Неизданные речи и письма Михаила Акомината

Между византинистами прошедшего и нынешнего столетия одно из почетнейших мест по справедливости принадлежит профессору Тафелю. В истории науки с этим именем соединяется счастливый поворот во взгляде на византийские занятия, расширение научного кругозора и правильный метод исследования в применении к изданию и критической оценке памятников. Собственные труды Тафеля, редким сочетанием упорного труда и громадной эрудиции со скромностью преследуемых задач, представляют безпримерное явление в обработке византийской истории. Тафель издал весьма много новых источников и на многие материалы обратил внимание других: в этом главнейшая заслуга его по отношению к византийским занятиям. Его образцовое исследование «О Фессалонике и ее округе» есть единственный, можно сказать, труд, в котором громадные знания и эрудиция нашли себе приложение в исторической монографии; большинство же других трудов может быть рассматриваемо как ряд исторических, географических и археологических экскурсов по поводу одного или нескольких памятников византийской литературы. Для занимающегося Византией в высшей степени необходимо знакомство с высказанными Тафелем мнениями о том, каким путем и к какой цели должны направляться византийские занятия. Можно сказать, что труды византинистов новейшего времени в Германии, Франции, России и Греции главнейше направляются из программы, указанной Тафелем. В первой половине нынешнего века Тафель был почти одиноким в области строго научного изучения Византии. Имея за собою пятидесятилетний период деятельности на излюбленном поприще и почти изнемогая пред громадностью начатых и не доконченных трудов, Тафель в одном из заседаний Венской академии наук, в весьма живой и прочувствованной речи, изложил свой взгляд на важность, метод и цель византийских занятий, взгляд, развитый потом в предисловии к напечатанной им в 1852 книге: «Комнины и Норманны» ¹. Читатель не посетует на нас за несколько длинные выписки из Тафеля, авторитета первостепенной важности в византийских занятиях:

«К специальному изучению загадочной Византии привел меня стародорический поэт Пиндар, в течение многих лет удерживавший на себе мою полную литературную любовь. Так нашел я, как известно, в одной Базельской рукописи давно отыскиваемое введение ученого коментатора Гомера, Евстафия Солунского. Но в той же самой рукописи находится такая масса других поучительных трактатов и известий о состоянии Греческой церкви и многих монастырей ее, также о конце эпохи Комнинов и о последнем походе Сицилийских Норманнов на Константинополь в 1185 г., что я нашел себя вынужденным все это издать в 1832 г. с приложением не напечатанных трапезунтских государственных памятников.

С этих пор в общих чертах вопрос о занятиях византийскою историей, как бы ни вести их – в больших или меньших размерах, в том или ином направлении – был для меня решен. С изучением среднегреческого богословия, в особенности по отношению к монастырской жизни, я предпринял обработку статистики и географии громадной империи, или лучше сказать, закладку первого фундамента к ней. Мне казалось именно, что мы еще должны ожидать не просто истинно научной географии всех средних веков, но также подобной работы о Византийском государстве. Так я предпринял различные монографии (более крупный труд начинать еще слишком рано), из которых, как на пробные, можно указать пока на «De Thessalonica ejusque agro», «Via Romanorum militaris Egnatia, «Собрание малых византийских географов» и другия в том же роде. Эти и другие сродственные труды для меня самого, по крайней мере, не пропали даром. Я почувствовал необходимость искать дальнейшей поддержки в латинском западе средних веков, и пользуясь советом и помощью друга, я нашел возможным засветить некоторые части венецианской истории для прояснения все еще довольно спутанной византийской истории и географии. Я желал дать о том свидетельство напечатанными в 1849г. в Записках Мюнхенский академии наук моими «Symbolae criticae, geographiam Byzantinam spectantes», – двумя трактатами, освещенными главнейше из венецианских источников: первый есть торговый договор Венеции с Греческим императором от 1199 года, второй – завоевание Константинополя Латинянами в 1204 г. и раздел империи между победителями. С того времени созрела у меня давнишняя мысль сделать по венским и другим рукописям сборник источников истории Византии, в том предположены, что высокая императорская академия наук благоволит всеми мерами деятельно поддержать это предприятие, и что (работа будет тяжелая и обширная) найдется молодой друг мне и этим занятиям, который вместе со мною возьмет на плечи это бремя и решится дать мне слово, когда я здесь не буду больше работать (я родился в 1787 г.) довести честно мною начатое предприятие до такого конца, какого имеет право ожидать академия наук. Из этих двух предположений второе с помощью Божиею уже осуществилось, так как мой давнишний и испытанный друг, присутствующей здесь мюнхенский академик Томас, согласился быть моим сотрудником, если исполнится второе предположение о поддержке предприятия высокою академией наук. Об этой-то помощи мы оба имеем честь покорнейше просить» ².

