Глава VI. Литературные труды. Сочинения нравоучительные

«Лучшее употребление дара писать и говорить есть обращение его на вразумление и пробуждение грешников от усыпления».

Преосв. Феофан

Количество печатных трудов Преосв. Феофана очень велико, и полное собрание их составляет довольно значительную библиотеку. По своему содержанию они распадаются на три главных отдела, из которых два самостоятельные – нравоучительный и истолковательный и третий – переводный по разным вопросам веры и христианской жизни. Многоразличны предметы и крайне разнообразно содержание писаний святителя. Он, кажется, все решительно объял в них. Ни одна подробность духовной жизни не ускользнула от глубокого, внимательного наблюдения. Но среди этого разнообразия одна мысль, как мы уже сказали выше, несомненно господствует и проходит по всему целому, именно – мысль о едином на потребу, о важнейшем предмете человеческой жизни – о христианском спасении. Этот вопрос главным образом разрабатывается во всех нравоучительных сочинениях, его же ни на минуту не упускает из виду святитель при истолковании Слова Божия и с целью уяснения того же предмета переведены все древне-отеческие творения. Яснее всего он выражен в сочинении «Путь ко спасению» и о значении последнего в ряду своих трудов сам автор пишет к одному лицу: «Прочитали «Путь ко спасению». Добре! И еще прочитайте когда-нибудь. Тут все, что мною писалось, пишется и будет писаться»⁹³.

Важнейшие нравоучительные произведения следующие: 1) «Письма о христианской жизни», 2) «Начертание христианского нравоучения», 3) «Путь ко спасению», 4) «Письма о духовной жизни», 5) «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться», 6) «Востани спяй», 7) «Святоотеческие наставления о молитве и трезвении». К отделу же нравоучительных сочинений нужно отнести большинство проповедей, а также большинство писем. Глубокое знание и наблюдение самых сокровенных явлений духовной жизни в соединении с обширными сведениями во всех областях человеческой науки, в особенности в связи с исключительным проникновенным пониманием и изъяснением Слова Божия и святоотеческих творений, глубокая назидательность в соединении с сердечной искренностью и какой-то особенной задушевностью со стороны содержания, замечательная простота, нередко доходящая до народного говора и вместе с тем возвышающаяся до истинной художественности в отношении внешнего изложения – вот общие, характерные черты нравоучительных трудов святителя. Главная задача их – это раскрытие высшего смысла и цели человеческой жизни, напоминание и возбуждение к искреннему покаянию и живому обращению к Богу. Основная мысль всего нравоучения – идея богообщения. Жизнь христианская должна быть всецело посвящена Богу. Все твори во славу Божию, по вере в Господа нашего Иисуса Христа в надежде бесконечной жизни – такова главная цель жизни христианина. «Вся ваша жизнь, во всех своих частностях и дробностях, должна быть посвящена Богу. Закон общий таков: все, что ни делаешь, делай сообразно с волей Божией, и в угодность Богу, в славу пресвятого имени Его. Так уж и осматривать надо всякое представляющееся дело, сообразно ли оно с волей Божией, и делать его не иначе, как удостоверившись, что оно точно сообразно с ней, и делать так, как угодно Богу, чтобы оно было делаемо. Кто с такой осмотрительностью и с таким ясным сознанием угодности Богу делаемых им дел поступает всегда, тот вместе с тем не может не сознавать, что жизнь его идет верно, – что хоть дела его не блестящи и несовершенны, но в них сознательно не допущено ничего, что бы оскорбляло Бога и не было Ему угодно. Это сознание исполняет сердце его тихим миром от спокойствия совести, и тем духовным радованием, которое рождается от чувства, что он не чужой Богу, и что хоть не велик, не знатен и не виден, но раб Его есть, старающийся всячески угождать Ему и все усилия свои к тому направляющий, и верующий, что и Бог Сам видит его таковым»⁹⁴.

«Что касается до других целей, то они, хоть и могут быть допускаемы, но никогда не должны быть поставлены главными: от них всегда должно восходить к Богу. Здесь особенно важны цели самих дел. Каждое дело способно иметь свою цель: например, цель милостыни помочь бедному, цель чтения просветить ум. Но на них не должно останавливаться; ибо иначе дело будет вне главного значения христианина. Вообще, если позволить останавливаться на таких целях, то в жизнь христианина войдет бесконечное разнообразие, между тем как она вся должна иметь один тон. Тон сей сообщается ей единством цели, по коей она вся есть жертва Богу всецелая»...

В своих нравоучительных произведениях Преосв. Феофан изобразил идеал истинной христианской жизни и пути, ведущие к нему, с такой глубиной и широтой, как никто из наших духовных писателей. Он является поистине великим учителем христианской нравственности и его сочинения бесспорно лучшее, незаменимое руководство в этом отношении. Обстоятельно познакомившись с нравоучительными трудами писателя, мы найдем, что по своему содержанию они делятся на два больших отдела. В одних излагаются общие основы и нормы христианской жизни, а в других указываются пути и способы приложения этих норм к руководству действительной жизнью. Первых меньше по числу и во главе их стоят «Письма о христианской жизни» с «Начертанием христианского нравоучения». Сочинений второго рода значительное большинство и между ними важнейшее «Путь ко спасению». Есть и такие произведения, в каких оба означенные элемента соединяются. Таково, например, замечательное сочинение «Что такое христианская жизнь и как на нее настроиться»?

Нравственное богословие Преосв. Феофана, как уже было замечено, опирается на христианскую психологию. И действительно, законы нравственного порядка выводятся им из устройства человеческой природы, причем с особенной настойчивостью отмечается та мысль, что законы эти вполне соответствуют и лежат в существе ее, а не являются чем-то посторонним и навязанным извне. Бесконечное превосходство христианства над всеми религиями и человеческими учениями в том именно и состоит, что оно вполне отвечает коренным и глубочайшим стремлениям человеческой природы, что «душа человека по природе христианка». Кто хочет прожить соответственно своему высокому назначению, тот не имеет другого истинного руководства кроме требований и правил христианской нравственности. «Я имею намерение, – пишет святитель, – приступая к изложению основных положений нравоучения, все достодолжное выводить из устройства человеческого естества. Жить нам надобно так, как Бог создал нас. Уж как же иначе человеку и жить, как не так, как он устроен. Установив здравые понятая о том, как устроен человек, получим вернейшее указание на то, как ему следует жить. Мне думается, что многие потому и не живут как должно, что думают будто правила о сей достодолжной жизни навязываются совне, а не исходят из самого естества человека и не им требуются»⁹⁵.

Обозревая психологические основы христианской нравственности, Преосв. Феофан делит все явления сложной человеческой жизни на три отдела – телесный, душевный и духовный. К первым относятся все потребности нашей физической природы, ко вторым способности – ума, сердца, воли и низших чувств, а важнейшими и более осязательными обнаружениями духа являются: страх Божий, совесть, недовольство ничем тварным и др. Основание подобному делению святитель находит в учении ап. Павла, некоторых св. отцов, а также у древних греческих философов – Платона и Аристотеля; тому же учит и его собственный духовный опыт. Изъясняя текст ап. Павла: «Сам же Бог мира да освятит вас всесовершенных (во всем); и всесовершен ваш дух и душа и тело непорочно в пришествие Господа нашего Иисуса Христа да сохранится» (1Фес. 5:23) – экзегет пишет: «Дух и душа и тело – Богооткровенное указание на состав естества человеческого. Как малый мир, человек совмещает в себе все виды жизни, проявившиеся в его предшественниках по лестнице творения. В нем есть и растительно-животная жизнь, и животно-душевная вместе с душевно-человеческой; и духовная, исключительно ему принадлежащая и его характеризующая. Их и означают слова: тело, душа и дух. Тело, – ваш животно-растительный организм, со всеми его отправлениями и потребностями; душа – начало тех внутри нас сознательных явлений, кои начинаются чувственными восприятиями, влечениями и ощущениями и оканчиваются научными построениями, многообъятными начинаниями и предприятиями и произведениями вкуса; дух – орган богообщения, Бога сознающая, Бога ищущая и Богом живущая сила. Существенные черты его – сознание и свобода, движущие его начала суть, – вера в Бога, чувство всесторонней зависимости от Него и уверенность в Нем. Проявление жизни его суть: страх Божий, действие совести и жажда богообщения, выражающаяся (со внешней стороны) недовольством ничем тварным. Это и есть то дыхание жизни богоподобной, которое вдохнул Бог при творении в первозданного. Сочетавшись в человеке с душой животной, оно претворило ее в душу человеческую, которая потому в своих действиях являет основательное сродство и с животными и с духом»⁹⁶. При подробном анализе явлений каждого из означенных родов Преосв. Феофан везде настойчиво стремится отметить и отделить в них естественное и природное от пришлого, нажитого и неестественного. Рассмотрение приводит к убеждению, что в человеке, созданном по образу и подобию Божию, высшие духовные способности естественно должны господствовать, а низшие потребности души и тела должны быть в подчинении у первых. Так это и было в период неповрежденного, райского состояния. Но явился грех и порядок совершенно извратился. Низшие способности не только освободились из-под власти высших, но и совершенно поработили последние. Впрочем, дух не всегда мирится со своим подчиненным положением и нередко выражает сильный протест против него. Отсюда постоянная внутренняя борьба в человеке между идеальными стремлениями и низшими потребностями, победителями из которой выходят очень немногие. Если крепкий духом великий апостол языков много страдал от того, что видел ин закон во удех своих, противовоюющих закону ума его, то что же сказать о современных, нравственно слабых последователях его? Огромное большинство их не выносит и падает в непосильной борьбе. Но ревнующему о доброй христианской жизни не следует смущаться, падать духом и приходить в отчаяние, ибо несомненно, что настоящее нравственное расстройство хотя прирождено нам и с ним мы являемся на свет, но оно не природно и в начале его не было. А это убеждение очень важно и отрадно для духовной жизни. Если расстройство не лежит в существе нашей природы, а есть явление наносное и пришлое, то следовательно с ним возможна борьба, есть надежда на уничтожение его и восстановление нормального порядка. Напрасно утверждают противное люди, отрицающие свободу человеческую. Они совершенно не правы. Их обличает вся история христианской Церкви в лице целого сонма праведников, особенно в лице тех из них, которым Промыслом Божиим суждено было пережить тяжелую нравственную борьбу с грехом, падать в ней и восставать, подвизаясь по мере сил своих, пока не пришли в «мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова». Если человек по свободной своей воле вначале впал в грех и отпал от Бога, то, руководимый той же свободой, он властен и действительно может снова восстать и воссоединиться с Богом.

Эти общие нравственно-психологические взгляды Преосв. Феофан обосновывает и подтверждает частным обозрением всех важнейших сил и явлений человеческой природы как в первоначальном, естественном их состоянии, так и в настоящем, поврежденном грехом. Так, рассмотрев проявление физических потребностей питания, движения, чувствительности и деятельности их органов – желудка, мускулов и нервов, он заключает, что естественная задача их состоит в поддержании жизни и сил тела, назначенного служить орудием нашего духа. Между тем в действительности нередко наблюдается совершенно обратное явление. Телесные потребности из служебных средств превращаются в главную цель жизни, вместо подчиненного положения господствуют, иногда порабощают дух человека. Последний, увлекаясь животолюбием и телолюбием, несколько простых первоначальных физических нужд распложает во множество искусственно нажитых привычек и удовлетворение их доводит до крайних пределов. По-видимому, что может быть проще, как дать телу здоровую пищу и необходимую одежду? Но посмотрите, до каких прихотливых, часто извращенных вкусов дошел человек в своем питании и роскоши в одежде! Есть множество людей, которые целую жизнь заняты удовлетворением подобных искусственных потребностей, которые заставляют работать на себя целую массу других лиц, и все же не могут получить удовлетворения. Они так поглощены своими заботами, что не имеют времени подумать об иных, высших интересах, и дух их по необходимости голодает. Рассмотрение явлений физической природы человека и в других отношениях также несомненно приводит к убеждению, что тело наше в настоящем поврежденном состоянии, вместо назначенного ему плодотворного служения высшим целям, как необходимого органа для деятельности духа, часто вредит духовной жизни, а иногда совершенно порабощает дух, становясь идолом и тираном нравственно слабого существа.

Обозревая далее отправление душевных и духовных способностей, Преосв. Феофан глубоко проникает во внутренний мир человека. Это рассмотрение отличается вместе с тем замечательной силой и широтой самонаблюдения. Наблюдающий как бы спускается в самые тайные уголки, освещает самые сокровенные движения духа и не смотря на трудность наблюдения, везде успевает разобрать и отметить в них очень тонкие проявления нравственного начала. Сознание и самосознание, совесть, разум с его идеями, рассудок с его понятиями, суждениями и умозаключениями, память, воображение, воля со своими желаниями и наклонностями, сердце с чувствованиями – все эти разнообразные силы и явление человеческого духа обстоятельно рассматриваются со стороны нравственно-доброй и нравственно-злой. Святитель подробно определяет естественное назначение и сферу деятельности каждой из них в кругу нашей внутренней жизни и указывает те ненормальные и часто уродливые проявления, какие они принимают в действительности.

Особенно важное значение имеет учение о совести, этом высшем руководителе нашей нравственной жизни. Ему посвящена целая глава, с подробным и всесторонним изложением предмета в настоящем греховном состоянии человека, и в чистом, восстановленном, от падения. Рассмотрение деятельности поврежденной грехом совести дает ясное понятие о том, что все важнейшие и самые существенные отправления ее, как законодателя, судии и мздовоздаятеля совершаются ненормально и неправильно. Совесть, как законодатель, нередко и сама по себе неверно показывает законы, по которым нравственно обязан жить и действовать человек, как существо разумно-свободное. Тем более и чаще бывает это под влиянием и при столкновении требований ее с нашим самолюбием. Так нередко совесть затрудняется даже в определении основного вопроса нравственности – о том, что следует считать главным, руководящим принципом жизни. Мучительный вопрос пылкого евангельского юноши, что сотворив живот вечный наследую? есть вопрос всего человечества. В решении его можно встретить самые разнообразные, даже противоречивые взгляды и толкования. Одни, редкие, выше всего считают служение Богу, другие – общественную деятельность, третьи – кабинетные занятия ученого и пр. Конечно, еще больше этих точек зрения, при выяснении частных предметов и явлений христианской жизни. Когда же совести приходится встретиться с нашим эгоизмом, то ее законные требования или с умыслом ложно перетолковываются или же совершенно искажаются и даже заменяются другими, превратными началами. Так, под предлогом сохранения здоровья мы удаляемся от поста, под видом поддержания семьи отказываемся от благотворительности и пр. А нередко заходим гораздо дальше, прямо вводя в жизнь превратные и заведомо ложные правила: так скупость считаем бережливостью, расточительность – щедростью и пр. Не лучше отправляется долг совести и как судии. По существу своему она обязана тщательно и неуклонно следить не только за нашими делами, но и за всеми внутренними движениями и при малейшей неисправности строго и нелицемерно судить. Но этого мы обычно не наблюдаем, особенно когда примешиваются страсти. Совесть в падшем состоянии – разбитое зеркало, ложно и фальшиво представляющее как нас самих, так и наши дела и занятия. Чаще всего мы видим, что человек строго судит других, а себя стремится оправдать, то ссылкой на свое неведение и слабость, то на обстоятельства и соблазны и пр. Нередко можно встретиться и с сознательным и упорным отрицанием своей очевидной виновности, что уже свидетельствует о глубоком повреждении совести. При ложности и неправоте двух первых отправлений совести естественно неправильно совершается и третье обнаружение ее в качестве мздовоздаятеля. Конечно, бывают случаи, когда нравственно падший испытывает сильные мучения совести. Но в большинстве сознание своей виновности остается только в мысли, не тревожа сердца, и человек является холодным зрителем своих, даже важных грехов. Это равнодушие и усыпление совести происходит и естественно, само собой, от частого повторения грехопадений. Но нередко мы производим его и намеренно, например, избирая себе снисходительного духовника, допускаем ложную исповедь и пр. Бывают и еще худшие случаи, когда, например, человек старается убедить себя, что мучение совести есть только плод суеверного страха неразвитого человека и пр. Не такова совесть в неповрежденном или восстановленном от греха состоянии. Деятельность ее вполне исправна во всех важнейших отправлениях, как законодателя, судьи и мздовоздаятеля. Тогда в совести, как чистом зеркале, ясно и рельефно отражается вся наша духовная жизнь. Справедливые требования ее сознаются и исполняются, как непреложный и обязательный закон. Наш совестный суд обращается исключительно на себя, причем совершается без всякого укрывательства и ложного снисхождения, со всей основательностью и полнотой, касаясь не только видимых дел, но и тайных помышлений и намерений; осудить же других считается большим грехом. Здесь не только нет места самооправданию и упорной несознательности, но наоборот, вся жизнь проходит в самоосуждении и покаянии. Становится совесть исправной и в воздаянии. Прежнее окаменелое нечувствие исчезает, а взамен его появляется необычайная духовная чуткость, даже к малейшим внутренним движениям и переменам, выражающаяся то в глубоком сокрушении духа, то в радостном успокоении. Но и это сокрушение и даже бывающие иногда мучения совести тут имеют совсем другой характер, чем в прежнем греховном состоянии. Они отрадно умилительны, не ожесточают, не сожигают. Многие подвижники всю жизнь проводили в слезах, иные были сухи от непрестанного представления огня геенского. Но подобные состояния с одной стороны приносили им бодрость духа и освежение, а с другой – исполняли сладостью мира, неизъяснимой отрадой и блаженством. «Как разум назначен открывать человеку иной, духовный, совершеннейший мир и давать знать о его устройстве и свойствах, так совесть назначена к тому, чтобы образовать человека в гражданина того мира, куда впоследствии он должен переселиться. С сей целью она возвещает ему тамошние законы, обязывает выполнять их, судить его по ним, награждает или наказывает. Совесть называют практическим сознанием. В сем отношении можно сказать, что она есть сила духа, которая, сознавая закон и свободу, определяет взаимное отношение их. По занятиям или действиям, в совести видят законодателя, свидетеля или судью и воздаятеля. Во всех сих сторонах ее видны большие в ней разности в добром христианине и в человеке-грешнике, отпавшем от Бога».

