шемани, писал к священникам, будто Иегова поставил его, Шемани, первосвященником вместо Иодды, чтобы он, Шемани, всякого неистового и пророчествующего сажал в колоду и цепи, и в числе их первого пророка Иеремию (Иер.29:26–27). Вообще, по всему видно, что пророки находились во времена действия на них Духа Иеговы, особенно при видении, в особенном состоянии духа и тела, когда деятельность вешних чувств прекращается, как бы замирает, дух как бы отделяется от тела на время, забываются на время и тело, и его потребности, и все внешнее; дух погружается или возносится в другой мир, созерцает предметы и ощущает жизнь этого иного невидимого, слышит слово Иеговы, видит образы как бы внешними чувствами н вообще как бы чувственно находится и действует в другом мире, и это не во сне, а в состоянии бодрствования.

Как назвать это состояние как бы чувственного переселения в иной мир, с забвением земного окружающего, переставшего действовать на внешние чувства, а вместе с тем и на сознание? Не ошибемся, кажется, если назовем это состояние экстазом. Да, пророки во время этих видений находились в экстатическом состоянии. Думаем, что имеем право назвать так это состояние, хотя, как мы видели, мнение древних писателей как будто не позволяет его называть так, приписывая экстатическое состояние только языческим прорицателям. Мы имеем право назвать его экстазом: потому что сами священные писатели дают мысль так называть это состояние. Не говорим уже о том, что LXX употребляют иногда это слово для означения подобных состояний; так, напр., когда Авраам видел видение, и напал на него ужас, т.е. он был в каком-то особенном состоянии, LXX перевели: έπεσεν έπ᾿ άοτόν εκστασις, (Быт.15:12). В Новом Завете мы находим это слово, употребленное для обозначения именно таких состояний, в каком были пророки во время пророческого видения. Так, например, Апостолу Петру раз было видение, совершенно такое же, какие видели древние пророки; это – символическое видение плащаницы. Петр, в обыкновенном состоянии духа взошел помолиться, и вдруг έπεσεν έπ άντόν έκστασις: он видит небо отверстое и плащаницу оттуда сходящую и проч.; видение окончилось и Петр пришел снова в прежнее состояние: έи έοωτώ δίηπόρει ό Πέτρος (Деян.10:10,17). Когда Петр сам повествует об этом видении и экстазе, он выражается так: έγώ ήμην εν πολει Ιώππη προσευχόμενος καί έιδον έν έκστασει ώραμα (Деян.11:5). Дело понятное: Петр видит видение, находясь в экстатическом состоянии, видение по характеру своему совершенно подобное видениям древних пророков; состояние Петра – необыкновенное во время этого видения; он сам замечает, как началось это состояние и когда окончилось; совершенно подобно тому, как и Ветхозаветные пророки сознают особенность своего состояния во время видений; и если Апостол Петр называет это состояние свое экстазом: почему не назвать так и состояние Ветхо-Заветных пророков, совершенно подобное или даже одинаковое с Петровым? Есть еще и другое основание для этого. Иногда, в писаниях пророческих сами пророки, упоминая о своем состоянии во время пророческих восторгов, это состояние выражают словами; дух подъял меня, дух взял меня, дух восхитил меня (άρπάγω); мы в Новом Завете имеем пример подобного восхищения в восхищении Апостола Павла, которое он описывает во 2-м послании к Коринфянам (2Кор.12:1–4). Он изображает свое состояние при этом так, что оно совершенно подобно состоянию пророческого восторга, когда они при бездействии внешних чувств уносились в иную область, в иной мир, созерцали иные предметы: в теле ли был или вне тела, говорит Апостол, не знаю, Бог знает; только восхищен был (ήρπάγη) до третьяго небесе, в рай, и слышал неизреченные глаголы и проч. Нет нужды доказывать, что такое восхищение есть то же, что пророческий восторг и то же, что Апостол Петр называет έκστασις. Наконец в Новом Завете для означения этого восхищения, этого восторга, употребляется еще другое выражение и по большей части, это выражение – быть в духе – έν πνεύματι. Тайновидец Иоанн не раз употребляет это выражение для означения того состояния, в котором он находился во время Божественных ему откровений. Но не трудно видеть, что характер этих откровений таков же, как и Ветхо-Заветным пророкам, таков же, как и Апостолу Петру. И в самом деле, говоря о пророках, Христос и Апостолы не раз утверждают, что пророки находились во время откровений в духе – έν πνεύματι, и подтверждение сему мы находим в самых пророческих писаниях; они часто употребляют выражение – был в духе, дух взял меня и пр.

Если же все эти состояния одинаковы: то их можно охарактеризовать тем же словом, каким характеризовал его Петр, именно – έκστασις.

Итак, из рассмотрения тех мест, где указывается на состояние пророков во время откровения им воли Божией, посредством видений, видео, что это состояние было экстатическое. и нельзя сомневаться в том, что пророки были в экстазе. Потому, высказанное древними толкователями различие истинных пророков от ложных, будто только ложные пророки были в экстазе, а истинные не в экстазе, оказывается не точным, или по крайней мере не совсем выясненным. Но если так, то в чем же это различие? В чем состоит тот и другой экстаз, и чем они характеризуются отличительным.

Еще некоторые из древних, вслед за Филоном, полагали, что пророки во время своего воодушевления в экстазе находились в таком состоянии, что действие Божественного Духа прекращало деятельность их естественных способностей и сил душевных, так что они были только орудиями духа, гуслями или трубами, издававшими Божественные звуки, или лучше зеркалом, в котором отражалось одно только Божественное; вся деятельность человеческая самостоятельная, вся жизнь в них как бы замирала; действовал в них один только Божественный Дух, бессознательно для них самих, и только с окончанием этого состояния, когда Дух Божий переставал непосредственно действовать на них, возвращалось к ним сознание и они вспоминали откровение и в восторженных речах передавали его людям. – Таким образом, экстаз пророческий представляли, как состояние бессознательное, как невольное, когда ни ум, ни воля, ни прочие способности пророка не действуют, при действии Божественного Духа. Между тем, состояние воодушевления ложных языческих прорицателей представляли хотя также бессознательным, но только эту бессознательность производили от беспорядочной деятельности сил и способностей душевных, от временного помрачения ума, помешательства, может быть, под влиянием дьявола. В этом, как кажется, смысле Тертуллиан различает έκστασις от μανία, или furor, признавая, что ложные языческие пророки во время своих одушевлений находились именно в этом последнем состоянии, в мании, умопомешательстве, бешенстве. Это мнение о различии состояния истинных пророков Еврейских и ложных языческих во время восторга, воодушевления, экстаза, принято было многими Богословами западными и доселе имеет своих защитников; между прочими этого мнения держится многоуважаемый Генгстерберг, глава современных супранатуралистов на западе. Он думает, что пророческое воодушевление или восхищение непременно соединено с прекращением всей самодеятельности духовных сил человека и рефлексии его, что остается одно внутреннее чувство; неопределенное, которое одной действует в это время, он так выражает свою мысль об этом, а равно и о различии этого состояния от состояния воодушевления или экстаза языческих пророков: «истинные пророки были поистине восхищаемы в иную высшую область (т.е. во время пророческих восторгов); при чем прекращалась у них всякая человеческая самостоятельная деятельность и рефлексия или разумное сознание, а вместе с тем замирала как бы и низшая жизнь души; сила созерцания предметов Божественных освобождалась от своих земных оков и делалась способною, подобно чистому зеркалу, воспринимать в себя и отражать впечатления Божественной истины. Необыкновенные телесные состояния, сопровождающие экстаз, порождаются борьбой человеческого с Божественным, которая вместе с победою последнего над первым оканчивается успокоением, дух Божий восхищает дух человеческий и в созерцании своем сей последний забывает и о том, и о всем человеческом. У языческих прорицателей, напротив, экстаз, хотя также сопровождается и выражается отсутствием рефлексии и сознания, но эта бессознательность порождается тем, что низшие силы души, под чуждым влиянием становятся в борьбу и противодействие с высшими, является беспорядочное движение сил и способностей душевных, необходимо сопровождающееся беспорядочными движениями тела, является умопомешательство, расстройство сил душевных, сопровождающееся или может быть, происходящее от расстройства телесного организма. Цель борьбы здесь не покой; а напротив, чем сильнее расстройство и борьба, чем ядовитее раздражение, чем страшнее брожение и штурм страстей, тем более Божественным считалось такое состояние, для чего во множестве употреблялись наркотические средства. Кратко: состояние восторга истинных пророков было сверхъестественное, состояние языческих прорицателей было неестественное, повременное безумие, сумасшествие, на что указывает и Греческое слово, которым назывались эти люди – μάντις от μαίνω беснуюсь, сумасбродствую. И из описаний этих прорицателей во время прорицания видно, что это были люди действительно помешанные, или помешавшиеся различными средствами временно». Надобно сознаться, что в этом мнении много верного, особенно в характеристике экстаза языческих прорицателей; тем не менее однако же различие экстаза сих последних от экстаза истинных пророков, а следовательно и характеристика этого последнего экстаза означена неверно, понято ложно воодушевление истинных пророков: 1) Различие состояния восторга истинных и языческих пророков определено смешанно и неправильно оттого, что в обоих этих состояниях признается отсутствие рефлексии, мысли и сознания. У языческих прорицателей, по убеждению исследовавших это дело, действительно сознание помрачалось; они не сознавали того, что говорили; у них было затмение сознания и самосознания, и это, как увидим, объясняли языческие мыслители философски, так что это, по их воззрению, так и должно было быть. (Разумеется, отсюда исключаются не истинные прорицатели, обманщики, надевавшие на себя только маску мантики, языческие шарлатаны, а равно люди чрезвычайно опытные, но притворявшиеся мантиками, для больших успехов; речь идет об истинных мантиках). Так мантики, или прорицатели, во время своих мантических восторгов теряли сознание; у них было омраченное сознание. Но таковы ли были истинные пророки? Нет, они сохраняют полное светлое, ясное сознание о своем состоянии в экстазе – в видении; они воспоминают и передают свои видения с самыми подробными чертами, что, конечно, невозможно было бы, если бы прекращалась у них деятельность познавательных способностей, если бы действие духа останавливало действие сил душевных, если бы не было у них рефлексии, сознания и самосознания. Этого именно не было у языческих прорицателей; да у них и нет изображения этих состояний, у них голые, краткие, афористические и загадочные ответы на вопросы вопрошавших. Но то ли у истинных пророков? Прочтите любое видение пророка, какая точность и подробность! возьмите, например, первое видение Иезекииля, возможно ли представить, чтобы без деятельности и притом усиленной и очищенной деятельности познавательных сил духа, возможно было так ясно и отчетливо усвоить черты этого видения и так подробно изображать их? Или возьмите, например, видение храма тем же Иезекиилем; да впрочем возьмите любое видение какого-либо пророка, и увидите то же самое. 2) Генгстенберг, в оправдание своей мысли, ссылается на те места, в которых пророки изображают силу духа, увлекающего их так, что они никак не могут противостоять ему и совершенно поддаются его действию, дух объемлет их и уносит непроизвольно в иную область и носит там и тому подобного. Все это так, но и сознание, и самодеятельность пророков при сем отнюдь не прекращаются; они видят видения, и при этом беседуют, спрашивают, отвечают, недоумевают, радуются и тому подобное. Возьмите, например, те видения, когда пророки призываемы были к пророческому служению. Исаия, например, исповедует свою греховность при виде святого величия Господа Саваофа, изъявляет готовность идти на дело пророческого служения и вопрошает Господа: доколе не престанет гнев Его? (Ис.6:11). Пророк Иеремия отказывается идти на дело пророческое по причине своей молодости; но вдруг, при прикосновении руки Божией, чувствует готовность свою (Иер.1:9). Пророк Захария обращается постоянно с вопросом к Ангелу, который в видении говорил в нем (Зах.1:8–9 и др.). Все это было бы необъяснимо, если предположить, что в восторге у пророков прекращалось сознание и самодеятельность сил душевных не было рефлексии и самосознания. Дух уносит их, уносит иногда насильственно, непроизвольно (хотя нечасто это бывает), но – не лишая сознания, а просветляя и очищая его. При этом только и возможны продолжительные видения и стояния пред лицем славы Божией. 3) Совершенно неправильно различать так сверхъестественное и неестественное, как различаются они в высказанном мнении; насильственное прекращение духовной деятельности чуждой силой, если только это возможно, также неестественно, как неестественно насильственное расстройство способностей душевных, и такое состояние останется всегда состоянием неестественным. Именно потому-то и можно и нужно полагать, что мантика языческая не есть состояние Божественного возбуждения и действия, что в ней помрачение сознания стоит на первом плане, что оно, это помрачение – необходимое условие подобного состояния, можно сказать, сущность его; тогда как отличительный характер действия Духа Божия состоит не в том, чтобы убивать деятельность душевных сил и вообще разумно-сознательную жизнь человека, а напротив – оживлять, очищать, укреплять, возвышать; Дух Божий есть дух, не убивающий человеческий дух при соприкосновении с ним, а животворящий. 4) Необъяснимо такое чисто объективное представление или изображение этих состояний самими пророками, если мы не признаем в них во время этих самых состояний полной деятельности сил душевных, чистоты, ясности и разумности самосознания, полной деятельности рефлексии. Еще менее объяснить можно при таком мнении эту индивидуальность, особенность в способе изображения подобных состояний, свойственную каждому пророку, эту печать личности, которая есть в изображениях каждого пророка. Напротив, нисколько не удивительно это, если мы допустим полное участие деятельности человеческого духа в подобных состояниях, деятельности усвояющей все это откровение и изображающей после содержание этих откровений. Принятие откровения непосредственного вообще не сопровождается, не может сопровождаться не деятельностью душевных сил человека, не есть и не может быть бездействие их; а напротив, очищение и возвышение деятельности каждой силы духа до понимания Божественного и для понимания его, возбуждение всего самого глубочайшего в сродном Божественному Духу духе человеческом, для взаимодействия их: откровения с одной стороны, приемлемости с другой, приемлемости разумной сознательной; здесь именно нужно взаимодействие, а не уничтожение одного другим, иначе не возможно откровение. Внутреннее чувство неопределенное ничего здесь сделать не может. Нужно, чтобы принял, понял и усвоил себе сознательно человек откровение Божие. Это – вообще; то же должно сказать и об отношении духа человеческого к Духу Божественному в частности и в состоянии пророческого восторга; ясность самосознания, чистота и полнота деятельности душевных сил – необходимые принадлежности его.

