прот. Александр Смирнов

Петербургский период жизни митрополита Филарета (1808–1819 гг.1)

Источник

Содержание

Глава I Глава II Глава III Глава IV Глава V Глава VI Глава VII Глава VIII Глава IX Глава X  
 

Глава I

Общие сведения о служении Филарета в Петербурге. Учреждение Комиссии духовных училищ, состав ее и круг действий. Вызванная к жизни на место бывшей Александро-Невской семинарии С.-Петербургская Духовная Академия и назначение ректором ее бывшего доселе ректором Троицкой Лаврской семинарии архимандрита Евграфа. Вызов в Петербург учителя Троицкой Лаврской семинарии, иеродиакона Филарета. Состояние его духа при объявлении ему об этом вызове. Скорбь по сему случаю митрополита Платона. Отъезд иеродиакона Филарета из лавры и Москвы. Дорога и прибытие в Петербург.

Служение Филарета в Петербурге на разных степенях иерархического достоинства, в звании иеродиакона, иеромонаха, архимандрита и епископа, продолжалось не много более десяти лет (с конца декабря 1808 года по 15 марта 1819 года) и посвящено было почти исключительно образованию духовного юношества.

1808 год – замечательный год в истории русских духовных школ. В этом году 26 июня Государем Императором Александром I был утвержден план о преобразовании духовных училищ; в этом же году образована была Комиссия духовных училищ. Членами Комиссии назначены были шесть лиц: С.-Петербургский митрополит Амвросий (Подобедов), епископ Калужский Феофилакт (Русанов), тайный советник M.М. Сперанский, синодальный Обер-прокурор князь А.Н. Голицын, придворный духовник П.В. Криницкий и Обер-священник военного духовенства И.С. Державин. Круг деятельности Комиссии сосредоточивался на устройстве и управлении всех духовных школ в России. Комиссия приняла на себя все заботы о приведении в исполнение высочайше утвержденного проекта о преобразовании духовных школ. Решено было начать преобразование по новому плану академии, семинарии и училищ С.-Петербургского округа.

17 февраля 1809 года получила новый устав Петербургская Духовная Академия. В новоустроенную академию вызваны были для высшего образования студенты из четырех прежде бывших высших духовных школ, именно: Александро-Невской, Киевской, Московской и Казанской, и из 23 семинарий, всего в числе 100 человек, которые должны были образовать первый курс новой Петербургской академии. Потребовались для нее, кроме бывших профессоров, и новые наставники из разных семинарий. Ректором ее утвержден был вызванный пред тем в С.-Петербург на чреду священнослужения ректор Троицкой Лаврской семинарии архимандрит Евграф (Музалевский-Платонов), близкий знакомый Филарета.

Немного спустя после вызова в Петербург Евграфа, вызван был туда и Филарет. Этим вызовом он обязан был ректору Евграфу, который сделал известным в Петербурге имя даровитого Троицкого учителя и рекомендовал его Комиссии духовных училищ как весьма полезного сотрудника в новой Петербургской Духовной Академии.

Понятно, что иеридиакон Филарет не мог равнодушно оставить место своего образования и первоначальной учительской деятельности, где он пользовался особенным расположением митрополита Платона; при объявлении ему о вызове в Петербург он выразил свои скорбные чувства горячими юношескими слезами; но при всем том, по-видимому, без особенного сожаления о прежнем месте службы и без особой боязни к новому, отправлялся молодой инок в Петербург. Монашеское послушание обязывало его безропотно принять новое призвание, а избыток духовных сил, жажда живой деятельности и новых впечатлений, столь свойственные молодому даровитому человеку, могли увлекать новыми надеждами.

Но что молодым принимается и чувствуется довольно легко, то для старца, живущего более воспоминаниями о былом и настоящим, перенести было очень тяжело. Митрополит Платон терял в иеродиаконе Филарете возлюбленное детище по духу, и, понятно, вызов Филарета в Петербург чрезвычайно огорчил его.

Но как бы то ни было, приказ Комиссии духовных училищ нужно было исполнить без промедления. Отъезд иеродиакона Филарета в Петербург последовал очень быстро, после самых коротких сборов; он не только не успел заехать к своим родителям в Коломну, но даже и написать им о себе. Он выехал из Троице-Сергиевой лавры на четвертый день праздника Рождества Христова, а из Москвы накануне Нового года. Поехал он полубольным, но на дороге, несмотря на поспешную езду и бессонницу, выздоровел2. Впрочем, это дальнее, особенно если взять во внимание тогдашние пути и способы сообщения, путешествие, при морозах, доходивших до 30-ти градусов, не осталось без последствий для здоровья Филарета. Дорогой он простудил ноги, так что и в поздние годы чувствовал боль в ногах, и по совету врача должен был нередко держать их, когда сидел, в горизонтальном положении 3.

После пяти дней путешествия, в праздник Крещения Господня, на заре, рогожная кибитка, запряженная парою почтовых лошадей, въезжает наконец в Московскую заставу Петербурга. Сидевший в ней маленького роста, благообразной наружности, с необыкновенно умным лицом, с выразительным взором, как огонь, блестевших глаз, инок с любознательностью оглядывает высокие, нередко сплошные здания по обе стороны широких, стройных улиц северной столицы4.

Многие мысли и чувства, вероятно, наполняли в то время душу молодого иеродиакона. Мог он думать и о необычайном изменении своих обстоятельств, мог и страшиться их течения, мог и любоваться красотою северной столицы, мог и дивиться малочисленности там храмов Божиих... Но мог ли думать новоприбывший инок, что он так скоро займет в Петербурге высокое и влиятельное положение?

Путь новоприбывшего в северную столицу лежал в Александро-Невскую лавру, где он имел остановиться у старого знакомого, земляка, учителя и сослуживца по Троицкой семинарии, теперь ректора Петербургской академии, архимандрита Евграфа.

Прежде чем начать повествование о Петербургской жизни Филарета, мы дадим понятие о тех лицах, под начальством которых и в сношониях с которыми он должен был состоять.

Глава II

Главные лица в тогдашнем высшем церковном управлении вообще и в Комиссии духовных училищ в частности: митрополит С.-Петербургский Амвросий (Подобедов), архиепископ Рязанский Феофилакт (Русанов) и Обер-прокурор Святейшего Синода князь A.Н. Голицын.

Главными лицами, имевшими большое значение в церковном управлении вообще и в духовно-учебном ведомстве в частности, были в то время: первенствующий член Синода Амвросий (Подобедов), митрополит Новогородский и С.-Петербургский; Феофилакт (Русанов), архиепископ Рязанский; и Обер-прокурор Синода, князь A.Н. Голицын.

Амвросий был сын священника посада Стогова, Переяславского уезда, учился в Троицкой Лаврской семинарии, по окончании курса был в ней учителем в низших классах, принял монашество, а потом переведен был на должность учителя в Московскую Славяно-Греко-Латинскую Академию. Возвышению его способствовало сказанное им слово над гробом убиенного в 1771 году, во время народного возмущения в Москве по случаю чумы, Московского архиепископа Амвросия Зертис-Каменского, которое сделало его известным Императрице Екатерине ІІ. Он вскоре назначен был сначала префектом, а потом и ректором Славяно-Греко-Латинской Академии. Через четыре года после чумы он имел случай говорить проповедь в присутствии Императрицы Екатерины II, прибывшей в Москву для празднований Кучук-Кайнаржисского мира. Проповедь понравилась Императрице. Согласно выраженному Императрицею желанию видеть Амвросия в омофоре, он, спустя несколько времени (5 июля 1778 г.), посвящен был в Троицкой лавре в сан епископа Севского, викария Московского. Государыня, присутствовавшая на его хиротонии, пожаловала ему богатую архиерейскую ризницу, бриллиантовую панагию и три тысячи рублей – сумму очень значительную для того времени. Вскоре Амвросий с Севской переведен был на самостоятельную Крутицкую кафедру, а за упразднением последней в 1785 году, назначен был в Казань, где снискал общую любовь населения и заслужил славу искусного церковного администратора и хозяина. Он отличался особенною любовию к строительному делу и знанием его. В 1795 году Амвросий был вызван для присутствования в Св. Синоде и неизменно пользовался милостями Императрицы Екатерины II, пожаловавшей ему алмазный Крест для ношения на клобуке и пожизненную пенсию в две тысячи рублей, до самой кончины Государыни. При Императоре Павле I Амвросий также отличен был особым вниманием Государя, которому он устроил между прочим торжественную встречу в Казани, когда туда прибыл Государь вместе со старшими сыновьями Александром и Константином. В октябре 1799 года Амвросий был назначен управляющим Петербургскою епархиею, в звании архиепископа и Первоприсутствующего в Св. Синоде. Накануне своей кончины Император Павел Петрович прислал Амвросию белый клобук. В звании митрополита Петербургского и Первоприсутствующего в Св. Синоде Амвросий оставался и в царствование Императора Александра I, до 1818 г.

Амвросий был святитель замечательный во многих отношениях. Он отличался редким добродушием и бесхитростностию, всегдашнею доступностию, ласковостию, приветливостию и неусыпною деятельностию на пользу церкви. Особенно заботился он о вверенных его попечению духовных училищах, о благолепии храмов и службы церковной. Не отличаясь особенно выдающимися способностями и ученостию, он был непоколебимо тверд в своих убеждениях и правилах. Его здоровой и стойкой духовной природе чужды были увлечения того времени: ни масонский мистицизм, ни царившая тогда в высшем обществе и даже в среде некоторых духовных лиц блестящая французская образованность не вызывали в нем сочувствия; напротив, он относился к ним сдержанно и недоверчиво. Уклоняясь от сближения с людьми нового направления, не чуждого крайностей, митрополит Амвросий дорожил сношениями с лицами, стойкими в своих убеждениях и умевшими различать хорошее старое от худого нового и наоборот. Так, он искренно уважал митрополита Платона и вел с ним деятельную и откровенную переписку. Он состоял также в хороших отношениях с Мефодием (Смирновым) архиепископом Тверским, славившимся ученостью и строго православными убеждениями5.

Филарет всегда считал митрополита Амвросия своим благодетелем. И действительно, Амвросий много содействовал его возвышению; но мы увидим, что и Филарет в свою очередь окажет ему большие услуги и таким образом вполне заплатит за его покровительство.

Другим влиятельным лицом в Синоде и особенно властным в делах духовно-учебного ведомства был Феофилакт (Русанов), архиепископ Рязанский, умерший в 1821 г. экзархом Грузии, в сане митрополита, – одна из замечательнейших личностей в истории русской церкви царствования Александра I.

Феофилакт, родившийся в 1765 году, был сын дьячка Архангельской губернии, Онежского округа, Набережской волости. Получив первоначальное образование в Олонецкой семинарии, он в 1788 г. поступил в Александро-Невскую главную семинарию, где еще на школьной скамье сблизился со знаменитым M. М. Сперанским, прибывшим туда из Владимирской семинарии. Феофилакт был человек с большими дарованиями, жаждавший обширной деятельности, но в то же время и с крайне честолюбивыми наклонностями. Сохранилось предание, будто друзья, невские семинаристы, Русанов и Сперанский, бросили между собою жребий, кому из них остаться в духовенстве и кому поступить в светскую службу. Феофилакту будто бы выпал жребий быть духовным лицом. Справедливо или нет это предание, но оно показывает, что Феофилакт решился посвятить себя служению церкви не по одному чистому и бескорыстному призванию, а не чужд был при этом и честолюбивых расчетов, а так как тогда более преимуществ представляло служение церкви в звании монашеском, то он и избрал последнее. Феофилакт не ошибся в своих расчетах. Дополнив свое семинарское образование основательным изучением новых языков, из коих на французском мог даже свободно объясняться, а также знакомством с немецкой и особенно французской литературой, с философией, эстетикой и историей, Феофилакт был по своему образованию выше многих лиц тогдашнего духовенства и приобрел репутацию человека всесторонне образованного. По своим взглядам, вкусам и образу жизни он также мало похож был на прочих своих собратий: он держал себя свободно, изящно одевался и даже усвоил себе некоторые приемы светского общества. Это доставило ему доступ в аристократические дома, где он был приятным собеседником и желанным гостем. Несомненно, что расположение к нему светских и нерасположение некоторых духовных лиц способствовали его быстрому возвышению. Кончив в 1792 г. курс в Александро-Невской семинарии, он вскоре же, именно в 1795 г., возведен был в сан архимандрита. Первое время по окончания курса он служил преимущественно законоучителем в видных светских учебных заведениях, именно в греческом, сухопутном, шляхетском и артиллерийском корпусах. В конце 1798 г., будучи еще архимандритом, Феофилакт был пожалован в звание члена Святейшего Синода, а в конце 1799 г. назначен был епископом Калужским. Будучи в Калуге, Феофилакт имел случай близко познакомиться с князем A.Н. Голицыным, посещавшим нередко свои Калужские имения. При открытии действий Комиссии духовных училищ Феофилакт, как человек образованный, оказался нужным человеком и был вызван в Петербург. Там он возобновил свои прежние связи и знакомства в светском обществе, приобрел много новых и влиятельных знакомых, прославился своими проповедями, сделался известным Государю, как замечательный архиерей, заслужил благоволение вдовствующей Императрицы. В 1809 г. Феофилакт возведен был в архиепископа Рязанского. К чести Феофилакта нужно сказать, что он очень дорожил репутацией ученого человека и сам добровольно вызвался быть профессором словесных наук во вновь открытой Петербургской Духовной Академии, будучи уже архиепископом и членом Синода. Если взять во внимание, что тогда не принято было, чтобы архиерей преподавал курс не только светских, но и духовных наук и что это казалось даже как бы унизительным для их достоинства, то добровольный вызов Феофилакта быть профессором служит наглядным доказательством его любви к науке и понимания заявленных временем требований ее, которым и старался, сколько возможно, удовлетворить. Значение Феофилакта и в Синоде, и в Комиссии духовных училищ, и в обществе постепенно возрастало. Его стали считать сильным соперником Петербургского митрополита Амвросия, и, кажется, сам он не чужд был притязаний на кресло первенствующего члена Св. Синода. Сперанский и, до некоторого времени, Обер–прокурор князь Голицын поддерживали надежды Феофилакта. До чего возвысилось тогда значение Феофилакта, показывает распространившийся в то время слух, будто правительство имеет в виду назначить некоторых архиереев членами Государственного Совета. Феофилакта выставляли первым кандидатом на такой важный пост, вследствие чего в кружках духовных лиц, близких к митрополиту Амвросию и недовольных Феофилактом, последний прозван был Бриэнном – именем известного французского епископа, участника революции. Ввиду притязаний и успехов Феофилакта, друзья митрополита Амвросия советовали последнему даже добровольно уступить кафедру сильному сопернику и заранее удалиться из Петербурга в Новгород, но митрополит выдержал свое достоинство и отвечал на советы друзей решительно: «Не сам я себя поставил, не могу сам себя и снять со своего поста». Все, по-видимому, благоприятствовало надеждам Феофилакта, но ему недоставало чувства меры: он сам себе много повредил своим высокомерием, горячностию характера и склонностию вмешиваться во все дела. Вследствие сего у него нередко выходили столкновения с сильными и влиятельными лицами. Он охладил расположение к себе даже в прежних своих покровителях. В 1810 г. он вступил в столкновение с самим Голицыным и Сперанским. Столкновение это возникло из-за ученого Фесслера, который, по рекомендации Сперанского, был вызван из Берлина для занятия в Академии кафедры еврейского языка и философии и скоро, по своей учености и влиянию на студентов, сделался здесь опасным соперником Феофилакта. Получив в свои руки программу его философских лекций, Феофилакт подверг ее жестокой критике, обвинив автора в крайнем идеализме, разрушительном и для философии, и для религии, в мистицизме и иллюминатстве, и успел вытеснить его из Академии, несмотря на усердную защиту его Сперанским. Князю Голицыну, который тогда начал уже увлекаться мистицизмом, критика Феофилакта на Фесслера тоже не понравилась. Неосторожно и бестактно с самого первого раза отнесся Феофилакт и к новому светилу, которое сначала скромно, а потом все более и более усиливая блеск, восходило в Петербурге, – к вызванному из Троице-Сергиевой лавры иеродиакону Филарету. Своею заносчивостию и высокомерием он, как увидим, вызвал его на борьбу и в этой борьбе потерял окончательно симпатии князя Голицына, которые в большей, чем прежде к Феофилакту, мере и степени перешли к новому, молодому его сопернику6.

Чтобы уяснить положение вновь прибывшего в Петербург иеродиакона Филарета, нам остается сказать несколько слов о покровителе его, Обер-прокуроре Св. Синода, князе Голицыне.