«Уж потому самому, что грешник отделился от Бога, должно ожидать, что совесть у него не может быть исправна; ибо, если она есть, то голос Божий в душе (законодатель), то око Его (свидетель), то наместница Его правосудия (судья и воздатель); то при отпадении от Него все сии Божественные, так сказать, наития на нас через дух – должны ослабеть и умалиться в числе и силе. Сверх того, совесть не действует одна, отдельно, а берет себе в посредники и орудия другие силы: рассудок, волю, силу чувствования. Если сии расстроены в путях своих, то и от совести нельзя ожидать правой деятельности».

«Есть невольные, ненамеренные, так сказать, уклонения совести от путей правды, как бы заблуждения, и есть намеренные ее искажения или порча совести от противодействия ей, в угодность порокам и страстям. Эти две стороны сейчас же представляются во всех трех действиях совести. Так дело совести, как законодателя, – показывать законы, по коим должно действовать существу разумно-свободному, и склонять к тому волю его силой своего обязательства».

«Как мало у совести силы побудить волю к исполнению своих предписаний, ясно даже сознаваемых, о том и говорить нечего. Это она еще может как-нибудь сделать, если не встречается с какой-нибудь страстью и склонностью; но коль скоро есть подобное столкновение, голос ее не слышится, и силой его одного человек не может преодолеть себя. Посему часто человек согрешает по бессилию совести, многие добродетели знает только по слуху, многими из них только соуслаждается, равно как и пороки иные не любит на словах и – до времени и случая».

«Само законодательство, кажется, дело и легчайшее, отправляется совестью неверно. Предписание совести сознаются в виде требований. Так как и другие потребности, естественные или привитые после, тоже выставляют свои требования; то неудивительно, что человек при смятении, царствующем в нем по падении, не может иногда разобрать, чему повиноваться. Так, относительно главного начала в нравственной деятельности, или того, куда должно быть устремляемо все внимание и направлены все помышления, совесть большей частью совсем почти молчит; оттого человек должен бывает вопрошать: что сотворив, живот вечный наследую? и, когда к нему обращаются с подобным вопросом, приходит в смущение и вынужден бывает сознаваться в неведении, а если иногда и предлагает что в ответ, то предлагает начала превратные, составляемые превратным умом в заговоре со склонностями, как у фарисеев, саддукеев, стоиков и др. Но когда неизвестно главное начало, то вслед за тем не только теряется нить взаимоподчинения и соотношения частных законов, и одни возвышаются пред другими без разумных оснований, по случайным обстоятельствам, но и многое входит в закон, что не должно быть законом. Так, например, иной выше всего ставит гражданскую службу, другой – богослужение, тот кабинетные занятия ученого. Касательно же частных случаев, когда, т. е., совесть сейчас же должна определить, как кому поступить в известном случае, – еще больше неопределенности, недальновидности и запутанности. Тут, большей частью, она или предоставляет человека самому себе, отчего он нередко оставляет без внимания доброе; а делает худое что по одному неведению зла; или колеблется между да и нет, поставляет человека в нерешительном уверении, хорошо ли то, что он делает; или называет горькое сладким, а сладкое горьким, и это – даже у законодателей, занимавшихся тем, людей опытных в жизни. Вообще, совесть оставляет человека действовать наудачу, по влечению обстоятельств, без внутреннего уверения и одобрения. По всему видно, что сей, законодатель отстранен от своей должности, лишен господства и до того ослабел, что не вступается в свои права; напротив, действующей представляется иная некая сила – за совесть».

«Еще большему повреждению и искажению подвергается законодательствующая совесть, если встречается с эгоизмом и ему подчиняется. Здесь сначала ее законы перетолковываются, потом извращаются и, наконец, заменяются совсем иными, самовольными и даже противными законам истинным. Мы охотно верим тому, что любим, и сильно желаем, чтобы истина была на стороне любимого. Поэтому, если случится услышать голос совести с заповедью, противной нашей склонности, то он имеет для нас меньше убеждения, нежели требование сердца. В подобных обстоятельствах тотчас рождается недоумение касательно истинного смысла заповеди; мы спрашиваем с сомнением: да так ли это должно понимать? таково ли требование закона? ко всем ли оно идет? идет ли ко мне и моему положению? При этом раздумии дела большей частью отстраняются, оставляются до другого времени под сомнением; но скоро затем представляются мысли в угоду сердцу, закон перетолковывается, и мы удаляем себя от исполнения его под разными предлогами. Так, под предлогом сохранения здоровья, удаляются от поста и воздержания, а под предлогом поддержания благосостояния семейного и нужд, отказываются от благотворения; в виде праведного возмездия берут рост; отстаивая честь, выходят на дуэль, и проч. Все сие, впрочем, пагубно в половину, если заходит недалеко, касается частных случаев и при том у одного лица; но долговременная деятельность в одном роде, с перетолкованием смысла закона, доводит до того, что он совсем искажается и в совести, а на место его ставится превратное правило. Оттого считают скупость бережливостью, расточительность – щедростью, гнев чувством благородного негодования, потворство – снисходительностью, жестокость – ревностью по правде, лесть – гибкостью характера, хитрость – благоразумием, гордость – чувством достоинства. Случись при этом кому-либо обращаться в таком кругу, где помянутые мнения приняты, и содержатся, как правила, определяющие внешнее поведение человека, во всех его положениях, – что удивительного, если он сии правила примет за решительное законодательство совести, и удовлетворение им станет считать и первым делом и добродетелью, как, напротив, жизнь или поступки не по ним станет осуждать не языком только, но и чувством совести».

«Совесть, как свидетель и судья, сознает, как обошелся человек с предписанным ею законом, и, подводя под него поступок со всеми обстоятельствами, и внутренними и внешними, определяет, прав ли человек или виноват. Суд суда совестного, как говорится, неподкупен. Это и бывает так, только не всегда. Можно ожидать неверности в суде совестном во всех тех случаях, где неверно законодательство совести, ибо тогда нет начала для суда. Сверх того, для верности суда надобно заметить поступок во всех частях, особенно внутренние при нем бывшие расположения; у человека же грешника, при постоянном расхищении ума, многое очень может быть опущено из внимания. Потому у него совести не к чему прилагать суда. Наконец, не последнее дело при сем – ревность к правоте, чтоб неослабно преследовать все преступное, ибо без сего многое и из замеченного может быть пропущено мимо ушей; это и еще основание неверности суда совести у грешника, ибо он и грешник потому, что не имеет ревности к правде. Из сего следует, что совести следовало бы действовать так: ревнуя о правде, тщательно следить за делами человека, и мало-мало какая окажется неисправность, тотчас предавать его суду и судить не лицемеря. Но таких действий нет в совести у человека-грешника. Как же можно ожидать верного суда от такой совести»!

«Уже из того видна его ненадежность, что по нему каждый человек самому себе представляется лучшим, нежели каков есть на самом деле. Исключая решительных случаев и важных грехов, всякий готов говорить: что ж такое я сделал? Поэтому богобоязненные судьи о себе самих и говорят себе: от тайных моих очисти мя. Совесть в падшем состоянии – разбитое зеркало. Как разбитое зеркало, она теперь не так представляет дела наши и нас, как бы следовало».

«Такова совесть, как свидетель и судья, если к ней не примешивается страсть; в сем же случае весы ее еще больше склоняются на неправую сторону, и суд искажается. Когда совесть сама по себе судит о частных случаях, то здесь суд ее еще бывает по временам не неверен; но коль скоро надлежит судить свои страстные дела, суд совести всегда крив. Таков суд у честолюбца за честолюбие, у скупца за скупость и проч., тогда как в других делах та же совесть бывает недремлющей. Немалый признак искажения совести есть уклонение суда от себя на других. Совесть нам дана за тем, чтоб судить нас самих; если она судит других, надобно сказать, что она не свое дело стала делать. На это осуждение других можно теперь смотреть, как на указание того, каков бы должен быть суд наш над нами самими, и как на обличение постоянной неверности сего последнего. Так в осуждении других суд обыкновенно бывает скор, мгновенен, тогда как над самим собой он медлен, отсрочивается, а следует – наоборот; суд о других бывает неумолимо строг, тогда как суд о себе всегда прикрывается снисходительностью, а следует – наоборот. Оканчивается же сей суд всегда почти: несмь, якоже прочие человецы... Как строго купец судит о делах правоведа, светский – о духовных, и проч. Тогда как на других беспрерывно идет из сердца осуждение, себя любим мы покрывать оправданием. Самооправдание – общий почти грех. Выставляют то слабость, то неведение, то обстоятельства, то соблазны, примеры. Если, наконец, не удастся это, упорно стоим за себя. Упорная несознательность – плод великого повреждения совести и вместе сильного эгоизма. Человек внутри говорит наперекор себе: не виноват, – пустое, – ничего! и при этом разные употребляются извороты, преимущественно касательно судимого поступка, напрягаясь подвести его под случаи, в коих подобные поступки бывают извинительны».

«Совесть, как мздовоздаятель. Коль скоро произнесен суд и человек сознал в себе: виноват, – начинается скорбь, туга, досада на себя, укоры, терзания или мучения совести. Такие чувства и суть воздаяние за грехи от совести, как напротив отрадные чувства совестного оправдания суть воздаяние за правду. Что это есть и как бывает сильно, показывают те преследования, каким подвергаются великие преступники от совести, когда она и внутри терзаниями, и вовне привидениями страшит их и наяву, и во сне. Но и опять сколько несправедливости у нее и с сей стороны! основание им одно – в неверности первых двух действий, законодательства и суда, ибо невиновного за что мучить? другое – в состоянии сердца: сердце ожестелое равнодушно, как его ни вини. От этого сознание своей виновности большей частью остается в мысли, не тревожа сердца, и человек часто говорит: виноват, да что ж такое? – и остается холодным зрителем своих грехов, нередко немалых. Немалое имеют значение при сем обстоятельства времени и места. Так, недавнее преступление беспокоит еще довольно сильно, а вдали от него мы покойны. Нередко нападает на совесть страшливость (скрупулезность), по которой, считая всякое почти дело грехом, она за все тревожит и ест человека. Состояние того, кто подвергается такому суду, мучительно и потому есть состояние болезненное, неестественное».

«Но все это происходит само собой, без нашего злонамеренного участия. Где же привходит умысел, там мы или искажаем совестное воздаяние, или заставляем его молчать. Это производится разными способами усыпления совести. Усыпление, сие приходит и само собой от учащения грехопадений, ибо известно, что второе падение меньше мучит, третье еще менее, и так все менее и менее, а наконец, совесть совсем немеет: делай, что хочешь. Из опасения, чтоб усыпленная совесть как-нибудь снова не пробудилась, прибегают к разным хитростям. Таковы: избрание себе снисходительного духовника, лживая исповедь, ложное успокоение себя разрешением, ограничение дальнейшего исправления одной внешностью, или одними внешними делами благочестия, и чрезмерная надежда на милосердие Господне; или, еще хуже, – убеждение себя, что мучение совести есть суеверные страхи, из неопытного детства перешедшие; намеренное удаление себя от лиц и мест, даже от предметов размышления, могущих растревожить совесть; намеренное развлечение или предание себя суетным, одуряющим, сильным впечатлениям и, наконец, край всего – хвастовство своими грехами. Такими способами мало по малу успеваем совсем заглушить совесть, и она молчит до времени».

«Итак, совесть в греховном состоянии, по законодательству, по суду и воздаянию, то сама собой неверна, то намеренно искажается ради страстей. От сего одни свободно предаются всему разливу страстей и греховной жизни, ибо, когда совесть улажена со страстями, кто вразумит? Другие живут в холодной беспечности, ни худо, ни добро. У тех и других, очевидно, деятельность извращена, и она пребудет такой до пробуждения совести. Мерой развращения определяется, что бывает при сем с человеком, ибо иные, хотя после сильного и томительного перелома, возвращаются к жизни истинной; другие, напротив, с пробуждением совести предаются отчаянию и допивают горькую чашу беззаконий, чтоб потом испивать до дна и чашу гнева Божия».

«У человека к Богу обратившегося и восстановившего благодатное с Ним общение, совесть заблуждающаяся вразумляется, искаженная исправляется во всех трех своих должностях. Первый луч благодати падает на совесть и своим Божественным огнем очищает ее, как злато в горниле. Когда же совершается обращение и восстановляется общение с Богом, тогда возвращается совести и вся первоначальная сила. Тогда что будет препятствовать гласу Божию – закону совести – проходить до глубины души? Что помешает лучу из ока Божия – суду совести – пасть на дело и намерения человека и осветить их? Или почему бы душа не могла согреваться теплотой предчувствуемого благоволения Божия или содрогаться страхом гнева Божия? Между Богом и совестью средостение разорено, силы орудные для совести восстановлены, следовательно, совесть обладает всеми способами для исправного действования».

