Митрополит всея России Кирилл III (первый после нашествия монголов)

В самый год нашествия Монголов на Владимирскую Русь, т. е. в 1237-м году, прибыл к нам из Греции митр. Иосиф, чтобы занять место митр. Кирилла II, умершего в 1233-м году. После взятия Монголами Киева в 1240-м году мы не находим этого митрополита в России и какая была его судьба, остается неизвестным, потому что наши летописи, сообщив об его прибытии, затем ничего о нем не говорят^*. Более чем вероятно, что перед нашествием Батыя на Киев он удалился в Грецию, чтобы избежать угрожавший опасности смерти. Если бы в минуту взятия Батыем Киева он находился в последнем и быль убит в нем Монголами, то летописи едва ли бы преминули сказать о мученической смерти митрополита, увенчавшей его доблестное поведение как пастыря. Не должно и несправедливо было бы слишком удивляться тому, что у митрополита – пришлого Грека не нашлось самоотверженной готовности разделить судьбу с своей паствой: как мы знаем, некоторые и из епископов наших, природные Русские, искали спасения от Монголов в бегстве.

После нашествия Монголов, на место Иосифа, митрополит поставлен был не из Греков, а из природных Русских. От чего это случилось, – от того ли, что Русские восхитили у Греков их права, или наоборот от того, что Греки поступились Русским споим и правами, остается неизвестным. Если первое, то Русские, но какой-то неведомой причине, хотели восхитить у Греков их права только отчасти: митрополит, избранный ими самими и из природных Русских, ходил для посвящения к патриарху^**. Но гораздо и несравненно вероятнее последнее, т. е. что Греки поступились своими правами. Митр. Иосиф, бежавший от Монголов из России, должен был принести в Грецию страшные вести об ужасах, творившихся в нашем отечестве, и совершенно естественно было случиться тому, чтобы на этот раз не нашлось между Греками охотников занять кафедру Русской митрополии, не смотря на всю ее привлекательность...

В самой России позаботиться о замещении кафедры митрополии, как само собою понятно, должны были те ее князья, которые были в ней старшими. В минуту нашествия Монголов на Россию уже не было великого князя Киевского; вместо одного великого князя тогда были два великие князя, сидевшие па двух наискось противоположных окраинах страны- Владимирский и Галичский. Из этих двух великих князей взял на себя дело избрания митрополита великий князь Галичский Даниил Романович, который перед самым нашествием Монголов овладел и Киевом. Но должно однако, кажется, думать, чтобы Даниил потому именно присвоил себе дело избрания митрополита, что владел столицей митрополии: овладев Киевом перед самым нашествием на него Монголов, Даниил после этого нашествия, когда Монголы превратили его в совершенные развалины, как будто бросил его, так что в минуту избрания им митрополита Киев едва ли не был в таком положении, что не принадлежал никому, и во всяком случае, кажется, не принадлежал ему – Даниилу¹. Как были произведено Даниилом избрание митрополита,·-по соглашению с великим князем Владимирским или без этого соглашения, опять остается неизвестным. Если без соглашения, что представляется более вероятным, то должно думать, что великий князь Владимирский, или также с своей стороны помышлявший о замещении кафедры митрополичьей или же, может быть, ожидавший митрополита из Греции, узнав об избрании последнего Даниилом, не рассудил протестовать против сего и остался ждать, что принесет избранный кандидат от патриарха.

Даниил Романович избрал митрополита сравнительно в очень непродолжительном времени после покорения Монголами Киева и его Галичекой области, еще прежде чем формальным образом установилась их власть над Россией. Полагаем, что эту сравнительную поспешность нужно объяснять случившимися обстоятельствами. Великий князь Галичский удалялся от Монголов в Венгрию, а из Венгрии в Польшу. Во время его отсутствия, когда Монголы, покорив области Киевскую и Галичско-волынскую, ушли в те же Венгрию и Польшу, присвоил себе митрополичьи права над церковью, находившеюся в пределах великого княжества Галичского епископ Угровский Иоасаф². Город Угровск или Угровеск (Угореск), который был построен самим Даниилом и в котором им же была открыта и епархия³, служил великому князю столицей вместо Галича, в котором оп но хотел иметь пребывания. Вероятно, как епископ фактической столицы великого князя, Иоасаф и поспешил присвоить себе права митрополичьи. Но, весьма оскорбленный его своеволием, Даниил Романович по возвращении домой не только отнял у него права митрополичьи, но даже и совсем лишил его епископского престола. Однако, неудавшееся своеволие Иоасафово все-таки имело своим следствием то, что кафедра митрополии становилась на некоторое время занятою. Устранив с кафедры кандидата самовольного, Даниил мог находить неудобным оставлять ос праздною после бывшего ее занятия, и это-то и могло побудить его к тому, чтобы поспешить избранием кандидата законного. Как бы то ни было, только законного кандидата, некоего Кирилла, Даниил избрал еще до возвращения Батыева из Венгрии, следовательно – не позднее первой половины 1243-го года⁴.

Кто такой был этот Кирилл, избранный Даниилом Романовичем в митрополиты Русские, остается неизвестным. Так как мы с уверенностью можем сказать, что оп по был одним из числа епископов области Галичско-волынской, то должно предполагать, что оп был или из игуменов какого-нибудь монастыря области или же и из простых монахов⁵.

Даниил Романович избрал кандидата в митрополиты не с тем, чтобы он и поставлен был в самой России; для посвящения кандидат имел отправиться в Грецию к патриарху. Путешествие к патриарху избранный митрополит предпринял не скоро. Вероятно, Даниил Романович не хотел посылать Кирилла на поставление прежде, чем совершенно не устроит своих отношений к Монголам, а это случилось только в конце 1245 – начале 1246-го года, когда он благополучно спутешествовал в Орду к Батыю⁶. Спустя то пли другое непродолжительное время после ордынского путешествия Даниилова, из которого князь возвратился в Феврале – Марте второго указанного года, Кирилл отправился к патриарху в Никею, где этот последний имел тогда пребывание, и возвратился от пего на Русь поставленным митрополитом не позднее 1249-го года⁷.

Пока Кирилл оставался митрополитом только избранным, он заведывал на нравах митрополичьих теми епархиями, которые находились в пределах великого княжества Галичского. Но более чем вероятно, что его власть не простиралась на все другие епархии, находившиеся вне великого княжества, так что епископы этих других епархий за промежуток времени от бегства Иосифова и до посвящения его – Кириллова, продолжавшийся около 10-ти лет, должны быть представлены как не имевшие над собою начальника и самостоятельные или самовластные. Посвященный патриархом, Кирилл стал и был признан митрополитом всей Руси.

Очень может быть, что в Суздальской Руси митрополит но тотчас же был ь бы признан с полною готовностью; но ему помогли обстоятельства. Одновременно с тем, как предъявлять ему свои права на Суздальскую Русь, здешний великий князь Андрей Ярославич⁸ вступил в брак с дочерью Даниила Романовича. По невероятно думать, что и митрополит с своей стороны и в своих интересах содействовал устроению этого брака. Как бы то пи было, только осенью 1250-го года, более или менее вскоре после возвращения от патриарха с поставления, Кирилл прибыл в северную Русь, чтобы явить себя ей, и отселе начал быть ее митрополитом.

Прежде всего, митр. Кирилл замечателен тем, что он управлял Русскою церковью более продолжительное время, чем кто-нибудь из его предшественников (сколько знаем) и преемников. Возвратившись с поставления в 1248-м или 1249-м году, он жил и оставался на кафедре до конца 1281-го года. Следовательно, правил церковью в продолжение 30-ти с лишком лет.

Выдающуюся особенность правления митр. Кирилла против ого домонгольских предшественников составляет то, что он не пребывал постоянно в Киеве на своей кафедре, но оставлял свою митрополичью столицу па более или менее продолжительные времена, если только не большею частью из нее отсутствовал, чтобы жить в других местах. С половины XII века, со времени Андрея Боголюбского, когда явилось и быстро возвысилось Суздальско-владимирское великое княжение, Киев постепенно начал падать в смысле политическом. Сначала великие князья ого должны были уступить первенствующее место вновь явившимся великим князьям, потом со степени великих князей они низошли на степень простых князей и наконец перед самым нашествием Монголов древняя столица Русы лишилась и каких бы то ни было князей: захваченный в 1238-м году Галичским великим князем Даниилом Романовичем Киев присоединен был ко второму вновь явившемуся великому княжению в качестве пригорода и получил себе в наместники великокняжеского боярина. Если бы и но случилось нашествия Монголов, которое окончательно уничтожило всякое значение Киева и сделало его даже местом небезопасным для обитания: то весьма вероятно, что у митрополитов вошло бы в обычай па более или менее продолжительные времена покидать его, чтобы жить при великих князьях. Церковь, конечно, может существовать и в совершенной отдельности от государства; но древние времена наши не были такими временами, когда могло бы это быть и когда бы митрополиты наши могли не сознавать нужды в тесных связях с великими князьями, как с охранителями церкви. Нашествие Монголов должно было решительным образом содействовать тому, чтобы митр. Кирилл перестал постоянно жить в Киеве и начал часто и надолго оставлять его для пребывания то при одном, то при другом великом князе. Монголы при своем взятии Киева предали страшному, поголовному, избиению его жителей, и так как он незадолго перед тем стал городом безкняжеским или пригородом, то не мог привлечь в себя новых жителей; а поэтому вместо населеннейшего и лучшего города Руси, каковым он был до нашествия Монголов, он стал после нашествия ничтожнейшим и крайне бедным городком, из которого стремились разбежаться, а те немногие жители, которые спаслись от меча Монголов. Естественно, что у митрополита не могло быть охоты постоянно обитать в подобном городе, в котором он должен был бы чувствовать себя в совершенном одиночестве, сходствуя с сельским священником захолустного прихода. При этом, как мы сказали, после нашествия Монголов Киев сталь местом даже и небезопасным для обитания: он перестал иметь своих князей, которые бы защищали и охраняли ого, а между тем с одной стороны делали непрестанные набеги на его область Литовцы⁹, а с другой стороны – Татары, протянувшись своими становищами по всей степи Половечской от Волги до Днепра и по-за Днепр, находились своим собственным лицом в таком близком соседстве с ним, как Канев и поле Переяславское¹⁰.

