Глава 8. Первоначальные шаги деятельности миссии преосв. Кирилла на православном Востоке

Первое время своего пребывания в св. граде преосв. Кирилл посвящал преимущественно ознакомлению с лицами, среди которых ему нужно было действовать, и вообще с обстановкою, в какой он должен был проходить свое новое служение, равно как и устройству своей миссии в отношении помещения и содержания и своих отношений к греческому духовенству, особенно к иерусалимскому православному патриарху.

Прежде всего, преосв. Кирилл счел своим долгом ближайшим образом познакомиться с наместниками патриарха и с другими представителями греческого духовенства в Иерусалиме, с которыми ему чаще всего предстояло соприкасаться в своей деятельности. На другой день после своего прибытия в Иерусалим, преосв. Кирилл поспешил посетить высших представителей православного духовенства, под руководством которых наша миссия впервые имела возможность посетить храм Воскресения Христова и поклониться животворящему Гробу Господню. Вот как описывает это представление высшей греческой иерархии и первое поклонение главнейшим святыням иерусалимским преосв. Кирилл в своем письме к петербургскому митрополиту Григорию от 26 февраля 1858 года: «1 февраля, в полдень, были мы у преосвященных епитропов здешних, принявших меня в полном собрании Синода: я доставил грамоту блаженнейшего патриарха и преосвященному Мелетию²⁰⁹ письмо от имени Вашего Высокопреосвященства. С любовию и радушием приняв меня, преосвященнейшие епитропы тотчас же распорядились открытием врат храма и сами сопутствовали мне, в качестве руководителей, при посещении свв. мест. Счел бы своим долгом дать вашему высокопреосвященству отчет в первой молитве за православную церковь и боголюбезное отечество, принесенную мною у св. гроба и на Голгофе, – если бы это было возможно. Но подобные минуты можно пережить, помнить, радостно плакать, когда вспомнишь их, надеяться, что встретишь, может быть, еще такие же, или и сладостнейшие, в день общего воскресения: описывать же нет возможности. Вот все, что можно припомнить и передать из окружавшего и из ощущений, произведенных окружавшим: старец-святитель и все, мы с возженными свечами, русское пение, то пасхальное, то крестопоклонное, слезы и рыдания среди торжественных звуков православных песнопений, в душе ощущение великого пятка и Пасхи вместе, мысль о далеком отечестве земном и близости отечества небесного, молитвы покаяния и благодарения, прошений и славословия, чувство довольства жизнию земною, никогда в такой степени неиспытанного, жажда благ отечества небесного, никогда доселе так не томившая души: что из таких сочетаний и слияний может сделаться, то и есть безраздельное достояние минут первого посещения Христова Гроба и Голгофы»²¹⁰.

Обошедши все святыни храма, русские поклонники – члены миссии пришли к алтарю храма Воскресения Христова. Один из наместников патриарха, преосв. Мелетий, возложил на себя епитрахиль и омофор и стал в царских вратах. Архидиакон возгласил ектению, на которой были помянуты имена Государя Императора со всем Его Домом, святейший всероссийский синод и преосв. Кирилл, начальник русской миссии. Преосв. Мелетий прочитал молитву, в которой повторил поминовение.

«Воистину живоносен Гроб Христов, источник нашего воскресения, – замечал преосв. Кирилл в заключение описания своего первого поклонения иерусалимским святыням. – Куда девалась наша немощь? Откуда взялась бодрость и сила – тотчас же положить начало служения Господу, по указанию предпославшей нас власти»²¹¹.

Следовавшие за тем дни были посвящены нашею миссиею преимущественно совершению церковного богослужения в различных храмах св. града, в чем, как мы знаем, полагалась, согласно инструкции, одна из главных целей учреждения миссии в Иерусалиме. Через час после посещения св. Гроба и Голгофы члены миссии во главе с своим начальником совершали богослужение в Архангельском монастыре, который был предоставлен патриархиею нашей миссии для постоянного совершения богослужения. «Час отдыха, – писал 26 февраля 1858 года преосв. Кирилл м. Григорию, – и мы опять в церкви, полагаем начало своих постоянных служб в Архангельском монастыре. Отправили накануне Сретения Господня торжественную всенощную: я выходил на литию и сам прочитал шестопсалмие. Благоговение службы произвело с первого раза сильное впечатление на всех и умилило многих. Утром (т. е. 2 февраля) отслужили литургию и я сказал своим землякам – поклонникам – первое слово, вырвавшееся из трепетавшей от множества чувств души... Минуты для отдыха дома не находилось как в этот день, так и во все следующие в продолжение всей недели, – можно сказать, почти до настоящих дней, когда почувствовав некоторое ослабление сил и расстройство здоровья, решился я посидеть несколько дней дома, никого не принимая и занимаясь только письменными делами, но Бог дал сил перенести труды первых самых тяжких дней. Службы первой седмицы поста отправляемы были у нас с возможною исправностию: от 8 до 12 ч. у. продолжалась утреня и часы, – на шестом, вместо кафизмы, я говорил поучение; в 4 ч. в. начиналось повечерие, продолжавшееся обыкновенно до половины 7-го часа»²¹².

В субботу первой недели великого поста²¹³ преосв. Кирилл служил первую литургию на Голгофе. Служба совершалась рано, так как в этот день предполагалось много церемоний в храме. Вот как сам преосв. Кирилл описывал эту службу м. Григорию: «Многие из паломников пошли туда, т. е. на Голгофу, ночевать. Я пришел утром в 6-м часу, и тотчас начал литургию. Церковь маленькая, но удивительно хороша. Служить в ней, совершая таинство на престоле, утвержденном над самым местом распятия Господня, в высшей степени умилительно. По местному обычаю, на Голгофе никогда не служат в митрах, а в камилавках и клобуках, – обычай, совершенно соответствующий и чувствам молящихся. Многие из поклонников, русских и болгар, приобщались за этою литургиею c видимым чувством умиления»²¹⁴.