Князь Александр Николаевич Голицын, потомок князя Бориса Алексеевича Голицына, воспитателя Петра І, двухнедельным младенцем лишившийся отца, первоначально воспитанный своей умной матерью, урожденной Хитровой, милостиво призренный в своем сиротстве Великой Государыней, Императрицей Екатериной ІІ, которая приказала поместить его на свой счет в Пажеский корпус, получил так называемое светское образование, довольно легкое и неглубокое. Но нельзя ему отказать в недюжинном природном уме и многих похвальных нравственных качествах, благодаря которым он с детских лет умел приобретать общее расположение. В связи с высоким происхождением и покровительством Императрицы это уменье доставило ему любовь Великого Князя Александра Павловича, бывшего немногим его моложе. Духовнoe общение между Великим Князем и князем Голицыным, начавшееся с совместных детских игр, обратилось потом в искреннюю и неизменную дружбу между ними. Когда Александру Павловичу исполнилось двенадцать лет, шестнадцатилетний камер–паж Голицын назначен был кавалером к Его Высочеству. Когда же через четыре года (1793 г.) Екатерина женила шестнадцатилетнего любимого своего внука и составила для него особый малый Двор, туда назначен был двадцатилетний князь Голицын камер-юнкером, причем Государыня доставила ему нужные средства к приличному содержанию. Близость к блестящему и утонченному Двору Екатерины положила свою печать на князя Голицына, и он сделался царедворцем в полном смысле слова. При замечательном добродушии, пытливом уме и необыкновенной живости характера, не получив солидного образования, он всецело предавался каждому из увлечений, овладевавших им. Смолоду находясь под влиянием бывших тогда в моде французских энциклопедистов, впоследствии он совершенно изменился – был чрезвычайно набожен, а затем со свойственным ему увлечением вдался в мистицизм. Поднимаясь быстро вперед по ступеням придворной и военной службы, Голицын и при Императоре Павле Петровиче пользовался первое время его милостями, но потом, вследствие какой-то собственной неосторожности в словах, а также и по наветам врагов, подвергся опале. Воцарившийся Александр І тотчас же вспомнил о своем любимце, возвратил его первым из удаленных при его родителе из Москвы, вновь приблизив к себе, и, наконец, после отставки Обер-прокурора Синода Яковлева сделал Синодальным Обер-прокурором. Ему дано было при этом особенное право докладывать дела Государю лично, для чего он был наименован статс-секретарем. Это обстоятельство придало ему большее значение в Синоде, чем какое имели его предшественники. Хотя князь Голицын и обладал многими добрыми качествами, но впоследствии, с еще большим возвышением своей власти, стал все более и более изменять своему прежнему благодушию и доброте, сделался деспотичен и позволял себе иногда резко обращаться с высшими представителями церковной иерархии7.

Таковы были главные действующие лица в центральном церковном управлении в Петербурге. Кроме них были еще и некоторые другие лица, имевшие отношение к жизни и судьбе иеродиакона Филарета; но о них мы скажем в течение самого рассказа о петербургской его жизни, к которой время уже нам возвратиться.

Глава III

Первое время жизни Филарета в Петербурге. Представление его вышеупомянутым особам. Ознакомление с Петербургом и его окрестностями.

Мы сказали уже, что по приезде в Петербург иеродиакон Филарет остановился в квартире ректора Академии архимандрита Евграфа, который принял его по-родственному. И хозяин, и гость не большие имели средства к жизни; помещение их было до того тесно, что негде было поставить кровать для гостя, и он должен был класть свою постель на полу. Так прожил он два месяца до получения постоянной должности8.

Тотчас по своем приезде в Петербург иеродиакон Филарет охвачен был сложными течениями тамошней жизни. Первое время его, конечно, посвящено было на ознакомление с новым положением, с новыми лицами, с городом и его окрестностями. Руководителем его в этом был тот же обязательный хозяин, архимандрит Евграф.

Будучи ласково принят митрополитом Амвросием, у которого имел честь обедать на другой же день по своем приезде и который потом заботился, чтобы новоприбывший инок не скучал на чужой стороне,9 Филарет далеко не такой ласковый прием встретил со стороны архиепископа Рязанскаго Феофилакта, бывшего тогда в полной силе своего могущества. Когда явился к нему Филарет вместе с ректором Евграфом, он, считавший себя первым ученым своего времени в России, поддался искушению проэкзаменовать новичка и преподать ему некоторые научные советы. После первых же слов новоприбывшего Феофилакт задал ему вопрос: «Что есть истина?» «Я, – воспоминает впоследствии Филарет, знакомый только со старыми Вольфианскими и Лейбницевыми понятиями философскими, – отвечал, что истина логическая есть то-то, истина метафизическая – то-то. Феофилакт не удовольствовался, спросил: что есть истина вообще? Я затруднялся, не знал, что отвечать. Спасибо ректору, он вывел из замешательства шуткою: на этот вопрос, сказал он Феофилакту, не дал ответа и Христос Спаситель. Вопросы Феофилакта перешли к языкам. Узнав о знакомстве моем с языками древними – еврейским, греческим и латинским, он рекомендовал непременно учиться и какому-нибудь из новых, и в особенности французскому, уверяя, что на нем пишут или на него переводят все примечательное в науке. Это заставило меня обратиться к изучению французского языка». Далее следовал совет Феофилакта Филарету познакомиться со Шведенборгом, как это он советовал всем, будучи почитателем шведского мистика и духовидца. Филарет в этом случае последовал совету Феофилакта, но впоследствии нашел, что оба совета Рязанского владыки мало для него были пригодны и полезны. Насчет французского языка он замечает, что «может быть, было бы лучше, если бы я знал немецкий язык», а насчет Шведенборга, что «прочитает несколько страниц – и голова трещит», и что «в конце концов, не много он имел терпения для знакомства с его сочинениями»10. Как ни взглянуть на беседу сильного архиепископа с молодым иеродиаконом, она удивляет недостатком такта, вежливости, деликатности и даже просто снисходительности к начинающему ученому, условия подготовки которого к ученому поприщу притом, вероятно, хорошо были известны Феофилакту. Если он непременно хотел наставить новичка, то можно было сделать это деликатным образом, незаметно вовлекая испытуемого в разговор о каком-либо ученом предмете. А этого не было сделано, так что потребовалось вмешательство ректора, чтобы намекнуть на неуместность и трудность вопроса. Это, конечно, не могло не оставить неприятного осадка в душе Филарета. Искра борьбы между двумя талантливыми людьми, которые, казалось бы, мирно могли работать на одном поприще, была заронена.

Крайне любопытна первая встреча иеродиакона Филарета вскоре же по приезде его в Петербург с князем Голицыным. Вот как передает о ней Сушков со слов самого Филарета: «Был праздник в Таврическом дворце. Приглашено было и духовенство полюбоваться на великолепный фейерверк. Митрополит Амвросий взял с собой и недавно прибывшего из Троице-Сергиевой лавры иеродиакона Филарета, которому, конечно, все казалось странным: и это не духовное празднество, и скачка в перегонку стольких четверней с каретами и колясками, и пестрые толпы мужчин и женщин, суетливо рассыпающихся во все стороны без видимой цели, и долетающие до слуха звуки без слов, и музыка, как гром, прерывающая весь этот хаотический гул и говор. Вот торопливо идет по двору какой-то небольшого роста человек, украшенный звездой и лентой, при шпаге, с трехугольной шляпой и в чем-то – плаще не плаще, – в какой-то шелковой накидке сверх вышитого мундира. Вот взобрался он на хоры, где чинно расположилось духовенство. Вертляво расхаживает он посреди членов Св. Синода, кивает им головой, пожимает их руки, мимоходом запросто молвит словцо тому или другому, и никто из них не дивится ни на его наряд, ни на свободное обращение его с ними. Странное существо, подумал, глядя на него, иеродиакон. Но вот митрополит берет его за руку, подводит к маленькому господину, объясняет маленькому господину, откуда и когда прибыл в Александро-Невскую лавру инок; а инок, не зная, к кому его подвели и о чем с ним говорить, рассеянно поклонился ему молча, поглядел на него и отошел в сторону. Когда домино удалилось, он спросил: кто ж этот господин? – Наш Обер-прокурор, сказали ему. «Каким же неуклюжим дикарем показался тогда я ему! – молвил как-то с усмешкой владыка, вспоминая о первой встрече своей с Голицыным. – Что он должен был подумать обо мне? И теперь смешно, как придет на память мое неведение светских условий, мое недоумение при взгляде на его домино, мое неловкое от него удивление. Я совсем растерялся в этом шуме и суматохе. Да и как же мне было знать, что домино есть принадлежность маскарадов, о которых я и не слыхивал... Смешон был я тогда в глазах членов Синода. Так я и остался чудаком»11. Князь Голицын, разумеется, забыл представленного ему при такой необычной обстановке иеродиакона. Скоро, в том же году (1809), ему пришлось быть у князя с визитом по случаю праздника Св. Пасхи. Он заметил при этом, что у его сиятельства комнаты, в которых были принимаемы посетители, убраны книгами. «Добрый знак для ученых», – сказал он тогда сам себе12. Это представление князю было также мимолетным, но впоследствии мы увидим, что Филарету придется близко сойтись с князем и иметь на него влияние в добрую сторону.

При ознакомлении с новыми лицами иеродиакону Филарету предстояло ознакомиться и с новою местностью. Он осматривает доселе неизвестный ему город и его достопримечательности, но, впрочем, не нарочито, а пользуясь для сего подходящими случаями – или нужными визитами к членам Св. Синода, или возлагаемыми на него поручениями. Так, по случаю экзамена певчих, долженствовавших поступить в состав новооткрываемых училищ, он посещает Петропавловский собор, удивляясь при этом его внутренней величественности и необычным украшениям.13 Окрестности города также привлекают его внимание. Вместе с товарищами по службе он предпринимает поездку в Петергоф, Сергиеву пустынь, Царское село, Павловск и Гатчину. Все эти места, конечно, производят на него сообразное с их особенностями впечатление, но видно вместе с тем, что он предпринимал поездку в них не из одного простого любопытства, а, главным образом, в видах рассеяния и потому, что представлялись для того удобные случаи. Он даже как будто извиняется (пред своими родителями), что позволил себе такую забаву, указывая, что для поездки в Петергоф и Сергиеву пустынь экипаж был дан от его высокопреосвященства и, следовательно, путешествие не потребовало расходов, а потребная на поездку в прочие места сумма – 50 р. вовсе не так показалась велика, когда разложили ее на пять человек товарищей.14 Все это совершено было, так сказать, между делом. Главная же забота его была – ближе войти в круг его новых обязанностей.

Глава IV

Забота и беспокойство родителя Филарета о его участи. Продолжающаяся скорбь о его отбытии митрополита Платона и возобновление последним ходатайства о возвращении его из Петербурга. Причины замедления письменных сношений Филарета с близкими ему лицами.

В то время как иеродиакон Филарет знакомился с Петербургом и узнавал положение здешних дел, отец его в Коломне был крайне озабочен, не имея довольно долгое время известий о своем сыне. Чтобы хотя сколько-нибудь осведомиться о нем и тем успокоить, себя, он обращается с усердною просьбою доставить нужные известия o сыне и к другим лицам, имевшим возможность знать о нем, и к самому сыну. В черновых бумагах Коломенского Соборного протоиерея Михаила Феодоровича Дроздова сохранилось письмо его к префекту Троицкой семинарии Самуилу, почитателю Филарета, следующего содержания:

«Ваше Высокопреподобие! Почтеннейший Господин Отец префект!

Простите меня великодушно, что я, не имея чести быть Вам знакомым, осмеливаюсь Вас обеспокоить сим письмом. Крайняя нужда меня к тому побудила. О Филарете никакого известия я не получаю. Он в последнем письме писал ко мне, что, может быть, по требованию отправлен будет в Комиссию духовных училищ, и в таком случае могу я получить от Вашего Высокопреподобия об нем известие, также несколько книг и портрет Великого мужа (митрополита Платона)15, но с тех пор не получаю от него никаких писем. Думаю, да и слух носится, что он уже выехал; но когда, как, и спокоен ли духом – того не знаю. Покорнейше прошу Ваше Высокопреподобие доставить хотя некоторые сведения о сих обстоятельствах человеку, опечалившемуся и принимающему немалое участие в судьбе Филарета. Ежели Вам недостает времени писать ко мне, то хотя на словах объясните сему письмоподателю. Подайте хотя малое утешение унылому сердцу. За таковое Ваше ко мне благодетельное снисхождение, я навсегда благодарным останусь с истинным почтением

Вашего Высокопреподобия покорнейший слуга Усп. Пр. Михаил.

Января 24-го дня 1809 года».

Писал также отец и сыну, прося его известий о себе. Вот черновое письмо его к сыну:

«Преподобный Отец иеродиакон Филарет!

Мы все живы. (Сообщив далее известия о домашних обстоятельствах, родитель Филарета после нескольких точек вопрошает) Но где теперь Филарет, здоров ли он, спокоен ли духом, каково доехал до места назначенного, в чем упражняется, чем занимается, какую должность отправляет, находит ли хотя малое удовольствие, с кем обращается, каково у него новое знакомство, каково обхождение, обороты в течении дел, есть ли надежда к спокойной жизни, какова кажется ему перемена климата, какова новая жизнь, каковы подкрепления жизни, какой вид кажут ему еще незнакомые начальники, в каком расположении отпустили его прежние начальники и благодетели – короче, что с ним случилось и что теперь делается? Вот вопросы, которые я сам себе наедине предлагаю; но никто на них не отвечает. Просил я лично при отбытии в лавру одного родственника, чтобы он, там осведомившись хотя о маловажных обстоятельствах, меня уведомил; но ничего в ответ не получил. Писал недавно к отцу префекту Самуилу, но еще он ничего не отвечал и, будет ли отвечать, не знаю. Мог бы ответствовать на все сие один Филарет; но голос его слишком за восемь сот верст из холодного климата не слышен; писем от него не получаю. Последнее получил писанное из лавры от 25 декабря прошлого года (1808); более не получал: а мне к нему послать письмо, не знаю и надписать куда. Сие посылаю с надворным советником Тимофеем Семеновичем Серебряковым, смотрителем водяных коммуникаций. Он мне обещался сыскать вас, Отец Филарет! Он для меня человек благосклонный. С ним же прошу меня уведомить коротко об обстоятельствах вашей жизни и о месте пребывания вашего и как надписывать письма, посылаемые к вам».

Митрополит Платон также крайне интересовался знать о своем любимом питомце. Он непрестанно спрашивал бывших сослуживцев Филарета по Троицкой семинарии, нет ли к ним какого из Петербурга известия о нем, тем более, что он не один раз писал в Петербург и просил о его возвращении. Бывшие товарищи по службе в Троицкой семинарии также нетерпеливо ожидали известий о нем.16

Не писал же иеродиакон Филарет из Петербурга некоторое время даже близким к нему лицам, вероятно, потому, что под влиянием новых впечатлений, с увлечением и ревностию предавшись всецело новым обязанностям, в самом тщательном исполнении которых видел первый и прямой свой долг, решительно не имел времени писать. Есть, впрочем, доказательство, что отцу своему он писал вскоре по приезде в Петербург два раза, но эти письма, вероятно, не дошли по назначению, и если дошли, то не сохранились для нас. Отправляя письмо к отцу от 14 февраля 1809 года, он пишет в начале его: «Се уже третие пишу к Вам из Петербурга».17

Вероятно, вскоре же по приезде в Петербург писал Филарет и к митрополиту Платону, но достоверных известий о сем не сохранилось.18

Писать родителю, митрополиту Платону и троицким товарищам, кроме недостатка времени, препятствовало, может быть, еще и то обстоятельство, что положение его в Петербурге первое время было довольно неопределенное и ход тамошних дел казался ему, как пишет он потом отцу, весьма непонятным.19

Митрополит Платон, крайне огорченный вызовом иеродиакона Филарета в Петербург, несколько раз (до четырех раз) принимался хлопотать о возвращении его в Троицкую Лаврскую семинарию. В первый раз он писал в Св. Синод от 28 декабря 1808 года в репорте, который послал об отправлении вызванных в Петербург иеродиакона Филарета и учителя греческого языка Семена Платонова с ними самими: «Как они, учители Дроздов и Платонов, изъявили свое нежелание отправиться в Петербург и хотят остаться по прежнему при Троицкой семинарии, каковое нежелание изъявили пролитием слез; то я, особливо о иеродиаконе Филарете, усердно прошу Св. Правит. Синод обратить его паки в Троицкую семинарию, где он, яко сходственно с его желанием, может лучший успех оказать для общей пользы, и как я об нем особливо прилагал, в рассуждении его воспитания, отеческое попечение, то сие много послужит к утешению моей старости; а его единого отбытие удобно может вознаграждено быть из других училищ».20

В этом репорте для большего успеха своего ходатайства о Филарете митрополит Платон заметно старался даже ослабить достоинства его пред Св. Синодом. Когда вскоре же за тем последовал вызов в Петербург Вифанского префекта Евгения Казанцева (впоследствии архиепископа Ярославского), и в синодском указе по этому случаю было прописано, что ежели Филарет еще не отправлен, то будет о нем рассмотрение в Комиссии духовных училищ, то обрадованный этим Платон вторично просил Синод (в репорте о префекте) о возвращении Филарета к утешению его старости. При отправлении префекта Евгения Платон в третий раз писал в Синод о том же.21 И эту неоднократную усердную просьбу старца митрополита, по-видимому, предположено было в Синоде уважить – возвратить ему Филарета, но есть основание полагать, что сам последний не желал возвращения, предпочитая службу в Петербурге службе при Троицкой Лаврской семинарии. По крайней мере, архиепископ Евгений Казанцев в своем дневнике передает следующее: «При получении от м. Платона представления, прежде суждения о том в Синоде, м. Амвросий призвал Филарета и, объявив желание Платона, спросил его согласия. Он отвечал то же, что и при вызове из лавры в Петербург: что, приняв монашество, он отрекся от своей воли и предал себя в волю власти»22. Митрополит Платон между тем весь неуспех своего ходатайства о Филарете приписывал нежеланию членов Синода исполнить его просьбу. В письме к викарию своему Августину от 31 января 1809 г. он с горьким чувством писал: «Филарета не отдают! Весьма несовестно: ибо уже что рассматривать, когда было определено его здесь оставить? Но что же делать? Терпеть? Да терпению конца нет!» Отказ Синода возвратить Филарета, которого в то время Комиссия духовных училищ имела в виду определить в Петербургскую Академию баккалавром богословских наук, мотивирован был «назначением его к толико важной должности23». Впоследствии мы увидим, что митрополит Платон сделает еще попытку возвратить к себе Филарета.

