ХХ. Рождество и Новый год

Лето мы проводим на лоне природы; больше жизни рассыпано вокруг, – солнце сияет, цветы цветут, птички щебечут... Зимою же наш лес пустеет, редеет, заваливается сугробами и мы ведем комнатный образ жизни; только во время прогулок мы бываем на открытом воздухе, остальное же время проходит в занятиях за скамьею. В средине занятий наступают зимние каникулы – мы празднуем длинный ряд рождественских праздников. Праздники эти встречаются и проводятся у нас очень весело.

Для образца я расскажу, как мы проводили их в настоящем году.

Проводили мы праздники, как и в другие годы, не все вместе. На это время в школе бывает отпуск и многие уходят к родным; задолго еще перед святками все бывают предупреждены, что отпуск будет такого-то числа и, что если кто думает ехать домой, то должен известить родных, чтобы к тому числу были присланы лошади.

Отпуск обыкновенно бывает 20 декабря. Вся последняя неделя занятий бывает особенно жарким временем: первое полугодие до Рождества – оканчивается, учителя стараются закончить свои предметы, каждый день проверяют знания учеников и выставляют полугодовые отметки, приходится заниматься особенно усиленно.

Но вот, наконец, 19 декабря, уроки окончились. Учителя, один за другим уходя из классов, пожелали хорошо провести праздники и не забыть совсем выученного. Учебники укладываются в парточки, в школе на время делается шумнее. Многие, весело разговаривая, ходят по коридору, некоторые пляшут, некоторые играют в шашки, в шахматы, читают книги, – одним словом начинается «отдых». Перед отпуском обыкновенно устраивается последний круг; в этом году, 19 декабря, Николай Николаевич говорил исключительно по поводу того, как нужно вести себя в отпуске, чтобы оставаться честными воспитанниками школы, – просил писать дневники, чтобы потом можно было по ним представить, как воспитанник жил в отпуске, родным всегда помогать в работах; если они попросят рассказать о чем-нибудь из школьной жизни – рассказать; но своих советов и особенно, когда их не желают слушать, ни в каком случае не навязывать; не принимать участия в грубых играх и разговорах, вообще жить скромно; говоря это он обращался исключительно к первому приготовительному классу, как к новичкам, которые еще не вполне пропитаны духом школы.

19-го вечером после круга мы пошли в дом к Николаю Николаевичу помолиться вместе и проститься между собою. Маленькая молельня Николая Николаевича была совсем заполнена; перед иконами горели зажженные свечи, было светло и уютно. Николай Николаевич читал краткие молитвы, хор пел. Затем уезжающие прощались, – все целовались с Николаем Николаевичем и друг с другом и становились один за другим в кружок, так что в конце кружок растянулся на всю комнату.

Прощание это нередко бывает очень трогательно; между нами были да и есть товарищи не вполне слившиеся со школьной жизнью, не совсем отдавшиеся ей; семейные собрания, дружеские отношения, задушевность окружающих их как-то тяготит, им хочется чего-то другого и они делаются замкнутыми, необщительными, холодными; отношения их с товарищами как-то сами собою порываются и они проводят время особняком. В эти же минуты, когда они прощаются со всеми товарищами, когда встречаются прямо лицом к лицу и, целуя, смотрят им в глаза, совесть их начинает особенно сильно укорять и часто из дома они выходят со слезами. Кружки прощаются особо, после того как вне-кружковые, простившись, уйдут, всех их Николай Николаевич отечески благословляет.

С вечера начинаются уже приготовления к отъезду: увязывают узелки с бельем, с книгами и т. д. К вечеру к школе приехало много подвод... Утро 20-го декабря было довольно холодное, – начинают уже приближаться «Крещенские морозы»; часам к 9 поднялась метель, продолжавшаяся почти до самого вечера; лес наш зашатался и зашумел, окна в школе забросало снегом; но несмотря на это все, за которыми приехали с утра, уже уехали домой. С утра в школе началась какая-то особенная суматоха: одни получали белье, другие шли с узелками; в некоторых комнатах собрались целые кучки, окружив уезжающих; в одной – уезжающий оделся в длинную шубу, которую ему привезли из дому и спрятался в нее почти с головою, многие окружили его и смеются. Кто острит, приводя слова из Тараса Бульбы, – «А ну побеги, посмотрю – не запутаешься ли ты в своей шубе». В другой – уезжающие младшие, совсем уже одетые по-дорожному, прощаются со своим старшим, они его любят, им грустно расставаться со своим добрым старшим, по детским щечкам текут слезы. Старший их утешает. Вот он их проводит до саней; кучер, приехавший за ними, бородатый мужик, усадил их в сани и лошади побежали по дороге, скрываясь из виду. К обеду все почти разъехались; в школе стало грустнее и тише – реже звучат голоса, реже мелькают фигуры. Нас осталось в школе около 20 человек. (В среднем – почти каждый год столько остается). В отпуск ехать необязательно: уезжают те кто хочет и кому есть возможность, кто же хочет может оставаться на праздники в школе; некоторые поступают к нам издалека, напр. у нас есть несколько человек из Полтавской губернии, из Чернигова и т. п., они почти всегда на праздниках остаются в школе.