B тот же день вечером и в следующий утром начальник русской миссии снова принимал участие в торжественном богослужении, по случаю недели православия, которая празднуется в св. граде с некоторыми особенностями. Последние подробно описывает преосв. Кирилл в своем письме к м. Григорию от 15 апреля 1858 года. «В полдень (т. е. субботы первой недели великого поста), – говорит он здесь, – я получил официальное приглашение от наместников блаженнейшего патриарха и от всего Синода совершить службу в неделю православия. Я с благодарностью принял приглашение. В половине второго часа пополудни архидиакон пришел за мною и новел в патриархию. В патриаршей церкви, в притворе, выслушали мы 9-й час и пошли к храму. При входе, у места миропомазания св. тела Господня, встретили нас певчие с пением, диаконы с дикириями и трикириями, священники с евангелием, иконами, крестом. Когда мы приложились к камню помазания, диаконы в стихарях с узкими, как у наших подризников, рукавами возложили на меня великолепную и величественную мантию из патриаршей ризницы, дали в левую руку драгоценный посох, а в правую – крест. Шествие двинулось среди толпы народа, с пением, к Христову Гробу. Преосвященные шли вместе со мною и вместе вошли в кувуклию гроба приложиться к живоносной святыне. От гроба шествие направилось в (прекраснейший) храм Воскресения. Преосвященные остановились вместе со мною посреди храма против кафедры – патриаршей с правой стороны и архиерейской – с левой. Помолившись, я осенил крестом на четыре стороны и пошел к архиерейской кафедре, а преосвященные в алтарь. После разных перезвонов, началась вечерня, которую всю я должен был простоять с жезлом в руках на очень возвышенной кафедре, по временам принимая участие в службе. После начального благословения священнического, прочитал я вслух псалом: «благослови, душе моя, Господа» по-славянски. – Через несколько времени, пред стихирами и в продолжение пения их, сначала диаконы, а потом архимандриты, иеромонахи, священники приходили попарно принимать благословение на облачение и выход. Священников было на сей раз более 80. Все это делается весьма чинно и благоговейно. «Сподоби, Господи» прочитал я по-гречески. Пред литиею возложили на меня омофор и дали свечу. Молитву «Услыши ны Боже», прочитал я по-гречески; «Владыко, многомилостиве Господи» по-русски; молитву на благословение хлебов по-гречески, – все стоя на кафедре. Участвовали и наши певчие-поклонники, хотя на этот раз немного.

Всенощную отправили у себя, в Архангельском монастыре. На другой день я пошел в храм в 5 утра²¹⁵. В скором времени начали звонить, а по окончании звона на меня возложили мантию и повели к архиерейской кафедре. Народу было столько, что не оставалось места ни в храме Воскресения, ни около кувуклии гроба как, говорят, в Пасху бывает. Служащие священники и диаконы, – их было у меня в сослужении 36 человек, – вышли из алтаря и, после поклона к кафедре патриаршей, приняли от меня благословение на облачение. Когда они облачились, диаконы подошли ко мне, со свечами и пригласили меня совершить входную молитву. Молитва эта совершается, как и у нас, у царских врат, только при вратах отверзтых. К приготовленному среди храма месту облачения моего священники вынесли все принадлежности архиерейского облачения. Все облачение возложено было на меня из патриаршей ризницы; только на время литургии митру надевал я свою. Тотчас по окончании облачения, в продолжение которого русские поклонники пели Богородичен, началась литургия. Часов здесь не читают: по справке в нашем учительном известии, помещаемом в конце священнических служебников, оказалось, что там положено служащим иерею и диакону вычитывать часы дома, а причастникам, если они есть, выслушивать их пред литургиею. Храм Воскресения, равно как и кувуклия св. гроба, украшен был по иконостасам – главному и боковым, и в куполе тысячами разноцветных лампад. Пели греки и русские: русским досталось больше. Апостол читали по-гречески и по-славянски; евангелие – на 4 языках: греческом, славянском, молдавском и арабском. Точно Пасха! В веселии духа, и я, с своей стороны, счел долгом утешить греков, доставивших нам такое великое утешение: некоторые возгласы говорил я по-гречески. Особенно приятно им было, когда в свое время, возгласив сначала по-гречески: «Κύριε, Κύριε ὲπίβλεφον ἐξ οὐρανοῦ», а потом уже два раза, по-здешнему и вообще восточному обычаю, обращаясь к правому и левому клиросу, по-славянски: «призри с небесе, Боже...».

По окончании литургии, на мне переменили саккос, возложив другой, очень древний, весь в иконах, и митру из патриаршей ризницы; другие преосвященные возложили поверх своих ряс епитрахили и омофоры, оставаясь в клобуках. И архиереи, и священники, которых в шествии было 105, имели каждый в руках икону и свечу. У меня, сверх того, был жезл. Шествие двинулось прямо к кувуклии св. гроба, которую обошли трижды с пением, непрерывным и весьма торжественным, среди сплошной массы народа, едва сдерживаемой турецкою стражею, которая однакож была скромна и вежлива, за что я в тот же день особенно благодарил пашу. Обошедши потом св. Голгофу, мы снова подошли к кувуклии св. гроба. В гроб вошли только архиереи. Приложившись, мы снова вышли ко входу в кувуклию. Для служащего архиерея приготовлено было особенное возвышенное место. Я прочел воскресное евангелие по-гречески. Потом началось чтение литийных ектений. Мой иеродиакон прочитал ектению, в которой помянул Государя Императора, весь царствующий Дом и св. Синод. Греки ответили на это многократным русским: «Господи помилуй». По окончании ектений я прочитал молитвы: «Услыши мя Боже», и «Владыко многомилостиве» – по-славянски. Потом шествие возвратилось опять в храм Воскресения. Так-то, – заключал свое донесение преосв. Кирилл, – совершили мы торжество православия в Иерусалиме²¹⁶. У православных восторг был общий и нескрываемый. Священнослужение русского архиерея в такой день среди греков, славян и арабов, при Гробе Господнем, умиляло всех, начиная с русского недостойного епископа, сподобившегося так радостно праздновать в св. граде день православия²¹⁷. Един стенал тьмы предстатель и разжигал яростию очи и наполнял словами ропота уста слуг своих; но этого надобно было и ожидать: тут так уже привыкли к шипению древнего змия, у подножия Голгофы сильного только яростию шипеть – для своей собственной муки²¹⁸».