К сейчас указанным внешним причинам, побуждавшим митр. Кирилла оставлять Киев на более или менее продолжительные времена, с большою вероятностью должна быть присоединяема причина внутренняя, которая заставляла его покидать Киев для того, чтобы предпринимать путешествия по Руси. Имеем мы основания предполагать, что митр. Кирилл был пастырь особенно ревностный. Молено поэтому думать, что он хотел сделать приложение своей ревности повое против своих предшественников, а именно – что он хотел предпринимать путешествия по Руси, чтобы самому лично учить, наказывать, исправлять. По крайней мере, Никоновская летопись говорит об этой причине предприятия митр. Кириллом многократных путешествий по России, а вместе с тем и многократных покиданий Киева, положительным образом¹¹.

Как бы то ни было, мы положительным образом знаем, что митр. Кирилл многократно приходил в северную Русь, чтобы пребывать со здешними великими князьями. Относительно этих его путешествий на Север и пребываний здесь мы находим в летописях следующее. В 1250-м году, спустя то пли другое непродолжительное время после своего возвращения от патриарха с поставления, он отправился из Киева в Суздальскую Русь и прибыл во Владимир через Чернигов и Рязань¹². В следующим 1251-м году он ходил из Владимира в Новгород к князю Александру Ярославичу Невскому и вместе для поставления Новгородцам епископа (Далмата на место умершего Спиридона). В 1252-м году он находился во Владимире и посадил здесь на великом княжении Александра Ярославича. В 1255-м году он опять находился во Владимире, а и следующем 1256-м году путешествовал с великим князем в Новгород. В 1262-м году мы видим его в Ростове, где он поставил епископа (Игнатия на место умершего Кирилла), а в следующем 1263-м году находим во Владимире, где он похоронил Александра Ярославича Невского. Очень может быть, что после 1252-го и 1256-го годов митрополит не уходил из северной Руси и провел в ней сподряд все время с 1250-го по 1263-й год; но летописи говорят неопределенно, сообщая только о пребывании митрополита на Севере в известные, сейчас указанные, годы. В 1274-м году митрополит пришел из Киева во Владимир, приведши с собой архимандрита Печерского Серапиона для поставления в епископы Владимирские. В 1281-м году митрополит пришел из Киева в область Суздальскую и здесь в этом же году и окончил свою жизнь в городе Переяславле Залесском.

На место епископа Владимирского Митрофана, убитого Монголами при взятии Владимира в 1238-м году, Кирилл поставил нового епископа только в 1274-м году. Это обстоятельство если не дает основания думать, чтобы в продолжение очень долгого времени своего правления он имел мысль перенести из Киева во Владимир кафедру митрополии, то дает полное основание предполагать, что в продолжение очень долгого времени своего правления он имел мысль оставить Владимирскую епархию за митрополитами, подобно тому, как после перенесения кафедры из Киева во Владимир митрополиты оставили за собой епархию Киевскую. Во всяком случае, это медление с поставлением епископа значит то, что митрополит как можно долее хотел оставлять во Владимире, так сказать, свободным место для самого себя и, следовательно, что он желал приезжать в него как можно чаще.

Что касается до пребывания или пребываний митрополита в Киеве, то мы знаем из летописей, что он находился в нем в 1274-м году, в котором пришел из него во Владимир, потом – в 1276-м году, в котором поставил в нем епископа Новгородского (Климента на место умершего Далмата¹³, и наконец – в 1281-м году, в котором пришел из него в область Суздальскую.

Многократные посещения Кириллом северной Руси заставляли бы предполагать, что он еще более многократно посещал свою родину Галицию, великим князем которой он избран был в митрополиты. Однако, об этих посещениях его мы совершенно ничего не знаем. О них не только вовсе не говорят северные летописи, но вовсе не говорит и собственная летопись Галичско-волынская (Ипатская). Эта последняя летопись, сказав об избрании Кирилла Даниилом Романовичем и об его путешествии к патриарху на поставление, затем не упоминает о митрополите ни единым словом, точно он перестал существовать. Как понимать это молчание, нелегко решить. С одной стороны, оно наводит на подозрение, что Кирилл по каким-то причинам отчуждился от своей родины, после того как стал митрополитом всей Руси; а с другой стороны – Галичско-волынская летопись ведет себя по отношению к нему так, что ее молчание, может быть, ничего и не значит: упомянув об его избрании в митрополиты великим князем и об его путешествии к патриарху, – в оба раза совершенно случайным образом, она не говорит даже, чтобы он (Кирилл) приходил к Даниилу Романовичу тотчас после посвящения, а между тем это по крайней мере уже совершенно необходимо предполагать. Даниил Романович имел сношения с папою Римским, и можно было бы подумать, что они оттолкнули митрополита от князя; но сношения продолжались не все время правления Даниилова и, как кажется, не доходили до того, чтобы митрополит имел причины разорвать свои связи с князем, а если и доходили, то весьма не надолго; кроме того, после смерти Даниила в 1264-м году Кирилл оставался митрополитом целые 17-ть лет при сыне его Льве. Не находя возможным решить вопроса об отношениях Кирилла к Галиции и Галичским великим князьям положительным образом, мы считаем вероятнейшим то, что не должно делать никаких особенных выводов из молчания Галичско-волынской летописи. Может быть только принимаемо за весьма вероятное и даже более чем вероятное, что между двумя частями Руси и своей митрополии он видел главную часть государства и церкви не в своей родине Галиции, а в Руси северной, Владимирской.

Митр. Кирилл призван был управлять Русскою церковию, когда над Русской землей началось владычество Монголов. После страшного опустошения Руси во время самого порабощения, при чем церковь в лице духовенства и в местах общественного богослужения – храмах потерпела столь же ужасно, как и государство, Монголы оставили Русским совершенно неприкосновенною их веру и совершенно неприкосновенными права их духовенства, вообще оставили им их церковь без всякого изменения в том положении, в каком она находилась до их – Монголов нашествия. Это признание неприкосновенности веры и прав духовенства, как я говорил прежде, заявлено было Монголами не посредством дарования нашему духовенству какой-нибудь жалованной грамоты, а фактически, или на самом деле (самым делом). Совершенная веротерпимость были общим их принципом: во всех землях, которые они покорили прежде Руси, они оставляли полную свободу вер; ту же свободу веры оставили они и Русским после порабощения их земли своей власти. Таким образом, митр. Кирилл при своем восшествии на престол не имел нужды заботиться и стараться о том, чтобы установить те или иные отношения Монголов к Русской церкви, чтобы испрашивать ей у хана льгот и преимуществ: отношения возможно благоприятные установились сами собою и до занятия им престола, так что ему только оставалось с благодарениями Богу признать радостный факт. Очень может быть, что Кирилл после своего посвящения в митрополиты путешествовал в Орду, для представления хану, каковым был тогда сами покоритель Руси Батый; но вероятнее, что – нет, потому что летописи едва ли бы умолчал и об этом путешествии, если бы оно имело место. Батый в своем величии мог не интересоваться тем, чтобы видеть большого русского попа, как называли Монголы наших митрополитов, а митрополит с своей стороны едва ли мог иметь охоту добиваться чести быть представленным хану.

