Прот. Дмитрий Смирнов об архим. Таврионе (Батозском)

Самый светлый период в моей жизни – имел возможность общаться с настоящим святым человеком, это очень важно. Когда я был молодой, мне было 19–20 лет, я ездил к старцу Тавриону в ту же Латвию – под Елгавой там был филиал женского монастыря – он там был духовником. Туда ездил, слышал его проповеди, такой был замечательный человек, 17 лет в лагерях провел – по-моему, столько, но это не важно. Главное, что настоящий исповедник, и когда он умер, я думал: а куда теперь ездить?

И вот мне сказали, что есть такой отец Иоанн Крестьянкин. Когда я к нему приехал – я прямо очутился прямо как будто я опять у отца Тавриона, хотя они совершенно другие, характеры у них разные и вид разный, а вот всё равно – та благодать Святого Духа, которая была и в том, и в том, наполненная любовью – сразу узнается, что ты попал туда, куда надо. И очень это мне в жизни помогало.

Однажды отец Иоанн говорит: ну, а что вы, батюшка, всё молчите, ничего не спрашиваете? А потом сам засмеялся и напомнил такое событие из Древнего патерика, когда тоже – молодые монахи пришли к такому заслуженному старцу, все что-то спрашивали – как жить дальше, как молиться, а один молчал. Когда он у него спросил, он сказал: отче, мне достаточно смотреть на тебя. И действительно, у меня редко бывали какие-то вопросы к отцу Иоанну. Жена больше спрашивала, или батюшки, с которыми я приехал. Мне было достаточно на него смотреть – вот посмотришь раз в году полчасика, и этого заряда хватало на целый год. Вот такой духоносный был человек.

– о.В. В.:

Когда мы приезжали в пустыньку – особенно вот я, как мальчишка, мне казалось, я приезжаю к отцу родному. И многие подтверждают вот это ощущение семьи, общины, единства такого, как часто может быть этого и не хватает в наших приходах.

– о.Д. С.:

Ну, не хватает только по одной причине – потому что вот такой любви, как у отца Тавриона, еще так особо-то и не встретишь. И в самом монастыре матушки – им это совсем не нравилось, и он не нравился. Вот эти все порядки для многих были непривычными, они привыкли к другому. Они хотели, чтобы батюшка жил бы для них , а у него был такой крен в сторону приезжающих. И конечно у них была некоторая такая ревность. Потому что батюшку прислали – он должен служить для нас, в женский монастырь – вернее, его филиал, но все равно так. Поэтому там был некий диссонанс, и он чувствовался. А уж все кто приезжали – конечно, они были согреваемы, потому что отец Таврион каждого одаривал –и деньгами на дорогу, и иконочками – некоторые до сих пор у меня есть, бумажные иконочки. Какая-то беседа. Я тоже мать туда возил свою. Я помню, она вышла от него, я говорю: « Ну , чего?» -« Он, – говорит, – все знает». –«Конечно». Она только переступила порог – это с ее слов, а он на нее так зыркнул, и говорит: «Ты что задумала!»- сразу ей. И она во всем призналась – она задумала внука украсть. Потому что она его взрастила, а там конфликт произошел между ее сыном и невесткой, и как часто женщина: ну, тогда сына не увидишь. Для бабушки это было – легче в омут броситься, и она вот решила. Я говорил: это делать нельзя и увещевал, но понятно – мою маму остановить – это всё равно что – знаете, есть такой поезд «Москва – Петербург» за 3 часа проезжает – его остановить, наверно проще, чем мою маму. А отец Таврион остановил. Говорит: «Не волнуйся, время пройдет, все наладится». Всё наладилось.

В духе отца Тавриона – непонятно, что делает человек на Литургии, который не причащается. И с восемнадцати лет я это просто усвоил и до сих пор, хотя я понимаю, жизнь многообразна, я никому ничего не навязываю, но так случилось, что в моих храмах всегда народ причащался. И потом уже был третий в моей жизни святой человек, который однажды написал другому своему духовному сыну: «Упаси тебя Бог кому-то отказать в Причастии!» А человек в лагерях провел двадцать лет или больше и дожил почти до ста и затворник такой был, как «един из древних»- такой человек замечательный – отец Павел Троицкий. Это у меня как будто на груди прямо кто-то выжег. Я и священников своих так учу, у меня их там много – что пока у меня служите, у нас вот такое отношение. А уж был ли человек на Всенощной, или к какому Часу он пришел- это вообще, он говорит, не твое дело. Твое дело служить – вот и служи. Ты должен ему служить, а он тебя не нанимал в духовники. Если наймет – тогда будешь руководить, а пока не нанял – ты должен служить. Он пришел – и надо так. «На таковых нет закона». Нет, это уже всё во всём Христос – и раз отец Таврион так делает, значит так и надо.