На второй неделе великого поста преосв. Кирилл служил – в пятницу у себя, в Архангельском монастыре, в субботу – в Гефсимании, на гробе Богоматери, в воскресенье – на св. Гробе Господнем, отправив всенощную под этот день на Голгофе.²¹⁹ «Дивные, незабвенные дни! – писал преосв. Кирилл м. Григорию 26 февраля 1858 года о своем душевном состоянии в это время пребывания своего в св. граде. – То восторгаешься почти до самозабвения радостью пасхальных дней, то умиляешься как будто в праздник Успения Богоматери, то плачешь и рыдаешь, как в день великого пятка над плащаницею. Из Гефсимании, после службы там, поднялись мы на гору Елеонскую. Боже мой, какие воспоминания и как они живы и умилительны здесь! Тут указывают место молитвы Господа до кровавого пота; там место предательства; здесь место явления воскресшего Господа ученикам. Над всем этим высится гора Вознесения. Умиленно мы лобызали стопу Спасителя, обращенную к северу; сопровождавшие меня русские поклонники одушевляли нашу молитву усердным и стройным пением песнопений: «Вознеслся еси во славе, Христе Боже наш...» и «Благословен, еси, Христе Боже наш...». Благодарение Христу Спасителю за все, и за великие святыни, оставленные Им на земле к утешению и назиданию душ, спасающихся о имени Его, и за Его неизреченную милость к нам, грешным и недостойным, милостию Его удостоенным видеть и лобызать святые памятники Его жизни во плоти, смерти, воскресения и вознесения во славе»²²⁰.

18 февраля было днем кончины Государя Императора Николая Павловича, столько благодеяний совершившего для православного Востока. День этот, равно как и следующий день, когда праздновалось восшествие на престол Государя Императора Александра Николаевича, были ознаменованы в Иерусалиме совершением богослужения членами русской миссии без участия представителей высшей греческой иерархии. 18 февраля начальник русской миссии служил литургию преждеосвященных даров и после нее панихиду о упокоении Императора Николая Павловича в Архангельском монастыре, а 19 февраля – литургию св. Иоанна Злат. и молебен на Голгофе. «На Голгофе, – замечает по поводу последней службы преосв. Кирилл в своем письме, к м. Григорию, – потрясающую силу имеет песнь: «Спаси, Господи, люди твоя», – истинно царская песнь, которую мы и возглашали многократно в благословенный день воцарения нашего Монарха, – да спасет Его Господь! Преосв. Мелетий (один из наместников патриарха) располагал было служить вместе со мною. Но, порассудив, мы признали за лучшее на этот раз не делать слишком много, чтобы без нужды не волновать беспокойные умы и не подавать повода к разным толкам, от которых пользы и добра не будет. Порешили, что лучше устроить торжественный праздник 30 августа, подобно тому как бывало прежде 6 декабря, когда совершалось торжество, похожее на Пасху. Впрочем, и в этот раз все было сделано очень торжественно: храм был великолепно освещен и народу – греков, и славян, о русских и говорить не нужно, – собралось очень много, и все молились с горячим усердием»²²¹.

В неделю крестопоклонную преосв. Кирилл служил литургию в Архангельском монастыре, а после литургии, по приглашению, участвовал в крестном ходе, совершавшемся в храме Воскресения Христова к удовольствию всего православного иерусалимского населения, которое «жаждало видеть русского архиерея и радовалось, когда видело его среди греческих святителей»²²². Крестный ход вокруг кувуклии и Голгофы совершался и в этот день точно так же, как и в неделю православия, с тою только разницею, что все архиереи и священники держали в руках не иконы, а кресты, и служащий митрополит фаворский нес на голове большой величины крест с частию животворящего древа²²³.

Вскоре затем наступившие великие дни страстной и пасхальной седмицы были проведены преосв. Кириллом и членами его миссии также преимущественно в совершении богослужения, которое в Иерусалиме на самых местах великих событий, воспоминаемых в эти дни, совершается с особенною торжественностью. К сожалению, рознь и даже вражда, издавна существующая между представителями различных христианских вероисповеданий и с особенною силою проявляющаяся в св. граде, омрачила глубоко-благоговейное настроение, какое переживали в эти дни члены миссии преосв. Кирилла в первый год своего пребывания в Иерусалиме.

Должно при этом заметить, что латинский иерусалимский патриарх, уже известный нам из прежних рассказов, Валерга оказался единственным из представителей инославных христианских исповеданий, отнесшимся враждебно к преосв. Кириллу и русской миссии, с самого прибытия их в св. град. «Патриарх армянский и епископ англиканский, консулы – английский, австрийский, французский и прусский, аббат францисканский с братиею, епископ сирийцев, священник греко-униатский»²²⁴, – все, каждый по-своему, приветствовали русскую миссию еще в первые дни после прибытия ее и выражали ей свое сочувствие. Один только Валерга, решившийся не делать первого шага для сближения с преосв. Кириллом и уверявший своих приближенных, что он не слышал о приезде русского епископа в Иерусалим, таил беспричинную ненависть против русской миссии²²⁵. Этот-то Валерга, по словам самого преосв. Кирилла в его письме к м. Григорию от 15 апреля 1858 года «неожиданно разразился интригою – по случаю чтения русскими страстных евангелий на Голгофе в великий четверток, когда латины праздновали своим опреснокам и, по давней практике, пользовались на эту ночь преимуществом оставаться одним у св. гроба». Когда патриархия послала узнать у латинян, можно ли русскому епископу пойти с несколькими поклонниками на (свободную от службы) Голгофу, латины изъявили согласие; патриарх Валерга не противоречил, но, выходя из церкви, он сделал распоряжение не впускать русского епископа. Хотелось ему, чтобы последний на глазах пяти тысяч зрителей отошел от дверей храма, не имея возможности войти. Но, к счастию, интрига не удалась. Сами латиняне, именно францискане, прислали к дверям храма своего драгомана, чтобы он приказал отворить вход. Патриарха это еще более ожесточило. Он повел, хотя и очень неудачно, другую интригу. К несчастию, в дело вмешался французский консул, забывшийся не менее патриарха. Патриарх Валерга потребовал, чтобы паша иерусалимский прогнал русских с Голгофы; паша отказался исполнить подобное требование. Тогда французский консул, очевидно, по внушению латинского патриарха, стал требовать, чтобы паша наказал вратарей храма, но паша и в этом отказал²²⁶. Тем и окончилась попытка латинского патриарха унизить в глазах всех русскую духовную миссию.