При третьем преемнике Батыевом, хане Берке или Беркае, в 1261-м году была учреждена митрополитом Кириллом епископская кафедра в столице ханской Сарае. К сожалению, летописи не сообщают нам истории учреждения кафедры, ограничиваясь только тем, что под этим годом говорят: «того же лета постави митрополит епископа Митрофана Сараю»¹⁴. Представлять дело так, чтобы сам митрополит обратился к хану с просьбою о дозволении учредить кафедру, весьма маловероятно, ибо подобная просьба была бы со стороны митрополита таким притязанием, заявлять которое он не мог отважиться; гораздо вероятнее, что сам хан потребовал у митрополита учреждения кафедры, дабы иметь представителями при себе Русского духовенства не простых священников, а епископов. Так или иначе, но это учреждение епископской кафедры в столице ханской показывает степень терпимости Монголов к нашей вере. Епископы Саранские, пребывая постоянно при ханах как во время житья последних в столице, гак и во время кочевания их по степи¹⁵, должны были получить очень важное дипломатическое значение для Русских митрополитов и великих князей: они могли извещать тех и других о всем происходившем в Орде, могли заводить там нужные в наших интересах знакомства между боярами и пр., вообще могли иметь там такое же значение, какое имеют в настоящее время состоящие при других дворах посланники. Впрочем, в случае борьбы между князьями, делаясь сторонниками неправых между последними, они могли проявлять свое влияние и весьма вредным для отечества образом. Епископы имели наведывать не только теми Русскими, которые жили между самими Монголами и которых в первое по крайней мере время долженствовало быть между ними очень много¹⁶, но некоторою частью и собственной Руси, именно – им подчинена была прилежавшая к Монгольским кочевьям на северо-западном краю последних епископия Переяславская¹⁷. Что епископам Сарайским дозволено было ханами обращать Татар в христианство и что такие обращения, в большем или меньшем числе, действительно имели место, об этом мы сказали выше¹⁸.

В 1279-м году, незадолго до своей смерти, митр. Кирилл исходатайствовал у преемника Беркаева хана Менгу-Темира ярлык, которым ограждалась неприкосновенность веры и прав духовенства от посягательств Монгольских чиновников и который, как необходимо думать, был вызван тем, что чиновники более или менее позволяли себе эти посягательства. В Никоновской летописи под 1279-м годом читается: Того же лета прииди Феогнаст епискуп Сарайский в третиия (и)з Греческия земли, из Царяграда; посылал убо его пресвещенный Кирилл, митрополит Киевский и веса Русии и царь ординский Менгутемир к патриарху и ко царю Михаилу Палеологу Греческому, – от пресвещеннаго Кирила митрополита грамоты и поминки и от царя Монгутемира грамоты и поминки, (от) обою»¹⁹. Это известие должно понимать так, что хан Монгутемир имел нужду отправить посольство к импер. Михаилу, вероятно – из-за Ногая, предводители частной Монгольской Орды, отторгнувшейся от Золотой или Сарайской и кочевавшей сначала по берегу Черного моря, а потом в низовьях Дуная, и что для большей успешности посольства он приглашал к содействию себе митр. Кирилла. Не без вероятности можно думать, что для последней цели он вызывал митрополита к себе в Сарай, и сим-то личным пребыванием у хана по его собственному делу и мог воспользоваться митрополит, чтобы испросить у него ярлык²⁰. Употребление епископа Сарайского в посланники и приглашение митрополита к содействию успеху посольства показывает, что между ханом Менгу-Темиром и нашею церковью существовали весьма добрые отношения. Что касается до епископа, то очень вероятно, что и два предшествующие путешествия в Константинополь он совершил по поручению хана, хотя в одно из этих путешествий, как знаем и о чем ниже, он занимался и делами церковными.

Мы сказали выше, что имеем основания думать о митр. Кирилле, как о пастыре особенно ревностном. Эти основания даются нам сохранившимися до настоящего времени памятниками его пастырской деятельности, каковых памятников два – приобретенная им для России Кормчая книга с толкованиями канонов и деяния Владимирского собора 1274-го года. На основании последнего памятника, который выражает собою заботу и старания митр. Кирилла освободить до некоторой степени Русскую церковь и ее жизнь от существовавших в ней недостатков, с большим правом должно считать его пастырем не только особенно, но и исключительно ревностным, которому среди других высших пастырей Русской церкви должно быть отводимо одно из выдающихся мест.

Русская церковь обладала Славинским переводом составляющих законодательство вселенской церкви так называемых канонов церковных с самого первого времени своего существования. В продолжение периода домонгольского у нас находились в употреблении в Славянском переводе два собрания или издания канонов церковных – систематическое собрание Иоанна Схоластика, патриарха Константинопольского, жившего во второй половине VI века (565– [578], значительно неполное, и собрание расположенное по порядку соборов и отцов, принадлежавшее неизвестному или неизвестным (составляющее вторую част или так называемую синтагму 14-тительного номоканона, который в окончательной своей редакции, сделанной патр. Фотием, получил название Фотиев), также неполное, но уже не значительно, а только весьма на немногое²¹. Заботы митр. Кирилла привлекла, впрочем, не столько эта некоторая неполнота канонов церковных, находившихся у нас в Славянском переводе, сколько другое. В продолжение предшествующего ему XII века у Греков явились толкования на церковные каноны Зонарино, Аристиново и Вальсамоново²². Славянский перевод канонов, сопровождаемых толкованием, и пожелал он приобрести от южных Славян. Для получения Славянской Кормчей, содержаний каноны с толкованиями, митрополит обращался с просьбою к Болгарскому деспоту или Болгарскому удельному владетелю (князю) Иакову Святиславу²³. Этот последний, испросив желаемую Кормчую у своего Терновского патриарха, приказал списать список для митрополита и прислал ему неизвестно в каком из двух годов – 1262-м или 1270-м.²⁴

Приобретение митр. Кириллом Славянской Кормчей, содержавшей толкования на каноны или каноны с толкованиями, не было однако приобретением слишком ценным и важным, хотя сам он и усвоял ему очень большое значение. У южных Славян не были переведены пространные толкования на каноны Зонарино и Вальсамоново, а было переведено весьма краткое толкование Аристиново, причем и каноны церковные взяты Аристином для своего толкования не в полном виде, а в сокращенной редакции. Кормчая книга, содержавшая в себе сокращенные каноны церковные с кратким толкованием Аристиновым, не слишком задолго до Кирилла была переведена с Греческого языка на Славянский св. Саввою, первым архиепископом Сербским²⁵, и от Сербов была заимствована Болгарами. Этот перевод Саввы и был доставлен митрополиту Кириллу деспотом Святиславом²⁶. В предисловии к деяниям Владимирского собора 1274-го года, по поводу своего приобретения Кормчей, содержащей каноны с толкованиями, митрополит пишет, что дотоле правила церковные были у нас «неразумны» (невразумительны) «помрачени бо беяху преже сего облаком мудрости елиньскаго языка», но что ныне, после приобретения Кормчей, «облисташа, рекше истолкованы быша, и благодатью Божиею ясно сияют, неведения тму отгоняще и все просвещающе светом разумным и от грех избавляюще». Слова эти, говорящие то, что у нас до него – митрополита Кирилла не было Славянского перевода правил церковных, приводили ученых в большое недоумение. Но оказывается, что митрополит буквально взял загадочные слова из предисловия св. Саввы к его переводу Кормчей. В устах св. Саввы слова значили то, что у Сербов до ого времени не было Славянского перевода правил, т. е. что Сербами не были заимствованы от Болгар существовавшие у последних Славянские их переводы и что дотоле они обходились Греческим их оригиналом. Митр. Кирилл, не совсем удачным образом повторяющий слова в их подлинном виде, конечно, хочет сказать, что с приобретением толкований правила стали гораздо яснее.

(Со времени приобретения митр. Кириллом его Кормчей книги у нас начало существовать Фотиево собрание канонов церковных в двух редакциях: в редакции сокращенной с толкованием Аристиновым, в каковом виде находилось оно в его – Кирилловой Кормчей, и в редакции полной, бывшей у нас до него, но с приписанными из его Кормчей теми же толкованиями Аристиновыми (а также и в самых канонах с дополнением из его Кормчей в сокращенной редакции того немногого, чего недоставало). Фамилия Кормчих, содержащих каноны в первой редакции, называется по древнейшему известному списку ее, написанному в 1283-м году для Рязанского епископа Иосифа, фамилией Рязанской или Иосифовской. Фамилия Кормчих, содержащих каноны во второй редакции (полной), называется по таковому же списку ее, написанному для Новгородского Софийского собора между 1276–1294 годами фамилией Софийской или Новгородской. Кормчая, напечатанная при патриархах Иосифе – Никоне в 1650–53-м году, представляет собою Кормчую Рязанскую).

В 1274-м году митр. Кирилл пришел из Киева во Владимир и привел с собою архимандрита Печерского монастыря Серапиона для поставления в епископы Владимирские²⁷. На посвящение Серапиона митрополит призвал четырех епископов: Далмата Новгородского, Игнатия Ростовского, Феогноста Сарайского и Симеона Полоцкого. С этими епископами он составил собор и на соборе начертал письменное «Правило», состоящее из ряда предписаний, направленных к искоренению существовавших у нас злоупотреблений в церковном управлении, погрешностей в богослужении и недостатков в нравственной жизни духовенства и народа.