Итак, состояние истинных пророков в пророческом восторге при видениях, или пророческий экстаз, есть состояние совершенно сознательное и деятельное, но отличное от обыкновенного состояния человеческого сознания и деятельности духовных сил, такое состояние, в котором при действии непосредственном Божественного Духа на дух человеческий, все суетное и земное в естестве пророков прекращало свою деятельность, и потому вся внутренняя жизнь их вдруг сосредоточивалась в одном духовном созерцании, в одном видении предметов мира невидимого; очищенные, просветленные и возвышенные до созерцания, понимания и усвоения Божественного, силы духа человеческого отрешались на время от всего внешнего, земного, чувственного, и жили только в созерцании и усвоении открываемого Духом Божиим; дух человеческий, восхищенный, как бы отделялся от тела, не чувствовал его потребностей, не нуждался в его внешних чувствах, и эти чувства как бы прекращали свою деятельность, свое влияние на него, он весь был одно внутреннее разумно-сознательное созерцание. Как скоро видение, восхищение или восторг оканчивался, дух человеческий снова чувствовал себя среди внешнего, чувственного, под влиянием внешних чувств, в неразрывной связи с ними, пророк приходил в себя, но живо и сознательно представлял себе все представлявшееся ему в видении.

Теперь, при таком представлении о пророческом восторге или экстазе изменяется отношение этого состояния к экстазу языческих прорицателей, и становится более понятным их резкое различие, или лучше сказать, совершенная особенность. В пророческом восторге истинных пророков – взаимодействие просветленного, возвышенного и очищенного духа человеческого с действием на него Духа Божественного, в экстазе языческом один дух человеческий, омраченный и расстроенный, доходит до потери сознания и потому совершенно не нормальной деятельности; экстаз пророческий производится единственно действием Духа Божественного; экстаз языческий порождается или влиянием расстроенного телесного организма, или действием каких-либо сил природы. Один из исследователей экстаза языческого во всех его видах выводит положительное следствие, что все мистические экстазы языческих мантиков имеют свое основание в телесном организме этих мантиков в расположении их к экзальтации, при содействии или влиянии известных сил природы; сильные страсти чувственные, болезненные состояния организма, влияние природных сил на такие организмы, одуряющая пища и питье, наркотические средства в сильных приемах, – вот, говорит он, причины необыкновенных экзальтированных состояний Пифий, Вакханок, в Шаманизме, ясновидцев Лапландских и Шотландских и пр. Вот от чего, по его мнению, происходит то, что эти мантики и прорицатели в своих воодушевлениях вращаются исключительно в области природы, тогда как видцы Еврейские вращаются исключительно в области мира духовного, не видимого. Замечательно еще то обстоятельство, по наблюдению его же, что при бессознательности, в какой находятся эти языческие пророки во время своих воодушевлений, везде у них на первом плане выступает свое я, интересы эгоистические; тогда как и тени подобного не заметно в видениях пророков истинных; те не могут отрешиться от своих эгоистических интересов. – не показывает ли это, что здесь дух человеческий оставлен исключительно себе и находится под необоримым влиянием одной только чувственности, в области которой человек осуществляет свои эгоистические интересы. Наконец, экстаз языческий, совершающийся под влиянием внешнего, чувственного, всегда имеет отношение к известным временам года, к известным явлениям природы, к известным местам наконец, чего в экстазе пророческом нет ни малейшего следа и не может быть. Вообще экстаз пророческий и мания или фурор языческий относятся между собою так же, как самое нормальное состояние – здравие человеческого духа взятого в себе самом, очищенного и возвышенного до созерцания Божественного, к болезни духа, находящегося под необоримым влиянием внешнего чувственного элемента: мантика – проявление болезненного состояния духа и тела, поскольку или внешними чувственными средствами вызывается экзальтация в нём преднамеренно, например, употреблением сильных наркотических средств, или это – просто ненормальное состояние духа, расстройство гармонии душевной и духовной жизни, принимаемое за Божественное воодушевление. Здравие духа в этом отношении у истинных пророков основывается и покоится на истинных, нормальных отношениях духа человеческого к Духу Божественному, на общении, на сродстве духа человеческого с духом Божественным, вследствие чего, при взаимодействии их, не уничтожается свобода духа человеческого, его самостоятельность, а вступает он в высшую жизнь Духа Божия, участвует в этой жизни, блаженствует в ней. Болезнь же духа в языческой мантике выражается совершенным подчинением духа чувственности, при чем его расстройство, омрачённое сознание – необходимые результаты при его напряженном состоянии. Там дух во всей его чистоте, как бы отделившийся от всего чувственного и погружающийся в видение бесконечного Духа; здесь дух в его нечистоте, совершенно связанный чувственным внешним эгоистическим, погруженный в это чувственное и эгоистическое и расстраивающийся при их возбужденном взаимодействии.

Чтобы этот отзыв о языческих мантиках или прорицателях не показался поверхностным и бездоказательным, мы изложим важнейшие свидетельства о них древних, и притом не христианских писателей, которых можно было бы, пожалуй, подозревать в пристрастии, а самих язычников, у которых пред глазами были эти прорицалища или оракулы, и которых можно подозревать в пристрастии в пользу их разве, а не во вред. При этом, надеемся, еще резче обнаружится различие между пророками истинными и прорицателями языческими, или лучше, их совершенная особенность. Итак, что же открывается из свидетельств языческих писателей о их пророках? То, что мы кратко высказали уже.

Мы сказали, что мантика в форме пророческого экстаза у язычников, это – экзальтация предрасположенных к ней натур, производимая различными искусственными средствами, экзальтация до совершенного помрачения сознания, до полной бессознательности. Замечательно в этом отношении, что прорицалище или оракул в языческом мире обыкновенно привязан был к известным определенным местам, так что прорицатель или прорицательница именно только в этих местах и могли приходить в экстатическое состояние, окруженные при том тайной, в других же местах не обнаруживали этой способности. Таковы – Пифия в Дельфах, оракул Кларийского Апполлона при Колофоне, Дидимейского Аполлона в Милете, Лигирийский оракул во Фракии и пр. и пр., о которых мы имеем свидетельства. Мы будем иметь дело лишь с важнейшими. – И во всех этих и подобных местах экстаз прорицателей и прорицательниц, вообще оракулов, производился искусственно, посредством известных сил природы и употребления известных средств. Так, в Дельфах, где уже самое положение места в глуши дикой, орошаемой небольшой рекой, долины Парнаса, располагало душу особенно суеверного язычника и особенно язычницы к особенному настроению, воодушевление или экстаз Пифии производился посредством особых, наркотических, испарений в роде какого-то чада, выходившего из дикой расселины, над которой стояло внутреннее святилище храма, и в которую еще проведен был рукав из священного источника Кассотис. Здесь, в таинственной обстановке, сидя на треножнике, жуя листья лаврового дерева и напившись из помянутого источника, Пифия насыщалась этими испарениями и приходила в экстаз, в котором ей представлялось без сомнения то, о чем натолковали ей жрецы, бывшие при ней переводчиками или истолкователями её оракульских изречений. О таком искусственном способе произведения экстаза Пифии Дельф свидетельствуют Страбон, Павзаний, Дионисий Сицилийский, Плутарх и Цицерон. Страбон эти испарения называет – πνεύμα (ветер) ένθοσιαατικον, Павзаний говорит: ταότης Κασσώτιδος τό ύδωρ εν τω άδιττω το θειο τάς γονέκας μαντικάς ποιείν; в том же роде и другие свидетельства. Подобным образом оракул Эгирский приходил в экстаз посредством чрезмерного употребления крови жертвенных животных (Павзаний). Жрица Аполлонова оракула на Акрополисе в Аргосе приходила в экстатическое состояние, напиваясь кровью ночью приносимого в жертву ягненка (он же). Прорицатель Колофонского оракула приходил в экстаз, напившись, после торжественного жертвоприношения, из священного источника, который находился у основания священной высоты, где был оракул (Тацит); по всей вероятности, этот источник был такого же рода, как и в Дельфах. При оракуле Бранхидском жрица мыла ноги и кромки своего платья в воде священного источника; пар, поднимавшийся от этого, она втягивала в себя и от этого приходила в экстаз. Оракул Диониза во Фракии известен был в древности, как чрезмерно много употреблявший вина, и от этого приходивший в особенное состояние – экстаза (Плиний). И многое множество таких отзывов об оракулах у древних, и в частности об известных оракулах, и вообще. Овидий говорит об источниках, из которых пили прорицатели, и воды которых, вероятном примесью каких-либо одуряющих средств, приводили в манию: «кто пьет из них, неистовствует (furit); дальше беги от них всякий, кто заботится о здоровье ума своего». А Цицерон говорит «множеством средств приходят в воспламенение такие люди» Каких еще свидетельств требовать, чтобы видеть, что мантика – ненормальное состояние души и тела, потемнение сознания посредством разных одуряющих средств, именно потемнение сознания – бессознательность, как видно из объяснений Плутарха и Платона. Где же мы найдем что-либо подобное в Еврейской истории у еврейских пророков, и как же можно сравнивать состояние их восторга при видениях с безумным потемнением сознания у языческих мантиков?

Можно теперь понять, почему и все другие условия проявления Еврейского пророчества и мантики так различны или лучше – совершенно противоположны.

а) Произведенная одурением экзальтация, или помрачение сознания, при известной настроенности, порождала смешанные и странные образы и странную речь, для пояснения которой нужны были особые толкователи. При помянутом оракуле Дельфийском были пять мужей, называемых όσιοι, которые одни только могли приближаться к треножнику на котором сидела Пифия, и слушать её речи. На них и лежала обязанность бессознательно произносимым словам и бессвязным, не имеющим значения звукам Пифии, находящейся в экстазе, давать толк, смысл, связь и значение, и таким образом отвечать вопрошавшим. Толкователи – пророки были точно также при оракуле Диониза во Фракии, и у Аполлона Птойского (Геродот). То же самое было и в других местах. Эти толкователи были большей частью жрецы, пред которыми благоговел народ, и следовательно все это, может быть, как положительно впрочем говорят некоторые, было не более, как fraus pia жрецов. Да и самые прорицатели и прорицательницы были из жреческого рода. Было ли хоть что-нибудь подобное в истории Еврейского пророчества?

б) Ответы пророков и пророчиц языческих, по крайней мере в древнейшие времена, были сообщаемы вопрошавшим в поэтической форме речи, краткие, отрывочные, загадочные, большею частью в форме героических народных легенд, в форме гекзаметра, который потому и называется дельфийским или пифийским стихом. Для сложения подобных стихов были при оракулах особые поэты или стихослагатели (Страбон и Плутарх). Впрочем, в позднейшее время Пифия перестала отвечать стихами, что и было причиной неверия в оракул (Плутарх), а вольнодумцам языческим подало повод к насмешкам над оракулом (Лукиан), против которых верующие язычники защищались, придумывая разные более или менее остроумные, но всегда фальшивые объяснения этого факта, как, например, верующий Плутарх в своей книге под заглавием: почему Пифия перестала отвечать стихами.