Сетуя на высшее церковное управление за неисполнение своего ходатайства о Филарете, Московский Святитель сетовал отчасти и на самого Филарета. Из одного письма Филарета к родителю можно заключить, что м. Платон был некоторое время недоволен Филаретом за то, что он мало ему пишет. «Что жалуются на меня в лавре, – пишет он, – это я знаю. То правда, что я молчалив. А там нашлись люди, которые слишком говорливы. Я не писал того, что чувствую, а они говорили то, чего я не знаю. Однако сюда писано, только не ко мне лично, что меня прощают24». Отсюда видно, что уважительные причины молчаливости Филарета признавал и сам м. Платон. И вообще едва ли можно сомневаться, что в глубине души Филарет питал истинно сыновние чувства к своему прежнему высокому покровителю. После он писал к нему не один раз, тепло отзывался о нем, как о втором своем отце, и с сердечным участием сожалел о его старческих недугах.25

Глава V

Первые должности иеродиакона Филарета в Петербурге. Учительство и инспекторство в семинарии. Посвящение в иеромонаха. Назначение ректором Александро-Невского училища с сохранением прежних должностей. Труды его по преподаванию философии в семинарии и успешные их результаты. Начало особенно близких отношений Филарета к митрополиту Амвросию. Смерть ректора Академии, архимандрита Евграфа, и назначение на его место ректора Троицкой Лаврской семинарии, архимандрита Сергия. Последняя попытка митрололита Платона возвратить к себе Филарета. Назначение его на должность бакалавра богословских наук в Академии. Трудность новой должности, особенно по преподаванию Церковной истории. Прибавление к прежним предметам преподавания нового – Церковных древностей. Неутомимая и многообъемлющая деятельность Филарета как преподавателя. Влияние его на студентов Академии.

Первое время (в 1809 и 1810 годах) Филарет был мало известен в Петербурге. О нем знали только в тесном кружке Петербургских духовно-учебных заведений, и там, впрочем, не все вдруг успели как следует узнать и оценить его. Как бывший выдающимся учителем риторики в Троицкой семинарии, он, по тогдашним слухам, и вызван был в Петербург нарочито для преподавания сего предмета в реформированной Петербургской Академии, по слабости прежнего учителя.26 Это подтверждается и тем, что тотчас, по приезде его в Петербург Комиссия духовных училищ поручила ему составить на латинском языке конспект словесности, в котором требовалось изложить, по каким книгам он предполагал бы преподавать уроки и с каких предметов начать обучение студентов. Конспект был представлен и рассмотрен Комиссией духовных училищ. Особенно близко знавший Филарета как своего бывшего ученика и потом сослуживца по Троицкой Семинарии, ректор Академии Евграф (по рекомендации которого он и вызван был в Петербург) три раза ходатайствовал пред Комиссиею духовных училищ о назначении его бакалавром Академии, но все три раза – напрасно. Помеха вышла от архиепископа Феофилакта,27 который имел уже своего собственного кандидата на академическую службу – префекта Калужской семинарии, иеромонаха Леонида Зарецкого. Вследствие сего Филарет целый год должен был ждать академической кафедры.

Он должен был начать свое учебное поприще в Петербурге, в тамошней семинарии. Некоторое время он преподавал там русскую словесность; затем назначен был там же профессором философских наук «в звании академического бакалавра» и инспектором. К философии и прежде, когда он учился и учил в Троицкой семинарии, не лежало у него сердце; не лежало и теперь. Он называет ее «холодною»; ему более по душе было богословие, в котором, по его словам, он находил утешение. Вследствие нерасположения к философии он считал себя мало подготовленным к преподованию этой науки. Должность инспектора семинарии, обязанного наблюдать поведение двух или трех сот человек, и кроме того еще заседать в семинарском правлении, члены которого были все новоназначенные, также казалась ему трудною и мало для него подходящею. Но он умел ко всему привыкать и приспособляться, и уже немного времени спустя, обе эти трудные должности представляются ему довольно занимательными. 28

Жалованье, назначенное новому профессору и инспектору семинарии, 650 рублей, было, конечно, для жизни в Петербурге недостаточное. «Оно здесь менее, – пишет Филарет отцу, – чем прежнее Троицкое». Чтобы удобнее просуществовать на эту сумму, бакалавры, в том числе и Филарет, завели общий стол, хотя Филарету и далеко было ходить для участия в нем.29

28 марта 1809 года, в самый день Пасхи, иеродиакон Филарет был посвящен митрополитом Амвросием в иеромонаха, а в августе того же года назначен ректором Александро-Невского духовного училища, с сохранением прежних должностей и с положением жалованья по новой должности в прибавление к прежнему.

Хотя Филарет, как мы видели, и неохотно принял на себя преподавание философии, однако и здесь, как во всем, покорный воле Божией и воле начальства, он отнесся к делу с обычным усердием и ревностию. Он не щадил для успеха в преподавании ни трудов своих, ни издержек. Он купил на свой счет сочинения Канта, за четыре небольших книги которых в осьмуху заплатил 25 рублей. Труды молодого преподавателя увенчались полным успехом. Экзамены в семинарии по философии были весьма удачными. Из семинарских учителей один только преподаватель философии удостоился получить благодарность и одобрение исключительное от Их Высокопреосвященств Новгородского (Амвросия) и Рязанского (Феофилакта). При всем том сам Филарет судил очень скромно о своем успехе: «Я знаю, – пишет он по этому случаю своему родителю, – что из сего не должно делать ни хороших заключений о себе, ни худых о других; знаю, что это случай, который немного имеет существенного, но я это считаю выигрышем некоторым, для того, что такой случай может поддержать мою доверенность у тех, с которыми я занимаюсь, и от которых никогда не скрываю, что я новичок в своем деле».30

Со времени посвящения в иеромонаха и первых успехов по преподаванию философии в семинарии, надобно думать, начались особенно близкие отношения Филарета к митрополиту Амвросию. Заметив выдающиеся личные достоинства Филарета и, может быть, надеясь иметь в нем сильного пособника в столкновениях с властолюбивым соперником – архиепископом Феофилактом, Первосвятитель искренно полюбил молодого иеромонаха, делился с ним своею опытностию и усердно способствовал его дальнейшему возвышению. В свою очередь и Филарет питал к нему искренно сыновние чувства, с любовию пользовался его советами и руководством, преданно служил ему, заботился о его спокойствии, предупреждал и предостерегал его в затруднительных и опасных случаях.

Среди учебных своих трудов в семинарии иеромонах Филарет был опечален скоропостижною смертию близкого к нему человека, ректора Академии, архимандрита Евграфа, последовавшею 11 ноября 1809 года. Заместить его назначен был Комиссиею духовных училищ тоже близкий знакомый Филарета по Троицкой Лаврской семинарии, ректор ее, архимандрит Сергий, в котором он надеялся иметь и потом, действительно, имел для себя хорошего руководителя.31

В начале 1810 года митрополит Платон делает четвертую, последнюю и так же напрасную, попытку испросить себе у Святейшего Синода Филарета для занятия ректорского места в Троицкой Лаврской семинарии (после Сергия, переведенного в Петербург). В этом случае власть имеющие уже и не спрашивали о согласии или несогласии Филарета на перемещение, а прямо не изъявили на то своего соизволения.32 Соглашаясь с родителем, что хорошо быть и в Сергиевой лавре, и признавая, что «между прочим, великая школа тамошнего пребывания, то, что там все сосредоточивается около одного центра, и потому движения самых блудящих звезд удобнее могут быть приведены в правила», Филарет вместе с тем признается, что «в отношении к лавре (Троицкой) и лавре (Невской) и к выбору между ними он есть существо страдательное».33 Его не отпустили к митрополиту Платону прямо потому, что признали более нужным в Петербурге, чем в Москве.

8 февраля того же 1810 года иеромонах Филарет перемещен был на должность бакалавра в Петербургскую Академию, где преподавал часть Догматического богословия, в пособие ректору, и Церковную историю. В жалованье теперь назначено было ему 1100 рублей.

Много трудов требовалось от преподавателя этих наук. «Только сии труды, – пишет он отцу, – если не по моим силам, по крайней мере, по моему вкусу... Около меня тишина и книги».34 Особенно при преподавании Церковной истории Филарету приходилось идти по новому пути. Троицкая Лаврская школа не дала ему почти никакой подготовки для сего; нужно было вновь создавать науку, писать сокращение, держась несколько лучших писателей. Однако Филарет, при своих необыкновенных дарованиях и усердии к делу, преодолел затруднение. Плодом его трудов по преподаванию Церковной истории явилось впоследствии известное «Начертание Церковно–Библейской Истории».35

Вскоре Филарету к прежним предметам преподавания прибавлен был еще новый. «Мне вместе с Историею, – пишет он родителю, –велено преподавать Церковные древности – предмет, у нас также необработанный. Не знаю, что Бог поможет сделать».36 Но мы знаем, что он всегда умел найтись и не уронить себя в самых трудных положениях. Вскоре же явилось составленное им (в 1810 г.) понятие о науке Церковных древностей.37 Таким образом, и для этой науки он сделал все, что мог, и сделал первый в России. Поистине нельзя не удивляться силам человека, который в течение полугодия должен был принять на себя три кафедры, который должен был преподавать то, что не было ему преподано, и который в одно время и преподавал, и составлял конспекты, и писал целые книги в руководство. Своими лекциями по Догматическому богословию и по Священной истории он приобрел себе особенное уважение студентов Академии, а по своему ученому авторитету вообще имел на них огромное нравственное влияние. По крайней мере, известно, что, по случаю одного студенческого беспорядка в столовой из-за недовольства пищею, ему «поручено было правлением содействовать инспектору и эконому (архимандриту Ионе) смотрением за студентами в сих критических обстоятельствах, но, слава Богу, – пишет он родителю об этом случае, – сие обошлось без дальних беспокойств».

Глава VI

Проповедничество Филарета в Петербурге. Кто первый в Петербурге усмотрел в нем талант проповедника и поощрил его? Критика первых трех проповедей Филарета со стороны его недоброжелателей. Защита проповедника со стороны митрополита и Мефодия, архиепископа Тверского. Монаршая награда проповеднику и посвящение его в сан архимандрита. Монаршая милость к отцу проповедника. Новые проповеди архимандрита Филарета и их выдающийся успех. Исполнение им разных поручений. Возвышение значения Филарета и ослабление влияния архиепископа Феофилакта.

Хотя труды Филарета по преподаванию порученных ему предметов в Академии имели сами по себе большую цену и сопровождались полезными результатами, но не они главным образом прославили его в Петербурге, а его проповеди, которые он начал говорить по разным случаям с 1810 года.

Прежде всех в Петербурге прозрел в нем замечательно даровитого проповедника, подобно тому, как Платон в Троицкой лавре, митрополит Амвросий. Первая проповедь Филарета, обратившая на себя внимание Амвросия, была произнесена в праздник Благовещения в Невской лавре.

Недоброжелатели проповедника, сторонники Феофилакта, думали повредить первому успеху проповедника, обвинив его в заимствовании у Массильона, но совершенно напрасно: проповедник прямо отверг это обвинение, как недостойную клевету. Не имея сначала намерения распространять свою проповедь, он, после этой клеветы, раздавал экземпляры ее каждому желающему с целию самым делом доказать отсутствие сходства между его проповедию и проповедию Массильона на тот же день, а родителю своему, кроме того, еще в опровержение клеветы указывал на свое малое знакомство с французским языком, на котором написана проповедь Массильона.38

Вторая проповедь сказана была Филаретом в день Св. Пасхи 1811 года, тоже в Невской лавре. Ее Леонид Зарецкий, покровительствуемый Феофаликтом, с целию унизить ее достоинство, называл одою в прозе, но митрополиту Амвросию, наоборот, она очень понравилась. Он советовал Филарету побольше заниматься составлением проповедей и сам назначил ему приготовить проповедь на лаврский праздник – Троицын день, сам же назначил при этом и тему: «О дарах Св. Духа». Проповедь вышла блестящая и глубокомысленная. Феофилакт, который полюбопытствовал прочитать ее в лаврском алтаре еще до произношения, по зависти к ранней славе проповедника обвинил его за нее в пантеизме. Филарет крайне огорчился столь тяжким обвинением и с достоинством настоял на тщательном рассмотрении заподозренного произведения. Проповедь была внимательно пересмотрена митрополитом и прошла цензуру строгорго судьи, славившегося твердостию в догматах, Мефодия, архиепископа Тверского, который дал о ней такой отзыв: «Достойна сановитого наставника и ничего противного православию не содержит». Проповедь после этого вместе с отзывом Мефодия послана была Амвросием князю Голицыну и чрез него представлена была даже самому Государю. Ее велено было напечатать.

Вскоре поручено было Филарету митрополитом составить новую проповедь, к слушанию которой приглашены были князь Голицын, Сперанский и другие. Проповедь в неделю 4-ю по Пятидесятнице на текст Оброцы греха смерть произнесена, слушателям понравилась и также была напечатана.

Все три проповеди за 1811 год, напечатанные, были представлены Государю, который остался ими доволен и пожаловал проповеднику (30 июня 1811 года) необычную награду: драгоценный наперсный Крест «За отличие в проповедании Слова Божия», а через неделю, 8 июля, молодой проповедник, будучи всего 28 лет от роду, посвящен был в Казанском соборе в сан архимандрита.39

Взыскан был монаршею милостию и родитель архимандрита Филарета, которого Государь Император соизволил пожаловать главнейше во внимание к заслугам сына золотым наперсным Крестом.40

После того сказано было архимандритом Филаретом в том же 1811 году еще несколько проповедей, как напр., при освящении Казанского Собора (16 сентября), по освящении там же придельного храма во имя Рождества Пресвятой Богородицы (17 сентября), там же при отпевании тела графа Строганова (3 октября), в лаврской Лазаревской кладбищенской церкви в сороковой день по его кончине (5 ноября), на Рождество Христово, в Александро-Невской лавре. В начале 1812 года (17 января) произнесено было       им в Благовещенской церкви Невской лавры       слово при отпевании тела графа       Завадовского. Некоторые из этих проповедей произнесены были в высочайшем присутствии Государя Императора и прочих особ Царствующего Дома. Их с нетерпением ожидали, со вниманием слушали и тщательно обсуждали. О проповеднике громко заговорила вся Петербургская знать. Его имя сделалось известным всей России. Свидетельством славы его как проповедника, разнесшейся далеко за пределы Петербурга, служит следующая выдержка из письма, написанного в конце 1811 года ректором одной из провинциальных семинарий к одному духовному лицу в Петербурге: «Его Высокопреподобие, отец архимандрит Филарет, когда еще был в Троицкой Сергиевой лавре, и тогда отличный талант его несколько времени украшал Евангельскую кафедру, и тогда имя его начинало славиться – даже в других епархиях. А ныне в Петербурге еще более возвысился проповеднический дар его. Я имел удовольствие недавно читать одно редкое произведение ораторского пера его – Слово на Святую Пасху, притом газета возвестила нам, что он, в прославление христианских добродетелей графа Строганова, произнес прекрасную речь над гробом его. Как желательно мне видеть и иметь у себя сей прекрасный плод его гения. Прошу вас, яко всегдашнего моего благодетеля, приобресть для меня сие сокровище; конечно, он, зная, что omne bonum est sui communicativum,41 вам в том не откажет, а я сам просить его не смею».42

Неся с редким усердием труды по должности, ревностно проповедуя по разным случаям Слово Божие, архимандрит Филарет с успехом исполняет в то же время разные возлагаемые на него поручения. Так, в 1810 году он переводит, по поручению Комиссии духовных училищ, с латинского на русский язык конспект философских наук вызванного из Берлина для преподавания этих наук в Петербургскую Академию ученого Фесслера43; в 1811 году переводит с латинского сочинение того же Фесслера о философии древней и новой, или восточной и западной.44 В июле 1811 года, по назначению Комиссии духовных училищ, он производит обозрение находящимся в С.-Петербурге уездным и приходским училищам; в начале 1812 года, по поручению той же Комиссии, принимает на себя труд образовать для окончивших курс учеников С.-Петербургской семинарии класс чтения Св. Писания и Св. отцев и руководства к прохождению священнослужительских должностей.