«Так она делается исправной в законодательстве. Сознание законов Божественных и возбуждает грешника от усыпления, но оно впоследствии не сокращается, а возвышается. Этому способствует сама благодать, которая, как помазание учит всякого, как должно поступать (1Ин. 2:27), и руководит его на всех путях жизни, тайно и явно. Этому способствует жажда слова Божия, от коего обратившийся грешник не отстает, а ищет или слышать или читать его, впивает его, питается им и все черпаемое из него превращает в глубине сердца в правила и начала и тем освещает свою совесть. Этому способствует сама жизнь. Чувствуя себя определенным на хождение в воле Божией, он тщательно исследует волю Божию для себя и во всех касающихся до него случаях и всегда в отношении к греху говорит себе: како совершу глагол злый и согрешу пред Богом, – а к добру: готово сердце мое, готово! Таким образом навыкает он жизни законной в своем кругу и не имеет уже нужды справляться с книгой законов, но знает их прямо, подобно опытному правоведу. Что же касается до нападений со стороны развратной воли, то, хотя они и чувствуются, но голос их подавляется тот же час; даже хотя бы он и еще слышен был, деятельность законная наперекор им не оставляется, ибо определено ходить по воле Божией без сожаления, со всякими пожертвованиями, среди всяких озлоблений и внутренних и внешних».

«Является она исправной в судопроизводстве. Бдительное и трезвенное око, уставленное на себя, замечает все оттенки дел внутренних и внешних. Когда в то же время с другой стороны стоит чистое зеркало совести, – что препятствует отражаться в сем зеркале делу в истинном его виде, и потому – суду совести быть истинным? Суждение есть приложение общего начала к частному случаю. Если то и другое есть, то оно не может не совершиться и, если то и другое верно, то и суждение не может быть не верным. К совершенству сего действия совести далее способствует то, что считается величайшим грехом, – осудить другого, и, когда это случится нечаянно, очищается сильным раскаянием. Но когда суд весь обращен на себя, то здесь он совершается без укрывательства, без ложного снисхождения, со всей подробностью и полнотой, касаясь не дел только и слов, но и намерений и мыслей. В предостережение же от погрешностей в сем деле избирается сторонний судья (духовник или опытный старец, которому открывают все), который и решает дело и которого решение принимается, как решение Божие. Здесь не встретится грубого самооправдания и несознательности, ибо жизнь почти вся проводится в самоосуждении и чувствах покаяния; дела свои не считаются совершенными и законченными и свое лицо – достойным милостей. Как плодотворны такие расположения! Они сначала приводят мир в душу, не возмущаемый никакими внешними неприятностями, ибо виновный чувствует себя достойным всяких казней; потом и чистоту в жизнь, ибо, чем больше осуждается дел или сторон в делах, тем они должны становиться совершеннее, если такой пересмотр совершается с целью достигать совершенства».

«Исправна она и в воздаянии. Окамененное нечувствие прогнано, когда Божия благодать разваряла все существо человека; есть и постоянная молитва об избавлении от него напоследок. Посему, как в барометре легкое колебание в атмосфере отражается тотчас, так и в обратившемся или жало обвинения совестного – тотчас оставляет рану болезненного сокрушения, или елей оправдания намощает душу помазанием мира и исполняет отрадным благоуханием радости. При сем заметить должно, что и мучения совести совсем иной имеют здесь оттенок, нежели какой имеют они у необращенного. Они отрадно-умиленны, не ожесточают, не отревают, не сожигают. Может быть, это потому, что по обращении, при ревности к Богоугождению, случаются только некоторые, нечаянные, ненамеренные грехи. Правда, не оставляются без внимания и прошедшие дела и, когда нужно, воспроизводятся деятельно, разъясняются со всеми обстоятельствами, со всеми последствиями, и предаются внутреннему суду, как бы настал час смерти, суда Божия и окончательного приговора, и в разверстом таким образом сердце омывается слезами все содеянное вопреки воле Божией; но опять и это не подавляет их духа безнадежностью. Бывает в крушении дух от сличения прошедшего с будущим, но оно всегда оканчивается отрадным успокоением в Боге: грешник, но Твое создание, к Тебе обращаюсь, буди воля Твоя! – И в этом горении совестном избавляют себя от огня будущего. Мир совести у святых не исключал такого крушения духа, а напротив, многие все время проводили в слезах, иные были сухи от того, как говорили они, что помнили беспрестанно огнь геенский, который опалял их непрестанно (Макарий Вел.). Такое состояние совести с одной стороны приносило им трезвенность, освежающую и ободряющую, с другой, в отношении к Богу и всему характеру их жизни, преисполняло их сладостным миром, неизъяснимой отрадой, всеобъемлющим Богоблаженством. Мир Божий, превосходящий всякий ум, осенял их (Флп. 4:7). В этом состоянии они получали непреодолимое воодушевление на дела богоугодные. Апостол Павел дороже всего почитал свидетельство своей совести и ради его шел на все скорби. То же чувствовали и другие (Иов. 27:6). Это – отрадная манна, укрепительная пища небесная, приносимая ангелами с неба. Это и есть радость о Духе Святе, или сила, по коей можно, следуя апостолу, непрестанно радоваться».

«Плоды такого состояния совести суть: прежде всего – дерзновение пред Богом, по которому несмущенно и несомненно обращаются к Богу, как невинные дети к отцу: потом – живая, сильная и скорая деятельность, ибо чистая совесть привлекает силу Божественную, которая, преисполняя собой всю душу, сообщает ей неутомимость, непрестаемость труда, непреодолимость препятствиями, в чем, собственно, и состоит свобода духа, свойственная человеку; наконец и воля сливается с совестью и прекращается всякое внутри восстание: человек вступает в то состояние, когда ему закон не лежит, потому что он сам весь преисполняется законом»⁹⁷.

Приведенные взгляды Преосв. Феофана на устройство человеческой природы находятся в тесной внутренней связи и определяются общим нравственно-философским мировоззрением его, а потому для возможно полного выяснения и обоснования первых необходимо указать второе. Свои воззрения на мир и человека святитель выразил в письме к одному ученому естествоведу-химику, искавшему истинной, христианской жизни. Содержание письма представляет собой редкий в духовной литературе опыт примирения выводов светской науки с началами христианского богословия в учении о природе и происхождении важнейших явлений ее. Оно, между прочим, несомненно свидетельствует и о том, какой громадной и многосторонней эрудицией обладал покойный владыка. Наряду с обширными сведениями о богословских истинах ему были доступны глубокие и основательные знания в области естествоведения и философского изъяснения его. Существенное содержание письма выражается в следующих положениях. Основу мира составляют атомы. Сами по себе они мертвы и получают жизнь только от присущих им некоторых невещественных сил. Последние имеют различные степени жизнедеятельности, соответственно трем главным царствам природы. Низшие силы свойственны неодушевленной, так называемой, неорганической природе, и производят такие явления, как химическое соединение, кристаллизация и др. Следующую ступень составляют силы, действующие в царстве растительном. Наконец, высшие обнаруживаются в животном мире. Вместилище стихий и сил природы есть Душа мира, созданная Богом еще до творения всего настоящего множества и разнообразия предметов и явлений. Это был именно тот хаос, о котором говорится на первой странице Библии. Целые царства и отдельные предметы видимой природы постепенно выделялись из Души мира в течение шести дней по творческому глаголу Божию. Венец творения – человек одни стороны своего существа получил от Души мира, например, тело и душу, а другие, именно высшие способности духа непосредственно от Бога, Который Сам благоволил вдохнуть в него Свое дыхание. Так было в начале. Так есть и теперь. Тело и душу ребенок получает от родителей, а дух вдыхается в него Богом, Который везде есть. Своими низшими душевно-чувственными способностями и силами человек живет и действует в пределах и по законам природы, дух же значительно поднимает его над природой и переносит в иной, высший, совершенно отрешенный от нее мир. Правда, при настоящем нравственном повреждении человека последнее явление не всегда заметно и ясно наблюдается, но первоначальное его назначение и состояние было именно таково.

«О мире я так думаю. Основа мира вещественного – атомы. Но атомы не все одинаковы, – они ни движения, ни соединения взаимного иметь не могут. Все производят действующие в них силы. Какие это силы? Я допускаю лествицу невещественных сил душевного свойства. Взаимное притяжение, химическое сродство, кристаллизация, растения, животные, – производятся соответствующими невещественными силами, которые идут, возвышаясь постепенно. Субстрат всех сил сих – Душа мира. Бог, создав сию Душу невещественную, вложил в нее идеи всех тварей, и она инстинктивно, как говорится, выделывает их, по мановению и возбуждению Божию».

«Душа создана вместе с словом: да будет свет! Свет сей – эфир, есть оболочка Души. Словами: да будет – творилось нечто новое... Во второй день – твердь. Когда Бог говорил: да изведет земля..., то ему внимала Душа мира и исполняла повеленное. Она выделяла из себя всякого рода растительные души, которые и дали разнородные растения и потом стали воспроизводить их по роду своему. То же, по слову Божию: да изведет земля душу живу всякую, Душа выделила души животных, которые и произвели разные роды животных. Когда надлежало сотворить человека, то не земле дается повеление: да изведет, а в тайне Пресвятой Троицы произносится: «Сотворим». Когда Бог творил человека, то образовал прежде тело из персти. Это тело что было? Оно было живое тело, было животное в образе человека, с душой животной. Потом Бог вдунул в него дух Свой, – и из животного стал человек – ангел в образе человека. Как тогда было, так и теперь происходят люди. Души отраждаются от родителей, или влагаются путем естественного рождения, а дух вдыхается Богом, который везде есть. Сей дух, соединяясь с душой животной, поднял ее над душой животных на целую стадию, и видим в человеке, что до известной степени у него все идет, как у животных... до смышлености, а далее начинается ряд сил, хоть душевного свойства, но выше души.., рассудок, воля, вкус. Еще далее: страх Божий, совесть, недовольство тварным, стремление к Богу. Это совсем отрешенные от души проявления духовные. Можно еще, между душой и духом, поместить душевно-духовность: идеальничающий ум, перестраивающая все заново воля и творчество (в искусствах). Это гениальность, с умовой, практической и художественной стороны. Дух в душе, или душа в духе. Это все естественные проявления. Они очень не в настоящем виде являются на опыте, по причине расстройства сил в падении. Благодатные действия являют дух и духовность в настоящем их виде».

«Души низшие духа и человека погружаются в Душу мира. А душа человека не может туда погрузиться, но духом увлекается горе, – это по смерти. Так вот где вашей химии источник. В некоей химической Душе. В этой Душе есть инстинктивно чуемый образ того, что надо сделать из стихий. Она их забирает и строит свое. В мире или его составе надо различать, кроме стихий, еще систему сил, расположенных лестницей – от низших к высшим идущей. Низшая сила есть та, которая действует в мертвой природе, и которой высшие изделия суть явление химических сочетаний и кристаллизации – (например, снежинки – разводы на окнах зимой и подоб.). Выше этой стоит сила растительности, которая в своей власти держит и кристаллизующую силу, и силу химических сочетаний. Выше растительной силы стоит – животная, которая в своей власти держит и растительную силу и кристаллизующую и силу химических сочетаний. – Выше животно-душевной силы – силы человеческого естества, которое содержит все силы низшие его в своей власти, и ими действует. Или так: душа животных, умея действовать как животное, умеет и то производить, что свойственно душе растительной и химической. Равно растительная душа, умея делать свое, умеет делать и химическое. – Тут единство природы. Помнится мне, что у Шуберта – история души – подробно раскрываются сии положения. С этим удобно мирится и падение и искупление».

«Правду вы говорите, что мы о материальном мире менее знаем, нежели о духовном. И не дает Бог и не даст, потому что это не нужно для нас. Мы всегда останемся в сем отношении на поверхности...

Владение стихиями и силами, действующими на земле, будет расширяться; но это не ведение, а только умение пользоваться тем, что открывается само собой. Суть дела навсегда сокрыта для нас»⁹⁸.

Таковы психологические основы христианской жизни. Учение об этом предмете дает возможность Преосв. Феофану утвердить и развить основную мысль всего своего нравоучения о том, что настоящая ненормальная жизнь поврежденного грехом человечества представляет собой ничто иное, как обширную арену борьбы между идеальными стремлениями духа и низшими потребностями души и тела. Результатом этой борьбы определяется ценность личности и деятельности каждого человека. По степеням своего нравственного совершенства люди только и различаются между собой силой развития и мерой жизнедеятельности у них духовных начал. Эта мысль неизменно проходит, объединяя и обобщая все многочисленные нравоучительные труды Преосвященного Феофана. Он неоднократно повторяет, развивает и доказывает ее как в общих основных положениях, так и во многих частностях и подробностях. Наконец, он считает необходимым установить и проверить ее исторически. Историческое исследование, между прочим, дает писателю необходимый материал и основание указать и выяснить те пути и средства, руководясь которыми, можно было бы восстановить нарушенный грехопадением нормальный порядок нашей духовной жизни. «Бог создал человека для блаженства и именно в Нем, чрез живое с Ним общение. Для сего вдунул в лицо его дыхание Своей жизни, что есть дух... Человеку даны в духе сознание и свобода, но не затем, чтоб он зазнавался и своевольничал, а затем, чтоб сознав, что все имеет от Бога и для того, чтоб жить в Боге, все свободно и сознательно направлял к сей единой цели. Когда он так бывает настроен, то в Боге пребывает и Бог в нем пребывает. Бог, пребывающий в человеке, дает духу его силу властвовать над душой и телом, а далее и над всем, что вне его. Таково и было первоначальное состояние человека. Бог являлся прародителям и подтвердил все сие Своим Божественным словом, наказав им Его Единого знать, Ему Единому служить, в воле Его Единого ходить. Чтоб они не запутались в соображениях, как все это выполнять, Он дал им небольшую заповедь – не вкушать плодов от одного древа, названного Им древом познания добра и зла. Так и начали жить наши прародители и блаженствовали в раю. Позавидовал им падший прежде того по гордости дух и сбил их с пути, наустив их преступить данную им небольшую заповедь тем, что обольстительно представил, будто со вкушением от запрещенного плода они вкусят такого блага, которого без того и вообразить не могут, – станут как боги. Они поверили и – вкусили. Дело вкушения, может быть, и не велико, но худо, что поверили, не зная кому. Может быть, и это не так бы было важно, если б не те страшно преступные мысли и чувства к Богу, какие, как яд, влил в них злой дух. Он наговорил им, что Бог запретил им вкушать от древа затем, чтоб и они не сделались богами. Этому поверили. Но поверив так, они не могли не принять хульных о Боге помышлений, будто Он завидует им и неблагожелательно к ним относится, а приняв такие помышления, не могли миновать и некоторых недобрых к Нему чувств и своевольных решений: так мы же сами возьмем то, до чего Ты не хочешь допустить нас. Мы сами себя устроим наперекор Ему. Вот эти-то мысли и чувства были страшно преступны! Они-то и означают явное отступление от Бога и враждебное восстание против Него. У них внутри то же произошло, что приписывается злому духу: выше облак поставлю престол мой и буду подобен Вышнему, – и это не как летучая мысль, а как враждебное решение».

«Так сознание зазналось и свобода воссвоевольничала, приняв на себя устроение своей участи. Отпадение от Бога совершилось полное с отвращением некиим и враждебным восстанием против Него. За это и Бог отступил от таких преступников, – и живой союз прерван. Бог везде есть и все содержит, но внутрь свободных тварей входит, когда они Ему себя предают. Когда же в себе самих заключаются, тогда Он не нарушает их самовластия, но храня их и содержа, внутрь не входит. Так и прародители наши оставлены одни. Если б покаялись поскорее, может быть, Бог возвратился к ним, но они упорничали и – при явных обличениях ни Адам, ни Ева не сознались, что виноваты. Последовал суд и наказание изгнанием из рая. Тут опомнились, но уже было поздно. Надо было нести наложенное наказание, а за ними и всему роду нашему».

