Византийский писатель Никита Акоминат из Хон

Писатель, составивший предмет предлагаемого исследования, мало известен как в русской, так и в иностранной литература. За границей вообще не охотно занимаются Византийской историей: ни одна историческая литература не представляет у себя отдельной монографии об Никите. Когда западным ученым приходится говорить о Византии, они редко обращаются к византийским писателям, довольствуясь известиями своих соотечественников. Невнимательность европейской исторической литературы к свидетельствам византийских писателей вообще и Никиты в частности не может оправдываться односторонностью и пристрастием их, а объясняется лишь ложным самолюбием и высокомерным пренебрежением, с которым относятся ученые к востоку. Никита уже по тому одному заслуживает изучения, что в своей истории занимается важнейшею эпохой средних веков, когда враждебные отношения запада к востоку достигли самой высокой степени напряжения, разразившись крестовыми походами и основанием латинской империи в Цареграде. Его воззрения на западных крестоносцев и на взаимные отношения востока к западу отличаются глубокой правдой и тонким историческим смыслом, какого не представляют и лучшие памятники западной средневековой литературы. Не смотря на то, или, лучше, вследствие подобных преимуществ, Никита издавна лишен был учеными по справедливости принадлежащего ему главнейшего места в ряду исторических писателей XII в.

Русские, поставленные в иные исторические отношения к Византии, могли бы внимательнее и любовнее отнестись к ее истории и литературным памятникам, если бы тому не препятствовала подражательность западным учителям, которая заставляет их держаться в тесном кругу иностранной исторической науки. И у нас охотнее берутся за обработку тех отделов истории, которые представляют уже значительно зрелую литературу на западе, проходя без внимания те периоды и отделы, которые, мало возбуждая любопытство западных ученых, имеют между тем важнейший интерес для нас-русских. К таким отделам первостепенной важности принадлежит и Византийская история. Описывая события своего времени, Никита не опускает из виду и тех отношений, в которых Византия стояла к подчиненным ей южно-славянским народам. А как в конце XII в. история сербов и болгар приобретает общеславянское значение, то изучение Никиты находит для себя оправдание и с этой стороны.

Для полной монографии об Никите, в строгом смысле этого слова, не достает еще подготовительных работ, которые требуют многих лет и не единичных сил. Мы и не считаем своего труда цельным и законченным по многим частям мы должны были ограничиться лишь предположениями, догадками и поставленными, но не решенными вопросами. Можем считать себя вполне удовлетворенными, если успели показать значение известий Никиты, разъяснить метод его истории и наметить путь, которым должно идти в дальнейших исследованиях и критике его известий.

Считаем долгом выразить признательность Г. С. Дестунису, В. Г. Васильевскому и В. И. Ламанскому за их советы и указания.

С рукописями истории Никиты в первый раз ученые познакомились в XVI веке. Один из высокопоставленных и образованных людей этого времени, Антон Фуггер, приобретши в Царе-граде список истории Никиты, поручил просмотреть его Иерониму Вольфу, известному своими изданиями и критическими трудами по византийской истории. Вольф имел возможность сличить эту рукопись с двумя другими списками и посправедливости оценил значение писателя¹. Понимая важность известий Никиты и желая облегчить для современников чтение его, Вольф приготовил перевод греческого подлинника на латинский, составил указатель слов и фраз, присоединил к тексту объяснения и разночтения по бывшим у него под руками рукописям и издал историю Никиты в 1557 г. в Базеле². В петербургских библиотеках нам не удалось отыскать базельского издания; но так как оно в скором времени было повторено со всеми учеными приспособлениями Вольфа, и до последних изданий нынешнего столетия главным авторитетом по изучению Никиты остается все тот же первый издатель его, то, после обзора последующих изданий, нам легко будет прийти к тем или другим заключениям об особенностях первого издания Никиты.

С одной стороны потому, что в первом издании рукопись Никиты была сличена только с двумя списками, а их с течением времени оказалось довольно не мало, с другой, что на сочинение нашего писателя стали смотреть как на весьма полезное и образовательное чтение,-по прошествии десяти лет, почти одновременно предприняты были новые издания Никиты в Париже и во Франкфурте-на-Майне: первое издание появилось в 1566, второе в 1568 гг. Эти издания вышли без греческого текста, заключая в себе только перевод Вольфа, в некоторых местах вновь сличенный с подлинником и исправленный³ Франкфуртское издание Фабриция 1568 г. имеет следующие прибавки, отличающие его от первого издания:

1) отрывок из богословского сочинения Никиты – Orthodoxiae Thesauro, с объяснениями Петра Морелла, сюда вошли: 1–5 и отрывки из 16, 23, 24 и других книг;

2) материалы для биографии Никиты: a) Michaelis .Choniatae Monodia in funere Nicetae fratris. b) Acl clariss. virum D. I. a S. Andrea P. Morelli epistola, c) Index verborura et rerum in N. Ch. annalibus praecipue memorabilium.

На ряду с двумя упомянутыми латинскими изданиями следует поставить и третье 1587 г., сделанное Фабрицием в его Historia rerum in Oriente gestarum. Затем весьма важное издание сделано было в Женеве в 1593 г. Женевское издание было повторением первого издания Вольфа с значительными дополнениями, прибавками и научными приспособлениями. Отличия его от изданий Вольфа и Фабриция состоят в следующем:

1)              Посвящение Adriano Iunio Tyongio Dordraceno, в котором неизвестный (S. G. S.)⁴ испрашивает позволения издать, под защитою его имени, исторические и нравственные примечания к истории Никиты. Примечания эти весьма любопытны в том отношении, что автор хочет возвести некоторые соображения Никиты в кодексе нравственности и разумности для современников.

2)              Значительно облегчен способ пользования Никитой трудами Фаброта: а) хронологией к Никите и b) разделением книг на главы с кратким перечнем их содержания.

3)              К преимуществам же нужно отнести и весьма подробный указатель содержания, пестрящий весь свободный край книги.

4)              Что касается до variae lectiones et annotationes Вольфа, помещенных в этом издании, то, сравнив их с теми же примечаниями боннского издания, мы заметили между ними значительные отступления и по содержанию и по объему.

5)              Gnomologia, т. е. алфавитный указатель мыслей, заимствованных из Никиты; наконец,

6)              Axiomatum et insignium quanmdam sententiarum, quae in notis ad N. historiam occurruut Index.

Вообще заметно, что издатель взглянул на произведение Никиты не только с научной, но и с общественной точки зрения, употребив все средства к упрощению пользования им, издание сделано in 4°. Со времени женевского издания, т. е. с 1593 г. ученые почти нисколько не подвинулись в изучении нашего писателя; незначительное исключение составляет, парижское издание 1647 г.

Парижское издание вышло под редакцией того же Фаброта, который много сделал для нашего писателя в женевском издании. Это роскошное издание, заключая в себе все достоинства предыдущего, имеет и свои особенные:

1) посвящение кардиналу Юлию Мазарини; 2) glossarium graecobarbarum; 3) несколько разночтений по новым спискам (венский из императорской библ.), весьма, впрочем, в малом количества; 4) улучшенный указатель слов и содержания. Все лучшие стороны издания принадлежат Фаброту.

Венецианское издание 1729 г. есть не что иное, как повторение издания Фаброта.

В 1835 г. вновь был издан Никита Акоминат Беккером- в боннском издании Византийцев (Corpus Scriptorum historiae Byzantinae).

Последнее издание Никиты принадлежит Миню: Migne, Pairologiae cursus completus. Т. 139. 140. Paris 1865 г.

Боннское издание Никиты не представляет почти ничего нового по сравнению с предыдущими. Напротив оно имеет даже некоторые пропуски из ученого аппарата, набиравшегося в течение веков и свято хранившегося предшествующими издателями. Беккер имел под руками два списка истории Никиты, как он объясняет это в предисловии к изданию⁵, но обоими этими списками пользовался и Вольф. Несколько новых разночтений, извлеченных из рукописей, в конце отрывок о статуях, в первый раз присоединенный к изданию истории,-составляют особенности боннского издания. Но как-бы в замене этого, из примечаний Вольфа выброшены некоторые соображения, artis coniccturalis pueritiam referentes, по выражению издателя; далее пропущена Gnomologia, исторические и нравственные примечания, т. е. та часть, которая в женевском издании имела в виду сблизить воззрения нашего писателя с современными. В остальном Беккер остался верен преданию, сохранив при издании Никиты все, что создано было совокупными усилиями предшествовавших издателей его. К преимуществам этого издания относится и то, что оно выпущено in 8°.

Бросим взгляд на ученые приспособления, вошедшие в боннское издание Никиты:

1) Маленькое предисловие Беккера, где он объясняет, какие изменения сделал в своем издании против предыдущих; 2) посвящение Фаброта кардиналу Ю. Мазарини, взятое из парижского издания; 3) предисловие Вольфа к базельскому изданию. По поводу этих предисловий можно сделать одно замечание. Находя возможным в новых изданиях давать место предисловиям и посвящениям прежних издателей, ученые несомненно руководятся тем соображением, что такие предисловия, рисуя современное положение науки и отношение к ней общества, весьма любопытны со стороны истории просвещения вообще и данного литературного явления в частности. Бесспорно, важно иметь в виду, что Фаброт посвящает издание Никиты просвещенному кардиналу: в свое время, говоря о литературном значении Никиты, мы не преминем воспользоваться этою стороною. Но мы не можем себе объяснить, почему Беккер не внес в свое издание и всех подобных материалов, за которыми поэтому необходимо обратиться к парижскому или женевскому изданию? Автор исторических и нравственных заметок на Никиту также счел за нужное прикрыться чужим именем⁶; и заметки его, и рассуждение об образовательном значении Никиты весьма важны в историко-литературном отношении и не могут быть оставлены без внимания. С этой же точки зрения не менее любопытны и приспособления, сделанные в женевском издании для назидательных и философских целей⁷. 4) Тексту истории предшествует Breviarium, в первый раз составленный Фабротом для женевского издания. Можно однако заметить, что женевское имело более подробный перечень содержания и что Беккер значительно сократил его: достаточно для этого сравнить по тому и другому изданию breviarium введения в историю. Составленный Фабротом указатель содержания на полях каждой страницы, весьма полезный при справках и беглом чтении, также оставлен Беккером. 5) Текст издан довольно исправно, проверен рукописями (двумя) и снабжен разночтениями; на каждой странице тексту сопутствует латинский перевод Вольфа. Конец истории-царствование Балдуина и Генриха озаглавлено иначе, чем в предшествовавших изданиях⁸. В заключении помещена особая книга, разделенная на 12 глав: De signis constantinopolitanis⁹. 6) Затем идут-Variae lectiones et annotationes Вольфа, Chronologia Nicetae Фаброта, Glossarium graeco-barbarum его же, Index verborum, наконец Index historicus. Два последние индекса составлены из Rerum et verborum in annalibus N. Ch. memorabilium, помещенных в базельском издании.

Всматриваясь в издания Никиты, можно заметить, что почти все они, с незначительными изменениями, повторяют собою некоторые основные, первичные издания. Такими повторяемыми могут считаться: базельское, франкфуртское, женевское и еще парижское: но и из перечисленных-франкфуртское сделано только на латинском и ученых достоинств для настоящего времени не представляет, парижское мало отличается от женевского. Так что собственно два издания-базельское 1557 г. Вольфа и женевское 1593 г. Фаброта представляют собою заметный успех в изучении нашего писателя. Следовательно, вопрос о достоинстве изданий и о степени разработки произведения Никиты можно свести на другой, более скромный: в какой мере трудами издателей и критиков облегчен для настоящего времени способ пользования историей Никиты Акомината из Хон?

Главнейшая заслуга Вольфа в этом отношении состояла в том что он первый, указав место Никиты в ряду других византийских историков, определил достоинство его произведения и сделал его достоянием науки и общества. Само собою разумеется, что в половине XVI века Вольф не мог ни проверить купленный Фуггером текст византийской рукописи, всеми другими списками того же сочинения, ни дать основательных объяснений на темные места писателя, ни даже вполне издать его: доступные ему рукописи, кроме разночтений, страдали еще пропусками, утратою целых листов и по местам порчею¹⁰. Нужно удивляться, сколько трудностей успел преодолеть Вольф при издании Никиты. Кроме византийской рукописи у него были еще две: ex herili bibliotheca и Augustanae reipublicae. Но первая из них не только представляет пропуски очень многих строк, но во многих местах даже целых листов, на конце таковых не оказалось более15. Недостающее в первой он пополнял из второй; рукопись Aug. reipublicae слишком ветха, попорчена в начале и в конце, да и в середине сохранилась не везде Делая вноски из рукописи bibl. herilis, он однако сам сознается, что многие места в ней отличаются по своему складу от текста ветхой рукописи, которая казалась ему весьма близкою к оригиналу, списком с него, может быть подлинником для всех других списков¹¹. Ясно, что первое издание не могло считать законченным дело изучения рукописей Никиты: оно делало лишь запрос и ожидало сотрудников и пополнения материала. Самый перевод греческого текста на латинский не претендует на точность и составлен лишь для того, чтобы передать мысль Никиты простым и общепонятным языком, т. е. представляет собою не более как пересказ¹².

Понятно поэтому, что текст издания и примечания Вольфа имеют лишь временное значение: строгая критика была тогда невозможна¹³. Мы говорим о недостатках первого издания, вовсе не желая умалить заслуги Вольфа: что труд его весьма важен, это показывает и беглый взгляд на боннское издание, которое в сущности ни чем не выше Вольфова.

Почти в одно время с Вольфом, частью следуя его указаниям, другие ученые взялись за изучение Никиты. Текст истории оставался без перемены, филологическая и критическая работа не была приложена к нему. Относясь к Никите как к литератору, некоторые лица из чтения его вынесли глубокое убеждение в нравственном, облагороживающем влиянии его, в необходимости распространять мысли Никиты. Таков взгляд П. Морелла, высказываемый им в письме к Иоанну, которое помещено во франкфуртском издании; таков же характер примечаний неизвестного деятеля женевского издания (S. G. S.) Примечания его, не имеющие значения для нашего времени, несомненно, имели глубоко смысл для современников: в них сближается время Никиты с концом XVI века и даются современному обществу наставления и уроки извлеченные из Никиты. Эти лица были глубоко убеждены, что своим изданием истории Никиты они исполняют патриотический подвиг.

В научном смысле трудился над Никитой Фаброт. Ему принадлежат: а) историческая хронология, т. е. приурочение известий Никиты к определенным годам христианской эры, б) составление словари варваризмов, вошедших в историю и в) разделение книг на главы. Не отрицая полезности трудов Фаброта, так как и в последнем издании, вместе с примечаниями Вольфа, они составляют украшение и единственное пособие для изучения писателя, мы должны, однако-ж, заметить следующее. Едва-ли в настоящее время исследователь решится пользоваться трудами Фаброта к восстановлению хронологии Никиты. Фаброт очень незамысловато отнесся к смешанным и перепутанным известиям нашего писателя: отправляясь из убеждения, будто Никита ведет рассказ свой по порядку времени, он чисто формальным образом размежевал содержание истории по годам и царствованиям (третья и четвертая стр. к одному году, пятая и шестая к другому). Между тем нередко случается, что Никита вставляет в повествование события разных годов и наоборот – события одного времени рассказывает не за один раз¹⁴. Хронология Фаброта может быть полезной только при начале знакомства с Никитой, давая возможность найдтись в подавляющей массе разнообразных известий его. Когда же является нужда точно определить время какого-либо события, то лучше обратиться к тому же Нпките, чем в Фаброту. Словарь варваризмов весьма удовлетворителен в качественном, но не в количественном отношении; не знаешь, почему одни из слов вошли в словарь, а другие, не менее замечательные опущены. Разделение сочинения на главы, предпринимаемое издателем, должно иметь для своего оправдания точность и соответствие содержанию; когда же оно сделано внешним образом, когда одна часть рассказа помещена в одной главе, а другая отнесена к последующей, когда вообще не видно руководящего основания при разделении на главы, тогда подобный труд много теряет в своей цене. Напрасно не обращено внимания на особенность изложения Никиты: начало и конец рассказа у него часто обозначается особыми приемами-частицами и предложениями. Для нашего писателя было бы желательно более правильное разделение на главы.

Труд Беккера по изданию Никиты едва-ли может быть поставлен на ряду с трудами Вольфа и Фаброта. Для критики и очистки текста Беккер пользовался теми же рукописями, что и Вольф; но мы знаем, как эти рукописи попорчены. Разночтения, приводимые Беккером внизу каждой страницы текста, заставляют желать разъяснения того, как произошли такие резкие особенности и различия, и кому они принадлежат – Никите или его читателям и переписчикам Последнее издание доказало, что требуется проверить текст истории Никиты не по двум спискам, а по всем, какие существуют в разных библиотеках¹⁵.

После трудов Вольфа и Фаброта изучение Никиты не подвинулось ни на шаг. Достаточно сказать, что не все сочинения его изданы и по настоящее время; филологу и историку предстоит мало возделанное поле, ждущее его усилий и трудов. С своей стороны мы поставили себе весьма ограниченную задачу – определить значение Никиты как писателя и общественного деятеля, и разъяснить метод исторического изложения в его труде. Там, где приходится касаться других сторон его истории, мы предлагаем лишь попытки и домыслы, может быть не всегда удачные.

Мы затрудняемся назвать биографией те скудные сведения, которые имеем в виду сообщить об нашем писателе. Нельзя сказать, чтобы мало было известий об Никите; его история могла бы представить довольно данных для биографии, равно речь брата его Михаила, известная под именем Μονψδι᾿ α. Но эти источники – с одной стороны сам писатель, а с другой, родной брат его – во всяком случай не свободные от пристрастия и односторонности, оставляют в читателе желание проверить их показаниями других лиц: известные же нам современники и ближайшие потомки Никиты не оставили об нем никаких свидетельств. Как в истории Никиты мы не имеем определенных хронологических указаний, так и относительно его жизни можем дать не много хронологически точных фактов¹⁶.

Полное имя его-Никита Акоминат из Хон, Nicetas Acominatus Choniates. Первоначальное воспитание Никита получил в доме отца своего, который жил во Фригии, в городе Хонах, ранее носивших название Колоссы¹⁷. Можно догадываться, что отец его имел значительное состояние и обширные связи как в самом Цареграде, так и в разных провинциях империи¹⁸. У знатных византийцев было в обычае давать детям своим хорошее воспитание. И Никита девятилетним мальчиком отправлен был в Цареград, чтобы начать здесь курс образования под надзором старшего брата своего Михаила.

Не неуместным представляется здесь сказать о том, какими образовательными средствами обладала Византия и по преимуществу Цареград. Если византийские писатели и не дают точных и обстоятельных известий о состоянии школ в Византии, мало останавливаются на правительственных мерах к улучшению общественная воспитания; тем не менее, появление высоко образованных людей в IX-ХII вв., развитие литературных дарований и усиление ученых работ за этот период-громко говорят в пользу того, что Византия обладала достаточными средствами образования: школами, преподавателями и библиотеками. Начиная с половины IX вика, между правительственными лицами должно назвать по преимуществу трех, оказавших более или менее важные услуги общественным школам – Варду, Константина VII Порфирородного и Алексия I Комнина. Византийские писатели, согласно свидетельствуя о падении школ и литературных занятий в период иконоборцев, временем цесаря Варды отмечают эпоху поднятия общественного воспитания и поощрения научных трудов¹⁹. Варда учредил школы как в Цареграде, так и в некоторых провинциальных городах, в каждой подобной школе преподавалась одна известная наука: грамматика, риторика или философия; философской школе отведено было место в самом дворце. Преподаватели пользовались большим почетом, получали от казны богатое содержание и некоторые из них стояли в сношениях с двором. Сохранились даже имена известнейших ученых и преподавателей того времени: таков философ Лев. ученик его Сергий, преподававшей геометрию, Феодигий- арифметику и астрономию. Цесарь Варда посещал школы, поощрял воспитанников и вообще много способствовал тому, что в высшем обществе сделалось настоятельным стремление к образованию и появилась действительная потребность в школе. Несомненно, деятельного сотрудника в заботах о восстановлении образования Варда нашел в своем друге Фотии. Патриарх Фотий, обладавший изумительною массою знаний и глубокою любовью к просвещению, своим личным влиянием в качестве учителя философии и богословии, высоким авторитетом патриарха и ученого, продолжал дело Варды и укрепил в византийском обществе вкус к образованию и чтению писателей. Составленное им руководство по диалектике было в широком потреблении во всех школах; многие молодые люди занимались под личным его наблюдением²⁰. Любовь к наукам и литературным занятиям сделалась наследственною в доме македонской династии. Вспомним свидетельство К. Порфирородного, по которому на стенах одной залы во дворце эта фамилия изображена была с книгами в руках²¹.

Тоже разделение школ по главным предметам преподавания находим и при К. Порфирородном²². Если он и не произвел существенной реформы в школе, то, приписывая наукам, в особенности риторике и философии, важное государственное значение, заботился о наделении существовавших учебных заведений способнейшими начальниками и преподавателями. Константин протоспафарий заведовал школою философии, Александр Никейский риторики, патриций Никифор-геометрии, императорский секретарь Никита-астрономии. Можно думать, что знатнейшие роды не иным путем могли доставлять своим детям высокое положение в государстве, как проведши их через общественную школу: судьями, сенаторами, наместниками провинций назначались лица, получившие образование в государственных учебных заведениях. Император. по словам его жизнеописателя, прилагал особенную заботу об учениках, ежедневно приглашал их к себе делить его стол, поощрял наградами и дружескими увещаниями. Реформа школ, произведенная Вардою и улучшенная Константином, продолжала обнаруживать доброе влияние на общество в XI и XII веках. Не трудно заметить, что при Комниных появляется на разных общественных должностях более образованных людей, чем в предыдущий период.

То, что мы могли заметить у писателей о школах в IX и X вв.. подтверждается и частью дополняется известиями XI и ХII вв. Школы перешли и в XII в. в том же виде, какой им дал Варда и, Константин, император Алексей Комнин, в сущности оставив школы при прежнем устройстве, распространил число их и открыл воспитательные заведения для сирот. Цесаревна Анна, котрой мы обязаны в известной мере достаточными фактическими данными по занимающему нас вопросу, не скрывает, что заслуга ее отца состояла по отношении к школам не в создании их, а только в оживлении и лучшей организации²³. И действительно, при Алексий, как и прежде, встречаются школы философии, риторики и грамматики. Преподаватели пользуются высоким почетом, важнейшие места замещаются по назначению императора: так, место начальника философских школ (Ύπατος τῶν φιλοσο᾿ φων) после М. Пселла младшего император передает итальянцу Иоанну. Нужно только заметить, что со времени Алексея I при гражданской школе яснее выступает церковная.

Говоря о средствах к образованию в Византии, на ряду с государственными школами, нельзя не упомянуть церковных и монастырских. Правда, мы имеем свидетельство писателя XII века²⁴, который вообще неблагосклонно отзывается о византийских монахах и не говорит о заслугах их по сохранению и разъяснению древних авторов, чем известны монастыри западные; но едва-ли можно отказать по крайней мере некоторым из них в подобной заслуге, когда известны монастыри с такими богатыми сокровищами рукописей, как афонские, патмосские, лесбосские, андросские. Как ни скудны наши сведения по этому вопросу, тем не менее нельзя сомневаться в существовании школ монастырских. Евстафий Солунский

в одним из писем упоминает о школе при церкви св. Евфимии²⁵; жизнеописатель Ф. Студита называет монастыри прекрасными садами, в которых процветали занятия науками и из которых вышло много просвещенных мужей; Кедрин рассказывает о философе Льве, что он высшими знаниями обязан монастырским библиотекам²⁶. При Алексее I на церкви и монастыри возложена была обязанность открывать училища и обучать детей. Лица духовного звания не редко являются учителями, таковы: Фотий, Евстафий, Якинф и др.

Известны огромныя книжные сокровища, которыми мог располагать император Константина VII. Кроме императорской библиотеки в Цареграде существовали богатые монастырские библиотеки, которыми могли пользоваться ученые византийцы, некоторые из образованных и состоятельных лиц имели частные собрания книг, такова библиотека Фотия; наш писатель также имел собственную библиотеку²⁷.

Оживление школ и предшествующее научное движение могли подготовить в ХII веке не мало замечательных талантов. Между лицами царского рода и людьми, занимавшими разные придворные в общественные должности, можно найти не только ревностных любителей просвещения, но и ученых, оставивших труды по разным областям науки. Алексей Комнин, покровительствуя ученым, не редко вступал с ними в состязание; супруга его Ирина выходила к обеду с книгой философа Максима и поощряла поэта Тцетца к занятиям над Гомером. Севастократор Исаак публично обнаружил невежество современной знаменитости итальянца Иоанна; император Мануил обладал красноречием, изучал Аристотеля; Андроник сам писал о духовных предметах; Никифор Вриений и Анна оставили историю своего времени²⁸. Из других лиц укажем на Киннама, Зонару, Евстафия, которые занимались историографией, последний комментировал Гомера. Пселл поражал современников массою знаний, занимался поэзией и философией; присоединим еще Тцетца, Продрома, Манассию и Евгениака.. Большинство этих лиц обязано своим образованием византийской школе, некоторые и сами сделались учителями и в свою очередь передали любовь к науке младшему поколению. В одном из писем Евстафия Солунского есть теплое упоминание о товарищах его детства и школы²⁹ другой стороны Никита и Михаил Акоминаты, как почитатели его заслуг, может быть даже ученики, не один раз упоминают об нем с высокою похвалой и сердечным чувством³⁰. О состоянии школ и направлении тогдашнего обучения главное и к сожалению почти единственное свидетельство представляет Анна Комнина. Основываясь на ее известиях и отрывочных упоминаниях других писателей, можно заключать, что круг образования в XII в. обнимал в себе учебные предметы, еще завещанные древними школами. На западе совокупность учебных предметов носила техническое название – trivium et quadrivium, в Византии тоже понятие выражалось термином-μαθηματιχη᾿ τετραχτυ᾿ ς или ε᾿ γχυ᾿ χλιος παι᾿ δευσις-энциклическое образование³¹. Грамматика, риторика и философия; астрономия, геометрия, арифметика и музыка – были обыкновенными предметами образования, хотя и не исчерпывали собою всей области тогдашних знаний.

Чтобы судить о том, что мог Никита вынести из школы, еще не достаточно знать, чему он учился; любопытно посмотреть, как велось обучение. В этом отношении нельзя не указать на значительную ограниченность содержания тогдашних наук и искусственность постановки их в школе. Грамматические упражнения начинались в элементарном курсе; стилистика и метрика почти исчерпывали собою риторику; диалектика занимала весьма видное место в философии. При том последняя, имея служебное значение, тесно граничила с богословией.

Говоря о заботах отца своего в пользу сирых детей, Анна упоминает, что он поручал их нравственное воспитание и образование церквам и монастырям; некоторых же помещал в возобновленный им сиротский приют, устроив при нем школу и назначив преподавателей по всем предметам образовательного курса. Это было огромное здание, равнявшееся по своим размерам целому городу³². В учебном заведени, открытом Алексеем для детей, собранных из разных мест, занимались частью грамматическими вопросами, частью так называемыми схедами. «Схеды-изобретение новейшего времени и, как предмет первоначального образования, появились на моей памяти», замечает Анна³³. Схедография не пользуется уважением этой писательницы, потому что детям, вообще воспитанникам, не давались в руки ни поэты, ни отцы, не обращалось ни малейшего внимания на ε᾿ γαυ᾿ χλιος παι᾿ δευσις.

В чем состояли схедографические упражнения? Основываясь на не многих объяснениях, приводимых Дюканжем³⁴, можно вывести, что первоначальная школа вводила детей в круг грамматики и занималась изучением частей речи от простейших элементов ее, слогов и слов, до разбора частей речи и предложения. Останавливая внимание воспитанников на этой сухой работе и не позволяя им читать писателей, эта школа была таким образом только вступлением в курс ε᾿ γχυχλι᾿ ου πα᾿ ιδευσεως, который должен был пройти всякий византиец, желавший получить образование. Не известно, как долго останавливались на этой части преподавания. Михаил, в речи на смерть брата, говорит: когда я достиг отроческих лет, то стал слушать преподавателей свободных наук, потому что было уже положено мною основание изучения грамматики и науки стихосложения³⁵. Механизм стихосложения, следовательно, входил также в круг элементарного образования.

Собственно высшее образование начиналось с ε᾿ γχο᾿ χλιος παι᾿ δευσις, об отсутствии которого в схедографическом заведении так сожалеет Анна Комнина. Существенным значением здесь пользовалась также грамматика, только в обширном объеме Она обнимала всю область литературного образования (чтение отцев, древних поэтов и ораторов) со включением толкования авторов и ораторских упражнений вообще (риторика). Плавная речь и ораторский талант³⁶ составляли предмет, заветных стремлений и служили мерилом для оценки образования людей. Анна говорит об итальянце Иоанне: «он хромал в грамматике, не отведал риторического нектара; по этому и речь его не была плавна и красива...., старался выразить жестами то, чего не мог передать словами»³⁷. С чтением гомеровского эпоса связаны были поэтические упражнения. Человек, прошедший этот курс образования, считался уже высокообразованными Γραμματιχο᾿ ς есть не только знающий литературу, но и ученый ἂνδες γραμματικώτατοι καί σοφώτατοι-названия, прилагаемые к образованному человеку. Грамматиков относили к высшему классу людей, почитателей свободных наук³⁸. Г. Акрополита говорит себе, что он шестнадцати лет окончил науку – έγκοκλίου πιδεύσεω, которую многие называют грамматикой³⁹.

Грамматика и риторика еще не заканчивали собою образованного курса. Весьма любопытно в этом отношении одно место <из > Анны, где она, удивляясь тому, что мать ее за обедом держала перед собой философскую книгу, простодушно признается в своем бессилии понимать философские сочинения. «Я иногда осмеливалась спросить ее: как ты сама собою могла дойти до понимания высоты, между тем как я дрожу при одной мысли о таких тайнах? Мать моя с улыбкой сказала: я испытала эту похвальную робость и сама не без страха принималась за эту книгу, хотя и не могу от нее оторваться. А ты подожди немного и займись и другими книгами, извлекая из них полезное»⁴⁰. Что философия была последнею ступенью к высшему образованию и заканчивала его, и что царица Ирина предварительно советовала своей дочери занятся именно словесными науками, доказательство на то видим из другого места Анны, где она перечисляет учебные предметы по степени их легкости⁴¹.

Михаил Хонский, говоря о воспитании и учебных занятиях Никиты, также дает понять порядок этих занятий: «в то время как я, обреченный родителями на служение церкви, занимался историей науки у древних,-он, расправив крылья на изучение предметов, свойственных детскому возрасту, скоро кончил весь учебный и перешел к вопросам, кторые требуют более возвышенного и священного созерцания». И далее: «я проводил время за литературными занятиями и читал древних писателей; он же обогащал себя теми познаниями, которые приготовляют общественного деятеля и полезны для многих практических целей, но не важны для того, кто приготовляется быть философом». Ясно, что речь идет уже о занятиях свободного человека, вышедшего из юношеского возраста, т. е. о специальных занятиях, каких было не мало и в тогдашнее время. Но и для Никиты воспитательный период обозначается изучением общих наук и древних писателей.

Занятие философией требовало значительной научной подготовки и начиналось уже в зрелом возрасте. Эта наука особенно ценилась при дворе: между придворными византийскими должностями встречается и сан ритора и υ᾿ πα᾿ του τῶν φιλοσο᾿ φων, обязанности которых были частью придворные, частью общественные. Между лицами, занимавшими последнюю должность, нам известны: М. Пселл и итальянец Иоанн. И риторы и философы в Византии имели публичные чтения, на которые приходили люди, жаждущие научного образованиЯ. Так, итальянец Иоанн первоначально посещает школы риторов, а потом слушает М. Пселла, публично читавшего философию. Наука философия в то время имела весьма обширный объем: под понятие ее подходил целый круг наук, которые в области наших философских знаний относятся к вспомогательным наукам философии, как математика, астрономия, астрология, физика; даже богословская системы и символически-аллегорические толкования догматов относились византийцами к области философии . Любимым чтением Пселла был Платон, также Аристотель; итальянец Иоанн объяснял Прокла, Платона. Ямвлиха и Аристотеля, Филон и Плотин не менее нравились им по своим политическим воззрениям.

Но более общим и необходимым для общественного деятеля читалось словесное и ораторское образование. Необходимость сно_дений с многочисленными соседними народами в Европе и Азии называла византийцев на такое образование. И они достигали в этом направлении удивительних успехов и легко подчиняли ораторской политике многих властителей. Никита, подготовляя себя к светскому званию и политической деятельности, стремился к развитию в себе ораторского таланта, изучал гражданское право на политику⁴² Двенадцатый век представляет не мало имен, ученость, усердие и знания которых могли бы служить достаточным признаком образованности и для более благоприятного времени, почти на каждом писателе лежит общий отпечаток формального направления в воспитании. Искусная замена недостатка содержния гладкой формой сделалась обычною в жизни и деятельности образованных людей этого времени. Грамматика и риторика вызывала недовольство, искали успокоения в философии; но и эта последняя питаясь диалектикой, не отделяла истины от вымысла и вдавалась в чуждую ей богословскую область⁴³.

Воспитываясь в столице под надзором брата своего, Никита нашел в нем опытного руководителя и достойный подражания пример. Чувство любви и высокого уважения к своему воспитателю не покидало Никиту до конца жизни, в истории его неоднократно упоминается о Михаиле: «Архиепископ афинский, Михаил Хонский- мой родной брат; я горжусь родством с таким человеком и радуюсь, что в нас течет одна кровь; но сознаюсь, я совсем не похож на него ни по добродетели, ни по красноречию». И далее: «чего не мог сделать для ослабления врагов этот человек, прошедший через всю мудрость и изучивший, как ни кто другой, все наука светские и духовные? Если бы захотел, он мог бы и огонь свести на отступников, или наслать ос на лагерь их, или испросить у Бога какую-нибудь другую казнь. Ибо божество ни в чем бы не отказало ему, если бы поднялись его руки и пошевелились губы для молитвенной просьбы»⁴⁴. С другой стороны Михаил в речи на смерть брата говорит о несравненном превосходстве Ни….. <⁴⁵> жалось 11 лет (1175 г.), наконец пять лет прошло еще между временем удаления Михаила в Афины и поступлением на службу Никиты⁴⁶.

Служба Никиты началась либо в последний год царствования Мануила Комнина, либо при новом правительстве сына его. За несовершеннолетнего Алексия II стала управлять государством царица Мария, мать его. Во время женской опеки начались придворные интриги: честолюбивые царедворцы стали заискивать расположения императрицы, более счастливые соперники возбудили к себе зависть в отвергнутых; почуяли свободу жадные до наживы чиновники и начали черпать из государственной казны полною pyкою стали угнетать народ и вымогать из него новые подати; иностранным купцам цены даны были новые привилегии. Вследствие этого открылось общее недовольство правительством, составился заговор против Марии и ее любимца, протосеваста Алексея. Тогда двоюродный брат Мануила, Андроник, составив сильную партию в свою пользу устранил Марию и объявил себя опекуном Алексея II. Андроник преследовал придворных казнями и конфискацией имущества обуздал разнузданность, круто повернул в политике и наконец лишив жизни Алексея, в 1183 г. объявил себя императором. И Михаил и Никита весьма не сочувственно смотрят на правительство Андроника. Жестокий тиран, заставлявший каждого опасаться за свою жизнь, сделал невозможною и для Никиты придворную службу; вероятно, большая часть приверженцев прежнего правительства, с прибытием Андроника, должна была удалиться из столицы.

Ближайшее столкновение с требованиями жизни должно было показать Никите недостаточность теоретического образования, почерпнутого из ораторов и философов; для политического деятеля требовались еще специальные знания. Удалившись от двора, оставит, может быть и самую столицу, он принялся за изучение гражданского права. Михаил говорить, что его брат сделался потом живым сводом законов, ходячим комментарием⁴⁷.

Император Андроник не долго управлял империей; его низверг в 1185 г. царедворец Исаак из рода Ангелов. Правительство Исаака на первых порах казалось современникам затишьем после бури, приятною весной после суровой зимы. «Воцарившись, он обильно умастил елеем головы неимущих; собрав осужденных на изгнание Андроником, лишенных имущества и потерпевших увечье, осыпал их благодеяниями, не только возвратив им имущества, но и вознаградив на счет государственной казны». «Тогда граждане, смотря на новое правление как на переход от зимы к весне, или от бури к ясной погоде, отовсюду стали стекаться в столицу»⁴⁸: одни предлагали свои военные знания, другие правительственную опытность, иные же приходили просто из любопытства. Весьма вероятно, что и наш писатель тогда же возвратился в Царьград и снова принял на себя должность императорского секретаря. С этого времени он принимал непосредственное участие во многих политических событиях, неоднократно сопутствовал императору в походах: для истории Византии последней четверти XII века может служить, поэтому важнейшим и единственным источником. Хотя Никита редко упоминает о себе в истории, тем не менее, из способа передачи известий можно видеть, где он говорить по слуху, а где по личному наблюдению. В 1188 г. он сопутствовал Исааку в походе против болгар⁴⁹; в следующем году, когда император Фридрих Барбаросса проходил через византийские области в святую землю, Никите поручено было наблюдение за филиппопольской темой. Он говорит об этом времени: «и я, пишущий эти строки, поставлен был тогда в несносное положение.... Получив от императора приказание укрепить Филиппополь стеною и окружить рвом, я весь поглощен был этой тяжелой и спешной работой; но через несколько времени пришло другое приказание – разобрать стену и сравнять ров, чтобы не приготовить здесь для Фридриха убежища»⁵⁰.

В течение с небольшим десяти лет Никита достиг высших государственных должностей, так что, по картинному выражению Михаила, каждый новый император не только оставлял за Никитой то, чем он пользовался ранее, но как-будто желая расположением к нему превзойти своего предшественника, к прежним его отличиям присоединял новые. «Удивляясь доблести этого человека, императоры думали, что настолько уменьшится блеск их царствования, насколько они унизят сан Никиты»⁵¹. Действительно, молодому человеку открылась блистательная дорога. Тридцати лет от роду он уже пользовался личным доверием императора, имел смелость открыто высказывать ему правду⁵². Не одобряя политики Исаака Ангела по отношению к крестоносцам, он употреблял все средства, чтобы склонить его к строгому соблюдению договора с Фридрихом: «я лично передал все подробности дела, присовокупив, что, по мнению германцев, византийский император для того нарушил договор с ними, чтобы действовать заодно с сарацинами.., только тогда удалось мне преодолеть упорство императора»⁵³.

Само собою разумеется, что Никите открыт был доступ во все знатные дома; представители известнейших родов: Дуки, Кантакузины, Велиссариоты-были частью в дружбе, частью в родстве с ним⁵⁴. Никите делаемы были выгодные предложения относительно женитьбы: «я затруднился бы перечислить, сколько благородных девиц желало породниться с нами; между ними были и чрезвычайно красивые и очень богатые. Но он не искать приданого, потому что щедрость императоров с излишком вознаграждала его и позволяла не только роскошно жить, но и делать сбережения»⁵⁵. Посоветовавшись с старшим братом, он остановил свой выбор и женился на девице из рода Велиссаритов, с братьями которой был знаком еще с детства и теперь имел нередкие сношения по служебным обязанностям. Род Велиссаритов был один из древнейших; члены этого рода, братья Михаил и Иоанн, занимали тогда высокие должности, пользовались доверием императора и щедро осыпаемы были его милостями. Михаил Акоминат в надгробной речи почти не отделяет успехи по службе своего брата и Велиссариотов⁵⁶; по завоевании латинянами Цареграда, они вместе делили горькую долю изгнания, поселившись в Никее, главном городе Вифиниию.

Никита очень скромен в тех случаях, где дело касается его собственных отношений. Так, мы не знаем, когда он получил высшие должности и какие исполнял поручения в столице и провинциях. Изредка и то случайно говорит он о себе; об его звании мы узнаем уже в то время, когда, описывая бедствия столицы низвержение всякого порядка, он указывает и на собственные потери. Так, описывая пожар в столице, вспоминает и о своем роскошном доме и счастливой жизни.

Попытаемся определить положение, в котором находился наш писатель в год завоевания латинянами Цареграда. Он имел тогда около 50 лет от роду; в течение двадцатипятилетней службы при дворе ему пришлось быть свидетелем, а частью и принимать участие в важнейших событиях. Многие из его сослуживцев подвергались преследованию, лишению имущества, заточению или пострижению в монашество; изменчивое время у живых еще императоров отнимало власть и, низвергая властителей, позволяло приближаться к престолу новым честолюбцам. Никита сумел не только сохранить, но и приобресть новые назначения и отличия. Мы не будем здесь входить в оценку нравственности его, хотя невольно раждается вопрос: как, не сочувствуя политике Ангелов, он оставался однако же доверенным лицем их; скажем только, что обстоятельства должны были приучить его к обращению с людьми, выработать гибкость характера, уклончивость и скрытность⁵⁷. Частью в истории Никиты, частью в надписаниях на разных его сочинениях можно найти упоминание следующих званий и должностей, который проходил он:

1) Императорского секретаря, υ᾿ πογραμματευ᾿ ς βασιλιχο᾿ ς, Scriba Imperatorius⁵⁸; 2) секрето-логофета, ο᾿ λογοθε᾿ της τῶν σεχρε᾿ των, Logtheta

secretorum⁵⁹ 3) сенатора цареградского, ο» ε᾿ χ τοῦ συγχλη᾿ του βαυλῆς⁶⁰, это звание получил Никита в первые годы императора Алексея Комнина Ангела III т. е. около 1198 года⁶¹; 4) великого логофета, ο᾿ με᾿ γας λογοθε᾿ της, magnus Logotheta⁶²; 5) ο᾿ ε᾿ πι» τῶν χπι᾿ σεων, Iudiciis praefectus⁶³; 6) ο᾿ Γενιχο᾿ ς, на современном языке-главный директор податных сборов (λογιοστη᾿ ς τῶν φο᾿ ρων); 7) ἒφορος χαι᾿ χριτη᾿ ς τοῦ βη᾿ λου⁶⁴, Praeses et Iudex Beli; 8) ο᾿ προχαθη᾿ μενος τοῦ χαιτῶνος, Praefectus Cubiculo⁶⁵.

Все попытки подвести византийские придворные и государственные титулы под соответствующие им чины современных государств могут достигать только приблизительной точности. Наше время не дошло до такой изысканной тонкости в названиях и обозначениях чинов и отличий: современная высшая государственная или придворная должность в Византии обозначалась, по разным свойствам ее двумя, тремя и даже более названиями. Разом-ли Никита проходил все, указанные выше, должности, или последовательно оставлял одну и занимал другую,-достоверно об этом нельзя сказать; следует заметить, что сам писатель приводить только три названия занимаемых им должностей: секретаря, секрето-логофета и сенатора⁶⁶; о других же говорит Михаил в надгробной речи. В рукописях истории приводятся то все титулы, то некоторые.

Высокое положение требовало значительных средств для поддержания его: высшие чины должны были являться ко двору со всею пышностью, особенно в торжественных случаях, когда напр. был прием иноземных послов. Мы имеем указания на богатую жизнь и роскошь Никиты. Он имел в столице два дома: один на Сфоракие, огромный «несравненный по красоте и размерам постройки дом», другой поскромнее, соединявшийся с храмом св. Софии⁶⁷. Была у него и домашняя церковь, в которой каждодневно совершалось богослужение, для чего содержался священник с причтом: во многих местах созидал он на свой счет новые храмы и украшал их иконами⁶⁸. Его дом был открыт для родных и друзей, между последними находим и иностранцев⁶⁹. Венецианске купцы считали его своим благодетелем и дали у себя приют в тяжкую годину-взятия латинянами Цареграда⁷⁰. Как любители просвещения, он собирал рукописи и древности-и все это утратил он в 1204 г. Находясь в изгнании, он вспоминает о своих потерях и неблагодарности соотечественников: «вместо того, чтобы пожалеть нас, лишившихся места жительства, домашнего очага нуждающихся в необходимых к пропитанию средствах, они преследуют нас насмешками и презрением; между тем еще не так давно мы пользовались могуществом и владели богатствами»⁷¹. В другом сочинении, доказывая одну мысль, говорит: «в книге о лживых астрологах и еще говорится об этом; но я запамятовал и не могу дословно передать ее содержание. Ибо погибли мои книги: вместе с богатствами и со всем моим достатком их поглотили ненасытные латиняне⁷².

Когда латиняне окружили Цареград, император Алексий III отчаявшись в благоприятном исходе борьбы с ними, 18 июля 1203 г тайно убежал из города. Совместное царствование Исаака Ангела вместе с сыном его Алексеем, усилив общее недовольство раздражение, не отвратило грозящей беды. Старый и слепой Исаак, потерял всякое уважение в глазах народа, когда он обратила к гаданиям и окружил себя недостойными людьми. Сын его явно пренебрегал общественным мнением: посещал латинские палатки бражничал там целые ночи, проигрывал в диск целые дни. Все заботы императоров ограничивались сбором денег и изобретением новых способов к извлечению доходов. В январе 1204 г. Исаак за болезнью, не оставлял уже дворца, а Алексей вступил в новые, оскорбительные для народного чувства, обязательства к крестоносцам, за что его стали подозревать в предательстве и измене. Тогда население столицы, разжигаемое честолюбцами, которые желали к своим выгодам воспользоваться общим недовольством стало собираться в кружки и придумывать средства к выходу из затруднительного положения. 25 января 1204 г. толпы народа собрались в церковь св. Софии; сенаторы, архиереи и духовенство также приглашены были принять участие в избрании нового императора. Никита, как член цареградского сената присутствовавший на этом собрании, сохранил нам живое описание его. «В великой церкви было огромное стечение народа; принудили явиться на это сборище сенат, собор архиереев и почетное духовенство для общего рассуждения об избрании нового царя Когда предложили мне высказать свое мнение о современных обстоятельствах, я говорил против низвержения императоров и не соглашался на выбор нового лица. Ибо я был уверен, что новоизбранный император не только не может быть единодушно призван всеми париями, но будет еще иметь против себя латинских вождей, которым выгоднее поддерживать Алексея, сына Исаака. Но подвижная и бурная масса народа, ставившая произвол выше всякого убеждения. повторяла, что не хочет быть в подчинении у царя из рода Ангелов, что не оставит собрания до тех пор, пока не выбран будет угодный ей правитель. Я по опыту знал упорство этих людей и замолчал, оплакивая свою судьбу и проливая горькие слезы: я предвидел будущие бедствия»⁷³. На этом собрании не был уважен ни голос Никиты, ни мнение людей его партии. Перевес оказался на стороне Алексея Дуки, по прозванию Мурцуфла, который, склонив народ на свою сторону, овладел особою Алексея Ангела, сына Исаака⁷⁴, и через три дня после того объявил себя императором. Удалив с высших должностей приверженцев предыдущей династии, Алексей Дука окружил престол родственниками и друзьями; и нашему писателю пришлось поплатиться за сочувствие к Ангелам лишением всех должностей⁷⁵. Достоинство секрето-логофета перешло на тестя, Мурцуфла, Филокалия.