Поручения, возлагаемые на архимандрита Филарета, иногда выходили за пределы школы и имели более широкое назначение. Он должен был потрудиться в разрешении некоторых вероисповедных вопросов, интересовавших общество того времени и даже Особ Высочайшей Фамилии.

Иезуиты в то время, как известно, вели в России, и особенно в главных ее центрах, сильную и успешную пропаганду в пользу католичества. Это смущало многих. Сама Императрица Елизавета Алексеевна пожелала узнать ближе, в чем разнятся между собою церкви Православная и Латинская. Высшее начальство поручило разрешить эту задачу, непосредственно на основании Св. Писания, трем ученым догматистам, архиепископам Феофилакту Рязанскому, Мефодию Тверскому и архимандриту Филарету. Плодом изысканий по сему предмету со стороны Филарета явился в 1811 году основательный трактат Изложение разности между Восточною и Западною церковью в учении веры. Рукопись была представлена Государыне чрез кн. А.Н. Голицына. Успешным исполнением поручения архимандрит Филарет, конечно, еще более привлек к себе внимание Государя.

Слава Филарета как проповедника, особенная близость его к митрополиту Амвросию и его влияние на последнего были крайне не по душе архиепископу Феофилакту. Недовольный ими Феофилакт решился публично обличить и покровителя, и покровительствуемого. Он любил в своих проповедях касаться современных событий и иногда делал очень сильные намеки. И вот в одной из своих проповедей 1811 года он представил преклонного старца, обремененного делами, вместо которого управляет молодой человек по своей воле, прикрываясь авторитетом старца, которым успел он овладеть совершенно. Весь Петербург заговорил, что этот намек направлен прямо против митрополита Амвросия и бакалавра Филарета. Амвросию крайне было обидно, но он не знал, как заградить уста Феофилакту, боясь, что тот и впредь не будет оставлять его в покое. Филарет указал на средство заградить уста. По его совету, во время заседания в Синоде митрополит раскрыл Кормчую и, молча положив ее пред Феофилактом, указал пальцем на следующее место: «Да не будет позволено епископу во ином граде, не принадлежащем ему, всенародно учити, аще ли кто усмотрен будет творяще сие, да престанет от епископства и да совершает дела пресвитерства». Феофилакт промолчал и с тех пор не проповедовал в Петербурге.45

Значение его видимо начало умаляться и взамен его стало возрастать значение Филарета.

Глава VII

Назначение архимандрита Филарета ректором С.-Петербургской Духовной Академии. Особенные трудности нового его служения. Преподавательская его деятельность. Отношение к другим преподавателям и студентам. Проповеднические труды. Участие Филарета в событиях 1812 года. Кончина митрополита Платона. Основание Библейского общества и отношение к нему Филарета. Значение Филарета в обществе. Монаршая ему награда. Особые поручения. Окончание 1-го академического курса и новые награды Филарету. Назначение его членом Комиссии духовных училищ.

Вскоре после посвящения в сан архимандрита и через три года по прибытии в Петербург, Филарету поручается сколько почетный, столько же и ответственный пост: в марте 1812 г. он назначается на место Сергия, назначенного епископом в Кострому, ректором С.-Петербургской Духовной Академии, по представлению митрополита Амвросия, несмотря на то, что архиепископ Феофилакт имел в виду на эту должность другого кандидата – своего любимца, архимандрита Леонида Зарецкого. Случилось теперь как раз наоборот с тем, что произошло тотчас по приезде Филарета в Петербург. Тогда, по влиянию Феофилакта, его недопустили в Академию и предпочли ему Леонида Зарецкого, здесь, с ослаблением значения Феофилакта, Леонид должен был уступить ректорство Филарету.

Нелегкое бремя пало на о. архимандрита Филарета. «Попросите мне у Бога сил, или помощи в немощах и терпения, – пишет он по сему случаю своему родителю. – Есть люди, которые много меня утешают; есть и такие, которые озабочивают (вероятно, Феофилакт со своими сторонниками). Да будет то, что угодно Богу».46 Со времени открытия Академии в лице его назначается уже третий ректор, но первые два, Евграф и Сергий, были в ней очень непродолжительное время и не успели еще как следует постановить Академию. Эта забота почти всецело выпала на долю Филарета. При малом количестве в то время ученых людей нужно было избирать наставников, способных быть образователями наставников; некоторых надлежало при этом с величайшим трудом изыскивать; некоторых справедливость и польза дела требовали устрашить; недостаточную опытность некоторых надобно было восполнить, на место выбывших полезных деятелей надобно было без замедления приискать достойных заместителей; всему ходу дел в Академии надобно было дать должное направление.47 Для всего этого требовалось много проницательности, много усердия и много твердости. И все эти потребные для устройства Академии качества в избытке проявил новый ее ректор. Став во главе Академии, он учредил в ней порядок, сделавшийся образцовым для всех Академий, и быстро возвел ее на должную степень.48 И то еще замечательно, что сам он не получил академического образования, а как бы рос вместе с Академиею и преобразование ее совершил среди множества других посторонних работ, постоянно поручаемых ему высшею властию.

1812 года, марта 27-го, архимандрит Филарет определен настоятелем Новгородского Юрьева первоклассного монастыря. С того же времени по званию ректора присутствовал в С.-Петербургской Духовной Консистории.49

Годы управления С.-Петербургскою Духовною Академиею архимандрита и потом епископа Филарета (1812–1819) были годами ее славы. Особенно же украшением для Академии, примером для всех ее деятелей был сам ректор. Он преимущественно пред всеми другими членами Академии заявил себя в деле разработки поручаемых ему богословских наук и в деле талантливого их преподавания. Ученые и учебные труды в Академии он главнейше нес на своих плечах. О славе его академического преподавания свидетельствуют старшие воспитанники Академии, отцы детям, дети своим детям и т. д.; свидетельствуют и ученые труды его, которые до сих пор сохранили свое высокое назначение.50 Из-под его пера быстро выходили основательные ученые трактаты и целые ученые и учебные руководства. Редкие из богословских наук не были им вновь разработаны и преподаны. Так, читая каноническое церковное право, он преподал истолковательные примечания на первые 39 правил апостольских. По всей вероятности, он довел бы разбор их до конца, если бы не приходилось ему одному нести труды, которые предположено было разделять с двумя бакалаврами. Читая герменевтику, он предложил сперва общие понятия и главные положения науки, а потом приступил к самому истолкованию Священного Писания, т. е. предложил опыты теории и практики, дабы видны были основания практики в теории и польза теории на практике. Первоначально изучена была Книга Бытия, при чем преподаватель старался разрешить вопросы относительно названия, писания, времени, предмета, намерения и внутреннего порядка священной книги. Плодом изыскания трудолюбивого и талантливого профессора были истолковательные «Записки на Книгу Бытия», вполне обработанные и напечатанные гораздо позже. То же преподавание герменевтики подало ему повод составить Introductiones in singulos libros Veteris Testamenti in supplementum libri classici con­scriptae и приступить к изъяснению псалма LXVII, как труднейшего из псалмов.51

Будучи строг и требователен к самому себе, он так же строг и требователен был и к своим сослуживцам, наставникам Академии, не взирая ни на сан, ни на лицо. Для пользы дела он решился даже вытеснить из Академии влияние архиепископа Феофилакта. «Влияние на Академию, – так говорит сам Филарет в своих воспоминаниях, – удерживал Феофилакт потому, что взял на себя руководствовать класс словесности в новой Академии, так что он пересматривал сочинения студентов после наставника. Когда ректор Сергий хотел было требовать от студентов, чтобы они по этому классу написали проповедь, то Леонид (Зарецкий, преподаватель словесности), по внушению Феофилакта, объявил ректору: пусть наперед читает их он, ректор, потом будет читать Леонид, наконец – Феофилакт. Ректор объявил, что он этого не допустит; прежде всех должен читать их наставник для цензорования с литературной стороны, потом ректор – с богословской стороны, а дальше, если хочет, Феофилакт. Но на это не согласились: и оттого целые два года студенты не писали проповедей.52 Чтобы уничтожить пробел в занятиях студентов и не оставить их вовсе без упражнений, Феофилакт назначал им переводить сочинения известного писателя Ансильона, члена Берлинской Академии наук и воспитателя при наследнике Прусского престола. В трудах перевода принимали некоторое участие также наставник словесности в Академии, архимандрит Леонид и сам покровитель его, архиепископ Феофилакт. Когда из этих переводов составился порядочный том, Феофилакт его исправил и приготовил к печати под заглавием «Эстетические рассуждения Ансильона, переведенные с французского, студентами С.-Петербургской Духовной Академии, под руководством Феофилакта, архиепископа Рязанского». Издатель, слишком высоко ценя сочинение Ансильона, главным образом, за изящество его содержания и внешнего изложения, не заметил или, может быть, не придал значения, что со многими дельными мыслями Ансильона, как эстетика, переплелись неправильные понятия и представления его, как философа и христианина. Несмотря на эти недостатки, Феофилакт назначил книгу в число руководств для студентов по классу словесности. Феофилакт видимо спешил делом. Встретив замедление в рассмотрении книги со стороны духовной цензуры (рассматривал ее духовник Государя, протопресвитер Криницкий), Феофилакт провел ее чрез цензуру светскую. Но ввести ее в Академию ему не удалось. Против этого восстал ректор ее Филарет. Усмотрев в намерении Феофилакта посягательство на свои ректорские права и на права Комиссии духовных училищ, у которой не испрошено было дозволение на введение книги в Академию, Филарет, познакомившись с содержанием книги еще прежде ее издания, написал, по поручению митрополита, на нее сильные замечания, в которых обвинил ее в неправославном направлении, в натурализме и пантеизме. Последовавшая было по сему случаю полемика со стороны Феофилакта не была допущена к печати, и самая книга была изъята из употребления.53

С какими трудностями бороться, какие препятствия преодолевать приходилось ректору Филарету на первых порах его служения в Академии, и как при этом мудро и искусно воздействовал он и на наставников, и на студентов Академии, об этом свидетельствует он сам: «При двух ректорах, предшествовавших мне, – говорит Филарет, – Академия, вследствие внешних влияний, имела разрозненное направление. Случай борьбы между кафедрами богословия и словесности (см. выше) сделался причиною того, что студенты слишком мало занимались сочинениями. Были студенты, почти оставившие занятия богословскими науками, потому что академик преподаватель возбудил в них сильную страсть к математическим наукам. Я пришел без достаточного приготовления к тому, что мне предлежало. Мне должно было преподавать, что не было мне преподано. Наши тогдашние библиотеки не скудны были старыми книгами, но не доставляли сведений о движении наук в ближайшее время. При всем том, когда студентам изъяснено было, что нужно единство и усиление направления, соответственного их назначению и достоинству Академии, сие напоминание оказалось семенем, брошенным на добрую землю; посильные уроки мои принимаемы были со вниманием; занятия студентов усилились, и, наконец, из страстных любителей математики вышли достойные магистры богословия».54 Вообще влияние на студентов Филарета, и как профессора, и как ректора, было велико и неотразимо. Своими лекциями по Догматическому богословию, по Священной истории и Толкованию Священного Писания он приобрел себе их особенное уважение и вдохнул в них большое расположение изучать Священное Писание.55 Он старался и, по своей проницательности, умел находить между ними способнейших, всячески поощрял и возвышал их. Они имели в нем талантливого наставника, попечительного начальника и справедливого ценителя своих трудов и успехов. Соединяя в своем лице высокую ученость с самым искренним благочестием, он заботился дать им направление в чистом православно-христианском духе. Отдавая должное способностям и трудолюбию, он особенно ценил в студентах этот дух. Об этом свидетельствует следующий частный случай. Один из студентов Академии, Александр Протопопов (впоследствии архиепископ Тобольский и Сибирский Афанасий), подал на рассмотрение свою очередную проповедь; наставник словесности в Академии, архимандрит Леонид, написал на проповеди его: «Расположение и слог сего слова довольно хороши»; но ректор Филарет, прочитавши ее, написал на ней же: «Дух сего слова драгоценнее самого слога».56 Направляя молодежь со властию, господствуя над нею своим авторитетом, он был в то же время для нее доступен и общителен. Двери его квартиры были открыты для желающих заявить свои нужды и получить советы и помощь. Студенты могли просить участия и помощи у ректора не только для себя, но и для других лиц, в том нуждавшихся. Об одном из таких случаев пишет он – и не раз – своему родителю: «Позвольте мне принести Вам просьбу. В Ч. (вероятно какое-нибудь село Коломенского уезда) есть священник, а здесь (в Петербурге) один священник, мой друг – дядя его жены, и один студент – брат ее. С. нетрезв; его жена несчастна; ее родственники не знают, как помочь. Почему и они, и я просим Вас, буде можно, попещись о его исправлении советом, выговором, угрозою, как вы рассудите».57 О других подобных случаях мы будем иметь повод передать впоследствии, при повествовании о начальнической деятельности Филарета в продолжение второго академического курса.

Вместе с трудами по преподаванию и управлению в Академии, ректор ее, архимандрит Филарет, по-прежнему подвизается и в деле проповедывания слова Божия. По установившимся близким отношениям к князю A.Н. Голицыну и, вероятно, по особенному приглашению последнего, наш вития нередко произносит свои проповеди в его домовой церкви. Так, 1 октября 1812 года он говорит слово по освящении этой церкви во имя Св. Живоначальной Троицы; 23 октября того же года там же произносит беседу о молитве Господней; в 1813 году там же – слово на Рождество Христово. Благодаря возраставшей славе проповедника, для него сделалась доступною кафедра Большой церкви Зимнего Дворца, с которой некогда Платон Московский поучал сильных земли. Он произносит там слово в Великий Пяток 1812 года, в присутствии Их Величеств, Государыни Императрицы Елизаветы Алексеевны и Государыни Императрицы Марии Феодоровны, Их Императорских Высочеств, Государей Великих Князей и Государынь Великих Княжен. В 1813 году он произносит свое знаменитое слово о Кресте в Великий Пяток в Александро-Невской лавре.

Вскоре после назначения архимандрита Филарета ректором С.-Петербургской Духовной Академии наступили, как известно, великие события 1812 года. Филарет, как истинный патриот и глубокий мыслитель, чутко отнесся к ним. Еще за год до наступления их он писал к своему родителю о войнолюбивом Наполеоне: «Furit, laces­sit, et dum audit querelas, tacet: ipsum autem silentium minax plerisque videtur. Belli, jam parati et prope instantis rumores ad vos etiam pervenisse crediderim: quos tamen publica pacis species promit ac cohibet».58 Прозревая глубоким умом в намерения неприятеля, он хорошо разумел, в чем его слабость и в чем сила России. К великой чести ректора С.-Петербургской Академии нужно отнести, что в годину бедственного испытания нашего отечества он умел соблюсти твердость духа и своими мудрыми распоряжениями поддержал его во вверенных его попечению, никуда, как известно, не удалявшихся из Петербурга в это тревожное время. Свои разумные взгляды на события 1812 года и оценку их с религиозной точки зрения он с успехом распространял и в обществе и тем способствовал его успокоению. Плодом их явилось его прекрасное «Рассуждение о нравственных причинах неимоверных успехов наших в войне 1812 года», напечатанное несколько позднее, именно в 1813 году. Отголосками событий 1812 года явились также слово при гробе Светлейшего Князя Голицына Кутузова-Смоленского, произнесенное в 1813 году в присутствии Великих Князей Николая Павловича и Михаила Павловича, и произведенное большое впечатление на избранную Петербургскую публику,59 слово о гласе вопиющего в пустыне, произнесенное в 1814 году, января 18-го дня, в домовой церкви князя Голицына, и составленное по поручению высшего начальства молебное пение на воспоминание избавления Церкви и Державы Российской от нашествия галлов и с ними двадесяти язык, до сих пор совершаемое в нашей церкви в день праздника Рождества Христова.