«Дух был властен над душой и телом, потому что состоял в живом общении с Богом и от Него получал Божескую силу. Когда пресеклось, живое общение с Богом, то пресекся приток и божеской силы. Дух, себе оставленный, не мог уже быть властителем души и тела, но был увлечен и сам завладен ими. Над человеком возобладала душевность, а через душевность – телесность, и стал он душевен и плотян. Дух хоть тут же, но без власти. Он заявляет свое существование то страхом Божиим, то тревогами совести, то недовольством ничем тварным, но его предъявлений не берут во внимание, а принимают только к сведению, всю заботу обращая на устроение своего быта здешнего, к чему и назначена душа, – и быта, более вещественного, потому что здешняя жизнь посредствуется телом и что все телесное осязательнее и кажется нужнее».

«Когда произошло такое извращение порядка в соотношениях частей естества нашего, человек не мог уже видеть вещи в настоящем виде, не мог держать в должном порядке свои потребности, желание и чувства. Они пришли в смятение, и беспорядочность стала характеристической их чертой. Но это недоброе, конечно, состояние было бы еще сносно, если б не страсти, а то страсти превзошли и тиранят человека. Смотрите, как рассерчавшего бьет гнев, как лихорадка? Как завистливого источила зависть, что посинел, бедный? Как опечаленного иссушила скорбь, что он – кости и кожа. – Таковы и все страсти. Вошли же они вместе с самостью. Как только произнеслось внутри праотца: так – Я сам... так самость внедрилась в него – сей яд и сие семя сатанинское. Из нее потом развилось все полчище страстей. Расплодившись внутри, они еще более возмущают и без них уже смятенное там состояние».

«Так вот в чем болезнь. Дух зазнался и засвоевольничал. За это: потерял власть и подпал под владычество души и тела и всего внешнего. Отсюда смятение душевно-телесных потребностей и желаний, – и особенно их безмерность. Эту безмерность сообщает им от себя дух, ими порабощенный. Сами по себе эти потребности мерны и не бурливы. То, что они меры не имеют и бурлят, это от того, что дух бушует в них; ибо у него по природе энергия безгранична. Отсюда обжорство, пьянство, копление денег... и прочее многое, чему меры не думает давать человек».

«Так что же нужно для того, чтоб все в нас поставить в прежний – первоначальный чин»?

«Как скатились мы под гору, обратно тому надо и восходить опять на гору. Как зашла болезнь, противоположно тому действуя, можно изгнать ее. Отпали от Бога, надобно воссоединиться с Ним. Отпали, усомнившись в слове Бога, надо восстановить полную веру сему слову. Потеряв веру Богу и в Бога, приняли мы пагубное решение: так я сам, – надо уничтожить это – я сам. Когда образовалось это пагубное – я сам, дух наш потерял свойственную ему силу властвовать над душой и телом, и напротив сам подпал под иго рабства им; надо восстановить сию власть духа. Когда власть духа пресеклась, потребности души и тела разбрелись в разные стороны и в желаниях наших произошло смятение; надо все эти потребности опять привести к единству и установить в их чине взаимоподчинение. Вместе с пагубным: – я сам, втеснилась в круг жизни нашей стая страстей, подобно диким зверям, терзающих нас; надо изгнать сии страсти»⁹⁹.

Последними словами ярко начертана краткая по форме, но необъятно обширная по содержанию программа жизни и деятельности, нравственно-обязательной для каждого истинного христианина. Подробному указанию и всестороннему раскрытию путей и средств, ведущих к выполнению этой программы, а вместе и достижению последней цели христианской жизни – соединению с Богом посвящено большинство нравоучительных трудов Преосв. Феофана. С одним из таковых способов, притом самом важным и совершенным, мы уже подробно познакомились по сочинению «Путь ко спасению». Сам автор относит последнее произведение к числу аскетических и оно действительно таково. Хотя изображенный в книге путь нравственного совершенства был жизненно пройден писателем ее, но тут же нельзя не видеть и того, что подобный подвиг далеко не всем по силам. Его могут проходить с успехом только совершенные, особые избранники Божии, находящиеся под чрезвычайным руководством спасающей благодати. Лучшей средой и удобнейшим средством к осуществлению нравственного христианского идеала святитель признает путь иночества. Но и пребывание среди общества само по себе не может служить существенным препятствием ко спасению. Преосв. Феофан далеко не был сухим и холодным ригористом, отрицающим всякую мирскую жизнь и ее радости. Напротив, признавая семейство и гражданственность богоустановленными учреждениями, он неоднократно и настойчиво свидетельствует, что и среди обычных условий человеческого общежития возможно вести богоугодную жизнь и противную мысль нужно считать заблуждением. По учению святителя, как мы уже видели, удалиться от мира не то значит, чтобы бежать от семейства и общества, а оставить все, что опасно для нашей нравственности – порочные обычаи, привычки и требования. Свои мысли и наблюдение о возможности и средствах спасения среди мирской обстановки Преосв. Феофан изложил в словах и беседах, особенно во время епископского служения в Тамбове и Владимире, а также в письмах к лицам, искавшим его духовного руководства. Тут приходилось применять на практике выработанные им религиозно-нравственные идеалы. Желая дать руководственные правила для своих пасомых относительно духовной жизни, архипастырь иногда вел с ними целый систематический ряд поучений о пути ко спасению, а чаще всего касался этого предмета по частям, применительно к практическим нуждам и случаям. Рассмотрев содержание нравоучительных бесед, мы находим, как было уже замечено, что в некоторых из них проповедник устанавливает понятия об истинной христианской жизни, в других указывает средства и пути к ней, а в третьих, наконец, подробно изобразил ступени восхождения по этому пути. Святитель придавал важное значение раскрытию понятия о существе христианской жизни, не раз ставил и обстоятельно выяснял вопрос о том. По его учению в это понятие неизменно входят три элемента – внешние добрые дела, внутренние чувства и настроения, служащие основанием дел, и, наконец, посвящение тех и других Богу, как необходимое условие нравственной ценности их. Истинно-богоугодная жизнь, – говорит святитель, – слагается из следующих частей: «Из добрых дел, видимо для всех телом совершаемых, в свое время и в своем месте. Это вот что: просит кто милостыни, подай ему. Причинил кто обиду, прости ему. Пришел враг, ухлеби его. Сел за стол, вкушай пищу по уставу и воздержно. Настало время молитвы, молись благоговейно и как велено... Идешь на должность, трудись усердно, и так далее, и далее. Всякая минута и всякое место имеют свои добрые дела, которые непременно должен исполнять всякий, вступающий в них. В сем отношении вся жизнь человека должна быть непрерывной цепью добрых дел, с той минуты, как он приходит в сознание в сем мире, и до той, как выйдет из него... Как те, кои вышивают картины бисером, ряд за рядом прикрепляют бисеринки к своим местам и именно такие, а не другие бисеринки к тому или другому месту, и только тогда, как соблюдут все сие, не спутают бисеринок и не допустят перерывов и пропусков, картина получает приличный ей вид и свое имя; так и в отношении к нам, тогда только и сочтет Господь кого-либо добродетельным, когда он всю картину жизни своей будет развивать так, что не пропустит ни одного места и ни одного момента времени без того, чтоб не сделать обязательного для него тогда дела».

«Другую часть составляют добрые чувства и расположения, скрывающиеся под видимо совершаемыми делами. Это суть любовь, мир, терпение, кротость, милосердие, воздержание, смирение, благоговение, отрешение от всего и проч., и проч. Добрые дела, видимо совершаемые, чтоб быть добрыми истинно и служить ко спасению, должны быть непременно выражением какого-либо из внутренних добрых чувств; так что, коль скоро в основе их нет доброго чувства, которым они должны быть воодушевляемы, то они негодны и богопротивны. Так, например, благоговейное к Богу обращение ума и сердца есть доброе, богоугодное внутреннее настроение. Когда оно есть на душе, то требует неотложно и соответственных себе дел, которые и бывают, именно: домашняя молитва, долгие поклоны, хождение в храм Божий к службам, посещение святых мест, чествование икон, возжжение лампад и фимиама, и проч. Подобная же сумма видимых дел есть и для выражений каждого внутреннего чувства; например, для выражения милосердия есть семь дел телесного и семь дел душевного милосердия. Но всегда надобно помнить, что последние, т. е., дела видимые, тогда только и имеют цену, когда они служат выражением первых, т. е., внутренних чувств. Так, все видимые дела благочестия: поклоны, молитвословия, хождение в храм, и проч., тогда только будут истинно добрыми делами, когда служат выражением внутреннего благочестия, или благоговейного к Богу обращения нашего ума и сердца, а без сего последнего они ничто. То же должно сказать и о всех делах милосердия, что они тогда только и суть истинно-добры, когда служат выражением искренней ко всем братской любви во славу Божию, а не каким-нибудь приспособлением к другим, желанием выказаться или как ныне часто говорят, желанием обнаружить гуманность; это – язычество в христианской одежде. То же надо сказать и о всех других внешних делах, – что истинная цена их определяется внутренним расположением... Ибо иначе можно например, телом быть в храме, а душой – в блудилище, языком снисходительно извинять, а в сердце осуждать, положением тела показывать почтительность, а внутри питать презрение, глазами не смотреть будто на лица, а в душе распаляться похотью, и проч., и проч. Внешне все сии дела и хороши, но цена их пред Богом уничтожается чувствами, кои питают при совершении их в душе».

«Третью часть составляет крепкая, как смерть, ревность о славе Божией, воодушевленная пламенной любовью к Богу и воодушевляющая все добрые чувства сердца и все добрые дела видимые».

«Когда в сердце есть добрые расположения, можно бы, кажется, и успокаиваться на счет своей участи. Но вот что возьмите во внимание! Мы созданы Богом, созданы по образу и подобию Божию, созданы для того, чтоб славилось нами имя Божие во вселенной, или для того, чтоб всех себя всецело посвятили мы Богу... А между тем вот что может быть! Иной сердоболен и сердоболие свое обнаруживает делами, но и помышления не имеет о Боге, при всех делах и чувствах сердобольных. Сердоболие такового не помянется пред Богом, ибо оно не от Него принято, как заповедь, и не Ему посвящено, как служение и жертва. Иной кроток и безгневен и сие расположение обнаруживает делами, не позволяя себе увлекаться чувствами раздора и мщения; но при сем он следует какому-то инстинктивному расположению к уступчивости, образуемому сознанием бессилия и робостью, а не заповеди Господа, Который говорит: «Прости! Мне отмщение – Аз воздам!» Кротость такого не имеет цены пред Богом. Иной воздержен и крайне воздержен: мало спит, почти не ест и не пьет, редко видят его вне, он всегда дома и за делом – но не Богу посвящает он труды свои, а или корысти, или пустой славе человеческой. Воздержанности и трудолюбия такого не признает Господь достойными награды. Так и во всем прочем! Недостаточно иметь добрые чувства и расположения (кои могут быть и естественные – прирожденные), надобно еще, чтобы они возглавлены были одним коренным расположением – ревностью о славе Божией, ею были проникнуты и служили ее выражением. Коль скоро сего нет, или нет в должной степени и мере, вся доброта наша ни во что вменится пред лицом Господа, Который скажет некогда: отойдите от Мене, не вем вас!.. Не вем вас потому, что вы в праздности жизни своей не давали Мне знать о себе посвящением Мне ваших добрых чувств и дел»¹⁰⁰.

Нарисовав идеал истинно-христианской жизни, Преосв. Феофан всеми средствами располагал и возбуждал свою паству к достижению его, чтобы паства не осталась холодным зрителем, но чтобы каждый член ее по мере и степени своих сил стремился к духовному совершенству. Для этого проповедник избирает два пути – отрицательный чрез указание действительных недостатков человека и несоответствия его жизни нравственному закону и положительный – напоминанием о некоторых достоинствах и преимуществах, свойственных каждому верующему по самому его христианскому званию. По глубокому убежденно святителя, большинство наших пороков суть грехи нашей духовной неразвитости и неведения. Живем дурно потому, что ясно не сознаем размеров порока и всего вреда его для нашей нравственности, не видим в других и сами никогда не думали о лучших формах жизни. Но если бы человек с одной стороны подлинно уяснил себе и усвоил христианский идеал, проникся им не только умом, но и чувствами сердца, а с другой точно определил уровень своего настоящего духовного состояния и поставил первое зеркалом для второго, то он наверно не остался бы равнодушным зрителем картины. Он тогда ясно понял бы совершенную неудовлетворительность и полное несоответствие своей жизни евангельскому закону. Тогда бы он несомненно ощутил крайнюю нужду в новом, лучшем порядке. Но при представлении своих недостатков иной может дойти до крайности, может почувствовать свое полное бессилие при достижении цели и впасть в отчаяние. Такого человека необходимо ободрить и поддержать, приведя к убеждению, что вместе с недостатками он, как христианин, обладает некоторыми важными преимуществами, например, присущей ему с момента духовного рождения в таинстве крещения Божией благодатью, которая при благоприятных условиях может стать опорой его новой жизни.

Чтобы по истинному достоинству оценить свое настоящее нравственное состояние и вместе почувствовать серьезную нужду в новой лучшей жизни, самым надежным средством к тому является путь самоуглубления – войти внутрь себя и обстоятельно рассмотреть наличность своего духовного содержания. Внутри себя человек найдет множество самых разнообразных предметов и явлений, можно сказать, все кроме долженствующего быть единым на потребу, кроме мысли о спасении. Внимательно наблюдающему прежде всего бросается в глаза полный хаос в строе духовного мира, совершенное расхищение ума и отсутствие сосредоточения на чем-либо определенном. Дальше, выделяется по своей силе многопопечительность и пристрастие человека к материальным интересам, связывающие его игом житейских забот, как пленника; наконец, в глубине всего лежит сердце, полное одной или нескольких страстей, господствующих и дающих тон и окраску каждой личности. Святитель настойчиво рекомендует этот путь самоуглубления, как лучшее средство ознакомиться с самим собой, почувствовать свою нравственную несостоятельность и возжелать лучшей жизни. «Смежите внешние чувства ваши, – обратите око внимания внутрь и смотрите, что там».

«На первый раз вы ничего там не увидите, не потому, чтоб там не было ничего, но потому что там слишком много всего, – и все сбито и бродит в беспорядочном смятении. Вы будете испытывать то же, что испытывают в густой туман. Как в сем случае туман, как стеной, заграждает от нас все предметы и сокрывает их в себе: так кто в первый раз обращается внутрь себя, тот видит, что как мрачным покровом закрыто все его внутреннее. В этом можно удостовериться теперь же».

«Но не прекращайте труда самоуглубления. Потерпите немного в сем труде, и вы скоро начнете различать мало по малу происходящее внутри вас, подобно тому, как вошедший снаружи в слабо освещенную комнату, постоявши немного, начинает один за другим различать находящиеся в ней предметы».

«Усугубьте же внимание и смотрите: вот предмет, который вас занимал, отошел, – его место заступил другой; этот тотчас замещен третьим; не успел этот показаться, как его теснит четвертый, гонимый, в свою очередь, пятым и т. д . Одно помышление спешно сменяется другим, – и это так быстро, что всегда почти нет возможности дать себе отчет в том, что прошло чрез нашу голову. Эта подвижность помышлений не оставляет нас не только в промежутках занятий, например, при переходах с одного места на другое, но и во время их, как бы важны они ни были: – и во время молитвы здесь, в храме или дома, – и во время чтения и даже размышления углубленного и проч. Обычно называют это думаньем, в существе же дела – это есть расхищение ума, или рассеянность и отсутствие сосредоточенного внимания, столько нужного в деле управления самим собой. Вот это и поставьте первой чертой нашего внутреннего человека. Подобие ему – смятение снежинок, падающих при ветре, или толчение насекомых в воздухе в летние вечера. Противоположное ему состояние у святых есть внимание ума, по коему ничто самовольно не входит в голову, – и не выходит из нее, все подчинено свободе и сознанию, в коем обычно пребывает один Бог и лицо Его созерцающее».

