Речь перед защитой магистерской диссертации «Исследование о Киево-Печерском патерике, как историко-литературном памятнике»

Ваше Преосвященство,

Милостивые Государи!

Пользуясь своим правом вступительного слова, я предложу Вашему благосклонному вниманию несколько разъяснений, касающихся моей диссертации. Вопрос о Киево-Печерском Патерике, как церковно-литературном и церковно-историческом памятнике, – не новый в нашей научной литературе; но ближайшее знакомство с положением вопроса позволяет утверждать, что ни в одном отношении исследование данного памятника не доведено до конца: ни в библиографическом, ни в строго-литературном, ни в историческом.

Ценные для своего времени статьи Кубарева¹ и преосв. Макария² – о редакциях и списках Печерского Патерика – потеряли значительную долю прежнего интереса с появлением в печати статьи А. А. Шахматова «Киевопечерский Патерик и Печерская Летопись»³. Но и этот последний очерк, небольшой по объему, но богаты по содержанию и дающий очень много в методологическом отношении, – не исчерпывает своего вопроса во всей его полноте. «Настоящий обзор редакций Патерика, – говорит автор в заключительных строках своего исследования, – не полон; списки здесь рассмотренные описаны не подробно. Я хотел только дать несколько соображений, которые, может быть, пригодятся будущему исследователю».

Опыт целостного обзора Печерского Патерика представляет магистерская диссертация покойного профессора Новороссийского университета Яковлева: «Древне-Киевские религиозные сказания». (Варш. 1875 г.). Насколько удачна эта попытка в научном отношении, можно видеть из следующего.

Вопрос о редакциях памятника автор считает одним из числа немногих, довольно обработанных вопросов библиографии древне-русской литературы, – и потому позволяет себе ограничиться лишь сводом работ по этому вопросу Кубарева, пр. Макария и Ундольского, с некоторыми дополнениями, извлеченными из просмотра более сорока списков Патерика (стр. 41–42). Вся собственная некомпетентность Яковлева в данном вопросе красноречиво доказана тем, что для своего печатного издания Печерского патерика («Памятники русск. Литерат. XII и XIII в.») он выбрал худший список едва ли не самой неудачной редакции.

Центр тяжести разбираемой диссертации, повидимому, падает на изучение сказаний со стороны их литературных источников: «насколько в них самостоятельного и насколько жития подчинились чужеземному влиянию и какие именно источники влияли на наши жития» (стр. 15).

Собрав некоторый материал для длинных и в существе дела довольно таки бесплодных споров о так называемых «общих местах» в житиях⁴, – втор, строго говоря, не указал нам ни одного несомненного источника – ни для Несторова Жития, ни для Посланий Симона и Поликарпа, ни для Слова о создании церкви Печерской. Его выводы, что, напр., «сочинение Нестора вообще представляет в варьянтах и даже просто в копиях множество эпизодов византийских житий» и этого «вполне достаточно, чтоб судить, насколько оно оригинально по своему содержанию» (стр. 75 и 90. Ср. 158), – подобные заключения для историка литературы очень мало убедительны, как не обоснованные текстуально⁵.

В конце концов нашему ученому не удалось надлежаще выяснить происхождение даже тех мест Патерика, где сами авторы ссылаются на готовые литературные источники: «пишет в отьчьскыих книгах», «якоже в отечьнице писано», «помяни же и оного патрикиа», «рече лествичник», и др.

Напр. в словах Жития Феодосия Печерск.: «Дивно же и се, яко же пишет в отеческих книгах, слабу быти последнему род» – Яковлев видит указание на то, что «преп. Нестор знал вообще литературу отцев церкви, вместе с тем автор свидетельствует еще о том, что на Руси в XII в. (?) существовало мнение о близкой кончине мира» (стр. 70). На самом же деле приведенные слова Жития – не больше как перифраз одного из изречений пр. Антония Великого, читаемых в Apophthegmata Patrum⁶.

Исторической оценке Печерского Патерика в книге Яковлева отводится очень скромное место: сделана она довольно поверхностно и в такой же мере малонаучно.

На последних страницах (158–160) приводятся слова Срезневского – о больших затруднениях, какие приходятся преодолеть исследователю тех вопросов древне-русской письменности, в которых она соприкасается с византийской. «В ряду препятствий, мешающих успехам в деле изучения русских древностей языка и словесности, нельзя забыть и еще одного, испытанного многими исследователями: это – трудность, иногда невозможность овладеть всеми нужными сведениями и пособиями по христианской греческой литературе… Не редко приходится остаться только при знании, что искомый подлинник не издан, или что он даже и не найден. Нередко вместо греческого подлинника приходится довольствоваться латинским и притом не совершенно верным переводом. Не редко вырывается сожаление или даже досада, что после стародавних прекрасных трудов по византийским и вообще христианским древностям, явившихся в прошлые века, ученая деятельность по ним слабела все более и теперь почти что прервана, так что редко, редко издается что-нибудь напоминающее по достоинствам выполнения удивительные работы старинных ученых. Во всяком случае, работая над переводными книгами нашей древности, надобно работать и над подлинниками"… К сожалению, со всеми этими затруднениями приходится считаться и теперь, более 25-ти лет спустя после Срезневского и Яковлева.