1274-й год был 25–26-м годом пребывания Кирилла на кафедре митрополичьей, считая со времени его посвящения, и 31 -м годом со времени его избрания. Нельзя представлять себе дела таким образом, чтобы слишком многие годы своего правления митрополит не обращал внимания на недостатки, существовавшие в Русской церкви и чтобы по прошествии долгого времени вдруг н внезапно явилось у него желание принять меры к их искоренению. Необходимо думать, что вообще он был пастырь весьма ревностный, – что в продолжение всего времени своего правления он заботился об искоренении недостатков, существовавших в церкви, посредством стараний неписьменных и что письменным изданием своих соборных постановлений или, по его собственному их названию, своего «Правила», как мерою наиболее действительною и прочною, он хотел завершить свои предшествовавшие заботы и усилия. В виду сейчас сказанного получает всю свою вероятность свидетельство Никоновской летописи, хотя, может быть, и составляющее не более как простое предположение летописца, только высказанное им в виде положительного известия, что митр. Кирилл между прочим затем не редко оставлял Киев и предпринимал путешествия по Руси, чтобы всюду самому лично учить, наказывать, исправлять. В предисловии к своему «Правилу», говоря о наказании Божием, постигшем наше отечество за пренебрежение и нарушение канонов церковных и заповедей христианских, он пишет: «Какую прибыль получили мы, оставив Божии правила? Не рассеял ли нас Бог по лицу всей земли? Не взяты ли были наши города? Не погибли ли сильные князья наши от острия меча? Не уведены ли в плен наши дети? Не запустели ли святые Божии церкви? Не томят ли нас на всякий день безбожные и нечистые язычники? Все это случилось нам за то, что не храним правил святых и преподобных наших отцев». Слова эти показывают, что митр. Кирилл принадлежал к числу тех людей, на которых великие народные бедствия действуют пробуждающим и вразумляющим образом, как призыв к исправлению и нравственному улучшению. Поставленный управлять Русскою церковью тотчас после обрушившегося на Русскую землю страшного всеобщего бедствия, когда последняя, быв только что пройдена Монголами, представляла из себя сплошную кучу дымившихся развалин, покрытую бесчисленным множеством человеческих трупов, как скошенною травой, митр. Кирилл, нужно думать, в виду этого грозного выражения Божия гнева, дал себе обет быть не только правителем Русской церкви, но и ее возможным исправителем и обновителем, и по мере сил оставался верным своему обету во все свое долговременное правление. На деяния Владимирского собора 1274-го года необходимо поэтому смотреть не как на нечто внезапное и не как на нечто изолированное (единичное) в его деятельности, а как на заключительное выражение тех стремлений к исправлению Русской церкви, которыми он постоянно был одушевлен во все свое долговременное пребывание на кафедре митрополии, как на предсмертное выражение в письмени тех забот, которые бесписьменно он носил в себе во всю свою долгую жизнь.

Составляющее деяния Владимирского собора 1274-го года «Правило» митр. Кирилла по своему объему довольно обширно; по своему содержанию оно есть ряд предписаний против недостатков, существовавших в области церковной жизни. Но нам думается, что оно не представляет собою того, что собственно было в мысли митрополита. Ряд предписаний, которые делает он с собором в Правиле, весьма не длинен, между тем как несомненно, что ряд этот мог бы быть очень длинным. Чтобы митр. Кирилл не мог хорошо не знать всех недостатков современной ему церковной жизни, когда он сидел на кафедре такое продолжительное время и когда он нарочито старался знакомиться с недостатками, этого невозможно предполагать. Поэтому, нам решительно думается, что собственною мыслью митрополита было то, чтобы начертать возможно полную картину всех недостатков современной церковной жизни с осуждением всех, как много спустя времени сделал это Стоглавый собор, и что если он не привёл своей мысли в исполнение, то причиной сего должны быть считаемы условия внешние, литературные, именно – что у него с его сотрудниками не доставало литературной способности на то, чтобы изготовить целую книгу деяний соборных, подобную деяниям Стоглавого собора.

Как бы то пи было, деяния Владимирского собора 1274-го года, называемые в их надписании Правилом²⁸, должны быть драгоценными для нас потому, что они представляют собою первые по времени из сохранившихся до нас письменных деяний поместных соборов нашей Русской церкви.

Деяния собора начинаются вступлением от лица митрополита Кирилла; после вступления они состоят из ряда предписаний против недостатков церковной жизни²⁹.

«Преблагий Бог наш, – начинает митр. Кирилл свое вступление, – который творит всяческое промышление о нашем спасении и который по недоведомым Его судьбам всезиждительством и премудростию своего Пресвятаго и Пречистаго Духа все приводит в устроение, дарует (в избытке) всем достойно принявшим священство потребныя силы на то, чтобы опасно со всяким хранением соблюдать святыя правила пресвятых апостолов и бывших после них преподобных наших отцов, которые, имея жизненное слово, своими пречистыми законоположениями оградили церковь Божию как некоторыми твердыми стенами и которые положили в основу ея камень твердости, – тот камень, относительно котораго клялся Христос, что церковь пребудет неразрушима от самаго ада, как имеющая надежду на слова Спасителя: дерзайте, Аз победих мир³⁰. Но, – продолжает митрополит, обращаясь к Русской церкви, – я Кирилл, смиренный митрополит всея Руси, отчасти чрез собственное видение, отчасти чрез слышание от других, знаю о многих неустроениях в храмах (в деле совершения богослужения), ибо одни держат так, другие иначе, о многих несогласиях и погрешениях, (происходящих) или от небрежения пастырскаго, или от неразумнаго обычая, или от непосещения епископами (своих епархий), или от невразумительности правил церковных. Последняя причина, – говорит митрополит, – невразумительность правил, в настоящее время, после приобретения Кормчей с толкованиями, устранена..., «итак, на будущее время Бог да сохранит нас от неведения, а грех (несоблюдения правил по другим причинам) да простит (и затем) да просветит и да вразумит нас относительно святых правил, чтобы мы никак не дерзали преступать отеческия заповеди и чрез то не наследовали себе горя». Далее митрополит обращается к своей пастве с теми воззваниями, которые мы привели выше: «Какую прибыль мы получили, оставив Божии правила? Не разсеял ли нас Бог по лицу всей земли?» и пр. «Ныне же, – заключает митрополит свое вступление, аз помыслих с святым съборомь и с преподобными епископы некако о церковных вещех испытание известьно (со) творити».

Предписания собора, как мы сказали выше, направлены: против злоупотреблений и упущений в церковном управлении, против погрешностей и неправильностей в совершении общественного богослужения и таинств и против недостатков в нравственной жизни Духовенства и народа.

Они суть следующие:

1. Против симонии и сребролюбия епископов и о поставлении в низшие церковные степени.

В Греции с весьма древнего времени вошло в обычай, чтобы епископы взимали плату за поставление в низшие церковные степени (равно как митрополиты за поставление в епископы, а патриархи за поставление в митрополиты). Взимание было собственно незаконное и представляло собою, строго говоря, не что иное, как симонию; но обычай, не смотря на все старания против него лучших представителей церковной власти, начиная с Василия Великого³¹, стал общим обычаем и получил силу закона на том основании, что общее не есть злоупотребление. Очень долгое время не были определены размеры платы, так что оставалась полная свобода произволу и притязаниям корыстолюбивых епископов. Наконец, образ действий этого рода епископов вынудил императорскую власть назначить определенную таксу, свыше которой не было бы взимаемо. Это сделал во второй половине XI века император Исаак Комнин (1057– [1059], который предписал: за поставление в чтецы брать одну золотую монету, называвшуюся иперпиром (ὑπίρπυρον) и заключающую в себе ценность 20-ти франков, за поставление в диаконы еще три золотые монеты, за посвящение во священники еще три таковые же монеты, или всего за поставление во священники семь золотых монет. Вскоре после Исаака Комнина указ его был подтвержден его племянником Алексеем Комнином (1080– [1118]³². У нас в России, как я говорил прежде,³³ взимание этой платы, не могло войти в обычай тотчас же после того, как мы приняли христианство, потому что в первое время у нас священников должно было ставить правительство, набирая кандидатов посредством принудительных вербовок, а с людей, которые были ставимы во священники не по доброй воле, нельзя было требовать еще платы за то, что их ставили. Но со всею вероятностью нужно думать, что и у нас взимание платы началось тотчас же после того, как невольных кандидатов во священники сменили добровольные искатели священства, что имело случиться по прошествии более или менее непродолжительного периода времени от принятия нами христианства. Вместе с переходом к нам обычая взимания платы должен был перейти к нам в качестве закона и указ Исаака Комнина, определявший размеры платы. Ио как в Греции корыстолюбивые епископы позволяли себе нарушать императорский указ и брать более, нежели сколько он предписывает, так это было и у нас. Недовольствуясь незаконным возвышением платы за поставление Греческие корыстолюбивые епископы, а в след за ними и наши таковые же, придумали большое количество других взиманий с низшего духовенства и позволяли себе прибегать к одному крайне беззаконному средству для вымогания денег с мирян. Наконец, по примеру епископов Греческих или сами по себе, наши корыстолюбивые епископы позволяли себе еще угнетать мирян одного особого класса.