Все святые – они все разные. Вот отец Павел Груздев – он, например, всё время рассказывала одну и ту же проповедь -во все дни недели, в будни, в праздники – на разные лады, но одно и то же. Но каждый раз это был шедевр. Представляете? Потому что на самом деле: репертуар классической музыки – это все одно и то же, но каждое поколение по-новому играет и это вообще не скучно. Мы идём – какую-то сороковую симфонию Моцарта будут давать,– и знаем, что сейчас там будет, каждый такт, и каждый раз нам это радостно переживать. Также и здесь.

– о.В. В.:

То есть все его сподвижники, с кем он по существу начинал свой монашеский путь мальчиком, когда-то, отца Тавриона не доросли прославить, или как?

– о.Д. С.:

Дмитрия Ивановича Донского через шестьсот лет прославили, владыку Филарета Дроздова через двести. Но был ли на земле хотя бы один человек, который сомневался в его святости – митрополита Филарета Дроздова. Если он не святой – тогда кто? Так же и с отцом Таврионом – дойдет. Может быть, наоборот – даже те, кто менее известен, их надо скорее прославить, чтобы люди вгляделись в их жизнь. А отец Таврион, как пожар горит.

Если бы его прославили, я бы не был в обиде но мне –то совершенно не мешает вообще, вот даже ни какого-то микрона ничего не меняет. Бывают такие случаи – как Женя Родионов – прославили, не прославили, отложили – для меня это святой человек, я это внутренне как-то очень пережил. Как вот Николай Александрович Романов. Чтобы ни говорили, для меня мой внутренний опыт – еще до какого-то прославления, хотя за рубежом его прославили, уже тогда, когда этот вопрос стал как-то будироваться – для меня это было совершенно очевидно. Для меня портрета Серова достаточно. Но я не могу это кому-то рассказывать, потому что – ну как это объяснить? Также и отец Таврион – меня никогда ничего в нём не смущало. Наоборот, дерево судят по плодам, плоды – сколько хотите, чудес там море. Какие-то свидетельства о прозорливости –я сам очевидец.

– о.В. В.:

Значит, мы делаем нужное дело?

– о.Д. С.:

Думаю, да. А потом ведь очень важно – вообще история Церкви – это история святых. Вот как отец Сергий Мансуров такую историю пытался составлять – очень важно. От святого к святому передается дух Предания. Это как раз и есть Таврион -это история нашей Церкви, и он в тот период он чуть не единственный полыхал таким светом. Ну и потом, все святые – они друг друга знают, даже могут не быть знакомы, но друг о друге обязательно знают. Это тоже очень ценно, и это некоторая такая важность. Они такие, как как столпы, которые держат нас всех.

– о.В. В.:

С теми с кем, я встречался, какую-то печать отец Таврион поставил на этом человеке. И чувствуется, что Вы были в пустыньке, Вы знаете.

– о.Д. С.:

Да, от этого не отречешься.

Первый святой человек, с которым мне довелось общаться, это был отец архимандрит Таврион Батозский. Он носил такую фамилию – родом из Западной Украины, к нему уже тогда много народу ездило, и из моих знакомых, и, так сказать, туда к нему приглашали. Он вышел из Глинской пустыни и про него рассказывают такой эпизод – и по-моему, это даже опубликовано, потому что о нем книжки тоже есть,– что когда его посвящали в монашество, епископ Павлин, который посвящал – он его сразу возвел в сан архимандрита, говорит: это тебе на будущее. И действительно, вот тогда – это было еще до войны, он прошёл большую порцию лагерей. Я сейчас не помню, сколько лет он сидел – вроде бы 17, что-то в этом роде. Но потом когда такие гонения кончились, кто остался в живых, из лагерей стали возвращаться, в это время гонение прекратилось, и даже стали открываться храмы. Вообще, стали открываться храмы с 1943 года – я даже это всегда называл «социалистическим соревнованием между Гитлером и Сталиным по поводу открытия православных храмов». Ну, как всегда, Россия отстала, Гитлер открыл 10000 церквей на оккупированной территории – не сам, конечно – люди, но это было позволено. Гитлер включил религиозный фактор, чтобы показать, что фашистская власть лучше коммунистической, и я тоже думаю, что это не последний аргумент того, что в 1943 году Сталин распустил «Союз воинствующих безбожников», к сожалению, Емельяна Ярославского, или, как его звали по-настоящему – Минея Губельмана, он не расстрелял – который был председателем этого движения, один из немногих членов ленинского ЦК, который вообще умер своей смертью – видимо, заслуги очень были велики. То, что открытия храмов на оккупированной территории Гитлером подтолкнули Сталина к прекращению гонений, и много чего какие изменения в 1943 году произошли в стране. После этого произошло то, что историки – уже советские, стали именовать «коренным переломом в Великой Отечественной войне», т.е. немцев погнали. То есть народ как-то воспрял. Сталин открыл только 6 000 церквей, Гитлер – 10 000, потом Хрущёв закрыл 10 000 и 6 000 осталось на весь СССР, и при Брежневе эта цифра сохранялась – уже не закрывали и не открывали, как-то была такая стагнация в этом смысле. И отец Таврион как раз до войны сел, а после этого, когда,– повторюсь,– гонение кончилось, он оказался в Елгаве – это нынешняя Латвия, Где стоит чудный такой дворец – автор Растрелли – знаменитый итальянец, который много в России строил; и в Елгаве как раз замечательнейший дворец им построен. Когда едешь в эту Спасо-Преображенскую пустынь, которая под Елгавой в лесу находится, проезжаешь этот дворец – конечно, сразу какое-то особенное чувство прекрасного вызывает в душе. А сам монастырь в те времена – когда отец Таврион умер, я с тех пор там не был ни разу, но тогда это был такой деревянный монастырёк, филиал большого монастыря, который находился в городе. Он был духовником, там вот жили монахини – по-моему, около 20, может быть, чуть меньше, туда приезжали паломники и там оставались – кто на неделю, кто на день – кто как может. Это было такое удивительное место на земле: лес, тишина, паломники – и очень сердитые монахини. Я от одной даже кулачком в спину получил, но у меня даже (почему-то я даже не знаю) не родилось чувство дать сдачи. Меня это наоборот, как-то умилило, как-то показалось очень такое действие родное. Паломники в монастыре читали – и Часы там всякие, Апостол, отец Таврион служил.