В той же самой речи и с большею еще силой в последующих произведениях Тафель раскрывал недостатки Боннского издания Византийцев: благородная решимость, равносильная героизму в устах того, кто «с живейшим участием в течение пятидесяти лет следил за развитием этого предприятия». Благодушно оправдывая весьма существенные опущения в этом издании тем, что оно, относительно средств, осталось частным предприятием, Тафель ставит затем свои desiderata, которым удовлетворить могут лишь правительственные учреждения и коллективные силы ученых обществ: «Я причисляю сюда в особенности богатое собрание писем и других сочинений высокопоставленных мужей времени Комнинов, которые находятся в Эскуриале, и мелкие сочинения брата Никиты, Афинского митрополита Михаила, из времени династии Ангелов и Никейских императоров (во Флоренции) ³.

В виду более ценных, доступных Тафелю, исторических материалов, византийские историки собственно не имели в его глазах такого важного значения, чтоб из них можно было созидать здание научной истории:

«Новая историография Византии, тысячелетней империи огромного протяжения и разнообразных особенностей, строилась доселе только на незначительном числе собственных историков, из которых весьма немногие, как известно, позволяют нам проникнуть во внутреннюю жизнь того периода. Почему же не восполняется опущенное там из других готовых источников? Добрая доля моих, именно сюда относящихся занятий, частью действительно основывается, частью поддерживается чаянием таких литературных сокровищ, которых полное открытие, превышая силы одного человека, с доверием ожидает просвещенного содействия одной из старых или новых ученых корпорация Европы, которые не чужды таким занятиям ⁴.

«Против бедности византийских историков в значительной мере может служить богатый запас других современных произведений, из которых доселе опубликованы весьма немногия. Таковы почти безчисленные речи на разные случаи, письма и записки, которыми муза византийской истории разрешилась, так сказать, на службе риторики. Большая часть этих сочинений имеет официальный характер: сюда мы причисляем торжественные слова к императорам, речи на память умерших императоров и патриархов, административные записки многих высших сановников, из которых можно извлекать богатые детали имен и вещей для биографии, хронологии, географии и топографии, финансового хозяйства, церковной статистики и аграрных отношений. Ибо нельзя думать, что под деспотическим образом правления Византийских императоров погибла вся древняя общественная жизнь. Лучшее качество Еллинов – красноречие – не погасло и у их дорийско-македонских колонистов на Босфоре... Честь и слава сословию высшего духовенства, в котором еще с большим правом, чем в духовенстве романского и германского запада, должно признать спасителя и носителя высшего образования в языке и литературе ⁵!"

Указав на важнейшие сборники произведений византийской письменности, которые в настоящее время частию уже изданы, частию же стали более известны по описаниям ⁶ и по указаниям на их содержание, Тафель переходит к сочинениям того писателя, имя которого поставлено в заголовки нашей статьи, при чем он предоставляет слово Адольфу Еллиссену, написавшему в 1846 г. монографию об Михаиле Акоминате ⁷. Мы повторим здесь их слова, хотя действительные литературные достоинства нашего писателя и представляемый его произведениями исторический материал несравненно ценнее и плодотворнее для будущей обработки византийской истории, чем это предполагали Тафель и Еллиссен по немногим известным им произведениям М. Акомината ⁸:

