Часть первая. Первый период загробного существования души¹

«Чаю... жизни будущего века». Но много ли разума и силы в нашем чаянии? Не меньше ли, чем в надеждах несмышленого младенца, который твердит, что он вырастет и будет большой, а между тем замышляет новые и новые шалости детства? Чаю? Но чаяние есть успокоительное чувство совершенной уверенности в получении ожидающего нас в будущем добра. А мы не стараемся ли иногда намеренно удалять от себя всякую мысль о будущем? И когда эта мысль приходит на ум невольно, не больше ли бывает страха, чем радости, как будто бы нам не хотелось, чтобы наше настоящее когда-нибудь заменилось обещанным будущим? И это чаяние?.. «Чаю жизни будущего века.» Но из всех этих слов исповедания не чаще ли всего мы останавливаемся на одном слове: будущего, с целью ободрить себя в постоянном отлагательстве забот о вечности, приготовления к небу, – в ложном убеждении, что для мысли о будущем еще будет время, а настоящую заботу, любовь, груд спокойно можно отдавать настоящей минуте? Что это за мир другой, который нас ожидает, об этом мы как будто не имеем никакого понятия. Что за жизнь у нас впереди за гробом, об этом нам как будто нет и надобности думать: придет, увидим. Что значит вечность, открывающаяся перед нами, мы как будто не в состоянии этого представить сколько-нибудь живо. Это ли чаяние?

О, какое странное заблуждение! Вечность далеко еще? Посмотрите получше, есть ли какой-нибудь смысл в этих словах? Что же такое вечность, о которой мы так смело говорим, что она еще далеко? Что такое будущее, о котором мы так мало заботимся в надежде, что еще будет время подумать о нем? Особый, совершенно отдельный период бытия, который будет иметь свое особое начало и свой собственный вид в продолжении, – который можно еще будут заранее предусмотреть и вовремя благоустроить? Но такое понятие противно всем убеждениям веры и здравого смысла. Что же такое вечность, ожидающая нас в будущем? Не есть ли она для нас, в существе своем, только бесконечное продолжение однажды начавшейся и никогда не имеющей окончиться жизни? Не есть ли она уже наше наследие и теперь, в эту минуту, которую мы переживаем, как одно из мгновений, которым уже не будет конца, в которую мы делаем только еще шаг по пути, не имеющему конца? Придет время, или лучше, пройдет время, когда образ существования нашего изменится: вне этой последовательности перемен и движения, по которым определяют теперь у нас мгновения нашего существования, в новом мире постоянного, неизменного, вечного порядка, где уже не будет для нас впереди ничего, подобного смерти, составляющей теперь какую-то грань между одним и другим периодом нашего бытия, мы не будем исчислять как теперь каждой минуты бытия: будем только жить, жить, бесконечно жить; но эта бесконечная жизнь будет только бесконечным продолжением нашего же существования, нашего теперешнего существования, только несколько в другом виде. Мы, именно, те самые, которые теперь здесь существуем, будем жить там вечно. Итак, что же? Мы уже по природе вечны, и вечность к нам гораздо ближе, чем мы думаем: она – в нас. Есть, правда, некоторый период бытия между временем н открытым царством вечности, резко отделяющийся, по-видимому, от временного существования нашего – это смерть. Но в существе дела что такое смерть? Период от времени к вечности для души мгновенный, для тела более или менее продолжительный, временный срок разделения души и тела, в который душа не перестает действовать, переходя со смертью в другой мир уже на всю вечность и ожидая предназначенного дня, когда снова соединится с своим телом для новой жизни на новой земле под новым небом. Уж не рассчитывает ли беспечный на этот период, на этот временный срок?.. Увы, за смертью остается только суд. Но, может быть, мы имеем некоторые основания надежные, что смерть еще не поспешит к нам, и мы во времени будем еще иметь возможность подумать о вечности? Увы, со смертью не положено у нас завета. У колыбели младенца она стоит на страже, готовая овладеть обреченною ею жертвой: и – вот, в то время, когда мать, приникнув к колыбели, питает в своем воображении мечты о будущности своего дитяти, смерть молча налагает на него свою руку, и – младенец в вечности. Между толпы детей, забавляющихся разными играми, для смерти есть свое место: вы видите юные и свежие отрасли, обещающие жить; она в это время высматривает свои жертвы, и – вот с места игры переходит ребенок на смертное ложе, и душа его отлетает в вечность. В кабинете ученого, в рабочей художника, в месте увеселений, везде, где только есть люди, витает и смерть: и как часто едва начатая работа прерывается навсегда, смех и веселье праздника оканчиваются слезами погребения, среди мечтаний и забав люди переходят нежданно – в вечность! Молодость, крепость сил, все возможные предосторожности «все это как часто обращается смертью в пособие своей работе и только подает повод нам больше жалеть об умерших и в недоумении повторять»: он был бы жив, если б был постарше, тогда он может быть перенес бы болезнь; он, к несчастью, никогда не был болен, оттого и не вынес постигшей его болезни, он был слишком мнителен и испортил себя лекарствами и предосторожностями. Не рассчитывай же дерзко на будущее, бедная жертва смерти, преследующей тебя каждую минуту. Не нынче, завтра – смотри, как бы она не подкралась к тебе, как тать ночью, выбирающий время, когда его меньше всего ожидают или боятся. Не доверяй смерти даже тогда, когда она, по-видимому, замедляет для тебя: бойся, как бы не вздумала она отнимать у тебя жизнь понемногу, лишая движения твои члены, оковывая саму мысль и слово и делая тебя с каждым последним днем жизни менее и менее свободным к покаянию и размышлению, к добрым делам и душевному приготовлению к вечности.

Или, может быть, для нашей вечности нужно только существование наше, а думать о ней нет надобности? Так, кажется, действительно нередко рассуждают люди, привыкшие жить на земле по-земному и для земли: иначе как объяснить эту беспечность в отношении к будущему, эту слепую привязанность к настоящему, эти постоянные искушения, не встречающие противоборства, падения без раскаяния и исправления, из которых слагается вся жизнь многих из нас? О, какое жалкое заблуждение! Когда в юности готовимся к последующей жизни в обществе человеческом, сколько пожертвований делаем, сколько трудов несем, чтобы по возможности изучить людей, с которыми придется жить, – дело, которое придется делать, – образ жизни, какой придется вести! «Когда предстоит надобность предстать перед человека, высшего нас но знанию и служению, или вообще человека почетного: сколько работы, приготовлений, опасений!» А этот мир блаженных духов и святых человеков, мир духовной жизни, который откроется перед нами, когда мы перейдем отсюда, не заслуживает никаких пожертвований, никаких трудов? К общению со святыми, с ликами чистых Ангелов Божиих, с Пресвятою Девою Богоматерью, честнейшую Херувимов и славнейшею без сравнения Серафимов, не нужно никаких приготовлений, никаких условий? Туда, в чистое небо, в церковь первородных, возлюбленных Богу, можно войти смело, как бы ни грязна была душа и жизнь? О, нет, не может быть, чтобы люди могли доходить до такой степени несмысленности!.. А между тем, здесь еще не все. Там мы должны предстать самому Богу. Понимаете ли, что значат эти слова: предстать Богу? Вдумайтесь, увидите, что если б условием явления нашего лицу Божию было приготовление к этому в продолжение многих тысяч лет, – и тогда мы не имели бы, не могли бы иметь довольно дерзновения. А это условие ограничено несколькими десятками лет: как же не поспешить воспользоваться с сугубым усердием таким коротким сроком? И для чего все эти перемены существования, переход от времени к вечности, соединение со святыми, приближение к Богу? Для нашего блаженства. А мы, несчастные, что делаем с собой, когда забываем о том,что ждет нас, не употребляем никаких мер к приготовлению к будущему, напротив, бесчеловечно убиваем в себе зародыши всего, что могло бы перейти с нами на небо? Сами у себя похищаем блаженство; остановитесь, помедлите в этом бесконечно жалком труде душеубийства! Вы во все глаза смотрите за ребенком вашим, чтобы он не сломал себе руки, ноги, не выбил глаза на детских играх и не сделал себя несчастным на всю жизнь. Вы без содрогания не можете видеть несчастного, который путем преступления дошел до лишения прав на соучастие в удобствах и радостях жизни общественной. К себе присмотритесь, о себе подумайте! Вот откроется перед нами небо со всем бесконечным обилием райских благ и красот, а наш неверующий ум не способен будет наслаждаться ими. Вот пред нами откроется мир блаженства, пред очами нашими будут всем существом своим ликовать братья наши, оказавшиеся на суде достойными блаженства небесного, а мы будем томиться в муках... ада. Ада, говорю, потому, что для зла и для злых будет своя вечность во аде. Мы не только лишимся всего блаженства неба, если беспечно будем жить на земле, но и наказаны будем за то, что не приготовились к небу, муками ада. Представьте, что это блаженство, которого мы лишимся, будет вечно: какая страшная для нас потеря! Представьте, что это мученье, которое наследуют недостойные неба, будет вечно: какое страшное приобретение! Вечно: там уже часов, дней, месяцев, годов, веков, тысячелетий не будет, будут только или блаженство безысходное, или мука без ослабления без конца. То, что мы называем теперь мгновением, будет длинно, как тысячи лет; и тысяча лет будет меньше в отношении к вечности, чем теперь мгновение в отношении к тысяче лет, потому что вечность есть непрерывное, бесконечное продолжение одного и того же состояния нашего и всего, что будет окружать нас. Вечно: взвесьте, как следует, это слово и потом спросите у своей совести, у своего разума – стоит ли внимания наше будущее, нужны ли усильные приготовления к жизни будущего века?..

Пусть бы еще мы не знали положительно, что ожидает нас в будущем и что нужно сделать нам для будущего. Но теперь у нас и подобного оправдания быть не может, напротив, в свете откровения мы уже можем настолько проникнуть в тайны другого мира и будущей жизни, насколько это необходимо для нашего спасения; и если не знаем этих тайн, то это наша вина, наша сугубая вина и несчастие. Нет, мы уже не дерзнем сказать на суде Божием, что не слыхали, будто у нас есть дух, который должен возвратиться к Богу, когда тело низойдет в землю, откуда и взято, что само тело наше, подобно телу Господа, началоположника воскресения, в предназначенный день восстанет из персти, чтобы вместе с душой предстать на суд Божий, что после этого суда мы наследуем или жизнь вечную, или муку вечную, что надобно спешить пользоваться днями жизни,искупая время, яко дние лукави суть, что день Господень близок, и мы на каждый час должны быть готовы. Мы сами себя должны будем осудить за то, что, слышав все это, не хотели обдумать, как должно, в свое время, осудить неумолимо строго. Там, где уже не будет при нас любимых предметов наших привязанностей и наше настоящее сделается прошедшим, мимолетным прошедшим, каким представляется и здесь прошедший год, прошедший возраст, – там откроются у нас глаза; только мы сами поймем, что тогда это будет поздно. Оглянемся назад и увидим, что погубили вечность из-за минуты. Пронесутся перед нами все слышанные нами слова благовести Христова, и мы сами осудим себя за то невнимание к ним, с каким теперь выслушиваем их, как вещи, нас не касающиеся. Пронесутся пред нами все случаи жизни, которые ясно напоминали нам, что в этом мире только образом ходит человек, – потери близких, посещения нежданными скорбями, разочарования в радостях жизни, тысячи непредвиденных случайностей, которые ясно давали нам разуметь, что земля не есть независимый мир счастья и радостей, что мы на ней не имеем пребывающего града, и цели жизни достойной души должны искать вне этого скоропреходящего мира; и мы горько будем оплакивать свою слепоту и неразумие, горько будем скорбеть о том, что, занявшись тенями, выпустили из виду действительность, тогда как преходящие образы мира именно напоминали нам о вечном Боге, о вечной жизни и блаженстве в Боге. Пронесутся перед нами все погребальные церемонии, в которых мы теперь участвуем, нередко поражаемые нечаянностью приглашения, чаще забывающие среди нынешнего смеха и веселья вчерашний плач; и чем покажется нам эта беспечность, эта холодность, с какою подходим мы теперь к краю могилы другого, рубежу вечности, без умиления, без внимания? О, нет, мы не дерзнем там сказать, что Мы не знали, чего нам ждать в будущем и как рассчитать и употребить настоящее. В горьких слезах вечного, бесполезного раскаяния мы только будем оплакивать свое неразумие и свою вину.

Пока, – благодарение Богу, – мы еще здесь, по сю сторону гроба, и для нас не наступила еще горькая вечность слез бесплодного раскаяния, как, может быть, наступила уже для многих из братьев наших, живших беспечно, как живем мы. Что же нам делать? Жить на земле для неба в живом чаянии жизни будущего века.

Постараемся сначала приобрести уверенность в том, что мы – преднареченные граждане другого мира, и за этой жизнью наступит для нас жизнь другая. Это нетрудное дело. Надобно только чаще обращаться к слову Божию. Евангелие не только прояснит нам внутреннее убеждение, что наша мыслящая душа есть существо бессмертное, не только откроет нам духовный мир, закрытый для нас до тех только пор, доколе открыты у нас очи телесные для этого временного вещественного мира, в котором теперь мы странствуем; оно глубоко напечатлеет в нас мысль о нашей будущей участи. В свете его увидим Отца щедрот и милосердия, Который ниспослал к нам Единородного Сына Своего, чтобы через Него и в Нем возвести нас опять на небо, от которого мы удалились; увидим Искупителя-Господа, омывшего нас честной кровью Своей и отверзшего нам воскресением райские двери; увидим всесвятого и всеоживляющего Духа-Утешителя, обновляющего, освящающего, возвращающего нас для неба проповедью Церкви, благодатью Таинств, всеми возможными способами вразумления, озарения, просвещения; увидим бесчисленные лики бесплотных духов и душ праведников, умоляющих Бога о нашем вечном спасении, содействующих нам и ожидающих, как одного из великих благ, откровения царства славы Божией, когда все мы, соединившись у Престола Божия, будем вечно славословить Бога, вечно блаженствуя в Боге. Одним словом, во свете Евангелия увидим, что мы уже наследники блаженной вечности по пред наречению, что мы уже на пути к блаженной вечности, и в эту минуту, которую проживаем, находимся под влиянием Духа благодати, в таинственном союзе с духовным миром, возрожденные, воспитываемые, ведомые к небу. В таком настроении духа на каждом шагу будем мы встречать напоминание о горнем мире, о блаженной вечности, в священнодействиях церковных во всех счастливых и несчастных обстоятельствах своей жизни. И как прекрасен будет в глазах наших Божий мир, когда мы будем смотреть на него глазами, одушевленными упованием жизни вечной! И как мирен и спокоен будет дух наш, успокоенный этой уверенностью в будущем, которая и есть упование, чаяние достойное христианина!

Когда эта уверенность приобретена, мы уже невольно будем останавливаться на мысли о будущем, находя в этой мысли успокоение в отношении к настоящему. Правда, может быть, это размышление на первые случаи будет не чуждо некоторого страха: когда представишь себе необъятный мир духовный, когда вообразишь себе вечность блаженства или мучения, невольно поникаешь главой, трепещешь в душе. Но при вере в Бога спасающего, сделавшего уже так много для нашего спасения, этот страх сам собой обращается в живое ожидание, не бестрепетное, но и в высшей степени отрадное, и сладостное, как ожидание желанного блага, которое боимся потерять. Проходит год, – добрый христианин благословляет Бога; проходит день, – он только думает, не сделал ли чего недоброго, чем мог бы прогневить Бога и повредить своей душе. Так из часа в час терпеливо ожидает верный Богу наследник Царствия Божия, когда приидет и явится лицу Божию, преодолевая искушения, благодушно встречая скорби жизни, в которых надеется утешиться, не прилагая сердца к благам мира, от которых постоянно ждет измены или вреда. Это уже, в справедливом смысле, чаяние христианское.

Наконец, кто истинно уверился в ожидающем его будущем, понял, что такое вечность, уразумел, как неизъяснимы и сладостны блага неба, полюбил горний Иерусалим, тот естественно может, так сказать, забыть землю для неба, для одного только неба живя на земле. День и ночь трудится такой искатель блаженства вечного в подвигах угождения Богу, в слезах покаяния, в молитвах, в делах самоотвержения, все отвергая, ища только Бога и неба в постоянном, усильном стремлении к небу. Благословен подвиг твой, ревностный подвижник добра, несомненный наследник блаженства вечного! Блаженно упование твое, достойное имени упования истинно христианского; оно не посрамит тебя. Иди, иди путем твоим, верным путем: временным трудом приобретешь ты вечное блаженство, если не ослабеешь во временном труде ради вечного спасения. Немощные в стремлении к небу, придерживаясь земли в шествии к грядущей вечности, мы с радостью и любовью следим за орлиным полетом твоим к горнему отечеству. Первенцы Церкви Христовой, радость и утешение Ангелов на нашей грешной земле! Мы с радостью смотрим на вас как на истинную красу земли и человечества – на ваше неудержимее стремление к небу как на торжество веры и христианского упования, как на победоносную брань к духовом злобы поднебесным. И с любовью обращаем мы к вам взоры наши. Учите нас примером своим смотреть на каждую минуту жизни как на неисторжимое звено однажды начатого и никогда не имеющего кончится существования, на каждое дело жизни как на шаг к небу или к аду.        

   Господство смерти на земле. Телесная смерть как явление временное и ненормальное. Опровержение мнения о том, что смерть есть неизбежный закон человеческой природы. Библейский взгляд на происхождение смерти есть единственно истинный. Смерть телесная есть величайшее дело милосердия Божия к падшему человеку. Смерть грешника и праведника. Почему иногда грешники умирают доброю смертью, а праведники злою?

Смерть... Кто без содрогания в состоянии подумать о ней! С тех пор как божественное проклятие поразило человеческое счастье, и смерть из грозного предостережения сделалась ужасной действительностью, ее призрак неизменно, в продолжение уже многих-многих веков, стоит перед сознанием людей неумолимым страшилищем. Для многих в виде суровой необходимости витает она на полях сражений; ее тлетворное дыхание чуется в сотнях болезней, словно медленная отрава постепенно сводящих человека в гроб и могилу; ее губительная рука поражает неожиданной и жестокой эпидемией, она отравляет воздух, рассевает истребление в бесчисленном множестве непредвиденных случайностей – в виде кораблекрушений, пожаров, гибели пароходов, столкновений и крушений железнодорожных поездов, землетрясений, голода, наводнений и пр. Она часто вступает в союз с кровожадными зверями, нередко подает руку помощи злой человеческой воле, толкая ее к вражде и убийству; ее убийственный призрак стоит, наконец, мрачным привидением впереди житейской дороги каждого человека, терпеливо, но неотвратимо приготовляя всякому последний час. Она не пренебрегает никакими жертвами и как будто с одинаковой охотой уносит младенца и взрослого, юношу и мужа, молодого и дряхлого, сильного и слабого, больного и здорового. Миллионы миллионов умерших людей уже стали жертвой ее неумолимости, сотни миллионов живущих ожидает та же участь. Словом, смерть с ее таинственным молчанием, отталкивающим холодом и бледностью, зияющим отверстием могилы и гробом, ужасной улыбкой оголившегося черепа и сухим костяным звуком обнаженного скелета – есть страшный, неизбежный и ничем не предотвратимый жребий всего живущего на земле, так что самая продолжительная жизнь человека есть не более, как временная отсрочка ее².        

       В чем состоит телесная смерть, составляет ли она для человека необходимый закон, откуда и как она произошла, и какое значение имеет для человечества?

Смерть телесная есть распадение союза между духом и телом или отделение души от тела, возвращение последнего в землю, из которой взято (Быт. 3, 19). При создании человека Бог для образования тела его берет персть земли, мертвое вещество, подлежащее закону разрушения и изменения как и все вещественное; но это мертвое вещество одухотворяется жизненным началом – душою, которую Бог создал духовной и живой, разумной и свободной, которая с телом составила один живой организм человека. Теперь, если душа – это жизненное начало в организме человека – оставляет его, то человек умирает: тело без души мертво. В Священном Писании смерть представляется под разными образами, которые находятся в отношении с нравственным состоянием умирающего. В то время как для нераскаявшегося нечестивца смерть представляется царством ужаса, таинственными и мрачными вратами, которые ведут его к праведному Судии для услышания приговора его участи, – для праведника, умершего с раскаянием и надеждой на милосердие Божие, смерть представляется как переход из разрушенной хижины в дом нерукотворенный, вечный, который на небесах (2Кор. 5, 1), как оставление разрушенной телесной храмины, отшествие из здешней жизни и радостный переход в будущую жизнь (2Тим. 4, 6–8), как преобразование перстного и смертного сего тела в небесное, нетленное и бессмертное (1Кор. 15, 40–54), как враг Христа, который истребится Христом (1Кор. 15, 26). Из этих мест видно, что телесная смерть есть: а) страшное для грешных и радостное для праведных прекращение земной жизни; б) вслед за этой жизнью для души следует другая, высшая, вечная, которая будет блаженством для одних, мучением для других; в) что смерть будет некогда истреблена. Таким образом, смерть представляется явлением временным и ненормальным.

Здесь возникает другой вопрос: откуда смерть, если она есть явление временное и ненормальное, которое со временем должно исчезнуть?

Смерть не есть установленный от Бога закон для человека; смерть, как бы мы ни рассматривали ее, есть зло, а зла Бог не сотворил. Напротив, все, сотворенное Богом, найдено Им прекрасным: и виде Бог вся, елика сотвори, се добра зело (Быт. 1, 31). Уже сам способ создания человека, природа которого, духовная и физическая, образует одно существо – человеческое, показывает, что смерть, как расторжение двух природ его, не входила первоначально в планы Божии. По творческому плану Бога сущность человеческого существа должна состоять не из одного духа и не из одного тела, но из того и другого вместе в неразрывном союзе и согласии: и созда Бог человека персть взем от земли и вдуну в лице его дыхание жизни (Быт. 2, 7). И Священное Писание ясно показывает, что человек даже и по телу создан для жизни бессмертной, когда говорит о древе жизни посреди рая, вкушая от плодов которого человек и телом был бы безболезнен и бессмертен навсегда (Быт. 3, 19, 22). Несомненно, что плоды древа жизни производили таинственным образом на физическую природу человека самое благотворное действие, предохраняя ее от болезней и процесса разложения или смерти. Далее, телесная смерть человека не согласна с откровенной идеей о Боге как источнике жизни и света. Бог не есть Бог мертвых, но живых (Лк. 20, 38).

Затем из первой заповеди, данной нашим прародителям в раю, видно, что смерть не есть неизбежный закон для человека: если бы она была законом, то его нельзя было бы избежать. Между тем, Сам Бог, давая заповедь нашим прародителям (Быт. 2, 17) о невкушении от древа познания добра и зла под угрозой смерти, тем самым показывает, что люди могут избежать смерти, если они будут исполнять данную им заповедь. Так всегда понимала эту заповедь и Православная Церковь. Так, например, в 123 правиле карфагенского собора (418 г.), постановления которого имеют силу наряду с постановлениями Вселенских Соборов, сказано: признано всеми епископами карфагенским церкви, представившими на Св. Собор, яко Адам не смертным от Бога сотворен. Аще же кто речет, яко Адам, первосозданлый человек, сотворен смертным, так что хотя бы он согрешил, хотя бы не согрешил, умер бы телом, т. е. вышел бы из тела, не в наказание за грех, но по необходимости естества: «да будет анафема». Подобную же мысль выражает блаженный Августин, когда говорит: между христианами, содержащими истинно-кафолическую веру, признается несомненным, что самая даже смерть телесная постигла нас не по закону природы, потому что Бог не сотворил для человека смерти, но вследствие греха³. Наконец, та истина, что смерть не есть естественное явление, подтверждается кроме того и фактами из истории жизни человеческой. Она показывает, что смерть для всех людей, за исключением немногих новозаветных праведников, представляется чем-то ужасным, чем-то таким, что противоречит всей нашей духовной и физической организации. В продолжение всех веков из уст людей слышатся жалобы, что нет на земле никого несчастнее человека, который, несмотря на свою сильную жажду жизни, должен однако умирать⁴. Величайшие ветхозаветные праведники страшатся одного представления смерти (Пс. 88).

Далее, смерть противна совести, потому что совесть требуeт беспредельного совершенствования недостижимого в этом мире, воле, которая хочет жизни и деятельности тела и духа, сердцу, которое способно к вечной привязанности к предметам любви, разлука с которыми невыразимо терзает его, разуму, для которого смерть представляется величайшей загадкой, делающей невозможным понять и признать соотношение между нашей природой и ее назначением. Таким образом, еще раз повторим, что смерть не могла входить в творческие планы Бога при создании человека. По воле Всемогущего и Премудрого Бога вся телесная организация человека, если бы он остался святым, могла бы все более и более утончатся, просветляться и усовершенствоваться и, наконец, дойти до такого духовного тела, которое явилось у Иисуса Христа но Его воскресении, тело Которого не нуждалось ни в пище, ни в питье и не было в тесной зависимости от пространства и времени. Подобные примеры можно находить еще в вознесениях Еноха и Илии. Наконец, новозаветное учение о воскресении мертвых и изменении живущих перед Страшным Судом очевидно приводит к истине, что смерть не необходима. Поэтому мнение тех⁵, которые утверждают, что смерть есть действие жизненного процесса, неизбежный закон человеческой природы, ввиду сказанного, не выдерживает никакой критики.

Так, например, рационалисты, опираясь на исследования строения земли геологов, которые в различных напластованиях предшествовавших человеку формаций находят бесчисленные остатки погребенных в них живых тварей, утверждают, что смерть существовала в мире и прежде грехопадения людей, что геологические исследования уничтожили понятие о смерти как о наказании за грех⁶. Что можно сказать против этого? Прежде всего то, что все выводы геологов о строении земли, о продолжительности и последовательности периодов в образовании ее нужно принимать не как безусловную истину, а как гипотезу более или менее вероятную. История всех наук, кроме математических, показывает, что то, что в одно время считалось за непреложно истинное, в другое время другими учеными при новых, более точных и верных исследованиях, отвергалось как ложное. Но затем, против указанного вывода, который делают рационалисты из исследований геологов относительно смерти как закона природы, а не как наказания за грехи, должно сказать то, что все подобные открытия геологии никоим образом не подрывают той библейской истины, что смерть есть наказание за грехи. Это потому, что смерть естьнаказание за грех только человека, а не всех живых существ, населявших и населяющих землю. Только человек есть разумно-нравственное существо и за свое преступление мог быть так или иначе наказан, например, смертью; далее, только одному человеку была предложена заповедь с угрозой подвергнуться смерти за нарушение ее; только тело человека было принято в теснейший союз с духом человеческим, созданным по образу Божию, ограждавшему самое тело от тления, – наконец, только один человек получил в плодах древа жизни средства против болезней и смерти тела. Относительно животного царства ничто подобное не имеет места и нигде в откровенном учении не говорится, что и животные предназначены к бесконечной жизни по телу. Подвергаясь закону видоизменения через разложение или разрушение составных частей и сочетание в новые соединения, животные должны были умирать или подвергаться всеобщему закону вещественного мира. Правда, эта смерть животных, до грехопадения Адама и Евы и проклятия земли, не могла представлять собой ничего ужасного. «На земле, не пораженной проклятием, твари, теряя отдельное бытие, возвращались бы в общую жизнь природы или из одних форм бытия переходили бы в другие путем совершенно безболезненным, не таким, каков настоящий, страшный и зловонный путь тления и разложения тел, но путем сообразным с первобытной красотой и гармонией природы, подобно тому как, например, и ныне земляной червь преобразуется в крылатую бабочку или ладан, брошенный на огонь, возвращается в общую жизнь природы в благоуханиях».⁷

Если, таким образом, смерть не есть неизбежный закон людей, то спрашивается: откуда и как она произошла?

Слово Божие, к которому мы теперь, как и всегда, должны прежде всего обратиться, показывает нам, что смерть есть естественное наказание за грех наших прародителей, наказание, сначала постигшее их самих, а затем и все происшедшее от них человечество.

Мы сказали, что смерть есть наказание и притом естественное, т.е. такое, которое само собой вытекало из совершенного первыми людьми греха, как его прямое следствие, и сопровождалось неизбежным лишением их средств для бессмертия и по телу (т. е. возможности вкушения от плодов древа жизни). Что она является для человека наказанием за грех, это ясно видно из угрозы за нарушение заповеди:в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь (Быт. 2, 17). Сюда же относится и распоряжение Божие об изгнании Адама из рая и об удалении его от древа жизни, плоды которого сообщали ему бессмертие по телу (Быт. 3, 22–23). И апостол Павел учит: возмездие за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 6, 23). Но смерть, как мы сказали, есть наказание естественное, которое само собой вытекало из природы греха падшего человека, а не было искусственно установлено Богом.

Если педагог дает своему воспитаннику наставления не вкушать незрелых плодов опасением болезни, то очевидно, что не он устанавливает болезнь наказанием за ослушание со стороны воспитанника, но эта болезнь есть естественное, вытекшее из устройства его организма и только опытным наставником предусмотренное и предупрежденное.

Таков характер естественного наказания.

Теперь обратимся к человеку.

В устройстве его духовно-физического существа положено Богом, его Творцом, стремление к Нему как источнику жизни. Это стремление должно было обнаруживаться исполнением Божественной воли, выраженной первоначально в заповеди о невкушении от плодов древа познания добра и зла. Только под этим условием человек мог получать от Бога сверхъестественную помощь, которая давала ему возможность не умирать по телу и духу, которая была подаваема ему во вкушении от плодов древа жизни, благодетельно действовавшего на его телесную природу, предохранявшего его от болезней и смерти по благодати Божией, которая спасительно действовала на его душу, предохраняя ее без нарушения ее свободы, от греховных явлений, желаний и действий. При таком правильном отношении к Богу человек мог бы быть и по духу и по телу бессмертным. Но коль скоро вследствие сатанинского искушения и нежелания человека противодействовать ему произошло грехопадение, коль скоро явилось уклонение человека от Бога и стремление в противоположную сторону – к себе и миру, человек не мог более оставаться бессмертным как по духу, так и по телу. Благодать Божия покинула дух человека, который теперь оставлен без высшей опоры и, подвергшись сильному влиянию на него греха, стал более преклоняться ко злу, чем к добру; явилась ненормальная греховная жизнь духа, которая по тесной связи духа с телом стала разрушительно влиять и на тело; появились греховные помышления, чувственные желания и страстные движения, которые произвели и теперь всегда производят, как показывает ежедневный опыт, разрушительное действие на тело; сначала болезни и немощи, а затем и самую смерть. Тело первого человека, лишенное Божественной помощи, которую он получал для себя в плодах древа жизни, не могло предохранять себя от болезней и разрушения и стало смертным. Так явилась смерть в роде человеческом.

Из сказанного ясно, что не Бог причина смерти, а грех человека произвел смерть, или смерть произошла вследствие злоупотребления свободой человека, которую неизменяемый Бог не мог отнять, раз давши ее человеку.

Бог только установил строгое соответствие между грехом и смертью, которое только в том случае должно было обнаружиться, когда грех был бы совершен. В противном случае эта связь греха со смертью для людей, если бы они до сих пор оставались святыми, не была бы, по всей вероятности, известна, как и многое другое, что находится в планах Божиих; но всматриваясь в это соответствие греха и смерти, мы не можем не поражаться глубиною премудрости и благости Божией, установившей в смерти как естественном наказании за грехи могущественное средство, при помощи которого человечество делалось способным к принятию спасения и могло снова возродиться к жизни. Смерть есть дело величайшей премудрости Божией, ибо что другое, кроме смерти, может уничтожить греховную деятельность человека, состоящего из души и тела? Только разобщение тела от души, т. е. смерть, может лишить человека того органа, при помощи которого главным образом грешил человек, того телесного состава, который и сам, проникнутый грехом во всех частях – в плоти и в крови, предрасполагал человека ко греху. Самое возникновение в душе первых людей греховного желания произошло не без посредства тех органов тела, при помощи которых человек вступил в непосредственное отношение к миру: зрения (похоть очес) и плоти вообще (похоть плоти). Лишение телесного состава, что происходит в смерти и через смерть, избавляет человека от множества греховных движений, пороков и страстей. Дух человека, оторвавшись от телесной оболочки, лишается своего важнейшего греховного орудия. В телесной смерти человека, полное существо, жизнь и деятельность которого состоит из души и тела, заключено премудростью Божией и великое преимущество человека пред бесплотными духами – на случай грехопадения его.

Первый – грешит на земле по преимуществу телом, но крайней мере и для духовных страстей человека материалы доставляются от мира и плоти; с прекращением жизни в теле прекращаются греховные стремления и возникновения новых грехов; вторые – бесплотные духи, из которых некоторая часть по своем грехопадении сделалась злыми духами, будучи по своему существу одной духовной природы, которая умирать не может, грешат духовными грехами, которые продолжаются вечно и способны к бесконечному развитию. Вот почему грех дьявола, возникший раз и не подавленный им, развивался постепенно и достиг такой страшной степени зла, при которой сделалось невозможным обращение к Богу. Кроме того, грех человека, будь он даже чисто духовного происхождения (напр., зависть, гордость и т. п.), болезненными переменами в теле, которые являются как следствие его, и, наконец, смертью ослабляется и не доходит до сатанинской степени зла; грех дьявола, не встречая преград ни в болезни, ни в смерти, развивается до бесконечности; для первого возможно спасение, для второго – нет.

Смерть есть величайшее дело милосердия и любви Божией к роду человеческому. В самом деле, что сталось бы с человеком, если бы он, не получив заслуженного им наказания после нарушения заповеди Божией, оставался навсегда жить? Не повлияла ли бы на него самым гибельным образом надежда на безнаказанность? Нет сомнения, что он стал бы все смелее и смелее совершать грехи и, наконец, дошел бы до такой нравственной порчи, до такого восстания и ожесточения против Бога, до которого ниспал некогда светлый, высокий, бесплотный дух, сделавшись потом сатаной.

Но получив в свой удел болезни и смерти как наказание за грех, человек смирился перед Богом и признал над собой карающую десницу всемогущего Творца.

Вместе с тем, при краткой, хотя и греховной жизни, он не мог дойти до такого нравственного падения, которое сделало бы для него невозможным принять и усвоить ту спасительную помощь, которая ему некогда будет подана премудрым и всеблагим Богом. Таким образом, смерть, как естественное наказание за грехи, тесно связана с планами Божиими о спасении людей. Ее вступление в историческую жизнь рода человеческого, происшедшее не по воле всеблагого Бога и не составлявшее для людей естественного закона, сделалось в руках премудрого Промысла после грехопадения человека самым сильным средством как к уменьшению количества грехов, так и самым могущественным препятствием к бесконечному их развитию (Рим. 6, 7)⁸.

Посмотрим теперь, как встречает свою смерть праведник и грешник.

На земле нечестивые и праведные обыкновенно живут смешанно между собой, подобно тому как на ниве вместе с пшеницей растут и плевелы, так что иногда трудно бывает и различать их. По крайней мере, внешнее различие нечестивых и праведных редко усматривается: первые по наружности кажутся такими же, как и последние. Даже нечестивый иной раз представляется нам много достойнее, чем человек истинно праведный, а между тем нравственного, духовного состояния их око наше не замечает и, с этой стороны, не видит между ними никакой разницы.

Разница эта живо очеркивается смертью, которая праведных и нечестивых назнаменовывает ко дню Всеобщего Суда, когда одни явятся во всем величии своих добродетелей, а другие смутятся и устыдятся наготы своей. В тот страшный день откроется вся противоположность между светом и тьмой, между небом и адом, между Богом и сатаной. Тогда ничто не утаится уже и от очей человеческих; тогда совершится самое строгое разделение между нами; тогда, по слову Спасителя, будете. два на одре едином; – един поемлется, а другий оставляется. Будет две вкупе мелющ, – едина поемлется, а другая оставляется. Два будета на селе, – един поемлется, а другий оставляется. (Лк. 17, 34–36).

Оставляют ли нечестивые жизнь свою подобно скотам, как говорит Псалмопевец (Пс. 48, 13); выходят ли из нее с нелепыми взглядами современного неверия, которое, подобно чуме, заражает ныне всех и до последней минуты заменяет для них упование и веру христианскую; умирают ли так, что только с последним, предсмертным вздохом взывают наконец к Богу: «Боже! Милостив буди мне грешному»; и напрасно ищут успокоения смятенной, безотрадной душе своей: все эти люди ожидают смерти с ужасом, которого ничем не могут отогнать от себя. Некоторые, правда, доходят до такой тупости сознания и чувства, что, умирая, как будто переходят лишь с одного ложа на другое: «все равно, когда ни умирать, говорят они, днем ранее, днем позже – одно и то же». Но на самом деле смерть для них ужасна; это доказывается не только словом Божиим, но и собственными их чувствованиями. Пользуясь еще и здоровьем, они не могут терпеть разговоров о смерти; а когда впадают в болезнь, – и одно произнесенное кем-либо слово «смерть» бывает для них невыносимо. Они никак не могут примириться с тою мыслью, что надобно умереть.

Чего боится нечестивый? Зачем он с такой горестью мыслит сам в себе и говорит другим: «Ах, если б прожить еще хотя один год и сделать то и то?» Сердце его скорбит о земном, а между тем начинает уже точить его тот червь, который не умирает, жечь тот огонь, который не погашается никакими земными благами. В этот час он заботливо заглядывает в свою душу и, стараясь забыть о своих грехах, припоминает, не заронилось ли в ней какого-нибудь доброго дела или намерения, – томительно обращается к своему сердцу и думает, нет ли в нем чего такого, чем бы можно было успокоить свою совесть, строгого своего судию, который теперь без пощады возвышает обличительный свой голос и лишает грешника всякой надежды на небесные утешения. Праведный Боже! Какое мучительное состояние! Что может быть невыносимее этого отчаяния?

Тяжело, очень тяжело умирать без веры в Спасителя! Да так и должно быть. Видите ли. Кто не имеет в своем сердце Бога истинного, кто не признает Искупителя мира, тот должен же что-нибудь признавать за Бога, либо вместо одного чтить многих богов: мы так уже созданы, что не можем не признавать над собою владычества высочайшего, безусловного. Таким образом, кто не верует в Господа Иисуса Христа, тот вместо Него, боготворит или самого себя или свое золото, или свое тело с его страстями, или обольстительный блеск почестей, или внешнюю материальную природу. Но смерть не только не соединяет нас с этими идолами нашей души, подобно тому как соединяет она верующего с Богом, а еще разлучает с ними и отнимает у нас все, чем услаждалось наше сердце. Взамен-того перед умирающим «рабом мира и яже в мире» восстает страшная вечность, о которой он и не думал, о которой в вихре мирских удовольствий совершенно забыл. Как же тогда не разрываться его сердцу?! Перед ним мир неведомый, а сердце его еще привязано к миру дольнему? Представьте, каково бывает нам расставаться, например, с близкими своими без надежды когда-нибудь увидеться с ними? Представьте разлуку с милой женой, с дорогими детьми, которые так любезны были душе нашей, или с нашим сокровищем, с состоянием, которое мы так жадно собирали, так заботливо хранили. Представьте, что нам необходимо отказаться от всяких наслаждений, от всех удовольствий, к которым так привязались, от роскоши, к которой так привыкли... Легко ли при виде смерти оставлять все это здесь, оставлять навеки, безвозвратно, не унося с собой ни одного предмета своей любви и привязанности? Пока человек здоров, может он иногда на минуту мысленно отказаться от мира и привязанность свою к нему представлять неважной: «Что же? Если и придется оставить жизнь, говорит он с мнимым равнодушием, – умру, – и все тут». Но при виде самой смерти – дело другое: мысль, что вот пройдут годы, тысячи, миллионы лет, и все-таки не возвратятся к нам предметы нашей любви, – эта мысль при разлуке с миром не даст возмущенной нашей душе ни минуты спокойствия и отрады. Тоска по нем сделается невыносимой и перейдет в убивающее душу отчаяние... И что иное остается человеку, у которого нет Бога, у которого нет ни надежды, ни радости, ни покоя, ни утешения, – что останется ему, кроме страшного представления беспредельной вечности и тяжкой скорби о том, что эта вечность разрывает всякую связь со всеми предметами его привязанности и готовит ему нескончаемые мучения? Посмотрите, как мучительно задыхается рыба, перенесенная из воды на сушу; так будет замирать в тяжких муках и наша душа, когда, проживши только для этого мира, она увидит необходимость оставить его. И, в самом деле, как оставаться спокойным тому, кто из среды, окружавшей его всеми удовольствиями роскошной жизни, должен вдруг снизойти в ад? Как сохранить твердость и бодрость души тому, кто весь век свой собирал сокровища и говорил душе своей: имаши бо много блага лежаща на лета многа, – и вдруг слышит голос Божий: безумие  в сию ночь душу твою истяжут от тебе; а яже уготовал ecu, кому будут (Лк. 12, 19–20).

Но это еще не все: всем явитися нам подобает, говорит святой Апостол,пред судищем Христовым, да приимет кииждо, яже с телом сод ела, или блага, или зла (2Кор. 5, 10). Явиться пред судище Христово... Кто может выразить весь ужас этих слов?! Как должно содрогнуться сердце грешника, слыша их! В день суда и наши намерения и скрытые желания, и сокровенные помыслы, и всякое затаиваемое движение нашего сердца, – все должно обнаружиться и открыться в полной своей наготе перед всеми тварями; а грех, между тем, всегда прячется в самых мрачных тайниках сердца, как говорит Спаситель: всяк делаяй злая, ненавидит света и не приходит к свету, да не обличатся дела его, яко лукава суть (Ин. 3, 20). Что же будет с нами, когда настанет этот день, имеющий привести к свету всякий грех и всякую неправду в людях? И заметьте, что в тот день мы явимся во всей наготе своей не пред Богом только и не пред Ангелами только и сонмами святых, но и пред всеми людьми, прежде нас умершими, из которых иные думали видеть в нас честных граждан и примерных членов семейства. Как тяжко будет нам открыть позор свой! Как невыносим будет собственный наш взгляд на порочность и гнусность своих действий! Тогда выступят пред очи каждого все тайники нашего сердца, тогда поразит его молниеносный взор Иисуса Христа, пред Которым нельзя будет ни на волос показаться лучшим, чем каков ты на самом деле; тогда – горе нам, невыразимый срам пред Богом, бесплотными силами и человечеством! Но, быть может, найдутся люди с такой твердой душой или, лучше сказать, с таким ожесточенным сердцем, что нимало не побоятся предстать на суд во всей своей наготе? Положим. Но кого увидели бы мы в этих людях? Очевидно уже не людей, а демонов, дошедших в жизни до степени явного и сознательного противления Богу. Потому и жребий их есть жребий сатаны; приговор им уже произнесен от создания мира, теперь уже должно последовать только исполнение его. Теперь они услышат страшный глас Судии: идите от Мене проклятии в огнь вечный! Да, страшно впасть в руце Бога живаго!

Святой Григорий Двоеслов в беседе на евангельскую притчу о десяти девах рассказывает следующее событие: «Приближаясь к кончине, некто Хрисерий, в тот самый час, в который долженствовал выйти из тела, увидел мерзких и чернейших духов, стоящих пред ним, угрожающих взять его в заклепы ада. Он начал трепетать, бледнеть, потеть, ужасным воплем просить об отсрочке и чрезвычайным, неистовым криком призывать сына своего Максима, говоря: «Скорее! Максим! Я не сделал тебе никакого зла: прими меня в веру твою». Испуганный Максим прибежал тотчас; сошлось плачущее и трепещущее семейство. Они не могли видеть тех духов, от нападения которых мучился Хрисерий, но догадывались о присутствии их по смятению, бледности и трепету того, который был ими влеком. Устрашась безобразного вида их, умирающий метался на постели туда и сюда, ложился на левый бок, не мог выносить вида их, оборачивался к стене, – но и там были они. Когда же, стесненный до чрезвычайности, он у нее отчаялся возможности послабления себе, начал громко кричать, говоря: «Отсрочки! Хотя до утра! Отсрочки! Хотя до утра!» Но когда он кричал, – с этими самыми воплями был исторгнут из жилища своей плоти».

Не такова смерть праведника. Святой Апостол говорит о себе, что он имеет желание скорее разрешиться от уз тела и быть со своим Господом. И каждый истинный сын Христовой Церкви радуется своей смерти, потому что она освобождает его от всех зол и приводит к блаженству.

Истинный христианин, конечно, и в этом еще мире наслаждается высшими благами, которых другие не понимают: он наслаждается общением со Спасителем, вкушая пречистое тело и честную кровь Его; он радуется о Боге в той уверенности, что имя его вписано в книге животной и даст ему право быть членом Царства Божия; он вкушает таинственную манну, никому другому неведомую, и живя под благодатным осенением креста, свободен от разрушительных страстей и пороков, которые уничижают нашу душу и приносят нам столько зол. Водимый лишь духом истины и благодати, он пользуется и здесь, на земле, радостью, миром и блаженством. При всем том, живя в мире, праведник сильно чувствует, что здесь нет полного совершенства, и потому всегда повторяет то самое, что некогда сказал Апостол о верующих вообще:воздыхаем, в жилище наше небесе облещися желающе (2Кор. 5, 2); ибо сущии в теле сем воздыхаем отягчаеми (4). Да! Как у и велик, как ни блажен внутренно праведный, но у него много скорбей внешних, он подвергается различным несчастиям и искушениям. То болезни телесные мучат его, то смущает лукавый мир, то злоумышляет дьявол, то тревожат его человеческие бедствия и слепота братий, то отнимает у него спокойствие борьба с грехом. Все это вместе заставляет праведника стремиться к полному совершенству и, воздев руки к небу, взывать с тайновидцем: ей, гряди, Господи Иисусе (Откр. 22, 20)!

Желание это в христианине – скорее отрешиться от мира – происходит между прочим, и от того, что он должен здесь, по слову Апостола, водиться пока верою, а не видением (2Кор. 5, 7). Правда, истинная вера – не то, что человеческое знание, всегда дающее место некоторому сомнению; веру можно понимать как бы божественным сознанием, в котором все несомненно и не ложно, – в котором предметы надежнее всякой очевидности, ибо глаза всегда могут обмануть нас, а вера, утверждающаяся на слове Божием, никогда не введет в заблуждение. Она не мечта какая-нибудь, но состоит в созерцании действительно существующего, только невидимого и будущего. При всем том и самая вера еще не то, что видение истины лицом к лицу, обещанное нам в вечности. Вера созерцает предметы как бы через некоторое зерцало в темном месте, а видение будет созерцать вечную правду в полном блеске света, вне смешения его с тьмой. Теперь представьте себе, что человек любит Спасителя более всего и пребывает с Ним в духовном преестественном общении; как должно быть сильно желание такого человека зреть своего Спасителя лицом к лицу, предстоять перед престолом славы Его и в сонме праведных славословить Агнца, Который пострадал и умер, чтобы совоскресить нас с Собою для жизни вечной, нескончаемой!

И вот настает желанный час возвращения христианина в небесное отечество, и Ангелы принимают его и несут не на лоно Авраамово, как было во времена ветхозаветные, а на лоно Самого Отца Небесного.

«Некоторая монахиня, но имени Редемпта, говорит Григорий Двоеслов, имела двух учениц, из которых одна называлась Ромулой. Ромула была поражена параличом, и, в совершенном расслаблении, лежала на постели в продолжение многих лет, перенося болезни с терпением и занимаясь тщательно молитвой. В одну ночь Ромула внезапно призвала к себе Редемпту словами: «Мать моя! Подойди ко мне, мать моя! Подойди ко мне». Немедленно подошла Редемпта к одру болящей, пригласив с собой и другую ученицу. Когда они, среди ночи, стояли у постели, на которой лежала Ромула, – свет с неба наполнил все пространство келлии и засиял таким блеском, что сердца предстоящих прониклись неизреченным ужасом. Они услышали звуки как бы от какого входящего множества; дверь келлии потряслась, как бы От напора толпы, спешившей войти. Ощущая множество входящих, от чрезвычайного страха и света они не могли видеть ничего: сжимал глаза их и страх, и ослепляла яркость непомерного света. За явлением света немедленно последовала воня дивного благоухания, и душу их, устрашенную явившимся светом, успокоила приятность запаха. Но когда они не могли выносить небесного видения, тогда Ромула начала ласковым голосом утешать трепещущую Редемпту, свою наставницу, говоря: «Мать моя! Не бойся: я еще не умираю». Когда она повторяла это, явившийся свет исчезал мало-помалу, – последовавшее за ним благоухание осталось. Таким образом прошел второй и третий день; воня распространявшегося благоухания оставалась. На четвертую ночь Ромула опять пригласила к себе свою наставницу. По приближении ее, она попросила напутствия и получила его. Редемпта и другая ученица еще не успели отойти от постели болящей, как внезапно на улице, перед ее дверями, послышались два хора Ангелов, причем, как удостоверяли монахини, было явно различие полов по голосам. Мужи начинали пение псалмов; жены вторили им. Когда перед дверьми келлии совершилось это небесное погребальное песнопение, тогда святая душа разлучилась от тела. Она была возносима на небо, и чем выше возносились хоры поющих, тем песнопение становилось менее слышным. Когда на высоте окончились звуки песнопения, тогда прекратилось и благоухание».

Поучительны и трогательны обстоятельства кончины святителя ростовского Димитрия! Здесь особенно обнаружилась чистота и высота души святителя Божия, полнота его любви и смирения. Изнемогая от болезни, святитель повелел призвать в келлию певчих для пения им же самим сочиненных некоторых духовный песней, как-то: «Иисусе, мой прелюбезный», «Надежду мою в Бозе полагаю», «Ты мой Бог, Иисусе, Ты моя радость». Пение услаждало душу святителя звуками, которые вылились некогда из его же святой души, и он с умилением слушал певчих. По окончании пения, отпустив всех певчих, святитель удержал любимого из них, усерднейшего помощника своего в переписывании своих сочинений. И когда тот остался один, святитель начал рассказывать ему свою жизнь, как он проводил ее в юности и в зрелом возрасте, как он молился Господу Богу и пречистой Его Матери и всем Его угодникам; потом прибавил: «И вы, дети, молитесь так же!» Наконец сказал: «Время и тебе, чадо, идти в дом свой». И когда тот певчий, приняв благословение, хотел идти, святитель, провожая его из келлии, поклонился ему едва не до земли и благодарил за усердие в переписке сочинений. Певчий содрогнулся, увидав такое смирение архипастыря своего, и с благоговением сказал: «Мне ли последнему рабу, владыко святый, так кланяешься?» Святитель опять кротко сказал: «Благодарю тебя, чадо», и возвратился в келлию, а певчий удалился, заплакав.

После этого святитель приказал служителям разойтись по своим местам, а сам заключился в спальную комнату, как бы для покоя, и наедине предался пламенной молитве к Богу. Поутру, когда служители вошли в эту комнату, то нашли его скончавшимся в положении молящегося. Такова была блаженная кончина святителя Димитрия! Молитва услаждала его при жизни, молитва сопровождала его и к смерти.

Преподобный Сисой прожил в пустыне шестьдесят лет. Об его кончине рассказывают следующее: лежа на смертном одре, преподобный вдруг озарился как бы особенным светом и сказал: «Вот явился авва Антоний». Через несколько времени он прибавил: «Вот лик пророческий, вот лик апостольский». Лицо его становилось все светлее и светлее. Наконец, он произнес: «Вот явился Христос и говорит: «Принесите мне из пустыни сосуд избранный». С этими словами преподобный скончался.

И сколь естественная эта тихая и светлая кончина праведника! В настоящей жизни он постепенно отделялся душою своей от тела, потому что распинал плоть свою со страстьми и похотьми (Гал. 5, 24); потому что ходил и руководился во всем духом (ст. 25), а не плотью. Следовательно, для ангела смерти нет нужды употреблять особенное усилие, чтобы отделить в нем бессмертную душу от смертного тела; довольно ангелу только коснуться его, чтобы тончайшая нить, которая связывала в нем душу и тело, тотчас прервалась, почему на устах его уже и готова речь:Господи Иисусе, приими дух мой (Деян. 7, 59)!

Как было не радоваться отходящим ко Господу святым?.. Кончились для них дни в юдоли плача и воздыхания и открывается обитель света и радости; кончилось время, наступает вечность; кончились подвиги и труды, предлежат венцы и награды; кончилась брань, наступает мир⁹.

Но бывают случаи, когда грешники, по-видимому, умирают спокойно, а праведники подвергаются жестокой и страшной смерти. Можно ли из этого делать выводы о богоугодности первых, и, наоборот, о греховности и погибели последних? При уяснении подобных случаев нужно всегда иметь в виду то, что пути Божии непостижимы для нас, – перед ними надобно только благоговеть, а постигнуть их нельзя. А что многие праведники умирают злой смертью, а грешники праведной, т. е. безболезненной, тихой, святой Афанасий в доказательство этого рассказывает следующим случай. Один монах, отшельник славный чудотворениями жил со своим учеником в пустыне. Однажды случилось ученику пойти в город, в котором был начальник злой, не боявшийся Бога, и увидел пустынник, что этого начальника погребают с большой честью, и множество народа сопровождает его гроб. Возвратившись в свою пустыню, ученик нашел своего святого старца растерзанным гиеной и стал горько плакать о старце и молиться Богу, говоря: «Господи, как славно помер тот злой властитель, а этот святой, духовный старец за что подвергается такой горькой смерти – растерзан зверем?» Когда он плакал и молился, явился ему Ангел Господень и сказал: «Что плачешь о своем старце? Тот злой властитель имел одно доброе дело, за которое в награду он и удостоился такого славного погребения, а по переходе в вечность ему уж больше нечего ожидать, кроме осуждения за худую жизнь. А твой наставник, честный старец, во всем угодил Богу, и, будучи украшен всякой добротой, он, однако же, как человек, имел один малый грех, который такой только горькой смертью очищен, прощен, и он отошел из этой жизни совершенно чистым» (Пролог, 21 июля).

Когда грешники умирают лютой смертью, то за мученическую кончину получают прощение грехов или облегчение в будущем мучении. А когда праведники подвергаются нечаянной мученической смерти, то за это им увеличивается награда в будущей жизни.

Святой Афанасий Великий говорит: «Многие правдивые жизнь свою проводят в продолжительных, жестоких болезнях, а грешные иногда умирают мирно и скоро, т. е. без страданий».

Святой Григорий учит: «Часто благочестивые подвергаются большим скорбям и томлению и прежде, и во время смерти; потому что имеют хоть какие-нибудь малые грехи, чтобы очиститься от них. Ибо нет праведника, который бы не имел какого-нибудь греха, и нет грешника, который бы не имел чего-нибудь доброго, за что в награду он и удостаивается мирной кончины. Но получив здесь всю награду, в будущей жизни терпит мучения» (Пролог, 30 апр.).

«В одном Солунском монастыре девственница, подвергшись искушению от дьявола, не стерпела, ушла в мир и жила распутно несколько лет. Потом, образумившись, она решилась исправиться и возвратиться в прежний монастырь на покаяние. Но едва только дошла до ворот монастыря, упала и умерла.

Одному епископу Бог открыл о смерти ее, и он видел, что святые Ангелы пришли, взяли душу ее, а бесы вслед их шли и спорили с ними. Святые Ангелы говорили, что она столько лет служила нам, душа наша. А бесы говорили, что она и в монастырь вступила с леностью, как же вы говорите, что она покаялась? Ангелы отвечали: Бог видел, что она всеми мыслями и сердцем преклонилась к доброму, потому и принял покаяние ее. Покаяние зависело от ее доброй воли, а жизнью Бог владеет. Бесы с посрамлением удалились» (Пролог, 14 июля).

Святой Златоуст говорит: «Если увидишь, что праведник терпит злую кончину, не упадай духом, ибо несчастья уготовляют ему светлый венец. Бог наказывает некоторых на земле, чтоб облегчить им тамошнее наказание, или совсем освободить их от него. Когда видишь, что некоторые или при кораблекрушении погибли, или задавлены домом, или утонули в реке, или другим насильственным образом окончили жизнь, между тем, как иные, подобные им, или еще хуже грешат, однако остаются невредимы,– не смущайся и не говори: отчего это согрешающие одинаково не пострадали одинаково? Бог попускает одному быть убитым, облегчая тамошнее наказание ему, или пресекая греховность его, чтобы продолжая жизнь нечестивую, не собирал для себя большее осуждение. А другому не попускает такой смерти, чтобы, наученный казнью первого, он сделался благонравнее. Если же вразумляющие не исправляются, виновен не Бог, а беспечность их» (Беседа 3 о Лазаре).

С этой, кажется, целью попущена Богом внезапная смерть галилеян, убитых Пилатом и задавленных Силоамской башней, о которых говорит Спаситель: думаете ли, что сии галилеяне были грешнее всех галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете. Или, думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете (Лк. 13, 2–5). Никто и из нас не может обнадеживать себя, что не случится с ним внезапная смерть. Поэтому, чтобы смерть не постигла вас врасплох и не привела в трепет, надобно заранее готовиться к ней¹⁰.

Всеобщность веры в загробную жизнь как один из признаков действительного существования этой жизни. Характеристика верований языческого мира в бессмертие человеческой души и загробную жизнь. Характеристика ветхозаветного учения о загробной жизни. Взгляд новозаветной религии на загробное бытие человека. Показания здравого разума в пользу истины бессмертия души. Опытное доказательство действительного существования загробного мира: явления душ умерших людей. Жизненно-практическое значение вопроса о загробной жизни. Спиритизм. Антихристианский характер его.

Все вокруг нас покорно закону смерти. Этот закон тяготеет над нами, и смерть неизбежно постигает каждого из нас. Поколение за поколением сходят с земного поприща. Целые царства исчезают. Само лицо земли изменяется. Но с этими превратностями мы, по-видимому, примиряемся и как-будто остаемся спокойными. Что же это значит? Неужели так сильна привычка, что мы можем безучастно относиться даже к своей смерти? Неужели это простое притупление восприимчивости? Нет, мы не боимся ужасов смерти потому, что веруем в бессмертие. В душе каждого из нас, может быть, смутно и неясно живет предчувствие жизни нескончаемой, и смерть кажется нам только переходом в ту новую жизнь.

Да, вера в бессмертие так же всеобща, как и вера в Бога. У всех народов, ведущих высокую духовную жизнь, она выступает определенно, хотя, быть может, и превратно, у остальных же она составляет, по крайней мере, предмет предчувствия.

Повсюду смерть окружена благоговейным страхом, и законы по отношению к умершим принадлежат к священнейшим. Мертвые никогда не признавались совершенно разлученными с живыми и навсегда сошедшими с лица земли, но представлялись живущими лишь в другом мире. Предки прошлого охотно признавались благословенными духами настоящего. Эта вера строила пирамиды в Египте и в его мумиях еще и доселе свидетельствует о себе; она давала народам мужество в борьбе и она же собирала благороднейших из сынов Эллады около тайных учений элевзинских мистерий, где они думали найти ободрение против смерти, ободрение, которого не давала им их религия и которого не могла дать им их философия.

Мы теперь должны показать существование веры в загробную жизнь в дохристианском языческом мире, причем для краткости изложения отметим лишь главные формы, в которых выразилась здесь вера в загробную жизнь и бессмертие души человека.

Изучая религиозную жизнь язычества, мы замечаем пять таких форм: а) верование в личное существование души человеческой после смерти; б) в переселение душ (метемпсихозис); в) в историческое бессмертие; г) в пантеистическое бессмертие, и, наконец, д) признание нирваны после смерти.

Первая форма выражения веры в бессмертие души и загробную жизнь встречается по преимуществу у греков, римлян и у древних индийцев; вторая – по преимуществу у египтян, третья – у китайцев, четвертая – у последователей браманизма, а пятая – у буддистов.

Так, в Илиаде и Одиссее Гомера можно находить ясные следы веры в продолжение личной жизни человека за гробом под формой бледной тени когда-то бывшей жизни. Одиссей приносит жертвы умершим и вопрошает одну из загробных теней о своем будущем; у греков кроме того сохранилось представление об элизиуме и островах блаженных, где живут умершие, не испытывая ни холода, ни бури, ни зноя, ни ветра.

Мы не говорим уже о философском учении о бессмертии, где истина бессмертия представляется еще определеннее и корректнее.

Здесь приведем один отрывок из Одиссеи (песнь XI, в переводе Жуковского). Повинуясь силе таинственного заклинания, к герою Улиссу приходят одна за другой бледные подземные тени умерших людей и начинают отвечать на его вопросы. Вот видит он мужественного Ахиллеса и приветствует его такими словами:

О Ахиллес, сын Пеллеев...

Ты между людьми и минувших времен и грядущих

был счастием первый; Живого тебя мы как бога бессмертного чтили; Здесь же, над мертвыми царствуя, столь же велик ты,

как в жизни

Некогда был, не ропщи же на смерть, Ахиллес богоравный.

Герой отвечал, тяжело вздыхая:

 О, Одиссей, утешение в смерти мне дать не надейся:

Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

Нежели здесь над бездушными,

мертвыми царствовать, мертвый.

Ты же о сыне известием душу теперь мне порадуй.

Был ли в сражении мой сын? Впереди ли у всех он сражался?

