Глава I

По Высочайшему указу 22-го апреля 1828 года, которым, вместо прежних четырех униатских епархий, учреждалось две – Литовская и Белорусская, к Белорусской епархии, кроме церквей Витебской и Могилевской губерний, составлявших до этого времени Полоцкую униатскую епархию, были отнесены церкви в уездах: Минской губернии: Дисненском, Борисовском, Игуменском, Бобруйском, Речицком и Мозырском; Волынской губернии: Житомирском и Овручском; Киевской – Радомысльском, Сквирском и Махновском: Курляндской – в Зельбургском¹⁸. К ней же причислены были четыре прихода Херсонской губернии. Центром епархиальной жизни был оставлен кафедральный Полоцкой епархии город Полоцк, а архипастырем – Полоцкий униатский епископ Иаков Окелло-Мартусевич. Таким образом, новая Белорусская епархия представляла прежнюю Полоцкую епархию, расширенную частями прочих трех, существовавших до 1828 года, униатских епархий: Литовской, Луцкой и Брестской¹⁹. Размер новой епархии был совсем необычный: при сравнительно незначительной ширине, она тянулась в длину от граничащих с Псковской и Смоленской губерниями северных уездов Витебской губернии почти до самого Черного моря. Такое разграничение епархии могло бы показаться весьма странным, если бы оно не было намеренным. Сокращая число епархий, правительство имело в виду задуманное им дело воссоединения униатов, в частности же преследовало две цели: 1) оградить униатскую иерархию и вообще духовенство от католического влияния и 2) поставить униатов в более выгодные условия для сближения их с православием. Так объясняли дело еп.Семашко в своей записке от 25-го апреля 1834 года²⁰ и министр Блудов²¹ в своей «записке для предварительного прочтения членам Секретного Комитета». «Прежде имелось четыре униатских епархии; две из них Виленская и Луцкая, по местопребыванию епархиального начальства, слишком подвержены были влиянию римлян, да кроме сего, последняя состояла только из 120 тысяч униатов в трех губерниях, между православными разбросанных, и большую часть своего духовенства отдавала в распоряжение римлян для их костелов; ныне обе сии епархии упразднены, чем не только униаты в половину ослаблены, но и доставлена удобность заместить благонадежными людьми важнейшие должности. По управлению остальными двумя епархиям», – писал И.Семашко в 1834 году. А Блудов в 1835 г. добавлял: «Униаты, составляющие 2 нынешние епархии, рассеяны по 10 губерниям, из коих в семи имеются епархии греко-российские. Можно будет еще и при существовании Греко-униатской коллегии подчинить постепенно греко-униатские церкви сим семи епархиям, оставив только сначала на волю духовенства относиться к униатским архиереям в нуждах совершенно духовных, именно: за великим миром и посвящением в духовный сан. Отдаленность, ласковое обхождение православных духовных начальств и другие, с сими совокупно действующие, преобразовательные меры заставят униатских священников вскоре отказаться от этого права. Таким образом, ⅔ отойдут в ведение греко-российских архиереев».

Расчеты правительства, смотревшего на униатское дело глазами Семашки и Блудова, не совсем удались. Правда, что на первых порах, с сокращением числа униатских кафедр, а с ними и католичествовавших епархиальных униатских владык, сила унии, как союза с католицизмом, этим была ослаблена: чем меньше сидело на униатских кафедрах таких святителей, как м.Булгак, епископы: Мартусевич, Сероцинский, Яворовский, которые всей душой тяготели к Риму, тем для православной церкви, искавшей единения с униатской, было легче. Но через немного лет дело совсем изменилось. Уже в 1833 году во главе униатской церкви стояли люди совсем иного духа: епископы Семашко, Лужинский, Зубко, воодушевленные желанием соединить свою церковь с православной. Насколько важно было для успеха воссоединительного дела сократить, бывшее латинизиторским, влияние на свои епархии первых владык, настолько же важно теперь стало предоставить больший простор деятельности вторых. Между тем, и для последних, обширность и необычная разбросанность епархий явились большим тормозом, лишавшим их возможности следить за ходом воссоединительного дела в разных концах епархий, проверять осуществление воссоединительных мер, лично влиять на народ и духовенство и т.д. С началом же воссоединения для новых епископов неудобство от разбросанности епархий по многим губерниям сказалось очень чувствительно еще в одном отношении: им пришлось иметь сношения сразу со многими представителями гражданской власти, которые далеко не сходились ни в своих взглядах на дело воссоединения, ни в своих сочувствиях этому делу, чем сильно осложнилось и запуталось дело.