К вечеру в школе все улеглось и остались только те, кто будет жить в школе все праздники. Мы заняли две отдельны спальни. До Рождества осталось всего пять дней. Все эти дни мы провели очень весело; на следующее же утро (21 декабря) мы встали несколько позже обыкновенного; на дворе было уже светло, когда позвонил колокольчик вставать. Как-то странно стало в школе; обыкновенно утром во время занятий бывает очень шумно, все время стучат двери, в коридоре начинается сильное движение, – многие рассказывают уроки, разговаривают, поют, – поднимается везде шумный говор. Теперь же в школе было сравнительно очень тихо; одеваться не спешили: уроков нет. Некоторые начали рассказывать свои сны, другие делали замечания и смеялись. Позвонили на молитву. Мы собрались небольшою кучкою в зале, прочитали молитвы и поздоровались между собою.

После завтрака до обеда время прошло в занятиях – все занимались своими делами. Хотя уроки и прекращаются, но занятий бывает довольно: старшие в это время пишут характеристики своих младших, – при этом приходится просмотреть много дневников, собрать свои наблюдения относительно того или другого характера, собрать факты, особенно характеризующие его и все это сгруппировать вместе, – конечно, на это приходится уделить довольно много времени, особенно раньше, когда у каждого старшего было около 8–9 человек младших; младшие читают, чертят географические карты и т. д. Уроки же редко кто учит, разве два, три человека, да и то изредка. Как и во время занятий в школе до самого обеда включительно было очень тихо. До колокольчика шумят, играют в шашки, – позвонил колокольчик и все разошлись за свои занятия; в коридоре становится совершенно тихо, только изредка проскрипит дверь и кто-нибудь пройдет в другую комнату.

Дисциплина имеет такое же значение и силу, как и в обыкновенное занятое время.

В 12 часов мы пообедали и до 3-х часов были на открытом воздухе; многие бегали на коньках, некоторые гуляли возле школы и играли в снежки. К обеду день разъяснился, солнце ярко светило и на дворе было тепло. В 3 часа начало уже вечереть. В комнатах мало-помалу стемнело, а к 4 часам в коридоре сгустились настоящие сумерки. На дворе же было еще довольно светло. Закат, весь алый, краснел за лесом и играл на голых верхушках деревьев; мороз опять покрепчал и, когда мы шли в это время к Николаю Николаевичу, холодный ветер резал лицо и под ногами очень сильно скрипел смерзшийся снег.

Дом Николая Николаевича находится недалеко от школы, в лесу, возле пруда; он окружен кустами и летом совсем зарывается в зелени; над прудом разрослись густые вербы, вокруг него полянки, обсаженные кустами, душистые тополи, розы – все это летом зеленеет, цветет и представляет очень красивую, мирную и живописную картину; с этой картиной сжились наши сердца. До самого дома, начиная от школы, извивается между деревьями парка дорожка, пересекающая наш пруд на две части; в этом месте устроен красивый мостик с вырезными перилами. По этой дорожке мы всегда ходим к Николаю Николаевичу.

Николай Николаевич до этого времени тоже занимался; когда мы пришли к нему, он вскоре вышел из своей комнаты и со всеми поздоровался. Дом Николая Николаевича небольшой, но светлый и красиво убранный. Стены увешаны портретами его предков; в некоторых перед окнами все пространство заставлено южными зелеными растениями; в доме этом всегда бывает нам очень уютно...

Вскоре мы собрались в отдельную комнату на чтение. Нас было немного и все поместились вокруг большого стола, покрытого белою скатертью. Собрание наше имело как и всегда характер чисто семейный. Один из учителей начал читать сочинение Фаррара «На заре христианства»...

Я скажу здесь несколько слов относительно чтений, устраиваемых у нас во время отпусков. Во время отпусков время совершенно свободное, это свободное от занятий время Н. Н. и старается употребить так, чтобы оно не прошло даром, а чтобы мы могли извлечь из него побольше пользы для нашего умственного развития; у него есть несколько больших альбомов, им самим составленных; в одном – история архитектуры, живописи и скульптуры; в другом – виды известных мест Египта, Палестины, Афин и Константинополя. Н. Н. рассматривает с нами эти альбомы, рассказывает о тех местах, которые сам видел, путешествуя по Палестине, – рассказы его бывают очень интересны; иногда же во время отпусков он знакомит нас с различными писателями и поэтами: прочтет сочинение кого-нибудь из них и потом расскажет о нем все, что знает сам из жизни этого писателя, очерчивая вкратце его личность, жизнь и показывает его в настоящем свете, как человека и как писателя. Все это представляет для нас громадный интерес, да кроме того и очевидную пользу. Таким же образом Н. Н. делает для нас интересным и полезным и всякое чтение, дополняя, объясняя и критикуя прочитанное, все освещая светом христианской правды.

В этом году мы читали «На заре христианства». В комнате было тихо; только по временам дружный говор по поводу прочитанного нарушал эту тишину и потом опять становилось тихо, чтение продолжалось до позднего вечера. Когда начались сумерки и в комнате стемнело, слуга зажег лампу и поставил перед читающим. Мягкий свет её, пробиваясь из-под тусклого матового абажура, оживил всю картину и придал всему еще более уютный вид.