Алексею Дуке не долго пришлось носить императорский венец: 12 апреля того же года крестоносное ополчение овладело Цареградом и император с немногими из близких к нему людей должен был спасаться поспешным бегством. Тогда город подвергся ужасному пожару, неслыханному грабежу; жители, лишенные имущества, бежали куда могли. Не будем останавливаться на богатой красками картине жестокого насилия и ненасытного хищничества, внесенного крестоносцами в христианскую столицу; перейдем прямо к судьбе нашего писателя, который также должен бы подвергнуться бедствию наравне с другими. Потеряв во время второго пожара богатый дом свой на Сфоракие, Никита укрылся в другом принадлежавшем ему, домике, не столь видном, прикрытом галереей и не легко доступном. Сюда собрались знакомые и друзья его и стали придумывать средства, как-бы избегнуть нечаянного нападения врагов. От этого домика был весьма близкий переход , церкви св. Софии, но и священное место не обещало безопасности: отряды латинского войска, рассеявшись по разным улицам, не оставляли без поругания и церквей. Одно случайное знакомство помогло Никите защитить свой дом от вторжения врагов и собраться мыслями относительно плана действий на будущее время. Между венецианскими купцами, во множестве проживавшими в Цареграде были люди, облагодетельствованные им и считавшие обязанности помочь в беде своему покровителю. Один из них, принятый доме Никиты и пользовавшийся его личным расположением, прибегнул для этого к весьма остроумному средству. Надев на себе латы и вооружившись как латинский воин, он встал при входе в домик Никиты л давал понять проходившим для грабежа иностранцами что он первый завладел этим домом и без борьбы никому его не уступить. На некоторое время действительно удалось ему обмануть врагов; но стали подходить новые толпы, которые, не обращая внимания на знаки и угрозы венецианца, силою хотели пробраться ко входу. Венецианец и тогда не потерял присутствия духа и сообразительности: он нашел возможным защитить, по крайней мере, личную безопасность своего патрона и его семейства. По совету его, семейство и друзья Никиты прикрылись бедною одеждой и в качестве пленников пошли за своим защитником другой, более безопасный дом, принадлежавший венецианцам. Скоро и это убежище сделалось не безопасным, когда франки овладели окрестными домами. Предстояло подумать о бегстве из Цареграда. Как ни трудно было Никите решиться на это последнее средств но другого выбора не представлялось. Жена его была в последнем периоде беременности, дети-мал мала меньше⁷⁶. Так как слуги и рабы, напуганные вторжением врагов, разбежались и с Никитой остались только его родственники и друзья, то он сам должен был взять на руки детей своих, и с этой ношей в бедной одежде вышел из города вместе с другими беглецами. Это было 17 апреля; следовательно, Никита оставался в столице, по взятии ее крестоносцами, в течение пяти дней. По улицам города разъезжали отряды неприятельских всадников, собирая добычу и обыскивая попадавшихся им на встречу граждан. Никите и товарищам его нужно было употребить не мало невинной хитрости и изворотливости, чтобы не обратить на себя виимания врагов и незаметно добраться до конца города. Женщины и девицы помещены были среди мужчин; чтобы скрыть свою красоту и молодость, некоторые из девиц перепачкали грязью лица и шеи и шли, склоняясь к земле, как старухи. Беглецы направлялись к золотым воротам, имея в виду удалиться в западные провинции империи. Почти перед самым выходом из города с ними, однако, случилось несчастье: неприятели отняли у них одну девушку, дочь судьи⁷⁷. Пораженные ужасоме и сожалея об несчастной жертве, на первых порах они не знали, что предпринять. Отец девицы, престарелый и больной человек, не мог устоять на ногах, упал на землю и, с отчаянием во взорах, жестами и словами умолял Никиту помочь его дитяти. Не время было раздумывать и соображать: подчиняясь непосредственному чувству, Никита побежал за похитителем. Ему удалось вымолить содействие у некоторых крестоносцев, бывших свидетелями ни чем не вызванного насилия и с их помощью освободить девицу, которую похититель уже успел скрыть в занятом им доме⁷⁸. После этого приключения Никита благополучно выбрался за черту города.

Но какая область была безопасна от внешних и внутренних врагов, куда было скрыться? Плен и опустошение постигло не только столицу, но и многие другие города византийской империи. Брат Никиты, архиепископ афинский Михаил, не мог подать ему ни помощи, ни утешения; в то время он находился в весьма затруднительном положении, с опасностью собственной жизни охраняя Афины. Западныя и восточныя провинции империи подверглись дележу и предоставлены были во владение влительнейшим из крестоносцев; прежние наместники и императорские правители областей в свою очередь стремились к тирании и объявляли себя независимыми. Так, владетель Навилии Лев Сгур, подчинив себе многие города на греческом полуострове, подступил к Афинам. Архиепископ Михаил защитил свой город и принудил Сгура снять с него осаду; но скоро появился под стенами Афин еще опаснейший неприятель, Бонифаций, маркиз монтферратский, которому Михаил и должен был сдать свой город⁷⁹. Афины подпали власти иноземных завоевателей, которыми лишены были мест чивовники императорского правительства: Михаила Акомината постигла одинаковая с другими участь⁸⁰. Местом убежища или правильнее ссылки его сделался остров Кеос⁸¹. Его жизнь с того временп была так бедна и жалка, что он никак уже не мог оказать приюта своему брату.

Вот почему, оставив столицу, Никита направляется к приморскому городу Селимерии, куда стремились и другие соотечественники его, не терявшие надежды на благоприятный исход событий. Трудно с достоверностью определить, долго-ли Никита оставался в Селимерии и какие он имел тогда виды относительно устройства своей судьбы. Здесь он был свидетелем новых ужасов и опустошения, которое производили в европейских провинциях крестоносцы; можно думать, что здесь же он узнал о поражении короля Балдуина болгарами 14 апреля 1205 года, т. е. через год после падения Цареграда; около двух лет Никита не звал, куда ему приклонить голову⁸². Болгары, нанеся латинянам поражение при Адрианополе, дали средства оправиться и усилиться тем из византийских вельмож, которые стремились основать в некоторых городах независимые от латинян деспотства. Так, на противоположном берегу Дарданеллов, в Вифинии, объявил себя сначала деспотом, а потом императором, византийский вельможа Федор Ласкарис⁸³.

Император Федор Ласкарис всем истинным патриотам казался прямым преемником византийских императоров. И в самом деле, он получил избрание большинством голосов еще в 1204 г.⁸⁴, перед вступлением латинян в Цареград; в 1206 г. принял императорскую корону из рук законно – избранного патриарха. Глаза многих обратились к Никее, столице нового императора. Ласкарис дал у себя приют оставшимся в живых сановникам времени Комнинов и Ангелов. Никита не говорит в своей истории, когда он переправился в Вифинию, но дает знать в одном месте, что остаток жизни провел на востоке, в Никее. В конце труда он так высказывает жалобу на соотечественников: «можно подивиться, как эти люди с течением времени не съедят друг друга: они всегда уступчивы и мягки по отношению к врагам, но наглы и дерзки со своими соплеменниками. Предав нас и столицу врагам, они не устыдились чрезмерной лжи и не побоялись кары всевидящего ока, когда стали сваливать вину за пленение Цареграда на нас, сенаторов. Вместо того, чтобы выразить сочувствие к людям, которые, подобно нам, лишились убежища, домашнего очага и средств к жизни, между тем как прежде были богаты, знамениты и всемогущи, они преследуют нас насмешками и презрением. Если бы я мог предполагать это, то, избегая общения с такими людьми, не переселился бы на восток, но, подобно древнему Веллерофонту, стал бы искать бесплодной равнины, или, как Иеремия – отдаленнейшего уголка земли. С тех пор, как я поселился... в вифинской столице Никее, близ Асканиева озера, соприкасаясь с ними по месту жительства и посещая одни и те-же храмы, во всем другом я держу себя совершенно уединенно от них»⁸⁵.

B Никее снова наступила для Никиты счастливая пора. Ласкарис обласкал его и возвратил утраченные им при Алексее Дуке почести и отличия; с своей стороны Никита сделался самым живыми и красноречивым истолкователем надежд византийских патриотов на императора Ф. Ласкариса. В Никее опять собрался тесный кружок друзей и родных Никиты, между которыми видим и братьев Велиссариотов. Своими средствами и влиянием при дворе они помогали несчастным соотечественникам, переселявшимся в никейскую империю. Об этом времени вспоминает Михаил в надгробной речи: «находясь вдали от него, когда я получал известие, что он жив и здоров, я оживал духом и освежался. Всякий раз, как я особенно мучился и бедствовал, известие от брата доставляло удивительное утешение душе моей. А когда приходилось получать письмо, подписанное братом, тогда я припомпнал и его милое лицо, и приятную речь, и мне казалось, что я обнимаю брата и целую его: тогда облако, омрачавшее мою душу, рассеивалось точно при появлении ясной погоды и начинал сиять приятный свет радости»⁸⁶.

Михаила чрезвычайно поразило известие о смерти брата и его друзей Велиссариотов. Жизнь Никиты нужна была для многих: его высокая честность и неподкупность, известная на обоих материках-европейском и азиатском-доставила ему добрую славу и почет; обширный круг родственников, возлагавших на него много надежд и поддерживаемых его знатностью и высоким положением, лишился в нем последней опоры⁸⁷. После Никиты осталась вдова и несколько детей; есть упоминание о сестре и старшем сыне, блуждавшем в неизвестных странах. Делая обращение к самому себе, Михаил находит, что его жизнь теперь стала в тягость и ему и другим. «Много побуждений у меня плакать: и общественные и мои собственные бeдcтвия. Знаменитый храм, алтарь которого вверен был моему попечению, на моих глазах разграблен и опустошен святотатцами. И сам я, проведши при нем 30 лет как изсохший пень, будучи выхвачен из святилища и перенесен силою ветра через моря и горы, едва могу влачить жалкую жизнь. Но потеря брата, присоединившаяся к моим несчастиям, как десятая казнь египетская, собрала все слезы, усилила рыдания и горести»⁸⁸

Год смерти Никиты можно указать только приблизительно. Архиепископ афинский Михаил, не многим переживший его, и оставивший, в форме надгробной речи, подробные известия о жизни Никиты, умер в 1216 г.⁸⁹. В недавно изданных Сафою словах нашего историка есть одно, указывающее на события 1210 г., именно на войну Ласкариса с иконийским султаном, поражение и смерть последнего⁹⁰. Смерть Никиты таким образом должна падать на период между 1210 и 1215 г.; некоторые соображения заставляют отодвинуть ее по возможности ближе к последнему сроку. Никита оставил два большие труда богословского и исторического содержания, которые если не составлены, то обработаны им главным образом в последний период жизни, т. е. в Никее. Эти труды должны были потребовать как значительного времени, так и известной доли спокойствия и досуга, которыми наш писатель мог наслаждаться не ранее как с 1206 года.

В настоящее время еще не возможна всесторонняя оценка общественной и литературной деятельности Никиты: не все его сочинения изданы в свет, нет предварительных критических работ, которые бы подготовили возможность появления цельного очерка. Особенно приходится сожалеть нам о том, что замедлилось начатое в Венеции издание исторических слов и писем Никиты. Ученый грек Сафа, напечатавшей в 1 т. своей библютеки семь слов нашего писателя, еще не успел выполнить своего обещания-обнародовать, немного спустя, и другие речи и письма Никиты⁹¹. Существенная важность мелких сочинений Никиты обусловливается тем обстоятельством, что они вызваны были событиями дня, назначались для живых лиц, между тем как история, обнимая собою минувшие дела, составлялась писателем при других обстоятельствах, когда уже переставали действовать те лица, о которых он должен был говорить. Но изменившиеся обстоятельства повлияли и на отношение писателя к описываемым лицам и событиям: в мелких сочинениях императоры Ангелы совсем не те, какими он выводятся в истории, и самые события исторические иными красками рисуются в истории, чем в мелких сочинениях⁹². Таким образом издание обещанных Сафою писем Никиты желательно и для оценки характера писателя, и для объяснения если не противоречий, то различий в его взглядах на лица и события. Знакомясь с историей Никиты, мы пришли к убеждению, что разные части его труда имеют неодинаковое значение для историка: одни представляют сокращснис или распространение других, впрочем, не названных им источников, или могут быть дополнены писателями той же эпохи, касающимися тех же событий, которые описывает Никита; другие же, исключительно принадлежащие нашему писателю, не могут быть дополнены из известных нам источников и составляют характеристическую сторону всего труда его. Разумеется, эти последние части труда Никиты по преимуществу остановили на себе наше внимание: в них мы видим все его достоинство, потому что ими выделяется он из среды как византийских, так и западных писателей. Но так как эта часть истории по преимуществу касается субъективной стороны нашего писателя (его мировоззрения, политических и нравственных убеждений, патриотизма, отношений к современной ему правительственной системе и т. п.), то естественно, мы предпочли остановиться на ней, думая этим путем начать изучение важнейшего, почти единственного, источника византийской истории второй половины ХII и начала XIII веков. С одной стороны такие соображения, вытекающие из свойств самого изучаемого писателя, с другой-недостаточная разработка византийской истории, заставляя нас ограничивать свои задачи до возможно тесных пределов, побудили отказаться от критического разбора не только всех известий Никиты, но даже какой-либо группы их,-труд, который был бы под силу человеку, более нас сведущему в истории востока и более опытному в научных занятиях.

Исторический труд Никиты давно уже известен: первое издание его сочинения относится к 1557 году. Если уроки прошлого должны иметь значение в жизни, то в науке они получают громадное приложение. Любопытно посмотреть, как взглянули на нашего писателя первые его читатели и издатели XVI века. Собственно фактическая сторона истории мало обратила на себя внимания: не было даже и попыток снести его известия с тем, что сообщают другие писатели той же эпохи. Но из знакомства с произведением Никиты некоторые лица вынесли глубокое убеждение в том, что наш писатель производит нравственное, облагороживающее влияние, что по этому весьма полезно распространять в обществе проводимые им мысли, по возможности упростить и облегчить чтение его. Предпринимая новое издание Никиты, они смотрели на свое дело, как на подвиг высокого патриотизма, видели в нашем писателе не только историка, но более общественного деятеля, публициста. Такого мнения о Никите был Вольф, первый издатель, переводчик и, по справедливости, лучший знаток его в то время; такого же мнения Петр Морелл, первый издатель 5 книг его богословского сочинения Thesaurus orth. Fidei⁹³. Предисловие Вольфа к 1 изданию Никиты отличается такими высокими достоинствами, что последующие издатели не могли не уделить ему места в новых изданиях⁹⁴.

«За Зонарой следует Хониат, говорить Вольф в этом предисловии, человек, не только украшенный высокими достоинствами своего времени, но и отличный по таланту и многостороннему образованию; по моему убеждению, это писатель весьма справедливый, превосходный по изложению и весьма полезный для читателей. В своем изложении он проводит строгую связь между собьтями, наглядно развивает действие и создает образованный круг читателей, возвышая их мировоззрение. В самом деле, есть много людей, и не занимающихся науками, которые по остроумию, красноречию и опытности, превосходят и самых ученых мужей, вялых и не решительных по природе и имевших мало случаев обращаться в обществе, хотя бы они провели всю жизнь в занятиях свободными науками. Чего бы не достигли они, если бы к их счастливым природным дарованиям присоединилось тщательное и методическое образование?» И далее, переходя к нравственному элементу истории Никиты: «Подробный рассказ его доставляет высокое наслаждение, особенно там, где речь, идет о крупных событиях и неожиданных переменах счастья. Эти события громадной важности, совершившаяся в незначительный период времени, эти события, достойные удивления или лучше сожаления, при возрастающем со дня на день могуществе турок или персов, в расплох захватили греков. Никита с такою горькою скорбию описывает нападения варваров, праздность и развращенность (распущенность) христианских князей, что его сочинение было бы чрезвычайно полезно читать в наше время всякому общественному деятелю: может быть, оно в состоянии будет возбудить умы наших соотечественников к защите своей страны, т. е. паннонских провинций, так как здесь выставляются блистательные примеры императоров Конрада и Фридриха и высокими похвалами превозносится храбрость и самоотвержение немцев при завоевании Сирии и Св. земли. Кроме междоусобий, явившихся вследствие честолюбия, греков погубила страсть к наслаждениям и бездеятельное правительство; нам (немцам) тем же угрожает безразсудная страсть к войнам, беспокойная полиархия... Никогда Германия не была богаче населением, военными силами, средствами к жизни и просвещением: но все эти богатства она употребляет не на погибель врага, а пользуется ими с отвратительною жестокостью, чтобы не сказать безумием, во вред себе самой. Подобные мысли пришли мне в голову, когда я занимался этим историком; я не сомневаюсь, что они поразят и других читателей, не очерствевших сердцем»....

В 1593 году вышло женевское издание Никиты. В предисловии к этому изданию⁹⁵, еще полнее выставляется нравственно-воспитательный элемент истории Никиты⁹⁶. Сказав несколько слов об Вольфовом издании, автор продолжает: Время, описанное Никитою, имеет почти одинаковые условия с нашим временем. Горестная трагедия, разыгрывавшаяся в течение 80 лет на обширном греческом театре, трагедия, в которой выводятся на сцену Комнины, Андроники и различные язвы придворные, с переменой имен, может быть легко приложена к нашему времени. Я вдумывался в эту трагедию со всем напряжением и стремился довести читателей до сознания того важнейшего положения, что нужно научиться уважать справедливость и не забывать божество. В разных местах этого сочинения проводятся свободные воззрения честных государственных мужей, которые чужды ласкательства, притворства, но высказывают чудную, беспримесную правду. Немало встретишь здесь такого, что тебя и других, облеченных высокою властью, может навести на правильные и полезные для государственного блага соображения. И если нет для человека доблести, выше доблести политической (за исключением искренней веры), будь уверен, что обильнейший плод этой доблести ты получишь из чтения Никиты. К примечаниям я присоединил оглавление книг и некрторые другие приспособления, которые могли бы сделать более свободным и приятным чтение этой полезнейшей истории. Что касается до меня самого, то я испытывал высочайшее наслаждение, изучая этого учителя жизни, который примирил меня с самим собою (сделал меня лучишм для меня). Я бы желал, чтобы и другие могли почерпнуть из этого источника и сделались лучшими.

В соответствие с указанным взглядом на писателя, женевский издатель, действительно, употребил много усилий, чтобы нравственно-воспитательная, по его разумению, часть сочинения бросалась в глаза и действовала на читателей. Главнейшим средством для этого был выбор всех нравственных, гражданских, наставительных и обличительных суждений Никиты, сведение таковых в одно место и расположение их в азбучном порядке, под оглавлением Gпотоlоуiа⁹⁷ . Еще любопытнее в этом отношении подбор общих теоретических правил и положений, подкрепленных мнениями Никиты⁹⁸. Назидательная цель таких положений весьма ясна, напр.: наушники следуют за властителями, как тень за телом; придворные доносчики губят самых близких к ним людей. Таковы еще: юный вождь, возгордившись недавнею победой, погибает жертвою своей самонадеянности; изменники-самые несчастные люди, за худые дела они иногда выносят ужасные мучения; заговорщики против своего отечества, нашедши приют у иноземных властителей, бывают принуждаемы исполнять неприятные поручения и страдать, и др.⁹⁹. Так как наш писатель обращал на себя внимание главнейше своей нравственной и назидательной стороной, то в сохранении, разработке и изданиях его истории принимали участие духовные лица¹⁰⁰.

Таким образом, в течение XVI и XVII вв. указаны были в нашем писателе некоторые стороны, достойные изучения. Дело исследователя нашего века, воспользовавшись трудом предшествующего времени, указать приемы, посредством которых можно идти в дальнейшем изучении предмета. Если мы будем держаться направления, указанного издателями Никиты, то не выйдем из одностороннего представления об нем, как о писателе нравственно-образовательном: помимо этой стороны, могут быть другие, не менее важные в научном отношении, которые в нем или не указаны, или не замечены. Никита, прежде всего, есть писатель известного времени и народа. Наше внимание останавливается на нем по стольку, поскольку его сочинение служит к разъяснению византийской истории. Само собою, разумеется, что с вопросом о достоинстве произведения связывается вопрос об умственном, нравственном и общественном значении писателя. Разъяснение этих сторон, на сколько, они проявляются в произведении, или характеристика писателя, приготовит нас к разбору и оценке его произведения. Но это не конечная цель изучения писателя; за нею следует еще ряд критических работ, оценка в частности некоторых его суждений о том или другом предмете: хотел-ли, мог-ли, умел-ли писатель сказать правду, не был-ли сам введен в обман другими?

Лучше можно понять характер известного народа, когда имеешь перед глазами нравы и образ действий одного из его представителей¹⁰¹. Выходя из этого основания, мы предполагаем здесь определить личные черты Никиты, или представить его характеристику. При выполнении этой задачи мы руководились следующим соображением: словесное произведение, какой-бы сферы жизни ни касалось оно, нося следы известного времени и народности, несомненно отпечатлевает на себе субеективные черты. Писателю невозможно отрешиться от себя и сделаться простым органом передачи чужих мыслей и голых фактов. Его собственные мысли, чувства и воззрения, равнодушие и пристрастие, любовь и ненависть, не высказываемые даже открыто, дают ту или иную окраску сообщаемым фактам; если же писатель обладает живым характером, подвижностью и любовью к предмету, то он не убережется, чтобы не вложить часть своей души в произведение. Выбрать тайные и явные черты из произведения Никиты, в которых бы отпечатлевались его воззрения, рассмотреть их и дать им надлежащую оценку – будет нашей задачей. Мы не совсем уверены, что начертанный нами образ Никиты будет вполне соответствовать действительности: большая или меньшая правильность его будет зависеть от того, искренен или нет Никита в своем произведении, верен или нет в жизни своим идеалам, признаваемым теоретически.

Историческое произведение Никиты задумано с определенною целью, при твердом убеждении в полезности истории. Назначение ее не исчерпывается нравственным влиянием, но простирается дальше: история, по мысли Никиты, – неумытный судья, который без лицезрения судит о делах человека и даже по смерти или казнить его унижением, или удостоивает признательной памяти потомства; имея главною целью истину, она противоположна, по своим свойствам тому, что составляет существенный признак риторических и поэтических сочинений. Никита назначал свой труд для читающей публики и подчинялся известным требованиям и ограничениям, чтобы сделать сочинение полезным, легким и приятным чтением¹⁰²: одно сокращал, о другом умалчивал, некоторые обстоятельства развивал во всех подробностях. Задавшись целью – написать историю XII века, от смерти Алексея I Комнина, он понимал всю ответственность, лежавшую на нем, как на историке, который принял на себя обязанность восполнить значительный пробел в византийской историографии¹⁰³, и воспользовался для этого всем, что могли доставить ему любознательность и высокое положение. Если, с одной стороны, сознание высокой цели истории должно было придать сочинению Никиты необходимые качества такого труда-истинность и искренность, по крайней мере с точки зрения его самого и его современников одинакового с ним направления; то обстоятельства, с другой стороны, сделали все, чтобы дать Никите возможность говорить смело и безопасно. Несомненно, что мы имели бы иную картину эпохи Комнинов и Ангелов, если бы произведение Никиты появилось в Цареграде, а не в Никее, т. е. до 1204 г. В последнем случае автор мог независимее отнестись к событиям: империи Ангелов уже не существовало, Цареград был под властью крестоносцев, смелая критика правительственной системы могла встретить между читателями полное сочувствие.

Мы уже видели, какое воспитание получали высшие классы византийского общества IX-XII вв. и на каких по преимуществу предметах останавливалось внимание общественной школы. Изучение древних поэтов, ораторов и философов, чтение известнейших исторических писателей, каковы: Геродот, Фукидид, Ксенофонт, знакомя образованных людей с жизнью, нравами и воззрениями древних, поселяло в них благоговейное уважение к этому миру. Не требуется большой проницательности, чтобы заметить, что просвещеннейшие византийские писатели следуют в способе изложения какому-нибудь излюбленному образцу; при внимательном же рассмотрении может оказаться, что они позаимствовались не только слогом и способом изложения, но и прониклись идеалами и мировоззрением древних писателей. Это любопытное в истории культуры явление-живучесть греческого мировоззрения, обнаруживающееся в произведениях позднейших византийских писателей-может объяснить и некоторые страницы произведения Никиты.

Не достойно-ли удивления то обстоятельство, что Никита, автор богословско-исторического сочинения, всем сердцем верующий христианин, в некоторых местах истории высказывает мысли, достойные языческого писателя? Нельзя заподозрить Никиту в безверии, безбожии или ереси; языческие понятия о божестве проникают в его сочинение, вероятно, помимо его сознания, в силу увлечения древними воззрениями. В самом деле, в большинстве случаев его богословские понятия вполне подчиняются господствующим и принятым церковью; при беглом чтении можно не заметить странных уклонений от церковной доктрины. Но если проследим суждения его об одном и том же богословском принципе по всему историческому труду, то не редко можем встретиться с явными и резкими уклонениями от церковного учения. Таково, напр., суждение о промысле. Никита глубоко убежден, что промысл управляет всем миром и человеком, направляя его деятельность к непостижимым целям. Божество наказывает порочных людей еще в настоящей жизни, насылая внешних врагов и поставляя жестоких правителей; но орудия гнева Божия, в свою очередь, подвергаются новым бичам, если они превзойдут меру в притеснениях, если слишком жестоко и продолжительно будут пользоваться попущением его. Дела людей тогда только венчаются успехом, когда на то будет соизволение Божие. Бог иногда помрачает ум человека, чтобы наказать его и не дать средств выйдти ему из затруднительного положения. Предопределив человека к блаженству или наказанию, промысл однако не стесняет его свободы и предоставляет на его выбор два пути: порока и добродетели¹⁰⁴. Из этого убеждения в справедливости промысла Никита вынес успокоительную уверенность, что Бог, наказав его соотечественников, и помилует их. Заканчивая труд картиной грабежа, насилия и порабощения византийцев крестоносцами, наш писатель облегчает свою гражданскую скорбь отрадною надеждой, что не в конец осуждены римляне на рабство и зависимость, что крестоносцы не могут же бесчинствовать безнаказанно¹⁰⁵.

Наряду с подобными понятиями о промысле, принятыми в христианской догматике, у Никиты можно встретить об этом же предмете мысли и выражения не только не согласные с общепринятыми в церкви, но и совсем не христианские. Языческое представление о судьбе, играющей человеческими делами, о переменах счатья и несчастья, стоящих в зависимости от прихоти богов, о зависти божества продолжительному благополучию человека (Поликратов перстень) могут иногда объяснять и суждения Никиты о промысле. Сюда относятся все те места, где божество получает необычные названия и определения: θεία νέμεσις¹⁰⁶, ό δαίμων¹⁰⁷, ή τύχη¹⁰⁸, κακοποιός δύναμις¹⁰⁹ и др. При таком взгляде на промышляющую о человечестве деятельность божества становятся ничтожны все усилия человека, тщетны его предприятия: злая сила неудержимо влечет его по своей прихоти¹¹⁰. В особенности любопытно у Никиты олицетворение карающей силы божества: это не что иное, как ή δίκη-в смысле воздаяния, мщения. Λίκη никогда не засыпает, наслаждается продолжительными несчастиями людей, быстро и неожиданно, без шума появляется перед цреступником¹¹¹; многоногая и многорукая, она тихою поступью приближается к городу, делается неумолимым мстителем¹¹².

Есть у Никиты немало лирических мест, который под пером христианского писателя представляются, по меньшей мере, странными, таково заклинание реки Алфея¹¹³,-образов и картин, взятых из древних писателей и не совсем подходящих к христианским воззрениям. Не странно-ли в самом деле, что Никита умерших отправляет в ад через Ахерон, не забывает о перевозе душ через эту реку, о Стиксе?¹¹⁴ Трудно сказать, из одного-ли подражания языку древних создает Никита картину разлучения души с телом¹¹⁵, или и сам при этом увлекался, представляя себе смерть также, как и древние. Отметим еще любопытное место: икона Богоматери, поставленная на богато-убранную колесницу, напоминает ему Афину, когда она садится в колесницу, рядом с Диомедом. Хотя Никита тут же отмечает различие между тою и другою, тем не менее, мы считаем за нужное указать на это место, потому что оно рисует круг воззрения писателя¹¹⁶.

Указывая на приведенные случаи, в которых нельзя не видеть влияния на Никиту древних писателей и их мировоззрения, мы не думаем ограничивать этого влияния лишь сферою вопросов веры. Так, Никита питает высокую любовь к памятникам древнего искусства: многие страницы его истории дышут сочувствием к покровителям древних статуй и презрением к тем, которые уничтожали их. Он не щадит, напр., резких выражений против царицы Евфросинии, жены Алексея III, которая приказала отсечь нос у статуи калидонского вепря и публично нанест удары статуи Иракла¹¹⁷; поражает горькими упреками и презрением варварство крестоносного ополчения, лишившее столицу украшений древнего искусства¹¹⁸; не пропускает отметить недостойный поступок императора Мануила, который, ради успеха в войне с уграми, приказал низвергнуть статую Венгерки¹¹⁹. С особенным удовольствием он останавливается на описании древних статуй и зданий, с знанием дела говорит о значении и происхождении их¹²⁰.

И в сфере практической жизни Никита не мог отрешиться от идеалов, навеянных на него изучением древних писателей. Подводя явления современной ему жизни под эти идеалы, он должен был заметить громадное расстояние между теми и другими. Оставшись верным раз составленной и глубоко усвоенной теории, Никита не совсем правильно, скажем даже не снисходительно, отнесся к своему обществу, ибо идеал его лежал далеко за пределами того времени, в которое он жил.

В современном ему обществе, в правительстве и в поступках частных лиц Никита не находит достойного похвалы. С его точки зрения род людской нравственно измельчал, прошла золотая пора героев, патриотов, свободы и независимости; распущенность нравов, праздность, эгоизм и порочность сделались господствующими между людьми. Но этому его отзывы о современниках весьма резки: но много людей пользуется его сочувствием, даж лучшие из них не свободны от упреков.

Никита называет своих соотечественников римлянами, все другие народы носят название варваров. Если в сознании его римский мир имеет несравненные преимущества перед варварским, то не забудем, что эти преимущества унаследованы от древнего Рима. Римляне же XII века, т. е. современные Никите, утратив воинскую доблесть, справедливость, патриотизм и самопожертвование, кроме имени, не многими качествами отличаются от варваров. Правда, блеск и роскошь двора, богатства государственной казны еще пленяют воображение варваров и дают Никите случай выставить в ярком свете щедрость императоров и бедность варварских властителей¹²¹, но патриотическое чувство его не могло удовлетворяться роскошью двора и богатствами императора. Никите хотелось видеть между соотечественниками поболее тех качеств, которые возвеличили древний Рим. Он понимал, что народы, угрожавшие в его время Византии своим первоначальным развитием и усилением, в большей или меньшей степени, обязаны римской империи. «Бог попустил на тебя, говорит он, обращаясь к своему городу, неразумные народы, или лучше неизвестные и рассеянные племена, из которых большую часть если не родил ты, то возрастил и вскормил питательной пищей»¹²².

Редко где встретишь такую безотрадную картину общества, какую рисует Никита. Не признавая за современниками высоких нравственных качеств, одушевлявших на гражданскую доблесть прежних людей, он не затрудняется указывать им образцы даже у варваров. Таково его обращение к своему обществу по поводу того, что латиняне не спешили короновать преемника Балдуину, пока точно не узнали об его смерти. «Да узнают об этом римляне, которые уже во время избрания императора намечают в своем уме того, кто в скорости должен низвергнуть его; потому-то по справедливости у всех народов они известны, как матереубийцы эхидны, как народ потерявший смысл, сыны беззакония, возбуждающее между нами раздоры»¹²³. Пороки, свойственные византийскому обществу, из подражания, распространяются у других варварских народов. Так, по поводу братоубийства, случившегося при нем в Болгарии, Никита замечает: «братоубийство, выходя и распространяясь из нашей столицы, дошло до самых отдаленных концев земли. Не только властители персов, тавро-скифов, далматинцев, паннонцев, но и вожди других народов наполнили свое отечество смутами и убийствами, поднимая меч против соотчичей¹²⁴. Латинянам легко было вести дело с византийцами, потому что они издавна уже знали, что эти последние всего больше заняты пьянством и похмельем¹²⁵, и напоминают, по жадности к увеселениям, жителей Сивариса. «Пьянство мешало римлянам обдумывать свои предприятия. Этот порок осмеивали и другие, и в особенности Менандр: Византия спаивает торговцев, пьют они по целым ночам»¹²⁶. Оттого-то хороший человек является исключением: недоумевает, как наше общество, «злое и распутное, имеет среди себя такое сокровище»¹²⁷. Современное ему поколение производило лишь ядовитую цикуту, ни на что другое не годную, как заражать все соприкасающееся и устроять погибель городов, власти над которыми беззаконно добивались люди¹²⁸. Добрый пример не мог найти подражания и оставался единичным¹²⁹, не много уже было людей опытных в военном деле¹³⁰. «Что можно сделать ради общественного блага в наше время, когда императоры, воспитанные в неге, спят глубоким сном и с утра объедаются яствами, и так незнакомы с течением общественных дел, что могут считаться помешанными: зимою ищут цветов, а весною осенних плодов; а наше продажное и развращенное правительство не поднимешь с постели ни звуками трубы, ни песнями птиц: оно приятно спит и отвыкло от военных дел»¹³¹. В таком обществе нечего ожидать появления честных и неподкупных людей, напрасно высказывать благородную мысль: честное слово всегда покрыто себялюбивыми голосами¹³².

Императорское правительство, начиная с главы его и кончая низшими органами, Никита преследует строгим порицанием и безпощадным обличением. Сочувствие Никиты привлекают к себе те качества императора, которыми обусловливается счастье и благоденствие управляемого им народа, могущество извне и свобода внутри. Но такими качествами отличались императоры добраго старого времени, которых жизни наш писатель не касался; таким образом, и в этом отношении он обращает любовный взор по преимуществу к древней империи. Завоевательные замыслы Иоанна, простиравшиеся на самую Палестину и ревность о славе римского оружия, картинно представленная в предсмертной речи императора, рисуют нам идеальные черты царя, какими Никита наделил бы лучшего из них¹³³. Лучший император, по мнению Никиты, милостив, щедр, доступен. В его сокровищницу, точно рой пчел, с шумом входят царедворцы, получая всякий по своему желанию¹³⁴. При таком императоре люди переживали золотой век, воспеваемый у поэтов. Такому государю влагается мысль, что только воюющий наслаждается миром, что города крепки не стенами, а оружием¹³⁵; если такой государь и не достигает цели, то нуждается не только в извинении, даже в похвале. Сказав об огромных затратах на бесплодную сицилийскую войну при Мануиле, Никита говорит: «но кто может обвинить человека, так ревностно заботившегося о лучшем строе государства, хотя бы он и не достиг всего?»¹³⁶ Относительно подданных желателен кроткий, незлобивый и не карающий без нужды царь¹³⁷. Справедливость и истина – его существенные качества: царь Андроник, вообще не пользующийся расположением писателя, заслуживает от него похвалы за отменение обычая-расхищать корабли, потерпевшие крушение¹³⁸. Держать данное слово – преимущественная обязанность царей и полководцев¹³⁹. Хороший император имеет опытных и достойных советников; для него всего чувствительнее неудачное сражение и потеря значительной части войска¹⁴⁰. Мы намеренно указали эти немногие черты, какими характеризует Никита царскую власть, чтобы дать понять, как далека была действительность от его идеала.

Действительность во многом не соответствовала запросам Никиты. Лучший из царей его истории, Мануил, рисуется не всегда привлекательными красками: он стал обращаться с подданными, как с рабами, перестал давать щедрые подарки¹⁴¹, не заботился о поддержании морских сил в государстве¹⁴², утрачивал области, приобретенные прежними императорами¹⁴³. От этого наш писатель беспрерывно изливает горькое негодование против лиц правительственных: на редкой странице не попадается прямого или косвенного намека на неспособность их. Византийское правительство главнейшие упреки заслуживает за свою праздность, распущенность, неспособность; императоры-за доверие недостойным людям: своим родственникам, монахам и бесчестным астрологам, сознательно обманывавшим их.

Император, верховный глава государства, несет на себе главнейшую ответственность за бедствия, постигшие империю. Никита не сочувствует частой смене императоров; не хвалит восстания и заговоры царедворцев, и от своего лпца, и через других не одобряет смуты и волнения¹⁴⁴. Но императоры, не соответствующие своему назначению, каковы почти все, вошедшие в историю Никиты, приносят с собою бедствия и несчастия стране. Обычное вступление их на престол посредством насилия и кровопролития повело собою то, что народ стал относиться к придворным переменам эгоистически и безучастно¹⁴⁵, что истощалась государственная казна, возвышались из ничтожества жалкие орудия интриг¹⁴⁶ и унижалось значение императорской власти.

Геройство, бесстрашие и отвага на войне – лучшее качество императора. Но Никита находит и в Мануиле недостатки этих качеств-одна из весьма резких особенностей, отличающих труд Никиты, в особенности, если смотреть на Мануила глазами Киннама. Раз, говорит Никита, этот император, во время войны с турками, по неосторожности, попал в засаду. Римляне провели всю ночь, бледные от страха и дрожащие, как листья на деревьях во время листопада; да и сам император питал в душе самые неблагородные мысли. Когда он высказал своим приближенным, что, по его мнению, осталось спасение только в тайном бегстве и что войско должно быть оставлено в жертву плена и смерти, слова его поразили всех, кому довелось их услышать.... и не только созванные на совет весьма огорчились этим, но и один простой воин, стоявший вне палатки, услыхав мнение царя, возвысил голос и, громко зарыдав, сказал: «увы, что за мысли приходят на ум римскому императору!» и, обращаясь лично к царю, продолжал в весьма резком и оскорбительном тоне тяжелые укоризны¹⁴⁷.

Дорого стоящие военные предприятия одобряются только тогда, когда с ними соединено народное благо и государственные выгоды. С этой точки зрения, египетский поход Мануила предпринят был «просто из честолюбивой мечты, которая не обращает внимания на дела первой необходимости и подталкивает царя на бесполезные предприятия. Он желал сравняться с царями, слава которых распространилась по многим землям и пределы владений от моря до моря и от востока до запада»¹⁴⁸. На ряду с этим, по поводу честолюбия Мануила, высказывается такое мнение о всех царях: «многие из императоров не удовлетворяются тем, что царствуют, обогащаются, пользуются общественными суммами, как своими собственными, раздавая их по личному усмотрению; мало того, что они относятся к свободным людям, как к рабам, они одержимы еще суетным желанием считаться мудрецами, богоравными по виду и героями по силе, в мудрости не уступающими Соломону, непогрешимыми богословами, стоящими выше самых канонов, словом, лучшими знатоками божеских и человеческих вещей»¹⁴⁹. Между несочувственными сторонами Мануила отметим еще: тяжелые поборы, заставлявшее иногда предпочитать иноземное рабство римскому господству¹⁵⁰, поручение правительственных должностей в провинциях незначительным и недостойным людям¹⁵¹, доверчивость императора к своим родственникам и любимцам, которая повела за собою истощение государственной казны¹⁵², подозрительность к способным людям. «Люди с высокими душевными и телесными преимуществами внушают опасение властителям, пугают их до глубины души и заставляют опасаться за свою власть»¹⁵³. «Многие самодержцы бывают боязливы и подозрительны и чувствуют крайнее насдаждение в унижении своих благородных соотечественников и в низвержении всего высокого и превосходного. Они подобны соснам, высокорастущим и покрытым на вершине зеленью. Как эти и при малом дуновении ветра качают свои ветви и шелестят иглами, точно так же и они подозревают богатого, пугаются человека мужественного. Если найдется красавец, подобный статуе, или красноречивый, как певчая птица, оратор, или весельчак, – все это не дает спокойного сна и благорасположения венценосцу: такой человек бывает причиной перерыва приятного сна, отравляет удовольствие и нарушает спокойствие мыслей. Императоры порицают и жизнедательницу-природу за то, что она создала и других достойными власти, а не их одних самыми лучшими и единственными из людей. Так-то они истребляют лучших из среды людей, чтобы самим спокойно беспутствовать. Получив власть, они теряют здравый смысл и умышленно забывают, чем они были за несколько времени»¹⁵⁴.

Еще более упреков посылает Никита современным ему императорам. Вся история Комнинов, после Мануила, и Ангелов есть не что иное, как постепенное и неудержимое падение римского могущества; мысль эта и открыто высказывается писателем, и сквозит в изложении фактов¹⁵⁵. Начало разложения кроется в том, что знаменитые роды и царские родственники стремятся к независимости в провинциях¹⁵⁶, ищут себе союзников между врагами-соседями вооружают их на отечество. Между тем царями являлись люди неспособные и изнеженные. «Комнины были самыми главными виновниками ослабления империи, потери стран и городов, наконец гибели ее. Соединяясь с народами, не дружественными римлянам, они стали несчастием отечества; в управлении общественными делами они были самыми неспособными, бесполезными и ленивыми людьми»¹⁵⁷. Ко времени Мануила относится устройство великолепных зданий, которые стоят на берегу Пропонтиды и в которых императоры искали отдохновения, проводя здесь лето, как древние персидские властители в Сузах и Екватанах¹⁵⁸. Правильный ход военных действий обыкновенно нарушался тем, что цари ленились лично участвовать в войнах: «увеселения Пропонтиды и прекрасные дачи, расположенные по морскому берегу, охота и конские скачки привлекали к себе наших императоров и не позволяли им долго оставаться в лагере; они скоро бросали щит и спешили к удовольствиям»¹⁵⁹. Неудачная война не заставляет их напрягать силы государства, а кончается скоро согласием платить дань и уступить часть своих земель: «так-то современные нам императоры привыкли вести дело с иноземными врагами: они любят спокойную жизнь, подобно сенным девушкам, которые занимаются пряжей»¹⁶⁰. Когда страшные враги угрожают целости империи, «царь запирается во дворце, как улитка в раковине»¹⁶¹; полководцам не удается достигнуть полного соглашения частей армии, составленной из разнородных элементов. Одну из таких картин рисует Никита вслед за указанными выше словами. Полководец Мануил Камина дошедши до гор мизийских, неожиданно должен был остановиться. В войске начались волнения: «куда ведешь нас; с кем нам нужно сразиться; мы не редко проходили этим горным путем и никогда не успевали совершить великого подвига: подобный поход, почти всегда кончался нашей погибелью. Остановись же, возвратись и веди нас в отечество!»¹⁶². Любя праздность и роскошь, императоры тратили на частные нужды государственную казну, поручали провинции своим родственникам, которые также спешили нажиться¹⁶³. Слабые нравственно, императоры, тем не менее, любили порисоваться, устроивать триумфы, слыть за героев. Растратив государственные средства на подкуп врагов и на любимцев, они восполняли недостатки казны церковным имуществом. В том и другом случае Никита не скупится на упреки и обвинения. Отправившись раз против болгар, император Исаак Ангел завел войска в горные теснины, где его подстерегли враги и перебили почти все его войско; разнеслась молва, будто сам царь убит. Но Исаак, возвратившись в столицу, отваживается уверять всех в своей победе. Это дает случай Никите сравнить его с карфагенцем Ганноном, который выучил птиц таким словам-Ганнон есть бог¹⁶⁴. Святотатственное оскорбление храмов и икон императоры оправдывали своим высоким положением¹⁶⁵. Исаак, продолжавший употреблять священные предметы на частные нужды, вооружил против себя население и окончательно испортил дела римлян¹⁶⁶. Так, чем далее идет Никита, тем мрачнее становится картина. Император Алексий, брат Исаака, обманывает ожидания римлян, надеявшихся иметь в нем воинственного государя, страшного для врагов в кроткого для подчиненных. На первых порах он действительно сделал распоряжение, чтобы государственные должности не были предметом купли и продажи, но отдавались бы по заслугам и без вознаграждения. «Но императорские родственники, сребролюбивые и частыми переменами властителей приученные расхищать государственные доходы и собирать огромный массы денег, не допускали к царю приходящих, прежде чем не получали взятки. Вследствие этого и во всех других отношениях расстроен был порядок, как ни при одном предшествовавшем государе: так рушились и все отношения государства, и должности еще бессовестнее стали продаваться с торгу. Всякий желающий мог облечься в сан правителя области и получить самое высшее достоинство у римлян. Не только пролетарии, торговцы, меновщики и продавцы платья удостоивались почетных отличий, но скифы и сирийцы за деньги приобретали ранги. Виной этого была неспособность императора к делам и корыстолюбие его родственников»¹⁶⁷.

Домашняя жизнь царей ярко обрисовывается Никитой во многих местах. Мы приведем его известие об Исааке. В частной жизни этот император любил роскошь и богатый стол, накрытый для многих гостей, одевался в пышные одежды, каждый день принимал ванны, душился и натирался благовонным маслом. Он любил остроумные рассказы, песни, принимал шутов, мимов, странников; но вместе с тем предавался вину и женщинам. Однажды он сказал во время обида: «подайте мне соли»! Один из любимейших его шутов, по прозванью Халивур, осмотрев^– общество благородных женщин, присутствовавших за столом, заметил императору: «сначала попробуем этих, а потом и приказывай ввести других»!¹⁶⁸. Он любил разъезжать по местам, отличающимся красивым видом и здоровым климатом, и только временно появлялся в столице, как феникс. Выше всего он ставил возведение огромных зданий; во дворцах построены бани и увеселительные заведения, на Пропонтиде красовались его дачи и искусственные острова¹⁶⁹. Он кощунствовал и оскорблял святыню: священные сосуды употреблял за своим столом, пил из кубков, которые ставились над гробницами императоров; для умывания рук пользовался священными кувшинами, употребляемыми при богослужении; приказывал снимать оклады у крестов и книг, делал из них цепи и украшения для своей одежды. Когда ему замечали, что это не прилично делать императору, он сердился, называл таких ничего не понимающими, говорил, что у Бога с императором все нераздельно, и императору позволительно делать все, что захочется. В доказательство ссылался на пример императора Константина, употреблявшего один из гвоздей, которыми пригвожден был Христос, на узде лошади, другой в шлеме. Наделал фальшивой монеты¹⁷⁰ и выпускал ее вместо высокопробной, старой чеканки, увеличил общественные подати и тратил казну расточительно. Должности продавал, точно овощи на рынке. Посылал за сбором податей без всяких формальностей, если знал о ком, что он не все удержит у себя, а часть отдает и в государственную казну»¹⁷¹.

Вместе с императорами обвиняется и их правительство, родственники и любимцы. Близко знакомый с двором, придворными обычаями и интригами, Никита сообщает в этом отношении весьма любопытные сведения. Он не знает границ в обличении взяточничества, низкопоклонничества и лести приближенных к царю лиц; полным его презрением и ненавистью пользуются люди в черных одеждах, с длинными волосами и толстым брюхом; равно астрологи и звездочеты, умышленно держащие правительство в постоянном слепом заблуждении. «Царские чертоги всегда имеют на содержании льстецов»¹⁷²; «что за негодные люди водятся при дворе? Они превозносят зло, не хотят знать добра»¹⁷³. Когда Мануил торжественно вступал на коне во дворец, то конь его, при въезде в ворота, не послушался седока, заржал, бил копытом землю и с трудом перешагнул порог. Писатель прибавляет: «однако это сочли счастливым вступлением бывшие при этом хвастуны и из них особенно те, которые исследуют небо и не распознают земных предметов: в поступи коня и в его прыжках они нашли знамение долговечной счастливой жизни самодержца»¹⁷⁴.

У Никиты есть неподражаемые места, в которых делается характеристика государственного управления. Такова, например, превосходная характеристика правительственных лиц времени Мануила¹⁷⁵. Император назначил министром общественных сборов и контролером И. Пуцу, а И. Ариофеодорита сделал ближайшим помощником своим и исполнителем поручений. Последний всегда был при особе императора, выслушивал его приказания, как божественное откровение, и приводил их в исполнение при помощи образованных людей, которых много было при царском дворе; между ними особенно известен Ф. Стиппиот. И. Пуца был неумолим в деле финансовом, выжимал и вытрясал из народа подати, со строгостью взыскивая существующие и с находчивостью изобретая новые. Трудно найти человека более жестокого: легче смягчить камень, чем его отклонить от задуманного плана. Слезами его не тронешь, жалобным видом не умолишь, ни серебром, ни золотом не подкупишь, он был недоступен для человеческих движений. Он не входил в длинные объяснения с просителями, не удостоивал их приветствия и любил молчание. Но он облечен был от царя такою силою и могуществом, что мог, по своему усмотрению одни из царских указов лишать значения и уничтожать, другие вносить в действующее законодательство. Он был в большой силе еще при императоре Иоанне; тогда по его предложению корабельные пошлины обращены были в казну, доставка триир островами почти прекратилась. Однако Иоаннн Пуца оставался честным и бескорыстным министром общественных сборов до тех только пор, пока пользовался безраздельной властью. Когда же заметил, что в доверенность царя втираются другие люди и значение его мало-по-малу падает, то и он спешил воспользоваться случаем к обогащению себя. «Ну, давай-же и мы наживаться», сказал он одному из близких людей.... Мы пропускаем далее известия о накопленных им богатствах. Скупость и жадность так овладели им, что не редко он отсылал для продажи принесенные ему подарки, состоящие из съестных припасов; случалось, что редие экземпляры рыб, которые приносились ему, он до 3–х раз продавал на рынке и столько же раз снова принимал их в подарок от лиц, имеющих до него нужду. Эти рыбы делались для него рыбаками, так как тучность и величина их, точно удочка и приманка, привлекали к себе приходящих.