«Присмотритесь еще внимательнее, и вы различите в себе, – под этим смятением помышлений в уме, – в воле постоянную заботу об устроении своего быта, которая непрестанно точит душу, как червь, гонит человека-труженика от одного дела к другому, устремляя его все вперед, по недовольству ничем обладаемым, и при производстве одного всегда представляя сотни других дел, будто неизбежных. С первого пробуждения нашего от сна осаждает душу забота и не дает нам – ни посидеть на месте, ни поговорить с кем, как должно, ни даже поесть спокойно, пока не свалит утомленных в глубокую ночь на отдых, в свою очередь, возмущаемый заботливыми сновидениями. Эта болезнь именуется многозаботливостью, которая снедает душу, как ржа железо. Ее и поставьте второй чертой бывающего внутрь нас. Противоположное ему свойство святых есть беспечалие, которое не есть беззаботность, а смиренный труд, – правильный, – в предании себя и своей участи всепромыслительному попечению Божию». Смотрите еще глубже, – и вы должны увидеть внутри пленника, связанного по рукам и ногам, против воли влекомого туда и сюда, в самопрельщении, однако ж, мечтающего о себе, что он наслаждается полной свободой. Узы сего пленника составляют пристрастие к разным лицам и вещам, окружающим его, от которых больно нам отстать самим и болезненно расстаться, когда другие отнимают их у нас. Как на удочку попавшаяся рыба плавает еще, но никак не дальше, как позволяет нить, к коей прикреплена удочка; или как птица в клетке летает и ходит, но никак не далее пределов клетки: так пристрастие оставляют еще душе свободу действовать, как хочет, пока она не касается предметов их. Коснись дело до сих предметов, душа никак не совладает с собой. И чем больше пристрастий, тем меньше круг свободы. А бывает и так, что иной совсем связан, и не в силах сделать движение в одну сторону без того, чтоб не причинить себе боли с другой. Подобно тому, как идущий где-либо в лесу и запутавшийся там и руками, и ногами, и платьем в прилипчивую траву, каким бы членом ни двинул, чувствует себя связанным: таким точь-в-точь чувствует себя и пристрастный ко многому тварному. Это поставьте третьей чертой нашего внутреннего состояния – пристрастность. Противоположное ему свойство святых есть отрешенность от всего, свобода сердца, внутренняя независимость».

«Расхищение ума, многозаботливость и пристрастность – это еще не вся доля наша. Хотя они качествуют внутри, но все еще витают как бы на поверхности сердца. Приникнем глубже вниманием к сему сердцу и прислушаемся к тому, что там. Упрежу ваше соображение сравнением. Путник в горах, – видит пещеру, вход в которую прикрыт разросшейся травой, – внутри мрак. Приложив ухо, он слышит там шипение змей, рычание и скрежет зубов диких зверей: это образ нашего сердца. Случалось ли вам когда наблюдать за движениями его? Попробуйте сделать это, хотя в продолжение небольшого времени, и вот смотрите, что вы можете там увидеть. Получили неприятность – рассерчали; встретили неудачу – опечалились; враг попался – загорелись местью; увидели равного вам, занявшего высшее место, – начинаете завидовать. Подумали о своих совершенствах – заболели гордостью и презорством. А тут человекоугодие, тщеславие, похоть, сластолюбие, леность, ненависть и проч. – одно за другим поражают сердце. И это иногда в продолжение нескольких минут. Все это исходит из сердца и в сердце же возвращается. Справедливо один из подвижников, внимательных к себе, созерцал сердце человеческое полным змий ядовитых, кои суть страсти. Когда загорается какая-либо страсть – это то же, как бы змий выходил из сердца и, обращаясь на него, уязвлял его жалом своим. И когда выникает змий – больно, и когда жалит – больно... Ужаливая, питается он кровью сердца и тучнеет; тучнея, делается более ядовитым и злым, и еще более тиранит сердце, в коем живет. Так бывает не с одной только страстью, но со всеми, а они никогда не живут по одиночке, а всегда все в совокупности, одна другую заслоняя, но не истребляя»¹⁰¹.

Внимательно наблюдая жизнь и движение страстей, мы, несомненно, заметим, что самые сильные и злые из них те, которые имеют в своей основе самолюбие и питаются им. Они-то лежат в самой глубине сердца и оттуда властно определяют и направляют нашу нравственную жизнь, характеризуют нашу личность. Самолюбие, заключающее человеческую жизнь в узкий круг преследования одних личных интересов, должно считать с христианской точки зрения норовом более других противоестественным, ибо человек создан для служения Богу и ближнему. Во внешнем нашем поведении оно сказывается и обнаруживается в трех главных видах – самовозношения, своекорыстия и любви к наслаждениям или чувственности. Самовозношение – яркое и более других заметное проявление самолюбия. Оно есть принадлежность всех возрастов и всех нравственных состояний. Не только люди, обладающие действительными достоинствами, но и не имеющие их при первой возможности готовы показать себя. Знал враг человеческого рода эту всеобщую слабость и без затруднения прельстил первых людей именно внушением искусительной мысли, что будут яко бози. По-видимому, нет ничего предосудительного в том, что человек имеет слабость полюбоваться собой. Но это только по-видимому, ибо из превозношения вырастает немало других пороков, как от своего корня. Превозносящийся всегда своеволен, потому что предпринимает и ведет дела по одному своему личному, чаще всего случайному и мимолетному усмотрению, даже иногда по капризу, а не по голосу разума и совести или по совету других людей, более сведущих и опытных. Он чрезмерно самонадеян, ибо успеха в предпринятом ожидает только от себя и своих личных сил. Занимая видное положение в обществе, требует, чтобы его воля беспрекословно исполнялась другими, а потому склонен к властолюбию. При неисполнении своих желаний становится мстителен и пр. и пр. В своекорыстии особенно обнаруживается существо самолюбия. Своекорыстный исключительно живет своими личными интересами. Личная польза, выгода – основная пружина и высшее мерило его деятельности. Где они есть, он на все готов, не исключая самых тяжелых трудов и лишений. Когда же они отсутствуют, и он пальцем не двинет. Особенно не красив и предосудителен этот порок, когда принимает вид крайней скупости. Наша чувственность выражается, главным образом, в служении телу. Чувственный только, и занят своими физическими удовольствиями, в удовлетворении их только полагает и находит цель жизни. О духовных вещах и вопросах ему некогда и подумать, да они и не интересуют его. Из чувственности, как семени, вырастает много пороков, служащих обнаружением ее и нередко искажающих здоровую человеческую природу. Так потребность в питании влечет чувственного человека к объедению и пьянству; разнообразие цветов – к щегольству; естественная склонность к продолжению рода – к сладострастию и распутству и пр.

Так порочна человеческая природа, между тем наша совесть в большинстве спокойна и даже мы склонны думать, что у нас все идет нормально и нет ничего особенно дурного и предосудительного. В чем же тут основная, коренная причина? С одной стороны в нашей духовной неразвитости и неведении, а с другой – в беспечности. Ясно не видим опасности для нравственной жизни, а потому и не ощущаем тяжести греха. Постоянное внимание и внутренний контроль над своими душевными состояниями для нас совершенно непривычны. Подвиг бдения над самим собой один из самых тяжелых и неприятных. Еще горшие плоды приносит беспечность. От частых нарушений нравственного закона и падений у нас постепенно притупляется острое вначале чувство различия добра и зла; наконец, мы становимся «постыдно» равнодушны к тому и другому. «Семя всего нравственного зла – самолюбие. Оно лежит на самом дне сердца. Человек по назначению своему должен бы забывать себя в своей жизни и деятельности, – должен бы жить только для Бога и людей. Освящая свою деятельность возношением ее, как благодарственной жертвы, к Богу Спасителю, он должен бы всю ее простирать на пользу ближних и на них же изливать все, что ни получил от Щедродавца – Бога. Одно здесь не бывает без другого: нельзя любить Бога, не любя ближних, и нельзя любить ближних, не любя Бога, – равно как любя Бога и ближних, нельзя не жертвовать собой славе Божией и благу ближних. Но когда человек мыслью, сердцем и желанием отвращается от Бога, а вследствие того и от ближних; то естественно останавливается на одном себе, – себя поставляет средоточием, к которому направляет все, не щадя ни Божественных уставов, ни блага ближних».

«Вот корень греха! Вот семя всего нравственного зла! Глубоко кроется оно во внутренности сердца. Но разрастаясь и подаваясь ближе к поверхности сердца, семя сие выходит из него уже в трех видах, как бы в трех стволах, проникнутых его силой, преисполненных его жизнью: в самовозношении, своекорыстии и любви к наслаждениям. Первое заставляет человека говорить в сердце своем: кто как я; второе: всем хочу завладеть; третье: хочу жить в свое удовольствие».

"Кто как – я! – Какая душа не ощущала в себе подобного движения? Не те только, кои от природы одарены высокими совершенствами, или своими трудами успели сделать что-нибудь важное и общеполезное, могут мысленно возноситься над другими. Самовозношение проходит по всем возрастам, званиям и состояниям; следует за человеком чрез все умственные и нравственные степени усовершения; оно не подчиняется никаким внешним отношениям, и хотя бы человек жил один, в безвестности и отдалении от всех, он всегда, и везде несвободен от искушения превозношения. С тех пор, как он к сердцу принял первую лесть змия: будете яко бози, с тех пор он начал возвышать себя над всеми, как Бог, – начал ставить себя выше той черты, на которой поставлен природой и обществом – это общая болезнь всех и каждого. Кажется, что опасного полюбоваться мыслью, что я выше того, другого, третьего? – А между тем, смотрите, сколько зла и сколько темных порождений проистекает из сей незначительной, по-нашему, мысли. Мыслью и сердцем возносящий себя над всеми, если предпринимает что, предпринимает не по гласу разума и совести, не по советам мудрых и внушению слова Божия, а по своим соображениям, предпринимает потому, что этого ему хочется: он своеволен; – если приводит в исполнение предпринятое, – всего ожидает от одного себя: он самоуверен, самонадеян; когда исполнит, все относит к себе, и оттого бывает высокомерен, горд, притязателен, неблагодарен; – поставляя себя в отношение к другим, желает, чтобы везде и во всем исполнялась его воля, чтобы все двигалось по его мановению: он властолюбив и склонен к насилию; поставляя других в отношение к себе, не может терпеть их влияния, в каком бы скромном виде оно ни являлось: он презрителен и непокорлив; встречая нарушение своей воли, выходит из себя; обиженный воспламеняется местью; он жаждет чести и славы, когда обладает сильным характером; лицемерен и тщеславен, когда слаб душой; дерзок, своенравен, спесив, склонен к пересудам, когда низок. Вот в каких видах является самовозношение, вот сколько греховных движений одолжены ему своим происхождением! – Едва ли кто может не изобличить себя в том или другом».

"Хочу, чтобы все было мое, замышляет своекорыстный – и вот вторая отрасль коренного нравственного зла. Заметнее всего раскрывается в ней дух самолюбия. Оно, как бы само лично, действует здесь: своекорыстный не скажет слова, не сделает шага и движения без того, чтобы отсюда не вытекла для него какая-нибудь выгода. Так все у него рассчитано, так все упорядочено, всему дан такой ход, что и время и место, и вещи, и лица – все, к чему прикасается его рука и мысль, несет в его сокровищницу сродную себе дань. Личная польза, интерес – это коренная пружина, везде и всегда приводящая в быстрое движение все его существо, и по ее возбуждению он готов все обратить в средство для своих целей: будет искать высших степеней достоинства и чести, если это выгодно; возьмет самую трудную должность, если она прибыльнее других; решится на все труды, не будет ни есть, ни пить, лишь бы соблюдалась его польза. Он или корыстолюбив, или любостяжателен, или скуп, и только под сильным влиянием тщеславия может любить великолепие и пышность. Его собственность дороже ему самого себя, дороже людей и Божественных постановлений. Душа его как бы поглощается вещами и живет даже не собой, а ими. Вот сила и область второй отрасли злого семени – самолюбия! И у кого нет каких-нибудь вещей, с которыми расстаться столь же больно, как потерять самое сердце, – расстаться со счастьем»?

"Хочу жить в свое удовольствие, говорит порабощенный плоти, – и живет в свое удовольствие. Душа погрязает у него в теле и чувствах. О небе, о духовных нуждах, о требованиях совести и долга, он не помышляет, не хочет и даже не может помышлять (Рим. 8:7). Он изведал только разные роды наслаждений; с ними только и умеет обходиться, говорить о них и рассуждать. Сколько благ на земле, сколько потребностей в его теле, столько полных удовольствиями областей для преданного чувственности, и для каждой из них образуется в нем особенная наклонность. Отсюда – лакомство, многоядение, изнеженность, щегольство, леность, распутство – наклонности, сила которых равняется силе закона природы, стесняющего свободу. Станет ли он услаждать вкус, делается сластолюбивым; игра цветов научает его щегольству, разнообразие звуков, – многословию; потребность питания влечет его к многоядению; потребность самосохранения – к лености; иные потребности – к распутству. Состоя в живой связи с природой чрез тело, душевно преданный телу столькими каналами пьет из нее удовольствия, сколько в теле его отправлений и вместе с наслаждениями он впивает в себя и коренной дух природы – дух механического, непроизвольного действования. Потому, чем у кого больше наслаждений, тем теснее круг его свободы, кто предан всем наслаждениям, тот, можно сказать, совершенно связан узами плоти».

«Вот как разрастается в нас зло от малого, почти незаметного семени. На дне сердца, как мы заметили, лежит семя зла – самолюбие; от него идут полные его силой три отрасли зла – три его видоизменения; самовозношение, своекорыстие, чувственность, а сии три рождают уже бесчисленное множество страстей и порочных наклонностей; как в древе главные стволы пускают от себя множество ветвей и отростков, так образуется в нас целое древо зла, которое, укоренившись в сердце, расходится потом по всему нашему существу, выходит вовне и покрывает все, что окружает нас. Подобное древо, можно сказать, есть у каждого, чье сердце хоть сколько-нибудь любит грех, с тем только различием, что у одного полнее раскрывается одна, а у другого другая сторона его».

«Что же за причина, что мы большей частью не замечаем его в себе и нередко держим на мысли и в слух, не стыдясь, говорим: что ж такое я сделал? Или чем я худ? Причина тому очень естественная, и она есть новое порождение живущего в нас греха. Не замечаем потому, что не можем. Этого не позволяет нам грех: он очень хитр и предусмотрителен. Не покровенное древо зла, изображенное нами, с первого раза могло бы стать пред взором ума и оттолкнуть от себя каждого; потому он спешит одеть его листвием, прикрыть его безобразие, и прикрывает так, что не только корня и стволов, даже и ветвей не может различить душа, в которой растет сие древо. Этот покров слагается из неведения, нечувствия и беспечности. Не знаем своей опасности, потому и не ощущаем ее; не ощущаем, потому и предаемся беспечности. Таково сердце человека греху работающего, кто бы он ни был. Противоположное сему сердце святых свободно от страстей, или украшается бесстрастием»¹⁰².