Книга эта написана легким, изящным языком и чрезвычайно интересно. Многие, почти все, совершенно ушли в чтение. Когда читали одну грустную главу, в которой описывается как Нерон отравил доброго светлого принца Британика, одного из героев этой повести, которому очень многие из нас особенно симпатизировали, некоторые маленькие расплакались. У Н. Н. тоже дрожали слезы на глазах; по окончании главы он подошел к плачущим, сказал, что плакал вместе с ними, расцеловал их и начал утешать, говоря, что Британик на небе, где ему лучше, чем на земле с Нероном и предложил нам остальное время провести в разговоре. Темою для разговора избрали жизнь крестьянина, начиная от рождения и до самой смерти, со всеми обычаями, порядками крестьянского общества и т. д. Об этом должны были говорить мы, как вышедшие из крестьянской среды и более знакомые с её жизнью и обычаями. Н. Н. в свою очередь пообещал потом познакомить нас с жизнью других слоев общества. Начали говорить о первых днях жизни ребенка. Говорил один из товарищей; дополняли все желающие. В конце вечера Н. Н. сыграл нам на фортепиано несколько своих собственных пьес и кое-что из Гуно и Вагнера. В окошко, разрисованное морозом, уже смотрела ночь; в комнате же было и светло и тихо. Многие из нас любят музыку и слушают ее всегда охотно. Рыдающие аккорды и тихие, мечтательные мелодии некоторых пьес оставляют в душе многих глубокий, прекрасный след и после музыки мы уходим из дома Н. Н. с особенным отрадным огоньком в сердцах. К семи часам, простившись с Н. Н., мы ушли домой в школу. На дворе стояла светлая, лунная ночь. Лес наш, разубранный нежными тонкими иголочками инея, весь блестел и сверкал, облитый ясными лучами круглого полного месяца, поднявшегося над нашим хутором. Такие ночи у нас особенно красивы: кругом деревья, как великаны в белых плащах, стоят неподвижно, освещенные сверху донизу лунными лучами и отбрасывают длинные, крайне прихотливые тени: над лесом синее небо, а на нем рассыпанные целой массой горят, как волшебные огоньки, яркие, круглые звезды. И кругом так невыразимо тихо и светло!.. А из окон школы пробиваются яркие полосы света и ложатся на снегу, освещая широкие кусты, стоящие под окнами. Вся эта знакомая картина особенно мила для нас.

Вечер мы провели вместе. Пришедши в школу, сейчас же собрались на ужин, а после ужина устроили игры. Чаще других игр у нас повторяется всем известная игра в «Кици-бабы» или в жмурки... У нас она сопровождается шумом, смехом, хлопаньем в ладоши, если кого поймают, и вообще бывает очень оживленно. Когда все в школе, тогда большею частью играем в зале, теперь же вздумали играть в коридоре. Предварительно все двери, выходящие в него из других комнат, затворили, коридор ярко осветили тремя лампами и началась беготня. Коридор наш довольно широк, но есть некоторые «большие», которые, простерши руки, захватывают так много пространства, что пробежать под стеною трудно и все, обыкновенно сбившись в кучу, бегут впереди него в другой конец коридора, при этом сильно стучат, смеются, некоторые падают; если же кого поймают, все сбегаются вместе, начинается хлопанье в ладоши и общий смех. В игре принимали участие почти все, только немногие сидели в классах и читали. «Кица баба» сменилась фантами, во время которых многие, проигравшиеся, говорили стихи, пели песни, даже плясали по общему решению; потом начали играть в соседи, в кольцо и т. д., пока, наконец, перебравши почти все игры, не захотели плясать. Тотчас же появилась гармоника; музыканта, – румяного, неповоротливого Феодора, – посадили на диване, возле него уселись те, которые никогда не пляшут, а остальные, как только гармоника заиграла, пустились плясать по зале; поднялась пыль. Пляска у нас явление довольно частое и нередко она бывает общею и шумною, – пляшут большею частью простые, русские пляски.

Спать легли поздним вечером.

Иногда игры заменялись беседами у камина. В одной из спален есть довольно большой камин, – в холодные вечера в нем разводили сильный огонь и собирались возле него. Во время рождественских каникул оставшиеся в школе почти каждый вечер так делали. Спальня, бывало, по вечерам, наполняется товарищами, ближайшие к камину койки сдвигались, на них усаживаются, как только можно поместиться, и так проводят длинный зимний вечер; часто тут же были с нами учителя... За окном нередко шумела вьюга и заметала стекла, а в комнате бывало очень уютно и хорошо: пламя камина освещало всю комнату и играло на лицах собравшихся, под треск горевших дров все о чем-нибудь разговаривали. Возле камина часто и песни пели.

Праздник в этом году мы проводили несколько иначе, чем в прошлые годы; раньше на Рождество, на Новый год и на Крещенье остающиеся в школе обыкновенно ездили в какое-нибудь ближнее село в церковь. Теперь же у нас есть своя церковь и мы собирались в ней.