В другом месте, указав на умную политику Мануила в сношениях с западом¹⁷⁶, писатель так рисует правительственную систему его. «Я не скрою, что он увеличил общественные подати, я не пропущу и того, что высшие должности отдавались на откуп, что он любил пахать новь, прорезывая своим плугом борозды, из которых выростал у него колос, величиною в рост человека¹⁷⁷. Но собираемые деньги царь рассыпал щедрою рукою: он обогащал монастыри, церкви и недостаточных римлян; много также денег переходило в руки иностранцев, в особенности латинян. значительная часть шла на покрытие издержек родственников и любимцев. Племянница царя, Феодора, имела царскую свиту и роскошный дворец. На нее и рожденных от нее детей тратились целые реки золота. Постельничие, евнухи, слуги из иноземных народов, варвары, «у которых слюна брызжет изо-рту прежде, чем послышится слово»¹⁷⁸, все эти люди легко склоняли царя на милость и испрашивали, чего хотели. Некоторые из них владели таким богатством и собирали такие массы сокровищ, какими владели разве вельможи у великих народов; при том это были люди, лишенные всякого образования, так дурно говорившие по-еллински, как слабо воспроизводят звук пастушьей трубы горы и скалы. Полагаясь на них, как на верных слуг, император не только поручал им высшие должности, но и ставил во главе судебных учреждений, где не скоро освоиваются с делом и люди, специально занимавшиеся законодательством¹⁷⁹. В особенно важных поручениях такие люди предпочитались способным и образованным. Если иногда придавался им благородный римлянин, талантливый и образованный¹⁸⁰, то его назначение было лишь обозначить, в каких размерах и с каких статей собирать подать; первенствующим же лицем был варвар, собиравший дань и прикладывавший печать к сундукам, которые предполагалось отправить к царю. Император подозревал римлян и удалял их от себя; обогащая варваров, возбуждал против себя полезных и верных слуг. Римляне, понимая недоверие императора и оскорбленные тем, что занимают подчиненное положение относительно варваров, не радели об общем благе и мало обращали внимания на точный и верный сбор дани; вследствие чего к императору доходила только часть или остатки общественного сбора; большая же часть приставала к рукам сборщиков.

Если император, даваппий преимущество иностранцам, возбуждает нерасположение Никиты, можно бы подумать, что императоры, дававшие перевес грекам, оставили по себе добрую память. Но и этого мы не находим. Никита отрицает всю правительственную систему Комнинов в Ангелов. Почти всякое несчастное дело, распоряжение, мера, постановление их и т. п. приписывается излишнему пристрастию к мнению царских родственииков, «не слыхавших еще трубного звука, людей с светлыми волосами и с сияющими лицами, носивших на шеях золотые цепи и блистательные ожерелья, украшенные блестящими камнями и драгоценными перлами»¹⁸¹. В противоположность легкомысленному мнению подобных лиц выставляется опытность и рассудительность «людей искусных в военном деле, пожилых лет, которые не советуют доверяться жребию войны»¹⁸². По смерти Мануила, в малолетство сына его Алексея, особенно много зла принесли эти царские родственники. «Занятые другими делами, они оставили без призора воспитание и образ жизни Алексея и небрегли об общественных делах. Одни из них были влюблены в царпцу и добивались взаимной любви, завивали себе волосы, умащались благовониями, как женщины украшали себя богатыми цепями и ожерельями. Другие, жадные до денег мироеды, обкрадывали казну: они без всякой бережливости тратили общественные суммы и придумывали новые расходы, чтобы оправить свое промотанное состояние. А иные принимали меры к тому, чтобы овладеть царскою властью. Когда таким образом царскими родственниками и тогдашними деятелями унижены были равенство и свобода, тогда перестали заботиться об общественных делах, прекратились собрания и совещания»¹⁸³.

Указав, какие недостойные люди пользовались расположением Исаака Ангела, Никита приводит далее, что милость царя перешла на «мальчишку, которому бы следовало учиться грамматике и писать на аспидной доске»¹⁸⁴. А когда этот умер, управлением государством овладел ребенок, еще не выучившийся держать перо и писать. Отличаясь остроумием, этот ребенок овладел всем доверием царя и впутывался в политические и военные предприятия. Широкие двери, которыми прежде входили к царю, теперь были заперты, и желавшие проникнуть через них уподоблялись юродивым девам, потому что никто не открывал, им этих дверей. Требовалось всегда идти с заднего крыльца и не прежде можно было получить доступ, как дав приношение. Это «дитя-старец»¹⁸⁵ привлекло к себе царя в особенности тем, что делилось с ним взятками. Изобретательность его в поборах была так велика, что он не пренебрегал ничем: брал деньги, необходимые вещи, не оставлял и мелочей, заваливал себя дынями, овощами и фруктами всякого рода¹⁸⁶. Военные предприятия не удаются от того, что императоры много доверяют молодым людям, у которых еще только пробивается борода; посылая начальников на войну, стесняют их инструкциями; полководцы в своих действиях ограничены также своеволием войска, которое предпочитало претендента царствующему¹⁸⁷. Между людьми бесчестными, но облеченными властью, чаще у Никиты упоминаются судьи, вило-судьи, придворные чины¹⁸⁸. Говоря об некоторых, он не решается назвать их имя-доказательство, что писатель мог иметь между ними товарищей, знакомых, друзей. Придворные дела, отношения правительственных лиц, интриги и темные дела правительства Никите были известны более, чем можно предполагать. На этой стороне жизни автор останавливается весьма много¹⁸⁹.

В пример беспорядочной правительственной системы можно еще сослаться на случай, рассказываемый Никитой в истории царствования Алексея, брата Исаака Ангела¹⁹⁰. В Цареграде жил один купец, по прозванию Каломодий. Предпринимая трудные и продолжительные путешествия по торговым делам, он скопил себе огромные богатства, которым давно уже завидовали правительственные лица. Так как его не удавалось обмануть хитростью, то царские казначеи решились употребить насилие: захватили Каломодия и думали конфисковать его имущество. Только мятеж черни и заступничество патриарха спасли жизнь и имение этого богача. Следующий случай еще характернее. Некто И. Лагос, получив начальство над преториянской темницей, извлекал доходы по своей должности таким образом. Не довольствуясь тем, что присвоивал себе добровольные подаяния в пользу заключенных, начал он освобождать из темницы самых ловких воров. Принесенная ими добыча передавалась начальнику темницы, и он уже выдавал им некоторую часть. Зная, откуда происходят ночные грабежи, граждане жаловались императору; тот, обещая принять меры к исправлению зла, со дня на день откладывал и не прекрашал сумасбродных действий Лагоса. Византийский народ начал волноваться: народная толпа подступила к претории с намерением овладеть Лагосом, но он спасся бегством. Тогда из темницы были выпущепы заключенные, в городе началось сильное движение против самого императора: только вооруженная сила под предводптельством Алексея Палеолога, зятя царя, разогнала толпу и прекратила мятеж.¹⁹¹.

Таков обший отзыв нашего писателя о царях из рода Ангелов. Ангелы как и в других отношениях дурно управляли империей, так особенно отличались корыстолюбием и любостяжательностью. Они не удовлетворялись прямыми поборами, не берегли собранного, но расточали на роскошь и украшение тела, в особенности же на женщин. Они не только обременяли римский народ налогами, но взимали дань и с латинских городов. Часто нарушая мирные договоры в Венецией, наносили ущерб венецианцам, облагали пошлиной корабли их и подстрекали против них пизанцев¹⁹². В то время, когда крестоносцы IV похода направлялись от Зары к Византии, здесь вырубали лесе, годные для кораблей, на частные нужды; дукс флота Стрифна распродал гвозди и якори, паруса и канаты, и промотал все долгие суда из византийского флота. Сам император, проводя время в праздности, срывал холмы, засыпал рвы и смеялся над латинским флотом¹⁹³.

Никита питает еще глубокое нерасположение к правительству за крайнее суеверие его; отсюда вытекает презрительный отзыв о гадателях, астрологах, лжепророках, которые пользовались общим доверием. Вера в чудесную связь между звездами и судьбою человека, в пророчества и предсказания, была весьма распространена и проникала все тогдашние отношения, частные и общественные. Жена Мануила мучится родами, а он с нетерпением ожидает, что скажут ороскопы¹⁹⁴; цвет одежды различался-счастливый и несчастный и т. п.¹⁹⁵. Никита старается показать, какие неблагоприятные последствия влечет за собою суеверие по преимуществу в практической жизни. Приводимые им примеры большею частью касаются или императоров, или высших правительственных лиц. Во время сицилийской войны, Мануиле назначил начальником флота К. Ангела¹⁹⁶. Никита так рассказывает об его походе: «так как, по мнению почти всех древних и нынешних великих властителей, на судьбу и человеческие предприятия оказывает великое влияние восхождение и наклонение звезд, их положение и разные виды планет, приближение и удаление, и другое, что говорят предвещатели по звездам, которые унижают божественный промысл и вводят неизменный и непреклонный рок; то и Мануил старался, чтобы выступление Ангела в поход совершилось под всеми благоприятными условиями. И что же? Еще не успело солнце склониться к западу, как К. Ангел получил приказание возвратиться. Причиной этому была неблаговременность выступления и то, что К. Ангел начал поход не так, как советовало расположение звезд и тщательное рассмотрение законов звездного неба, но как сказали болтуны, обманывающие легковерных и ошибающиеся в определении счастливого часа¹⁹⁷. Стали снова разбирать течение звезд и, выбрав самое лучшее расположение их, послали снова К. Ангела». Писатель не скрывает злой насмешки в следующих затем словах: «но счастливая звезда столько принесла пользы римлянам, так вознаградила за поражение прежних предводителей, и поправила все, что было неудачного, что сейчасе же К. Ангел захвачен был в плен неприятелями»¹⁹⁸. На войну с уграми назначен был главным стратигом Андроник Контостефан. Когда он уже выступил в поход и распределил войско между подчиненными начальниками отрядов, намереваясь начать сражение, к нему приносит царскую грамоту, в которой приказывалось ему в этот день не вступать в сражение, потому что он сулит несчатие в военном деле, а отложить до другого дня, указанного в той же грамате. Андроник скрыл ее за пазухой и не дал знать об ее содержании начальникам частей. Потом сказал горячую речь к войску, воодушевил его и одержал победу над уграми. Ему устроен был в Царе-граде блистательный триумф. Ясно из самого сопоставления фактов, что Никита не верит в астрологию. О царской же грамате он говорит таким образом: «запрещалось сражение в тот день, как неблагоприятный, потому что важнейшие и величайшие дела, получающие тот или другой исход от Бога, не знаю по каким соображениям, император ставил в зависимость от звезд, их положения и движения, и так верил предсказаниям астрологов, как изречениям божества»¹⁹⁹. Перед смертью Мануил особенно доверился подобным людям²⁰⁰: «он был убежден ими, что проживет еще 14 лет, скоро пересиливши болезнь; что даже будет в состоянии пользоваться любовными наслаждениями, сокрушить иноплеменные города. А что всего страннее, они предсказывали сотрсяние всего миpa, столкновение величайших тел небесных, появление страшных бурь и изменение всей вселенной. Они высчитывали не только периоды, месяцы и недели, но даже самые дни и часы дня, когда случится это несчастье, как бы ясно зная то, что отец положил в своей власти²⁰¹. Император искал пещер и углублений, приготовляя себе безопасное помещение в них; царские слуги вынимали стекла во дворце, чтобы предохранить их от разрушительного действия ветров. Его родственники и приближенные, из угождения, казались также озабоченными: одни рылись в земле, подобно муравьям, другие приготовляли палатки, связывали толстыми веревками вбитые в землю колья, чтобы они не могли покачнуться. Но болезнь царя продолжала усиливаться; прнияв ванну, он еще более убедился, что его надежды на выздоровление пропадают, как слова, начертанные на воде»...

Никита не имеет веры и к дару пророчества, который предполагали его современники в некоторых людях. Мы приведем его суждение об одном из таких предсказателей – Васильюшке²⁰². Это был человек странного образа жизни, приобретший у всех славу прорицателя, вследствие чего к нему приходили толпы народа. Но он не произносил ничего ясного и истинного относительно будущего: бормоталг бессвязные слова, нередко позволял себе возбуждавшие смех выходки и привлекал простой народ – пастухов, земледельцев, матросов. Он бесцеремонно обращался с женщинами, хватал их за груди, заглядывал под платье, произнося при этом непонятные изречения; отмалчивался на все делаемые ему вопросы, ограничиваясь прыжками и ужимками. Всегда бывшие при нем старые женщины разъясняли спрашивавшим, что обозначали эти действия Васильюшки и толковали его молчание, как мудрую и многозначащую речь. Однако многим этот человек казался наделенным даром пророчества, в особенности бесстыдным женщинам; люди же умные считали его не более, как неприятным, смешным и глупым стариком?.. Иные, впрочем, к которым я отношу и себя, считали его одержимым пифоновым духом²⁰³.

Император Алексей III Ангел, желая переместиться из одного дворца в другой, выжидает счастливого сочетания звезд. Никита замечает: наши императоры не могут даже переменить места, не посоветовавшись с положением звезд. Против желания он остается в Великом дворце²⁰⁴ первую неделю поста, так как это было неблагоприятное время; шестой день недели считался благоприятным для перемены места особенно тому, кто сделает это ранним утром; поэтому император рассудил двинуться во Влахернский дворец еще почью, чтобы занять его до восхода солнца. Все было готово к отплытию, но тут случилось обстоятельство, которое доказало, что один Бог есть владыка часов и времен и что от Его одного зависит успех или не успех предприятий наших. Пол, на котором стояло царское ложе, неожиданно опускается вннз и образует довольно широкий провал. Царь, сверх ожидания, избегает опасности, а один зять его, Алексий Палеолог, и некоторые из прпближенных поплатились увечьями тела.... «Я не могу сказать, на какие размышления или раскаяние навело императора это обстоятельство»²⁰⁵.

Говоря об отношениях сына Исаака, Алексея IV, к осаждавшим Цареград латинянам, Никита еще находит случай упрекнуть царя в суеверии²⁰⁶. Если Алексей своим безразсудным поведением возбуждал негодование в благонамеренных из латинян и благоразумных из римлян, то в такой же мере был невыносим и Исаак, отец его. Он потерял всякое уважетни в глазах народа, когда снова, как и прежде, обратился к гаданиям и окружил себя недостойными людьми, длиннобородыми монахами, которые, поглощая самую свежую и жирную рыбу за его столом и попивая цельное вино, сулили ему продолжительное царствование и прозрение. Равным образом, он был расположен к астрологам и часто руководился их советами в своих распоряжениях. Монах, заискивающий расположения светской власти – тот же астролог и придворный льстец²⁰⁷: тот и другой имеют в виду лишь свои выгоды и нерадят об общественном благе. Полнее и беспристрастнне Никита высказывается о духовенстве там, где говорит об устройстве императором Мануилом монастыря при устье Понта, в местечке Катаскепа²⁰⁸. «Император собрал в новый монастырь монахов, известных подвижническою жизнью, и озаботился обеспечением монастыря. При этом, зная, что имущественные владения доставляют много хлопот и отнимают средства к богоугодной жизни у людей, избравших по обету уединенную жизнь, он не приписал к монастырю ни земель, ни виноградных садов, но приказал все нужды братии удовлетворять непосредственно из государственных сумм. Это сделал он, я думаю, чтобы пресечь весьма распространенный обычай созидать новые монастыри и дать пример потомству, как должно устроят жизнь людей, обрекших себя уединению и отрешившихся от плоти. Так-то он далек был от того, чтобы одобрить нынешний обычай, когда посвятившие себя монашеской жизни занимаются приобретением и хлопотами о мирских делах более, чем люди светские. В виду этого Мануил возобновил потерявший силу закон императора Никифора Фоки, которым запрещалось увеличение монастырских имуществ. По этому же он не оправдывает отца и деда, и всех других родственников, которые, настроив монастырей, подписали под них целые участки плодоносной земли и роскошных пастбищ. Монастыри нужно было бы строить в местах уединенных, областях не населенных, в пещерах и на высоких горах, по возможности дальше от столицы и берегов Еллиспонта. Между тем они из тщеславия строили обители на площадях и перекрестках, и помещали в них неизбранных подвижников добродетели, но людей, которые переменили себе одежду и отростили бороду»²⁰⁹. Когда Алексей Врана, вооружившись против императора Исаака Ангела, осадил Цареград, император, в это время находился под влиянием лиц, которым не сочувствует Никита²¹⁰. Цесарь Конрад монтферратский, женатый на сестре царя Мануила, Феодоре, поддерживал Исаака добрыми советами. «А он, окружив себя монахами, людьми с обнаженными ногами, спавшими на голой земле и жившими на столпах», с помощью их просил Бога отвратить угрожающую междоусобную войну, но передавать его власти другому, а об военных приготовлениях, а не думал, возлагая все надежды на духовное всеоружие. Духовенство упрекается в недостатке патриотизма, в равнодушии к общественным бедствиям. При императоре Алексее III особенно много византийцы страдали от болгар. Никита говорит об этом²¹¹: «из наших никто не решился сразиться с Петром да и не мог: когда неприятели, в течение многих годов, одерживали столько важных побед и когда это бедствие постоянно возмущало византийскую империю, ни разу ей не улыбнулось военное счастье, перед ней не промелькнул даже образ победы. И при всем том ни один из высокотронных apxиереев и пользующихся высокими почестями, никто из длиннобородых монахов, нахлобучивающих на нос шерстяное покрывало, не обратил внимания на то, что Бог оставил нас и почти в конец презрел, никто не предложил помощи в этом трудном положении, не решился смело указать царю спасительное средство²¹².

Был-ли Никита патриотом, любил-ли он свое отечество, в чем выразились его симпатии и антипатии в этом отношении? С такими вопросами мы переходим к рассмотрению тех сторон истории Никиты, где главное значение имеет византийский народ, и где сравнивается он с иностранцами. Переходом послужит определение того, в чем, по взгляду Никиты, заключается достоинство человека.

Мы имели случай заметить, что Никита не находит между своими современниками достойных лиц, которые бы соответствовали его идеалу. Высокие характеры создали величие империи, изнеженные современники ускорили ее падение. Тем не менее, в одном государе из рода Комнинов можно заметить любимые черты монарха, об отсутствии которых в современном государе он сокрушается. Такие черты представляет И. Комнине, истории которого Никита писал на основании предания. В уста этого государя влагается следующая политическая программа²¹³: «Не с тем я занял Сирию, чтобы ограничиться только владением ея; нет, я думал совершить дела, славнейшее прежних, бесстрашно выкупаться в Евфрате и зачерпнуть полным сосудом из струй его; желал посмотреть и на реку Тигр и прогнать оружием врага, который находится в союзе с, киликийцами и с сынами Агари, и, если можно, перелететь, подобно царю птиц, в самую Палестину. Там Христос восстановил своею смертью нашу смертную природу, распростерши руки на кресте и немногими каплями крови приведши к единению весь мир. Я думал даже взойти на гору Господню, встать на месте святом Его и победить войною окрестных врагов, которые часто брали на копье гроб Господень. Моим планам не суждено было осуществиться»... «Я родился от императора, получил от него власть по преемству и не утратил ничего из его вдадений; увеличил-ли я предоставленный мне от Бога талант царства-предоставляю судить другим... восток и запад видел меня под оружием, я одержал победы над народами того и другого материка. Не много я жил спокойным во дворце: почти всю жизнь провел в походной палатке: проводить время под открытым небом составляло для меня наслаждение. И эта земля, на которой теперь мы стоим лагерем, дважды видела меня, и это римское войско, которого давно уже и в глаза не видали персы и арабы, теперь под Божиим смотрением и моим водительством наводит на них ужас: они поступились в нашу пользу многими городами, которыми и доселе мы владеем и которые управляются по нашим законаме». Выразив желание, чтобы и после него увеличивались успехи римского оружия, продолжает: «и это исполнится, если вам дан будет Богом, правитель, не притисняющий народ, соответствующий своему званию, одаренный хорошими нравственными качествами, а не такой, который, склонившись на стол, держит в руках чашу и никогда не оставляет своих палат, подобно лепным изображениям и картинам на стенах. Ибо всегда устроятся государственные дела соответственно с качествами правителя: его предприятия и планы венчаются успехом, если он хорош; разрушаются, если он худ».

Приводя это место, мы имели в виду указать, что все отрицательные стороны последующих императоров, порицаемых Никитою, составляют отступление или искажение идеального типа государя. Проследим еще дополнительные черты характеристики Иоанна. «Он имел прекрасное правительство, жил богоугодно, был воздержнного и целомудренного нрава, любил великолепие в наградах и издержках, о чем свидетельствуют щедрые раздачи золота жителям Цареграда, равно обширные и прекрасные храмы, воздвигнутые им. Он особенно дорожил доброю славою и желал оставить свое имя не запятнанным для потомства: так следил за благоприличием и поведением своего семейства, что обращал внимание на стрижку волос, осматривал обувь, по мерке-ли она сделана и по росту-ли. Изгнал из дворца публичное пустословие и срамословие, неумеренную роскошь в одежде и пище, как зловредную заразу. Представляя собою образец строгого воздержания и желая дать достойный пример для подражания подданным, он упражнялся во всех видах добродетели. При этом он не уклонялся от удовольствий, был доступен, откровенен, весел и благодушен; выставляя себя образцем высшей добродетели при посторонних, в своем семействе, освободившись от взоров и шума людской толпы, он допускал приличную шутку и остроумный рассказ, не запрещал и смеха. А так как он.... во все свое царствование никого не казнил и не подверг увечью, то до сих пор всеми считается достойным хвалы и украшением императоров из рода Комнинов»²¹⁴.

В истории Никиты не много лиц, заслуживающих сочувствия: поэтому мы позволим себе привести еще одну характеристику. В этом отношении на первом месте следует поставить Аксухов отца и сына. I. Аксух, турецкий уроженец, прибыл ко двору императора Алексея I Комнина, пользовался его расположением и был близким товарищем сына его, Иоанна. Достигнув сана великого доместика, он владел неограниченным полномочием при двух императорах, Иоанне и Мануиле. Строгий судья, Никита не оставил ни одного темного пятна на памяти этого человека²¹⁵ – обстоятельство весьма любопытное в виду крайнего нерасположения писателя и к правительственным лицам вообще, и к варварам в особенности. Пользуясь высоким значением, I. Аксух доставил своему сыну Алексию блистательное образование и прочное положение при дворе Мануила. Император давал последнему весьма трудные поручения во время сицилийской войны: его дипломатическим талантам обязана была Византия миром с сицилийцами. Получив сан протостратора, Алексей женился на племяннице Мануила, дочери умершего его брата, Алексея. Несчастная судьба Алексея Аксуха внушила Никите одну из лучших страниц, на которую частью мы уже указывали ранее. «Алексей отличался неусыпною деятельностью, он в совершенстве изучил ратное дело. Я не знаю, что в нем было выше, талант-ли ораторский, или ясный ум, физическая сила, или логическая последовательность ума (исполнительность, или теоретическое соображение); своею внешностью он внушал к себе уважение»²¹⁶(ссылка поставлена произвольно стр.70). Царь стал питать нерасположение к этому даровитому человеку и искал средств удалить его. Не находя причин к объяснению этого в самом Алексее, Никита обращается к испорченной человеческой природе, к распущенности современного правительства и в нем находит печальную причину падения Алексея. Робость и подозрительность, говорит он, удел многих царей; как смерть, хаос и ереб, они находят наслаждение в погибели благородных и в низвержении всего возвышенного и великого. Подобно высоким соснам, имеющим густую верхушку, которые и при легком ветерке начинают шелестеть своими иглами, цари подозревают человека богатого, пугаются мужественного. Если бы кто оказался красавцем, обладающим высоким даром красноречия, одаренным веселым характером, такой не дает сна и спокойствия венценосцу. Царь теряет сон, лишается удовольствий и наслаждений, перестает рассуждать, негодует на мать-природу, что она создала и других достойными власти, не истощив на них одних своей творческой силы и не создав их единственными из людей. Так, они вооружаются против промысла, вырывают лучших членов человеческого общества, обрекая их на погибель. Этим они приготовляют себе легкую возможность безотчетно распоряжаться общественными средствами, помыкать свободными людьми как рабами, и как невольников унижать таких людей, которые более их достойны власти. Власть помрачает их рассудок и заставляет забывать, чем были они за несколько времени²¹⁷. Так и император Мануил, не имея никаких причин к неудовольствию на протостратора Алексея, стал однако подозревать его, подчинившись клеветникам. Алексей был весьма любим стратигами воинами, великодушен и щедр ко всем, обладал значительным состоянием – этих причин было достаточно, чтобы внушить подозрение Мануилу. Он приказал неожиданно напасть на Алексея, взял в казну имущество и заставил его постричься в монахи. Клеветники и наушники помогли царю оправдаться в общественном мнении, так как против Алексея явились улики в волхвовании. «Супруга Алексея, отличавшаяся горячей любовью к мужу и целомудрием, служила украшением пола и была известной красавицей; в тоске по мужу она покушалась на самоубийство. Во время удержанная от этого, она пала к ногам своего дяди-царя, плакала,– умоляла и испрашивала сострадания к своему мужу, свидетельствуясь Богом, что он ни в чем не виновен. Император прослезился на ее мольбы и жалкий вид, но не изменил своего определения. С тех пор, проводя печальную жизнь, подобно целомудренной горлице, она оглашала покои жалобным воплем и лила горькие слезы в своем одиночестве. Чрезмерная скорбь надломила ее силы: она сошла с ума и, наконец, истаяла, оставив двух мальчиков»²¹⁸.

Если выделить из характеристики всех исторических лиц произведения Никиты некоторые одинаковые качества, приписываемые им, то получится известного рода масштаб, которым измеряет Никита людей. Из предыдущего уже можно видеть, что одни лица пользуются расположением его, другие нет, т. е. в одних он находит любимые качества, в других не находит. Так, мы могли заметить, какие качества государя предпочитает Никита, каким качествам сочувствует он в государственном лице. Направляясь подобным же путем, мы можем определить, в чем полагает Никита общие достоинства человека. Можно было бы думать, что наш писатель, бичуя высший класс современного общества, найдет некоторое удовлетворение в бедном, ремесленном, торговом и земледельческом классе. Так и должно было случиться, если бы Никита не оторван был воспитанием от современной среды. Но идеалы его лежат за пределами современности: он был сын своего века, сословное различие и на него наложило резкий отпечаток.

Знатность происхождения. Высшими достоинствами человека считаются такие, которые не всем равно доступны. В редких случаях низкое происхождение не кладет мрачного пятна на всего человека. Следовательно, порицая высший класс, тем не менее Никита успокоивает на нем свои надежды и ожидания. Известной долей исключительности и односторонности воззрений на человека Никита обязан своим понятиям о древнем мире. Оттого-то почти никто из современников не подходил к его идеалу. Однако, мы попытаемся отметить то, что можно считать в его истории одинаково прочным и постоянным в суждении о человеке, вообще. Почти каждый раз, выводя новое лице Никита знакомит нас с происхождением его; при чем благородным происхождением оправдываются частью добрые умственные и нравственные качества выводимого лица; в человеке незнатного происхождения подвергаются суду его только непосредственные физические качества. В I. Аксухе «благородство и независимость убеждений много скрывали его незнатное происхождение»²¹⁹; высокий рост и красивое лицо филадельфйца К. Ангела с избытком вознаграждают незнатность его происхождения²²⁰; незнатное происхождение графа Балдуина выкупается его военными способностями²²¹. Логофет дрома I. Каматир имел высокий рост, величественную осанку, достойную благородного происхождения его с матерней стороны²²². I. Дука, при других прекрасных качествах, обладает еще благородным происхождением²²³. Когда Андроник Комнин и севаст Каламан домогались любви Филиппы, последний потерпел неудачу между прочим и потому, что был мал ростом и происходил из захудалого роду²²⁴. Благородство происхождения и знатность (γε᾿ νους επι᾿ ςημον) ставится всегда в противоположности с низким, ничтожным и презренным²²⁵; знатность рода и положение различается не только у соотечественннков, но и у латинян и турок; знатные люди противополагаются толпе, ремесленникам, мелким торговцам и т. п. Знатность рода, в соединении с другими высокими качествами, не редко навлекает гонения и возбуждает подозрение в завистливых и не так щедро одаренных императорах²²⁶.

Умственное образование, ораторский талант. При благородном происхождении человек должен обладать другими качествами, чтобы быть вполне высоким и достойным с точки зрения Никиты. Между отличительными качествами хорошаго человека умственное образование и телесная красота занимают самое видное место. Свободные науки и, как высшая степень образования, философия-составляют удел весьма не многих людей. В характеристиках государственных мужей своего времени Никита почти всегда обращает внпмание на образованность или невежество их. Логофет дрома I. Каматир «кончиком пальца только дотронулся до высоких наук, недолюбливал достопочтенную философию и не желал следовать ее правилам»²²⁷; напротив, «I. Дука получил хорошее научное образование, был сведущь и в свободных науках», равно Андроник Комнин отличался и знанием изящных наук, и философским образованием²²⁸; Исаак Комнин учился ораторскому искусству у Василия Рентакина. Собственно между светскими лицами XII в. редко было высокое научное образование; чаще встречаются подобные примеры в среде духовных лиц. Между ними Евстафий Солунский занимает, одно из первых мест. Никита так говорит об его образовании: «Евстафий был знаменит ораторским талантом и отличался всеми добродетелями.... в особенности же он превосходил других убедительностью речей и знанием всякой мудрости, как христианской, так и языческой»²²⁹. Считая словесное образование существенным признаком лучших людей, Никита, из скромности, так выражается в одном месте: «архипастырь Афинский, Михаил Хонский-мой родной брат; я горжусь этим родством и радуюсь, что в нас течет одна и та же кровь, но сознаюсь, я совсем не похож на него ни по добродетели, ни по красноречию»²³⁰. С понятием об образованном человеке почти всегда соединяется еще – ораторский талант и известная доля остроумия и находчивости. Последнее качество может стать уделом и не римлянина, хотя и оно возвышает одного человека над другими. У протостратора Алексея с острым умом соединялся прекрасный дар слова²³¹; человек, наделенный подобным даром, составляет предмет зависти для других и не редко гибнет жертвою подозрительности императоров²³²; выражениями: με᾿ γας ε᾿ ν λο᾿ γοις характеризуется Евфимий, епископ Новых Патр²³³, βαθυ᾿ νους, πολυ᾿ μητις – император Андроник²³⁴; за ораторским талантом Евстафия Солунского признается сила, могущая действовать на камень²³⁵; епископ афинский Михаил мог бы огонь свести на нечестивых, ос наслать на лагерь врагов²³⁶; за Федором Стиппиотом признается остроумие, глубокомыслие и сообразительность²³⁷; Логофет дрома I. Каматир, хотя и не отличался особенною любовью к высшим наукам, однако обладал непринужденностью в разговоре: речь его лмлась подобно прекрасному потоку, текущему по покатости, за что и приобрел он великую славу²³⁸. Он был незаменимый собеседник на веселом пиру; когда он разгорячался, остроты и рассказы его сыпались без конца. Таким образом, красноречие ценилось не только в делах общественных, но и в жизни частной. Известная веселость нрава, приятный характер-отличаются как дорогое преимущество некоторых людей²³⁹. Эти качества уважались при дворе и в обществе. Ocтроумие уважал император Иоанн, веселыми людьми окружал себя Исаак²⁴⁰. I. Каматир, который умел и пропеть под звуки лиры и кифары, и проплясать кордак, был не только любимым гостем у императора Мануила, но и с успехом был употребляем в сношениях с иностранными властителями, которых он умел обворожить своим веселым нравом²⁴¹. Эти качества, между прочим, упоминаются Никитою в числе таких, которые не дают покоя и мешают спать царям. Императоры считали для себя особенною честью, чтобы подданные признавали в них и философское образование и ораторский талант; для этого лучшие из них почетными дарами привлекали к своему двору людей образованных²⁴². Образованность, красноречие и общительность признаются как бы отличием благородного римлянина: варвар не может усвоить себе этих плодов цивилизации²⁴³; варвары не имеют, по крайней мере в одном лице, соединения подобных качеств. Телесная сила, хитрость, находчивость, крепость, свойственная «мужу кровей», придается в частности некоторым из них²⁴⁴. Непривлекательные черты человека недоступного, несообщительного, молчаливого и сосредоточенного в себе самом соединяются с таким нравственным уродством и бесчеловечием, что невольно заставляют предполагать соответствие между теми и другими в представлении писателя. Таким у него выведен I. Пуца, уничтоживший флот, поборами скопивший себе несметные богатства, обременивший государство непосильными налогами²⁴⁵. Любовь к интригам, двуязычие, хитрость, коварство и притворство уподобляют человека библейскому змию искусителю²⁴⁶; сострадание, доступность и открытый нрав, напротив, делают его любимцем всех²⁴⁷.

Мужество на войне и телесная красота. С совершенством нравственным соединяется совершенство физическое. Мужество на войне и красота суть характеристические черты сочувственных лиц в истории Никиты. Обыкновенный способ обозначать военные дарования у Никиты краток и точен: Просух – ου᾿ χ ἃϊδρις τα᾿ πολε᾿ μια²⁴⁸, I. Аксух имеет χεῖρες δεδιδαγμε᾿ ναι προ᾿ ς πο᾿ λεμον²⁴⁹, и еще: στρατηγι"ᾳ διαπρε᾿ πων α᾿ νη᾿ ρ χαι᾿ χατα᾿ χεῖρα γενναῖος χαι᾿ νοῦν η᾿ γεμονι᾿ ας πλουτῶν α᾿ ξιω᾿ τατον²⁵⁰; I. Дука-α᾿ νη᾿ ρ ε᾿ μαιχός ο᾿ μοῦ χαι᾿ α᾿ ρειχο᾿ ς... χαι᾿ μεθο᾿ δων ἳδρις στρατηγιχῶν²⁵¹; протостратор Алексей – δραστη᾿ ριος ἃνθρπος ὣν χαι᾿ πᾶσαν ε᾿ ξησχηχω᾿ ς αυ᾿ τουργι᾿ αν πολε μιχη᾿ ν... χαι» χεῖρας α᾿ νθεριζου᾿ σας ταῖς α᾿ ρχιχαῖς μεθοδευ᾿ σεσι²⁵²; Андроник-виновен перед Мануилом в το᾿ ε᾿ ν μα᾿ χαις ε᾿ νδε᾿ ξιον²⁵³, тот же ο᾿ βαθυ᾿ νους `Ανδρο᾿ νιχος, во время осады Никеи, ε᾿ πη᾿ γνυε τα᾿ ς ε᾿ λεπο᾿ λεις, χαι᾿ τη᾿ ν ςφενδο᾿ νην περειειργα᾿ ζετο, το᾿ ν λυ᾿ γον τε χαι᾿ το᾿ ν στρο᾿ φαλον χαι᾿ το᾿ ν τειχεσιπλη᾿ την χριο᾿ ν σιδη᾿ ηῳ ε᾿ φρα᾿ γνυεν... φιλοτιμου᾿ μενος προ᾿ ς του᾿ ς παρο᾿ ντας, ω᾿ ς πολυ᾿ το» χατα᾿ τα᾿ ς πο᾿ λεων α᾿ λω᾿ σεις ε᾿ νδε᾿ ξιον ηυ᾿ χησεν<sup>254</sup>, I. Ватаца, великий доместик при Алексее II-α᾿ νη᾿ ρ ου᾿ φαῦλος τα᾿ ταχτιχα», πολλα᾿ ς δε᾿ νι᾿ χας πολλα᾿ χις ε᾿ πανηρμε᾿ νος χατα᾿ Περσῶν<sup>255</sup>. Мужество, отвага и военные способности, как можно обозначить вообще приведенные выше качества, не отрицаются и в неприятелях. Так, граф Балдуин-δια᾿ δε᾿ τη᾿ ν χατα» πο᾿ λεμον δεξιο᾿ τητα αι᾿ δε᾿ σιμος ὣν τῷ ρηγι»...<sup>256</sup>; Петр Плантца – χρα᾿ τιστος ἃμα πα᾿ ντων χαι᾿ ει᾿ ς α᾿ νδρει᾿ αν ο᾿ νομαστο᾿ τατος, λι᾿ θῳ το᾿ χρα᾿ νιον χατεαγει᾿ ς<sup>257</sup>; Роман, князь галицкий – ρ᾿ ωμαλε᾿ ος ὣν το᾿ σῶμα χαι᾿ τα᾿ ς χεῖρας δραστη᾿ ριος<sup>258</sup>. Болгарским королям из рода Асеней приписываются подобные же качества; так Асень-α᾿ γχι᾿ νους ῶν διαφερο᾿ ντως χα᾿ ν τοῖς α᾿ πο᾿ ροις ε᾿ πινοῆσαι τα᾿ ξυ᾿ μφορα ι᾿ χανω᾿ τατος<sup>259</sup>; Иоанн – ευ᾿ μη᾿ χης ἧν τη᾿ ν η᾿ λιχι᾿ αν χαι᾿ α᾿ γχι᾿ νους μα᾿ λιστα χαι᾿ τη᾿ ν ρ᾿ ω᾿ μην α᾿ χμαῖος τοῦ σω᾿ ματος; το᾿ ν δε᾿ γε ἃνδρα τῶν αι᾿ μα᾿ των τῷ τοῦ εἳδους α᾿ χροχο᾿ λῳ χαι᾿ τῷ τῆς γνω᾿ μης α᾿ ποχρο᾿ τῳ σαφῶ διεχα᾿ ραττς, `Ρωμαι᾿ οις με᾿ ν συναυλιζο᾿ μενος, μεταρ᾿ ρ᾿ υθμιζο᾿ μενος δε᾿ μηδαμῶς προ᾿ ς το᾿ τοῦ φρονη᾿ ματος ο᾿ μαλο᾿ ν χαι᾿ ευ᾿ ε᾿ νδοτον²⁶⁰/ Высокий рост, сила, уменье владеть конем-относятся также к почетным отличиям и внушают писателю чрезвычайно живые страницы. Силе свойственна уверенность и спокойствие. Никита не забывает в своих описаниях и этой психической стороны. Мы приведем одно подобное место, где говорится про отставшего от своего отряда крестоносца²⁶¹. «Во время этого похода (III крестового похода) один немец, исполинского сложения и чудовишной силы, отстал на далекое расстояние от своих соплеменников. Он медленно подвигался вперед, ведя в поводу измученного коня; его окружило более 50 человек из турецкого войска. Обступив со всех сторон, турки начали обстреливать его; он же, прикрываясь широким щитом и надеясь на прочность вооружения, спокойно шел вперед, подобно скале или башне, неуязвимый для стрел этого варварского скопища. Тогда один из турок, вызвавшись перед другими на смелый поступок, оставил свой лук, как оружие непригодное, обнажил широкий меч, напустил своего коня на немца и вступпл с ним в одиночный бой. Удары отскакивали от немца, как от горной вершины или от медной статуи: толстою и мощою рукою он извлек свой тяжелый, огромный и крепко-скованный меч, наискось нанес удар по ногам коня и отсек обе передние ноги с такою же легкостью, как косец полевую травинку. Пока всадник держался еще в седле, между тем как конь под ним упал на колени, немец протянул руку, и секирою нанес противнику удар по голове. Острая секира, направленная сильным размахом, произвела такое удивительное сечение, что надвое рассекла всадника, прошла через седло и сильно ранила хребет лошади. Остальные турки, пораженные таким зрелищем, уже не осмелились нападать на него. Так было с ними; немец же, как лев, уверенный в своей силе, не прибавлял шагу, но медленно продолжал путь и к вечеру пришел на место, где остановились ночевать его соплеменники».

Сила, стройность, красота и высокий рост выставляются как качества, особенно любимые византйцами и нераздельные с другими преимуществами. На высокий рост Мануила и Андроника делаются нередкие указания; малорослост рассматривается как физический недостаток²⁶². Император Мануил на собственных плечах перенес из Вуколеонской гавани в Великий дворец камень в величину человека, на котором, по преданию, положен был Спаситель по снятии со креста. Когда перед смертью он изъявил желание принять пострижение, то не могли найти монашеской одежды, которая бы прикрывала все его исполинское тело²⁶³. На высокий рост Андроника постоянно делаются указания там, где, по мысли автора, должна выйти отчетливее картина, эффектнее противопоставление²⁶⁴. Такой же рост и исполинское сложение имел I. Каматир, который при том обладал благородной осанкой и величественным видом²⁶⁵. За высокий рост и красивое лицо К. Ангел попал в зятья к императору Мануилу, получив руку его дочери Феодоры²⁶⁶. Πλα᾿ σις σω᾿ ματος α᾿ ξι᾿ α ου᾿ σα τυραννεῖν, το» ει᾿ δος σεμνο᾿ ν – возбуждают зависть и подозрение императоров, лишенных такого дара²⁶⁷, ибо с понятием о подобных качествах связывалось понятие о царственности и величии. Чтобы доказать приведенные положения и закончить этот отдел, мы приведем два свидетельства, весьма ярко рисующие взгляды византтийцев на телесную красоту Когда созрел заговор против Андроника Комнина и в церкви св. Софии предложен был царский венец Исааку Ангелу, он не изъявлял особенной охоты принять царскую власть. Присутствовавший при этом I. Дука, прося возложить на него корону, снял с головы шапку: череп его был без волос, и плешь светилась, как полная луна. Простой народ заявил решительное несогласие на его просьбу: «мы не хотим, раздавались голоса, чтобы над нами царствовал старик. И то уже много бедствий мы понесли от седовласого Андроника; по-этому в нас возбуждает ненависть и отвращение всякий старик, в особенности если у него длинная и остроконечная борода разделяется на две половины»²⁶⁸. В дополнение к этому можно указать еще на следующий случай. Спустя три месяца по воцарении императора Алексея Комнина – Ангела III, в азиатских провинциях государства явился самозванец, выдававший себя за Алексея II, сына Мануила, которого умертвил Андроник. Лже-Алексей нашел поддержку в анкирском сатрапе, увлек некоторые города и угрожал новому императору; явилась необходимость царю лично предпринять поход против него. Любопытные объяснения, которые дают жители Мелангии в извинение своей приверженности к самозванцу²⁶⁹. «Государь император! Ты сам удивился бы, если бы увидел этого человека. Его длинные волосы огненного цвета такие прекрасные, как будто усыпаны блестками золота; он так сложен, такой прекрасный наездник, что кажется прикованным к седлу; не гневайся же на нас, которые жалеем этого юношу, имеющего право на царство по преемству в трех поколениях и несправедливо лишенному власти и отечества». В царствование Исаака Ангела в Азии также был самозванец, выдававший себя за Алексея II; своими золотистыми волосами он привлек на свою сторону не только простой народ, но и некоторых правительственных и придворных лиц. Когда, наконец, он был убит и голова его принесена к севастократору Алексию, этот, «взбивая его золотистые волосы хлыстом, проговорил: не без причины же сдавались этому человеку наши города»²⁷⁰. Молодость и физическая сила возбуждают сочувствие и писателя и народа. Мучения Мамала, обреченного при императоре Андронике на сожжение, в цирке, доводят до слез зрителей и дают повод к резкой сатир²⁷¹. Уродливость в лице и сложении, физический недостаток., низкое занятие и т. п. не привлекают к съ себ ни сочувствия народа, ни благоволения судьбы²⁷². Являются и подобные самозванцы, но с ними легко управляются царские полководцы! Таков киприйский уроженец I. Спиридонаки²⁷³.

Таким образом, симпатии писателя лежат на стороне благородного класса, научного образования, ораторского искусства, телесной силы и красоты, веселого и открытого характера. Только одаренному подобными качествами можно достигнуть известного влияния и значения в обществе, современном Никите. Где приходится ему сопоставлять между собою западно-варварский мир с восточно-римским, высокие преимущества и полное его сочувствие лежат на стороне Рима. Он не скрывает от себя, что идея Рима и римских граждан есть собственно фикция; что население современной ему Византии представляло смесь различных национальностей, и что поэтому трудно искать между тогдашними римскими гражданами тех доблестей, которыми сильна была старая империя. Тем не менее, Никита простодушно остается в намеренном обольщении, смело противополагая римское варварскому; пока он довольствуется общими соображениями и живет в области идеи, его мировоззрение последовательно и единочно, но когда является фактическая сторона дела, тогда идея стушевывается и уступает место очевидной и горькой истине. Таким образом, противоположность заранее созданной идеи, вошедшей в плоть и кровь писателя, с живыми и резкими фактами действительности должна была породить и в душе Никиты, и в воззрениях его на события известного рода двойственность и противоречия, которые замечаются в некоторых частях его труда. Переходим к разбору его взглядов на иностранное и свое; наша цель – объяснить и примирить кажущиеся противоречия Никиты

Высокие преимущества римского мира перед варварским, под которым разумеет наш писатель все европейские народы, за исключением еллинов, состоят в следующем²⁷⁴. Между народами германского происхождения Никита не находит взаимного общения и единства: все они представляются ему отдельными племенами, без блистательного прошедшего и высокой будущности; эти племена не преследуют возвышенных задач, не имеют понятия о духовном просвещении и развитии, малыми зачатками его обязаны лишь сношениям с римским миром. Они чужды изящных наук и искусств, которые облагороживают человека, возвышают его духовные способности над чувственными проявлениями и телесными побуждениями. В этом отношении на одной и той же степени стоят как народы германского происхождения, так и славянского²⁷⁵. Римский мир, по отношению к таким народам, представляется если не матерью, то кормилицей, которая воспитала и выростила их на свою погибель²⁷⁶. Полного развития душевных способностей такие народы не могут достигнуть: только безрассудное мужество онп могут считать единственно своим качеством, военное же искусство и храбрость на войне составляют удел человека, обладающего всеми видами добродетели. «Но у них не имеет пристанища ни одна харита или муза; оттого чувственные побуждения берут перевес над духовным, раздражительность предупреждает объяснение, слюна появляется изо рту прежде, чем послышится слово»²⁷⁷. Варвары не имели понятия о высоких плодах, которые приносит образование; в своем невежестве они осмеивали любовь римлян к чтению книг; в насмешку называли византийцев, толпою писцов²⁷⁸ Желая укорить грека, варвар самую язвительную насмешку полагает в намек на аспидную доску и стиль, на розгу, бьющую по рукам и по спине²⁷⁹. Как люди образованные и просвещенные, умеющие сдерживать свои страсти, византийцы противопоставляются в этом отношении диким и необузданным варварам, которых не умолишь просьбами, не смягчишь слезами, не умилостивишь ласками. К прекрасной песне они относятся с тем же хладнокровием, как к крику гусей или к граю ворон; самая увлекательная игра на свирели, по искусству исполнения достойная Орфея, приводившего в движение скали, и та не могла бы извлечь чувства из варвара. Люди этого рода привыкли подчиняться только гневу: в раздражении они пользуются первым средством для удовлетворения себя²⁸⁰.

Между тем римляне и варвары поставлены судьбою друг против друга; настояла необходимость взаимных сношений между ними. Никита едва-ли не лучше всех современников понимал взаимные отношения востока к западу; по крайней мере, ни у кого не встретишь такого ясного и отчетливого различения этих двух цивилизаций-еллинско-византийской и романо-германской, какое находится у нашего писателя. Мы оставляем пока в стороне страстные и желчные укоризны, посылаемые Никитой крестоносцам IV похода; мы довольствуемся его суждениями, высказываемыми спокойно и без раздражения, его сопоставлением востока с западом. В этом отношении суждения Никиты и доселе имеют свежесть и новизну: у него есть попытка исторически объяснить вражду латинян к византийцам, как вражду исконную, непрерывную, которая имела начало в самом характере наций, в их культуре, вере и жизни. «Проклятые латиняне считают раем ту страну, в которой суждено нам жить и пользоваться благами: завидуя нашему счастью, они всегда злоумышляют против нашего рода и искони строят нам ковы. По обстоятельствам притворяясь друзьями, они ненавидят нас, как злейшие враги: когда они обращаются к нам с ласковым и нежным словом, п тогда это слово подобно стреле и обоюду-острому мечу. Так, между нами и ними утвердилась величайшая пропасть различия. Хотя мы и вступаем с ними в сношения и часто пользуемся одним и тем же жилищем, однако нас разделяет самая резкая противоположность убеждений. Чрезвычайно гордые, надменно выпрямляющее свой стан, они пользуются для своих выгод мягкостью нашею нрава, приниженностью и скромностью»²⁸¹. Приведенный слова имеют глубокое значеше в устах язаттйца ХП въка. Никита стоить выше вероисповедной вражды, разделявшей восток с западом. Не в ней заключается диаметральная противоположность византинизма и латинизма, а во всем строе жизни исторической, в нравственных и общественных воззрениях того и другого народа Такого глубоко-верного взгляда напрасно стали бы мы искать во всей тогдашней литературе²⁸². Ненависть и вражда латинства к Византии не допускает возможности дружественных договоров, взаимной помощи; напрасны обольщения некоторых правительственных лиц, которые думали связать латинян клятвами и договорами и тем сохранить независимость империи: это была мечта, которая разбивалась перед исконной, вечной ненавистью двух миров²⁸³. Когда Никите пришлось описывать завоевания латинян в византийских провинциях, после взятия ими Цареграда в 1204 году, он наведен был на следующие грустные размышления: «что же я занимаюсь описанием варварских подвигов, и передаю потомству военные события, в которых одержвают верх не греки? Как я могу историю – это лучшее и прекраснейшее изобретение еллинского духа посвятить на описание варварских побед над еллинами»²⁸⁴. И он действительно сделал некоторый перерыв и начал опять писать только после того, как болгары одержали блистательную победу над латинянами, удовлетворив и его патриотическому чувству. Поступки латинян в Цареграде по жестокости, святотатству и беспощадности, далеко не могут сравниться с тем, как поступили турки с христианами, овладев Иерусалимом²⁸⁵.