Против незаконного возвышения платы за поставление и против всего сейчас указанного и делает собор свои предписания.

Относительно платы за поставление собор, после настоятельных речей о том, что всякое лишнее взимание есть мзда и симония, предписывает, чтобы на будущее время взимаемо было за посвящение в диаконы и во священники, – в обе степени вместе, не более семи гривен, т. е. не совсем определенным и не совсем обстоятельным образом подтверждает узаконение импер. Исаака, при чем Греческий иперпир приравнивает к Русской гривне. Делая предписание от своего лица, митр. Кирилл говорит в деянии соборном: «не взимати же у них (посвящаемых в диаконы и во священники) ничто же разве (должного): якоже аз уставих в митрополии,³⁴ да будет се во всех епископьях, – да възмуть . клирошане (епископские) 7 гривен от поповьства и отъ дьяконьства, – от обоего,» и образом своего выражения дает знать, что в предшествующее время узаконение импер. Исаака у нас было нарушаемо не только епископами, но и самими митрополитами, и следовательно – что последние сами подавали у нас первым пример нарушения закона.

Относительно всех других взиманий, производившихся епископами с низшего духовенства, собор предписывает, чтобы они были непременно отложены и на будущее время ни под каким видом не имели места. Эти другие взимания, строго воспрещаемые на будущее время собором, были: плата за поставление священника к церкви или за определение на место сверх платы за посвящение, плата за поставление в игумены, называвшаяся «посошным» (за вручение игуменского посоха), плата за поставление мирского священника в духовники («на игуменьство»), плата за определение в просфоропеки, «мзда» за поставление в наместники и десятники, вымогание от священников и настоятелей монастырей («от властель церковных») приношений иди подарков во время их приезда на епархиальные соборы, имевшие место в так называемое «сборное воскресенье».

Наказание епископам, которые бы дерзнули нарушить сейчас указанные предписания, собор определяет извержение из сана.

Незаконное средство, к которому прибегали иные наши епископы, в след за иными епископами Греческими, для вымогания денег с мирян, состояло в том, чтобы подвергать невинных людей отлучению от церкви и потом взимать плату за разрешение. Собор предает отлучению епископов, прибегающих к такому средству для удовлетворения своей страсти сребролюбия. Вместе с этим он возбраняет епископам подвергать отлучению «ради угодия некоего», т. е. из угождения кому-нибудь, желающему преследовать посредством церковного отлучения людей ему враждебных или для него ненавистных.

Угнетение епископами одного особого класса мирян состояло в том, что они принуждали нищих работать на себя в своих имениях или усадьбах, – жать хлеб и косить сено, что они принуждали последних перевозить хозяйственные припасы из усадеб к местам их жительства («провоз деяти») и вымогали с них подарки под именем «сборнаго». Мы думаем, как говорили мы прежде,³⁵ что вероятнее разуметь тут не всех вообще нищих, а тех из них, которые жили при церквах, на церковных землях, и что по этой-то именно причине епископы и притязали на них как бы на своих холопов и тяглых крестьян (Впрочем, и на всех вообще нищих епископы могли иметь притязание потому, что все они собирали милостыню у подведомых им – епископам церквей).

Собор воспрещает епископам на будущее время творить насилие нищим.

Вместе с предписанием относительно платы за поставление в низшие церковные степени собор делает предписание относительно самого поставления в эти степени. «Епископы, пишет он, – когда хотят поставить священника ила диакона, должны разузнать жизнь поставляемого, какую он вел до поставления, (и для этого) должны призывать знающих его соседей (его), которые знают его из детства... Пусть разузнают они о поставляемом обстоятельно – сохранил ли девство, женат ли законным браком на девице, сохранившей девство, знает ли хорошо грамоту; но и после этого скоро не ставить его, (а узнать) не кощунник ли, не хищник ли, не пьяница ли, не клятвопреступник ли, не сварлив ли. Также надлежит испытать его относительно греховных вещей: не грешил ли содомским блудом или со скотиною или в руку, не виновен ли в татьбе, исключая воровства детскаго, не растлил ли своего девства до брака, не блудил ли со многими или не сотворил ли блуда от своей законной жены, не был ли лживым свидетелем, не совершил ли убийства, вольного или невольного, не ростовщик ли, не морит ли своей челяди голодом и наготой и не изнуряет ли чрезмерно работой, не бегает ли от дани, не чародеец ли. Если кто будет обличен хотя в одной из сейчас указанных вин, таковый не может быть ни священником ни диаконом пи причетником. А кто будет, по свидетельству отца духовного, свободен от всех этих вин, того да поставят при поручительстве еще иных семи священников с другими добрыми свидетелями. Сперва дает ему (епископ) «евхию» (εὐχή), то есть молитву причетническую об острижении главы и краткий фелонь, и после этого пусть он канархает и читает в соборной церкви, пока не выразумеет всего, а епископ должен поручить его для научения «старейшему церковному» (одному из своих соборных клириков). Спустя после этого более или менее продолжительное время, когда будет ему не менее 25-ти лет, пусть будет он поставлен в диаконы, а не ранее 30-ти лет во священники». Напоминая о некоторых правилах касательно поставления в клир, собор подтверждает послание Константинопольского патриарха Германа к митр. Кириллу II от 1228-го года³⁶ о непоставлении во священники рабов, не получивших предварительно свободы от рабства, и относительно этого предписывает: «не ставить во священники раба, если прежде сего господин его не отпустит его (на свободу) пред многими свидетелями с письменною (отпускною) грамотею и не предоставит ему – рабу идти, куда он хочет».

2. Против погрешностей в совершении чина проскомидии.

Митрополит нашел, что в пределах Новгородских диаконы изымали божественный агнец и прежде священников творили проскомисание, – что священники приходили после диаконов и в свою очередь совершали проскомисание. Ссылаясь на 56-е правило собора Лаодикийского, что «диаконом прежде пресвитера не входити в святый олтарь, ни пресвитером прежде епископа», и на 18-е правило первого вселенского собора, что «диаконы должны взимать причащение после пресвитеров», собор предписывает: «отселе не повелеваем диаконам изымать агнца, но священникам», и присовокупляет: «если кто окажется творящим не по нашей заповеди, то – в случае, если он будет знающий наше определение (т. е. настоящее), да будет извержен судом епископским из своего места, а если незнающий, да будет прощен; если окажутся непокоряющиеся и говорящие вопреки нашему определению, то все да будут извержены; если же миряне по сему поводу начнут производить смуту, то да будут прокляты (отлучены).

Собор, как видно из его определения, признавал обычай Новгородской области за великую погрешность. На самом деле это не была погрешность, как-нибудь самочинно явившаяся в Новгороде, а был древний церковный обычай, остававшийся в Греции вместе с новым до времен позднейших, перешедший к нам из Греции вместе с последним и ставший в области Новгородской обычаем общим или преобладающим.

3. Против погрешностей и неправильностей в совершении таинства крещения.

До сведения митрополита дошло, что в некоторых местах священники по омрачению какому-то и крайнему неразумию смешивали божественное миро с деревянным маслом и таким образом мазали крещаемого по всему телу (т. е. мазали крещаемому сплошь все тело). Собор преподает наставление, что миро особо, а масло особо, – что маслом деревянным мажут крещаемого на всех составах по оглашении, говоря: «мажется раб Божий маслом радости в имя Отца и Сына и Святаго Духа, и ныне и присно и в веки веком, аминь», что потом крещают, погружая в три погружения «в имя Отца, таче Сына, таче Святаго Духа», с приглашением: «аминь», и что после сего мажут крещаемого миром по чувствам, говоря: «печать и дар Святаго Духа», и именно – ни на каких других местах не мажут, как – на челе, на очах, на ушах, на ноздрях и на устах. Речь свою собор оканчивает местом из Оглашения Кирилла Иерусалимского, в котором объясняется, что значит и для чего совершается миропомазание крещаемого по его чувствам (известным частям тела).

Далее собор предписывает, чтобы по совершении крещения сподобляли новокрещаемых причащения святых Таин, будет ли это в городе или же все равно в селе.

За сим собор предписывает: «более да не обливают никого, но да погружают, ибо – говорит он – нигде не предписано обливание, но погружение в особо назначенном на то сосуде».

К предписаниям относительно крещения собор присовокупляет предписание относительно брака, именно – повелевает, чтобы никого не венчали без причащения (подразумевается – в день совершения брака): «без причащенья же да не крутят никогоже».

4. Против совершения лицами непосвященными некоторых священных действий, относительно участия мирских лиц в совершении богослужения, против посягательства дьяков на богослужебно-храмовые права, им не принадлежащие, о храмовом, так сказать, качестве пономарей и об обращении с алтарем.