Представленным нам наличным положением вопроса о Киево-Печерском Патерике, как историко-литературном памятнике, я и могу мотивировать появление своего скромного труда. Последний историк нашей древней литературы, проф. П. В. Владимиров, вынужден лишь выразить сожаление, что «остаются невыясненными вопросы о древнейшем составе этого памятника, о его источниках и самих авторах»⁷.

Конечно, я далек от мысли, что вся недоконченнная исправил и, как на смягчающее вину обстоятельство, сошлюсь на необходимость многогранности в моей работе, требовавшей экскурсов в довольно разнообразные научные сфера, при том такие, где вообще трудно было ожидать радушного приема: напомню, напр., вековой вопрос о Несторовой Летописи или вопрос о греко-славянских Патериках с их «mira varietas».

Сравнительно очень много место отведено в моем исследовании внешней литературной истории памятника: в данном случае я исхожу из той несомненной мысли, что это, действительно, одна из ближайших задач изучения древнерусской книжности⁸.

Мне могут поставить на вид, что я подробно описываю однородные списки некоторых редакций, напр. Основной и Арсениевской. Но если бы я этого не сделал, тогда моя работа, не много выиграв в количественном отношении, гораздо больше проиграла бы в качественном, в смысле ясности и убедительности моих выводов: теперь же я даю полную возможность своим читателям не только проверять мои заключения, но и делать свои собственные, новые построения. Кроме того, многие из подробно описанных мною рукописей вовсе не были известным моим предшественникам. Отрывки патерика, находимые в разных, большею частью довольно поздник, сборниках, по моим наблюдениям, ничего нового и существенного не дают для выяснения литературной истории нашего памятника, и потому оставлены в стороне⁹.

Предваряющий третью главу общий критико-библиографический обзор древне-русской переводной агиологической литературы (стр. 131–141) –имеет в виду не больше, как посильную замену соответствующего очерка в устаревших уже «Библиографических розысканиях» Ундольского¹⁰. В этой области так много еще невыясненного и неизученного¹¹, что и самая незначительная лепта будет некоторым вкладом. Из литературных источников, которыми пользовался пр. Нестор при составлении Жития Феодосия Печерского, с несомненностью можно указать – житие Саввы Освященного, житие Антония Египетского, житие Евфимия Великого, а с вероятностью – житие Иоанна Затоустого¹² и Феодора Едесского. Что же касается таких житейных сборников, как: «Лавсаик», Луг Духовный, Apophthegmata, Vitae Patrum и др., то литературная зависимость от них пр. Нестора, по меньшей мере, проблематична как доказываемая очень неубедительно¹³; и вот почему я, приводя аналоги и параллели из этих памятников, позволяю себе такое почти неприличие с строго-научной точки зрения, как пользование не древнейшими, по возможности, славяно-русскими текстами, а современным русским переводом. Во всяком случае, представленный нами фактический материал – гарантия вполне объективного отношения к трактуемому вопросу.

Менее всего я был счастлив при розыскании литературных источников Слова о создании церкви Печерской: получился лишь тот отрицательный результат, что наше Слово стоит независимо от византийско-славянских сказаний о построении храма Софии Цареградской, а равно и от сказания о построении первой церкви в г. Лидде, известного с именем Иосифа Аримафейского¹⁴. Прибавлю еще, что не отмеченная нами в своем месте гипотеза Буслаева о происхождении Слова¹⁵ – кажется мне лишенною всякой вероятности: конечно, Слово о создании цер. Печерск. составлено не ad majorem gloriam княжеского рода Всеволода Ярославича и Монамаховичей, а с тою же самою целью, что и Послание к Поликарпу.

В заключение считаю долгом сказать, что без просвещенного содействия со стороны Совета Академии я не мог бы воспользоваться тем все-таки довольно значительным количеством рукописного материала, какой мне необходим был при моих научных занятиях.

Изданием в свет настоящей книги я обязан Отделению русск. яз. и словесн. И. Акад. Наук, которому и проношу здесь свою глубокую благодарность.

С чувством самой искренней признательности вспоминаю также о том неизменном участии, с каким всегда относился к моей работе академик Алексей Александрович Шахматов, начавший помогать мне своими ценными советами и указаниями еще в то время, когда я был на студенческой скамье.

Д. Абрамович

14 февр. 1903 г.