Из других торжественных церковных служений, в которых принимал участие преосв. Кирилл с своею миссиею на первых порах своего пребывания в Иерусалиме, заслуживает быть отмеченною торжественная служба, которою был ознаменован день тезоименитства русского государя, 30 августа 1858 года. Мы знаем, что преосв. Кирилл вел об этом предмете нарочитую беседу с иерусалимским патриархом еще в Константинополе. Знаем также, что в феврале 1858 года уже предрешено было отпраздновать 30 августа с особенною торжественностью.

Русскому царскому дню в Иерусалиме придавалось особенное политическое значение. Это была цель торжества в честь высокого Покровителя всего православного Востока; с другой стороны, степень торжественности, с какою праздновался этот день в Иерусалиме, служила для всех выразительным показателем значения и влияния России на православном Востоке, частнее, в Сирии и Палестине. До крымской войны день тезоименитства русского Государя, падавший на 6 декабря, праздновался с величайшею, исключительною торжественностью. По окончании же ее и до 1858 года день этот проходил почти незаметным для всех, для всех, неознаменовываемый никаким особенным торжеством, что немало огорчало всех искренних сторонников преобладания русского влияния на православном Востоке.

Преосв. Кирилл, главнейшею задачею деятельности которого на Востоке было содействие возможно большему возвышению значения и влияния здесь России, употребил все меры и усилия к тому, чтобы в первый же год своего пребывания в Иерусалиме день тезоименитства русского Государя (30 августа) был отпразднован с прежнею торжественностью. И усилия эти в значительной степени увенчались успехом. Празднование русского царского дня совершилось в Иерусалиме на этот раз, к великому утешению всех русских, и к радости всего православного населения иерусалимского, с такою торжественностью, какую Иерусалим, по словам преосв. Кирилла, впервые видел у себя.

«За несколько еще времени, – писал преосв. Кирилл русскому послу в Константинополе А. П. Бутеневу 1 сентября 1858 года, – мы условились с его Блаженством²²⁷ относительно празднования дня св. Александра Невского торжественным служением в храме. Патриарх, при свидании моем с ним 23 августа, получив от меня уведомление, что г. консул к празднику не успеет прибыть, выразил желание, чтобы присутствовал при торжестве, по крайней мере. г. яффский вице-консул. Я не видел препятствий к исполнению желания блаженнейшего и просил г. Марабути прибыть в Иерусалим. Г. Марабути прибыл 28 числа. Начиная с патриарха, у всех, вместе с сожалением о неприбытии г. консула к драгоценному для православных дню, соединялось желание и ожидание, что во всяком случае в нынешний раз день тезоименитства Государя Императора будет чем-либо ознаменован. Патриарх, объявив мне свое намерение сделать в честь Государя большой обед, прибавил, что назначает этот обед на 31 число, так как в самый праздник я должен быть занят приемом визитов. Должно сознаться, неспокойно было и у меня на сердце. Жаль было бы, если бы этот первый день торжества Царя православного в Иерусалиме, в который русский архиерей разделял молитву за царя с патриархом (что особенно важно, по причине редких посещений патриархом его епархии), прошел как будний день, в глазах народа, привыкшего быть свидетелем торжеств в честь других державных Особ. Не скрою, наконец, и других движений моей мысли: было тайное желание добиться некоторого удовлетворения чести нашего отечества, весьма дерзко оскорбленной в глазах народа некоторыми безрассудными и грубыми действиями иноверцев в период минувшей войны, особенно по получении известия об очищении Севастополя»²²⁸.

Вот те побуждения, по которым преосв. Кирилл старался подготовить возможно более торжественное празднование дня 30 августа в Иерусалиме. Воспользовавшись обстоятельством недавнего возвращения паши в Иерусалим, он сделал ему визит и, во время этого свидания, заговорил о предстоящем празднике, прося его высказать свое мнение на счет того, должно ли этот праздник скрыть от посторонних, или же можно придать ему приличный внешний вид. Паша, заметив, что отсутствие русского флага в Иерусалиме (вследствие отсутствия консула) осложняет дело, высказался затем в том смысле, что присутствие русского архиерея в Иерусалиме в качестве начальника духовной миссии делает вопрос о торжестве весьма резонным и заслуживающим внимания. Он изъявил полную готовность содействовать предположенному торжеству и просил преосв. Кирилла, чтобы он предварительно снесся и с иностранными консулами. Эти последние, с своей стороны, выразили сочувствие предложению преосв. Кирилла и вместе готовность разделить с русскою миссиею ее торжество. Они расходились только во мнениях на счет письменного сообщения об имеющем быть у русских торжестве, причем одни желали иметь его от начальника духовной миссии, а другие – от яффского русского вице-консула. Паша турецкий на другой день после свидания с преосв. Кириллом также прислал ему известие, что он совершенно готов содействовать русскому торжеству, и просил только о том, чтобы извещение о празднике было сообщено ему от имени вице-консула – «для того, – прибавлял он, – чтобы впоследствии латинский патриарх не воспользовался этим обстоятельством, как прецедентом, и не стал требовать чего-нибудь подобного в какое-либо из папских торжеств». Сообщение о предстоящем торжестве было разослано, действительно, от имени яффского вице-консула России²²⁹.

Самое празднество, подготовлявшееся с такою осторожностью, совершилось следующим образом. 29 августа (в пятницу), в два с половиною часа пополудни иерусалимский православный патриарх отправился, в сопровождении всех архиереев, в храм Воскресения, и сам служил вечерню в сослужении 40 священников. Храм был украшен лампадами и горящими паникадилами, «хотя и в меньшем количестве, чем ожидали». Пришедши от вечерни, русская миссия отправила с вечера утреню у себя в Архангельском монастыре и после утрени – молебен в том предположении, что на следующий день не будет иметь к тому удобства, так как у греков нет подобных нашим молебнов.