Узнали мы, говорит митрополит, что в Новгородской области некоторые непосвященные лица (под которыми со всею вероятностью должны быть разумеемы просфоропеки)³⁷ освящает приносимые к церкви плоды, именно – крупы или кутьи, приносимые за умерших. Повелеваем, предписывает собор, от сего времени этому не быть, ни даже диаконы да не освящают (но только священники). Далее собор приводит под именем 15-го правила Лаодикийского собора толкование на это правило, в котором говорится, что лицам неосвященным воспрещено петь и читать на амвоне, и повелевает, чтобы отселе во всех церквах лица неосвященные ни апостола не читали ни прокимна не пели и не входили в олтарь. Дьяк, – продолжает свои предписания собор, – если и посвящен будет (а не только носит одежду и стрижку дьяческую без посвящения)³⁸, да не прикасается к священным сосудам и никак да не дерзнет принести святаго кандила (т. е. никак да не дерзнет совершить действия каждения)³⁹, что подобает только священнику и диакону и что возбранено даже самому великому архиерейскому подьяку (иподиакону). Пономари ко всем церквам должны быть поставляемы из чистых, чтобы святый Божий олтарь (в который они должны входить) не был входен для всех без разбора. Ничего отнюдь не должно быть вносило, в святый Божий олтарь, ни кутьи ни чего-либо другого. Священник и диакон да не входят в олтарь с небрежением, чтобы бесчинным вхождением не досаждать пречистому месту.

5. Против пьянства священников.

Узнали мы, говорит митрополит, что в Новгородской области творится по нерадению бесчиние в священстве, упиваются без меры в святые пречистые дни постные от светлые недели вербные до всех святых, так что до всех святых не бывает ни божественного приношения ни божественного крещения, т. е. не поется литургии и не совершается таинства крещения. Собор постановляет: последуя божественным правилам, которые говорят: пресвитер упивающийся да престанет или да будет извержен⁴⁰, заповедуем преподобным епископам: если не покаются (предающиеся пьянству священники), то всех изврещи, ибо лучше один достойно служащий, чем тысяча беззаконных; а если мирские люди (прихожане) будут составлять сходбища, противясь сему правилу (т. е. не дозволяя извергать недостойных священников, чтобы церкви не оставались без пения), то да будут подвергнуты проклятию (отлучению).

Не совсем понятно для нас, что священники начинали свое пьянство не со дня св. Пасхи, а с вербного воскресения: может быть, принималось, что пост кончается сим последним днем. Когда говорится в деянии соборном, что до всех святых не поется литургии и не совершается таинства крещения, иначе сказать – что прекращается пение церковных служб и совершение треб – то, по всей вероятности, это должно быть понимаемо, как некоторое преувеличение, допущенное собором с целью придания речи большей выразительности.

6. Против кулачных боев, против совершения одного нечестивого и безнравственного языческого праздника в вечер субботы под воскресение и против вожения невест к воде.

Узнали мы, – пишет собор, – что (Русские люди) держат еще обычай треклятых еллинов (язычников): в божественные праздники творят некакия бесовския позорища, с свистанием и с кличем и с воплем сзывают неких скаредных пьяниц и бьются дреколием (кольями) до самой смерти и берут себе одежду убиваемых (т. е. или расхищают ее, обворовывая убитых, или – что, кажется, вероятнее – разбирают и поделают ее, суеверно усвояя ей какое-либо особое значение в смысле талисмана). Сказав, что это бывает на укоризну Божиим праздникам и на досаждение Божиим церквам и самому Спасу нашему и Заступнику, собор повелевает: если кто окажется творящим (таковое) бесчиние после сих наших правил, то да будут прокляты в сей век и в будущий; если кто будет нашему законоположению противиться, то от тех но принимать ни приношения, то есть просфоры и кутьи, ни свечи, а когда умрут, то священники да не отпевают их и да не совершают по ним поминовения и да не будут погребены они близ Божией церкви (т. е. да не будут погребены на кладбище, но вне его); если который священник дерзнет что (либо из указанного) сотворит над ними, то да будет чужд своего сана.

Чтобы понять всю строгость определения собора против кулачных боев, нужно напомнить себе, что в древнее и старое время (как в иных местах России отчасти еще и до сих пор) бои эти представляли, не детскую какую-нибудь забаву, а страшно кровавые побоища между сотнями и тысячами и даже. Десятками тысяч (sic) взрослых (об этой национальной забаве Русских, дли которой целые города разделялись на две половины, чтобы ходить стеной на стену, и в которой выходили стеной на стену одна против другой целые волости, мы будем, вести нарочитые речи после).

И еще вот что слышали мы, – пишет собор: в субботу вечером собираются в одно место мужчины и женщины и играют и пляшут бесстыдно и «скверну деют» в ночь святаго воскресения, (подобно тому) как нечестивые язычники празднуют Дионисов праздник (вакханалии), – вместе мужчины и женщины и как кони визжат и ржут и скверну делают. И ныне, – предписывает собор, – да перестанут от того; если же нет, то да будут прокляты.

Не ясно в деянии соборном, разуметь ли в нем ночь под каждое воскресение или только под светлое воскресение Пасхи. Как кажется, – последнее, и дело с вероятностью должно быть понимаемо так, что вакханалии представляли собою языческий праздник Русских, который приходился на весеннее время года и который после принятия христианства был присоединен к христианскому празднику Пасхи, как его канун⁴¹.

И еще слышали мы, пишет собор: в пределах Новгородских водят невест к воде (т. е. водят, как должно подразумевать, или для языческого волхвования над ними или для совершения языческих религиозных действий). И ныне, – предписывает собор, – не велим этого так делать, если же не перестанут, то повелеваем проклинать⁴².

Этим кончаются предписания собора.

Как говорили мы выше, представляется нам весьма вероятным думать, что на наше деяние соборное, далеко не обнимающее в своих предписаниях всего, что требовало предписаний, должно смотреть не как на полное, а только как на некоторое осуществление действительной мысли митр. Кирилла. Нам весьма думается, что этою действительною мыслью митрополита должно быть предполагаемо именно возможно полное соборное осуждение недостатков Русской церковной жизни, и что если вместо желаемого полного деяние соборное вышло только некоторым, не особенно большим, «нечто», то причиной сего нужно считать указанные нами, условия внешние, т. е. что дело оказалось, непосильным для членов собора со стороны литературной, (канцелярской), – что изложение литературное составляло для них такой труд, которого они не в силах были побороть и что вместо обширного свитка деяний, доходящего до размеров целой книги, они в состоянии были начертать, только тот малый свиток, который мы находим. В отношении к своему литературному, изложению (как произведение канцелярское) деяние соборное действительно никак не может быть признано совершенно удовлетворительным.

Возбуждает недоумение в деянии соборном то, что в нем делаются многократные указания на Новгородскую область и именно только на нее одну. Относительно некоторых случаев этих указаний мы с уверенностью можем сказать, что они идут не к одному только Новгороду, но и ко всей России; таковы напр. речи о пьянстве священников. Как объяснять себе это недоуменное обстоятельство, мы положительным образом сказать не можем; но представляется нам не невероятным следующее: все известные в настоящее время списки деяния соборного ведут свое начало от списка, который написан в Новгороде (и именно написан спустя очень непродолжительное время после собора); архиепископ Новгородский, присутствовавший на соборе, желая достигнуть того, чтобы деяние соборное оказалось сколько возможно более действительным для подведомого ему духовенства и для его паствы, обнародовал его в своей епархии в таком виде, что как будто на соборе сделаны были определения именно и нарочито против Новгородского духовенства и против Новгородцев; т. е. мы предполагаем, что указания на Новгородскую область сделаны с сейчас помянутою целью архиепископом Новгородским в том списке деяний соборных, который он обнародовал в своей епархии.

Кроме деяний Владимирского собора 1274-го года сохранился до настоящего времени от правления митр. Кирилла еще другой письменный памятник, относящийся к области церковно-правительственной и также отчасти свидетельствующий о пастырской заботливости нашего митрополита касательно благоустроения Русской церкви. Это – вопросы, предложенные в 1276-м году Сарайским епископом Феогностом Константинопольскому патриаршему собору, с полученными на них от собора ответами⁴³.

Необходимо думать, что епископ предлагал свои вопросы собору не сам от себя, но по поручению митрополита. Частнейшим образом дело о них весьма вероятно представлять так, что они возбуждены были на Владимирском соборе, – что собор этот признал себя некомпетентным дать на них ответы и что по сему и решено было обратиться с ними к патриаршему собору, для каковой цели епископ или нарочито был посылаем в Константинополь или же – что вероятнее – воспользовался своей поездкой от хана к императору с дипломатическим поручением.