«Из немногих, изданных Тафелем, прозаических сочинений Михаила доносится до нас в греческих звуках лишь начало его безнадежных жалоб на глубокий упадок Афин. И как заслуживали бы и другия произведения, в которых он засвидетельствовал быть может, решительнее, чем в напечатанных доселе, что в его время еще не угасла последняя искра старо-аттического гения, увидеть свет в эту эпоху, когда столь горячо любимый и столь горько оплакиваемый им город снова, как в дни Пиндара, начинает становиться фундаментом Эллады. Без основания воображают, что беседами Михаила и другими произведениями богословского содержания без особенной пользы увеличится и без того уже едва осиливаемый балласт греческих отцов церкви. Для истории и характеристики такого народа, как средневековые Греки, у которого именно церковь и догма были главными элементами политической и духовной жизни, относящияся сюда произведения передовых умов их имеют громадную важность, и cum grano salis предпринятое извлечение из волюминозных трудов Евсевия, Василия, Григория Назианзина и др. было бы в этом отношении не менее желательно, как полное издание немногих богословских произведений такого героического борца за веру, каким был архиепископ Михаил» ⁹.

В смысле оценки произведений Михаила Акомината приведенное место весьма слабо. Справедливее будет отнести к ним то, что Тафель говорит вообще о произведениях византийской письменности, восполняющих бедность собственно историков: из произведений М. Акомината, между которыми собственно богословских незначительное меньшинство, можно извлекать богатые детали имен и вещей для биографии, географии, финансового хозяйства, администрации и аграрных отношений Византии. Мы желали бы указать на те факты произведений М. Акомината, которые, в соединении с другими источниками, по видимому, не оставляют более места выражение: «загадочная Византия».

Михаил Акоминат, родной брат историка Никиты Акомината, относится к числу немногих писателей и важных общественных деятелей Византии конца XII и начала XIII вв. Среди известных имен – Евстафия Солунского, Михаила Пселла, Ф. Продрома, Никиты Акомината, патриархов Феодосия и М. Авториана и епископа Новых Патр Евфимия, М. Акоминат должен занимать ближайшее за Евстафием место. Плеяда названных имен в большей или меньшей мере зависит от литературной школы Евстафия, в которой М. Акоминату принадлежит одно из почетных мест. Ближайшие задачи исторического и литературного изучения Византии XII века бесспорно определяются сочинениями и деятельностию названных лиц. О М. Акоминате указанная монография Еллиссена появилась еще в 1846 г. в Геттингене; на русском языке биографические сведения можно находить в сочинении: «Византийский писатель Н. Акоминат из Хон», написанном автором этой статьи.

До сих пор известны два рукописные сборника сочинений М. Акомината: Codex Baroccianus, в Оксфорде, в библиотеке Бодлея, и Codex Laurentiauus во Флоренции, в библиотеке Лаврентия Медичи. Часть сочинений М. Акомината была уже издана и оказала влияние на обработку византийской истории соответствующего периода, другая же, несравненно большая часть, остается в рукописях. Во время занятий за границей я имел случай познакомиться с молодым ученым Греком г. Лампросом, который приготовляет к изданию не изданные еще речи и письма М. Акомината, имеющия действительно первостепенную важность для истории Афин ¹⁰. Ближайшее ознакомление с кодексами привело меня к убеждению, что они неточно соответствуют один другому: в одном кодексе есть статьи, не оказывающаяся в другом. Далее, не без основания можно полагать, что в Эскуриале существует если не полный кодекс М. Акомината, то некоторые, и может быть, не существующия в других сборниках его сочинения. Во всяком случае, нельзя ожидать, чтобы г. Лампрос скоро опубликовал сделанные им копии. Между тем не изданные сочинения М. Акомината по меньшей мере могут вызвать ряд новых изысканий в области византийской истории, преимущественно же по вопросам администрации и внутреннего устройства империи. Говорим: по меньшей мере, желая указать на свойство этого нового источника: в письмах и речах, конечно, не решаются факты, а только делаются указания на них. За то здесь указываются реальные факты, имеющие значение в современной жизни; пользуясь таковыми, исследователь получает возможность извлекать лучшее содержание из других источников. Мелких сочинений М. Акомината – писем, речей, похвальных слов – всего насчитывается больше 200. Мы выделяем из них, вопервых – все те, которые хоть раз были напечатаны, вовторых – те, которые имеют очень тесный интерес, личный или семейный. О первых совсем не будем говорить, о вторых сделаем несколько общих заключений в конце. Ограничиваясь только теми статьями, которые отличаются историческим характером, мы все же будем иметь дело с весьма разнообразным и многосодержательным материалом, который, для удобства, изложим в отдельных главах.