в) Для получения оракульских изречений или ответов были назначены известные времена. Первоначально, во времена древнейшие для этого назначен был один только седьмой день первого весеннего месяца – Пифиос, или по Дорическому диалекту, Бизиос, когда с торжественным величием раздавались ответы всем вопрошавшим, которых собиралось к этому времени несметное количество, и которых порядок определялся жребием (Есхил). Впоследствии это делалось по разу в месяц (Плутарх άπαξ έκάστο μηνός), а еще позднее, изрекались ответы Пифии и в другие дни, пожеланию вопрошавших, особенно великих лиц, и особенно послов от государств и государей. Впрочем, и в это время были так называемые несчастные дни (ήμέραί άπορράδες), когда Пифия не всходила на свой треножник, может быть, дни, когда не могла Пифия приходить в экстаз, не смотря на употребление одуряющих средств, по каким-либо чисто органическим причинам. Придирались в этом случае к каким-нибудь несчастным приметам, например, если при жертвоприношении пролетела или крикнула какая-либо птица, считающаяся несчастной, или не так клокотала вода, или осел заревел и пр. и пр., и объявляли этот день несчастным, когда боги не хотят открыть прорицалищу воли своей (Плутарх).

г) Характеристическим признаком оракулов и окружавших их жрецов было корыстолюбие и богатство. Это, кажется, было немаловажной целью прорицалищ. Вопрошание и ответы оракулов предваряемы были со стороны вопрошавших богатыми жертвами, подарками и приношениями оракулам. Из них составлялось огромное богатство, заключавшееся в оракульских хранилищах (θυσαυροί), которыми и пользовались жрецы и жрицы оракулов.

д) Важным характеристическим признаком прорицалищ была наследственность прорицательской способности в каком либо священном роде. Это не всегда было, но по большей части так. Так было при Дельфийском оракуле. В Милете при оракуле Аполлона Дидимейского, которого культ перешел и к Ионийцам, жрецы и прорицатели происходили все из одного древнего рода Бранхидов, потомков сказочного дельфийца Бранха, почитавшегося за основателя капища, где был дидимейский оракул Аполлона. При оракуле Аполлона Кларийского при Колофане прорицание и жречество было последственным в одном древнем роде, который производил себя от древнего Фивского прорицателя Терезия. В большом унижении был род пелопонесских прорицателей Ямидов, которым принадлежал знаменитый Юпитеров оракул близ Олимпа, и члены которого завели и другие оракулы впоследствии, отделившись от главного (Цицерон).

е) Двусмысленность языческих прорицалищ известна; дело понятное, что это – толкования неопределенных, бессознательных изречений Пифии хитрыми жрецами, по их посильному разумению событий настоящих и будущих.

ж) Мы сказали уже, что изречения языческих оракулов не более, как афоризмы и – в них нет ни одного принципа, ни одного духа.

Но довольно; по плодам древо познается: по проявлениям виден характер проявляемого. Можно ли видеть в истории Еврейского пророчества что либо подобное этим проявлениям прорицательского духа, весьма характеристичным? Не привязанное ни к месту, ни к роду, не нуждающееся ни в каких посторонних таинственных возбуждениях, не окруженное никакими жрецами и жрицами, не имевшее в виду ничего, кроме закона Иеговы, не требующее никаких посторонних истолкователей, выражавшееся всегда ясно по возможности и определенно, с одним духом, с одним принципом в продолжение слишком 1000 лет, – оно было поистине отражением Божественного Духа, откровением воли истинного Бога – Иеговы, тогда как то было экзальтацией затемненного сознания, или натуральным экстазом в грубом смысле слова. И возможно ли, повторяем, сравнивать эти состояния, и видеть в них хоть какое-нибудь единство принципа или начала, единственно потому что те и другие находились не в обыкновенном состоянии характеризуемом словом εκστασις. Дело в том, что это за состояние.

Небезынтересно теперь знать, как относились мыслящие люди языческой древности, философы, например, языческие к этому роду мантики, т.е. экстазу Пифии и прорицателей. Таинственностью облекли все это жрецы языческие, тем не менее проявления экстатические не могли быть неизвестны. Как же объясняли это люди мыслящие? Без всякого сомнения, соответственно с своими религиозными и философскими представлениями о Боге и мире. Возьмем важнейшие, заметив предварительно, что по большей части не верили они этим пророкам и пророчицам, иные только применялись к народной вере в них, но были и искренно веровавшие и силившиеся показать и объяснить их Божественное происхождение и достоинство. Осмыслить и объяснить мантику в форме экстаза языческих прорицателей философским путем представлялось возможно двояким образом: можно было производить этот экстаз или а) из естественных сил природы, подчиненной богам, или б) признать в нем погружение в божество, отчуждение от всего земного и созерцание сверхчувственного. Представителем первого объяснения можно почесть главным образом Плутарха – жреца, наблюдавшего оракулов и написавшего целое сочинение об этом. Вот его мнение: энтузиазм пророков, говорит он, имеет основание в известном устройстве и расположении телесного организма (χράσεε κάι όιαθέσει τβ σώματος). Как вообще происходит много влияний на телесный организм от земли, так, в частности, в ней есть нечто такое, что производит воодушевление и экстаз мантиков и что по своему существу весьма сродно с человеческой душой. Это нечто принимается человеком или чрез посредство воздуха или чрез посредство влаги, и действует на душу точно так же, как огонь на металл, или действие этого нечто на возбуждение духа подобно тому, какое производит на мозг чад вина. Вот почему может случиться естественно и случается, что некоторые оракулы совершенно умолкают, когда мантические испарения земли, по причине землетрясений или вследствие каких-либо других физических причин, уходят в глубь земли или вовсе исчезают, равно как исчезают колодцы, источники и ключи священные. (Заметим, что Плутарх жил уже в период, когда отжили свой век оракулы и когда была уже последняя вспышка мнимо-пророческого энтузиазма в Греко-римском язычестве). Но защитник божественного их достоинства – Плутарх продолжает; «впрочем, я не хочу сказать этим, что пророческий энтузиазм есть только действие естественных причин, а не производится самими богами. Человеческая душа уподобляется в этом случае музыкальному инструменту; естественные силы земли как-то – испарения, воды, кровь и проч. суть струны, но Бог – художник управляет ими и играет. Ибо, продолжает он, как, по Платонову учению, всякое явление есть продукт материи и движущей ее Божественной силы, так и здесь: энтузиазм мантиков есть продукт естественных некоторых сил природы и Божественной силы в их действии на душу человека». – Таков результат наблюдений Плутарха. Очевидно, что самая сущность объяснения – из естественных сил природы в их действии на душу человека, это факт, а дополнение, что здесь действуют и боги, очевидно вставлено только для оправдания их божественного достоинства, приданного им народной верой, и его можно оставить в стороне.

Представителем объяснения энтузиазма языческих прорицалищ более, так сказать, духовным образом, независимо от действия известных естественных средств экзальтации, служит поэт-философ Платон. Его объяснение противоположно Плутархову, хотя Плутарх и ссылается на него, и сходятся они оба в том только, что это состояние – бессознательное. Не обращая внимание на те средства, какими возбуждается это состояние, Платон рассматривает только его само в себе и объясняет его следующим образом: энтузиазм или экстаз пророков – это такое состояние, в котором дух, без посредства самосознающей мысли, чрез непосредственное Божественное прикосновение, делается участником истинного, доброго и прекрасного. Здесь пробуждается в духе воспоминание о том, что он созерцал в состоянии предсуществования, т.е. до тех пор, пока не заключен был в темницу этого земного тела. (Известно, что любимая Платонова идея – предсуществование свободного от тела духа, который посылается в тело как в темницу и рвется постоянно из этой темницы). Подобно пойманной птичке, продолжает философ-поэт, рвется он за границу своего плена, чтобы вознестись выше эмпирического мира явлений к своему первоначалу – к миру вечных идей, в истинно-сущее (τό όντως όν). Он отрывается от обыденных человеческих отправлений и весь устремляется единственно к Божественному, и потому обыкновенные люди, не могущие понять этого состояния, часто считают такого человека сумасшедшим, неистовым, беснующимся. Так как это состояние – бессознательное, то все, сказанное в состоянии энтузиазма или экстаза, говорит Платон, необходимо требует истолкования, иначе оно непонятно. Для нас довольно из этого объяснения заметить, что это состояние экстаза языческих пророков – бессознательное и потому сказанное в нем требует толкования, довольно, говорим, чтобы видеть совершенное отличие этих пророков от пророков истинных. Верно ли остальное – это зависит от взгляда на верность или неверность философской системы миросозерцания Платона. Итак, из объяснения двоих древних мыслителей, путем философским трактовавших языческих прорицателей, видно несомненно, что энтузиазм их есть бессознательное состояние, производимое разными естественными средствами. Это – факт, идеальное же объяснение его у них пред судом истории оказывается несостоятельным, так как несостоятельны те теоретические начала их философии, на которых основывается это объяснение.

Из того, что пророки, в то время, как получали Божественные откровения в видениях, находились не в обыкновенном, а в особенном состоянии пророческого воодушевления или созерцания, происходит много важных особенностей в передаче или изложении откровений в их пророческих речах. Мы покажем теперь эти особенности, свойственные пророческим речам, сравнительно с другими произведениями Богопросвещенных писателей священных книг, обращая внимание на отношение их к этой форме Божественных откровений, к пророческому восторгу – созерцанию.

1) Если во время откровений пророки были в особенном состоянии внутреннего созерцания: то нельзя ожидать, чтобы они изображали в своих пророческих речах предметы откровений вообще в их полном объёме, систематически, в рассудочной последовательности и во всех их отношениях. Пророк, справедливо замечает Гердер, был отнюдь не проповедник в нашем смысле слова, или публичный оратор, тем менее объяснитель какого-либо догматического места. Такой полный, рассудочно связный и последовательный образ изложения для них невозможен, по самому характеру и способу откровений, которые они должны возвещать людям; такого способа изложения можно требовать лишь от рассудочного, более или менее отвлеченного способа мышления, а не от непосредственного, наглядного, так сказать, созерцания духовного. Пророки всякий раз изображают только то, что им открывалось в духовном созерцании, в известном случае, а открывалось им всякий раз только то, что при известном данном положении было возможно по их духовному настроению, что было нужно и целесообразно. Этот характер отрывочности имеют пророческие речи особенно те, в которых раскрывается Мессианская идея, и его никак нельзя опускать из виду при объяснении Мессианских пророчеств, чтобы иметь о них правильное представление и не впасть во множество ошибок в противном случае. Учение о Мессии и Его царстве пророки никогда не изображают во всей его полноте и подробностях, в связи и последовательности. То по преимуществу изображают они лицо Мессии с известной стороны; то, нисколько не упоминая о Нем, изображают лишь свойства и характер Его царства в каких либо частных чертах, часто описывают самые подробные черты Его лица или царства, проходя молчанием общие более важные; иногда останавливаются они только на торжественных радостных происшествиях будущего, иногда обращают взор свой преимущественно к событиям печальным, трогательным; иногда соединяют сходное по предметам, но разное по времени, в одно изображение, проходя молчанием различие их в отношении ко времени. Так, например, пророк Иеремия (Иер.23:5–8) соединяет в одно изображение обращение первенцев Иудейского народа к Мессии и ожидаемое в будущем всеобщее обращение Евреев, проходя молчанием имеющее произойти между тем и другим событием ослепление и ожесточение, а вследствие того и отвержение большей части Израильского народа. Точно то же у пророка Иезекииля (Иез.37:21–28). Напротив, Даниил и Малахия изображают другую сторону, ожесточение народа, опустошение земли и города и проч. и пр. Эту особенность пророческих речей, может быть, имел в виду Апостол Павел, когда говорил: от части познаваем и от части пророчествуем (1Кор.13:9). Важное следствие этой особенности пророческих речей то, что на все частные отдельные пророчества нужно смотреть, только как на части одной общей великой картины, и что только тогда можно составить эту общую картину, когда все отдельные черты её собрать и соединить, дав каждой свойственное ей место. Это нам тем легче сделать, что в прошедшем, в истории, мы имеем путеводную нить, которая указывает каждой черте свое место.