Преосв. Феофан возбуждает человека ко вступлению на путь добродетельной жизни не только с отрицательной стороны, как уже замечено выше, но и с положительной – напоминанием о некоторых принадлежащих ему духовных дарах. Христианин и в своем настоящем, поврежденном и греховном состоянии не должен отчаиваться во спасении, ибо ему по самому существу христианского звания присущи некоторые духовные преимущества, которые при благоприятных условиях могут послужить основой и облегчить его нравственное возрождение. Прежде всего такой дар он имеет в благодати, живущей в нем с момента духовного рождения в таинстве крещения. Многие христиане, погруженные в греховную жизнь, не замечают в себе этого дара, даже изумляются, когда им указывают на него. Это чаще всего происходит от того, что люди не имеют ясного представления о действиях и проявлениях благодати Божией. Многие под последним разумеют какие-то особенные, чуть не чудесные знамения. Между тем обнаружением благодати являются все более или менее усиленные и повышенные наши нравственно-религиозные настроения. Так, когда человек в своем уме особенно ярко представит какой-либо теоретический догмат христианства – Промысл Божий, искупление и др., глубоко погрузится в размышление и проникнется им до забвения всего окружающего; когда в чувствах сердца настолько сильно напечатлеется какая-либо практическая истина, например, мысль о будущей загробной жизни, что верующий как бы в действительности переживает явление ее – испытывает мучения совести, блаженство праведников; когда, наконец, иному приходится пережить особенно восторженное духовно-нравственное настроение, причем человек, отрешившись от окружающей действительности, ясно ощущает свою полную внутреннюю неудовлетворенность и недовольство установившимся строем жизни; когда ему представляются крайне мелочными и суетными все обычные жизненные интересы и он считает себя способным и готовым на подвиги добродетели – любви, самоотверженного служения ближнему – все это несомненные обнаружения благодати Божией. Нет такого человека, который бы не переживал подобных состояний и, следовательно, всякий испытывал действие благодати. Все различие между людьми в этом отношении состоит только в том, сколь часто встречаются подобные явления в их жизни. У одного они обнаруживаются в редких, исключительных случаях, у другого бывают чаще, а есть и такие, у кого они выражают постоянные нравственные настроения. Итак драгоценный дар св. благодати несомненно присущ каждому верующему, хотя при настоящем порядке в большинстве находится в скрытом состоянии. При лучших же нравственных условиях он может ярко обнаружиться и сделаться источником и опорой новой духовной жизни. «С изумлением иной вопросит: вот и я христианин, и я верующий, – неужели же и во мне есть благодать св. Духа?! Так и есть. И да не отметает никто благодати Божией. Мы изумляемся: неужели есть в нас благодать? А Апостол изумляется нашему о сем неведению. – Или не весте, – говорит, – яко храм Божий есте и Дух Божий живет в вас. Благодать Св. Духа несомненно изливается на нас в св. таинствах и пребывает в нас с того времени, как крещаемся и помазуемся миром; но являет себя различно, судя но различному отношению нашему к сей благодати. В иных пребывает она сокровенной, неявляемой; в иных обнаруживает себя в свойственных ей действиях на нас, но обнаруживает не непрерывно, а с перерывами; иных, наконец, осеняет вполне и неотступно являет действие свое, – и для них и для других заметно».

«Кто принял таинства, в том есть уже благодать, хотя она не являет еще своего присутствия сквозь действия человеческие. Так семя, брошенное в землю, но еще не прозябшее и не проросшее из земли, – хотя есть, но его не видно. В ином месте есть жила чистой и целительной воды, но скрыта под землей. Люди ходят по тому месту и нередко пьют дурную воду, а чистая вода тут же есть, да скрыта. На ином поле лежит под землей какое-либо сокровище; хозяин трудится, обрабатывает землю и иногда мало добывает трудами... а сокровище тут же, да не видно. – Таким же образом и в сердце нашем бывает сокрыта благодать, как сокровище, как родник, как семя; но она в иных не видна, не являет плодов, не источает воды, не обогащает. Она есть, но не обнаруживает своих действий. В притче Спасителя, получивший один талант и скрывший его в землю, имел талант, но ни сам не пользовался им, ни другой не видел его. Так и здесь. Крещенный и миропомазанный уже получил благодать возрождения и дар Св. Духа и имеет его, но, обратив заботы свои на иные предметы, он может зарыть сие сокровище в земле сердца своего так, что ни ему, ни другим оно не видно. Он может томиться жаждой духовной или пить гнилую воду земных утех; а источник благодати, могущий утолить его жажду, тут же в нем, да завален. Он может голодать и быть бедным духовно; а сокровище духовное всеобогащающее и семя древа плодоносного и всенасыщающего – тут же в нем, да загромождены хламом земных дел и забот. Поройся в земле и, может быть, откроешь сокровище, или родник чистой воды. Пройдет влага и тепло к семени, и оно прорастет и плод принесет. Так и здесь, – дай простор благодати действовать, и она воздействует и явит силу свою в тебе и на тебе».

«Подвиги самоотвержения, труды доброделания и благочестия дают простор действию в нас благодати Св. Духа, и она – сокровенная приходит тогда в явь и действие свое показывает – и самому благодать носящему и другим».

«Но, и въявь пришедши, или воздействовав уже в сердце, благодать не вдруг являет всю силу свою, или всю полноту своих действий, а постепенно, по частям, прерывчато. То действует на одну сторону естества нашего, то на другую, то на одну силу, то на другую, – то мысль просветит, то сердце усладит, то силы укрепит. И ни одного нет из тех, кои не преданы какой-либо греховной страсти, и ни одного нет, кто не ощущал бы в себе иногда действие благодати. Когда в уме вообразится какая-либо св. истина, например: творение, промышление, искупление и проч., или какое событие евангельское – распятие, воскресение, вознесение и проч. – вообразится так сильно, что окует все внимание ума, и так ясно, что он созерцает все подробности и убеждается и питается тем, – то это плод благодати Божией. Когда сердце поражается страхом суда, или исполняется надеждой благ вечных, или чувствует сладость, умиление, сокрушение, отрешение от всего с такой силой, что оно будто переносится совсем в другую область – из окружающего нас, то это есть действие благодати. Когда душа ликовствует, благодушествует, готова на всякое добро, на всякий труд, на всякое лишение и даже смерть, все терпит, не страшится никаких препятствий в Богоугождении, – все сии и подобные состояния суть явления действующего в нас Духа Божия».

«И недаром, когда побывает кто в каком-либо из сих состояний, именует его благодатным состоянием. В нем дается вкусить человеку то, чего ничто земное дать не может. Всякий бывает в сих состояниях, но не у всякого они бывают постоянны; а приходят и отходят, даются и отъемлются подобно тому, как в видимом мире бывает то светло, то облачно, то ветрено, то тепло, то холодно. Так судила спасительная благодать для нашего ж блага, чтоб не связать свободы нашей, чтоб постепенно воспитать нас к благодатному пребыванию и научить ценить благо, которое дается не вдруг, а после многих опытов даяния рукой, как бы сокращенной. Благодать, – говорит св. Диадох, – иногда неизъяснимым каким-то ощущением открывает сердцу свое присутствие, и потом опять скрывается, ожидает, чтоб душа ревностнее еще взыскала Господа, вкусив блага от стремлений к Нему. Из вкусивших сего кто не пожелает, чтоб учащались сии состояния и, приходя, не скоро отходили, но продлялись и долее давали себя ощущать? – Трудись и ищи! Но ведай, что усугубить или умалить, продлить или сократить, зависит от Господа, устрояющего спасение наше так, чтоб все споспешествовало нам во благо. – Сие говорится не за тем, чтоб кто руки опустил, а чтоб усугубил труд, который, как ведомо, по милости Божией, все преодолевает. Трудись и ищи»¹⁰³.

Решившемуся отправиться в путь, предварительно необходимо знать правильное направление его, встречающиеся препятствия и запастись всеми нужными средствами к успешному прохождению его. Такими необходимыми условиями на пути спасения являются следующие пособия: 1) знание и содержание православного учения о главных истинах христианских для освещения направления пути, 2) принятие благодатных таинств Церкви для стяжания духовных сил, нужных при движении, 3) участие во всем христианском богослужении и труды доброделания, как лучшие упражнения для подкрепления и возгревания этих сил и 4) наконец – необходимость вверить себя руководству духовных пастырей с целью получить указание к преодолению препятствий и разъяснению сомнений и недоумений, могущих встретиться по дороге. Для всякого христианина, тем более для вступающего на путь доброй жизни, существенно нужно знание главных истин веры – о Боге, мире и человеке, особенно необходимо уяснить и установить человеку его истинные отношения и обязанности к Верховному Существу и своему ближнему. Христианство дает на это полные, определенные и непререкаемо авторитетные ответы, не допускающие никаких сомнений и колебаний. Богооткровенные истины всем доступны и им можно научаться повсюду: в храме Божием – во всем здесь читаемом, поемом и действуемом; в слове Божием или Св. Писании, в творениях древних отцов и учителей Церкви и, наконец, во множестве выходящих ныне религиозных, назидательных книг и повременных изданиях. Но далеко не все люди духовно питаются от этого благодатного источника. Некоторые предпочитают заниматься какой-либо светской наукой, а огромное большинство живет и довольствуется так называемым легким чтением в виде целой массы издаваемых теперь повестей, романов и произведений периодической печати. Так как в этой области мало истины, а где она и бывает, обычно в изобилии украшается и затемняется продуктами фантазии, то потому душа человека, всегда в существе своем стремящаяся к обладанию истиной, по необходимости чувствует себя неудовлетворенной и поистине голодает. Душа наша не может жить и требует здоровой духовной пищи, а ей взамен того дают камень. Оттого наше время по справедливости называется нервным, потому-то между нами так много настолько разочарованных и нравственно разбитых, расслабленных, что при первой жизненной неудаче они готовы покончить с собой и действительно кончают. Для успешного и достойного прохождения по пути добродетели верующему необходимы духовные силы, и он получает их в таинствах православной Церкви, которые сопровождают христианина от колыбели до могилы, обильно подавая и сообщая ему свои благодатные дары для всех важнейших моментов жизни. В особенности необходимо святое таинство тела и крови Господа, где верующие принимают истинную духовную пищу и питие. Из житий святых угодников Божиих мы видим, что великие христианские подвижники нравственно питались и подкреплялись им непрестанно, восходя до непрерывного, ежедневного причащения. Но подаваемые в таинствах благодатные силы для своего развития и надлежащего действия нуждаются в соответствующих благоприятных условиях жизни верующего. Такой истинной атмосферой для христианина с одной стороны является церковность, а с другой труды благочестивого доброделания. Постоянное и неослабное участие во всех богослужебных чинах церковных значительно развивает и подкрепляет духовные силы человека и создает вокруг него как бы неодолимую ограду для отражения всякого рода греховных искушений и нападений, а практические упражнения в трудах добродетели претворяют духовные начала в плоть и кровь нашей нравственной жизни, закрепляя и делая их прочным, неотъемлемым достоянием нашего внутреннего мира. «Собирающемуся идти в путь, чтоб благополучно совершить свое путешествие, надобно знать сей путь, знать направление его и долготу, равно как и все, могущее встретиться на его протяжении, а при самом шествии надо видеть и его, и то, чем он окружен. Так и христианину, желающему достигнуть живота вечного, надобно знать и ведущий к нему путь, и все ему соприкосновенное, все, что и выше его, и окрест, и впереди его, надобно осветить умственную атмосферу собранием здравых понятий о всем сущем и бывающем, – надобно знать: что есть Бог, что мир сей, как он стоит и куда ведется, что мы, зачем мы здесь, и что ожидает нас за гробом, как нам должно держать себя в отношении ко всему окружающему, – к Верховному Существу – Богу, к братиям нашим – человекам и к миру невидимому, – ангелам и святым. Знающий все сие шествует при свете; а незнающий сего сидит во тьме, и, если б вздумал идти, споткнется, потому что тьма ослепляет очи его. И только христианство разгоняет тьму сию, давая на все сие верные ответы в своем учении. Оно учит, что Бог, в Троице поклоняемый – Отец, Сын и Св. Дух, сотворив все единым словом Своим, все содержит глаголом силы Своей, и все ведет к Своему предназначению, паче же блюдет человека, и падшего – преестественно восстановляет во Христе Спасителе, вразумляя его откровениями и руководя заповедями, определяющими все его обязательные отношения и составляющими собственно путь, коим следует идти. Совокупность всех сих понятий и есть свет, указующий нам путь и освещающий его. Итак – узнай православное учение христианское и содержи его всем сердцем, и будешь видеть путь в царствие, и все окружающее сей путь, и все, могущее встретиться в продолжении его. – Это первое».

«Где же незатруднительно может найти всякий и поучиться истине Божией? Обильно предлагается она в церкви Божией всем, хотящим внимать; предлагается и в чтении слова Божия, и в проповедях, и в песнях церковных, и во всем устроении и чинопоследованиях Церкви, и в писаниях отеческих, и во многих-многих душеспасительных книгах. Желающие обильно черплют здесь свет истины Божией и веселятся под осиянием ее. Но не все так делают, и не все, – по виду кажущееся быть вместилищем истины Божией, – в самом деле вмещает ее. Есть люди, кои дни и ночи просиживают над изучением какой-нибудь науки – математики, физики, астрономии, истории и пр., думая, что питают душу истиной, а душа их чахнет и томится. Отчего? Оттого, что нет истины в тех местах, где хотят ее найти. Не потому так говорю, чтоб науки не могли вмещать истины... но что нередко она бывает оттуда изгнана, и замещена – то мечтаниями, то предположениями, противными истине. А ведь души не обманешь, – как не обманешь голодного, давая ему камень вместо хлеба. Вот она и томится! Но это будто еще дельные занятия – ученость. А что сказать о жадно читающих периодическую нашу письменность? Посмотрите, с каким усилием добивается молодой, а иногда и немолодой человек поскорее получить обычный месячный выпуск; с какой неудержимостью бросается пожрать, как говорят, полученную добычу? Тут и пища на ум нейдет, и сна бывает мало... А какой плод? Две-три удачные фразы, две-три льстящие фантазии, два-три обманчивые предположения, – и все тут... прочее никуда негоже. И душа недовольна. Берется другая, третья книга... все то же... Душе больно! – Заводятся взаимные беседы... все то же, потому что и предметы бесед и образ трактования их берутся из тех же книг... Приложите к сему мелочность обыденных занятий и соотношений, и вы поймете, что, если б открыть тот слух, которым слышится речь души, вы услышали бы горький в ней вопль: изведите меня из сей темницы... мне тошно здесь. – Дайте мне взглянуть на Божий свет! Так это и есть. – Но кто послушает? Видите, тут не в тоне – питать душу истиной Божией!., и ее томят. И добро бы далеко было идти за сей истиной... Нет, – она тут же; но не хотят открыть очей, чтобы восприять свет ее. Войди в церковь, послушай, что здесь поется, читается и действуется, и узришь свет истины Божией. Раскрой Евангелие или хотя в руках подержи сию Божественную книгу, и то отраднее будет душе твоей. А отеческих писаний разве мало у нас теперь в доступном для всех переводе? А других духовных книг и повременных духовных изданий сколько?! но всех сих сокровищниц истины Божией мы не знаем, даже и имен их не слыхали».

«Но пусть и знает кто путь, и путь сей освещен: что пользы в сем знании, если нет сил идти по нем? Больной, расслабленный, безногий, лежа при пути, по которому необходимо идти, и так необходимо, что, если не пойдет, погибнет, будет только больше сокрушаться от того, что знает и видит сей путь. В таком бы положении были и мы, если б Господь, просветив нас светом ведения, не дал нам сил идти по указанию сего света: ибо сами собой мы не можем идти, не имеем сил, мы расслаблены, разбиты. Но не смущайтесь! Все Божественные силы, яже к животу и благочестию, заготовлены уже нам Господом, призвавшим нас в чудный Свой свет (2Пет. 1:3), и всякому верующему подаются в святых таинствах Церкви, подаются независтно, в таком обилии, сколько кто желает и может вместить. Крещение возрождает, миропомазание укрепляет, св. причащение преискреннейше соединяет с Господом Иисусом Христом, св. покаяние восставляет падшего, который падает снова по крещении, и пр. Всякое таинство дает особую божественную силу, нужную человеку на пути в Царство Небесное... Итак, зная содержимые Церковью таинства, бывай сколько можно чаще причастником их, с верой и по всему чину, установленному в св. Божией Церкви, – и силы Божественные, нужные к совершению пути в Царство Небесное, никогда не оскудеют в тебе. – Это второе».