30 августа патриарх слушал утреню в Воскресенском храме и в конце ее, облачившись в алтаре этого храма, он, в сопровождении 5 архиереев, поднялся на Голгофу, где храм был великолепно украшен и освящен. Патриарх позволил, чтобы левый клирос занимали певчие русской миссии и чтобы служба совершалась попеременно на греческом и славянском языках, как и чтение апостола и евангелия. «Во время херувимской песни, – замечает при этом преосв. Кирилл в своем описании данной службы, – умилительно было смотреть на блаженнейшего патриарха, когда он, преклонив пред св. дарами колена на подушку, сталь читать разрешительную молитву, поминая августейшие имена, и когда потом один за другим греческие владыки возглашали над чашею священное имя благочестивейшего Автократа, супруги его, матери, наследника, всего Дома – со всею палатою и воинством их, со всеми православными, обитающими в России. Это импровизированное поминовение, разнообразившееся в устах владык, производило весьма умилительное действие на предстоявших».

После литургии, сверх всякого ожидания, патриарх начал молебен св. Александру по чину, совершенно русскому. К концу молебна патриарх, по местному обычаю, начал раздавать антидор, a начальник русской миссии преосв. Кирилл оканчивал молебен. Едва только певчие начали петь многолетие, раздались пушечные выстрелы – первые выстрелы в честь русского царя в Иерусалиме. «Нужно было, – замечает по этому поводу в своем донесении преосв. Кирилл, – быть в Иерусалиме в это мгновение! Нужно было видеть восторги народа! Вот уже третий день проходит, а в Иерусалиме только и толков, что о празднике русского царя. Сколько восторгов! Сколько молитв!».

По окончании богослужения, начальника русской миссии в Иерусалиме посетили патриарх, все иностранные консулы и представители различных вероисповеданий и народностей для принесения поздравления с русским праздником. «Турки и латины (разумею францисканский монастырь), – замечает по этому поводу преосв. Кирилл, – армяне, копты, сирийцы, абиссинцы, – все перебывали в нашем доме, каждый по-своему выражая благодарность Императору всероссийскому, или надежды свои на Него»²³⁰.

Итак, первое время своего пребывания в Иерусалиме русская миссия посвящала по преимуществу поклонению святыням и совершению в них богослужения. Свободные дни, остававшиеся от совершения божественных служб в иерусалимских храмах и от исполнения текущих, неотложных дел, преосв. Кирилл употреблял в первые месяцы своего пребывания в Иерусалиме главным образом на устройство своей миссии в отношении ее помещения и содержания.

Для помещения второй русской миссии в св. граде был отведен особый дом, выстроенный, кажется, по инициативе архим. Порфирия (Успенского) и потому бывший известным в Иерусалиме под его именем. Об этом, только еще предполагавшемся тогда, помещении для миссии наш генеральный консул в Бейруте г. Мухин писал 30 апреля 1857 года русскому послу в Константинополе А. П. Бутеневу следующее: «здание, назначенное для жительства наших духовных лиц, служило мне квартирою во время моего пребывания в Иерусалиме, и я мог осмотреть его во всех подробностях. Постройка оного началась еще при нахождении там архим. Порфирия и окончена по выработанному этим архимандритом и патриархом Кириллом плану. Оно вообще известно в Иерусалиме под именем дома архимандрита Порфирия и считается собственностью русского правительства. Дом этот, по внутреннему расположению, по размерам светлых и свободно провеваемых комнат, составляет одно из лучших и удобнейших жилищ в Иерусалиме. Он, конечно, будет достаточен для помещения духовной миссии в прежнем составе ее, для какой цели они, и был построен. В случае же тесноты его, предоставляемый патриархом в распоряжение миссии Архангельский монастырь представляет сравнительно с ним поразительную противоположность. В этом последнем, построенном по старинному обычаю страны, сообщение между жилыми помещениями, рассеянными на террасах в разных этажах, весьма неудобно; самые келии тесны и темны»²³¹.

Вероятно, вследствие этого отзыва генерального консула, миссия была помещена в доме архим. Порфирия, а монастырь Архангельский был предоставлен ей только для совершения богослужения. Сам преосв. Кирилл был совершенно доволен помещением для миссии и, в частности, помещением, которое пришлось занять ему, как начальнику миссии, и которое он так описывал своим петербургским родным в письме 12 февраля 1858 года: «мой дом, действительно, лучший во всем Иерусалиме, пока австрийцы не окончили своего великолепного отеля, который показывал нам консул австрийский. Прекраснейший подъезд ведет (нижний этаж пока миную: там только кухня и помещение для певчих и слуг) в великолепную залу; направо – гостинная и комната для драгомана... кабинет в три окна, аршин 12 в длину и 8 в ширину, библиотека...»²³².

Но удобный и поместительный дом, отведенный для миссии, все-таки не удовлетворял преосв. Кирилла вполне. Прежде всего, тягостно чувствовалась, – особенно в период натянутых отношений, – зависимость от патриархии. На это именно намекает преосв. Кирилл в своем письме к преосв. Макарию (Булгакову) от 1 марта 1858 года, когда говорит: «дом мой весьма хорош. Обаче и дружеские объятия бывают иногда тесны и неудобны. Затеваю нечто свое, более самостоятельное и просторное»²³³.

Впрочем, намерение преосв. Кирилла устроить собственное помещение специально для русской миссии в Иерусалиме, совершенно независимое ни в чем от греческого духовенства, не было осуществлено им. Не большим успехом сопровождались заботы преосв. Кирилла об устройстве приличной постоянной обстановки в доме, отведенном для миссии, несмотря на то, что это было необходимо и резонно. «По прибытии миссии в Иерусалим, – писал преосв. Кирилл в своем первом официальном донесении министерству иностранных дел 11 марта 1858 года, – мы нашли свой дом подготовленным, по приказанию иерусалимского патриарха, к помещению на первый раз. Патриарх был так милостив, что даже обеспечивал миссию в продолжение 15 дней пищею и другими необходимыми потребностями жизни. К исходу этого срока оказалась неотразимая необходимость заводить все свое, тем более, что, в первый же день по приезде в Иерусалим, миссия получила неприятную весть, что архим. Порфирий в письме своем к прежнему игумену Архангельского монастыря иеродиакону Прокопию приказал не выдавать ничего из оставшихся после прежней миссии вещей, который он признает исключительно своими, новому обществу лиц русских, удостоенных от него в письме только названия: «ἡμετέρα λογικὰ ξῶα» (наши словесные животные). К счастью, встретившаяся в Иерусалиме нужда предугадана была мною заранее и средства мои еще не истощились. Необходимейшие принадлежности стола – белье столовое, столовая и кухонная посуда, чайные приборы и пр., печи (числом пока до 7), оказавшиеся необходимыми и здесь, – все это было запасено в необходимой на первый раз пропорции частию в России, частию в Константинополе, и для начала достаточно и прилично обеспечило миссию в важнейших и неотложных нуждах, которым сами мои сослуживцы удовлетворить были уже не в состоянии. Все это потребовало от меня издержек до 850 руб. сер.»²³⁴.