Вечером под Рождество мы собрались по обыкновению продолжать чтение, но только начали читать, как приехали из Янполя мать и сестра Н. Н. Вскоре из Глинского монастыря приехал священник, за которым посылали нарочного. Мы уже собирались уходить в школу, но Н. Н. собрал нас в свою молельню и сказал несколько слов относительно того, как мы должны встречать праздник Рождества Христова, он говорил, чтобы мы были бодры и веселы, чтобы оставили всякие мелочи, если они тяготят нас, и все бы вместе порадовались, потому что Господь, любя нас, пришел на землю ради нашего спасения. Он говорил, что Рождество Христа для нас имеет особенно важное и великое значение, как вообще для христиан, как для членов Братства Христова и учеников христианской школы, что если бы Иисус Христос не пришел бы к нам на землю – у нас не было бы ни Братства, ни такой школы и сами бы мы очень мало понимали правду Божию...

Он говорил это в кратких словах, обещая завтра в церкви сказать подробнее.

Было уже довольно темно, когда в церкви началась всенощная; церковь наша вся была залита светом и заполнена народом – кроме обеих школ, нашей и женской и Братства – в ней были многие из хуторян. Всенощная продолжалась довольно долго, так что из церкви мы вернулись часов в 8; на дворе стояла лунная морозная ночь. Школа приняла праздничный вид – коридор был ярко освещен, во всех классных комнатах также горели лампы и свету было много. В столовой еще заранее убрали длинный стол, составленный из нескольких, рядом поставленных столов, накрыли его чистою скатертью и поставили красивые хрустальные канделябры с зажженными свечами; этот стол потом стоял в продолжении всех святок. Вскоре мы собрались на ужин, с нами ужинал Н. Н., братская семья и приехавший священник. Между прочим скажу, что у нас соблюдается обычай приготовлять в этот вечер «кутью» и «взвар». Было уже поздно, когда наш ужин окончился, мы сейчас же собрались на молитву и через некоторое время легли спать. Прежде ужин обыкновенно бывал в доме Н. Н., где после ужина играли в разные игры, а затем Н. Н. объяснял значение наступающего праздника и были молитвы.

Утром на Рождество встали мы довольно рано; начинало уже светать, по небу потянулись бледные полоски, было тихо, тепло; вообще день начинался очень хороший, особенно после предшествующих морозов. На утренние молитвы мы собрались еще при лампе; прочитали молитвы и в конце пропели тропарь праздника, потом, поздравив друг друга, разошлись. Вскоре к нам пришел Н. Н., и мы его поздравили; все были веселы, многие разговаривали между собою; хоры нашей и женской школы готовились к обедне. Часам к 9-ти с колокольни раздался благовест, и мы пошли в церковь. Церковь в этот день была совсем заполнена, все были в праздничных одеждах; обедня была очень торжественная – перед иконами везде горели свечи и церковь была ярко освещена, все облачение было белое, что придавало общей картине еще более торжественный вид; хор наш пел. В конце обедни Н. Н., как вчера и обещал, вышел говорить проповедь. Он был одет также в белый с золотым голуном стихарь. Говорил он очень подробно о значении пришествия на землю Христа Спасителя, говорил горячо и убедительно. Из церкви все мы прямо ушли к Н. Н. на̀ дом. Всех было очень много, так что небольшая гостиная была совершенно заполнена присутствующими. Священник отслужил благодарственный молебен, мы приложились ко кресту и еще раз поздравили друг друга с праздником.

Обедали тут же все мы в доме у Н. Н. Через всю его столовую (а она довольно большая комната) поставили два длинных стола, за которыми все и поместились; за обедом шел оживленный разговор. – После обеда некоторые, остававшиеся только до Рождества в школе, ушли к родным. Остальные же до 4-х часов ничем в особенности не занимались: одни бегали по пруду, другие гуляли возле школы, а некоторые рассматривали с Н. Н. и священником, остававшимся у нас до вечера, виды Египта и Палестины. Н. Н. рассказывал свои впечатления во время путешествия. Вечером же собрались на общее чтение и разделились на две части: более старшие вместе с Н. Н. прочитали несколько глав из его сочинения «Христианское Мировозрение», которое к этому времени было еще неоконченным. Маленькие же с одним из учителей здесь же в доме Н. Н. в отдельной комнате читали одну из сказок Кота-Мурлыки «Базиль Гранжо»...

После чтения устроили игры; многие просили Н. Н. сыграть «камаринскую», обещая поплясать, но когда он заиграл, плясать вышло только двое, да и те, видя, что больше никто к ним не пристает – скрылись в общей толпе; вообще, охотно мы пляшем только когда нет посторонних зрителей, а тут были родные Н. Н., священник и воспитанницы женской школы, видя это Н. Н. сыграл несколько серьезных пьес, а сестра его, Ольга Николаевна, спела два стихотворения Хомякова, положенные Н. Н. на музыку. Музыка и пение произвели на всех самое отрадное впечатление... В конце вечера прочитали молитвы и разошлись. Второй и третий день Рождества мы провели как обыкновенное воскресенье; утром собирались к Н. Н. на беседы, во время которых он объяснял второе послание Апостола Петра, потом были молитвы, а вечером чтение и игры.