I. Сочинения, имеющия официальный характер: слова и речи.

Первое место должно дать здесь приветственному слову М. Акомината к афинской пастве: Eisbathrion ote prwtwV AJhnaiV epbh. Cod. Barocc. Fol. 136, cod. Laurent. Fol. 24. Начало: Ton men dh proshkonta tw Jen caristhrion.

«Мы не перестанем благодарить Бога ныне и всегда за то, что Он позволил мне и вам увидеть друг друга скорее, чем мы надеялись и молились, и радостно насладиться взаимною любовию. Ваши веселые лица, торжественная встреча и энтузиазм убедили меня, что моя любовь к пастве уступает в превосходстве вашей любви к своему пастырю. Итак, жребий мой возлюбленный, прекрасное наследие мое, я хочу приветствовать вступительною речью Афинян, происшедших от тех настоящих (туземных) Афинян, которые ничему не отдаются так охотно, как новым речам и слухам ¹¹. Правда, всесокрушающее время пресекло в этом городе благородную и мудрую аттическую речь, как тот бесстыдный Фракиец, отрезавший язык у Пандионовой дочери, или заложивший уши Кипселиду хроническою глухотой, так что я мог бы казаться новым вводителем письмен не из Финикии, конечно, но из другой страны ¹². Прежде, чем явиться в Афины, я изучил мудрость светскую и духовную, но не назвал бы себя счастливым на этом священном троне, как борца, прежде, чем он одержит верх в состязании и получит венок, хотя некоторые и приветствовали меня с кафедрой знаменитых и золотых Афин. Я не молод и не юнейший из всех братьев моих. От юношеского возраста я был горячий любитель мудрости, ради которой оставил отечество, и подобно блаженному Иакову, много потрудился на чужбине ¹³. Когда, оставив книги, я привязался к величайшему архипастырю, как Климент к Петру или Тимофей к Павлу, что и говорить о тех опасностях, которым подвергался он ради церкви, избранный на сие Богом, как борец за истину и союзник правды ¹⁴. Он был как скала несокрушимая, которую обуревали сильные ветры, и которой грозили бурные волны. В это время и я не мог укрыться от бедствий непогоды; шумящия волны доставали меня и на верху той скалы. Он, как добрый пастырь, неусыпно держал ночную стражу, полагая душу свою за стадо, я же бодрствовал вместе с ним на страже, как благородный щенок, которого пастух в опасности поощряет звуками рожка ¹⁵. Вследствие того мое положение при константинопольской кафедре было почетное, и не потаю истины, мои обстоятельства были выше моей скромной доли ¹⁶. Цареград обладает одним удивительным и прекрасным качеством: он питает горячую любовь к просвещению и добродетели; и я не мог остаться заброшенным и не замеченным, прекрасная молва питала доброе обо мне мнение ¹⁷. И нет причины удивляться, как некоторой неожиданной странности, что меня избрали на эту высокую кафедру. Но я сам ни тогда не считал себя осчастливленным этим назначением, ни теперь. И не потому, чтоб я не ценил высоко благодать и представительство в таком городе, или считал незначительным сей учительский и священный трон, или забывая свои слабости, преступно увлекался излишним любочестием. Не думайте так обо мне. Я не так неопытен, чтобы не сознавать мои и общечеловеческие слабости, и не так равнодушен к вопросам истины, чтобы не рассудить и не понять, что есть иерархия и как высоко ее достоинство... Да не возмутит кого мое слово. Я не знаю еще хорошо, истинных ли, благородных Афинян представителем я избран? Я еще не знаю, в чистой ли вере спасаются чистые Афины? Те же ли это древния Афины, или только имя пресловутое? Правда, есть решительные признаки: вот аллея (портик), стоя, вот акрополь, пирей; этот Димосфенов фонарь убеждал бы меня, что я вижу старых Афинян, и вы, по видимому, еще носите запах его рабочей лампы ¹⁸. Но не по этим качествам знамениты Афины и граждане Афинские, но по доблести и всякой мудрости, по тем качествам, в которых Афиняне отличались столько же от всех Еллинов, сколько Еллины от всех варваров. Я еще не узнал, остаются ли в Афинянах эти отеческие доблести; притом же издавна привык думать, что не по внешним качествам узнается блаженство человека, но по внутренней доблести и прекрасным делам».