Но чем можно было ограничиться на самых первых порах пребывания в Иерусалиме, того, разумеется, было недостаточно для более или менее продолжительного жительства миссии, которая к тому же была единственной представительницей могущественной России и великой русской церкви в св. граде и должна была поддерживать значение России на православном Востоке. Поэтому, в своем донесении министерству иностранных дел от 11 марта 1858 года преосв. Кирилл настаивал на решительной необходимости обставить возможно приличнее помещение русской миссии в Иерусалиме, причем здесь же старался доказать невозможность устроить какой-либо порядок в доме миссии в том случае, если бы каждый член ее вынужден был заводить все необходимое для себя на собственные средства. С другой стороны, преосв. Кирилл решительно отказывался и от возможности воспользоваться в данном случае услугами иерусалимской патриархии. «Патриархия, судя по ее отношениям ко мне, – писал преосв. Кирилл в министерство иностранных дел, – может быть, и готова была бы принять участие в убранстве дома, который она предоставила для нашего помещения. Но это такая мера, мысль о которой не может ни одной минуты держаться в моей голове, после тех опытов вкуса, которые греки показали в приготовительном убранстве комнат, где мы должны принимать разных лиц, с различных точек зрения способных строго осуждать жалкий вид помещения русской миссии, а главнейшее значение имеет в этом деле та тяжелая, унизительная и вредная для нашего дела зависимость, от которой нам всемерно и всесторонне необходимо освободиться»²³⁵.

На основании всех этих соображений, преосв. Кирилл просил министерство иностранных дел о денежном пособии на приведение в порядок дома русской миссии в Иерусалиме, причем к ходатайству своему прилагал и смету на устроение необходимой обстановки в помещении миссии всего на 3560 руб. Но министерство оставило эту просьбу преосв. Кирилла, кажется, без всякого ответа²³⁶.

После устройства своей миссии в отношении помещения и содержания²³⁷, самым главным предметом забот для преосв. Кирилла было установление правильных, по возможности, искренних и дружелюбных отношений к греческому духовенству и, прежде всего, к иерусалимскому патриарху. Здесь ему пришлось на первых порах преодолеть немало затруднений.

Хотя, как мы уже знаем, иерусалимский патриарх к концу пребывания преосв. Кирилла в Царьграде, по-видимому, совсем, примирился с его назначением в Иерусалиме, и простился с ним, по-видимому, мирно и даже дружелюбно; но вскоре, быть может, под влиянием окружавших и подчиненных ему лиц, а главное – под влиянием возбужденного доходившими из Иерусалима вестями страха за уменьшение доходов иерусалимской патриархии, с полным водворением русской духовной миссии в Иерусалиме, эти отношения изменились к худшему. Ур 15 апреля 1858 года преосв. Кирилл писал м. Григорию по этому поводу следующее: «Отношения мои к патриархии, с видимой стороны, становятся лучше и лучше. Но из-за видимого начинает обнаруживаться нечто, чего не желалось бы видеть. Недоверие и подозрения, с какими с первого раза встретил меня патриарх, начинают снова возникать под влиянием известий из Иерусалима. Патриархия, или вернее сам патриарх стал в оборонительное положение, в каждую минуту ожидая нападения и в каждом слове подозревая уже начало нападения. Не подавая, с своей стороны, ни малейшего повода к недоразумениям, вижу отчасти жалкую трусость, с какою следят за моими наблюдениями за здешним порядком, или лучше, крайним беспорядком, спешат, – едва только мне скажет кто хотя одно слово жалобы, – тотчас же поправлять дело, которое прежде не могли поправить никакие жалобы, ни просьбы: такой случай был недавно. В народном училище был учителем негодный человек, которому никто не хотел вверять своих детей; были даже покушения застрелить его. Народ кричал и жаловался: патриархия упрямилась и держала того учителя. Но едва только здешние старшины побывали у меня и рассказали мне дело, патриархия в тот же вечер уволила негодного учителя, выбрала попечителей училища из местных христиан и подослала ко мне нашего вице-консула довести до моего сведения о таком важном событии и таких милостивых распоряжениях в пользу желаний народа. Отчасти же вижу, что принято за правило – мешать мне во всем, что могло бы иметь тень покушения утвердиться в Иерусалиме, стать в независимое положение, открыть способы к лучшему вспомоществованию здешним христианам. Весьма неожиданно узнал я чрез константинопольское посольство, что одно слово мое о том, у кого должны храниться ключи от церкви в Архангельском монастыре – у меня, или у игумена, который в таком случае должен отвечать за целость нашей ризницы, хранящейся в храме, принято было уже за настойчивую притязательность, возбудило неудовольствие в патриархе, вызвало жалобы его посланнику. Мое письмо, привезенное именно в этот раз посланником, тотчас же показало, что патриарх или обманут, или обманулся. Патриарх сдался, но все-таки нашел нужным бросить слово об опасениях, как бы я не поссорился с патриархией из-за поклонников. По поводу жалобы патриарха, я тотчас же объяснился с наместниками его и просил их успокоить владыку; написал письмо и к самому патриарху: дело, конечно, уладится... Но тут было еще одно весьма важное обстоятельство. В то время, как была речь о ключах, я говорил с наместниками и о земле – на случай каких-нибудь построек и просил их узнать у патриарха – на что мы можем надеяться со стороны патриархии, если пожелаем приобрести землю и сделать что-нибудь для своих поклонников. Патриарх, видимо, обходит этот предмет и, когда не без некоторого раздражения вел с г. посланником речь о ключах, не нашел нужным даже намеком коснуться речи о земле, что поважнее ключей и патриарха занимает больше. Я тоже не получаю никакого ответа от наместников и уже приступил к другим распоряжениям, в которых патриархия прямо вредить мне не может»²³⁸.