В области рационалистической критики и экзегеза, как вообще свойство и характер пророчества, так в частности и рассматриваемая особенность пророческих речей, часто ложно понимаются и трактуются. Силятся из этой особенности вывести то следствие, что в отношении к пониманию и изображению Мессианской идеи между разными пророками есть разногласие, и на этом основывают доказательство просто человеческого происхождения и характера этих пророчеств, а не Божественного. Если, например, Иоиль изображает только свойства царства Мессии, а не говорит о самом Лице Мессии: то из этого заключают, что его ожидания не простирались на Лице одного Мессии. Если Иеремия говорит о Мессии только в славе и величии Его: то заключают, что Он не знал и не ожидал страждущего, уничиженного Мессии. Фальшь такого взгляда нетрудно видеть даже с точки зрения самих держащихся этого взгляда. Если бы этот взгляд был справедлив: то можно вывести такое заключение, что пророки не только между собою, но и сами с собою стоят в противоречии. Так, например у Исаии во 2-й главе, точно так же как у Иоиля, находится изображение Мессианского царства без упоминания о Лице Мессии. Но в стоящей в связи с этой речью речи, сказанной, как можно заключать, в тоже время, речь идет о Лице Мессии (Ис.4). Еще яснее и с частнейшими чертами речь о Лице Мессии в 7-й главе его книги. Точно так же во второй части его пророчеств рядом с общими изображениями Мессианских времен стоят изображения Самого Лица Мессии, но отдельно. Иеремия в 31, 31 сл. говорит вообще о свойствах царства Мессии, а в 23, и в других местах, только о Лице Мессии. Исаия изображает во многих местах прославленного Мессию, в других начертывает образ уничиженного, страждущего Мессии, поставляя уничижение причиной прославления. Если при рассмотрении пророчеств мы должны в этом отношении поступать так же, как обыкновенно поступаем с произведениями светских мыслителей, т.е. определять учение например известного философа не по каким-либо отдельным местам, но вообще из всего содержания и духа его писаний: то из этого видно, что мы тогда только можем узнать например Мессианские представления пророка, когда разрозненные и встречающиеся в различных местах черты совокупим в один целый образ. При этом нужно иметь в виду, что если некоторые черты остались не обозначенными: то из этого никак не следует заключать, будто пророкам и неизвестны были эти черты вовсе. Несостоятельность такого следствия открывается уже из того, что в таком случае нужно думать, будто позднейшие пророки не знали прежде высказанных пророчеств, не знали верований целого народа и проч., что, очевидно, несправедливо и невозможно предположить. Основание такого неправильного понимания рассматриваемой особенности пророческих речей то, что пророков хотят считать или догматистами или публицистами, и потому ожидают, или требуют, что если уже они начали говорить об известном предмете: то должны сказать о нем по возможности все, что можно придумать и сказать о нем. Но если смотреть на них так, как должно, как на видцев Божественных откровений: то нет ничего странного, а напротив, очень естественно, что они говорят только о том, что открыто им в видении, не присоединяя того, что они могли знать из прежних откровений, из откровений других подобных им мужей, из закона, истории и народной веры. Оттого у них – частности и разрозненные черты в изображениях, неполнота, непоследовательность и проч.

2) Если посредством для Божественных откровений пророкам было внутреннее созерцание сих последних: то из этого должно было произойти особенное представление и изображение будущего в откровении; именно, пророкам свойственно было будущее представлять в одной общей картине с настоящим; ибо они всё, что открывалось им, могли созерцать и созерцали, так сказать, в одной перспективной картине. Отсюда объясняются некоторые весьма важные особенные частности в пророческих речах в отношении к изображению открываемых им в будущем событий.

а) При таком образе откровений, нисколько не удивительно, если пророки, при возвещении этих откровений, о происшествиях и лицах отдаленного и отдаленнейшего будущего говорят так, как будто бы видят их пред собою и на них указывают. Так, например, пророк Исаия, говоря о временах Мессии, как бы видит перед собою начало этого времени, и говорит, что у нас родилось дитя, дан нам сын, на раменах коего держава, и которому наречено имя: чудный, многосоветный, прозорливый, Бог крепкий, вечный, отец, князь мира (Ис.9:6–7). Точно такое же указание как бы уже на явившегося Мессию, в словах Божиих, сказанных чрез пророка Исаию: вот раб мой, которого я поддерживаю, избранный мой, которого любит душа моя; я возложил на Него Дух мой и он возвестит народам законы и проч. (Ис.42:1,2). Так в 45 гл. 1 и дал. 13 у того же пророка Корешь (Кир), освободитель народа Божия из плена, представляется как бы в настоящем, как бы появившимся уже с своей могучей силой и помощью Иеговы, Который дает ему эту силу. Таких мест в пророческих писаниях встречается очень много. Отрицание этой особенности, а равно и неправильное понимание её, довело некоторых особенно рационалистических толкователей до мысли, что в этих местах говорится о действительно явившихся лицах и совершившихся уже событиях, вследствие чего таковые толкователи извращали смысл этих мест или кидали тень подозрения на время происхождения подобных пророчеств и вообще доходили до извращения истории в том виде, как она изображена в книгах Ветхо-заветного канона и понимается традицией. А между тем, этому так и следовало быть во многих случаях: пророки видели события и лица не столько, так сказать, во времени, сколько в пространстве, в одной картине, и изображая в речи видения, о будущих предметах иногда говорили, как о настоящих присущих им и не определяли времени последовательного преемства событий, или вообще времени предрекаемых событий, исключая особенные случаи, когда были сообщаемы им более точные откровения. Впрочем, в последнее время эту особенность пророческой речи стали ценить более по достоинству. Бунзен, например, видит в этой черте характеристическое преимущество Ветхо-заветного пророчества пред прорицанием натурального ясновидения.

б) Из этой особенности объясняется неточность пророков в употреблении времен глаголов и заметная перемена их в одном предложении: то в прошедшем ставят они глаголы, то в настоящем, то в будущем, говоря об одном и том же предмете. Прежде объясняли, да и ныне еще объясняют некоторые, поставление глаголов в настоящем или прошедшем времени, когда пророки говорят о будущих событиях, тем, что они делали это, чтобы показать совершенную достоверность и истинность своего пророчества. Может быть; но не удобнее ли эту особенность в обозначении времен объяснять тем, что они видели лица и события не столько по времени, сколько в пространстве и как бы в настоящем, не всегда зная время и преемство событий и потому говорят о них то в прошедшем, то в настоящем, то в будущем, вообще не совсем определенно относительно времени.

в) Из этой особенности пророческой речи объясняется та частная особенность, что пророки не определяют времени исполнения открываемых им событий, если об этом нет особенного частного откровения Божественного, как, например, Даниилу о седминах, или Иеремии о времени плена. Пророки, очень естественно, сами не знали, когда сбудется открываемое им в будущем событие; они видят его исполнение, но не во времени. Пророки, – весьма верно замечает об этом один из толкователей, – озаряемые Божественным светом, часто прозревали в будущее, но прозревали так, как бывает с нами, например, когда мы вперяем взор свой в небесные пространства, усеянные звездами; именно мы видим, что звезда выше нас; но как велико расстояние между ними и нами, которые из них ближе к нам, которые дальше от нас, насколько ближе, насколько дальше, этого непосредственно не знаем мы. Точно то же и с пророками; они созерцают пред собою картину событий, им открывается иногда при этом, или они сами угадывают, что эти события еще будут; но когда? если нет особого откровения об этом, они не знают. Вот почему пророки обыкновенно когда говорят, например, о Мессианских временах, говорят неопределенно о том, скоро ли наступят они; их обычная фраза при этом – всахарит гайомим, значит собственно в последующие дни, в последующие времена. Сами пророки иногда прямо говорили, что время исполнения известных событий неизвестно им, а известно одному только Богу (Зах.14:7). Отсюда объясняется одна характеристическая и очень важная особенность пророчеств, без познания которой большая часть пророчеств может быть понята и истолкована совершенно ложно, именно та особенность, что происшествия, которые разделены между собою длинным периодом времени, являются в речах пророческих в сопоставлении одно с другим, как будто бы они должны произойти непосредственно одно вслед за другим. В созерцании пророков была только современность событий, а отнюдь не отдаленная их последовательность, не далекое расстояние между ними. Поясним сказанное некоторыми примерами. Городу Вавилону нанесен первый роковой удар при завоевании его Персами. Но прошло еще более тысячи лет до совершенного его разорения, когда остались одни лишь развалины богатейшего города, а наконец, одни неясные следы его существования. Но пророк Иеремия соединяет в одном изображении и завоевание этого города и его совершенное разорение, нисколько не замечая, что от одного события до другого пройдет много, и – очень много времени (Иер.50, Иер.51). Равным образом, при пророчествах касающихся теократии, обыкновенно дело ведется так, что когда духовные очи пророка обращены на светлую или темную сторону картины, на радостные или печальные происшествия, то ближайшие Божественные благословения или ближайшее осуждение и наказание в будущем соединяются с отдаленными так, что как будто между ними не пройдет нисколько времени; об этом временном расстоянии их не упоминается, или почти не упоминается. Такое сопоставление основывается у них всегда и исключительно на внутреннем сродстве событий, на одинаковости внутреннего смысла и духа этих событий. Так, например, у Исаии непосредственно после изображения освобождения Израильского народа от Ассириан следует изображение освобождения от врагов другим – необыкновенным лицом, которое воздвигнет Бог из рода Давидова, т.е. Мессию, причем и намека нет на то, что между тем и другим событиями пройдет еще много времени (Ис.11). Так Исаия, Иеремия, Иезекииль, Осия, Амос и Михей соединяют в одном изображении освобождение Евреев из плена временного с освобождением народа от врагов чрез Мессию и – ни один пророк не выражает при этом мысли, что Мессия будет освободителем не тех, которые освободятся из плена Вавилонского, что между тем и другим много еще пройдет времени. Даже в изображениях одного Мессианского царства Пророки не обращают внимания на временное различие одних событий от других, на расстояние происшествий по времени, а сопоставляют их, как преемственные, как близкие. Так, начало Мессианского царства и его славное окончание сопоставляются в одном изображении, как одно и то же. Иоиль, напр., не различает первого излияния даров Духа в день пятидесятницы, к которому по ясным словам Апостола Петра относится пророчество Иоиля, и последующим всеобщим излиянием даров Духа в царстве Мессии на верующих (Иоиль.2:28–29). Нередко в пророческих изображениях не заметно даже преемственности или близкой последовательности изображаемых ими имеющих случиться чрез более или менее долгое время событий или лиц, а просто они представляются одновременными, вместе один с другими, рядом, подобно тому, когда мы смотрим на группу предметов издали, эти предметы представляются нам слитными, связанными, тогда как на самом деле этого нет, и они отстоят один от другого на известном более или менее далеком расстоянии. Это замечание, или эта особенность проливает большой свет в особенности на пророчества, содержащиеся во второй части книги пророка Исаии. Очень часто там, напр., освобождение из плена сливается с духовным освобождением чрез Христа в одном изображении, как будто бы эти события случатся вместе, в одно время, даже не преемственно одно за другим. Равным образом, различные наказания Иудеев в будущем, имеющие случиться в разные времена представляются так, как будто постигнут они Иудеев вместе, в одно время обрушатся все эти беды на главу прогневляющего Бога народа; точно то же и в отношении к другим народам. Забвение или неправильное понимание этой особенности в пророческих изображениях может породить и действительно порождало много ложных толкований на те места пророческие, в которых выразилась эта особенность, вытекающая прямо из способа пророческих откровений и того состояния, в каком находились пророки во время откровений. Не обращая внимания на то, что пророки соединяют в одном изображении события по внутреннему их сродству между собою, хотя они разделяются более или менее продолжительным периодом времени, или не признавая этой особенности, одни смотрели на эти различные события в пророчестве как на одно и тем извращали истину пророчества, натянуто прилагая черты одного события к другому, тогда как эти черты видимо не совмещаются, потому что относятся к разным событиям, которые, хотя и сходны по духу и смыслу, но имеют же и особенные характеристические черты в своем временном явлении или исполнении. Другие, неправильно понимая или не признавая этой особенности, пользовались изображением различных по времени и отдаленных событий в их преемственности или одновременности, как доказательством чисто человеческого происхождения и характера таких пророчеств, и – очевидное дело – совершенно несправедливо. Если по самой природе созерцания или видения пророческого, пророк отвлекает события от времени совершения их, или просто сам не знает в точности этого времени, если ему не открыто оно; если он не имеет и в виду определять и указывать время событий, о которых говорит: то из этого точно так же нельзя ничего заключить против Божественности происхождения этих пророчеств и пророческих изображений, как и из того, что не всякий пророк предвидит и изображает всякое будущее событие. Другое дело, если бы пророк предсказал, что вот такое-то событие случится вот в такое-то время, и оно не случилось бы, тогда бы из этого можно было по праву заключать против Божественности происхождения подобных пророчеств. Но этого с пророчествами, правильно понимаемыми, не случается. Еще другие, отвергающие непосредственность Божественного откровения пророчеств, из отрицания этой особенности, т.е. изображения одновременными событий, отстоящих иногда далеко по времени одно от другого, дошли до других несправедливых выводов. Выходя из того основоположения, что каждое изображение необходимо относится к одному и тому же времени и к одному предмету, все, что не оправдывает этого основного начала – в пророчествах, они старались отстранить ложными изъяснениями, или просто насильственно отсекали. Или же, впадая в другую крайность, находили двоякий смысл там, где его вовсе нет и не следовало бы искать, и тем давали широкое место произволу в толковании пророчеств в применении их к событиям. – Как глубоко в самом существе, в духе пророчества лежит эта особенность изображения событий, видно из того, что она есть даже в пророчествах Христовых, лжетолкования которых происходят большей частью именно от непризнания, забвения или отрицания этой особенности. И Иисус Христос изображал иногда будущие события различные в одной общей картине, созерцая их как бы не во времени, а в пространстве, и представляя или в одновременности или в преемственности такие события, которые имели случиться по прошествии многих веков между одним и другим. Так, например, он сопоставляет в одном изображении разрушение Иерусалима и будущую кончину мира, употребляя переходную частицу, для определения времени их совершения – ευθέως – тотчас после (Мф.24:29); очевидно, что он изображает события по внутреннему отношению их, видимому им во внутреннем созерцании, а не во внешней их связи и последовательности. Очень поучительны в этом отношении слова Ап. Петра о пророках и пророчестве (1Пет.1:10–12). Апостол говорит, что пророки Духом Христовым сделались участниками истинных Божественных откровений о будущих событиях, именно о страданиях Христовых и последовавшем за тем прославлении. Но, однако же, они тщетно силились исследовать и определить самое время наступления этих событий, о которых они пророчествовали, так, что в этом отношении они стоят ниже тех, которые жили во время исполнения этих событий, о которых они и предсказывали.