Оставляя пока в стороне весьма любопытный вопрос о состоянии Афин, который частию служит содержанием приведенной нами речи Михаила Акомината, попытаемся определить время, когда могла быть она сказана, и когда, следовательно, наш писатель получил Афинскую кафедру. Доселе принимаемый 1175 г. ¹⁹, само собою разумеется, не имеет более значения, и то место речи Михаила на смерть брата, которое, по видимому, оправдывало указание на этот год, в сущности оказывается просто ораторскою фигурой ²⁰. Михаил Акоминат жил в Константинополе до смерти царя Мануила (24-го сентября 1180 г.), был очевидцем и непосредственным деятелем в событиях, последовавших в столице Византийской империи за смертью этого императора, и посвящен в епископы патриархом Феодосием при императоре Алексее II. Он прибыл в Афины еще ранее того времени, когда Андроник Комнин, в октябре 1183 года захватил императорскую власть. Посвящение Михаила и прибытие его в Афины, по всей вероятности, нужно относить к предшествующему 1182 г. Для нас весьма важно установить эти даты, ибо свидетельство М. Акомината о событиях ближайших ко времени царя Мануила, получает чрез то высшую перед другими свидетельствами (Евстафия, H. Акомината) авторитетность. Тот величайший архипастырь, к которому привязался Михаил, был несомненно патриарх Феодосий I (1178 – 1183 гг.), честно исполнявший долг пастыря церкви в смутную эпоху борьбы партий и благородно защищавший права наследника престола против домогательств Андроника. Привлекательный характер этого патриарха обрисован в письмах М. Акомината, которые позволят нам также в свое время определить и почтенную его деятельность. Сосланный Андроником на остров Теревинф, Феодосий нисколько не утратил уважения своих друзей, которые теплым участием облегчали его заточение ²¹. Недавними открытиями, сделанными в Афинах, приготовлено было частию разрешение хронологической проблемы вступления М. Акомината на Афинскую кафедру именно в желаемом нами смысле. Г. Питтака напечатал в Археологической Эфимериде ²² надписи из которых видно, что в 1182 г. умер в Афинах митрополит Георгий Ксир, а в 1190 г. – митрополит Георгий Бурза. Первая дата, таким образом, определяет смерть предшественника М. Акомината на Афинской кафедре. Сопоставив же ее с прямыми указаниями нашего писателя, что он находился еще в Константинополе в 1182 году, при торжественном вступлении в город Андроника, в качестве защитника интересов малолетнего императора Алексея II (в последующих речах найдем решительные на то доказательства), мы получим тот же год, как бесспорную дату, для приветственной речи М. Акомината к афинской пастве ²³. Вторая надпись, упоминающая о смерти Георгия Бурзы в 1190 г., не должна смущать нас в виду того обстоятельства, что Лекьен ²⁴ под 1156 г. называет Афинского митрополита того же имени. Весьма может быть, что Т. Бурза, отставленный от должности, жил в Афинах до 1190 года частным человеком.