Остальное время до самого Нового года провели так же, как и до Рождества: до обеда занимались своими делами, а после обеда устраивали общее чтение, и вечера проводили вместе. Чтением повести Фаррара почти все очень завлеклись, но обстоятельства так сложились, что мы ее не окончили теперь, – будем, вероятно, после оканчивать... За это время многие из ушедших в отпуск в ближние села приходили навестить воспитателя и товарищей; им были всегда очень рады, как дорогим гостям.

Новый год у нас один из самых веселых зимних праздников; встречаем мы его так. Еще заранее к этому времени – многие приготовляют стихи, разучивают пьесы (иногда по несколько), устраивают репетиции и 31 декабря вечером бывает длинная, веселая встреча Нового года; к этому вечеру многие возвращаются из отпуска, желая Новый год встретить вместе со своими друзьями.

31 декабря день был очень пасмурный. По небу, покрытому сероватым туманом, все время ползли клочья туч, свистел ветер и по временам даже начинал идти снег. С утра все ходили в баню, а потом занимались кто чем хотел. После обеда, ввиду того, что вечером будем встречать Новый год, многие улеглись спать и спали до 5 часов, когда на дворе совсем смерклось и в школе начали зажигать лампы. По колокольчику все встали, в школе опять стало шумно и празднично: в комнатах зажгли лампы, поднялся говор, стук дверей.

К пяти часам все уже были готовы, оделись в праздничное платье и ровно в пять пошли в церковь. Ветер по-прежнему сильно дул с запада и гнал по небу кучи туч, так что месяц был закрываем ими и на дворе было темно. Всенощная продолжалась около 2 часов. Из церкви Н. Н., священник, все члены Братства и мы пошли в школу; в школе и ужинали.

После ужина через небольшой промежуток времени все мы пошли в дом к Н. Н. встречать Новый год... Маленькие побежали впереди, смеясь и перекликаясь в темноте, а более старшие собрались позади кучкой и сговорились «щедровать»; тут же на дороге они приготовились, т. е. спели несколько куплетов щедровки. Дом Н. Н. был ярко освещен и резко выделялся среди окружающей темноты; все окна были залиты светом и казались большими яркими пятнами. Из них падали на снег до самого леса длинные полосы света, а за ними пестрели свежие цветы. Когда мы пришли к Н. Н., в доме его всё было уже готово: в столовой, очень ярко освещенной, стояли рядами скамьи и стулья. Вскоре сюда пришли воспитанницы женской школы, и вечер начался. Начался щедровками, как и всегда. У Н. Н. спросили предварительно, – можно ли прощедровать? Разрешение было дано, и на средину комнаты перед публикой вышла кучка товарищей: в кучке этой были не одни певцы, – щедровали все желающие щедровать. Один задал тон и все запели старинные вирши.

Их проводили шумными, дружными аплодисментами; щедровки эти позаимствованы из быта ближних сел, где они поются длинным, длинным напевом, с припевом после каждой строфы «щедрый вечо̀р, добрый вечо̀р»... Оканчивается она тем, что щедрующие поют: «Мы ж тебе, пане, не понижаем, щедрою кутиёю поздоровляем». Иногда щедровали в прихожей, а когда оканчивали, кто-нибудь из них говорил: «вечер до̀брый, несите пирог довгий (длинный)»... Вся публика смеялась и разражалась аплодисментами, но все это ничуть не имело характера грубого, разгульного: мы собираемся вместе, как одна единодушная семья и встречаем новый год с чисто семейным весельем, дружным, искренним, подчас даже шумным, но никогда не переходящим границ; веселье наше есть простая семейная радость.

Щедровавшие ушли в соседнюю комнату, куда собрались все декламаторы наши и певцы.

Началась декламация стихов. На средину комнаты вышли две, самые маленькие воспитанницы, поклонившись публике и продекламировали какое-то коротенькое стихотворение, в котором говорится о птичке. Птичка говорит, как она улетит за море, как ей грустно расставаться с родным гнездышком, с которым она крепко сроднилась и прощается с детьми, играющими под окошком. Все это было сказано так мило, просто, выразительно и с неподдельным, захватывающим чувством. Говорящая была маленькая, одетая в красное платьице и совсем походила на птичку. Другая вместо детей спрашивает её: «Когда же ты птичка вернешься опять?».

И птичка снова щебечет: «Я вернуся к вам, дети, зеленой весной, когда поле покроется свежей травой, когда луг уберется цветами; когда в садике вашем сирень зацветет и весеннее солнышко снова сверкнет золотыми лучами...

Я вернуся опять из-за синих морей,

Из-за синих морей, из за каменных гор –

В тишь сосновых лесов и широких полей,

На свободу, на вольный простор!...

С каждой зорькой я буду для вас щебетать,

Каждым вечером песней своей

Буду сны навевать, буду вас усыплять,

Вас – веселых и милых детей!..