«Но на пути могут ослабевать и истощаться силы, могут встречаться приманки и увлечения. От первого должно прекратиться шествие; от второго – принять ложное направление; конец же того и другого – пагуба. Как же быть? Надо обновлять силы, и отревать приманки и увлечения. Что нужно для этого? Одно: неуклонно исполнять все постановления Церкви и все чины ее – священнодейственные, молитвенные и освятительные. И вот почему! В св. таинствах мы приемлем благодать Св. Духа, как искру Божественную, ниспадающую в наше естество. Как для того, чтоб искра, павшая в вещество, превратилась в пламень, необходим воздух и движение сего воздуха; так необходима своего рода атмосфера и движение сей атмосферы и для того, чтоб искра Божественной благодати, принятая нами в таинствах, проникла в наше естество и превратилась в пламень. Сию атмосферу и составляет наша церковность – все чины священнодействий, молитв и последований Церкви, окружающих человека во всех положениях; а движение сей атмосферы есть непрестанное последование священнодействий Церкви одних за другими и непрерывное участвование человека то в одном, то в другом. Здесь разумеются дневные службы: вечерня, утреня, литургия, праздники церковные, крестные ходы, молитвования на разные случаи – в домах и церквах, путешествие по святым местам, паче же всего св. посты с говением и причащением Св. Таин. Чем кто усерднее участвует во всех сих чинопоследованиях, тем сильнее и сильнее будет разгораться в нем искра благодати, пока не превратится в пламень, поглощающий весь состав его – душевный и телесный. Кто будет так действовать, у того никогда не истощатся силы, тот никогда не потеряет бодрости на пути и не впадет в беспечность. Этот же способ дарован нам и для того, чтоб отревать от себя приманки и развлечения мира. Кто живет по уставу Церкви, тот, как за оградой спрятавшийся, не боится соблазнов его. Церковность есть как бы отпевание и отчитывание от омрачения, производимого дыханием мирского духа. Коснется ли кого эта зараза, – беги в церковь, и все отойдет, – или будь неуклонно верен указаниям Церкви, и мир не найдет случая приразиться к тебе; ибо все, что есть в мире, есть и у нас в церкви, только в чистейшем, Божественнейшем виде... Там гулянья, – у нас св. праздники: там балы, – у нас церковные служения: там театры, – у нас Божественные священнодействия. Сравнивай всякий, что лучше, – и не увлекайся пустой приманкой и не оставляй ради ее существенного, плодотворного и питательного. Итак, живи по церковному, и будешь жить, как в духовной атмосфере и ограде, – и силы твои никогда не ослабеют в тебе к продолжению пути, и никакие приманки не увлекут тебя на распутия. – Это третье».

Истинная сердечная церковность не может остаться одним внутренним настроением подвизающегося, но неизбежно скажется вовне и несомненно обнаружится в трудах и подвигах доброделания или исполнения заповедей Божиих. «Как для растения нужна влажность – соки, которые пьет оно корнями, и, проводя в ствол, образует себя переделанной осадкой их, так нужно своего рода переделание и осадка духовных соков и для души. Сие совершается повседневными доброделанием, или исполнением заповедей, к каким случаи представляет обыкновенное течение жизни нашей. Как соки в растении или пища в теле нашем, оставаясь не переделанными, обременяют только и тяготят, не принося пользы: так все духовные стихии, какие приемлет душа, – истина Божия, таинства и священнодействия и пр., будут только тяготить ее – здесь и вечно – судом совести и Божиим, если она не претворит всего того в свою кровь духовную доброделанием. Вот отчего больны, скорбны и унылы души людей, кои погружены в одни заботы житейские, или одни дела служебные и еще хуже в дела страстные; а о том, чтоб сделать какое добро, и помышления не имеют. Не пропускают они ни одной частички питательной в душу, и она сохнет-сохнет. Не потому так говорю, чтоб дела службы и дела житейские – хлопоты по семейству, торг, обороты разные и разные предприятия были пагубны для души... Нет. Не они сами по себе пагубны, а пагубно то, если ими только одними и занимаются, не заботясь о добродетели, и если, совершая их, совершают не во славу Божию, а для каких-нибудь самолюбивых целей. Как соки в нашем теле обращаются в живую кровь чрез соединение их с кислородом воздуха: так все дела и служебные и житейские могут обращаться в питательную для души стихию, если будем их посвящать все Богу! А когда сего нет, – нет притом и добрых дел, то чем питаться душе? Вот она томится тогда, и жалуется человеку, и внятно говорит ему: пересади меня с этой сухой или гнилой почвы – на ниву Божию, ниву добрых дел, заповедями Христовыми требуемых».

«Коротко скажу вам четвертое. Могут на пути встретиться препятствия, которых не догадаешься, как преодолеть: могут быть расставлены сети, которых не сумеем миновать; могут быть сочетание стезей, при которых не сообразишь, куда идти; может набежать облако, которое скроет совсем путь, и устрашит громом и молниями: к кому тогда обратиться? Как быть? Кто поможет во всех таких случаях? Ангелы с неба? Но они являются только в чрезвычайных обстоятельствах, оставляя обычное течение дел существующему у нас порядку. Так кто же поможет? Пастыри – отцы духовные, которые и даны Церкви, по апостолу, для того, чтоб не допускать христиан влаяться недоумениями, – и вести всех неуклонно по пути в живот вечный, научая каждого приходить в меру возраста исполнения Христова (Еф. 4:11–15). Так, будь покорен руководству отцов духовных, и избежишь распутий и преткновений на пути в Царствие Небесное, и скоро и безбедно притечешь к вратам рая»¹⁰⁴.

Вступивший на путь богоугодной жизни не сразу делает значительные успехи, а двигается очень медленно и постепенно восходит к совершенству. На первой ступени он обращается от греха к добродетели и все свое внимание сосредотачивает на совершении внешних добрых дел. Во втором периоде переходит от внешних явлений к своему внутреннему миру и занят преимущественно очищением сердца чрез борьбу со страстьми и похотьми. На третьей ступени обращается от себя к Богу и предстоит в своем сердце пред лицом Его. Высшую добродетель имеют только совершенные, а первые две степени доступны всем. Хотя последние служат только подготовительными путями к высшей ступени, но и они необходимы и имеют большую нравственную цену. Кто на какой ступени бы ни подвизался, не потеряет мзды своей, только пусть не стоит на одном месте, ибо это опасно, а стремится вперед по мере своих сил по заповеди апостола, «задняя забывая и в предняя простираясь».

«Есть степени умного восхождения к Богу. Их можно насчитать много. Укажу вам главнейшие:

Первая ступень есть обращение от греха к добродетели. Человек-грешник не помнит о Боге и о спасении души своей не заботится, а живет, как живется, удовлетворяя своим страстям и склонностям без всяких ограничений, лишь бы только это не расстраивало его взаимных к другим отношений. Очевидно, куда приведет человека такой путь! Но грешник в беспечности и нерадении не видит того. Господь же бдит над ним. И бывает, что или ангел-хранитель в сердце, или слово Божие – чрез слух, – открывают очам его бездну, в которую он идет, смеживши очи. Когда грешник восприимет в чувство опасность своего положения и возжелает избавиться от готовой ему пагубы, тогда полагает в сердце своем твердое намерение отстать от прежних своих худых дел и обычаев и начать жизнь по заповедям Божиим. Эта перемена жизни на лучшее, или, как я сказал, обращение от греха к добродетели и есть, – первая ступень восхождения к Богу. Того, кто вступил на сию ступень, вы видите занятым с напряжением сил сим одним доброделанием. Нет его ни на гуляньях, ни в театре, ни на балах, – нигде, где потешают страсти, и чрез сих служат сатане. Он всегда за делом, – или на должности, или в трудах по семейству, или в делах благочестия и благотворения. Ходит в храмы на службы Божии, как только есть возможность и соблюдает все уставы Церкви, помогает всячески нуждающимся, дело свое ведет добросовестно, терпит, когда нужно терпеть, – и за себя и за других, соблюдает мир и мирит, отличается постоянством и степенностью, не болтает попусту, не бранится, мало спит, мало ест и пр. Вот эта первая ступень»!

«Вторая ступень есть обращение от внешнего доброделания к возбуждению и блюдению добрых чувств и расположений. Внешние дела ценятся более всего по чувствам и расположениям, с какими совершаются. Сии чувства не всегда бывают исправны, при видимой исправности, и потому губят большую часть наших добрых дел. Например, в церкви быть богоугодное дело... но к сему делу может привиться тщеславие и сделать его небогоугодным. Можно с удовольствием стоять в церкви, но для того, чтобы глазеть на то или другое, или чесать слух, как охуждает апостол. И это уничтожает доброту пребывания в церкви. То же может случиться и со всяким добрым делом. Можно милостыню подавать и поститься, да видимы будем; можно много трудиться для других – из человекоугодия; можно уединяться и терпеть – из презорства; можно быть усиленно деятельным – из зависти, – держаться на службе и исправно служить из корысти и неправедных прибытков, так что, если проследить всю сумму наших добрых дел, и строго обсудить чувства, с какими они совершаемы были, может оказаться, что они все – ничто, уничтожаются недобротой сокрытых под ними чувств. – А ведь это жаль! Так вот и надобно нам строго смотреть, чтоб никакие худые чувства и расположения не оскверняли наших добрых дел. Сначала, когда только обратится человек от греха к доброделанию, ему, можно сказать, еще некогда заняться своим внутренним... Вся его забота обращена на то, чтоб отвыкнуть от худых дел и привыкнуть к добрым. Например, в церковь он не ходил, а проводил это время в какой-либо утехе; надо отвыкнуть от сего обычая худого и привыкнуть к церкви. Милостыню не подавал и тратил деньги на другое что, расточал, прогуливал: надо отвыкнуть от гулянья и привыкнуть к милостыне – подаянию; постов не соблюдал, а ел много, сладко и скоромно; надо и здесь от одного отвыкнуть, а к другому привыкнуть. Так и во всем! Так говорю, на первых порах, когда обратившийся от греха только еще отвыкает от дел и обычаев греховных и привыкает к доброделанию, ему некогда следить за своими чувствами, хотя и не невозможно и не необычно сие. Тут борьба его с собой дает высокую цену всякому его делу, хотя бы и проскользнуло когда-либо недоброе чувство. Но потом, когда он навыкнет доброделанию и установится в порядке добродетельной и благочестивой жизни, непременно должно ему войти внутрь своего сердца и строго смотреть за своими чувствами. Прежде враг старался отвлекать его от добрых дел, когда были еще сильны привычки греховные. Теперь же, когда он отвык от сих последних и установился в добре, враг начнет неправыми чувствами уничтожать доброту дел. Так и надобно обратиться внутрь и смотреть за своими чувствами. Вот то время, когда работающий добру, дошедши до сознания беды, опасности или бесполезности труда, если при добрых делах не бывает добрых чувств, положит твердое намерение войти внутрь себя, строго смотреть за своим сердцем и не допускать ни в каком случае недобрых чувств и расположений, или этот поворот и обращение от внешнего доброделания к удобрению внутренних чувств и расположений есть вторая ступень в восхождении к Богу. Называется это внутрь-пребыванием, вниманием ума, трезвением, различением помыслов, или очищением сердца. Дело сие состоит все в том, чтобы отгонять недобрые чувства и привлекать, возбуждать и укреплять добрые... С самого утра, говорит св. Диадох, стань у входа сердца, и посекай главы исходящих оттуда злых помыслов. Ибо какое бы дело ни пришлось нам делать, тотчас лезет из сердца худое помышление, чтоб его осквернить. Наш долг – худое помышление отогнать, а доброе на место его воспроизвести и с сим добрым помышлением совершить дело. Например, вы собираетесь в церковь; и пойдут помыслы: нарядись получше, чтоб на тебя смотрели, или иди-иди, там увидишь того-то или ту-то... или еще: – сходи; сходишь, скажут, что ты благочестивый и под. Все это надо прогнать, а на место того воспроизвести в сердце чувство обязанности быть в церкви во славу Божию, и с сим чувством сходить в церковь. Как в этом, так надо поступить и в прочих делах. Чем бдительнее кто смотрит за сердцем и чем безжалостнее будет отсекать недобрые помышления и чувства, возникающие из него, тем скорее ослабит, заморит и истребит сии страстные помыслы. Они будут показываться все меньше и меньше, а наконец, и совсем улягутся и перестанут беспокоить, а на место их укоренятся чувства добрые и святые. В сердце водворится тогда мир и невозмутимый покой. Это походит на то, как стакан мутной воды поставить так, чтоб он не колебался. Нечистота все будет оседать вниз; чем более она спадает, тем чище становится вода, а наконец, и совсем очистится. Небо, солнце, луна и звезды в нем будут видимы! Вот это вторая ступень – очищение и чистота сердца чрез борьбу с помыслами и страстями»!

«Третья ступень – есть обращение от себя к Богу, которая состоит в том, чтоб стоять умом в сердце пред лицом Бога, что, собственно, и есть вхождение во внутреннейшее – за завесу – путем новым и живым. Первые две ступени суть только приготовление к сему, но такие, что без них ему быть нельзя. Как, наоборот, те две без сего последнего не приводят к цели. Начало сего состоит в том, чтобы утвердиться в помышлении о присутствии Божием. Где бы кто ни был, что бы ни делал, сознавай, что всевидящее око Божие утверждено над твоим сердцем и все проникает его. Как солнце на небе светит и освещает всю вселенную, и все твари движутся и действуют под его освещением: так да творим и мы все свои духовные дела, – на умственной тверди своей имея утвержденным умное Солнце – Бога всевидящего. Сие настроение внутрь нас само собой приходит по умиротворении помыслов на второй степени, – и очищении сердца от страстей. Ибо так говорит Господь: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Но не в одном зрении существо сей степени, как бы холодном Богу предстоянии. Это только преддверие. Дело же самое в том, чтобы сердцем к Богу устремляться, забыв все – и в себе и окрест себя, в Боге исчезать, или к Нему восхищаться. Святые отцы называют его исступлением, т. е. выступлением из обычного порядка жизни и погружением в Бога, по-гречески екстасис. Чтобы сделать это понятнее для вас, скажу вам – один-другой пример: об одном старце говорили, что он помнил себя только до первой славы, т. е., на три псалма, а потом погружался в Богосозерцание и так умно – без слов молился Господу, стоя неподвижно. О другом старце говорили, что он вечером становился на молитву, обращаясь лицом на восток, воздевал руки свои, был восхищен к Богу, и так пребывал неизменно до тех пор, пока солнце, взошедши, ударами лучей своих не низводило его с блаженнейшей высоты. Вот это и есть восхищение, или самое вступление во внутреннейшее – пред лицо Бога. Это высшее его состояние. Но обычное проявление сей степени – в начатках – есть горение сердца, – или возбуждение чувств при чтении, молитве, доброделании, дома и в церкви, за делом и на пути. Плод сего – молитва. Вспадет чувство на сердце, человек входит сознанием внутрь; и ничего не хочет иметь в мысли, кроме Бога. Если в сем состоянии он молится, то сытости не знает поклонов и молитвенных воздыханий к Богу. Горение сердца ублажает его, и ему всегда хотелось бы быть в сем состоянии, как уверяет Макарий Египетский, если б можно. Вот, кто начал приходить в такие состояния, тот вступил на третью ступень, т. е. стал восходить от себя к Богу! Это предел восхождений, но такой, которому конца нет, ибо Бог бесконечен»¹⁰⁵!