Здесь мы должны ответить на вопрос: каким же образом, при изображении однородных, но различных и более или менее отдаленных по времени, событий в пророческих речах в их преемственности или одновременности, вообще в их близком сопоставлении вместе, можно узнать и определить их раздельность и последовательность во времени более или менее отдаленном? Средства к этому, которые имели частью сами пророки и их современники, а в особенности имеют их потомки, суть следующие: а) иногда пророки получали особенные откровения о времени следования одних событий после других. Так, например, пророк Иеремия получил особенное откровение о том, что плен Вавилонский продолжится около 70 лет. Так пророк Иоиль обозначает время пришествия Мессии словами ахерей-хен, чем ясно показывает, что это время наступит после освобождения Евреев из плена. Так пророку Даниилу открыто время, которое пройдет между освобождением Евреев из плена и началом царства Мессии и проч. Так, Сам Иисус Христос, изображая в одной общей картине различные по времени, но соединенные по внутреннему отношению события, сначала не обозначая отдаленности их одно от другого по времени, далее (Мф.24:34–36) несколько различает их между собою и говорит, что первое, т.е. разрушение Иерусалима произойдет еще на глазах современного поколения, а последнее отдаляет в неизвестное будущее. С помощью таких определений времени можно дознавать, хотя и не совсем точно и не без трудности, последовательность событий, сопоставленных вместе, и в тех пророческих речах, в которых нет и подобных определений времени, можно узнавать по аналогии и по частным чертам. б) Предметы пророчеств, сопоставленные вместе в одном изображении, как одновременные, можно разделять чрез сравнение таких мест с теми, в которых эти предметы сопоставлены с некоторым разделением, или обособлением. Так, например, во второй части книги Пр. Исаии раздельно изображены предметы по времени в тех местах, где говорится об освобождении Евреев Киром и духовном освобождении верных Мессией. Если сравнить эти места с теми, где предметы представлены не раздельно, в соединении: то особенность предметов в них, преемственность или последовательность, по крайней мере общую, усмотреть нетрудно. в) Нередко преемственность или последовательность изображаемых в одной общей картине событий, прикровенно указывается самими пророками тем, что они, вместо того, чтобы исходным пунктом времени для пророчества брать свое время, как это обыкновенно бывает, и отсюда уже, от этого пункта смотреть вдаль, на будущее, переносятся в ближайшее время к будущему, чем свое – настоящее, а оттуда уже созерцают отдаленное будущее. Так, например пророк Исаия в большей части речей содержащихся во второй части его книги, как бы отрешается от своего времени и поставляет себя во время плена Вавилонского, и из этого уже времени, а не из своего созерцает будущие события. Так, тот же пророк в речи о Христе, содержащейся в 53-й гл. его книги, поставляет себя как бы между временем страданий и прославления Мессии, представляя страдания и уничижение причиною и началом прославления Его, и говоря о страданиях в прошедшем времени, а о прославлении в будущем. Наконец г) самое верное средство узнать последовательность, или по крайней мере раздельность событий, изображенных в пророческой речи слитно, это исполнение пророчеств в событиях. Конечно, это средство не всегда могло быть применимо и употребляемо, например прежде исполнения пророчеств мессианских и других, тем не менее оно важно было для мыслящих людей и в это время, до исполнения окончательного пророчеств. Например очень часто, как уже замечали мы, освобождение из плена Вавилонского сопоставлялось в пророческих речах с освобождением духовным чрез Мессию; когда первое наступило, можно было относящиеся к нему черты отделить, оставались другие черты не приложимые к этому событию, эти последние указывали на другое событие в будущем и – внимающие пророчествам должны были ожидать исполнения и этого события, как исполнилось первое. Так и вот почему находим мы у пророков после-пленного времени Мессианские пророчества чаще, обособленнее, определеннее, раздельнее, чем у пророков прежних, потому что сопоставлений с другими событиями у них менее; события, с которыми сопоставляли Мессианское время прежние пророки, прошли, и их нужно было отделить от тех, те оставались таким образом точнее, единичнее. Еще важнее это средство было для людей при наступлении исполнения времен. У пророков иногда, как видели мы, уничиженное состояние Мессии и Его прославление изображаются не в раздельности, а в совокупности временной. Но это различие состояний временное можно было ясно видеть, когда первое уже настало, а второе еще не открывалось. Точно также ясно было различие предметов, сопоставленных в одном изображении речи Иисуса Христа о разрушении Иерусалима и о кончине мира, когда первое уже исполнилось, а второго еще нет. – Эту рассмотренную особенность изображений будущего в пророческих речах – именно изображение событий и предметов, разделенных временем, в их непосредственной преемственности или одновременности, необходимо всегда иметь в виду при объяснении пророчеств событиями, для избежание ложного понимания и превратного толкования пророчеств.

3) Еще особенность пророческих речей, необходимо проистекающая из способа откровений в видениях, в восторженном состоянии пророков в это время, это – особенная образность. Если все откровения пророкам о будущем даваемы были им в восторге – во внутреннем созерцании: то необходимо было, чтобы они даваемы были им в образах, под покровом символики; ибо всякое непосредственное познание, всякое созерцание необходимо – образное; отвлеченное понятие есть достояние только посредственного познавания путем самостоятельной деятельности мысли по законам и требованиям логическим. Но образы, под покровом которых открывалось пророкам будущее, должны были лежать в кругу их обычных, обыденных представлений и понятий, должны быть заимствуемы из тех жизненных отношений, под которыми пророки стояли. Ибо, с одной стороны Божественное действует на душу тех, кому сообщается воля его, не магически, но сообразно с их особенностями, познаниями и представлениями; с другой стороны пророчества, если бы они сообщаемы были под покровом неизвестных, незнакомых образов, не достигали бы своей цели; они не были бы понятны ни для народа, ни даже для самих пророков. Если мы с этой мыслью обратимся, например, к Мессианским пророчествам: то представится нам как, на существе самого пророчества основывающийся, факт, что царство Мессии представляемо было под образами, заимствованными из прежней до-Мессианской, Еврейской Теократии, и что предметы, равно как и лица первого, обозначались именами предметов и лиц последней, которые соединены с ними внутренним сходством и сродством. Такой способ изображения имеет свое глубокое основание в том, что Ветхо-Заветная икономия устроена была с определенным отношением к имеющей устроиться Мессией и прообразовала сию последнюю. Поясним сказанное примерами. Для изображения лица Мессии Ветхо-Заветная Теократия представляла пророкам троякий субстракт: Мессия представляется у них великим царем, и пророки совокупляют в один образ все черты великого земного представителя Теократии Давида, которого величие и слава были только впрочем отблеском величия и славы его Божественного Потомка (Ис.11; Иер.23; Мих.5). Они даже дают ему имя Давида, как такого царя, который возможно-совершеннейшим образом соответствовал идее прообразовательного царя, как лучший представитель Теократического царя (Иер.30:9; Иез.34:23 и далее). Далее, Мессия представляется у них как принявший в себя полноту Божественного Духа Пророк, который, осуществляя совершеннейшим образом идею пророчества, не как прообразовавшие Его пророки только в тесном кругу Палестины, но между всеми народами, по всей земле будет учить, предостерегать, наказывать, благословлять (Ис.42, Ис.49). Наконец, Мессия представляется у них как Первосвященник, который, не как прообразовавший его Ветхо-Заветный первосвященник, дарует действительно отпущение грехов всем людям (Зах.6; Ис.53). Но так как Мессия есть великий Пророк, Первосвященник и Царь: то и царство Его не есть царство существенно отличное от теократии, совершенно новое царство, а только высшее, совершеннейшее осуществление, восполнение и совершение её. Посему, например, Иерусалим или Сион представляется у них будущим центром будущей совершеннейшей Теократии. Так, пророк Иоиль выражает мысль, что только члены Теократии спасены будут при предстоящем суде и наказании (Иоиль.3:16). Победу будущего теократического царства над всеми народами и языческими религиями Исаия, Михей и Иезекииль представляют под образом возвышения горы, на которой находился храм Соломонов, над всеми прочими горами; будущее принятие язычников в царство Мессии представляется первому из названных пророков под образом собрания всех их к горе Сиону (Ис.2). Пророку Иеремии распространение будущего царства является под образом расширения и распространения города Иерусалима. Такая же образность и в обозначении других частных черт лица Мессии и свойств Его царства. Всеобщность действия Божественного Духа во времени царства Мессии представляется пророку Иоилю под символами чистого пророчества, откровений во сне и в видении, как это было у пророков Еврейских. Мысль, что во времена Мессии народы познают и будут почитать единого истинного Бога, Пророк Захария выражает под образом будущего участия народов в праздновании праздника Кущей. Чистая любовь народа к Богу своему представляется Осией (Ос.2 и Ос.14), Михеем (Мих.5) и Захарией (Зах.13), как отвержение народом того, что в прежние времена вообще, или что именно во времена пророков раздражало Бога против народа своего, например, поклонение Ваалу или отступление от Бога вообще, помощь Египтян и Ассириан, а не Бога своего, ложное пророчество и тому подобного Изображение духовной славы, и блаженства во времена. Мессии в изображении Пророков представляется под образом счастливых времен Теократии при Давиде и Соломоне (Иер.23:6; Ос.2:20; Мих.4:1; Зах.3 и под.). Общая истина, что мир и любовь будут между верующими, когда они чрез Мессию примирятся с Богом, представляется пророками под образом прекращения печального разделения в древней Теократии, разделения одного Еврейского царства на два (Ис.11:13). Враги Мессианского царства не только называются общим именем врагов древней теократии гоим, но носят нередко имя того народа, который во время известного пророка особенно во враждебных отношениях стоял к народу Божиею, или особенно в то время сильного народа. Так у Исаии (Ис.25:10) они являются под именем Моава, у того же пророка(Ис.63:1)и у Амоса(Ам.9:12) под именем Едома, у Иезекииля (Иез.38) под именем Гога и Магога. Этих примеров – немногих из бесчисленных – достаточно для подтверждения этой особенной образности пророческой, т.е. что будущие события и предметы пророкам представлялись под образами событий и предметов прошедшей или современной жизни народа.

И эту особенность пророческих изображений, подобно другим, часто ложно понимали или вовсе отвергали.