Оставление кафедры Белорусской епархии в Полоцке также едва ли было удачным. Правительство имело в виду новым разграничением епархий освободить униатские епархии от латинского влияния, ослабить силу униатства, и в это же время центром Белорусской епархии, с которым должны были постоянно соприкасаться разные части ее, избирало город Полоцк, по выражению Морошкина_, «иезуитский Иерусалим», a пo выражению преосв.Могилевского Анастасия, «седалище униатства».

Что касается последнего предположения Блудова, что отделенные от своего центра униаты станут обращаться в своих духовных нуждах к ближайшей православной епархиальной власти, то оно также очень мало оправдалось, быть может, отчасти и потому, что униаты не везде у православных встретили любовь, на которую расчитывал Блудов.

Как бы то ни было, накануне и в виду воссоединения, была образована обширнейшая Белорусская епархия. Так как воссоединение с православной церковью этой епархии – единственный предмет нашего исследования, то прежде всего уместен вопрос: насколько ее внутреннее состояние и внешнее положение благоприятствовали тому, чтобы она могла откликнуться на зов воссоединителей и пойти за ними к православной церкви?

Еще более, чем за 50 лет до учреждения Белорусской епархии, в начале и особенно в конце второй половины 18-го столетия, в разных частях территории, теперь ею занятой, среди униатов начались сильные народные движения в пользу воссоединения с православием. Интенсивность и результаты этих движений не везде были одинаковы. В Могилевской губернии, например, при пр.Георгии Конисском в 1781–1783 годах было воссоединение 112 578 ч. униатов; в Минской архиепископии в 1794 году обратилось 1½ миллиона униатов, в следующих годах – 1795 и 1796; на Волыни, несмотря на то, что там воссоединению оказывали сопротивление польские паны, присоединилось около 100 тысяч душ, в Минской же губернии – около 80 тысяч. В обеих губерниях при этом обнаружилось особое явление: священники, по большей части, отказывались воссоединяться. В Могилевской губернии в 1795–1796 гг. дело шло совсем слабо, а Витебская губерния ни тогда, ни теперь не проявила тяготения к православию. В 1781 году Полоцкий базилианский провинциал Миляновский писал, что в Полоцкой области только один священник перешел в православие в то время, как в Могилевской отпали от унии целые десятки церквей. Везде возбудившееся в конце 18 века стремление к воссоединению в Витебской губернии не встретило отклика отчасти потому, что здесь не было своего православного архиерея. Тут, было, пробовал воссоединять униатов губернатор Лопатин, но успеха его начинания не имели. Его попыткой кажется и кончилось дело. А затем настали павловские и александровские времена...

Однако повсеместное воссоединение униатов во второй половине 18-го столетия не прошло бесследно для Полоцкой земли: она сделалась убежищем для униатских попов, не желавших вместе с своими приходами принимать православие. С Волыни и Подолии, из Минска, Киевской губернии, когда там присоединились к православию тысячи приходов, потянулись к Полоцку униатские попы и, надо думать, нашли в «седалиице униатском» и приют, и любовь, увеличив, таким образом, собой и без того значительные и крепкие ряды фанатичного униатского духовенства. Счастье, было, выпало на долю Витебской губернии с другой стороны: в конце 18-го и начале 19-го веков ее архипастырями были Лисовский и Красовский, которые, если и не имели в виду воссоединения униатов с православной церковью, то своими преобразованиями церковно-богослужебного униатского чина невольно вели их на путь соединения. Но это счастье сменилось несчастьем, когда она после Красовского в 1822 г. попала в руки Иакова Мартусевича, известного фанатика, сторонника Рима и врага православия. Все доброе, сделанное первыми двумя знаменитыми деятелями, было уничтожено фанатизмом последнего. Благодаря его влиянию и усилиям, не стало среди Полоцкого духовенства прежних ревнителей восточного богослужебного чина; храмы, при Лисовском и Красовском, в большинстве принявшие вид православных, стали опять приближаться к костелам; в богослужении стал снова раздаваться польский язык: даже отпустившие при Лисовском бороды (Копецкий) теперь сбрили их.