В ноябре 1812 года Филарету, быстро восходившему по ступеням славы и вместе с тем ощущавшему все более и более тяготевшее на нем бремя обязанностей, пришлось оплакивать кончину своего прежнего благодетеля, митрополита Платона. Уже с конца 1810 года он получал из Сергиевой лавры печальные известия, что здоровье старца день ото дня ослабевает, что он с трудом читает и пишет, что соборован маслом, что роздал наследство.60 На его собственное приветствие в день тезоименитства Вифанского старца (18 ноября) последний не мог уже сам ответствовать и поручил то сделать ректору Троицкой семинарии (Евгению Казанцеву), прибавив: «Не забудь написать, что я слаб и не могу сам ответствовать». В феврале 1811 года к родителю Филарета писал один окончивший в Троицкой семинарии курс студент (Дмитрий Шкинский) следующее о состоянии здоровья митрополита Платона: «Почтенный Вифанский старец, с коим я имел честь говорить, устрашил меня своею слабостию. Увядшие впалые щеки, дрожащие руки, едва движущиеся ноги – все доказывает недолгое его с нами пребывание. Жаль, больно жаль праведного друга человечества». Промысл Божий, видимо, хранил праведного старца только для того, чтобы он преподал ободрение и утешение России, страдавшей от Наполеонова нашествия, и вскоре же по бегстве последнего из наших пределов, 11 ноября 1812 года, Господь взял к Себе душу молитвенника за отечество.

Получив известие о кончине своего благодетеля, Филарет горько плакал о нем и едва нашел в себе силу прочитать духовное его завещание – столь оно, по словам Филарета, наполнено умиления61. Ректор Троицкой Семинарии Евгений (Казанцев) сообщает в своем дневнике, что м. Платон весьма желал, чтобы надгробное слово по нем произнесено было Филаретом, но последний уклонился от этой чести, написав в ответ Евгению, передававшему желание м. Платона, несколько слов в похвалу великого святителя, как древле Григорий в похвалу Великого Василия, и сказав в заключение, по словам Евгения, о себе скромно, о Платоне великолепно: «Подлинно он был Великий Василий, но я не Григорий».62 Почтил Платона теплым надгробным словом сам Евгений Казанцев, преданнейший Платону и преимущественно любимый последним питомец его, по возвращении своем из Петербурга с начала 1810 года и до самой кончины Вифанского старца почти неотлучно бывший при нем.63 Для Филарета исполнение желания м. Платона, кроме побуждений смирения, затруднялось, может быть, еще усиленными заботами о вверенной ему Академии, ввиду близкого окончания питомцами ее первого курса, и все более усложнявшимися посторонними его занятиями.

В конце 1812 года возникло в России Библейское Общество. Его поспешили основать у нас по образцу и точной мерке Английского общества. Агенты последнего Патерсон и Пинкертон явились в Петербург и через кн. Голицына стали хлопотать об основании такого же общества в России, на первых порах только для распространения Библии между живущими в России иностранцами и инородцами и только на их языках. Убежденный доводами иностранных просветителей, кн. Голицын вошел со всеподданнейшим докладом о настоятельной нужде образования Библейского общества, и доклад его был Высочайше утвержден 6 декабря 1812 года. Первое собрание общества происходило 11 января 1813 года в доме кн. Голицына, в присутствии многих высших сановников и духовных особ разных вероисповеданий. «В числе четырех человек из греко-российского духовенства, – пишет Филарет к своему родителю, – приглашен был и я. Не нравилось мне то, что занимаются исключительно иноверцами, тогда как свои находятся в такой же нужде, как и те, и обязанные пещися о сем не хотят или не могут пещися. Посему, вышед из первого общего собрания, был я в недоумении, оставить ли свое имя в списке членов. Но прежде нежели успел я объясниться с президентом общества (кн.) А. Η. Г., принесен был ко мне для подписи журнал собрания, в котором поставлены были имена П. митрололита, П. Серафима, о. духовника, и один из них уже подписался. Быв вместе в собрании, я увидел, что уже поздно отделяться в журнале, и также подписался. Впрочем, я сообщил после свои мысли, и получил обещание, что, получив достаточную сумму, Общество представит ее Св. Синоду для напечатания славянской Библии, на правилах Общества. Да не отимется хлеб чадом!»64 Из этого письма видно, что Филарет критически отнесся к новооснованному обществу и старался по мере сил и значения своего дать ему должное направление в интересах отечественной церкви. Мы увидим впоследствии, что усилия его увенчаются успехом, хотя и доставят ему много неприятностей.

Благодаря своим талантам, неустанному трудолюбию и отзывчивости ко всем разумным требованиям времени, архимандрит Филарет стал видным общественным деятелем. Он имеет обширный круг знакомства. Его посещают и приглашают к себе знатные вельможи и видные сановники. Он пользуется уважением со стороны известных ученых и писателей. Среди близких знакомых и почитателей, не говоря уже о кн. A.Н. Голицьне, он считает Оленина, Тургенева, Муравьева, Сперанского, Лубяновского, Державина, Карамзина и др. Его приглашают на важные торжества и в видные общественные собрания для произнесения речей.65 Чтение его сочинений доставляет величайшее наслаждение для первоклассных умов того времени. Так, Сперанский, тоскуя в своем уединении в Перми (от 28 сентября 1812 г. до 19 сентября 1814г.) зачитывался статьями Филарета и, произнося суждение о вышедшей вторым изданием книге Шишкова «О старом и новом слоге», замечает: «А я не знаю ни того, ни другого: я знаю только слог Карамзина и Филарета».66

Выдающиеся достоинства ректора Академии, архимандрита Филарета, к которым приковано было внимание видных общественных деятелей, нашли себе справедливую и вполне достойную оценку и со стороны высочайшей власти. Чрез год с небольшим после назначения его ректором Академии Государь Император пожаловал ему орден Св. Владимира 2-й степени 29 июня 1813 года. Таким необычным знаком монаршего внимания (Филарет до сих пор не имел орденов) почтены были «неусыпные труды Филарета по званию ректора и профессора богословских наук в Академии, деятельность его в образовании достойных служителей алтаря Господня и назидательные красноречивые поучения об истинах веры, которою одушевлялось его слово и житие» (слова Высочайшей Грамоты).

Среди трудов по Академии ее ректор и профессор в 1813 г., по поручению Комиссии духовных училищ, обозревал С.-Петербургскую Духовную Семинарию по учебной части и представил в Комиссию свои предположения относительно производства испытаний вообще (менее заботиться о красоте ученических ответов, более ценить основательность, нежели быстроту их, показывать каждого ученика тем, чем он есть, испытывать его не только преподавателю, но и ректору, и другим учителям).67 Комиссия, утвердив его предположения, положила ввести указанный им образ испытания и в Академии. Вслед за тем им предложены были правила для составления разрядных списков студентов Академии, и правила эти были также утверждены.

Между тем приближалось время окончания первого академического курса, долженствовавшего дать особенно наглядное и убедительное свидетельство высокополезной деятельности талантливого и неустанно трудолюбивого о. ректора Академии. 13 августа 1814 года учреждена была академическая конференция. В первом торжественном собрании ее о. ректор произносит речь о судьбах новосозданной обители духовного просвещения, о духе, в коем должно развиваться дальнейшее ее существование.68 Академия получила трех почетных и трех ординарных докторов богословия, 26 магистров, несколько почетных членов.69 Члены конференции, почетные доктора богословия, митрополит С.-Петербургский Амвросий, архиепископ Черниговский Михаил и архиепископ Минский Серафим, в тот же самый день, при первом случае избрания докторов богословия, признали достойным этой степени о. ректора Академии, архимандрита Филарета, который, таким образом, первый в нашем отечестве стал носить это звание, не как только почетный титул, но как отличие, заслуженное, по выражению диплома, «светлейшими доказательствами учености священной и церковной, представленными частию в академических чтениях, частию в церковных речах, а особенно в классических сочинениях, обработанных по академическим чтениям и изданных с удостоения и одобрения начальства, и увенчанными искренним осуществлением на деле христианского учения». За этим признанием ученых заслуг Филарета со стороны высшего духовно-учебного учреждения (Комиссии духовных училищ) вскоре же последовало новое признание их и со стороны монаршей власти. 7 августа того же 1814 года за успешное окончание первого академического курса, отличные труды и способность к образованию юношества Филарет удостоен был Высочайшего Рескрипта, с изъявлением всемилостивейшего благоволения и награжден пожизненным пенсионом по 1500 рублей в год.70 «Поблагодарите Бога, Который длит Ваше благословение на Вашем недостойном сыне», – пишет по сему случаю Филарет к своему родителю. Осчастливленный сими событиями не столько радуется, сколько удивляется, вспоминая, с какою опасностию и ненадежностию вступил в дело, столь благополучпо ныне оконченное. Он успокоивается также от заботливости о слабом своем здоровье, видя, что, на случай утомления, приготовлен уже кусок хлеба. Слава Богу о всем! Да даст Он заслужить сверх заслуги полученное и оправдать желания и милости Благословенного из благословенных!71 В таком смиренном духе отзывался Филарет о своих заслугах, признанных одинаково и Священною, и Монаршею властию!

Как нужный и полезный деятель по духовному просвещению, Филарет назначен был 30 августа 1814 года членом Комиссии Духовных училищ, хотя еще и ранее, не будучи ее членом, много раз был приглашаем в ее заседания по поводу преобразования духовно-учебных заведений Петербургского округа.

Глава VIII

Открытие второго курса С.-Петербургской Духовной Академии. Продолжающиеся труды по Академии ее ректора и профессора. Издание им классических сочинений по главным отраслям богословских наук. Возвышение значения Академии вследствие трудов и заслуг Филарета. Близость Филарета к студентам Академии, нравственное влияние на них и попечительность о них. Заботы Филарета о внешнем благоустройстве вверенной ему Академии. Проповедничество Филарета. Возлагаемые на него посторонние поручения. Ревностное участие Филарета в трудах Библейского общества. Назначение Филарета настоятелем Московского Ставропигиального Ново-Спасского монастыря и членом разных комитетов.

С открытием второго курса Академии ректор ее не почил на лаврах, а продолжал прилагать       труды к трудам. «Дела много, –      пишет      он      в      то       время      родителю,      – и

домашнего и чужого».72

Желая стройно согласовать взаимные отношения учебных предметов и определить объем их соответственно времени преподавания, он составил «Обозрение богословских наук в отношении к преподаванию их в высших духовных училищах»73 и рассмотрел со строгим вниманием все конспекты по главнейшим предметам учения, представленные наставниками Академии, каждым по своему предмету. В «Обозрении» он обращает особенное внимание наставников, в ряду исторических книг Ветхого Завета, на книгу Бытия, из учительных – на книги Экклезиаст и Песнь Песней, и в Пророческих – на книгу Исайи. Псалтирь, представляя собою как бы сокращение Ветхого Завета, заключает чтение Ветхозаветных книг. Из Новозаветных особенно указываются Евангелие Иоанна и послания Апостола Павла к Римлянам, Коринфянам и Евреям. В своем конспекте о.ректор обнаружил такую широту взгляда, что еще и доселе некоторые из исчисленных им наук не получили самостоятельного значения и остаются в соединении с другими науками (богословие пророческое и богословие символическое)74. В отношении к конспектам по всем другим предметам о. ректор сократил или распространил их объем – применительно к цели и времени их преподавания, и установил определенность понятий в тех пунктах и вопросах, которые могли сделаться сами предметами недоразумений или подать к ним повод.

1816 год является годом особенно усиленной деятельности Филарета на пользу вверенной ему Академии и вместе с тем на пользу всей вообще русской духовной школы. К этому времени созревают плоды ученых и учебных трудов его в Академии, являются ценные капитальные сочинения по главным отраслям богословских наук. Так, в этом году выходит в свет его Начертание Церковно- Библейской истории. Книга эта, образовавшаяся из уроков первого академического курса (1809–1814 гг.), и до сих пор не утратила и, кажется, никогда не утратит своего высокого достоинства. В том же году являются его Записки на книгу Бытия, составленные тоже из уроков первому академическому курсу. Сочинение посвящено было Государю Императору Александру Павловичу, только что возвратившемуся с поля брани. В красноречивом предисловии автор между прочим говорит: «Среди радостных сонмов, Тебя сретающих, воззри, с обычным Тебе снисхождением и на сию малую длань, возносящую к Тебе некие крупицы от преломления хлеба духовного. Ты не позволишь, Благочестивейший Государь, изъяснять здесь, почему наипаче приличествует Тебе приношение хлеба духовного. Что же приносятся токмо некие крупицы, прости духовной скудости приносящего». Несмотря на такой скромный отзыв автора о своем труде, последний имел огромную цену для своего времени, которой не утратил и поныне: это был первый в России опыт вполне ученого, основательного изъяснения Св. Писания, произведение в высшей степени замечательное как по глубокому православно-христианскому духу, которым проникнуто, так и по филологической основательности толкования.

Ученые труды ректора высоко подняли значение вверенной ему Академии. «Не из тщеславия каким-нибудь гнилым орудием, каков ректор Академии, – пишет Филарет в то время своему родителю, – но с благодарением одному Богу, сказать могу, что имя нашего места не хулится ныне, и нашею дорогою идти нестыдно. Так Бог расположил и сердца многих высших»75. Это подтверждается и свидетельством одного из бывших тогда (в

г.) учеников его по Академии, именно известного Юрьевского архимандрита Фотия (Спасского): «Сила, красота, достоинство и слава Духовной Академии был один Филарет»76.

При всей своей славе ректор Филарет продолжает быть весьма доступным для студентов Академии. Властно действуя на них силою своего ума и ученого авторитета, он умел вселить в них полное доверие к себе. Они могли невозбранно приходить к нему во всякое время, заявлять о своих делах и нуждах и ходатайствовать пред ним даже о лицах посторонних. Так, однажды вечером воспитанник Академии Михаил Глухарев (поступивший в Академию в 1814 г., впоследствии знаменитый Алтайский миссионер, архимандрит Макарий) вошел в келлию Филарета с золотыми часами в руке, говоря, что один молодой человек, крайне нуждаясь в деньгах, желает продать их. Филарет, узнав, что часы оценены только в 200 р., нисколько не медля, дал Глухареву за них 500 р. Нуждающийся (Ю.Н. Бартенев) был совершенно спасен от трудных обстоятельств и всю жизнь помнил эту щедрую покупку великодушного ректора.77 Понятно, как благотворно в воспитательном отношении могла действовать такая великодушная щедрость на чуткую и восприимчивую ко всему доброму молодежь... А как относился ректор Филарет к бедственному положению самих студентов Академии, это лучше всего показывает следующий случай со студентом Петром Спасским (поступил в Академию в 1815 г. и, недоучившись, выбыл из нее по болезни, впоследствии известный Юрьевский архимандрит Фотий), о котором он передает в своих автобиографических записках: «Петр Спасский, сделавшись болен, неизвестно от кого слышал, что Филарет сострадателен, милостив весьма, и его (Фотия) знает. Помысл ему пришел тогда: поди и проси, дабы в дом отца отпустил лечиться. По сему случаю пришед, видит наедине Филарета к себе сострадательность и милость. Идя же к Филарету, призвал Господа в помощь, стал у дверей в прихожей комнате его. По докладу вскоре, как вышел к нему Филарет: вот вид лица его был яко Ангела Божия; он сожалел о его болезни, взял на себя попечение искать средств к его облегчению и т. д., так что, – добавляет автобиограф, – студент Петр его любил и думал, что во всю жизнь свою не обрящет себе другого по сердцу более»78, хотя впоследствии и заплатил своему благодетелю, как известно, черною неблагодарностию.