Но Никита не слепой и ожесточенный враг латинян. Его ненависть гражданского свойства: она не могла развиться до фанатизма, как свойственно вражде вероисповедной. Он умеет подняться до трезвого и правильного взгляда на вещи, не отрицает и в латинянах добрых качеств, находит между ними примерных людей, указывает образцовые обычаи, которым могли бы поучиться и византийцы.

Императору Мануилу приписывается такой взгляд на врагов, идущих с запада. Он не решался сам идти войною против западных народов, потому что считал их страшными и непобидимыми. По его мнению, византийские войска в сравнении с латинскими были тоже, что горшки в сравнении с котлами. Опасаясь, что все западные народы могут составить союз и отправиться на него войною, он постоянно держался мер предупредительных. Восточные народы можно, говаривал он, и подкупить и усмирить оружием; западные же враги пугают его своей многочисленностью. Надменные и гордые, они постоянно занимаются войной, идут на сражение закованные в железо, питают непримиримую ненависть к византийцам, вражду и досаду²⁸⁶. Этими опасениями объясняются своеобразные меры византийского двора, клонившиеся к поддержанию вражды между немецкими императорами и итальянскими городами. В виду опасности с запада, которую понимали лучшие люда XII века, Никита оправдывает и меры императора, и громадные издержки на итальянскую войну²⁸⁷.

Вообще главный упрек, который делает Никита латинянам заключается в надменности их, жестокости и кровожадности²⁸⁸. Прежде всего западные крестоносцы поразили византийцев необычайною военною силой, многочисленной конницей, несметным множеством тяжеловооруженной пехоты: «войско это заковано в медь, смертоносно, глаза его блещут огнем, оно жаждет кровопролптия»²⁸⁹. Невысокое мнение, которое имели византийцы об западных народах, должно было теперь уступить место новому чувству по отношению к ним. Признавая за ними перевес физической силы, греки должны были питать патриотическое чувство выставлением нa вид своей образованности, общественности, роскоши и величия, чего не имели эти грозные варвары. Принимая при своем дворе западных государей и послов их, императоры заботились о соблюдении полного церемониала: надевали лучшие свои украшения, собиралп весь пышный двор, разряженный и блистающий золотом и драгоценными каменьями. Но варвары не поражались величием изнеженного двора, не падали в прах перед могуществом императоров; напротив, богатство двора и столицы еще сильнее заставляло их желать обладания ею²⁹⁰. Варвары лишь более убеждались, что женоподобные и слабые византийцы не могут оказать им сопротивления. Они смело ставили свои требования, потому что издавна убедились, что римляне всю жизнь проводят или в пьянстве, или в вытрезвлении после попойки²⁹¹ и что Византия подобна Сиварису, известному своею изнеженностью. Такими византийцы узнали латинян во время первых походов их в св. землю, такими же нашли их и в 1204 году, когда Византия подпала господству крестоносцев. Со стороны латинян – недоверие и боязнь западни, со стороны византийцев-жалоба на жестокость и надменность-проводятся последовательно во всем сочинении Никиты²⁹². Тем не менее, мы надеемся доказать, что Никита не был ослеплен по отношению к латинянам; что патриотизм не закрывал для него истины. Никита порицает последовательно и согласно с теми основными воззрениями, которые мы пытались обозначить у него в предыдущем изложении. Точность и верность доводит он иногда до крайности. Не доверяя молве и общественному мнению и в других случаях, в собирании данных о поступках латинян в Цареграде, сицилийцев в Солуни, он пользовался как собственными наблюдениями, так и рассказами очевидцев. В немногих только случаях он позволяет себе легковерные и наивные показания. Таковы, напр., свидетельства о чудных, непонятных явлениях в природе и жизни, которые носят на себе печать вымысла и расстроенного воображения. После взятия сицилийцами Солуни, по его словам, ни одна собака не касалась трупов римлян, между тем как сицилийские тела пожирались ими с ненасытным обжорством, были даже разрываемы могилы и вытаскивались из них трупы²⁹³.

Отзывы Никиты об западных соседях или не сочувственны, или, наоборот, сочувственны. Первые объясняются созданием превосходства византийской культуры перед варварством, признающим только одно право на земле – право силы и отрицающим просветительное влияние на человека образованности; вторые имеют своим основанием идею справедливости и истины, известного рода космополитизм, замечающий хорошую черту и в злом враге; в силу этого чувства, для Никиты истина дороже соотечественников, как любит он выражаться. Если бы мы решились в подробности указать все нравственные черты и поступки западных крестоносцев, возбуждающие строгий отзыв нашего писателя, то нам пришлось бы постоянно повторяться. Мы нашли бы, что варварство, гордость, жестокость, корыстолюбие, святотатство и клятвопреступничество варьируются по разным риторическим приемам и окрашивают все те места, где говорится про латинян²⁹⁴. Эта сторона у Никиты довольно однообразна, в связи повествования она не делает, такого резкого впeчaтлeния, как выбранные и поставленные отдельно. Отсюда, между прочим, можно вывести, что для понимания его отношений к лицам и событиям, не следует удовлетворяться одним каким-либо отзывом и рассказом его, и что в сущности он не был таким односторонним патриотом и латиноведом, каким выставляют его в литературе. Наши слова не будут бездоказательны, если мы приведем еще некоторые суждения его о латинянах, которые частью ослабляют, частью уничтожают выше приведенные резкие выходки.

Никита нашел возможным, если не примириться, то по крайней мере дать удовлетворительное объяснение дурным поступкам латинян. Теплая вера в судьбы промысла, не покидавшая Никиту до последних дней жизни, внушила ему убеждение, что Бог наслал на преступную Византию этих разбойников и пиратов, как орудие своей кары. Та же вера поддерживала в нем надежду на возврат счастливых дней. Если орудия казни Божией преступат пределы умеренности, переполнят чашу гнева Божия, то и сами, в свою очередь, сделаются жертвою новых, еще более грозных врагов, которых Богу угодно будет послать на них. При подобном воззрении, Никите можно было сочувственнее отнестись к латинянам, не скрыть добрые стороны некоторых предводителей крестоносного ополчения и указать достойные подражания народные черты. Что и в известиях об латинянах Никита желал быть справедливым, доказывается, между прочим, его указаниями на двоедушную политику византийского двора, на засады, фальшивую монету, подкуп турецких правителей в Малой Азии и т. п.-обстоятельства, с точки зрения узкого патриотизма, невыгодно рисующие византийцев.

В произведении Никиты есть немало месте, указывающих на превосходство латинян перед византийцамп. На первом месте следует поставить признание за ними храбрости и военного искусства; затем, некоторых нравственных преимуществ как в жизни отделеных лиц, так и целого народа. Сообразно с этим, отношения Никиты к западу в соотввтствующих местах истории делаются мягче, сочувственнее. Таким характером отличается почти все описание походов Конрада III и Фридриха Барбароссы. Туркам, потерпевшим от крестоносцев, делается такое внушение: «им бы не следовало наносить вред людям, которые ничем не оскорбили их; безразсудно раздражать свирепого зверя, когда он успокоился, и натравлять его на убийство»; и далее: «западные войска показали здесь самым делом, что только по их сдержанности римские фаланги не были уничтожены, города остались не выжжены и жители не перебиты, на подобие стада домашнего скота²⁹⁵. Намереваясь перейти реку Меандр, на протпвоположномъ берегу которой собрались значительный турецшя силы, Конрад держит речь к своему ополчению. Не много найдется летописных известий, которые бы, по сочувствию к идее, походов, по теплоте веры и геройской преданности предпринятому делу, могли сравняться с этою, без сомнения, вложенною Никитою в уста Конрада²⁹⁶ речью. Как дополнение к ней, подтверждающее взгляд Никиты на дело крестоносцев, описывается и чудесный переход немцами реки Меандра. За Конрадом стремительно бросилась в реку вся конница, копытами лошадей рассечена река, и крестоносцы посуху перешли на другой ее берег, подобно тому, как некогда евреи переправились через реку Иордан²⁹⁷. Сочувственное отношение писателя к крестоносцам не ограничивалось его внутренним убеждением, но проводилось даже в императорскую политику, когда Никита мог по своему положению влиять на распоряжения двора. Таково именно было значение его во время III крестового похода, когда, в качестве правителя филиппопольской области, он поставлен был в непосредственные сношения с крестоносцами. Повести дело открыто, честно выполнить обещания – Никите мешали, с одной стороны, глупость и нерадение военных людей Исаака Ангела²⁹⁸, а с другой-разноречивые приказания самого императора. Понимая, что малая война, какую предприняли царские полководцы с ведома императора, равно опасна для римского и крестоносного войска, Никита лично доложил императору, что много мешает правильному ходу дел взаимное недоверие, что в немецком лагере передаются оскорбительные для царя слухи, будто он изменил союзу с христианами во имя клятвы, данной сарацинам, которую скрепил страшным языческим обрядом²⁹⁹. И действительно, ему удалось убедить царя, чтобы он переправил поскорее крестоносцев на азиатский материк. Заметно, что Никита в душе более обвинял соотечественников за несчастные столкновения с крестоносцами, чем иностранное ополчение. Заветная мысль его об этом высказывается по следующему случаю. Встречая по большей части нерасположение местных жителей, в Лаодикии фригийской Фридрих неожиданно нашел радушие и гостеприимство. Он был тронут этим и посылал лаодикийцам самые теплые благожелания. «Подняв руки к небу, возведши глаза и преклонив колена, король просил у Промыслителя ниспослать лаодикийцам благ временных и вечных. Он присовокупил, что если бы римская земля имела побольше таких людей, и если бы в ней так радушно принимали воинов Хрпстовых, то и они охотно бы платили им деньги и мирным путем добывали бы продовольствие; давно бы были уже пройдены римские границы, и мечи их спокойно бы лежали в ножнах, не обагрившись христианскою кровию³⁰⁰.

Немцы даже отличаются умеренностью и кротостью с побежденными иконийскими турками: они не грабят Икония, но, запасшись необходимыми средствами продовольствия, продолжают путешествие в святой земле³⁰¹. Говоря о смерти Фридриха Барбароссы, Никита пользуется почти теми же чертами в восхвалении его подвига, предпринятого к освобождению святой земли, какими украшена и речь Конрада к своему ополчению³⁰². Сопоставление отзывов Никиты о Конраде и Фридрихе дает нам новое доказательство, что идея походов была сочувственна Никите, и что темные стороны крестоносцев были взяты с действительности. Военные преимущества западного войска признаются нашим писателем при сравнении иностранцев и с соотечественниками, и с азиатскими народами. Западные войска – это котлы в сравнении с горшками, по выражению императора Мануила³⁰³, медныя статуи или непобедимые исполины, по словам Никиты, которые способны запугать всякого врага³⁰⁴. Рижское войско страшится одного имени таких врагов и отказывает в повиновении своему вождю³⁰⁵. Кто не знает, говорит он с горечью, что латиняне, заняв какую-либо страну или город, так прочно утверждаются на новом месте, как на своей родине; для этого они не останавливаются ни перед какими затруднениями. Не так поступают римляне: они готовы отказаться в пользу всякого даже от последней одежды. Покидая отечество, они легкомысленно отрясают прах от ног своих, как ничтожные и низкие трусы, дрожащие от страха при виде врагов, в сражении более негодные, чем женщины³⁰⁶.

Так, мы видим, что у злеших врагов Никита находит качества, достойные похвалы и подражания римлян. Таким качеством, между другими, является постоянство их и принцип законности. Год и четыре месяца латинская империя в Цареграде; управлялась без короля; латиняне не прежде короновали преемника Балдуину, как доподлинно узнали, что он умер в плену у Иоанна болгарского. Эта черта естественно была сочувственна Никите, который знал происки и интриги византийских придворных при назначении и свержении императоров. «Да узнают об этом римляне, говорит он, которые уже во время избрания нового императора намечают в уме своем того, кто в скорости должен низвергнуть его. Потому-то, по справедливости, у всех народов они известны как матереубийцы-эхидны, как народ, потерявший рассудок, сыны беззакония, возбуждающее между нами раздоры»³⁰⁷. Нравственные достоинства некоторых лиц также выставляются в пример для подражания беснравственным соотечественникам. Лучшую славу в этом отношении стяжал себе корол цареградский Балдуин. Заметно, что образ его у Никиты значительно окрашен, что на характеристику его влияли отзывы современников и близких к Балдуину людей. Граф Балдуин, по этим отзывам, был человек благочестивый, воздержной жизни; он не касался женщин и во все время, пока был в разлуке с супругою; он любил церковные песнопения, помогал людям нуждающимся, спокойно выслушивал противоречия. Что же самое главное-дважды в неделю по вечерам он приказывал делать объявление, чтобы в его дворце не оставался спать тот кто приближался к незаконной жене³⁰⁸.

Из всех западных народов венецианцы более известны были взантийцам как по торговым сношениям, так и по тому, что в Цареграде постоянно жило много людей из этой торговой республики. Венецианцы неоднократно подвергались поголовному изгнанию из столицы, разграблению и лишению торговых преимуществ. Никита очень хорошо понимает, что печальный для Византии исход V похода приготовлен венецианским дожем, старым слепцем Генрихом Дандуло³⁰⁹. Но как относится Никита к венецманцам? Дом его был открыт для этих пришлецов, между иностранцами венецианского квартала было не мало искренних друзей Никиты; наконец, защитой чести и жизни наш писатель обязан тем же венецианцам³¹⁰. В заключение укажем на то, что если упреки западным крестоносцам резки, то, с другой стороны, они однообразны: ненависть и презрение, между тем, могли бы подсказать Никите более красок и разнообразия, должны бы помрачить для него светлые стороны западной жизни. Затем, общее впечатление о жестокости и насилиях латинян в Цареграде усиливается особенно в слъдствие мастерского таланта, которым владеет писатель. Но и в этом отношении поступки латинян в Цареграде представляют в сущности полное сходство с грабительством сицилийцев в Солуни. Если сравнить то и другое описание, то окажется между ними много аналогии даже в частностях, что должно навести читателя на мысль о взаимной зависимости этих двух описаний и возможности отделить существенное от риторических украшений³¹¹. В этих описаниях важны для историка не частности, но обший склад, непосредственное чувство современника, свидетельство которого представляет отголосок общественного мнения. Отзыв Никиты о других иностранцах: азиатских (турках) и европейских (славянах) для характеристики направления его не представляет новых любопытных черт. И в суждении о турках и славянах он выставляет на вид преимущество цивилизации перед варварством: с особенным удовольствием описывает чувство изумления иконийского султана, когда ему были показаны сокровища двора; разделяет патриотические чувства городской толпы, когда один агарянин захотел лететь в цирке и оправдал на себе сказку об Икаре³¹². По его взгляду, и эти враги питают неумолимую вражду к империи, пользуясь всяким случаем вредить ей³¹³, представляют собою бич, кару Божию, насланную на отступнический народ³¹⁴. Но рассматривая отношение варваров к побежденным римлянам, он сознается, что последним лучше быть в рабстве у турок, чем на свободе в своем отечестве³¹⁵, что турки – язычники человечнее обращаются с христианами, чем христине между собою³¹⁶. Признаются высокие военные дарования у славянских вождей, но выставляется и их не образованность, грубость³¹⁷; Андроник Комнине оттого был жесток и неукротим, что много жил со славянами и позаимствовался от них грубыми нравами и жестокостью³¹⁸.

Мы переходим к любопытнейшему отделу истории Никиты, который всего более носит на себе следов лица писателя. Это характеристика населения столицы. Население столицы, а частью и всей империи, представляло смесь народов разного происхождения. В политике пмператоров XII века продолжается еще старый обычай-отдавать для поселения пустопорожние земли и целые области, переводить и водворять военно-пленных в более отдатенных провинциях. Всего заметнее эта смесь была в столице. Множество торговых людей всякого рода являлось в Цареград для взаимных сделок; значительная часть населения занята была промыслами, ремеслами и мелкою торговлею, и столица была переполнена иностранцами³¹⁹. Можно понять, что с точки зрения Никиты этот пришлый элемент не мог пользоваться сочувствием. В нем он не находит тех качеств, которые свойственны чистому римлянину, и потому в его представлении не тожественны понятия: римляне и население византийской империи, первое-его идеал, второе-факт, жизнь. Не будет даже преувеличением, если, скажем, что римская доблесть, римские нравы, оставшиеся лишь как теоретическое представление в душе писателя, нигде не находили оправдания и приложения в византийском обществе XII в., за исключением горсти еллински-образованных людей, к числу которых принадлежал и Никита. Тем не менее, писатель не мог не остановиться на этой «грубой, низкой и пьяной толпе», которая своим участием решала многие политические затруднения, не раз заставляла императоров внимательно подумать о своих обязанностях, не редко предупреждала преступные и несправедливые действия царедворцев. В самом деле, население Византии отличалось редкою подвижностью: оно пользовалось всяким случаем к волнению, тысячами следовало за ораторами и вожаками, слепо доверяя им. Когда разливалось пламя восстания, народ массами выбегал из своих жилищ на улицы и площади и принимал живое участие в общем деле. Оттого-то так легко происходили в Цареграде правительственные перевороты; оттого так обманчиво было расположение народа. Эти ремесленники, мясники, продавцы овощей, лавочники – делались страшною силой, когда имели смелых и влиятельных вожаков, тогда они силою добивались у правительства уступки. С другой стороны, эта сбродная масса, легко поднимавшаяся против императора и его чиновников, обладала тонкою чувствительностью, живым пониманием правды и неправды, участием к горю ближнего. Ее можно было довести до слез, и тогда император мог дорого поплатиться за свои притеснения и несправедливости, а его жадным чиновникам давался внушительный урок. Известная доля законности, присущей сознанию народа, выражается всякий раз в сочувствии к устраненному несправедливо от власти, даже к самозванцу, если в нем есть признаки сходства с тем, чье имя он взял на себя. Остроумие, веселость и находчивость этой толпы поразительны.

Никита не скрывает от читателя живых черт населения; но он рисует эти черты несколько черными красками. Толпа не заслуживает его сочувствия, как и правительственные лица редко пользуются расположением толпы. К византийскому народу он относится с высокими запросами; сравнивал его с афинским димом, находит, что современное ему общество, преданное торговле и барышничеству, далеко уступает еллинам, которые были послушны внушениям лучших мужей. «Для современных же нам цареградцев, да и для обитателей других мест, обличения – настояшие раны. У многих из них и уши не способны воспринимать разумного совета, и сладость свободы, какова бы она ни была теперь, не понятна им, как мед не имевшим случая испробовать вкус его»³²⁰.

Таким образом, Никита относится к населению империи не как к потомкам древних еллинов, которые заслуживают его полного расположения, а почти как к варварам. С его точки зрения, различающей римлян и не римлян, благородных и низких, образованных и грубых-такое отношение понятно. Противопоставление благородных и образованных людей низшему классу народа-всегда довольно резкое, так что мы не думаем преувеличить, назвав нашего писателя аристократом в душе³²¹; только его аристократизм гораздо шире обыкновенного понятия, заключающегося в этом слове: все лучшее, высокое, нравственное и образованное должно подойдти под это понятие. Резкие отзывы о византийском народе находятся по большей части во второй половине произведения Никиты; история же царей Иоанна и Мануила не представляет в себе существенных черт, по которым бы мы могли судить об отношениях Никиты к народу. И это не без причины. В свое время мы воспользуемся этим обстоятельством, в связи с другими, при решении вопроса о времени происхождения истории. Царствование двух императоров, т. е. 290 стр. всего сочинения, представляют более спокойствия в писателе, отсутствие желчного настроения, недостаток намеков на современные писанию истории обстоятельства. А такие обстоятельства, которые могли бы вызвать Никиту на раздражение против городского населения, были и в это время, напр.: волнения при вступлении на престол I. Комнина, равно как при назначении Иоанном в преемники себе Мануила, помимо старшего сына Исаака и др.³²²

В описании последующих царствований, начиная с Алексея II, Никита представляет византийский народ уже принимающим участие почти во всех важнейших событиях. Малолетний Алексей II, преемник императора Мануила, был устранен от дел своею матерью и любимцем ее, протосевастом Алексеем. Тогда дочь императора Мануила, порфирородная царевна Мария, выданная замуж за итальянского принца, возведенного в сан цесаря, задумала свергнуть свою мачиху и ее любимца. Но заговор ее был открыт, и сообщники преданы суду. Сама же она прибежала в собор св. Софии и просила в нем убежища. Своею жалобой на мачеху и ее любимца «она не только возбудила сострадание в патриархе и церковном клире, но и многих из толпы народа и черни так разжалобила и взволновала, что они чуть не заплакали по ней³²³. Возбудив к себе сострадание в народе, царевна достигла многого. У ней явились защитники, занявшие входы и выходы из храма и сделавшие из дома молитвы укрепленный замок. По этому случаю писатель делает такую характеристику народа. «И во всяком другом городе народная толпа безразсудна и непреодолима, если решится на что: цареградская же уличная толпа³²⁴ особенно склонна к волнениям, отличается необузданностью и кривым нравом, как потому, что состоит из разноплеменных, народов, такт и потому, что, при разнообразеии занятий, приучается к разнообразию в убеждениях. Иногда по одному слуху начинает она волноваться, как пожар разливается восстание, толпа смело идет на мечи, не останавливается перед утесом и глухим валом; но иногда она становится робкою, трусливою и всякому желающему позволяет попирать себя ногами. Итак, по справедливости порицается она за непостоянство характера, слабость и изменчивость. Ибо сбродное население Цареграда³²⁵ ни разу еще не сделало добра себе, ни однажды не послушалось общеполезного совета. Во всем отличаясь от жителей других счастливых городов, византийцы без всякой пользы для себя пересылают в другие иноплеменные города все то, что дает им земля и море. Неуважение к властям как будто природное их качество; кого сегодня законно выбирают во властители, того скоро затем будут порицать как злодея. В том и другом случае они поступают без разумных оснований, без сознательного выбора, по легкости рассудка³²⁶.

Чтобы дать правильную оценку всем местам, где идет речь о цареградском населении, мы должны определить, что составляет главную причину резких отзывов Никиты. Можно видеть, что наш писатель по преимуществу негодует против того класса населения, который занимается ремеслами, мелкою торговлей и поденным трудом. Как и во всяком большом городе, в Цареграде этот класс представлял собою постоянный протест против накопления богатств в одних руках и чрезмерного усиления партий. Бедный бездомный люд не редко служил орудием для людей, добивавшихся власти, вляния или ниспровержения существовавшего порядка. Между тем Никита, не смотря на порицание современной правительственной системы и упреки царям, в душе был глубокий приверженец и защитник власти, порядка и подчинения. Как юрист, изучивший римское право, и как общественный деятель, некоторое время стоявший во главе управления, на самовольные действия лица и целого общества он смотрел как на нарушение правильного хода государственной жизни. Всякий раз, как народ заявляет свою волю недовольством-ли общественными делами, или привязанностью к человеку, опасному для существующего правительства-Никита называет такие обнаружения свободы возмущением и заговором, хотя, по своим взглядам на ничтожное правительство, и мог бы сочувственно отнестись к желаниям народа³²⁷. Не следует, однако, опускать из виду и того, что во время народных движений, сопровождавших частые перевороты в Цареграде, подвергалось расхищению имущество и дома богатых граждан³²⁸: легкая нажива и обогащение чужим добром поощряли разнузданность и разжигали страсти толпы. Без сомнения, Никита не мог сочувствовать диким инстинктам черни; но мы не стали-бы и останавливаться на этом, если бы он порицал только одни такие стороны. По нашему мнению, в отзывы о византийском народе Никита привнес много желчи, раздражения и не заслуженного презрения. Пристратие иногда не позволяет ему сделать справедливой оценки тем переворотам, которые совершались при участии народного движения, и вызывает в нем строгий упрек к таким поступкам и желаниям народа, которые не заключают в себе ничего предосудительного. Из многих мест такого рода укажем некоторые.

Когда император Андроник, желая в самом основании изменить иностранную политику Византии, решаился изгнать венециян и других иностранцев из Цареграда, народ всею душой был за царское желание и помог ему очистить город от западных пришельцев. Городской дим с суши и с моря напал на своих соперников по торговле и заставил их поспешно убраться³²⁹. Подобный же случай повторился в царствование Исаака Ангела. Соперник его, Алексей Врана, подступивший к самым стенам Цареграда, нашел себе значительное подкрепление и сочувствие в приморском населении окрестностей столицы. Обитатели Пропонтиды, рыболовным промыслом приученные владеть рулем, доставили Вране многочисленный флот; легкие на ходу суда их, быстро нападая на тяжелые корабли императорского флота, нанесли ему сильный вред³³⁰. Когда было уничтожено восстание и приверженцы Враны

разошлись по местам своего обитания, царь употребил следующее средство для наказания их: он дал разрешение гражданам и иностранцам, бывшим в Цареграде по личному усмотрению, наказать подгородных жителей за их помощь Вране. В ночь, после усмирения мятежа, греческий огонь начал опустошать жилища и имущества несчастных пропонтидцев; утром вооруженный отряд, в соединении с толпою бедного народа³³¹, начал грабить и опустошать то, что было пощажено огнем. Страсти разыгрались до полной разнузданности: византййцы преследовали соотечественников в союзе с латинянами. Восстановителем порядка является ремесленный класс населения³³², всего более порицаемый нашим писателем. В нем сказалась затаенная ненависть к иностранцам, которые начали уже много думать о себе после усмирения мятежа Враны н жестокой расправы с пригородным населением столицы. Ремесленники напали на дома латинян (вероятно, здесь разумеются венецияне и пизанцы) с намерением отплатить им за грабеж грабежем. «Неясный гул голосов наполнил воздух: можно было подумать, что это стаи галок, журавлей и скворцев с криком поднялись с места, либо охотники насвистывали и псари натравляли своры собак; так шумели эти люди, поощряя друг друга и таща за одежды. Никто из них не был в состоянии выслушать мирных увещаний, но, как аспиды с заткнутыми ушами, они не обращали внимания на умное слово. Этою презренною толпою³³³ руководило не одно безразсудное раздражение, но и страсть к легкой наживе; она думала, что теперь удобное время выгнать латинян из их жилищ и расхитить их имущества, как это сделано было при царе Аидронике». Во время болезни Алексея Комнина Ангела III поднят был вопрос о преемнике ему. Говоря о предлагаемых лицах, и указывая на эгоизм придворных, которые в выборе царя руководились личным, а не общим благом, писатель переходит к низшему классу. По его словам, были даже люди, которые еще вчера грызли желуди и не вычистили зубов после понтийской свинины, – и они также обнаруживали притязание на царскую власть: их поддерживала продажная и чревоугодная рыночная толпа³³⁴.

В своих неодобрительных отзывах о византийском народе Никита не отличает даже патриотических поступков соотечественников. Когда латиняне во время IV похода окружили столицу, населению Цареграда естественно было выразить подозрение к иностранцам. Действительно, толпа напала на жилища западных иноплеменников и разрушила их до основания. Для Никиты и этот поступок есть «безрассудство и нелепость грубой городской черни»³³⁵, которая ни сама не в состоянии сделать чего-либо похвального, ни выслушать добрый совет от постороннего лица. Самые скромные проявления недовольства властью (по поводу тяжелых налогов, бездеятельности правительства к освобождению отечества от внешних врагов и др.) Никита или не признает справедливыми и порицает, когда они исходить из народа³³⁶, или упоминает о них, как о безразличных действиях, иногда же видит тут только проявление грубой страсти. Одним словом, у жителей Цареграда всегда берет перевес дурное, говорит он по поводу избрания на царство Алексея Дуки³³⁷. Наконец, он отделяет судьбу высшего и низшего класса даже по завоевании Цареграда. В то время, как первый лишился всего имущества в пользу неприятелей, последний, по его словам, обогатился, приобретая за ничтожную цену награбленные латинянами сокровища. И здесь писатель не мог скрыть источника враждебного чувства к народу: для него особенно оскорбительно то, что эти земледельцы и пастухи бедность и нищету богатых лиц принимали за равноправность³³⁸, «они радовались общему несчастию, говоря: слава Богу, мы стали богаты!» Последние слова, впрочем, могут иметь за собой все значение истины, так как интересы народа и высших классов, естественно, шли разным направлениям. Но нельзя придавать безусловного значения таким отзывам: народ женствен и уступчив со врагами, бесстыден, дерзок и смел с соотечественниками: предав врагам и город, и нас, бессовестно обвиняет сенаторское сословие в измене³³⁹. В самом деле, едва-ли народ больше виновен в бедствиях 1204 года, чем правительство и высшие сословия. Византийский народ отличался замечательною подвижностью, чутким пониманием политических событий и придворных переворотов. Никита видит в этом одну дурную сторону и указывает своим соотечественникам на достойный подражания пример латинян, которые остаются верны королю до его смерти.

Однажды, при императоре Алексее III, был взят под стражу один купец, по прозванию Каломодий. Все знали, что причина ареста заключалась в огромных богатствах его и в корыстолюбии правительственных лиц, желавших присвоить себе чужое добро. Любопытно при этом впечатление, произведенное на уличную толпу³⁴⁰ известием о заключении Каломодия. Под страшными угрозами она потребовала от патриарха I. Каматира, чтобы тот вступился за беззащитную жертву несправедливости и достигла того, что Каломодий получил свободу³⁴¹. Мы отмечаем эти известия, потому что они очень характерно рисуют и значение народа в столице, и отношение к нему писателя. Подобные вспышки благородного негодования на явную несправедливость Никите представляются лишь возмущением, мятежем. Он не хочет признать в таких фактах торжества принципа справедливости, который он ставит, по его же сознанию, выше всего. Приведем еще подобный случай чувствительности населения столицы к общественным делам.

Начальник преториянской темницы, Лаг, наживиший себе средства возмутительным способом, именно-дележем добычи с известнейшими ворами, которых он выпускал по ночам для грабежа, не смотря на улики и жалобы, долго не был наказываем правительством. Наконец, само население, выведенное из терпения, решилось принять против него меры. Воздействие в этом случае приписывается тому же низшему классу, презираемому нашим писателем. Раз Лаг подверг тяжелому наказанию одного бедняка из толпы; это произвело волнение между его собратьями по ремеслу, которое грозило большою опасностью для самого правительства³⁴², ибо собравшиеся массы народа хотели пройти в храм св. Софии и провозгласить нового императора; на счет же Алексея начали раздаваться в толпе неприличные шутки и выходки. Страсти разгорались до того, что когда появился с вооруженным отрядом городской эпарх, К. Торник, чернь забросала его камнями, разогнала отряд и, разломав двери темницы, выпустила узников. Это опасное движение было подавлено уже другим, более многочисленным царским отрядом, предводимым одним из зятевей его, Алексеем Палеологом³⁴³. Такие народные движения, без сомнения, были опасны для государственного порядка и для богатых людей: народ вымещал тогда свою досаду на ненавистных императорских чиновниках, расхищал их имущества, разрушал дома³⁴⁴.

В то время, как латиняне окружили Цареград и, заняв некоторые укрепления, подожгли город, тот же самый народ всего более настаивает на борьбе с врагами. Император Алексей только общим неудовольствием и раздражением вынужден был принять личное участие в сражении³⁴⁵. Между-тем, во всем обвиняя народ, Никита приписывает ему и погибель города, и полное отсутствие патриотизма. Но нет-ли в его же сочинении данных, из которых можно понять, что высшие классы более страдали недостатком любви к отечеству, чем низшие?

Однако есть случаи, когда Никита упоминает о народе без обычной желчи и раздражения. Так, снисходительно отзывается об насмешливых и остроумных выходках толпы, когда жертвою ее делаются несочувственные Никите лица; так, без неудовольствия рассказывает о самовольной расправе народа с чиновниками императорскими, когда действия последних не заслуживают оправдания. По смерти императора Мануила, протосеваст Алексей, любимец царицы Ксении, желал низложить патриарха Феодосия за участие его в заговоре цесаревны Марии: но он должен был отказаться от своего намерения, потому что за патриарха стояла значительная партия высших лиц и народ. После того, как патриарх Феодосий с честью возвращен был в патриарший дворец, «положение архиереев, желавших лишить его сана, сделалось так невыносимо, что они не только не смели показываться на людных улицах, но желали даже покончить с жизнью»³⁴⁶. Также без особенного негодования передается случай, который, при других обстоятельствах, мог бы возбудить в Никите много печали и раздражительности. Случай этот касается побития камнями Дуки и Макродуки, приверженцев и любимцев императора Андроника. Раз, в Вознесеньев день, огромная толпа сошлась к императорскому дворцу: высший класс по приглашению, низший из любопытства. Тогда Стефан Агиохристофорит приказал провести среди массы народа Дуку и Макродуку, обвиненных в государственном преступлении; поразив камнем одного из них, Стефан пригласил толпу последовать его примеру. Тогда камни посыпались на несчастных, они были сбиты с ног и над ними наметана целая куча камней³⁴⁷. Наоборот, рассказ о мучениях Мамала, которого император Андронике приказал сжечь в конном цирке, не только дышет полным сочувствием к страдальцу, но и оканчивается страшным упреком жестокому Андронику. Никита не забывает даже упомянуть, что все растроганы были до слез этим зрелищем³⁴⁸. Когда иконийский султан посетил Цареград, и один агарянин неудачно показал в цирке свое искусство летать, султану нельзя было появиться на улице, чтобы не услышать шуток и насмешек толпы³⁴⁹. Император Алексей Комнине, когда царица Ирина уговаривала его сделать своим преемником Никифора Вриенния, опасается подобным распоряжением обнаружить непоследовательность и насмешить весь римский мир³⁵⁰. От насмешки не были свободны и высшие лица: раз, во время царского выхода, Иоанн Дука, но неосторожности, уронил с головы севастократорскую корону, прикрывавшую его плешивую голову. Собравшийся народ не мог удержаться от общего хохота, увидя светлую, как полную луну, лысину Дуки. И сам он добродушно улыбнулся и должен был скрыть неудовольствие за взрыв смеха³⁵¹. Не только правительственные лица, но и сами цари подвергались почти открытым насмешкам. Царица Евфросиния, супруга Алексея III Комнина-Ангела, всего более заслужила осмеяние народа за свои не женские деяния. Эта женщина не пользуется одобрительным отзывом и нашего писателя за излишнюю склонность к гаданиям и порчу памятников древности. Понятно, что не эта сторона возбуждала насмешки народа, к ней только привязывается Никита. По его словам, про Евфросинию говорили в самых непристойных выражениях, порицали ее самою поносною бранью. Некоторые торговцы так часто говорили об императрице, что даже певчие птицы выучились некоторым словам и, выпущенные на свободу, выкрикивали по улицам и перекресткам: πολιτική τό δίκαιον³⁵².

С подвижностью и веселостью в народе соединяется недостаток постоянства и изменчивость. Византийцев легко увлечь внешностью, подкупить блеском, неожиданным зрелищем. Так, население столицы увлекается даже военными движениями врага, окружившего город, если эти движения дают пищу эстетическому чувству и представляют изящную картину. Алексей Врана, соперник Исаака Ангела, выстроив на холмах, в виду Цареграда, свое войско, привлек все население столицы-посмотреть и подивиться на чудную картину хорошо вооруженного войска, освещенного яркими лучами солнца³⁵³.

Мы нашли, что по взглядам на правительство и общество, равно как по отношению к людям и по оценке их достоинств, Никита должен был стать в разлад с современною ему действительностью. Жизнь не представляла пищи к развитию и укреплению его идеалов, он должен был постоянно подогревать себя чтением древней литературы, чтобы верить в идеи, навеянные на него воспитанием. Но Никита не был человеком кабинетным; напротив, занимая высшия государственные должности при Ангелах, он принимал деятельное участие в политике, боролся, отстаивал свои идеи, следовательно, он нашел возможным сделать уступку в своих высоких требованиях от современной жизни, или притвориться таким. Мало зная жизнь того времен мы затрудняемся делать общие выводы; позволяем лишь себе указать на некоторые аналогические явления. В самом деле, едва ли в другую какую эпоху было более обращено внимания на внешность в слове и в жизни, чем у византийцев X-XII вв.; едва ли в каком народе была такая резкая противоположность между задачей и осуществлением ее, между возможностью и способом исполнения, между умом и волей, теорией и практикой, чем в византийском народе. Но всего бесцеремоннее обращались они со словом; коварство и обман их вошли в пословицу, уменье опутать врага изворотливостью в слове, внешним блеском и обещаниями склонить его на свою сторону – сделались преданьем в политике и практиковались в сношеньях с варварами востока и запада Никита не стоял выше современннков в этом отношении. Убеждения его построены на зыбкой почве; несоответствие теории с практикой ставить его часто в ложное положение и по отношению к нему самому, и по отношению к потомству. Мы ограничимся здесь указанием на двойственность Никиты в религиозном и нравственном отношениях. Припомним, что между важнейшими упреками, которые он высказывает царям и правительственным лицам упрек в суеверии, вере в сны и гадания, в таинственную связь событий и т. п., занимает одно из главных мест. Теоретически Никита не только очень разумно доказывает несостоятельность суеверия в приложении к практической жизни, но и развивает весь вред, происходящей от него. Суеверие убивает энергию общественого деятеля, при отсутствии которой уходить время на выжидания, а опасность ростет с часу на час; многие изящные произведения древности погибли вследствие того, что им приписывали влияние и судьбу города; предрассудки и суеверие портят общественную нравственность, так как люди примиряются с мыслью, что на события влияют случайные обстоятельства: положение звезд, день недели, сон, примета. Беспощадная насмешка над суеверием, умышленное приведение фактов, доказывающих ложность заранее ожидаемого вывода, отрицание общей веры в гадания, сны, знамения и т. п.-должно бы приготовить читателя к убеждению, что сам Никита вполне свободен от этого, почти всем соотечественникам его общего недостатка. Но что же находим при внимательном наблюдении? Смеясь над суеверием, Никита поступает не последовательно, потому что и сам признает связь высших сил с низшими, непосредственное воздействие первых на человека, веритъ в таинственное соотношение между событиями, в возможность откровений через сны, или иным образом, в кометы и звезды, предвещающие общественные бедствия, в заговор, чары. Из этого возникает ряд непоследовательностей и противоречий, которых не чувствует писатель. Для нас весьма важно уловить эту любопытную особенность, потому что отсюда объяснятся противоречивые отзывы, суждения, теории, которые, исходя из нравственной сферы, кладут резкий отпечаток на практическую деятельность и в частности на его историческое произведение.

Никита убежден, что провидение, управляющее миром, может употреблять различные средства вмешательства в судьбы людей. Так, оно избирает некоторых людей в орудие своего мщения³⁵⁴, предопределяет других на жестокую казнь в настоящей жизни³⁵⁵; помрачает ум врага, чтобы доставить победу достойному народу³⁵⁶, побуждает иногда к добрым делам человека, уже обреченного на бедствие, чтобы сделать его достойным сочувствия³⁵⁷; открывает свои суды избранным и делает их прорицателями и пророками, во сне может открыть будущее³⁵⁸. Ясно, что при таком разнообразном вмешательстве провидения, в жизни должны иметь место события, не поддающиеся обыкновенному пониманию и объяснению. Когда предсказатель ни по своему положению, ни по жизни не может быть признан орудием божества, тогда является новая теория к объяснению факта – действие злого (пифонова) духа³⁵⁹. Таким образом, в воззрениях Никиты лежит уже источник к признанию разнообразных способов, которыми высшая сила может сноситься с земными существами Люди могут сделаться органами высшей силы и получить сверхъестественные дары: быть чародеями, предсказателями, получать откровения во сне или иным образом. И помимо людей, божество может изъявлять свою волю различными знаменьями, как комета, затмение солнца, кровавая луна³⁶⁰ и т. и. В царствование Мануила обвинены были в чародействе или магии два лица, занимавшиеся астрономией: Сиф Склир и Михаил Сикидит³⁶¹. Склир, влюбившись в одну девушку и не находя в ней сочувствия, посылает ей через сводню персик. Девушка положила подарок за пазуху и почувствовала непреодолимую страсть к Склиру, а он воспользовался этим и соблазнил ее. Царь приказал выколоть ему глаза раскаленным железом. Сикидит же обладал такою таинственнною силою, что мог помрачать зрение людей, хорошо видящих, и отводить им глаза. Раз случилось ему смотреть на море с возвышеннего места дворца; в это время плыла лодка, нагруженная глиняной посудой. Он предложил присутствующим, какую бы дали они награду, если бы он, помрачив ум лодочника, заставил его перебить в дребезги всю свою посуду? После того, как присутствующие согласились на предложение Сикидита, лодочник встает с места и, взяв в руки весло, начинает колотить посуду, пока не перебил всю в дребезги. Зрители покатывались со смеху, а лодочник, очнувшись от умственного помрачения, начал оплакивать свое несчастье. На вопросы о причине, заставившей его колотить товар, лодочник отвечал: «когда я занят был греблей, вдруг заметил над горшками страшного, кровавого цвета, змея, который угрожал пожрать меня; он извивался около меня до тех пор, пока не была уничтожена вся посуда». В другой раз, в бане, Сикидит наслал целую толпу злых духов на людей, вместе с ним мывшихся³⁶².

Можно думать, что Никита внес в историю только малую долю из того, что рассказывалось в его время про сношения с нечистой силой Склира и Сикидита, и других лиц³⁶³; но и это немногое рисует в весьма мрачном свете общественную и нравственную жизнь византийцев. Суверия, приметы и гадания должны были сопровождать человека во всех сферах жизни, от колыбели до могилы. При всем критическом отношении к своему времени, наш писатель не мог освободиться от этого недостатка. Вера в неоспоримую истинность рассказов про Склира и Сикидита, про Аарона, уличенного в занятиях магией³⁶⁴ и в чтении книги Соломоновой, по которой можно вызывать легионы бесов и давать им разные поручения-уживаются в нем с теоретическим признанием ложности, даже невозможности подобных дел для человека, особенно когда речь идет о сочувственных ему лицах. Так, когда в колдовстве и сношениях с духами обвинили протостратора Алексея, Никита называет это пошлою и для здравомыслящего человека недостойною вероятия нелепостью³⁶⁵. Признавая магию и волшебство и отрицая их в одно и то же время, Никита руководится весьма неверным принципом для отличения ложного от истинного. Для него критерий лежит в следующем соображении: образованный и честный человек не может иметь сношений с злыми силами; однако, он может получать откровения от добрых духов; не хороший человек может получать прямым путем знания будущего, недоступного для обыкновенных смертных; однако, есть бесы, есть магия и волшебство, наговоры: все это сообщает человеку возможность знать и делать недоступное для других людей. С одной стороны, он не допускает, чтобы положение звезд влияло на дела человеческие, которые управляются промыслом Божиим³⁶⁶, указывает даже случаи, когда звездочетная наука предвещала совсем противоположное у, что случилось³⁶⁷; с другой, по его словам, небесные знамения неоднократно предвещали общественные бедствия: днем появлялись звезды на небе, около солнца собирались светлые круги, а само оно имело бледный цвет³⁶⁸; показывалась на небе комета, имевшая вид извивающегося змея. Отметим еще несколько явлений и случаев, на которые писатель смотрит как на пророчественные и необычные: белый ястреб три раза перелетал от Большего дворца к церкви и тем, по объяснению проницательных людей, предвещал низвержение Андроника³⁶⁹; одна женщина родила мальчика с огромною головою-это символ многовластия, из которого раждается безначалие; символ этот получил приложение по смерти императора Мануила, в малолетство сына его³⁷⁰. Никита осмеивает звездочетов и предсказателей, суливших Мануилу славную и продолжительную жизнь; но через несколько строк, говоря о 38 летнем периоде царствования Мануила, приводить одно древнее предсказание: «тебя изловит последний слог слова», потому что слог ηλ действительно обозначает счет 38³⁷¹. Епископ хонский, Никита, крестный отец писателя, предсказал Мануилу и продолжительное царство, и победу над соперниками, и, наконец, сумасшествие к концу жизни. Это предсказание принимается писателем со всею доверчивостью и даже искажаются некоторые факты для его оправдания³⁷². Но рядом с этим, признается всем управляющее провидение, которое непостижимыми, путями направляет дела человеческие к лучшему. Патриарх Косьма налагает запрет на производительную способность супруги императора Мануила и предсказывает смерть Контостефану³⁷³: события оправдали предсказание, и пророческий дар патриарха для писателя не подвержен сомнению. Будь этот предсказатель человеком, не сочувственным для Никиты, самому предсказанию его было бы дано иное объяснение. Юродивый Васильюшка, когда, почти накануне своего низвержения, посетил его пмператор Исаак, дал довольно определенный знак, что императору угрожает ослепление и низвержение³⁷⁴; однако, писатель находит нужным оговориться, что он лично не верил в его пророческий дар, хотя между всеми, окружавшими царя, составилось убеждение, что ему угрожает опасность, и слава Васильюшки с тех пор возросла еще более. Предсказания об опасности от Фридриха также считаются более чревовещанием, чем пророчеством. Рядом с верою в пророчественные сны, в Никите уживаются сознание того, что можно и выдумать какой угодно сон, если имеещь в виду найти сторонников тяжелого или опасного предприятия. Царь Иоанн видит сон, который предвещает прждевременную смерть сына его Алексея³⁷⁵ – ранняя смерть, действительно, похитила Алексея, следовательно и сон предполагается внушенным божеством; но император Исаак Ангел, часто сменявший цареградских патриархов, раз тоже нашел нужным опереться на внушение Богородицы, сообщенное ему во сне. В известии об этом у Никиты сквозит насмешка и недоверие: «тщательно занявшись отыскиванием управителя церковью, император возводит в сан патриарха одного монаха, именем Леонтия; при этом он утверждал клятвою над царским престолом, что не знал прежде этого человека, но что Богородица ночью указала на него, не только описав внешний вид и добродетели, но и обозначив место его жительства. Но не прошло и года, как новоизбранный лишен был патриаршего достоинства»³⁷⁶.

Особенно ясно высказывается непоследовательность писателя в этом отношении там, где ему приходится говорить о подоных же явлениях у других народов. Так, общее религиозное настроение болгар и сербов и уверенность их в том, что св. Дмитрий оставил Солун и переселился к ним для поддержания их в борьбе с греками, является, в передаче Никиты, коварною выдумкой Петра и Асеня и домыслом сумасбродных и невежественных людей³⁷⁷. Иногда Никиту совсем покидает выказываемый им в некоторых случаях реализм, и он делается легковерным и северным, как и большая часть его современников. Перед опустошительным нашествием половцев и болгар на Фракию в 1205–6 гг. было необыкновенное знамение, предвещающее будто бы общее бедствие: на поля фракийские налетели огромные стаи воронов и грачей – одни с севера, другие с юга; они встретились и сразились между собою: вороны взяли верх и прогнали прилетевших с юга грачей³⁷⁸. Заметно, что мнения различных партий, вообще молва или слух, часто лишают автора критической проверки и заставляют его давать разные показания об одном и том же лице. В самом деле, чем иным объяснить, что Андроник, называемый Никитой сластолюбивым, жестоким и бесчестным стариком пользовался, однако, самою теплою любовью апостола Павла. «Когда приближалась катастрофа, погубившая этого императора, из глаз, иконы апостола показалась слеза. Узнав об этом, Андроник послал Стефана Агиохристофорита, который отер чистым платком глаза изображения; но из них полились еще обильнее слезы. Подивившись виденному, Стефан передал все Андронику. Этот вздохнул, покачал головой и сказал, что, верно, это об нем источает слезы апостол Павел и что, верно, угрожает ему тяжкое бедствие: он душевно любил этого апостола и высоко ценил его послания и, без сомнения, взаимно был им любим»³⁷⁹. Таково-же известие о том, что собаки, не трогавшие греческих трупов, после занятия Солуни сицилийцами, набрасываются с яростью на трупы сицилийских мертвецев: разрывают могилы, вытаскивают трупы и терзают их³⁸⁰.