Такое прошлое Белорусской епархии наводило в отношении будущего на такие заключения: 1) зерно Белорусской епархии – Полоцк с Витебской губернией, как в прошлом не обнаруживший склонности к православию и теперь возглавляемый еп.фанатиком Мартусевичем, в общем мало гарантировал успех воссоединительных действий; 2) но, в частности, в некоторых местах, изолированных от латино-польского влияния, воссоединение должно было привиться, так как тут была почва, почти не тронутая воссоединениями прошлого века; 3) в других губерниях, где в 18-м веке произошли массовые обращения униатов, в настоящее время должна бы была оставаться менее податливая на присоединение часть униатского народа, но, с другой стороны, пример прежних массовых обращений, затем общение с православными, которых тут было больше, чем в Витебской губернии, и которые, имея тут свою епархиальную власть, могли оказывать сильное влияние на униатов,– все это давало надежду, что призыв воссоединителей найдет отклик среди этих униатов.

Новоучрежденная Белорусская епархия была отдана в управление епископу Иакову Окелло-Мартусевичу. Невольный выбор этого епископа был совсем неблагоприятен для епархии. В высших сферах тогда только что начал разрешаться вопрос о присоединении к православной церкви униатов. И гражданской, и церковной властями стали приниматься разные меры, прямо или косвенно клонившиеся к ослаблению католического духа в униатской церкви и сближению ее с православной. Мартусевич, благодаря своей набожности, общительному характеру и приятной наружности, пользовался громадным авторитетом среди униатского духовенства²². Разделяй он взгляды Семашки и Блудова относительно униатской церкви, он мог бы в своей епархии быстро двинуть вперед воссоединительное дело. Но он был ярым сторонником теснейшего союза унии с Римом, фанатиком-католиком. Он открыто заявлял, что он был бы рад стать мучеником за римскую церковь²³. Как такой, Мартусевич не мог сочувствовать новому веянию, но, с другой стороны, не мог он и не подчиниться велениям высшей власти, требовавшей проведения в церковную жизнь известных мер. Ему оставалось лавировать между сциллой и харибдой. И он лавировал. Коллегией издавались разные законы о реорганизации монастырей, учебных заведений, богослужебного чина. Законы, правда, публиковались и в епархии Мартусевича, но на этом дело и кончалось. He сочувствуя им, епископ не старался вводить в сознание своей паствы их полезность, не настаивал на широком их применении, другие и совсем оставлял (относительно богослужения). Понятно, что status quo Белорусской церкви после всех законов и мероприятий правительства слишком мало изменился.

Кто-нибудь подумает, что антиправославное направление Мартусевича должно было парализоваться здесь влиянием Иосифа Семашки, с 1829 года бывшего викарием Белорусской епархии и председателем Белорусской консистории. Но Семашко назначен был на эти должности не столько для того, чтобы парализовать латинизаторские симпатии и начинания епархиального архиерея, сколько потому, что и за заслуги и для большего авторитета в униатской церкви ему надо было стать епископом. Состоя в должности Белорусского викария (1829–1833 гг.), он всего один раз, в марте 1830 года посетил Полоцк, посетив в это же время и Жировицы²⁴. Поэтому, кажется, сделанное Семашкой за это время для Белорусской епархии ограничивается преобразованием по его плану, после ревизии, учебного строя Белорусской семинарии.

Вследствие такого положения дела, после пятилетних усилий и давлений из Петербурга, имевших целью преобразование униатской церкви, 1833-й год застал Белорусскую епархию в состоянии, совсем нежелательном для воссоединителей.

Мы располагаем достаточным запасом данных, чтобы представить положение в это время разных сторон жизни Белорусской епархии.