Всех вопросов с полученными на них ответами известно до 33-х⁴⁴. По своему содержанию вопросы главным образом касаются совершения общественного богослужения и могущих встретиться при сем особых случаев, также совершения таинств, затем – пострижения в монахи, поста в среду и пяток, принятия в церковь еретиков и крещения язычников, ядения удавленины, отношения епископов к монастырям их епархий, особых случаев с епископами и священниками, женщин, могущих быть просфоропеками.·

Общий смысл большей части вопросов есть тот, что церковная практика XIII века и особенно практика богослужебная, находилась у нас еще в таком не окончательно установленном виде, что представляла для наших пастырей много недоуменного (при чем это недоуменное разделяется в вопросах на два класса, – на относящееся к Русской церкви вообще и к находившейся в особых условиях епархии Сарайской в частности). Но есть несколько вопросов, которые служат именно выражением пастырской заботливости митр. Кирилла о благоустроении управлявшейся им церкви. Б предисловии к деяниям Владимирского собора митрополит пишет, что отчасти собственным видением, отчасти через слышание от других, он узнал о многом неустроении и о многом несогласии в церквах, «ово сице дьржаща, ово инако». Это значит, что митрополит обратил свое внимание на разности в чинах богослужения, которые существовали у нас в его время. Сделав нечто для устранения этих разностей в своем соборном «Правиле» (предписание относительно проскомидии), он обратил с другой стороны внимание и на разности, который относительно богослужения и также относительно дисциплинарной церковной жизни существовали между нами и Греками. У нас во времена митр. Кирилла был в употреблении богослужебный устав Студийский, а в Греции уже принят был устав Иерусалимский. Следствием сего, между прочим, было то, что мы расходились с Греками относительно дней в году, назначенных для пения литургии преждеосвященных даров. И митрополит обращался к патриаршему собору с вопросом касательно этой нашей разницы с Греками. После споров о посте среды и пятка, происходивших у нас во второй половине XII века, мы продолжали расходиться в сем случае с Греками. И митрополит обращался к патриаршему собору с вопросом по поводу этой нашей розни с ними.

Не передавая сполна этих вопросо-ответов здесь, мы приведем их позднее в подлежащих местах, по соответствию содержания.

Из деятельности митр. Кирилла церковно-правительственной в теснейшем смысле этого последнего слова, не смотря на всю ее исключительную продолжительность, нам известен по летописям всего один частный случай. Случай этот, имевший место под самый конец его правления, дает видеть в нем именно того достойного пастыря, каким мы его себе представляем. Вот рассказ о нем Никоновской летописи⁴⁵. В 1281-м году преосвященнный Кирилл, митрополит Киевский и всея России, вышел из Киева по своему обычаю и проходил города всей Руси, уча, наказуя, исправляя. Пришел он и в Суздальскую землю и услышал (здесь) от некоторых, поведавших ему, что Игнатий епископ Ростовский творит неправо: вопреки божественных писаний и священных правил осудил чрезмерно жестоко своего великого князя Ростовского Глеба Васильевича, – спустя 9 недель после смерти (в 1278-м году) с .поруганием и бесчестием изринул его в полночь из соборной церкви и приказал просто закопать его в землю (а не положить в раке, в . гробнице, как погребались князья) в Княгинине монастыре (построенном материю Глебовой). За это преосвященный Кирилл, митрополит Киевский и всея России, отлучил епископа Игнатия от священной службы, пока с великим трудом не умолил о нём митрополита князь Ростовский Димитрий Борисович, внук Васильков (и племянник Глебов). Простив и разрешив епископа, митрополит говорил ему: «не возносися и не считай себя безгрешным, и не столько много заботься. о запрещении и отлучении, сколько об освобождении и прощении, ибо в прощении братии обретаем прощение наших грехов «и милость Господня (в) милости ближняго сокровена есть» (т. е. мы привлекаем к себе милость Господню своею милостью к ближнему); плачь же и кайся, сын мой, до самой своей смерти об этой неподобной и бесстудной дерзости, ибо уже скончавшегося осудил ты прежде суда Божия, а когда он был жив, ты стыдился его и дары от него брал и ел и пил с ним и водил общество с ним и веселился, и когда было можно исправить, не исправлял, а ныне хочешь исправить посредством такого жестокого запрещения и отлучения; если желаешь оказать помощь ему, то окажи милостынями нищим и молитвами и совершением по нем поминовенных служб». Сделав, таким образом, пространное обличение епископу Игнатию, митрополит Кирилл простил его и благословил служить, и утешил его, чтобы он не впал слишком в большую скорбь.

До какой степени деятельное участие принимал митр. Кирилл в государственных делах Руси, мы не имеем сведений. Нравственно-обязательный долг его, как высшего пастыря Русской церкви, составляло в настоящем случае главным образом то, чтобы мирить ссорившихся князей и предотвращать между ними кровопролития. Летописи сообщают нам один пример того, что митрополитом был исполняем этот нравственный долг В 1270-м году Новгородцы сильно поссорились с великим князем Ярославом Ярославичем (удельным князем Тверским); Князь пришел на них с большим войском, а они в свою очередь выступили против него всей своей землей. Враги стояли друг против друга, и готово было последовать кровопролитие; но митрополит прислал Новгородцам свою увещательную грамоту, и они, отложив оружие, помирились с князем. В своей грамоте митрополит писал Новгородцам: «мне поручил Бог архиепископию в Русской земле, вам (должно) слушать Бога и меня; крови не проливайте, а Ярослав отложит весь свой гнев на нас, – за это я вам ручаюсь; если вы и крест целовали (чтобы не принимать к себе князя, я разрешаю вас от крестоцелования) и на себя беру эпитимию и отвечаю за то пред Богом»⁴⁶.

В правление митр. Кирилла имели место сношения и может быть – кратковременный церковный союз Галичского великого князя Даниила Романовича с папою Римским, а также попытка папы подчинить своей власти и северную Русь.

Историю сношений с папой Даниила Романовича, к сожалению, мы знаем не совершенно обстоятельным образом.

Известно, что забота привлечь в ограду единой и святой Римской церкви всех блуждающих вне ее христиан составляла вечную, заботу пап. В первую половину XIII века, до нашествия Монголов, папами сделаны были в сем смысле три попытки по отношению к России⁴⁷. Попытки эти продолжены были папами и после нашествия Монголов. В юго-западном углу России явилось новое великое княжество, которое своей территорией вдавалось в западную Европу, а по своим тесным связям с Польшей и Венгрией как бы принадлежало к системе западноевропейских государств. Ничего не могло быть естественнее со стороны пап, как желание включить это Русское великое княжество в духовно-церковную семью западно-европейских народов. Прежде пап неудачную попытку присоединить Галицию к латинской церкви посредством унии сделали Венгерские короли⁴⁸; но неудачи нисколько не приводили пап в отчаяние.

Как бы то ни было, только папа Иннокентий IV,·вступивший на престол в 1243-м году и возымел желание подчинить своей духовной власти Галичского великого князя Даниила Романовича. В конце 1245-го года папа счел нужным отправить своих послов к великому хану Монгольскому Гуюку. На этих послов, которые имели идти через Галицию, он возложил поручение сделать попытку начатия переговоров и с Галичским великим князем, снабдив их своими грамотами к последнему⁴⁹.Послы, бывшие в Галиции в Январе 1240-го года, не застали дома Даниила Романовича, потому что· он ходил в то время в Орду к Батыю, а брат Даниилов Васильке, принимавший постов, ее решился дать им никакого ответа⁵⁰. Непосредственно за этим возвратился из Орды Даниил. Великий князь, отчасти, вероятно, увлекаясь фантастическою надеждой свергнуть при помощи папы иго Татар, при чем на него могло сильно действовать унижение, только что испытанное им в Орде перед ханом⁵¹, а главным образом, как должно думать, желая украсить свою Голову королевским венцом, который сравнял бы его в ранге с его соседями королями Польским и Венгерским, Не только не отклонил предложений папы, а напротив принял их с величайшею готовностью. Немедленно по возвращении из Орды он отправил к папе своего посла, какого-то игумена⁵².

Что именно писал Даниил папе с своим послом, остается неизвестным. Но уже от Мая месяца того же 1246-го года мы имеем грамоту к нему папы, в которой этот последний пишет, что, снисходя на моления князя (tuis supplicationibus inclinati), принимает его самого и его государство под покровительство св. Петра и свое.⁵³ В тоже время папа отправил к великому князю для пребывания при нем, с целью, как должно думать, дальнейшего ведения переговоров и для обстоятельного наставления князя в католичестве, двух доминиканских монахов⁵⁴. В .следующем 1247-м году переговоры дошли до того, что Даниил Романович через нарочно отправленных к папе послов изъявил ему свое желание приступить к союзу с Римскою церковью⁵⁵, под тем только условием, чтобы, его епископам и священникам дозволено было сохранить квасной хлеб в евхаристии и обряды Греческой церкви⁵⁶, а папа с своей стороны, изъявив согласие на предложенное условие⁵⁷, в конце года поручил архиепископу Прусскому, на которого он ранее возложил обязанность быть по отношению к России легатом св. престола⁵⁸, лично отправиться в Галицию, чтобы совершить присоединение страны к римской церкви⁵⁹, и послал великому князю королевский венец с двумя своими епископами⁶⁰. Но Даниил Романович, с легкомысленной поспешностью поведший было дело о своем подчинении папе, внезапно остановился. Вероятно, что когда он увидел перед собой королевский венец, в нем пробудилось сознание важности шага, который он готов был сделать, и он нашел, что не должно покупать венца такой ценой, как измена православию: легат и епископы должны были удалиться от великого князи ни с чем, унося назад принесенный было папский дар; а князь, в оправдание своего отказа принять венец, сказал им, что у него все еще продолжаются очень худые отношения к Татарам и что он нуждался бы не в королевском титуле, а в помощи·папы⁶¹; т. е., как вероятно толковать его слова, с ирониею сказал, что нуждался бы не в том, что может папа дать, а в том, чего он дать не может⁶².