Чтобы закончить с вопросом о суевери Никиты и вытекающих отсюда противоречиях в истории, укажем еще на два случая. С искренним негодованием рассказывая о суеверии Исаака Ангела и с полным презрением отзываясь об его современниках – нечестивых, длиннобородых монахах, Никита представляет далее сумасбродные распоряжения императора, к которым склонило его суеверие и астрологи. «По совету таких людей, он приказал перенести из ипподрома в Большой дворец статую калидонского вепря, который изображен был в разъяренном состоянии, с поднятою на спине щетиною. Император думал этим укротить безрассудную ярость и буйство городского населения»³⁸¹. Из самаго способа речи уже видно, что писатель стоит не на стороне Исаака и не доверяет мистической силе калидонского кабана. Продолжал рассказ, он приводить и доказательство. «Спустя несколько времени, толпа пьяных гуляк набросилась на прекрасное произведение древности, статую Афины, стоявшую на площади Константина, и разбила ее в мелкие кусочки. Неразумной черни³⁸² пришло на мысль, будто эта статуя покровительствует западным войскам и манит их взорами и правою рукою на столицу³⁸³. Можно бы заключить из приведенного места, что писатель стоит выше веры в таинственное значение статуй и других древних произведений, с которыми население столицы связывало благоденствие или погибель города; но такой вывод был бы не правилен, потому что в другом месте он высказывает веру³⁸⁴ в действительное существование таких талисманов или амулетов, с которыми соединено благосостояние столицы. В приведенном случае факты подчиняются известной идее-осмеять Исаака и его советников, указать еще раз на безрассудство толпы.

В другом месте, по поводу этих охран города или талисманов, писатель выражается уже совсем без насмешки и недоверия. «Латиняне задумали уничтожить завещанный древностью, стихийные, сберегательные силы города³⁸⁵, которые заменяли для него стены и рвы; эти амулеты изобретены были против неприятелей, осаждающих город и расставляющих фаланги и засады». Латиняне особенно вооружались против тех пророчественных памятников, с которыми соединялась таинственная враждебная сила к их племени, и Никита указывает далее, где был враждебный для запада талисман. «На таврской площади было древнее изображение всадника на коне, враги обратили внимание на переднее левое копыто лошади³⁸⁶. Отбив молотками копыто коня, они нашли человековидный слепок, более похожий на тип болгарина, чем латинянина; эта кукла была пробита гвоздем и облита со всех сторон свинцом.» По словам Никиты, латиняне уничтожили это изображена не из трусости, а скорей по осмотрительности, так как они не хотели давать пищу народной молве, которая не даром же всюду распространялась.

Суждения Никиты об исторических лицах и событиях могут возбудить в исследователе некоторые сомнения. Отдав себе отчет в том, что составляет первое условие критики, т. е. определив положение автора к описываемым им событиям и действующим лицам, нам бы оставалось, по-видимому, только проверить, все-ли известия его удовлетворительно объясняются этим положением. Читателю, следившему вместе с нами за теми частями произведения Никиты, которые показывают его отношение к правительственной системе, к императорам, высшим придворным лицам и византийскому народу, легко сделать вывод, что история Никиты есть выражение недовольства современною системой и составляет протест против нее. Но подобный вывод необходимо ведет к сомнению в достоверности всего произведения: как далеко простирается пристрастие писателя, не слишком-ли ограничены воззрения его?

Есть возможность до некоторой степени уравновесить резкий приговор Никиты современной ему правительственной системе его же собственными словами, разбросанными по разным местам истории. Мы уже имели случай указывать, что, при всем нерасположении к латинянам, Никита находит, однако, возможным указать на сочувственные и похвальные черты в характере и жизни их: ужели одна только темная сторона византийского общества отразилась в его истории? Так чуткий к пониманию действительных отношений, так беспристрастный в суждении о врагах, мог-ли Никита быть слепым и односторонним относительно правительства, которому он служил, и общества, в исправлении которого никогда не отчаивался? Никита не забывает, что как-бы ни был человек порочен и бессердечен, все-таки в нем найдутся и хорошие качества: в известиях об исторических лицах он отмечает это свойство человеческой природы. Поэтому в своих характеристиках действующих лиц он так часто ссылается на психическое, умственное и нравственное состояние, на постороние влияния, развитие страсти и т. п. Рассмотрение исторического метода Никиты покажет нам, что его история составлялась не за один раз, что вообще в ней не достает единства редакции: один за другим следуют у него эпизоды, не соединенные ни последовательностью времени, ни содержанием. Если подобный метод мог не благоприятным образом отозваться на всем историческом произведении, то в нем же лежит объяснение и тех кажущихся противоречий, которые иногда замечаются в отзывах Никиты об некоторых лицах. Исследователь часто может подвергаться опасности-на основании известия Никиты сделать неверный вывод, если он ограничится одним данным местом: случается, что через несколько страниц тот же писатель или предлагает объяснение ранее сообщенному факту, или открывает новую точку зрения на него. Оттого-то произведением Никиты можно доказывать иногда противоположные выводы; на которую сторону известий его – сочувственную или несочувственную – читатель обратить особенное внимание, ту и будет считать важнейшею.

Такого свойства, напр., рассеяные в разных местах его истории отзывы об иностранцах. Также могут казаться взаимно противоречивыми суждения об некоторых лицах, занимающих видное место в его произведении. Такова характеристика Исаака Ангела. Указав на притворство, как на черту, руководившую его словами и действиями при вступлении на престол³⁸⁷, писатель продолжает: «Воцарившись, он умастил елеем головы бедняков. Все ссыльные, лишенные имущества или изувеченные Андроником, были собраны и щедро вознаграждены. Они не только получили все, что хранилось в государственной казне из отнятого у них, или отчуждено было в пользу других лиц; но еще богато одарены были на счет государственной казны. Воцарение Исаака всем так приятно было, как весна после зимы, или тишина после бури; поэтому с разных сторон начался прилив населения в Цареград. Приходили и служившие прежде в военной службе, и отставные.... для всех желательно было взглянуть на Исаака»³⁸⁸. От этого неудачная война с сицилийцами начала вестись успешнее. «Царь приказал объявить всем жителям Цареграда и других мест, что с сих пор никто в его царстве не подвергнется членовредительным наказаниям, хотя бы оказался враждебнейшим из людей и обличен был в замыслах на его жизнь и царство»³⁸⁹. Об этом постановлении Никита высказывается в таком смысле, что оно сдишком гуманно, потому что нельзя же царю не казнитm изменников и людей, опасных для его власти³⁹⁰. Продолжая следить за хорошими сторонами царствования Исаака, мы, действительно, встречаемся с фактами крайней снисходительности и кротости царя. Во время возмущения Алексея Враны, имея изменников между самыми приближенными к нему людьми, даже зная, кто они были, Исаак, однако, не преследовал их, а только советовал хромающим на оба колена уклониться от сражения и оставить войско³⁹¹. Разбив Алексея Врану, Исаак простил всех сановных и правительственных лиц, предложив им отправиться к патриарху, чтобы он снял с них церковное отлучение³⁹². Пересказав, сколько самозванцев являлось при Исааке, Никита прибавляет: причина стольких восстаний была в мягкости правительства Исаака; император был убежден, что как Бог дал ему власть, так Он и сохранит ее³⁹³. С именем Исаака связываются полезнейшие благотворительные учреждения столицы: странноприимница, устроенная в доме севастократора Исаака, общественная больница во дворце Андроника, приют для немощных и престарелых в доме великого друнгария³⁹⁴ и другие общеполезные дела³⁹⁵. Переходя к описанию низвержения Исаака, писатель высказывает, наконец, следующую мысль: «божественное провидение, предопределив низвергнуть этого человека, побуждало его к прекрасным делам и утверждало в добрых намерениях, так что и после падения он был любезен для многих»³⁹⁶. Таким образом, если бы мы ограничились указанными местами, царствование Исаака оказалось бы счастливым временем византийской империи. Но, читая к ряду всю историю этого царствования, всматриваясь в разные объяснения, которые дает Никита поступкам Исаака (притворство, раздражительность), и сопоставляя между собою эти последние-мы получим вывод о характере Исаака Ангела совершенно противоположного свойства. Посмотрим же на обратную сторону характеристики.

Личной храбрости, которая составляет главное достоинство всякого грека благородного происхождения, за Исааком не признается ни в одном случа³⁹⁷. Напротив, неоднократно указывает Никита на молодушие, изнеженность и распущенный нрав этого императора. Так, без всяких смягчительных объяснений, приводит неблагоприятный отзыв об Исааке Балдуина, вождя сицилийского, заявляя тем свое сочувствие этому отзыву³⁹⁸; одной оговоркой уничтожает в сущности благодетельное распоряжение его о прекращении членовредительных наказаний: «Исаак скоро изменил своему обещанию: как не дорожил он словом, так не знал меры в действиях и почти сравнялся с Андроником в жестокости»³⁹⁹. Сказав о заключении с иконийским султаном мира, по которому греки обязались давать каждогодно поминки, писатель продолжает об Исааке: «так-то уже современные нам римские императоры умеют усмирять иноплеменннков; они любят спокойную жизнь, подобно сенным девушкам, которые занимаются пряжей»⁴⁰⁰. По поводу увечья, нанесенного, по приказанию Исаака, его учителю, Василию Рентакину, вставляется такой комментарий: «Исаак был самый раздражительный человек и всегда кипел гневом, как вода в котле; в раздражении он произносил страные речи, его подбородок дрожал; и в других отношениях не платя за воспитание доброй признательностью, он подверг еще своего педагога такому мучительному наказанию»⁴⁰¹. «Нуждаясь в деньгах для войны, он заложил серебряные сосуды императорской кладовой в богатые церкви и монастыри, и на собранные таким образом деньги нанял войско. По окончании войны, заложенные вещи отобрал от церквей, а денег не возвратил им»⁴⁰². Отличаясь, с одной стороны, любовью к гражданам, даря их деньгами и устраивая благотворительные заведения, с другой Исаак «отдает на раграбление и убийство подгородных поселян и жителей Пропонтиды, увлеченных Враною на свою сторону»⁴⁰³. И византийцы не были так расположены к Исааку, как об этом говорил Никита. Успехи самозванца, Алексея гумноподжигателя, лобъясняются тем, что «ни один из полководцев, высылаемых против него, не мог ничего предпринять, так ка все боялись измены сопутствовавших им римлян, которые более распеоложены были к добивающемуся власти, чем к царствующему Исааку. Самозванец привлек к себе не только поселян, но и царедворцев, хорошо знавших его обман»⁴⁰⁴.

Никита негодует на императора за то, что он, во время войны с болгарами, попав однажды в засаду, погубил огромные массы своего войска и, прочищая себе дорогу, убивал своих воинов. За тем, приведши объяснение императора, что эта кара постигла римлян за посягательство на его особу во время возмущения Враны, восклицает: «увы, наветы злого духа, если так думают некоторые из властителей, будто десятки тысяч добрых людей Бог передает лютым народам в наказание и возмездие за какое-нибуль преступление против них!»⁴⁰⁵. Но еще любопытнее общий вывод о первых шести годах царствования Исаака. «А вот это достойно удивления: Исаак, не стесняясь, говорил, что Ангдронику Комнину, которого он лишил власти и предал злой смерти, должно было 9 лет царствовать над римлянами, но что Бог, за его злодеяния, сократил девятилетний срок на трехлетний;остальное же шестилетие, как кусок лохмотья к порфире, приложено к его царствованию. По этому и он весь этот период не может позволять себе уступчивости и умеренности и быть расточительным на благодеяния:суровый период правления Андроника по необходимости влечет его и к образу правления Андроника»⁴⁰⁶. Хваля постройки, воздвигнутые Исааком, Никита говорит, что для увеселительных заведений не щадил он храмов, говоря об украшении церквей, замечает, однако, что в его действиях не было и тени благочестия⁴⁰⁷. Наконец, вот еще суждения Никиты о царе, которого Бог побуждал к прекрасным делам, и который после низвержения сделался очень любезным для многих: «он кощунствовал и оскорблял святыню: священные сосуды употреблял за своим столом, пил из кубков, которые ставились над гробницами императоров; для умывания рук ползовался священными кувшинами, употребляемыми при богослужении; приказывал снимать драгоценные оклады от крестов и книг, делал из них цепи и другие украшения для своих одежд. Когда ему замечали, что это неприлично делать императору, он сердился, называл таких ничего не понимающими, говорил, что у Бога с императором все нераздельно, и императору позволительно делать все, что захочется. В доказательство ссылался на пример императора Константина, употреблявшего один из гвоздей, которыми пригвожден был Христос, на узде лошади, другой в шлеме. Наделал фальшивой монеты и выпускал ее вместо высокпробной старого чекана; увеличил общественные подати и расточительно тратил казну. Должности продавл, точно на рынке овощи; посылал за сбором подати без всяких формальностей, если знать о ком, что он не все удержит у себя, а должную часть внесет в государственную казну»⁴⁰⁸.

Между всеми историческими лицами, проходящими в истории Никиты, всего более не посчастливилось императору Андронику Комнину. В описании его характера и дел Никита более держался суждений противоположной ему партии, хотя не редко проскользают у него и сочувственные отзывы. Но даже и под пером негодующего писателя характер Андроника привлекает по чертам, не хотя указываемым в нем Никитой. Едва-ли какое время представляет еще подобный тип царственного героя, так даровитого, энергичного, питающего в душе высокие замыслы к облагодетельствованию своих подданных. И по известиям Никиты можно бы указать этому человеку более почетное место в ряду императоров, чем какое он занимает в самых лучших историях Византии. Если оценим беспритрастно сочувственные и несочувственные известия об Андронике, то увидим, что последние не помрачают первых; между тем в исторических трудах дается место только явно пристрастным отзывам, и сочувственная сторона императора почти совсем стушевывается.

Втречаясь с подобными картинами и суждениями в произведении Никиты, естественно задаться вопросом: где причина таких странных, несходных между собою, отзывов? К решению этих вопросов в настоящее время представляется мало данных: недостаточно изучено византийское общество, скудны сведения о тогдашнем воспитании, не определены характеры самых крупных деятелей эпохи. Можно отвечать лишь предположительно. Историку для создания целостного характера требуется не менее таланта, чем поэту. При богатстве фантазии, Никита не обладает в должной мере эстетическим чувством и философским обобщением; его образы и картины не всегда удачны. Нет ничего удивительного, если не удались ему некоторые характеристики. Далее, не должно забывать, что история его составлена из заметок разного времени, соединенных уже в последствии, и представляет немало вносных эпизодов, дополнений и разъяснений. Весьма вероятно, что Никита руководился устными и письменными рассказами лиц разных партий; хвалебная часть могла назначаться для современной публики, могла быть произнесена в речах и словах, а потом слита с другими. Не было-ли у Никиты распространителя, продолжателя, перифраста и т. п., который внес в чужое произведение свои взгляды. Мы убеждены, что более исправное издание Никиты, снесение рукописей, указание всех разночтений – объяснило-бы этот запутанный вопрос.

Закончим эту главу кратким указанием замеченных нами противоречий и в первой части труда Никиты. Царица Ирина, супруга Алексея Комнина I, с одной стороны употребляет все усилия, чтобы устранить Иоанна от престолонаследия в пользу зятя своего, Никифора Bpиенния, для чего прибегает даже к клевете и обману⁴⁰⁹; с другой, она не только не принимает участия в заговоре, составившемся против императора Иоанна, где дочь ее Анна и H. Вриенний играют самые видные роли, но и не сочувствует ему, высказывая сильные опасения в случае успеха заговорщиков⁴¹⁰. Не доверяя обыкновенно божественной помощи на войне, где требуется мужество, искусство и другие доблести, Никита рассказывает о царе Иоанне, что он, после горячей молитвы к Богородице, неожиданно склонил победу на свою сторону⁴¹¹. Измеряя события естественностью их и считая действительными только те, которые согласны с законами природы, тому же царю Иоанну Никита приписывает слова, внушаюшие недоверие к законам природы, как к внушениям малодушной женщины⁴¹². Строгой точности не найдешь даже в описании цвета лица Мануила Комнина: «лице его не равнялось белизною со снегом, как это бывает у людей, не выходящих из дому, и не было темного цвета, как бывает у людей, часто подвергающихся жару солнечных людей»; между тем далее говорится, что оно было скорее темного, чем светлого цвета, так что венециянцы смеялись над Мануилом, как над эфиопом⁴¹³. Сюда же относятся такие противоречия слова с делом, как, напр., тяжкие страдания Мануила по случаю смерти первой супруги и в то же время помыслы его о вторичном браке⁴¹⁴. Андроник Комнин, занимающий одно из видных мест в истории царствования Мануила, описывается иными чертами в истории Мануила и другими, более темными, в отделе, посвященном истории его царствования. В первой части вращается главное внимание на сочувственные стороны его характера, во второй, по преимуществу, выставляются темные, так что только немногие черты напоминают в ней Андроника первой части. Такие, более или менее важные, в истории Никиты непоследовательности и противоречия должны были отозваться и на последующих трудах, посвященных этому периоду истории Византии и основывающихся, главным образом, на истории нашего писателя.

Повествование Никиты начинается с событий 1118 года, когда умер император Алексей I Комнин и империей стал править сын его Иоанн, или Кало-Иоанн. Не быв очевидцем и современником Иоанна, писатель ведет рассказ об нем довольно кратко, только изредка вдаваясь в подробности, случайно дошедшие до него⁴¹⁵. Все правление Иоанна рассказано в одной книге, которая разделена, впрочем, не самим писателем, на 11 глав. Деление на главы, нужно сознаться, не совсем удачное: одно и то же событие излагается в разных главах, и наоборот, два, совершенно различных факта, втиснуты в одну главу⁴¹⁶. Автор пытается вести рассказ погодно, но так как у него не принято отмечать годы, то хронологическая связь в повествовании теряется и выступает связь постепенности. Содержание известий его вполне можно исчерпать, разделив первую книгу на три отдела: 1) Восточные войны царя Иоанна. Писатель хорошо знает восток, изучил отношения империи к туркам; его известия о востоке отличаются обстоятельностью, полнотой и сравнительным отсутствием фразы. Внимание его обращено, по преимуществу, к востоку, известия из других областей случайны и отрывочны. 2) Западные войны Иоанна. Если Никита и дает понять, что запад тоже много беспокоить императора, однако не сообщает полных известий об этом; фактическая сторона западных дел весьма слаба, описание похода занимает иногда только пять-шесть строк. За неимением точных знаний, писатель прибегает к общим соображениям, к преданиям и слухам, приурочивая их к тому или другому делу⁴¹⁷, при чем впадает в ошибки, (напр. относительно угорской истории⁴¹⁸, и заменяет высокопарным изложением недостаток содержания в известиях (об итальянских республиках и о походе на сербов⁴¹⁹. 3) Внутренняя, особенно придворные известия. Тут писатель вполне владеет своим предметом, сообщая весьма любопытные известия: а) о придворном перевороте во время тяжкой болезни и смерти Алексея I; б) о новом правительстве и приближенных к Иоанну лицах; в) о политических задачах и целях императора на востоке; г) о характере императора Иоанна⁴²⁰.

Царствование Иоанна излагает еще Киннам, и тоже не подробно. При чтении Никиты и Киннама необходимо иметь в виду примечания Дюканжа⁴²¹; по отнотению к славянским событиям-угорских летописцев, по отношению к итальянцам-сборник грамот и договоров Тафеля и др.

Преемником Иоанна на византийском престоле был сын его Мануил. Двадцатичетырехлетнее царствование предыдущего императора излагается на 65 страницах; тридцати-семилетнему правлению Мануила (1143 – 1180) уделяется сравнительно более места (65 – 290 стр. боннского изд.), хотя очевидцем описываемых событий автор также не мог быть. Царствование Мануила изложено в VII книгах, каждая из них разделяется на главы. Последнее деление принадлежит также не самому писателю и не всегда соответствует внутреннему содержанию. Хронологии событий почти совсем нет. Все события могут быть обозрены в следующих трех группах: 1) Восточные дела. Также как и Иоанн, Мануил во все царствование занят восточными делами. Планы его простирались и на завоевание св. земли, для чего вступал он в соглашение с иерусалимским королем; с одной стороны, недоверие западных князей, владевших частью св. земли (поход в Египет), с другой, краткосрочные и ненадежные договоры с турками – сельджуками (инокийский султан) мешают Манунлу достигнуть преобладания на востоке. Изложение относящихся сюда фактов, находится во всех шгах, за исключением II и VII. 2) Запад и западные дела останавливают на себе главнейшим образом внимание писателя. Он сообщает весьма обстоятельные сведения об отношениях Византии во 1-х–к крестоносцам и сицилийцам, во–2–х-к славянам и кочевым народам. Однако, напрасно было бы искать у Никиты всех подробностей об отношениях к западу: в описании II похода в св. землю он проходит, напр., молчанием участие в нем Людовика VII; много уделяя места войне с Рожером сицилийским, не совсем точен в известиях о ходе военных действий. Вообще, как военный писатель, Никита слаб: не указывает, напр., плана военных действий, не может познакомить с целями, которые преследует император или его полководцы и неприятель. Но он силен там, где нужно указать исторические отношения лиц и событий, нарисовать картину бедствий войны, определить значение враждебных партий. Отношения к славянам (сербы и болгары) маю ему известны: общая фраза поэтому заменяет недостаток содержания, имена трудно распознаваемы и перемешаны⁴²². Угры более знакомы писателю, потому что Мануил, Имея широкие планы относительно подчинения этой страны, принимал при своем дворе угорских королевичей и не прерывал с уграми сношений, то поддерживая одного, то выставляя нового претендента на королевский стол. 3) Полнее и любопытнее внутренние отношения империи времени Мануила. Придворные известия, суждение об администрации светской и церковной, о сотрудниках императора Маиуила-восполняют в значительной мере недостатки политической и военной истории. Достаточно указать на VII книгу Мануила, превосходную по содержанию и изложению, где писатель делает общий взгляд на правительственную систему этого царя. Это одна из лучших частей всего труда Никиты.

Одна книга, разделенная на 18 глав (290–355 стр.), посвящена царствованию несчастного наследника престола, малолетнего Алексея II (1180– 1183). Писатель около того времени поступил на службу, и мог описывать события по собственным впечатлениям и заметкам. Последующая известия его отличаются значительною, примесью субъективных черт: характеристики лиц и событий выступают живее и правдивее; тут автор впадает в новый тон: со времени смерти Мануила все дела пошли к упадку, отношения с врагами запутались, внешние бедствия и внутренние крамолы подготовляют погибель империи. Можно догадываться, что история его, начиная со смерти Мануила и до занятия латинянами Цареграда, обработана около одного времени, при одинаковых обстоятельствах автора. Хотя книга и имеет в оглавлении имя Алексея II, но повествование мало занимается им. Перед читателем развивается целый ряд интриг и заговоров, имеющих целью дать перевес одной партии, вместо другой. Пользуясь малолетством сына, правительственными делами овладевает молодая вдова императора Мануила; любимец ее, протосеваст Алексей, возбуждает против себя сильную партию бояр, во главе которых стояла цесаревна Мария, сестра малолетнего императора. Этими обстоятельствами пользуется двоюродный брат Мануила, умный и даровитый Андроник, который приобретает себе сторонников и является в столицу как опытный человек, готовый поддержать юного императора и удалить недостойное правительство матери-опекунши.

Двухлетнее правление императора Андроника Комнина (1183 – 1185) описывается нашим писателем с полным знанием обстоятелеств дела и с любопытными подробностями (350–463 стр., в двух книгах). Чтобы достигнуть самодержавия, Андроник устраняет императора-юношу, приказав умертвить его; подобные же средства употребляет он и против других членов рода Комнинов, которые не хотели без борьбы уступить ему власть. В изложении событий этого царствования особенно выдаются слабые стороны труда Никиты – пристрастие и односторонность выводов и суждений. Доказывая с одной стороны, что империя после Мануила стала клониться к упадку, что возникли самостоятельные владения. которые увеличивали собою количество внешних врагов и ослабляли средства империи, подстрекая против Андроника новых соперников на востоке и западе; с другой, Никита сознается, что никогда государство не пользовалось таким спокойствием, развитием промышленности и богатств, как при этом императоре. Возвышенные качества героя-царя, сделавшегося предметом народных песен и поэтических сказаний, не могли быть скрыты писателем; но они теряют много своей привлекательности, будучи поставлены на ряду с суровыми мерами и жестокими поступками, на подбор которых не поскупился Никита. Для полной оценки этого лица нужно иметь в виду все места, где об нем говорится, как в истории царствования Мануила, так и Алексея: Андроник, в качестве родственника царского, изгнанника и скитальца по отдаленным местам, не унывающего в беде узника, любителя наук, соблазнителя трех женщин из царского рода, рисуется Никитой в более сочувственном виде, чем Андроник-царь. В изложении господствует элемент драматический; это не история Византии в царствование Андроника, а история самого Андроника: нить событий вяжется исключительно на этом лице. Его жестокость возбуждает против него иного не-другое, которые частью сами вооружаются, частью подстрекают против Андроника опасных внешних врагов: с запада сицилийцев, с востока турок. Постоянное недоверие к своим и опасение измены – побуждают Андроника предпринимать тонкие меры предосторожности, из которых возникают новые неожиданные затруднения, жертвой которых он и падает.

При Андронике велась сицилийская война, требовавшая крайнего напряжения сил империи. Она должна стоять в связи с изгнанием латинян из Цареграда, которым начал свое правление Андроник. В I и начале II книги Никита сообщает сведения об этой войне; но, как уже было замечено, в описании военных дел наш писатель особенно не достаточен. Исаак, окончивши эту войну поражением сицилийского войска в 1186 г., воспользовался, конечно, благоразумными мерами Андроника, хотя Никита и не упоминает об них. Жестокости сицилийского войска в Солуни напоминают бесчеловечные поступки латинян в Цареграде, в 1204 году.

Андроника свергает и предает поруганию толпы царедворец!. Исаак, из рода Ангелов. Он два раза был византийским императором: в первый раз от 1185 до 1195 г., во второй–посажен был на престол крестоносцами IV похода и царствовал вместе с сыном своим Алексеем IV (1203 – 1204). десятилетнему периоду его первого царствования посвящено III книги (464–596 Мы не будем повторять здесь, как смотрит наш писатель на Исаака, так как об этом было довольно сказано в предыдущей главе. Из западных дел этого времени писатель останавливается, во 1-х, на сицилийской войне, которая начата была еще Андроником. Исаак окончил ее, в первые два года своего царствования, двумя поражениями, нанесенными сицилийцам на море и на суше Во 2-х, на III крестовом походе, в котором участвовал немецкий император Фридрих I и короли французской и английской (Филипп II и Ричард). Писатель имел тогда личные сношения с немецкими крестоносцами, пытался уладить раздоры между своим правительством и немцами; известия его весьма правдивы и не могут быть заподозрены в односторонности и искажении. В 3-х национальном движении в славянских землях – у болгар и сербов, начавшемся в 1186 году. Под предводительством Петра о Асеня, болгары восстают против византийского господства, наносят поражение императорским войскам и поспешно укрываются в неприступных горах и твердынях. Так как с этим восстанием соединяется утверждение у болгар династии Асеней, которая, пользуясь слабостью империи, завоевывает самостоятельность и независимость для своего народа, принимает участие в событиях IV похода и достигает затем королевской короны, то подробные и обстоятельные известия Никиты об этой замечательной эпохе должны останавливать на себе полное внимание историка славян. Никита следит, год за годом, за военными успехами болгар, не скрывает громадных затруднений, в которые поставлены были этими успехами византийцы. Исаак не успел остановить народное движение сербов и болгар, несмотря на то, что войска его не выводились из Фракии и Македонии⁴²³. В 4-х. Никита останавливается на внутренней истории. Неподкупный разбор правительственной системы Исаака Ангела, препятствии, встреченный им на пути к утверждению господства, борьба партий и т. п.,-составляет едва-ли не лучшую сторону в изложении и этого царствования.

В 1195 г. Исаак предпрпнял поход против славян: на пути он лишен власти братом своим Алексеем, который принял титул Комнина и известен под именем Алексея III Комнина-Ангела. История его восьмилетнего царствования изложена в трех книгах (597–725 стр.). Писатель по преимуществу занимается отношениями западными, которые в это время поглощают все заботы византийского императора: 1) в славянских землях, сербии и болгарии, продолжалось сильное движение против византийцев; славяне, в союзе с кочевыми народами, делают нападение на Фракию и Македонию, что заставляет императора входить в договоры с рускими князьями⁴²⁴. Писатель обнаруживает знакомство с внутреннимн явлениями жизни славяне и с усобицами между предводителями славянских ополчений, которые старается развивать и поощрять император. 2) Несчастные войны с соседями излагаются в перемежку с неудачными внутренними делами Алексея; появление самозванцев требует решительных мер, к которым, по изнеженности, император не был способен. Тяжелые поборы, внутренние смуты и нападения врагов с востока производят то, что для византийцев становится сноснее жить в рабстве у турок, чем пользоваться призрачною свободою⁴²⁵. 3) С 8 главы III книги Никита приступает к изложению предварительных обстоятельств, предшествовавших IV крестовому походу. Низверженный и ослепленый Исаак, не теряя надежды на восстановление, отправляет в Европу сына своего Алексея, с тем чтобы он упросил папу и французского короля принял участие в судьбе его. Рассчетливые венециянцы основали на этом искусный план – направить силы крестоносного ополчения, нуждавшегося в услугах их, не в св. землю, а на Византию. Следствием этого было то, что осажденный в Цареграде император Алексей III, отчаявшись в успехе защиты протиы латинян, оставил столицу и тайно убеждал в Дебельт, где еще ранее приготовил себе убежище.

Одна книга, разделенная на 5 глав, посвящена вторичному царствованию Исаака Ангела вместе с сыном его, Алексеем IV (726–747 стр.). Когда в Цальграде узнали о постыдном бегстве императора Алексея III, то обратились к Исааку Ангелу и в другой раз провозгласили его императором. Он вошел с латинянами в соглашение и обещал выполнить все обязательства, какие дал им сын его. Эти обязательства касались, между прочим, уплаты огромных денежных сумм⁴²⁶, которыми венециянцы желали вознаградить себя как за все прежние убытки, понесенные ими при сношениях с Византией, так и за перевоз на своих кораблях крестоносного ополчения. В государственных казначействе не нашлось достаточных сбережений, могущих удовлетвоить их, по этому Исаак принужден был прибегнуть к чрезвычайным налогам, конфискации церковной и частной собственности. Латиняне подожгли несколько домов в столице, отчего разлился огромный пожар. Сын Исаака, провозглашенный тоже императором, явно оскорблял византийцев сношениями со врагами, которые не удовлетворившись первым взносом, требовали еще денег и грабили окрестности столицы, а императоры ограничивались отбиранием церковных драгоценностей и проведением новых налогов. Тогда византийский народ приступил, к избранию нового императора; Исаак скоропостижно умер, а сын его взят под стражу новым императором из рода Дуки Алексеем V, по прозванию Мурцуфлом. Это было в январе 1204 года.

12 апреля того же года, после продолжительной осады, Цареград был взят и разграблен крестоносцами. Приступы со стороны врагов и меры к защите со стороны византийцев изложены Никитой в одной книге, под заглавием: Царствование Алексея Дуки Мурцуфла (748–770 стр.). В то время, как неприятели овладели городом, Алексей V бежал, а византийцы спешили выбрать нового царя. Удостоенный на этот раз императорского титула, вельможа Ф.Ласкарис, поощрял было народ к сопротивлению, но не имел успеха и должен был также бежать. В трех последних главах книги описываются жестокости неприятелей в Цареграде; оскорбленное чувство патриота отвращаются от мысли продолжают историю, «ибо это значило бы передавать потомству дела варваров». Однако, теплая вера в судьбы промысла подсказала Никите, что Бог не в конец оставил народ свой, но, наказав, помилует.

Произведение оканчивается большою книгою, разделенною на 17 глав (770–853 стр.), которая имеет оглавление: О событиях после завоевания столицы. Первые пять глав представляют изложение событий, касающихся самого писателя: каким опасностям подвергся он в городе и как удалось ему, вместе с друзьями, бегством спастись из Цареграда. С 6 главы следует изложение обстоятельств, сопровождавших дележ византийских областейц между венециянами (Генрих Дандуло) и латинянами (Балдуин фландрский и Бонифаций монтферрратский). Здесь выделяется следующие группы событий: 1) Завоевания латинян в восточных и западных провинциях империи, при чем завоеватели опираются то на членов прежнего национального правительства⁴²⁷, то на родовитых византийцев, поступавших к ним на службу. 2) Возникновение независимых княжений частью под господством прежних правителей областей, частью членов императорского рода, при чем выясняются симпатии местного населения, указывается на господство силы с одной и значение городских общин с другой стороны⁴²⁸. 3) Современные события у славян; почти в соседстве с Цареградом образовалось тогда на Балканском полуострове могущественное славянское государство, к которому примыкает и население соседних провинций империи. На ряду с победами болгар описываются набеги кочевых народов; последние стоят частью в союзе, частью на службе у болгарского короля. Латиняне терят все завоевания во Фракии и Македонии, теряют решительное поражение при Андрианополе (в апр. 1206 г.), при чем король Балдуин взят был в плен и отведен в Терново. Кочевые народы грабят византийские города и выгоняют из них латинян⁴²⁹. 4) После адрианопольского поражения, некоторое время можно было сомневаться, удержатся-ли латиняне и на востоке, в завоеванных ими областях. Брат Балдуина, Генрих, напрягает все силы, чтобы возвратить утраченные завоевания во Фракии и Македонии⁴³⁰; на востоке действуют против латинян М. Маврозом в союзе с турками, Ф. Ласкарис и Д. Комнин. Утверждением в Никее Ласкариса и венчанием королевским венцем Генриха оканчивается история Никиты. Она не представляет законченного целого и, весьма, вероятно, не вполне еще издана.

Таково содержание произведение Никиты. Можно заметить, что, при значительном богатстве сообщаемого материала, сочинение его страдает отсутствием плана. Изложение событий по царствованиям, по-видимому, положенное за основание во всем труде, не искупает различных неудобств при чтении его. Главнейшая особенность этого рода состоит в том, что отдельные части связываются между собою не хронологическою преемственностью фактов, а законами некоторой причинности: оттого бывает, что крупнейшие события излагаются по поводу менее важных, не редко автор дважды, трижды обращается к одному и тому же предмету и все-таки не доканчивает его. Сообщения его разнообразны: у него можно найти ответ на многие запросы, но трудно овладеть всем материалом его. История царя Мануила оканчивается собственно на 290 стр, но различные отношения его времени, особенно его внутренние дела, сообщаются и во всех остальных частях труда⁴³¹. События, касающиеся царя Андроника (356–463 стр), не все изложены в той части, которая обозначена его именем; об Андронике говорится и в истории Мануила, и последующих за ним царей. А так как и взгляд автора на этого императора, и характер сообщаемых об нем известий не имеет желаемого единства, вызывает к нему то сочувствие, то боязнь и отвращение, то ясно, что историк не должен удовлетворяться теми известиями об Андронике, которые помещены у Никиты в отделе, озаглавленном: «Царствование Андроника»⁴³² Таким же образом относится писатель и к другим, фактам истории: они не составляют сами по себе цельного изложения, но известия об них разбросаны в разных местах. Следы добавлений, разновременных вставок и воспоминаний не могут быть оспариваемы; не дал-ли Никита окончательной обработки каким-нибудь раннее составленным запискам, или не переделал-ли кто после него труд его? Недостаточность изданий Никиты, неизвестность всех рукописей его труда не позволяют прямо высказаться на этот счет; но к подобным догадкам подают повод как разночтения рукописей, так и отрывок «о статуях» помещенный в конце труда Никиты; этот отрывок есть не что иное, как сокращение и переделка из истории.

Никита не случайно напал на мысль-написать историю своего времени. Он обладал обширными историческими знаниямн, читал древних писателей и отечественных, историков. Побуждением к историческим занятиям, по собственным его словам, было желание восполнить пробел в отечественной историографии, которая, заканчиваясь трудами Анны Комниной и Зонары, не представляла ни одного сочинения, обнимающего ХII столетие. Мое повествование говорит он, будет стоять в связи с тем, что известно из других историков, которые писали раньше меня; таким образом эта история уподобится течению реки, берущей начало из одного родника, или цепи колец, которые тянутся до бесконечности, в непрерывной связи между собою⁴³³. К этому присоединялось еще сознание высокой пользы, которую история может приносить как читателям, так и тем, кто занимается историческим трудом. Не говоря об назидательности и нравственной пользе, которая везде выставляется автором, как необходимый плод истории, через нее люди смертные, давно уже сошедшие с земного поприща, снова вызываются к жизни и как-бы уподобляются бессмертным: «тело ложилось на составные части, душа сошла в ад, дела же людей продолжает громко разглашать история. И я не знаю, продолжает он, найдется ли кто указать другое, более приятное занятие человека. Ибо, что самые пожилые люди, хотя бы они дожили до глубокой старости, расшевелив свою память и порывшись в складках минувших лет, могли-бы поразсказать любителям из опытов своей жпзпи, то может предложить и историк, хотя бы он был в юных летах». История есть лучший плод ума человеческого и прекраснейшее изобретение греческого гения. Автор считает святотатственным посягательством на важность истории взять предмет не достойный ее или отступить в изложении от истины⁴³⁴.

Сознавая возвышенные требования истории и нравственную пользу , приносимую ею, историк должен заботиться об общедоступном изложении, ясности и простоте. Историю должны читать все высшие и низшие люди, образованные и невежды, всех она должна поучать своим простым и ясным словом. Таким образом, произведение Никиты предназначалось для современников и потомства, и имело в виду читателей⁴³⁵. Мы должны обратить внимание на это обстоятельство, потому что им обусловливается в известной мере характер истории Никиты. Правда, что сочинение его не могло распространиться скоро, что оно должно было сделаться известным лишь по смерти писателя; тем не менее, частью служебные частью родственные и дружественные отношения к некоторым лицам необходимо влияли на смягчение отзыва об них: в таких случаях Никита либо не упоминает имен действующих лиц, либо опускает подробности.

Укажем на некоторые места, где назначение труда ограничивало автора и обусловливало размеры и характер его известий. Так как история, по понятиям Никиты, имеет воспитывающее и образовательное значение, то он дает в ней место таким фактам, которые, не способствуя полноте, картинности и занимательности, могут лишь оправдать собою то или другое нравственное правило, ему сочувственное. Так, в истории царя Мануила⁴³⁶, намереваясь рассказать о соперничестве между царедворцами, он делает такую оговорку: «и об этом я скажу в моей истории, желая показать читателям, какое непреоборимое зло-лукавство и как нужно беречься от тех коварных людей, которые имеют несообщительный скрытный нрав и язык, не выдающий сердечных тайн; в особенности же, чтобы научить, как важно сдерживать слово и не позволять языку без нужды высказываться». Для подтверждения то положения и предлагается рассказ о низвержении Ф. Стипиота великим логофетом. Но окончив свой рассказ, писатель еще присоединяет: «если уж зашла речь об этом человеке, прибавлю и еще нечто, стоящее внимания», и сообщает затем характеристику логофета. Речь заключается следующим: «Я думаю, Что этот рассказ не лишен для многих пользы, назидания и занимательности»⁴³⁷. Даже при изложении военных действий Никита не забывает читателя и боится навести на него скуку и утомление. Чтобы избежать этого, он намеренно опускает целые эпизоды и случаи, как видно из заключения III книги Мануила, после рассказа о войне с турками. Много набегов в это время было с той и другой стороны, говорит Никита, «но я пропустил, те из них, в которых не случилось ничего достопримечательного, и рассказ о коих мог бы навести скуку на читателя, так как многое пришлось бы рассказывать одинаковым образом, не привнося в истории разнообразия»⁴³⁸.

Некоторые военные дела рассказывает Никита вкратце, напр., войну Мануила с уграми и осаду города Зевгмина; к другим возвращается несколько раз, делая только намеки на них и откладывая подробности на будущее время, «чтобы представить рассказ в связи и совокупности», или чтобы высказать полное суждение о событии, не опуская ничего достойного памяти потомства⁴³⁹. По поводу некоторых лиц и положений ведет повествование издалека⁴⁴⁰. Описав мучения, которым подвергла царя Андроника разъяренная толпа, замечает, что он пропустил еще некоторые обстоятельства, относящиеся к этому; бедствия жителей Солуни передает в сокращенном изложении, потому что об этом есть специальное сочинение; также не распространяется много о жестоких поступках царя Андроника и его постановлениях против свободы и жизни граждан; делает обшие выводы из известных ему фактов; ссылается иногда на читателей, предоставляя им судить о рассказанном; некоторые обстоятельства просто считает неудобным передавать письму⁴⁴¹. Начав говорить об Алексее III, предупреждает, что он многое опустил, чтобы не дать повод думать, будто он избирает только дурное и из истории делает пасквиль. Болезнует, когда ему приходится передавать одни несчастья, постигшие отечество и жалеет потомков, которым придется читать его печальный рассказ. Поэтому старается темные картины передавать отрывочно и сокращенно; предпочитает даже совсем молчать, если византийские войска несут поражение и доставляют над собою перевес варварам: моя история, говорит он, не должна быть хвалебною песнью дел варварских⁴⁴². Когда указывает неприличный поступок лица, особенно из товарищей по службе, не называет его имени; обращает особенное внимание читателей на рельефную сторону известий⁴⁴³. Вообще, Никита постоянно имеет в виду, что у него будут читатели, которые могут судить его, что при том они могут интересоваться теми сторонами византийской истории, которые ему представлялись таковыми. Желая дать, своей историей полезное н назидательное чтение, он подчинял этой цели исторический материал: события назидательные выставлял на вид, маловажные излагал коротко, обидные для патриотизма или скрывал, или указывал только мимоходом.

Окончательную обработку своему произведению Никита дал, несомненно, после 1206 года, когда, удалившись в Никею, он пользовался досугом и сиокойствием при дворе Федора Ласкариса. Но нельзя думать, чтобы там же созрел и план произведения, и составлены все части его. Есть некоторые основания предполагать, что Никита ранее вел записки о современных событиях, и потом обработал их, дополнил и придал им литературную форму. Некоторые отделы выдают современность самому событию, некоторые части явно представляют позднейшую вставку, во многих местах можно указать даже следы поправок и дополнений; есть намеки, из которых можно вывести указаниe на время написания целого отдела.

Не будем останавливаться на первой части произведения Никиты, обнимающей события времени царей Иоанна и Мануила. Судя по тому, как относится автор к описываемым событиям и к современному положению империи, можно догадываться, что эта часть составлена еще в Цареграде, в правление Ангелов⁴⁴⁴ Если и не богат запас находящихся в нашем распоряжении данных к определению времени происхождения остальных отделов труда Никиты, тем не менее, при рассмотрении всех внутренних признаков, носящих на себе следы времени, представляется некоторая возможност определенных выводов в этом отношении. Не может быть сомнения в том, что остальные отделы составлены не в одно время и не в одном месте, что раз написанные, они могли быть дополняемы и исправляемы в последствии. Царствования Алексея II, Андроника и часть истории Ангелов, имея признаки происхождения в Цареграде, представляют вставки позднейшего времени: остальные же отделы написаны после взятия латинянами Цареграда. Приведем те места из истории Никиты, в которых, по нашему мнению, есть указание на время происхождения соответствующих им отделов.

1. Описание жестоких поступков сицилийского войска в Солуни, напоминающее, по подробностям, злодейства латинян в Цареграде, представляет собою вставку в историю Андроника, написанную ранее. К этому заключению ведет общий отзыв Никиты о латинянах: «Проклятые латиняне считают раем ту страну, в которой суждено нам жить и пользоваться благами; завидуя нашему счастью, они всегда злоумышляют против нашего рода и искони строят нам ковы. По обстоятельствам притворяясь друзьями, они ненавидят нас, как злейшие враги; когда обращаются к нам с ласковым и приветливым словом мягко и нежно льющимся на подобие елея, и тогда это слово подобно стреле и обоюду – острому мечу. Так, между нами и ими утвердилась велпчайшая пропасть различия. Хотя мы и вступаем с ними в сношения, и часто пользуемся одним и тем же жилищем, однако нас разделяет самая резкая противоположность убеждений. Чрезвычайно гордые, надменно поднимающие вверх голову, они пользуются для своих выгод мягкостью нашего нрава, приниженностью и скромностью… Мы же… доселе попираем их голову по воле Христа, дающего власть наступать на змей и скорпионов»⁴⁴⁵. Заметим, что это рассуждение вызвано событиями 1185 года, когда никто из византийцев не мог предполагать, что через 18 лет самому Цареграду будет угрожать опасность со стороны запада. Пропасть, разделяющая восток и запад, едва-ли была сознаваема византийцами прежде 1204 года: ибо до того времени и сам Никита состоял в дружественных отношениях с венециянскими купцами. Заметим далее, что писателя поддерживает надежда на благоприятную перемену обстоятельств, которая могла быть внушена только империей Ф.Ласкариса; наконец, с точки зрения Никиты, византийцы и латиняне принуждены жить в одном и том же месте: это опять необходимое следствие событий 1204 года. Можно заключить, что весь этот отдел истории написан был уже в Никее. К этому же заключению, приводят: презрительный отзыв о византийском народе, проходящий по всему труду, начиная от смерти Мануила; неблагоприятный отзыв об Андронике, стоящий в противоречии с сочувственными об нем словами в истории царствования Мануила. Но есть одно место в истории царствования Андроника, которое может подать повод к противоположному выводу. Говоря о постройках его и, между прочим, о начатом и не оконченном водопроводе, Никита продолжает⁴⁴⁶: этот водопровод составлял особенный предмет попечений преемников Андроника, которые с тех пор доселе царствуют; они желали окончить это общеполезное дело. Если выражение:ὃσοι τέως ές δεῡρο ἀνάσσουστ не представляет позднейшей вставки, то можно бы сделать вывод, что история Андроника написана до завоевания латинянами Цареграда, а история взятия сицилийцами Солуни исправлена и пополнена позднее.

2. Усмирение возмущения Алексея Враны приписывается главным образом воздействию цесаря Конрада⁴⁴⁷. Чем объяснить сочувственный отзыв о Конраде после того, как сказано ранее о пропасти различия о притворстве латинян и опасности от них? Весь рассказ о Конраде представляет вставку, которая довольно не искусно соединена с предыдущим и последующим.