«От юношеского возраста я был горячий любитель мудрости, ради которой оставил отечество и много потрудился на чужбине». Это место должно быть поставлено в связь с тем, что говорит наш писатель о своих юношеских годах в речи на смерть брата Никиты. Так как названная речь издана в Патрологии Миня чрезвычайно небрежно, то не будет излишне привести занимающее нас место в правильном чтении: Cod. Laurent. Fol. 117 = Migne, 140 p. 1248... *** ²⁵. Вообще текст Минодии напечатан так дурно, что трудно пользоваться этим превосходным произведением М. Акомината.

Мы сказали выше, что приветственная речь к афинской пастве относится к 1182 г. Весьма небольшой период времени отделяет ее от речи, которая следует ниже.

2. Речь к претору Никифору Просуху, prosjunhma eiV ton praitora kur Nikhjoron ton Prosouc (taiV AJhnaiV epistalenta – cod. Laur.»). ²⁶. Велики были наши грехи, тяжки и страдания. Господь попустил на нас и другия казни и наслал на землю страшные зубы зверей, которые ненасытно пожирали целые города, стирая с моря и земли людей и всякие достояния. Чего не замышлял против них тот божественный и блаженнейший император, наследовавший недавно небесное царство, покинув cиe подземное: разумею отца нашего боговенчанного императора. Чего не предпринимал он благородного и по истине царского, какие посылал грамоты, какими угрозами и какими казнями не вооружался он ²⁷? Но ему не привелось одному начисто отсечь вновь нароставшия ужасные головы. Нужно было явиться Иолаю ²⁸, естественному преемнику его царства: разумею того преемника, который прилагает к ранам шипящее железо. По физическим свойствам он представляет отпечаток отеческих и истинно царских прелестей и показывает в себе, как в прекрасном и прозрачном зеркале, целого шелковичного червя (кокон) в не сменяющееся царство. Глядя на него, можно воображать того небесного мужа и не сокрушаться совершенным лишением такового царя; он устрояет руки на бой и персты свои на войну. В нем развиваются истинные царственные качества под надзором могущественного и величайшего Комнина, второго отца его и спасителя, и опекуна и стража. Тот оставил царство в наследие своему сыну, этот сберег унаследованное им царство: знак одинаковой заботливости и любви – завещать благо и завещанное соблюсти и сохранить ²⁹. Тот вследствие естественной смерти перенес императорскую власть на своего сына, этот подвергается бесчисленным смертям, держа власть и отстраняя все тревоги, подобно матери, которая прогоняет мух от милого сына, когда он предается сладкому сну. Так-то царелюбив и предан Ромеям золотой локон Комнинов, великий Андроник ³⁰. Посему Бог, проведши его чрез огонь и воду несказанных испытаний, сохранил в нем наш и царев покой. Он не дал еще сна глазам своим и дремания векам, то ратуя за обуреваемое царство, то озабочиваясь участью римских городов.

Вся империя наслаждается величайшими общественными благами, пользуемся и мы отменным и особенным счастием, то-есть, выбором и назначением сюда во всех отношениях прекрасного мужа. Ибо эта мысль не иному кому принадлежит, как общему ходатаю и заступнику, дальновидному Комнину, гуманное же и высокое осуществление ее есть дело божественного нашего императора: тому и другому мы обязаны благодарностью и благожеланиями. Они возвратили прежний блеск преторской власти, издавна искаженной нерадением тех, которые неправильно ею пользовались, и поручили ее лучшему из людей, верному Богу и царю. Ты послан сюда от Бога и императора, благодетель бедных, пресекатель неправды, устроитель справедливости, носитель правого суда, мститель обиды. Таковым спасителем желали тебя найдти, блистательнейший и справедливейший из людей, страждующие города Эллады и Пелопонниса.