Я несколько раз использовал поездку к отцу Тавриону для того, чтобы обратить человека в христианство. По многим чудесам, которые творил отец Таврион на глазах у всех – я безусловно, верю в то, что это святой человек, и еще не зная того выражения о том, что каждому неплохо повидать в своей жизни хотя бы одного святого,– привозил туда своих друзей -тех, которые либо колебались, либо как-то вот хотели уверовать – и уезжали все верующие. У отца Тавриона была такая манера, во-первых, ему было уже за 70, сколько точно, не помню, но можно подсчитать, но это не так важно,– он несколько раз говорил проповедь за каждым богослужением. Я не знаю- он это делал по наитию, вот что-то ему хотелось сказать, либо у него какой-то план был – не знаю. Но очень часто наблюдалось такое явление. Я как-то ехал ещё в поезде – туда нужно было на поезде, понятное дело, ехать, записал карандашиком 1–2–3–4–5–6 пунктов, которых хочу спросить. И вот отец Таврион выходит на проповедь, и подряд все 6 пунктов в этом же порядке он начинает рассказывать. Меня это поразило совершенно.

Это такое первое из чудес. Потом второе чудо. Когда уже выходят все из храма, а батюшка всегда задерживался в алтаре, потом уже выходил; и я вот у тех людей, которые меня сопровождали, которых я привёз,– спрашивал –как ты почувствовал – отец Таврион какого роста? Все говорили: ну, чуть повыше тебе чуть-чуть,– а он же в клобуке монашеском, вместе с клобуком чуть повыше меня. Я говорил: ну, хорошо, сейчас он выйдет, я к нему подойду. Он выходил, я подходил к нему, что-то ему говорил, тот смотрел и видел, что отец Таврион в клобуке ниже меня ростом. То есть во время богослужения он казался гигантом под 2 метра – это тоже очень интересно, и это было всегда. Я не на одном это проверял, уже такой показывал, как бы «фокус», и очень многие люди, которые приезжали туда, конечно такие всякие явления от него видели.

И после этого он всех, когда кто уезжал, одаривал. Кому денег даст – однажды он мне дал денег ровно на дорогу, у меня не было денег на обратный путь. Я даже туда ездил зайцем на третьей полке. Я тогда был чуть потоньше, рост, понятно, такой же. И вот сначала входил в купе: вы не будете против, если я тут у вас ночь проведу вот на той полке, на чемоданах. Нет- нет, пожалуйста. Я туда залезал и даже поворачивался, то есть когда устанешь лежать на спине – я не знаю, как это у меня получалось, но удалось перевернуться и на живот. То есть вполне комфортно я даже спал, в те времена еще не храпел, так что никаких проблем для тех людей, которые там со мной ехали, не доставлял, тем более туда никто чемоданы не ставил – очень высоко, а все ставили на полу под нижние диванчики – такие открывающиеся были люки. И на обратной дороге тоже ехал наобум. И вот он достал и дал точную сумму. И был такой случай, что я уже приехал на поезде туда, куда нужно было, автобус был экспресс, который нужен, и я думал: ну а как в экспрессе -там контролер? Я сел и стал думать, что надо помолиться, и помолился непрестанно так, и тот контролер ходил-ходил – и мимо меня прошел, он не увидел, потому что я такой маленький, худенький, незаметненький такой. Я удивился. Но когда он нас уже выгрузил в нужном месте – я вдруг опускаю руку в карман- (я не помню, в чём я был – в куртке или пальто), но вижу – монета. Достаю – рубль. Рубль – как раз это та сумма, как она там оказалась?– у меня такого рубля не было. И представьте себе, этот рубль до сих пор помню.