Деятельность преосв. Кирилла в этом направлении вскоре, возбудила такие опасения и подозрения в патриархе, что он решил, наконец, покинуть Константинополь, еще с XVI в. сделавшийся местом постоянного пребывания иерусалимских патриархов²³⁹ для посещения св. града, который весьма редко, только в исключительных случаях, видел у себя первосвятителей престола св. Иакова. Патриарх Кирилл прибыл в Иерусалим в июле 1858 года²⁴⁰, сильно настроенный против русской духовной миссии и, в частности, против ее начальника²⁴¹. Последний 19 августа 1858 года писал русскому посланнику в Константинополе следующее: «конфиденциально частным путем, или правильнее частными путями полученные мною пред самым приездом патриарха сведения вполне оправдались первоначальными действиями патриарха и частию еще доселе оправдываются... Не говорю уже о крайне неосторожном образе его действий в отношении к прибытию в Иерусалим почти внезапно, о чем он теперь и сам сожалеет, узнав, к каким толкам и беспорядкам подал он повод своим странным поступком... Патриарх нисколько не скрывал своих чувств и намерений в отношении к миссии. Он начал с Яффы, где прежде всего стал расспрашивать с улыбкою, как поживает Мелитопольский (т. е. начальник русской миссии), как преуспевает его школа и разные другие заведения? По приезде в Иерусалим, он был так неосторожен в словах с своими подчиненными и разными посетителями особенно из турок, что первые, позволив себе даже некоторое нарушение приличий в отношении ко мне (весьма недолго, впрочем, продолжавшееся), чуть не на площадях стали кричать, что русская миссия теперь получит другой вид; а последние не только между собою толковали о нашей вражде и устранении даже консула, которого все уже ожидали, но и ко мне стали адресоваться с разного рода предложениями в полной уверенности, что между мною и патриархом все уже кончено. Ими «русских», имя «друзей русских» – то и дело повторялось с различными угрозами, или даже с торжествующим хвастовством»²⁴². С начальником русской миссии патриарх был вежлив, но очень холоден. Один раз он позволил себе даже упрекнуть преосв. Кирилла «домом, за который заплатил деньги», а в другой раз «недвусмысленно коснулся причин, от чего у него борода поседела прежде времени»²⁴³.

Неизвестно, при помощи каких именно средств, но только преосв. Кирилл успел в скором времени достичь значительного улучшения во взаимных отношениях между иерусалимским патриархом и русскою духовною миссиею. Из одного места в донесении преосв. Кирилла русскому посланнику в Константинополе от 19 августа 1858 года можно заключать, что главное из этих средств заключалось в том, что начальник русской миссии только предложил (чрез яффского вице-консула) патриарху самому лично присмотреться к действиям русской миссии, а не полагаться в своих суждениях и отзывах на донесения окружавших его лиц. Тактика преосв. Кирилла сопровождалась скорым и заметным успехом. «Мои предположения, – пишет он посланнику, – оправдались совершенно. Патриарх остановил поток своих грозных речей и стал внимательнее всматриваться в окружающие его обстоятельства. Тон наших отношений совершенно изменился: мы сделались взаимно любезны. Следствием этого было то, что приближенные патриарха возвратили мне прежнее почтение, a патриарх, не раздражаемый более своими клевретами, мог спокойно рассмотреть, по крайней мере, то, что ему лично никакие беды и козни не угрожают»²⁴⁴.

Но и после того, под покровом «взаимного внимания и предупредительности», продолжались прежний антагонизм и не дружелюбное отношение патриарха к русской миссии. Патриарх вскоре вызвал в Иерусалим преосв. Типальдоса, митрополита ставропольского, ректора халкинского училища²⁴⁵, именно с тем намерением, чтобы воспользоваться его советами и деятельностью в задуманном им устройстве местных школ и тем самым устранить всякое участие русского архиерея в этом деле. Преосв. Типальдос, с своей стороны, по словам преосв. Кирилла, «проповедывал в своем кругу, что патриарх прислан Портою именно для того, чтобы ослабить силу и влияние русского епископа»²⁴⁶. Сам же патриарх Кирилл, по утверждению начальника русской миссии, употреблял в это время деятельнейшие меры к тому, чтобы вооружить против присутствия русской миссии на Востоке антиохийского патриарха, как вооружил пред тем александрийского²⁴⁷.

Все это внушало преосв. Кириллу самые печальные мысли относительно его будущего служения при таких условиях. Вероятно под влиянием подобных дум и предупреждения против иерусалимского патриарха, преосв. Кирилл стал помышлять о совершенном освобождении русской миссии от патриархии и о более точном определении сферы деятельности начальника русской миссии в Иерусалиме. По крайней мере, 19 августа 1858 года преосв. Кирилл писал русскому посланнику в Константинополь, между прочим, следующее: «Мне представлялось бы необходимым утвердить за мною права, данные визириальным письмом, и, устранив отговорку, за которою патриарх укрывает свои намерения, ссылаясь постоянно на Порту, заявить меня лицом, ответственным непосредственно пред посольством, которое лучше патриарха может объяснить мои действия. Было бы также хорошо, если бы открылся случай приобрести нам право на самостоятельное служение на св. гробе, тем более, что раньше или позже, но с водворением консула, с устройством отдельного помещения и управления для наших поклонников, сделать то и другое будет необходимо»²⁴⁸.