Не столько спокойная гавань приятна для мореплавателей, не столько отрадна для утомленного путешественника тень дерева и ручей воды, сколько вожделенно и спасительно городам твое здесь присутствие. Ибо издавна убедились, что ты кроток с бедными, страшен же любостяжателям, что ты помощник угнетенных и враг насильников, милостив с добрыми и неумолим со злодеями, не склоняешь ни направо, ни влево весы Фемиды, носишь чистые и неоскверненные взятками руки. Мы знаем, как любишь ты домы Божии, как почитаешь священных служителей, ибо ты не поревновал тем, которые устами чтут Бога, сердцем же отстоят далеко. Таковым зная тебя, мы взираем на твое пришествие, как на второе явление на землю Бога. Идите же все города, составим общий хор и воздадим благодарение Богу, явившему на нас чудеса свои. Применение пророчества Иезекииля, Даниила (о костях) ³¹. Те страшные бедствия, в которые впала Еллада, и от которых она чуть не умерла, исчезнут при содействии такого врача: ибо хорошо наточен меч воздаяния этого мужа. Он не пощадит зараженные члены больного, чтобы не распространилась гангрена и не поразила все тело городов. Он ослабит вымогательства сборщиков податей и не доведет города до конечного раззорения. Так он восстановит их еще в лучшем виде, чем Амфион ³². Я уверен, что таким благом насладится вся Эллада и средний Аргос, в особенности же моя Аттика и золотой некогда город Афины, который принимает тебя, как дар Божий и совершенный. Ибо знает, что и море укротишь, и спасешь от опасности, и усмиришь пламя огня. Этот город, некогда превосходивший все другие и блиставший, как луна среди окружающих ее звезд, ныне же померкший, одетый в печальное платье и лишенный золотых волос, поручил мне передать тебе следующее: «Как благовременно ты пришел ко мне, мой освободитель и разрушитель моих несчастий! Взгляни на пресловутый город, как время сокрушило его, на покинутое же временем налегли разнообразные бедствия, и осталось местечко, почти необитаемое, которое узнают лишь по имени и священным останкам ³³. И вот я жалкая, некогда рассадник всякой мудрости и вождь добродетели, в пеших и морских боях часто одерживавшая блистательные победы, ныне удручена набегами пиратов на небольших судах и грабежами в приморских селениях, и пью чашу от руки Господней и борюсь с голодом, и жаждой и бедностью, так я несчастна у себя и жалка извне. Извне меч пирата угрожает сделать меня бесдетной, внутри же объемлет меня ужас, как ту мать, у которой в какой мере умирают дети, в той же слабеют остальные и развращаются, и портятся, как железо от ржавчины ³⁴. Дай же руку падшей, помоги бедствующей, оживотвори умирающую». И я, жалкий пастырь, с плачем Иеремии повергаю перед тобою те же самые просьбы. Нечего увеличивать мольбу, не буду ссылаться на священные предметы и на достоинство сана. Излишне взывать о свете к солнцу и о тепле к огню, как к твоему великодушию о благотворительности».

Посольство претора Н. Просуха в Афины падает на кратковременный период царствования Алексея II. Есть возможность прийдти и к точнейшим вычислениям. От сентября 1180 по май 1182 г. во главе думы бояр, управлявших империей за малолетством царя Алексея, стоял вельможа – Алексей протосеваст. Он возбудил против себя сильное недовольство в высших слоях византийского дворянства, которое, едва ли справедливо впрочем, приписывало ему замысел лишить власти и жизни царя Алексея. Агенты Андроника Комнина, следившего за расположением умов в столице из полученного им еще при Мануиле удела в Пафлагонии, волновали торговый и рабочий класс Константинополя. Весной 1182 г. Андроник, с небольшим отрядом Пафлагонцев, прибыл в Халкидон, на малоазийском берегу Босфора и вступил в переговоры с недовольными правительством дворянами, равно как завязал сношения с народною парией, требовавшею политических и экономических реформ. В угоду первым он лишил власти Алексея протосеваста, став сам во главе регентства; в удовлетворение народной парии – согласился на разорение всего Латинского квартала в Константинополе, в котором в довольстве и роскоши проживало до 60.000 иностранных купцов. От мая 1182 до сентября 1183 г. Андроник был регентом государства; к этому времени относится назначение претором в Елладу Н. Просуха. И речь М. Акомината, в которой Андроник называется «вторым отцом, спасителем, опекуном и стражем» царя Алексея, с большим основанием может быть помечена первым, чем вторым годом.