После того, как Улисс удовлетворил своим

рассказом желание его,

Душа Ахиллесова с гордой осанкой

Шагом широким, но ровному Асфолидонскому лугу

Тихо пошла, веселяся великой славою сына.

У древних индийцев вера в личное бессмертие выражена в Ригведе (Rigr. I. 125, 5) таким образом: «Кто подает милостыню, тот получит высшее место на небе и восходит к богам».

Но гораздо более определенные указания на личное существование в загробной жизни мы встречаем в книге «Цирит», небольшом сборнике древнейших буддийских изречений, которые повсюду в цейлонских храмах в ночи полнолуния читаются монахами перед собравшимся народом.

Мы приведем в сокращении гимн Авалокитесваре – буддийскому богу, особенно чтимому в Непале, Тибете и Китае.

«1) У ног твоих боги, люди и асуры, не рождающийся, не стареющий, безболезненный и бессмертный, владыка мира, меня беззащитного охрани. Милосердый, смилосердись! 2) В мирском океане утопающего, волнами мучений разбитого, меня вопиющего поддержи. Спаси меня, многомилосердый! Тебе я поклоняюсь. 3) Воззри на меня, о Господи, и охрани трепещущего от страха смерти, и от тьмы вожделения ослепшего, да не гряду я в ад скорбный 4) Увлекал я жен чужих многажды, в неведении живое убивал тысячами. Не уничтожал я бесследно, о владыка, греха в себе. Уничтожь теперь во мне плотской грех. 5) Для жизни и ради почета в мире постоянно я лгал, о владыка мира, успокой тот ад великий, что за грех слова определен.

6) Во вред существам, себе ли, или другому в утеху, мной много помышлялось, и этот мой грех помысла, теперь извергни. О вождь! К тебе взываю. 7) Не твой ли был мне завет: все сущее, и в небе, и между людьми, и асуров, и зверя, и ад, и духов бродячих, всех, что мучатся, ты охраняешь! 8) И надо мной смилосердись. Воззри на мое одряхлевшее тело! Внемли мне, о Господи! Молю: да не войду я во ад. 9) За ничто творишь ты милость. О Господи, спаси же меня недостойного! 10) Видимо ли было, чтоб одним памятованием неудовлетворившись, ты отверг грешного? О Господи, на пользу людей мудрый, не отвергай и охрани меня... 11) Демоны успокоятся, и вестник смерти не придет в дом того, кем ты доволен».¹¹

Таковы несомненные следы веры в загробную жизнь и личное бессмертие, находимые в памятниках индийской религии.

Несколько другой характер принимает верование в эту истину у египтян, которые допускают странствование и переселение душ после смерти (метемпсихозис). Земная жизнь, по воззрению египтян, есть время покаяния и очищения, тело есть как бы темница духа. Отсюда все религиозные учреждения здесь имеют целью очистить и освятить дух, сделавшийся человеком, что и достигается, по мнению египтян, частыми омовениями, избеганием всего нечистого (животных и людей), обрезанием и соблюдением известного кодекса условной морали.

По смерти человека дух его не умирает, ибо он еще раньше существовал до соединения с телом; вступивши в загробную жизнь, дух выступает на суд в аментес, т. е. в подземное воздушное царство. В 125 гл. «Книги мертвых» так изображен чертог справедливости, куда вступает умерший для суда над ним, после которого, в случае благоприятного исхода, он может быть допущен к Озирису, доброму существу и владыке западного царства.

Сначала встречает душу умершего Маат, богиня правды со страусовым пером, и допускает его в это царство. Затем Хор и Анубис взвешивают сердце покойника, которое при бальзамировании клалось в особый сосуд. Техути, владыка божественного слова, отмечает итог и, отдав усопшему его сердце, позволяет ему явиться перед Озирисом, восседающим на своей ладье, охраняемой псом, который разрывает и проглатывает врагов, и окруженный фантастическими фигурами 42 судей над умершими, так как для каждого смертного греха поставлен особый судья. Представ перед судей, умерший говорит: «Привет вам, боги правосудия, привет тебе, великий бог, владыка справедливости (т. е. Озирис). Я предстал перед тобой, мой владыка, лицезреть красоту твою. Я просвещен, я знаю твое имя, я знаю имена тех 42 богов, которые с тобой в чертоге правосудия, которые живут борьбой со злыми и пьют их кровь в день взвешивания слов перед добрым существом (Озирисом)»¹². Если же, по приговору Озириса и 42 судей усопший окажется грешником, он обрекается на странствования по разным телам животных, людей и даже растений, пока дух его совершенно не очистится. Но это странствование и переселение продолжается не более 3000 лет, после которых очищенный дух возносится в жилище чистых духов и богов¹³. Таким образом, египетскому воззрению на загробную жизнь далеко не чуждо представление о личной бессмертной жизни, мздовоздаянии за земную жизнь, аде и рае.

Гораздо ниже в религиозном отношении стоит вера в загробную жизнь в китайском воззрении, которое мы характеризовали как веру в историческое бессмертие. В самом деле, к такому суждению о китайском воззрении на данный предмет ведет следующий разговор Му-чо, когда он находился в царстве Тзин с Фаном, помещенный в сочинении одного современника Конфуция.

Когда Му-чо находился в царстве Тзин, ему навстречу вышел Фан и спросил: У людей древности была пословица – люди умирают, но не погибают всецело; какой смысл этой пословицы? Му-чо еще не успел ответить, а Фан сказал: Видишь что: предки наши предшествовали временам Шен и были из фамилии Яо... Не о продолжительности ли фамилии говорит пословица? Му-чо сказал: Моя мысль об этом совершенно различна от того, что ты называешь продолжительностью фамилий.

В царстве Лу в древности был министр, который говаривал: Когда умер Тзянг, о нем говорили, что он всегда существовал, т. е. что его добрые наставления перешли и в будущие века.

Не так ли надобно объяснять пословицу? Я так ее понимаю. Добродетели святых пребывают бесконечно. Их потомки передают их слова будущим поколениям. Хотя те и другие, и третьи живут только известное время, однако о них говорят, что они не погибают совсем. Вот что значит выражение: не погибнут совсем¹⁴

Как бы ни было сухо, механично и безыдейно миросозерцание китайца, как бы ни заглушено было в нем сухим практическим расчетом и привязанностью ко всему чувственному, видимому и осязаемому всякому идеальное стремление и порывы души ко всему сверхчувственному¹⁵, – все же врожденное человеческой душе стремление к бессмертной жизни за гробом не может быть окончательно и навсегда заглушено даже и в китайце никакими условиями и обстоятельствами. Рано или поздно этот инстинкт к бессмертию обнаружится в той или другой форме. И действительно, уже из приведенного отрывка мы можем заключить, что в древности в Китае была пера в бессмертие души, как это ясно видно из пословицы: «люди умирают, но не погибают всецело», послужившей предметом разговора между Му-чо и Фаном. Что же касается позднейшего периода в истории Китая, то отрицать бессмертие души человеческой считалось антирелигиозным вольномыслием.

В V столетии по Рождестве Христове, говорит один ученый, отрицание бессмертия признавалось вольномыслием, противным религии. Один ученый, утверждавший, что душа относится к телу, как цветок к дереву и умирает вместе с ним, был преследуем как противник религии. Еще позднее мыслители Китая утверждали даже, что бессмертие существенная принадлежность человека и говорили, что «смерть есть только отрешение от тела того начала, которое его оживляло, и что тело есть только дом, в котором обитает дух. Обитатель остается и по разрушении тела»¹⁶. Можно даже сделать очень вероятное предположение, что отрицание бессмертия никогда не было достоянием всего китайского народа и только проповедовалось некоторыми отдельными лицами.

Это подтверждается тем, что в Китае всегда был распространен обычай почитать умерших предков и класть в гробы покойников изображения различных принадлежностей их домашнего обихода. Но эти обычаи не имели бы никакого смысла, если бы в основе их не лежало хотя смутное представление о продолжении жизни за гробом.

Еще на низшей степени нежели китайское мировоззрение стоит пантеистическое воззрение на бессмертие человеческой души. Сюда относятся древнеперсидское и буддийское мировоззрения. По персидской мифологии души умерших должны перейти мост очищения и воздаяния, перекинутый через пучину ада, мост, тончайший волоса и острейший лезвия сабли, безопасный для добродетельных и гибельный для злых. Проходя через этот мост, души добродетельных в сопровождении добрых гениев, переносятся в рай, находящийся на одной священной горе, – жилище первых невинных людей; души грешных людей, обремененные тяжестью пороков, поскользаются и низвергаются злыми духами в мрачную бездну, где они в муках должны проходить путь очищения в больший или меньший период времени смотря по степени своей греховности¹⁷. К концу мира все злые духи и души людей очистятся и после победы Ормузда над Ариманом сольются с первым божеством, потеряв свое индивидуальное бытие.

По браминскому представлению всякое проявление индивидуальной жизни на земле, как и все миры во вселенной, должны исчезнуть, слившись с Брамой, подобно каплям, падающим в море, и рекам, текущим в океан¹⁸. Но в более ранний период браманизма встречается иное, более отрадное воззрение на бессмертие человеческой души и на существование будущего блаженства и мучений. В законе Ману (XII, 58) мы читаем следующие строки: «Добрые тотчас по совлечении смертного тела бывают ведомы прекрасными путями, под тенью благовонных дерев, по берегам источников, покрытых лотосом; на всем этом приятном пути, на них дождем падают цветы; в воздухе раздаются веселые гимны. Напротив, злые бывают ведомы тесными и мразными стезями, по жгучим пескам, каменистым утесам, нагие, томимые жаждой, покрытые кровью и ранами, под дождем горячего пепла и угольев; им встречаются страшные привидения, которые наполняют воздух раздирающими криками и воплями».

Во всяком случае, вера в то, что душа человека после смерти сливается в вечном блаженстве с божеством, хотя и теряет свою индивидуальность, все же до известной степени может быть утешительной для человеческого сердца и стоит она гораздо выше, нежели представление о буддийской нирване (угасшее бытие, абсолютный покой, полное безразличие, уничтожение всякой личности), в которую погружается душа человека после смерти.

Такое воззрение на прекращение личной жизни могло явиться только вследствие безотрадного взгляда на временную жизнь, как на зло, как на бытие, полное всякого рода бедствий, от которой единственный исход заключается в нирване.

Но, с одной стороны, уже то, что нирвана есть такое состояние, в котором человек освобождается от всех бедствий и превратностей временной жизни, с другой – существование в буддийской религии настоящего времени несомненных признаков веры в загробную личную жизнь с воздаянием для праведных и неправедных, с третьей – неясность и неопределенность для самих буддистов понятия нирваны, под которой многие, по преимуществу простой народ, понимают соединение с божеством и блаженную вечность, все эти и т. п. факты показывают, что и здесь в религии отчаяния не вовсе, не всеми и не всегда была потеряна вера в бессмертие человеческой души и загробную жизнь¹⁹.

Обратимся теперь к религии ветхозаветной и посмотрим, нашла ли место вера в загробную жизнь в религиозном сознании еврея?²⁰

Первое указание на духовность, самостоятельность и бессмертие человека можно уже находить на первых страницах Библии, именно в сказании Моисея о творении человека. Ветхозаветная антропология исходит из того положения, что человек создан по образу и подобию Божию и потому представляет собой свободную личность, поставленную выше природы, призванную к общению с Богом и потому отличную от животных (ср.: Быт. 2, 20). Хотя человек является сотворенным из двух элементов, как и животные: из вещественной материи и духа, так что через соединение духа с материей у человека, как и у животного, возникла в теле душа; но обе эти души (человека и животного) возникли не одинаковым способом из божественного источника. Душа животных (по Быт. 1, 24), происходит по силе всемогущего божественного слова из земли; следовательно, в них господствует тот творческий дух, который вначале (Быт. 1, 2) вошел в материю; их связь с божественным источником посредственно унаследована общим творением земли. Что же касается человеческой души, то она происходит не из земли, а произведена через непосредственное божественное творческое действие. Повествуя о творении человека, Моисей говорит, что Бог сотворил его по образу Своему и по подобию (Быт. 1, 26). Это божественное подобие в человеке не могло, конечно, состоять в теле, потому что по природе Своей Бог бестелесен. Как чистейший дух, Он и подобие Свое в человеке мог изобразить в одном только духе. Продолжая далее свое повествование, Моисей уже ясно различает в человеке два «самостоятельных начала: тело – начало вещественное, и душу – начало чисто духовное: и создал, говорит Моисей, Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни и стал человек душою живою (2, 7; ср.: 1, 24). Здесь одухотворяющее начало свое персть, образующая человека, получает не от всесильного слова Божия, а от Его дуновения. Таким образом в самой природе человека полагается основа его бессмертия как образа Божия, существенно отличного от природы животных: и эта идея богоподобия человека глубоко коренится в Ветхом Завете и сама по себе есть уже величайшее доказательство бессмертия. Преходящее и умирающее есть именно противоположность образу Бога, а богоподобие есть прежде всего нескончаемость существования. Если основным свойством природы божественной Ветхий Завет (Аввак. 1, 13) поставляет то, чтоБог не умирает, то это же свойство должно было перейти и на человека богоподобленного. Но так как богоподобие может быть только в душе, а человек владеет также и телом, то здесь дано начало дуалистическому взгляду на природу человека, который так ясно выражен у Екклезиаста (Еккл. 12, 7). Человек двояк по природе своей: смертен и бессмертен. Впрочем, причиной такого дуализма был сам человек. Первому человеку бытописатель приписывает более полное бессмертие даже и по телу, хотя условно, как posse поп mori, когда в первобытном состоянии человека изображает случайное появление смерти вследствие греха.

Первоначально выраженная в сказании о творении человека, мысль о раздельности и самостоятельности в человеке двух начал – души и тела, – о духовности первой и вещественности второго, эта мысль в патриархальный период еврейской истории занимает господствующее место в религиозном сознании евреев. В пятокнижии Моисея мы находим много относящихся сюда указаний. Первое, что здесь обращает на себя внимание – это сказание Моисея о смерти патриархов, как бы нарочито заверяющее в том, что великие представители народа Божия не погибали со смертью, а только переходили в особую неведомую страну, где находятся их умершие предки. Так, о смерти Авраама Моисей говорит: и скончался Авраам, и умер в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью, и приложился к народу своему. (Быт. 25, 8). Особенное значение имеет здесь последнее выражение «приложился к народу своему». Многие (например, Бауэр, Эйхгорин, Кельн и др.) объясняют это выражение из обычая древних евреев погребать умерших родственников в одной общей фамильной гробнице, которая обыкновенно устроялась в пещере. По этому объяснению выражение «приложился к народу своему» будет означать только, что Авраам погребен был по смерти в гробе своих предков; его тело присоединилось к телам умерших из его же народа. Но этого объяснения мы не можем принять. Выражение «приложился к народу своему», составляющее один из обычных терминов в сказаниях о смерти патриархов, сохранившееся и в последующее время, не значило только соединение умерших тел с телами праотцев, или присоединение одних гробов к другим. Здесь речь идет не о теле Авраама, а о самом Аврааме, т. е. о том начале, которое составляет личность человека, о духе, присоединяющемся к душам отшедших из его народа. Что же касается тела Авраама, то о нем идет речь далее – в сказании о погребении его Исааком и Измаилом «в пещере Махпеле» (25, 9–10). Да Авраам и не мог быть погребен в одном гробе с своими предками, потому что все предки его по прямой восходящей линии, кроме отца его Фарры, умерли и погребены в Месопотамии и в земле халдейской (Быт. 11, 28), а сам Авраам умер и погребен в земле ханаанской (25, 9–11), в гробнице, купленной им у некоего хеттеянина (ср. 24, 9–20), следовательно, далеко от тел его предков. Таким образом, Авраам «приложился к народу своему» не телом, а душой, которая, оставив свое тело, отошла в особое место, где находятся души умерших его предков. Такое понимание положительно удостоверяется тем, что кроме гробницы – keber,упоминается еще у бытописателя scheol, как особое место, куда приходят и где собираются умершие не телом, а духом (keber и scheol ясно различаются в пятокнижии Моисея (Быт. 37, 35, 23, 4, 6, 9), хотя это различие яснее определяется не этимологически, а экзегетически, т. е. смыслом и составом речи). Еще более ясное представление о непрекращаемости человеческого существования со смертью тела бытописатель дает в сказании о продаже Иосифа братьями. Оплакивая мнимую смерть любимого сына, патриарх Иаков говорит: с печалью сойду к сыну моему в преисподнюю – scheol (Быт. 37, 35). Патриарх так опечален неожиданной вестью о смерти Иосифа, что лучше желает умереть и соединиться с сыном, чем жить в разлуке с ним. Но думал ли Иаков найти Иосифа в могиле и только телом соединиться с ним? «Конечно, нет. По обрызганной кровью одежде Иосифа, Иаков видел, что могилою для его сына была утроба кровожадного животного и что он не мог быть погребенным вместе с ним. Очевидно, что Иаков желал другого рода соединения с ним: он желал соединиться с ним в «преисподней», где, по его представлению, находится душа мнимоумершего Иосифа, и куда отойдет по смерти и его душа. Здесь он ясно выражает свою уверенность, что Иосиф и но смерти своей продолжает жить душой, и что для него самого не все кончится со смертью. Далее в сказании о смерти Иакова повторяется выражение, употребленное об Аврааме, что он умер и «приложился к народу своему», а потом уже говорится о его погребении в земле ханаанской, но завещанию (49, 29, 30; 50, 6, 14). Что некоторые черты устройства гробниц переносятся иногда на шеол, – это верно; например, у Исаии (Ис. 14, И) говорится к властелину, нисшедшему в шеол или царство мертвых: Под тобой подстилается червь, и черви – покров твой; у Иезекииля (Иез. 32, 23 и след.) подземное царство мертвых изображается также чертами, взятыми от представления могилы. Но что и в этих местах шеол различается от гробницы, это не подлежит сомнению, так как по Исаии (14, 19) труп царя должен быть брошен не погребенным, а между тем он все-таки представляется сошедшим в шеол. Какое же понятие имели евреи о шеоле, и в каком состоянии находились в представлении евреев его обитатели?

Шеол в библейском описании противопоставляется высшей сфере света и жизни (Притч. 15, 24; Иез. 26, 20 и др.) и представляется местом, лежащем где-то внизу, в какой-то величайшей глубине, и есть именно бездна или преисподняя (Пс. 87, 7; Притч. 1, 12; 27, 20; Иез. 26, 20), подобно египетскому Аменти. По изображению книги Иова, шеол глубже вод океана (Иов. 26, 5) и представляет даже прямую противоположность небу. Софар спрашивает Иова: «Бог превыше небес – что можешь ты сделать? Глубже шеола что известно тебе?» (Иов. 11, 8). Унывающему царю Ахазу пророк Исайя предлагает: Проси себе знамения... или в глубине в шеоле, или в высоте на небе (Ис. 7, 11; ср.: Ис. 14, 13–15); по словам пророка Исаии, шеол огражден стенами и заперт воротами (Ис. 38, 10; Иер. 3, 7). Поэтому он есть область мрака и тьмы, подобно греческому аиду. – Иеремия плачет:Посадил меня в темное место, как давно умершего (Иер. 3, 6): Принудил меня враг жить во тьме, – говорит Давид, – как давно умерших; ты положил меня в ров преисподней, в мрак, в бездну (Пс. 142, 3; 87, 7). Далее шеол прямо называется землей тьмы и глубокой тени (Иов. 10, 21), в которой бывает темно, как на земле в полночь даже в то время, когда вне ее ясно и светло (Иов. 10, 22). Из всех подобных разнообразных описаний шеола остается одно общее представление о нем, как о среде противоположной той, в которой человек живет до смерти.

Что касается состояния обитателей шеола, то оно представляется у ветхозаветных писателей прежде всего лишением того, что относится к жизни в полном смысле слова, почему шеол еще называется «chedel», т. е. прекращение (Ис. 38, 11) и «awaddon» – уничтожение, погибель (Иов. 26, 6; Притч. 19, 11; 27, 20). Кто умер, тот погиб навеки. Человек умирает и гибнет, – говорит Иов, – отошел – и где он? Уходят воды из озера, и река иссякает и высыхает, так человек ляжет и не встанет до скончания неба, он не пробудится или не воспрянет от сна своего (Иов. 14, 10 и след.). Другими словами: возврат из подземного мира теней к лучшей жизни столь же мало возможен, как и изменение в процессах видимой природы.

Потому пребывание в шеоле не определяется процессами развития или изменения. В противоположность сменяющимся образам земной жизни их покрывает вечный сон, из которого нет пробуждения. Иегова говорит: Упою их, чтобы они повеселились и заснули вечным сном, и не пробуждались (Иер. 51, 39). В бессилии, подобно дремлющим, покоятся мертвые в «тиши» (Пс. 83, 17). Шеол есть страна «забвения» (Пс. 83, 13): Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению: и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более части вовек ни в чем, что делается под солнцем. В шеоле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости (Еккл. 9, 5–6 и 10). Тени подземного мира пребывают в глухом молчании; даже беззаконные перестают там наводить страх «своими свирепствованиями» (Иов. 3, 17) и «умолкают во аде» (Пс. 30, 18). Вселиться в страну молчания – эта фраза употребляется у ветхозаветных писателей как более мягкий перифраз прямого выражения: «жить в шеоле» (Пс. 93, 17). Обитатели шеола могут говорить только тихим, едва слышным голосом (Пс. 29, 4). Оттого в шеоле не слышится никаких славословий Богу. Царь Езекия поет: «Не шеол славит Тебя, не смерть восхваляет Тебя, не нисшедшие в могилу уповают на истину Твою» (Пс. 38, 18, ср. 11З, 24–25). «В смерти нет памятования о Тебе; в шеоле кто будет славить Тебя» (Пс. 6, 5–6). В другом месте Псалмопевец повторяет ту же мысль еще яснее: «Что пользы в крови моей, когда я сойду в шеол? Будет ли прах славить Тебя? Будет ли возвещать истину Твою?» (Пс. 28, 10). Правда, всемогущество Божие достигает и этого мертвого царства, которое все открыто пред ним (Иов. 16, 15 и след.; Притч. 15, 11), но покоющимся здесь не достает возможности взаимного общения с Богом (Пс. 87, 6), – и это самое худшее из всего, что испытывают тени в шеоле. Никакое проявление божественной милости туда не достигает. Давид говорит: «Между мертвыми я брошен, – как убитые, лежащие во гробе, о которых Ты (Боже) уже не вспоминаешь, и которые от руки Твоей отринуты» (Пс. 87, 6). Иов молит Бога о пощаде: «Зачем не простить мне греха и не снять с меня беззакония, пока я не лягу в прах когда Ты поищешь меня (т. е. милостию), но уже не будет меня» (Иов. 7, 21). Псалмопевец говорит: «Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? разве мертвые восстанут и будут славить Тебя? Или во гробе будет возвещаема милость Твоя, и истина Твоя в месте тления? Разве во мраке познают чудеса Твои и в земли забвения правду Твою. Но я к Тебе, Господи, взываю, и рано утром молитва моя предваряет Тебя. Для чего, Господи, отриваешь душу мою, скрываешь лице Твое от меня?» (Пс. 87, 11–15). Среди такой глубокой дремоты сознание теней в шеоле едва только пробивается (Иез. 32, 21; Цар. 28, 15 и след.). По всей вероятности, по этому именно состоянию обитатели шеола называются в Ветхом Завете «рефаимы» (Ис. 14, 9; 26, 14; Иов. 26, 5; Притч. 2, 18; 9, 18; 21, 16; Пс. 87, 11) – словом родственным «raphe» и означающим: обессиленный, ослабленный, тень, призрак. Спрашивается, откуда у евреев могло явиться представление о столь жалкой и безотрадной загробной жизни человека в шеоле, жизни, почти равняющейся совершенному уничтожению? Человеческая душа, по библейскому воззрению, получившая свое начало от Бога как соединенное с материей дыхание уст Его, может сохранять свою жизненную энергию настолько, насколько «дыхание жизни», которое она носит в себе как жизненную основу свою, постоянно будет возгреваемо Богом, и душа будет оставаться в связи с жизненным источником, от которого она произошла. Всякое ослабление этой связи есть ослабление жизненной силы души, и из греха, который именно есть разрыв человека с Богом, наконец, проистекает смерть человека, прехождение жизни. Если же смерть есть последнее и самое тяжкое следствие разрыва с Богом, то понятно, что и дальнейшее существование души будет состоянием в высшей степени тяжелым и безотрадным, независимо от того, что со смертью тела душа лишается необходимого ей органа деятельности. Этим вполне объясняется то обстоятельство, что пребывающие в шеоле называются только рефаимами, т. е. похожими на призраки, и перестают называться душами, nephecsh.

По крайней мере для обозначения теней шеола выражение «душа» не употребляется в Ветхом Завете, равно как не употребляется выражение «духи», встречающееся у апостола Петра (Пет. 3, 19). Отходящее от тела начало жизни называется душой, пока оно около тела и как-нибудь еще воздействует на тело, но когда оно совсем оставило тело и перешло в шеол, оно уже не душа – nephesch, а рефаим, нечто тенеподобное и призрачное. И только вызванное снова к телу умершего, оно опять называется душой. Так (3Цар. 17, 21 и дал.), душа умершего дитяти, призванная снова к телу по молитве пророка Илии, из рефаима делается nephesch. Таким образом, лишение непосредственного общения с Богом источником жизни как неизбежное следствие греха, наиболее явственно проявляющееся в смерти тела, удручает и душу, низводя ее жизнь на степень иолу существования. Указанные черты мрачного и безотрадного существования теней шеола явились и развились, таким образом, под влиянием проходящей через весь Ветхий Завет идеи падения рода человеческого в лице его прародителя. Понимаемая в буквальном смысле угроза (Быт. 2, 17) и ее исполнение (Быт. 3, 19), естественно, омрачали для евреев загробный горизонт жизни²¹.

     Но, с другой стороны, чрез Ветхий Завет проходит другая идея, более светлая и отрадная для ветхозаветного человека, – это идея искупления, постепенно развивающаяся путем борьбы с идеей падения и выходящая победительницей. Поэтому наряду с безотрадным взглядом на посмертную судьбу человека, образовавшимся под влиянием идеи падения, в Ветхом Завете наступает еще другой, светлый и отрадный взгляд на загробную жизнь под влиянием идеи искупления, так как падший, но искупленный человек должен принять участие в царстве Мессии, обещанном еще Адаму (Быт. 3, 15). Эта мысль об искуплении с его последствиями зароняла свой луч и в темное царство ветхозаветного шеола. Этот взгляд выражал ветхозаветный человек, когда пресыщенный днями земной жизни с доверием ожидал конца своего странствования, в надежде на непреложность божественных обетований, данных уже первому человеку по его падении. Патриархи, ведя жизнь кочевую, по выражению апостола Павла (Евр. 11, 13–16), не имели на земле одного постоянного местопребывания, такого они искали и ожидали только в будущей жизни, которая виделась им за пределами их земных кочеваний. И расставаясь с жизнью, патриархи, по их воззрению, отходили к своим людям и соединялись со своими предками (Быт. 25, 8 и др.); эта надежда не имела бы никакого смысла, если бы при этом разумелось только соединение теней, которые лишены сознания и для которых все безразлично, так как они не чувствуют ни радостей, ни горя. С верой в это соединение, очевидно, высказывалась надежда на действительное, личное соединение. Если, например, Иаков, узнав о мнимой смерти своего сына Иосифа, желает лучше умереть, чем оставаться в разлуке с ним, то он надеется по смерти увидеться с ним, как могут видеться между собой лица, сознающие себя вполне, и в этом свидании найти для себя утешение.

Но главным основанием веры патриархов в бессмертие, повторяем, служила идея Мессии, сокрушившего смерть, это неизбежное следствие падения. Известно, что первое обетование о Мессии дано было еще Адаму при его изгнании из рая как единственное утешение, которое должно было смягчить печаль праотца, потерявшего райское блаженство. (Быт. 3, 15). Как пи сокровенно выражало это первое Евангелие, однако, оно было совершено понятно Адаму, стоявшему так близко к Богу, доказательством чего может служить уже название им первого сына его Каином (приобретение); иначе это обетование, будучи непонятным ему, было бы совершенно бесцельным, оно не могло бы составить никакого утешения. Адам мог понимать смысл первого Евангелия также из противопоставления его приговору, который произнесен был Богом по падении (Быт. 3, 14 и след.); как по последнему он подвергся смерти, так и обещанное искупление возвращало ему бессмертие. И нет сомнения, что Адам, а за ним первые его потомки умирали с радостью и полной уверенностью, что они примут некогда участие в обещанном им искуплении, так как в противном случае и само обетование потеряло бы всякий смысл и значение. Далее, такое же обетование дается Аврааму, Исааку и Иакову. Если Авраам во время принесения Исаака в жертву Богу получает обетование, что в семени его благословятся все народы земли за то, что он послушался гласа Иеговы (Быт. 22, 18), это обетование могло служить ему наградою и обрадовать его только в том случае, если в нем он видел проречение об Искупителе мира. Но это прозрение в спасительные дни Мессии, отдаленные от патриарха Авраама многими веками без посредствующей веры в бессмертие, могло бы быть источником не радости, а скорее страдания, потому что в таком случае он должен был понимать, что дни искупления придут не для него, и чем полнее была вера в Мессию со стороны Авраама, тем больше страданий она должна была вызывать в нем, если все личное существование он измерял днями своей земной жизни. Если же Авраам радуется, то радуется своему будущему участию в искуплении. Таким образом, вера в Мессию-Искупителя есть только один из моментов веры в бессмертие, служащей краеугольным камнем всего вероучения патриархов, насколько оно могло быть в то время развито. В таком же смысле принимали обетования о Мессии остальные патриархи – Исаак (Быт. 26, 4), Иаков (28, 14).

Наконец, вера патриархов в бессмертие души еще более была утверждаема и возгреваема живым конкретным фактом проявления человеческого бессмертия; мы разумеем взятие патриарха Эноха живым на небо для новой жизни в ближайшем общении с Богом²². Рассказ об этом чудесном факте находится в Книге Бытия (5, 5, 25): и ходил Эпох пред Богом, и не стало его, потому что Бог взял его, – говорит Моисей. В этом свидетельстве издавна видели осязательное доказательство бессмертия из времен патриархов.

Таким образом, древний патриархальный человек, хотя и привязанный по преимуществу своей мыслью к земле и ее благам, на которые прежде всего указывал ему и Сам Бог, не ограничивал своих надежд и чаяний этими земными благами, но верил, что будет жить за гробом вместе с праотцами сознательной и личной жизнью.

Вера в бессмертие души не ослабела и после патриархального периода; напротив, особенные обстоятельства, заключившие патриархальный период, даже возвысили ее до степени напряженного и, так сказать, страстного верования. Этими обстоятельствами были создавшиеся для евреев близкие отношения с Египтом. Египет того времени, как замечает один историк, «весь ушел в созерцание своей загробной жизни, и только наполовину принадлежал своему земному отечеству».

     Не может быть сомнения, что евреи, живя среди египтян, не могли потерять уже в период патриархов известного им учения о бессмертии. Более того, под влиянием египетского учения евреи должны были поставить учение о бессмертии господствующим и единственным членом веры, заменившим для них все учение религиозное и даже гражданский закон. Хотя положительного свидетельства об этом нет в библейской истории, но оно читается между строк всего Моисеева закона. И своих беседах и постановлениях, обращенных к народу еврейскому по выходе из Египта, законодатель с особенным ударением говорит о настоящей земной жизни, о здоровье, внешней чистоте и опрятности как условии здоровой и долгой жизни, п нигде ни одним ясным словом не заговаривает о существовании души по смерти. Что это показывает? То, что из Египта Моисей вывел евреев всецело погруженных под египетским влиянием в вопросы о загробной жизни и нисколько не интересовавшихся своей исторической жизнью и теми историческими земными вопросами, для решения которых они были вызваны из Египта. В таком состоянии евреи могли с энергией строить гробницы и храмы, но не могли строить крепостей и городов, вести войны и занять прочное положение между другими народами. Чтобы уравновесить напряженное устремление народного сознания посторонними картинами земного бытия, имеющего свое независимое значение, Моисей оставляет в стороне слишком знакомые евреям импульсы, взятые из состояния жизни души за гробом, и на их место ставит другие земные импульсы. Но тем не менее, говорим, между строками законодательства Моисеева чувствуется присущая народу глубокая уверенность в бессмертие, нарочито обходимая писателем. Уже то обстоятельство, что парод еврейский получает закон от Бога, руководится в своем странствовании непосредственно Богом, – Богом, Который не может быть изображен и почитаем в каком-либо видимом образе и, следовательно, есть Бог чуждый материальности и живущий одной духовной, не материальной жизнью, – показывает, что в сознании евреев ясно стоял вопрос о возможности существования и человека по его отрешении от своей материальной оболочки.

Есть впрочем одно прямое указание на загробную жизнь умерших и в законах Моисея; это именно запрещение евреям вопрошать умерших. Не обращайтесь, – говорит Бог устами Моисея, – к вызывающим мертвых и к волшебникам не ходите (Лев. 19, 31; ср. Втор. 18, 10–11). Чем вызвано это запрещение? А тем, что евреи того времени гак верили в загробную жизнь умерших, так были заняты загробным миром, что, находясь и каких-либо затруднительных обстоятельствах, не задумываясь прежде всего обращались для разрешения своих недоумений к умершим.

Дальнейшие исторические книги Ветхого Завета во взгляде на бессмертие стоят на той же точке зрения, что и пятокнижие. Нарочитого учения о бессмертии и в них нет, но нередко мимоходом сказанное слово и описанное обстоятельство озаряют мгновенным светом весьма обширный горизонт загробных верований, сохраняемых гак же глубоко и так же сильно влияющих на жизнь, как это было в период Моисея. Умирающие здесь называются отходящими в путь всей земли (Нав. 23, 14; 3Цар. 2, 1), т.е. отходят туда же, куда отходят все жители их страны. Это выражение имеет совершенно такое же значение, как и встречающееся в пятокнижии выражение приложиться к отцам. Впрочем и это последнее выражение употребляется в исторических книгах особенно часто в таком виде: почил с отцами своими и был погребен... (3Цар. 2, 20 и др.). Здесь отхождение душ к праотцам ясно отличается от погребения тела, и это отхождение называется «успокоением среди праотцов», потому что такие формулы встречаются только о людях благочестивых, представителях теократии, особенно в истории царей. Но особенные, так сказать, актовые свидетельства исторических книг о непрекращаемости жизни души по смерти тела дают рассказы 1) об аэндорской волшебнице, 2) о воскресении мертвых пророками и 3) о вознесении на небо пророка Илии.

Рассказ об аэндорской волшебнице, по своей подробности единственный в Библии, открывает нам все тайные убеждения еврейского народа не только в продолжающейся жизни умерших праотцев, но и в возможности иметь с ними прямые сношения.

Рассказ начинается тем, что Самуил умер, а Саул, следуя предписанию Моисея, объявил преследование всем вызывателям умерших и волшебникам, жившим между евреями (1 Дар. 28, 9). Таким образом, мы должны представить себя в среде, для которой явление умерших было общеизвестно и признано. Между тем против Саула выступили филистимляне. Желая знать исход предстоявшего сражения с ними, царь обращался к Иегове, но Иегова не благоволил ответить ему. Тогда, по совету приближенных, переодевшись, Саул отправляется ночью к одной жившей в Аэндоре волшебнице и говорит ей: «Вызови мне того, о ком я скажу тебе». Волшебница отвечает, что вызывание умерших запрещено царем; но когда Саул уверил ее, что это останется тайной, и вторично потребовал вызвать именно Самуила, волшебница вызвала умершего пророка, который назван здесь богом (elohim), вышедшим из земли, престарелым и одетым в чантию (ст. 13–14). «Зачем ты вызвал и потревожил меня?» – сказала Саулу вызванная тень. «Трудно мне, – отвечает Саул, – филистимляне воюют со мной; я спрашивал Иегову, но Он мне ничего не отвечал ни через урим, ни во сне, ни через пророков; теперь я вызвал тебя, чтобы ты научил меня, что мне делать». И сказал Самуил: Так как ты не слышал голоса Иеговы, то Он предаст тебя завтра в руки филистимлян, именно завтра ты будешь со мной (ст. 19). В этом рассказе обращают на себя внимание следующие пункты: а) вызванная волшебницей тень выходит из земли, что соответствует народному представлению о пребывании умерших в шеоле, сокрытом в глубинах земли; б) нызванная тень называется богом (elohim), конечно, по тому наличию и достоинству, которое представляла видимость тени Самуиловой; в) вызванная тень упрекает Саула за то, что он потревожил ее, – чем дается разуметь, что отшедшие в шеол души не могут, по крайней мере, без насилия для себя принимать участие в человеческих земных делах, и это само явление среди и людей для них сопряжено со страданием; г) тем не менее область ведения отшедшей души превосходит ведение живых или, по крайней мере, не уступает ей; Самуил, вызванный по смерти, предсказывает будущее так же, как он предсказывал при жизни; д) само предсказание Самуила выражено в словах: ты, Саул, завтра будешь со мной, – что означает, как видно из дальнейшего контекста, то, что Саул завтра умрет. Таким образом, смерть Саула – грешника будет перехождение в то же место, в котором пребывает и Самуил, великий праведник и пророк. Следовательно, по ветхозаветному представлению для отшедших от сего мира назначено общее местопребывание.

Исключение из общего закона нисхождения всех умерших и подземный шеол в книгах Царств представляет пророк Илия, позносящийся на небо (4Цар. 2).

В этом известном чудесном рассказе заслуживают внимания следующие черты: 1) о предстоявшем пророку Илии вознесении на небо знали его ученики, бывшие в Вефиле (ст. 3), и один из них, именно Елисей, решился наблюдать то чудесное явление, несмотря на то, что сам Илия не хотел этого; 2) самое восхищение на небо совершается на явившейся в воздухе колеснице и конях, среди вихря, – чем, конечно, образно указана та высшая светлая область, в которой обитают высшие духи, также представляемые у пророков под образами огня и членом которой сделался теперь Илия.

Не менее сильным актовым свидетельством бессмертия в книгах Царств являютсй случаи воскрешения умерших. Таких случаев здесь рассказано три: 1) воскрешение Илиею сына сарептской вдовы (3Цар. 17, 19); 2) воскрешение Елисеем сына одной сунамитянки (4Цар. 4, 29) и 3) воскрешение одного умершего от прикосновения к костям пророка Елисея (4Цар. 13, 20–21). В этих рассказах нужно отметить следующие моменты: 1) душа умершего называется отшедшей, и в воскресениевозвращением души к телу (3Цар. 21–22); 2) сам акт воскресения был делом всемогущества Божия но молитве пророка (3Цар. 17, 20) для особенных теократических целей, как один из чудесных способов назидания.

Следующую ступень развития у евреев идеи бессмертия представляют те священные книги Ветхого Завета, которые по своей форме отвечают тому, что у нас называется философией и поэзией. Это так называемые учительные книги. В них мы чаще встречаем указания на загробную жизнь, хотя еще и здесь представление о последней судьбе человека бывает завито в представление смерти, так что иногда трудно их разграничить. Земные блага и здесь, как у Моисея, составляют pia desideria для человека; но от них гораздо яснее, чем у Моисея, возводится внимание к иному, вечному счастью и блаженству в жизни с Богом. Главной же мыслью учительных книг служит то, что жизнь не раздельна от праведности; только праведный имеет право на жизнь, а грех есть почти то же, что смерть. Эта мысль, выставленная уже у Моисея в истории грехопадения, в учительных книгах подвергается рассмотрению с различных сторон. Какого же рода жизнь заключается в праведности? Прежде всего долголетняя земная жизнь как награда за добродетели. Но так как смерть постигает и праведника, а между тем праведник по обетованию не должен погибнуть, то он может ожидать другой вечной и блаженной жизни с Богом и в Боге. Я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восстановит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога; я узрю Его сам: мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаевает сердце мое в груди моей. (Иов. 19, 25–27). Это высшее слово всех рассуждений Иова с друзьями; это его последнее убеждение, которое он приобрел в своих страданиях путем сомнений, недоразумений и которое стоит в параллели с замеченным им, наконец, несоответствием между добродетелью и земным счастьем.

Дальнейшее раскрытие учения о бессмертии мы находим у пророков, призванных раскрыть более глубокое и сокровенное учение и приготовить ветхозаветную мысль к новозаветному учению, так как и по времени своему писания их ближе к Новому Завету, чем учительные книги. Правда, и здесь представление о шеоле как мрачном царстве мертвых не исчезает. Tак, у Исаии он представляется расширившим «без меры пасть свою», подобно страшному чудовищу: туда сойдет слава Израиля, богатство его и шум его, и все, что веселит его (Ис. 5, 14). Тогда преклонится там человек, и смирится муж, и глаза гордых поникнут. (Ис. 5, 1.5). У пророка Иезекииля шеол называется «вечной пустыней в преисподних земли пропастью», из которой не находят уже для жизни на земле (Иез. 26, 20; 31, 17–18). Но здесь шеол представляется уже не столь мертвым и безжизненным; в нем является уже жизнь и движение. Так, например, великое оживление происходит в шеоле по случаю схождения туда гордого вавилонского царя; отовсюду он слышит, входя в шеол, язвительные насмешки его обитателей. У Иеремии хотя смерть называется иногда «вечным сном» (Иер. 51, 39), но шеол и у него, как у Исаии, представляется оживленным, а обитатели его обладают чувством и сознанием. У Иезекииля также благородные и сильные обитатели шеола радуются при появлении туда египетского фараона (Иез. 31, 16–17). Самые сильные народы, например, еламитяне, там несут позор свой с отшедшими в могилу (Иез. 32, 24; ср.: ст. 30). Царь Езекия, по книге Исаии, тоже высказывает уже более светлый взгляд на смерть в своей молитве но случаю чудесного выздоровления: Жилище мое (тело мое) снимается, – говорит он, – еще в болезни своей, и уносится от меня, как шалаш пастушеский; я должен отрезать подобно ткачу жизнь мою; Он отрежет меня от основы; день и ночь я ждал, что Ты пошлешь мне кончину (Ис. 38, 12). Этот глубоко содержательный образ для выражения мысли о деятельности души в связи с телом указывает вместе и на то, что жизнь души по разлучении с телом не прекращается и не уничтожается, хотя остается отрезанной от своей основы. Если при этом Езекия говорит, что он, умерши, не увидел бы более «человека между живущими в мире» (Ис. 38, 11), то этим он указывает только на то, что со смертью он должен бы был прервать всякую связь с внешним миром, перестал бы жить для земли, иметь общение с живущими на ней. Еще более светлый взгляд у Исаии в 57 главе: Праведник умирает... восхищается от земли... восхищается от зла (Ис. 57, 1); смерть есть для него переход в лучшую жизнь, в которой он найдет себе «мир» (Ис. 57, 2) как награду за добродетель.

Далее, у пророков мы находим ясное указание на имеющее некогда последовать воскресение тел и общий суд при кончине мира. Но пророчество ветхозаветное прежде всего имеет дело не с личным продолжением жизни индивидуумов, а с непреходимостью общества еврейского, долженствующего послужить явлению Мессии. Так как предвечный совет о спасении человека, к осуществлению которого избран народ израильский, необходимо должен выполниться и даже путем человеческого греха и суда за грех, то и этот народ Божий не должен погибнуть. В вечности своего Бога общество израильское имеет ручательство за свое вечное продолжение. Хотя оно, по-видимому, и распадается, но тем не менее Иегова есть для них «незапечатанный источник жизни» (Ис. 40, 28 и дал). Коль скоро Он останется один и тот же, несмотря на то, что и самое небо стареет и применяется как одежда, то и семя Его рабов должно устоять против изменений настоящего вида мира (Пс. 101, 28 и дал.). Что подпавший, по-видимому, погибели в порабощении неприятелями народ Божий возвратится снова к жизни – эта мысль представляется у пророков как пробуждение от смерти. Так, у Осии (Ос. 6, 2) выводится говорящим Израиль после того, как он в своем бедственном состоянии обратился к своему Богу, хотя еще довольно колебательно: Пойдем и возвратимся к Иегове, ибо Он уязвил, и Он исцелит нас, поразил и перевяжет наши раны; оживит нас через два дня (определенное выражение неопределенного) и в третий день восставит нac, и мы будем жить перед миром Его (Ос. 6, 1–2). Что здесь высказано как надежда народа, который при непостоянстве своем не мог еще быть убежденным в исполнении ее, то в дальнейших стихах является как слово Самого Бога: От власти ада Я искуплю их, от смерти избавлю их: смерть! Где твое жало? Ад! где твоя победа? Раскаянья в том не будет у Меня. В связи с нравственным переворотом, какой должен был произойти в обществе с явлением Мессии, поставляется у пророков изображение последней судьбы человека; от времени явления Мессии они переходят к последним временам мира и к самой вечности, так как Мессия полагает начало новой жизни на земле, ведущей к осуществлению целей человеческой жизни в вечности. Поэтому «день Иеговы», т.е. день суда над язычеством, называется у них и последним днем, т.е. началом вечного Царства Божия (Ис. 2, 12; Иоил. 1, 15; 2, 1; Иез. 36, 33). Понятие о духовном воскресении народа, которое называется «воскресением первым» (Откр. 20, 5), сливается с воскресением тел при конце мира как «вторым воскресением» и служит для последнего основанием. Переход от провозвещения восстановления народа израильского к предсказанию воскресения умерших членов народа представляется у пророков в таком виде. Когда очищенный остаток Израиля снова будет восстановлен и прославлен после своего суда, то этим загадка жизни еще не разрешится. По закону Божеского воздаяния необходимо следует, чтобы «праведник был жив своей верой» (Аввак. 2, 4). Поэтому, по Иезекиилю (9, 4), все праведные будут отмечены особым знаком, чтобы не подпасть ангелу истребителю; затем тот же пророк самым ясным образом возвещает в гл. 18, что каждому будет воздано по его правде; между тем, по гл. 21, 3 и 8, он видит, что огонь суда снедает и зеленые, и засохшие деревья, что меч Господа поражает и праведных, и безбожных. Где же тут Бог и правда? Противоречие, в которое, по-видимому, входит Божественное правосудие, смягчается упоминанием о том обстоятельстве, что праведные будут спасены во время несчастия: у них все идет к миру, они будут покоиться на ложах своих (Ис. 57, 1 и далее, в связи с 4Цар. 22, 20). Но загадка жизни и этим все-таки не разрешается; она тогда только могла бы быть разрешена, если бы умершие праведники сами могли принимать участие в общем спасении своего народа и полном осуществлении Царства Божия, на которое они надеялись с непоколебимой верой; и эту-то загадку разрешает нам пророк Исайя в 26 главе. Пророк во имя праведников высказывает сильное желание совершенного исполнения Божественного суда, чтобы грешники могли познать на земле величие Иеговы и Его ревность о Своем народе. Народ прежде служил другим богам; это богоотступное поколение осуждено и не восстанет более. Иегова снова умножит свой народ, но доселе еще не умножил и не даровал спасения. Отсюда-то, в стихе 19, желание, чтобы «мертвые Божии» тела народа умершего восстали. Это желание быстро переходит в уверенность и разрешается радостным воззванием: Да оживут мертвецы Твои; восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте в прахе; ибо роса Твоя – роса животворная, и земля извергнет мертвецов (Ис. 26, 19). Но до той поры народ должен спокойно выжидать дня окончательного суда, в который Иегова откроет Себя, чтобы «наказать обитателей земли за их беззаконие, и тогда земля откроет поглощенную ею кровь и уже не скроет убитых своих» (Ис. 26, 20–21).

В весьма ярких чертах описывает Исайя блаженную вечную жизнь воскресших праведников в царстве Мессии.

Тогда для праведников, говорит он, никогда не зайдет уже солнце, и луна не скроется; Господь будет для них вечным светом, и навсегда окончатся дни сетования их (Ис. 60, 20); тогда будут устроены для избранников Божиих «новое небо и новая земля, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце»; там праведники будут «веселиться и радоваться во век», и не услышится там более «голос плача и голос вопля» (Ис. 65, 17–19), потому что смерть тогда будет уничтожена «навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц» (25, 8). Там не будет более малолетнего и старца, который бы не достигал полноты дней своих... И будет, прежде нежели они воззовут, Я отвечу; они будут еще говорить, и Я уже услышу (65, 20 и 24). Там свет луны будет, как свет солнца, а свет солнца будет светлее всемеро, как свет семи дней (30, 26); все праведники будут вносимы в книгу вечной жизни (4, 3) и «радость вечная будет над главой их» (35, 10).

Следя далее за ходом пророчеств о нашем предмете, мы должны остановиться прежде всего на видении Иезекиилем поля, усеянного иссохшими костями (Иез. 37).

Пророк в духе был выведен в долину, усеянную иссохшими костями. Будучи спрошен Богом: оживут ли кости сии? Он отвечает: «Господи Боже! Ты знаешь это», показывая этим, что дело это выше человеческого знания. Потом он получает повеление пророчествовать о костях: Вот Я введу дух в вас и оживете; и обложу вас жилами, выращу на вас плоть, и покрою вас кожей, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я – Иегова (Иез. 37, 5–6). Когда пророк кончил это пророчество, он услышал легкий шум; кости стали сдвигаться и затем поднялись на ноги и были оживлены посредством введенного в них от четырех ветров дыхания жизни. «Сын Человеческий! – говорит после этого Господь, – кости сии – весь дом Израилев». Этому-то народу, лишенному, по-видимому, надежды на избавление от своего бедственного состояния, возвещает пророк от лица Иеговы: Вот Я открою гробы ваши, и изведу вас, народ Мой, из гробов ваших и введу вас в землю Израилеву. И узнаете, что Я – Иегова, когда открою гробы ваши, и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших, и вложу в вас дух мой, и оживете, и помещу вас в земле вашей, и узнаете, что Я – Иегова сказал это, и сделал, – говорит Иегова (12–14).

Наконец, самое ясное указание на бессмертие мы находим у пророка Даниила. После этого тяжкого для Израиля времени – пророчествует Даниил, – многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для вечной жизни, другие на вечное поругание и посрамление; и разумные будут сиять на тверди, и обратившие многих к правде – как звезды, вовек, навсегда (Дан. 12, 2–3); самому Даниилу в заключение сказано от лица Иеговы: Иди к твоему концу (жизни) и успокойся, пока восстанешь для получения твоего жребия в конце дней (мира; 13).

Итак, рассмотревши ветхозаветное учение, мы нашли и здесь веру в бессмертие души, в загробную жизнь. Невольно припоминаются теперь слова одного духовного писателя.

«Если бы вы объездили весь земной шар, – говорит он,– то, поверьте, вы не отыскали бы ни одного народа, в котором бы вовсе не просвечивала вера в загробное существование. Взгляните на обитателя жаркого пояса, почерневшего от лучей палящего солнца, сравните его с эскимосом или самоедом – жителем стран полярных, – они по внешнему,их образованию или развитию их организма далеко между собой не сходны; но разум того и другого говорит одни и те же истины. Какие же? Есть Бог, есть загробная жизнь, счастливая для праведника, тяжелая – для грешника»!

Такая всеобщность веры в бессмертие указывает на то, что она есть необходимая идея человеческого духа и не только необходимая для мышления, но и необходимая для жизни, без которой вся жизнь теряет свою нравственную цену.

Но только христианство, как истинная богооткровенная религия, возвело это общечеловеческое чаяние на степень полной уверенности и раскрыло его во всей полноте и совершенстве.

Иисус Христос Своим учением и примером соделал очевидным для нас бессмертие. Он совершеннейшим образом открыл нам Бога всемогущего, правосудного, премудрого, всеблагого, всесвятого. Такой Бог не может и не должен уничтожить человека навсегда! Иисус Христос возвестил нам, что тог, кто верует в Него, будет жить и по смерти. Читая Евангелие, вы можете встретить множество мест, где Спаситель проповедует жизнь будущую. Он говорит, например, что настоящая жизнь с ее обязанностями дана нам потому, что мы должны жить после смерти и дать отчет в наших делах вышнему Судии. И заметьте, что Иисус Христос не старался доказывать, что должна существовать вечная жизнь, а говорит прямо, что она есть; ибо если человек, приехавший к нам из чужого края, не думает доказывать, что этот край существует, а говорит о нем с уверенностью, то тем более должен был поступить гак Иисус Христос, Который есть виновник вечной жизни: Он пришел с неба, отечества Своего, и говорит нам, что существует это небо, существует это отечество. Он постоянно направляет наши взоры и наши сердца за пределы этого видимого мира; Он обещает нам в наследие небеса: Он все относит к этой великой цели; все Его учение направлено к тому, чтобы отвлечь сердца Своих последователей от всего земного. Человек, существо бессмертное, должен ли любить выше всего мир, который должен пройти? Примером Своим Спаситель разве не ясно доказывает бессмертие? Предвечный Сын Бога Отца, Тот, Который был от начала у Бога, Тот, Который царствует на небесах и на земле, не имел на земле ничего, не имел где главы подклонити: не показал ли Он этим, что земля не есть цель настоящей жизни, что в этом мире человек должен приготовляться к жизни будущей? Наконец, вышед победителем из гроба и разорвав узы смерти, Он представил нам совершеннейший образец и вернейший залог нашего воскресения. Итак, Евангелие есть поистине благая весть, потому что уверяет нас в прощении грехов наших через Иисуса Христа и возвещает нам бессмертие наших душ. И в этом благодеянии Иисус Христос соделал участниками миллионы людей; и доколе будет существовать земля, миллионы людей будут утешаемы уверенностью в бессмертии, которое дает нам Сын Божий.

Евангелие открывает нам не только бессмертие души, но и бессмертие всего человека, т. е. и воскресение плоти: настоящее наше тело, но в ином виде будет служить органом для души в будущей жизни; говорим «в ином виде» потому, что мы теперь не можем составить о нем понятия, и однако это тело не будет подобно тому телу, которое мы имеем на земле; это объявляет намИисус Христос, когда говорит, что в жизни будущей не будут ни есть, ни пить, ни жениться, а будут, как Ангелы на небесах (Мф. 22, 17). Это же возвещает святой апостол Павел, когда говорит:Сеется не в честь, а востает во славе, сеется тело душевное, а востанет тело духовное (1Кор. 15, 43–44).

Тот же Апостол дает нам понять, что наше тело настоящее заключает в себе зародыш будущего тела. «Ты, еже сееши»,– говорит он, – не оживет, аще не умрет, и еже ceeiuu, не тело будущее сееши, но голо зерно, аще случится, пшеницы или иного от прочих. Бог же дает ему тело, якоже восхощет, и коемуждо семени свое тело (37–38)²³.

Мало того, Промысл Божий дает нам возможность как бы своими глазами видеть непреложность истины загробного бытия.

Мы видели осязательно, явственно, – видели воскресших сына вдовицы наинской, дочь Иаира, видели четверодневного Лазаря и тех святых, которые по воскресении Иисуса Христа, вышедши из гробов, вошли во святый град и явились многим; видели мы и воскресшего Жизнодавца Господа Иисуса; видели седмь отроков эфесских, через несколько столетий по своем успении восставших; видели и Тавифу, воскрешенную святым апостолом Петром (Деян. 9, 40). Видим и теперь, как прославляет Господь Своих угодников и нетлением, и чудотворной силой, так что и здесь они, по слову Псалмопевца: восхваляются во славе, и радуются на ложах своих (Пс. 149, 5). От прикосновения к их священным останкам слепые прозревают, хромые скачут, лютыми недугами одержимые исцеляются, глухие слышат, немоствующие говорят, мертвые воскресают, духи нечистые изгоняются. Не явно ли осуществляются тут слова Господа: Аз есмъ воскресение и живот: веруяй в Мя, аще и умрет, оживет; и всяк живый и веруяй в Мя не умрет во веки (Ин. 11, 25–26)²⁴

Показания здравого разума также с несомненностью удостоверяют нас в том, что земным существованием не оканчивается бытие человека, и что кроме настоящей жизни есть жизнь будущая, загробная.

В природе материальной ничто не уничтожается. То, что называют разрушением, есть только перемена формы, фигуры. Дерево, например, сжигает огонь; но на самом деле огонь только разрушает дерево, только разлагает его на частицы более или менее тонкие, как-то: на пепел, пар, газ. Если бы возможно было соединить все эти частицы и взвесить их вместе, то мы получили бы вес, равный весу дерева. Следовательно, дерево не исчезает. Тело животного тоже разлагается, и частицы, какие составляли его, служит для составления других тел. Если бы можно было соединить и взвесить все эти частицы, то мы увидели бы, что они равны по весу с прежним телом. Следовательно, и тело животного не уничтожено. Искусству человеческому невозможно обратить в ничтожество самую малую частицу материи. Это очевидно. И между многочисленными исследованиями, произведенными над природой, нет ни одного, которое послужило бы доказательством, что частицы материи могут быть уничтожены.

То, что мыслит в нас, именно душа, есть существо. Какое это существо? Если бы мы подумали, что оно материально, то и в таком случае оно не может быть уничтожено, как и всякий другой предмет материальный. А как оно духовно, то еще менее подвержено уничтожению; мыслящее и выше, и лучше не мыслящего; следовательно, уничтожение его немыслимо. Так как нет ничего в нас и вокруг нас такого, что было бы уничтожаемо, то как же выйдет, что душа есть единственное существо, подверженное уничтожению? Тело мое сохраняется, а душа, которая мыслит, любит, действует, которая есть образ Божий, почему она не сохранится?

Рассматривая внимательно душу, мы замечаем, кроме того, что она не может быть разрушена подобно телу, ни разложена, как тело, на составные части; потому что душа есть существо простое, не материальное, не составленное из каких-либо частиц материи. Оттого душа не подвержена изменениям, которым подвержено тело; и причины, которые действуют на тело, чтобы изменить или разложить его, не могут действовать на душу, потому что она не материальна. Мы рассмотрим те доказательства, какими наука утверждает бессмертие души и убеждает нас, что душа, будучи существом совершенно отменным от материи, не может быть разрушена тем, что разрушает существо материальное.

1 доказательство. Тело подвержено постоянным изменениям во всех своих частях. В теле человека, достигшего двадцати лет, не существует уже ни одной из тех частиц, какие составляли его 20 лет назад. Все, что это тело имело прежде из твердых и жидких частиц, вошло в состав других тел людей, животных, растений, минералов, точно так же, как после смерти какого-либо человека тело его, разлагаясь, входит в состав новых тел. Но несмотря на это, душа сохраняет свою личность, т. е. знает, что она та же, как была за двадцать лет назад. Если же душа остается та же в то время, когда тело изменяется совершенно, то из этого следует, что душа есть существо отличное от тела, что она не материальна, и продолжает существование, несмотря на совершенное изменение, происшедшее в теле, с которым она соединена. Какое различие существует между тем, что происходит с телом в то время, когда душа соединена с ним, и тем, что происходит с телом после того, как душа отделится от него в час смерти? После смерти разложение тела более быстрое, до смерти оно медленнее, постепеннее, незаметнее; но для души это одно и то же, то есть душа существует и без тела, с которым она была соединена прежде. Не служит ли это доказательством того, что ее существование отлично и независимо от существования тела?

   2 доказательство. Если бы материя одарена была способностью мыслить, то всякая частица материи должна бы мыслить, и мы чувствовали бы, что в нас столько мыслящих существ, сколько в нашем теле частиц материи. Мы однако же чувствуем совсем противное; мы чувствуем, что начало мыслящее в нас одно и всегда то же. С возрастом и увеличением тела человек не приобретает более мыслящих способностей; его способность чувствовать тоже остается одна. Опять, лишается ли человек какого-либо из членов, ноги или руки, или глаза, он с этим не теряет способности мыслить.

   3 доказательство. Мысль не может быть произведена никаким искусством человеческим. Пусть устраивают, приготовляют, слагают вещества в тысячи различных форм; пусть в продолжение месяцев, годов, столетий прибавляют туда сколько угодно материальных стихий, газов, песку, плоти, крови, костей и т. д. – никогда не вспыхнет ни одна искра мысли, не вспыхнет, хотя бы мы исчерпали всевозможные смешения материи и подвергали ее всем законам химии, физики и механики.

   4 доказательство. Всякая материя занимает пространство; а мы чувствуем, что начало мыслящее в нас не имеет пространства; потому что оно существует простым и неразделимым среди множества ощущений и мыслей всякого рода, рождающихся в нашей душе. В одно и тоже время я вижу текущую у ног моих чистую волну, слышу пение птиц, ощущаю приятную свежесть, обоняю запах цветов, ощущаю вкус плода, размышляю о важном предмете, и нее эти чувства и мысли не смешиваются в душе моей, и то, что во мне мыслит, не отлично от того, что во мне слышит, ощущает и видит. Но если бы душа была материальна, и имела бы протяжение, как материя, то эти ощущения, эти мысли смешались бы; невозможно было бы различить их друг от друга; они составили бы смесь. Несколько красок, соединенных вместе, составят одну краску и притом совершенно отличную от всех входящих в состав ее. Тело, подверженное толчку многих других тел, которые действуют на него вдруг в различных направлениях, не уступят направлению ни одних, ни других тел, а идет по направлению, происходящему от соединения частных толчков. Итак, единство и разнообразие мыслей, поражающих душу, свидетельствуют, что она не имеег протяжения, и, следовательно, не есть материя. Если бы душа была материя, то каждое ощущение или поражало бы всю душу или одну только часть этой души. Если бы оно поражало всю душу, тогда было бы нечто в роде единства, но единства неясного, и не было бы разнообразия. Если бы каждое ощущение поражало одну известную часть души, то было бы разнообразие, но не единство. Существо, которое может обнимать мыслью и сравнивать прошедшее, настоящее и будущее, нематериально, ибо тогда одна и та же мыслящая сила не могла бы вместить всех трех этих предметов, не исказивши и не разрушивши их. А если бы было несколько мыслящих сил, тогда где была бы точка, соединяющая и постигающая все эти три предмета?