На сейчас сказанном не прекратились однако сношения Даниила Романовича·с папой: Существует грамота последнего от месяца Мая 1253-го года, обращенная ко всем христианам Богемии, Моравии, Сербии и Поморавии (?), призывающая их к устроению крестового похода против Татар⁶³; в этой грамоте папа называет Галичского князя своим новым возлюбленным во Христе, сыном (nuper carissimus in Christo films) и говорит, что получил от него послание. Должно с вероятностью думать, что незадолго перед этим папа вновь обращался к Даниилу Романовичу с обоими прежними предложениями и убеждениями и что получил от него такой вежливый ответ, который не содержал в себе прямого и ясного отказа. Но если так, то эта вежливость имела очень важные последствия. Более чем вероятно, что папа вовсе не надеялся серьёзным образом устроить крестовый поход против Татар и что он лишь желал показать Даниилу, что готов сделать для него все; как бы то ни было, только своему легату Опизе (Opizo, abbas de Меsano), посланному для устроения крестового похода, папа вручил королевский венец для возложения его на главу Галичского великого князя, что легат и действительно успел сделать. Опиза пришел с королевским венцем в Польшу, в которую он был назначен от папы специальным легатом⁶⁴, и здесь встретил Даниила Романовича, только что возвратившегося из одного похода, предпринятого им вместе с Польским королем⁶⁵. Не смотря на все уверения со стороны легата великому князю, что: папа намерен оказать ему свою помощь, при чем легат, конечно, ссылался на то, что папа сделал воззвание к христианским народам о крестовом походе против Татар, Даниил Романович не соглашался принять королевского венца, который, может быть, уже успел потерять в его глазах свою прелесть. Но наконец, убежденный своим другом Польским королем, его боярами и своей материю, которая, вероятно, была по происхождению католической⁶⁶, он позволил сделать себя королем священной Римской империи. В конце 1253-го года или в 1254-м году папский легат миропомазал его на королевство и возложил на его главу королевскую диадему⁶⁷ в городе Дрогичине (находящемся на западном Буге, вниз от Брест-Литовска, – в настоящее время заштатном городе Гродненской губернии, Бельского уезда)⁶⁸.

Это принятие Даниилом Романовичем королевского венца не значит непременным образом того, что он формально признал над собою власть папы и римско-католической церкви. Если бы он искал венца сам, то необходимо было бы это предполагать; но так как венец был ему навязан, то папа мог поступить и таким образом, чтобы вкачала сделать его королем, а потом ужо, как короля, убеждать его сделаться своим настоящим духовным сыном. Что было на самом деле, мы достоверным образом не знаем. Представляется нам вероятнейшим думать, что Даниил не приступал формально к союзу с Римскою церковью, а дал только обещание сделать это, если папа устроит соединение или унию с Греками⁶⁹. Если же Даниил, принимая королевский венец, и действительно формальным образом присягал на послушание Римской церкви, как уверяет преемник Иннокентиев Александр IV⁷⁰, то во всяком случае весьма не на долгое время. Сейчас помянутый преемник Иннокентиев Александр в своей грамоте к Даниилу от Февраля месяца 1157-го года укоряет великого князя за нехранение им данной им папе присяги⁷¹.

Изложенным окончились сношения Даниила Романовича в папой, имевшие своим единственным следствием то, что великие князья Галичские приобрели себе титул королевский.

Как относился ко всему этому делу сношений Даниила с папой митр. Кирилл, мы вовсе и совершенно не имеем никаких положительных сведений. Если одновременно с принятием королевского венца князь присягал папе, то более чем вероятно думать, что митрополит не был участником в крайне непохвальном деянии и что он на время прерывал союз с ним, чтобы оставаться митрополитом только северной Руси⁷². Считая вероятнейшим то, что Даниил не признавал формальным образом власти папы, мы весьма наклонны предполагать, что в оба раза он удержан был от притворного признания этой власти именно митр. Кириллом. Внезапный прерыв первых сношений. в 1248-м году падает вероятным образом на то время, как Кирилл уже возвратился от патриарха с поставления: внезапность прерыва как будто укрывает· на явившееся стороннее влияние, а таким влиянием могло быть именно влияние возвратившегося митрополита. Во второй раз он не удержал великого князя от того, чтобы последний дозволил короновать себя папскому легату. Но это могло быть своеволием более свободно-мыслящего князя, хотевшего смотреть на дело исключительно с политической точки зрения, которое он – митрополит нашелся вынужденным допустить и извинить⁷³….

Начав в 1246-м году сношения с Галичским великим князем и видев на первых порах великую их успешность, папа Иннокентий IV воодушевился желанием и надеждой привлечь одновременно с Галицией к союзу с Римскою церковью и северную Русь. В начале 1248-го года он прислал своих послов к Новгородскому князю Александру Ярославичу Невскому, который должен был стать хорошо известным в Риме со времени своей знаменитой победы над Шведами 1240-го года, ибо поход Шведов против Новгорода, в котором они потерпели от Александра такое страшное поражение, был ни чем иным, как крестовым походом против Русских еретиков, предпринятым вследствие панских возбуждений⁷⁴. Иннокентий уверяет Александра в своей к нему грамоте, будто отец его Ярослав, бывший у Татар одновременно с Папским легатом Плано-де-Карпини, изъявил этому последнему свою искреннюю готовность приступить к союзу с Римскою церковью, что и намеревался в самом скором времени сделать, если бы не постигла его внезапная смерть⁷⁵. Послы Папские были приняты Александром вежливо; он дозволил построить во Пскове латинскую церковь (для проживавших там: Немецких купцов), при чем, может быть, .даже обещал свое содействие. Это было понято или намеренно истолковано напою, как знак готовности Александра приступить к союзу с Римскою церковью: в конце того же 1248-го года он написал князю Новгородскому другую свою грамоту, исполненную самой усиленной любезности, и намеревался прислать к нему своего легата, архиепископа Прусского⁷⁶. Но на этом кончилось дело... В одной из наших лнторисей читается о приходе послов папы к Александру следующий рассказ. «Некогда прислал к нему своих послов папа из великого Рима. Послы сказали князю: так говорит Тебе наш папа: слышали мы, что Ты князь честный и дивный и что велика Земля твоя, поэтому мы послали к тебе из двенадцати наших кардиналов двух умнейших; Галда и Гемонта, чтобы ты послушал нашего учения. Но великий князь Александр, сдумав с своими мудрецам, написал папе: ««от Адама и до потопа, а от потопа до разделения язык; а от разделения язык до начала Авраамля, а от Авраама до проития Израильтян сквозь Чермное море, а от исхода сынов Израилевых до смерти Давида царя, а от начала царства Соломонова до Августа царя, а от начала Августа до рождества Христова и до страдания и до воскресения Его, а от воскресения Его и на небеса вознесения до царства великого Константина и до первого собора и до седьмого собора, – все это знаем хорошо, а от вас учения не принимаем»» (С этим ответом) послы возвратились назад»⁷⁷. Нет сомнения, что Александр с своими мудрецами написал папе не такую оригинальную премудрость; но летописец, хочет сдоей длинной, quasi весьма ученой, хронологической выпиской дать знать, что князь с своими богословами напирал папе победоносно – ученый ответ.

Митр. Кирилл, скончался 6-го декабря 1281-го года⁷⁸. В этом году он предпринял путешествие из Киева и северную Русь; в северной Руси, в городе Переяславле Залесском, где. он находился у тогдашнего великого князя Владимирского, удельного князя Переяславльского, Дмитрия Александровича, и постигла его смерть. Как кажется, он созвал было в Переяславле церковный собор из епископов северной Руси; по крайней мере в минуту его смерти при нем находились эти епископы – Климент. Новгородский, Игнатий Ростовский и Феодор Владимирский. Тело его отвезено было для погребения в Киев и, здесь положено в кафедральном Софийском храме.

Русской церквью митр. Кирилл управлял исключительно долгое время, – почти что сорок лет (если считать со дня избрания). Имеем мы достаточные основания предполагать, что он замечателен был и не одним только этим, но и как пастырь очень ревностный, так что среди других высших пастырей нашей церкви, ему должно быть отводимо одно из выдающихся мест. Желательно было бы созерцать перед собой живой образ митрополита, замечательного по всему; но летописи наши не дают ни единой черты и ни единого штриха этого образа. Единственным своебразным утешением служит только то, что и далее не ожидают нас живые образы.