Заботясь о внутренней жизни вверенной ему Академии, ректор Филарет не щадил забот и трудов, чтобы дать ей и внешнее благоустройство. В 1817 году марта 3-го он назначен был членом Высочайше учрежденного строительного комитета при С.-Петербургской Духовной Академии. Филарету приходилось часто присутствовать при работах и подниматься даже на леса для наблюдения над постройкой здания в четыре этажа, на 45-ти саженях по прямой линии, с поворотами и дворовым строением. Но он нисколько не тяготился этим; по быстром построении здания (построено с небольшим в три месяца от закладки) радовался успешному окончанию возложенного поручения и находил, что пребывание на воздухе и в движении могло способствовать еще укреплению его слабого здоровья.79

При своих сложных трудах по Академии он продолжает ревностно проповедывать Слово Божие. Так, в 1813 году произнесены им слова: на день Торжественного венчания на Царство и Священного Миропомазания Государя Александра Павловича, 15 сентября; беседа из псалма LXXXIII, по освящении храма Пресв. Богородицы, в память явления всечестной иконы Ее Казанской, устроенного в доме графа Кочубея, 13 ноября; слово на день Введения во Храм Пресв. Богородицы, в домовой церкви кн. Голицына. На второй день праздника Рождества Христова он удостоился во второй раз проповедывать в дворцовой церкви, в присутствии Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны и Их Императорских Высочеств. Слово сказано было на тему ο любви к миру. «Начертанная в этом слове смелою рукою животрепещущая картина придворного быта, – говорит Стурдза, – вообще не понравилась как-то благоверной и доброй Императрице Марии Феодоровне, вероятно, потому, что она приписывала умному иноку намерение изобличить суету сует в самом святилище державной власти. Тотчас после богослужения, Государыня подошла к князю A.Н. Голицыну и, как будто требуя у него отчета в подозреваемом умысле, сказала: «Я, право, не знаю, чего хотел о. Филарет. Не можете ли вы, князь, объяснить мне, к чему клонилось его слово?» Неизвестно, чем успокоил Ее Обер-прокурор».80 После этого Филарет во Дворце уже не проповедывал. Многосложные обязанности по службе в Академии и разнообразные посторонние поручения, вероятно, были причиною того, что и вообще в 1815 и 1816 годах он редко проповедывал. В течение 1813 года он произносит только беседу в Великий Пяток, на текст из пророка Исайи: Видите, како праведный погибе, и никто же не приемлет сердцем и т. д. (Ис. 57:1), в Александро-Невской Лавре. В письме к деду из этого времени, указывая на свои умножившиеся заботы и труды, он между прочим говорит: «Видите, что и проповедь уже одна в год»81, хотя он и произносит еще одно слово в течение этого года, по освящении храма Воскресения Христова при доме графа Алексея Кирилловича Разумовского, июля 30-го дня. С 1817 года начинается опять оживленное проповедание Филаретом Слова Божия. Так, он произносит слово в Великий Пяток в Александро-Невской лавре; речь по освящении храма во имя праведной Елисаветы, устроенного при сиротском училище 1812 года, находящемся в ведении С.-Петербургского женского патриотического общества, 27 мая; слово пред погребением тела генерал-лейтенанта графа Павла Александровича Строганова в Благовещенской церкви Александро-Невской Лавры в Высочайшем присутствии Государя Императора Александра Павловича и Великих Князей Цесаревича Константина Павловича и Михаила Павловича, 5 июля.

При многосложных трудах по Академии, при обязанности по временам проповедывать Слово Божие, на архимандрита Филарета в течение второго академического курса постоянно были возлагаемы посторонние поручения. Так, Комиссия духовных училищ, желая иметь верные и обстоятельные сведения о состоянии училищ Московского округа, чрез год после его открытия поручила в 1815 году Филарету, как члену своему, обозреть Московскую Академию с некоторыми семинариями и училищами ее округа. На пути туда ректор С-Пб Академии обозревал семинарии – С.-Петербургскую, Новгородскую и Тверскую, где в то время совершился первый курс образования по новому плану. Потом он произвел обозрение семинарий Ярославской, Костромской, Владимирской, Спасо-Вифанской и Московской, вместе с находящимися при них и на пути между ними училищами. Поручение это, надобно думать, было для архимандрита Филарета сколько трудным, столько же и приятным. Прошло только шесть лет, как он прибыл в Петербург из Москвы, и вот он снова на время прибывает в Москву, но уже имея важное поручение, будучи архимандритом, ректором Петербургской Духовной Академии, доктором богословия и кавалером ордена св. Владимира 2-й степени. Ему суждено было ревизовать те самые учебные заведения, где он так недавно еще учился, преобразованную из Троицкой Лаврской семинарии Московскую Духовную Академию и Коломенское уездное духовное училище, приютившееся на месте бывшей, родной ему, Коломенской семинарии, – училище, которого ректором во время ревизии состоял его родитель, а зять (муж сестры) – учителем. По отзыву людей того времени, Филарет «держал себя при посещении Коломенского училища с тонким достоинством: относясь к зятю, как к обыкновенному учителю, он обратился к своему родителю со словом «батюшка» и пригласил его сесть»82.

Заметим мимоходом, что это свидание Филарета со своим родителем было последним: в начале следующего, 1816 года (18 января) достойный о. протоиерей Коломенского Успенского собора и ректор местного духовного училища Михаил Феодорович Дроздов скончался. Филарет был крайне огорчен кончиною отца. Сам будучи глубоко верующим, он теплыми словами веры утешал в потере свою родительницу и всех своих близких родных.83 Со всем усердием и знанием дела исполнив поручение Комиссии духовных училищ, архимандрит Филарет в самом непродолжительном времени представил ей подробный отчет о состоянии обозренных им духовно-учебных заведений. Наградою ревизору за успешное исполнение поручения была изъявленная Комиссиею духовных училищ совершенная благодарность, а со стороны высочайшей власти, по представлению Комиссии всемилостивейше пожалованная в 1816 году, при Монаршем рескрипте, Панагия. И во все последующее время Комиссия духовных училищ имела в лице Филарета весьма полезного и нужного для себя члена, близко знакомого с состоянием учебной и хозяйственной части в Петербургской и Московской академиях и во многих семинариях и училищах обоих округов.

Кроме забот о духовно-учебных заведениях просветительное влияние ученого ректора С.-Петербургской Духовной Академии простиралось и на светские школы, и на целое общество. Во всех недоуменных вопросах и затруднительных случаях того времени требовался его голос, нужно было его решающее мнение. Основательным разрешением вероисповедных вопросов он заявил себя уже в 1811 году, составив, по желанию Императрицы Елизаветы Алексеевны, Изложение разности между Восточною и Западною Церковию в учении веры. Такое же содействие в решении этих вопросов понадобилось и в 1815 году. «Предприимчивость иезуитов, – говорит Стурдза, – возрастала в то время со дня на день. Сардинский посланник при нашем Дворе граф де Местр служил им оратором при Дворе и в высшем круге общества. Начались явные совращения наших боярычей, питомцев иезуитской коллегии; во всех гостиных смело витийствовали знатные дамы в пользу латинства; одним словом, горькие плоды столетнего превратного воспитания созрели и обнаружились. Синод и Двор и Обер-прокурор встрепенулись»84. Одним из совращенных иезуитами боярычей, упоминаемых Стурдзою, оказался 16–17-летний юноша, племянник кн. A.П. Голицына. Заблудившегося юношу дядя поспешил вверить особому попечению ректора Академии. Потрясенный молодой человек сначала неохотно слушал убеждения своего духовного наставника и упорно отмалчивался, какие ни предлагал тот ему вопросы. Много нужно было труда, терпения, снисходительности, чтобы, наконец, коснуться живоносною речью заглушенного римским учением слуха, чтобы разрешить связанный иезуитами язык. Но мало-помалу кротость победила упорство, и юноша заговорил откровенно; обрадованный князь A.H., дорожа ходом убеждений Филарета, попросил его излагать на бумаге свои разговоры с колеблющимся собеседником. «Стал я писать, – говорит преданный князю ректор в письме к своему родителю, – не зная, что выйдет. Перерыл немало исторических, канонических и отеческих книг для верных справок; иногда уставал до того, что заставлял вместо себя читать и писать, а сам только слушал и диктовал. И не знаю, когда бы кончил сие, если бы не ограничился нужнейшим, оставя многое, чего, может быть,

некоторые также бы желали. Но и так выходит около десяти листов печатных»85. Они были, по желанию и настоянию кн. A.Н. Голицына, напечатаны в 1815 году под заглавием: Разговоры между испытующим и уверенным о православии восточной Греко-Российской Церкви. Как историческое подкрепление истин, изложенных в «Разговорах», помещена при них «Выписка из окружного послания Фотия, патриарха Константинопольского, к восточным патриаршим престолам. Сильно встревожились слепые поклонники Папы, прочитав эти строго логические, сильные правдою «Разговоры», и несколько лет писали они потом на французском языке свои возражения против этой книги.

С 1816 года начинается особенно ревностное участие Филарета в деятельности Библейского общества. Распространяя Священное Писание на всех языках, Российское Библейское общество почувствовало нужду в русском его переводе. Обстоятельства громко требовали того: многие с трудом понимали славянский текст Св. Писания; иные обращались к иностранным переводам; многие любители Слова Божия давно уже изъявляли желание иметь Священные книги на русском языке. Первым движителем сего священного дела был убежденный ревнитель пользы Слова Божия, ректор Академии Филарет. По настояниям его, обращенным и к Библейскому обществу и к Святейшему Синоду, последний признал нужду перевода Св. Писания на русский язык. Доведено было о сем до сведения Государя Императора, и 28 февраля 1816 года Государь дал повеление Свят. Синоду, в котором говорит, что он, обращая внимание на действия Российского Библейского общества, с прискорбием усматривает, что многие из Россиян, по свойству полученного ими воспитания, быв удалены от древнего славянского наречия, с трудом пользуются Священными книгаии, издаваемыми только на славянском языке и поэтому иные прибегают к иностранным переводам, а большая часть и этого иметь не может. Принимая во внимание, что в греческой церкви дозволено народу чтение Свящ. Писания на новейшем греческом наречии, Государь находит полезным, чтоб и для русских, под смотрением духовных лиц, сделан был перевод Нового Завета на современное русское наречие. Во исполнение высочайшей воли немедленно приступлено было к переводу Ветхого и Нового Завета на русский язык. Переводить Священные книги с греческого и еврейского языка поручено было наставникам Духовных Академий. На долю Филарета пришелся перевод Евангелия от Иоанна; Евангелие от Матфея переводил священник Г. П. Павский; перевести прочие книги Свящ. Писания поручено было бакалаврам Академии. Извещая своего деда о предпринятом благом деле, Филарет между прочим пишет: «Как-то сие намерение покажется Вашим старожилам: ко мне и из купечества некоторые пишут о сем с желанием и радостию. Помолитесь, чтобы Господь укрепил слабые и недостойные наши руки, чтобы достойно сеять святое семя Слова Его»86. Дело перевода заняло у подвижников целых три года.

В 1816 году, вместо скудного средствами Новгородского ІОрьева монастыря, дан был ему в управление Московский Ставропигиальный Ново-Спасский монастырь.

Вместе с поощрением от начальства труды его все умножаются. В 1816 и 1817 годах Филарет был назначен членом открывшегося в Петербурге Комитета по делам о лицах духовного звания Греко-Российского исповедания в Финляндских судебных местах,–членом Императорского Человеколюбивого Общества и членом Главного Правления училищ и принимал участие в трудах последнего, предпринятых к устроению народного образвания, выясненных предшествовавшими полувековыми опытами, – продолжая в то же время быть деятельнейшим членом Комиссии духовных училищ.

Глава IX

Назначение Филарета викарием С.-Петербургской митрополии с оставлением в прежней должности ректора Академии. Посвящение его в сан епископа. Деятельность его в звании Петербургского викария. Князь Голицын – министр духовных дел и народного просвещения. Отношение к нему Филарета. Труды его по Академии. Печатный труд. Увольнение митрополита Амвросия и назначение на его место архиепископа Черниговского Михаила. Отношение нового митрополита к Филарету. Возложенное на последнего поручение обозреть Московскую Духовную Академию, некоторые семинарии и училища. Монаршая награда.

Назначение Филарета архиепископом Тверским.

Выдающиеся способности ректора Петербургской Духовной Академии, в высшей степени плодотворная служба его в этом рассаднике духовного просвещения, как нельзя более успешное исполнение им многих важных поручений и самым наглядным образом проявленные во всех этих видах служения церкви необыкновенные ревность, ученость, знание дела, усердие, трудолюбие, бескорыстие обратили на него особенное внимание высшего начальства. Искренно любивший и достойно ценивший его митрополит Новгородский и С.-Петербургский Амвросий пожелал содействовать возвышению его в иерархическом достоинстве и решился избрать его себе в помощники епископского служения. Об этом так рассказывает сам Филарет в своих воспоминаниях: «После окончания ІІ-го курса (академического) прихожу я с наставниками к Амвросию после благодарственного молебна, чтобы принять благословение на отдых. Он говорит мне: «Посмотри, что я пишу». Он писал представление о том, чтобы меня сделать епископом. Я отвечал: «Если вы хотите иметь меня орудием своих действий, если я вам угоден, да будет воля ваша. Если же хотите наградить меня епископством, то это не награда, а подвиг. Наградами же я почтен превыше моих заслуг». «Ну уж это не твое дело, – сказал митрополит»87. Обремененный делами обширной митрополии и не имея себе викария по Петербургской епархии (дотоле были только викарии Новгородской митрополии, епископы старо-русские) и вместе с тем предчувствуя скорую кончину свою, он испросил Высочайшее разрешение на учреждение викариатства по С.-Петербургской епархии и представил в это звание ректора академии Филарета. Достоинства представленного слишком хорошо известны были Государю, и Он Высочайшим Указом 28 июля 1817 года утвердил его избрание в звание викария С.-Петербургской епархии, с наречением епископом Ревельским и оставлением в должности ректора академии и настоятеля Московского Новоспасского монастыря.

5 августа в Троицком соборе Александро-Невской лавры совершено его рукоположение митрополитом Амвросием, Михаилом, архиепископом Черниговским, и Серафимом, архиепископом Тверским. В возвышении своего преданного слуги Первосвятитель, конечно, находил для себя большое нравственное удовлетворение. Достойное его прошедшее давало полное основание ожидать от него еще больших заслуг для Церкви.

Служение свое в звании епископа Ревельского, продолжавшееся без малого два года, Филарет по необходимости должен был проходить исключительно в Петербурге. Потребность с его стороны ближайшей помощи престарелому митрополиту Амвросию и оставшиеся еще за ним обязанности по академии ни разу не позволили ему побывать в Ревеле и вообще в Прибалтийской стороне. Деятельность его в сане епископа была у самого источника власти и оттого имела еще большее значение. Он был настоящею правою рукою у митрополита Амвросия и князя А.Н. Голицына.

Князь Голицын в то время еще более прежнего возвысился в служебном отношении. Под влиянием мистических идей он пришел к той мысли, что министерство народного просвещения должно быть соединено с министерством духовных дел, что к народному воспитанию должны быть применены основные начала священного союза. Государь немедленно согласился с этими мыслями князя Голицына и 24 октября 1817 года издал Манифест о двойном министерстве. Главою этого министерства назначен был князь Голицын.

При близких отношениях преосвященного Филарета к князю Голицыну можно было ожидать, что первый будет особенно доверенным лицом и нужным советником сильному министру. И его положение действительно стало таково. Без его совета, а часто и редакции в ведомстве духовных дел и народного просвещения не составлялась почти ни одна более или менее важная бумага, и он посвящаем был в такие церковно-политические тайны, которые далеко не всякому в его положении могли бы быть доступны. К счастию это был советник мудрый и в хранении тайны страж крепкий.

Годы викариатства потребовали от Филарета трудов для митрополии С.-Петербургской и для всей Русской церкви. Из трудов его по управлению Академиею нужно упомянуть о его предложении в 1817 году ввести в нее преподавание английского языка; сам же он позаботился приискать наставника по сему предмету из посторонних ученых.

Проповедывать ему за этот период или не было времени, или не представлялось поводов.

Из печатных изданий его за это время известна только одна брошюра под заглавием «Духа не угашайте».88

Замечательным событием в первый же год викариатства Филарета было увольнение митрополита Амвросия в Новгородскую епархию. Об обстоятельствах увольнения рассказывает сам Филарет в своих воспоминаниях: «Митрополит Амвросий стал проситься на покой вследствие неудовольствия Императора Александра на то, что он устроил себе ризницу, обшитую горностаем из покрова, бывшего на гробе царской дочери. Император, узнав, что митрополит в таком облачении ходил 6 января (1818 г.) на воду, приказал сказать, что горностай присвоен только лицам Царской Фамилии и что митрополиту он это прощает только по его старости. Этот случай огорчил Амвросия, и он подал в отставку»89. Очень недолго пришлось старцу, перенесшему за последнее время служения в Петербурге много неприятностей, прожить в Новгороде: 26 марта 1818 года он был уволен из Петербурга, а 21 мая скончался на 76-м году от рождения. По получении известия о кончине его, преосвященный Филарет почтил память усопшего своего покровителя торжественной панихидой в лавре.