Особенно в этом отношении выступают на вид две крайности. В одну крайность вдались плотские Иудейские толкователи, на сторону которых стали и многие из рационалистических толкователей, впрочем, но другим побуждениям. Они или совершенно отрицают образный характер пророчеств, или останавливаются на одном буквальном, чувственном понимании подобных пророчеств, не руководствуясь герменевтическими правилами, чтобы только достигнуть того результата, который нужен им для наперед составленных ими мнений. Руководящий интерес здесь у Иудеев положительный, у новых рационалистов отрицательный. В эту крайность впадают отчасти и те толкователи, которые останавливаются чисто на буквальном понимании пророчеств образных, не пришедших еще в исполнение. В другой крайности находятся те толкователи, которые предметное содержание пророчеств слишком подчиняют образности; чрез излишнее пристрастие к образам поставляют их в ущерб содержанию пророчеств, чем ослабляют силу и убедительность пророчеств. Чтобы избежать подобных крайностей при объяснении пророчеств с этой стороны, необходимо нужно обращать внимание нераздельность и отношение образа к самому предмету. Правила, которыми можно руководствоваться при этом, можно представить следующие:

а) Образны все те изображения будущего, в коих есть явное отношение изображаемого будущего к событиям прежним в истории Израильской. При этом случае всегда нужно обращать внимание только на общую, связывающую будущее происшествие с прошедшим, мысль, а не на частности и подробности, которые всегда имеют свой корень только в прошедшем событии. Так, например, если пророк Исаия о будущем освобождении Израильского народа говорит так между прочим: «и осушит Иегова залив моря Египетского, и поднимет руку Свою на реку с сильным дыханием Своим, и рассечёт ее на семь рек и проведет чрез нее в сандалиях, и будет дорога оставшемуся народу его – так, как была Израилю во время изшествия его из Египта» (Ис.11:15,16); то очевидно, что предметное содержание пророчества только – будущее освобождение Еврейского народа, которое представляется пророку под образом прежнего освобождения Евреев из рабства Египетского. Если пророк Осия о таком же будущем освобождении Израиля говорит: «Бог приведет его в пустыню и там благосклонно будет беседовать с ним; потом приведет его в землю Ханаанскую и именно сначала в плодоносную долину Ахорскую, и он будет спокоен там, как во дни детства своего, как во дни изшествия своего из земли Египетские» (Ос.2:14–15): то очевидно, что под этим образом, заимствованным из прежней еврейской истории, пророк выражает только ту мысль, что Израильтяне со временем Богом своим Иеговой будут освобождены от бедственного состояния, потом успокоены Им и благословлены счастьем и богатством. Ср. Ис.4:5.

б) Во многих местах к образному пониманию пророческих изображений приводит то соображение, что пророки сами себе противоречить не могут. Если бы, например, захотели, как делали многие каббалисты, понимать буквально те места, в которых пророки называют Мессию прямо царем Давидом, и принять их мнение, что Давид воскреснет и будет царствовать как Мессия: то эти места мы поставили бы в прямое противоречие с теми местами, в которых Мессия называется сыном Давидовым или жезлом от корене Иессеева, отраслью Давида и пр. Если например буквально понимать место Иер.33 и думать, что здесь выражается мысль о продолжении Левитского служения и закона о жертвах во времена Мессии: то станем в противоречие с другими местами, например Иер.31:31, где мысль, что во времена Мессии будут все верующие в непосредственном отношении к Богу. В особенности это основание имеет силу против тех, которые хотят понимать буквально те места, где говорится о войнах и победах во времена Мессии. Весьма во многих местах пророки поставляют на вид, что царство Мессии будет царством мира и счастья, что все народы действием Иеговы покорятся Ему; а между тем те же пророки говорят о войнах и победах во времена Мессии (Ис.11 и др.): необходимо нужно признать, что в одном случае пророки говорят в несобственном смысле, образно, символически. В этом случае образность всегда на той стороне, где можно найти побуждение к ней в круге образных представлений самих пророков.

в) Другие места сами собою указывают, что в них – образность и первый смысл их образный. Так, например, если пророк Малахия говорит, что пред пришествием Месесии явится Илия, то под этим нельзя разуметь собственно Илию, историческое лицо, но пророка, подобного Илие, как и показал Сам Господь Иисус. При обозрении последних 8 глав книги пророка Иезекииля кажется на первый раз, что буквальное понимание их имеет многое за себя, однако же и в них есть многие места, которые нужно принять не иначе, как за образные, и которые дают явный намек на то, как нужно понимать все это отделение. Особенно замечательно в этом отношении место Иез.47:1–2. Из храма должен истечь обильный источник неизмеримой глубины, этот источник должен исцелить воду Мертвого моря и всюду, где будет протекать, должен распространять жизнь вокруг себя, только лужи и болота, воду которых этот источник не примет в себя или не захватит на пути своего течения, не будут целебны. Кто, даже при малом знании образности пророческих речей, будет отрицать, что под этим образом означается обетование о действиях Божественного Духа, который обильно будет изливаться на верующих во времена Мессии? То же должно заметить о подобном образном представлении Зах.14:8–10. Что у пророка Исаии Эдом служит образным обозначением царства Мессии (Ис.53 и Ис.63), это видно из всего контекста речи, где возвещаемое наказание представляется простирающимся на все народы земли и пр.

г) Не нужно опускать из виду, при отделении чистого образа от предмета образуемого, общий характер каждого пророка. Несомненно, что хотя все пророки созерцали истину в образах, но у одних образы, так сказать, предметнее, покрывало прозрачнее, чем у других; у каждого пророка в этом отношении можно примечать значительное отличие от других. Сравните, например, образность пророка Исаии с образностью пророка Иезекииля; нельзя не заметить, что у первого образы гораздо легче, прозрачнее, предметнее, чем у последнего.

д) При определении границы между образом и предметом в тех пророчествах, которые еще не исполнились, нужно руководствоваться аналогией веры. Если один и тот же Дух Божий говорил в пророках Ветхо-Заветных и в писателях Ново-Заветных: то между ними не может быть места никакому противоречию. Уже по этому основанию нужно отвергнуть, например, буквальное объяснение тех пророчеств, в которых говорится о будущих преимуществах Еврейского народа, о восстановлении храма и восстановлении Левитского служения после времен Мессии: ибо писатели Нового Завета прямо говорят, что Левитское служение окончилось с пришествием Мессии – Иисуса. Впрочем, этим признаком нужно пользоваться с осторожностью, после тщательного исследования Новозаветного учения, от правильного или неправильного понимания которого зависит в этом отношении правильное или неправильное понимание отношения образа к предмету в подобных пророчествах.

Впрочем, е) наконец, надобно заметить и то, что как пророки и их современники, по высказанным признакам, не всегда в состоянии были образ и предмет отделить один от другого, так точно и мы, отдаленные потомки их, не всегда можем сделать это с безопасностью и уверенностью в тех пророчествах, кои еще не исполнились. Такого разделения нужно еще ждать от истории.

4) Новая особенность, происходящая от того состояния, в каком находились пророки во время своих откровений, это – некоторая темнота или прикровенность некоторых из их пророческих изображений, самих в себе, в особенности если смотреть на них независимо от исполнения пророчеств, с точки зрения их современников, или вообще живших прежде исполнения пророчеств. Эта темнота или прикровенность есть следствие трех изложенных уже нами особенностей. а) Пророкам, сказали мы, открывалось не все в будущем, а только то, что требовалось известными обстоятельствами, оттого у них изображения только частностей из будущего, их взор обнимал только отдельные части великой картины будущего. Чтобы составить эту общую картину будущего настолько, насколько открыто было оно им, и потом следить постепенно, хронологически за исполнением их пророчеств в истории, нужно все частные пророчества их совокупить в одно последовательное целое; это, как мы замечали, не всегда трудно для потомков при помощи истории, когда она показывает, где какое изображение имеет свое место, где какую частную черту нужно поставить в общей картине; и жившие прежде исполнения пророчеств, как мы видели, не лишены были средств для такого сопоставления. Впрочем, такое сопоставление, такой систематический распорядок пророчеств все-таки был в некоторых частях очень труден для них; и пророки сами не всегда могли им помочь в этом. Что, например, соединение тех мест, в которых Мессия изображается в уничиженном состоянии и славе, трудно было для тех, которые не могли видеть этих пророчеств в исполнении, это ясно выразилось в том обстоятельстве, что пред пришествием Христовым Иудеи пришли к мысли о двух Мессиях, о страждущем и славном. Конечно, это странность, нелепость; но она показывает между прочим, как трудно было некоторые отдельные изображения слагать в одно целое, показывает, что пророческие некоторые изображения заключали в себе темноту, прикровенность, не только для современников, но и для потомков, особенно, когда Иудеи в усвоении закона и пророков, оставлены были лишь собственным силам, когда ряд пророков прекратился.

б) Еще более, чем от этой особенности, темнота происходит от другой особенности упомянутой, именно от той, что пророки созерцали будущее не столько во времени, сколько в пространстве, а потому сходные по смыслу и по духу события, но совершенно разные по времени, сопоставляли в одном изображении, как события непосредственно преемственные или даже одновременные. Конечно, и здесь, прежде самого исполнения пророчеств, возможно, как мы видели, их разграничение, которое немало света проливает на внутренний смысл и значение их; но и это не лишено трудности и всегда есть возможность для ошибки. Если, например, пророки сами, после того, как они из восторженного состояния приходили в обыкновенное, или их современники, или первые их потомки, начинали размышлять о тех пророчествах, в которых освобождение из плена Вавилонского изображается в сопоставлении с другим освобождением человечества чрез другое лицо – необыкновенное, Божественное, Мессию, и изображается оно, как непосредственно предшествующее этому, а это последнее как continuum того: то легко могли они прийти к той мысли, что оба события и в истории, т.е. в исполнении пророчества, будут непосредственно соединены между собою, как преемственные. Из этого места видно, что у Иудеев в плене Вавилонском образовалось мнение, будто они из него будут освобождены Мессией, и им доведены будут до великого блаженства и счастья, и что обманутая надежда возбуждала в плотском народе ропот и жалобы на Бога, вследствие чего пророк предрекает непременное пришествие Мессии в храм Иерусалимский. Еще пример. То обстоятельство, что тихое, смиренное начало Мессианского царства и его славное продолжение и окончание соединяемы были в одном изображении, породило мнение, что с явлением на землю Христа соединено и устроение его видимого, земного царства, этого мнения, как видно из Евангельской истории, держались до времени сами Апостолы. Видно, что по причине прикровенности пророчества в изображениях, несколько трудно было сопоставленные события обособлять и тем точно определять смысл и значение. Наконец, в) еще более, некоторая темнота и прикровенность пророческих речей порождались их образным характером. Хотя мы опять видели, что независимо от исполнения пророчеств, не было недостатка в признаках для отличия и отделения образа от предмета и вместе с тем для распознания частных черт предсказываемого события независимо от образной оболочки; но в частностях и подробностях все-таки такое отделение было трудно, подчас даже, скажем более, невозможно. Пророки, а равно и прочие члены Ветхо-Заветной теократии, одни конечно более, другие менее, но все без исключения, должны были состоять к пророчествам в том же отношении, в каком члены Новозаветного царства Мессии стоят к пророчествам, в которых указывается на будущее развитие Мессианского царства в Апокалипсисе; различие лишь в том, что там в образах более прозрачности и более применимости к понятиям и умопредставлениям Еврейского народа. И для нас есть возможность распознавать образность апокалипсическую; но в частностях и подробностях часто решительно нельзя определить образного и предметного в апокалипсических изображениях, без опасности впасть в произвол и ложно понять исполнение предрекаемых событий. Еще более возможности к неправильному пониманию образности лежало в том, что трудность его понимания увеличивалась желанием находить в пророческих изображениях любимые думы и надежды народные; чувственное, плотское направление народных стремлений думало и старалось находить в пророческих речах то, что особенно нравилось ему, чего оно хотело в будущем, чего неосновательно надеялось; национальная гордость Иудеев заставляла их пренебрегать теми средствами к правильному пониманию пророческих речей – образных и символических, которые были у них под руками: они из буквального понимания теократических образов в пророчествах силились выводить свои любимые представления о Мессии и его царстве, и выходила нередко ложь, как это видим из воззрения на Мессию Иудеев, выражающегося в Евангельской истории. Конечно, это вина самих Иудеев, но это свидетельствует, что и самые пророческие изображения заключали в своих образах, особенно в сопоставлении этих образов, некоторую темноту и прикровенность.