5 доказательство. Если бы душа была материальна, то можно было бы действовать на нее и заставить ее желать того, что она не желает, точно так же, как можно принудить руку человека сделать известное движение. А между тем ни один тиран не может восторжествовать над волей доброго человека и заставить его посредством самых страшных мучений согласиться совершить преступление. Если бы душа была материальна, как тело, то деспот покорил бы и изнурил душу, как покоряют и изнуряют тело. Палач может обратить в пепел тело, но он не имеет никакой власти над душой; она остается независимой от всех сил физических, действующих на нее. Воля не может быть разбита, как материя; целая армия не могла бы принудить благочестивого человека к дурному поступку, если бы даже подвергла его жестоким мучениям. Целый мир менее силен, чем воля, эта могущественная способность нашей души.

6 доказательство. Одно доказательство каждодневного опыта может служить к утверждению того, что душа невещественна; это – борьба души против тела, чувственности, страстей. Когда сильные страсти волнуют нас, когда сильные движения чувственности и плоти влекут ко злу, душа умеряет их, побеждает. Следовательно, она имеет совершенно отличную природу. Если бы плоть, кровь, физические склонности господствовали в нас, то было бы невозможно противиться им, они господствовали бы над нами, они управляли бы, как им угодно и действовали бы по законам материи чисто физическим. Тогда не было бы свободы в человеке, не было бы ни добродетели, ни долга, ни нравственности, ни религии. Мы были бы принуждены действовать по законам физическим, были бы, подобно светилам, принуждены двигаться в пространстве по силе законов движения, тяготения и прочее. Представьте себе человека, которого наклонности влекут ко всем излишествам и который, однако, с помощью благодати божественной, есть образец благоразумия, и вы согласитесь, что внешние предметы материи не имеют над ним власти непреодолимой, – а это было бы неизбежно, если бы душа не отличалась от материи.

7 доказательство. Если бы все было материально в нас, то чувства были бы почти одинаковы у всех людей, по причине телесного сходства их. При виде картины, при слушании пения, при известии о несчастии, люди испытывали бы одинаковые чувства восторга или удовольствия, или грусти, как они испытывают одинаковые физические ощущения, когда огонь жжет их, когда камень падает и ранит их. А мы однако же знаем, что один остается холоден и невозмутим при виде зрелища, которое трогает и волнует других до слез.

8 доказательство. Из вещественности души вытекало бы еще то, что суждение, размышление, совесть, понятие долга не служили бы ни к чему в человеке; ощущение составляло бы все. А мы, однако, знаем, что размышление часто уничтожало опасное действие чувственности, что совесть часто порицает дело, к которому влечет человека чувственность, что ради долга и добродетели он удерживает себя от этого чувствования. Это было бы невозможно, если бы душа была материальна, как тело.

Представим еще несколько доказательств бессмертия души, которые заимствуются из нравственной природы человека.

Заметьте прежде всего, что желание жить и жить всегда, которое находится в сердце каждого человека, дано Создателем не без цели. Это есть как бы первое указание на бессмертие души, как бы первое побуждение готовиться к жизни будущей.

Желание жить связано с желанием счастья, коего жаждет всякий. Эта жажда счастья не утоляется здесь; следовательно, должна быть жизнь будущая, где бы могло исполниться это пламенное желание нашего сердца. Мы видим, что Бог, влагая в природу человека известные желания, дает вместе с тем и средства к удовлетворению их.

Мучимые жаждой, мы можем напиться; голод можем утолить пищей; уставши от груда, мы чувствуем нужду подкрепить и обновить свои силы покоем, и благодетельный сон подкрепляет их и обновляет. Но счастья мы ищем непрестанно, и никто нам не может дать его. Ужели же это счастье нигде не существует? Ужели Бог вложил в нас это желание, не имея намерения удовлетворить его когда-нибудь? Нет, Промысл Божий, который доставляет нашему телу все блага земные, не может навсегда оставить нашу душу алчущую счастья. И так как счастье не находится здесь, то оно должно существовать за пределами настоящей жизни, в жизни будущей, в недрах Божиих.

Есть другое желание, близкое желанию счастья, это – желание усовершенствования, которое, по кратковременности нашей земной жизни, не может быть удовлетворено здесь. Нам кажется разумным думать, что Бог, даровавший нам это желание, удовлетворит его в жизни будущей. Заметьте, что в этой жизни способности нашего разума и нашего сердца не развиваются и не усовершенствуются до такой степени, до какой могли бы развиваться и усовершенствоваться. Но Бог не оставляет Своих произведений неполными, неоконченными. Следовательно, надобно предполагать, что по Своей премудрости Он бережет для нашего духа другую жизнь, где человек сделается тем, чем может быть.

Человек способен приобретать каждый день новые познания. От детства до старости сколько успехов он может сделать в науках! Как он может усовершенствовать себя в благочестии! Однако же он умирает, и его умственное и нравственное образование остается неоконченным.

Он мог бы еще более усовершенствоваться в том и другом; он мог бы лучше изучить чудесные явления мира Божия; он хочет совершенно искоренить в своем сердце пороки и на место их насадить добродетели, – словом, мог бы еще более приблизиться к тому идеалу, который указан Самим Богом. Но смерть останавливает человека, прежде чем он окончит тот путь, который должен был бы пройти! В таком случае Бог оставил бы Свое дело неоконченным; скажем более, Он попустил бы человеку умереть навсегда в ту минуту, когда человек наиболее способен усовершенствоваться! Но можно ли представить, чтобы мудрый строитель набросал кучу песка на мраморный фундамент, вместо того чтобы окончить здание? Можно ли представить, чтобы отец, давши превосходное начальное воспитание своему сыну, запер бы его на остальное время жизни в четырех стенах, вместо того чтобы дозволить ему продолжать учение и собрать плоды этого первого воспитания? Так и здесь. Невозможно, чтобы человек, который любит добро, который стремится к совершенству, коего идея и чувство даны ему Богом, был остановлен на пути своего усовершенствования. У кого из нас нет желания узнать лучше чудеса природы, законы, по коим Промысл управляет миром? У кого нет желания узнать лучше Виновника всего существующего? Какое дитя не желает видеть отца, которого оно знает только по благодеяниям, полученным от него? Разве Бог дал бы нам возможность возноситься мыслью к Нему, если бы мы должны наслаждаться более ясным созерцанием Его природы, Его совершенств, конечной цели творения мира и т. п.

Прекрасен образ души, совершенствующейся в истине и добродетели! Ужели Бог уничтожил бы ее, прежде чем это усовершенствование будет окончено? Совершенство, как и счастье, есть растение не здешнего мира; оно принадлежит другому царству.

Всякое растение имеет почву, климат ему свойственные, но для совершенства нет здесь родины. Где же она, если не в будущей жизни? Человек есть венец всего земного творения; но это творение неокончено. Мы – только камни, предназначенные войти в сооружение великолепного здания; мы находимся в приготовительной школе, где получаются только начатки учения; мы проходим только детский возраст того длинного века, которому имя «вечность». Смерть только совлечет с нас земную и грубую оболочку, недостойную нашего будущего существования.

Когда мы припомним, что люди, имевшие самое чистое сердце, непрестанно боровшиеся с врагами духовными и прославившие себя множеством побед, как, например, святой апостол Павел, небыли уверены и после непрерывных трудов, что достигли совершенства, к которому стремились; когда подумаем, что Господу должно же быть приятно видеть те успехи, какие делают в благочестии Его создания, приятно видеть, как они все более и более приближаются к уподоблению Ему, тогда не можем вообразить, чтобы Бог оставил их на половине пути к добродетели, чтобы Он в награду за их отличные заслуги даровал им смерть, уничтожение. Это было бы ужасно; это было бы несообразно с благостью и мудростью Божественной!

      Очень сильное и даже поразительное доказательство бессмертия души есть беспорядок, царствующий в мире нравственном, где часто добрый человек страдает, а злой блаженствует.

     Иоанн Креститель был обезглавлен в темнице по желанию нечестивой Иродиады. Ирод избивает вифлеемских младенцев, а сам умирает как царь. Вообще, история полна примеров счастливых пороков и несчастных добродетелей. Но если бы мы были облечены достаточной властью, то, конечно, наградили бы человека добродетельного и наказали бы порочного. Если же мы, будучи злы по природе, сделали бы это, то не тем ли более должен сделать то же Бог? Тот, Кто вложил в наше сердце чувство справедливости, ужели Сам сделается виновником несправедливости? И так как добродетель не награждается здесь вполне, а порок не наказывается достойно, то не должна ли быть другая жизнь, где всякому воздано будет по делам его?

      Пусть не говорят, что человек добродетельный, как бы он ни был несчастлив, хотя бы был в узах, на эшафоте, на кресте, все-таки получает здесь свою награду в одобрении внутреннего голоса, который говорит ему: это хорошо! Пусть не говорят, что злой человек, хотя бы увенчан был честью и славой, хотя бы восседал за великолепной трапезой, жил среди наслаждений, получает в угрызениях совести достойную награду за свои злодеяния. Правда, что совесть одобряет или порицает; но этот голос не есть достаточное воздаяние: одобрение есть поощрение преуспевать в добре; порицание есть предостережение от зла. Если праведник переносит жестокие мучения, одобрение совести не препятствует ему чувствовать их и быть подверженным жестокой скорби. Если злой человек мучим совестью, то ему легко рассеяться среди светских удовольствий, коим он предается, и он не чувствует острия совести, пронзающей его. Если что способно поддерживать верующего в его горестях, так эта надежда венца, обещанного на небе тем, которые на земле течение скончали и веру соблюли. Если бы эта надежда не осуществилась, то добрый человек был бы создание несчастное и неразумное. И для чего бы он страдал? Для пустого имени, для ничтожества; он был бы жертвой своей веры, своей честности, своей добродетели. Злой человек был бы тогда самым умным человеком; и он избрал бы благую часть, удовлетворяя своим страстям, поступая, как внушало ему его сердце, как казалось его испорченным глазам. И если бы он достиг того, чтобы заглушить свою совесть и ожесточить свое сердце, если бы он пил неправду, как воду, и наслаждался бы таким образом спокойно плодами своих пороков, то он достиг бы высшей степени мудрости. Это такие вещи, которые отвратительны для всех чувств души человеческой. Легко сказать: «добродетель получает здесь свою награду», когда философствуешь, сидя спокойно за обильным столом; но праведник, который находится в узах, в сырой и мрачной темнице, которого в будущем ожидает только эшафот или костер, получает ли он соответственное и действительное вознаграждение в сознании того, что он был верен Богу, добродетели и преуспевал до конца. Нет, Бог не ограничит этой малой, этой жалкой и почти ничтожной наградой труды и болезни человека добродетельного. Бог, Который дозволил расти плевелам среди доброй пшеницы на поле этой жизни, не для одинакового употребления предназначил плевелы и пшеницу. Если Он дозволил, чтобы й этом мире было смешение благ и несчастий, то это для того, чтобы побудить человека к высоким добродетелям. Он никогда не попустил бы, чтобы одинаковая участь постигла верного исполнителя законов правды и ужасного преступника. Будет другая жизнь! Душа должна быть бессмертна!

    Есть еще одно сильное доказательство бессмертия в привязанности, которую имеют родители к детям; вот как мы рассуждаем в этом случае: отец и мать любят своих детей и, находясь у смертного одра своего дитяти, они хотели бы не только возвратить его к жизни, но сделать так, чтобы оно жило всегда, хотели бы создать ему рай и устроить его счастье навеки. А что сделали бы родители, то не тем ли более сделает Бог – Бог, от Которого родители получили эту привязанности к детям, Бог, Который не может желать уничтожения того существа, которое создано по Его образу, Бог, Который даже и тогда, когда является судиею, не перестает быть милостивым отцем!?²⁵...

И если бы все должно было окончиться для нас в могиле, то мы не дали бы себе отчета в цели, для которой Бог даровал человеку понятие о смерти; не лучше ли было бы, чтобы Он сокрыл ее от нас, как сокрыл от животных, которые имеют только инстинкт самосохранения, но не знают, что такое умереть. Зачем напрасно пугать людей? Разве не довольно одной потери жизни? Но если мы предположим существование за гробом и бессмертие души, тогда для нас понятно. Богу угодно было дать человеку понятие о смерти не для того, чтобы она была для него источником страха, но чтобы она внушила ему серьезные размышления о жизни, о ее цели, о необходимости приготовить себя к существованию, которое должно последовать за настоящим существованием. То понятие, какое мы имеем о смерти, мне кажется побуждением не бояться ее. Могу ли я поверить, чтобы Бог извлек нас из ничтожества для того, чтобы заставить нас бояться его в продолжение всей нашей жизни, потом снова ввергнуть нас в ничтожество навсегда. При таком предположении мы имели бы право сказать Виновнику всего: зачем Ты создал нас таким образом? Отними от нас этот светильник, который освещает нам нашу несчастную участь. О человек! Если ты должен погибнуть навсегда, то сойди с престола этого мира: ты более не владыка; позавидуй участи животного, которое не предвидит и не боится смерти, оно счастливее тебя. Но, Боже вечный! Ты не для того обогатил нас Твоими драгоценными дарами, чтобы сделать из них орудие наших бедствий; эта мысль оскорбительна для Твоей благости! Ты соделал нас способными понимать смерть для того, чтобы она служила для нашего поучения: это как бы откровение другой жизни, это как бы указание на то, что по смерти мы не перестанем существовать²⁶.

Какие еще нужны доказательства бессмертия? Но чтобы разительнее подействовать на сердца обуявшие неверием, Бог посылает иногда людей с того света возвестить живущим здесь о загробной их судьбе²⁷.

По словам одного священника, в 1864 году летом прибыл в его приход молодой человек лет 25 и поселился в чистеньком домике. Домик этот, стоящий на горе и окруженный темным, непроходимым лесом, принадлежал сначала одному помещику, потом поступил во владение крестьян и, наконец, был куплен у них этим господином или, как называли его крестьяне, барином.

Этот господин сначала никуда не выходил; но недели через две увидели его в церкви. Потом он стал часто посещать приходскую церковь, и не только в праздник, но и в будни можно было видеть его молящимся где-нибудь в углу при слабом мерцании лампады. Он всегда приходил рано, уходил позже всех и каждый раз с каким-то особенным благоговением целовал крест и брал у священника антидор. Священник заинтересовался этим господином и старался каким бы то ни было образом познакомиться с ним. Прошло лето, была уже зима на исходе; наступил святой Великий пост. В начале этого поста незнакомый господин прислал священнику записку, в которой было написано так: «Прошу вас, незнакомый, но уважаемый батюшка, пожаловать ко мне в квартиру сегодня вечером», – это было в пятницу первой недели. Священник отправился в дом незнакомца, который принял его весьма радушно. «Вы мне нужны как врач, – сказал он священнику при первом знакомстве. – Мне нужно ваше поучение, ваше теплое, сочувственное слово! Позвольте же попросить у вас внимания и терпения для выслушания рассказа о моей короткой, но дурной жизни». И он изложил все подробно о своей земной жизни. Из его слов священник узнал, что он был сын одного помещика; отец и мать были людьми благочестивыми и в том же духе христианского благочестия воспитали они и сына своего. Тихо текла жизнь их сына, который был примерным ребенком. Он молился Богу, и его детская молитва всегда была искренна, усердна и тепла. Десяти лет от роду его отдали в одно светское училище, где уже не слышал он того наставления, какое делалось ему дома на каждом шагу. Сначала он был набожный и часто молился, но за эту молитву часто подвергали его товарищи грубым и язвительным насмешкам. Время шло; набожность у него мало-помалу исчезала и чрез три – четыре года он уже сделался отъявленным безбожником: существование Бога, души у человека, будущее воскресение мертвых и загробную жизнь, – все это он не признавал и сильно смеялся над всем. Святой крест – это орудие нашего спасения – он сбросил с себя... В церкви стоял небрежно, над божественной службой, святыми иконами, житиями святых он смеялся; постов у него не было; перед принятием Св. Тайн ел что попало, – одним словом, он стал извергом, а не человеком... Наконец, в один год от холеры умерли его добрые родители, и их-то теплая молитва перед престолом Всевышнего повела заблудшего сына к исправлению. Получив известие о смерти родителей, сын-безбожник по какому-то непонятному для себя чувству решился побывать на их могиле. Приехав в родное село, от церковного сторожа узнал, где могила родителей, и отправился на-кладбище. И что же! У самой могилы родителей, шагах в десяти от нее, вдруг потемнело у него в глазах, голова закружилась, и он без памяти упал на землю... Опомнился он в избе одного крестьянина, куда его перенес слуга его с другими людьми. На другой день встал он совершенно здоровым и опять пошел к могиле, и опять повторилось то же, через день – то же... В испуге, признавая себя больным, он послал за доктором, который явился только на другой день, а между тем за ночь безбожник до того разболелся, что к утру не мог уже пошевелиться, язык ему не служил, все тело .. было как бы в огне, губы высохли, чувствовалась страшная жажда... Явился доктор и начал лечение; но сколько ни лечил, болезнь не ослабевала. Наконец, после всех усилий узнать болезнь, доктор не мог распознать ничего и отказался лечить, оставив больному такую записку: «Ваша болезнь необъяснима, несмотря на мои усилия открыть ее. Поэтому, не предвидя успеха от трудов моих, я оставляю вас ждать, когда она сама собой откроется», – и уехал. Болезнь усилилась; по целым ночам больной спать не мог и не находил себе покоя. «Вот как теперь помню, – сказал он священнику, – мне представилось следующее: мрачное, сырое, душное подземелье, смрад не дает дохнуть, кругом тьма, отовсюду несутся стоны, крики и какое-то дикое рычание. Страшно стало мне, мороз по коже пробежал, я вздрогнул и раскрыл глаза. Свеча горела тускло, в комнате было темно, и я насилу забылся. Только что стал я засыпать, вдруг чувствую в своей руке чужую руку. Я вздрогнул, раскрыл глаза и, Боже мой! Что я увидел? Передо мной стоит моя мать. Я не мог вообразить, каким образом она очутилась передо мной. Да ведь она умерла, подумал я как же она может существовать? А между тем сердце билось у меня. Мать моя была вся в белом, и только в одном месте виднелось черное пятно; ее лицо было сумрачно, и она вся была в каком-то полумраке. «Я твоя мать, – начала она, – твои беззакония и твоя распутная жизнь, полная неверия ибезбожия, дошли до Господа, и Он хотел истребить тебя, стереть с лица земли; ты не только погубил себя, но даже запятнал и нас, – и это черное пятно на моей одежде – твои тяжкие грехи. Господь, – говорю, – хотел поразить тебя, но отец твой и я молились пред престолом Всевышнего о тебе; и Он захотел обратить тебя к Себе не милостью, потому что ты этого не мог понять, а строгостью. Он знал, что одна могила наша для тебя дорога здесь, и потому не подпустил тебя к ней, поражая сверхъестественной болезнью, дабы ты признал над собой Высшую силу, тобой отвергаемую; но ты не обратился. Потом Господь послал меня к тебе: это последнее средство для твоего исправления. Ты не признавал Бога, будущей жизни, бессмертия души, – вот же тебе доказательство загробной жизни: я умерла, но явилась и говорю с тобой. Уверуй же в отрицаемого тобой Бога. Вспомни твою мать, которая, жизни не жалея, старалась сделать из тебя истинного христианина»! С этими словами лицо ее еще более помрачилось, глухие могильные рыдания раздались в моей комнате и потрясли мою душу... «Еще раз заклинаю тебя, – продолжала мать, – обратись к Богу! Ты не веришь и, быть может, думаешь объяснить мое явление расстройством твоего воображения, но познай, что твои объяснения ложны, и я своим духовным существом предстою перед тобой. И в доказательство этого вот тебе крест, отвергнутый тобой, – прими его, иначе погибнешь. Уверуй, и твоя болезнь исцелится чудесным образом. Погибель и вечный ад тебе, если ты отвергнешь меня»] – так сказала мать и скрылась. Я опомнился и увидел в руке своей маленький крестик; во всей комнате пахло чем-то невыразимо приятным. Это чудесное явление матери, ее просьбы и проклятия потрясли безбожника до глубины души его. Он хотел уже вознести благодарение Господу Богу за Его милость к нему погибавшему! Но в ту минуту вошел к нему слуга его с чашкой воды и сказал: «Испей-ка, батюшка, может и полегче будет; это святая водица с животворящего креста». Больной с радостью принял воду и выпил ее – и тут же почувствовал себя совершенно здоровым: члены стал повиноваться, язык стал свободно говорить, на месте струпьев остались только пятна. Он радостно встал, и первым делом помолился пред образом, который принес ему слуга, – своего же у него не было. Потом пошел в церковь и там молился, а оттуда отправился на дорогую могилу, целовал ее, плакал и слезами омывал свою прежнюю жизнь, – это было раскаяние блудного сына. День исцеления своего – и духовного и телесного – был 15 число июля, который он после того всегда праздновал как день своего избавления²⁸. Так дивно Господь обратил на путь истины одного молодого беззаконника, не признававшего ни Бога, ни души, ни воскресения мертвых, ни будущей жизни! А сколько подобных сему есть на свете!..

Один священнослужитель на 16 году брачной своей жизни лишился супруги умной, благовоспитанной и благочестивой. Брак их скреплен был истинной, нелицемерной, взаимной любовью. Супруги жили постоянно в мире и единодушии, в неизменной друг к другу верности и целомудрии, составляя, по словам Апостола, одно тело (Еф. 5, 31), одно нравственное лицо. Разлука с женой сильно поразила мужа. Глубокая скорбь и невыразимая тоска овладела им. Он впал в уныние и, пошатнувшись, пошел было путем опасным, сдружившись с вином. «Не знаю, – говорит сам вдовый священник, – долго ли бы я шел этим губительным путем и куда бы пришел, если бы не остановила меня покойная моя жена. Она явилась в сонном видении и, принимая искреннее участие в моем положении, сказала мне: «Друг мой! Что с тобою? Ты избрал опасный путь, на котором уронишь себя во мнении людей, а главное – можешь лишиться благословения Божия, которое доныне почивало на нашем доме. Ты в таком сане, в котором и малое пятно представляется великим; ты на таком месте, откуда видят тебя со всех сторон; у тебя шесть неоперившихся птенцов (детей), для которых ты должен быть теперь отцом и матерью. Ужели ты перестал дорожить своим саном, своими заслугами и тем почетом, которым пользовался от всех? Ужели твоя жизнь, твои заслуги, твоя честь нужны были только для одной твоей супруги? Подумай, друг мой, об этом; прошу и умоляю тебя, размысли и рассуди здраво и поспеши сойти с того опасного пути, на который ты, к невыразимой моей горести, так необдуманно и так опрометчиво вступил. Ты грустишь о разлуке со мной, но, как видишь, союз наш не прерван; мы и теперь можем иметь духовное общение друг с другом; а в жизни загробной можем навеки соединиться на лоне Авраама, если будем того достойны. Ты жалуешься на пустоту в сердце твоем; наполняй эту пустоту любовью к Богу, к детям и братьям твоим; питай душу твою хлебом ангельским, как любил ты называть слово Божие, и любил им питать себя и семейство твое; укрепляй себя богомыслием и частым богослужением, молись Богу за меня и за себя, за детей наших и за души, тебе вверенные». Этот голос искренно любимой супруги моей глубоко проник в душу мою и благотворно подействовал на меня. Я принял его как голос моего Ангела хранителя, как голос Самого Бога, вразумляющего меня, и решился всеми силами противостать искушению, – и, благодарение Богу! при Его помощи, преодолел искусителя и твердой ногой стал на путь правый²⁹.

Иван Афанасьевич Пращев и его денщик Наум Середа были в походе в Польскую войну 1831 года. За несколько дней до 14 мая 1831 года в их лагере находились цыгане, и вот молодая цыганка предсказывает обоим, Пращеву и Середе, смерть 14 мая. Простодушный Середа принял предсказание хладнокровно и прибавил: «Да будет воля Божия», но сердце молодого Пращева заразилось смущением. Действительно, в предстоящее 14 мая смертельно ранили Середу, и умирающий просил Пращева переслать находящиеся при нем три золотых матери.

– С любовью непременно исполню твою просьбу и не только эти три золотых, но и от себя еще прибавлю за услугу, – ответил Пращев.

– Чем же я вас, ваше благородие, возблагодарю? – прибавил умирающий.

– Так как нам цыганка предсказала смерть на 14 мая, и ты действительно умираешь, то приди ко мне из загробного мира в тот день, в который я должен умереть.

– Слушаюсь, – отвечал Середа и вскоре умер.

Пращев на забывал предсказания цыганки и каждое 14 мая

было для него как бы днем перехода в загробный мир, и обещание Середы известить о дне смерти побуждало его в этот день служить панихиду по убиенном воине Науме.

Ровно через 30 лет в первом часу ночи наступившего 14 мая 1861 года, пользуясь превосходною погодою, сам Пращев, его жена, дочь, племянник и жених дочери были в саду; собака, постоянно бывшая при Иване Афанасьевиче, вдруг бросилась вдоль по аллее, как обыкновенно бывает, когда собака завидит чужого. За ней последовал Пращев, и что же, он видит подходящего к нему Середу!

– Разве 14 мая? – хладнокровно спросил Пращев пришедшего с того света.

– Так точно, ваше благородие, я пришел исполнить ваше приказание; день вашей смерти наступил! – ответил неземной гость и скрылся.

Пращев немедленно приготовился по-христиански к смерти: исповедался, причастился Святых Тайн, сделал все нужные распоряжения и ждал смерти. Но смерти не было. Было 11 часов вечера 14 мая.

Пращев со своими был в саду. Раздался женский голос, и у ног Ивана Афанасьевича, как у своего помещика, просила защиты жена повара, гнавшегося за ней. Повар был пьяница и в таком состоянии он обыкновенно считал жену изменницей и наносил ей побои. Повар подскочил к Пращеву и большим поварским ножом нанес ему в живот смертельную рану, от которой за несколько минут до 12 часов, следовательно, еще 14 мая, скончался Иван Афанасьевич, извещенный о своей смерти Середой, уже 30 лет живущим в загробном мире³⁰.

Несколько лег тому назад, рассказывал г. М., по окончании курса в одном из высших учебных заведений я проживал в Москве, думая в то время посвятить себя сцене, и пробовал свои силы на этом поприще, участвуя в многочисленных любительских спектаклях. Само собой разумеется, что благодаря такому образу жизни, у меня вскоре образовался довольно многочисленный круг знакомых, из среды которых особенно дорога мне была семья г-жи Б., где я встретил самый теплый родственный прием и участие. Однажды, проводя вечер в этой милой семье, я завел с хозяйкой дома разговор о различных таинственных явлениях, которым, к слову сказать, ни я, ни собеседница моя не верили. Полушутя, мы с г-жею Б. дали друг другу обещание, что тот из нас, кто раньше умрет, должен будет явиться оставшемуся в живых, чтобы доказать этим, что существует загробная жизнь. «Разумеется, это будете вы»,– прибавила смеясь г-жа Б, цветущая молодая женщина, глядя на меня, в то время хилого и с виду болезненного молодого человека. Разговору этому в то время не придавали мы никакого значения, не веря в возможность каких-нибудь посмертных проявлений личности умершего и смотря на наши взаимные обещания как на простую шутку.

Вскоре после этого мне пришлось покинуть Москву и прожить несколько месяцев в провинции. Переписываясь с некоторыми московскими знакомыми, я с удивлением и грустью узнал о неожиданной смерти г-жи Б., цветущее здоровье которой обещало, по-видимому, многие годы жизни. Погоревав искренно о своей доброй знакомой, я, сколько мне помнится, в то время даже и не вспомнил о нашем взаимном обещании. Прошло несколько месяцев, я возвратился в Москву и снова принялся за прерванную сценическую деятельность. За это время впечатление понесенной мной утраты успело окончательно во мне изгладиться и, увлекаемый волной жизни, я редко когда и вспоминал о своей знакомой.

Раз я вернулся домой довольно поздно вечером, и гак как через несколько дней предстоял спектакль, в котором я должен был участвовать, то принялся изучать свою роль, которую я знал плохо, притом же и спать еще не хотелось. Занимал я в то время небольшую меблированную комнату, а напротив меня, через коридор была другая такая же комната, занимаемая в то время моим хорошим знакомым г-м Т., у которого в этот вечер собрался кружок по большей части также моих хороших знакомых, которые, усевшись за зелеными столами, усердно винтили. Так как на совести моей лежала плохо заученная роль, а спектакль был близок, то я не пошел к приятелю, несмотря на его приглашения, и принялся, как сказал, долбить свою роль. В комнате моей горела висячая лампа с красным абажуром, свет которой был настолько силен, что я, не утомляя глаз, мог свободно читать свою роль. Прошел может быть час, я лежал на кровати и усиленно штудировал роль, забыв обо всем на свете. Прямо против меня, в нескольких шагах, стояла этажерка, а на ней, на верхней полке, кабинетный фотографический портрет г-жи Б., подаренный ею лично. Портрет этот оправлен был в рамку, состоявшую из одного толстого стекла на подставке, какие в то время только что появились. Хорошо помню, что, увлеченный своей ролью, я решительно ни о чем другом не думал, а всего менее, конечно, о покойнице, так как житейские заботы всецело поглощали меня в это время. Во время моего занятия своей ролью взор мой несколько раз падал на упомянутый выше портрет. Постепенно я стал взглядывать на него чаще и чаще, сам не зная почему, хотя в портрете не замечалось ничего особенного, и он стоял на обычном своем месте. Наконец, это непонятное, похожее на какую-то навязчивую идею, чувство до такой степени стало меня беспокоить, что я, для того чтобы не смотреть на портрет, встал с кровати и, вынув карточку из рамки, обернул ее лицевой стороной назад, вложил портрет в таком положении обратно в рамку. Но непонятное ощущение, тем не менее, продолжалось, мешая мне как следует сосредоточиться на изучении своей роли. Вместе с тем я стал замечать на стене, близ которой стояла этажерка с портретом, какой-то блуждающий свет, который можно было сравнить с отражением от зеркала, известным под именем «зайчиков». Внимательно оглядывая комнату, я убедился, что в комнате не заключалось ничего, что могло бы служить причиной подобного светового явления. Полагая, что свет проникает из окна, сквозь неаккуратно спущенную штору, я подошел к окну. Но на дворе была непроглядная темень темной и сырой осенней ночи, и ни в одном окне не светилось, так как было уже далеко за полночь. Возвратясь на свое место, я снова принялся читать свою роль, полагая, что все это мне померещилось; но явление продолжалось. Постепенно светлое фосфорическое пятно, образовавшееся на стене, стало разрастаться, принимая вид светлой женской фигуры, которая стала, наконец, отделяться от стены, и я увидел перед собой покойную Б. Помню хорошо, что как в этот момент, так и в последующие, пока длилось явление, я не чувствовал ни испуга, ни даже удивления, а скорее чувство, похожее на какое-то оцепенение, нечто вроде столбняка.

Призрак, отделившись от стены, подошел к этажерке, вынул из рамки свой фотографический портрет, обращенный мною назад, и снова вставил его в рамку в его естественном положении. Затем призрак открыл деревянную не запертую на ключ шкатулку, вынул из нее золотой медальон г-жи Б. с ее портретом, подаренный мне на память ею самою, и раскрыл его. Затем видение стало бледнеть, постепенно расплываясь в каком-то тумане, пока не исчезло в той же стене, из которой оно появилось. Теперь только исчезло мое оцепенение, и меня охватил такой ужас, что я в испуге бросился из комнаты, впопыхах ударившись обо что-то головой довольно чувствительно. Как безумный влетел я в комнату своего приятеля, где все еще продолжалась карточная игра, и переполошил своим видом всю компанию. Долго не мог я ничего ответить на тревожные расспросы моих знакомых и разразился, наконец, сильнейшим истеричным припадком, чего ни раньше, ни после никогда со мной не бывало, так как человек я нисколько не нервозный и никогда ни нервозностью, ни, тем более, истерией не страдал. Наконец, знакомым моим удалось меня кое-как успокоить, и я рассказал все со мной бывшее. Разумеется, меня принялись уверять, что все это мне померещилось, что, вероятно, я заснул и мне все это приснилось. Я уверял их, что я ни минуты не спал, что ни малейшего расположения ко сну у меня не было и что я все время был занят самым старательным изучением роли. Чтобы убедить меня, что все это либо сон, либо галлюцинация, всей гурьбой отправились в мою комнату, но приятели мои невольно призадумались, когда увидели, что портрет был действительно в том положении, которое было дано ему призраком, а золотой медальон вынут из шкатулки и раскрыт. Кое-как проведя ночь (один из знакомых, чтобы успокоить меня, согласился остаться у меня ночевать), я на другой день пошел посоветоваться с известным в то время специалистом по нервным болезням, доктором X. Доктор, со своей стороны, успокаивал меня и со своей научной точки зрения объяснял все происшедшее со мной самопроизвольным гипнозом. По его мнению, я самопроизвольно впал в гипноз, сам внушил себе видение признака Б., сам привел ее фотографический портрет в первоначальное положение и вынул из шкатулки, и раскрыл ее медальон, воображая, что все это делает вызванный мной в своем воображении призрак. Как ни остроумно показалось мне тогда объяснение профессора, но меня и до сих пор смущает то обстоятельство, что никогда решительно, ни до этого случая, ни после него, я не страдал ни малейшими нервными расстройствами, в гипноз не впадал, а напротив, обладаю совершенно здоровыми нормальными нервами. Если бы это был самогипноз, то по крайней мере, хоть в самый этот день я должен был бы ощущать хоть какую-нибудь ненормальность, какое-нибудь недомогание вроде тяжести в голове, сонливости или чего-нибудь в этом роде, а то ничего, решительно ничего не ощущал; но был в самом обычном, нормальном состоянии и духа и телесного здоровья. Откуда же было взяться самогипнозу, ведь от чего-нибудь же он должен был развиться, из каких-нибудь органических или психических причин? А потому, несмотря на всю научность объяснений почтенного доктора, я не могу вполне удовлетвориться ими и принужден вместе со многими другими думать, что в природе есть многое, чего не снилось нашим мудрецам³¹.

Некто Шопенгаузен передает, что служанка, находившаяся на излечении в еврейском госпитале во Франкфурте, внезапно умерла. На другой день, рано утром, сестра ее и племянница приходят к ее господам справиться о ее здоровье, так как в эту ночь она явилась им обеим, несмотря на то, что они живут далеко одна от другой.

Старший врач Зейфер во время своего учения в коллегии в Капштадте был очень дружен с одним ученым старше его, который много помогал ему в приготовлении уроков.

Много лет протекло с тех пор, когда однажды Зейфер, не видевший своего друга едва не с детства, вдруг увидел его, как живого, возле своей постели. Он кликнул свою жену, которая, однако, ничего не видела; призрак же стал постепенно бледнеть и, наконец, исчез совершенно. Как потом стало известно, его друг умер в это самое время, часто вспоминая его перед своей смертью.

Советник Шуберт в своей автобиографии рассказывает, что его отец, управляющий имением в Рошбургё, во время сна два раза был позван своей умирающей матерью, чтобы он скорее ехал к ней, если он желает видеть ее еще раз при жизни. Она стояла возле его постели, простирая к нему руки и, наконец, сказавши «Прощай», – исчезла. После обеда он получил известие, что мать его скончалась рано утром, выражая горячее желание видеть еще раз сына.

В Карльсруэ аптекарь Фрей однажды вечером лежал в постели совершенно пробужденный с руками поверх одеяла. Вдруг он почувствовал, что ему жмут руку, и увидел пастора кирки, лучшего своего друга, стоящего возле его кровати, который дружески кивнул ему головой и вышел из двери. На другой день аптекарь послал спросить у пастора о его здоровье и узнал, что тот умер в самый час своего появления.

Г. Раует, член санитарного совета, лечил в одно время двух молодых девушек, мало знакомых между собою, видевшихся между собою только во время прогулок. Обе были больны чахоткой и часто спрашивали его о здоровье друг друга. Однажды ночью, позванный к одной из них, он застал ее умирающей и, побыв полчаса возле больной, отправился к другой. Мать ее в испуге открыла дверь и рассказала доктору, что ее дочь полчаса тому назад видела призрак другой больной, которая звала ее к себе, объявив, что и она умрет сегодня же. Молодая девушка сама рассказала доктору о своем видении в тех же словах и умерла в тот же день.

Ректор Фолькерадт оставил после себя в Готте вдову с дочерью и сыном, который учился в Галле. Однажды в то время, когда мать с дочерью сидели за столом, они услышали, что кто-то поднимается по лестнице тяжелыми шагами. Мать вышла взглянуть и увидела сына с открытой грудью и раной на груди, из которой текла кровь. На другой день она получила известие, что ее сын был убит в этот самый час на Саальском мосту...

Жена доктора Ж., будучи очень больна, горько жаловалась, что не в состоянии повидаться с отцом и сестрой своего мужа, но однажды, проснувшись, рассказала с чувством удовлетворения, что сейчас она была у них и описала внутренность их дома. Она рассказывала, что видела отца, а сестра в это время чистила на кухне рыбу. Вскоре после этого она умерла. Сын написал обо всех этих подробностях своему отцу, а в то же время, еще до получения этого письма, отец написал сыну, что в этот самый час неизвестная дама, одетая как одеваются в Саксонии, вошла в его комнату, села на стул и, не дав никакого ответа на его вопрос, вышла обратно и что выходя, заглянула в кухню, где в это время была сестра. Когда пришло письмо сына, то сестра очень отчетливо вспомнила, что она действительно чистила рыбу. Отец выбежал за призраком на улицу, но там никто не заметил, чтобы кто-нибудь выходил из дома...

В «Силезском Вестнике» рассказывается, что в тот момент, когда семья одного чиновника сидела за ужином, часовая гиря, висевшая на прочной металлической цепочке, вдруг без видимой причины сорвалась и упала с сильным стуком на пол. Звенья цепочки рассыпались по полу точно разорванные и разбросанные электрическим током. Два часа спустя была получена телеграмма, извещавшая о внезапной смерти главы семейства в отдаленном городе. Час и минута смерти вполне совпадали с этим случаем.

В «Летописи психических наук» доктора Дариекса рассказывается такой факт:

«В первых числах ноября 1869 года я уехал из своего родного города Перпиньана в Монпелье, чтобы продолжать начатый мною курс на фармацевта. Семья моя состояла в это время из матери и четырех сестер. Я оставил их довольными и совершенно здоровыми. 22 числа того же месяца самая младшая и любимая сестра моя Елена, прелестная восемнадцатилетняя девушка, пригласила к себе нескольких подруг.

Около трех часов пополудни все они отправились в сопровождении матери на прогулку под Платаны. Погода была прекрасная. Спустя полчаса, сестра почувствовала себя вдруг нездоровой.

– Мама, – сказала она, – я чувствую, что у меня по всему телу пробегает какой-то странный озноб; мне холодно, и горло сильно болит. Вернемся домой.

Спустя двенадцать часов, моя возлюбленная сестра умерла на руках матери, задушенная злокачественной жабой, от которой ее не могли спасти призванные доктора.

Семья моя, в которой я был единственный мужчина, на котором лежала обязанность представительства на похоронах, посылала мне телеграмму за телеграммой.

По какой-то роковой случайности, которую оплакиваю и до сих пор, ни одна из них не была мне доставлена своевременно.

Между тем, в ночь с 23 на 24 число, то есть через восемнадцать часов после смерти бедной девушки я видел страшный сон. Я вернулся к себе около двух часов ночи, спокойный духом и под влиянием еще счастливых дней 22 и 23, посвященных увеселительной прогулке; я лег в постель в очень веселом расположении духа. Через пять минут я крепко спал.

Около четырех часов утра я увидел перед собой бледную, безжизненную сестру, и в то же время слух мой был поражен резким, жалобным, повторяющимся криком: «Что же ты делаешь, мой Луи? Приезжай же, приезжай!»

Продолжалось тяжелое сновидение; я сел будто бы в экипаж, но, несмотря на нечеловеческие усилия, никак не мог заставить его сдвинуться с места. Все это время я продолжал видеть перед собой бледный и безжизненный образ сестры, и в ушах раздавался тот же резкий, жалобный, повторяющийся крик: «Что же ты делаешь, мой Луи? Приезжай же, приезжай!» Я проснулся вдруг, весь облитый потом. Лицо мое горело, голова пылала, в горле пересохло, дыхание было короткое и порывистое. Я вскочил с постели, стараясь прийти в себя. Через час я лег снова, но уже не мог заснуть.

       В одиннадцать часов утра я отправился завтракать под гнетом непреодолимой тоски. На вопросы товарищей я рассказал им факт так, как я его прочувствовал. Это вызвало с их стороны насмешки. В два часа я пошел в университет, надеясь найти успокоение в занятиях.

Выходя в четыре часа, после лекции, я увидел на улице идущую мне навстречу женщину в глубоком трауре. В двух шагах от меня она подняла вуаль. Я узнал тогда свою старшую сестру, которая, тревожась за меня, приехала, несмотря на свою естественную скорбь, узнать, что случилось со мной.

Она сообщила мне о несчастии, которого никак нельзя было предвидеть, так как 22 я получил от моей семьи прекрасные вести.

Передавая вам этот рассказ, я подтверждаю честью его справедливость. Не высказывая никакого мнения, я ограничиваюсь лишь передачей его. С тех пор прошло двадцать лет, но впечатление все так же сильно – в особенности теперь – и если черты моей Елены не представляются уже мне с прежней ясностью, то я слышу по-прежнему тот же жалобный, отчаянный, повторяющийся призыв: «Что же ты делаешь, мой Луи? Приезжай же, приезжай!»

Луи Ноэлль, аптекарь в Сетте.

В сентябре месяце 1857 года капитан 6-го драгунского английского полка Г. В. уехал в свой полк, находившийся в Индии. Жена его осталась в Англии и жила в Кембридже. В ночь с 14 на 15 ноября 1857 года она видит под утро во сне своего мужа с бледным и страдальческим лицом; вслед за этим она проснулась в сильном волнении. Открыв глаза, она увидела снова перед собой мужа, стоявшего около ее кровати. Он явился в мундире и с прижатыми к груди руками. Волосы его были растрепаны, лицо очень бледно, его черные глаза смотрели в упор на нее. Он казался сильно возбужденным. Рот был искривлен гримасой, появлявшейся обыкновенно у него в минуты волнения. Она заметила все подробности его одежды так отчетливо, как никогда на замечала их раньше, и вспомнила, что видела у него на груди между пальцами рубашку, на которой не было, однако, кровавых пятен. Он стоял нагнувшись всем корпусом вперед со страдальческим видом и как бы усиливался заговорить, но не издал ни одного звука. Видение длилось с минуту и потом исчезло.

Первой мыслью ее было удостовериться, действительно ли она проснулась. Она потерла себе глаза простыней и почувствовала, что осязает ее. На кровати с ней спал ее маленький племянник; она нагнулась к спавшему ребенку и стала прислушиваться к его дыханию. Расслушав этот шум, она окончательно убедилась, что виденное ею не было сном. Нечего и говорить, что она не могла больше заснуть в эту ночь.

На следующее утро она рассказала все это матери и высказала уверенность, что капитан В. убит или смертельно ранен, несмотря на отсутствие кровавых пятен на одежде, которую она успела рассмотреть. Реальность этого видения произвела на нее такое сильное впечатление, что с этой минуты она начала отказываться от всех приглашений. Одна приятельница уговаривала ее спустя несколько времени ехать в концерт, напоминая ей, что она получила от мужа из Мальты очень нарядную накидку, которую не надевала еще ни разу, но она решительно отказалась, говоря, что, не зная, не овдовела ли она, она не будет никуда выезжать до тех пор, пока не получит от мужа письма, написанного им после 14 ноября.

Телеграмма, известившая о плачевной участи капитана В., получилась в Лондоне в декабре. Она извещала, что капитан был убит под Лукновым 15 декабря.

Известие это, сообщенное одной из Лондонских газет, обратило на себя внимание адвоката, заведовавшего делами капитана В. Когда ему случилось встретиться спустя несколько времени с вдовой, она сказала ему, что была вполне подготовлена к этому грустному известию, но что она убеждена, что муж ее был убит не 15 декабря, потому что он явился ей в ночь с 14 на 15 того месяца.

Еще другой случай, удостоверенный полковником Викгамом и рассказанный его женой в следующих выражениях:

«Один из моих друзей, офицер Гайлендского полка, г. М. Б. был тяжело ранен в колено в сражении при Тель-ель-Кебире. Мы были подруги с его матерью и, когда госпитальный корабль Карфаген доставил его на Мальту, она послала меня на него, чтобы повидаться с ее сыном и сделать нужные распоряжения о доставке его на сушу. Когда я приехала на корабль, мне объявили, что он один из самых опасных больных и ранен так тяжело, что находят невозможным перенести его в военный госпиталь и что он оставлен вместе с другим офицером на судне. После многих упорных настояний мы с его матерью добились разрешения посещать его и ходить за ним. Бедный друг был так плох, что доктора не решались на операцию, боясь, что он умрет под ножом, и не прибегали к ампутации, которая была единственной надеждой на спасение его жизни. Нога покрывалась гангреной, но так как он чувствовал себя то лучше, то хуже, то доктора начали надеяться, что он может поправиться до известной степени, хоть должен остаться на всю жизнь хромым и умереть, по всей вероятности, от истощения.

Так как никакой быстрой перемены в его состоянии не предвиделось, мать его увезла 4 января 1886 года к себе, чтобы дать мне проспать спокойно ночь, потому что я была нездорова и недостаточно сильна для того, чтобы выносить такую усталость. Больной спал уже несколько часов, и доктор сказал, что под влиянием морфина он проспит, вероятно, до следующего утра. Я согласилась уехать, предполагая вернуться с рассветом, чтобы он, проснувшись, нашел меня около своей кровати.

Около трех часов утра мой старший сын, спавший в моей комнате, разбудил меня криком: «Смотри, смотри, мама, г-н М. Б.». Я поспешно вскочила: это было совершенно справедливо, – фигура М. Б. колебалась в комнате на воздухе, на расстоянии полу фута от пола и, улыбаясь мне, исчезла в окне; но странно, что больная нога, большой палец которой был уничтожен гангреной, была во время этого видения совершенно в таком же виде, как и другая нога. И я, и сын мой, мы оба заметили это.

Спустя полчаса, пришли сказать, что М. Б. умер в три часа. Тогда я послала к его матери, которая подтвердила это известие. Она рассказала мне, что он был перед смертью в полубессознательном состоянии, что он чувствовал в своей руке ее руку и пожимал ее так же, как и руку своего денщика, не отходившего от него до последней минуты. Я никогда не могла простить себе, что провела эту ночь дома».

Ежени Викгам.

Г. Викгам сын, которому было девять лет в минуту события, прибавил следующее:

«Я помню, что все произошло так, как рассказано выше».

Едмон Викгам.

6 января 1888 г., в бытность мою начальником станции Балла-Ишемем Закаспийской военной железной дороги, в 9 часу вечера я ожидал прибытия почтового поезда со станции Мулла-Карра.

В ожидании, пока сторож придет и доложит мне о выходе поезда, я лежал и читал у стола, на котором горела лампа и стояли часы. Время от времени я поглядывал на часы. Дверь в соседнюю проходную комнату была отворена настежь точно так же, как и из той в следующую комнату. Из этой третьей комнаты дверь в последнюю запиралась при помощи нажимной рукоятки, которая при нажатии издавала треск, правильнее, щелкала, и сама дверь при открывании сильно скрипела.

Было 8 ч. 46 м., когда я почувствовал в соседней комнате присутствие кого-то; я посмотрел на часы, подумал, неужели поезд уже вышел; но каким образом сторож, солдат, прошел так тихо, что я не заметил, как щелкнула и скрипнула дверь? Чувство присутствия кого-то в соседней комнате было настолько велико, что я встал с постели с намерением спросить сторожа, зачем он пришел. Подойдя к двери, я ясно увидел у противоположной двери стены свою мать, одетую в черное платье и в обыкновенном кружевном чепчике; фигура была шагах в 6 от двери и шагах в 8 от меня. Я заметил, что сквозь фигуру видна, хотя и неясно, стена. Когда я в течение нескольких секунд хорошо разглядел фигуру, она, удаляясь, а не поворачиваясь, как бы прошла сквозь стену.

Через три дня только я получил депешу из Смоленска от сестры о смерти матери, последовавшей около 7'/₂ ^ч– вечера, что, по сравнению времени смоленского- со временем баллишемского меридиана, совпало с появлением призрака.

Один из сотрудников газеты «Chicago Tribune» приводит из старинной книги о духоведении, вышедшей в 1729 году, следующий рассказ о покойном докторе богословия Шкотте, человеке известном в свое время как ученостью, так и замечательным умом, безукоризненной нравственностью и правдивостью. Свидетельство его в пользу таинственного происшествия имеет немалую цену.

Доктор, как с его слов рассказывается в старинном издании, сидел однажды в своем кабинете у камина с книгой в руках при затворенной и даже запертой двери и, стало быть, вполне уверенный, что в комнате, кроме него, никого быть не могло. Случайно подняв голову, он увидел по ту сторону камина сидящего в большом кресле старого господина в длинном черном парике очень почтенной наружности, одетого в черный бархатный камзол, ласково на него смотрящего и как будто готовящегося заговорить.

Затем между доктором и его таинственным гостем начался разговор, который сотрудник газеты сполна не передает, а только кратко излагает его содержание, а именно просьбу, чтобы Шкотт отправился в его бывшее поместье и отыскал там духовное завещание так хорошо запрятанное, что его никак не могли найти, ввиду чего сын его, законный наследник, рискует лишиться большой части своего имущества.

«На чердаке, в кладовой, – продолжал призрак, – находится склад разных старых ненужных вещей: ломаной мебели, ящиков, комодов. В одном углу, в глубине увидишь старинный сундучок со старым, изломанным замком и торчащим в нем ключом, который напрасно пробовали повернуть или вынуть из замочной скважины». Сундучок этот призрак описал очень подробно как снаружи, так и внутри и точно указал место, которое придется вскрыть топором, иначе не проникнуть в него.

Доктор Шкотт обещал отправиться в указанное поместье и сдержал свое слово. Молодой хозяин не только радушно принял его, но и сообщил, что в предыдущую ночь он видел во сне, что к нему приехал незнакомый гость и нашел пропавшее завещание. «Быть может, вы и есть тот гость», – заключил он свою речь. Доктор улыбнулся и попросил, чтобы его свели в кладовую на чердак, где сложен старый хлам. Придя туда, он прямо указал на старинный сундучок и спросил, искали ли в нем. Ему ответили, что искали, но безуспешно. Он потребовал, чтобы поискали еще раз. Опять ничего не нашли; тогда доктор попросил долото, молоток и начал стучать в дно сундучка; оно оказалось двойным и когда было вскрыто, то там в пыли и грязи нашлось завещание, необходимое для утверждения в правах наследства молодого хозяина.

 Накануне Рождества, 24 декабря 1890 года, в 6 ч. пополудни, я, с ныне уже покойной младшей сестрой и 10-летним братом возвратился переутомленным с похорон. Хоронили мы одну нашу хорошую знакомую даму пожилых лет, которая, проболев весьма недолго, скончалась 22 числа от так называемой «сахарной болезни». Спустя три часа после прибытия нашего с похорон и прихода моего родственника с женой, мы сели ужинать, во время которого мой отец, любивший иногда пошутить, спросил: «А что сделали бы вы, если бы вдруг между нами появилась умершая Елена Константиновна?» «Ну, что ж,– ответил я, – пригласил бы сесть возле себя и расспросил: как она чувствует себя после смерти и как, вообще, в том мире живется»?³² Сестра же моя, бывшая на похоронах и видевшая в гробу покойницу, которая своим ростом и видом произвела на нее неприятное впечатление, запротестовала всем своим красноречием и потребовала прекратить столь неприятный для всех разговор на ночь, что, конечно, и было исполнено. Ужин к удовольствию всех присутствовавших прошел при веселом и единодушном настроении. После ужина, около 11ч., отец, мать, сестры и брат разошлись по комнатам, а я с родственником остались сидеть за столом, продолжая наш разговор, который, в конце концов, принял характер упрека по моему адресу за то, что я не приобрел ему билетов в оперу, где он рассчитывал как любитель музыки провести приятно праздничное время и послушать лучшие оперные силы. И действительно, на этот раз, благодаря похоронам, я не позаботился о билетах, а репертуар оперы был отборный и привлекательный. Чтобы исправить свою ошибку и удовлетворить желание родственника, я углубился в размышление как бы завтра достать необходимое количество билетов на лучшие представления, зная хорошо, что касса будет открыта в то время, когда я буду занят. В момент моих соображений как приобрести билеты, я вздрогнул от какого-то странного треска, послышавшегося мне не то по соседству в кухне, где находились мать и прислуга, не то в гостиной, расположенной против нас, не то в моей комнате, где толпились мои три сестры, ведя какой-то оживленный разговор, – одним словом, я не мог определить, где и как произошел этот странный треск, который вывел меня из задумчивости и который был всеми услышан, но для каждого в различных местах, как объяснилось впоследствии. Мне показалось, что в кухне служанка ломает щепки. При этом я поднял голову и взглянул в открытые двери неосвещенной гостиной, где, к ужасу своему, увидел, как по краям скатерти круглого преддиванного столика взвиваются красные языки огня, а секунду спустя, на этом же столе, среди увеличивавшихся огненных языков, я увидел живой бюст покойницы, лицо которой показалось мне все в поту и красное, глаза испуганно смотрели на меня, а волосы на лбу были в беспорядке, т.е. она мне представилась в таком виде, й каком я никогда ее не видал при жизни, несмотря на то, что бывали времена, когда я посещал ее дом довольно часто. Это зрелище, совсем неожиданное, поразило меня настолько, что я не мог промолвить ни одного слова в течение 10–15 секунд, и что странно, – я не ощущал никакого испуга, а только удивлялся и соображал, думая, что это такое? Наконец, я повернулся к наклонившемуся над обеденным столом родственнику, который тоже о чем-то думал и сказал ему: «Смотри, что это такое происходит над столом»? А так как я не пояснил, где и над каким столом «происходит», то он стал осматривать стол, за которым мы сидели, и повторять: «Ничего, ничего не вижу». Меня это возмутило и я направил свой взгляд опять на видение, но... его уже не было, не было и огненных языков.

Понятно, я сейчас же рассказал о видении всем домашним, а спустя час или полтора лег спать. Вместо сна, который был для меня необходим, я почти всю ночь ломал себе голову – что бы это могло быть? Зная отлично, что я не страдаю галлюцинациями, не позволил себе излишнего «возлияния Бахусу» за ужином, а в момент видения вовсе не думал о покойнице. Лишь только под утро я вспомнил, что однажды вечером я зашел к ней, – как помнится мне, это было летом, – и она пригласила меня пить чай, за которым мы наедине беседовали о непонятных явлениях в мире и т. п., а после, когда разговор коснулся загробного бытия человечества,– она, недолго думая, протянула мне свою руку и сказала: «Я уже стара, а вы хотя и молоды, но имеете слабое здоровье. Кто из нас раньше умрет, гот постарается проявиться другому, и этим доказать действительное существование загробной жизни, если она только существует». В свою очередь, я пожал ей руку и обещал явиться с того мира, если умру раньше, чем она. Когда я все это вспомнил, во мне затрясся весь организм и я в течение нескольких дней ходил, как убитый: не знал, что думать, что делать и куда идти; хотя образ видения меня не преследовал, но мысль о загробном бытии, доказанном умершей, делала меня равнодушным ко всему окружающему. С тех пор я изменил образ жизни и возвратился в лоно религии³³.

Есть верное предание, что живший в конце XI века парижский доктор Раймунд Диокр, человек ученый, но самообольщенный, возмечтал о себе до богохульства. В этом состоянии, застигнутый смертью, Раймуд среди своих собратий, которые уже готовились нести его тело в могилу, внезапно встал и произнес: «Justo Dei judicio accusatus sum. (Я предстою уже пред судом Божиим)», – и снова умер. Через несколько времени он снова пробудился от смертного сна и, вставши, сказал: «Justo Dei judicio judicatus sum. На праведном суде Божием я истязан)», – и опять пал мертвый на свой одр. Наконец, встав и в последний раз, произнес: «Justo Dei judicio damnatus sum. Праведным судом Божиим я уже осужден)», – и более не пробуждался в жизни.

Такие поразительные явления расположили Брюна, епископа гербиноленского, ученика Раймундова и некоторых из его товарищей удалиться в Шартрскую уединенную дикую пустыню и поставить самые строгие правила для своего общества, известного под именем Картезианского ордена³⁴.

Не знаю, как бы отозвалось такое событие в людях рационалистического направления? По крайней мере, нельзя думать, чтобы они были к нему равнодушны; много бы, конечно, оно наделало шуму, много толков; но все это порешили бы тем, «что покойник был крепкой натуры; что эти необычайные вспышки догоравшей жизни, троекратно энергически повторившиеся с значительными расстановками времени, были следствием избытка внутренних его сил». И все остались бы этим довольны и покойны. И многие, чтоб не показаться отсталыми от прогрессистов, выразили бы им свое сочувствие!.. Надо признаться, что от мусора и копоти суемудрого просвещения загробная жизнь гак стала для многих темна, как вода во облаках воздушных!

Между тем светлый взгляд на вечность составляет все достоинство нашей веры, всю опору нашего существования, всю науку нашей жизни. Кто вполне уверен в бессмертии, тот не сомневается уже и в бытии Божием, в Его промысле, премудрости, всемогуществе, правосудии и благости. Какие бы ни постигли его горькие испытания или невзгоды, лишения, позор, изгнание, ссылка, он, как скала среди моря, обуреваемая волнами, будет стоять неподвижно, останется верен Церкви, совести, царю и отечеству. Но если противная тому мысль западет в чью душу, она угольным газом тотчас проникнет й в семейный, и общественный быт, и во все народные слои, и убьет жизненное начало: тогда не ищите между согражданами искренности и простоты; вы найдете хитрость, притворство и обман, не ищите постоянства и верности между супругами; не ищите святости и единодушия в обществе; не ищите правды в судах; не ищите преданность царю и отечеству в вождях.

В этом вполне были убеждены даже язычники; и у них тоже временная жизнь связывалась с загробной: оттого отличались они иногда и твердостью характера, и бескорыстием, и умеренностью, и великодушием, и честностью, и самоотвержением.

Но нигде и никогда с такой силой не сказывается жизненно практическое значение веры в бессмертие, как в последних минутах земной жизни каждого человека. Иначе отнесется к смерти человек, уверенный в бытии души но ту сторону гроба, и иначе, очевидно, тот, кто не имеет этой уверенности; и замечательно, что эти отношения обладают устойчивым, почти неизменным характером. Первое учение с самых древних времен приводило и до сих пор приводит ко взгляду, что смерть не так страшна, как кажется, или, по крайней мере, не должна быть страшной для нас, несмотря на свои видимые ужасные проявления; что она есть не более, как переход нашей жизни из одного состояния в другое, хотя, быть может, этот переход и имеет свои неприятные, тяжелые стороны. Второе учение дает не столь утешительный результат. Правда, оно усиленно стремится освободить человека от важной тревоги за исход жизни, настаивая, что смерть есть последняя неприятность, последняя горечь, которую предстоит испытать каждому из нас; оно советует не отравлять спокойствия мыслью об этом, а между тем от совета до дела далеко: смерть продолжает оставаться для людей не простой горечью, перед которой достаточно было бы лишь поморщиться, но действительным бедствием, наводящим ужас и трепет. Оба названные учения имеют в истории своих героев, на жизни которых очень удобно проверить достоинства каждого из них.

В 399 г. до P. X. в одной афинской тюрьме, исполняя судебный приговор, умирал престарелый человек. Ему было уже 70 лет. С виду он был весьма некрасив. На широкоплечем, плотном, но невысоком и неуклюжем туловище его была посажена объемистая голова, покрытая рыжими волнистыми волосами.