Ораторская муза оказывает, действительно, величайшую услугу истории. Произведения, с которыми мы имеем здесь дело, отличаются весьма ценным для нас качеством – современностью. Если жалобы на вымогательство со стороны сборщиков податей, на лихоимство судей и на конечное раззорение являются как бы общим местом и неизменным мотивом почти всех произведений М. Акомината, имеющих хотя в малой степени официальное значение, то при достаточном внимании нельзя не различать в них намеков и указаний на такие факты, которые обязаны своим происхождением особенным причинам, имеющим свое место и свое время. Зубы зверей, ненасытно пожирающих целые города, стирающих с земли и моря людей и целые достояния, против которых, хотя безуспешно, вооружался уже император Мануил, и от которых врачует шипящим железом Алексей II, служат, по нашему мнению, указанием на один из таких особенных фактов. Едва ли идет здесь речь об обычных набегах на береговые селения морских разбойников – бедствие, которое губило страну с таким же постоянством, как дурная система управления и взимания податей, и на которое встречаются указания в напечатанных источниках. Mopскиe разбойники приобретали иногда такую силу, что византийское правительство не стеснялось вступать с ними в сделку, выговаривая от них или часть в добыче, или обещание защищать от других пиратов имперские торговые суда и береговые селения. Так, известны милитские корсары, содержавшие целый крейсерский флот на Средиземном море ³⁵.

М. Акоминат в начале и в конце речи разумеет незадолго перед тем случившееся изгнание из столицы иностранцев и истребление всего латинского квартала. Значение этого рокового для империи события весьма мало выяснено историком Никитой, который не остановился и на ближайших его последствиях ³⁶. Здесь уместно повторить то, что говорит об изгнании латинян Евстафий Солунский: «Там посеяны семена, с которых мы и многие другие вместе с нами пожали на поле Персефоны полновесные колосья, ибо отсюда происходят наши настоящия бедствия ³⁷. Не только с этих пор начинают подготовляться Латиняне к соединенному походу на Византию, не только отсюда нужно вести историю норманского нашествия 1185 г. и латинского завоевания Константинополя 1204 г.; но в том же 1182 г. имперские прибрежные области с разных сторон стали опустошать то сами Латиняне, то подсылаемые ими крейсеры. Комментарием к разбираемой нами речи лучше всего может служит Вильгельм Тирский ³⁸. Сказав о том, как Венециянцы и другие Латиняне отомстили Грекам, еще не выходя из Мраморного моря, он сообщает следующее о предприятиях на Средиземном море: «Опустошая берега Фессалии и делая набеги на города и местечки приморских провинций, все предавая пожару и грабежу, они нанесли бесчисленные бедствия. Говорят, что около Хризополя, города македонского, они нашли еще десять кораблей, и еще очень много в других местах. Таким образом составился огромный флот, весьма страшный для Греков, назначенный на погибель им».

Назначение преторов в провинции с обширными полномочиями военной и гражданской власти, как первый акт административной деятельности Андроника, не могло не поселить добрых надежд в истинных патриотах. В чем состояла реформа, произведенная в этом отношении Андроником, теперь еще трудно сказать. Но, имея в виду с одной стороны те данные, которые недавно сообщены в Revue archeologique ³⁹, а с другой – совершенно новый материал, даваемый речами М. Акомината, можно надеяться прийдти к довольно прочным выводам, как в этом вопросе, так и вообще в понимании административной системы Византии занимающего нас периода. Нам желалось бы однако познакомить сначала с тем богатым материалом, который можно заимствовать у нашего писателя. Имя Просуха встречается в истории под 1144 и 1147 годами ⁴⁰. В письмах М. Акомината о Просухе упоминается два раза, именно в письмах к Д. Торнику ⁴¹.