В тридцатых годах минувшего столетия латинско-польская партия на территории, занимаемой Белорусской епархией, представляла громадную и для православия страшно опасную силу. В общем население этой территории было очень разноплеменно, а в религиозном отношении – разрозненно. Кроме представителей великорусского, белорусского и малорусского племен, здесь были и поляки, и латыши, и масса евреев. Наряду с православными здесь жили и протестанты, и раскольники в числе очень значительном, и католики. Но исторические обстоятельства сделали здесь то, что поляки – по вере католики – захватили всю власть не только над свободой, но и над умами обитателей этого края. В этом отношении наиболее печальным было положение некоторых уездов Витебской губернии: Дриссенского, Лепельского, Полоцкого, Люцинского, Динабургского и Режицкого; Дисненского – Минской, Оршанского и Сеннинского – Могилевской губернии. Здесь поляки были господствующей нацией, а католицизм – преобладающей религией. Масса имений, разбросанных по этим уездам, принадлежала исключительно римско-католикам, полякам²⁵. Последние держали, таким образом, в своих руках все православное крестьянское население этого края; от них зависело состояние приходских церквей, от них зависело такое или иное материальное обеспечение духовенства, а до 1833 г. – года отмены ктиторства и самый выбор священников. Часто полные индифференты в религии, они всячески поддерживали католицизм, потому что видели в нем опору своих сепаративных польских стремлений, и защищали от православных унию, так как считали ее переходной к католицизму формой и выгодной для себя силой, на которой держалась их полная власть над темным крестьянским людом. Такие соображения заставили минских помещиков еще в 1785–1786 гг. противодействовать воссоединению тамошних униатов; они же вызвали в 1834 году протест белорусского дворянства против воссоединения униатов. Но, защищая унию от православных, помещики сами не стеснялись притеснять униатов, чтобы сделать их католиками. Множество дел, производившихся в присутственных местах, свидетельствует, как помещики-католики возбраняли своим униатам-крестьянам соблюдать праздники, униатской церковью принятые, принуждали их в те дни к господской работе, заставляли следовать обрядам римско-католической церкви, насильно обращали их в римско-католическое исповедание, преобразовывали униатские церкви в римско-католические костелы и пр.²⁶.

Гражданское начальство, начиная от предводителей дворянства и кончая мелкими сошками земской полиции, также состояло почти in cor­pore из поляков. В Литовской епархии православные чиновники составляли всего ⅙ часть чиновного люда²⁷, в Белорусской их было не более²⁸: там в 1833–39 гг., когда возникала масса дел при воссоединении, требовавших беспристрастного расследования, высшие гражданские власти часто жаловались, что у них нет православных чиновников, которым можно было бы поручить дело, и отдавали расследование в руки поляков.

Таким образом, в Белорусском крае римско-католическая церковь и в лице чиновников имела своих многочисленных сторонников. Мы должны тут отметить следующее очень крупное обстоятельство. Под влиянием принадлежности высших сословий – дворянства, помещиков и чиновников в римско-католической церкви и польской нации, в умах населения Белорусского края зародилась и окрепла мысль, что польская – высшая нация, поляки – панское племя, что католицизм – высшая, панская религия, а уния и православие – холопские веры. Ксендзы и католики-помещики умело пропагандировали эту выдумку. С целью возвысить римско-католическую религию в глазах народа, помещики переводили своих дворовых и приближенных людей из унии или православия в католичество, стараясь выставить на вид, что это делается в награду или отличие за какие-либо заслуги²⁹. А римско-католические ксендзы в своих проповедях постоянно твердили о превосходстве римской веры. Настойчиво и умело проводимая мысль к нашему времени совсем пленила умы не только простого униатского народа, но и униатского духовенства. «Греко-униатское исповедание», – писал 12-го октября 1833 года Витебский гражданский губернатор Шредер, – «в отношении к римско-католическому в таком находится подчинении, что всякий шляхтич, желавший участвовать на выборах дворянских, или кому посчастливилось нажить по коммерции капитал, неприличным считал оставаться в унии, а потому переходил в католики: даже дети униатских священников оставляли свое вероисповедание из видов корысти, будучи родителями еще к тому поощряемы, и униатские приходы, конечно, оставлены были бы без священников, ежели бы по сему вероисповеданию духовенство не пользовалось правом бракосочетания. Для сего именно многие из католических ксендзов оставляли католицизм и, женившись на католичках, хотя сделались униатскими священниками, но прижитых в браке детей зачисляют по метрикам и воспитывают по католическому обряду»³⁰.