Под его высоким лбом, точно с намерением выкатиться, светилась пара глаз. Маленький приплюснутый нос с вздутыми ноздрями чрезвычайно вредил впечатлению, которого можно было бы ожидать от внушительного лба, а толстые чувственные губы, выступавшие из густой рыжей бороды и усов, делали его лицо безобразным. Общая дурнота старика дополнялась небольшим ростом, тучностью и безобразным животом. Но в мышцах этого некрасивого лица, в блеске этих словно не на своем месте посаженных глаз выражалась другого рода красота – красота ума и вдохновения. Когда старик пользовался свободой, за ним неотступно следовала толпа людей, но не с целью потешаться над недостатками его наружности, а с жадностью желая что-нибудь услышать от него. В тюрьме старик был также не один. Его окружали несколько человек друзей и учеников, собравшихся сюда разделить грустные предсмертные его минуты. Их привлекло в тюрьму то самое, что раньше всегда собирало вокруг старика толпу слушателей: его необыкновенное остроумие, дружелюбное отношение к людям и благодушное – к жизни, затем высота философского учения и жизнь, вполне согласная с ним. Имя старику – Сократ, это известный греческий философ, которому суждено было совершить в человеческой мысли переворот, имеющий всемирное значение. Он несправедливо осужден был согражданами на смерть. Приближалось время казни. Казалось, весь воздух тюрьмы был пропитан тяжелыми ожиданиями смертного часа. Убитые лица учеников, вид жены и детей, последний раз приходивших взглянуть на отца, потрясающая сцена прощания, рыдания Ксантиппы, которая была уже вдовой еще при живом муже – вот что должен был видеть и слышать умиравший. Но прислушиваясь к шагам приближавшейся смерти, Сократ не падал духом. Неумолимый удар уже был занесен над его жизнью, он знал и видел это, а между тем спокойный, по-прежнему ясный, проницательный и неторопливый взгляд его умных глаз изобличал неустрашимое мужество. Перед лицом смерти Сократ не растерялся, он держал себя спокойно и строго. В назначенный час явился посланный от властей: он возвестил, что время казни наступило, трогательно простился с осужденным и покинул его. Те, которые должны были остаться в живых, не могли удержаться от слез и в раздирающем отчаянии горько заплакали, тогда как Сократ хладнокровно расспрашивал служителя, как поступить с приготовленным для него ядом. Выслушав немногосложное наставление на этот счет, он взял смертоносное питье и, моля богов, «чтобы переход его в иной мир совершился счастливо», твердо, без жалоб, проклятия или колебаний выпил отраву. Через несколько мгновений философа не стало.

Из этого краткого рассказа ясно, что было причиной мужественной встречи Сократом смерти. Он верил, что дух человека будет жить вечно, и не хотел видеть в смерти бедствия или зла. Тридцать дней оставался он в тюрьме, ожидая развязки, и в этот томительный месяц у него не вырвался ни один стон, не раздалась ни одна жалоба на участь. «Я не испытывал, – говорит один очевидец, – того чувства сожаления, которое естественно овладевает человеком ввиду смерти друга; напротив, когда я смотрел на него и слушал его, мне казалось, что он совершенно счастлив: так спокойно и с таким достоинством он держал себя. И я думал, что он оставляет этот мир под покровительством богов, по определению которых его ожидает в будущем нечеловеческое блаженство»³⁵.

Рассмотрим теперь отношение к смерти тех, кто за гробом ничего не ждет для себя.

Образцом такого рода людей может служить Нерон, римский император. Этот человек оставил по себе в истории страшную известность; но насколько был он ужасен, когда пользовался властью, настолько же был жалок, когда лишился ее. В своей нравственной личности он носил отражение всех наиболее выдающихся черт современности. То была пора, которая давала возможность уживаться самым противоречивым понятиям. К этому времени человеческая мысль успела выработать весьма высокие нравственные начала и к чести человека надо сказать, что тогда они пользовались почти всеобщим признанием. Но они занимали странное положение: в Риме были места, как, например, здание сената, а в общественной жизни случаи, когда на словах каждый считал обязательным объявлять себя сторонником их; между тем гораздо больше, несравненно больше было таких мест и случаев, когда прямое нарушение их являлось лучшим выбором. Словом, то была нравственность указов и различных официальных речей, которые никого ни к чему не обязывали. Нерон, в силу обстоятельств своей жизни, проникся ею более, чем кто-либо другой. Пока он учился, старик Сенека в скучные часы обязательного урока развивал подраставшему властителю вселенной возвышенные мысли благороднейшей философии, а кровавое господство при дворе его матери свирепой Агриппины и общая распущенность окружающих внушали вкусы и наклонности самого низменного свойства. Наглая лесть низкопоклонников довершала остальное.

     Из этой беспорядочной атмосферы, которая окружала детство Нерона, император вынес следующие качества: уменье говорить длинные красивые речи, всегда полные похвальных мыслей и великолепных нравственных признаний, под которыми не краснея подписался бы и Сенека; привычку никогда не исполнять превосходных речей и забывать их особенно в тех случаях, когда они не согласовывались с каким-либо диким, безобразным влечением, и, наконец, убеждение в собственном величии и гениальности. Вся последующая жизнь и деятельность Нерона вытекает из этих качеств как из своего главного и непосредственного источника. Когда ему подали подписать первый смертный приговор он воскликнул: «Как желал бы я не уметь писать вовсе»! Но слова были произнесены – слушатели пришли в восторг, и этим действие их оканчивалось. Дальше выступали наружу настоящие потребности, действительные желания, из которых слагалась вся нравственная жизнь и деятельность Нерона. Эти потребности и желания коренились в его низменных чувственных влечениях, которых воспитание не только не подавило, а напротив еще усилило; безопасные вначале они впоследствии произвели изверга. Это случилось очень просто. Умеренность была давно уже забыта в Риме, и при Нероне едва ли кто считал нужным соблюдать ее; по крайней мере, тщетны были бы попытки найти ее среди знати, стоявшей непосредственно у двора. Нерон не был исключением между современниками и предавался нечистым наслаждениям со всем пылом еще здоровой молодости. Но ненадолго хватило, разумеется, свежести и сил для человека, вечно забывавшего границы. Скоро незаметно подоспел тот страшный душевно телесный недуг, которому имя «пресыщение». Потребовались чрезвычайные возбуждения, пришлось изобретать что-нибудь небывалое, поразительное и наконец – чудовищное; сам круг удовольствий надо было расширить. Нерон стал предаваться необузданному разгулу, грязному разврату и окружил себя самыми позорными лицами. Но в Риме не следовало забывать осторожности. Могли явиться не только недовольные лица, но и опасные соперники; можно было опасаться заговора, свержения с престола и вместе с тем, конечно,– лишения жизни, тогда как жизнь и составляла главную привязанность Нерона. Она давала ему любимые наслаждения. В стенах своего дворца или в городских притонах срывал он полной рукой цветы удовольствий, какие только хотел. Ему нечего было стесняться, – ночная темнота, под покровом которой проделывалось это, избавляла от неприятности краснеть. А выступая на сцене столичных цирков и театров в качестве несравненного наездника, певца, музыканта, поэта и пр., он всюду встречал знаки удивления своему гению. Большего Нерон не требовал от жизни; получая таким образом от нее все, он не имел причин быть ею недовольным. Когда приближенным из разных видов удалось заронить в душу императора подозрение, его сердце болезненно сжалось от ужаса. Что если у него отнимут власть и жизнь, которая так щедра к нему и которой он так дорожил? Пресыщение жизнью и в то же время трепет за нее – вот что овладело душой Нерона. Столкнувшись в первый раз с мыслью о возможности умереть, он не ощутил в себе никаких других потребностей, кроме тех, которые сопряжены были с чувственностью, никаких чаяний, которые могли бы поднять его дух и победить естественный страх перед могилой. Дни подозрительных людей были сочтены: всех, кого он имел основание бояться или кто мешал ему, хотя бы одним своим молчанием, ожидала одинаковая участь: они должны были умереть. В трусливой душе Нерона не нашлось ни одного человеколюбивого движения: там бродили лишь несчастные отрывки благородных слов и возвышенных изречений, заученных на память на уроках Сенеки. Один за другим должны были умереть по приказанию перепугавшегося императора – брат, мать, Сенека, несколько императриц и затем множество несчастных – за одно неосторожное слово, за зевок и скуку в театре, когда на сцене отличался сам великий артист и пр. Как должен был встретить Нерон собственную смерть из предыдущего ясно. Он беспощадно казнил людей из опасения погибнуть от них, и когда сам очутился лицом к лицу с необходимостью умереть, задрожал и совсем потерял рассудок. История записала подробности предсмертной бессильной борьбы Нерона с грозной необходимостью. Доведенный до крайности, Рим восстал против изверга. Спасаясь от руки мстителей, он бежал в загородный дом своего любимца отпущенника Фаона. Дорогой кто-то узнал беглеца; он едва не лишился чувств от ужаса. Когда до дома отпущенника осталось несколько сажен, Нерон делает совершенно бесполезные вещи. Чтобы скрыть от врагов свое убежище, он вместе с Фаоном ползком, то и дело раня себя колючими кустарниками, добирается до задних частей дома. Нерон боялся разбудить рабов и отказался входить воротами. Отпущенник принужден был сделать подкоп под одну из стен, чтобы дать возможность императору проникнуть во двор. В ожидании конца работы Нерон прилег на плащ отдохнуть, попробовав сначала освежить себя глотком грязной воды, которую зачерпнул горстью из лужи; ползком пробравшись затем через подкоп, император в изнеможении повалился на первую попавшуюся постель, на которой ничего не было, кроме гнилой соломы. Фаон предложил ему немного воды и хлеба; вода была тепла, хлеб был гнилой. Нерон выпил воды, но есть отказался. Между тем убежище не спасло императору жизни. Ускользнув из Рима, он только развязал руки врагам, которые стали действовать смелее и решительнее. Приходилось умирать; но надо было выбирать между позорной смертью по суду, т.е. казнью, и самоубийством. Достоинство императора требовало, по понятиям века, последнего. Какая тяжелая, мучительная обязанность: собственноручно вырвать жизнь, когда от нее еще можно было взять так много. Император был жалок. Он начал бесполезно тянуть время. Было отдано приказание вырыть могилу, и Нерон, глядя на собственное подземное жилище, обливался слезами. Но ничего не могло остановить времени – могилу приготовили. Тогда Нерон приказал выложить ее внутренность мрамором, положить дров и поставить воды, как того требовал обычай; а сам продолжал плакать, от времени до времени восклицая: «боги, какой артист погибает во мне!» Расстаться с жизнью он все еще не был в силах. В это время томительного колебания из Рима пришло письмо, в котором говорилось, что Нерон приговорен к казни «по обычаю предков». Когда ему растолковали, в чем состоит эта постыдная казнь, он, наконец, решился вспомнить о двух кинжалах, которые захватил с собой из Рима, и стал пробовать их лезвие. Но покончить с жизнью ему казалось еще рано, и он отложил их в сторону. Мужество совсем покинуло Нерона. Смертельная тоска давила его душу, и он просил своего спутника Снора, стонать и плакать, жаловаться, что никто не хочет показать ему пример самоубийства; и наконец, начал проклинать свою гнусную жизнь, желая тем вынудить последнее усилие воли; а между тем воля по-прежнему бездействовала. Раздался конский топот – то мчались всадники с приказанием от нового императора схватить прежнего. Нерон понял значение этих звуков и, поколебавшись немного, приставил кинжал к горлу. Но осужденный император был в силах сделать только неглубокий надрез, и посланные могли застигнуть его еще живого: чужая рука освободила его от этого позора. Один из отпущенников выдавил кинжал, после чего он доделал начатое. Так расставался с жизнью тот, кто видел в ней все, и для кого она кончалась вслед за последним вздохом.

Если мы сопоставим друг с другом приведенные примеры различной встречи смертного часа, то ясно будет, какому из них следует отдать предпочтение. Наше сочувствие несомненно остановится на Сократе как на представителе человечества, верившего в бессмертие души. Только между такими людьми и может быть спокойное, безболезненное отношение к смерти.

Но если даже язычнику надежда загробной жизни могла внушить безболезненное отношение к смерти, то христианину вера в бессмертие дает кончину умиротворенную.

История христианской Церкви изобилует примерами умиротворенной кончины; и замечательно, чем несправедливее и ужаснее является, на наш взгляд, смерть истинного христианина, тем больше в самом умирающем вызывает она радости и успокоения. Обратимся к тем мрачным временам, когда христианству приходилось проникать в человечество трудным, кровавым путем; речь идет о временах гонения. Из множества случаев ужасной мученической кончины христиан этого времени остановимся на самом, кажется, ужасном – на смерти Перепетуи. Эта женщина была привязана к жизни всеми нитями, какие только возможны для человеческой природы, и многие из них самые чувствительные. Она была дочерью богатого отца, стало быть, ей совершенно была неизвестна нужда и бедность, которые способны наполовину уронить цену жизни. То обстоятельство, что семейство, из которого происходила она, принадлежало к знатному роду, еще более должно было усиливать прелесть жизни: как благородная, Перепетуя занимала, несомненно, видное положение в обществе и пользовалась уважением окружающих. Правда, в жизни Перепетуи были не одни ясные дни: Провидение определило ей испытать радости счастливой супружеской жизни, но на короткое время – двадцати двух лет от роду она была уже вдовой. Однако, кто бы мог подумать, что из раннего вдовства Перепетуи рождалась новая потребность жизни: она была матерью единственного дитяти, что не только являлось утешением в потере мужа, но и с избытком вознаграждало за него. Ко всему этому нужно присоединить еще образованность, красоту, молодые годы и заботливую нежность отца, который до замужества отличал свою дочь особенной любовью, и теперь, после понесенного ею несчастья, удвоил ее.

Перепетуя только что приняла христианство, т.е. последовала учению, которое навлекло преследование властей и злобное презрение со стороны общества и даже нередко близких родных. В таком положении застиг ее указ императора Севера 202 года, и Перепетуя в числе многих других должна была умереть. Она взята была под стражу и заключена в тюрьму. Нужно знать языческую тюрьму, чтобы составить себе приблизительное понятие о том, что должны были испытывать заключенные.

Языческое общество не знало сострадания, столь свойственного христианам. Если не было особенной какой-нибудь причины щадить арестованного, то его бросали в ужасную темницу, которая нередко находилась под землей. Ни свет, ни свежий воздух не проникали туда. Там заключенных часто томили голодом и жаждой. Тяжелое впечатление произвела тюрьма на юную исповедницу:

– Я ужаснулась, – говорит она. – Прежде я никогда не была в такой темноте. Тяжелый день». Страшная жара от множества заключенных, жестокое обращение солдат и, наконец, мучительная тоска о моем ребенке!

Церковь делала все, что могла, для того чтобы облегчить участь заключенных. Это ей нередко удавалось благодаря подкупности тюремных сторожей. Может быть, и сами языческие власти смотрели сквозь пальцы на сношения христиан, оставшихся на свободе, с своими заключенными братьями, надеясь, что ласки и услуги родственников и друзей смягчат упорство заключенных.

Посетили верующие и Перепетую, тосковавшую более всего о своем младенце. Дьяконы купили ей большую свободу; она могла несколько часов в день проводить в более удобном месте и поспешила воспользоваться этим облегчением для того, чтобы кормить грудью свое дитя. Так прошло несколько времени. Наконец, ей позволено было взять свое дитя в тюрьму.

– Темница теперь стала для меня дворцом, – говорила обрадованная мать, лаская своего малютку.

Какая мать не поймет этой радости!

Однажды среди мертвой тишины темницы Перепетуя забылась сном, и вот видит она во сне золотую лестницу, достигающую до самого неба. Но эта лестница была так узка, что только одному можно было всходить по ней. По бокам лестницы находились разного рода орудия пытки, а внизу, у правой ступеньки, лежало страшное чудовище, которое грозило пожрать всякого, кто осмелился бы приблизиться к нему. Она устремляет свои взоры наверх – и там, среди отверстого неба, видит своего брата Сатура, который в то время еще не был схвачен, но потом добровольно предал себя. Взоры сестры и брата, смотревшего вниз, встретились...

– Перепетуя, я жду тебя, – восклицает Сатур, – Но смотри, чтобы чудовище не повредило тебе.

– Во имя Господа Иисуса Христа, – отвечает Перепетуя, – оно не сделает мне никакого вреда.

Чудовище, как бы страшась всходившей по лестнице, медленно и грозно поднимает свою голову. Перепетуя без малейшего колебания всходит на первую ступеньку и раздробляет голову врагу. Она поднимается все выше и выше и, наконец, достигает до самого неба. Здесь пред ее взорами расстилается на необозримое расстояние сад, посреди которого сидит Старец с белыми, как лед, волосами, весьма большого роста. На Нем была надета одежда пастыря стад и Он доил Своих овец. Вокруг Него стояли многие тысячи одетых в белые блестящие одежды. Он обратил на Перепетую благосклонный взор и сказал:

– Здравствуй, дочь Моя!

Затем Он позвал ее к Себе и подал кусок сыру, приготовленного Им Самим. Она приняла его с благоговением и стала есть, – и все стоявшие кругом воскликнули:

– Аминь!

Во время этого восклицания Перепетуя пробуждается, продолжая ощущать невыразимую приятность райского вкушения.

Так, подкрепившись свыше, святые мученики и во мраке тюрьмы почерпали небесную радость.

Но гораздо опаснее и страшнее, чем все лишения заключения, были увещания и просьбы родных-язычников, обращенные к исповедникам. Ориген говорит, что мученичество тогда достигает своей вершины, когда нежнейшие просьбы родных соединяются с насилием мучителей, для того чтобы поколебать мужество исповедников. «Если мы, – говорит он, – в продолжение всего времени испытания не допустили дьяволу внушить нам дух слабости и колебаний, если мы перенесли все ругательства, все мучения от наших противников, все их насмешки и оскорбления, наконец, перенесли сострадание и мольбы наших родных, называвших нас глупыми и бессмысленными, если, наконец, ни любовь дорогой супруги, ни милых детей не убедили нас дорожить этой жизнью, если, напротив, отрешившись от всех земных благ, мы вполне предались Богу и жизни, от Него исходящей, – только тогда мы достигли высшего совершенства, высшей степени мученичества». Да, любовь к родным была одним из величайших испытаний для мучеников. Мученики Церкви не были людьми, заглушившими в себе все человеческое в угоду любимой идее. Но мученикам приходилось разрывать самые близкие узы родства, как скоро они становились в противоречие с высшим законом человеческой совести. На этот раз последователи Христа должны были представить своим поведением и выразить истину слов Господа: «Аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестры, еще же и душу свою, не может быти Мой ученик».

Вот перед нами глубоко трогательное зрелище.

В темницу к дочери является престарелый отец. Перепетуя должна вынести сильнейшие испытания. Отец истерзался от душевных мук; он уже не приказывает, нет, – он просит, умоляет, наконец, бросается на колени перед дочерью...

– Дитя мое! Умилосердись над моею сединой, пожалей своего отца, если я еще достоин этого имени... Вспомни, как я носил тебя на руках своих, как лелеял тебя, пока ты не расцвела, как майский цвет, как я всегда предпочитал тебя твоим братьям; не сделай меня предметом поругания... посмотри на свою мать, братьев, сына, которому не жить без тебя... Не делай нас несчастными!

И несчастный отец снова бросается пред дочерью, называет ее своей царицей, госпожой, снова целует и обливает слезами ей руки!

С невыразимой тоской смотрит мученица на отца. Но луч решимости, покорности воле Божией снова блестит во взоре.

– Батюшка! Все случится но воле Божией. Наша жизнь не в нашей власти: мы все в руке Божией.

Открывается суд над заключенными, является проконсул. Кругом громадная толпа окружает свои жертвы, как бы сторожит их, опасаясь, чтобы они не исчезли из ее кровожадных рук. Наступает решительная минута. Отец с младенцем на руках протискивается сквозь толпу и снова является перед дочерью.

– Пожалей своего ребенка, – восклицает он раздирающим душу голосом.

Но тут не место для родственных увещаний. Заключенные перед лицом власти. Проконсул даст знак, и солдаты палками гонят несчастного отца с его внуком. «Скорбью пронзилось моей сердце, – пишет Перепетуя. – Как будто мне самой наносили удары, мне больно было видеть несчастье старца».

Теперь прокуратор обращается к мученице:

– Пощади седину отца, сжалься над своим ребенком, принеси жертву цезарю.

– Ни за что на свете!

– Итак, ты – христианка?

– Да, я – христианка.

Вот сущность допроса. Больше ничего не нужно. Ответ получен утвердительный, преступление доказано. Теперь должен состояться приговор. Перепетуя была приговорена на съедение диким зверем в ближайшие праздники.

По старинному обычаю тем, которые осуждены были на съедение зверей, накануне смерти готовили пиршество. Еще один раз, последний раз в жизни, они могли воспользоваться свободой и насладиться дарами жизни. Перепетуя и ее осужденные товарищи по темничному заключению, мужчины и женщины, отправляли вечерю любви, агапу,– и своды мрачной темницы оглашались гимнами в честь Христа.

Наконец, настал последний день. Но христиане отправились из темницы как будто не на смертную казнь, но на небо, – с таким спокойствием и достоинством шли они из темницы к амфитеатру³⁶; и хотя они дрожали, но не от страха, а от восхищения. Когда они приблизились к воротам, хотели принудить их надеть другие платья: на мужчин – красные мантии жрецов Сатурна, на женщин – белые повязки жриц Цереры. Это были остатки кровавого пунического культа Ваала. Но Перепетуя от лица всех остальных восстала против этого.

– Мы добровольно пришли сюда не для того, чтобы быть лишенными своей свободы, мы своей жизнью жертвуем для того, чтобы не испытывать ничего подобного.

Войдя в амфитеатр, осужденные обратились к народу и указывали на суд Божий. Раздраженный этим народ потребовал, чтобы их бичевали, и это кровожадное требование было исполнено; но страдальцы радовались, что Господь удостоил их этой части Своих страданий.

Мужчин отдали на съедение леопардам, медведям и диким зверям. Перепетуя и ее подруга Фелицитата должны были подвергнуться растерзанию от дикой коровы. С них сняли их платье и надели сеть. Но их стыдливость произвела впечатление даже на эту толпу, сошедшуюся для кровавого зрелища. На них снова надели одежду. При первом ударе животного Перепетуя упала навзничь. Но так как более всего она опасалась, чтобы не раскрылось ее платье, то поспешила закрыться, думая более о целомудрии, чем о муках. Она старалась завязать и прибрать свои волосы: ей не хотелось страдать с распущенными волосами, – это знак печали, а не радости и торжества. Потом она поднялась, подошла к своей сестре по страданиям Фелицитате, подала ей руку, – и обе вновь стояли твердо и спокойно.

Толпа увидела себя побежденной, и обе подвижницы были отведены назад из амфитеатра. Здесь принял Перепетую в свои объятия один из оглашаемых, Рустик; она пробуждалась и приходила в сознание как бы после сам9го глубокого сна. Потом, к великому удивлению присутствовавших, спросила: когда ее поставят против дикой коровы? И когда ей сказали, что это уже было, она не хотела верить, пока не увидела следов на своем теле и одежде. Затем, обращаясь к присутствующим, произнесла следующие слова:

– Будьте тверды в вере, любите друг друга, наши страдания да не устрашают вас.

По обыкновению, гладиаторы убивали тех, которые оставались живыми после зверей. Перпетую должен был убить молодой еще неопытный гладиатор. Рука гладиатора, делая непривычное движение, дрогнула, и его меч дал промах, тогда мученица сама помогла юноше нанести себе смертельный удар.

    Смерть Перепегуи представляет образец христианской кончины, замечательной по той широте земных житейских отношений, какие она обнимала собой. В лице этой мученицы расставалась с жизнью молодость, мать, дочь, счастливая гражданка, наконец, женщина, которой улыбались всевозможные земные радости. Сколько поводов заключалось во всем этом к сетованию, к жалобам на судьбу, к ужасу перед преждевременной смертью. Но Перепетуя ни разу не пожалела о жизни, и это происходило не из равнодушия к бедствию или какого-нибудь отвлеченного философского вдохновения – нет, своим отношением к сыну и отцу она показала, что ей были вполне свойственны нежные чувства матери, дочери и, наконец, вообще мягкие стороны человеческой природы. Разгадка ее спокойной, даже радостной кончины заключается в том, что она была христианкой, т.е. носила в себе божественную благодать и умирала с верой в Бога и надеждой на бесконечное блаженство в загробной жизни³⁷.

Кончая нашу речь о бессмертии души, считаем необходимым коснуться широко распространившегося в наше время учения, известного под именем спиритизма.

Многие уверяют, будто спиритизм не противен Евангелию, а только поясняет его, по вопросу же о загробной жизни он является лучшим апологетом христианской религии. Так ли это?

Доктор Гранд, один из представителей спиритов, хочет уверить, что последователи спиритизма строго следуют в своих действиях заповедям апостолов и отцов Церкви, которые будто бы все признают, что люди могут входить в общение с добрыми и злыми духами, и что в подтверждение этого есть множество текстов, но ни одного не приводят во свидетельство своих уверений. Ссылка же его на соборное послание Иоанна Богослова о различении духов нисколько не относится к непозволительному их призыванию, ибо апостол предостерегал только, в главе 4, чтобы не всякому духу верить, но испытывать духов, от Бога ли они? Ибо многие лжепророки пришли в мир. Это нисколько не относится к душам усопших, которых бы дозволено было вызывать; не из такого источника велел апостол почерпать истину. Да и сам автор тут же проговаривается, что некоторые сообщения, происходящие от духов возвышенных, могли бы удовлетворить самого строгого христианина, если только выкинуть формулу их призывания, а в этом-то и вся сила, что Церковь воспрещает такого рода вызывание духов. Бывали благодатные явления Ангелов Божиих святым подвижникам, когда они достигали высшего на земле совершенства и делались сами уже как бы бесплотными; бывали им и тяжкие искушения во время подвига от духов лукавых, и такого рода двоякие явления признает Церковь, никогда не дозволяя однако домогаться вступать в явное общение с духами, под каким бы то ни было предлогом. Да и те из угодников Божиих, которые удостаивались благодатных явлений, с недоверчивостью их встречали, смиренно опасаясь искушения от духа лести, могущего, го словам апостола, преобразиться в ангела света.

Последователи же спиритизма без всякого страха входят в общение со всякого рода духами, надеясь на опытность своих медиумов (или посредников) в различении доброго или дурного качества этих духов, судя по тому, что они будут говорить. Отуманенные самолюбием забыли, что разум человеческий, оставленный на собственный произвол, может подпасть такому же искушению, какому подверглись наши праотцы, когда, по внушению духа лести, сами возмечтали, яко боги, различать доброе от лукавого.

Посмотрите в книге Деяний апостольских, до какой степени сами апостолы отвергали такого рода общения и всякие волхвования и гадания, которые даже, казалось, им благоприятствовали. Когда апостолы Павел и Сила проповедовали в Македонии в городе Филиппах, за ними многие дни следовала на торжище некая девица, которая имела в себе духа пытливого и гаданиями много доставляла дохода господам своим. Она взывала к народу об апостолах: «Люди сии суть служители Бога Вышняго, которые возвещают нам путь спасения». Что, казалось, могло быгь благоговейнее такого свидетельства истины и перед язычниками? И можно ли было ожидать, чтобы не добрый, а пытливый дух говорил устами девицы? Это могло бы обольстить неопытных спиритов нынешнего времени. Однако апостол Павел, исполненный иного вдохновения, обратившись к духу пытливому, говорившему устами девицы, сказал: запрещаю тебе именем Иисуса Христа: изыде из нея, и дух немедленно вышел. Не страшное ли это обличение для самонадеянных? Так, однако, засвидетельствовал о том свидетель события, евангелист Лука, написавший книгу Деяний (16, 16–18).

Хотите ли вы видеть из той же книги Деяний, до какой степени опасно входить в общение с духами даже с призыванием имени Господа Иисуса, но без власти апостольской над ними? Некоторые из иудеев, видя знамения и исцеления, какие творил Павел, дерзнули сами призывать имя Господне над людьми, одержимыми от духов нечистых, и говорили так: «Заклинаем вас Иисусом, Которого проповедует Павел». Между этими заклинателями были даже семь сыновей одного первосвященника иудейского, следовательно, люди просвещенные и высокопоставленные. Что же отвечал им дух лукавый? «Иисуса знаю и Павла также, вы же кто?» И человек, в котором был злой дух, устремившись на них и одолев, взял над ними такую силу, что они, обнаженные и избитые, бежали из того дома. Это произвело на всех ужас, и многие из тех, которые занимались тайными знаниями, собрали все свои книги и сожгли их, ценой на 50 000 драхм серебра. Так сильно возрастало и действовало слово Божие, – заключает дееписатель евангелист Лука (Деян. 19, 10–20).

Следовательно, слово Божие воспрещает такое призывание и всякого рода волхвования, которые были воспрещены и в Ветхом Завете, в книгах Моисеевых, где вопрошения мертвых и всякого рода волхвования и чародейства называются мерзостию языческою, за которую Господь истребил хананеев (Втор. 18, 9–12).

Мы видим еще в Ветхом Завете, из первой книги Царств (28), до какой степени было дело отверженное и преступное заниматься волхвованием и вызывать души умерших. Саул перед своей последней битвой с филистимлянами, уже отверженный Богом, когда Господь не отвечал ему ни во сне, ни в явлениях, ни через пророков, решился обратиться к волшебнице, чтобы вызвать тень Самуила. Волшебница сперва не смела приступить к волхвованию, зная, что сам Саул прежде сего казнил смертью всех чародеев. Когда же, по слову царя, приступила она к чарам, то увидела как бы богов, восходящих от земли, и предстал некто в виде Самуила. Пал как мертвый пред ним Саул; и скорая смерть постигла его в битве: так страшно совещаться с душами усопших!

Бывают и теперь случаи безвременной кончины у предавшегося спиритизму, а еще чаще случаи помешательства, которое весьма естественно постигает людей, с таким нравственным напряжением посвятивших себя столь необычайной науке, каково общение с миром невидимым.

Возьмем ради примера один из рассказов, обнародованных Вагнером в журнале: «Psychische Studien», издававшемся А. Аксаковым и в Лейпциге³⁸. Описываются несколько медиумических сеансов, происходивших в начале 1876 года, как кажется, в Петербурге. На одном из этих сеансов дух передал, посредством постукивания ножкой стола, следующую фразу:

Я страдаю, потому что ты не веришь!

Вопрос: К кому относятся эти слова?

Ответ: К Екатерине Л.

Вагнер прибавляет от себя: девица Екатерина Л. присутствовала при этом сеансе. До того времени ее убеждения были чисто материалистические. Положения известного русского публициста Писарева она считала неопровержимыми догматами, но сила медиумических явлений поколебала и, наконец, совершенно сломила эти убеждения.

Вопрос Екатерины Л: Кто ты таков?

Ответ духа: Я твоя подруга Ольга Н.

Ольга Н., по убеждениям тоже атеистка, была задушевной приятельницей Екатерины Л. Она умерла около года перед тем, поэтому сообщения духа глубоко взволновали Екатерину Л. Затем следуют выписки из дневника Екатерины Л., доставленного Вагнеру после ее смерти.

29  марта 1876 г. 1 1/₂ ночи.

Едва С. и я легли спать, как у изголовья моей кровати послышался стук в стене. Я сначала подумала, что кто-то идет по лестнице, расположенной за стеной, но через минуту повторился стук и с такой силой, что и С. обратила на это внимание и меня спросила: не я ли стучу? Теперь я догадалась, в чем дело. «Вероятно, это моя Олинька пришла ко мне», – сказала я себе. Как бы в подтверждение моих слов раздался глухой стук в стену как от удара молота, обвязанного чем-то мягким.

–Ты ли Ольга, – спросила я громко духа.

Три равномерные удара послужили ответом.

–  Могу ли я спокойно спать эту ночь?

Опять три подобные удара.

30марта 6 ³/₄ часов вечера.

–Зачем ты, Олинька, стучала вчера в стену?

–   Злые духи мешают тебе приступить к причастию. Ты сперва хотела говеть, но потом раздумала. Я приходила вчера, милая моя, предупредить тебя, чтобы ты им не повиновалась. Я всю эту неделю не приду. У меня много дел. В четверг, после причастия, я тебя навещу.

– Итак, ты придешь ко мне после причастия?

– Да, и я сделаю тебе подарок.

– Какой же это будет подарок?

– Ты можешь его всем показывать.

– Ты это мне подаришь в день причастия?

– Да, в церкви!

1 апреля.

Сегодня я исповедовалась. После причастия я отошла на свое место и села. В моих руках вдруг очутился букет цветов, белая роза и миртовые ветки, перевязанные локоном волос мне хорошо известных! В этом состоял обещанный подарок.

Возвратившись домой из церкви, мы сели вокруг стола. Наш небесный друг был уже между нами. Его первые заявления были следующие:

– Всех вас поздравляю! Я радуюсь за вас. Душенька моя, довольна ли ты моим подарком?

– Какое значение ты придаешь розам и миртам?

– Чистая любовь, вечность!

С трудом только я могла удержать слезы.

Затем рассказывается, как в одном из следующих сеансов дух Ольги Н. объявил, что совершится полная его материализация при посредстве самого сильного из присутствовавших медиумов, а именно Софьи Э. Действительно, в назначенный день обычные члены кружка собрались. Вскоре Софья Э. впала в каталептическое состояние (trance). Ее положили на диван и закрыли занавеской. Через несколько времени из-за занавески выплыла Ольга Н. вся в белом: она ступала ровно, спокойно, подошла к Екатерине Л., взяла ее за руку, обняла и погладила лицо рукой, затем обернулась и исчезла в воздухе. На одном из следующих сеансов, происходивших в темноте, облик Ольги Н. опять явился и при прощании покрыл Екатерину Л. газовой вуалью.

После этого Екатерина Л. недолго жила. Она умерла чахоткой, но до самой смерти сохраняла букет и газовую вуаль как дорогие воспоминания о своей подруге и велела их даже похоронить вместе с собою, но ее мать – женщина строгих религиозных правил, считавшая все явления медиумизма делом нечистой силы, – выхватила из гроба букет и газовую вуаль и выбросила их как вещи опасные для душевного спасения умершей дочери.

Заметим здесь прежде всего, что опыты подобные описанным редко проходят даром для лиц участвующих в них; они сильно расстраивают нервы и влекут часто за собой болезненные припадки и даже смерть. Так Екатерина Л., получившая от духа Ольги Н. букет и вуаль, умерла вскоре потом от изнурительной чахотки; так Софья Э., служившая медиумом, чувствовала себя нездоровой целых восемь дней после сеанса, и на левом боку у ней оказалось большое багровое пятно.

Заметим еще, что в приведенном выше примере заявления духов сохраняли совершенно приличный характер: не было ни щипания, ни бросания камней или обливания водой, ни битья мебели или посуды, ни игры на гармонике или звона в колокольчик. При обилии спиритической литературы, мы имеем в этом отношении громадный материал.

«На одном сеансе, в котором участвовало 13 человек, большей частью скептиков, дух некоего Джоэя³⁹ оказался очень веселым, одному упорному скептику он постучал играющей гитарой по голове; другому поставил на голову большой барабан, подняв его с пола; затем блистательнейшим образом исполнены были другие удивительные опыты в присутствии стольких зрителей. В другом подобном заседании Джоэй произвел также очень забавный опыт. Он сорвал со стены книжную полку, сбросил книги на стол, а полку бросил на голову одному господину, и затем начал вертеть ее под его подбородком, так что тот не мог повернуть головы и должен был оцепенеть в своем стеснительном положении; не довольствуясь этим, Джоэй поднял маленький стол и поставил его на голову тому же зрителю, а на стол поставил стул и в заключение шутливый дух снял со стены большую картину и поставил ее перед лицом того же зрителя, приведенного таким образом в самое критическое положение, причем он чувствовал прикосновение духа к своему лицу, коленям и пр.». В рассказе упоминаются также и другие необыкновенные явления «материализации» духов.

Насколько бывают справедливы показания духов, читатели увидят из следующих двух случаев, передаваемых графом А. Толстым.

«Однажды вечером мы сидели в доме моей тещи княгини Волконской. Накануне теща- моя с младшей дочерью, тогда еще девицей, была где-то на бале. Стали искать бриллиантовых серег, которые накануне надевала молодая княжна, но нигде не могли найти их. Нам предложили, в виде шутки, погадать об них на тарелке. Вышел следующий довольно длинный ряд вопросов и ответов.

Вопрос: Куда девались серьги?

Ответ: Украдены.

Вопрос: Кто украл?

Ответ: Дуняша.

Нужно заметить, что в числе прислуги было несколько женщин с именем Авдотьи; одну из них, няню детей неких Грязевых, всегда звали по отчеству Савельевной и почти не помнили имени, данного ей при крещении. Мы продолжали опыт.

Вопрос: Какая Дуняша?

Ответ: Савельевна.

Вопрос: Куда спрятала?

Ответ: Отдала племяннику.

Все знали старуху няню за честную женщину, но из любопытства справились и узнали, что часа за два перед тем приходил к ней мальчик, племянник, пробыл недолго и ушел в большом смущении. Невольно возбудилось подозрение против Савельевны.

Между тем воротилась домой уезжавшая на целый день старшая сестра жены моей, А. П. Грязева. «О чем вы тут хлопочете, чего ищете?» – спросила она. Мы рассказали ей историю о серьгах. «Они у меня в шкатулке, – сказала она, засмеявшись, – Я увидала их поутру на столе и нарочно заперла, чтобы не пропали».

Действительно, серьги оказались в шкатулке. Мы все были поражены искусно сплетенною клеветой, в которой не забыт и мальчик, поспешивший уйти от строгого выговора тетки за какую-то шалость. С того дня такая забава нам опротивела и мы ее бросили.

Другой опыт случился недавно в Петербурге, в квартире зятя моего, князя В. Д. Голицына. Там собиралось несколько молодых людей, приятелей хозяина, которые занимались спиритизмом. Ответы на вопросы получались через удары под столом, на котором лежали руки участников опыта. Когда неведомый дух дал знать стуком о своем присутствии, ему предложили вопрос:

– Кто ты?

– Я Иосиф Мудрый, – отвечал он.

– Когда ты умер? – В начале 1516 года.

– Что ты нам скажешь? – Любите Бога и святых Его.

Те, которым дух давал эти ответы, ничего не знали об Иосифе

Мудром. Спросили меня. Я припомнил, что некоторые из учеников преп. Иосифа Волоколамского называли его Иосифом Мудрым и что указанный год близок ко времени его кончины. Навели справку, и оказалось, что преставление прп. Иосифа означено в святцах под 9 сентября 1515 года. Разница в годе могла зависеть или от ошибки считавших или от счета с новолетия с 1 сентября.

Видимо, говоривший с нами дух хотел выдать себя за богоугодного праведника, много потрудившегося в защите православной веры против ересей.

Но как узнать, правду ли он говорит или обманывает? Апостол Иоанн подает нам верный способ для распознавания духов. Он говорит: Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире. Духа Божия узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога. А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста (1Ин. 4, 1–3). Основываясь на этих священных словах, я попросил вступивших Влобщение с духом, спросить его, исповедует ли он Сына Божия во плоти пришедшего? Этот вопрос остался без ответа; а когда повторили его, тяжелый ореховый стол с треском двинулся почти на аршин вперед».

А вот еще более поразительный случай, рассказанный К. Кусковым в духовном журнале «Странник»⁴⁰.

«В начале 1883 г. одна дама Е. Р., – пишет он, – рассказала мне о том, как она, когда жила в городе К., вместе со своими знакомыми занималась со столом, который на всякие вопросы отвечал стуками ножкой; узнавал, сколько она получала тогда с почты денег и от кого и проч., и кроме того, стол ходил по комнате. Причину этих явлений она относила к действию магнетизма. До этого времени я не знал о спиритизме и потому сомневался в справедливости рассказа, и чтобы убедиться в действительности тех явлений, я предложил г-же Р. сделать в нашем семействе опыт с имевшимся у нас круглым столом, на что она согласилась.

В первый наш спиритический сеанс сели вокруг стола четверо: я с женой и дочерью, и наша знакомая г-жа Р., руководившая нами, и все мы положили руки на стол. Сидели мы около двух часов, но стол не оказывал никаких признаков движения. Сомнения мои как бы подтверждались, и я хотел встать из-за стола и прекратить это занятие, как в нем послышались глухие, редкие стуки и на вопрос г-жи Р., будет ли стол отвечать на наши вопросы, он поднял ножку и стукнул ею один раз. Затем были предлагаемы вопросы, например: что стоит мебель, часы, сколько кому лет? и пр., на которые стол отвечал с замечательной верностью.

В следующие затем сеансы, происходившие почти каждый день в присутствии меня, жены моей и дочери, часто приходившего к нам нашего знакомого В. К.-а, тоже весьма интересовавшегося этим новым для нас явлением, мы окончательно удостоверились и, так сказать, осязательно убедились в том, что в столе происходят стуки от неизвестной нам причины и что стол производит самостоятельное, независимое от нашей воли, движение; отвечает на вопросы ударами ножкой и делает то, что ему предлагают. Так, напр., стол ходил по комнате, по указанному ему направлению; взлезал на диван, на стулья, на стол, становился, как мы желали, на одну или на две ножки; возил по комнате, в ящике без колес, восьмимесячную дочь мою, при этом ящик привязывался мной к ножке стола веревочкой. Эти необыкновенные явления приводили нас в решительное недоумение – чему приписать их? Некоторые из участников нашего занятия относили их к действию электричества или магнетизма; но я не соглашался с этим предположением потому, что стол отвечал на вопросы и делал то, что ему предлагалось; словом – он действовал не автоматически, но как будто им управляло живое, разумное существо. Обмана со стороны кого-нибудь из участников нельзя было допустить, как по невозможности этого, так и потому, что все мы были одинаково заинтересованы этими необыкновенными явлениями, которые каждому из нас пришлось видеть и испытать в первый раз. Недоумения наши вскоре рассеялись.

     В одной петербургской газете прочли мы статью, в которой описаны были весьма интересные сообщения, полученные тоже от стола, но только с помощью алфавита, способ употребления которого нам не был известен. Из той же статьи мы узнали, что непонятные для нас явления называются спиритическими и производятся они не электричеством или магнетизмом, но душами умерших, которые сообщаются с живыми посредством стола.

Узнавши причину этих явлений, мы еще усерднее занялись ими, желая получить такие же сообщения, как описано было в статье, т. е более полные и обстоятельные, и после многих опытов и применений разных способов разговора по азбучному алфавиту, успели настолько, что могли производить самые разнообразию разговоры, перед началом которых всегда спрашивали: кто будет с нами говорить, и сейчас же стол передавал ответ душ, называвшихся именами наших умерших детей, родственников и пр. Чаще же всего выходили имена наших умерших детей.

Из числа многих разговоров с душами умерших, для примера приведу только некоторые.

                      I

Вопрос: Кто будет с нами говорить?

Ответ: Павел Русков⁴¹.

Вопрос: Что ты хочешь сказать нам?

Ответ: Я прошу вас, ради Христа, чтобы вы любили друг Друга.

                                                                             II

Вопрос Кто будет с нами говорить?

Ответ: Анна Рускова⁴².

Вопрос Что же ты хочешь сказать?

Ответ: Мамаша, будьте добры, милостивы и любите друг друга.

Вопрос Кто добр или милосерд – что тому будет?

Ответ: Ожидает рай Христа.

Вопрос А тем, кто этого не исполняет?

На этот вопрос ответа вовсе не было.

Вопрос: Знаешь ли ты, что Паша (брат ее) умер в один день с тобою?

Ответ: Знаю.

Вопрос: Видишь ли ты его?

Ответ: Нет. Я желала бы его видеть, и где он, миленький, находится – не знаю.

Вопрос: Довольна ли ты, что тебя похоронили в барежевом платье, которое ты носила?

Ответ: Довольна.

Вопрос: Теперь ты в нем же одета, или в чем другом?

Ответ: Мы бестелесны.

Вопрос: Когда мы поминаем вас в церкви – что вам бывает?

Ответ: Нам Христос не велел об этом говорить.

Вопрос: Где ты теперь находишься?

Ответ: В воздухе⁴³.

                          III

Вопрос: Кто с нами говорит?

Ответ: Иван Гмелин.

Вопрос: Кто ты такой?

Ответ: Бывший профессор.

Вопрос: Какого университета?

Ответ: С.-Петербургского.

Я взял энциклопедический словарь В. Клюшникова, в котором нашел: «Иоган Гмелин, профессор химии в С.-Петербурге. Скончался в 1755 г. в Тюбингене». После этой справки я спросил:

Вопрос: Что ты желаешь передать нам?

Ответ: Рыдая, прошу вас моли...

На этом слове вдруг остановился и более не продолжал.

Кроме того, передавались имена других наших родных и знакомых, сообщавших иногда такие случаи из своей жизни, которые вполне убеждали нас, что мы действительно имеем сношения с душами умерших.

Жена моя всеми этими явлениями заинтересована была не менее меня; но все-таки относилась к ним скептически, почти каждый раз при спиритических явлениях выражая свое сомнение: не грех ли нам заниматься этим делом? Но я и знакомый наш В. К. старались уверить ее, что греха в этом не может быть, потому что души умерших учат нас любви и милосердию; а любовь есть главное основание христианского учения.

Во время сеансов замечено было, что при участии со мной моего приятеля Г. К. стол действовал весьма хорошо; когда же садилась жена моя, то он стучал слабо, ответы давал медленно и сбивчиво, иногда и вовсе не стучал. Это я объяснял тогда тем, что она сомнением своим, так сказать, парализовала духовную силу, сообщавшуюся с нами посредством стола. Впоследствии, когда стали часто выходить имена наших умерших детей, просивших, чтобы мы любили друг друга и проч., – она перестала сомневаться в действительности сношений с нами душ умерших. Тогда действия и сообщения стола и при ее участии производились скоро и отчетливо. Однажды приходил к нам посмотреть на наши занятия сосед наш, К. С. Б. Жена его раньше слыхала о том, что у нас стол ходит и отвечает на всякие вопросы, хотела посмотреть на такое чудо и когда пошла к нам, то пригласила и мужа своего. Когда сосед наш К. Б. по приглашению моему сел к столу с женой своей и со мной и положил на него руки, то стол, до того отлично действовавший, перестал отвечать, и сколько я ни делал разных вопросов – ответов не давал, но только беспрерывно стучал, делая большие раз махи. Это я приписывал тоже тому влиянию, которое замечалось при участии моей жены. Действительная же причина этому объяснилась впоследствии.

К нам приходили еще для спиритических занятий знакомые наши М. И-в и жена его М. А. Они с первого сеанса вполне поверили, что мы действительно имеем собеседниками жителей загробного мира. За такую уверенность и души, как будто, оказывали им свое особое расположение: стоило только нашим знакомым М. И. или М. А. положить руки на стол, как он тотчас начинал стучать и отвечать на вопросы.

Так продолжались наши спиритические занятия, почти ежедневно, у нас, а иногда у кого-нибудь из знакомых, пока мы не встретили еще нового явления, которое все наши занятия привело к окончательной развязке.

В 1883 году я говел на страстной неделе и приобщался Святых Тайн в четверг. В этот же день, как известно, всегда бывает чтение 12 Евангелий, или «страстей». Я был в церкви вместе с женой, и возвратившись оттуда часов в 10, мы встретили у себя ожидавших нас г. Т. М. И. и жену его М. А. Поговоривши

кой о чем, М. И. спросил меня: «Нет ли чего нового в спиритических сообщениях»? Я отвечал, что так как я говел, то поэтому не занимался спиритизмом.

– А я, – сказал М. И, – сделал открытие.

– Какое?

– Вот какое: теперь нам не нужно стол тревожить, а возьмите в руку карандаш, и он сам станет писать что угодно.

– Можете ли сейчас же сделать опыт? – спросил я.

– Можно, – отвечал М. И,– взял карандаш, бумагу, и вскоре начал писать. Все мы с любопытством окружили его. Только я, смотря на самописания карандаша, сомневался в этом; оно показалось мне обыкновенным писанием, а не то, чтобы происходившим под влиянием посторонней, невидимой силы. Поэтому я просил М. И. дать мне ответ посредством карандаша: «Могу ли я писать также»!

На этот вопрос карандаш, бывший в руке М. И., написал: «Ему (т.е. мне) нельзя; он принимал Св. Тайны; а через три дня можно будет».

Я решился ждать, чтобы самому сделать опыт, и никто из нас в то время не обратил внимания на то: почему принятые мною Св. Тайны могли служить препятствием душам умерших для сношения с нами?

После того карандаш написал: «Идите трое в темную комнату; я там покажу вам фокус».

М. И. с женой и дочь моя пошли в другую темную комнату и пробыли там минут десять, но ничего не видали и вышли.

– Что же не показал фокуса? – спросил М. И.

Карандаш написал: «Подождите до 12 часов».

– А что хотел показать нам?

– Маргаритку.

Хотя было уже 11 часов, но М. И. и М. А. не захотели дожидаться до 12 и ушли домой.

Прошло три дня. На первый день Пасхи, после обеда я взял карандаш, бумагу и сел к столу, чтобы испытать: будет ли карандаш и у меня писать сам. Не прошло пяти минут, как я почувствовал, что указательный палец правой руки как будто слегка нажимается на карандаш, который вследствие того, начал тихо наклоняться к бумаге и потом писать. С изумлением смотрел я на пишущий карандаш, и думал, как бы не веря самому себе: да неужели он пишет сам без участия моей воли? Убеждаюсь что карандаш действительно сам пишет! А написал он тогда так: «Родные тебя скоро оставят, и я буду твоим постоянным собеседником; каждый вечер буду и писать и говорить, а теперь оставь». Я спросил (мысленно): «Кто ты такой?» На это карандаш написал: «Оставь, теперь ничего не скажу».

На другой день я опять взял карандаш и бумагу. Минуты через две карандаш написал: «Имени не скажу». Почему? – спросил я. «После узнаешь».

Потом карандаш опять начал писать, но непонятно: напишет слово, потом другое, не имеющее никакого смысла с прежде написанным, потом сам же все замарает и снова начнет так же. Надоело это мне и я спросил: «Что же ты пишешь без всякого смысла и опять зачеркиваешь!»

В ответ на это карандаш написал: «А ты не торопись. Ты вскоре получишь от своего верного друга письмо; тебя будут приглашать на службу в Астрахань, к Хервинскому. Ты не соглашайся, тебе и здесь прибавят жалованья. С. скоро уволят; вместо его поступит Р..., а старшим механиком будет В. Только ты, Петр Евл., с начальником своим будь вежлив и держи себя хорош). Ты, П. Е., не забывай своего отчима; он плохо живет, хочет писать к тебе и просить в долг. Желая вам долго жить, ваш двоюродный брат Павел Петрович Т.»

 – Почему назвали меня двоюродным братом? – спросил я.

 – Потому что вами всегда был очень доволен.

–  Как 1ы знаете, что у меня есть отчим, и что он плохо живет? Об этом разговора с вами раньше не было.

– Будете довольны тем, что вам написал.

Я сделал еще какой-то вопрос, но карандаш тотчас написал: «Теперь ничего не скажу».

Вскоре после этого, в тот же день, к нам пришла знакомая М. А. и проспала сесть за стол и предложить ему некоторые вопросы по интересовавшему ее делу. Сели: я, жена моя и М. А. Стол хотя вскоре начал стучать, но ответы на вопросы наши давал сбивчивые, неясные, словом – путал. Поэтому, оставивши стол, я по предложению М. А., взял карандаш, который тотчас написал: «После, теперь не скажу». М. А. опять стала просить, чтобы получить ответ на сделанный вопрос.

Карандаш опять написал: «После».

 – Пускай он напишет, по крайней мере, одно; знает или не знает о нужном мне деле, – сказала М. А.

Я опять взялся за карандаш и только лишь положил руку на бумагу, как тотчас почувствовал весьма сильное давление на кисть правой руки, так что я с особенным усилием едва сдерживал карандаш, потому что пальцы от сильного давления скользили по карандашу и с ним вместе прижимались к бумаге. Как сильно было давление на руку, можно судить потому, что находившиеся под листом, на котором писал карандаш, еще шесть листов бумаги, были им почти продавлены; так что на последнем, нижнем полулисте можно было явственно разобрать вдавленную карандашом фразу: «не знаю», тогда как она была написана им на верхнем листе.

Как только слово это было написано, давление на руку мгновенно прекратилось, и после этого я чувствовал в кисти руки как будто усталость, какую иногда испытываешь после поднятия тяжелой вещи.

Вечером, в тот же день, мы с женой зашли с прогулки к М. А. Тут она опять просила нас сесть за стол и спросить о том, что ей хотелось узнать. За столом сидели мы 15 или 20 минут, но он не действовал; иногда как будто замечались в нем весьма слабые движения.

– Должно быть стол не расположен говорить с нами сегодня,– сказал я; нужно взять карандаш; не напишет ли он того, что вы желаете узнать.

Карандаш тотчас начал писать и, как я заметил, скорее прежнего. Написал он так: «После отдания Пасхи я буду писать и говорить с тобой, а теперь у меня отнята сила».

Я спросил: «Почему же на первый день Пасхи писал, а теперь нельзя?»

«Тот одинок, и я не знаю, как он осмелился писать», – ответил мне карандаш.

Я опять спросил: «Напиши, кто отнял у тебя силу, и кто ты такой?»

На это карандаш написал: «Ты требуешь невозможного и потому не стоишь доверия».

– Ты сейчас написал: «Гот одинок. Кто такой одинок!»

«Отстань!» – написал карандаш.

Я опять повторил вопрос, на который карандаш написал: «Не напишу».

Когда мы пошли от М. А. домой, мне пришла мысль: «Что такое значит написанное карандашом: после отдания Пасхи... а теперь отнята сила? А раньше он писал, что я не могу получать ответы на письмо мое карандашом по случаю принятия Св. Тайн? Тут что-то нечисто, – подумал я,– нужно еще испытать».

Придя домой, я тотчас взял бумагу и карандаш и сел к столу. Одной минуты не прошло, как карандаш начал писать: «Ты опять пристаешь, прошу теб...», карандаш вдруг остановился и перестал писать, потому что в это время я начал мысленно читать молитву: Да воскреснет Бог.

Переставши читать молитву, я спросил: «Что же ты остановился? Почему не пишешь?» «Я писал тебе, что б...» – начал было писать карандаш, но опять вдруг остановился, потому что я опять начал читать ту же молитву.

– Что же ты не пишешь? – спросил я, или ты боишься молитвы?

Ответа не последовало.

– Напиши кто ты такой?

– Если тебя молитва устрашает и не позволяет писать, значит ты никто другой, как тот, кто искушал Бога в пустыне?

И на этот вопрос ответа не было.

Тогда я сказал:

– Именем Бога всемогущего требую написать: кто ты?..

Карандаш начал тихо наклоняться к бумаге и медленно

написал: «Да,я тот, кто искушал Бога в пустыне».

Это неожиданное открытие так меня поразило, что я вскочил из-за стола и бросил карандаш. Жена спросила: «Что такое случилось?»

Я сказал ей, кто писал нам карандашом, который опять тут же взял и требовал написать: «Кто именно производил стуки в столе, приводил его в движение и отвечал на вопросы?»

Карандаш написал: «Я злой дух».

– Я требую, – сказал я, – чтобы ты оставил нас. С этого времени мы оставляем занятия со столом и карандашом.

Карандаш медленно и как бы удаляясь, написал: «Не приду;» первую букву большую, вторую меньше и т. д.; последняя буква «у» написана была очень маленькая.

Сделавши такое неожиданное открытие, мы решили немедленно сообщить о том нашим знакомым, которые подобно нам занимались спиритизмом; и чтобы уничтожить и следы наших занятий, я собрал все свои записки вроде дневника и листки, на которых дух писал карандашом, и все сжег».

И на каком основании, кроме их собственного льстивого уверения, принимают спириты лукавых духов этих за мнимые души усопших, ими вызываемые? Не так свободно общение с ними, как они предполагают, если только хотят веровать в Евангелие.

Мы знаем из Священного Писания о многократных явлениях ангелов человеческому роду, которые все, по словам апостола Павла, суть служебные духи, посылаемые на служение тем, которые наследуют спасение (Евр. 1, 14): но они являются в видимых образах и возвещают волю Божию языком человеческим, как достойно словесного творения, а не каким-либо бездушным стуком, из которого надобно отгадывать буквы, или странными письменами без сознания пишущего карандаша или стола. В противоположность ангельским явлениям, мы слышим также предостережения апостола Петра, который говорит: Чтоб мы бодрствовали, ибо противный нам диавол ходит, как рыкающий лев, ищущий, кого бы поглотить (1Пет. 5, 8). И апостол Павел предостерегает нас также: что наша брань не с кровию и плотию, но с мироправителями тьмы века сего, с духами злобы поднебесными (Еф. 6, 12). Но никто из апостолов не внушает нам о каком-либо общении с душами усопших, которое бы могло служить нам руководством в этой жизни.

      Напротив того, вот что мы читаем у святого евангелиста Луки в его известной всем притче о «Лазаре и богатом» (16). Богатый, страдая в аду, видит издали, на лоне Авраамовом, презренного им некогда нищего Лазаря, и просит Авраама умилосердиться над ним и послать Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил страждущего в пламени. Но Авраам, напоминая ему, что он уже восприял все благое во временной жизни, присовокупляет еще знаменательное слово: и сверх всего между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят. Если такая пропасть существует в мире невидимом духовном между душами добрыми и злыми, то не в большем ли размере существует она между миром видимым и невидимым, не дозволяя душам отживших свободно странствовать на земле, как мы это далее видим из содержания той же притчи. Страждущий в аду уже просит Авраама не о себе, но о братьях своих еще живущих на земле, и умоляет послать к ним Лазаря, для их предостережения. (Кажется, это совершенно в духе спиритического учения). Но что возражает ему Авраам? У них есть Моисей и пророки; пусть их послушают. Итак, вот где мы должны почерпать наше учение: в лоне Церкви, у пророков, апостолов и их преемников, а не у душ усопших,незаконно вызываемых, по подобию Самуиловой.

Когда же страждущий в аду хочет подкрепить свою просьбу тем, что братья его покаются, если к ним явится воскресший из мертвых, Авраам опять ему возражает: Если Моисея и пророков не слушают, то хотя бы кто из мертвых воскрес, не поверят. Не так ли действительно и бывает? Несмотря на столь ясное обличение, последователи спиритизма не более ли верят духам своим, нежели словам Воскресшего, когда вымышляют свои догматы о невечности мук и переселении душ, противоречащие Евангелию?

Не знаю, где нашли спириты такое мнение у христиан: будто мы полагаем, что Господь выпустил против нас целый ад демонов, со всякой лестью и силой чудес и мнимой святостью, чтобы только обмануть нас, Ангелам же и святым не позволил никакого общения с нами, предоставив это исключительно одному дьяволу. Нет, мы признаем благодатное явление и Ангелов, и святых – людям, удостоенным особенной благодати от Бога, но никак не можем верить, чтобы каждый человек или, по крайней мере, каждый медиум мог бы по произволу, как бы по звуку колокольчика, известной формулой вызывать кого ему угодно из царства мертвых, злых и добрых, и даже святых, и те должны непременно являться, как бы под влиянием какого-то чародейства. Это недостойно ни святых, ни Самого Бога. И вот почему в тех случаях, где не оказывается какое-либошарлатанство, а действительно является что-либо необычайное в ответах, – мы это приписываем не душам усопших, а лести демонов, за них отвечающих. Но демоны эти нам не страшны, и напрасно нас насмешливо обвиняют в такой боязни последователи спиритизма; потому что мы вооружены против их лести крестным знамением и самой молитвой Господней «Отче наш», в которой, несмотря на ее краткость, есть и предостережение против дьявола, – в ее последнем прошении: «И не введи нас по искушение, но избави нас от лукаваго».

Если бы чаще о том помышляли упражняющиеся в спиритизме, то они были бы осторожнее в своих сношениях с домашними духами.

Нельзя однако же сказать, чтобы слишком разборчивы были спириты насчет своих духов, во множестве вызываемых. Доктор Гранд довольствуется и тем, что хотя двое, из числа их, совершенные христиане и католики по своим речам и убеждениям. И вот что от них слышал: «Как! Мы демоны?.. Прогони смешные страхи и вспомни слова Христовы: как могу Я силою демонов прогонять демонов. Может ли разделиться царство?» (Лк. 11). Так хульно приводят обольстители в свою пользу слова Господни, хотя и неверно ими переданные, присовокупляя: «Может ли быть что-либо более против у демонского, как это новое учение? Не служит ли оно освящением самого учения Иисусова?» И что же? Им слепо верят их последователи, однажды уже попавшиеся в их сети!

Любопытно, однако, видеть, до какой степени несведущи в текстах Евангелия, и как искажают их не только ученики, но и сами загробные учители; так, например, доктор Гранд с восторгом описывает свое изумление при первом откровении одного духа, которыйразумными звуками простучал следующую фразу: «Мужайся даже и после чуда; потому что неверующие изгонят тебя, как иудеи прогнали слепорожденного от святого Иоанна Крестителя;» тут даже выставлено и откуда этот текст (Ин. 9). Не угодно ли открыть эту главу и найти в ней хотя одно слово об Иоанне Крестителе? Дело идет об исцелении слепорожденного Самим Господом. Кто же тут ошибся, – дух или автор?

Однако он в своих примечаниях свидетельствует, как отчетливо каждый стук выражает известную букву, и что из этих букв составляются слова, хотя и медленнее, но даже отчетливее тех, которые пишутся на бумаге под влиянием духа. Итак, в этом случае дух пролгался, а верующий ему автор, не уступая ему в невежестве, в познании Священного Писания, так и пустил в печать свою нелепость, которую с благоговением приемлют спириты.