В комнатах сделалось очень тихо... Но когда птичка окончила и они обе, поклонившись, стали уходить со сцены – им долго-долго рукоплескали. Их декламация на всех произвела очень хорошее впечатление; в столовой опять поднялся говор, на сцену вышел новый декламатор, – маленький воспитанник из младшего класса; он спокойно и важно прошелся перед публикой, стал недалеко от первых рядов, поклонился и произнес: «Мужичек с ноготок, стихотворение Некрасова»... Почти все засмеялись – он был действительно с ноготок. Осмотревшись по сторонам, он хотел было начать декламировать, но потом и сам начал улыбаться, свет лампы окружил его головку русую и личико ярким сиянием. Когда в комнате утихло, он ровно и важно продекламировал своего «мужичка», оканчивая словами: «ну, мертвая! – крикнул малюточка басом, рванул под уздцы и быстрей зашагал»... Все это он тоже старался сказать, как можно большим басом, какой только в состоянии был вызвать в своем тоненьком детском голосим и окончательно рассмешил зрителей... Со сцены он убежал под громкие аплодисменты, слышавшиеся ему вслед... Распорядителем вечера был один из учителей. Когда один уходил со сцены, на его место выходил другой, по распоряжению учителя.

За мужичком было сказано несколько басен, некоторые из них были разыграны в лицах, между прочим «Волк и ягненок» Крылова. Разыгрывали её двое из товарищей: волка – большой, широкоплечий, ягненка – меньший. Волк сразу грозно набросился на бедного, оторопевшего ягненка и начал на него кричать, махая кулаками – зачем он мутит его питье? Ягненок отшатнулся назад, задрожал и потупившись начал говорить тоненьким дрожащим голосом, что он не мутит его питья. Окончилось тем, что Волк схватил бедняжку и утащил в соседнюю комнату.

От басен перешли к более серьезным стихотворениям. Вышел один из младших – маленький, слабый, бледный и сказал стихотворение С. Я. Надсона «О, если б огненное слово я в дар от Музы получил!»...

Все стихотворение это дышит действительным, живым огнем, как и вообще большинство стихов Надсона, что декламатор прекрасно и выразил: голос его как-то нервно дрожал, как будто выходя из самого сердца, бледное личико горело и когда он заключил стихотворение словами: «Моя душа к борьбе готова, но нет в ней силы молодой, – в груди бесплодное рыданье, в устах мучительный упрек и давит сердце мне сознанье, что я... я раб, а не пророк!» – в голосе его зазвенели слезы… Все мы были обвеяны чем-то особенным, сильным талантом повеяло; многие задумались; декламатору очень сильно и долго рукоплескали, а Николай Николаевич расцеловал его. После него говорили исключительно серьезные стихи, выходили и некоторые из учителей; всем было очень весело и хорошо.

Стихи сменились пением; хор воспитанниц спел две песни; как мотив, так и слова всем понравились. В конце Н. Н. сыграл несколько пьес на фортепиано. Две свечи, поставленные по краям, залили весь угол, в котором стоит оно, ярким светом. Н. Н. играл с особенным увлечением; звуки музыки поднимались целыми волнами и тихо замирали под потолком; Н. Н. на этот раз сыграл одну из своих новых пьес. Все мы ей дали название «Земля и Небо»... Мне кажется, мы никогда не разлюбим её. В комнате сделалось очень тихо, только звуки льются и льются волнами, разрастаясь все в новые и новые мелодии... Как будто все новые и новые толпы ангелов поют в синеве глубокого неба… Некоторые маленькие уселись возле Н. Н. и все время, пока он играл, наблюдали за фортепианными молоточками, прыгающими при игре. Окончив играть, Н. Н. смеясь пристыдил их, что они так слушают музыку.

Было уже несколько минут первого часа. Мы собрались в гостиную; в ней, на приготовленном заранее столике, обставленном цветами, горело много свечей, вставленных в хрустальные канделябры, которые при этом ярко сверкали. Священник отслужил молебен на Новый год; мы пели; когда молебен окончился, начались поздравления и все целовались с Н. Н., священником, учителями и между собою, всем было очень радостно. Н. Н. каждому говорил свои добрые пожелания, особенно маленьким, – им он желал поскорее поступить в Младший Братский Кружок, а в конце, прощаясь с нами, пожелал всем быть в новом году здоровыми духом, бодрыми и радостными... «В этот день, – говорил он, – люди желают друг другу счастья на наступающий год, подразумевая под ним богатство, здоровье, и вообще все удобства жизни, а мы пожелаем друг другу духовного счастья, веры, вдохновения, радости, любви, – это наши богатства, они неизмеримо выше всяких других богатств!»...

На дворе была темная ночь; по небу по-прежнему ползли черные обрывки туч и заслонили собою месяц; в окнах школы горели огни, краснея точками сквозь поредевшую чащу леса. Дорожка до школы точно ожила, – зазвенели голоса, зазвучал говор, несмотря на то, что было уже поздно все были бодры и веселы...

* * *

На дворе было уже совсем светло, когда позволили вставать, но многие еще хотели спать, нежились, вставали медленно, перекидываясь между собою фразами. Двери в обеих спальнях, в которых мы находились, были настежь открыты и говор в одной был ясно слышен в другой.

– Скорей, господа, одевайтесь, – сказал вошедший старшина, – уже восьмой час... нам нужно поспешить, потому что в 10 начнется литургия.

В коридоре тяжело прошел школьный швейцар Савелий.

– Здравствуйте, Георгий, с новым годом вас...

– Благодарю, Савелий, также и вас, – отвечает старшина.

К 8 часам все уже были готовы и мы собрались на молитву, – утро было бесцветное какое-то и за окошками было серо...