К счастью, в самом непродолжительном времени отношения между иерусалимским патриархом и русскою духовною миссиею настолько изменились к лучшему, что преосв. Кирилл мог значительно успокоиться относительно своего будущего служения на Востоке, и оставить свои прежние намерения о совершенном отделении миссии от патриархии. Уже 13 сентября 1858 года преосв. Кирилл доносил русскому посланнику в Константинополе, между прочим, следующее: «в настоящее время дела миссии в Иерусалиме получили направление лучшее, какого только желать было можно».²⁴⁹

Примирение между патриархом и начальником русской миссии произошло в первой половине сентября 1858 года при следующих обстоятельствах. 5 сентября преосв. Кирилл был у патриарха для совещания по вопросу о времени пребывания русских поклонников в Иерусалиме, причем, – говорит преосв. Кирилл, – «мы сошлись с блаженнейшим во мнениях, чего, кажется, его блаженство не предполагал прежде, думая, что, если я не вмешиваюсь, как увидел блаженнейший своими очами, в дела его управления, то, по крайней мире, по вопросам о поклонниках буду против него»²⁵⁰. 9 сентября, в день рождения Наследника Цесаревича, патриарх посетил начальника русской миссии, причем начавшаяся перемена в их отношениях на этот раз еще более закрепилась. Вот как описывает это свидание с патриархом преосв. Кирилл в своем донесении посольству 13 сентября 1858 года: «Трудно представить себе общество более дружественное, чем то, которое собралось у меня 9 числа, трапезу, одушевленную дружеским доверием и открытою веселостию более той, какую мы имели. Блаженнейший пожаловал ко мне в сопровождении своих архиереев и других членов патриархии в весьма веселом расположении духа и оставался в этом расположении в продолжение всего времени своего пребывания у нас. Почтенный всевозможным вниманием с нашей стороны, он, видимо довольный, держал себя так просто, был так весел, как того никогда еще не видели его приближенные. Видимо, он был свободен в эти часы от всяких предубеждений и находил удовольствие в обществе и беседе нашей, которую оживлял сам своим остроумием и редкими у него выражениями непритворной веселости. Многие были изумлены; все были довольны нашим праздником»²⁵¹.

12 сентября преосв. Кирилл снова отправился к патриарху, чтобы поблагодарить его за участие в русском празднике и посещение русской миссии. Во время этого свидания между патриархом и начальником русской миссии произошел следующий любопытный разговор, приведший собеседников, по-видимому, к полному примирению между собою. Преосв. Кирилл напомнил патриарху о том, что он представил, кажется, достаточные доказательства своей благонамеренности и искреннего желания содействовать установлению мирных взаимных отношений. Патриарх ответил ему на это: «Мне не нужно никаких доказательств благонамеренности Мелитопольского; и вижу ясно, что мне остается только вполне верить ему. Напротив, имея причины не верить некоторым другим, я желал бы, чтобы Мелитопольский откровенно говорил мне о злоупотреблениях, какие приметит, чтобы я мог исправить их. Я с искреннею благодарностью принимал и буду принимать всякое его слово»²⁵².

Пользуясь таким расположением патриарха, преосв. Кирилл позволил себе указать на некоторые нежелательные явления в положении русских паломников, находящихся в Иерусалиме, именно следующие. Во 1) вопреки обещаниям патриарха, русские поклонники были размещены не в определенных местах, а по всем монастырям, что крайне затрудняло начальника миссии в надзоре и управлении поклонниками. Патриарх принял это заявление весьма близко к сердцу и тотчас же распорядился, чтобы русские поклонники помещались исключительно в Архангельском монастыре, а поклонницы в другом монастыре, по выбору самого преосв. Кирилла. Во 2) многим из желавших оставаться в Иерусалиме надолго отводили помещения, не давая знать о том русской миссии, и, в случае капризов со стороны виновных поклонников, греческие монастыри всегда готовы были принимать в них участие и оказывать покровительство крайним злоупотреблениям. Патриарх обещал приказать, чтобы в отношении к русским поклонникам никто не позволял впредь делать никаких распоряжений без соглашения с начальником русской миссии. Кроме того, по просьбе самого патриарха, преосв. Кирилл рассказал ему о следующих, замеченных им, злоупотреблениях: а) со стороны низшего духовенства патриархии, послушников и диаконов, которые обирали у наших поклонников последние деньги, уверяя их, что тот, кто унесет из Иерусалима назад хотя одну паричку в кармане, будет нести на себе вечное и неизгладимое проклятие; б) со стороны игуменов монастырских, которые, собирая деньги за помещение, настойчиво требуют прибавки себе, «на молитвы» от рубля серебром (никак не менее) до полуимпериала; в) со стороны архиереев, которые то и дело ходят по монастырям, совершать елеосвящение над здоровыми, не оповестив с вечера, и приводить чрез своих диаконов, часа в 2 ночи, поклонников и поклонниц прямо с постели не умытых и неодетых в церковь, где мажут маслом желающих и нежелающих, здесь же отбирая и плату за труд.

Патриарх благодарил преосв. Кирилла, по словам этого последнего, за открытие ему всех этих злоупотреблений, и обещал все это исправить. Начальник русской миссии, с своей стороны, выразил радость по поводу того, что патриарх сам пожаловал в Иерусалим и собственными глазами увидел в истинном свет все то, что в ложном виде представляли ему другие. Патриарх на это, по словам преосв. Кирилла, заметил следующее: «видит Бог, как я рад, что решился поехать сюда; для меня величайшее утешение состоит в том, что я лично уверился в вашей искренности и благонамеренности. Много врагов у вас и у меня: но теперь слава Богу».

Преосв. Кирилл, с своей стороны, был весьма доволен тем, что такие хорошие и мирные отношения установились у него с патриархом. «Благодарю Господа Бога, – писал он русскому посланнику в Константинополе 13 сентября 1858 года, – за мир, которого мы теперь достигли, и молю Его, да утвердит Он мир наш. Идем медленно, но зато, может быть, вернее будет успех, когда сам патриарх будет наводим на мысль сделать для нас то или другое, а не мы будем выпрашивать у него одолжений. Дай только Бог, чтобы доверие, которое питает теперь патриарх лично ко мне, распространилось и на все наше дело на Востоке и на всех других русских деятелей в Иерусалиме, чтобы не было у него задней мысли сделать из меня орудие своей защиты против русских же, что могло бы повести к самым печальным последствиям»²⁵³.

Установившиеся в 1858 году добрые отношения между преосв. Кириллом и патриархом иерусалимским оставались, кажется, без перемены, по крайней мере, существенной до самого конца пребывания первого из них на Востоке. По крайней мере, 28 декабря 1861 года преосв. Кирилл писал своему дяде, протоиерею И. М. Наумову в С.-Петербург следующее: «Около двух месяцев назад приехал сюда патриарх. Слава Богу, мы встретились с ним самым дружественным образом, что и доселе сохраняется, и не только сохраняется, но и растет»²⁵⁴. А когда в 1863 году преосв. Кирилл был отозван из Иерусалима, то патриарх сожалел об этом и даже пытался было удержать его в св. граде²⁵⁵.