      Хотите ли еще пример подобного же незнания евангельских текстов? Дух, носящий имя Марии, ударами стола высказал следующие слова, ссылаясь на 8 главу евангелиста Матфея (1–5): «Имейте столько же веры, сколько сотник, о котором говорит евангелист Матфей, и вы будете творить чудеса». Раскроем эту главу из евангелиста: первые четыре стиха говорят об исцелении прокаженного; только в 5 стихе начинается рассказ о сотнике, останавливающийся на этих словах: приступи к нему сотник, моля его и глаголя. Следовательно, в этих пяти стихах вовсе не сказано того, на что ссылается мнимая Мария. Далее, в последующих стихах Спаситель удивляется только вере сотника; о том же, что ученики его будут творить чудеса, если будут иметь веру, сказано Господом уже в 21 главе (ст. 21). Итак, все перепутано домашним духом доктора Гранда, а между тем, как бы нарочно, вслед за тем приведя еще несколько текстов, сам он изумляется духовным познанием своего домового, говоря, что эти указания на Священное Писание, с обозначением самых глав и стихов, свидетельствуют о познании мнимого духа по сему предмету: «Ибо физически невозможно пишущему медиуму запомнить все эти числа» (с. 39). Каково же обличение невежественному духу, или тем, кто ему верит!

В другой раз супруга доктора допрашивала свою домовую Аннушку: «Какую книгу ей читать для своего усовершенствования?» Аннушка отвечала: «Подражание Христу». «Какую главу в особенности?» Она опять отвечала: «Книгу 5, гл. 3». Кажется, нельзя быть отчетливее в своих ответах; одна лишь беда: пятой книги вовсе не существует в книге о подражании Христу, ибо творение это состоит на всех языках только из 4 книг.

Я здесь привел только несколько ошибочных указаний на Евангелие, сделанных духами. Но страшно видеть, как они искажают в свою пользу не одни лишь слова, но и самый смысл изречений Спасителя. Они хотят основать на Евангелии свой языческий догмат о переселении душ и многократном их перевоплощении, потому что сами не уразумели спасительной заслуги Сына Божия, Которого искупительная кровь одна только может очистить грехи наши. Какой же евангельский текст приводят себе во свидетельство? Беседу Господа с Никодимом и собственно слова Христовы о том, что необходимо родиться от воды и духа, чтобы войти в Царствие Небесное. Сам глава новой секты Кардек указывает на этот текст, не понимая его таинственного смысла, и говорит, что учение о перевоплощении душ, которому должны все покориться, заимствовано не у язычников и даже не у христианского какого-либо автора, а из самих слов Иисусовых и весьма ясно выражено в Евангелии Иоанна.

       Желательно бы знать, какое отношение имеют к переселению душ слова Господни:Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может видеть Царствия Божия. Слово свыше, верно переведенное с греческого подлинника, переведено на французском языке снова, что дает ему иной смысл. Когда же Никодим спрашивает: Как может человек родиться, будучи стар? Господь очень ясно указывает на таинство крещения: Если кто не родится водою и духом, не может войти в Царство Небесное. Таким образом, каждый христианин рождается свыше в благодатных водах крещения, и тут нет уже ни малейшего намека на переселение душ из тела в тело и с планеты на планету. Можно ли столь хульно искажать священный текст и лгать на Самого Иисуса Христа?

Вот и другой текст из евангелиста Матфея, приводимый Кардеком. В главе 17 сказано:Ученики спрашивали Господа: почему книжники говорят, что Илии подобает приити прежде, Иисус же отвечал: Илия уже пришел, и не познали его, но сотворили с ним, что хотели: так и Сын Человеческий от них пострадает. Тогда уразумели ученики, что Он им говорит о Иоанне Крестителе (ст. 12–13). Из этого заключает Кардек, что так как Иоанн Креститель был то же, что и Илия, то душа Илии воплотилась снова в теле Иоанновом; так как, по его мнению, одной жизни недостаточно для исполнения судеб Божиих.

Читал ли Кардек у евангелиста Луки (1, 17), что предсказал Архангел, явившийся в храме отцу Иоанна, священнику Захарии, о рождении его дивного сына, что он многих из сынов Израилевых обратит к Господу Богу их, и предыдет пред Ним (т. е. Мессиею) духом и силою Илииною. Это пророчество осталось в памяти у иудеев, поэтому они спрашивали, когда Иоанн стал проповедовать в пустыне, не он ли есть Илия? Иоанн же прямо отвечал им: нет (Ин. 1, 21). Кажется, ясно такое свидетельство, и не следует объяснять его иначе. Надобно вспомнить еще, что, по свидетельству Священного Писания, святой пророк Илия не разлучался с телом, не умирал, следовательно, не мог и принять нового тела.

       Я привожу все эти тексты из Евангелия для верующих, т. е. для православных христиан, для того, чтобы их не сбивали лжеучители искаженными текстами, в которых не каждый может подметить обман. Для тех же, которые увлекаются всяким ветром ложного учения, нет пользы ни в доказательствах против спиритизма, ни в самых текстах евангельских. Если они слепо убеждены, что с ними беседуют духи, и духи добрые, то может ли быть принято ими какое-либо человеческое слово, когда даже и евангельские слова искажают по своему произволу их духовные учителя с того света?

      Невольно вспоминаются здесь слова одного германского мыслителя: «Остерегайтесь иметь дело с тьмой, уже потому, что вы не знаете, что может скрываться во тьме, и потому что тьма сама себя не знает»⁴⁴.

Время частного суда. Действительность его. Образное представление частного суда в учении Церкви о мытарствах. Замечание относительно образа истязаний на мытарствах и видимого противоречия в святоотеческом изображении мытарств.

Православная Церковь учит, что душа человека по разлучении с телом приводится к Богу на суд, который, в отличие от всеобщего, последнего суда, называется «частным», потому что совершается не торжественно перед лицом всего мира и имеет целью определить участь души не на целую вечность, как суд последний, а только до всеобщего воскресения. А что этот суд действительно будет происходить, мы уверяемся из Священного Писания. Апостол Павел сказал: людям положено однажды умереть, и потом суд (Евр. 9, 27). Из притчи Спасителя о богатом и Лазаре также ясно открывается, что по смерти тотчас следует известное решение участи (Лк. 16, 23), смотря по делам умершего; следовательно, происходит суд. Несомненная действительность такого суда вытекает еще как из понятия о земной жизни – поприщи испытания, так и из понятия о Боге, Творце, Судии и Мздовоздаятеле нашем; потому и говорит сын Сирахов, приводя верование Церкви ветхозаветной:Яко удобно есть пред Богом в день смерти воздати человеку по делом его (Сир. 11, 26)⁴⁵.

Какой же суд ожидает человека после смерти? Проникнуть в существо этого суда значит проникнуть в существо самого события смерти. Возможно ли это пребывающим еще в жизни? Нечто из этого предоткрыто нам и в слове Божием, и в духовных опытах людей Божиих, и в общем чувстве истины. Попытаемся собрать эти откровения воедино.

Как ни различны образы телесной смерти людей, но не должно обольщаться – существо смерти, как одинакового оброка для всех, требует и одинаковости основных фактов, через которые должен проходить всякий, испытывая, что называется смертью – оброком греха. Иные думают, что существо ее исчерпывается мгновением видимого прекращения жизни. Нет, испытывание жала смерти с этого мгновения только еще начинается. Три момента можно предразличить в существе смерти: 1) отрешение души от тела и вместе – от мира, оставляемого с телом; 2) необходимо следующее за этим обнаженное состояние души, со страхом изображаемое апостолом, – то состояние, в котором душа, лишенная телесного облачения, является сама собой как бы в своей наготе; 3) наконец, появление ее как духовной личности пред лице Бога Творца, Искупителя и Судии. Таким образом, не три ли акта предстоит пережить душе, в продолжение которых каждым неизменно должно быть испытываемо существо того, что называется смертью? Покров непроницаемой тайны лежит над тем, почему именно три дня Христос был во гробе; но этой тридневности, конечно, нельзя иначе представлять, как внутренно необходимой продолжительностью дела. Не дает ли это света к уразумению определенной последовательности состояний в испытывании смерти каждой человеческой душой? Мысль о трех днях принимать должно как указание на возможную, аналогию. Нужно оставить в стороне все определения времени там, где начинается вечность с ее тысячелетними днями и с ее мгновениями, превосходящими по своему содержанию продолжительность целой жизни.

Итак, надлежит представлять, что испытывание существа смерти только начинается в отрешении души от тела. Скорбь души в телесных смертных страданиях есть скорбь весьма напряженная, но еще земная скорбь, какую мы более или менее чувствуем у смертного одра близких нам; душа страдает, видя себя поставленной у смертного одра своего самого близкого спутника жизни. Но после соучастия в страдании тела, когда тело уже подверглось смерти, наступает, без сомнения,внутреннее, уже не земное дело или подвиг души, – внутреннее ее отношение к совершившемуся факту смерти. Что именно бывает тогда с душой человека, никто сказать определенно не может; но нечто можно предчувствовать без обольщения при руководстве духа Писания и Предания Церкви.

Душа, отрешившись от тела, еще взирает на обычную ей, только что оставленную родину жизни; и в эти-то мгновения должно обнаружится решительно, где наше сердце имело свое сокровище (Мф. 6, 21). Те, которые здесь положили истинное и твердое начало освящению жизни, – отрешившись от мира, конечно, всей силой воли признают этот мир миром суеты, греха. Но это – первый опыт воли в новом мире, где она должна выдержать строгое испытание. Тут потребна, и веруем, что дается освященной душе помощь духовная, ангельская. Ангелы укрепляли Самого Сына Человеческого. Что у Христа Спасителя предшествовало смерти в Гефсимании внутренее преодоление смерти, то нашей душе предлежит только после страданий, выдержанных в смерти тела. Ангелы несли душу Лазаря на лоно Авраамово, по непреложному слову Господа. Что же будет тогда с душой неосвященной? Как удобно ей погрузиться в совершенную печаль о мире, которая может сделаться для души в мгновение огнем неугасающим и червем неумирающим, не перестающим жечь и глодать сердце, обманувшееся в греховной привязанности к преходящему. Помощь дается только желающему помощи. Итак, внешнее отрешение должно сопровождаться внутренним отрешением не без высшей помощи: с отрешением от тела ветви обрублены, но корни еще в душе, от которых она в подвиге должна очищать себя.

Вот глубокая строгость решения или суда личного, заключающегося в смерти, – но не в телесной смерти самой по себе, а в испытывании душой существа смерти, испытывании после совершившегося факта телесной смерти. С какой благодарностью должны здесь вспомниться все те горькие опыты жизни, которые давно служили душе к внутреннему расторжению уз ветхой естественности! Таков первый акт смерти и начало суда! Однажды человеку надлежит умереть, потом суд.

      Далее Писание ясно говорит о наготе души, являющейся вследствие смерти (2Кор. 5, 3). Душа совлекла одежды тела; но тело для души более, чем только облачение. Тело было основой и органом деятельности души в этом мире. Теперь-то в этом обнажении от существенного элемента своей жизни душе яснее становится, что она имеет жизнь не в теле и не в себе самой. В самой широте свободы, уже не ограничиваемой телом, какая теперь связанность для души; в самом проницании ею всей глубины своего существа – какой источник горького сознания своей нищеты, слабости, своей виновности, своего вся ческого обнажения! Кто в состоянии будет вынести это обнажение? Только тот, кто уже здесь, в теле вел хотя в начатке жизнь духа, кто уже в этом преходящем мире роднился с миром вечности. Но этого мало;к сему довольно только благодатное, здесь восприемлемое возрождение духовное, покаяние сердечное, освящение таинственное и приобщение неизреченное непреходящей святой телесности Христовой, которую христианская душа уносит с собой как залог нового тела, как новую свою ризу при совлечении от ризы своего тела. Что делает человек на земле, когда он, сокрушаясь в смиренном сознании о своей бедности и наготе, обращается к благодати Христа как к силе и праведному одеянию, то же самое для такого человека может повторяться там, уже в последнем своем завершении и истине. Но к чему не приобщалась душа здесь, то не придет ей на сердце и там. Какое испытание душе в этот великий час решительной бедности и одиночества ее! Ужасно представить, что в этот час душа может погрузиться в саму себя, как во гроб, – в безнадежность отчаяния, если не приготовлена вера ее к великому делу оправдания через Спасителя. Таким представляется род суда в смерти, но все еще как бы только собственного суда души над самой собою.

Но, наконец, всякая душа является пред Бога – пред Его суд: всем нам подобает явитися пред судище Христово! Какое это будет явление? Тут всякое земное помышление должно умолкнуть в немощи: душа – пред Богом, своим Творцом, Искупителем и Судиею! Между душою и Богом уже нет никаких посредств! Душа пред Богом так, как она есть, – не какой она казалась другим, не какой она хотела казаться себе, – но в истинной своей действительности! Какое будет это явление? Одно нам открыто: это будет блаженным приближением к Богу для тех, которые здесь на Его спасение надеялись приобщением к небесной Церкви – в смиренной радости, исполняющей видением земные веру и надежду христианина; но для других, увы, это будет мучительным удалением от Бога и Его Церкви, если они здесь Бога и Христа отвергали⁴⁶.

Образное представление частного суда мы находим в учении Церкви о мытарствах.

Для объяснения названия мытарства мы должны вспомнить, что во времена римского владычества над иудеями мытарями назывались люди, занимавшиеся сбором государственных податей. Так как исполнение этой должности не соединялось со строгой ответственностью, то мытари позволяли себе различного рода насилия, придирки, злоупотребления и бесчеловечное обхождение. Они становились в городских воротах, чтобы не пропустить ни одного входящего и выходящего. Поведение мытарей производило страх в народе. Тогда по народному понятию имя мытаря означало человека бесчувственного, жестокосердого, способного ко всякому злодеянию, ко всякому злому поступку, вообще, человека отверженного. Такое унизительное название мытарей перешло от людей и на бесов, стерегущих восхождение душ от земли к небу, по сходству их должности и по характеру отправления ее теми и другими. Демоны уличают человеческие души не только во грехах, сделанных ими, но и в таких, каких они никогда не совершали. Прибегают они и к вымыслам, соединяя клевету с бесстыдством, чтобы вырвать душу из рук ангельских и умножить число адских узников. Поэтому- то эти демоны, на языке святых Отцов Церкви, называются мытарями, а их истязания душ – мытарствами. Души умерших по освобождении из тела проходят воздушное пространство, которое для их истязания, уставлено отдельными судами и стражами темных властей, от земли до самого неба. Каждое отделение заведует особенным видом греха и истязует душу, когда она достигнет этого отделения. Души сопровождаются при этом Ангелами, которые защищают их от несправедливых нападений и притязаний воздушных мытарей.

Таким образом, мытарства представляют собою неизбежный путь, которым совершают свой переход от временной жизни к вечному жребию все человеческие души, как злые, так и добрые; на мытарствах, во время этого перехода, каждая душа, в присутствии Ангелов и демонов, без сомнения, пред оком всевидящего Судии, постепенно и подробно истязуется во всех ее делах, злых и добрых, и вследствие этих истязаний, этого подробного отчета каждой души о ее прежней жизни, души добрые, оправданные на всех мытарствах, возносятся ангелами прямо в райские обители, а души грешные, задержанные на том или другом мытарстве, обвиненные в нечестии, влекутся, по приговору невидимого Судии, демонами в их мрачные обители.

Более подробное представление о мытарствах можно получить из рассказа блаженной Феодоры, явившейся по своей смерти в сонном видении некоему Григорию.

В царствование греческого императора Константина Багрянородного (911–959) жил в Константинополе святой муж Василий, которого память Православная Церковь совершает 26 марта под именем Василия Нового. Этот муж за свою святую и богоугодную жизнь был удостоен от Бога дара чудотворений и прозорливости. Некоторый благочестивый житель Константинополя по имени Константин упросил Василия к себе на жительство, устроил для него келлию при своем доме и приставил к нему для прислуги благочестивую старицу Феодору. Кроме Феодоры, был еще у Василия ученик Григорий. Блаженная Феодора служила святому Василию как Ангелу Божию; потом, через несколько времени, приблизившись к смерти, приняла на себя иноческий образ и вскоре затем преставилась к Господу. Все, кто имел духовную любовь к преподобному Василию, скорбели о кончине старицы Феодоры, которая была общей ходатаицей за всех у преподобного: она была ко всем ласкова, всех утешала добрыми разговорами, была кротка, милостива, целомудренна и исполнена духовной премудрости.

Ученик Василия Григорий, любя сыновней любовью усопшую старицу, желал узнать, где находится душа Феодоры по разлучении от тела, какую участь получила, с теми ли, которые по правую сторону Судии стоят, или с теми, что по левую, – сподобилась ли она милости и отрады от Бога? Занятый такими мыслями, Григорий часто просил преподобного Василия, чтобы он рассказал ему о судьбе души Феодоры, ибо он твердо был уверен, что от преподобного Василия не сокрыта судьба ее. После частых и усердных молений Григория святой Василий, не желая вконец опечалить своего духовного сына и ученика, помолился о нем Господу, да откроет ему в сонном видении о судьбе Феодоры. В следующую ночь Григорий, заснувши, увидел во сне блаженную Феодору в светлой небесной обители, уготованной от Бога для преподобного Василия, которому она усердно и трудолюбиво служила долгие лета в земной жизни. Увидевши ее, Григорий возрадовался и утешился долгой беседой с нею, как будто наяву. Он спросил ее: как она рассталась с телом, как перенесла тугу смертную, что видела при смерти и как прошла мимо воздушных духов? Феодора отвечала ему так: «Григорий, ты спрашиваешь меня о страшных предметах, о которых и вспоминать ужасно⁴⁷.

Я видела такие образы, которых никогда не видала, и слышала такие речи, которых никогда прежде того не слыхала. За мои дела меня постигли такие беды, каких я и не ожидала, но по молитвам и при помощи отца Василия все прошло благополучно. Как рассказать тебе, чадо, о той болезни телесной, о тех страданиях и бедах, какие претерпевает умирающий? Вот что я тебе скажу: когда кто нагой попадает в пламень огненный, то горит и мало-помалу сожигаемый, наконец, разрушается; такова же точно и болезнь смертная, так же мучительна разлука души с телом, особенно же для подобных мне грешников. Когда стал приближаться конец моей жизни, я увидела, что вдруг к постели моей подступило множество эфиопов; они сильно шумели и спорили, видом похожи они на зверей и свирепо смотрели на меня. Лица их были искривлены и извращены, глаза налиты кровью, чернее смолы. Устрашая меня всевозможными способами, они старались похитить меня и взять к себе; они принесли с собой большую груду исписанной бумаги, на которой записано было все, сделанное мною от юности. Они развертывали свитки и подготовляли их, как будто ждали какого-нибудь судью. Видя это, я сильно испугалась и изнемогла до последней степени. Во время такого беспокойного состояния я смотрела туда и сюда, отыскивая, не отгонит ли кто-нибудь от меня бродивших около меня эфиопов; но помощи ниоткуда не было. Чтобы не видеть их мрачных лиц, я отвращала свои глаза от них, а они крепко приставали ко мне. Когда я находилась в такой беде, внезапно явилось двое весьма красивых юношей в золотых одеждах – волосы на их головах были, как снег, белы. Они подошли к моей постели и стали около меня с правой стороны. Увидя их, я возрадовалась. Мрачные эфиопы со страхом отступили от меня. Один из юношей обратился к ним и с гневом сказал: «О, исполненные мрака и проклятия! Зачем вы стоите около умирающей и, производя шум, смущаете ее? Но не радуйтесь, потому что здесь вы ничего не найдете». Когда сказал это светоносный юноша, они, бесстыдные, выставляли на вид все дела мои, какие только я сотворила от юности своей или словом, или делом, или помышлением. При этом они кричали бесчисленными голосами и говорили: «Как за ней ничего нет? А это чьи дела? Не она ли сотворила их от юности своей». И много они лгали на меня и клеветали.

     Но вот внезапно явилась смерть. В своем явлении она подобна была льву ревущему; вид ее был страшен, и не похожа она по устройству на человека. Она носила при себе всякое оружие: мечи, косы, пилы, серпы, удицы, стрелы, тесаки, бритвы, секиры, топоры и много других оружий, совершенно неизвестных, посредством которых она различным образом приводит в исполнение свои ухищрения. Увидев ее, устрашилась моя душа и изнемогла. Тут юноши сказали смерти: «Что медлить? Разреши узы, потому что она не подлежит многим истязаниям за грехи». Тогда смерть подошла ко мне, взяла небольшой топор и стала отсекать ноги мои, потом руки, другим оружием отсекла мне суставы, третьим отделила иные мои члены от суставов, расслабила все части тела и жилы. После этого все тело мое омертвело, и я никак не могла двинуться. Наконец, смерть взяла обоюдоострую секиру и отсекла мне голову. Потом чего-то налила в чашу и дала мне выпить. Питье это было так горько, что в тот же час душа моя разрешилась и вышла из тела так же скоро, как вылетает птица, вырвавшаяся из рук ловца! Тут прекрасные юноши приняли меня на свои одежды, как новорожденное дитя. Я оглянулась назад и увидела: тело мое лежит бездыханное, неподвижное и бесчувственное; это было похоже на то, как если бы кто снял с себя одежду и бросил; и стоит, и смотрит на нее. Когда таким образом держали меня святые Ангелы, приступили мрачные эфиопы и сказали: «Мы имеем много за нею грехов, так отвечайте нам о них». Святые Ангелы тщательно рассмотрели мои добрые дела наряду с грехами, – одно по одному, – и первыми выкупали последние. А эфиопы в это время скрежетали на меня зубами, желая вырвать меня у святых Ангелов и низвергнуть в бездну. Когда все это происходило, внезапно действием Святаго Духа явился среди нас отец наш Василий и сказал святым Ангелам: «Господа мои! Эта душа много мне послужила, успокаивая мою немощь и старость; и потому я молился Богу о ней, и Бог, по Своей благости, послал ее мне». И дав им нечто вроде ящика, сказал: «Если хотите благополучно пройти воздушные мытарства, то берите из этого ящика и выкупайте тот долг, который имеют представить вам лукавые духи». Мне подумалось, что он в этом ящичке дал чистое золото, но это было богатство даров духовных, собранных трудами его; после этого святой ушел. Видев это, эфиопы долгое время стояли безгласными и потом громко воскликнули: «Горе нам! Напрасно мы трудились, и здесь мы потерпели неудачу»; и после все исчезли. Потом опять явился святой Василий и принес с собою много банок с различными ароматами и дал юношам. И открывали они банки одну за другой и выливали из них все на меня. Тогда я исполнилась благоухания духовного и почувствовала, что изменилась и сделалась очень светлой. Преподобный же сказал святым Ангелам: «Когда все, касающееся этой души, совершите, тогда приведите ее в приготовленный мне от Господа дом и там поместите ее». Сказав это, он ушел. Святые же Ангелы взяли меня с земли и понесли кверху и стали мы по воздуху восходить на небеса.

Мытарство 1 – клевета. Когда мы таким образом шли, внезапно встретили первое мытарство, называемое «клеветой». Тут было множество эфиопов, и один из них старший сидел, – здесь мы остановились. Свидетельствуюсь Богом, что если, живя в мире, как человек, я оклеветала кого-нибудь, – эфиопы пред лицом лее моим обличали меня в том. Я не знала, откуда они, окаянные, все это узнали? И много лгали они, говоря против меня; если я сказала что-нибудь по другим побуждениям, например: из любви, или из желания как-либо исправить согрешившего, они все это, сказанное мною, в ином виде представляли на суд и требовали от Ангелов ответа, Ангелы отвечали на те только слова, которые справедливо приводили они против меня; а если чего не доставало, они брали из данного господином моим Василием и клали против дел моих. После этого мы пошли далее беспрепятственно.

Мытарство 2 – осмеяние. И вот, когда мы поднимались еще выше, мы встретили второе мытарство, называемое «осмеянием». Оно похоже на первое; и здесь я была истязаема. Но святые Ангелы и здесь мои недостатки восполняли из данного святым Василием и мы прошли без беды. Когда мы после этого поднимались по воздуху, святые Ангелы сказали друг другу: «Поистине эта душа большую помощь получила от угодника Божия Василия, потому что много напастей душа должна претерпеть, проходя эти воздушные начала и власти».

Мытарство 3 – зависть. Когда они таким образом разговаривали между собой, мы дошли до третьего мытарства, на котором производилось истязание за «зависть», но, по благости Христовой, здесь ничего не имели против меня; ибо у меня и в мысли не было когда кому-нибудь позавидовать. И с радостью мы пошли от бесов, а они скрежетали зубами на меня и с такою яростью смотрели, как будто хотели проглотить меня живую.

Мытарство 4 – ложь. Когда поднялись мы еще выше, то достигли четвертого мытарства, в котором производилось испытание за «ложь». Бывшие тут эфиопы были скверны и отвратительны, а старший из них был свиреп. Увидевши нас, они вышли к нам навстречу, производя при этом страшный шум, и выставили на вид мою ложь с указанием имен людей, на которых, и времени, когда я лгала, а также и того, какого рода ложь и против кого говорила. Путеводители мои святые Ангелы поступили и здесь так же, как и прежде, искупив меня данным от святого Василия. И так мы и этих миновали безвредно. Когда же мы опять стали подниматься кверху, то встретили мытарство, на котором испытывают за «гнев и ярость».

Мытарство 5 – гнев. Блажен человек, который не гневается. Старший из эфиопов этого мытарства, исполненный гнева, ярости и гордости, сидел на троне. С гневом и яростью он приказал бывшим при нем эфиопам истязать меня. Они, как псы, облизываясь, выставляли на вид не только действительно с гневом или яростью сказанное мною, когда я, например, кого- либо оскорбила словом или ударила чем-либо, но представили на вид и то, когда я замахивалась рукой или сердито смотрела, или когда, наказывая детей своих, имела гневный взгляд. Все это выставляли они до подробностей, также когда я на кого гневалась или с желчью приняла огорчение, или чем-нибудь кому-либо досадила, или кому с запальчивостью возражала, – все это они выставляли на вид, даже и имена людей, и время, и самые слова, произнесенные мною, а также имена людей, которые были свидетелями моего гнева. Святые Ангелы отвечали на все эти обвинения. Отдали за меня выкуп – и мы пошли дальше.

Мытарство 6 – гордость. Мы встретили новое мытарство, на котором истязали за «гордость и высокомерие». Долго искали тут обвинений против меня, но ничего не нашли; ибо как я могла гордиться, будучи рабыней? Так мы прошли это мытарство, не претерпев тут никакой беды!

Мытарство 7 – празднословие и сквернословие. Поднимаясь выше, мы встретили седьмое мытарство «празднословие и сквернословие». Эфиопы, истязающие на этом мытарстве, вышли к нам навстречу и заставляли нас дать ответ в грехах празднословия и сквернословия, уличая меня, что в юности своей я произносила скверные слова или мирские песни пела; они выставляли все – до малейших подробностей, как-то: смех,

насмешки, слова, возбуждающие гнев, которые я, насмехаясь, произносила. При этом сказала я сама себе: «Откуда они, проклятые, знают все это, что я сама уже забыла», потому что много времени прошло с тех пор, как я это сделала, и уже ничего не помнила, а они все по порядку рассказывали. Но, отдавши и здесь соответственный греху выкуп, мы пошли выше.

Мытарство 8 – коварство и лесть. Пришли мы на восьмое мытарство, которое называется «коварство и лесть». Бывшие на нем эфиопы тщательно разыскивали что-либо против меня, но, ничего не нашед, скрежетали на меня зубами. Мы пошли от них выше.

Мытарство 9 – неправда и тщеславие. Встретили мы девятое мытарство «неправды и тщеславия», на нем ни в чем не уличили, и мы скоро прошли его.

Мытарство 10 – сребролюбие. После этого мы встретили десятое мытарство «сребролюбие». Эфиопы этого мытарства много истязали меня, но осрамились, и мы скоро их прошли.

Мытарство 11 – пьянство. Идя далее, мы пришли на одиннадцатое мытарство, называемое «пьянством». Служители его стояли, как волки и хищные звери разъяренные, желая проглотить всякого, приходящего к ним. Эти злые истязатели стали уличать меня, высчитав даже количество чаш, которые я выпила в продолжение всей жизни, и сказали мне:«Не столько ли чаш ты выпила в такой-то день, и с тобою вместе пили такой-то мужчина и такая-то женщина? Не была ли ты пьяна, выпивши сверх меры, и именно столько-то»? И еще много говорили они на меня, стараясь вырвать меня из рук Ангелов. То, что они говорили из действительно бывшего, я вспомнила, что точно так происходило. Ко мне много раз приходили гости, и я пила вместе с ними и делалась пьяна, – в этом они явно меня уличили. Но ангелы Божии, взявши из данного мне святым Василием, искупили мои грехи пьянства, и мы пошли выше. Тут святые Ангелы сказали мне: «Видишь ли какая беда бывает, когда душа попадет к этим проклятым началам, властям и темным воздушным князьям».

– Видела, – сказала я, – и испугалась, и думаю, что из живущих на земле никто не знает, что встретит его здесь и что ожидает душу каждого человека после смерти.

– Знают, – сказали они мне, – но пресыщение и мирские удовольствия не позволяют им помнить об этом. Божественное Писание говорит, что особенно хорошо будет подающим милостыню, которая больше других добродетелей может оказать здесь помощи. Пусть же день и ночь занимаются люди добрыми делами, и избавятся они от таких бед и мучений. Но так как люди живут беззаботно, служа только чреву и гордости, то, когда внезапно придет смерть, она наведет на них все это. Беда тому, кто думает пройти здесь без добрых дел! Темные князи этих мытарств берут душу и, жестоко муча, отводят ее в темные, сокровенные места ада и держат ее там в узах до самого пришествия Христова. Такая же участь и тебе предстояла, если бы ты не получила выкупа от угодника Божия Василия, оказавшего тебе великое благодеяние.

     Мытарство 12 – злопамятование. Пока Ангелы это говорили, мы пришли на другое мытарство – двенадцатое, называемое «злопамятованием». Бывшие на нем вскочили как разбойники и тщательно старались найти в своих бумажных свитках что-нибудь написанное против меня. Но так как, по молитвам святого отца Василия ничего не нашли, то зарыдали о своей неудаче. Во многом другом я виновна, но любовь имела ко всем, как к малым, так и к большим, никогда ничем не оскорблялась, не помнила зла и не льстила. Так мы прошли и это мытарство безвредно. Тут я спросила Ангелов, водивших меня: «Прошу вас, господа мои, скажите мне: откуда враги эти знают о грехах людей, живущих далеко в мире?» Один из них сказал мне: «Всякий христианин при крещении получает Ангела, который невидимо его сохраняет, наставляет на всякое доброе дело и записывает его добрые дела, сделанные им во все продолжение его жизни. Точно также поступает и ангел – лукавый диавол, он записывает все грехи человека, сделанные им в продолжение временной жизни, потом, обходя мытарства, записывает в каждом из них соответственный грех этого человека для того, чтобы, когда душа будет восходить на небо, они имели у себя, чем бы могли остановить ее и, если она не имеет за собой добрых дел, которыми бы могла избавиться из их рук, низвергнуть ее до Второго пришествия Христова в бездну, в которой сами живут. Таким образом, они узнают грехи людей еще живых, в особенности же, православных христиан, ибо для них доступен вход на небо. О нечестивых же и неверных еретиках эфиопы и не заботятся, так как еретики уже принадлежат им по своему неверию и ереси»! Когда Ангелы говорили мне об этом, вдруг мы пришли на тринадцатое мытарство.

Мытарство 13 – обольщение. На этом мытарстве духи имели вид неприятный и змеиный. Однако же, ни один из них не мог ничего сказать против меня. При помощи благодати Христовой мы и их скоро прошли. После этого я спросила святых Ангелов, водивших меня: «Господа мои! За всякий ли грех, соделанный человеком еще во время его жизни, душа, проходя здесь, бывает истязаема без всякого исключения. Не может ли очистить их? Так как грехи записаны на каждом мытарстве и судя по тому, как меня теперь истязали, я вижу, что истязают подробно, то я трепещу и ужасаюсь». Ангелы сказали мне: «Не всех так истязают, но только подобных тебе, которые не исповедались в своих грехах и с ними умерли. Если бы ты исповедала отцу духовному свои грехи без всякого стыда, приняла от него эпитимию, успела выполнить ее и получила от него прощение, тогда и ты бы все эти беды прошла беспрепятственно; ни на одном мытарстве, ни за один грех не могли бы истязать тебя. Но так как ты не захотела без всякого стыда исповедать свои грехи отцу духовному, то тебя за них и истязают здесь. Впрочем, и то тебе помогает, что ты оставила свои грехи и решилась не делать их. Кто во время жизни с усердием кается, тому Бог прощает грехи, и он, невидимо приняв прощение, бывает свободен от всех грехов. А лукавые духи, записавшие грехи на своих мытарствах, тотчас разогнув свои письменные свитки, не находят в них ничего, что было написано; ибо Дух Святый изглаживает написанное. И бесы видят, что ради покаяния все изгладилось, и скорбят о своей неудаче. Когда же у человека во время его жизни уничтожаются грехи посредством покаяния, то лукавые духи стараются вместо этих грехов написать другие, – которые человек сделает после исповеди.

Мытарство 14 объядение. Служители его, как псы, залаяли на меня и тотчас стали выставлять на вид: как я во время юности ела тайно и сверх меры, как в праздники и святые посты ела прежде молитвы. За все это они обличали меня и поносили, и старались вырвать меня из рук Ангелов и поглотить живую, говоря, «Не давала ли ты при крещении обета своему Богу, говоря: отрекаюсь от сатаны и всех дел его и от всякого служения ему, и прочее этому подобное. Возложив на Себя такие обеты, зачем же ты сделала все эти грехи»? Но святые Ангелы и им дали, что было нужно, и мы пошли выше.

Мытарство 15 – идолослужение. Пришли на мытарство пятнадцатое «идолослужение и всякие ереси». Эфиопы этого мытарства ни в чем нас не испытывали, и мы их скоро прошли.

Мытарство 16 – мужеложство. После этого мы пришли на мытарство, называемое «мужеложством и деторастлением». Служители его, узнав, что я женщина, ничего не нашли, чтобы сказать на меня, и только спросили нас: «Не сделала ли ты греха с подругой, разжегшись плотью, как будто ты была с мужчиной?» Но, по благодати Христовой, и этого не нашли, и мы прошли от них дальше.

Мытарство 17 – любодеяние. И встретили мытарство 17, называемое «любодеянием». Служители его скоро вскочили и тщательно стали исследовать дела мои, и так как я прежде, когда еще не служила святому Отцу нашему, имела мужа, данного мне моей госпожой и жила с ним, а между тем иногда, оставляя его, ходила с другими юношами, то они много говорили на меня. Но святые Ангелы сказали им: «Она была раба, и от священника не получила благословения, и в Церкви Господней не венчалась с мужем, которого приняла от госпожи, поэтому такие грехи не суть прелюбодеяние, но скорее их нужно назвать блудом». Эфиопы возразили им: «Приобретший раба покупкой не есть ли для раба господин, второй по Боге? А она сочеталась с мужем по воле своего господина; потому грех ее нужно называть прелюбодеянием, а не блудом».

В этом споре святые Ангелы, наконец, одержали верх и, ничего им не давши, мы ушли от их. А они, кивая головами, с угрозой говорили: «Хотя вы и обошли нас лукавыми своими словами, зато никаким образом не можете избавиться от истязания за блуд, потому что на том мытарстве гораздо больше истязают, чем на других». Мы пошли выше.

Мытарство 18 – разбой. И дошли до мытарства 18, называемого «разбоем», на котором истязали за всякий толчок, допущенный с гневом, за всякий удар по щеке или по шее, за биение жезлом, палицею и оружием, за всякую кражу и обиду, – и взвешивали грехи на весах. Святые Ангелы дали и им немного, и мы прошли без вреда.

Мытарство 19 –воровство. И пришли на мытарство 19, называемое «воровством» и, отдавши здесь немного, прошли его.

     Мытарство 20 –блуд. И пришли на мытарство 20, называемое «блудом». Князь этого мытарства был облечен в одежду смрадную, окропленную кровавой пеной, которой он красовался как бы царской багряницей.

Эта одежда устроена ему срамными и скверными делами тех, которые, как свиньи, валяются в сквернах блуда. Истязатели того мытарства вскочили и удивлялись, как мы дошли до них, и долгое время стояли молча, как бы забывшись. Потом тщательно выставляли на вид все, сделанное мною, и не только обличали в том, что действительно было, но много и клеветали на меня; в свидетельство против меня они приводили имена лиц и места действий, и признаки занятий, или ремесла, принадлежавшие каждому из моих любовников. Все это они выставляли на вид, стараясь вырвать меня из рук ведших меня Ангелов. Последние сказали им: «Она уже давно отстала от этих грехов». «Знаем и мы, – сказали, – что отстала от них, но тайны наши она скрывала в себе у сердца и не обличала дел наших посредством исповеди пред священниками и, значит, не принимала от них заповедей и эпитимий и не получила от них прощения. Потому или оставивши ее, уйдите, или искупите ее грехи добрыми делами». Ангелы же, давши им немного, соответственно грехам моим, из данного господином моим Василием, взяли меня, и мы пошли вперед выше, а они скрежетали на меня зубами, так как я совершенно неожиданно избавилась из рук их. Когда мы шли, ангелы сказали мне: «Знаешь ли, Феодора, что через это мытарство мало душ проходит без вреда? Потому что суетный мир от разных в нем приманок блудолюбив и сластолюбив; поэтому большая часть людей отсюда низвергается в бездну и заключается в ад. Ты же, благодаря дарам святого отца Василия, избавилась этого; теперь ты близко к окончательной победе, – и бед больших уже не увидишь. Ибо князь этого мытарства так обыкновенно хвалится: «Я один моим ремеслом наполню огненное царство».

        Мытарство 21 – немилосердия и жестокосердия. Наконец, мы приближались уже ко вратам небесным и перед ними встретили мытарство, называемое «немилосердием и жестокосердием». Если кто не исполнит Божиих заповедей и будет немилосерд и жестокосерд, то когда придет душа его сюда, истязатели этого мытарства берут ее, мучают без милосердия, низвергают в преисподнюю и заключают в мрачных темницах ада до всеобщего воскресения; потому что Бог не только не милует ее, но даже отвергает за то, что она не подала убогому куска хлеба и нищему милостыни, не посетила больного, не сжалилась над слабым и несчастным, – и не только самым делом, но даже утешительным словом и вздохом не выказала ему своего сочувствия; а вместо этого упражнялась в противном тому: в рассеянности, в сребролюбии, в пренебрежении и немилосердии к ближнему. Когда мы пришли к 21 мытарству, на нем сидел князь его – чрезвычайно жестокий, сухой и унылый, как будто после продолжительной болезни, он плакал и рыдал, и дышал огнем немилосердия. Служители его, как пчелы, окружили нас и тотчас стали испытывать и истязать вопросами, желая найти что-либо против меня, но не имели никакого успеха, и мы, радуясь, ушли от них.

      Вскоре мы приблизились к небесным вратам и вошли в них с радостью, что избавились горьких мытарств. Врата небесные прозрачные, будто хрустальные и таковы, что находящиеся за ними здания были видны и красовались подобно блистающим звездам. В них стояли юноши в блестящих одеждах. Они с радостью приняли нас, видя, что душа моя избавилась горьких истязаний на воздушных мытарствах. Когда мы шли далее внутрь неба, вода, находящаяся над твердью, расступилась перед нами и потом снова сзади нас собиралась во свое вместилище. Тут пришли мы на одно страшное место, на котором были очень красивые юноши, одетые точно в огненные одежды. Увидев меня, носимую святыми Ангелами на руках, они встретили нас, радуясь, что моя душа сохранилась для Царства Божия и пошли с нами, воспевая песнь Божественную. Когда мы шли, вдруг облако нашло на нас, потом – другое. Прошедши еще немного, мы увидели возвышенное место, на котором стоял престол Божий ослепительной белизны. Кругом его стояли юноши блистающие красотой, одетые в багряные одежды. Падши пред престолом, мы поклонились невидимому, здесь обитающему Богу. После этого мы услышали голос, говорящий: «Придите с ней и покажите ей все обители как святых, находящихся в раю, так и живущих в преисподних ада». Мы пошли неизреченным путем и пришли в обители святых. Нельзя рассказать всего, что я там видела и слышала и тебе нельзя вместить того слухом сердца своего. После этого меня провели в преисподнюю земли, куда Господь, связав, заключил сатану; там видела я страшные и невыразимые муки. Показав мне, святые Ангелы сказали: «Смотри, от скольких бед избавил тебя Господь ради молитв Своего угодника»⁴⁸.

Учение о мытарствах встречается у многих Отцов и учителей Церкви, например, у святого Афанасия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Нисского, Евсевия Кессарийского, Епифания Кипрского, Макария Александрийского, Иоанна Милостивого и др. «Такое непрерывное всегдашнее и повсеместное употребление в Церкви учения о мытарствах, особенно же между учителями четвертого века, – говорит известный отечественный догматист, покойный Высокопреосвященный Макарий, – непререкаемо свидетельствует, что оно передано им от учителей предшествовавших веков и основывается на предании апостольском». (Православное Догматическое богословие, ч. II с. 535. Изд. 1883 г.) Действительно, можно находить подтверждение учению о мытарствах и в Священном Писании, хотя косвенное – именно, когда оно называет воздух областью злых духов, а князя их – князем власти воздушной. Несть наша брань, пишет святой апостол Павел в послании к ефесянам, – к крови и плоти, но к началам и ко властем и к миродержителям тмы века сего, к духовом злобы поднебесным (Еф. 6, 12). Говоря о людях, сущих прегрешеньми мертвых, святой Апостол выражается, что они ходили по веку мира сего, по князю власти воздушным (Еф. 2, 1–2). Зная, что воздушные власти о том только и заботятся, чтобы причинить нам всякое зло и лишить нас свободного доступа к небу, тот же Апостол увещевает: Приимите вся оружия Божия, да возможете противитися в день лют (Еф. 6, 13).

В заключение учения о мытарствах нужно помнить всегда следующее замечание. Образ истязаний на мытарствах никогда не следует представлять в смысле грубом, чувственном, а сколько для нас возможно в смысле духовном, а также не следует придавать большого значения частностям, которые у разных писателей, при единстве основной мысли о мытарствах, представляются иногда различными и как бы противоречащими одна другой⁴⁹.

Рассмотрение учения о сонном состоянии души по разлучении ее с телом. Рассмотрение учения о телесности души в переходном ее состоянии. В мире загробном люди узнают ли друг друга? Различие полов в загробной жизни и отношение членов семейства. Состояние душ праведных. Их блаженство. Место, куда отходят души праведных по смерти тела. Рай. Состояние душ грешных и мучения их. Ад. Нерешительное состояние душ. Загробная участь младенцев, крещеных и некрещеных. Римско-католическое учение о чистилище. Несостоятельность этого учения.

Если душа, как мы видели, не разрушается вместе с телом, а продолжает бытие свое и за пределами гроба, то естественно рождается вопрос: что это за бытие? Или другими словами, что за состояние, в которое вступает душа тотчас по отделении своем от тела и в котором она должна будет находиться до самой той поры, пока снова не облечется телом?

Но насколько, с одной стороны, естественна и неизбежна постановка подобного вопроса, настолько же с другой – трудно разрешение его, потому что откровение, особенно новозаветное, в учении о загробной судьбе человека имеет в виду, главным образом, день славного пришествия Христова и соединенные с ним события: воскресение мертвых и последний суд, и как бы обходит промежуточное состояние души между этим днем и днем отшествия ее из тела, изредка лишь бросая некоторые лучи в эту темную область. Нет ничего потому удивительного, если рассуждения об этом предмете не всегда отличались основательностью и если по временам за библейское учение выдавались самые несостоятельные теории. К числу таких именно теорий принадлежит учение о так называемом сонном или бессознательном состоянии души со дня разлучения ее с телом до воскресения последнего, – учение, к разбору которого мы теперь и приступаем, считая нужным прежде изложения истинного библейского учения показать ложные толкования этого учения.

Мысль о том, что тесная связь духа и тела, какую мы видим в человеке, составляет существенную его особенность, и потому с уничтожением этой связи должна, казалось бы, последовать смерть не только тела, но и одушевлявшего его духа, но дух этот не может умереть таким же точно образом, как тело, которое, как известно, распадается на свои составные части, а дух вообще не может уничтожиться, как сотворенный по образу Божию, и потому продолжает существовать самостоятельно. Эта мысль издавна давала повод к предположению, что души, отделившиеся от тела, находятся в бессознательном и бесчувственном сне, пока, наконец, Бог не пробудит их в день общего воскресения.

Учение это встречается уже в III веке по Рождестве Христовом у аравийских ученых, называемых психопаннихитами, которых опровергали знаменитые в то время учители Церкви Ориген и Тертуллиан⁵⁰. В средние века учение это вновь появилось, и даже Лютер по местам высказывал это мнение, когда состояние душ от разлучения их со своими телами до воссоединения с ними сравнивал с состоянием плода в чреве матери и изображал, как состояние бессознательное⁵¹. Главными же представителями учения об усыплении души по разлучении ее с телом явились во время реформации анабаптисты. Против них-то Кальвин написал (1534 г.) трактат de Psychopannychia. Но он опровергнул здесь своими доводами только грубейший вид этого учения. Позднейшие представители последнего, особенно между социнианами и арминианами, ограничили учение своих предшественников тем, что отказывали душам, отделившимся от тела, только в деятельности вовне. Но впоследствии стало усиливаться мнение о совершенно сонном и бессознательном состоянии души по разлучении ее с телом, так что мы можем встречаться с этим мнением и в самое ближайшее к нам время. Так в Jahrbucher fur deutsche Theologie 1856г. Фриз, автор статьи: «Pract. Theolog. Erosterungen uber die Lehre von der Auferstehung des Fleischer und dem ewigen Leben», – допускает, что «умершие до воскресения не имеют никакого личного сознания, так как личное я без тела немыслимо, и что душа в течение этого времени находится в состоянии, похожем на состояние ее во время сна».

Все указанные нами представители учения о сонном состоянии душ, разлучившихся с телом, старались приводить в подтверждение своего взгляда разные отрывочные места Священного Писания, не обращая при этом внимания ни на контекст речи, ни на общую идею, какую дает Библия о состоянии душ по смерти. Так, например, они часто ссылались на те места Священного Писания, где смерть называется сном, а мертвые – уснувшими, именно: на 1 Кор. (15, 20); 1 Сол. (4, 13); – ссылались также на следующие восклицания Давида: еда мертвыми твориши чудеса? или врачеве воскресят, и исповедятся Тебе, еда повесть кто во гробе милость Твою, и истину Твою в погибели, еда познана будут во тме чудеса Твоя, и правда Твоя в земли забвеиней? (Пс. 87, 11–13 ср.: 23, 10; Ис. 38, 18); и особенно на Еккл. (9, 4–5): яко пес живый, той благ паче льва мертва. Понеже живии разумеют, яко умрут: мертвый же не суть ведущии ничтоже: и ктому несть из мзды, яко забвена есть память их; (9, 10): вся, елика аще обрящет рука твоя сотворити, якоже сила твоя, сотвори: зане несть сотворение и помышление и разум и мудрость во аде, аможе ты идеши тамо, с чем, по-видимому, казалось сходным и (Ин. 9, 4): Мне подобает делати дела Пославшаго Мя, дóндеже день есть: приидет нощь, егда никтоже может делати. Последним же основанием учения психопаннихитов было предположение, что душа без тела не может быть деятельной, причем в подтверждение этого предположения говорилось, что душа и тело точно так же относятся друг к другу, как музыкант и инструмент, на котором он играет, или что душе, отделившейся от тела, не менее не достает способности ощущения, как глазу, исторгнутому из тела – силы зрения⁵².

Легко можно показать несостоятельность всех этих доводов. Священное Писание называет смерть сном потому, что разлучение души с телом походит на оставление душой во время сна человека ее внешней жизни, которая посредствовалась телесными органами; но оно нигде не говорит о том, что души, разлучившиеся с телами, находятся в состоянии усыпления, и хотя оно общее состояние умерших уподобляет сну, тем не менее, из этого уподобления никак нельзя заключать о бессознательном и бесчувственном состоянии души по смерти, точно так же, как нельзя сказать, что душа спящего человека погружается в совершенную бессознательность и бесчувственность только потому, что она оставляет теперь бодрственное состояние, в котором действовала при посредстве телесных органов.

Далее, если в Еккл. (9, 10) душам, отшедшим в шеол, по-видимому, приписывается какая-то окаменелость, и в ст. 5 говорится даже, что мертвые не суть ведущие ничтоже, то из следующего стиха видно, что слова эти сказаны не в абсолютном смысле, а только по отношению к этой земной жизни: и части несть им ктому во веки во всяком творении под солнцем. Равным образом и Спаситель, высказывая известные слона: Мне должно делать делa Пославшаго Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать (Ин. 9, 4), обозначает загробную жизнь, как ночь, не в абсолютном смысле, но только в отношении ко всей темной жизни человека, понимаемой как время сеяния для вечности; в этом смысле загробное состояние действительно может быть обозначено, как ночь, потому что все, опущенное для вечности здесь, не может быть уже восполнено там.

Притом подле таких мест, как Еккл. (9, 10) и Ин. (9, 4), есть другие, которые свидетельствуют, что отшедшие из этой жизни существуют не без сознания и воспоминания о земной жизни и не без общения между собою, хотя, по причине отсутствия у них тела, и не в такой мере, как здесь. Таково, например, место из Ис. (14, 9; 10, 16), где пророк изображает сцену в шеоле при вступлении туда царя вавилонского: ад доле огорчися, срете тя, восташа с тобою ecu исполины обладавший землею, подвизавшии от престолов своих всех царей языческих. Вси отвещают и рекут тебе: и ты пленен ecu, якоже и мы; и в нас вменен ecu. Видевшии тя, удивятся о тебе, и рекут: сей человек раздражаяй землю, потрясаяй цари и т. д. Точно так же у Иезекииля (32, 18–32) фараон при вступлении в шеол встречается подобными же речами от других царственных особ, прежде его нисшедших туда.

Возражение, что это поэтические образы, не уничтожает доказательной силы этих мест, ибо повествование о вызове духа Самуила (1Цар. 28) доказывает равным образом, что отшед- ших в шеол не представляли себе бессознательными и бесчувственными; следовательно, и те пророческие картины носят на себе печать наставления, по которым души, разлучившиеся с телами, не находятся в усыплении. Это подтверждается учением о том лее предмете других народов и прежде всего египтян, по представлению которых отшедшие в амент не пребывают в усыплении, но, смотря по характеру своей земной жизни, вкушают счастье или мучение⁵³. Платон в своем Федоне говорит, что, пока душа живет в теле она не может вполне постигнуть истины; освободившись же от оков тела, она вполне приобретает то, к чему так стремилась в течение земной жизни⁵⁴.           

Что мы не находим в Ветхом Завете ничего подобного египетскому разделению подземного мира на рай и ад и напротив, встречаем там такие мрачные восклицания, как в псалме 87 (11–13), – это объясняется, с одной стороны, тем, что вообще по библейскому воззрению и самые ветхозаветные праведники до времени искупления должны были разделять общий всем мертвым жребий, т. е. содержаться в узах ада, и только после сошествия к ним Искупителя и соединенного с ним благовестия об избавлении всех ожидавших Его пришествия, открылся для них вход в обители небесные (1Пет. 3, 18–19; 4, 6).

Наконец, что души умерших, как бестелесные, неспособны воспринимать внешнее и проявлять себя вовне, – это предположение совершенно чуждо Священного Писания, как показывают приведенные выше изображения приключений из загробной области бытия (Ис. 1,4, 9, 16. Иез. 32, 18–32). Конечно, отсутствие земного тела лишает душу возможности находиться во взаимодействии с посюсторонним миром, насколько это взаимодействие обусловливается телесностью; но вместо посюстороннего мира ее окружает там другой, не менее реальный мир, и жизнь ее, далекая от того, чтобы быть совершенно бессознательной и пассивной, разнообразна, хотя и не исключительно проявляется в области этого потустороннего, совершенно внешнего для нее мира.

Так, уже в Ветхом Завете обитатели ада изображаются, как мы видели, во взаимном общении друг с другом, притча же о богатом и Лазаре дает даже ту мысль, что это общение имеет место и между двумя противоположными категориями душ, т.е. между добрыми и злыми, и что одни из них могут оказывать влияние на других. (Богач при виде Авраама просит у него помощи и получает от него ответ). Равным образом и созерцания в загробном мире, какие представляет нам Апокалипсис, меньше всего могут давать повод к представлению о загробной жизни как о бездейственном покое.

Конечно, нельзя доказать физиологически того положения, что душа, соединенная с телом для единичной жизни, может и по разлучении с ним продолжать самосознательную и деятельную жизнь; зато психологически положение это удобно может быть доказано из той двойственной жизни, которую душа ведет уже по сю сторону гроба и пример которой можно видеть в экстатическом состоянии апостола Павла (2Кор. 12, 1– 5). Мы указали все те отдельные места, которые с некоторой благовидностью могут быть приводимы психопаннихитами в защиту их учения. Нам остается еще сказать, что остальные места Священного Писания противоречат им самым решительным образом.

Если верующий во Христа, по воззрению Священного Писания, будет жить, хотя бы он и умер, если он вовеки не увидит смерти, если он и умирая переходит только от смерти к жизни, то при свете таких изречений Спасителя решительно невозможно представить загробное бытие, в особенности тех, которые уже здесь жили духом (Рим. 8, 10), как состояние безжизненное. Праведники ожидают только победы над смертью тел своих (Рим. 8, И) и, вообще, победы над смертью: они мертвы, насколько не восстановлена еще целостность их существа, но душами своими они живут и пребывают в стране живых; они у Господа, к Которому они так стремились, когда находились на земле; они пред престолом Божним и служат Седящему на нем день и ночь в Церкви Его, как.видел Иоанн (Откр. 7, 15), когда открыты были ему тайны будущей истории Церкви Христовой... Следовательно, в отношении к умершим о Господе никаким образом неприложима мысль о сонном состоянии их душ. Их смерть имеет только вид смерти, а не самую сущность ее. Рассматриваемая сама в себе, она есть действие Божественного гнева; но рассматриваемая в отношении к праведным, она является даже как знамение Божественной любви к ним, ибо через смерть праведники освобождаются из этой печальной юдоли и переселяются туда, куда так часто возносился их дух, будучи еще обременен телом, т.е. в царство любви, света, жизни, свободы. Они умерли только по плоти, но по духу они живут, и жизнь их походит не на сонное состояние, а скорее на субботний покой после трудов, понесенных ими в этой жизни (Откр. 14, 13). Конечно, нельзя сказать того же о душах людей нечестивых, но все-таки и их состояние далеко не бессознательно. Так, упоминаемый в Евангелии богач (Лк. 16, 22– 25) после смерти не в бессознательное состояние погружается, а идет во ад для мучений, чувствует там всю силу этих мучений, понимает причину их, ищет облегчения своему положению и помышляет даже о судьбе своих братьев, наслаждавшихся еще земной жизнью.

Мы показали, таким образом, в какой степени несправедливо и несогласно со Священным Писанием учение о сонном состоянии души или об усыплении ее от смерти и до всеобщего воскресения. Но в основе этого заблуждения, как и в основе всех, вообще, заблуждений, лежит мысль, по-видимому, согласная со Священным Писанием, та мысль, что жизнь души без тела, – ее существенного органа, – не есть полная человеческая жизнь. «Тело есть необходимый орган душевной жизни, – рассуждает психопаннихит, – следовательно, по разлучении с ним душа замирает и может находиться только в состоянии сна, в состоянии бессознательности».

Такое нелогическое и противное слову Божию заключение вызвало противоборство со стороны многих толкователей Священного Писания вообще и библейских психологов, в частности. Но, как это часто бывает, противники психопаннихитов доказали, или лучше сказать, хотели доказать больше, чем следовало доказать: для доказательства (это, разумеется, только между прочим) того, что душа по разлучении с телом не находится в состоянии сна и бессознательности, они взяли, так или иначе его формулируя, произвольное, несогласное со Священным Писанием предположение о телесности души в переходном ее состоянии. Человеку, который исходит из того положения, что тело есть необходимое условие возможности психической деятельности, по-видимому, ничего иного и не остается сделать против психопаннихитов, как показать телесность души в переходном состоянии. Что психопаннихиты не правы, мы это доказали. Посмотрим теперь, что есть справедливого в теории телесности души в переходном состоянии.

Многие Отцы и учители Церкви или церковные писатели, в особенности Тертуллиан⁵⁵ и Ориген⁵⁶, принимали, что душа и по разлучении с этим телом имеет внутреннее духовное тело, которое и служит для нее покровом до времени воскресения.

Но если таким образом и в самом переходном состоянии мы должны представлять душу с телесностью, то как понимать эту телесность? Чтобы уяснить сущность телесности души в переходном ее состоянии, рассмотрим сказания 1 Книги Царств (28, 13–14) и повествование евангелиста Матфея (17, 3).

Писатель Книги Царств говорит, что когда Самуил, по волхвованию аендорской волшебницы, явился Саулу из загробной области бытия, то последний спросил волшебницу:Рцы, кого видела ecu? и рече ему жена: боги видех восходящыя от земли. И рече ей: что познала ecu? и рече ему (жена):видех мужа старца восходяща от земли, и сей оболчен одеянием долгим: и уразуме Саул, яко сей Самуил есть», и т. д. Из этого рассказа видно, что Самуил, явившийся из ада, имел тот же внешний вид, как и в то время, когда он жил еще на земле. Равным образом и евангелист Матфей повествует, что когда во время Преображения Иисуса Христа на Фаворе явились к Нему два мужа и начали с Ним беседовать, то ученики тотчас узнали в них Моисея и Илию. Значит, и эти явились в таком внешнем облике, который соответствовал земной их телесности, оттого они так легко были узнаны учениками Спасителя бывшими при преображении. Но этот внешний облик во всяком случае не мог быть прежним материальным их телом, так как тела Самуила, Илии и Моисея давно уже были во гробе, а имел духовный характер, ибо Самуил не был видим для Саула, а Моисей и Илия, хотя и видимы были для трех учеников, но последние, судя по тому, что они видели тут же и славу Спасителя, находились (предположение это прямо внушается нам евангельской историей события), следует полагать, в особенном экстатическом состоянии.

На основании таких и подобных им мест уже Тертуллиан и Ириней принимали, что «душа и в загробном состоянии имеет образ того же самого тела, которое она носила прежде»⁵⁷, или «сохраняет тот же самый характер тела, с которым она свыклась уже здесь»⁵⁸. Ориген⁵⁹ также учил, что «душа после смерти облечется телом, подобным прежнему земному ее телу, и это тело останется при ней до самого воскресения». Отсюда один и из новейших писателей – Шплиттгербер⁶⁰ обозначает эту телесность, как непреходящую и неразрушимую идеальную форму (Ориген) нашего тела, которая, «как существенное зерно нашей настоящей телесности, как выражение божественной идеи, есть вечна, и потому не разрушается и в смерти, а идет с бессмертной душой в вечность, где, свободная от земной, грубо вещественной материи, будет яснее и яснее отображать внутреннюю жизнь духа и всегда более и более развиваться до степени идеальной красоты».

В связи с этим получает значение и представление древних о загробной телесности в виде теней. Герои греков и римлян, продолжая жить в аиде в виде теней или призраков, сохраняют при этом прежний свой земной облик, так что живущие на земле могут, когда представляется к тому случай, опять узнать их, отличить одного от другого и вступить в сношение с ними. Особенно замечательно в этом отношении известное место у Гомера⁶¹, где Одиссей нисходит в царство ада затем, чтобы вопросить там прорицателя Тирезия о времени окончания своего странствования. Уже при самом входе его в аид, тотчас после принесения им в жертву усопшим черного барана, стали носиться над ним так же легко, как воздух, бесчисленные тени, жаждавшие испить крови у жертвенного животного, и как будто хотевшие через то воспринять в себя земную материю, дабы таким образом хоть на одну минуту возвратить себе потерянную телесность. Внешний вид, облик этих теней не был один и тот же, и потому Одиссей мог видеть между ними стариков и детей, жен и молодых дев, даже воинов, которые махали бывшим в их руках оружием, или же носили на теле своем страшные раны, полученные ими на войне. По этим внешним обликам теней он узнает между ними не только своих товарищей, которые пали под стенами Трои, но даже и мать свою, которая во время долгого отсутствия его успела уже умереть с тоски по нем. После долгого разговора с нею он хочет, наконец, обнять ее, и что же? Три раза пытался он сделать это, и всякий раз она ускользала из рук его, подобно призраку. Огорченный этим, он обращается к матери за объяснением такого странного, как ему казалось, явления, и узнает от нее, что у мертвых крепкие жилы не связуют уже мышц и костей, что все это пожрано пламенем на погребальном костре, и только одна душа, подобно призраку, улетает в царство теней.