3. В царствование Исаака Ангела являлось много лиц, желавших лишить его власти и составлящих довольно сильные партии; многочисленные попытки этого рода делали оставшиеся в живых Комнины. По поводу неудачной попытки одного из них (сын Андроника Комнина, внука цесаревны Анны и Н. Вриенния), Никита выражается так: он завершил собою эпоху мятежников, ибо с тех пор никто не дерзал идти этим путем; и ранее: он был последним из тех, которые, стремясь ко власти, прибегали в храм и терпели за это наказание⁴⁴⁸. Был-ли сын Андроника последним мятежником при Исааке только, или и во весь последующий, описываемый Никитою, период? С точки зрения автора как будто выходить, что это был последний из всех самозванцев, стремившихся низвергнуть Ангелов, по крайней мере путем, указанным самим Исааком; тогда бы было возможно вывести заключение, что время Исаака описано Никитой после падения императоров из рода Ангелов: только имея перед глазами всю историю Ангелов, писатель мог сказать, что данный случай-последний, потом не повторявшийся. Но в описании царствования Алексея III, брата Исаакова. встречаемся опять с самозванцем из рода Комнинов Некто Иоанн, по прозванию Толстый, достигает царского титула тем же путем, что и упомянутый выше сын Андроника Комнина; обыкновенных же заговорщиков и мятежников было огромное число в оба эти царствования. Чтобы примирить это противоречие, мы можем высказать два предположения: либо история Исаака наиисана в царствование Алексея Ангела, чем бы легко объяснилось и сочувствие писателя к этому несчастному, лишенному властп, ослепленному и, сравнительно с Алексеем, любезному для многих царю; либо один случай покушения на захват царской власти представляет вставку или путаницу. Есть несколько и других мест, доказывающих, что история Исаака писана в царствование Алексея. Говоря о несчастном походе Исаака против болгар и сербов, когда византийские войска попали в теснины и большая часть их была перебита, Никита упоминает об одном полководце в таких выражениях: «это был зять Алексея, позднее сделавшегося царем»⁴⁴⁹, т.е. зять того Алексея, который потом сделался царем. Далее Исаак отличался особенною страстью к постройкам; чтобы иметь материал для возведения новых зданий, он разобрал несколько церквей, стоявших на берегу моря, и разрушил много прекрасных домов в самой столице: «эти развалины до сих пор представляют собою для проходящих достойное слез зрелище», прибавляет Никита⁴⁵⁰ Спрашиваем, мог ли он говорить так после всех ужасов пожара, разрушения и грабежа, постигших Цареград в 1204 г.? Тогда едва-ли обращали на себя внимание, тем менее могли вызвать слезы, развалины временп Исаака: они; должны были остаться незаметными перед тем, что сделали крестоносцы; в царствование же Алексея III, действительно, разрушешния Исаака могли бросаться в глаза. Продолжая рассказывать, к каким неприличным поступкам прибегал Исаак из страсти к постройкам, в особенности по украшению созданного им храма в честь Архангела Михаила, Никита упоминает о следующем⁴⁵¹: он еще перенес в этот храм медные двери, весьма высокие и широкие которые прежде замыкали вход в Большой дворец, а в наше время запирали темницу, называемую Медною. Если относить выражение «прежде» ко времени самого события, тогда второе «в наше время» должно указывать на события после Исаака; если же допустить, что первое указывает на неопределенную давность, а второе на период, современный писателю, тогда непонятна форма противоположения. Думаем, что именно при Алексее III эти двери служили для государственной тюрьмы, потому что в описании возмущения, произведенного Алексеем Лагом, Никита упоминает опять о Медной темнице; тогда, выражение в наше время можно бы относить к царствованию Алексея, когда писана история Исаака. Наконец, писатель не мог так сочувственно говорить об Исааке, в заключении истории его первого царствования, если бы имел перед глазами и последующее, вместе с сыном, правление его: «божественное провидение, определив низвергнуть этого человека, внушило ему благие дела и прекрасные намерения, и в самом падении сделало его любезным для очень многих⁴⁵². В этих словах видна прощальная речь с несчастным царем, которому не представляется в будущем ничего отрадного. Если бы Никита имел в виду последующее царствование Исаака, то он нашел бы чем опровергнуть и предвещание юродивого Васильюшки, которому, однако, и он должен был придать известное значение, «потому что события оказались в довольно прямом соответствии с его предвещаниями».

4. Что касается царствования брата Исаака, Алексея Ангела-Комнина, по всей вероятности, если не все, то вторая часть его написана в Никее. К этому предположению приводить форма, в которой выражаются суждения автора о современных делах. Так, об императоре Алексее III говорит он в следующих выражениях⁴⁵³: «воцарившись, он сделал распоряжение, чтобы должности не продавались за деньги, но раздавались бы даром и по заслугам. В сущности такое распоряжение прекрасно и достойно удивления: оно составляет охрану, ocнованиe и утверждение полезного правительства, и не нашлось бы в наше время ни одного, кто не только мог бы подражать, но даже и приблизиться к этому образцу». На что здесь указывает выражение «в наше время»? Не на весь период Комнинов и Ангелов, современных писателю, потому что у того же Никиты есть известия о подобных распоряжениях, напр., императора Андроника⁴⁵⁴ . Это выражение не указывает и на период после падения Цареграда, потому что тогда совсем уже изменился порядок жизни и не было явлений, который бы можно было сравнить с явлениями жизни до 1204 г. Вероятнее предполагать, что первая часть Царствования Алексея написана еще в Цареграде, около 1203 года. Нам кажется возможным, что между написанием первой книги и четырех глав второй, а также и остальных частей истории Алексея, должен был пройти значительный промежуток времени⁴⁵⁵.

Начиная с 5 главы II книги, правление Алексея III, без сомнения, описано в Никее. Скорбное обращение к византийской империи по поводу того обстоятельства, что царедворцы в выборе преемника императору Алексею III руководились личными целями и свой интерес ставили выше общего блага, может оправдываться только тем, что тогда писатель действительно имел в виду падшую империю. В самом деле, образ прелестницы, продающей свои ласки всякому встречному, женщины, подвергшиеся насилию и т.п., едва ли может быть приложен к византийской империи времени Алексея III Ангела⁴⁵⁶; вероятно, тут имеется в виду империя, завоеванная латинянами. Точно также, в описании набега кочевых народов (половцев), в союзе с болгарами, на местечко Куперий, во Фракии, есть один признак, дающий основание предполагать, что это событие описано после 1206 года. Никита делает замечание, что скифы и доселе⁴⁵⁷ избегают нападают на городские и полевые укрепления. Во всяком случае, следует думать, что между событием и описанием его был значительный промежуток времени, когда скифы, т.е. половцы и команы могли несколько раз доказать свою неспособность к осаде укреплений. Но таковы и были набеги этих кочевников в 1205–6 годах, к описанию которых Никита и обращается в своем месте. Заметим еще, что отдел, начинающийся в 8 гл. в III книге Алексея, мог составлять совершенно самостоятельный рассказ и внесен в историю в последствии. В рукописи, хранящейся в Лондоне (cod. Bodl.), этот отдел, действительно, представляет самостоятельное целое. Говоря об обещаниях, которые дал крестоносцам сын исаака Ангела, Алексей IV, Никита выражает убеждение, что он никогда не в силах был исполнить их⁴⁵⁸-убеждение, основанное на совершившихся событиях; это еще признак, что вторая половина царствования Алексея III написана после занятия латинянами Цареграда.

5. Не требуется особенных доказательств на то, что последняя часть истории (царствования: Исаака Ангела с сыном его Алексеем Дуки Мурцуфла и Балдуина)-написана уже после выселения Никиты из Цареграда. Иначе это и быть не могло: мы знаем, что Никита должен был бежать из столицы с своим семейством, что несколько времени потом он жил в Силимврии и, наконец, переселился в Никею. На изгнанническое положение его есть намек в истории Дуки Мурцуфла⁴⁵⁹, в следующем обращении к столице: «когда ты соберешь чад своих, разсеянных четырьмя ветрами,бирает под крылья птенцов своих? Теперь же мы не дерзаем свободно взглянуть и радостно приблизиться к тебе, как к матери... но боязливо носимся вокруг тебя как воробьи, у которых поймана мать и раззорено гнездо, издаем скорбные и жалобные вопли, будучи удалены от твоих объятий, подвергаясь голоду и жажде, зною и холоду, вынося бедствия и мучась душевной cкорбью; мы уже не находим пути к нашему жилищу и блуждаем, как перелетные птицы или планеты». Не мешает заметить, что живя в Никеи, при дворе Н Ласкариса, и пользуясь значительным почетом, Никита едва-ли мог так говорить о своем положении. Не отрицая того, что конец истории написан в изгнании, мы укажем только, что история царствования Дуки, по написанию, отделается некоторым промежутком от того времени, когда составлена история Балдуина, имеющая в боннском издании заголовок: Urbs capta. В заключении главы⁴⁶⁰ об А. Дуке, мы встречаем следующее отступление: «Но я не могу более говорить.... Итак, ограничим скорбные вопли глухими слезами и сдержанными вздохами, и оставим дальнейшее продолжение истории! Кто осмелится, в самом деле, вызывать музыкальные тоны в стране, которая уже стала чужда словесным произведениям и сделалась в конец варварскою? Нет, я не решусь воспевать дела варваров и не буду передавать потомству военных дел, в которых одерживают верх не греки!... Как я могу истории, это прекраснейшее произведение и лучшее изобретение греческого духа, посвятить на описание побед варваров над греками? Пусть же они бесславно и безвестно погибнуть, не удостоившись сочувственного обращения от нас, как тот, сожегший храм Дианы Ефесской...».

Но Никита не остановился на описании событий 1204 года, т. е. не кончил истории царствованием Алексея Дуки, как было решился сначала. Скоро он нашел возможным и продолжать историю, и не быть при этом певцем дел варварских⁴⁶¹. «Мы отказались было описывать дела варваров; но Бог посрамил премудрых в мудрости их, поразил во множестве высокомерных, лица их исполнил бесчестием и предал на погибель народам, которые еще грубее их самих – поэтому можно и нам положить конец молчанию, чтобы исповедать дивные дела Божии». Ясно, что решение отказаться от продолжения истории принято было ранее того собьтя, которое изменило положение латннян и в котором Никита видел казнь Божию, насланную на крестоносцев за их жестокости и несправедливость. А как здесь речь идет об адрианопольском поражении, понесенном латинянами от болгарского царя Иоанна, 14 апр. 1205 года, причем был взят в плен король Балдуин⁴⁶² то можно догадываться, что история Никиты до Urbs capta написана еще ранее персселения его в Ннкею, может быть, в Силимерии, чем и объяснятся намеки его на свою бедную, скитальческую жизнь.

6. Затем, последняя книга: царствование Балдуина, или о событиях после взятия столицы, бесспорно, написана Никитою в Никее, даже, может быть значительно позже 1206 года. Спокойное отношение к постигшему отечество бедствию, холодная рассудительность и отсутствие страстности в изложении, надежда на поворот обстоятельств в пользу соотечественников – все это доказывает, что Никита имел достаточно времени обдумать постигшие Византию несчастия и ознакомиться со средствами латинян. Нельзя опустить из виду и того, что, предпринимая продолжение истории, писатель считает за нужное кратко повторить все то, что ранее сказал он о цели движения крестоносцев на Вязантию, а потом вставил повесть о собственных приключениях⁴⁶³. Такое повториние у писателя не имеющего обыкновения повторяться, можно объяснить только продолжительным перерывом, отделяющим время написания последующей и предыдущей части истории.

7. Сделаем еще несколько замечаний относительно времени происхождения книги «О статуях», приписываемой Никите и вошедшей в боннское издание⁴⁶⁴. Эта книга имеет свою историю, отдельную от истории других произведений нашего писателя. Первые издатели относились к ней осторожнее, чем последуюшие; сомневаясь в принадлежности книги о статуях перу Никиты, они не соединяли ее с историей. Но книга о статуях находится в одной и той же рукописи с произведениями, несомненно принадлежащими Никите, поэтому трудно было доказывать и ее подложность⁴⁶⁵. В бодлейанской рукописи (codex Bodlejanus), относимой Вилькеном к XIV веку, на ряду с другими богословскими и юридическими сочинениями Никиты находится и его Thesaurus. В конце этого сочинения, л. 423, без особого оглавления, начинается рассказ о падении Цареграда под ударами крестоносного ополчения, разделенный на две книги: первая книга-A­λλά μέχρι μέν δή τούτων εὓδρομος ήμῖν ό λόγος⁴⁶⁶ заключает в себе события царствования Алексея III, Исаака и сына его Алексея IV, Алексея Дуки Мурцуфла; вторая имеет надписание-τόμος δεύτερος и начинается со слов: Εἶχε μέν δή οὓτω ταῦτα καί ή Κωνπαντίνου καλλίπολις⁴⁶⁷ и заключает в себе те известия, которые помещены в истории Никиты под надписанием Urbs capta. На конце этого отдела, после слов: Ἴνα δέ μακροτέρᾳ τῇ ίοτορίᾳ χρώμενοι – начинается отрывок о прибытии в Цареград патриарха Фомы и потом о статуях. В боннском издании в первый раз отрывок этот отнесен без оговорки к несомненным произведениям Никиты⁴⁶⁸ Значительная часть содержания этого отрывка есть повторение фактов, разбросанных в истории, при том с теми же самыми разночтениями, которые встречаются и в тексте истории. Представляя во всяком случае искусное распространение или сокращение истории, отрывок этот может возбуждать сомнение не только в точной принадлежности его перу, но даже и времени Никиты⁴⁶⁹. Признаком позднейшего происхождения отрывка служит не только разночтение рукописей по поводу воззрениия на страны, откуда появились грачи в вороны, предвещавшие набег врагов, хотя и это одно указание дает понять, что во время происхождения отрывка угрожали опасные враги не со стороны латинского запада, но турецкого востока⁴⁷⁰; но также и мировоззрение автора, взгляд его на положение Византии и отношение ее к западу. Как, напр., объяснить следующие слова: с первого шагу обнаруживая языческую страсть сребролюбия, латиняне изобретают странный способ грабежа какого еще не приходило на ум ни одному из всех врагов, грабивших царственный город⁴⁷¹. Здесь дело идет о похищении сокровищ из царских гробниц; но мы не знаем, когда Цареград подвергался разграблению, за исключением 1204 и 1453 гг. Если же разуметь здесь грабеж не иноземных врагов, а отобрание церковных и гробничных украшений на государственные потребности, что делалось в Византии при многих императорах и чего Никита не скрывает в своей истории, то не было ему нужды называть вскрытие царских усыпальниц и отобрание украшений из них делом новым и доселе не известным. Мы думаем, что этот отрывок явился уже после Никиты, и составитель его имел перед глазами разграбление Цареграда войсками Магомета II; в сравнении с этим последним грабежем 1453 г., латинский, по сознанию многих, действительно отличался изысканностью и большею жестокостью.

Признаки позднейшего времени являются еще в описании статуи Анемодулии или ветроуказательницы⁴⁷². Во 1-х, упоминая об, этой статуе в истории, Никита совсем не соединяет с нею тех преданий, которые ходили об ней в народе⁴⁷³, по мнению составителя отрывка; а замятим, что Никита никогда не опускает из виду молву, предания и народные суеверия. Во 2-х. в признаках медной куклы, которая найдена под копытом коня, трудно указать черты латинянина: сам составитель не знает, что такое было: по мнению одних-венециянец, но другим-другой иноземец, может быть болгарин. Ужели в начале XIII в. молва могла двоиться на этот счет, ужели можно было сомневаться, что под копытом у коня заключено было изображение не самого сильного врага Византии? Замечательно, что Никита ни разу не в истории не называет жителей болгарии болгарами, как это сделано в отрывке, но всегда сербами и валахами; припомним, что изображение представляется покрытым шерстяной тканью; что множество пророчеств и преданий о судьбе Цареграда появляется уже после ХIII века. Еще признак позднейшего времени в отрывке. Описав статую, которая изображает борьбу двух животных, составитель отрывка делает такой вывод: мне приходит на ум, что подобного рода взаимное самоистребление и борьбу на смерть представляют не одни статуи и что подобное встречается не в жизни только диких зверей. Не то же ли самое находим мы часто у народов, которые поработили нас, римлян: они истребляют друг друга и сами гибнут по воле Христа⁴⁷⁴.... Едва-ли можпо указать в истории латинян начала ХIII в. явления, которые бы могли оправдывать приведенные слова составителя отрывка; но позже могли также рассуждать византийцы, особенно к концу XIII века. Поэтому, мы думаем, что отрывок о статуях не принадлежит Никите.

Рассказ Никиты разнообразится тем, что в него вводятся речи, письма и разговоры, которые придают иногда поветствованию высокую степень драматизма: выводимые лица на глазах читателя спорят между собою, интригуют, составляют планы, падают и побеждают; сочувствие или несочувствие писателя придает этой борьбе смысл и необходимость. Изложение отличается отсутствием хронологических данных, условными, усвоенными от древних писателей, переходами и заключениями каждого отдела известий. Там, где Никита не имеет под собой исторической почвы, т. е. точного знания дела, всего чаще прибегает к фразе, недомолвкам и намекам. Взгляды современннков имеюе значительное влияние и на его приговоры; быстро расходящаяся народная молва всегда имеет за собой долю истины: прислушиваясь к народному говору, Никита часто приводить пословицы и поговорки, заимствованные прямо из употребления.

Речи действующих лиц для Никиты составляют не предмет необходимости, а вызываются риторическими требованиями. Речи употребляюся им в истории для того, чтобы или высказать свое личное мнение об известном положении, или представить мнения разных партий, суждения иностранцев и варгов о византийском строе жизни. Большая часть речей вымышлена Никитой и представляет его собственные взгляды и суждения. Такова речь, обращенная императором Алексеем Комнином к Ирине; в ней разъясняются причины, по которым Алексей не может назначить себе в преемники Никифора Вриенния⁴⁷⁵. Ирина укоряет умирающего супруга в непрямодушии и скрытности; несколько ранее писатель высказывает тоже мнение о характере Алексея⁴⁷⁶. I. Аксух в речи убеждает императора Иоанна оказать снисхождение к цесаревне Анне во имя высокого родственного чувства. Если сопосотавим мнения Никиты о родстве и родных, высказанные им в разных местах истории, то убедимся в искусственном происхождении и этой речи⁴⁷⁷. Царь Иоанн в лагере произносить предсмертную речь, в которой объяснить свои политические планы, говорить о преимуществах Мануила и предсказаниях, суливших ему царскую власть еще от младенчества; сравнивая эту речь Никиты с тою же речью, переданною Киннамом, мы находим в передаче обоих писателей некоторое различие⁴⁷⁸. Первая часть речи, где говорится о планах царя касательно святой земли, соответсвуя личным мнением Никиты о военных делах Иоанна, представляет несомненно искусственную вставку; такого же происхождения слова о Промысле, который в произведении Никиты часто является разрешителем затруднительных положений.

Превосходя речь Кондрада III к крестоносному ополчению остановившемуся перед турками на реке Месандре, составляет такое блистательное подтверждение совершившегося, вслед за произнесением ее факта, что в искусственном происхождении ее также не может быть никаких сомнений⁴⁷⁹. Любопытно при этом, что Киннам, современник этого похода, ничего не говорит о чудесном переходе немцев через Месандр, как евреев через Иордан⁴⁸⁰. Во время осады Корциры, Маниул держит речь к охотникам, которые решились первые лезть на стену осажденного города: измышленность этой речи выдает себя философским рассуждением о душе⁴⁸¹. Андроник Контостефан, начальник флота при Мануиле, приготовляясь вступить в бой с уграми, получил от императора приказ-удержаться от сражения в этот день, как несчастный для византийцев. Никита вообще не одобряет в императоре такой рабской веры в астрологию; Андроник Контостефан тоже не желал опустить благоприятного времени и скрыл у себя царскую грамоту, не дав никому знать о содержании ее. Перед битвой с уграми он, по словам Никиты, произнес речь к войску; но нельтзя не заметим, что при составлении ее имелся уже в виду счастливый исход битвы, и что вся речь напрвлена против суеверия императора⁴⁸². Некоторые образы в ней напоминают любимые обороты и картины Никиты: «кровавые волны Дуная пронесут славу о поражении угров во все земли, через которые протекает эта река»⁴⁸³. Во время египетского похода, в союзе с королем иерусалимским, начальник византийского войска, Андроник Контостефан, заметив нерасположение Амальрика I помочь ему, в речи к войску описывает отношение Египта и Иерусалима к Византии. Речь эта любопытна не только по обрисовке положения византийцев в отдаленном походе, но и по выражению того недоверия и боязни, с которыми ыизантийцы относились к египтянам. Андроник выставляет догадку, что Амальрик очарован египтянами, которые известны как знатоки в этом деле; картина о щите Аяксовом и другие образы в речи указывают на ее происхождение⁴⁸⁴. Распоряжения Андроника Комнина против вредного обычая-грабить суда, потерпевшие крушение у берегов, равно против корыстолюбия областных правителей, указаны писателем в речи Андроника к царедворцам. О некоторых речах Никита и сам говорит, что они переданы лишь приблизительно⁴⁸⁵. При вступлении Алексея III на престол, византийцы ожидали перемены в полптических делах, потому что он пользовался славой хорошего полководца. Даже из соседних славянских земель, по словам Никиты, приостановлены были набеги на имперские области из опасения сильного отпора со стороны Византии. Собственное мнение о новом императоре Никита выражает посредством речи, приписанной Асеню. Что эта речь именно выражает личные воззрения писателя, мы видим из следующего: 1) рассуждение о народной молве, которая быстро разносить славу о делах человека – соответствует мнениям писателя об этом, высказанным в других местах истории; 2) Асен говорит о своих войнах с византийцами, называя их набегом, убийством, грабежем и т. п., то есть почти в тех же выражениях, как и Никита; 3) Асен предпочитает Алексею Исаака, выражая эту мысль образной речью, свойственною Никите; 4) наконец, в речи проводится мысль Никиты, что империя не способна удержаться против сильного напора врага⁴⁸⁶. Принимая послов германского императора и желая подействовать на них богатством и роскошью двора, император Алексей III приказал придворным явиться в лучших украшениях и сам рисовался перед послами богатством одежды. Никита делает намек на бесполезность этой меры, влагая немецким послам речь протмв женоподобных византийцев⁴⁸⁷. Не будем далее следить за речами Никиты; можно заметить, что почти все они выражают личные воззрения писателя и составляют для него средство ораторское-лучше выставить положение партии, картиннее обозначить отношение между лицами и придать произведению своему интерес и легкость.

Сообщая в своем повествовании целые разговоры, анекдоты и приводя собственные слова действующих лиц, Нпкита достигает в некоторых местах высокой степени драматизма и одушевления. Царица Ирина посылает, резкий упрек умирающему Алексею I в такой форме: „О, муж! и при жизни ты отличался многообразным коварством, говоря не то, что думаешь, да и теперь, расставаясь с жизнью, не изменяешь своему обычному нраву!»⁴⁸⁸. Севастократору Исааку, обойденному царем Иоанном в престолонаследии, приписываются такие слова: «умер перворожденный брат Алексей, наследник отеческой власти, за ним последовал и другой брат Андроник, сопровождавший морем тело старшего брата; теперь на меня перейдет царская власть, и я по наследственному праву получу господство». Но напрасно измышлял он так и напевал подобно птичке, павшей в силок, прибавляет Никита. Венециянцы, желая осмеять Мануила, нарядили в царские одежды одного чернокожего и величали его царем, делая тем намек на темный цвет лица императора Мануила. Когда упрекали Андроника в беззаконном сожительстве с двоюродной племянницей (Евдокия, дочь Андроника), он в шутку говорил, что подданные должны подражать своему государю, и что люди, близкие между собою по родству, всегда имеют и нравственное сходство, чем намекал он на беззаконную связь Мануила родной племянницей⁴⁸⁹. К числу анекдотов относится рассказ странном пари, состоявшемся между Мануилом и дромологофетом, по которому последний взялся выпить огромный сосуд воды; о Склире, который чарами приворожил к себе одну девицу и заставил горшечника перебить свои глиняные изделия; о воине, порицавшем Мануила, что писателю дает случай приравнять этого царя к Давиду, которого порицал Семей⁴⁹⁰. Образ царя Андроника особенно ярко обрисован тем, что во многих местах приведены дословно его собственные выражения⁴⁹¹-из разговоров, предписаний, распоряжений и писем.

Исаак Ангел, отличавшийся распущенностью и бездеятельностью, подчинившийся влиянию духовенства, характеризуется у Никиты весьма меткими чертами. Однажды приходит к нему цесарь Конрад и застает его за обедом. Между ними происходит следующий разговор, передаваемый Никитой. Цесарь сказал царю, вздохнувши: «Вот бы так тебе заботиться о текущих военных делах, как усердно прилагает старание к приносимым блюдам и тщательно опоражниваешь их!» – Царь покраснел при этих словах, сделал принужденную улыбку и, взяв цесаря за тогу, проговорил: –

«Полно тебе, найдем время и для войны и для обеда!»⁴⁹². Когда Алексей Врана заметил, что его войска уступают поле сражения царскому ополчению, он крикнул громко и звучно: «стойте, римляне! Ужели мы не выстоим против этой горсти? Я первый бросаюсь на неприятеля!»⁴⁹³. Печальная судьба, постигшая Алексея Врану, передана автором с замечательным талантом: тут картина не выдумана, а списана с действительности. Царь задает торжественный пир по случаю поражения врага и открывает все входы во дворец. В конце обеда принесена голова Враны и брошена на пол: «она имела искривленный рот и сомкнутые глаза. После обеда начали ею потешаться, как мячиком, катая и перекидывая по разным направлениям». Наконец, показали эту голову супруге несчастного и спросили: «узнает ли она, чья это голова?» Она бросила взоры на это жалкое, горькое и неожиданное зрелище и отвечала: «знаю и сокрушаюсь об моем несчастии». И далее прибавляет Никита, что это была прекрасная женщина: царь Мануил называл ее цветком между всеми тогдашними женщинами⁴⁹⁴.

Во время III крестового похода послы германского императора недружелюбно были приняты в Византии, им даже не было предложено места, когда они представлялись императору. Оскорбленный этим, Фридрих поступил следующим образом с византийскими послами: принимая их, «он посадил с собою не только самих послов, но и прислугу, не допустив стоять на ногах ни поваров, ни конюхов. Когда ему заметили, что непристойно прислуге сидеть в присутствии короля, он не отказался от своего распоряжения, но против воли, посадил прислугу с господами. Он делал так в насмешку над византийцами, желая показать, что они не делают отличия ни доблестям, ни происхождению человека; но как пастухи загоняют в один хлев всех свиней..., так и они всех меряют но одной мерке»⁴⁹⁵. Оставляя потом своего сына и епископов в Филпппополе, Фридрих сказал им: «вам нужно отдохнуть здесь, порасправьте свои ноги, отекшие от долгой стоянки перед греческим царем!» К подобного же рода живым местам изложения истории относится каламбур шута Исаака, сказанный им на царском пиру, в присутствии знатных лиц обоего пола⁴⁹⁶. Сделаем общее замечание: Никита тщательно избегает сухого изложения и передачи голых фактов; опытность, знание, литературное образование и любовь к предмету придают его изложению живой интерес и увлекательность.

Наиболее трудные вопросы при изучении писателя-источники и хронология – в нашем исследовании почти не затронуты. Сознавая всю ответственность за это опущение и ожидая себе справедливых упреков, автор считает нужным предпослать несколько замечаний Византийские писатели редко сообщают источники, из которыx они черпали свои известия: в большей части случаев исследователю приходится верить им на слово. Не утверждаем, что нет надежды достигнуть в византийской истории той же ясности, полноты и точности, какими увенчались, напр., труды по средневековой истории франков и германцев, но не можем скрывать, что эта надежда осуществится не в близком будущем. Для истории Византии не достает еще необходимых подготовительных работ. Такие предприятия, как издание памятников с критическим объяснением текста их, снесение или распределение по группам известий византийских писателей, и не говорим уже сравнение их с современными им западными историками, но хотя бы показание взаимной связи или разноречий между ними самими,-такие предприятия требуют не единичных сил, осуществляются не частным трудом, а организуются учеными обществами. Пока не приложено коллективного труда к истории Византии, отдельные попытки ее изучения редко могут достигать значительных успехов; в научном отношении несомненно большую пользу принесет тот, кто ограничится возможно тесными пределами какого-нибудь периода или одного события. И для критической оценки Никиты требуется ряд отдельных исследований или экскурсов по разным вопросам, которых касается его история. Мы даже думаем, что этим бы следовало начать предварительные работы к монографии об Никите; тогда последняя представляла бы в себе более законченности, полноты, а следовательно, и научного достоинства. Но осуществление подобной задачи было выше наших сил, а также не подходило под услвия времени, которым мы располагали.

Какими источниками пользовался Никита, когда писал свою историю; как относиться к его известиям; все ли они заслуживают полного доверия, или нет? Как ни важно разрешение подобных вопросов относительно всякого исторического произведения, признаемся, мы почти уклонились от прямого ответа на них. В самом деле, чем проверять свидетельское показание, когда, кроме его одного, не представляется других свидетелей факта? Внутренней критикой его, анализом частей показания, взаимным соответствием их? Все это мы и пытались сделать в предыдущих главах исследования, остановившись на характеристике писателя и на его методе. Но это не единственный путь для критической оценки известий Никиты, по крайней мере, он оставляет за собою широкое поле дополнительных разысканий, догадок и предположений. Поищем, нет-ли писателей, которые касались в своих произведениях той же эпохи, которую описывает Никита?-Об I. Комнине и Мануиле мы имеем историю Киннама, современника и приближенного секретаря или нотария императора Мануила. Так как Киннам стоит ближе к царствованию Иоанна и был очевидцем событий времени Мануила, а Никита лишь начал службу при преемнике Мануила, то понятно, что проверка последнего первым не только имеет за себя полное оправдание, но и составляет настоятельную необходимость. Прибавим, что текст Киннама снабжен превосходным комментарием Дюканжа, лучшего знатока византийской истории⁴⁹⁷. Далее, при всей осторожности, раз Никита упомянул об одном сочинении, в котором подробнее излагаются обстоятельства сицилийской войны 1185–1187 гг., чем в его истории⁴⁹⁸. Хотя писатель и не называет сочинение Евстафия своим

источником, тем не менее, оброненное им полупризнание напрашивалось на то, чтобы ученые воспользовались им и проследили, не существует-ли какой зависимости между произведением Евстфия и соответствующею частью труда Никиты? По мнению Тафеля, который издал это сочинение митрополита солунского и сравнил его с произведением Никиты, оказывается, что последний все свое поветствание о сицилийской войне заимствовал из Евстафия, сделав лишь незначительные прибавки⁴⁹⁹. Начавшие появляться с недавнего времени издания государственных актов и договоров, публичных слов и речей, частных писем и т. п., касающихся византйской истории занимающего нас периода, представляя собою материал для сравнения с произведением Никиты, ожидают еще приложения к ним научных сил. Таково издание документов, обнимающих отношения Византии к Венеции⁵⁰⁰; таково издание мелких сочинений Евстафия, Никиты и Михаила Акоминатов⁵⁰¹. Этот род источников мог быть доступен Никите по его служебному положению и близости императорам; хотя он никогда не упоминает об актах не приводить их дословно, однако делает заимствования из них, напр., в описании разделения византийских областей между крестоносцами. В некоторых местах пользуется императорскими новеллами и постановлениями; так, напр., по вопросу о монастырских владениях, о церковных делах и др.⁵⁰². Не безосновательным представляется и то соображение, что Никита пользовался записками какого-нибудь крестоносца; по крайней мере те места, в которых высказывается сочувствие к вождям крестоносного ополчения: Конраду. Фридриху и Балдуину, где излагаются подробности, могущие быть известными только очевидцу, составлевы под влиянием современных записок не византийских⁵⁰³. Нет-ли и еще каких-нибудь указаний на источники, которыми пользовался Никита?-По отношению к византийской истории после Мануила Комнина, Никита вполне разделяет взгляд Евстафия солунского. Тот, и другой держатся мнения, что со смертью Мануила рушился весь порядок в империи, рассеялся густой мрак по земле, как-бы после заката солнца⁵⁰⁴. Но в сочинении Евстафия «О взятии Солуни сицилийцами» встречается указение, что дальнейшие обстоятельства сицилийской войны изложены им в другом труде, до нас не дошедшем, по крайней мере еще не открытом – «О низвержении Андроника и восшествии на престол Исаака». Что же удивительного, если наш писатея пользовался и этим трудом Евстафия? Вот круг первоначальных источников, которыми, в большей или меньшей мере, мог располагать Никита. Некоторые из них (новеллы, грамоты и договоры) имеют оффициальное значение; достоверность других (современные записки) выяснена в настоящее время критикой; наконец. слова, речи и письма светских и духовных писателей – не все еще изданы; изданные же не поставлены в связь ни между собою, ни с другими памятниками современной им истории. Таким образом, решительного ответа на вопрос, как пользовался Никита источниками и в какой мере достоверно его произведение-нельзя ожидать прежде, чем не сделан анализ его труда и разнообразные известия его не сопоставлены с показаниями названных источников.

Сам Никита не только оставил нас в совершенном неведении относительно того, какими материалами располагал он, но как будто намеренно уничтожил и следы, по которым можно было-бы разоблачить его заимствования. Он чуждается простоты и естественности в слоге; передавая образным и фигуральным языком самую обыкновенную по содержанию мысль, прерывая поветстнование длинными риторическими отступлениями, много давая места в изложении субъективному элементу, он не поддается прямой улике даже и тогда, когда исследователь почти овладел тем же материалом, которым и он пользовался. В самом деле, Никита различает для своей истории только два способа собирания известий: рассказ очевидцев и личное наблюдение. По рассказам очевидцев, говорит он, составлена история Иоанна и Мануила; по личным наблюдениям главнейше написана вторая часть произведения⁵⁰⁵. Он не называет тех лиц, сообщениями воторых пользуется, но дает знать, что слова их заслуживают доверия, ибо они близко знакомы были с положением дел и принимали непосредственное участие в событиях. Следует-ли придавать нам словам Никиты буквальное значение и смотреть на первую часть его истории, как на плод только устной передачи очевидцев и современников Иоанна и Мануила? Как пропустить без внимания то обстоятельство, что история этих царей составляет предмет специального сочинения писателя, который говорит о себе: «события царствования Мануила едва-ли кто может рассказать лучше меня, потому что, еще с юных лет, мне привелось участвовать в очень многих походах его на том и другом материке»⁵⁰⁶. Не Иоанн-ли Киннам, нотарий и приближенный к царю человек, о котором только однажды нашел возможным упомянуть Никита, не он-ли своим сочинением доставил нашему писателю главнейший материал для первой части истории⁵⁰⁷?

При сравнении известий Никиты и Киннама необходимо различать историю Иоанна от истории Мануила. Если из рассмотрения первой выносится убеждение, что оба писателя имеют одинаковый круг наблюдений и сообщают почти одно и тоже количество известий, то вторая, в том и другом авторе, представляет много своеобразных, каждому из них в отдельности свойственных сторон. В первой части исключение составляют только 2 и 3 главы Никиты. Во второй главе он излагает придворный переворот, сопровождавший день смерти императора Алексея I Комнина. Если спросим, откуда Никита мог получить весьма подробные известия об этом времени, знакомящие с переменой дел почти по-часам, с отношениями близких к царю лиц, даже с тем, что делалось и говорилось при одре умиравшего царя, то можем указать два возможные источника к объяснению этих подробностей: либо Никита писал со слов придворных лиц, свидетелей смерти Алексея, либо пользовался записками очевидцев. Но Киннам совсем умалчивает об обстоятельствах смерти Алексея; Анна также весьма осторожна в упоминании об этих событиях: она в не многих словах лишь, передает, что Иоанн, перед смертью отца, неожиданно захватил Большой дворец⁵⁰⁸. И так, остается пока предположить, что переворот описан Никитой со слов придворных лиц. Обратим внимание на изложение 2 главы. Тут в одной картине сгруппированы все краски, рисующие придворные отношения и характеры лиц. События, издавна подготовлявшие переворот, по словам Никиты, совершаются именно в день смерти Алексея; борьба между двумя партиями-царицы Ирины и Иоанна-поставлена в самом действии и ведется как бы на глазах умирающего царя. Цель Никиты-представить в одной яркой картине, какие меры в разное время употребляла царица Ирина, чтобы поколебать расположение отца к сыну в пользу зятя и дочери; по этому он не указывает, с каких пор Ирина начала интриговать против Иоанна, свободен-ли был этот последний от недостатков, которыми клеймит его мать⁵⁰⁹. Третья глава Никиты отличается тем же характером общего обзора. Обнимая собою исключительно придворные события: награды приверженцам нового правительства, назначение на высшие должности, заговор на жизнь Иоанна, конфискацию имущества заговорщиков-самым содержанием эта глава легко позволяет судить об источнике, из которого она почерпнута. Сочувственные черты I. Аксуха, частности, касаюшиеся происхождения его и первых успехов по службе, высокое бескорыстие, пристыдившее даже добродушного императора Иоанна, наконец, благоприятные отзывы о нем его потомстве во всей истории Никиты-могут указывать на Аксуха на первоисточник этих известий⁵¹⁰.

В описании внешних дел императора I. Комнина Никита и Киннам не только владеют почти одним и тем же материалом, но и следуют одинаковой системе изложения. Количество и качество известий одного писателя измеряется кругом наблюдения другого. Для объяснения того, что Никита удвлил Иоанну 63 стр., а Киннам поместил все известия об нем на 28, достаточно сослаться на сделанный выше анализ 2 и 3 главы, т. е. сравнительная полнота Никиты имеет источником устную передачу очевидцев и личные взгляды автора. Так, два похода против турок, которыми начал Иоанн свое правление, в описании обоих историков имеют почти дословное сходство⁵¹¹; личную вставку Никиты представляет лишь рассуждение о пользе лагерной жизни. Поход для защиты западных провинций, предпринятый в 5 год правления Иоанна против набегов кочевых народов, до мельчайших подробностей сходен у Никиты и Киннама⁵¹², если не обращать внимания на личные соображения и несущественные прибавки (о дерзостп варваров, о молитве к Богородице), равно на перепутанность географических и местных терминов (Фракия и Македония). После краткого известия о новом походе на восток⁵¹³, оба писателя приступают к изложению угорской воины. Еще Дюканж заметил, что Никита повторяет ошибку Киннама, когда называет лиц угорского королевского дома и говорит о взаимных отношениях их⁵¹⁴ прибавим, что и в других отношениях содержание рассказа Никиты ничем не отличается от повествования Киннама, кроме некоторых местных и народных имен, да и эти последние различия легко сближаются между собою, по неопределенности, тогдашней терминологии. Пусть сравнит читатель приведенное ниже место из того и другого писателя⁵¹⁵: не согласится-ли он с нами, что Никита вышивает только новые узоры по канве Киннама. Продолжая следить за подробностями в изложении событий времени Иоанна по Никите и Киннаму, не можем не остановиться на следующих замечательных сходствах. Таково описание блистательного триумфа после победы над правителем Каппадокии⁵¹⁶; неудача при осаде Гангры, бывшая следствием измены турецких союзников, которые ночью перебежали из византийского стана на сторону султана Магомета⁵¹⁷. Не говорим, что рассказ Никиты не представляет и своеобразных не заимствованные из Киннама черт; напротив, у последнего есть опущения, которые дополняет Никита и на которые указывает Дюканж в своем комментарие. Мы желаем только выяснить, что между трудами Никиты и Кинниама есть много общего по существу, хотя не смеем утверждать: прямо-ли Никита черпал из Киннама, или они пользовались одним, не дошедшим до нас источником⁵¹⁸. Едва-ли следует много значения приписывать тому, что Никита иногда отступает, от системы Киннама: подобные отступления могли произойти и без умысла, а могли быть и намерениы. Любопытный пример этого рода представляет осада крепостей Анаварза и Ваки. У Киннама сначала сказано об осаде Анавраза, потом Ваки, как оно и было на самом деле; Никита же изменил порядок и только после счел за нужное оговориться⁵¹⁹. но у обоих писателей один и тот же круг воззрения на предмет, это доказывается упоминанием о таких случайных обстоятельствах во время этого похода, который легко могли и забыться и перемешаться, если бы не были своевременно записаны. Как иначе объяснить, что, описывая эту войну, продолжавшуюся от двух до трех лет. Никита и Киннам останавливаются, напр., на осаде одних и тех же городов, относительно других ограничиваясь лишь кратким указанием их положения; не заслуживает-ли внимания, что тот и другой писатель говорит о продолжителъном сиденьи под Вакой, об употреблении глиняной обмазкн или кирпичей предохранения от неприятельского огня деревянного состава византийских орудий под Анаварзом, о легкой сдаче других городов⁵²⁰? Такого же свойства известие о смелом поступке Мануила, младшего сына царя Иоанна, под Неокесарией; непонятная фраза Киннама, что из этого похода никому не удалось возвратиться на коне, находит для себя удовлетворительный комментарий у более словоохотливого Никиты⁵²¹. Не можем не остановиться еще на описании озера Пусгуса, находящегося близ Икония. Говоря об нем оба писателя обращают внимание: на величину его, на рассеянные по нем острова и их укрепление; на легкость сношений между жителями островов и иконийцами, наконец, на симпатии к туркам местного христианского населения. Заимствование в этом описании выдает себя не только сходством мыслей, но даже тожеством слов, употребляемых тем и другим писателем⁵²².

Последний поход I. Комнина в Киликию и Сирию и обстоятельства, сопровождавшие смерть его, бесспорно, у Никиты они подробнее, чем у Киннама: довольно сказать, что первый излагает, это на 14 страницах, второй только на 6. Но посмотрим внимательно, какого свойства подробности Никиты в описании болезни и смерти царя Иоанна; не заключаются-ли они и в кратком рассказе Киннама? Тщательно сличив обоих писателей, мы пришли к убеждению, что, при всей кажущейся оригинальности, подробные известия Никиты суть не иное что, как развитие, риторическое распространение и логический вывод из краткого повествования Киннама. Для доказательства ссылаемся, во-1-х, на то место, где наши писатели передают несчастный случай на охоте, бывали причиною смерти царя⁵²³; во-2-х, предлагаем анализ предсмертной речи Иоанна полнее изложенной у Никиты. Что касается до первого, то едва-ли кто будет оспаривать несомненное тожество обоих известий; заимствование же Никитой речи императора Иоанна из разных мест Киннама требует некоторых объяснений и указаний. По содержанию эта речь распадается на две части: в первой показываются цели политики императора Иоанна на востоке-что мы назвали раньше политической программой Никиты; во второй – выставляются побуждения по которым император назначает преемником себе не старшего сына Исаака, а младшего-Мануила. Заметим, что только вторая часть речи, излагаемой Никитой, соответствует по содержанию которую передает Киннам⁵²⁴; первая же часть ее (стр. 56, 57 и 58 до ₁₇) представляет собою дополнение, по-видимому, не известное Киннаму. Однако же, разобрав первую часть речи Иоанна, мы и, что она взята Никитой из того же Киннама: только первый включил в речь умирающего царя то, что второй сообщает об его планах в рассказе от своего лица. В самом деле, трудно допустить, чтобы Иоанн перед смертью, в напыщенной речи, мог разъяснять свои политические планы относительно востока; нет сомнения, что эта часть речи составлена Никитой на основании слов Киннама, приводимых ниже⁵²⁵. Затем, различие между сравниваемыми писателями ограничивается не многими числовыми показаниями и некоторою полнотою извести Никиты. Объяснение этих различий не представляет особенных затруднений. Киннам владел большим количеством известий относительно времени Иоанна, чем какое поместил в своей истории; у Никиты, кроме записок Киннама, тоже могли быть под руками и другие материалы, до нас дошедшие.

Не смеем предрешать, оправдается-ли наш вывод дальнейшим анализом известий Никиты и Киннама о царе Мануиле. Здесь сличение обоих писателей представляет особые затруднения: Никита решительно отступает от системы Киннама, скупее на подробности, особенно в военных делах, не столько останавливается на подвигах личной храбрости Мануила, как его предшественник, посылает даже упреки императору, отступает от географических и этнографических терминов, принятых в истории Киннама, наконец, обобщает и анализирует некоторые факты. Чтобы прийти к определенным выводам об отношениях между этими писателями и в истории Мануила, необходима проверка и снесение каждого известия их порознь. Мы не успели довести до конца этой предварительной работы, и потому ограничиваемся только общим соображением: следы знакомства с Киннамом ясны и на второй части труда Никиты, хотя нельзя оспаривать и того, что он пользовался также другими материалами, даже, может быть, записками.

Произведение Никиты-не летопись, в которой спокойно и бесстрастно писатель передает дошедшие до него слухи и известия о минувших делах. Никита скорее подходит к позднейшему роду дееписателей-публицистов, в передаче которых события являются уже не в своем первоначальном виде простоты и безискусственности, но в известной литературной обработке, с некоторым новым освещением и самостоятельной окраской. В исторической литературе этого рода лице писателя имеет весьма важное значение: общественное положение его, состояние, образованность и взгляды в значительной мере обусловливают степень достоверности и самого произведения. От писателя-публициста нельзя требовать того, что дает летописец, т. е. погодного перечня событий. Для Никиты, как и для всякого историка того же направления, сущность дела состоит не в передаче фактов по хронологической связи их, но в изложении главнейших, любопытнейших событий своего времени по их внутренней связи и логической зависимости. Не редко факты хронологически последующие у него выдвигаются на первый план и рассказываются ранее предшествующих им; событие, важнейшее по понятиям нашего времени, излагается кратко, составляя отступление от повествования о событии менее важном; нет иногда упоминания о таких современных обстоятельствах, глубокого значения которых он не мог угадать по самой близости к событию. Никита не может сам по себе дать твердых и несомненных хронологических показаний, хотя он и сознавал потребность в хронологии⁵²⁶; тем не менее, указать хронологию к его известиям весьма необходимо в виду того обстоятельства, что история Никиты представляет собою единственный, современный событиям, источник византийской истории второй половины XII века⁵²⁷ . Не берем на себя непосильного труда – установить хронологию для известий нашего писателя: желаем только указать, на что должно быть обращено внимание в истории Никиты для разрешения вопроса о хронологии византийской истории XII в. У Никиты встречаются во многих местах и прямые указания на время событий, и непрямые; последние, при небольшой внимательности, могут быть ясно определены и сделаться также прямыми указателями. Рассмотрим, во-1-х, хронологические указания в истории Никиты, во-2-х, его метод-начинать и заканчивать отдельные эпизоды.

1. История царствования I Комнина Здесь обозначено время следующих событий: смерти Алексея I Комнина, подробностей переворота в пользу Иоанна, похода в Малую Азию; пятым годом Иоанна обозначен набег скифов, что позволяет отнести все предыдущие события на первые четыре года; наконец, войны с уграми⁵²⁸. При этом нужно заметить, что последовательность событий, разные обстоятельства в походах, сроки между войнами иногда и время, проведенное в походе⁵²⁹ – обозначены более или менее положительными признаками: «под исход весны», «не много спустя», «в сильную зимнюю стужу», «в месяце январе», «целый год прошел» и т. п.⁵³⁰. В конце каждого царствования указывается, сколько лет оно продолжалось.

В истории царствования Мануила менее прямых указаний не хронологию событий. Обозначены некоторые обстоятельства из войны сицилийской, именно поход Михаила Палеолога, прием иконийского султана в Цареграде, некоторые эпизоды из войны с уграми и славянами, из египетского похода Андроника Контостефана, также из похода на восток; сближаются по времени такие события, как поднятие богословского вопроса, начало болезни и смерть царя Мануила⁵³¹. Все царствование Мануила, таким образом, представляет отдел, богатый фактами, но бедный хронологическими указаниями; и отмеченный нами места дают не более того, как, «в декабре», «в начале весны» и т. п.

История Алексея II и Андроника. Здесь хронологически обозначены: смуты в Цареграде. вызванный недостойным правительством малолетнего Алексея II; провозглашение царем Андроника; взятие и разграбление Солуни сицилийским войском; гадание Андроника о судьбе своей; обстоятельства, касающиеся низвержения Андроника⁵³².

В истории Исаака Ангела: победа византийцев над сицилийским войском при Димитрицах; возмущение Враны и осада Царьграда (описание очевидца); поход в Мизию против славян и кочевинков; поход Фридриха через земли византийской империи в Палестину; появление самозванца в Пафлагонии; пострижение в монахи сына Феодоры Комниной (возложенное на писателя); война с болгарами и сербами; низвержение Исаака⁵³³. Укажем еще на замечание, что все события, изложенные в I, II и трех главах III книги случились в первые шесть лет царствования Исаака⁵³⁴.

Царствование Алексея, брата Исаака Ангела Появление самозванца в Киликии; продолжение войны с болгарами; прием немецких послов в Цареграде; поход на Хриза; устранение от дел царицы Евфросинии; общее указание, что все события, обозваченные в I и четырех главах II книги, случились в первый год царствования Алексея⁵³⁵. Далее обозначены: поход на восток и скорое возвращение; нападение болгар и поход против них; выдача в замужество двух дочерей царя Алексея; волнение в Цареграде; увеселительная прогулка Алексея; указания на обстоятельства четвертого крестового похода – движение латинян к Цареграду; весь срок царствования Алексея, бегство его в Дебельт, случившееся в июне 1203 г.⁵³⁶.

Пересматривая места, в которых Никита делает замечание о времени того или другого события, мы должны убедиться, что его произведение не совсем чуждо хронологии. Затруднение происходит не от недостатка числовых показаний, а от характера их. Круглый и определенный счет он дает только целым периодам – царствованиям, напр., императоров и походам, отличавшимся краткостью или продолжительностью; в большей же части случаев его хронология случайна, сбивчива. Без сомнения, для него имеют мысл выражения: «в то время», «не много спустя»; «во время этих событий», «к осени», «зимой», «на рассвете», «к вечеру», «в праздник» такой-то и т. п., которые для нас маловажны; но и эти скудные указания частью могут служить руководителями, если, внимательнее анализировать его произведение, строго отделив в нем одно повествование от другого.