На место Амвросия, сначала С.-Петербургским митрополитом, а после и Новгородским, был назначен присутствовавший тогда в Синоде архиепископ Черниговский Михаил. Воспитанник известного «Дружеского общества», на его средства обучавшийся в Московском Университете и в Академии, он отличался во всю жизнь некоторым мистическим оттенком в религиозных воззрениях, что, впрочем, нисколько не вредило чистоте его православия. Он был очень набожен, усерден к молитве, добр, кроток, миролюбив, хотя в нужных случаях тверд и настойчив, и все свободное от служебных занятий время посвящал науке.

При всей наклонности своей к мистицизму, Владыка Михаил далеко не все одобрял в действиях князя Голицына, переходившего иногда меру в своих мистических увлечениях. Хотя подобного же взгляда на крайности мистицизма держался и викарий С.-Петербургский Филарет, но митрополит, зная близкие отношения его к Голицыну, не вполне доверял ему, равно как и сам Филарет не был в нем вполне уверен. Посему положение свое при новом митрополите в звании его викария Филарет не считал твердым. «Он (Митрополит Михаил), – так передает Филарет в своих воспоминаниях, – по вступлении на митрополию, хотел послать меня в Каменец-Подольск. Я говорил, что еще нисколько не тягощусь своим положением (викария), готов послужить в этом звании еще, но если Ваше Высокопреосвященство имеете кого другого в виду и желаете меня отпустить от себя, для меня слишком много того, что назначаете меня на второклассную епархию. Я буду доволен и третьеклассною. Так он это дело и оставил (до времени)»90.

Во время своего викариатства, в 1818 году, Филарет имел порученье от Комиссии духовных училищ обозреть Московскую Духовную Академию и семинарии – Московскую, Вифанскую, Тверскую и Новгородскую, а также некоторые уездные и приходские училища. В Московской Академии в то время окончился первый ее курс, ревизору нужно было оценить и направить начальные опыты трудящихся в ней, а равно нужно было выбрать, по испытании, профессоров и учителей для новооткрывавшегося Казанского округа. Вместе с этим, ему, совместно с Московским архиепископом, предоставлено было избрать внешних действительных членов новооткрываемой Конференции Московской Духовной Академии.

За успешное исполнение сего поручения преосвященный Филарет был Высочайшею Грамотою 26 августа 1818 года сопричислен к ордену Св. Анны 1-й степени.

В следующем, 1819 году на преосвященного Филарета пал жребий высшего, самостоятельного служения церкви: 15 марта Всемилостивейше повелено ему быть архиепископом Тверской епархии и вместе членом Святейшего Синода.

Глава X

Оценка служения Филарета в Петербурге. Плоды его неутомимой деятельности там в продолжение десяти лет. Образ его жизни в Петербурге. Нравственные качества. Отношение к окружавшим его лицам. Общее суждение о значении для него Петербургского периода жизни.

Возведение преосвященного Филарета в сан архиепископа и в звание Члена Святейшего Синода последовало,

когда не прошло еще двух лет по рукоположении его во епископа, семь только лет прошло со времени назначения ректором Академии и десять со времени прибытия в Петербург в сане иеродиакона. Какое быстрое, можно сказать, феноменальное возвышение! Прекрасно объясняет это необычайное явление в истории нашей церкви знаменитый наш вития, Высокопреосвященный Никанор, архиепископ Херсонский. «В необычайно быстром восшествии святителя Филарета, – говорит он, – по степеням иерархической лестницы, с одной высокой на высшую и высшую степень, тупая близорукость готова видеть не более, как редкую в жизни удачу. Конечно, ошибаясь сама, она силится ввести в грубую ошибку и всех. Истина же заключается в том, что необычайно быстрое возвышение было не случайным даром счастья, а воздаянием высокой заслуги; было плодом общепризнанного высокоценного, сколько напряженного, столько же и благопотребного умственного подвига; было движением чувства и предчувствия сердца Царева, движимого рукою Божиею, как и Царевых сотрудников, которые направляли тогда судьбу церкви Божией, сами направляясь Божиим Провидением; было предрешением Промысла, который в сравнительно молодом иерархе Филарете, как некогда в сравнительно юном Апостоле Павле, уготовал себе и предуказал людям орудие избранное».91 Действительно, если рассмотреть внимательно и беспристрастно эти десять лет подготовительных к занятию Филаретом такого важного положения в церкви, то это возвышение не покажется удивительным и незаслуженным. Редкие, выдающиеся способности, неутомимая, многоплодная деятельность, замечательная, при самых неудобных и неблагоприятных условиях быстро приобретенная богословская ученость и всегдашняя безукоризненная строгость жизни нового архиепископа и члена Свят. Синода давали ему на то несомненное право. Одни труды его по Петербургской Духовной Академии поражают колоссальностию результатов. Почти три курса Академии прошли под его ближайшим просвещенным руководством. Вполне оправдав правительственные заботы, они дали Церкви знаменитых архипастырей и пастырей, духовным училищам – просвещенных и благонадежных наставников, науке духовной и светской –талантливых и трудолюбивых деятелей, обществу – достойных членов. Из первого курса, состоявшего из 78 студентов, вышло впоследствии 8 архипастырей, именно: Григорий Постников, доктор богословия, митрополит С.-Петербургский (1856–1860); Афанасий Протопопов, архиепископ Тобольский (1832–1842); Моисей Платонов, доктор богословия, Экзарх Грузии (1832– 1834); Кирилл Богословский-Платонов, доктор богословия, архиепископ Подольский (1832–1841); Мелетий Леонтович, архиепископ Харьковский (1835–1840); Гавриил Городков, архиепископ Рязанский (1837–1858); Венедикт Григорович, архиепископ Олонецкий (1842– 1850) и Павел Подлипский, архиепископ Черниговский (1836–1859). Из второго курса, состоявшего из 36 студентов, вышло впоследствии 4 архипастыря, именно: Иоанн Доброзраков, доктор богословия, архиепископ Донской (1847–1867); Нафанаил Павловский, архиепископ Псковский (1844–1849); Иринарх Попов, архиепископ Рязанский (1863–1867) и Иоанникий Образцов, епископ Кавказский (1849–1858). Из пастырей церкви первого и второго курса следует указать на архимандритов Поликарпа Гойтанникова, доктора богословия, члена Императорской Российской Академии († 1837 г.) и Макария Глухарева, славного апостольскими трудами († 1847 г.); на протоиереев, оставивших по себе добрую память как службою, так и учеными трудами: Герасима Петровича Павского, доктора богословия († 1863 г.), Иоакима Семеновича Кочетова, доктора богословия († 1851 г.), Тимофея Ферапонтовича Никольского († 1848 г.), Алексея Ивановича Малова, почетного члена Императорской Российской Академии († 1855 г.), Ивана Михайловича Скворцова, доктора богословия († 1863 г.), Ивана Ивановича Григоровича, члена археографической комиссии († 1852 г.). Из светских ученых, получивших образование в Петербургской Академии в ректуру Филарета, более известны: Ир. Ветринский, Василий Себржинский и Стефан Райковский. При этом не перечисляются трудолюбивые и умные наставники, бывшие учениками Филарета. Следует заметить только, что один первый выпуск дал для Петербургской Академии 12 наставников и для преобразованной Московской Академии 8 наставников. Первые начальники и наставники преобразованной Киевской Академии также были из учеников Филарета. Вот каких людей приготовил для сдужения церкви и государству славный ректор Петербургской Академии Филарет!92 А сколько еще других трудов понесено было Филаретом за это время, и какою великою пользою они сопровождались для церкви и общества! Обозревая его служение в Петербурге, невольно удивляешься, откуда он брал время и силы для успешного исполнения столь многих, трудных и важных обязанностей. С 1810 года учебная и ученая, проповедническая и церковно-административная его деятельность усложняется все более и более, почти до невозможности совместить многие должности в одном лице. Впоследствии он сам признавался, что никогда так много не работал, как за это время. По его собственным признаниям, во все это время он не мог даже располагать необходимой при его занятиях прогулкой,93 считал свободой от занятий время, когда у него зараз было только одно дело на руках, а не три или пять94. И все это при его от природы слабом здоровьи. Поистине, сила Божия в немощи совершается (2Kop. 12:9). К этому времени многообъемлющей деятельности Филарета относится факт, сообщаемый в жизнеописании архиепископа Тобольского Афанасия, который, будучи воспитанником 1-го курса Петербургской Духовной Академии, при воспоминании о Филарете, профессоре и ректоре Академии, между прочим рассказывал, что «он в течение шестилетнего курса почти один прочитал студентам все богословские науки, что он страдал от усиленных занятий геморроем, иногда на лекциях заплевывал весь платок кровью и что этот ученый труженик после не раз сам говорил, что он иногда, идя в класс, сомневался, возвратится ли домой живым».95 Можно ли после сего удивляться его необычайно быстрому возвышению? Необыкновенные его таланты, труды и заслуги были необыкновенно и награждены.

Интересно теперь знать, как же относился сам Филарет к своему столь быстрому, необычайному возвышению? У многих на его месте, ввиду таких успехов, закружилась бы голова, но он прошел добрую школу, рано научился скромности, самоуглублению, самоограничению; он и прежде не по летам был сдержан, осторожен и в мысли, и в слове, и в поступках. Теперь, среди зыбкой петербургской стихии, он не только не утратил этих качеств, но еще более развил их в себе. Успехи не обольщают его и не мешают ему все более и более работать над собою; почести не надмевают и не препятствуют дальнейшему умственному и нравственному усовершенствованию. В ответ на желания всевозможных успехов, полученные из родительского дома, он восклицает: «Utinam bonum esse contingat, minus sollicitum, an bene mihi sit96». Он по-прежнему очень привязан к своим родным, при получении писем от которых проливает и сладкие, и горькие слезы. Он терпеливо сносит замечания, выговоры от близких своих за молчание и замедление в переписке с ними, кротко переносит от деда обвинение в гордости, которой в себе прямо и решительно не признает, как не соответствующей ни летам его, ни тем более отношениям к отцу и деду, которым обязан лучшими правилами жизни.97 К обладанию властию не стремится, тяготится и тою, какая возложена была на него званием инспектора (семинарии), говоря, что к этой должности он совсем не родился98. То же самое нерасположение к власти и наградам он обнаружил, как мы видели, и при объявлении ему митрополитом Амвросием о намерении последнего избрать его своим викарием. Он больше всего дорожит тишиной и книгами.99

Скромным ученым трудам во всем соответствовал и образ его жизни. Он крайне умерен в пище и не требователен в одежде. Первое время, когда жалованье его по-петербургски было крайне недостаточно, он и «стола еще не имеет, ест по-христиански – хлеб и воду с вином, издерживает на себя хлеба ржаного и пшеничного в день только на 20 копеек»100. Затем из экономии довольствуется скромным общим столом и терпеливо переносит необходимость ходить к нему издалека101. Одежду себе он шьет из нанки по 1 р. 80 к. ассигн. аршин, для зимы приобретает калмыцкий тулуп за 25 р., называя его изрядным102. Он радуется объявленному в газетах того времени запрещению на иностранные сукна и другие материи, желая, чтобы сие полезное поучение против роскоши было действительно и успешно103. Только впоследствии, когда ему прибавлено было жалованье, он позволяет себе сделать пару платья за 150 р., и то только для того, чтобы не отстать от других собратий, которые одевались в Петербурге далеко не так скромно как подобные им в Сергиевой лавре104. И впоследствии, с возвышением в епископское достоинство, не прибавилось у него роскоши. Один из иностранцев, именно квакер Стефан Грелье, бывший в Петербурге в 1818–1819 годах, так отзывается о преосвященном Филарете, бывшем тогда викарием С.-Петербургским, епископом Ревельским: «Покои у него необширные, без всякого убранства, с простою необходимою мебелью, как монашеская келья. Это муж науки и знаток мертвых языков; не менее того в нем видны признаки большого смирения. Его уважают как человека набожного и духовного. И по нашим собственным наблюдениям, и по тому, что нам о нем говорили, мы думаем, что он заслужввает эту добрую славу»105.

В отношении к другим он крайне тактичен: к высшим почтителен, но без лести и угодливости, в неясных и щекотливых отношениях к ним склонен соблюдать собственное достоинство и оказывать нужную твердость взгляда и характера; с равными предупредителен и вежлив, хотя ни с кем особенно не сдружался и тщательно хранил себя от искушений излишней откровенности и сообщительности; к низшим внимателен и попечителен. Он искренно предан митрополиту Амвросию, которого называет своим благодетелем, и свою преданность ему доказал во многих случаях... В отношении к князю Голицыну, много способствовавшему его возвышению, он проявляет чувства великой признательности, но не обнаруживает при этом какой-либо особенной угодливости. На князя Голицына, человека крайне впечатлительного, склонного к разного рода увлечениям, видимо, произвела сильное действие цельная, сосредоточенная, самоуглубленная, даровитая духовная натура Филарета, человека истинно и глубоко религиозного, и к тому же замечательного проповедника. Здесь, видимо, сказалось одно из тех влияний духовного превосходства, которому трудно противиться. И несомненно, что Филарет имел доброе влияние на Голицына, много способствовал его освобождению от увлечения энциклопедистами и направлению к религиозности. И в отношении к самому архиепископу Феофилакту, противником которого он сделался больше по причинам, зависевшим от последнего, он довольно долгое время не питал противных чувств. Несмотря на горький осадок первой встречи, на обидное отстранение, по влиянию Феофилакта, от занятия должности в Академии, несмотря на тяжкое обвинение относительно проповеди на Троицын день, Филарет обнаруживает к нему самую предупредительную почтительность. Так, узнав в 1811 году, что Высокопреосвященный Феофилакт собирается отправиться в свою Рязанскую епархию и по пути имеет быть в Коломне, он предупреждает своего родителя об этом, советует встретить его как можно почтительнее, дает нужные указания, как следует принять его у себя в доме и опять вторично пишет: «Вы будете иметь удовольствие видеть Его Высокопреосвященство архиепископа Рязанского. Поспешите предстать сему знаменитому святителю и благодетелю Вашего сына. Я смею надеяться, что Его Высокопреосвященство благосклонно примет и то, если вы его попросите удостоить наш дом своим присутствием»106. Только тогда уже, когда Феофилакт целым рядом своих поступков обнаружил неприязнь к Филарету и оскорбил самого митрополита, Филарет вступил с ним в борьбу, вступил притом не по своей воле, a по обязанностям службы и по письменному предложению высшего начальства, видимо сожалея о начавшемся споре и самые примечания, какие должен был писать на книгу, изданную Феофилактом, называя несчастными примечаниями107.

В заключение нашего очерка петербургского периода жизни Филарета мы позволим себе составить общее суждение о значении для него этого периода и указать некоторые характеристические особенности его, которые до известной степени обязаны своим происхождением пребыванию его в Петербурге или, по крайней мере, отчасти условливались этим пребыванием.

Филарет отправлялся из Троицкой лаврской семинарии в Петербург с прочными задатками как в умственном, так и в нравственном отношениях. Он прошел добрую школу, которая давала ему возможность с честию послужить на всяком месте церкви и отечеству. Он владел солидным формальным образованием. При большом природном уме он обогатился в Платоновой школе сильным логическим мышлением; к услугам его для дальнейших ученых занятий было основательное знание древних языков; он мастерски владел словом и знанием преподавания словесных наук; за ним были первые весьма удачные опыты проповедания Слова Божия; но все эти знания были для него не более как рамками, в которые еще нужно было вкладывать значительное содержание. И вот в Петербурге, при много- и разносторонних предъявленных к нему требованиях, открылось для него широкое поприще для дальнейшего самообразования. Он производит там для себя как бы репетицию Троицко-лаврского образования и, замечая разные пробелы в своих знаниях, со свойственною ему редкою любознательностию и неутомимым усердием исполняет их. К еще большему усилению формального образования послужило для него преподавание в Петербургской семинарии словесности и философских наук. Призванный же к преподаванию богословских наук в Академии, он должен был вновь изучать и частию создавать целые науки, и все это совершать при недостатке нужных пособий и в самое непродолжительное время. Какая при этом была работа для ума, какую нужно было приобрести массу знаний, какую находчивость и умелость в их усвоении, распределении и преподавании! Из всех этих затруднений Филарет вышел с честию, оставив по себе в Академии живую память, которая переходит от старших ее воспитанников к следующим, от отцов к детям и перейдет к дальнейшим поколениям.

Для проповеднической деятельности Филарета в Петербурге также открылось более широкое поприще. Прежние его проповеди, носившие иногда по необходимости характер риторических упражнений, заменились теперь более реальными по содержанию, более возвышенными по духу, более властными по тону. Как имевшие для себя уже не тот круг слушателей, какой был пред проповедником в Троицкой лавре они невольно заставляли последнего отзываться на события текущей жизни и оценивать их с религиозной точки зрения. Он должен был говорить проповеди в присутствии высокообразованных и высокопоставленных лиц, пред особами Царской Фамилии, а это ко многому обязывало. Заслуженная слава проповедника, и тогдашняя, и последующая, убедительно свидетельствует, что и в этом отношении он много усовершился в Петербурге.