Если мы теперь посмотрим на существо нашей души и ее отношения к телу, то еще больше уясним себе, в каком смысле нужно принять телесность ее в переходном состоянии. Вследствие того, что душа наша предназначена Самим Творцом жить в теле и составлять с ним одно цельное человеческое существо, в котором душа и тело взаимно воздействуют друг на друга, – вследствие этого она способна, нужно полагать, при всей нематериальности своего существа, так или иначе формироваться в течение земной своей жизни, сообразно с тем организмом, который она оживляет; так именно думал уже Макарий Великий. На вопрос: имеет ли душа какую либо форму, он дает такой ответ: «Как Ангелы имеют форму и образ, так и внутренний человек имеет ангелоподобный, но вместе с тем подобный и внешнему человеку образ⁶².

Постараемся изложить эту мысль святого Отца, как мы ее понимаем, и как позволяет нам понимать ее Писание. Вследствие того, что душа была соединена с так или иначе сформированным телом, на которое она действовала и под воздействия которого поставлена была сама, – для нее сделалось естественной необходимостью представлять себя сообразно выработавшемуся под ее воздействием своеобразию, сообразно особенности именно этого тела и сообразно соединенным к этим земным отношениям, тем отношениям, в каких она стояла, находясь именно в этом теле.

Говоря таким образом, мы далеки от той мысли, чтобы с душой в загробную жизнь переходило что-либо материальное, принадлежащее ее телу, какая бы то ни была эссенция или экстракт этой части человеческого существа, обращающегося в землю до всеобщего воскресения. Нет, мы говорим только о том, как представляет себя душа в переходном состоянии, оставаясь духом; мы говорим только, что этому-то духу, как духу ограниченному, по выражению Макария Великого, принадлежит образ, – образ, говоря о котором, мы должны исключить всякую мысль о материальности, образ ангелоподобный, образ, носитель которого – душа в нем представляет себя и самой себе и представляется другим в том своеобразии своей сущности, которое выработано в ней ее земной жизнью.

Мы далеки также от мысли о том, что душа в переходном состоянии, подобно человеку, который лишился ноги и который по временам, забывшись, хочет ступить ею, находится в постоянном самообольщении, – постоянно представляет себя в воображаемом теле. Такая мысль и недостойна души человека в загробном состоянии и совершенно произвольна. Нет, мы не говорим только, что душа, как дух ограниченный и живший в теле, имеет свой образ, своеобразно выработавшийся во время земной жизни, что в этом образе она представляет саму себя и представляется другим. Так как образ этот есть результат всей предшествовавшей жизни, то в нем отображаются внутренние нравственные свойства души и притом отображаются с совершенной ясностью.

       В противоположность земной телесности, иногда скрывающей действительное содержание души, особенно нравственные ее свойства, эта телесность души, как мы ее понимаем, будет являть душу тем, чем она есть на самом деле, так что нечестивый не скроет уже каким-либо образом своего внутреннего безобразия... будет нагой, вследствие чего срамота его ясно откроется другим (Откр. 16, 15). В отношении к душам праведников телесность эта кроме того будет иметь еще тот характер, что она будет служить предызображением их будущего прославленного тела, указание на что можно видеть в тех ризах белых, которыми облечены стоящие пред престолом и пред Агнцем (Откр. 7, 9) и под которыми можно разуметь славу, отражающуюся от прославленного тела Агнца, седящего на престоле⁶³.

Рассмотрим теперь другой вопрос: в мире загробном люди узнают ли друг друга?

Учение о том, что люди взаимно узнают друг друга в мире загробном, было предметом почти всемирного верования. Все народы земные придерживались этого учения. В означенную истину веровал как древний мир, так верует и современный – еврей и язычник, христианин и варвар, грек и римлянин, философ и поэт, самые образованные народы и самые дикие племена равно держались этого учения. Это верование во взаимное свидание за гробом с близкими нам людьми особенно дорого чадам Божиим в минуты самых тяжких их испытаний. Оно неизреченно дорого душе человеческой именно тогда, когда разрушаются самые дорогие его земные надежды, и болезненно порываются узы сердечных его привязанностей. Тогда верование, о котором идет речь, является истинно целебным врачевством для его наболевшего духа и становится великим утешением для его измученного и разбитого сердца, потому что оно научает его «не скорбеть, как прочие, не имеющие надежды». Оно уверяет его, что разрушение тела порождает только временную разлуку, что дорогие ему существа отняты у него не навеки, а только на то малое время пока продолжится его земная жизнь.

Но основательно ли это верование? Да, мы можем быть твердо убеждены, что Творец, создавший наше существо, не вложил бы в нашу душу столь глубокую веру пистоль глубокое желание этого святого взаимного свидания, если бы оно было не истинно, и Дух Святый не допустил бы такой мысли возрастать и укрепляться в сердцах верующих в час их самых тяжких страданий и скорби, если бы сказанная мысль была заблуждением.

Обращаясь к рассмотрению свидетельств Священного Писания, утверждающих истину того, что люди вновь узнают друг друга в загробной жизни, укажем прежде всего те места пятокнижия Моисея, в которых говорится, что ветхозаветные патриархи «приложились к народу своему».

      Так, в книге Бытия (25, 8) сказано, что Авраам умер и приложился к народу своему. Но этот образ выражения, конечно, не может относиться к погребению патриарха, потому что в таком случае означенное выражение было бы неверно, так как Авраам не был погребен там, где были могилы его народа. Его предки жили и умерли в Уре халдейском; Фарра, его отец, умер в Харане и там был погребен; а Авраам был похоронен в новом месте погребения, – а именно, в пещере поля в Махпеле против Мамре, что ныне Хеврон, в земле ханаанской (Быт. 23, 19 и 25, 9–10), – пещере, которую Авраам приобрел от сынов Хетовых и которая находилась далеко от гробниц его отцов. Однако, не быв погребен с «своим народом», он все же «приложился к нему», т. е., хотя его тело не покоилось с их телами, но то, что составляло самое его существо, а именно бессмертный дух «приложился к его народу» – вступил в тесное братское единение и был возвращен их дружбе. Также об Исааке мы читаем (Быт. 35, 29): И испустил Исаак дух и умер, и приложился к народу своему, и погребли его Исав и Иаков, сыновья его.

Заметьте, что здесь говорится, что Исаак «приложился к народу своему» тотчас после своей кончины, но до своего погребения; так как смерть патриарха представляется предшествовавшею его приложению к народу своему и его погребение совершавшимся после этого события. Этим, очевидно, преподается то учение, что как скоро дух престарелого праведника покинул тело и, прежде чем это тело было погребено, освобожденный от уз плоти, он вступил в общение со своими благочестивыми предками, которые до него перешли в шеол. То же выражение употреблено и относительно Иакова в книге Бытия (39, 33), где сказано: и окончил Иаков завещание сыновьям своим, и положил ноги свои на постелю, и скончался, и приложился к народу своему. Тут о том, что он приложился к народу своему, говорится как о деле совершившемся тотчас после того как он испустил дух, так что здесь слова приложился к народу своему, не могли, конечно, означать, что он был погребен с ними, так как погребение Иакова совершилось только через сорок дней после того, как он «скончался и приложился к народу своему».

Но для того чтобы значение этого выражения было вполне установлено и не могло допускать уже никакого сомнения, рассмотрим, что сказано о смерти Моисея и Аарона. В книге Второзакония (32, 50) Господь говорит Моисею: умри на горе, на которую ты взойдешь, и приложись к народу своему, как умер Аарон, брат твой на горе Ор и приложился к народу своему. Никто из предков Аарона не умирал и не был похоронен на горе Ор. Следовательно, когда говорится о нервом первосвященнике народа израильского, что он, скончавшись на горе Ор,приложился к народу своему, то это неоспоримо означает, что хотя тело его и было положено одиноко на этой горе, в пустыне, но лучшая часть его существа, – его бессмертный дух не был обречен на такое одиночество и отчуждение, а был немедленно «приложен» или допущен в братское общение с праведными его предками. И слова Господа, на которые мы только что указывали, сказанные Моисею: умри на горе, на которую ты взойдешь, и приложись к народу своему, вовсе не означают, что Господь через это говорил Своему слуге, что он будет погребен с людьми своего народа. Великому законодателю, равно как и первосвященнику народа израильского, предназначалась одинокая могила, далеко отстоящая от гробниц его отцов; и мы знаем, что по повелению Божию Моисей погребен на долине в земле Моавитской против Веффе-гора, и никто не знает места погребения его даже до сего дня (Втор. 34, 6). Верование патриарха Иакова в то, что люди в мире грядущем узнают друг друга и будут опять радоваться единению с теми, кто им был дорог на земле, это его верование, говорим, очевидно из следующего места Священного Писания, если оно будет правильно нами понято. Мы читаем в книге Бытия (37, 35), что когда одежда Иосифа, омоченная в крови, была принесена к его отцу, то старец, будучи уверен, что любимый его сын был растерзан хищным зверем, не хотел утешиться, и сказал: С печалью сойду к сыну моему в преисподнюю. Слово, переведенное здесь «преисподняя», не есть кебер, т. е. это не то слово, которое не еврейском языке собственно означаетмогилу или гробницу; нет, в тексте подлинника поставлено выражениешеол, которое употреблялось для означения не могилы, а места, где находились души перешедших в загробный мир, или места, где пребывали бестелесные духи. Значит, Иаков собственно говорит следующее: я сойду в шеол к сыну моему с печалию. Он тут не только говорит нам, что будет скорбеть, пока не сойдет в шеол – место отшедших в мир загробный, но он еще добавляет, что когда он вступит в шеол, то будет с сыном своим. «Я сойду, – говорит он, – к сыну моему в шеол». Следовательно, из этих слов вполне очевидно, что патриарх был убежден, что когда он достигнет шеола, то узнает своего сына и будет утешаться общением с ним.

Что Иаков не утешает себя мыслью лечь в одну могилу с своим любимым Иосифом, очевидно из того, что он предполагал, что его сын был растерзан исъеден каким-нибудь хищным зверем в пустыне, так как мы слышим, что он сказал: «хищный зверь съел его». Думая, что такой смерти подвергся Иосиф, он хорошо сознавал, что в этих обстоятельствах было невозможно, чтобы любимый им сын был удостоен обряда погребения, и поэтому не мог даже и минутно предполагать, что сможет лечь в одну могилу с ним. Нет, патриарх в своей скорби прибегал к более возвышенному и святому источнику утешения; и это утешение состояло именно в глубокой вере, что когда он вступит в обитель преставившихся, то увидит там этого своего нежно любимого сына среди сонма блаженных.

Мы направим теперь внимание читателя к некоторым отделам пророческих книг Священного Писания и главным образом к тем из них, в которых говорится, что люди узнают друг друга в стране душ погибших. И прежде всего укажем на повествуемое в 14 главе пророка Исаии о царе вавилонском. В 9 стихе этой главы место, зримое в пророческом видении, внезапно переносится с земли во ад и к вавилонскому владыке, дух которого, покидая тело, низвергается в место мучений погибших грешников. К нему обращено следующее слово:

Ад преисподний пришел в движение ради тебя, чтобы встретить тебя при входе твоем, пробудил для тебя рефаимов, всех вождей земли, поднял всех царей языческих с престолов их. Все они будут говорить тебе: и ты сделался бессильным, как мы!и ты стал подобен нам (Ис. 14, 9–10). В этом месте Священного Писания полном ужаса и величия, говорится, что царь некогда сильный и гордый своей славой, который «колебал землю, потрясал царства, вселенную сделал пустынею и разрушал города ее», теперь низвержен во ад и что при сошествии его туда он узнается теми, кто на земле были жертвами его жестокости и честолюбия. О его «приходе» говорится, что им произведено сильное волнение в области ада. Сказано, что ад преисподний пробудил всех вождей земли, и они словами тяжкой укоризны и язвительной насмешки ругаются над павшим властелином, сравнивая его прежнее богатство и величие, жестокость и гордость с его настоящею беспомощностью и ниспадением во ад.

В 32 главе пророчества Иезекииля мы также удостоверяемся в сказанной страшной истине, что души погибших навеки грешников узнают друг друга. Здесь, в грозновеличественном повествовании, царь египетский изображен сошедшим во ад, находящимся там среди князей и необрезанных, а в 21 ст. означенной главы нам сказано о фараоне: Среди преисподней будут говорить о неми о союзниках его первые из героев; они пали и лежат там между необрезанными, сраженные мечом.

Это место Священного Писания изображает перед нами жилище ада и указывает, что души отшедших в мир загробный неистовых мучителей, их союзников и их полчищанаходятся вместе, и мы видим их говорящими с фараоном во аде, когда и он сошел туда к ним. А что царь египетский узнал их, это несомненно, так как вслед за перечислением царей и народов, о которых сказано, что они сошли в преисподнюю и о которых утверждается (ст. 27), что осталось беззаконие их на костях их, потому что они как сильные, были ужасом на земле живых, в ст. 31 мы читаем: увидит их фараон и утешится о всем множестве своем, пораженном мечом, фараон и все войско его, – говорит Господь Бог. Из означенного места книги пророка Иезекииля мы узнаем, что царь египетский не только будет видеть тех царей и народы, которых он знал на земле, но что вид этих несчастных, преданных вечным мучениям, доставит ему род дьявольского радования, раз он узнает, что те, которые были соучастниками его преступлений, станут сотоварищами его страданий.

Той же истине, утешительной для благочестивых и страшной для беззаконных, что людивзаимно узнают друг друга во аде и будут обречены на вечное сотоварищество, мы научаемся и 31 главой Иезекииля, (16 и 17), где Бог говорит о царе ассирийском:Шумом падения его Я привел в трепет народы, когда низвел его в преисподнюю к отшедшим в могилу, и обрадовались в преисподней стране все дерева Едема, отличные и наилучшие ливанские, все пьющие воду; ибо и они с ним отошли в преисподнюю к пораженным мечом и союзники его, жившие под тенью его, среди народов.

В только что приведенных стихах означенной главы нам говорится, что царь ассирийский был низринут в ад вместе с теми, которые были его союзники, т. е. на кого он опирался, а также и с теми, которые «жили под тенью его», т. е. его подданные и воины; затем, означенное место Священного Писания учит нас тому, что он был низринут к тем, которые им были поражены мечом, и что эти люди, страдавшие на земле от его тиранства, «теперь обрадовались», увидев, что он обречен на то же ужасное состояние вечной погибели, как и они.

Итак, мы видим из исследования «закона и пророков», что в ту истину, что люди взаимно узнают друг друга в мире загробном глубоко веровали как во времена патриархов, так и во время периода теократического правления. Закончив, таким образом, рассмотрение свидетельств, представляемых Ветхим Заветом, мы теперь приступим к исследованию того свидетельства, которое дается относительно сказанной истины в евангельских повествованиях о земном служении нашего Господа.

У евангелиста Луки (16, 9) Иисус Христос говорит следующее: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители.

Сказанными словами Христос учит Своих слушателей правильно употреблять богатство. Вместо того, чтобы копить деньги или расточать греховно, Он повелевает посредством богатства «приобретать себе друзей», чтобы, когда они сами «обнищают» жизнью, т.е. умрут, эти друзья, которых они приобрели через правильное и благое употребление своего состояния, приняли их в «вечные обители». В данном месте Христом изображены души, уже достигшие славы вечной, которые во время своей земной жизни были дружественно утешены или облагодетельствованы своими богатыми ближними, еще находящимися на земле. Этих последних они ожидают и встречают при их переходе в вечность, чтобы ввести в храм небесный как своих бывших благодетелей, как скоро они покинут скинию земную. Таким образом, Спаситель не только преподает ту истину, что люди взаимно узнают друг друга на небесах и что там возобновятся узы дружбы, но в Его словах заключается еще и весьма важное наставление относительно того, каким образом всего полезнее употреблять богатство и чем оно более приращается.

      У того же евангелиста Луки (16, 19–26) мы читаем о богаче жестокосердном и бедном Лазаре следующее: Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон, и каждый день пиршестпвовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях; и желал напитаться крошками, падающими со стола богача; и псы, приходя лизали струпья его. Умер нищий, и отнесен был ангелами на лоно Авраа-ново. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его. И возопив, сказал: отче Аврааме, умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой; ибо я мучусь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь злое: ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь. И сверх всего того между вами и нами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят. Очевидно, что в этом повествовании Христом сказано многое о бессмертии. Он приподнимает, так сказать, завесу, скрывающую от нас мир духовный, и дает нам взглянуть минутно на состояние душ в загробном мире. Быть может, ни в одном из мест Священного Писания не изображены столь живо различные состояния отшедших и их взаимные друг к другу отношения. Нам дано нидеть одновременно небо и ад и то, что там происходит, поведано нам Тем, Который есть не только «Начальник жизни», но и «Имеющий ключи ада и смерти».

Рассмотрим же, что нам сказано Христом относительно той истины, что люди узнают друг друга и что общение между ними возобновится в том мире духовном, который Он раскрывает перед нами в сказанном повествовании. Притча эта учит нас тому, что святые, находящиеся в царстве славы, не только взаимно узнают друг друга, но что между ними существует самая искренняя дружба и общение, так как мы слышим, что Лазарь не только узнал Авраама, но что ему дозволено было и возлежать на лоне его, т. е. дано было блаженство самого преискреннего общения с «отцем верующих и другом Божиим».

Далее, мы узнаем из означенного повествования еще и то, что спасенные и погибшие могут узнать друг друга, хотя общение дружбы не может существовать между ними; так, богач, находившийся в аду, мог узнать и Авраама, и Лазаря, которые были на небесах, и они также видели его. Но хотя они, таким образом, могли видеть друг друга издалека, все же не было никакой возможности взаимного между ними общения, так как между ними была «утверждена великая пропасть», преграждавшая навеки всякое между ними общение. И это, – что нераскаянные грешники будут видеть славу святых, – будет усиливать в течение всей вечности мучения эти павших духов и увеличивать ужас и мрак их места осуждения.

Теперь мы приступим к рассмотрению того, насколько та истина, что люди узнают друг друга в мире грядущем, подтверждается чудесами Христа. Своими чудесами Христос сделал очевидным, что Он есть великий Избавитель природы естественной, благостно возвращающий всему сотворенному первобытное состояние блаженства и красоты. И, действительно, когда, например, Он насытил пять тысяч человек пятью хлебами и двумя малыми рыбами, то чрез это символически, хотя одновременно и чудотворно, удостоверил, что наступит то время, когда Он разрешит землю от проклятия, которое на ней тяготеет, и от того бесплодия, на которое она обречена грехом; а когда Его голосу вняла разъяренная буря и слову Его веления покорились бушующие волны, то это явилось непреложным свидетельством тою, что Он истинно Владыка всего творения, Который, как Князь мира, изгладит беззакония наши, ввергнет в пучину морскую все грехи наши, «сокрушит всю силу вражию и, обновив все силы земли и неба, приведет их в состояние большей гармонии, совершенства и любви, чем то первобытное состояние, которое существовало в раю».

Значит, чудеса Христовы свидетельствуют, что Он есть Искупитель мира, и являются самым сильным предзнаменованием того всемирного возрождения, которое совершится Мессией в будущем, когда Он при Своем Втором пришествии не только изгонит сатану, уничтожит грех, и «смерть» будет поглощена победою, но когда Он также «разорит и все дела диавола», созидая из пепла настоящего мироздания то «новое небо и новую землю», о которых нам сказано (Откр. 21, 4), что там «смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет», потому что «прежнее» прошло навеки, и Иисус как истинный Избавитель мира «сотворил все новое».

Содержа в своей памяти означенные замечания о свойстве чудес, совершенных Господом, мы приступаем к исследованию их значения относительно рассматриваемого нами предмета. Мы имеем следующее повествование о воскрешении сына вдовы наинской в Евангелии от Луки (7, 11–16): После сего Иисус пошел в город, называемый Наин; и с Ним шли многие из учеников Его и множество народа. Когда же Он приблизился к городским воротам, тут выносили умершего, единственного сына у матери, а она была вдова; и много народа шло с нею из города. Увидев ее, Господь сжалился над нею, и сказал ей: не плачь. И, подошед, прикоснулся к одру: несшие остановились; и Он сказал: юноша! тебе говорю встань. Мертвый, поднявшись, сел и стал говорить; и отдал его Иисус матери его. И всех объял страх, и славили Бога, /оворя: великий пророк восстал между нами, и Бог посетил парод Свой.

Необычайно трогательное событие, о котором нам здесь повествуется. Да остановит читатель свое внимание на том, сколько горя и страдания совмещено в том, что поведано в 12 стихе: «тут выносили умершего, единственного сына у матери, и она была вдова». Этими словами евангелиста нам изображена смерть в самом ее безжалостном проявлении, сразившая молодость в полной красе и силе, –горе, самое тяжкое и сердце раздражающее, так как у матери отнят ее единственный сын, вдовство, во всей силе своего мучительного отчаяния, показанное нам в лице этой одинокой матери, лишившейся единственного оставшегося у нее источника утешения и поддержки. Несомненно, можно было предполагать, что вид всего этого вызовет сострадание Спасителя: так оно и было. Иисус, Который пришел «исцелять сокрушенных сердцем», не дает смерти унести в могилу сраженную ею жертву, останавливает разрушительную силу тления и отнимает у нее ее добычу, призывает отлетевший дух обратно в прежнюю его скинию таковым действием чудотворной благости, свидетельствующим одновременно как о Его власти Божественной,  так и о Его человеческом, сердечно благостном сострадании. Он вернул умершего к жизни, и через это возрадовал великой радостью сердце вдовы, а все видевшие это чудо «славили Бога». Но все ли мы, таким образом, поведали об этом дивном событии? Нет, тут было еще нечто большее: это было не только очевидное доказательство властной силы Иисуса воскрешать умерших, но и удостоверение того, что Его сердце сострадательно; и вот почему в означенном повествовании нам не только сказано, что Он вернул умершего человека к жизни, но еще добавлено, что, воскресив сына сказанной вдовы, Он отдал его матери его.

Сколько, поистине, в этом поступке заключается всеобъемлющей любви! Какая глубина чувства! Какое сердечное участие к страданиям души человеческой! Иисус мог, конечно, сказать юноше, которого воскресил: «следуй за Мной»! Ты Мне обязан жизнью; Мне, значит, отныне принадлежит твоя деятельность, твое время, твои дарования, твои силы. Следовательно, будь Моим учеником, а то г, «кто любит отца или матерь более, нежели Меня, не достоин Меня».

Но нет! Любвеобильный Искупитель не сказал ничего подобного. При другом случае, когда Он видел, что миролюбец, скупец и сластолюбец хотел, сам себя обманывая, одновременно служить «Богу и мамоне», думал спасти душу, но в то же время желал угождать и телу, тогда Он положительно и точно провозгласил, каковым должен быть Его последователь и ученик, и требовал немедленного, всецелого, полного и безусловного предания себя Ему, сказав: если кто хочет идти за Мною, отвертись себя, и возьми крест свой и следуй за Мною. Кто не оставил отца и мать, и братьев, и сестер, ради Меня и евангелия, тот не может быть Моим учеником.

Но теперь, когда обстоятельства совершенно иные, когда наилучшим выражением благочестия может стать исполнение сыновнего долга, Иисус, Который был весь самоотвержение и любовь, наивысшее счастье Которого состояло в облагодетельствовании человечества, отдает воскрешенного Им сына его матери, возвращает его тотчас в материнские объятия, желая, чтобы они вновь отдались радости взаимного общения и любви.

    Чудо, совершенное у ворот наинских, долженствовало служить символом и прообразом и того, что впоследствии будет совершено Иисусом. Оно было предзнаменованием не только грядущего воскресения, но и приближающегося восстановления взаимного общения. Оно было указанием на то, что когда властью Иисуса «смерть» будет поглощена победой, Он не только воскресит людей Своих из гроба, но и возвратит их взаимно друг другу. Оно свидетельствовало, что наступит день, когда Тот, Который во время Своего земного служения отдал этого «единственного сына бывшего у матери» рыдающей вдове, будет торжествовать и Свою окончательную победу, «сотрет всякую слезу с очей», вернет и святых, восставших из гробов, взаимному друг с другом общению, так что в самой радости восстановленных уз дружбы и вечного единения духовного будет заключаться для них новый источник благодарения и восхваления Искупителя, Который, дозволив им вступить вновь в общение дружбы со своими бывшими соучастниками в благодати, дарует им через это удостоверение необычайного «человеколюбия Спасителя нашего Бога» и довершит полноту их небесного блаженства через таковое единовременное единение с Ним и вступление в нескончаемое общение любви с Его снятыми во свете⁶⁴.

Свойственное человеку стремление открыть завесу, отделяющую настоящее от будущего, и насколько возможно проникнуть в тайны загробной жизни, это присущее человечеству стремление ставить такой вопрос: существует ли различие полов в будущей жизни и, вообще, каково отношение там членов семейства? Явление святых на земле мужского и женского пола не оставляет никакого сомнения в существовании двух полов за гробом. Загробная жизнь уже не земная, а ангельская, где нет нужды, да и невозможен уже, например, брак; он необходим был на земле для поддержания рода человеческого. Духовные же отношения людей, начавшиеся на земле, сохраняются, иначе и быть не может, и в загробном мире, для которого эти отношения и предназначались. Брат останется и там братом относительно своей сестры, если она только была на земле, если тоже участница райской жизни; жена останется относительно своего мужа женой, ее права на это при ней; ее духовные отношения к мужу определены Самим Богом. Если не кончается бытие души телесной смертью, если ей предстоит отдать отчет в своих действиях, например, в исполнении или неисполнении обязанностей жены, – отдавая отчет, душа должна сохранить и пол свой.

     Не согласно с здравым рассудком, чтобы безразличное существо – душа отдавала бы отчет в действиях, ей не принадлежащих или ей не свойственных. Слово Божие научает нас, что в воскресении тела соединятся со своими душами; следовательно, всякая душа опять навеки соединится со своим телом. Тело есть орган души, орудие ее видимого проявления. Не должно думать, чтобы различие полов заключалось только в видимом теле. Характер, свойство того и другого пола принадлежит не телу, а душе. С этими естественными свойствами, отличающими одну душу от другой, душа переходит с земли в загробный мир. Еще без тела несчастный богач в аду узнал тоже бестелесных Авраама и Лазаря. Значит, почему же нибудь не смешал их с Евою, Саррою, Ревеккою и другими женами, в раю находящимися. Справедливо на земле говорят: такой-то с характером женским, а такая-то с характером мужским; однако ни тот – не женщина, ни та – не мужчина; здесь только говорится о некотором сходстве характеров, точно так же, как бывает, что и мужчины имеют женское лицо, и женщины – мужское, сохраняя, однако же, при себе свой пол – естественный характер души.

О существовании полов в загробной жизни блаженный Августин пишет так: «Тогда изгнано будет из плоти лишь недостаточное, а сама природа ее сохранится». Но пол женщины вовсе не есть недостаток (как учили догматики средних веков о несовершенстве женского пола), но природа, которая, конечно, тогда не будет ни зачинать, ни рождать, посему не будет и бракосочетания, но будет продолжать существовать в своих женских членах не для прежнего употребления, но для нового украшения, и никогда не будет она возбуждать похоти того, кто будет созерцать сие – напротив, она послужит новой причиной прославлять мудрость и благость Бога, Который некогда сотворил то, чего не было, и избавил от истления то, что сотворил. Кто таким образом сотворил оба пола, «Тот и сохранит их»⁶⁵.

Рассмотрим теперь частное состояние праведных и грешных душ до всеобщего суда.

Души праведных людей вслед за исходом из тела награждаются за подвиги земной жизни блаженством. Это блаженство праведных представляется под образом покоя.

Праведник, – говорит Писание, – аще постигнет скончатися, в покои будет (Прем. 4, 7). Но спрашивается: как представлять себе этот покой? Так ли, что праведники, пребывая в обителях Отца Небесного, ничего не делают, а живут в совершенной праздности и что в этой свободе от труда заключается их блаженство? Нет, – праздность не может быть источником блаженства, скорее же она есть источник скуки, как это видно из опытов настоящей жизни. Многие завидуют тем, которых считают счастливыми единственно потому, что они, не имея ни в чем нужды, ничего не делают и только наслаждаются благами мира. Но завидуют напрасно.

     На самом деле, эти так называемые счастливцы – самые несчастные существа: праздность делает для них жизнь крайне тяжелой и отравляет сами удовольствия, которым они предаются. Хлеб сладок работающему и устающему от работы, а не тому, кто проводит жизнь в ничегонеделании. Человек создан с потребностью деятельности и труда. Заглушение этой потребности и старание удовлетворить одной потребности наслаждений не может пройти человеку безнаказанно: за наслаждениями, непрерываемыми трудом, всегда следует пресыщение, праздность оставляет в душе скуку и пустоту. Итак, покой праведных, если не может быть мыслим как праздность, должен непременно соединяться с деятельностью, – без нее он не может быть блаженным состоянием. В чем же состоит эта деятельность? В том же, в чем состоит деятельность горних сил. Тайнозритель Иоанн Богослов свидетельствует о них: «покоя не имут день и нощь глаголюще: Свят, Свят, Свят Господь Вседержитель» (Откр. 4, 8). Труд славословия Господу, без сомнения, разделяют с ними и духи праведных людей. Но если так, то как согласить с этим непрерывным трудом покой, в котором по смерти пребывают праведники? Возможно ли, чтобы ни днем, ни ночью не знающие покоя в прославлении Господа пребывали в покое? По-видимому, то и другое состояние несовместимы. Но только по-видимому, на самом же деле непрерывный труд славословия Бога не может быть назван нарушением покоя. Нарушением покоя сопровождаются продолжительные и напряженные труды в настоящей жизни, потому что своею продолжительностью и напряженностью утомляют человека. Но прославление Господа на небесах, совершаемое небожителями, не может утомлять их ни своей непрерывностью, ни напряжением, ни однообразным повторением одних и тех же слов хвалы Вседержителю. Немолчное песнословие небожителей Господу совершается пред лицом Его; а зрение неизреченной доброты лица Его так усладительно, что небожители никогда не насытятся этим зрелищем, – они смотрят на лице Божие и не насмотрятся и чем больше смотрят, тем сильнее в них желание продлить для себя в бесконечность это духовное удовольствие. Предметом их славословия служат совершенства Божии; но картина этих совершенств развертывается перед ними с каждым мгновением все в большей славе. Занимательность зрелища постоянно поддерживается сменой одних явлений славы Божией другими, более поразительными, и потому делает нечувствительным для певцов славы Божией то напряжение, какое нужно для непрерывного славословия. Новые стороны совершенств Божиих, постепенно открывающиеся перед их взорами, держат их постоянно в возбужденном состоянии, и они не замечают, как проходит время. Пройдут миллионы лет, и им все будет казаться, что прошел один день. Итак, труд славословия Господу отнюдь не возмущает вечного покоя праведников, но углубляет в них чувство этого блаженного покоя, – их труд есть вместе и покой, отсутствие всякой усталости, полнейшее наслаждение.

Обретая в непрерывном славословии Господу покой и блаженство, праведники не забывают на небесах и ближних своих, живущих на земле. Помышлять о них и заботиться о благе их побуждает праведников любовь к ним. Истинный праведник не может не быть любящим. Но любовь, по слову апостола, никогда не престает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание исчезнет (1Кор. 13, 8), уступив место созерцанию. Любовь переходит с любящими в вечность; и в стране вечного покоя они, вместо того чтобы самодовольно наслаждаться своим блаженством, принимают живое участие в судьбе живущих на земле братий своих: радуются их обращению и духовному преспеянию, сожалеют о беспечных и нераскаянных грешниках, и всем прибегающим к ним за помощью в нуждах и скорбях стараются помочь своими молитвами пред Господом. Таким образом, и в этом отношении состояние праведников на небесах не есть состояние праздности. Участие к ближним требует от праведников немалого труда, ибо оно не ограничивается одним бесплодным к ним сочувствием, а проявляется в действительной им помощи.

Но опять спрашивается, как этот труд праведников согласить с покоем или блаженством их на небесах? По-видимому, не до покоя тем, которые постоянно заняты нуждами членов земной Церкви, приникают к их молитвам, оценивают эти молитвы по их значению, найденные достойными возносят к престолу Вышнего, присоединяя к ним свои усердные прошения, молятся даже о тех, которые не притекают к их предстатель- ству. Особенно велики заботы о земнородных у тех святых, к которым больше всего мы обращаемся за помощью, например, у Пресвятой Богородицы, у святителя Николая Чудотворца и других. К ним воссылаются отовсюду бесчисленные и разнообразные мольбы, особенно в дни праздников в честь их. Осаждаемые, так сказать, этими молитвами, они, по-видимому, не знают покоя и, стало быть, не чувствуют блаженства. Но как ни благовидно подобное рассуждение, оно не может быть признано правильным. В основании его лежит сравнение небесного порядка вещей с земным. Земные покровители и благодетели действительно затрудняются множеством просителей, чрезвычайным разнообразием прошений и высказываемых в них нуждах. Но почему затрудняются? Потому что как бы они ни были проницательны и сильны властью и богатством, все же не настолько проницательны, чтобы всегда могли безошибочно отличить истинно нуждающихся от лицемеров и обманщиков, привести в ясность силу и степень нужды, об удовлетворении которой их просят, предусмотреть благоприятные и неблагоприятные последствия исполнения просьб, – и не настолько сильны, не настолько располагают средствами, чтобы всякого могли удовлетворить, никому ни в чем не отказывая. Ничего подобного нельзя сказать о праведниках, пребывающих на небесах. Отрешившись от уз тела и живя во свете лица Божия в непрерывном единении с Господом, они заимствуют от Него силу ведения всего, что происходит на земле, и могущество для исполнения обращаемых к ним молений. Как немыслимо, чтобы Господь затруднялся множеством и разнообразием просителей и прошений, так немыслимо, чтобы подобное затруднение испытывали пребывающие в теснейшем общении с Ним праведники. Благодаря этому общению, им не нужно для избежания погрешностей в суждении о нуждающихся в их помощи наводить многосложные справки о их состоянии и качествах или при недостатке ясных данных наугад судить о просителях– они не исследуют, а созерцают. Равно немыслимо, чтобы они затруднялись недостатком средств оказывать просимую у них помощь: в их распоряжении неистощимые средства– они сильны силою Божиею. Ясно, что при таком отношении к Господу заботы их о ближних не могут беспокоить их и нарушать их блаженство. Как вседовольный Бог не перестает быть вседовольным и всеблаженным оттого, что миллионы людей дерзают обращаться к Нему с своими нуждами, так и вечного покоя и блаженства праведного не могут возмущать подобные же отношения к нему ближних. Если, однако, при всем этом участии к нам праведников, жительствующих на небесах, требуют от них какого-либо труда, то этот труд облегчается любовью их к нам. Что делается с любовью, то делается без тягости и утомления. О патриархе Иакове, возлюбившем невесту свою Рахиль, сказано в бытописании: И служил Иаков (Лавану) за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней (Быт. 29, 20). Так могщественна сила любви! Если и в здешней жизни любовь делает нечувствительными тяжкие труды для любимых, – возможно ли, чтобы сила любви, одушевляющая небожителей, не облегчала, не делала даже нечувствительными попечения их о нас, – возможно ли, чтобы они возмущали покой их в Боге?

Не возмущается ли покой праведных, блаженствующих на небесах, зрелищем земных нестроений, неправд и вообще явлений зла, господствующего в мире? Не возмущается, потому что они всецело преданы воле Божией и в этом отношении поставлены нам в образец для подражания в словах молитвы Господней: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Всецелая преданность воле Божией соединена в них с непоколебимым убеждением, что все, происходящее в мире, происходит с ведома и изволения Божия и с целями благими и премудрыми. Притом видя зло, небожители видят и исход его. Нас, пока мы живем в этом мире, возмущает зло потому, что кругозор наш слишком узок. Мы видим зло вблизи нас, а дальше ничего не видим, – не видим благих последствий, какими имеет сопровождаться допущенное зло, не видим в будущем торжества добра. Святые, блаженствующие на небесах, все это видят во свете лица Божия, все это знают – знают исход зла в будущем, а потому спокойно смотрят на торжество зла в настоящем, – они сожалеют о зле, но не возмущаются зрелищем его: покой их и блаженство не возмущается этим зрелищем⁶⁶.

Место, где блаженствуют праведники, называется раем.

Боговидец Моисей, описывая в книге Бытия сотворение мира, говорит, что в то же время Господь насадил на востоке рай сладости, куда и поместил первых двух людей, родоначальников человеческого племени. И взя Господь Бог человека, егоже созда и введе в рай сладости, делати его и хранити. Согласно этому повествованию, Господь засвидетельствовал, что царство небесное уготовано для людей от Сотворения мира. Праотцы преступили в раю заповедь Божию: после преступления они внезапно изменились душой и телом, сделались неспособными пребывать в святом рае. Тогда Бог, – говорит вдохновенный Бытописатель –изгнал человека из рая, и низринул на землю, и вселил их на ней прямо рая сладости. Слова «прямо рая сладости» приводят к мысли, что земная природа подобна раю красотами своими и напоминает его собою падшему человеку. Когда видим великолепие нашего изгнания – земли, невольно восклицаем: «Это рай!» Такое выражение употреблено и Священным Писанием о плодороднейшей стране содомской до ее превращения: она уподоблена раю Божию. Боговидец Моисей изображает рай изящнейшим и обширнейшим садом. Точно таким видели рай многие угодники Божии новозаветной Церкви. Таков он и на самом деле, но вещество его и природа тонки, соответствуют естеству его жителей – духов и потому недоступны для наших чувств, огрубевших и притупившихся от падения. Когда изгнан был из рая человек, первоначально бывший его хранителем, тогда обязанность райского стража возложена на Херувима; душа разбойника, исповедавшегося на кресте Господа, помещена в рай; туда помещены души многих христиан, удостоившихся спасения: этим объясняется свойство райской природы. Святой Макарий Великий говорит о людях, приобретших особенное богатство: «Знают их сограждане, т.е. духи святых и ангелов, и с удивлением говорят: великое богатство приобрели наши братья, находящиеся на земле. Они (эти земные братия небожителей), при отшествии из сего мира, имея с собою Господа, идут с великой радостью к небесным жителям: обитающие же с Господом приемлют и отводят их в приготовленные им заблаговременно обители и возлагают на них драгоценные и знаменитые одеяния». Преподобный Григорий Синаит, ссылаясь на видевших рай и повествовавших о нем, говорит, что он есть низшее небо, что он преисполнен благовонными садами, насажденными Богом; что древа этих садов постоянно покрыты цветами и плодами; что посреди рая течет река, его напояющая и разделяющая на четыре рукава. Об этой реке упоминает Священное Писание: река же, говорит, исходит из Едема напояти рай: оттуда разлучается на четыре начала. Святой пророк Давид также вспоминает о воде, находящейся превыше небес. Место рая определяется Священным Писанием «на востоце». В таком направлении находится рай по отношению к земле. Преподобная Феодора поведала, что по исшествии ее из тела она с сопутствовавшими ей Ангелами направилась для достижения небесных обителей к востоку; великий угодник Божий Симеон Дивногорец видел рай на востоке; на востоке видела его преподобная Евфросиния Суздальская в дивном видении своем. На востоке строятся православные храмы; православные христиане при молитвах своих обращаются к востоку; тела умерших кладутся по направлению к востоку – прямо рая сладости.

днующих. Все, увидя меня, радовались о моем спасении, выходили ко мне навстречу, лобызали меня, восхваляя Господа, избавившего меня от сетей вражьих».

Повторяем: природа земная служит только слабым образом рая, красоты которого нетленны, несказанно изящны, преисполнены священного мира и благодати. Земля после согрешения праотцев наших проклята Создателем и непрестанно выражает это проклятие в своих смятениях и своем нестроении. То колеблется она и поглощает целые грады и веси; то выступают на поверхность ее свирепые воды и губят целые страны; то проходят по ней бури с вихрем, молнией, громом, градом, оставляя следом своим разрушение. Если ж земля, проклятая Богом, земля – изгнание наше, страна бедствий, обольщений, злодеяний, смерти, обреченная Богом на сожжение, имеет красоты свои, нас восхищающие, то каков должен быть рай, уготованный Богом для возлюбленных Его в вечное жилище и наслаждение? Око плотское не виде, плотское ухо не слыша, и на сердце, занятое одной чувственностью, не взыде, яже уготова Бог любящим Его. Нам же Бог открыл есть Духом Своим.

       Святой Андрей был восхищен не только в рай, но, подобно святому апостолу Павлу, и до третьего неба. Вслед за вышеприведенном о рае, он продолжал свое сказание так: «После этого напал на меня ужас, и я ощущал, что стою превыше небесной тверди. Юноша, с лицом, подобным солнцу, предшествовал мне. Я последовал за ним, и вот увидел крест прекрасный и великий, видом похожий на радугу. Вокруг него стояли певцы огнезрачные, как пламень, и пели сладкую песнь, прославляя Господа, распявшегося на кресте. Предшествовавший мне юноша, приступив ко кресту, облобызал его, и подал мне знак, чтобы я сделал то же: я припал к святому кресту со страхом и радостью великою, и усердно лобызал его. В то время, как я его лобызал, насытился неизреченной духовной сладости, и обонял большее благоухание, нежели в раю. Миновав крест, я посмотрел вниз, и, увидев под собою бездну, – потому что мне казалось, что я хожу по воздуху, – начал пугаться, и возопил к руководившему меня: боюсь, чтобы мне не низвергнуться в глубину! Он, обратясь ко мне, сказал: «Не бойся, нам должно взойти выше» – и подал руку. Когда я схватился за его руку, мы очутились выше второй тверди: я увидел там дивных мужей, и покой их, и радость праздника их, неизглаголанного языком человеческим. После этого мы вошли в чудный пламень, который нас не опалял, но только просвещал. Я начал ужасаться, и опять руководивший меня обратился ко мне и подал мне руку, говоря: «Нам должно взойти и еще выше». С этим словом мы очутились выше третьего неба, где я увидел и услышал множество небесных сил, поющих и славословящих Бога. Мы пришли пред завесу, блиставшую, как молния, перед которой стояли страшные великие юноши подобные пламени огненному, лица их сияли паче солнца, и в руках их было пламенное оружие: кругом со страхом предстояло бесчисленное множество небесного воинства. Руководивший меня юноша сказал мне: «Когда отымется завеса и увидишь Владыку Христа, тогда поклонись престолу славы Его». Услышав это, я вострепетал и возрадовался; меня объяли ужас и неизъяснимая радость; я стоял и смотрел, когда отымется завеса. Ее отъяла некая пламенная рука, и я увидел Господа моего, как некогда Исайя пророк, сидящего на престоле высоком и превознесенном, окруженного серафимами. Он был облачен в багряную одежду, лице Его сияло неизреченным светом, и Он с любовью обратил ко мне Свои очи. Увидев Его, я пал пред Ним на лице мое, поклоняясь пресветлому и страшному престолу славы Его. Какая же тогда от видения лица Его объяла меня радость, того невозможно выразить, так что и ныне поминая это видение, исполняюсь неизреченной сладости. В трепете лежал я пред Владыкою, удивляясь толикому Его милосердию, что попустил мне, грешному и нечистому человеку, придти пред Него и увидеть божественную лепоту Его. Я исполнился умиления, размышляя о моем недостоинстве, и, рассматривая величие моего Владыки, повторял в себе слова Исаии пророка: «О, окаянный аз! Яко сподобихся, человек сый и нечисты устне имый, Господа моего очима моими видети?» И услышал я, что премилосердый Творец мой изрек ко мне пречистыми и сладчайшими устами Своими три божественные слова, которые столько усладили мое сердце и столько разожгли любовью к Нему, что я весь таял, как воск от действия теплоты духовной, и исполнялись надо мною слова Давида: «бысть сердце мое, яко воск таяй посреде чрева моего». Потом все воинства воспели песнь предивную и неизреченную. После этого, не знаю как, я очутился опять ходящим в раю. Пришла мне мысль, что я не видел Госпожи Пресвятой Богородицы: и вот вижу некоего мужа, светлого как облак, носящего крест и говорящего мне: «Ты захотел видеть здесь святую Царицу небесных сил? Ныне нет Ее здесь: Она ушла в многобедный мир помогать людям и утешать скорбящих! Я показал бы тебе Ее святое местопребывание, но теперь уже не время: тебе должно возвратиться туда, откуда ты пришел – так повелевает Владыка». Когда он говорил это, мне показалось, что я сладко уснул; проснувшись, я увидел, что нахожусь на том же самом месте, где был прежде». Из этого видения святого Андрея видно, что рай есть ближайшая к земле небесная обитель, или первое небо, превыше которого находятся другие небеса, воспетые духоносным Давидом, называющим их небесами небес. В этих горних обителях пребывают ныне души праведников, сообразно достоинству своему; к этим горним обителям будут восхищены праведники по соединении душ их с телами воскресениемна облацех в сретение Господне на воздусе, и тако всегда с Господом будут. Над ними повторится искупительное и возвращенное роду человеческому Спасителем восхищение с земли и взятие в рай Адама. Святые тела их, не только души, обновленные и воссозданные Богочеловеком, соделаются способными к такому восхищению и взятию на небо, как способно было к нему тело первозданного человека. Видение святого Андрея служит доказательством и объяснением вышеприведенного мнения святого Макария Великого, что Ангелы и души имеют свой вид и образ и что этот образ есть образ внешнего человека. Сколько сходны образ тела и образ души, что святой Андрей не понимал ясно, восхищен ли он был в теле или вне тела. Приведем собственные слова его, как они передаются иереем Никифором в пространном жизнеописании. «Я видел себя, – говорит святой Андрей, – как бы без плоти, потому что я не чувствовал плоти». Далее святой поведал об одежде, которая была на нем, причем исчисляет телесные члены. Возвращаясь к объяснению своего состояния, святой сказал: «По-видимому, я был в теле, но не чувствовал тягости телесной; не чувствовал никакой телесной потребности в течение всех двух недель, в которые продолжалось восхищение. Это приводит меня к мысли, что я был без тела. Не знаю, как сказать достоверно: ведает это сердцеведец Бог». Святой видел Ангелов в образе светлых мужей и юношей. Он беседовал с ними. Руководивший его ангел несколько раз подавал ему руку; Ангелы, предстоявшие завесе, имели образ юнош высокого роста, грозного вида, с пламенным орудием в руках. Поведая об Ангелах, исчисляя члены их: лице, глаза, руки, ноги, как бы усиливаясь объяснить саму природу их, святой сказал: что – «они тела бесплотные» или, по пониманию нашего времени, газообразные. Святой Андрей видел устроение и природу горних обителей, соответствующую их бесплотным жителям, несравненно превосходнейшую всего того, что знает и что может представить себе плотской человек, пригвожденный к земле, не обновленный и не воспитанный Духом святым, а потому неспособный проникнуть в таинство будущего века⁶⁷.

Блаженству праведников совершенно противоположно состояние после частного суда душ грешников.

Праведник вступит в загробный мир с неописанной радостью, точно как бы после долговременного заключения своего в темнице, вышедши на солнечный свет. Он весь уже там, сколько лет порывался одним своим сердцем, его вера превратилась теперь в видение, надежда в событие, любовь в наслаждение. У него нет теперь даже желаний, потому что нет нужд; его разум, сердце, воля находятся в блаженном покое.

Но что почувствуют грешники, увидя в загробном мире то, чего они не любили, чему даже не верили, и не нашедши там ни одного из своих любимых предметов?

Является в загробный мир богач, стяжавший миллионы неправдой, и, озревшись кругом себя, скажет со вздохом: где ж мое золото, где ж мои драгоценные камни? Куда девался огромный, великолепно украшенный дом с его увеселительным садом, с его зимними цветами и плодовыми деревьями? Где тот хрусталь и фарфор, которым щеголяли мои пиршественные столы? Где мои дорогие меха и ткани, где слуги мои? Где кони и блестящие колесницы? Нет ничего! Все погибло и как будто провалилось сквозь землю!

Явится в загробный мир честолюбец, достигший некогда высоких степеней беззаконными средствами, и будет по привычке искать на груди своей знаков земного могущества, но, не нашедши их, воскликнет: «Как, – неужели я никогда не выходил из круга презренной толпы, не стоял никогда выше жалкой посредственности? Неужели то, что я имел, все даже знаки иноземных отличий, и то, что в руках моих заключалась власть государственная, что меня трепетали, и мне поклонялись сильные люди, и то, что слава моего имени, не вмещаясь в пределах отечества, гремела в странах отдаленных – неужели все это виделось мне только во сне? Я, точно, играл некогда в свете великую роль, а теперь никаких ни малейших следов от прежнего моего не осталось! Увы мне!»

Явится в загробный мир любострастный, проведший всю жизнь в угождении плоти, в доставлении чувствам своим мирских удовольствий и, встречая вокруг себя одни предметы духовные, промолвит с досадой: «В какую скучную пустыню попал я! Что за мир, в котором музыка не тешит слуха, живопись не прельщает очей, откуда изгнаны все искусства, удовлетворяющие потребностям тонкого вкуса? То ли дело была земля – мое прежнее обиталище! То был рай, но он для меня потерян, невозвратно потерян!»

Вот чувствования преданных миру людей после их смерти. Скорбь о потере земных благ, раскаяние, что для таких преходящих вещей было убито столько драгоценного времени, преодолено столько препятствий, трудов и опасностей, сознание всей пустоты и ничтожности их, убеждение в собственном легкомыслии, в собственной слепоте – все эти болезненные ощущения, как черви, станут гнездиться в сердце преступном и точить его поминутно. Но если бы только этими ощущениями ограничивалось бедственное состояние умерших грешников, оно было бы еще сносно; а то, к нестерпимому мучению их, та самая любовь к миру, которую они прежде питали, лелеяли в груди своей, теперь обратится для них в змию, сосущую сердце. Как обладаемый любовною страстью не может ни на час отвлечь своих мыслей от любимой особы, хотя бы она находилась от него за несколько тысяч верст и была совершенно к нему равнодушна; или как подверженный слабости пьянства влечется к вину тем с большей силой, чем труднее достать напиток, утоляющий на время смертную жажду его; так точно грешники, переселясь в страну вечности, будут воздыхать о временных благах, которыми обладали, несмотря на совершенную безнадежность когда-либо обладать ими и даже увидеть их снова. Во всем беспредельном пространстве неба не найдется предмета, который бы остановил на себе их блуждающие взоры; их мысль будет носиться в прошедшем, их воображение будет бродить по земле, отыскивая на ней знакомые места и наполняя их призраками минувшего счастья. Представьте человека, в высшей степени томимого голодом или жаждой, который при том еще помышляет о вкусных яствах и сладких напитках, – каким адским огнем горит его внутренность! Подобное этому испытают и воскресшие грешники. Конечно, и прежде обладавшие ими страсти походили на лютых домашних зверей, по крайней мере, можно было тогда укрощать их ярость соответственною пищею. Теперь, напротив, грешники будут алкать по-прежнему золота, но вместо него соберут они пыль; будут по-прежнему влечься к чувственным удовольствиям, но вместо них ощутят они смрад. И, таким образом, жажда корысти, вожделение славы, огонь сладострастия, оставаясь голодными, изольют всю свою лютость на те самые души, в которых они владычествуют.

Столько-то различны чувствования добродетельных и порочных людей при взгляде на новый мир, куда они вступят после своей смерти! Но еще виднее будет это различие, когда рассмотрим, каковой в то время покажется тем и другим жизнь их, проведенная в здешнем свете.

Есть в душе каждого из нас незримая скрижаль или книга,– я говорю о совести нашей, – в которой начертывается все, чтобы мы ни сделали доброго или худого на земле, начиная с первого нашего вопля и до последнего издыхания. Время неспособно изгладить ее письмена; множество разнородных предметов не производит в ней замешательства. И хотя мы, по своей рассеянности и неведению, многое забываем теперь за собой, многое представляем не в истинном виде, но несмотря на то, ни малейший поступок наш не опущен и не искажен в этом внутреннем зеркале, так что для будущего над нами суда не предстоит надобности ни в обличителях, ни в свидетелях посторонних. Мы сами внутри себя носим улику или одобрение поступков своих, сами, не примечая того, служим хранилищем всех своих тайн, ведем подробную летопись своего прошедшего. Когда, по гласу Божию, жизненная нить людей обрывается, тогда книга совести их, дотоле для многих запечатанная, раскроется, и они с изумлением прочитают в ней все, что некогда сделали, о чем некогда говорили и думали. Тогда увидишь ты, праведник, ныне столь горько плачущий о грехах своих и столь мало ценящий свои добродетели, увидишь ты тогда земное поприще свое с чувствами воина, взирающего на поле битвы, где он некогда был победителем. Откроется тебе, что ты сокрушался более по долгу смирения, чем по важности твоих преступлений; откроется, что грех юного возраста, лежавший таким черным пятом на душе твоей, уже давно омыт кровью

      Искупителя и твоими слезами, что грехи неведения, малодушия, рассеянности, неосмотрительности и-прочие немощи человеческого естества, которые ты разделял со всеми другими, изглажены за твою любовь к ближнему и покаяние. Придет тебе на память каждое несчастие, которое ты некогда перенес, каждая обида, за которую ты не хотел даже мысленно мстить; явится из-под спуда вся история твоих внутренних подвигов, уничижений гордого разума, смирений дерзостной воли, умерщвлений похотливого сердца, борений с злым духом и с тонкими соблазнами света; обнаружатся твои сокровенные милостыни, твои строгие посты, твои усердные бдения и молитвы; узришь ты благословение Божие, нисходившее не раз на дома и на целые города по твоей за них просьбе; узришь во многих семействах процветавшие непорочные нравы, насажденные примером твоим святым; узришь многих преступников, благодарных тебе за свое исправление, многих несчастных, одолженных тебе счастливой судьбой, – все это тогда узришь ты, сотворивший благое, и возрадуешься радостью неизреченной.

      Но горе человеку, которого жизнь, преисполненная пороков и заблуждений, была многолетним Злоупотреблением милосердия Божия! Та же самая совесть обнаружит перед ним все дела, все помыслы, даже все слова его прежние, и уже не даст им того ложного, пристрастного вида, в котором они некогда ему представлялись, но покажет, каковы они были действительно. Во-первых, множество преступлений, давно позабытых, оживет тогда в памяти виновного с такой подробностью, как бы это было через несколько минут после их совершения, и ужаснется порочное сердце, признав в этих гнусных найденышах свое давнее порождение. Во-вторых, множество речей и поступков, противных учению христианскому, которые прежде казались простительными и маловажными, тогда окажутся злом, весьма важным и непростительным. Увидит легкомысленный, как не раз, читая вольные книги, участвуя в нескромных беседах, присутствуя на соблазнительных зрелищах, он мало-помалу довел себя до степени совершенного охлаждения к христианству. Увидит болтливый, как однажды, говоря на счет чести ближнего, без всякого злого намерения вонзил в грудь ему стрелу смертоносную. Увидит остряк, как некогда, шутя над вещами священными, употребляя слова Писания или язык богослужебный для смеха, он совратил с пути истины несколько молодых умов, которые оставались бы правомыслящими. Такое открытие должно опечалить грешников, тем более, чем они увереннее были в беспорочности своего поведения. Далее, те грехи, которые таились в глубине сердца, совершались в сокрытых местах и о которых никто знать не мог, кроме самого грешника, откроются по смерти перед лицом человеков и Ангелов. Скрытный грешник обыкновенно обольщает себя тою надеждою, что его дела снидут с ним вместе в могилу и умрут в недрах земли: напрасная надежда! Придет время, грешник, ныне кроющийся во тьме и считающий себя безопасным со. стороны людской прозорливости, – придет время, когда и безбожный образ мыслей твоих, и твоя упрямая недоверчивость Церкви, и той преступные предприятия, и твои любострастные помыслы, и твоя зависть, ненависть к ближнему, и твои коварства, обманы, хищения, клеветы, – когда все это обнаружится от нынешних, непроницаемых покровов и, по слову пророка, откроется стыд твой, явятся все укоризны твои. Наконец, самые добродетели, которыми грешники гордятся на земле и которые свет превозносит до небес, в то время окажутся если не вовсе злыми делами, то, по крайней мере, не стоящими названия добродетели. И это не удивительно: теперь о людских добродетелях заключаем мы но одной благовидной наружности действий; тогда каждое доброе действие оценено будет по способностям, побуждениям и свойствам того, кто его совершил. Таким образом, прежнее трудолюбие грешников явится в то время орудием любостяжательности, их прежняя деятельность по службе объяснится честолюбивыми видами, их прежняя благотворительность к бедным обратится в пустое тщеславие, их прежняя набожность примет на себя отвратительный вид лицемерия. Нечистый источник души их возмутит и все те струи, которые некогда из нее изливались. Окажется, что один из них обнаружил государственное зло по личному мщению, что другой был храбрым на войне по своему удальству, что третий принес жертву в храм из сокровищ нажитых неправедно. Словом, ничто великое и славное, произведенное грешниками, не устоит, не выдержит пробы в испытательном огне пробудившейся совести. И горько, горько будет сильным земли увидать тогда все свои прежние трофеи разбитыми в прах, все свои блестящие добродетели заклейменными посрамлением!

Что должны почувствовать грешники, когда предстанет их взорам ужасная будущность! Представьте человека, который, взобравшись на высочайшую гору, вдруг увидит у ног своих пропасть: от страха кружится у него голова, ноги его скользят, а он сохранил еще столько памяти и рассудка, чтобы постигнуть неизбежность своего падения в бездну. Каково же положение этого несчастного? Но несравненно ужаснее положение грешников, когда по смерти они увидят себя неизбежно падающими с вершины порока в адскую пропасть. Смерть полагает предел мучениям человека, низвергшегося с горы; а грешники будут испытывать только муки низверженных, без всякой надежды когда-либо умереть⁶⁸.

Насколько страшны мучения грешников в аду, показывает следующий рассказ об одном расслабленном, который, изнемогая от тяжкой болезни, с воплем просил Господа прекратить его страдальческую жизнь. «Хорошо, – сказал явившийся к больному Ангел,– Господь, будучи неизреченно благ, соизволяет на твою молитву, Он прекращает твою временную жизнь, только с условием, вместо одного года страданий на земле, которыми каждый человек, как золото в огне очищается,– согласен ли ты пробыть три часа в адских мучениях? Твои грехи требуют очищения в страданиях собственной твоей плоти: ты должен бы еще быть в расслаблении год, потому что как для тебя, так и для всех верующих, нет другого пути к небу, кроме крестного, проложенного безгрешным Богочеловеком. Этот путь тебе наскучил на земле; испытай, что значит адские муки, которые терпят все грешники, впрочем, испытай их только в течение трех часов, а после молитвами Святой Церкви ты будешь спасен». Страдалец задумался. «Год страданий на земле, – это ужасное продолжение времени! Лучше же вытерплю три часа в адских муках,– сказал он сам себе, – чем год на земле. – Согласен в ад» – сказал он, наконец, Ангелу. Ангел тихо принял его страдальческую душу и, заключивши ее в преисподних ада, удалился от страдальца с словами утешения: «Чрез три часа явлюсь я за тобою».

Господствующий повсюду мрак, теснота, долетающие звуки неизъяснимых воплей грешников, видение духов злобы в их адском безобразии, – все это слилось для несчастного страдальца в невыносимый страх и томление. Он всюду видел и слышал только страдание и ни ползвука радости в необъятной бездне ада; одни лишь огненные глаза демонов сверкали в преисподней тьме, и носились перед ним их исполинские тени, готовые сдавить его, сожрать и сжечь своим геенским дыханием. Бедный страдалец затрепетал и закричал; но на его крик отвечала только адская бездна своим замирающим вдали эхом и клокотаньем геенского пламени, которое клубилось в виду трепетавшего заключенника. Ему казалось, что целые века страданий протекли ужё; с минуты на минуту ждал он к себе светоносного Ангела, но его не было. Наконец, страдалец отчаялся в его появлении и, скрежеща зубами, застонал; но никто не внимал его воплям. Все грешники, толпившиеся в бездне геенской, были заняты собой, своим собственным только мучением, и ужасные демоны в адской радости издевались над мучениями своих пленников. Наконец, тихий свет ангельской славы разлился над бездной. С райской улыбкою приступил Ангел к страдальцу и спросил:

– Что, каково тебе брат?

– Не думал я, чтобы в устах ангельских была ложь, прошептал едва слышным, прерывающимся от страданий голосом заключенник.

– Что такое? – возразил Ангел.

– Как что такое? – произнес страдалец, – обещал взять меня отсюда чрез три часа, а между тем целые годы, целые века я провел в невыразимых страданиях.

– Помилуй, что за годы, что за века! – кротко и с улыбкою отвечал Ангел, – час только прошел со времени моего отсутствия, и два часа сидеть тебе здесь. – Как два часа? – в испуге спросил страдалец, – два часа? а это час только прошел? Ох, не могу более терпеть, нет силы! Если только можно, если только есть воля Господня, умоляю тебя, возьми меня отсюда! Лучше на земле буду я страдать годы и веки, даже до последнего дня, до самого пришествия Христова на суд, только выведи меня отсюда. Невыносимо! ох, пожалей меня! – со стоном воскликнул страдалец, простирая руки к светлому Ангелу. Тогда Ангел сказал:

– Бог, как Отец щедрот и утехи, являет на тебе благодать Свою, но ты должен знать и помнить, сколь жестоки и невыносимы адские мучения.