Что самим пророкам не неизвестна была некоторая темнота и прикровенность в их пророческих изображениях, это показывают многие изречения их Исаия, Иеремия, Иезекииль не раз говорили народу, что пророчества, их будут не понятны, не вразумительны для той части народа, которая думает и мудрствует худо. Напр. Ис.6:9–13, Ис.29:10 сл.; Иез.33:30–33. Это о худшей части народа. Но вот Даниил говорит, что и он не понимал значения некоторых видений его (Дан.8:27). Нет сомнения, что значение тех образных видений, которые оставались необъясненными, напр. Иез.40–48, оставалось темным, неудобовразумительным не только для худшей части народа, но и для лучшей, может быть и для самих пророков. Захария пророк, не уразумевая смысла видений, часто обращается к ангелу, чтобы он объяснил ему их значение. Этот характер пророчества и пророческих изображений особенно ясно выражен в замечательном месте второго послания Апостола Петра 2Пет1:19–21. Апостол Петр, прежде для доказательства истины христианства ссылается на исторический факт, достоверность которого не может подлежать никакому сомнению, так как он свидетельствуется очевидцами; затем в прочитанных стихах ссылается он на другое доказательство этой истины, на все содержание Мессианских пророчеств Ветхого Завета, которые только в своем исполнении сделались ясны, удобовразумительны и понятны в своем духе и истине, тогда как они прежде, когда еще не озарены были светом исполнения, подобны были светильникам, сияющим в темном месте, которые пробивали лучи свои в окружающую их тьму и светили, но конечно, не ясным светом. Он приводит и основание того, почему пророчество только в своем исполнении делается вполне ясным, удобовразумительным: потому что пророки несамостоятельно, по своему представлению и понятию высказывали пророчества, но движимые Святым Духом – φερόμενοι – уносимые, восхищаемые, в восторге. Это место важно для нас в двояком отношении: а) в нем ясно высказывается та, отвергаемая некоторыми лжетолкователями пророчеств, мысль, что некоторая темнота Мессианских пророчеств освещается окончательно только светом исполнения их. В совершенном согласии с этим местом стоит и другое, указанное в прошедшем чтении место из 1 послания того же Апостола Петра 1Пет.1:10–12, в котором тоже высказывается мысль, что совершеннейшее познание того, что пророчествовали о временах Мессии, принадлежит только времени исполнения их, и что назначение пророчества – не только для современного поколения народа, но и для потомков отдаленных; б) основание темноты и прикровенности пророчеств и условливающейся этим необходимости объяснения их историей – исполнением, поставляется в том, что пророки получали свои пророчества в восторженном состоянии, чем утверждается основание всего нашего исследования о свойствах пророческих речей, необходимо поражающихся от того состояния, в котором пророки получали Божественные откровения.

Некоторые из новых рационалистических толкователей, пренебрегая точностью сравнения между пророчеством и исполнением, становятся в положение живших до исполнения пророчества и из темноты и прикровенности для них пророчеств выводят заключение, не благоприятное для сверхъестественного происхождения пророчеств. Рассуждают так: совершенно простые, в форме голой прозы выраженные изречения, например: что Израиль должен ожидать в Мессии не царя, подобного например Давиду, а Учителя великого, что этот учитель родится при Ироде в Вифлееме, что истину своей религии Он запечатлеет кровью своею при Тиверие, что чрез разрушение Иерусалима и уничтожение Иудейского царства Он распространит свое учение по всей вселенной, таковые и им подобные, даже немногие изречения, выраженные в форме голой прозы, не только носили бы на себе характер истинных пророчеств, но, если бы доказана была их подлинность, были бы несравненно драгоценнее и полезнее не только для древних Иудеев, но и для нас, нежели все Ветхо-Заветные пророчества, какие теперь мы имеем, вместе взятые. Но такое требование странно и более, чем странно. Не говоря уже о том, что мы не можем требовать от откровения того, чего нам захотелось бы, есть весьма достаточные основания к тому, чтобы такое мудрование считать совершенно не основательным, и с целью пророчеств совершенно не согласным, даже противным прямо сей цели, и тем оправдать именно такое, а не другое Божественное устроение в развитии пророчеств, как средстве воспитания и приготовления Еврейского народа: а) сколько известно из откровения, с чем не может не согласиться и разум человеческий независимо от откровения, несообразно с самым существом Бога то, чтобы он принуждал человека к вере, насиловал его совесть и волю. Он живет и действует в природе и истории, проявляется в них так, что только ищущие его могут находить его в них; не ищущие и не хотящие искать его могут находиться в своей беспечности сколько это удоботерпимо для Божественных целей мироправления. И пророчества сообщил Он для людей в такой мере ясности, что тот, кто не хочет обманывать себя и возноситься на разум Божий, а доверяется откровению, может узнать существенное и важное для себя содержание их, а для тех, которые не хотят принимать истины, не хотят ее понять и веровать, для тех даже если бы кто из мертвых восстал, по слову Христову, и тому они не поверят; темнота в пророчествах – не такого рода, чтобы не могла питать и развивать веры в Божественное откровение, кто ищет веры. С таким же правом, с каким требуют от пророчеств большей или совершеннейшей ясности можно требовать, чтобы ежедневно, или по крайней мере как можно почаще, творил различные, более или менее разительные, чудеса, чтобы неверующих и непокорных ему привлекать насильно к Себе. Но такое требование, очевидно, неразумно, оно вызывало бы на игру в чудеса, б) Если бы пророчества имели такую же ясность, как сама история; если бы прямо, непосредственно указывали они на историю: то самое исполнение их было бы невозможно. Если бы например Бог через своих пророков прямо высказал те изречения, которых требует новейший рационалист, если бы жизнь Христа – Мессии, его отвержение Иудеями, печальные следствия этого отвержения – разрушение Иерусалима и пр. были пророками описаны так же ясно, точно, обстоятельно и последовательно, как они случились в истории, как они изображены в Новом Завете: то вечное предопределение искупления, которое требовало смерти Христовой, не могло бы прийти в исполнение. При тех же свойствах и особенностях, какие имеют в настоящем виде Ветхо-Заветные пророчества и цель достойных, желающих приготовить к принятию Мессии была достигнута, и великий таинственный план искупления рода человеческого смертью Мессии осуществился. Бог сделал все, чтобы человек делал все с своей стороны без насилия, без принуждения, добровольно. в) И на верующих некоторая темнота, покрывающая пророчества, должна была оказывать и оказывала более благодетельное влияние, чем могла бы оказать совершенная историческая ясность пророчеств. Если бы, например, жившие за несколько столетий пред явлением Мессии Ветхозаветные знали и уверены были точнейшими пророчествами, что явления Мессии еще долго, долго не будет, не потерпела ли бы от этого любовь их, не обессилила бы их надежда, и могли ли бы Мессианские ожидания быть средоточием всей религиозной их жизни? Если бы христиане несомненно знали, что второе пришествие Христово будет именно в такое-то время, не могло ли это учение произвести менее впечатления на них, чем в том случае, когда они должны ожидать Его каждый час: ибо знают, что подкрадется этот день нечаянно, как тать в нощи, в час, когда они и не ожидают, и посему должны постоянно бодрствовать? Бог делает все, чтобы взгревать в человеке веру, надежду и любовь, но человеческое сердце таково, что для него нужна бывает прикровенность в этом деле, чтобы поддерживать огонь надежды, а с тем вместе веры в ожидаемое и любви к нему: иначе может погаснуть этот огонь, или но крайней мере ослабеть свет его. г) Мы уже имели случай замечать, что большая часть Мессианских пророчеств назначена была для того, чтобы воздействовать на всю массу современного народа, и содержать его в верности, хотя бы внешней, Богу. Но эта цель, при ясности пророчеств, равной ясности истории, не могла бы быть достигнута. А она вполне достигалась таким изображением пророчеств, при котором и неправильное понимание их, в котором вина падает на тех, кто неправильно понимает, имело благие последствия, т.е. зло направлено было к доброй цели. Плотской народ владел покровом, в котором думал найти самую сущность, или который признавал за сущность, за то, что скрыто под этим покровом; этим побуждался он по крайней мере к сохранению внешности, под которой истина пророчеств входила в жизнь, хотя быть может и незаметно, д) Если спрашивают, к чему служит темнота пророчеств сама в себе, без отношения к народу плотскому: то нужно заметить, что пророки при пророчествах имели в виду не только современников, но и потомков. Для современников могло быть достаточно и тех пророчеств, которые сами в себе ясны; другие пророчества оправдываясь историей в своей неудоборазумеваемой части, были полезны для потомков. Вообще об этом характере пророчеств очень верно сказал Паскаль, которого словами мы и закончим наше исследование. В откровении вообще и в пророчествах в частности довольно ясности и света для тех, кто желает видеть и замечать их, и довольно темноты для тех, кто имеет противное сему намерение; в них довольно прикровенности, чтобы ослепить тех, которые перетолковывают их, и довольно ясности света, чтобы их осудить и сделать безответными. Намерение Божие состоит более в том, чтобы усовершенствовать волю, нежели в том, чтобы изощрять разум. Но ясность пророчеств послужила бы более для разума, чем для воли; она повредила бы сей последней. Если бы не было прикровенности и некоторой темноты, человек не восчувствовал бы всего своего повреждения духовного. Если бы не было света, человек отчаялся бы во врачевании. Все служит во благо для избранных, даже некоторые темные и прикровенные места писания: ибо они и их почитают по причине Божественного света, который они видят там; и все служит во зло для тех, кто сам зол, даже ясные места писания: ибо они жалуются на них, ради будто бы темноты их, которой они не понимают.

Мы перечислили общие и более важные особенности пророческих изображений, происходящие от способа сообщаемых им откровений в видении, и состояниям каком они находились в это время, – состояния восторга – созерцания. Повторим в заключение, что эти особенности необходимо постоянно иметь в виду, при объяснении пророчеств, если не хотим впасть в произвол и ошибки, при объяснении их: ибо это – необходимое следствие забвения или отрицания их, как это и видели мы при раскрытии каждой особенности. Обращаясь собственно к Мессианским пророчествам, с которыми в будущих чтениях нам особенно придется иметь дело, мы считаем нужным сделать о них несколько особенных замечаний, именно – о значении их, как пророчеств Мессианских. Если эти пророчества должны достигать той цели, с которой они были даны и сохранены в священных книгах для последующих родов, для христиан, именно – цели утверждения веры в сердцах людей, и если даны они наряду с другими многоразличными пророчествами и имеют те же свойства в изображениях, как и все прочие пророчества: то их принятие за пророчества Мессианские не должно опираться на каком-либо шатком основании, и в особенности на простом желании видеть в известном месте пророчество, – желании, которое привязываться может к одному слову, иногда еще неправильно понятому или затемненному каким либо переводом; но – должно опираться на твердом основании, которое бы не субъективное, но объективное имело достоинство, и силу убедительности заимствовало не от красноречия толкователя, а само из себя, из твердых, непоколебимых оснований, по которым нужно признавать его именно таковым, Мессианским, ибо только этим может быть отражаем или же отстраняем всякий произвол в исследованиях подобного рода, и Мессианское значение пророчества может достигнуть полной силы убедительности. Надобно сознаться, что некоторые из древних и новых толкователей вели и ведут себя в этом отношении довольно свободно, легко смотрели и смотрят на дело; имея в виду, по большей части, простых слушателей или читателей, следя общее в малейших частностях и подробностях, не имея в виду людей, которые систематически разбирают значение пророчеств с недоверием к ним, они видели и видят иногда Мессианские пророчества и там, где их вовсе нет, чрез применение, приспособление, общие места и тому подобного. Конечно, для пищи благочестивому духу все это полезно; но для критического взгляда не совсем удовлетворительно; а для неверующего, для противника откровения может послужить оружием против истинности понимания и тех мест, где действительно есть Мессианские пророчества. Поэтому, говорим, нужно, чтобы принятие того или другого пророчества за Мессианское имело самые твёрдые основания; в других случаях нужно обходиться с ними весьма осторожно.

Положительные основания для утверждения, что в известном месте содержится Мессианское пророчество, могут быть следующие:

1. Пророчество можно по праву и нужно считать за Мессианское, если может быть показано и доказано, что частные черты его вполне осуществились в истории Христа – Мессии, тогда как такого осуществления их в истории другого какого либо лица доказать нельзя; или когда эти частные черты в истории другого лица никак не могли осуществиться, не могли иметь места, не приложимы. Это можно приложить, например, к 21-му псалму: все частные черты, которыми изображается состояние выведенного в этом псалме лица и обстоятельства его, совершеннейшим образом осуществились в лице и обстоятельствах жизни Мессии Иисуса; чтобы они могли быть отнесены к Давиду в том сопоставлении, в каком они находятся в псалме, это в высшей степени невероятно; например, прободение рук и ног, изодрание одежды ни как не могут быть отнесены к нему; он царь, с ним этого не могло случиться; а случилось буквально на Мессии – Христе. Далее, это может быть приложимо ко всем тем местам, где изображаемому лицу приписывается Божественное достоинство, или свойства и действия вышечеловеческие. Так, например, это основание может быть приложимо к пророчеству, содержащемуся в 53 гл. Пророка Исаии. Если будет доказано, что это место содержит в себе учение об удовлетворении правде Божией за грехи рода человеческого: то этим будет вместе доказано, что это пророчество относится к Мессии: ибо понятие об удовлетворении правде Божией за грехи людей каким-либо простым человеком стоит в прямом противоречии с учением и Ветхого и Нового Завета, по которому один только Бог мог принести такую жертву; и именно они же учат, что Мессия Иисус Своей смертью принес эту жертву. Это средство для доказательства Мессианского достоинства пророчеств употребляли сами Апостолы: Деян.2:25–36, Деян.13:32–37.