Не было бы ничего удивительного, если бы богатство хронологических данных касалось тех событий, которых Никита был очевидцем или в которых сам принимал участие; но иногда отмечает он по-дням и по-часам моменты такого события, личным свидетелем которого он не мог быть. Всматриваясь в те части истории, которые отличаются хронологической точностью и подробностью, и замечая, что этими качествами по преимуществу богаты известия второй половины труда, особенно те, которые касаются IV крестового похода, мы невольно приходим к мысли, что и другие отделы, имеющие точную и подробную хронологию, писаны если не самим очевидцем, то со слов или записок очевидца: на авось наш писатель не указывает числовых данных. С другой стороны, многие из современных Никите событий не могли быть ему близко знакомы: только придворные и собственно городские новости непосредственно могли быть предметом его наблюдений. Итак, если относительно некоторых ранних и современных провинциальных событий у Никиты встречаются подробные числовые указания, каких обыкновенно не бывает у него, то, при оценке степени достоверности их, мы должны сделать два предположения: а) либо Никита принимал участие не только в тех событиях, на которые есть указание в его истории но и во многих других; б) либо писал историю со слов очевидца, а может быть имел под руками и современные записки. Укажем главнейшие случаи, где известия Никиты отличаются обилием и подробностями особенно в хронологии.

В изложении событий, сопровождавших вступление на престол I. Комнина, не только заметно близкое знакомство с тогдашними лицами, но и попытка придать смысл перевороту, выяснить положение партий при дворе⁵³⁷; хронологических указаний так достаточно, что является возможность определить постепенный ход самых событий⁵³⁸. Во время осады крепости Ваки некто Константин, армянин по происхождению, вызывал на единоборство охотника из византийского войска⁵³⁹; вызвался Евстратий, родом македонянин. Подробности описания вооружения того и другого, необычайного способа боя их, в особенности эти слова: «македонец часто протягивал руку с намерением поразить противника, но потом опять удерживал ее» – не могли быть выдуманы, но выдают очевидца. Поледний поход царя Иоанна в Малую Азию описан у Никиты весьма подробно⁵⁴⁰; не только хронологические указания, но и точные подробности заражения ядом его организма, перемены в состоянии больного по-часам⁵⁴¹, речь умирающего царя к приближенным-все указывает на отчетливое знание предмета. По богатству красок и подробности также заслуживает внимания рассказ о возмущении Алексея Враны при вступлении на престол Исаака Ангела. Но это событие касается столицы империи; при том Никита в это время занимал высшую государственную должность и должен был внимательно следить за событиями в качестве будущего историка. Признаки непосредственнего наблюдения в этом описании любопытны однако тем, что по присутствию и отсутствию таковыx в других местах можно судить о близком или малом знакомстве писателя с предметом⁵⁴². Если, таким образом, находим подобную же точность хронологическую в таких частях истории, или в тех событиях, о которых вообще знаем, что они мало обращали на себя внимание писателя, то подобные признаки должны служить несомненным указателем, что в данном случае автор сообщает то, что сам видел. Так, начиная с 1186 года, встречаются весьма точные и верные известия о славянских делах. По ход Исаака на болгар, в котором участвовал и Никита, описан с такими подробностями, которые вполне соответствуют точному описанию возмущения Враны⁵⁴³. Подобную же точность встречаем в описании движения крестоносного ополчения через землю империи, что опять объясняется личным знакомством с обстоятельствами и участием в делах: при описании волнений в столице, случившихся в царствование Алексея III Комнина-Ангела⁵⁴⁴ равно в рассказе о столкновениях с болгарами и в некоторых других случаях. Нечего говорить о том, что обстоятельства, предшествуюшие и сопутствующие занятию латинянами Цареграда, описаны нашим писателем с тою же точностью и наглядностью какая проявляется только в некоторых других частях его истории⁵⁴⁵; такими же особенностями отличается изложение бедствий, постигших самого Никиту при этой катострофе⁵⁴⁶.

Живя сначала в Силимврии, а потом переселившись в Никею, Никита не мог следить за событиями, последовавшими за взятием латинянами Цареграда. В описании его менее встречается точности и полноты; только одно событие остановило на себе преимущественное его внимание-это поражение, понесенное крестоносцами от болгар при Адрианополе. Потому-ли, что Никита жил тогда еще на европейском материке, или он постарался обстоятельно расспросить об этом после, только все частности, касающиеся поражения латинян, у него рассказаны с точностью⁵⁴⁷; не менее подробны известия о нападениях на византийские области болгар и кочевников, бывших в союзе с ними⁵⁴⁸. Там, где в произведении Никиты является больше хронологических указаний, определенности и наглядности, там он более достоверен, и наоборот. В последствии мы увидим, что слабые части его труда неудачно замаскированы фразой, недомолвками, обилием аллегорий.

II. Выше мы сказали, что относительно Никиты важно определить литературные приемы его, в особенностп способ начинать и оканчивать отдельные эпизоды. Тем полезнее остановиться на этом, что принятое издателями деление сочинения на главы весьма произвольно: один эпизод разделен на несколько глав, и наоборот, несколько различных рассказов включено в одну главу. У Никиты находим весьма часто такой способ обозначения времени: «тогда», «спустя немного времени после этого», «но сначала не это было, а вот что»; иногда менее важное событие имеет более хронологических указаний, чем важнейшее, рассказываемое как бы случайно, по поводу. Употребляются частицы, обороты и целые предложения, имеющие особый смысл. Так, есть у него излюбленные обороты, которыми начинается речь после перерыва, слова, которыми отвлекается внимание читателя к другим фактам, выражения, имеющие место перед обобщением или анализом фактов до мелких подробностей, наконец, фразы, которые употребляются там, где у писателя не достает связи и последовательности.

Мы желали бы здесь разъяснить следующее: если из прямых указаний Никиты нет возможности сделать приложения к восстановлению хронологии византийской истории, то не существует-ли у него какого-нибудь особенного метода, особой системы, которая для нас осталась не понятою? Не давая утвердительного ответа на это, предложим анализ какого-нибудь эпизода из истории Никиты и посмотрим, как ведется рассказ его. Берем сицилийскую войну, начавшуюся при Андронике и конченную его преемником. Цель этого анализа будет заключаться в том, чтобы определить: можно ли хронологически проследить факты этой войны по Никите, отчего является у него спутанность известий и как выделить идущее к делу от примесей; наконец, действительно-ли представляет путаницу изложение Никиты? Мы устраняем себя от всех сторонних известий и будем иметь дело только с тем, что дает Никита.

Известия о сицилийской войне начинаются следующими словами⁵⁴⁹: «но Андроник всегда занимался такими и другими подобными, и гораздо худшими делами; а Алексей Комнин... явившись к сицилийскому тирану Вильгельму...» стал подговаривать его к войне с Андроником. Ясно, что это начало стоить в логической связи с предыдущим. Раньше ведется рассказ о жестокой казни, к которой присуждены были Макродука и Дука за сочувствие к кипрскому тирану Исааку; этот рассказ опять начинается словами, связанными логически с предыдущею⁵⁵⁰, т. е. с пятою главой. В пятой же главе излагается история Исаака, внука царя Мануила, до того времени, как он, сделавшись обладателем Кипра, стал страшным соперником царя Андроника. Что же мы видим из этого? То, во-первых, что повествование о сицилийской войне Никита соединяет с другими, не достойными похвалы, делами Андроника; во-вторых, что цель этого повествования – не самый предмет, а те стороны его, которые могут подкреплять несочувственные отзыв об Андронике; в-третьих, так как отношение причины к следствию не хронологическое, а логическое, то и в мотоде Никиты преобладает элемент логической, внутренней связи между событиями.

Вильгельм, король сицилийский, получив от Алексея Комнина почти те-же сведения о состоянии империи, какие уже были переданы ему частью венециянами, частью другими иностранцами, изгнанными Андроником из Цареграда, направил сухопутные и морские силы на византийские области. Пешее войско подступило к Епидамну, овладело этим городом И шло по направлению к Солуни, а флот прямо приплыл в солунский залив; таким образом, славный город марсовым поясом, по выражению Никиты, окружен был с суши и с моря. Но его погубила не слабость и неопытность защитников, а нерадение стратига, Давида Комнина. После непродолжительного сопротивления, Солун должна была сдаться врагам. Описав жестокость и варварские поступки с побежденными, писатель делает общий отзыв об отношениях латинян к византийцам, говорит о ходатайстве за соотечественников архиепископа Евстафия. Описание завоевания Солуни занимает место от 384 до 401 стр. Можно предполагать, что описание сделано не в одно время и в основание его легли известия разного характера⁵⁵¹. Но любопытно заключение: «а какой был способ освобождения и кого Провидение избрало орудием для этого – пусть ждет своего времени»⁵⁵². За этим начинается десятая глава, словами: «А мое повествование пусть возвратится к тому, на чем оно прервалось: продолжаем рассказ о делах царя Андроника». Но напрасно бы читатель пытался найти здесь известия более важные, чем сицилийская война: рассказ об ней прерывается для того, чтобы поместить несколько ужасных картин, рисующих жестокость, кровожадность и насильственные поступки Андроника. Для этого повторено еще раз о повешении братьев Севастьянов, рассказано о заключении в темницу зятя Андроника, Алексея Комнина, о сожжении в конном цирке Мамала, о покушении испечь на медленном огне Дисипата, при чем сделана оговорка, что слухи о взятии сицилийцами Епидамна и осаде Солуни тревожили Андроника и ослабляли, на короткое время, его кровавые замыслы. Снова повторяется о казни Макродуки и Дуки, предлагается новый случай жестокости в ослеплении К. Трипсиха; книга заключена следующими словами: «так-то шли дела в царственном городе»⁵⁵³. Если мы будем смотреть на повествование о казнях, как на отступление от истории (стр. 401–410), которое могло бы оправдываться лишь намерением автора-описать подробнее события, случившиеся в самом Цареграде, то после отступления должны ожидать снова прерванного повествования о сицилийской войне. На стр. 411, действительно, начинается опять: «сицилийское войско разделилось на три части, одна оставалась близ Солуни, другая вторгается в Серры, третья без затруднения подступает к Мосинополю». В известиях, помещенных здесь о сицилийской войне⁵⁵⁴, замечательны следующие особенности: а) подробности, которые было бы уместнее дать перед описанием разграбления Солуни: ссылка на грамоту царя к Давиду Комнину, стратигу солунской крепости, распоряжение о высылке войск против сицилийцев, намерение сицилийцев идти на самый Цареград⁵⁵⁵. Заключается первая глава II книги словами: «так-то это было», и потом опять следует длинное отступление, в котором излагаются обстоятельства, касающиеся столицы и лично царя Андроника; при чем изредка делается намек, двумя-тремя словами, что сицилийцы продолжают опустошать имперские области⁵⁵⁶. Затем, нужно пропустить все царствование Андроника и в отделе об Исааке искать продолжения сицилийской войны. Припомним, что Исаак овладел правлением в половине сентября, за месяц перед тем сицилийцы взяли Солунь. Судя по успехам первого движения их, можно было ожидать, что в сентябре они далеко уже подвинутся. Но что мы находим у Никиты? Указывая на стр. 467 расположение сицилийских войск, он называет теже самые местности, какие и раньше были упомянуты: т. е., что сицилийское войско почти месяцу стояло на одном месте. Одна его часть обязана была оберегать главный город Фессалии и оставалась в этой стране с быстрыми на ходу кораблями; другая дерзко опустошала окрестности Серр, а третья, продолжая наступательное движение, тоже разделилась на отряды: один пил и купался в струях Стримона и грабил область Амфиполя, другой бодро двигался вперед и, как бы желая предупредить других занятием Цареграда. раскинулся лагерем в Мосинополе⁵⁵⁷. При Исааке сицилийская война получила весьма благоприятный для Византии оборот. Двумя сражениями-при Мосинополе и Димитрицах-византийцы разбили две части неприятельского войска⁵⁵⁸ и взяли в плен главных предводителей, Ричарда а Балдуина. Остальные отряды сицилийцев стянулись к Солуни, думая спастись на кораблях, но часть их была избита, другая погибла в море. Сицилийский флот также постигла бедственная участь сухопутных сил: плавая несколько времени в виду берега и не встречая подкрепления со стороны сухопутного войска, флот должен был оставить все попытки к высадке. В море застигли его бури, от которых погибла большая часть кораблей. В изложении обстоятельств этой войны отметим следующие черты: а) отсутствие системы в описании (повторения, отступления и вноски); б) однородные факты передаются в разных местах; в) важнейшие эпизоды случайно и намеками вносятся в повествование⁵⁵⁹: не кстати переписка между Балдуином и Исааком передается при рассказе о событиях после окончания войны; г) все известия о войне, в сущности довольно краткие и неопределенные, раскинуты на целой сотне страниц.

Таков же характер изложения славянских войн, который с особенным напряжением начались со времени Исаака. На стр. 482, по случаю брака императора с княжной угорской, Никита начинает рассказ о движении между болгарами, виновниками которого были братья Петр и Асен. Напрасно бы читатель ожидал найти здесь связное изложение обстоятельств, сопровождавших это движение: «но теперь не об этом, мой рассказ будет идти по порядку», обрывает Никита. Этот странный порядок внушает ему мысль-изложить несчастный поход византийцев против кипрского тирана Исаака, чтобы потом снова обратиться к делам болгарским⁵⁶⁰. «А когда мизийцы⁵⁶¹ задумали явное восстание, и когда предводителями их сделались те люди, о которых я сказал, царь предпринимает против них поход. Но нельзя и этого оставлять не рассказанным». Вставив тут рассказ о том, какую меру придумали братья, чтобы придать народному движению характер религиозный, Никита опять повторяет: тогда выходит против них Исаак⁵⁶². Скоро поход окончился и следствием его было то, что варвары еще смелее стали нападать на имперские области. Но писателя занимают не успехи болгар, а предпринимаемые против них византийцами меры. Так, он приводит ряд неудачно назначаемых против Петра и Асеня полководцев; упомянув об А. Вране, увлекается его личными делами, сообщает о его покушениях овладеть верховною властью, чему, наконец, едва не суждено было осуществиться теперь, по назначении его главнокомандующими в Болгарии. Мы уже замечали ранее, что осада Враной Цареграда составляет одно из самых живых мест по изложению; теперь же прибавим, что этот рассказ вставлен в историю болгарских дел и представляет, при чтении, отступление⁵⁶³. Самостоятельный же и особый рассказ, не подчиненный общей идей, представляет и история цесаря Конрада, сына графа монтферратского. Конрад поступил в византийскую службу еще при Мануиле; при Исааке он снова является ко двору в качестве жениха Феодоры, сестры императора. Связь этого эпизода с возмущением Враны, с точки зрения писателя, есть связь одновременности⁵⁶⁴. Можно думать, однако, что есть и другая, внутренняя связь между возмущением Враны и славянской войной: в числе предводителей войска Враны упоминается скиф Елпум; сторонники Алексея Враны, когда их дело не удалось, ищут убежища у Петра и Асеня⁵⁶⁵. Как бы то ни было, рассказ о болгарских делах, прерванный на 491 стр., возобновляется лишь в начале II книги Исаака, на стр. 515. Но. Никиту снова отвлекает цесарь Конрад, при чем сообщаются известия об его недовольстве царем, отправлении в Палестину, об его смерти; убийца Конрада, из племени хашишей, наводит писателя на мысль-дать известия и об этом племени⁵⁶⁶. Наговорившись довольно о Конраде, Никита обращается к Исааку, выступившему против болгар и стоявшему в Таврокоме. Поход описан с замечательными подробностями, потому что сам Никита принимал в нем участие. Холодное время и глубокие снега не дали царю возможности подавить движение болгар и проникнуть в страну их. Оставив там войско, чтобы на весну прямо начать поход в горы, царь возвратился в столицу. Весной, действительно, поход состоялся, но император употребил три месяца на осаду крепости Ловча и возвратился, не окончив предприятия. «Дела пошли еще к худшему», прибавляет Никита. Затем, на стр. 561, снова начинается рассказ о делах болгарских. «Между тем, как на западе дела продолжали становиться все хуже...., снова отправляется царь на болгар и команов». Но этот поход был самым несчастным из всех военных дел Исаака: не только византийцы не сделали ничего для безопасности своих владений, но, по крайней неосторожности, позволили окружить себя в теснинах, где под ударами неприятеля пало множество воинов, «как домашний скот, запертый в хлеве»⁵⁶⁷.

В последующее время, когда набеги болгар стали повторяться чаще и опасность от них увеличивалась, император дал новое устройство филиппопольской теме, поручив управление ею своему двоюродному брату Константину, с титулом дукса флота и стратига. Но и эта мера, посредством которой военная и гражданская власть сосредоточивалась в руках одного лица, повела только тому, что Константин получил возможность набрать себе сильную партию и стремиться к царской власти. Когда происки его стали известны двору, Исаак приказал схватить Константина, лишил его власти и ослепил. С этих пор болгары и команы не переставали делать нападения на империю, опустошая все, что попадалось им на пути: подходили к Филиппополю, осаждали Сардину, даже подступали к Адрианополю. В марте 1195 года Исаак предпринял против них еще поход, во время которого лишен был власти своим братом⁵⁶⁸.

В описании войн с сицилийцами и болгарами обращают на себя внимание следующая черты сходства: 1) отрывочность известий и перерыв их разными побочными обстоятельствами; 2) обозначение времени почти каждого отдельного эпизода; 3) частицы, замыкающая и начинаюшие почти всякий вставной рассказ; 4) преимущественное внимание писателя в делам, касавшимся двора и столицы. Выделяя все эпизоды, не подходящие к предмету, который занимает исследователя, есть возможность свести однородные известия Никиты и расположить их по-годам с приблизительною к истине точностью (так, при Исаака почти всякую весну предпринимался поход на болгар)⁵⁶⁹. Что касается до системы нашего писателя, вредящей отчетливости и затрудняющей пользование им, то едва-ли впадем в ошибку, если представим такое объяснение ее. В основе истории лежит хронологическая преемственность фактов; но исторический материал не всегда был под руками автора, и подробности приобретались им постепенно. Новые данные не вписывались им в соответствующую часть, а излагались отдельным эпизодом. Историческое событие может быть современно другому по своему началу, развитию, или окончанию; для современника, каким был Никита по отношению к описываемым событиям, трудно уловить значение факта в его зародыше, поэтому он мог записать его уже как совершившийся факт, и от его личного взгляда зависело записать-ли его между событиями одновременными с периодом зарождения, развития или окончания других событий.

Так как эпизодический характер изложения свойствен всему труду Никиты, то указанный прием выделения однородных известий и распределения их по категориям делается необходимым всякий раз, как является нужда воспользоваться каким-нибудь известием его. Труд этого рода облегчается частью алфавитным указателем к истории, частью определенными приметами, указывающими на отступление, переход, окончание эпизода и т. п.⁵⁷⁰.

Слабые места истории Никиты объясняются частью незнанием тех отношений, о которых он говорить, частью особенным способом его выражений, которые, допуская разное понимание и толкокование, затемняют смысл его речи. Там, где Никита пишет об известных ему обстоятельствах, он выражается просто и ясно; и же отступает от повествовательного рода и вдается в лирический или философский, равным образом, если хочет что-нибудь сказать о мало известном деде, то прибегает к фразе, риторическим оборотам и двусмысленным выражениям. В первой половине его труда-в истории Иоанна и Мануила-особенно отличаются этого рода недостатками известия о западных делах, в особенности об отношениях к славянам, и некоторые места, касающиеся характеристики упоминаемых в истории лиц. Важнейшие, замеченные нами, случаи этого рода следуюшие.

Только отсутсвием положительных известий и недостатком, точного знания можно объяснить, напр., рассказ Никиты о войне царя Иоанна с сербами около 1123 года⁵⁷¹: «а немного спустя (после значительной победы над скифами), объявил поход и на народ триваллов или сербов, который злодействовал и нарушал договоры. Одержав полную победу и над этим варварским народом, который и в других случаях, не был воинственным и всегда подпадал господству соседей, он принудил его к соблюдению договоров». Таким же точно характером неполноты, спутанности и неточности отличается известие об отношениях Иоанна К торговым итальянским городам, бывшим в сношениях с Византией; в нескольких словах, больше намекающих, чем выражающих мысль, он обозначает перевес византийского могущества над «приморской Италией»; потом прямо переходит к восточнным делам: «когда таким образом усмирены были западные народы⁵⁷²». Никите не известно, что почти постоянно существует соответствие между войнами с империей южных славян и кочевых народов; оттого весьма отрывочны и не полны этого рода факты в его истории. Иногда они вносятся совсем не туда, где бы им следовало быть, или представляются случайными и маловажными⁵⁷³; иногда так общие и не приложимы к другим известным фактами, что ставят в недоумение и заставляют заподозрить их истинность⁵⁷⁴.

Даже отношения с утрами, которые в XII в. были довольно не редки и постоянно поддерживались вмешательством императоров во внутренние дела страны, и те не могут быть изучаемы на основании Никиты: ему не известны причины внутренних переворотов в Угрии, он ошибается в определении родственных отношений членов королевского дома⁵⁷⁵. Недостатки этого рода Никита почти совсем не прикрывает: не говоря уже о краткости известий⁵⁷⁶, в таких случаях он прибегает к обобщениям, намекам и фразам Так, против обычая, речь к войскам, во время войны с уграми, передается не от лица императора и не собственными словами его, но в пересказе⁵⁷⁷. Война с сербским жупаном, Стефаном Неманем, в описании Никиты сплошь представляет фразу и вымысел: «царь управлялся с сербами, как пастух с послушным стадом», «Стефан боялся царя более, чем звери царя своего- льва»; «иногда с одною конницей и свитой царь отправлялся в, горы и устраивал там дела по своему желанию»⁵⁷⁸. Ясно, что тут не исторические черты, а краски народного предания. Личным соображением писателя отзываются и те места, где он вдается в объяснение поступков выводимых лиц, при чем незаметно для самого себя попадает в ложное положение, прибигает к странным оборотам, трудно переводимым на другой язык образным выражениям, едкой насмешке и сравнениям⁵⁷⁹. Слабые стороны второй половины труда в сущности те же, что и первой: происходят они частью от скудости материала, частью от стремления к риторическим и витиеватым выражениям, частью же от недостатка внимательности к мелочным подробностям. Так, говоря о заговоре порфирородной Марии, дочери Мануила Комнина, подробности которого могли быть хорошо известны ему, Никита неожиданно прерывает рассказ, когда нужно было объяснить, отчего не удался этот заговор⁵⁸⁰. Но в иных случаях для него представляется возможным передавать мысли и желания выводимого лица, приводят разговоры, которые не могли сделаться достоянием общего знания, приписывать другим собственные мнения и едва-ли не выдумывать грамоты и письма⁵⁸¹. Он выбирает из событий только те, какие ему нужны, и останавливается не на всех сторонах факта⁵⁸²; отсюда происходить, что важные события упоминаются только мимоходом, по поводу какого-нибудь другого события⁵⁸³; эпизоды, тесно связанные между собою, разделяются мало идущими к делу вставными рассказами и повествование об них раскидывается на несколько страниц⁵⁸⁴. Иногда Никита начинает речь издалека для пояснения того, что хочет сказать⁵⁸⁵, и потом обрывает ее, из опасения быть обвиненным в пустословии. И во второй части указанные недостатки всего более касаются западных, т. е. европейских дел, хотя войны с болгарами, начиная с конца XII в., описаны Никитой с замечательною добросовестностью и знанием дела. Стремление выразить высоким слогом глубокое чувство приводит писателя к невероятным воззваниям к промыслу: он, напр., жалуется, почему покорение Византии не было предвозвещено знамениями светопреставления⁵⁸⁶.

История Никиты, замечательная по разнообразию содержания, обильна бытовыми чертами, пословицами и поговорками, схваченными прямо из вседневного употребления. Одна эта сторона произведения может дать богатый материал для исследователя, который бы занялся историей внутренней жизни и языка византийского. К сожалению, мы не имели досуга остановиться и на этой, и на многих других сторонах истории⁵⁸⁷. Вынося убеждение, что разностороннее изучение этого просвещенного, даровитого и свободного от узкого себялюбия писателя желательно не только в интересах византийской истории XII века, но и восточно-европейской культуры вообще, мы не теряем надежды, что со временем разъяснятся и оправдаются его резкие и страстные отзывы о современниках, бросавшие тень подозрения на его достоверность и искренность.

История Византии представляет не мало эпох, которые описаны современниками и очевидцами. Достаточно указать на эпоху Юстиниана, описанную Прокопием, эпоху Алексея I Комнина, воспроизведенную Анной, эпоху Ангелов, нашедшую историка в Никите Хонском. Но эти историки, будучи современниками описываемых, ими событий и представляя собою почти единственный, доступный исследователю того или другого периода, исторический материал, страдают, с одной стороны, недостатками, общими всей византийской историографии-пристрастием, односторонностью и вымыслом, с другой-каждый из них имеет еще свои особенные, частные недостатки. Если бы разработка истории Византии должна была опираться исключительно на этих главных писателях целой эпохи, то, понятно, на ней по необходимости отразились бы все слабые стороны источников. Недостаточность и скудость оффициальных источников византийской истории почувствовалась особенно после того, как византинистам, после усердных поисков в архивах и библиотеках разных европейских городов, посчастливилось открыть новые материалы для византийской, особенно провинциальной истории. В своих брошюрах, монографиях и ученых статьях, указывая на важность новых материалов, они проводили мысль, что разработка и правильная постановка византийской истории может быть обязана именно подобного рода находкам и изданиям.

Известно, что византийцы весьма много заботились о словесном образовании и ораторском искусстве. Общество поощряло литературные дарования, от должностных людей требовало красноречия и образованности. Не удивительно поэтому, что Византия в IX-XII вв. представляла не мало литературных талантов и словесных произведений. Воспользоваться этого рода памятниками современности: житьями, речами и письмами, т. е. издать, привести во взаимную связь, указать на их значение для эпохи и поставить в соответствие с известными уже историческими источниками, является, таким образом, настоятельным требованием и задачей современного византиниста. Если таких неоффициальных источников византийской истории пока издано еще весьма мало, то надо вспомнить, как недавно обращено и внимание науки на этого рода материалы и как мало людей посвящали свои силы и досуг на подобную работу. Относительно Византии первое место между учеными этого рода принадлежит Тафелю. Изданием отрывков житья Дмитрия Солунского и других мелких сочинений, относящихся до истории Солуни, он показал цель, к которой должны направляться такие работы; для истории XII века тот же Тафель сделал весьма важную заслугу изданием мелких сочинений Евстафия Солунского⁵⁸⁸. На ряду с немцами, взялись за подобный же труд греки: в специальных сочинениях, равно как в повременных изданиях, они представили довольно новых материалов для освещения средневековой истории Византии. Отдельные труды весьма не многих, впрочем, ученых остаются, однако, до сих пор материалом, которым никто еще не пользовался. На сколько нам известно ни изданиями Тафеля, ни Еллиссена⁵⁸⁹, ни Сафы не воспользовались еще ученые дла новой обработки истории Византии XII века. Ученый грек Сафа предпринял в 1872 году издание греческих писателей⁵⁹⁰, которые в его книге еще в первый раз являются достоянием науки. В первом томе его издания помещено несколько речей и писателя Никиты Акомината из Хон. Что не все сочинения Никиты изданы в собрании визаитийских историков, это было известно и ранее. Уже Фабриций обратил внимание⁵⁹¹ на то, что в кодексе Наниановом есть много неизданных речей и писем Никиты. Кстати упомянуть, что не издано вполне весьма объемистое сочинение его – об ересях⁵⁹². Сафа издал те слова и речи нашего писателя, который находится в рукописи Маркиановой библиотеки, описанной Мингарелли и I. Мюллером⁵⁹³. Помещая эти слова, он делает оговорку, что в скором времени обнародует и другие неизданные сочинения Никиты – исторические слова и ппсьма, при чем обещает остановиться и на самом писателе⁵⁹⁴.

Можно понять, как желательно осуществление обещания Сафы. Никита очень не расположен к современникам, много останавливается на дурных качествах императоров и правительства; изменчив в суждениях и не всегда верен им же самим высказанному взгляду на то или другое лице. Не говорим уже о том, что для понимания событий XII века мало извествий одного Никиты и Киннама: желательно, чтобы нашлись материалы, менее пристрастно относящиеся к событиям и лицам, такие источники, которые бы бросили взгляд на факты с другой точки зрения. Мы с живым интересом начали вчитываться в слова Никиты, желая найти в них разъяснение тех недоумений, который породило в нас чтение его истории. Мы не скрывали от себя, что слова и речи суть особый род произведений к которому нужно относиться с осторожностью: слова и речи говорились перед лицем государей, которым служил Никита. Составитель слова обязан был рассчитывать на впечатление, подчиняться требованиям придворного этикета и преувеличивать до громадных размеров нравственные достоинства и дела императора, в честь которого составлялось слово. Пусть подобные требования в известной мере ограничивали оратора, пусть исторический факт, упоминаемый в слове, утрачивал много жизненной правды; все-таки слово произносилось под живым впечатлением акта: в нем можно найти краски, которых не достает историческому произведению. При изучении византийской истории чувствуется недостаток не в фактических данных, но в связи и законной преемственности их, в освещении и сопоставлении их между собою.

Сафа поместил в I части своего издания следуюшие слова Никиты: 1) речь к императору Исааку Ангелу; 2) известительное послание к патриарху и синоду; 3) слово на возвращение императора Алексея Комнина с востока; 4) слово к императору Алексею Комнину по случаю возвращения его с запада: 5) силенциум или публичная речь, составленная по случаю провозглашения Ф. Ласкариса владетелем восточных областей империи и занятия латинянами Цареграда; 6) слово к Ф. Ласкарису, императору восточных областей им империи; наконец, 7) слово к Ф. Ласкарису по случаю убиения им иконийского султана⁵⁹⁵. Итак, мы имеем семь похвальных слов, и все они, за исключением последнего, касаются событий, описанных Никитой в истории. Попытаемся разобрать содержание этих мелких сочинений нашего писателя и указать, что нового привносят они как в истории XII века вообще, так и для характеристики Никиты. При этом мы обозначим, к какому историческому моменту и к какому времени относятся указанные слова, также попытаемся объяснить и примирить различие во взглядах на один и тот же факт по истории и по похвальному слову.

Если освободить эту речь Никиты от обильных риторических украшений, которыми она поражает и затрудняет читателя, то содержание ее представит такой ряд мыслей. Император Исаак Ангел лично предпринимает поход на варваров, оратор говорит ему напутственное слово⁵⁹⁶. «Еще не успел отдохнуть ты от забот, которые доставили козни немцев, как повторяющееся набеги из-за Дуная, со стороны скифов, заставили снова избрать лагерную жизнь и взять в руки оружие. Скоро Пропонтида покроется военными судами и река Дунай, рассекаемая римскими веслами, понесет стоны и крики варваров. Струи Дуная, окрашенные кровью врагов, разгласят о твоих подвигах народам, через земли которых потекут; они докажут этим мужам кровей, что положен предел злым умыслам их против римлян, что им остается просить мира у тебя, богоравного царя. Ты уже совершил много прекрасных подвигов, но гораздо величественнее те, что ожидают тебя при том счастии, которое всегда покровительствует римлянам. Думать так заставляет меня не пустое хвастовство и не обманчивая надежда, но всегдашнее смотрение Божие об нас и твое мужество в боях. Тебе, как Давиду, обещано, что ни враг не оскорбит тебя, ни сын беззакония не наложит руки. Мы уже привыкли торжествовать победы, знаем, что и предпринимаемая война украсится триумфом. И начало и конец каждого предприятия твоего мы обыкновенно сопровождаем радостями и песнями, и если бы разлука с тобою не лежала тяжким бременем на нашем сердце, то все время похода мы бы провели в веселии. Ибо что сделает неприятель с тобою, царем победителем; какое сопротивление окажет глиняный горшок котлу?.. Но, боголюбезный государь, любящий опасности более всех самодержцев! так как тебя не останавливают от предпринятого дела ни труды, ни опасное время, ни тяжелая дорога, нам остается только посылать напутственные благожелания... и надеяться, что ты, исполнив по воле сердца своего с теми отступниками и сопредельными с ними скифами⁵⁹⁷, возвратишься к нам с Эмских гор-блистательный и лучезарный, как Моисей с горы Синая».

При чтении этого слова прежде всего поражает читателя лесть и преувеличение достоинств Исаака Ангела. Мы не привыкли слышать от Никиты похвалу правительственным лицам; здесь же выдумываются победы, и за будушие трофеи император увенчивается лаврами. В читателе, незнакомом с языком и литературным методом Никиты, может даже возродиться сомнение: действительно-ли принадлежат перу автора истории Исаака сейчас приведенные слова. Можем уверить, что слог и язык как истории, так и слова, один и тот же, но разны взгляды на предмет: в истории независимое мнение умного писателя, в слове фраза и лесть придворного оратора⁵⁹⁸.

Не останавливаясь на доказательствах принадлежности этого слова перу Никиты, переходим к разрешению другого вопроса: когда состоялся поход, о котором идет здесь речь, есть-ли возможность приурочить его к каким-нибудь событиям, внесенным истории Никиты? Сначала отметим и некоторые черты, которые могут помочь в определении обстоятельств этого похода, а потом посмотрим, какое известие о походах Исаака на скифов может всего ближе подойдти к известию слова. 1) Из содержания слова можно вывести, что сам писатель не получил приказания сопутствовать императору в этом походе: он представляет императора удаляющимся, а себя остающимся без его лицезрения-откуда печаль и сожаление⁵⁹⁹. 2) Поход состоялся вскоре за проследованием крестоносцев в святую землю⁶⁰⁰. 3) Это был уже не первый поход Исаака против славян и кочевых народов⁶⁰¹. 4) Есть несколько указаний на время года, когда состоялся этот поход⁶⁰².

Император Исаак Ангел два раза был на престоле византийском: в первый-от 1185 до 1195 года, во второй-в 1203 г., и царствовал вместе с сыном своим Алексеем IV. Здесь речь идет об отношениях, случившихся в первый период его царствования. С первых же лет правления Исаака, в Болгарии началось сильное движение, которому предводители Петр и Асень сумели придать национально-религиозный характер. В союзе с половцами, которых византийцы обозначали именем скифов, болгары каждогодно переходили Дунай, грабили имперские области и возвращались в горы с богатою добычей. Император предпримимал походы за Дунай, но почти всякий раз его предприятия ограничивались ничтожными результатами, по случаю трудностей движения в горах, быстроты и неожиданных нападений неприятеля. Поэтому нелегко приурочить к определенному времени тот поход, о котором говорит Никита в своей речи. Если выходить из того основания. что не задолго перед походом Исаак занят был делом с немецкими крестоносцами, проходившими в святую землю через пределы империи, то нужно будет принять, что здесь речь идет о походе после 1180 года, потому что Фридрих I проходил через Византию в конце 1189 и начале 1190 года. Действительно, летом 1191 года Исаак предпринимал поход на болгар; это было одно из несчастнейших военных дел: после бесполезных двухмесячных переходов, царское войско было заперто в теснинах, почти все перебито, и сам Исаак едва спасся бегством⁶⁰³. В этом походе Никита не сопутствовал императору При таком предположении становится понятным, почему в напутственной речи не делается упоминания о важнейших событиях первых лет царствования Исаака: возмущениях Враны и кипрского тирана Исаака. С другой стороны, речь представляет так мало определенных данных, что мы не решаемся положительно относить ее именно к 1191 году.

Исаак, предприняв поход за Дунай, одержал победу над врагами и извещает об этом патриарха и синод. Послание написано от имени царя, но составлено Никитой, который, в качестве секретаря, сопутствовал ему в этом походе.

«И еще благодарение Богу, который даровал царству моему победу над скифами; да будет благословенно имя Его за то, что Он обращает в бегство моих врагов и уничижает всякого неприятеля⁶⁰⁵. Недавно вы узнали из моей грамоты, как Господь возвысил стопы царства моего, сравнял для меня всякий холм сделал непроходимые места проезжими и рассеял непроглядную тьму среди отступников. Одни из неприятелей сделались добычею меча, и разбросанные трупы их гниют на поле битвы, другие закованы в цепи, иные, думая спастись бегством, получили, наконец, жизнь по милости моей. Такими делами Господь недавно возвеличил нас. Настояшие благодеяния Божии также показывают Его попечение об нас. Варварское скопище, снова начавшее враждебные действия, подверглось новым бедствиям; приглашенные им на помощь союзники погибли злою судьбой. Ибо, одержимый бесом Петр, рожденный и выросший на тяжкое горе варварам, обитающим в горах Эмских, поднявший восстание и непонятным образом избегавший должного наказания, подражает диаволу, вселившемуся в него Он переправился за реку Дунай и вошел в переговоры с обитающими там скифами. Соглашение их состоялось на том, чтобы скифы напали на одну крепостцу, оставленную мною около гор Эмских; за это им обещана была условленная плата дано позволение переправиться через горный проход или железные ворота, сделать набег на области царства моего, брать на шит византсйские селения и грабить имущество жителей, на всем пути они могли пользоваться бесплатными проводниками. Скифы с радостью изъявили согласие на предложение этого отступника и, подобно весенним пчелам, толпами устремились по указанной дороге⁶⁰⁶. В числе нескольких хилиад они миновали Эм и вторглись в наши селения. Проводниками их и союзниками были влахи (болгары), возвратившиеся на прежнюю блевотину⁶⁰⁷, изменчивые как натянутый лук, на которых, как на каменистую почву, царство мое тщетно изливало елей милости: этот неверный и прелюбодейный род, помраченный плотскою страстью, склонный к насилию, на который и Господь воздаяний, не вынося более его беззаконных дел, не замедлить излить гнев Свой. И вот они грабят все, что попадается на пути, наводят всевозможные бедствия, закалая, губя, делая жертвою пламени. Узнав об этом и не видя ничего доброго в будущем, но понимая, что набег их грозит крайнею опасностью, царство мое предпринимает этот поход не из любви к войне и не с тем, чтобы похвалиться перед вами новою победой. Я старался поспешно собраться в поход и, если возможно, в четыре дня встретиться со врагом и сразиться с ним. Но вышедшие со мной, не многие по числу, родственникп, отказались от поспешного похода, ссылаясь на то, что у них не достает вьючного скота и верховых лошадей и находя трудным делать болыше переходы. Так, замедлив движение, царство мое достигло местечка A­λλαγή во Фракии, через которое протекает река Ταυρόκανος; тут явился соглядатай, который поспешно, в отрывочных фразах⁶⁰⁸, дал понять, что отряд коман находится в Вастерне (κατά Βαστέρνας). Я дал отряду приказание остановиться и остаток дня употребил на приготовление к делу воинов, оказавшихся на лицо, раздав коней тем, кто не имел их. На следующей день, 8-го октября, ранним утром, на легке пошел я по дороге, ведущей к месту расположения неприятеля: не взято было ни царской палатки, ни украшенного золотом ложа, ни царского седалища, ни вышитых золотом покрывал. Мы имели дело с неприятелем, быстрым в нападении и поспешным в отступлении, который, при одном слухе об опасности, дрожал от страха. Ибо узнав, что царство мое следует почти по пятам их, они ударились в поспешное и беспорядочное бегство, желая безбедно избежать руки нашей. А мое царство, осведомившись об этом от посланных вперед соглядатаев, устремило все свое внимание на соединение войска. Часть его поручена была благородному зятю моему, господину Андронику Кантакузину, с тем чтобы он оберегал округ Анхиальский, сам же я пошел по дороге, ведущей к Верое, желая доставить безопасность этой области. Еще не прошел я четыре парасанга, как предстал другой вестник перед царством моим, бледный от страха, едва переводящий дух и выражаюший на лице печальную весть⁶⁰⁹. Он говорил что в Лардее находятся несколько десятков тысяч скифов. Тогда я поспешил по тому направлению, разделив на отряды находившееся при мне войско: одну часть поручил возлюбленному племяннику моему, протостратору Мануилу Камице, другую иным вождям. Прошедши около 50 стадий, я встретил варварское войско расположившееся на одном месте и окруженное добычею. Одних пленников было около 12 хилиад; животных же было такое множество, как звезд на небе, так что они растянулись длинным хвостом на протяжении 6 стадий, когда варвары обратились в бегство. Когда мы сошлись лицем к лицу, часть скифов погнала вперед добычу, другая вступила с нами в сражение; скифы на бегу делают нападение-таков их военный обычай. Но скоро они обращены были в бегство: преследование и избиение их простиралось на 60 стадий пространства. Наши рассеялись в преследовании по-два и по-три, весьма не многие гнались за ушедшими вперед скифами; тогда варварам явилась неожиданная помощь-человек в 1000 или более, и они стремительно напали на наших, в беспорядке гнавшихся за ними. Войско царства моего, испуганое криком врагов, обратилось в бегство; варвары понеслись за нами и стали убивать отстававших. Дело могло бы кончиться величайшим несчастием, если бы я не приказал крикнуть немногим, следовавшим за мной, и не напугал варваров звоном щитов. Заметив царское знамя и узнав о моем присутствии, они не выдержали нашего нападения, обратились в беспорядочное бегство разсеялись в разные стороны и сделались легкою добычей наших наездников. Тогда один нападал на многих, двое на целый десяток; и если бы ночь не прикрыла некоторых, то едва-ли бы остался кто-нибудь, чтобы дать знать своим о нечастии. Доставив этою победой радость моим подданным, настоящей грамотой кратко извещаю вас о случившемся, чтобы вы знали, в каком положении находится дело, усердно славословили Бога и просили у Него других благодеяний».

Это послание Исаака, редакция которого принадлежит нашему писателю, заслуживает полного внимания по некоторым подробностям, которых напрасно стали бы мы искать и в истории Никиты, и в других тогдашних произведениях. Главнейший интерес возбуждает оно по резкой характеристике отношений болгар к кочевым народам, команам или половцам русских летописей, по своеобразной точке зрения на деятельность Исаака Ангела, наконец, по живому отношению к событию, так как оно составлено, по-видимому, вслед за описанным в нем делом с болгарами и команами, еще до возвращения императора в столицу. Чтобы обозначить место, какое это послание должно занять в ряду историчиских известий того времени о войнах с болгарами, должны сделать анализ содержания его. Ясно, что в послании упоминается о двух случаях столкновений с болгарами⁶¹⁰, и что между обоими столкновениями или походами был значительный промежуток времени. Для составителя послания была возможность обобщить оба эти похода и зараз упомянуть об них именно потому, что в том и другом перевес был на стороне византийцев. Ему нужно было нарисовать бьющую в глаза картину, для чего и воспользовался он частью красками предыдущего поражения болгар. Как ораторское произведение, послание представляет следующие части: сначала предлагается вступление, потом следует изложение обстоятельств похода, при чем обозначены причины его (нападение скифов по подстрекательству Петра) и картина грабежа и убийства, внесенного кочевниками в византийские области; наконец, описано дело при Лардее⁶¹¹. И так, в послании нужно различать три части: упоминание о предшествовавшем походе византийцев и о победе их над болгарами; новое нападение болгар на имперские области в союзе со скифами; новый поход Исаака и однн эпизод из него-сражение при Лардее.

Сравнивая заключающиеся в этом послании данные с теми, которые сообщает Никита в своей истории царствования Исаака Ангела, мы находим между теми и другими, в сущности, полное сходство. Как там, так и здесь заметно свидетельство очевидца⁶¹²; в том и другом произведении видны: одна редакция, тот же способ выражения, сходство в эпитетах и украшениях речи. Некоторые отступления и различия объясняются неодинаковыми обстоятельствами, обусловливавшими происхождение того и другого произведения, также различными целями, которые имелись в виду у составителя. В послании выдвигается на первый план император, его мужество и личное участие в деле; все внимание читателя сосредоточено на одном подвиге, прославившем византийское оружие. В истории же-отваге царя уделяется мало места, самый эпизод при Лардее имеет характер случайности, теряясь в темной картине других проигранных сражений, неудачных предприятий, необдуманных мер и, наконец, жестоких поражений, которые понесли византийцы от болгар. В истории господствует неблагоприятный взгляд на царствование Исаака, осмеиваются его хвастливые послания в столицу и не придается его мерам против болгар никакого знaчeния⁶¹³.

Обстоятельствам дела, изложенным во вступительной части послания, соответствует то, что говорит Никита в первых главах царствования Исаака о возмущении против византийского господства в стране обитателей Балканских гор (у него обыкновенно горы Эмские), «называемых прежде мизийцами, а ныне влахами», т. е. в области болгар⁶¹⁴. Петр и Асен, главные вожди начавшегося движения, были лично оскорблены императорскими придворными и, затаив в душе мест, подняли весь свой народ к восстанию⁶¹⁵. Они успели придать своему делу не только народный, но и религиозный характер, распустив молву, что святой Дмитрий Солунский переселился из Солуни в Болгарию и обещает любезному ему народу помощь против византийцев. Появились пророки и вдохновенные люди, которые поощрением, угрозами и страшными заклятиями побуждали простой народ встать за веру и свободу и стряхнуть иго рабства. Петр возложил на себя корону, направил поднявшийся народ на византийские города и поселки и стал страшным врагом императора Исаака, который едва успевал в то время бороться с опасностями, со всех сторон угрожавшими ему Исаак не замедлил походом против болгар, нашел войско их укрепившимся в неприступных горах и, пользуясь темным сумрачным временем, неожиданно сделал на них счастливое нападение. Болгары были обращены в бегство, Петр и Асен убежали за Дунай к половцам, чтобы просить у них помощи. Царь не воспользовался, однако, этою победой: не овладел ни одним укрепленным местом и, много возложив надежды на притворное раскаяние болгар, поспешил возвратиться в Византию⁶¹⁶. Что действительно и в истории, и в первой части послания имеется в виду одно и то же дело, мы видим это из следующего: 1) и там и здесь Петр представляется действующим под влиянием демона⁶¹⁷; 2) победа над болгарами приписывается помощи непроницаемого мрака, покрывшего неприятелей, которые засели в неприступном месте⁶¹⁸; 3) разбитые неприятели бегут за Дунай и вступают в соглашение с половцами⁶¹⁹; 4) император имел неосторожность возвратиться, не оставив в стране надежного гарнизона⁶²⁰; 5) все, просившие пощады, получили ее⁶²¹.

После этого легко будет понять, что занимающее нас послание написано было по случаю другого похода на болгар, который следовал вскоре за первым. По известиям Никиты, лишенным хронологических указаний, трудно уловить последовательность отношений; между первым походом на болгар и вторым, вызванным, вторжением их в союзе с половцами в области империи, идет у него длинный рассказ о возмущении Алексея Враны, о волнениях в столице, о вражде столичного населения к латинянам, и только через 25 страниц он снова обращается к делам болгарским. Имея в виду, что во второй поход Исаак нашел болгар и половцев не в далеком расстоянии от Цареграда, и что половцы и вообще кочевые народы никогда не зимовали в чужих областях, а спешили поскорей убраться с похищенными богатствами на безопасное расстояние⁶²², мы склонны думать, что промежуток между первым и вторым походом никак не был более нескольких месяцев. А если известно, что второй поход начался в октябре кончился поздней осенью⁶²³, то время первого должно падать на весну 1186 года. Против такого близкого сопоставления походов может говорить лишь то известие истории, будто сначала Исаак поручил ведение войны с болгарами севастократору Иоанну, потом цесарю И. Кантакузину, своему зятю, наконец, Алексею Вране⁶²⁴,– тогда как в послании ничего об этом не говорится, а прямо рассказывается о решении царя идти на болгар и половцев. Заметим, что в филиппопольской теме постоянно должны были находиться полководцы, на обязанности которых лежало-защищать границы империи⁶²⁵, что замыслы Алексея Враны против Исаака представляются в истории давними⁶²⁶, между тем как попытка его последовать примеру Исаака могла случиться не более года назад, когда он вел дело против сицилийцев и разбил их в ноябре (1185 года) при Димитрицах⁶²⁷, что вообще история первых годов Исаака представляет много спутанности. Не нужно опускать из виду и того, что в изложении обстоятельств второго похода послание также дает заметить, что не всеми частями войска преводительствовал император, но одна была под начальством зятя его Андроника Кантакузина, а другая поручена протостратору Мануилу Камице⁶²⁸.