Главная гроза на униатскую церковь, однако, надвигалась не со стороны римско-католических помещиков и чиновников, а от самой римско-католической церкви с ее многочисленным клиром и монашеством.

Римско-католическая церковь в разбираемую пору в Белорусском крае представляла чрезвычайно крупную наступательную силу. На всем протяжении Белорусской епархии костелы не только чередовались с православными униатскими церквами, но во многих местах и подавляли их своим большинством. Для иллюстрации укажем такой факт. Расположенные вблизи от Полоцка униатские приходы: Церковлянский, Освейский, Россицкий и Стрелковский имели по соседству 34 костела³¹, кроме других, находившихся в дальнейшей части Дриссенского уезда, где было мало униатов³². Как велико было число римско-католических костелов в Белорусском крае, можно судить по тому, что в 1866 г., – хотя к этому времени многие из них, по распоряжению правительства, были закрыты, – в Полоцкой епархии оставалось 207 ораториумов и каплиц и 93 филии³³. Для униатов и православных опасность от множества костелов увеличивалась еще тем, что при одном костеле находилось по несколько ксендзов, чего не бывало при униатских церквах. При Россицком, например, костеле постоянно жило 5 римско-католических ксендзов, а в униатском Россицком приходе в это время имелся один лишь священник, да и тот – викарный, следовательно, не особенно надежный³⁴.

Особенно же сильна была католическая церковь в Белорусском крае в данную пору своим монашеством. Правда, к этому времени последнее утратило значительную долю своего могущества, какое оно имело до двадцатых годов. Тогда центр Белорусской епархии – Полоцк был, по выражению Морошкина, «иезуитским Иерусалимом», а Полоцкая униатская епархия – вполне иезуитской областью. В г.г. Мошлеве, Мстиславле, мест.Чечерске, Рогачевского уезда, в Орше, Витебске, Динабурге и Полоцке существовали иезуитские коллегии. Иезуитские миссии имели свои помещения и костелы в м.Дагде, Авлейме и Ужвалде Динабургского уезда, мест.Пуше Режицкого уезда, Соколище – Витебского; в Могилевской губернии: в м.Лозовичах Климовицкого уезда, в м.Хальче и Райне Рогачевского уезда и м.Фащеве Могилевского уезда³⁵. В самом Полоцке было высшее управление всего иезуитского ордена в России: в Полоцке же была и иезуитская академия. Из Полоцка уже, как из гнезда, расползались во все стороны России эти ярые пропагандисты католицизма и страшные враги православия. Понятно после этого, что если везде их хитрость и уменье завлекать в свои сети, их необыкновенная энергия и неуклонность в достижении своих целей, их, наконец, богатство были грозными орудиями против православия, то в Полоцкой земле они были страшной, сокрушающей силой.

Тогда же и даже до тридцатых годов XIX века Белорусская епархия была ареной деятельности множества других монашеских орденов католических и множества монастырей базилианских, окатоличенных, одни из которых, по своей зловредности для православия, ничуть не уступали иезуитам, другие, если и уступали по своей организации, ученью влиять на умы верующих, то были достойными иезуитскими учениками по ненависти ко всему православному и русскому. Доминикане, францискане, миссионеры, бернардимы, кармелиты, тринитары, пиары, каноники регулярные, базильяне и другие гнездились в разных местах обширной епархии, имели много монастырей, владели большими имениями, множеством фундушевых крестьян – и католиков, и униатов и, благодаря всему этому, широкой волной распространяли свое влияние на умы жителей.