При этих словах страдалец открыл глаза и видит, что он по-прежнему на своем болезненном ложе. Все чувства его были в крайнем изнеможении, страдания духа отозвались и на самом теле; но он с той поры уже в сладости терпел и переносил свои страдания, приводя себе на память ужасы адских мучений и благодаря о всем милующего Господа⁶⁹.

Рассказ этот вполне соответствует тем чертам, какими святые Отцы изображали адские мучения.

Вот, например, в каких чертах изображает святой Ефрем Сирин мучительное состояние за гробом душ грешных. Грешник тотчас после смерти, говорит он, «влекомый лукавыми ангелами, пойдет на место мучения и, увидев оное, придет в трепет и будет ударять в лице руками, озираясь туда и сюда и намереваясь бежать. Но бежать невозможно, потому что демоны держат его крепко связанным... Потом с принуждением и нехотя вступив в место сие, и жестоко мучимый, он станет жалобно взывать и умолять представивших его на суд, чтобы получить хотя малую ослабу... И вздохнув из глубины сердца, скажет: какую пользу принес мне целый мир? Увы, и обманут, и поруган! Праведен суд Божий! Теперь узнал я, несчастный, чтоеже сеет человек, тожде и пожнет, и какое бремя сам свяжет, такое ипонесет (Гал. 6, 5 и 7). Увы, слышал я и не принимал! Видел, что многие подвизается, пребывают в бдении, постятся, подают милостыню, плачут и проливают слезы, и над всеми насмехался! Увы! Я поруган! Лучше было бы мне сто лет плакать, рыдать, поститься, есть камни, нежели прийти в это место мучения. Кто даст три дня на покаяние из того века, в котором я бедный худо расточил время. Но торжище кончилось и нет более времени покаяния»⁷⁰.

Святой Василий Великий, уча о том, что праведников тотчас по смерти ожидают победные венцы, радостный привет Ангелов и вечные блага⁷¹, так изображает ожидающую за гробом участь грешников: Никто (из нераскаянных), да не льстит себе суетными словами (Еф. 5, 6). Ибо внезапу нападет на тебя всегубителъство (1Сол. 5, 3), и постигнет переворот, подобно буре. Придет угрюмый ангел, насильно поведет и повлечет душу твою, связанную грехами, часто обращающуюся к тому, что оставляет здесь, и рыдающую безгласно; потому что уже сомкнулось орудие плача. О, сколько будешь ты терзать сам себя! Как восстанешь, без пользы раскаиваясь в своих начинаниях, когда увидишь светлость праведников при торжественном раздаянии даров и унылость грешных в самой глубокой тьме! Что скажешь тогда в сердечной своей муке? Увы мне, что не сверг я с себя тяжкого бремени греха, когда так легко было сложить... Теперь же за временное наслаждение греха бессмертно мучусь, за удовольствие плоти предан огню⁷².

Место, где мучаются грешники, называется адом.

Ад помещается во внутренности земли. Бог, произнося определение на Адама при изгнании его из рая, сперва исчислял земные казни для преступника райской заповеди, потом возвестил, что этим казням Адам будет подвергаться дотоле, доколе не возвратится в землю, из которой он взят. Земля ecu, –сказал ему Господь, – и в землю отыдеши (Быт. 3, 19). Здесь не сказано, что он пойдет в землю одним телом: изреченный приговор для дерзнувшего восстать против Бога страшнее, нежели каким он представляется для легкого, поверхностного взгляда. Праведники Ветхого Завета, как очевидно из Священного Писания, постоянно признавали земные недра местом ада. Сниду к сыну моему, сетуя, во ад, – говорил святой патриарх Иаков, когда принесли ему ложную весть о кончине любимого его сына Иосифа (Быт. 37, 37). Остави мене почити мало, – умоляет Бога праведный, многострадальный Иов из среды отовсюду окружавших его искушений, – прежде даже отъиду, отнюду же не возвращуся в землю темну и мрачну, в землю тьмы вечным, идеже несть света, ниже видети живота человеческого (Иов. 10, 20–22). Боговдохновенный законодатель израильтян Моисей, объявляя народу гнев Божий на Корея и его сообщников, сказал: аще смертию всех людей умрут сии, и аще по присещению всех человеков будет посещение их, то не Господь посла мене, но явно покажет Господь, и отверзше, земля, уста своя, пожрет я, домы их, и кущи их, и вся слика суть их, и снидут живи во ад... Егда же преста глаголя вся словеса сия, – продолжает повествователь Писания, – разседеся земля под ногами их... и снидоша живы во ад (Числ. 16, 29–35) Пророк Давид воспевал Господу: милость твоя велика на мне, и избавил ecu душу мою от ада преисподнейшаго (Пс. 85, 13). Когда душа святого пророка Самуила была вызвана волшебницей по просьбе царя израильского Саула для совещания о предстоявшей битве со врагами, то волшебница, увидев эту душу, сказала: видех мужа стара, восходяща от земли, и сей оболчен одеянием долгим: и уразуме Саул, яко сей Самуил есть (1Цар. 28, 14). Пророк Исайя говорит сатане: во ад снидеши и в основания земли (Ис. 14, 15).

В торжественные службы Великой Субботы и Святой Пасхи Церковь, празднуя и воспевая спасение людей пострадавшим за нас Богочеловеком, поправшим смертию смерть, сокрушившим в Себе и с Собою, с особенной ясностью выражает свое мнение о местонахождении как ада, так и рая. Церковь не занимается собственно изысканием, где ад и где рай, но, славословя Господа, и говоря об аде и рае, по необходимости, хотя и мимоходом, высказывает свое мнение о месте их, говорит об этом, как о предмете общеизвестном. Величественное песнопение на утрене Великой Субботы, после прочтения шестопсалмия и великой ектении, начинается с двух глубоко умилительных и вместе изящно поэтических тропарей, из которых в первом воспевается погребение Господа, во втором нисшествие Его во ад. «Благообразный Иосиф с древа снем пречистое тело Твое, плащаницею чистою обвив и вонями, в гробе нове закрыв положи». «Егда снишел еси к смерти, Животе безсмертный, тогда ад умертвил еси блистанием божества, егда же и умершия от преисподних воскресил еси, вся силы небесныя взываху: Жизнодавче Христе Боже наш, слава Тебе».

После этого все священнослужение, а в монастырях и все братство, выходят с возженными свечами на средину храма, становятся пред плащаницею и начинают возглашать так называемые церковным уставом похвалы Господу, соединяя их со стихами 118 псалма. Из этих похвал выписываем те, в которых с наибольшей ясностью упоминается о том, что ад находится внутри земли. «Зашел еси под землю Светоносец правды, и мертвыя якоже от сна воздвигл еси, отгнав всякую тьму, сущую во аде». «Землю содержай дланию, умерщвлен плотию, под землю ныне содержится, мертвыя избавляя адова содержания». «На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет его, Владыко, даже до ада снисшел еси, ищай».

     То же мнение о местонахождении ада и рая видим в службе на Святую Пасху. С наибольшей определенностью выражено мнение о месте ада в ирмосе шестой песни канона: «снишел еси в преисподняя земли, и сокрушил еси вереи вечныя, содер- жащия связанныя, Христе». В синаксаре по 6 песне говорится: «Господь, ныне из адовых сокровищ человеческое естество исхитив, на небеса возведе, и к древнему достоянию преведе нетления. Обаче сошед во ад, не всех воскреси, но елице веровати Ему изволиша. Души же от века святых, нуждою держимыя, от ада свободи, и всем даде на небеса взыти». Здесь опять «древнее достояние», т. е. рай, указывается на небе: «Воскресением Твоим, Господи, рай паки отверзеся, и иже на небеса восход обновлен еси нам».

В первые времена христианства, когда ожесточенная и слепая ревность идолопоклонников к сохранению на земле многобожия проливала реки невинной крови христианской, в Бруссе, главном городе Вифинии, претерпел мучение и казнь епископ города Патрикий. Мучитель – игемон принимал ванны в теплых целительных источниках, находившихся близ города, там допрашивал и умертвил епископа. По поводу этих горячих вод, которых температуру и целебность игемон приписывал действию боготворимых им истуканов, святой Патрикий говорил ему так: «Блистательный игемон! Если хочешь узнать истину о начале, течении и теплоте этих вод, то я могу открыть ее тебе, если с кротостью меня выслушаешь, Всякий исповедующий христианство святое и поклоняющийся единому истинному Богу стяжает ум, исполненный разумения Божественных Тайн: и я, будучи рабом Христа, хотя и грешным, могу объяснить истину об этих водах. Бог, предвидя, что созданные им люди прогневают Его – Бога, Создателя своего, и, отвергнув истинное богопочитание, устроят себе бездушных кумиров и будут поклоняться им, уготовал два места для преселения в них людей после их земной жизни. Первое место он просветил вечным светом и исполнил обильными и неизреченными благами; другое же место исполнил непроницаемой тьмой, неугасающим огнем и вечными казнями. Он предназначил, чтобы в первое место были переселяемы те, которые будут стараться благоугождать Ему исполнением Его заповедей, а во второе, темное, ввергаемы те, которые прогневают Творца злым житием своим и заслужат себе казнь. Сподобившиеся места светлого будут жить бессмертною жизнью в непрестанной и бесконечной радости, а низвергнутые в темное место будут мучены непрестанно, бесконечно. Создатель, разделяя огонь от воды и свет от тьмы, каждое из них, как создал отдельно, так и поставил на отдельных местах. Есть и над твердью небесной так, как и под землею, огонь и вода. Вода, находящаяся на поверхности земной, собранная в собрания свои, называется морем, а подземная вода называется бездной. Из этой бездны на потребности человека и животных, населяющих землю, воды подымаются сквозь земные недра, как бы водопроводными трубами, и, выходя на поверхность земли, образуют источники, колодцы и реки. Из этих-то вод те, которые приближаются к подземному огню, согреваются им, и вытекают горячими; те же, которые текут вдали от огня, сохраняют естественную хладность. На некоторых местах бездны имеются самые холодные воды, обратившиеся в лед, как отстоящие весьма далеко от огня. Подземный огонь устроен для мучений нечестивых душ. Преисподняя вода, обратившаяся в лед, именуется тартаром. В тартаре подвергаются бесконечной муке ваши боги и поклонники их, как воспел один из ваших стихотворцев: «концы земли и моря – не что иное, как их последние пределы, где Иапет и Сатурн – так именуются ваши боги – не утешаются ни блистанием солнца, ни прохладою ветров». Это значит: ваших богов, заключенных в тартаре, не освещает и не согревает солнце, а вверженных в огонь не прохлаждает ветер. Тартар глубже всех прочих бездн, находящихся под землей. В том, что под землей находится огонь, уготованный на нечестивых, пусть удостоверит тебя, по крайней мере, тот огонь, который извергается из недр земных в Сицилии», – так рассуждал о подземном аде святой епископ Христовой Церкви первых веков.

Вышеупомянутая преподобная Феодора, посетив райские обители, низведена была в «преисподняя земли», и видела страшные, нестерпимые муки, уготованные грешникам в аде.

Воскресший воин Таксиот поведал, что он был похищен дьяволами с блудного мытарства: они свели его из воздушного пространства вниз, на землю. Земля расступилась, и он был спущен по узким и смрадным сходам до преисподних темниц адовых, где души грешников затворены в тьме и муке.

Итак, мы видели, что души праведные, покрываемые благодатью, относятся святыми Ангелами на лоно Авраамово, в место отрады, покоя, прохлады и упокоения; а души грешные повергаются в адские жилища на нестерпимые мучения в пламени (Лк. 16, 19–27).

     Но такое загробное состояние отшедших душ в настоящее время не есть еще окончательное и решительное. Ибо как полный человек состоит из души и тела, и в теле творит дела добрые или злые, так и полное и решительное воздаяние за дела будет не прежде, как по новом чудесном соединении души с ожившим телом – при кончине мира, т. е. на Страшном всеобщем суде Христовом (2Кор. 5, 10). Теперь же «ни праведные, ни грешные не получают совершенного воздаяния за дела свои. Души праведных до последнего суда не получают совершенной награды, и души грешных не терпят совершенного осуждения»⁷³. «Получили ли праведные награды и грешники наказание? – спрашивает святой Афанасий Великий и отвечает, – никак. Но сама радость, которую ощущают теперь души святых, есть наслаждение неполное, как и печаль грешников есть также неполное наказание. Когда царь зовет друзей к пиршеству своему, а осужденных – к наказанию, то званные на вечерю даже до часа вечера пребывают в радости пред домом царя, и преступники, заключенные в темницу, предаются печали, доколе не придет царь. Точно также должно думать и о душах праведников и грешников, доныне преселившихся от нас». (Послание к Антиоху, вопрос 20). Святой Иоанн Златоуст, объясняя слова святого апостола Павла: и сии ecu послугиествовапи бывше верою, не прияша обетования, говорит: «не приягиа: столько протекло лет после земной победы праведников, и они еще не получили «награды за свои подвиги». Помысли, сколько времени Авраам и апостол Павел остаются в ожидании, доколе ты совершишься, дабы тогда вместе с тобою получить награду». По словам блаженного Августина, «всемогущий Бог, как многочадный Отец, к возвратившимся с поля детям Своим вещает так: хотя и настало время вашего успокоения от трудов, но подождите братий ваших, и когда вместе соберутся, тогда вместе вкусите пищи» («О святых», речь 2), т. е. отшедшие праведники будут ожидать себе полного воздаяния и награды дотоле, когда войдут в вечный покой все исповедники веры и благочестия, иначе сказать, до скончания мира и всеобщего суда Христова; ибо твердые ревнители веры и благочестия будут и при кончине мира.

По словам церковной богослужебной книги «Постной Триоди», – «души святых пребывают ныне в неких местах отлученных, а души грешных особо: те радуются, надеясь получить блага неизглаголанные, а сии печалятся в ожидании будущих мук». На этом-то нерешительном и как бы переходном состоянии отшедших душ основывает, между прочим, ходатайство свое за умерших Святая Церковь⁷⁴.

Об участи младенцев за гробом Священное Писание ничего не говорит. Что же касается Церкви, то взгляд ее на этот предмет таков. Все младенцы, удостоившиеся благодати Святого Крещения, «несомненно получают спасение после смерти Иисуса Христа. Ибо если они чисты от греха, как от общего (прародительского), потому что очищаются Божественным Крещением, так и своего собственного, ибо как дети не имеют еще своего произвола и потому не грешат» (Послание восточных патриархов, член 16, с. 65). Даже близкие к семилетнему возрасту, хотя начинали обнаруживать наклонность ко греху (например, капризничали, брали тайно чужое, оказывали непослушание старшим, проявляли признаки зависти и т. д.), несомненно, допускали эти грехи без разумного сознания и, следовательно, не подлежат взысканию. Вот почему Православная Церковь не находит ничего достойного плача в участи всех этих младенцев: о мне не рыдайте; плача бо ничтоже начинах достойное, паче же самих себе согрешающих плачите всегда... взывает младенец к окружающим его гроб.

Провожая этих младенцев в вечность, Святая Церковь молится не о прощении их, а о том,еже по прежнему обещанию тех Царствия Небеснаго сподобити⁷⁵. По учению святого Иоанна Златоуста, души младенцев освобождаются даже от мытарств. «Нас святые Ангелы – говорит вселенский учитель от лица младенцев – мирно разлучили от тела, мы свободно миновали старейшинство и властей воздушных. Мы имели благонадежных руководителей. Лукавые духи не нашли в нас того, чего искали; не увидели того, чего желали бы увидеть, т. е. грехов. Увидев тело неоскверненное, они посрамились, увидев душу чистую, чуждую злобы, они устыдились; не нашли они в нас злоб порочных и умолкли. Мы прошли и уничижили их. Мы прошли сквозь их и попрали их. Сеть сокрушися, и мы избавлены быхом. Благословен Господь. Иже не даде нас в ловитву зубом их (Пс. 123, 7 и 6). Когда же это совершилось, руководившие нас Ангелы возрадовались, они начали лобызать нас, оправданных, и говорить в веселии: «Агнцы Божии, ублажаем ваше пришествие сюда: отверзся вам прародительский рай, предоставлено вам лоно Авраама; прияла вас десная рука Владыки, призвал Его глас в десную часть, благосклонными глазами воззрел Он на вас, в книгу жизни вписал Он вас.

И сказали мы: праведный Судия, ты лишил нас благ земных, не лиши благ небесных; Ты отлучил нас от отцов и матерей, не отлучи от святых Твоих; знамения крещения сохранились целыми на нас, тело наше мы представляем Тебе чистым, по причине младенчества нашего»⁷⁶.

Каково состояние загробное младенцев, без крещения умирающих, и возможно ли молитвенное поминовение их? Некоторые думают, что загробное состояние младенцев, без крещения умирающих, не безотрадно. Такое мнение свое стараются обосновать на следующих данных: 1) Господь наш Иисус Христос, когда апостолы препятствовали матерям приносить к Нему детей для благословения, сказал: не препятствуйте детям приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Божие (Мф. 19, 13–14). Если же Господь с любовью принимал к Себе еврейских детей, то неужели отвергнет Он от Себя тех детей, коих родители-христиане желали привести к Нему через крещение и не успели в этом? 2) Господь Иисус Христос в прощальной беседе с учениками Своими сказал, что Он рано или поздно призовет их к Себе, и как совершенные, так и менее совершенные, все найдут себе место в Царстве Небесном: в доме Отца Моего Небеснаго обителей много (Ин. 14, 2). Неужели в этих обителях не найдется места для тех, кои не совершенны, например, не крещенные младенцы? 3) В синаксаре на субботу мясопустную сказано: «ведати и сие подобает, яко крещеннии младенцы пищи насладятся, непросвещеннии и язычестии ниже в пищу, ниже в геенну пойдут». Если не крещенные младенцы в геенну не пойдут, то, значит, будут находиться в противоположном месте. 4) Младенцы, как существа невинные, а напротив еще потерпевшие, не заслуживают никакого осуждения. «Не за что их (не крещенных младенцев) наказывать геенной наравне с злодеями, потому что они самовольного греха не совершали в краткий период их жизни и не сподобились крещения не сами по себе» (Пропов. прот. Полисадова, т. 1, кн. 1). Что можно сказать на это? То несомненно, что Господь готов с любовью принять к Себе детей, как наиболее способных к наследованию Царства Божия, по их незлобию, кротости, смирению и послушанию. Но чтобы дети действительно могли наследовать вечно блаженную жизнь, они должны возродиться водой и Духом – омыться от прародительской скверны (Мк. 16, 16; Ин. 3, 5), так как в Царство Божие ничто нечистое войти не может (Откр. 21, 27).

Верно и то, что Господь обещал уготовить места во многих обителях Своего Отца Небесного, но для кого? Только для верующих в Него, любящих Его и исполняющих заповеди Его (Ин. 14, 1). Если в синаксаре на субботу мясопустную сказано, что дети не крещенные не пойдут в геенну, то отсюда еще никак нельзя заключить, что они наследуют вечно блаженную жизнь. По разуму Церкви Православной, дети без крещения умирающие, как не очистившиеся от прародительского греха, не могут наследовать Царства Небесного, но как сами собой не сделавшие никакого зла, по нравственному суду Божию, вместо казни только лишаются небесных благ, вечной радости и лицезрения Божия; ради недостоинства прародительского греха они не сподобляются радости святых, а ради незлобия не предаются мукам грешных, переводятся в некое особое место, где и утешения не имеют, но и муки не терпят. Святой Григорий Богослов в своем 40 слове о крещении, которое начинается словами: «Вчера мы торжествовали светло просвещенный день», говорит о младенцах не крещенных и умерших, что им не быть ни прославленными, ни мучимыми от праведного Судии, гак как они не запечатлены (крещением), но были незлобивы и более терпели зло, нежели его соделали; ибо не удостаивается чести тот, кто только не заслужил наказания, равно и тот, кто не сподобляется чести, не заслуживают поэтому наказания (Требн. Петра Могилы. Указ о крещенных и не крещенных младенцах умирающих, с. 627–628, изд. 1641 г.). И в самом синаксаре на субботу мясопустную решительно и ясно сказано, что «непросвещеннии и язычестии младенцы ниже в пищу, ниже в геенну пойдут», т. е. ни небесной сладости не сподобятся, ни мучениям не подвергнутся.

Относительно того, возможно ли и действительно ли заупокойное моление о младенцах без крещения умирающих, некоторые дают положительный ответ. Это мнение свое они утверждают на следующих данных: 1) Отказать родителям в заупокойном молении об их младенце без крещения умершем, значит к их горю безутешному присоединить новые нравственные страдания. 2) Господь наш Иисус Христос сказал: аще что просите от Отца во имя Мое даст вам (Ин. 16, 23; 14, 13–14; Мк. 11, 25). Но что может быть чище и выше молитвы к Отцу Небесному о спасении души человеческой? 3) «Великую отраду приносят усопшим милостыни и приношения» (Слова св. Златоуста в синаксаре на субботу мясопустную). Неужели милостыни и приношения за младенцев умерших без крещения останутся бездейственными и не принесут для них никакой пользы? 4) Церковь молится и ходатайствует за тяжких грешников и верует, что по ее ходатайству милосердый Господь дарует им прощение прегрешений их, почему бы ей не молиться о младенцах без крещения умерших и не просить у Бога прощения их непроизвольного прародительского греха? 5) Преподобный Макарий от черепа язычника чудесно услышал будто от молитв преподобного об умерших бывает отрада и язычникам; святой Григорий Собеседник спас своими молитвами усопшего царя Траяна язычника, а блаженная Феодора царица греческая спасла своими молитвами и особенно соборной молитвой Православной Церкви супруга своего Феофила – иконоборца и гонителя православных христиан (синакс. на субб. мясопустную).

Любящему родственному сердцу, – скажем с своей стороны, – естественно и простительно скорбеть о своем родном, хотя бы и погибшем. Скорбеть и о самоубийцах, и о тех, которые погибли в разбое, но неужели священник может совершать за них общественную молитву, если бы родственники, по незнанию церковных правил, начали просить его об этом? Христианская любовь не требует и не может требовать невозможного, иначе по чувству той же любви приходилось бы крестить и младенцев мертворожденных и причащать Святых Тайн больных, физически не способных к принятию Тела и Крови Христовых (например, пораженных параличом и т. п.). По чувству христианской любви и по вере в силу молитвенного ходатайства верующих друг за друга, Святая Церковь молится и делает приношения за усопших, но за каких усопших? Только за тех, которые были по членами, освящались ее таинствами и умерли в вере и надежде воскресения и жизни вечной. Но она не считает себя вправе и в обязанности молиться и делать приношения за тех, которые умерли вне общения с нею (служебный чин литургии святого Иоанна Златоуста). Да и как может Святая Церковь молиться и делать приношения за младенцев без крещения умерших – просить у Бога очищения им от прародительской скверны, когда она знает, что единственное средство к возрождению духовному и к очищению от прародительского греха есть Святое Таинство Крещения? Сказание о молитвах прп. Макария и Григория о язычниках указывает только частные и притом выходящие из ряда обыкновенных случаи, и потому не дает права выводить из них общее правило. Что касается повествования о спасении соборной молитвой Православной Церкви иконоборца Феофила, то должно полагать, что Собор имел основание оказать ему снисхождение, по свидетельству блаженной царицы Феодоры о предсмертном раскаянии ее супруга. При подобных условиях и в настоящее время, конечно, может быть дозволена высшей церковной властью молитва за неправославного и раскольника, отступника от Церкви или отлученного от нее, а без этого нет никакого основания поминать в церковных молитвах ни иноверцев и раскольников, ни отступников от Церкви и отлученных от нее, а тем более умерших без крещения – не христиан. Даже и в то время, когда Церковь совершает поминовение всех умерших от века и молится о несчастно и нечаянно умерших, – она молится о них только под тем условием, если они умерли, пребывая в вере и благочестии. Один из почивших архипастырей нашей Церкви (высокопреосвященный Никанор, архиепископ Херсонский) в своей предсмертной беседе выразился о христианской молитве, по заповеди апостола, о всех так: «Человеколюбивый дух Христов не только уполномочивает нас, но и наставляет к молитве за всех людей, не только принадлежащих к истинной Церкви Христовой, но и чуждых ей, пока мы пребываем на сем свете. Но лишь только чуждая истинной Церкви Христовой душа отходит в мир неземной, Святая Церковь, усугубляя свои молитвы о своих, отходящих к Богу, не своих, не принадлежащих к общению ее веры и таинств, всецело представляет домостроительству правосудия и милости Божия»⁷⁷.

Кроме рая и ада римско-католическая церковь признает особое место или состояние для отшедших душ – это чистилище.

Основное предположение, из которого развивается римско-католическая теория о существовании чистилища, состоит в том, что последствия, какие влечет за собой грех, нужно рассматривать в двояком отношении. Одни из этих последствий уничтожаются силой искупительных 'заслуг Иисуса Христа. На другие же сила заслуг Христовых простирается не всегда, гак что и после усвоения себе через Таинство благодати искупления человек остается еще должником пред Богом; смотря по грехам, на человеке продолжает еще тяготеть более или менее тяжкий долг, за который он должен принести Богу для совершенного примирения с Ним надлежащий выкуп. Этот выкуп непременно должен быть пропорционален с мерой грехов и называется сатисфакцией или удовлетворением.

Средства такого удовлетворения правосудию Божию разнообразны. Римско-католическая церковь в своих вероопределениях и ученые богословы в своих «трактатах указывают эти средства весьма обстоятельно и точно, объясняя вместе с тем, на какие именно последствия греха и когда не простирается сила искупительных заслуг Христовых, и откуда вытекает для человека необходимость, кроме усвоения себе благодати искупления, принести еще самому надлежащую сатисфакцию божественному правосудию.

        К средствам сатисфакции принадлежит, прежде всего, безропотное перенесение разных временных бедствий, посылаемых на нас Богом. Такие бедствия преследуют человека на всех путях жизни, потому что правосудие Божие требует, чтобы всякий грех был отомщен и наказан. Существенное значение этих действий и главнейшая цель состоит именно в воздаянии человеку за оскорбление Бога грехом. Правда, Своими искупительными заслугами и жертвой, принесенной на Голгофе, Господь Иисус Христос принес бесконечно великое удовлетворение правосудию Божию за весь человеческий род. Крестные страдания и смерть Богочеловека превышают всякую меру наших беззаконий и с избытком покрывают грехи всего мира. Однако же, это не освобождает человека от необходимости потерпеть за свои грехи известную кару и таким образом принести божественному правосудию удовлетворение. Правосудие Божие карает человека за грехи не только временными бедствиями или наказаниями (poena temporalis), но и вечными мучениями (poena aeterna); потому-то тот, кто сбрасывает с себя иго закона и предпочитает свою волю воле Творца, чтобы быть счастливым в этой жизни, заслуживает быть несчастным навсегда и здесь, на земле, и там, за гробом. В силу искупительных заслуг Христовых человек очищается от самых грехов и освобождается от вечных наказаний за них всякий раз, как приступает к благодатному освящению через церковные таинства. Но очиститься от греха и освободиться от вечных мучений не значит еще избавиться от наказаний временных или тех бедствий, которые посылаются Богом на человека в отмщение его беззаконий. Сила искупительных заслуг Христовых по преимуществу и исключительно простирается только на вечные мучения. Наказания же временные, как достодолжная кара или возмездие за грехи, тяготеют над людьми и после того, как роду человеческому даровано спасение о Христе. Собственными силами мы не в состоянии искупить себя от вечных мучений и вечного осуждения. И этим обусловливается необходимость крестных страданий и смерти Сына Божия ради спасения людей. Но чтобы грехи сами не оставались совершенно безнаказанными, Господь, избавив людей Своею крестного смертию от вечных мучений, оставил нас в условиях необходимости претерпевать наказания временные, которые совместны и с свойствами нашей природы и не исключают возможности блаженства на небе.

Таким образом, временным наказаниям подвержены все до единого, даже те, кому опущены грехи ради искупительных заслуг Христа. Поэтому не всегда с отпущением греха даруется человеку отпущение и всех следующих за него наказаний не только вечных, но и временных. Только Таинство Крещения, очищая приступающих к нему от первородного греха, вместе с тем избавляет и от всех последствий этого греха, и от вечного осуждения, и от временных наказаний. Но это исключение из общего правила, и нельзя того же сказать о Таинстве Покаяния. Грех первородный есть грех наследственный. Мы не участвовали в нем своей личной волей. И потому после крещения удовлетворения правосудию Божию за первородный грех со стороны человека не требуется. Напротив, во всех грехах, совершаемых после крещения, участвует наша собственная воля. И потому Таинство Покаяния освобождает только от вечных мучений. От наказаний же временных не избавляется человек и после того, как очистит свою совесть покаянием, потому что воля наша, повинная в совершении греха, должна быть участницей и в заглаживании его. Следуя римско-католической доктрине, это доказывается многочисленными свидетельствами Священного Писания. Так, прародители должны были понести разные временные наказания за свой грех – изгнание из рая, болезни, страдания всякого рода и даже смерть. По молитве Моисея, преступные израильтяне, хотя и получили прощение своего греха, однако, за свое прегрешение осуждены были на сорокалетнее странствование в пустыне. Сам Моисей не вошел в землю обетованную, потому что согрешил пред Господом. Пророк Нафан сказал Давиду: Господь отъя согрешение твое... обаче... сын твой родивыйся тебе смертию умрет (2Цар. 12, 13–14)⁷⁸. Кто, восклицают римско-католические богословы, ввиду таких и подобных свидетельств Писания, станет спорить, что для примирения с Богом нужно не только раскаяться в своих грехах, но и понести за них временные наказания⁷⁹.

Значение сатисфакции или удовлетоверения правосудию Божию за грехи имеют затем церковные эпитимии. Точно так же, как и безропотным перенесением временных бедствий, постигающих нас в наказание за грех по воле Промысла, исполнением церковных эпитимий человек оплачивает свой долг пред Богом.

Наконец, принести удовлетворение правосудию Божию за свои грехи человек может еще добродетельной жизнью. Добрые дела имеют вообще высокое значение и требуются от человека как необходимое условие спасения. По мере преуспеяния нашего в благочестии Господь приумножает в нас духовные дарования и всякое доброе дело вменяет нам в заслугу, но кроме этого, по римско-католическим воззрениям, добрые дела имеют еще значение удовлетворения правосудию Божию за грехи. Особенно же такое значение имеют разные подвиги благочестия, принимаемые нами на себя добровольно. Сюда относятся посты, дела милосердия, молитвы и другие духовные упражнения, которые налагает на себя человек по собственному побуждению, помимо советов духовника, в виде наказания за грехи.

       Как ни разнообразны средства сатисфакции, однако же, во время земной жизни далеко не все успевают оплатить свой долг божественному правосудию в надлежащей мере. Между тем, Господь требует от всех удовлетворения полного, так что в Царствие Божие не может войти ничто нечистое (Откр. 21, 27). Поэтому в загробной жизни многим предстоит подвергнуться временным наказаниям в чистилище – purgatorium. Чистилище есть среднее состояние между адом и раем, между вечными мучениями и вечным блаженством. Оно будет существовать только до дня Страшного Суда. Это состояние минуют совершенные праведники, успевшие принести полное удовлетворение правосудию Божию во время земной жизни. Они прямо вселяются в жилище блаженных. Нет места в чистилище также и тем, которые умирают в грехах первородном и смертных. Таковы умершие не крещенными и те из крещенных, которые брошены в вечность без должного христианского напутствия посредством Таинства Покаяния. Для них уготована геенна. Затем, все остальные должны пройти путь чистилищных наказаний. Это именно те, которые, отходя в вечность, очистили свою совесть Таинством Покаяния во всех грехах или, по крайней мере, смертных, но не успели еще понести за них должного временного наказания или загладить их другим образом. Сюда же относятся повинные пред Господом в грехах не смертных, легких или простительных. Все таковые имеют надежду спасения и испытывают в чистилище более или менее продолжительные, смотря по своим грехам, наказания только затем, чтобы, уплатив свой долг божественному правосудию, перейти в жилище блаженных. В пользу такого учения о загробном отпущении усопших приводятся католичеством, главным образом, следующие библейские основания. Во второй Маккавейской книге рассказывается, что во время одного сражения Иуды Маккавея с идумеями некоторые еврейские воины пали жертвой своего греха. Обретоша у коегождо от умерших под ризами убиенных от даров идольских, яже во Иамнии, о них же закон запрещаше иудеом: всем же яве быстъ, яко сея ради вины тии падоша. Вси убо благословивше правый суд Господень, яко тайная сотвори явлена, к молению обратишася моливше, да сотворенный грех весьма изгладится: доблественный же Иуда... сотворив от мужей собрание утварей, яко две тысящи драхм сребра, посла во Иерусалим, принести за грехи мертвых жертву... взирающ; яко в благочестии усопшим изряднейшая уготовася благодать. Преподобное и благочестивое помышление: отъонюду же за умерших моление сотвори, яко да от греха очистятся (2Мак. 12, 40–46). По объяснению римских католиков, моление и жертва за падших во грех показывает, что еще ветхозаветные израильтяне содержали учение о чистилище как богооткровенный догмат. Святой апостол Павел говорит: основания иного никтоже может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос. Аще ли кто назидает на основании семь злато, сребро, ка- мение честное, дрова, сено, тростие, когождо дело явлено будет: день бо явит, зане огнем открывается, и когождо дело, яково же есть, огнь искусит. И его же аще дело пребудет, еже назда, мзду приимет: а его же дело сгорит, отщепится: сам же спасется такожде яко же огнем (1Кор. 3, 11–15). Это, объясняют католики, значит, что учение о чистилище есть учение апостольское. Выражениями: когождо дело, яково же есть, огнь искусит... егоже дело сгорит, отщепится: сам же спасется такожде якоже огнем, – показывается именно, что по смерти существуют временные, очистительные наказания. Господь Иисус Христос сказал: иже аще речет слово на Сына Человеческаго, отпустится ему; а иже речет на Духа Святаго, не отпустится ему, ни в сей век, ни в будущий (Мф. 12, 32). Те, которые не верят в существование за пределами гроба чистилищного огня, восклицают ввиду этих Господних слов католические богословы, путь вопросят Господа, сказавшего, что существует такой грех, который не отпустится ни в сей век, ни в будущий, зачем Он сказал это, если после смерти не существует никакого очищения от грехов?

Но если многие или даже большинство во время земной жизни не успевают оплатить свой долг божественному правосудию в надлежащей мере, так что для удовлетворения правде Божией за грехи им приходится испытывать временные наказания в загробном чистилище, то избранные Божии своими подвигами и заслугами приносят правосудию Божию удовлетворение не только полное, но даже преизбыточествующее. И в Евангелии, и в апостольских посланиях весьма много таких мест, которые показывают, что, кроме дел и подвигов обязательных для всех вообще верующих, есть еще дела и подвиги высшего совершенства, что, кроме заповедей Господних, есть еще так называемые евангельские советы. Исполнить заповеди значит исполнить должное. Исполнение же евангельских советов, которые предлагаются только ищущим высшего совершенства и не имеют общеобязательной силы, есть такой подвиг, который превышает требования закона, есть дело сверхдолжное. И кто исполняет не только заповеди, но и советы евангельские, тот оплачивает свой долг божественному правосудию с избытком. Его подвиги превышают меру временных наказаний, которые он должен был бы понести за свои грехи, если бы не избавился от этих наказаний добродетелями. Между святыми угодниками Божиими есть также такие, которые или вовсе не имели грехов, или же имели их очень мало, так что на них вовсе не лежало долго сатисфакции, или же связаны они были этим долгом весьма в ограниченной степени.. И потому не только исполнение евангельских советов, но и все вообще подвиги таких праведников и страдания, перенесенные ими на земле, могут быть рассматриваемы в этом отношении как нечто сверхдолжное. По крайней мере, следуя римско-католической доктрине, это нужно признать относительно пресвятой Девы Марии, Которая свободна и изъята была не только от произвольных грехов, но даже будто бы и от первородного, далее относительно святого Иоанна Предтечи, который освящен был еще во чреве матери и не запятнал своей жизни даже легким прегрешением, наконец, относительно святых апостолов и мучеников, которые подъяли столь великие труды и понесли такие жестокие и тяжкие страдания, какие достаточны были бы для очищения самых великих беззаконий. Отсюда ясно, что хотя и не все успевают во время земной жизни исполнить долг сатисфакции, однако же, при благодатной помощи человек может принести удовлетворение правосудию Божию не только за себя лично, но и за других. И не подлежит никакому сомнению, что преизбыточествующие заслуги святых не пропадают, так сказать, даром, не предаются Господом Богом забвению; напротив, вместе с преизбыточествующими заслугами Христа Спасителя они составляют такую сокровищницу (thesaurus), которая никогда не может быть исчерпана и которая может служить для спасительного употребления всем верным⁸⁰.

Этим обусловливается возможность избегнуть временных наказаний за грехи не только для тех, которые отвратили от себя необходимость подвергнуться этим наказаниям усиленными подвигами добродетели, но даже и тех, которые таких подвигов не имеют. Человек-грешник может попросить себе прощение временных наказаний, которые ему следовало бы понести для удовлетворения правде Божией, у Церкви. Таинство Покаяния не освобождает от них помимо или вне Таинства Покаяния. Ей дано право не только вязать, но и решать. И этим правом она может пользоваться как в Таинстве Покаяния, так и вне его. Самый грех и вечные мучения, следующие за него, Церковь прощает верующим посредством Таинства Покаяния. Но от наказаний временных она освобождает вне Таинства Покаяния посредством индульгенций, как сделал это апостол Павел относительно коринфского кровосмесника и как поступала древняя Церковь, например, снисходя к падшим по ходатайству за тех исповедников. Индульгенция есть именно отпущение человеку тех временных наказаний, которые он должен бы был понести для удовлетворения правосудию Божию за свои произвольные грехи, даваемое Церковью вне Таинства Покаяния.

      Относительно способа действия индульгенции, даваемые живым, отличаются от индульгенций, предназначенных для умерших и страждущих в чистилище. Верующие подлежат церковной юрисдикции только до тех пор, пока остаются в живых; духовно-начальственная власть церкви над ними прекращается вместе со смертью. «От нас, – сказал папа Геласий I на Римском соборе 495 года, – требуют давать отпущение и умершим. Но мы этого, очевидно, не можем; когда Христос сказал: «что свяжете на земле», то тех, которых нет более на земле, Он предоставил не человеческому, но Своему суду. И Церковь не дерзает присвоить себе то, чего не позволяли себе сами блаженные апостолы». Поэтому иначе действуют индульгенции, получаемые живыми, и иначе, прилагаемые к умершим. Живых Церковь разрешает от временных наказаний за грехи «самовластно»; умершим же она помогает индульгенциями «ходатайственно». Первым прямо отпускаются временные наказания. За последних же Церковь только ходатайствует и, предлагая из духовной сокровищницы потребную часть преизбыточествующих удовлетворений Иисуса Христа и святых угодников, просит Бога воззреть на эти удовлетворения и ради них облегчить или отпустить усопшим братьям чистилищные страдания. Следовательно, индульгенции умершим не могут быть даваемы с определенностью или ручательством их несомненной пригодности для тех, которым они предназначаются. Например, стодневное отпущение, предназначенное для известного умершего, не обусловливает необходимого сокращения чистилищных наказаний для означенного индивидуума на сто дней; даже нельзя ручаться, что отпущение будет дано действительно этому лицу, а не какому-либо другому. Это предоставляется на благоусмотрение Божие, как Сам Господь благоволит распорядиться предлагаемыми заслугами и удовлетворениями из церковной сокровищницы⁸¹.

Материал для римско-католической теории удовлетворения, какое должен принести человек Богу для достижения блаженства, накоплялся и развивался постепенно; частные воззрения, из которых слагается эта теория, не отличаются ни новостью, ни оригинальностью, подобные воззрения господствовали еще во времена дохристианские и встречаются у некоторых писателей древней Церкви.

И прежде всего, католическая теория напоминает собой те воззрения, которые господствовавши в дохристианские времена относительно скорбей и бедствий, отравляющих земную жизнь. Подавляемый несчастиями, ум человеческий издавна пытался открыть источник, откуда они берут свое начало, уяснить себе их смысл и значение. Перед древним человеком предносилось, хотя и довольно туманное, сознание, что причины наших бедствий должны быть моральные, что их нужно искать в ненормальных отношениях человека к божеству, что зло широко распространилось в мире потому, что человек не исполнил своего долга по отношению к небожителям.

Но особенно поразительно сходство древних дохристианских воззрений с римско-католическими относительно загробной участи человека. Почти всюду встречается доктрина, напоминающая католическое чистилище. Что прежде чем достигнет человек блаженства, ему надлежит пройти более или менее продолжительный, смотря по нравственному состоянию и по заслугам, путь загробных очистительных наказаний, – об этом говорят почти все религиозно-философские системы древнего мира. В недавнее время протестант Лютке-Мюллер занялся специальной разработкой этого предмета. Результатом этих ученых работ было то, что Лютке-Мюллер перешел в католичество. Он должен был признать учение о чистилище учением истинным, потому что нашел подтверждение его во всех дохристианских религиозно-философских доктринах.

Широко распространенное в древнем мире учение о посмертном странствовании и переселении душ весьма существенно связывается с идеей возмездия за прежние дела и имеет именно значение очистительного процесса. Такое значение имеет душепереселение уже в религии браминов. Следуя этой религии, первооснова и источник всякого бытия есть Брама. В нем берут свое начало как мир духов, так и человеческий род в определенном порядке каст, как животное царство, так растения и минералы. Но все должно возвратиться туда же, откуда берет свое начало. Как все существа проистекли из Брамы, так все они и должны возвратиться к нему. Исчезновение в Браме, «слитие капли с океаном», есть последняя цель всякого стремления на земле, есть блаженство, которого жаждет всякая тварь. Но так как вселенная заключает в себе цепь пород и существ, которые представляют различные стадии эманации Брамы и, следовательно, отличаются друг от друга степенью удаления от Брамы, то в правильном развитии природы смерть составляет переход из низшей ступени на высшую, пока дух не достигает той степени чистоты и совершенства, которая делает возможным окончательное слияние с Брамой. Отсюда центральный пункт индийской ифики доставляет исследование способов, с помощью которых человек скорее всего может достигнуть успокоения в Браме. А наряду с исследованием этих способов определяются и наказания, которые ожидают небрежных к самоочищению. Только вполне отрешившиеся от уз материи достигают слияния с Брамой непосредственно после смерти. Тех же, которые не заботились о самоочищении, удалялись от божества и восставали против вечного порядка, тех после смерти ожидали страшные адские муки, а после этих мук новые странствования по земле, чтобы через постепенный ряд существ снова начать процесс очищения⁸². Изображение посмертных наказаний отличается самыми яркими красками. Их налагает Яма, который в определении мук руководится законом строгого возмездия. Кто позволял себе насмехаться над религией, тот подвергается наказаниям в течение стольких лет, сколько найдется на его теле волос. Кто презирал браминов, того режут на куски. Непочтительные к родителям горят в огне. Нарушители целомудрия держат в своих объятиях раскаленное железо. Злодеи томятся во мраке, который заражен отвратительными миазмами. Кто жесток был к детям и неуважителен к старости, тех будут жарить на железных сковородах. Клеветников закуют в тяжелые цепи. Иных заставят ходить по колючкам, другие полетят стремглав с горы⁸³. Ужасы этих наказаний приводили древних индийцев в трепет и лишали всякого житейского удовольствия. Впрочем, страх загробных мук немного смягчался верованием, что очистительные наказания для умерших родителей могут быть облегчены и сокращены приношениями детей⁸⁴. Следующие за этими наказаниями странствования по телам обусловливаются также предшествующей жизнью. Между переселениями души и ее предшествующими поступками неизбежно существует соответствие. Освобождаясь от загробных мук, душа поселяется в такое тело, которое соответствует ее прежним прегрешениям. Укравший мясо возродится коршуном, хлеб – крысой. Сообразно с своими делами люди возрождаются глухими, немыми, слепыми, уродами; кто не очистился от грехов, тот при возрождении носит на своем теле их неизгладимые признаки. Души входят в тела не по выбору, а по своей принудительной качественности, сообразно с которой Брама предначертывает всю будущность души на швах черепа того тела, какое имеет она одушевить. Существа, одаренные разумом, получают наказания за действия духа – в духе, за речи – в органах речи, за действия тела – в теле. За телесные проступки душа человека переходит в бездушную вещь, за грехи слова делается птицей или четвероногим животным, за грехи духа возрождается в низших классах человеческого рода⁸⁵.

Идея душепереселения присуща также буддизму. Будда удержал эту идею вместе с некоторыми другими пунктами браминского учения. А с идеей душепереселения осталось в буддизме представление и об очистительных загробных муках, которые необходимо понести всякому, который не созрел еще для нирваны. Насколько сильно это верование, можно видеть из того, что у китайских буддистов до сих пор ежегодно в седьмую луну приносятся молитвы, сопровождаемые зажиганием огней и другими обрядами для освобождения умерших от посмертных страданий. Причем буддийские жрецы вывешивают большие картины с изображением потрясающих сцен из загробного мира, чтобы побудить народ усерднее молиться и щедрее платить деньги за своих умерших родственников⁸⁶.

Не менее распространено было учение о душепереселениях и посмертных очистительных наказаниях и в древнем Египте. Некоторые сведения передает об этом предмете Геродот, по уверению которого египтяне первые стали веровать в бессмертие души. Обстоятельнее же и подробнее знакомят с египетскими представлениями скульптурные изображения на гробницах и так называемая Книга мертвых.

В этой книге описываются странствования души в странах подземного мира, мольбы и приветствия, с которыми она должна обращаться к богам при встрече с ними на пути испытания, и ответы на предлагаемые ей вопросы. Главная же тема книги и существеннейший сюжет символических изображений на гробницах есть та сцена, когда душа после погребения тела вместе с заходящим солнцем нисходит в Аментес, мрачное царство теней, и там выслушивает приговор относительно своей судьбы. Оказавшиеся чистыми направляются в горние страны и видят здесь жизнь полную невыразимого блаженства; они исполняют сельские работы, собирают плоды с небесных деревьев, весело прогуливаются в благоуханно-тенистых аллеях, купаются в прозрачных водах, ликуют и веселятся. Но горе тем, сердце которых оказалось слишком легким! Их ожидали ужаснейшие муки, изображениями которых украшены гробницы.

Одно из таких изображений представляет различные отделения преисподней, куда не проникают лучи бога солнца. Здесь души привязаны к столбам; краснокожие демоны поражают их мечами. Там тянутся длинные ряды грешников, повешенных за ноги. У одних отрублены головы. Иные опять варятся в кипящих котлах. Другое изображение представляет, как душа, изгнанная от лица Озириса, переправляется на землю в барке. Надпись гласит, что за обжорство этой душе суждено возродиться в образе свиньи. Таким образом, надгробные изображения вместе с ужасными муками преисподней указывают и на верование египтян в душепереселение. Геродот сообщает, что круговратное странствование душ по земным телам должно было длиться 3000 лет. А цель его состояла в том, чтобы достигнуть нравственной зрелости, необходимой для блаженства в царстве небесного света.

Парсийский дуализм составляет основу манихейской системы, которая, хотя и образовалась в христианские времена, однако же, принадлежит более языческому миру, чем христианскому. Как и парсизм, эта система объясняет происхождение мира борьбой двух совечных начал, враждебных и противоположных друг другу. Мир стал существовать вследствие того, что силы тьмы, волнуясь в первобытном хаосе, подступили однажды слишком близко к царству света и, увидев красоту божественного света, похитили некоторую часть его и смешали с материей. Таким образом, во всех формах творения, и в человеке, и во всем остальном, божественное световое начало связано с элементами тьмы. Но божественное начало тяготится этим насильственным пленом в узах материи и стремится возвратиться к своему первоисточнику. И будет время, когда первоначальный дуализм восстановится, лучи божественного света отрешатся от уз материи, опять произойдет разделение между царством света и царством тьмы. В этом конечная и единственная задача всякой жизни на земле, а особенно человеческой. Процесс мировой жизни есть процесс постепенного выделения духовных элементов света из материальных стихий тьмы. Впрочем, силы тьмы и теперь еще продолжают ожесточенную борьбу из-за обладания светом, оттого человеку нелегко достигнуть своего назначения, хотя ему и подана для этого помощь свыше, во Христе. Смерть представляет собой естественное освобождение духа от уз материи. Но не для всякого достаточно одной жизни, чтобы совершенно отрешиться от чувственных привязанностей, и весьма часто после смерти темные силы материи снова увлекают душу в свой круговорот, и она подвергается необходимости переселений и странствований по земле.

Даже те, которые воспользовались земной жизнью как следует, сообразно с предписаниями манихейской морали, не могут одержать полного торжества над материей. И они, отходя в нечность, носят на себе следы плена в узах материи, которые могут быть изглажены только посредством особого очистительного процесса в загробном мире. Этот процесс совершается прежде всего на луне. В течение 15 дней души омываются здесь водой и таким образом очищаются от внешних нечистот, после чего луна переходит в фазис полнолуния и, как светлый корабль, нагруженный душами, отплывает к солнцу. Солнце, другой светлый корабль, принимает светлые души и снова очищает их небесным огнем от нечистот внутренних и затем плывет с ними до последних столпов славы, где начинается царство вечного света и блаженства⁸⁷.

Во всех этих доктринах католические авторы видят доказательство, что учение о чистилище утверждается на первоначальном предании, которое сохранили самые древнейшие народы мира. Но легко видеть, что воззрения этих народов расходятся с верованиями католиков в весьма существенном пункте. В католичестве признается три состояния для умерших. Древние же народы не знали существования ада в смысле состояния вечных мучений. Им известны были только посмертные очистительные наказания и блаженство. Но что оставалось неизвестным для народов Востока, до того додумались в Греции и Риме. Дополнив этой чертой восточные представления о загробной участи человека, греко-римский мир создал такую доктрину, сходство которой с римско-католическими представлениями поразительно.

Уже Гомер допускает в загробной жизни три состояния или точнее три различных места, которые в последующем развитии греко-римского миросозерцания получили значение, соответствующее католическим раю, чистилищу и аду.

Где-то далеко, «за пределами земли», находятся «елисейские поля». Это жилище людей добродетельных, подобных Менелаю.

Где пробегают светло беспечальные дни человека,

Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;

Где сладко-шумно летающий веет зефир, океаном

С нежной прохладой туда посылаемый людям блаженным⁸⁸.

Другое место, куда отходят души умерших, находится, по описанию Гомера, по ту сторону океана (Одис. X, 508. XXIV). Это «аидова мглистая область» (Одис. X, 12). «Ночь безотрадная там искони окружает живущих» (Одис. XI, 19). Это «безотрадная обитель мертвых», лежащая за «пределами светлого дня» (Одис. XI, 93, 94), где «широко бегут страшные реки» – Пирифлегетон, Ахерон, Коуит, Стикс, которых никто переплыть не может (Одис. XI, 156–158. X, 513, 514). Здесь, в мглистой области айда, «все ужасает живущего» (XI, 156), и все положение тех, кто сюда послан, не представляет ничего привлекательного.

Наконец, Гомер знает еще «сумрачный тартар», который «столь же далек от айда, как светлое небо от дола». Это «пропасть далекая, где под землей глубочайшая бездна, где и медяный помост и ворота железные» (Ил. VIII, 13–16). Тут все «мрачно и ужасно», так что тартара «трепещут сами боги» (Ил. XX, 64, 65). Здесь заключены «боги преисподние, титанами в мире зовомые» (Ил. XIV, 279).

При всей своей картинности и живости красок Гомеровы описания загробного мира страдают одним весьма важным пробелом, который возбуждает недоумения. Существуют елисейские поля, аид и тартар, но неизвестно, есть ли переход из одного состояния в другое. Возможно ли из тартара переселиться в аид, из айда в жилище блаженных? Зачем, далее, умершие посылаются в аид?

       Все недоумения относительно посмертной участи человека, какие оставляет без разъяснения Гомер, решаются в произведениях Платона. Тартару Гомера у Платона соответствует место вечных мучений, а аиду Гомера место временных очистительных наказаний. Первым подвергаются величайшие злодеи, безнадежные исправиться; последним – кто запятнал себя пороками не очень важными. Судьба человека решается тотчас после смерти. Решение зависит от Эака, суду которого подлежат европейцы, и Радаманта, который судит азийцев, или, наконец, Миноса, судящего тех, относительно которых не могут постановить приговор ни Эак, ни Радамант.  Судьи заседают в некотором низменном месте или лугу, как раз на распутай, откуда идут две дороги, одна, – на острова блаженства, а другая – в место казни и мучений. На суде все становится ясным: и то, чем одарен человек от природы, и то, что приобрел он собственной деятельностью. Судьи ставят каждого перед собой и смотрят, какова душа. Если видят перед собою человека, жившего хорошо и согласно с истиной, то радуются и посылают на острова блаженных, где праведники живут во всяком благоденствии вдали от всяких зол. Гораздо чаще судьям приходится замечать, что на том свете являются души изуродованные, с язвинами от вероломства и несправедливости, исполненными несоразмерностей и срамоты в действиях, потому что большинство воспитывается без истины. На подобных подсудимых Эак и Радамант кладут знак, исцелимы ли они, или нет, и затем отсылают их в узилище истязаний и казни. Оказавшиеся неисцелимыми предаются ужаснейшим наказаниям навсегда, навечно. Наряду с этими представлениями в сочинениях Платона развивается философская теория предсуществования и переселения душ, сущность которой состоит в том, что за пределами земного бытия вечных мучений нет, а только временные очистительные наказания. Душа заключена в теле, как в темнице, в наказание за свои грехи. Цель жизни искупить прошлые грехи, чтобы таким образом душа могла возвратиться очищенной в первобытное состояние. Но заключенная в тело, душа как бы срастается с ним и забывает о своем небесном происхождении. По тесной связи с телом она и сама делается теловидной, так сказать, отелесивается; над высшими духовными стремлениями берут перевес чувственные инстинкты, которые пригвождают и прикрепляют душу к телу. А потому она является в преисподнюю совершенно неготовою для блаженной жизни с богами и необходимо должна опять ниспасть в чувственный мир, соединиться с новым сродным ей телом, чтобы снова начать процесс очищения. Но не тотчас после смерти душа подвергается переселениям. Идея справедливости и возмездия требует, чтобы всякий сначала понес за свою земную жизнь наказания в преисподнем мире. Эти наказания не для всех одинаковы, но, вообще, они продолжительны, потому что за всякую неправду, за всякое нарушение нравственного порядка воздается пропорционально в десять раз. Средним числом посмертные наказания длятся тысячу лет, по истечении которых душам предоставляется начать новую жизнь в новом теле. Но большинство душ до того оказываются неисцелимыми, что их не исправляют и тысячелетние наказания. В новом теле они опять живут так, что неизбежно подвергаются наказаниям в преисподней в другой, третий раз и т. д. Впрочем прогресс в нравственном развитии душ, хотя и медленно, все-таки совершается. Через десять тысяч лет все души делаются обыкновенно способными возвратиться в то первобытное состояние, из которого ниспали⁸⁹.

Народные верования греков относительно посмертной участи человека продолжали жить и развиваться, несмотря на то, что Платон отнесся к ним с сомнением и даже выразился, что держаться этих воззрений свойственно только ограниченным людям. Вместе с другими идеями они перешли из Греции в Рим, где и распространились в народных массах и усердно разрабатывались римскими поэтами. Виргилий излагает эти воззрения в VI книге Энеиды, где описывается путешествие Энея в царство мертвых для свидания со своим отцом Анхизом. По рассказу поэта, Эней совершил свое трудное путешествие в сопровождении и при помощи Фебовой жрицы Деифобы. Рассказ Виргилия в высшей степени любопытен, и по своим подробностям, прекрасно характеризующим тогдашние верования о посмертной жизни души, а особенно по тому, что его картинным описаниям преисподнего мира любили подражать на западе в средние века.

Проникнув в преисподние области через пещеру эвбейского берега Кумнов, Эней и Фебова жрица долго

Шли в темноте ночной, объятые черным туманом,

По чертогам пустым обширного царства Плутона⁹⁰

Благополучно миновав страшные чудовища, которые утвердили свое пребывание при самом входе в подземное царство, переехав затем через адские воды на лодке Харона и бросив усыпительный хлеб, орошенный медом и зельем снотворным, громадному церберу, который стережет и лаем своим трегортанным оглашает все царство мертвых, путники вдруг услыхали жалобный плач, рыданья и стоны. Эти вопли доносились из ближайших владений Плутона.

Души усопших младенцев плачут на первом пороге,

Души младенцев, которых от груди похитив у жизни,

Черная смерть унесла и повергла в тьму вечного плача.

Супротив них невинно на смерть осужденные люди...

Неподалеку от них пребывают невинные души

Тех злополучных, которые жизненный свет ненавидят,

Дни прекратили свои и души низвергнули к аду...

Тут недалеко поля расстилаются в разные страны

Ада: их называют полями грусти и скорби.

Это жилище несчастных теней, пожираемых ядом

Неблагодарной любви (424–444).

Продолжая путь мимо этих обителей, Эней и жрица приблизились к «полю, где обитают герои, славные в брани». Отсюда открывались все дороги. Налево лежало «жестокое царство» Радаманга критского, который «карает и судит грехи», а также и «самого тартара сень и мрачная бездна», которая «вдвое столько идет в глубину беспредельную, сколько взор, устремленный к Олимпу, захватит небесного свода». Здесь заключено племя титанов, покушавшихся расторгнуть великое небо. Здесь же заключены и обыкновенные смертные, запятнавшие себя особенно тяжкими злодеяниями и пороками. Таковы:

Кто при жизни еще ненавидел брата родного,

Или родителя гнал, или сделал несчастным клиента,

Кто наслаждался один беззаконным богатством,

а нищим Братьям своим не помог, толпою его окружавшим;

Кто любодейством попрал законы супружеской веры;

Кто поднимал беззаконную брань и не убоялся

На благодетеля грудь поднять нечестивую руку.

Из заключенных здесь

Тот отчизну свою продал властелинам могучим;

Тот за деньги законы давал иль их уничтожил;

Тот обесчестил дочери ложе и много подобных

Страшных злодеев, достигнувших цели преступных желаний

(477–478).

Здешние узники вращаются в «бездне глубокой» и «ждут с трепетом казней суровых», которые показывают, что гнев богов ужасен, что за нарушение их воли они мстят жестоко. Подвергнутый здешним казням несчастный Флегиас

Напоминает всем и громко во тьме повторяет:

Люди, учитеся добродетели и не презирайте богов (540–614).

Но тартар наиболее ужасен не тяжестью и суровостью наказаний, а тем, что они будут продолжаться вечно, что из тартара нет выхода, нет возврата. Подобно другим узникам, там

Судит злополучный Тезей

И во веки будет сидеть (615–618).

Совершенную противоположность представляют находящиеся вправо от жилища героев «элисейские поля», т.е. «царство веселия», «жилище блаженных».

Щедрый там воздух луга одевает пурпурным светом;

Есть там и солнце свое, и звезды свои там сияют.

Те упражняют члены свои по зеленому лугу;

Тех занимает борьба, а других веселые игры;

Тут хороводами пляшут, а там забавляются пеньем.

Тут и фракийский жрец стоит в одеянии длинном

И семистопным стихом прерывает различные звуки,

То ударяя рукой, то смычком от кости слоновой.

Там и потомки древнего Тевкра, прекрасное племя,

Великодушные мужи, рожденные в лучшие годы;

Там Ассарак, там Ил, там Дардан, Трои создатель;

Там и оружье лежит, стоят колесницы героев,

Копья стоят, водруженные в землю, и кони свободно

Щиплют траву по зеленому полю. Что было приятно

В жизни кому; кто оружье любил, кто любил колесницу,

Кто любил смотреть, как пасутся тучные кони, –

Тот и в могилу унес за собою такие-то утехи.

Вот другие лежат на траве, наслаждаются пищей,

И напевают веселые гимны в честь Аполлона,

Или сидят в благовонных рощах лавровых, откуда

Вдоль через лес бегут Эридана широкие волны.

Там пребывают герои, вкусившие смерть за отчизну,

И певцы, воспевавшие кротко достойное Феба;

Кто изобретеньем усовершенствовал жизнь человека,

Иль, не забыв о себе, и другим воздавал по заслугам.

Белые ленты, как снег, обливают их светлые чела (637–665).

Но достижение этого блаженства обусловливается предварительным процессом посмертного очищения. Обозревая елисейские поля, Эней, между прочим, заметил «Летейский поток», над которым «несметной толпой летали народы». Пораженный этим зрелищем, он обратился к отцу с вопросом, какая это река, и какие там люди толпятся над нею? Анхиз отвечал, что это люди, прибывшие из места временных очистительных наказаний. Они кружатся над рекой для того, чтобы, напившись воды забвения и облекшись новым телом, поселиться в елисейских полях. Анхиз подробно раскрывает Энею и те основания, по которым нужны посмертные очистительные наказания, и в чем будет состоять процесс очищения.