Некоторые из товарищей были именинниками, – мы помолились о них и поздравили их, а также и друг друга, как с днем их ангела, так и с наступившим праздником... Всем было очень радостно...

После молитвы мы напились чаю, а потом вскоре зазвонил колокол к обедне... Как и на Рождество в церкви все отправлялось очень торжественно и Н. Н. опять говорил проповедь, – на этот раз о жизни св. Василия Великого, память которого Церковь празднует в этот день, – говорил он очень подробно и сильно и закончил словами: «Мы встречаем Новый Год праздником памяти св. Василия, постараемся же его прожить так, как жил св. Василий, станем добрыми и бодрыми проповедниками Евангелия». На нас вся речь произвела очень сильное впечатление. Обед был в школе, только некоторые члены Старшего Братского Кружка обедали у Николая Николаевича. А в 4 часа мы все пошли к нему на «литературное утро». В комнатах его дома было опять и светло и уютно, гостей не было и весь вечер до самого ужина мы провели опять мирно, весело, – по-семейному.

Литературное утро было обставлено гораздо роскошнее, чем вчерашний вечер, принимали участие в нем очень многие как из товарищей, так и из учителей. Один из учителей говорил очень длинное стихотворение гр. А. К. Толстого: «Грешница». Говорили на этот раз и наши семейные поэты; сначала вышел самый молодой из I приготовительного класса и в первый раз произнес свое стихотворение, которое после называли шутя «тройным», – он написал собственно три стихотворения и все их сказал, но так быстро одно за другим и так отдельные стихи были коротки, что получилось одно стихотворение. Он говорил о том, как он стоял над рекою, как волны бегут по реке, как «домик белеет, стоя над водою», как «лес зеленеет за ним вдалеке» и как все это он любит... Это первое стихотворение. Во втором он обращается к своему другу, просит его не забывать его и быть всегда любящим... И в третьем обращается к Богу, моля Его вдохновить его на все доброе. Все это по смыслу особенно резко не отделялось одно от другого так, что их все соединили в одно... Сказал он просто, сердечно и очень симпатично. Поэта дружно приветствовали рукоплесканиями, а он поклонился и весь раскрасневшись поскорей ушел в другую комнату. Другой поэт, один из наших учителей, очень любимый многими из нас... Од легко и выразительно продекламировал, давно уже написанное им стихотворение, начинающееся словами: «Пробили девять уж часы; походкой медленной бассы свершали путь по коридору...», в котором он описывает почти всех наших хористов. Стихотворение написано живо и так как в нем говорится о многих близко знакомых людях, даже о некоторых из тут же присутствующих, то все дружно смеялись, а в конце просили повторить. Декламацию стихов закончил третий наш поэт, – тот самый бледный мальчик, который вчера говорил стихотворение Надсона «О если б огненное слово!»... Он прочел из тетрадки несколько небольших отрывков; прочел задушевно, дрожащим голосом, в котором слышалась какая-то особенная сердечная и трогающая нотка... Его проводили дружными аплодисментами⁷.

Вечер на этот раз окончился пением духовных песен, спетых мужскими голосами: напев этих песен, широкий и величественный, всегда производит доброе впечатление. В конце вечера Н. Н. поблагодарил всех принимавших участие в этот вечере и мы, простившись с ним, ушли к себе домой, – радостные, довольные, счастливые. Многие окружали кучками поэтов и выражали им сочувствие. Следующий день мы провели одни, так как Н. Н. был занят с братскою семьею. Утром мы строили беседы и молитвы, как в воскресные дни, а вечером – чтение и игры.

С 5-го января Старший Кружок начал читать характеристики; чтение характеристик продолжается обыкновенно несколько дней подряд и бывает очень интересно. 4-го вечером Н. Н. был в школе и сказал Старшему Кружку, чтобы завтра утром он приходил к нему на дом читать характеристики. Еще заранее было решено, что чтение их начнется именно 5-го и что старшие должны к этому времени быть в сборе. Утром мы, Старший Кружок, все с тетрадками, пошли к Н. Н. Было довольно рано и над нашим лесом горела еще утренняя заря, обливая деревья разовым светом. Н. Н. нас уже ожидал, – он был очень бодрый. Мы собрались в его молельню и прочитали с ним утренние молитвы, в конце которых он, обратясь к нам, сказал несколько слов по поводу чтения характеристик. Он говорил: «Отнесемся к этому делу вполне серьезно, с любовью, сознавая, что каждый из ваших младших, о которых мы будем читать – есть душа живая, в которой может быть рай или ад. В характеристике старший, как самый близкий друг младшего, ближе всех стоящий к нему и лучше других его знающий и расскажет нам, как он понимает его характер; таким образом мы можем лучше понять младших товарищей ваших, мы можем быть может и указать на ошибку в оценке».