«Многие из римско-католических монастырей», – писал Блудов в своем предложении Коллегии касательно упразднения римско-католических монастырей, – «основаны без всякой цели и существуют без всякой пользы для окружающего их народонаселения. В Литве, Самогитии и Инфлянтских уездах, населенных преимущественно жителями римско-католического исповедания, причитается по одному монастырю на 20, 30 и даже 40 тысяч душ римско-католиков; между тем как в южных губерниях и Белоруссии, где почти все жители греко-российского и греко-униатского исповедания, – по одному монастырю на две и на одну тысячу душ обоего пола (римско-католического исповедания), сверх приходских церквей, заведываемых белым духовенством. Нет сомнения, что монахи сих монастырей самым положением их поставляются в необходимость вести жизнь праздную, без всякого пособия ближнему и даже служащую в тягость обществу»³⁶. Из 304 католических монастырей, существовавших в то время в Могилевской римско-католической архиепископии³⁷, надо думать, на долю Белорусской епархии выпадала не меньшая половина. А ведь Семашко говорил, что «каждый монастырь римский есть настоящая крепость, на которой утверждается чуждое влияиие»³⁸.

Что касается числа базилианских монастырей, то пр.Василий Лужинский в своих записках сообщает, что до издания Высочайшего указа 22-го апреля 1828 года в Белорусской епархии их было 35³⁹. Но, кажется, их было больше. По крайней мере, среди перечисленных Лужинским монастырей нет Маривилского, который был упразднен в 1837 г.⁴⁰, нет и Малашковского, который был закрыт в 1833 году⁴¹.

Если теперь представить множество иезуитских коллегий и миссий, монастыри других католических орденов, каждый из которых сумел устроить резиденции в разных местах епархии, то вся Белорусская епархия окажется покрытой сплошной густой сетью католических и униатских окатоличенных монастырей. Только православным монастырям мало было места в Белорусской епархии: на протяжении почти ⅔ ее, в губерниях Могилевской и Витебской их было всего 13; в Могилевской – семь мужских и три женских, в Витебской – три мужских⁴².

К 1833 году дело изменилось к лучшему. Иезуиты еще в 1820 году были изгнаны из России, а их гнезда переданы другим – базилианам и пиарам. Указ 22-го апреля 1828 года значительно сократил число базилианских монастырей, так что в 1834 году в Белорусской епархии оставалось всего 13 мужских (Тадулинский, Полоцкий-Борисоглебский, Махировский, Вербиловский, Оршанский, Пустынский, Марившгский, Онуфриевский, Березвеческий, Ляданский, Иллукштадский, Явобштадский и Тригурский) и три женских (Полоцкий при Софийском соборе. Витебский Свято-Духовский и Оршанский⁴³. Указ же 1832 г. сильно убавил количество католических монастырей: в Могилевской р.-католической архиепископии из 304 было закрыто 191⁴⁴. Но все-таки число их в Белорусской епархии оставалось значительным. Так в Минской губернии до 1832 г. было 35, в 1832 году закрыто 22, – осталось 13; из них для Белорусской епархии – десять: в Борисовском уезде – 4, Игуменском – 2, Бобруйском – 1, Мозырском – 3. В Витебской губернии, в центре Белорусской епархии, в 1833 году еще существовало 20 р. католических монастырей: в Витебске – доминиканский, тринитарский и бернардинский⁴⁵; в Полоцке – францисканский⁴⁶, бернардинский и доминиканский; в Лепельском уезде: в Губине – францисканский⁴⁷, в Сельце – бернардинский⁴⁸, в Чашниках – доминикаиский⁴⁹, в Ушаче – доминиканский⁵⁰, в Невельском уезде: в Сокольниках – францисканский⁵¹; в Суражском уезде, в Станкове –кармелитский⁵²: в Динабургском: в Рушонах – доминиканский⁵³, в Атлонах – доминиканский⁵⁴, в Креславке – миссионерский⁵⁵, в г.Режице – бернардинский⁵⁶: в Люцинском уезде, в Посине – доминиканский⁵⁷. в Дриссенском уезде⁵⁸ в Освее и в Замошанах – миссионерские и в Забялах – доминиканский. Таким образом, в Витебской губернии всего было 8 доминиканских монастырей, 3 францисканских, 3 миссионерских, 4 бернардинских, 1 тринитарский и 1 кармелитский. Только динабургские и Режицкий монастыри были расположены среди римско-католического населения, да Посинский – Люцинскаго у. и Освейский – Дриссненского среди смешанного римско-католического и униатского, прочие были окружены униатами, а Сокольницкий Невельского уезда находился в кругу православных прихожан⁵⁹. Если мы предположим, что и в Могилевской губернии из 37 р. католических монастырей осталось после 1832 г. хотя десять, то получится на 2½ губернии более 40 католических монастырей. Сила внушительная. Но надо еще заметить, что некоторые из монастырей в своем распоряжении имели по несколько приходских церквей и каплиц, в которых отправлялось богослужение их ксендзами. В ведении, например, Полоцкого доминиканского монастыря находилось в уезде 6 церквей в Горбачеве, Белом, Шатилове, Рукшеничах, Казимирове и Экимапии⁶⁰; в распоряжении Забяльского монастыря было 15 каплиц и 4 прихода. Но монастыри и этими пунктами для своей пропаганды не ограничивались. Монахи их бродили по уездам и приходам, служили по разным церквам и капищам и там своими проповедями и внушениями сеяли смуту среди униатов и православных. Другие монахи селились под видом капелланов и домашних учителей в домах сердобольных и набожных римско-католиков – помещиц и помещиков и оттуда уловляли униатов в сети латинства. Странствования римско-католических монахов по губернии были так часты, а результаты их так очевидны, что в 1831–1832 гг. были начертаны Высочайшие правила, которыми запрещались римско-католическим монахам отлучки без письменного вида от гражданской власти. Но так как и после этого отлучки продолжались, то министр внутренних дел Блудов в июне 1833 году сделал новое подтверждение, а генерал-губернатор кн.Хованский приказал водворять бродячих римско-католических монахов на места при помощи полиции⁶¹.