Переходим ко второму походу против болгар. За картиною грабежа и убийства, внесенного болгарами и их союзниками в области империи, следует описание самого похода⁶²⁹. При этом Никита делает упрек Исааку за то, что он не воспользовался первой удачей, не оставил гарнизонов по городам и не взял заложников. Царь спешит с малым отрядом поскорее выступить в поле, чтобы неожиданным отпором напугать неприятеля и оттеснить его в горы⁶³⁰. Любопытно, что Никита забыл несколько ранее высказанное против Исаака обвинение за то, что этот не сам продолжал дело против болгар, а поручил его своим полководцам: здесь он опять непосредственно связывает первый и второй поход⁶³¹. И послание, и история весьма близка в описании последующих затем событий, взаимно дополняя и объясняя себя в частностях. Так, во-1-х, замечание послания, что царские родственники жаловались на поспешность похода, объясняется целой вставкой в истории о недовольстве царем цесаря Конрадаво⁶³²; во-2-х. упоминаются одни и те же местные названия в обоих источниках⁶³³. Но, в 3-х, главное доказательство того, что в обоих случаях имеется в виду один и тот же поход, представляют, те места, где вводится описательный элемент: «вестник, запыхавшийся, едва переводящий дух и говорящей отрывочными фразами»⁶³⁴; место, где получено было известие о близости неприятеля-«едва прошли четыре парасанга по дороге, ведущей к Верое»; наконец. описание поражения болгар близ Лардеи и способ военного дела кочевых народов-в этих местах⁶³⁵ оба памятника представляют почти дословное сходство. Может быть, в послании преувеличено число неприятеля, количество отбитых у него пленников, раскрашены размеры побоища-»на пространстве 60 стадий», выставлена на первом месте особа императора; но это такие ничтожные отклонения, которые вполне объясняются целями, назначением и происхождением того и другого памятника.

Изо всех войн, веденных при Исааке с болгарами – a они велись почти беспрерывно-только в этих двух, упоминаемых в послании, византийцы имели значительный перевес. Второй поход не кончился битвою при Лардее; послание касается только одного, именно счастливого эпизода из него. В истории Никита не много останавливается на деле при Лардее, потому что ошибки происходили в разных местах, и успех перевешивался то на ту, то на другую сторону. Император думал было внести войну в середину Болгарии, но позднее время года, холод и глубокие снега заставили его прекратить движение⁶³⁶. На следующую весну снова предполагалось продолжать войну с болгарами, для чего не распускались и войска, участвовавшие в первом походе, а расположены были на зиму в филиппопольской теме. События, описываемый в послании, должны относиться к весне и осени 1186 года.

В начале слова оратор выражает, как велика радость жителей столицы по случаю возвращения императора из похода. «Не так приятно солнце после непогоды, не так весела зима после зимнего холода, как любезно и приятно лицезриние царя, который возвращается из трудного похода и, после многих дней отсутствия, является перед своим народом, как некогда Христос перед апостолами,-царя, который устрояет мир с народами, делавшими частые вторжения в римские области. И сенаторское сословие наше⁶³⁸ чувствовало всю горечь разлуки с тобой: ты еще не скрылся из глаз наших, а мы же начали сожалеть, что удаляешься на весьма продолжительный срок в дальнюю сторону; немногое дни для нас тянулись как целые годы. Так мы любим царя, так привержены к имени Алексея⁶³⁹. Мы теперь встречаем тебя с такою радостью, как еще никто не принимал других императоров, повергаемся к ногам твоим и целуем прах под ними. Ты возвратился к нам, сладкий свет, милый взгляд, спокойный вид, всеобщее удовольствие! ты пришел, устрашитель варваров, прогоняющий тиранов, желанный между царями!»

«Хотя и непродолжительно было твое отсутсте, но оно соделало много спасительных дел⁶⁴⁰. Ты еще не вступил в пределы Персии⁶⁴¹, но только переправился через Еллиспонт, как персидский владетель по молве и слухам узнал о твоем движении. Он испугался твоего приближения более, чем звери страшатся рыкания льва, и отказался от прежних высокомерных предначертаний: неожиданно вложил меч в ножны и стал просить мира». Выставляя потом, что заключение мира без пролития крови еще более возвышает заслугу императора, оратор продолжает о словесном даровании его: «Если варвара миновала твоя стрела, то он не ушел от сетей словесных. Еллины снабдили Аполлона цитрой и копьем; книга царств изображает Давида мудрым в слове и сильным в мышцах; в тебе мы видим те же самые качества и еще высшие. Ибо тот перс⁶⁴² поражен был ужасом и подчинился твоим повелениям, когда ты не сидел еще на арабском коне, не носил вооружения и не собирал рати: только взглянул он на твою грамоту, подписанную красными чернилами, испугался, побледнел и смирился. Так было с одним. И другой изменник, тот толсто-брюхий возмутитель⁶⁴³, также потерпел справедливое возмездие и погиб злою смертью⁶⁴⁴. Не так быстро низвержен был сатана с небесных высота, как этот вниз головою, кувырком слетел с царского трона. Воссылаем тебе благодарность, божественный император, что ты, подобно боговидцу Моисею, избавил нас от служения быкоголовому человеку⁶⁴⁵. Далее указывается несколько незначительных черт, характеризующих заговор и лице главного деятеля в нем; по этим чертам и представляется возможность сопоставить вторую часть речи с заговором И. Толстого, как об этом сказано будет подробнее. «Да дарует теб Господь победу над внутренними и внешними врагами, да соцарствует тебе и достоуважаемая императрица, не даром носящая данное ей имя⁶⁴⁶-женщина, превосходящая всех жен, и телесной красотой и в особенности царственными доблестями и разумом». Речь заключается пожеланием императору бессмертия и уверенностью в том, что удел его – на небе, вместе с избранными Божими, где после смерти он будет соцарствовать Христу.

Эта речь, несложная по содержанию, скудная фактическими указаниями, восполняет свои внутренние недостатки блестящей по тому времени формой. В самом деле, коснуться всех слабых сторон царя и при этом представить его храбрым, красноречивым и благодетелем своего народа; взять ничтожное дело и раздуть его до громадного подвига; представить поразительную картину падения заговорщика и искусно обойти его имя; много говорить и ничего не сказать-разве не требуется для этого специального образования, продолжительной практики, знания придворных обычаев и приличий, наконец, искусства владеть словом? Речь представляет в себе три части: 1) вступление, 2) мирный договор с властителем турок, 3) погибель заговорщика. Все три части проникает похвала, лесть и угодничество. В историческом отношении обращают на себя внимание: поход в Малую Азию и заговор против императора Алексия в Цареграде. К каким же обстоятельствам должно приурочить эту речь, и что привносить она нового к данным, известным из других источников?

Имея в виду, что Никита произносить эту речь от лица сенаторского сословия, бесспорно нужно допустить, что Алексей, упоминаемый в ней, есть Алексей Ангел, брат Исаака, принявнший прозвание Комнина и царствовавший от 1195 до 1203 года. При Алексее II Никита еще не мог быть сенатором, при Алексее IV не возможны упоминаемые в речи обстоятельства; только жена Алексея III носила имя Евфросинии и имела значительное влияние на дела⁶⁴⁷. Что касается до восточных дел при Алексее, то не трудно указать, к какому походу относится первая часть речи, потому что сам царь, по свидетельству истории Никиты, только один раз ходил на восток, и именно против иконийского султана Кай-Хозроя⁶⁴⁸. В истории Никиты есть подробный и обстоятельный рассказ об этой войне, и мы не считаем здесь нужным приводить его. Наше дело только указать, почему мы сопоставляем краткое известие речи с подробным повествованием истории. Bo-1-х, в речи есть несколько мест, намекающих на непродолжительность похода⁶⁴⁹; в истории также царь порицается за то, что он скоро воротился из похода, не сделав ничего в пользу страны: «сам царь, с трудом оторвавшись от удовольствий Пропонтиды, как будто от лотоса и пения сирен, отправился в Никею и Прусу... Но, пробыв здесь один месяц, со всею поспешностью возвратился в Византию»⁶⁵⁰. Bo-2-х, как в истории император упрекается за то, что он не вступил в сражение со врагом, так в речи ставится ему в заслугу поход без пролития крови. Наконец, в 3-х, едва-ли не намеренное упоминание встречаем в речи об арабском коне, потому что самая война началась из-за того, что Кай-Хозрой перехватил арабских коней, которые назначались в подарок императору от египетского султана⁶⁵¹. Самый трудный вопрос-установить хронологию: тут мы лишены всяких явных вспомогательных средств. Впрочем, начиная повествование об отношениях к иконийскому султану, Никита в истории сделал оговорку, что все предыдущие дела, описанные им ранее, случались в первые три года царствования Алексея⁶⁵²; значит, поход на восток предпринят был в четвертом году этого царствования. С другой стороны, заключая порицания императору, Никита прибавляет, что на весну объявлен был новый поход на восток. Далее, в речи замечаем уважительный отзыв о царице Евфросинии, что дает право заключит о силе и значении ее в то время; но Евфросиния имела больше значения и сильнейшую партию в первую половину царствования мужа. В речи не находим ни малейшего намека на болезненность императора, между ,тем как со второй половины правления он опасно заболел ногами⁶⁵³, с 1199 года он занят был войнами с болгарами, потом смутами в Малой Aзии, в следствие которых Кай-Хозрой искал гостеприимства и помощи в Царе-граде⁶⁵⁴. По всем этим основаниям, мы считаем нужным отнести поход в Малую Азию на осень 1198 года.

Вторая половина похвального слова упоминает о судьбе одного заговорщика, угрожавшего опасностью императору. При Алексее III было много самозванцев, желавших вырвать из его рук власть. В изложении обстоятельств царствования Алексея. Никита умаливает о том, что около времени похода на востоке явился самозванец в Цареграде. Но не следует забывать, что в истории наш писатель совсем и не заботился о хронологической последовательности событий: для него важнее всего-характеристика лиц и положений, группировка фактов по их внутренней связи и причинности. Если-бы исследователь всегда заключал от последовательной смепы фактов в истории Никиты к их действительной хронологической преемственности, то он потерял бы ключ к разъяснению односторонних взглядов Никиты на события и лица исторические и не нашел бы возможности отрешиться от пристрастных суждений публициста ХII века. У Никиты темные стороны жизни старательно группируются в одной главе или книге, сочувственные также представлены в одной картине. В III книге истории Алексея III, начиная с 4 главы, рассказывается о возмутительных действиях правительственных лиц, затем идет ряд народных движений, возмущений и заговоров⁶⁵⁵. Трудно предполагать, чтобы все подобные факты случились в той связи и последовательности, как передаются они в истории Никиты. Краски так резки и искусственная группировка фактов так ясна в произведении Никиты, что было бы весьма ошибочно заключать к действительной современности событий только потому, что они рядом поставлены у Никиты.

Одно из доказательств на это представляет упоминание в речи о самозванце. Возмущеше И. Толстого нужно относить к 1198 году, а не к последнему времени правления Алексея, как это должно заключить из истории⁶⁵⁶. Что 6 глава III книги Алексея и вторая половина речи имеют в виду одно и то же лице, это доказывается, во-1-х, теме, что там и здесь самозванец характеризуется одними и теми же чертами: «толстобрюхий, огромного роста, родственник царский; он возложил на себя императорское облачение, ему помогает народ»; во 2–x, судьба заговорщика по обоим источникам одинакова: отрубленная голова его повешена на кол, тело его сделалось добычей хищных птиц⁶⁵⁷. В истории прибавлено несколько более определенных черт о лице самозванца (названо его имя) и о времени события (обозначены ночь и утро).

«Богоподобный император! и во многом другом ты сравнялся с царем Давидом, представляя в себе образец его добродетелей, и по новым тяжким случайностям ты уподобился ему. Там жестокосердый сын вооружился против отца, здесь один из кровных родственников твоих: я не хочу, да и не имею нужды называть его по имени. С дерзостью мальчишки нанесши тебе удар, он поступил не позволительнее, чем тот бунтовщик против отцовской власти⁶⁵⁹. Тот не был еще совершеннолетним и действовал под влиянием лисицы – Ахитофела; этот, имея уже седые волосы, призванный к общественным делам, преобразился в неразумное дитя. Попавши в плен и будучи заключен под стражу, он не выждал времени, пока император освободил бы его (конечно, не ценою выкупа и даров), но покупает себе свободу ценою нас всех, продает все римское государство, чтобы искупить свои безграничные ошибки на войне: наконец, решившись вести против нас войну, соединяется с врагами. Ты предпринял поход против одного изменника, а их восстало на тебя двое, трое и еще более! Один из них, подобно гомерическому коню, с надменною гордостью оставляет равнины и спешит в места, орошаемые Аксием и Пенеем...; ты же едва только дал вид, что имеешь намерение двинуться на него, едва только обнажил свой меч, как сделал его робким и бессильным как галку. И вот он стал теперь как сор перед ветром, как пыль, поднимаемая бурей.

Второй изменник был в свойстве с первым, но происходил из другого народа⁶⁶⁰; подобно скорпиону и жабе, он скрывался в каменистых и недоступных местах, потом начал собирать добычу с окрестных селений. Сначала он заботился о выгодах своего родственника, ратовал против его врагов; но потом варварски презрел его с тем, чтобы ласкательством обмануть тебя. Прикрываясь душевным и телесным родством, он осторожно ступает на стезю правды и законностп, к которой не возможен возврат, как скоро раз уклонишься с нее⁶⁶¹. Он выхлопотал себе позволение удалиться в одно место⁶⁶² и, подобно каменной статуте, не мог двинуться с него; окаменев, как Ниоба, он был заключен в узы рабства». Далее, оратор делает намек на страшный вид этого человека, которого он и сам испугался бы, если бы случилось ему посмотреться в воды реки Аксия, или встретиться лицем к лицу с императором. Но ничего подобного не случилось. «Развлекаемый и обманываемый разными стратигическими движениями твоими и испугавшись смертной казни, определенной ему, он отказался, наконец, от стран и городов, которые отдал ему злейший виновник составившегося против нас союза. Прошло не много времени, и этот варвар, видя, что ты обратился к другим делам, подумал, что наступило спокойствие и ты будешь отдыхать от трудов. Но ты скоро опять поспешил туда же, куда ходил прежде⁶⁶³... Что я скажу тебе? обдуманный-ли твой план похвалю, стратигический-ли подвиг, или буду прославлять возвращение в город после долгого отсутствия, потом второй поход и сражение, приготовившее другие трофеи; уничтожение-ли варвара, или наше возвышение к славе? Все это содеяно тобою в мудрости. Так-то, державный император, ты возвратился к нам, совершив не один только подвиг, но уничтожив широкий замысел наших неприятелей, как многоглавую гидру Ираклову. Высок подвиг Веллерофонта, убившего треглавую химеру, не менее почетно и твое дело. Одного, как льва, рыкающего на нас, ты отогнал вдаль: другого, как змея гнездящегося на скале и не оставляющего следов после себя, принудил к рабству; третьего, дышавшего грозным могуществом и сильнейшего первых двух, унизил и ослабил. Я мог бы присоединить еще к трем указанным изменникам и четвертого⁶⁶⁴-того маленького, на Ферсита похожего человечка⁶⁶⁵; но предпочитаю к трем бедствиям, волновавшим западные области, присоединить одного злодея, который, подобно ящеру, цеплялся за царские чертоги⁶⁶⁶. Этот комар, которого произвел остров Кипр, или эта мышь, которую возрастили родопские горы!... да погибнет он бесславно и не будем произносить его имени, как некогда Еллнны дали зарок называть по имени того, кто сжег храм Артемиды в Ефесе»⁶⁶⁷.

В этом слове весьма трудно отличить разныя части и предметы, которые имеются в виду у оратора. Он избегает личных имен, деятельность изменников характеризует весьма неопределенными чертами, обстоятельства смешаны в одну картину, в которой выделяется только конечный результат походов царя. Только с мошью известий, сообщаемых в истории Алексея, есть некоторая возможность найтись в этой цепи замкнутых один в другом фактов и дать каждому из них свое место. Похвальное слово составлено после двух походов императора Алексея на запад заключает в себе намек на все обстоятельства, как вызвав эти походы, так и сопутствовавшие им. Попытаемся определить, на какие события намекает слово, и какое значение имеют в действительности эти события.

Частью местные наказания, как: реки Аксий и Пеней, Просак, Мизия, горы Эмские и т. п.; частью картинные выражения, уподобляющие неприятеля: камню, оторванному с вершин Эма, Моисею, сошедшему с Синая, горному жителю, окаменевшей Ниобе и др. – дают понять, что оратор здесь разумеет события, касавшиеся войны болгарской, и что действие происходит близ Балканских гор. Следовательно, к разъяснению слова может способствовать ознакомление с тогдашними отношениями Византии к болгарам. Конец XII века вообще представляет весьма светлую эпоху в историю южных славян. Сербы и болгаре освобождаются от византийского господства образуют сильное государство с национальным правительством стремятся к церковной независимости. У сербов княжит в это время Стефан Неманя⁶⁶⁸ (1165–1195), у болгар возникает династия Асеней. Братья Петр и Асен начали борьбу с правительством Исаака Ангела, доставили свободу Болгарии, и Асен объявил себя королем свободного народа. Преемник его Иоанн, или Кало-Иоанн, знаменитый Латинобойца (1196 – 1206), входит в сношения с папой, прося у него как признания его в королевском достоинстве, так и отдельного архиепископа для болгарской церкви⁶⁶⁹. С другой стороны, Иоанн распространяет свои владения на счет Византии, пользуется тяжелым для империи временем IV крестового похода и битвою при Адрианополе окончательно упрочивает благосостояние своей державы⁶⁷⁰. Вот какие отношения всего более занимали Алексея III на западе.

Переходим в частности к тем обстоятельствам, которые стоят в связи с занимающим нас памятником. Упоминаемый в речи поход царя вызван был изменой «одного родственника, убеленного сединами, занимавшего государственную должность, попавшего в плен и не выкупленного царем, соединившегося поэтому с врагами и поднявшего войну против отечества»⁶⁷¹. Оратор разумеет здесь протостратора Мануила Камицу; это был двоюродный брат императоров Иссака и Алексея⁶⁷², который своими денежными средствами и личным участием много способствовал укреплению на престоле рода Ангелов. Мануил принадлежал к самым почетным лицам византийского дворянства и питал честолюбивые замыслы на трон⁶⁷³. Оратор слишком бесцеремонно относится к несчастной судьбе Мануила Камицы и других, упоминаемых в слове, лиц; потому считаем нужным ближе коснуться обстоятельств, связанных с походами Алексея на болгар. Петр и Асен, при Исааке поднявшие знамя восстания против византийского господства, не думали уступить и его преемнику. Напрасно Алексей III, по вступлении на престол, делал им уступки и предлагал выгодные условия мира; напрасно поручал самым доверенным близким лицам начальство над войсками, действовавшими против болгар: все прямые средства оказывались безуспешными, отряды войска не возвращались с поля битвы, предводители попадали в плен. Тогда император обратился к тайным мерам, которые, действительно, и помогли ему. Род Асеней состоял из трех братьев: Асеня, Петра и Иоанна; второй и третий брат правили отдельными областями болгарской земли, на правах удельных князей, в зависимости от первого, имевшего столицей город Терново. Новая династия, так недавно возвысившаяся, еще не успела вполне утвердиться на престоле; другие родовые старшины, несомненно недовольные возвышением ее, желали произвести переворот в Болгарии. Алексей III привлекает на свою сторону одного вельможу, именем Ивана (Иванко) и еще нескольких болгарских старшин; в следствие чего составляется заговор на жизнь Асеня, и он погибает от руки убийцы в собственном дворце⁶⁷⁴. Иван, убив короля Асеня, овладел Терновом и должен был вести борьбу с Петром, братом убитого. который сидел в Предеславе. Византийское правительство послало ему подкрепление, под начальством Мануила Камицы; но отряд его не отважился вступить в борьбу с Петром и должен был возвратиться назад. Нашлись люди, которые согласились убить Петра, но и тогда византийская партия не получила перевеса в Болгарии: королевская власть перешла к третьему Асеню-Иоанну. Вельможа Иван, не видя, таким образом, надежды осуществить планы византийского правительства, должен был бежать из Болгарии в Цареграде. Здесь оценили его заслуги, помолвили с царской внучкой Феодорой, наградили высоким и положением и богатством, соответствовавшим имени императорского зятя, даже переменили его имя на царское имя Алексея.

Вполне доверяя верности Ивана и преданности его интересам Византии, царь назначил его главным начальником византийских войск в филиппопольской теме и поручил ему защиту имперских областей против нового болгарского короля Иоанна. Это назначение было весьма выгодно для Ивана, потому что оно дало ему возможность располагать большими силами, заняться укреплением пограничных с Болгарией крепостей, и войти в соглашение с соотечественниками. Обезопасив себя в этом отношении, он отложился от Византии, овладел филиппопольской областью и начал делать враждебные нападения на имперские города. Против него послано было войско, чатью которого предводительствовал и Мануил Камица. Одним искусным движением Иван обманул этого полководца и взял его в плен⁶⁷⁵, после чего императорское войско должно было ограничиться защитой Филпппополя, предостивив Ивану все города, лежашие по направлению к Балканам. Узнав о несчастии родственника, царь присвоил себе его богатое имущество, жену и детей его заключил в темницу, а дочь развел с прежним мужем и выдал за одного болгарина, по имени Хриза. Хриз был сначала владетелем Струмицы и принадлежал к партии императора. Вооружившись против своего короля, он не захотел быть в зависимости и от императора, выдержал продолжительную осаду византийских войск в Просаке и примирился с Византией на правах свободного повелителя Струмицы и Просака.

Mануил Камица вошел в сделку со своим новым зятем и просил его возвратить ему свободу. Хриз выкупил его в той надежде, что, может быть, царь Алексей обдумается и выдаст затраченные им на освобождение М. Камицы два центинария золота⁶⁷⁶. Нo надежда его не оправдалась: Алексей не обратил внимания и на вторичную просьбу Мануила. Тогда Хриз и Камица напали вместе на имперские владения близ Просака, а потом пошли и далее: взяли Пелагонию, Прилап, прошли в Фессалию и возмутили Пелопонис. Император давал Хризу заманчивые обещания, предлагал выдать за него свою внучку Феодору⁶⁷⁷ и сулил почетные отличия, чем и привлек его на свою сторону. Тогда Мануил Камица, снова предоставленный собственной доле, потерял выгоды своего положения и должен был отказаться от всех приобретений. Но также и Хриз, послужив целям императора, обманулся в надежде-усилиться при его помощи⁶⁷⁸.

Вот обстоятельства, на которые делается намек в похвальном слове и которые подробнее рассказываются в разных частях истории царствования Алексея III, Нужно сознаться, что положение лиц, в действительности, далеко не соответствует ложной обстановке, в которой он являются в слове, что болгарские дела далеко не заслуживают лавров, которыми увенчивает царя придворный оратор. Если темные намеки и риторические краски слова заменить лицами и фактами, которые в действительности относятся к истории войн с болгарамп, то получится возможность сделать некоторые неблагоприятные выводы для писателя Никиты.

Подводим итог всему сказанному. 1) Император Алексей III Ангел отправил протостратора Мануила Камицу против болгарского вельможи Ивана, когда последний изменил ему; поход был неудачен и византийский полководец попался в плен. 2) После тщетной мольбы к императору выкупить его из плена, Мануил соединяется с Хризом и делает завоевания в Фессалии. 3) В то же время продолжаются набеги Ивана, переименованного в Алексея. Итак, слово имеет в виду трех врагов империи или отступников. Из взаимного отношения этих лиц можно понять, что враждебные действия их против империи были почти одновременны. Краски для характеристики Хриза Никита взял из неприступного положения крепости Просака, которой владел Хриз. Византийцы употребили много усилий, чтобы взять его, но все их приступы были отбиты⁶⁷⁹. Черты, характеризующие Ивана-Алексия, как человека, который воспользовался полным доверием императора, прикинулся искренним приверженцем его и потом злоупотребил этим доверием-перемешаны с чертами, относящимися к Хризу⁶⁸⁰. О М. Камице было уже говорено. С этим согласна и общая характеристика этих трех изменников, сделанная перед заключением слова: «одного как льва, рыкающего на нас, ты отогнал прочь (Мануил); другого как змея, гнездящегося на скале и не оставляющего следов после себя, принудил к подчинению (Хриз); третьего, дышавшего грозным могуществом и сильнейшего обоих первых, унизил и ослабил» (Иван-Алексей). Намек на Спиридонаки и Исаака кипрского, сделанный оратором просто по требованиям риторическим, не нуждается в особых разъяснениях. Нам остается еще сказать, к какому времени отнести обстоятельства, о которых говорит слово. Так как определенных указаний в этом отношении мы не могли найти, то, руководясь некоторыми сближениями, можем только с приблизительной точностью назвать 1201–1202 гг.

Во вступлении оратор говорит о различных действиях военной и духовной трубы: первая приготовляет воинов к началу сражения; вторая обозначает наступление дня, посвященного Господу. «Поскольку и маленькое одобрение со стороны распорядителя агона много приносит пользы борцу, и спокойное убеждение бывает действительнее сильного звука труб, и тихий, одобрительный голос натирателя пересиливает шум рукоплесканий; то и царство мое, воздавая приличное воинам и царям и благоговейно почитая церковные празднества, по временам употребляет и то и другое средство. И прежде получения царской власти, и после того я часто трубою подавал знак начальникам в воинам. Как знают многие, даже все собравшиеся здесь, я не давал сна глазам и спокойствия векам моим; но, переходя от одних трудов к другим, я старался возвратить то, что отнял окруживший нас со всех сторон неприятель. Теперь же время возвестить воинам Христовым начало поста. Придите, дети, послушайте меня: страху Господню научу вас»... Далее, на шести страница, объясняется значение поста и предлагаются советы, как кому следует поститься⁶⁸². Мы не будем приводить этих общих мест, а перейдем прямо к тому, где оратор делает указание на современные события. «Как Христос был послушен Отцу даже до смерти крестной, так и мы, повинуясь Христу, удержимся от пищи и страстей. И если правда возвышает народ, а грехи унижают то и наше отечество не от иных причин подверглось уничижению, уменьшению и падению. И царственный город наш не был бы сожжен огнем и не выстрадал бы все тяжкие бедствия, его не попирали бы ноги иноязычных разбойников, если бы правда не покинула его и каждый из нас не последовал за его лукавством. Какой Иеремия оплачет наши бедствия, или какое время покроет забвением все, что нам пришлось узнать и выстрадать пленение городов, опустошение храмов, осквернение священных сосудов, плач мужей, вопли женщин, грабеж, переселение и многое другое, что заставляло предпочитать смерть самой жизни? И восточные провинции неминуемо испытали бы еще худшую участь, чем западные, если бы Господь не оставил на семена царство мое. Да будут известны всем те труды, бессонные ночи, передвижения с места на место, злобные наветы, скитанья по соседним народам, помощь испрошенная от них, тяжкие усилия при еллиспонтских Пигах-все эти бедствия пришлось изведать царству моему. И это не ради собственной выгоды, ибо я не честолюбив, но для того чтобы спасти восточные города, не допустить распадения римской власти, прекратить набеги и опустошения проклятой саранчи-западного войска и сдержать его движение, подобное заразительной гангрене. В этом убеждении я должен был действовать неутомимо и настойчиво⁶⁸³: там уклоняться от юношей, сделавших опасным Евксинский понт, здесь бороться с союзником западных народов и мстить им, в другом месте выступать против иных врагов и разгонять их отряды. И Бог обратил взор на мои заботы и дал царству моему помазание и власть. Владея в настоящее время римскими городами по морскому берегу⁶⁸⁴, я верю, что Господь поможет мне одолеть всех врагов, захвативших римские земли. Это сбудется, если в посте, молитве и послушании царству моему вы будете служить Богу. Провидение желает, чтобы подданные с кротостью повиновались царям, не склонялись на сторону людей, замышляющих перевороты: ибо порядок проникает все Его создания... Если бы мы так управлялись, то могли бы сказать: поднимись и бросься в море (как горе евангельской)-и жестокосердому итальянскому народу, гордому и надменному, который, подступив с моря, напал на нашу землю и завладел ею. Тогда бы мы возвратили и утраченное отечество, высшее и единственное утешение наше, рай, город Господа сил при Еллиспонте, град Бога нашего, величие всей земли, знаменитый у народов, оспариваемый всеми⁶⁸⁵.

Пережив грозные события, разразившиеся над империей в 1204 году, Никита снова появляется на службе императора, перенесшего столицу в восточные области империи. Из приведенной выше речи, которая на современном нам языке могла бы быть названа манифестом, и в редакции которой видна литературная обработка Никиты, можно заметить, что при новой династии он занял то же влиятельное положение, какое имел при Ангелах. В историческом отношении этот памятник заслуживает внимания по обрисовке того положения, в котором находилась новая империя в ряду других независимых владений, образовавшихся из византийской империи. Есть не мало фактических данных, сообщенных современниками и очевидцами событий 1204 и следующих годов; известия Вильгардуина, Де-Клари, Генриха Валансьенского, Никиты, Акрополиты, буллы и письма папы Иннокентия III-дают возможность ясно представить себе и самые отдаленные побуждения, которыми вызваны были эти события; есть свод и критический обзор всех, относящихся к этому времени, известий в почтенном труде Медовикова⁶⁸⁶. И при таком богатстве материалов, которыми может располагать исследователь, недостаток собственно местных хроник, отсутствие сведений о провинциях и городах, не позволяет окончательно разъяснить этой, напр., стороны дела: почему так легко образовались независимые владения, отчего города стремятся к отдельности и самобытности, на чем основывались притязания разных деспотов и правителей?⁶⁸⁷.

Укажем обстоятельства, которые объясняют происхождение этого источника. Один из знатных византийских вельмож, Федор Ласкарис, женатый на дочери Алексея III, в ночь перед вступлением латинян в Цареград, был провозглашен императором. Он отказался от коронования и царской одежды, ограничился титулом деспота и обещал принять на себя защиту империи. Но когда с рассветом, начали показываться в городе отряды крестоносного войска, горсть приверженцев оставила его и сам он должен был спасаться бегством⁶⁸⁸. Переправившись через пролив он искал защиты у жителей города Никеи. Хотя ему не совсем охотно открыты были ворота, тем не менее, именем жены своей дочери бывшего императора, он успел с небольшою дружиною овладеть прибрежными селениями, а потом, с помощью иконийского султана, захватил всю Вифинию и стал ею управлять на правах деспота⁶⁸⁹. Правда, Ласкарис мог. сослаться в своих стремлениях к господству во 1-х на избрание его в императоры византийским народом, во 2-х на родство с императорским домом Ангелов. Но, с одной стороны, были еще в живых два императора, законно коронованные и бежавшие из Цареграда во время осады его латинянамп (Алексей III и Алексей V Мурцуфл); с другой, в разных областях империи появились другие искатели царской власти, которые также могли опираться на просхождение от императорского рода: таков был Михаил Ангел-Комнин, основатель деспотства эпирского⁶⁹⁰. Но самыми могущественными соперниками никейского деспота должны были оказаться внуки императора Андроника Комнина, Алексей и Давид, основавшие в то время транезунтскую империю и привлекшие на свою сторопу многих знатных византийцев⁶⁹¹.

Алсксей V Мурцуфл скоро попался в плен к латинянам и был сброшен в Цареграде с Феодосиевой башни. Алексий III вошел в сношения со врагами отечества и потерял всякое доверие византийского народа. Таким образом, Федор Ласкарис мог распространить свои притязания и не ограничиваться более титулом деспота. И действительно, по его приглашению прибыли в Никею греческие епископы, избрали нового патриарха в лице Михаила Авториана, который и возложил на Ласкариса корону византийских императоров⁶⁹². Империя его, ограничивавшаяся сначала вифинским округом, сделалась, однако, местом прибежища для всех греков, недовольных латинским господством, а пребывание в Никее, вселенского патриарха возвысило Ласкариса в глазах современников на степень законного преемника византийских императоров а главного борца за свободу и независимость всей империи. Таким образом, прикрыть личную выгоду и честолюбие великими народными и религиозными задачами, вселить в умах убеждение, что только от него Византия может ожидать отрады, мести за нанесенные ей обиды, возвращения столицы императоров и т. п.-сделалось основным мотивом походов, договоров и всей политики никейского императора. Приведенный выше памятник является истолкователем этой идеи.

Есть возможпость до некоторой степени обозначить обстоятельства, на которые намекает он, и определить время его происхождения. В двух местах Ласкарис упоминает о том, что он сделал для византийского народа: «да будут известны всем те труды, бессонные ночи, передвижения с места на место, злобные наветы, скитанья по соседним народам, помощь испрошенная от них, тяжкие усилия при еллиспонтских Пигах»⁶⁹³; и далее: «там я должен был уклоняться от юношей, сделавших опасным Евксинский понт, боясь распустить даже самое знамя⁶⁹⁴; здесь-бороться с союзником западных народов, выступать и против иных врагов, разгоняя их отряды; Бог даровал царству моему помазание:.. я владею теперь всеми городами по морскому берегу»... Если прверим эти показания действительными фактическими данными историков, тогда можно будет определить с приблизительной точностью время происхождения памятника.

Борьба Ласкариса с латинянами началась осенью 1204 года, когда Людовик Блоа, назначенный герцогом Вифинии, послал своих вассалов для подчинения этой земли. Ласкарис выступил против них с помощью иконийского султана, но не мог защитить страны⁶⁹⁵. В ноябре сюда же прибыл брат короля Балдуина, Генрих: овладев почти всеми областями по берегам Пропонтиды и подчинив себе местное население, он так стеснил Ласкариса, что за ним остался только город Пруса (Брусса)⁶⁹⁶. Таково было положение Ласкариса к началу 1205 года. Известно, что Балдуин скоро за тем вызвал из Азии Генриха и других вождей для защиты империи против болгарского короля Иоанна и половцев, что и было причиною нового усиления Ласкариса. 14-го апрели 1205 года, в битве при Адрианополе, латиняне потеряли своего короля и погубили лучшую часть крестоносного войска. Следствием этого поражения было также и то, что новые завоеватели Византии утратили почти все города, принадлежавшие им, как в западных, так и в восточных провинциях империи⁶⁹⁷. Воспользовавшись удаленнием латинских вождей и поражением при Адрианополе, Ласкарис снова овладел приморскими городами от Пропонтиды до Ефеса, только местечко Пиги не сдалось ему⁶⁹⁸.

В это время и Комнины, утвердившиеся в Пафлагонии, стараются распространить свои владения частью на счет Ласкариса, частью латинян. Попытка Давида Комнина овладеть Никомидией не удалась, потому что неопытный полководец его Синадин был обманут Ласкарисом⁶⁹⁹. Давид обратился за помощью к латинянам, и соединенное войско их заставляет Ласкариса снять осаду с Ираклии⁷⁰⁰,-обстоятельство, оправдывающее догадку, что под союзниками западных народов рассматриваемого памятника нужно разуметь Алексея и Давида Комнинов. Скоро за тем заключен был договор между Генрихом, выбранным в короли цареградские, и Ф. Ласкарисом; за последним утверждены его завоевания⁷⁰¹. Пересказанные нами события относятся к 1205–1206 годам. Ласкарис спешил воспользоваться благоприятным временем, чтобы прочнее укрепиться в новом положении: в марте 1206 года он короновался императорским венцом⁷⁰²; к тому же месяцу, к началу поста, относится происхождение разбираемого памятника. С началом 1207 года положение дел Ласкариса вновь изменяется: он начинает опять войну с латинянами, заключив союз с Иоанном, болгарским королем; на эти события, однако, не находим здесь ни малейшего намека.

«Державный император! ты возвращаешься к нам победителем, украшенным трофеями; теперь сложи с себя вооружение, останови коня, успокойся от трудов, отри пот с лица, смой пыль, которая покрывает твою священную главу. Прежде записывались имена победителей, и сами они удостоивались венка⁷⁰⁴: тебе по справедливости приличествует похвала за твои подвиги. Укажем же этим словом геройские дела твои и принесем похвалу за них, как справедливое воздаяние. Ибо, если ты всего выше ценишь победу и преимущественно заботишься о трофеях, то и похвальные слова никогда не перестанут отзываться на блистательные подвиги и придавать им всесветную известность. Ты принял власть не по преемству рода, по получил ее от Бога в награду за доблесть и труды, в воздаяние за раны. Правда, что родственная связь с царским домом⁷⁰⁵, знатность предков и знаменитость рода, мало чем уступающая владетельному дому Ангелов, тебя уже призывала к царству и возвышала надо всеми; когда же рушился строй общественной жизни и сбродная западная толпа овладела столицей, а наши евпатриды разсеялись в разные стороны, одни оставаясь в отечестве и не имея сил помочь ему, другие подчинившись завоевателям и бесчестно продавши им свою свободу; когда общественное бедствие ясно указывало, что царская власть перестала быть уделом наследственных прав, а сделалась наградою за мужество и труды-тогда один ты между всеми держался противоположного мнения. Лишившись всего, кроме доблести и жизни⁷⁰⁶, ты не желаешь, подобно другим, ограничиться стремлением лишь к собственному благополучию, но, не смыкая глаз, мучишься заботами о настоящих и грядущих бедствиях отечества. Ты путешествуешь по разным восточным городам, входишь в переговоры с жителями⁷⁰⁷; указываешь, какие страшные бедствия грозят им, если они не послушаются, не медля, твоих советов: одним угрожаешь, на других налагаешь наказание. То присутствуешь в народном собрании, то приглашаешь к себе влиятельных людей, беседуешь и делишь с ними трапезу, показывая общительность характера и многосторонний ум: так разбудил ты угасшую бодрость духа римлян. Часто переносил ты порицания, неоднократно устраняя от себя удар, наносил его противнику; побеждая вражду, приобретал дружбу. Ты искал не своих выгод, но добивался власти, спасительной для всех городов; и это не с тем, чтобы облечься в порфиру и надеть красные сандалии, но чтобы прогнать смертоносное варварское войско и помочь отягощенному бедствиями отечеству. Какое мучительное напряжение ты перенес, сражаясь с копьеносцами при городе Пигах? Устроив этим делом нашу безопасость, ты явился перед нами сияюший радостью, точно солнце, когда оно взойдет, выкупавшись в водах океана. Своими меткими выстрелами и ударами копья ты восстановил наше гибнувшее дело и нанес неприятелю смертельное поражение. Твоя конница оказала нам неоцененную заслугу, храбрость твоя и меткость не имела себе соперников; как на крыльях носился ты и скорее мысли перемещался с одного места на другое. Явившись к туркам, чтобы войти в переговоры с султаном⁷⁰⁸, ты и здесь оказался выше разносимой о тебе народной молвы. Ибо, наслышавшись о тебе прежде, как о зяте царя и человеке высокородном и узнав тогда по собственному опыту превосходные военные дарования, глубокий ум и презрение к опасностям, они удостоили тебя самой высокой дружбы, дали вспомогательный отряд и с радостью отпустили⁷⁰⁹. В следствие чего воспрянули надеждою римляне и начали смелее смотреть на будущее: ты побуждал их не медлить и не отступать, но бодрствовать и сражаться. Тогда все города соглашаются на одной мысли и избирают тебя своим предводителем, а потом царем – самодержцем. Когда восходить солнце, тогда рассеиваются густые облака, мрак сменяется светом, улыбается вся вселенная, освещенная солнечными лучами, и угасают звезды: тоже и с тобою мы видим, наше солнце, император! Лишь только ты вступил на царскую колесницу и облекся в императорские одежды, как побежали тираны и мятежники, потухли, подобно блестящим огонькам, скрылись как звери, только ночью выходяшие на добычу»⁷¹⁰.

Сопоставляя Ласкариса с другими царями, оратор указывает на следующие преимущества его. «Ты не подражаешь тем, которые приказывают воинам надевать латы, брать копье и приготовлять коня на войну, а сами сидят в палатке, слушают пение под звуки лиры и выжидают вестника, который объявит им: мы победили, или неприятели; нет, ты сам первый садишься на коня, прежде других надеваешь латы и метаешь тяжелое копье. Ты не любишь копить деньги и не скуп на награды, но щедро раздаешь и исполняешь обещания. Мудрыми военными распоряжениями ты остановил латинское копьеносное войско, правильнее говоря, со стыдом прогнал его из земли нашей. То самое войско, которое хвалилось, что возьмет на копье всю землю нашу, умоляло о мире и дало клятву в верности. А на тех юношах, которые бороздили в разных направлениях Понт и потом высадились, желая пробраться горами к Никомидди, ты показал самым делом, они жалки и неразумны, и носят оружие на собственную погибель⁷¹¹. Ибо, приняв сначала направление по проезжей дороге, ведущей прямо на неприятелей, неожиданно повернул ты на другую, лесистую и непроходимую, по крутым скалам. Выравнивая утесы и пролагая войскам путь, в одних местах сам ты шел впереди отряда, блистая оружием и указывая дорогу, в других пользвался искусственным светом, обращая ночь в день и мрак в свет. Вышедши на ровное место и неожиданно явившись перед неприятелями, ты запутал их как в сеть, юношу-предводителя едва не захватил в плен, войско же его частью избил, частью обратил в бегство, частью помиловал».

«Еще не совсем ты сложил с себя вооружение, как нужно было идти против турок, которые напали на нашу крепость⁷¹². Явившись туда, дымом сражения ты душишь турок как пчел, а для прежних жителей местечка становишься желанным спасителем. За этим жарким делом устремляешься на нового Ахитофела и разрушаешь его замыслы. Это был человвк одного с нами происхождения, хотя по убеждениям чуждый и враг своего отечества. Безумный, он думал завладеть странами и городами римскими при помощи зятя своего, турецкого султана; получив эту помощь, он начал опустошать, как неприятель, не подчинявшиеся ему селения. Но получив об этом известие, ты выступил против этого наглого изменника и легко прогнал его. Из врагов же, бывших с ним, одних погрузил в непробудный сон, других заставил спасаться бегством, а иных, более именитых и богатых, заключил в оковы⁷¹³. После двух этих набегов и поражения, турки не решались уже завязывать новой войны: облеченный у них верховною властью вступает в переговоры и просит твоей дружбы. Тогда-то, еще в первый раз, римляне, в качестве победителей, заключают союз с турками. До сих пор не таковы были наши взаимные отношения: турки смело нападали на наши земли, города и области или подчиняли себе, или предавали грабежу и, привыкнув к постоянным победам, усвоили себе презрительную надменность; пользуясь бедствиями римлян, за деньги давали им мир и заключали дружественные союзы не тогда, когда просили об этом римляне, но когда им это угодно было. А ныне все это изменилось и, при помощи Божисй, получило счастливый для нас оборот».

После длинного риторического обращения к заслугам царя⁷¹⁴, оратор снова переходит к исторической части. «Некоторые понтийские области склонялись на сторону одного юноши, изнеженного, блистающего женской белизной тела⁷¹⁵. Тогда самые реки рукоплескали тебе, останавливая свое течение и открывая свободный путь. Ты ввел в речные волны свою конницу и вывел на противоположный берег конное и пешее войско. А неприятели, при одном этом виде, обратились в беспорядочное бегство и, передавая один другому о твоей переправе, казались смущенными, едва переводившими дух и изображавшими на лице полный ужас. Жестоковыйные и необузданные, они взошли на отвесные и недосягаемые горы и, заняв со всех сторон запертые проходы и еще укрепив их деревьями и искусственными преградами, продолжали упорно сопротивляться⁷¹⁶. Скоро бы ты приблизился к своей цели и овладел бы понтийскою Иракалией, в которой заперся противник, если бы не затруднения не отвлекли тебя и не впутали в еще опаснейшую войну. Этот юоноша, извержение бушующего Понта, думал, что он войдет в переговоры с латинянами, то поставить тебя в новые затруднения, а сам поправит свои дела. Но предположения его оправдались: латиняне, зная, что ты занят делами в припонтийских областях, пользуются твоим отсутствием и нападают Никомидию с суши и с моря. Ты не испугался новых опасностей оставил юношу как добычу, которая никогда не уйдет от тебя и пошел на его союзников. Что же эти благородные воины, непобедимые наездники, гордые и надменные? Еще не успел ты сделать на них нападения, как они, пораженные страхом, бегут назад; что же всего удивительнее-оставили многих людей и копий все военные запасы и снаряды и с большою поспешностью искали спасения в Цареграде. И вот, благочестивейший государь, вчера ты испытал маленькое огорчение при известии о появлении латинян; ныне же воссияла величайшая радость после изгнания враг. Теперь ты опять можешь идти на того, против которого сначала был предпринят поход, и прогнать его из понтийских областей у него нет оружия, военная сила его подчинилась твоему могуществу»⁷¹⁷.

«Пошли, Бог, тебе победу не только над сухопутными войсками, но и над морскими силами врагов, чтобы один за другим погибли иноземные неприятели, которые и на долгих кораблях подплывают, и с суши угрожают нам. Помоги, Бог, тебе оказать помощь и столице нашей, все еще нуждающейся в помощнике, терпящей тяжкие бедствия от насильников. К тебе одному, император, обращает она взоры и простирает руки с этими словами Давида: Утешение мое! искупи меня от врагов, будь для меня Моисеем освободителем, явись огнем, попаляющим тех, которые сожгли и раскопали меня; пусть твоими стрелами искупят итальянцы мои слезы; возьми оружие и щит и заступись за меня; твой труд не останется без вознаграждения. Я с радостью возложу на тебя царский венец и осчастливлю всеми почестями, какие когда-либо воздавались людям. Ах, с какой бы радостью я взглянула на тебя, которого так давно желаю видеть... Так, царь, взывает к тебе город и все римляне!» Происхождение слова можно относить к концу 1206 или началу 1207 года.

«Нынешний день-для нас светлый день, нынешнее солнце-настоящее солнце: ныне все мы ясно увидели свет свободы. Ты возвращаешься, труженик-император, из турецкого похода⁷¹⁹, как солнце лучезарное, разогнав враждебное облако, которое, надвигаясь, угрожало нам гибелью. Не с одним народом вел ты борьбу, но с многочисленными племенами: как вихрь закрутил ты персидское войско, смешал ряды иконийских турок, обратил в бегство арабов, завоевал жителей Месопотамии, и все это в один поход, личною храбростью. Только привел ты на реку Меандр свою конницу, как разогнал густые ряды варваров: началось перебивание передних отрядов, перехватывание коней, разграбление лагеря, расхищение имуществ; остальная часть неприятельского войска рассеялась со страху⁷²⁰. Что за прекрасная у тебя конница, что за превосходный дар направлять ее движения! Ты далеко превзошел всех царей и полководцев, победив народы, доселе непобедимые и рассеяв фаланги, всегда гордившиеся трофеями. Сколько было персидской конницы, как молния сверкавшей вооружением и со скоростью ветра переносившейся с места на место; сколько кроме того луконосцев, копьеносцев, людей вооруженннх дубинами, наконец, прикрывавших голое тело только звериными шкурами; какое множество вьючных верблюдов и различных, военных снарядов? Можно было подумать, глядя на это бесчисленное войско, что-то иду не сыны Агари, а все обитатели Азии, по какому-то непонятному побуждению, переселяются в Европу⁷²¹. Теперь же все они развеяны, как негодная трава на гумне. И древние герои сражались и побеждали опасных врагов; но ты имел дело со многими, всех обратил в бегство и поразил на смерть того нарушителя договоров и безмрного хвастуна...⁷²². Ты остановился, неожиданно лишился щита, опять взял оружие, пошел против султана, был на коне и пешим, поразил коня по ногам и убил самого всадника⁷²³. Умертвив его, ты взял в плен приближенных к нему вельмож, отделил от трупа и голову, мечтавшую пройти наши страны и города и обагрить их кровью; обратил ее в предмет общей насмешки, положив в мешок из конской кожи, а она страшно ворочала глазами и оскверняла землю капавшей с нее кровью. Блистательны и прежние твои подвиги, император, которые совершил ты на море на суше, но каждый последуюший выше предыдущего. А этот нынешний трофей славнее всех других, даже не только тобою совершенных но и древними царями и полководцами. Таково действие знамения креста, которым и сам ты оградился и которое приказал взять за условный знак своим воинам⁷²⁴. Оно положит под рукою твоею всю вселенную, покорить под ногами твоими всякого врага и супостата на востоке и на западе. Ибо наступили, если можно сказать в пророческом смысле, дни воздаяния, пришло время возмездия»...

«Император! если возможно, живя во веки и да будет бессмертна твоя держава; если же смертная природа не допускает этого, переходи из седины в седину до крайней и счастливой старости, совершая побду за победой...; устрашай и побеждай не только восточных варваров, но и сбродный и разноязычный род, вторгнувийся к нам с запада. Будь ожидаемым избавителем Цареграда....; этого желает и предстоящее собрание, которое просит для себя у Бога безболезненной, бодрой, непобедимой и долговременной жизни»⁷²⁵.

Этим кончаются изданныя Сафою слова и речи Никиты. Как оратор и как историк, по основным воззрениям, Никита остается верен себе: сожалеет об утрате независимости большей части империи, порицает деспотов и тиранов, преследующих лишь свои личные цели и не думающих об общественном благе, твердо верует в то, что латинянам не удержаться в Цареграде. Никита жил при дворе Ласкариса до 1216 года.