И небеса, и земля, и равнина зыбучего моря,

И блестящий шар луны, и гитановы звезды

Дух питает внутри; и душа, разливаясь по членам,

Целой громадою движет, смешавшись с телом великим.

Вот откуда род и людей, и зверей, и летучих,

И чудовищ, таящихся в море, под влажною зыбью.

Огненна сила у этих существ; их начало от неба;

Только эту их силу нетвердая плоть оковала.

Их притупляет земное и бренное тело. Отсюда

И желанья, и страх, и печаль, и восторг, и бессилье

К небу взлететь от телесных оков и из мрачной темницы.

И когда в последний час нас жизнь оставляет,

То не вдруг покидает нас горе; не все совершенно

Язвы телесные нас оставляют; и необходимо

Все, вкорененное веком, изгладить образом дивным.

И оттого терзаются карой, терпя наказанье

Прежних зол.

Те развешаны явно на ветер ничтожный;

Те омывают в пучине грехи иль огнем выжигают;

Всякий претерпит горе свое, а потом уж оттуда

Нас отправляют в обширный элизий; немногие только

Видим веселые нивы; тогда чрез долгие годы,

Время исполнит свой круг и тлен уничтожит,

И оставит один лишь огонь очищенный, легкий.

По истечении тысячелетнего века, те души

Бог призывает великой толпою к источнику Леты,

Чтобы в забвеньи опять возвратились к небесному свету,

Начали новую жизнь, облекаясь в новое тело (703–751).

Все эти воззрения поэт излагает с уверенностью, что читатели не заподозрят его в вымысле. Это видно особенно из того места, где говорится, как о предмете общеизвестном, об отдушине грозного ада, находящейся в пределах Италии. По словам Виргилия,

Есть под горами высокими место,

Многим странам известное;

это долины Амсанкта.

Густо сплетаясь с обеих сторон над черной пещерой,

Чащу раскинул дремучий лес; средь леса змеится

Быстрый и шумный поток, по скалам пробегая

С ревом. Там-то зияет отдушина грозного ада

Пастью ужасной пещеры, бездонная пропасть разверзла

Там смертоносную сеть Ахерона (563–569).

Верование в существование посмертных очистительных наказаний разделяют также талмудисты и мухаммедане. По учению раввинов, только самые великие праведники, например, Рабби Акиба и ему подобные могут войти в рай непосредственно после смерти⁹¹. Для всех остальных, даже для людей, сравнительно благочестивых, путь в райские обители идет через ад⁹². По своей величине ад обширнее рая в 60 раз. Нужно употребить 2100 лет, чтобы пройти его из конца в конец. Он распадается на семь отделений; каждое из них так велико, что понадобилось бы от 300 до 500 лет для перехода из одного отделения в другое. В каждом отделении существует по 7000 палат, или других меньших отделений. Всюду царствует здесь ужаснейший мрак. Адские узники не могут видеть даже тех, которые находятся с ними рядом, потому что здесь сосредоточена вся тьма, существовавшая до сотворения мира. Наиболее ужасное и страшное из всех адских отделений седьмое. Это – место вечных мучений, которым подвергается безбожники, отвергающие обрезание, нарушающие заповедь о субботе, и другие великие нечестивцы. Во всех остальных отделениях ада существуют только временные очистительные наказания, которые различаются и продолжительностью своей, и тяжестью, смотря по заслугам наказуемых. Для людей благочестивых процесс посмертного очищения совершается очень быстро; они задерживаются в аду только затем, чтобы омыться здесь водой. За грехи легкие наказание длится от 30 дней до б месяцев, за тяжкие – от 1 года до 12 лет. Иные горят в огне; другие страдают от ужаснейшего холода.

По истечении срока этих мучений преступные души выходят из ада совершенно очищенными и уготованными для блаженства⁹³.

И мухаммеданский ад делится также на семь частей. Но мухаммеданство дает этим частям назначение диаметрально противоположное талмудическому. Шесть низших отделений ада будут служить местом вечных мучений. Сюда пошлет Аллах всех, кто не уверовал в его пророка Мухаммеда. В верхнем же отделении вечных мучений не будет. Оно предназначено для одних только мусульман, которым предстоит подвергнуться здесь процессу временных очистительных наказаний. Впрочем, эти наказания довольно тяжки и продолжительны. Тогда как раввины для процесса загробного очищения назначают только месяцы и немногие годы, мухаммедане определяют продолжительность этого процесса от 900 до 7000 лет. Исключительным орудием очищения послужит огонь. Иные будут гореть на кострах; других заставят пить кипящую смолу или воду; некоторых облекут в огненные одежды. В представлениях мухаммедан о будущем воздаянии замечательна еще идея перевода заслуг с одного человека на других. На Страшном Суде, когда добродетели и грехи каждого подвергнутся самому тщательному взвешиванию, обидевший должен будет отдать обиженному часть своих заслуг, а если таковых не окажется, должен принять на себя часть грехов обиженного⁹⁴.

Православная Церковь не признает учения о чистилище. По нашим верованиям, для умерших возможны и действительно существуют или состояние вечного блаженства, или состояние вечного осуждения. Правда, окончательная участь наша определится только на Страшном Суде, когда одним будет сказано: наследуйте уготованное вам царство, а другие услышат от Судии: идите от Мене проклятии в огнь вечный. До дня же всеобщего воздаяния ни праведники не наслаждаются полным блаженством, ни грешники не испытывают мучений в той полноте и ужасной силе, как будут испытывать после грозного дня, который называется днем откровения гнева Божия. Однако же, между состоянием блаженных и между состоянием грешных нет еще ни места, ни состояния среднего, и ни одно из этих двух состояний не имеет ничего общего с чистилищем. Как состояние праведных не может быть названо состоянием очищения и есть предвкушение или начало вечного блаженства; так и состояние грешных есть предвкушение или начало вечных мучений, а не очистительный процесс, посредством которого человек приносит Богу удовлетворение и приготовляется к блаженству. Церковь не признает чистилища потому, что «о нем, – говоря словами «Православного Исповедания», нигде не упоминается в Писании, т. е. будто существует какое-нибудь временное наказание, очищающее души по смерти...», которые «не терпят никакого наказания, посредством которого бы очищались»⁹⁵. И в самом деле, Священное Писание свидетельствует, что грешники по смерти становятся узниками ада, а праведники – участниками блаженства. Бедный Лазарь отнесен был Ангелами на лоно Авраамово, а жестокосердый богач осужден на мучения во аде (Лк. 16, 22–23). Впрочем, относительно этого свидетельства Писания о посмертной участи отходящих в вечность с точки зрения римско-католической теории возможно и действительно ставится возражение, что в притче не могло быть и речи о чистилище, потому что в ней взяты такие два лица, для которых не могло найтись места в чистилище. Богач изображается в притче беспечным и жестокосердым. Он жил и умер во грехе, а потому должен был подвергнуться мучениям в аде. О грехах Лазаря в притче ничего не говорится. Зато сказано, что он вынес на земле много скорбей и страданий. Следовательно, за те грехи, какие у него могли быть, правосудие наказало его еще до смерти в достаточной мере. А потому он и достигает блаженства, минуя чистилище⁹⁶.

Но вот свидетельство Писания и о посмертной участи тех, которые каются в своих грехах и получают прощение их перед самой смертью. Благоразумный разбойник, исповедавший распятого с ним Христа Сыном Божиим, имел на своей совести столько грехов, что смертную казнь считал достойным для себя осуждением. По требованиям римско-католической теории ему необходимо было поэтому, несмотря на раскаяние, подвергнуться чистилищным наказаниям. Господь же говорит ему: днесь со Мною будеши в раю. Правда, и против этого примера римско-католическими богословами делается возражение, что разбойник миновал чистилище и непосредственно после смерти удостоился блаженства потому, что достаточно наказан за свои грехи самою смертной казнью на кресте, а при этом нельзя не считать с его стороны удовлетворением правосудию Божию и сердечного сокрушения о грехах, обнаруженного при таких необычайных обстоятельствах⁹⁷. Но это возражение можно было бы признать неотразимым только в таком случае, если бы библейские аргументы, на которых утверждается учение о чистилище в римско-католическом богословии, говорили в пользу этого учения яснее, чем приведенные выше говорят против него. Между тем римско-католическая доктрина встречает более сильные возражения, чем какие делаются апологетами чистилища против учения, которое признает для усопших только два состояния и среднего состояния между адом и раем не допускает.

Классическое место, заимствованное в пользу чистилища из Первого послания Коринфянам (3, 11–15)⁹⁸, не может быть признано благоприятствующим католическому учению уже потому, что истинный смысл его установить весьма трудно. Блаженный Августин относит слова апостола Павла к разряду таких мест, в которых, по замечанию апостола Петра (2Пет. 3, 16), есть нечто неудобовразумительное, что невежды и неутвержденные к собственной своей погибели превращают⁹⁹. По своей трудности оно и объясняемо было отцами древней Церкви и новейшими экзегетами различно. Одни доказывали, что Апостол говорит только о проповедниках веры. Этому толкованию, по замечанию новейших экзегетов, благоприятствует и контекст. Другие смысл апостольских слов расширяют и находят, что Апостол говорит вообще обо всех верующих, добродетельных и порочных¹⁰⁰.

Следуя первым, Апостол, обличая разделение коринфян, из которых одни говорили, что они Аполлосовы, а другие, – что они Павловы, представляет дело христианского проповедничества под образом строительства. Единственное основание, на котором должны строить учители веры, есть Иисус Христос. Но на одном и том же основании может быть воздвигнуто здание и прочное, и шаткое. Смотря по тому, насколько проповедники веры в деле духовного назидания приближаются к идеалу искусного архитектора, они могут употреблять материал не одинаковой прочности и достоинства. Одни назидают злато, сребро, камение честное, т. е. проповедуют учение истинное, другие же назидают дрова, сено, тростие, т.е. проповедуют учение ложное.

По толкованию других, простирающих смысл апостольских слов на всех вообще христиан, речь идет о том, что на фундаменте веры в Иисуса Христа может слагаться нравственная жизнь не одинаковая. У одних дела вытекают из веры и соответствуют ей. У других же вера и дела стоят в противоречии. Одни следуют внушениям веры, а другие не оправдывают звания христиан. Добрые дела первых суть злато, сребро, камение честное. Грехи последних суть дрова, сено, тростие¹⁰¹.

Но что бы ни разумел Апостол в метафорических названиях материала, из которого могут быть воздвигаемы неодинаковые здания на одном и том же основании, к кому бы ни относились его слова, к одним ли только проповедникам веры или вместе и ко всем вообще христианам, он говорит: когождо дело явлено будет, день бо явит, зане огнем открывается: и когождо дело, яково же есть огнь исщсит. И его же аще дело пребудет, еже назда, мзду приимет; а его же дело сгорит, отще тится, сам же спасется, такожде якоже огнем. На западе слова эти понимаемы были в смысле благоприятном для чистилища. Кто назидает злато, сребро, камение честное, то получит награду, ибо дела его устоят и при испытании огнем. Напротив, дрова, сено, тростие сгорят, и у кого дело сгорит, тот потерпит урон, т. е. подвергнется временным наказаниям за свои грехи, впрочем, после наказания, спасется, то есть достигнет блаженства. Под огнем, который попалит дрова, сено, тростие и который причинит урон строившему такие удобосгораемые дела, надобно разуметь скорби настоящей жизни, которыми наказываются грешники. Но слова Апостола можно разуметь также и об огне чистилищном или посмертных временных наказаниях, которым подвергнутся не принесшие удовлетворения правосудию Божию при жизни. Впрочем Апостол говорит, что после наказаний, спасутся только те, которые назидают дрова, сено, тростие, но ничего подобного не говорит о назидающих железо, медь, свинец. Поэтому и через чистилищный огонь можно очиститься только от грехов легких, простительных; грехи же тяжкие, смертные чистилищным огнем изглажены быть не могут¹⁰². Иначе объясняли рассматриваемое место на Востоке. Святой Иоанн Златоуст под огнем, о котором говорит Апостол, разумеет огонь вечный, а не преходящий, адские мучения, а не чистилищные наказания. При этом выражение Апостола отщетится (потерпит урон) святой Отец относит к наказаниям грешников, а выражению спасется придает тот смысл, что грешники и в самом адском огне не могут обратиться в ничто, напротив сохранят свое бытие и среди мучений¹⁰³. Этому же толкованию следуют блаженный Феодорит, Анастасий Синаит, Максим Исповедник и Феофилакт болгарский¹⁰⁴. На толкование святого Златоуста опирались представители Греческой Церкви и на Флорентийском соборе, когда поднят был здесь вопрос о чистилище. Это разногласие в истолковании рассматриваемой цитаты уже само по себе приводит к убеждению, что слова Апостола не могут заключать в себе такого решительного аргумента в пользу учения о чистилище, какой хотят найти в них римско-католические богословы. Из положения, смысл которого подлежит еще спору, можно ли делать категорические выводы? Против толкования, которое имеет на своей стороне авторитет святого Златоуста, Корнелий a Lapide возражает, что salvum esse ubique in scriptiira significat esse incolumem et felicem, non autem vivum manere in poenis¹⁰⁵. Но греки еще на Флорентийском соборе ввиду подобного возражения отвечали, что у древних греческих писателей выражения σωθῆναε, σώζεσθαι, σωτηςία употребляются в значении διαμἒνειν пребывать, существовать. В самом Священном Писании приведенные выражения не всегда имеют то значение, которое одно признает за ними знаменитый католический экзегет. Апостол Петр умолял израильских мужей: спаситеся от рода сего строптиваго (Деян. 2, 40). Соответствующее нашему славянскому спаситеся, в словах апостола Петра, очевидно, не может быть тожественным с латинским esse incolumem et felicem, и если Вульгата передает его выражением salvamini, то Martin David переводит его на французский язык-separezvous, а в переводах на немецкий язык оно передается lasst euch helfen. Более веские возражения делаются против толкования принятого на Западе. При объяснении Златоуста слова Апостола: когождо дело явлено будет, день во явит, зане огнем открывается, получают смысл в высшей степени точный и определенный. Они означают, что достоинство дел каждого обнаружится в оный день Страшного Суда, имеющий открыться огнем (Дан. 7, 10; Пс. 49, 3; 96, 3; 2Пет. 3, 12 и 16), когда Господь во свете приведет тайная тьмы и объявит не только дела, но даже и советы сердечныя (1Кор. 4, 5). Напротив, при западном толковании слова Апостола получают смысл самый широкий и вместе неопределенный. Бл. Августин и Григорий Великий под огнем, который искусит дела каждого, разумеют и временные наказания настоящей жизни и чистилищный огонь.

Отсюда вытекает, что и выражение день бо явит, может иметь двоякий смысл. В соответствии с возмездно-карательными наказаниями настоящей жизни оно будет значить: время покажет; в соответствии же с посмертными чистилищными наказаниями оно будет указывать на определенный день, день частного суда. Но вместе с этим католические экзегеты признают, что рассматриваемое выражение указывает также и на день Страшного Суда¹⁰⁶, и даже на этот день по преимуществу – dies judicci maxime universalis, quid haec in ign revelabitur¹⁰⁷. Такое, произвольное само по себе, расширение смысла апостольского выражения имеет ту еще невыгодную для католического богословия сторону, что не позволяет применять слов Апостола к догмату о чистилище. В самом деле, если речь идет у Апостола о дне Страшного Суда, притом же об этом дне по преимуществу, то всякая аргументация, направленная к тому, чтобы утвердить на словах Апостола догмат о чистилище, должна пасть сама собой: потому что после Страшного Суда чистилищные наказания, по самому католическому учению, не могут уже иметь места. Для устранения этого вывода необходимо распространить расширение смысла уже не на отдельное выражение, а на все рассматриваемое место и допустить, что Апостол в одно и то лее время говорит и об огне чистилищном, и об огне геенском. Однако же, и при этом затруднения не устраняются. Тот, чьи дела сгорят в огне, о котором говорит Апостол, спасется. Но если спасется, значит, достигнет блаженства, то отсюда следует что-нибудь одно: или Апостол говорит только о чистилищном огне, или же допускает возможность спастись и достигнуть блаженства даже для осужденных на адские мучения. Но кроме этой несообразности, разуметь апостольских слов о наказаниях чистилищных и адских невозможно и потому еще, что толкователи, применяющие эти слова к чистилищу, выражение дрова, сено, тростие понимают в смысле ограничительном, т. е. о грехах только легких, простительных, которые могут быть заглажены и в чистилище, хотя бы в земной жизни и не были очищены покаянием. В свою очередь, и это ограничение смысла апостольских слов не может быть признано основательным. Если выражение злато, сребро, камение честное указывает на все вообще добродетели, а не на известный только род добрых дел, то почему же нельзя под дровами, сеном, троспгием, разуметь грехов тяжких? Конечно, нельзя, потому только, что в противном случае слова Апостола будут стоять в противоречии с учением о чистилище. Наконец, по отношению к римскому догмату из рассматриваемого догмата должно бы вытекать, что сквозь чистилищный огонь должны пройти и те, которые назидают злато, сребро, камение честное, и те, которые назидают дрова, сено, тростие, потому что когождо дело явлено будет. Между тем догмат этот подобного следствия не допускает и признает за праведниками возможность достигнуть блаженства, минуя чистилище. Таким образом, применение апостольских слов к римско-католической догме соединяется с целым рядом несообразностей и противоречий, которые могут привести только к тому убеждению, что не учение о чистилище основывается на рассматриваемой цитате, а совершенно наоборот, словам Апостола искусственно придается известный смысл под влиянием предвзятой идеи.

И другие цитаты из Писания говорят в подтверждение римско-католической догмы так же мало, как и эта. Между ними наиболее важным следует признать известное изречение Христа Спасителя относительно хулы на Духа Святаго, которая не отпустится ни в сей век, ни в будущий. Вывод благоприятный для учения о чистилище из этого изречения добывается посредством такого рода силлогизмов. Грех против Духа Святаго, по свидетельству Самого Господа, не отпустится ни в сей век, ни в будущий. Но там, где что-либо отрицается, в то же время нечто и утверждается. Христос отрицает, что грех против Духа Святаго может быть отпущен в будущем веке. Отрицая это, Господь утверждает, что некоторые грехи могут быть отпущены не здесь только, но и в будущем веке. Но, с другой стороны, известно, что всякий грех, в котором принесено покаяние, будет разрешен и в будущем веке. И самая хула против Духа Святаго не может быть отпущена в будущем веке потому только, что этим грехом обозначается упорное ожесточение во зле, исключающее возможность покаяния и в настоящей жизни. Следовательно, и всякий грех смертный, не очищенный покаянием, не может быть отпущен в будущей жизни. Для каких же грехов Господь допускает возможность отпущения в будущем веке? Очевидно, для легких, простительных. Если же отягченные грехами смертными надежды спасения иметь не могут, умирающие же с грехами легкими, простительными могут достигнуть блаженства, то состояние тех и других по смерти должно быть неодинаково. Одни будут осуждены на вечные мучения, другие же подвергнутся только временным наказаниям. Первые заключены будут в ад; последние – в чистилище. Сюда вполне приложимо замечание, что не доктрина о чистилище проверяется словом Божиим, напротив, последнее толкуется применительно к учению уже готовому. Тогда как Писание должно служить источником, основанием и критерием для оценки того или другого учения, здесь, наоборот, готовая доктрина служит нормой для истолкования Писания. Чтобы показать присутствие в изречении Господа мысли о чистилище, необходимо доказать, что некоторые грехи, даже не очищенные в земной жизни Таинством Покаяния, могут быть отпущены под тем единственным условием, что за них виновный вытерпит известную меру временных наказаний. Если будет доказано, что в изречении Господа заключается мысль об очищении грехов посредством временных возмездий – карательных наказаний, то будет доказано и существование чистилища. Аргументация же апологетов римской догмы идет обратным ходом. По смыслу этой догмы очищение грехов в будущем веке возможно только посредством временных наказаний. Христос же говорит об отпущении грехов, следовательно, об очищении их посредством временных наказаний, следовательно, о чистилище. То есть центр тяжести аргументации падает на то, что еще следует доказать. Странно также, почему самому тяжкому греху – хуле против Духа Святаго, противопоставляются грехи легкие, простительные? Христос говорит, что хула на Духа Святаго не будет отпущена ни в сей век, ни в будущий. Отсюда, по закону противоположности выводят, что, следовательно, некоторые грехи будут отпущены и в будущем веке. Почему же только некоторые, а не все? Опять потому, что такое понимание слов Христовых согласуется с учением о чистилище. А между тем подобным толкованием навязывается словам Господа смысл, едва ли сообразный с законами логики; по крайней мере, смысл слов Господних суживается. У евангелиста Матфея изречение Христово передается в таком виде: всяк грех и хула отпустится человеком: а яже на Духа хула не отпустится человеком. И еже аще речет слово на Сына Человеческого, отпустится ему; а иже речет на Духа святаго, не отпустится ему ни в сей век, и в будущий (Мф. 12, 31–32). Чтобы смысл этих слов совпадал с учением о чистилище, их необходимо представить в таком перифразе: всякий грех отпустится человекам, т. е., по смыслу католической доктрины, будут отпущены грехи только некоторые, а именно: легкие, простительные; хула же на Духа Святаго не отпустится ни в сей век, ни в будущий. Можно, конечно, находить этот перифраз слишком вольным. Но по католической логике он неизбежен.

Слов Господа, что не следует медлить примирением с соперниками, потому что иначе угрожает опасность подвергнуться истязаниям и быть ввергнутым в темницу, из которой нет выхода, пока не будет уплачена последняя полушка (Мф. 5, 25– 26; Лк. 12, 58–59), еще Тертуллиан отнес к посмертному воздаянию. Апологеты чистилища видят здесь также новое подтверждение догмы о чистилище. Христос говорит: не изыдеши оттуду (из темницы), дондеже воздали последний кодрант. Применительно к римскому догмату слова эти толкуются так: частица дондеже показывает, что наказания должны иметь конец. Адские же наказания вечны. Следовательно, здесь говорится о чистилище, в котором наказания будут только временные. Нет надобности ссылаться на тех толкователей, которые против того, чтобы рассматриваемое место относить к посмертным наказаниям, и разумеют его так, что Господь преподает здесь нравственное правило, которым должны руководиться христиане в жизни, что следует т. е. со всеми иметь мир, оказывать уступчивость и не подавать поводов к тяжбам. Без насилия тексту можно согласиться, что здесь идет речь и о посмертном воздаянии. Но чтобы тут подразумевалось чистилище, это более чем сомнительно, потому что если основанием этого служит частицадондеже = ewq, если она указывает, что посмертные наказания должны иметь некогда конец, то отсюда можно сделать не только вывод, что существует чистилище, но также и тог, к которому пришел Ориген¹⁰⁸, – т. е., что вечных мучений не будет, что, кроме очистительных временных, других наказаний за пределами земной жизни не существует. Однако, же ни тот, ни другой вывод допущены быть не могут. Вечность мучений ясно утверждается другими свидетельствами Священного Писания. Для учения же о чистилище не может быть признан достаточно твердым и основательным тот аргумент, который заимствуют из частицы дондеже. Употребление этой частицы в библейских книгах как Ветхого, так и Нового Завета не дает еще права заключать, что она указывает на действие или состояние прекращающееся. Изшед не возвратися (ворон в ковчег), дондеже нзсяче вода от земли (Быт. 8, 7). Частица дондеже никак не означает здесь того, что ворон возвратился в ковчег после того, как воды потопа спали, а реки и озера вошли в свои берега. Се Аз с вами есмь до скончания века (Мф. 28, 20). Нелепо было бы делать вывод отсюда, что по скончании мира Господь перестанет у лее быть с Своими учениками и последователями. Не знаяше Ея, дóндеже роди Сына Своего первенца (Мф. 1, 25). Отсюда также никак не следует, что Иосиф будто только до рождения Пресвятой Девою Христа не знал Ее, а потом познал. Этих примеров достаточно, чтобы видеть, что основывать доктрину о чистилище на частице дондеже значит воздвигать здание на песке.

Наконец, доказывают, что учение о чистилище подтверждается примером Иуды Маккавея, который повелел вознести молитву за павших в сражении с идумеями еврейских воинов, яко да от грех очистятся (2Мак. 12). Из этого факта видно, говорит Альберт Бульсано, что у евреев было в обычае молиться за умерших в благочестии скончавшихся. Но молиться неуместно и невозможно ни за святых угодников Божиих, ни за тех, которые отошли в вечность, будучи отягчены смертными грехами; первым молитвы не нужны, последним же не могут принести пользы. Следовательно, евреи признавали существование за пределами гроба среднего состояния или процесса очищения от грехов для тех, которые, не будучи совершенными праведниками, умерли все-таки в благочестии¹⁰⁹. Что евреи имели обычай молиться за умерших, это не подлежит никакому сомнению. Но из рассказа второй Маккавейской книги о молитве за умерших заключать к верованиям относительно чистилища можно только в таком случае, когда этот рассказ толкуется с точки зрения римского догмата. Если же поступить наоборот, т. е. само учение о чистилище подвергнуть проверке по этому рассказу, то легко убедиться, что в нем нет ни малейшего намека на существование среднего состояния, в котором будто очищаются от грехов умершие в благочестии, т. е. отягченные грехами только легкими, простительными. Относительно воинов, за которых молится Иуда Маккавей, говорится: обретоша от коегождо от умерших под ризами убиенных от даров идольских, яже во Иамнии, о них же закон запрещаше иудеом: всем же яве бысть, яко сея ради вины тии падоша. Моление вознесено об очищении именно этого греха: к молению обра- тишася моливгие, да сотворенный грех весьма изгладится. С точки зрения римского догмата грех этот наДобно признать легким, простительным. Между тем, этот грех несомненно тяжкий, смертный, навлекавший на виновных проклятие, как можно видеть из запрещения (Втор. 7, 25–26), на которое ссылается рассказ Маккавейской книги. А отсюда ясно, что весь рассказ не представляет в пользу римско-католического учения ни малейшего подтверждения.

Однако же, для римско-католических богословов догмат о чистилище гак дорог, что они отстаивают его даже тогда, когда сами видят несоответствие его с библейским учением. Ученый противник Лютера, кардинал и епископ Рочестерский говорит: Tametsi ex scripturis поп possit probari purgatorium, Veritas ejus nihilominus christianis cunctis credenda est¹¹⁰. Эта упорная уверенность основывается на том, что в признании чистилища согласны все народы мира, что ясные следы верований встречаются во всем древнем мире, в религиозных верованиях народа, в произведениях поэтов, в трактатах философов, что эта истина, можно сказать, общечеловеческая. Что верования в чистилище распространены между всеми народами, это не подлежит сомнению. Но этот довод мог бы иметь силу только тогда, когда бы учение о чистилище подтверждалось Откровением. Мало ли общечеловеческих заблуждений? Но учение о чистилище есть будто бы учение не только Римской церкви, но Церкви Вселенской. Оно отвергается будто бы только протестантами. Между древними отцами и писателями церковными есть свидетели, которые говорят о чистилище ясно и определенно. Это учение содержится будто бы и Восточной Церковью. Но частные мнения отцов и писателей древней Церкви так и остаются частными мнениями, которые не только не служат выражением голоса всей Церкви, а напротив стоят в противоречии с определениями V Вселенского Собора. Что касается до Восточной Церкви, то это чистейшее предубеждение, будто учение о чистилище в ней содержится издревле и доныне. Лев Алляций, а за ним и другие хотят видеть доказательство этого в молитвах за умерших. Но Церковь молится об оставлении усопшим братьям нашим грехов, а не временных наказаний, об освобождении их из ада, а не из чистилища. Притом Церковь не забывает в своих молитвах даже тех, которые умерли «напрасной смертью», т. е. скоропостижно, внезапно, без предварительного напутствия покаянием. Молитвы ее простираются, таким образом, на все виды грехов, а не на одни только грехи простительные или легкие. Только хула на Духа Святаго не отпустится ни в сей век, ни в будущий. А потому Церковь и отказывает в своем предстательстве только тем, которые сами отвергают благодать искупления по упорству. Нельзя сказать ничего положительного, каким образом действуют молитвы Церкви. Несомненно только одно, что загробное состояние не есть состояние инерции и мертвого покоя, исключающего всякое развитие, а освобождение душ из ада нельзя представлять себе процессом чисто механически. И за гробом есть место развитию. Только оно будет в зависимости от нравственных задатков, приобретенных в настоящей жизни. Следовательно, если за гробом возможно совершенствование нравственное и освобождение из ада, то для тех только, которые, отходя в вечность, «имели в себе, как выражается святой Иоанн Дамаскин, закваску добродетели, но не успели еще превратить ее в хлеб». Другими словами, освобождение душ из ада обусловливается не тем, что усопшие вытерпят там известную меру возмездно-карательных временных наказаний, служащих будто удовлетворением божественному правосудию со стороны человека, а единственно присутствием в них моральных стихий, к которым может привиться благодать искупления и крестных заслуг Сына Божия, кроме которых нет и не может быть никакого удовлетворения вечной правде. Невольно приходишь в трепет и содрогаешься, представляя вечность мучений. Но, с другой стороны, нельзя не подивиться и бесконечной благости Господа, Который и после частного суда не окончательно наказывает грешников, а только предначинательно и дает возможность развиться тем семенам добра, которые уносит человек из здешней жизни ради всесильного ходатайства Сына Божия пред Отцом Небесным принести плоды. Между тем освобождение душ из чистилища, которое допускается в римском католичестве, есть процесс чисто механический. Правда, чистилище мыслится как узилище душ, отшедших в вечность с нравственно-добрыми задатками. Там допускается даже и нравственное развитие, т. е. постепенное совершенствование и очищение от грехов. Но освобождение оттуда все-таки обусловливается тем, чтобы вынесена была известная мера наказаний. Освобождаются узники не потому, что совершенствуются, а единственно потому, что оплачивают свой долг временными наказаниями, которые служат удовлетворением правде Божией. Если даже они освобождаются из чистилища по молитвам Церкви ранее того, чем успеют вытерпеть должную меру наказаний, то в этом случае освобождение их совершается также механически, потому что для этого необходимо, чтобы долг их погашен был преизбыточествующими удовлетворениями из духовной сокровищницы, которой распоряжается папа, делая из нее разные заимствования и переводы.

Ошибочно также смешивать и отождествлять с чистилищем мытарства, по которым проходят души усопших. Мытарства суть только образное представление частного суда, чистилище же есть среднее место или состояние между раем и адом. На мытарствах дела человека подвергаются исследованию; узники чистилища терпят временные наказания. Как изображение частного суда, мытарства представляют собою путь, которым должны пройти все умершие; в чистилище же задерживаются только некоторые. Путь мытарств ведет одних в рай, других в ад; узники же чистилища после временного ареста в нем за долги, оставшиеся от земной жизни, делаются наследниками вечного блаженства¹¹¹.

Нетление мощей святых угодников Божиих в отличие от естественного нетления в природе. Почитание мощей и изображений святых верующими.

Удостаивая праведников по кончине их земного поприща прославления на небе, в церкви торжествующей, хотя прославления еще не полного, а только предначинательного, праведный Судия удостаивает их вместе с тем прославления и на земле – в церкви воинствующей. Это последнее прославление выражается в сподоблении Богом нетления останков тех или иных угодников Своих и совершении при посредстве их Своих чудесных действий.

Здесь мы скажем несколько слов о чудесном нетлении святых мощей в отличие от случаев естественного нетления в природе.

       Материя или вещество находится в постоянном круговращении. Одни виды и формы вещества с большей или меньшей скоростью, но постоянно изменяются, разнообразятся и переходят в другие; одни тела образуются, другие разрушаются и из них образуются новые, инородные; эти новые тела умирают в свою очередь и дают жизнь опять иным, и так далее. В неорганическом, например, царстве минералы при благоприятных условиях посредством химических процессов разводятся в воде и обращаются в водообразное состояние, – а потом, при других условиях, посредством осадков, снова возвращаются к состоянию твердому. То же самое мы видим и в органическом мире – растительном и животном. При помощи химических же процессов из семени или из зародыша развиваются растения и животные, – живут, приемля извне питательные вещества и уподобляя их, т. е. обращая в свою плоть и кровь, – а по смерти своей, когда жизнь их кончилась, оканчиваются и все, свойственные живому телу, отправления: растения и животные начинают гнить, разлагаться на те составные части или простые элементы, из которых состояли. Мы так привыкли к постоянству этого закона – к круговращению вещества, что на разложение праха умерших людей, дорогих нашему сердцу, смотрим как на неизбежное дело природы. В нетлении наших тел мы видим исполнение творческого приговора падшему человеку: земля ecu и вземлю отъидеши (Быт. 3, 10).

Рассуждая о круговращении минеральных веществ в природе, английский естествоиспытатель Джонсон пишет: «По смерти животного, все минеральные вещества, содержимые его телом, возвращаются непосредственно в землю, от которой были взяты. Здесь они, преимущественно от влияния воздуха, подвергаются конечному разложению, вследствие которого минеральные вещества, бывшие в организме животного, снова приходят в такое состояние, в котором могут быть всасываемы корнями растений... И как быстро большей частью совершается переход этих веществ из нашего тела в новые формы жизни!.. Даже гроб и могила не в состоянии удержать вверенных им веществ... Пусть драгоценный прах человека бальзамируется и обертывается в напитанный воском виссон, как это делали древние египтяне, – и тогда мумия сохраняется лишь немного долее. Тела царей и цариц, положим, сохраняются в пышных мавзолеях и пирамидах; но придет новый завоеватель, и не даст пощады Царственному телу, или явится какой-нибудь неутомимый археолог и раскопает древние гробницы на пользу человеческой истории. Погребайте тела хотя в самих храмах, под алтарями, все-таки настанет время, когда прах смешается с прахом и соединится с матерью-землею. Пусть бы даже выбрали вы последним жилищем для костей глубоко сокрытое место, на которое не указывали бы ни история, ни предание, и тогда случай вывел бы их опять на свет и ввел в кругообращение материи».

Поразителен иногда конечный результат даже самых удачных попыток сохранить вещество человеческого образа в первоначальном его виде. Иногда, после долгого времени, находят гроб и вскрывают его: в гробе лежит безмолвный жилец его, нередко с совершенной целостью и округленностью форм; черты лица его свежи, и поражают достоинством, спокойствием. Но стоит только дотронуться рукой до этого, по-видимому, твердого образа, или только стоит дунуть ветру, чтобы изумительный призрак человека разлетелся в прах, легкий воздух.

Лучшим доказательством сказанного нами может служить открытие гробницы этрусского царя. Искатели древностей, разрывая землю согласно с показаниями времен минувших, неожиданно наткнулись на каменный свод. В продолжение владычества римлян и варваров в той стране, этот свод оставался в неизвестности, следовательно, неприкосновенным; теперь детям нового времени представился случай открыть его. Бывшее в своде небольшое отверстие позволило взглянуть во внутренность гробницы, и тогда зрители увидели удивительную картину: царя, сидящего на престоле, с короной на голове, со скипетром в руке, одетого в царские одежды, окруженного золотыми сосудами и украшениями древних форм. Вскоре, однако, ужас и удивление уступили место жажде драгоценной добычи, молот и лом вскрыли таинственный свод. Но тут очарование тысячелетий уничтожилось, – магическая картина исчезла. По мере того как разрушилась стена под ударами молота, и картина пропадала. Легкая, подобная дыму, пыль наполнила воздух того места, где сидел чудный образ; остались только украшения из позолоченной жести, как доказательства действительно бывшего явления, а все вещество благородного царского образа разом исчезло¹¹².

Бывают, однако ж, случаи, когда тоже в силу естественных законов в животных телах задерживается тление.

Для разложения животных веществ или для гниения тела необходимы: доступ атмосферного воздуха, влага и известная степень теплоты. Если не достает одного из этих трех условий, то разложение идет весьма медленно или совершенно прекращается. Укажем случаи, в которых недостает какого-нибудь одного из этих условий.

1) Если нет известной степени тепла, и тело лежит в холодной атмосфере, – гниение или разложение его совершенно останавливается. Мясо свежей рыбы или говядины обыкновенно сберегается на снегу или во льду. Естественная история указывает подобные случаи и в самой природе. Так, в Сибири, в 1803 году, во льдах реки Лены найдено было тело мамонта, из породы ныне уже несуществующей¹¹³. Несмотря на то, что этотело лежало не одно тысячелетие, оно было так свежо, что могли его есть волки и медведи. Но очевидно, что тело, хотя бы оно сохранялось во льду и целые тысячелетия, все-таки должно обратиться в прах, – как скоро подвергается действию теплоты.

2) Если в воздухе недостает влаги, то тело тоже не предается тлению, но совершенно высыхает. «В прохладных и сухих склепах, которые построены на пропускающей воду почве, или проветриваются постоянной тягой воздуха, тела людей, не успев разложиться, иногда высыхают и превращаются мало-помалу в безобразные мумии. Подобные примеры встречаются на Крейцберге около Бонна, в больнице с.-Бернарда, в катоком-бах Палермо». В этом случае имеет особенно важное значение органический жир, который от холода и сухости превращается в стеарин, и таким образом задерживает разложение тела. Впрочем, нужно прибавить, что и жирные тела не все способны к этому, а только те, из которых после смерти в обилии истекала влага. «В сухом воздухе некоторых жарких стран, например, в пампасах южной Америки¹¹⁴, на окраине африканских степей, в пустынях Карру, в Капской земле, мясо животных высыхает очень скоро и может сохраняться таким образом весьма долго, не представляя следов разложения и не издавая дурного запаха»¹¹⁵. Несмотря, впрочем, на это, и засушенные тела мало--помалу там истлевают. До какой степени для сохранения их необходимы условия, благоприятствующие засушиванию, именно: значительная тяга воздуха и высокая его сухость – видно из того, что в гробницах Палестины, которые были доступны притоку атмосферного воздуха, потому что устроились в пещерах и закладывались только камнем для предохранения от зверей, тела предавались тлению, хотя, с одной стороны, воздух палестинский бывает иногда чрезвычайно сух и тепел, а с другой – богатые родственники натирали своих покойников мастикой и плотно обвертывали их напитанной воском плащаницей.

3) Бывают и такие случаи, когда органические тела совершенно разобщаются с атмосферным воздухом. Это случается в глубине торфяных болот, от сильного давления почвы и вместе с тем от ее особенного состава, т. е. от изобилия перегнойно-кислых соединений. Вот что мы находим по этому предмету у Россмеслера, в его книге под заглавием «Вода». Рядом с известной разлагательной силой воды, – пишет он, – казалось бы странным, что в торфе вода на разлагающиеся растительные массы действует скорее сохранительно или, по крайней мере, весьма замедляет разложение. Это явление обнаруживается между прочим и на предметах, случайно попавших в черную глубину торфяных болот, каковы, например, остатки животных и даже человеческие трупы. К ним принадлежит давно уже вымерший исполинский великорогий олень, которого целые скелеты находились иногда в ирландских верхних болотах. Так как Цезарь и Тацит не упоминают ни о каком исполинском олене в Британии, и так как найденные в глубоких болотах человеческие трупы, которые, судя по их одеянию и по найденным вместе с ним челнам, орудиям и оружию, может быть, лежали по меньшей мере тысячелетие, и не истлели, а только превратились в бурые мумии, то об исполинском олене, от которого остался только скелет, должно сказать, что он лежал похороненным в торфяных болотах гораздо долее, чем сказанные человеческие остатки. Вероятно, жил он в одно время с мамонтом и исполинскими носорогами. Стало быть, противодействующая гниению сила воды в торфяных болотах не беспредельна»¹¹⁶.

К указанным нами выше случаям прибавим еще такой, в котором тела сохраняются в своем виде не посредством задержки разложения, но посредством окаменения. Это бывает с телами тогда, когда они находятся в почве, пропитанной минеральными растворами и в особенности раствором кремнезема. Растворы, входя мало-помалу в органическое тело, осаждаются в тех именно клеточках, из которых извлечена разложившаяся материя, и в такой пропорции, в какой она извлечена; или говоря иначе, – растворы, осаждающиеся в теле, заменяют сгнившие частицы тела, – и таким образом производят окаменение. Процесс окаменения совершается и в наше время – например, около источников Гейзера в Исландии, – и, в особенности, на азорском острове святого Михаила, где находятся самые знаменитые фурнасские горячие ключи. «В большей части случаев, если только не во всех, – говорит Россмеслер, – окаменяющим средством во все времена был водный раствор одного минерала. Естествоиспытатель Гёпперт в Бреславле, основываясь на этом мнении, уже с давнего времени делал искусственные окаменелости. Но процесс окаменения часто происходит весьма медленно. Деревянные столбы моста, построенные через Дунай при Белграде Трояном в 104 году, и теперь еще стоящие под водой, пропитаны кремнеземом только на полдюйма»¹¹⁷.

Вот все случаи, когда тело человека остается нетленным по естественным причинам. Нетление тела святых угодников Божиих не может быть объяснено ни одной из этих естественных причин.

Но прежде чем станем говорить о чудесности нетления святых мощей, скажем вообще, на чем основывается наша вера в эту чудесность. Рассмотрим прежде всего основание догматическое.

Как вообще основание нашего спасения, так и в частности основание славного нашего воскресения вместе с телом есть Господь наш Иисус Христос. Взявши бренную нашу плоть в единство Своей ипостаси, воскресши плотию из гроба и явив таким образом победу над смертью, – Он сообщает эту благодатную силу над тлением и всякому верующему, который живет со Христом и во Христе, убивает в себе силу греха – эту существеннейшую причину смерти, и через то делается сообщником и причастником вечной жизни Христовой, восторжествовавшей над тлением. Короче сказать: основанием нетления святых мощей угодников Божиих служит божественная благодать Христова, восторжествовавшая над смертью – усвоенная ими во время земной их жизни и столь обильно почившая на них. Превосходно богословствует об этом предмете – нетлении святых мощей – святитель московский, высокопреосвященный Филарет: Иисус Христос вчера и днесь тойже и во веки (Евр. 13, 8 ). Он, яко Бог, действует вся во всех (1Кор. 12, 6), действует и ныне, подобно, как действовал от начала, и действовать будет до конца, действует в малом, равно как в великом; действует как во всей Церкви, которая есть Его тело, так и во всех верующих, которые суть члены Его. Онвоображается в них (Гал. 4, 19), живет в них (Гал. 2, 20), и как вНем Самом живет всяко исполнение Божества телесне (Кол. 2,9), так по некоему образу сего божественного таинства, и Он благоволил жить в избранных Своих даже телесне, постольку обретает их способными ко внутреннему с Ними общению. Обретает ли Он ум, поетоянно к Нему обращаемый благоговением и молитвою? Он воображается в уме и исполняет его светом Своим, истиною Своею, безвестная и тайная премудрости Своею являет ему (Пс. 50, 8). Обретает ли сердце, отверстое пред Ним покаянием, верою и любовию к Нему? Он вселяется в сердце (Еф. 3, 13), и с Собою вносит в него новую жизнь, вместо плотской духовную, вместо земной небесную, преображает любовь человеческую в Божественную, и свойства человеческие в ангельские. Обретает ли наконец и тело, в сообразность с душою, непрестанно очищаемое воздержанием и подвигами, и потому способное принимать и охранять в себе как бы некие отпечатки и следы внутренних движений благодатных? И оно, некоторым образом, и даже в земной еще жизни, начинает быть богоносным. Как сосуд, в котором долго хранится благовонная мазь, заимствует от нее силу благоухания, так самое тело христианина, в котором постоянно обитает благодатная сила Христова, проницается ею во всем составе своем, и даже благоухает ею для других. И поскольку сила Христова нетленна, то, естественно, что она, вселяясь (2Кор. 12, 9) вчеловеков, иже Христови суть (Гал. 5, 24), и телесам их сообщает нетление; поскольку сила Христова всемогуща, то с естеством ее согласно и то, что она через них чудодействует, когда то благоугодно Господу, подобно, как некогда чудодействовала через главотяжи и убрусцы, которые были на теле святого апостола Павла и приняли в себя пот его (Деян. 19, 12), и через одноосенение тению святого апостола Петра (Деян. 5, 15). Какое дивное воздаяние за благочестие, что им не только дух человеческий возводится к благодатному общению со Христом, но и самое тело, которым совершаем сии малые подвиги пощения, коленопреклонения, братолюбного служения, соделывается через то причастным благодатной силы Христовой, животворящей и чудодейственной»!¹¹⁸

Итак, по верованию православного христианина основанием нетления святых мощей служит присущая им благодать Христова.

Но как открывается она верующему? С очевидностью ли усматривает он в нетлении святых мощей чудесное ее действие? Мы смело даем на это ответ утвердительный. Для верующего самым сильным доказательством благодатного нетления святых мощей служат чудеса, истекающие из гроба святого угодника, тело которого сохраняется нетленным. Но, имея ввиду это обстоятельство, т. е. чудеса исцелений, мы обратим внимание, на вопрос, поставленный нами в начале нашей статьи: можно ли объяснить нетление святых мощей из естественных причин? Отвечаем: решительно нельзя.

Чудесность нетления святых мощей такой же очевидный факт, как очевидный факт для всех неповрежденность и негниение святой крещенской воды, т.е. святой воды, освященной накануне праздника Богоявления, называемой по преимуществуагиасмой, т. е. святой. Она сколько бы лет ни стояла, никогда не гниет; и пишущий эти строки знает таких православных, у которых святая вода стоит целые десятки лет и все-таки остается неповрежденною. Точно такое же отсутствие тления видим мы и в телах святых Божиих. Все объяснения благоприятного нетления мощей из естественных причин не могут сюда идти. Из всех причин, указанных нами выше, могла бы идти сюда сухость воздуха и отсюда происходящеевысушивание тела. Но эта естественная причина, при добросовестном обследовании обстоятельств вскрытия святых мощей, очень мало идет сюда. Потому что нетление святых мощей оттого-то и оказывается чудесным, благодатным, что является среди общего тления. Святые мощи во время пребывания их в земле находились в условиях, вполне благоприятствовавших тлению, условиях одинаковых с телами других людей, погребенных в той же почве и истлевших, рассыпавшихся в прах. Отчего же тление постигает одних и щадит других? Отчего это предпочтение оказывается именно телам тех людей, которые при жизни своей сияли добродетелями и дарами присущей им благодати? Скажут, что тела святых подвижников потому не истлевают, что еще при жизни высохли от поста и всех вообще видов самоумерщвления? Но это возражение, хотя и делают его некоторые, в существе своем лишено здравого смысла и здравых физиологических понятий. Возможно ли высыхание тела при жизни от поста и от подвигов? Может ли живое тело жить без крови, а следовательно, и без влаги? Сколько бы ни изнурял человек свое тело постом, все- таки влага остается в нем настолько, насколько это нужно для питания, для дыхания, для испарины и прочих телесных отправлений,– кровь для этого должна постоянно быть в жидком состоянии, и притом в таком жидком, чтобы могла проникать во все мельчайшие неуловимые для глаза кровеносные сосуды. Но этих жидкостей, достаточных для поддержания телесной жизни, вполне будет достаточно и для разложения умершего тела, для процессов гниения.

От этих общих соображений обратимся к частным случаям нетления святых мощей, и именно рассмотрим чудо нетления мощей святого Тихона, жившего и погребенного в Задонском монастыре.

       Святитель Тихон, как известно из описания его наружности, был не сухого, а сырого сложения. Это выражение нужно понимать, конечно, не в смысле особенной его полноты, в каком оно обыкновенно употребляется, а в смысле преобладания в нем так называемой лимфы. За год до кончины святитель от паралича левой стороны слег в постель и не вставал до самой смерти. После смерти, на четвертые сутки, когда стали переодевать его в другие облачения, тело его найдено как у живого, – нисколько не окостенелым, – на седьмые сутки по кончине он был погребен под алтарем в каменном склепе (умер 13 августа, а погребен 20 августа), в сыром грунте. И однако же, после 63-летнего пребывания в земле не только телесный состав этого святого человека оказался неистлевшим, но не подверглись тлению и самые одежды, надетые на него перед смертью, а изменились лишь в своем цвете: пожелтели от времени. Какими же естественными причинами можно объяснить нетление этого святителя? Тело его в земле находилось под влиянием тех самых условий, при которых истлевают другие тела, а) Оно не было под влиянием холода: температура в земле на два или три аршина глубины именно такова, что достаточна для нетления всякого животного тела, б) Оно лежало не под сильным давлением почвы в каких-нибудь растворах, а покоилось в склепе, где воздуха для нетления было очень достаточно; внутренность склепа оставалась пустой; и стены, сделанные из выжженного кирпича, который обыкновенно бывает весьма порист, не могли разобщать тело покойника от влаги и от атмосферного воздуха, в) Воздух в склепе не только не был сух, но, напротив, очень влажен; тяги же никакой не было и быть не могло. Когда разобрали склеп и открыли его, – оказалось, что от сырости в склепе предались разрушению и более крепкие вещества, каковы, например, дубовые доски гроба, известковый цемент и самые кирпичи; ибо кирпичи стали обваливаться, гробовые же доски были так утлы, что от упавшего кирпича верхняя провалилась, тогда как более слабое и удоборазлагаемое вещество, какова плоть святителя и одежды на нем, остались неистлевшими, а только пожелтели от времени. Надобно помнить при том, что тело святителя опущено в могилу с избытком животной влаги, ибо за три дня до погребения оно не было окостенелым, и после 63-летнего пребывания в сырой земле найдено увлажненным сыростью почвы.

Чтобы предотвратить все возможные поводы к неверию, промыслу Божию угодно было замедлить делом открытия мощей святого угодника. После первого обретения тело святителя Тихона оставалось вне земли совершенно в других условиях; 14 лет находилось оно в теплом храме, под влиянием комнатного, часто удушливого воздуха; потому что в этом храме за постройкой нового собора, совершалось праздничное соборное богослужение среди множества народа, собиравшегося и для богослужения, и для поклонения останкам общепочитаемого святителя. Несмотря, однако ж, и на эти новые условия, тело святителя оставалось таким же, каким оно найдено было во гробе во время первого его обретения. Не очевидно ли, что это нетление есть нетление чудесное, благодатное?!

       Но могут еще спросить: отчего же открываются мощи не всех святых, а только некоторых? На этот вопрос мы можем ответить опять словами высокопреосвященнейшего Филарета. В той же беседе, из которой сделана нами первая выписка, мы читаем: «Между тем примечать можем, что не все благочестивые, и даже не все святые, участвуют в сем первом, так сказать, воскресении (Откр. 20, 6), которое состоит в чудесном на земле нетлении освященных телес их, подобно как и в первоначальном явлении сего первого воскресения, многие телеса усопших святых восташа, но не все телеса святых усопших. Что значит сие? Неужели не правосуден Бог ко святым Своим, одним увеличивая меру благодати, а другим уменьшая, одних бессмертие приближая, а других отдаляя, одних прославляя, а других сокрывая? Без сомнения, никто, знающий Бога, не может сего помыслить. Итак, что значит видимое неравенство видимой награды, даруемой святым? Может быть, оно некоторым образом соответствует степеням внутреннего их освящения, по которому – скажем словами Апостола, – как звезда от звезды разнствует во славе; такожде и воскресение мертвых (1Кор. 15, 41–42), и последнее совершительное, и первое начинательное, но с большей основательностью из неравенства сей предварительной награды святым заключить можем, что сия награда им даруется не столько в воздаяние собственно им, сколько для другой, с премудростью и благостью Божиею, сообразной цели. В самом деле, для тех, которые не ищут славы человеческой, и которые уверены, что вечно будут царствовать во славе Божией со Христом, велико ли то, что иметь, или не иметь временных начатков сей славы на земле? Что, как с воскресением Христовыммнога телеса усоп ших святых восташа для того, чтобы, по воскресении Его, внити во святый град и явитися мнозем живущим, для удостоверения их об открывшейся силе воскресения: так и доныне телеса усопших святых являются в нетлении, с силою чудодейственной и живоносной, для нас живущих, для удостоверения, – если к стыду времени есть и такие между нами неверующие, – для удостоверения в воскресении Христовом и в нашем будущем воскресении, для укрепления немощных в подвигах противу греха и смерти, для возбуждения невнимательных и нерадивых к подвигам благочестия»¹¹⁹.

Итак, дорогие читатели, да не поколеблют вас в почитании святых мощей угодников Божиих суетные мудрования нынешних материалистов, невидящих и нежелающих видеть на земле явления благодатной Христовой силы, торжествующей над тлением, как она иногда торжествовала над огнем и водою. Будем взирать на святые мощи как на ясные доказательства нашего будущего воскресения; а при этом, да помышляем о том времени, когда умершие услышат глас Сына Божия, и изыдут – сотворшии благая в воскресение живота, а сотворшии злая в воскресение суда (Ин. 5, 29)¹²⁰.

С обычаем почитать святые мохци мы встречаемся в самые первые времена христианства.

Так, христиане бывшие зрителями мученической кончины святого Игнатия Богоносца, после которой одни из них видели его во сне внезапно восставшим и обнимавшим их, другие же – молящимся, а иные – орошенным потом, как бы после великих трудов и представшим Госиоду, свидетельствуют, что «оставшиеся от его тела только твердейшие части отвезены были в Антиохию и положены в полотно, как неоцененное сокровище, по благодати, обитающей в мученике, оставленное Святой Церкви». По свидетельству же Златоуста, «подобно тому, как храброго ратоборца, победившего всех своих противников и с блестящей славой вышедшего с места борьбы, зрители тотчас принимают и не дают ему даже ступить на землю, понесут его домой на руках своих, осыпая бесчисленными похвалами: так точно и (возвращающиеся останки) этого святого жители городов, начиная от Рима, преемственно принимали тогда и несли на раменах своих до здешнего города (Антиохии), восхваляя увенчанного победителя и прославляя подвижника... а с того времени... подобно тому, как неистощимое сокровище, каждый день, разделяемое и неоскудевающее, обогащает всех, заимствующих от него, так и блаженный Игнатий – приходящих к нему не переставал отпускать домой, исполняя их благословения, дерзновения, бодрости и великого мужества»¹²¹.

Подобным образом и смирнские христиане поступили с останками своего мученически пострадавшего епископа Поликарпа Смирнского. Когда не суждено было им, как они желали, взять тело мученика, «чтобы быть общниками святой его плоти», вследствие того, что проконсул, поверив лживым наветам иудеев, будто бы они станут поклоняться ему, оставив Распятого, повелел сжечь его; тогда они собрали кости святого Поликарпа, как сокровище, драгоценнее дорогих камней и чище золота, и положили их, где следовало, с тем чтобы туда собираться с весельем и радостью, – для празднования дня его мученического рождения и в поучение и утверждение будущих подвижников. 

Подобно этому когда и мощи святого мученика Вонифатия переносились в 292 году из Тарса, где он скончался в 290 году, навстречу им вышли клирики и благочестивые люди при пении духовных песней и положили их в пяти стадиях от Рима, на дороге, называемой латинской.

Григорий же Чудотворец, как известно, установив торжественные праздники в память пострадавших за веру, вместе с тем останки мучеников распределил по различным местам, и народ, собираясь ежегодно в определенные времена, веселился, празднуя в честь мучеников¹²².

Все это, понятно, неопровержимо свидетельствует, что уже в первые христианские века благоговейное чествование останков святых так было обычным и настолько почиталось в Церкви благопотребным и богоугодным, что никому не приходило и на мысль, чтобы в этом могло бы заключаться что-либо оскорбительное для Бога и Ему неугодное. Не приходило же что- либо подобное на мысль потому, что при этом все одинаково, подобно смирнским христианам, были убеждены в том, что, чтя останки мучеников, они через это чтут самих пострадавших за Христа распятого, а чтя пострадавших за Христа распятого, и притом чтя, как только подражателей и слуг Христовых, они и сами готовы явиться такими же за Него страдальцами. Одни только иудеи, в противодействие чествованию христианами останков мучеников, могли возводить на них такого рода навет, будто бы они способны даже оставить Распятого и вместо Его станут поклоняться мученикам, как это было сделано по поводу желания христиан смирнских взять после страдания целым тело святого Поликарпа.

С IV века, когда Церковью получена была вероисповедная свобода, чествование останков святых становится открытым и получает свой определенный и постоянный церковный характер, вместе с этим точнее уясняясь и определяясь в своем духе, внутреннем смысле и значении.

Как глубоко-благоговейно чествовались в это время Церковью мощи святых, когда они открывались, это видно уже из того одного, что они обыкновенно полагались во храмах, где давалось им место даже под алтарем, на котором приносилась бескровная жертва.

А самое открытие, как и перенесение всегда сопровождалось особенной церковнообрядовой торжественностью.

Так, например, в 332 г. при императоре Константине Великом мощи святых апостолов Луки, Андрея и ученика апостольского Тимофея торжественно перенесены были в Константинополь и положены в храме святых апостолов.

Впоследствии, при императоре Юлиане, несмотря на то что он при общем озлоблении своем против всего христианского был и злейшим врагом почитания мощей святых и из этого издал повеление перенесть мощи святого Вавилы из Дафны, где они мешали развитию язычества, в Аптиохию, – мощи его, по свидетельству Созомена, во время их перенесения «сопровождаемы были бесчисленным множеством христиан различного пола и возраста при пении клиром 113 псалма и громких кликах народа, который на каждый стих псалма ответствовал посклицанием: да постыдятся и посрамятся ecu кланяющиеся истуканным (Пс. 46, 6)¹²³. Святым Амвросием тотчас по посвящении его в сан епископа благоговейно перенесены были мощи его предшественника святого Дионисия из Армении в Медиолан¹²⁴, а также торжественно были открыты останки святых мучеников Гервасия и Протасия и положены в храме под жертвенником¹²⁵. Затем, как известно, по повелению императора Феодосия Великого останки святого Мелетия епископа антиохийского были с особенной торжественностью перенесены из Константинополя в Антиохию, так как перенесение их сопровождалось псалмопениями по большой дороге и через города¹²⁶. С такой же торжественностью перенесены были в 430 г. и мощи святого Иоанна Златоуста из Армении сперва в Халкидон, а потом в Царьград в сопровождении патриарха, многочисленного духовенства и народа при участии императора, сената и разных государственных чиновников и при торжественных встречах у царьградских церквей, мимо которых они на царской колеснице везлись до самого храма святых апостолов, где и были положены.

А какой общеизвестностью и каким глубоким и благоговейным чествованием у всех верующих пользовались вновь открытые или перенесенные нетленные останки святых, это прекрасно изобразил святой Иоанн Златоуст, говоря слушателям своим следующее: «Скажи мне, где гроб Александров? Укажи и скажи, в который день он умер! А гробы рабов Христовых славны, и находятся в царственном городе, дни кончины их известны; ибо составляют торжество для целой вселенной. Александрова гроба не знают и свои; а гроб Христов знают и варвары. И гробы рабов Распятого блистательнее царских дворцов, не только по величине и красоте строений (ибо в сем отношении они превосходнее); но, что гораздо важнее, по ревности стекающихся к ним. Ибо и тог, кто носит багряницу, приходит лобызать гробы сии и стоит пред ними, и молит святых, чтоб предстательствовали за него пред Богом»¹²⁷.

Чествуя останки святых, Церковь совместно с этим благоговейно чествует и священные их изображения или иконы, подобно иконам Спасителя и Ангелов, руководясь в этом древ- неапостольским преданием и практикой древневселенской Церкви.

Между тем, в последнее время распространяется и в нашей православно-русской земле давно распространенное в других землях заблуждение, будто кланяться святым иконам богопротивно, будто поклонение иконам есть не иное что, как идолослужение, будто древняя христианская Церковь икон не чтила, не употребляла и даже не знала.

Мы в опровержение этого заблуждения ставим себе задачей показать, что древняя христианская Церковь даже в первые века христианства знала св. иконы и употребляла и чтила. Для этого возьмем касательно этого предмета совершенно научные выводы церковной археологии.

Тесно связанное с языческой религией античное искусство ко времени пришествия Христова на землю стало падать. Художники вместе с остальным миром нуждались в духовном обновлении и просветлении, и свет пришел с Востока. Одновременно с разложением и падением многобожия мало-помалу распространялось новое учение веры христианской, а с ним вместе созидалось, скромно и незаметно, и новое искусство под влиянием новой христианской веры. Началось оно в могильной тишине катакомб.

В древнем языческом обществе места погребения были местом периодических собраний родственников, друзей покойного и сочленов погребального товарищества. Для христиан же катакомба была не только кладбищем, но вместе с тем и первым храмом. Такие помещения обыкновенно украшались живописью издавна. Но христиане постепенно стали изглаждать языческие украшения и вносить уже свои собственные христианские украшения и вносить уже свои собственно христианские изображения, содержание которых было заимствовано из Евангелия. Впрочем, ввиду гонения христианские понятия в образах выражались с такой осторожностью, что непосвященный не мог бы найти в них ничего предосудительного с языческой точки зрения. В изображении пальмы, рыб, чаши, птиц, якоря, оленей, пьющих воду, дельфина с корзиной хлеба и вина на спине надзирающий язычник не нашел бы ничего страшного. Тем не менее, эти простые образы говорили христианину о победе, о возрождении крещением, о надежде на утоление духовной жажды евангельским учением, о Христе, Его теле и крови. Греческое название рыбы – 1x4/06 было анаграммой слов «Иисус Христос Божий Сын, Спаситель». За этой иск