Главную силу, которой всегда во славу свою пользовалось и теперь еще удерживало в своих руках римско-католическое монашество, составляли монастырские школы. Правда, в период с 1828–1832 г. г. было закрыто изрядное число монастырских училищ: например, Витебские – пиарское и базилианское, Полоцкое пиарское, Ушачское – доминиканское, Сокольницкое – францисканское и другие⁶². По Высочайшему повелению от 1-го мая 1832 г. на место их были учреждены светские⁶³. Но и после этого при многих монастырях средние школы еще продолжади существовать: в Волынецком доминиканском монастыре, например, оставалась средняя школа, в которой училось 160 человек, а учителей было 10 (9 монахов и 1 светский); также оставались училища при Озеранском каноников регулярных монастыре (на 29 человек), Быховском того же ордена⁶⁴, при Освейском – миссионерском⁶⁵ и многих других, а также при римско-католических приходских церквах, например, при римско-католической церкви в м.Дубровне Оршанского уезда⁶⁶. Руководители же этих школ продолжали вести, завещанную предками и освященную веками, политику римско-католической пропаганды.

Таким образом, римско-католическое монашество и после всех несчастий, какие, в виде разных ограничительных мер правительства, в последнее время стряслись над ним, представляло для Белорусского православия и униатства грозную силу⁶⁷.

Ho при воссоединении униатов Белорусской епархии нашим деятелям пришлось считаться не столько с наличной римско-католической силой, в лице ее белого и черного духовенства, сколько с результатами прежней, долгой, хитрой и в высшей степени могучей римско-католической пропаганды. А результаты эти были громадны.

Конечной целью в отношении унии, к осуществлению которой римско-католицизм не переставал стремиться во все время существования унии, было обращение всех униатов в католиков. Умудренный многовековым опытом, он подходил к ней не сразу, а постепенно, в два приема. Сначала он старался воспитать в униатах сознание своей близости к римско-католической церкви, единства с ней, а затем уже сделать их полными католиками. Дела католической пропаганды пред «воссоединением» шли так удачно, что в некоторой части Белорусской епархии даже в последнем отношении католицизм мог торжествовать победу. По исследованию г.Киприановнча, в 1803 году в одной Полоцкой епархии совращено было в латинство около 100 тысяч униатов⁶⁸. Цифра эта слишком велика, чтобы можно было с ней согласиться. Но, с другой стороны, нельзя не признать, что в 1833 г. не один десяток тысяч бывших белорусских униатов исповедовал римско-католическую веру. Некоторые униатские приходы почти целиком были совращены в католичество: в одном, например, Россицком приходе было совращенных, по донесению свящ.И.Лаппо, 1675 человек⁶⁹; в Освейском – около 1000 душ⁷⁰: а римско-католические приходы – Освейский⁷¹, благодаря ревности освейских миссионеров, Замошанский и Ляндскронский⁷² – были составлены в течение последних тридцати лет из бывших греко-униатов. Мы видели еще ранее, что под напором католицизма не устояли даже семейства униатских священников.