Благодаря встрече и сношениям в Петербурге с лицами различных степеней умственного развития, разных положений вообще расширился его умственный кругозор. При разборе и оценке чужих мнений выработался в нем удивительный критический талант; при необходимости отвечать запросам и потребностям минуты проявилась в нем необыкновенная находчивость и деловитость; при переменчивости мнений и учреждений того времени создалась, мудрая осторожность и стойкая твердость убеждений.

К числу особенностей, вынесенных Филаретом из Петербурга, некоторые относят подчинение его отчасти влиянию мистицизма. Если и признать до некоторой степени справедливость этого мнения, то следует это сделать с большою оговоркою. Филарет уже с самого раннего возраста отличался религиозно-поэтическим воображением и стремлением к познанию таинственного. Задатки такого расположения он мог получить еще в своем родном городе – Коломне и в обстановке своего домашнего воспитания. Троицко-лаврская школа могла еще более питать и поддерживать в нем это настроение, что отчасти и видно из тогдашних писем его к родным. В силу такого предрасположения ко всему таинственному, встретившись и близко познакомившись в Петербурге с главными представителями мистицизма, он, конечно, не мог не заинтересоваться им. Сам руководитель учебного дела в Академии, архиепископ Феофилакт, советовал ему познакомиться с сочинениями Шведенборга; прочие высокопоставленные мистики обращали его внимание на мечтания Эккартгаузена, ІОнга-Штиллинга и г-жи Гион – на рассказы «о преворских видениях». Он со свойственною ему любознательностию все это исследовал, но, обладая сильным критическим умом, зорким вниманием к каждой мысли, к каждому выражению, редкою осторожностию, ничем вредным православию из сих мечтательных учений не увлекся. Искушая все, мудрый исследователь, по апостолу, удерживал для себя только доброе. Кроме оплотов против увлечения мистицизмом, коренившихся в его собственной духовной природе, он имел к счастию и мудрых предостерегателей от этого направления. Когда на первых порах знакомства с мистицизмом это направление произвело заметно сильное впечатление на Филарета, и он с радостию приветствовал религиозное движение, вызванное им в нашем отечестве, митрополит Амвросий отечески предостерег его против увлечения его крайностями, заметив: «Подожди, что будет,–ты еще не опытен». Совет старца пал на надежную почву. Все влияние на Филарета мистических учений ограничилось лишь тем, что давало ему в свое время возбуждение и повод чаще устремлять свою мысль в глубины и высоты православной мистики, в тайны Креста Христова, в тайны действия Св. Духа в душах облагодатствованных. В этом роде создано им несколько образцовых ораторских произведений, каковы были особенно его два слова – на Рождество Христово в 1811 и 1812 гг. о самоуничижении, как пути к рождению в нас Христа; слово из 1812 года на освящение храма в доме кн. Голицына о внутреннем храме; беседа 1814 г. на текст: Коль возлюбленна селения Твоя, Господи, и знаменитое слово 1813 г. на Великий Пяток.

Кроме побуждений, причин и поводов к достижению высокой стенени умственного развития и богословской учености, какие нашел для себя Филарет в Петербурге, он встретил там самые благоприятные условия для подготовки к своей будущей высокой административной деятельности. Его проницательному и наблюдательному уму открылось в Петербурге широкое поприще изучить всю правительственную систему, там сосредоточенную, особенно же область высшего церковного управления. Стоя у самого источника власти, он быстро узнавал ход общих и церковных дел, намерения правительственных лиц, причины и сдедствия многих важных правительственных мероприятий. Близкие сношения с лицами, облеченными высшею властию, и то доверие, которым он у них пользовался, облегчали ему это знакомство. Со времени назначения ректором Академии он сам участвовал уже во многих важных мероприятиях, к его мнению внимательно прислушивались, его советом дорожили. Первые опыты пользования властью уже давали полное основание ожидать от него великих административных талантов. Он обладал всеми нужными условиями, чтобы стать впоследствии образцовым правителем: обширным умом, тонкою наблюдательностию, мудрою осторожностию, необыкновенным тактом и редким уменьем властно действовать на управляемых. Таким именно и оказал себя на последующих поприщах служения церкви Филарет. Он вынес из Петербурга чуткую отзывчивость ко всем запросам и требованиям времени и вместе с нею мудрый консерватизм, который не позволял ему увлекаться временным, минутным блеском многих начинаний, заставляя все основательно взвешивать и вместе с хорошим новым ценить и доброе старое.

* * *

1

См. наш первый выпуск: Детство, отрочество, юность, годы ученья и учительства в Троицкой Лаврской Семинарии Митрополита Филарета (1782–1808 гг.).

2

См. письмо к род. 109-е; ср. письмо к род. Филарета от Лаврского префекта Самуила 1-е в прибавл. к письмам Ф. к род.

3

См. брошюру «Из воспоминаний м. Филарета», стр. (В оригинале не указана – Прим. эл. ред.)

4

См. письмо к. род. 109-е; ср. Сушкова «Записки», стр. 38.

5

См. ст. П.М. «Из прошлого» в «Русск. вест.» 1868г., т.74 стр. 456–462; Руков. к Русск. Церк. Ист. Знаменского, стр. 421; ст. о митр. Филарете С.Пономарева в «Тр. Киевск. Дух. Акад.» 1867г. №4 стр.522; и прот К.Добронравина в «Стран.» 1868г., Апрель, стр.13.

6

См. ст. о Феофилакте Р–ова в «Вестнике Европы» 1873 г., № 11, 12; ст. Π. М. «Из прошлого» в «Русск. Вестн.» 1868 г., т. 74, стр. 460–513; Руков. к Русск. Церк. Ист. Знаменского, стр. 426, 428.

7

См. сл. П. М. «Из прошлого» в «Русск. Вестн.» 1868 г., т. 74, стр. 478–481, и Руков. к Русск. Церк. Ист. Знаменского, стр. 422, 446.

8

См. письмо к род. 109-е; ср. Сушкова «Записки о жизни и времени святителя Филарета», стр. 39.

9

См. письма к род. 109-е и 114-е; ср. письмо к родителю Филарета от лаврского префекта Самуила 2-е в Прил. к письмам Фил. к родным.

10

См. брошюру «Из воспоминаний м. Филарета».

11

См. Сушкова «Записки», стр.224.

12

См. письмо к род. 3-е.

13

См. письмо к род. 115-е.

14

См. письмо к род. 113-е и 114-е.

15

См. письмо к род. Филар. от лаврского префекта Самуила 4-е.

16

См. письмо к род. Филарета от лаврского префекта Самуила.

17

См. письмо к род. 109-е.

18

Позднейший рассказ г. С. Пешкова о последовавшем якобы после отъезда Филарета в Петербург охлаждении отношений между ним и Платоном и перерыв переписки между ними из-за того будто бы, что на его письмо Платон не сам лично ответил ему, ничем не подтверждается и сам по себе представляется маловероятным. Ср. статью «Филарет Дроздов М. М.» в «Русской старине», 1885г., стр.569.

19

См. письмо к род. 109-е.

20

См. Чистовича «Ист. С-Пб Дух. Акад.» стр.183, в Примечании.

21

См. письма к род. от лаврского префекта Самуила 1-е и 2-е.

22

См. дневник арх. Евгения Казанцева, стр.10, в Примечании.

23

См. Указ Св. Синода на имя м. Платона от 21 декабря 1810г.

24

См. письмо к род. 112-е.

25

См. письма к род. 116-е и 128-е.

26

См. письмо к род. Филарета от лаврского префекта Самуила 2-е.

27

Не воспользовался ли Феофилакт для устранения Филарета указанием на произведенный ему при первой встрече экзамен?

28

См. письма к род. 110-е и 112-е.

29

См. письмо к род. 111-е.

30

См. письма к род. 112-е и 113-е.

31

См. письма к род. 118-е и 119-е.

32

См. письмо к род. 119-е.

33

См. письмо к род. 121-е.

34

См. письмо к род. 119-е.

35

Потребовалось бы слишком много времени, если бы мы вздумали войти в подробное рассмотрение и оценку его трудов по преподаванию Церковной истории. Haшa задача – главным образом сообщить биографические данные из Петербургского периода жизни Филарета. Желающих ближе познакомиться с ним, как автором «Начертания Церковно-Библейской Истории», мы отсылаем к прекрасной статье об этом предмете, помещенной в Филаретовском Сборнике.

36

См. письмо к род. 125-е.

37

Напечатано у Чистовича в «Ист. С-Пб Дух. Акад.» стр. 211–213.

38

См. письмо к род. 123-е.

39

См. письма к род. 133-е и 134-е.

40

См. письмо к род. 138-е.

41

Всякое добро имеет способность сообщаться (передаваться другим).

42

См. А.А. Титова. Рукописи, принадлежащие И.А. Вахрамееву. Выпуск III, стр. 296.

43

Перевод напечатан у Чистовича в «Ист. С-Пб Дух. Акад.» стр. 193–196.

44

Тетрадь сего перевода была найдена в числе бумаг Сперанского, при опале и высылке его из Петербурга. См. Сушкова «Записки», стр. 41. Только Сушков неверно относит происхождение этого перевода ко времени ректорства Филарета в Академии. Вероятнее отнести его к 1811 году. Cp. ст. С. Пономарева о митр. Филар. в Труд. Киев. Дух. Акад. 1868 г., т. 1, стр. 573.

45

См. ст. П. М. «Из прошлого» в «Русск. Вестн.» 1868г., т. 74, стр. 493.

46

См. письмо к род. 140-е.

47

См. Речь ректора Академии архим. Филарета при учреждении академической конференции в «Истории С-Пб Дух. Акад.» Чистовича, стр. 232.

48

См. Адрес от имени С-Пб. Акад. м. Филарету в «Христианском Чтении» 1867 г. Окт., стр. 649–650.

49

См. Послужной список м. Филарета.

50

См. Адрес от имени С-Пб Акад. м. Филарету в день пятидесятилетия его архипастырского служения.

51

См. Чистовича «Ист. С-Пб Дух. Акад.» стр. 191. Ср. ст. о м. Филарете С. Пономарева в «Труд. Киевск. Дух. Акад.» 1867 г., Т. 4, стр. 525 и прот. К. Добронравина в «Страннике», 1868 г., Т. 2., стр. 18. – Изъяснение псалма LXVII, по сведенниям редакции «Правосл. Обозр.», где оно во второй раз напечатано, написано для Оленина в 1813 г. См. «Правосл. Обозр.» 1869 г., Т. 1, стр. 341–364.

52

См. брошюру «Из воспоминаний покойного Филарета митроп. Моск.», стр. 9 и 10.

53

См. Сушкова «Записки о жизни и времени святителя Филарета», стр. 92–94; ст. Π. М. «Из прошлого» в «Русск. Вестн.», 1868 г., Апрель, стр. 509–511; ст. С. Пономарева в «Труд. Киевск. Дух. Акад.», 1868 г., Т. 2, стр. 137–139; и «Руков. к Русск. Церк. Истории» Знаменского, стр. 428.

54

См. ответ, м. Филарета на Адрес С-Пб Академии в «Христ. Чт.», 1867 г., Окт., стр. 651 – 652.

55

Из студентов 1-го академического курса здесь надлежит упомянуть особенно ο Г.П. Павском, известном впоследствии протоиерее, докторе богословия († 1663 г.), который, слушая лекции Филарета, приобрел особую наклонность к исследованию Св. Писания и, в живом стремлении дойти до самого корня науки, в совершенстве изучил еврейский язык и написал потом грамматику, составил хрестоматию и лексикон этого языка.

56

См. «Странн.» 1867 г., № 1, стр. 13, Прим. 3.

57

См. письмо к род. 139-е; ср. письмо 174-е.

58

«Неистовствует, наступает и, когда слышит жалобы, молчит: но самое молчание многим кажется угрожающим. Я готов думать, что и до Вас дошли слухи о готовой и почти наступающей войне; только вид мира в обществе подавляет и сдерживает эти слухи» (см. письмо к род. 130-е).

59

Тогдашний Обер-прокурор Св. Синода кн. А.Н. Голицын так отозвался о нем в письме к товарищу министра внутренних дел О.П. Козодавлеву: «Милостивый Государь мой, Осип Петрович! Честь имею препроводить к Вашему Превосходительству десять экземпляров слова, говоренного при гробе князя Смоленского известным нашим проповедником, архимандритом Филаретом. Сочинение сие доставит Вам, надеюсь, большое удовольствие. Публика приняла его с особливой похвалою». См. «Киевские Епарх. Ведом.», 1867 г., №24, стр. 821.

60

См. письмо к род. 128-е.

61

См. письмо к род. 146-е.

62

См. Дневник Евгения Казанцева, стр. 14.

63

Там же, стр. 10–13.

64

См. письмо к род. 148-е.

65

Так, А.Н. Оленин, директор публичной библиотеки, пред открытием ее (2 января 1814г.) просил его написать по сему случаю речь и намечает предмет ее, от какого поручения Филарет, впрочем, по причине сложных своих обязанностей, должен был отказаться.

66

См. Жизнь графа Сперанского, соч. барона Корфа, стр. 77 и 87 Примеч.

67

Предположения см. у Чистовича в «Истории С-Пб. Дух. Акад.» стр. 222–224.

68

См. речь эту у Чистовича в «Истории С-Пб. Дух. Акад.» стр. 230–233.

69

См. письмо к род. 168-е.

70

Высочайший Рескрипт см. у Чистовича, стр. 327.

71

См. письмо к род. 168-е.

72

См. письмо к род. 168-е.

73

Напечатано под сим заглавием отдельною брошюрою.

74

См. конспект ректора у Чистовича, стр. 273 – 275.

75

См. письмо к род. 170-е.

76

См. «Чт. в Общ. Люб. Дух. Просв.» 1868г., кн. IV, стр. 107.

77

См. ст. о митр. Филарете г. С. Пономарева в «Труд. Киев. Дух Акад.» за 1868г. Т. II, стр. 147.

78

См. извлечение из записок Фотия в «Чт. Общ. Люб. Дух. Просв.» за l868г., кн. IV, стр. 106–107.

79

См. письма к род. 196-е и 198-е.

80

Херс. Епарх. Вед. 1868г., №1 стр. 26–27.

81

См. письмо к род. 188-е.

82

См. кн. Н.П. Гилярова-Платонова «Из пережитого», стр. 74–75. Сообщая далее некоторые подробности о посещении Филаретом Коломенского училища, тот же автор говорит: «Не долог был осмотр, не мудрены вопросы; но на один из них, очень простой по-видимому, ученики затруднились ответить, и по вызову «кто скажет?» ответил брат (автора). Вопрос был о том, что такое купина. Филарет дал брату еще несколько вопросов, спросил фамилию и занес ее в свою записную книжку; брат был на верху торжества; ученики его поздравляли и сам Иродион Степанович (учитель, зять ревизора) благодарил, что выручил».

83

См. письма к род. 180-е и 181-е.

84

Херс. епарх. ведом. 1868 г., №1, стр. 22

85

См. письмо к род. 173-е.

86

См. письмо к род. 188-е.

87

См. брошюру «Из воспоминаний митрополита Филарета», стр.13.

88

См. письмо к род. 203-е.

89

См. брошюру «Из воспоминаний митрополита Филарета», стр.13.

90

См. брошюру «Из воспоминаний митрополита Филарета», стр.14.

91

См. Поучение в день памяти св. трех святителей и поминовения в Б. почившего свят. м. Филарета, 30 янв. 1889 г.

92

Перечень вышеупомянутых лиц, получивших образование в С-Пб Академии при ректоре Филарете, см. в ст. прот. К. Добронравина «Странник» 1868г., Апрель, стр.22.

93

См. письмо к род. 153-е.

94

94 См. письмо к род. 173-е. Ср. письма 164-е, 166-е и др.

95

См. «Странник» 1867г., Январь, стр.14, Примеч.2; см. «Странник» 1868г., Август, стр.94.

96

«О если бы удалось быть хорошим человеком и менее беспокоиться о том, будет ли мне хорошо». (См. письмо к род. 112-е.)

97

См. письма к род. 111-е, 115-е, 116-е, 117-е.

98

См. письмо к род. 119-е.

99

См. там же.

100

См. письмо к род. 110-е.

101

См. письмо к род. 111-е.

102

См. письмо к род. 126-е.

103

См. письмо к род. 127-е.

104

См. письма к род. 118-е, 126-е.

105

См. Киевск. Епарх. Ведом. 1868 г., № 3, стр. 111–112.

106

См. письма к род. 131-е, 132-е.

107

См. письма к род. 159-е, 160-е, 161-е и 162-е.


Источник: Издание третие. Москва, 1900

Комментарии для сайта Cackle