Против важности этого доказательства Мессианских пророчеств, обыкновенно, возражают, что на пророков нужно смотреть, как на поэтов в отношении к внешнему выражению ими откровений, причем нельзя опираться на каждую частную черту, но на многое нужно смотреть, как на украшение речи, где частные черты могут быть приложимы или к лицу самого пророка или к другому какому-либо современному или жившему прежде него лицу, что произвольно, одну часть изображения, которую можно приложить к лицу Мессии и обстоятельствам его жизни, как, например, в псалме – прободение рук и ног и раздрания платья, понимать в буквальном смысле, тогда как все остальное, например, в псалме, юнцов, львов, псов понимать и объяснять в несобственном смысле Но это возражение было бы тогда основательно, если бы не было никаких средств отделять образ от предмета и показать их отношение между собою. Тогда бы это возражение имело еще смысл не только в отношении к Мессианским, но и вообще ко всем пророчествам. Но этого однако же не случается с пророчествами. Возьмём хотя бы представленный пример. Что в псалме львы, псы, звери – не могут быть понимаемы в буквальном смысле, это и не требует доказательств: ибо им приписываются действия, не сообразные с природой животных; а разодрание одежды, прободение рук и ног – нельзя понимать в несобственном смысле; так как это буквально исполнилось на лице Мессии – Христа. Что касается до взгляда на частные черты, как на поэтическое украшение речи; то нужно заметить, что такие частные черты, которые буквально исполнились на лице Мессии и в истории Его жизни, едва ли можно считать за простое украшение речи, они-то именно в своем точном исполнении и доказывают, что они не простые украшения, а – существенные черты пророчества Во всем этом возражении правда только то, что прежде, чем приступать к показанию отношения подобных мест к Мессии, должно оправдать правильность понимания данных в нем частных черт, и только. – И так, осуществление частных черт пророчества в лице и обстоятельствах жизни Мессии – Христа и никого более, – существенный признак Мессианского пророчества. Если пророчество касается церкви или царства Его: то осуществление этих частных черт – в нем.

2. Важное доказательство Мессианского значения известных пророчеств составляют параллельные места. Это доказательство имеет приложение в двояком отношении: а) Нередко в позднейших пророчествах, в которых изображение лица Мессии или Его царства более определенно, полнее, можно находить отношение к прежним пророчествам, в которых Мессия или царство Его обозначаются лишь общими чертами и на оборот. Так, напр., в словах Иез.21:27 нельзя не видеть сходства с более древним пророчеством, которое содержится в кн. Быт.49:10. Зах.6:12–13 имеет видимое отношение к пророчеству, содержащемуся в 109 псалме. б) В других случаях можно бывает показать, что некоторые места необходимо относятся к одному и тому же лицу или предмету; и в обоих случаях все те признаки, по которым одно из таких пророчеств относится ко Христу, очевидно, доказывают Мессианское значение другого или других подобных пророчеств, и Мессианское значение более общего и неопределенного пророчества можно доказывать из другого, более частного и определённого. Так, напр., за отношение к Мессии пророчеств Исаии в 42, 49, 50 и 61 гл., кроме оснований, кои можно заимствовать из самих этих мест, свидетельствует Мессианское значение пророчества 53-й гл. Так, например, вместе с признанием за Мессианский псалма 109, нужно признать Мессианскими пс. 2-й и 44-й, и пр.

3. Важность высказанных оснований получает еще больше значения, если может быть показано, что известное пророчество почитаемо было за Мессианское древними иудеями, которых экзегетические мнения не искажены были полемикой против христиан. У народа, который так твердо держался предания вообще, отнюдь немалое значение имеет и экзегетическое предание. И действительно, их труды имеют важное значение, особенно в филологическом отношении с одной стороны, а с другой как постоянное свидетельство предания и народной веры. Правда, эта истина предания и эта чистота народной веры около времен Спасителя во многих отношениях утратились; но то, что осталось в них истинного, драгоценно, как свидетельство древнейшего предания; нужно только судом разумной критики отделять здесь истину от лжи обыкновенными критическими приемами. Главное внимание нужно обратить на то, что те предания и толкования, в которых незаметно присутствия любимых, извращенных в позднее время, народных ожиданий, всегда истиннее, вернее, чем те, в которых выражаются эти превратные, странные ожидания. Например, если иудейское предание объясняет пророчества, заключающиеся в 12 псалме, как пророчества о страждущем Мессии; то такое толкование имеет полное свое значение, как истинное: на него можно более положиться, чем на толкования тех пророчеств, где Мессия представляется в величии и славе: ибо мнении о сем последнем было извращено в понятиях позднейших евреев; духовный царь преобразился в их понятиях в царя-завоевателя; и потому изъяснения подобных мест с этой мыслью, особенно в частностях и подробностях, нужно принимать с осторожностью.

4. Важнейшее место между основаниями признавать известное пророчество за Мессианское, принадлежит свидетельствам Нового Завета. Если сам Мессия или Апостолы говорят, что такое-то пророчество исполнилось на Христе, в обстоятельствах Его жизни или в церкви Его; то мы должны этому верить беспрекословно; ибо это говорит сам Мессия или Апостолы, имевшие ум Его. Впрочем, здесь нужно обращать внимание на то, объясняется ли известное Ветхо-Заветное место Христом или Апостолами собственно, прямо и исключительно, как пророчество о Христе и Его церкви. Определить это во многих местах очень нетрудно; например, когда приводится пророчество: «се дева приимет во чреве» и пр., или когда Христос говорит что исполнилось на Нем слово Пророка Исаии: «Дух Господень на мне, его же ради помаза мя», и пр. Здесь эти пророчества прямо и собственно объясняются о Христе и ни к кому другому приложимы быть не могут. Но нужно обращать внимание на те места, где приводятся Ветхо-Заветные пророчества под формулами: καθώς γέγραπται; καί έπληρώθη; τότε έπληρώθη; ίνα или δπως πληρωθη. Эти формулы имеют иногда обширный объем, и места Ветхо-Заветные, приводимые с ними, имеют тоже иногда особые свойства и приводятся в особенном смысле и значении, а) Эти формулы употребляются и тогда, когда показывается только повторение случившегося в истории прообраза, – в истории прообразуемого. Здесь, конечно, исполняется пророчество, потому что соответствие судьбы прообраза с прообразуемым есть соответствие в существе, а не случайно. Это, например, нужно заметить в словах Спасителя, в Евангелии Марка Мк.9:11–13. Христос говорит, что в истории Иоанна повторилась история Илии, который был прообразом его, т.е. представляет историю Илии, как пророчество об истории Иоанна, хотя та, конечно, сама по себе имела смысл и значение. Сюда также принадлежит слово, сказанное Мф.2:15. Слова, приведенные из пророчества Осии Ос.11:1, по контексту речи пророка, должны быть отнесены к народу еврейскому, и они потолику отнесены могут быть и относятся собственно ко Христу Евангелистом Матфеем, поколику народ Еврейский, как возлюбленный Богом народ, который и назван именно этим выражением – Сын Божий, был прообразом в сем отношении Христа Иисуса, истинного Сына Божия, возлюбленного Богом. б) Приводятся и такие места, которые хотя имеют общий идеальный смысл, так что ко всем частностям, заключающимся под этим общим, могут быть приложены, но впрочем, во всей точности исполнились в истории Спасителя, так что в этом случае изображение находит полное осуществление в истории Христовой. Давид, например, в 68 псалме представляет отношения страждущего по воле Божией благочестивого человека к безбожнику. Это может иметь приложение ко всякому страждущему, который может находиться в подобных отношениях, по эти отношения осуществились полнейшим образом в лице и истории Христа и в частности, в Его отношении к предателю Иуде; потому мы и видим, что Пс.68:10 (ревность дому...) относится ко Христу (Ин.2:17), а Пс.68:26 к Иуде (Деян.1:20). в) Св. писатели употребляют эти формулы и тогда, когда приводят такие изречения Ветхого Завета, которые хотя не в своей частной определенности, но по лежащей в основании их идее идут к лицам и происшествиям Ново-Заветным. Так, например, Христос (Мф.13:14) с словами: «и исполнилось на них пророчество Исаии», приводит место из пророка Ис.6:9–10, в отношении к неверным Иудеям своего времени, но эти слова, однако же, собственно относятся к современникам Пророка, как это прямо и выражает Апостол Павел – Деян.28:25. Мы упомянули об этих особенностях в приведении пророчеств Христом и Апостолами потому, что они подают повод некоторым толкователям утверждать, будто Христос и Апостолы только применяют к себе некоторые изречения Ветхо-Заветные, которые прямо не к ним относятся, что они только искусно пользовались такими местами. Ложь этого мнения видна уже из приведенных немногих примеров. В Новом Завете приводится всегда такие места, кроме прямых пророчеств, которые имеют пророческое значение или по прообразу или совершеннейшему осуществлению во Христе и Его церкви. Простой применяемости нельзя открыть и следов; всюду истинно-пророческий смысл и значение.

Наконец 5) важным основанием для Мессианского значения известных пророчеств служит согласное признание их таковыми христианской древностью, – но только согласное и более общее. Церковно-христианское предание в этом случае важнее для нас предания Иудейского, по известным причинам. Но – только не все, что говорят частные лица в этом отношении, нужно принимать безусловно; у частных писателей могут быть и преувеличения и ошибки; нужно руководствоваться в этом деле общими критериями для достоверности и верности предания.

Чтобы окончить чтения из общего введения в пророческие книги, нам остается еще сказать несколько слов о собрании пророческих речей в одном составе, который образует особую часть Ветхо-Заветного канона.

Пророческие речи, вошедшие в канон, относятся, по времени происхождения своего, ко времени от 9-го до 5-го века пред Рождеством Христовым – времени усиленной пророческой деятельности. Пророческие речи только этого периода были записаны и сохранены для будущих родов в особых книгах, которые собраны и присоединены, как особый отдел, к отделам исторических и поэтических книг Ветхо-Заветной церкви. Не может быть сомнения, что пророческие речи или изречения и ранних пророков были записываемы. Но они имели особый характер и значение, именно, как видно, значение исключительное для современного пророкам поколения; оттого они исключительно и вошли в исторические книги, как богатый материал для истории Ветхо-Заветной церкви. Достаточно было сохранить важнейшие из них, как исторические памятники жизни и деятельности пророков, деятельности, направленной исключительно на современное состояние Еврейского общества и ограничивающейся только современностью, и они сохранены в исторических книгах. Но не то было с пророками, жившими в означенный период. Весьма знаменательно, что пророки многократно свидетельствуют, что Сам Бог повелевал им записывать свои пророческие речи (Ис.8:1–16, Ис.30:8; Иер.30:2; Дан.12:4; Авв.2:2 и пр.). Основанием такого повеления поставляется всегда то значение, которое слово пророческое должно иметь для будущего времени (Ис.30:8; Иер.30:2–3). Следовательно, в намерении самих пророков и в особенном намерении Божием было, чтобы эти речи пророческие сохранились дли будущих родов. И мы видим, что пророки действительно исполняли это Божественное повеление. Иеремия упоминает о книге, в которую он записывал все откровения, бывшие ему; он же повествует, что он диктовал некоторые пророчества Варуху, с тем, чтобы он читал их в храме пред народом (Иер.36:2,4–6). Даниил имел уже собрание пророческих речей, между которыми были пророчества Иеремии, касательно плена Вавилонского (Дан.9:2). Пророку Захарии были известны пророческие речи, в которых Иегова возвещал волю Свою чрез прежних пророков (Зах.7:12). Иудеи, по свидетельству Флавия, показали Киру книгу пророчеств Исаии, где, между прочим, говорилось об освобождении этим царем Евреев из плена. Но подробная история постепенного собрания пророческих речей в один состав неизвестна. Можно думать, что в том виде, в каком дошли до нас эти книги, они составлены окончательно после времен плена, когда получил окончательное образование свое в настоящем виде весь канон Ветхо-Заветных книг, рукою Ездры и Неемии. Что касается до расположения книг пророческих: то они расположены здесь не по хронологии жизни пророков; не по объёму и важности, оттого сначала помещены речи Исаии, потом Иеремии и так далее. Что касается до расположения самых пророческих речей в книгах: то они, кажется, расположены тоже не по хронологии, не по порядку произнесения их, как это можно заключать из первых глав книги пророка Исаии, где изображение призвания пророка помещено уже после нескольких пророческих речей. Впрочем, следить за хронологией в расположении этих частных речей очень трудно, даже невозможно по большей части, исключая только тех речей, над которыми в написании означается время произнесения их. Впрочем, подробнее об этом будем говорить при обозрении самых книг пророков.