Вот такие всякие маленькие чудеса бывали через отца Тавриона. Он там весь народ учил причащаться, он всем давал разрешительную молитву и всех всегда причащал – за редким исключением. Вдруг кого-то останавливал: «А ты – тебе не надо». Но это редко, даже не за каждую поездку такое мы видели. И вот как раз отец Таврион в одну из наших таких встреч, моих приездов – я всегда приезжал на очень короткий период, два-три дня максимум,– он мне сказал, что – (я в церкви читал) – «тебе надо в церкви служить». Это он первую мысль такую мне заронил, я стал к этому готовиться. Мне было тогда, думаю, лет 20. А уже поступил в семинарию 28-ми, то есть был довольно большой период. Готовился, занимался, книги читал, что, в общем, и помогло в дальнейшем кончить семинарию за 2 года, и Академию за полтора – я уже был подготовлен. Быстро. Это тоже очень хорошо, потому что у меня уже в семье ребеночек был, и надо было семью как-то кормить. В семинарии у меня была хоть и повышенная стипендия, но всё равно, это, конечно, слёзы.

Ещё что, какая особенность была у отца Тавриона- он всегда проповедь произносил, и вообще, и служил обычно – глаза вниз; и изредка он вдруг – у него глаза поднимаются, он куда-то смотрит на кого-то, и такое ощущение, что вот он как бы прямо из глаз стреляет, или это какой-то прожектор – одну секунду; и отводит глаза. И ещё такая была особенность, что он всегда на Евхаристический Канон одевал алого цвета шелковое такое, блестящее облачение. Он всегда любил, и у него всегда весь алтарь всегда был весь украшен цветами, то есть в какое время года ни приезжаешь – зимой, летом, осенью или весной – вот всё время ощущение Пасхи. И службы проходили такие просто вот с необычайным таким подъемом. Очень так мощно и очень впечатляюще. И проповеди у него были такие огненные прямо. Они изданы даже в аудио-варианте –конечно, это не совсем то, всё-таки даже в записи звуковой есть какие-то потери.

Да, еще одно чудо вспомнил. Я повёз сюда свою маму. У моей мамы возникла проблема. Мой брат поссорился с женой, и она, как часто бывает с женщинами, забрала сынка, и сказала, что больше вы вообще его не увидите. Но мама страдала как раненая тигрица. Это первый внук, внуков всегда любят гораздо сильнее и ярче, чем детей. Потому что ребёнок – это всё-таки для женщины что-то новое, она к этому часто бывает не готова. А внук – это уже, как говорится, все силы души направлены на него, я помню его – маленький мальчик (сейчас чуть-чуть за 40), он был очень хорошенький, такой просто необыкновенный, Всем хотелось его целовать. Я ее чувства очень даже хорошо понимаю. Она задумала его украсть. Это, может быть, вызовет улыбку, но моя мама – это женщина была особенная. Она не только могла коня на ходу остановить, а даже локомотив, а когда он становится – завязать в узел. Это очень мощный такой человек. Поэтому я просто твердо знал, что если моя мама хочет украсть – она украдёт. Я, конечно, считал, что это делать нельзя – и правильно, потому что отношения восстановились, раздирать дальше не было никакой нужды, в общем, мальчик никуда не ушел от семьи, так оставался внутри, и, несмотря на все перипетии родителей, он оставался в поле влияния любви – и дедушки, и бабушки, и мамы, и папы, и дядей своих. К отцу Тавриону все заходили по одному. Дошла очередь моей мамочки, я говорю: ну, иди. Но она пробыла у него недолго, вышла – не вся в слезах, но слёзы были на щеках. Я говорю: ну что он тебе сказал? Она сразу даже не могла ничего сказать. Как только она зашла, он ее остановил и говорит: ты что задумала?! И всё. Вылечил ее одним таким вопросом удивительным. Так что она уехала очень такой усмиренной, кроткой. Из этого потом много хорошего вышло. Про отца Тавриона – вроде всё что помнил, рассказал.

Потом отец Таврион умер, и как-то все, кто к нему ездил, осиротели. Это такое чувство бывает- разница в возрасте. Некоторые ездили к нему на могилку и как-то там изливали свои нужды. И я думал, что надо бы найти какого-то ещё такого человека, к которому можно было так вот ездить – хотя бы раз в год, и пообщаясь с ним, получить какой-то такой, можно сказать, заряд,– если допустимо это слово в данном случае, – на следующее время.