Мы вышли в гостиную, уселись вокруг небольшого столика тесным кружком и начали читать. В окошко ударило несколько солнечных лучей и залили комнату светом. Мы опустили шторы. Н. Н. вставлял свои замечания, а в конце все высказывали свое мнение относительно того, как изложена характеристика и насколько верно обрисован характер младшего. Это делается у нас всегда и потом записывается в конце характеристик каждого старшего. Собрание наше было очень дружное, оживленное. Все принимали живое участие в деле. Все переживали те же радости и печали. Когда читали о товарищах ленивых духом, грубых, не любящих, – всем было грустно, кружком нашим овладевало молчаливое раздумье. В конце нередко подолгу останавливались на таких натурах, подробно рассказывая о них Н. Н., и решали как с ними поступать на будущее время. Один из наших товарищей был даже настолько расстроен, что не мог продолжать чтение и горько разрыдался. Но зато, когда читали о хорошем, милом характере, сердечном, светлом и прямом – все точно перерождались, все опять становились веселы, радостно улыбались, иногда останавливались над какою-нибудь очень характерною и хорошо описанною стороною характера младшего, многие делали свои дополнения или вспоминали описываемые факты, чтение прерывалось и начинался оживленный разговор.

Обедали мы в школе, и вскоре после обеда чтение опять возобновлялось и продолжалось до позднего вечера; когда в комнате становилось темно, на стол приносили зажженную лампу: в комнате опять становилось светло и уютно. Когда уставали, Н. Н. предлагал сыграть что-нибудь, садился за фортепиано и играл, а мы слушали. Поздно вечером, обыкновенно к ужину только, мы возвращались и школу, а утром опять шли к Н. Н. и опять читали до самого ужина. Так продолжалось до 8 января – 7-го вечером мы окончили наше дело. Остальные товарищи проводили время в школе с дежурным учителем.

Все это время в школе только и разговоров, что о характеристиках. Как только старшие придут от Н. Н., сейчас их окружают маленькие и спрашивают: «мою характеристику уже прочитали?»... Если ответишь – «прочитали», они засматривают тебе в лицо и опять задают вопросы: «Как же вышла? Хорошо вышла, не плохо вышла?». Если скажешь «хорошо», – запрыгают и убегут...

На Крещенье мы тоже читали характеристики, а младшие в этот день ездили в ближнее местечко – Янполь – в церковь. Раньше, как я уже сказал, мы ездили и на Рождество и на Новый Год. При этом некоторые бывало отмораживали себе носы, уши или щеки. И теперь на Крещенье весь день было очень холодно, с утра особенно, – ртуть в градуснике утром опустилась до 20°R., а солнце при восходе было окружено особым багровым кругом, бывающим, как говорят, только в сильные морозы. Еще во время завтрака к школе подъехало несколько подвод. После завтрака, все, кроме старших, начали усаживаться: многие закутались шарфами, а маленьким завернули ноги в одеяла, и все поехали. Вернулись из церкви только в 1-м часу, многие сильно промерзши.

7-го вечером многие из ушедших и уехавших в отпуск были уже и школе. В школе опять стало шумно. Старшие были в доме Н. Н., оканчивали читать характеристики, а младшие проводили время одни, с учителем. Сначала многие целыми толпами, обнявшись друг с другом разговаривали между собою, – остававшиеся здесь передавали свои впечатления тем, которые прибыли из отпуска, а те рассказывали им свои приключения во время святок. Все были особенно живы и радостны. Старшие дочитали характеристики поздно и в школу пришли в пол-одиннадцатого, когда все уже спали.

На другой день, начиная с утра и до самого вечера, к школе одна за другою начали подъезжать подводы и один товарищ за другим входили в знакомую дверь, за родные стены школы. Почти всех их встречали очень радушно, как только увидят в окно, что к школе подъезжает подвода, столпятся кучками у окон и начинают угадывать, кто приехал. Один говорит: «Я узнал, – это Андрей. – Совсем нет, – говорит другой, – Павел, я по шапке даже узнал его. – Он, он и есть!.. – подтверждают остальные, – Павлуша приехал!». Сани останавливаются на дороге и Павел, смуглый, худощавый мальчик, в высокой барашковой шапке, с узелком под рукою, идет к школе. Толпа отправляется встречать его в прихожую...

– Здравствуй, Павлуша, поздравляю тебя с Новым Годом, не смерз ли ты за дорогу?

– Здравствуйте, – отвечает приехавший мальчик и целуется с товарищами. Его не раздетым, в полушубке, уводят внутрь школы...

Но не всех так ласково встречали, о некоторых слышали, что они в отпуске вели себя не совсем хорошо и их встречали более сдержанно.

Вечером все уже были в школе; школа опять превратилась в прежний живой, шумный улей, наполненный живыми, веселыми, смеющимися русоголовыми и черноголовыми детьми... Длинный наш коридор сразу ожил: одни шли в одну сторону, другие в другую и все разговаривали, смеялись, плакали, словом опять получилась наша обыкновенная школьная картина.

Хорошо жить в таком уголке, хорошо, любя других, сознавать, что и они тебя любят, отрадно сердцу это взаимное чувство... Какая глубокая отрада и счастье, вернувшись в этот уголок, найти друзей и братьев, с которыми ты можешь по душе поговорить, рассказать себя, послушать добрых, ласковых слов любящих тебя людей и спокойно, радостно зажить за уютными стенами школы!.. Ужинали уже все вместе.

На следующий день было воскресенье; его мы провели, как проводим вообще воскресные дни. А в понедельник опять начались уроки и школьная жизнь пошла по-прежнему.

Воспитанник Р. Леляков