Теперь верующий переживает такое нравственное состояние, когда во внутренней его жизни раскрывается царство Божие, когда наступает момент исполнения слова Евангелия – царствие Божие внутрь вас есть. Святитель Феофан, несомненно лично переживший подобное неземное состояние, все течение его наглядно изображает следующими чертами. «Отличительная черта состояния, когда раскрывается царствие Божие внутрь, есть внутрь-пребывание. Сознание все сосредотачивается в сердце и стоит пред лицом Господа, изливая пред Ним свои чувства, более же всего болезненно припадая к Нему в смиренных чувствах покаяния, с соприсущей готовностью весь живот свой посвящать на служение Ему единому. Такой строй устанавливается каждодневно, с минуты пробуждения от сна, держится весь день, при всех трудах и занятиях, и не отходит, пока сон не смежит очи. Вместе с образованием такого строя, прекращается все настроение, которое качествовало внутри до этого момента, в период искания, в это переходное состояние томления. Неудержимое брожение мыслей прекращается; атмосфера души становится чистой и безоблачной: стоит одна мысль и память о Господе. Отсюда светлость во всем внутреннем. Все так ясно; всякое движение замечается и достойно оценивается, при умном свете, исходящем от лица Господа созерцаемого. Вследствие сего всякий недобрый помысл и недоброе чувство, приражающиеся к сердцу, в самом зародыше встречает сопротивление, и прогоняется. Тут исполняется то, что советует Филофей Синайский: «от утра стань у входа сердца и именем Иисусовым поражай подступающих врагов». Это прогнание недоброго может быть мгновенно, но может длиться часы, дни, месяцы и годы; между тем существо дела всегда одно, именно то, что ничто недоброе не допускается в сердце, а встречает решительный отпор с минуты сознания недоброты его, и гнание его не прекращается, пока совершенно не упразднится от него сердце. Вслед за сим, что ни думается, что ни чувствуется, что ни желается, что ни говорится и ни делается, думается, чувствуется, желается, говорится и делается, по точному сознанию, что все такое не оскорбляет неотступно созерцаемого Господа, благоугодно Ему и сообразно с Его волей. Если же против воли и проскользнет что-либо противное, тотчас смиренно исповедуется Господу и очищается внутренним покаянием или внешним исповеданием, так что совесть всегда хранится чистой пред Господом. В награду за весь такой внутренний труд подается дерзновение к Богу в молитве, которая и теплится непрестанно в сердце. Теплота молитвы непрестанная есть дух этой жизни, так что, с прекращением сего тепления, прекращается и движение духовной жизни, как с прекращением дыхания прекращается жизнь телесная»¹⁰⁶.

Преосвященный Феофан стремился дать не только общее руководство и установить основной строй духовной жизни вверенных и вверившихся его водительству лиц, но применительно к действительным потребностям последних нередко удовлетворял частные нужды, входил в личные интересы, можно сказать, благоустроял каждый их день и каждый шаг. Тут приходилось применять на деле выработанные им и вышеизложенные начала. Так одной корреспондентке, искавшей совета и указания относительно порядка своей ежедневной жизни, святитель пишет: «Ваше время только то, когда вы у себя в комнате. Его потрудитесь распределить так, чтоб оно все принадлежало Господу, – утренние часы особенно... от просонок до 12 час. Тут поместите вашу утреннюю молитву. Лишь проснетесь, вставайте. Не жалейте тела. Если оно блажить хочет, рассердитесь и сгоните себя с кровати. Хорошо, если б сей час же и на молитву, чтоб все думали, что вы еще спите. Вы уже знаете, что поклоны умиляют. Да, поклоны весьма важное дело. Ими надо начинать – три, пять, десять... пока посогреется сердце; ибо с просонок оно всегда бывает вяло и холодно. Потом прочтите утренние молитвы не спешно, со вниманием, зря Господа пред собой, чтение сопровождайте поклонами поясными или земными, смотря по движению сердца; но чем чаще, тем лучше... Заключите чтение опять поклонами, моля Господа о том, в чем чувствуете нужду, пока насытится сердце. Число поклонов, ежели нужно, определите себе сами, а то так, сколько душе угодно... хоть сотню. По совершении молитвословия, хорошо несколько времени провести в Богомыслии, или в творении молитвы Иисусовой. Сядьте, или стоя и ходя говорите: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий помилуй мя... говорите сию молитву побольше раз... уж не менее сотни. Потом и днем, сколько можно чаще, творите сию молитву. И к иконе днем-то хорошо почаще подходить и класть поклоны по усердию пять, десять, и более, с молитвой: Господи помилуй, Боже милостив буди... вот и все. И пред сном такой же порядок, т. е. несколько поклонов вначале, молитвы на сон грядущим, несколько поклонов опять, и по крайней мере сотню молитв Иисусовых. Как хорошо ходить в церковь для воспитания духа молитвенного! Устройте же себя бывать чаще в церкви за обедней, или вечерней, или как можете. Если б всякий день и все службы бывать в церкви, то скорее бы разверзся источник молитвы сердечной... Бывайте по крайней мере по возможности. К сему молитвенному труду надобно приложить чтение Слова Божия и св. отцов. Хорошо читать каждый день дневное Евангелие и дневной апостол. И сделайте так – утром, после молитвы Иисусовой. Но читайте с размышлением, углубляясь в силу слов и, сколько можно, доводя до сердца. Хорошо, когда какое место займет всю душу. С ним можно ходить весь день, держа его в памяти. Из св. отцов: св. Исаака Сирианина, Ефрема, Макария Египетского, Достопамятные сказания, Лествицу, Варсонофия и Иоанна и друг. Из них каждый день прочитывайте сколько-нибудь. Много не надо читать... Прочитавши что-нибудь, жуйте его, пока дойдет до сердца. И довольно. Вот вам признак полезного чтения! Когда какое место так займет, что все мысли и внимание сосредоточатся в нем, это хорошо. Всякое другое чтение есть праздное».

«По вечеру, или после обеда, хорошо читать жития святых дневных. Для того под руками имейте Четь-Минею. Есть ли у вас какое рукоделие? Если нет, изобретите. Без рукоделия плохо. Читать и молиться (разумею молитву и вовне выражаемую) нельзя непрестанно. А праздно сидеть, мысли блуждать начнут; так и надобно в помощь себе рукоделие изобрести. Рукоделие продавайте и на милостыню раздавайте, прося Господа о помощи в науке молиться Ему. Как распределить молитву, чтение, рукоделие, вам самим виднее. Только так распределите, чтоб не было праздного времени ни минуты»¹⁰⁷.

Давши руководственные правила нравственной жизни, Преосв. Феофан считал необходимым разъяснить своей пастве и вопрос о том, как сподобиться человеку мирной христианской кончины. По учению святителя препятствием к установлению правильного понятия о смерти и переходе в загробный мир являются следующие причины – излишнее пристрастие к земным вещам, недостаточно ясное представление о силе и важности благ будущей жизни и, наконец, страх пред будущим судом. Желающий умереть по-христиански и достойно вступить в новый мир должен в течение своей земной жизни устранить все эти препятствия. Будучи сам великим аскетом, Преосв. Феофан вместе с тем был далеко не склонен насиловать чужие убеждения и совсем не требует от каждого христианина полного отрешения от мира и неизбежных его принадлежностей. Напротив, он прямо говорит, что нам нельзя обойтись без многих материальных вещей; только настаивает, чтобы мы имели правильное понятие и установили надлежащее отношение к ним, как не имеющим сами по себе никакой нравственной цены, а служащим только средством для поддержания жизни нашего духа и необходимой обстановкой для его деятельности. Следует так расположить к материальным предметам свое сердце, чтобы с ними во всякое время можно было так же легко расстаться, как например, скинуть ненужную одежду. Конечно, сделать этого сразу нельзя; но возможно достигать подобного состояния чрез внимательное, неослабное наблюдение за своим внутренним миром, путем медленной и настойчивой борьбы с самим собой и упражнения в доброделании, постепенно отсекая одно пристрастие за другим, начиная с меньших и слабо развитых. Одновременно со стремлением отрешиться от излишней привязанности ко всему материальному, мы должны возбуждать и воспитывать в себе вкус и любовь к духовным благам загробной жизни, возгревать желание ее по образу и примеру апостола, который желание имый разрешитися и со Христом быти. Одним из лучших средств к тому служит размышление о скудости и ничтожности благ земных, о высоте и величии благ небесных, а вернее всего ведет – ощущение горечи всего земного и вкушение сладости небесного, что дается только путем продолжительных и усиленных подвигов веры и благочестия... Всякого человека в конце жизни смущает страх предстать пред грозного судию. Так как основанием этого страха являются наши грехи, то самым естественным и надежным средством избавиться от него, конечно, было бы – не делать их. Но человек не только рождается и живет, но и зачинается во грехах, а потому он должен всю свою нравственную деятельность сосредоточить на принятии и употреблении духовных мер и способов к ослаблению и уничтожению их, каковых мер нет нужды изобретать и отыскивать, ибо они обильно предлагаются Церковью уже давно готовыми – и лучшими из них являются покаяние за прошлое и твердое намерение не грешить в будущем. Покаявшийся и решившийся оставить прежнюю греховную жизнь может смело явиться на суд, хотя бы он и не успел еще совершить важных подвигов добродетели, так как имеет за себя великого ходатая пред Отцом-Судией – Его Единородного Сына, излившего пречистую и бесценную кровь Свою за доставление средств и возможности спасения падшего человечества. Если на земле преступник уверен, что за него заступится наследник престола, то без боязни пойдет к царю, какое бы преступление ни совершил. То же бывает и на небе.

«Смерть не есть уничтожение, а переход из сего земного жилища в другое. Но когда – возьмемте пример из обычной жизни, – когда из одного места в другое переходят не только с душой покойной и мирной, но и радостно? Тогда, когда не бывают ни к чему привязаны в том месте, из которого выходят, – и того места, в которое переходят, не только не страшатся, но и всячески желают, ради чаемых в нем утешений и приятностей. Расположимся же подобно сему и относительно смерти – и мы встретим ее не только без скорби и страха, но и с радостным желанием... Именно –

1) Погасим в себе всякое пристрастие к телу и всему телесному, к земле и всему земному. Ибо, когда ничто не привязывает на земле, откуда будет скорбь при оставлении ее? Как свободно и легко отделяются одна вещь от другой, когда они не связаны и не склеены, а только приложены друг ко другу: так легко будет отделение души от тела, когда в ней не будет привязанности к телу и когда она пребывая в теле, не по телу жительствует. Странник, идущий к своему назначению, спокойно и охотно оставляет места, где останавливается. Почему? Потому, что не успевает к ним привязаться, что они для него чужие. Так и когда сердце наше будет считать чужим себе все земное, нам не будет затруднения перейти в другую жизнь».

«Конечно, нам нельзя быть без некоторых вещей, или даже многих вещей. Но можно так расположить к ним свое сердце, что с ними так же легко будет расстаться, как скинуть ненужную нам одежду. Об этом и позаботимся. Трудновато сие? Да... но можно сделать сие не вдруг, а мало по малу. Как враг опутывает душу пристрастиями земными? – Навязывая их одно за другим, подобно тому, как паук опутывает попавшиеся в сети насекомые, набрасывая на них паутинку за паутинкой. Наоборот – кто хочет выпутаться из сих сетей, пусть ухитряется действовать противоположно тому – отсекать одни пристрастия за другими, начиная с меньших и доходя до больших. Как завязший в тину выдергивает член за членом, пока совсем освободится: так станем отсекать пристрастие за пристрастием, пока станем совершенно свободными. Если употребим такой труд, то к часу смертному можем быть совсем уже отрешены от всего и готовы без скорби оставить землю и все земное, ожидая только мановения Божия».

2) «Но не одни пристрастия земные могут возмущать покой души в час смерти. Не менее тревожит и страх, – как явиться на тот свет, где надо стать пред лицо Бога – Судии праведного, очи Которого светлее солнца – все проникают, и все видят, а у нас много грехов. Как тому, кто знает что за собой, страшно идти к начальнику, и тем более к царю: так страшно грешникам предстать пред Бога, – так страшно, что, по слову Божию, они бывают в необходимости кричать: горы, падите на ны! Причина сему – грехи, оскорбляющие Бога. Потому, желает ли кто без страха встретить смерть и покойно перейти на тот свет, пусть позаботится о том, чтобы быть безгрешным, или если уже погрешил, пусть сделает, чтобы грехи сии не послужили ему в осуждение. Как это сделать? Искренним покаянием и решимостью – не нарушать более заповедей Господних. Кто грешил – вперед не греши, а о прежних грехах принеси покаяние. Покаяние и сокрушение о грехах с исповедью и обещанием не грешить более – изглаждают грехи отовсюду, где они печатлеются – из существа нашего, из всего окружающего, – и даже из памяти Божией и делают кающегося грешника неповинным пред лицом Бога праведного, облекая его одеждой оправдания, заемлемой от ризы Господа, ради нас пострадавшего... Разрешение священническое раздирает рукописание грехов, а разодранное рукописание теряет всю свою силу, по воле самого Судии, Который сказал: елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесах (Мф. 18:18). Уверенность в сем исполняет сердце грешника благонадежием, и хотя он знает, что грешил, но идет пред Судию без трепета, зная, что его приход туда предварило уже оправдание, или что там при Судии есть и Ходатай, готовый заступиться за него... Ибо аще кто согрешит, Ходатая имамы ко Отцу Иисуса Христа Праведника (1Ин. 2:1). Если б какой преступник уверен был, что за него заступится наследник престола, голос коего силен у царя, то без боязни шел бы к царю, какое бы преступление ни сделал. Так без страха и смущения может явиться пред Судию Бога и грешник, – покаявшийся: ибо там за него заступится единородный Сын Божий, грехи наши взявший на Себя и вознесший на древо, и сказавший: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененные грехами, и Аз упокою вы (Мф. 11:28). Так, кто хочет покойно умереть, покайся и впредь не греши».

3) «Если за тем к сим двум расположениям, т. е., отрешению от всего земного и покаянию, присоединим еще возжелание благ будущих, то смерть нами встречена будет не только без скорби и страха, но и с охотой. Охотно иной оставляет дом, когда в нем сыро, или печи дымят или кровля худа... Иной, хотя и не встречает в доме каких неприятностей, охотно переходит в другой дом ради того, что предполагает в нем найти более удобств и выгод житейских. Так, когда мы умом постигнем и сердцем ощутим с одной стороны скудость и ничтожность благ здешних, с другой – высоту и необъятность благ, ожидающих нас в другом мире, то не только с охотой, но с сильным устремлением будем желать перехода из сего мира в другой, подобно Ап. Павлу, который говорил о себе, что сильно желал разрешиться и со Христом быть, и Пречистой Владычице, которая каждое утро ходила на гору Елеонскую, (где потом на краткий срок положено было и тело Ее), и молила Божественного Сына своего, чтоб поскорее взял Ее отсюда и дал возможность зреть красоту лица Его... в селениях небесных. Душа, постигшая, что значит жизнь здешняя и жизнь в другом мире, будет воздыхать о сей последней, как пленный воздыхает об отечестве, странник о родном доме и сидящий в темнице о свободе... и с немалым желанием призывать себе смерть, как избавительницу, благодетельницу и утешительницу. Спросите, – как возвести душу к таковому настроению? – Можно размышлением о ничтожестве благ земных и величии благ небесных, а вернее всего – ощущением горечи всего земного и вкушением сладости небесного. Ибо тогда выйдет то, что вкусив сладкого, не захотят горького – отвратятся от последнего и возжелают первого. Или еще лучше: тогда душа будет бежать из сей жизни в другую, как бегут из душной комнаты на свежий воздух».

«Вот и все, что нужно нам, чтоб умереть спокойно. – Не иметь пристрастия к здешнему, совесть очистив – жить добродетельно, – воспитать в себе сильное желание благ вечных. Первое и последнее придут сами собой, когда будет главное, т. е., чистая совесть и добрые дела»¹⁰⁸.