В отношении же подготовительной цели католицизм мог хвалится блестящими успехами. Чтобы закрепить союз с униатами, р.-католики с первых дней существования унии стали проводить мысль, что униаты – одно с католиками по вере и разнятся только в обрядах, что самые лучшие из униатов те, которые лучше блюдут католическое. Мысль эта настолько привилась, что в нее уверовали, ее стали повторять даже лучшие из униатов, не забывавшие о своем родстве с православной церковью. Лисовский когда-то писал Смогоржевскому, что он среди униатов не нашел «добрых католиков». Даже высшая русская власть усвоила эту мысль. Известно мнение Императора Павла, что униаты, «как они присоединены к нам или к католикам, своих членов в коллегии не могут иметь». И все-таки, он подчинил униатов римской коллегии⁷³. Таким образом, союз становился все теснее и в конце концов должен был закончиться полным слиянием двух исповеданий. В интересующую нас пору римско-католические духовные власти при всяком удобном случае старались напомнить, что униаты – одно с католиками, и этим оправдывали свои действия, направленные к окатоличению своих сговорчивых союзников. Римско-католическая коллегия писала в мае 1838 г. Греко-униатской коллегии, что «оба сии обряда почитаются священными и составляют то же самое вероисповедание»⁷⁴. Еп.Камионка, когда от него потребовали запретить римско-католическому духовенству преподавать Закон Божий ученикам униатам, писал в оправдание ксендзов-законоучителей, что униатское исповедание имеет совершенно одни и те же догматы и правила веры, как и римское, что все различие между ними состоит в отправлении богослужения униатами на славянском языке, а римско-католиками на латинском языке и в соблюдении первыми обрядов восточной церкви, а последними – обрядов западной церкви, и что поэтому римско-католические духовные при преподавании Закона Божьего не полагали никакого различия между учениками униатского обряда и римско-католиками⁷⁵. Но для характеристики дела важно то, что теперь сами униаты глазами католиков смотрели на свое положение. Белорусская консистория, например, свидетельствовала в 1832 году в официальной бумаге «сходственность исповедания униатского с римско-католическим» и «единоверие сих обрядов»⁷⁶. Даже в 1841 году, уже по воссоединении, Белорусско-Литовская коллегия писала, что «бывшая греко-униатская церковь особых своих уставов не имела, а руководствовалась преимущественно уставами церкви западной, с которой она была соединена»⁷⁷.

Ha практике такое единоверие выражалось на каждом шагу и всегда с ущербом для униатской церкви.

В силу этого единоверия униатское духовное и светское юношество получало образование в католических и окатоличенных базилианских монастырских школах⁷⁸. Законоучителями тут были латиняне, которые, по известным нам уже словам римско-католического епископа Камионки, не находили нужным делать различие между униатами и римско-католиками. А к чему вело воспитание униатского юношества в таких школах, об этом послушаем знакомого с делом кн.Хованского. «Производящаяся у меня о совращении униатов в римско-католические законы переписка показывает, – писал он в 1834 году министру внутренних дел, – что совращенные суть почти все люди таких состояний, кои имели возможность учиться сами и детей своих отдавать в училища, в коих законоучителями были или римско-католические духовные или униатские священники, воспитанники иезуитов»⁷⁹.

Другим следствием «единоверия» двух исповеданий было совсем невыгодное для униатской церкви постоянное братанье и духовных, и мирян обоих обрядов на почве отправления религиозных обязанностей. С давних пор греко-униатские священники начали литургисать в римско-католических костелах⁸⁰ – или одни, или вместе с римско-католическими священниками. Под конец же униатского периода это стало делом обычным. Униатские и римско-католические священники сплошь и рядом отправляли сообща разные богослужения и церемонии⁸¹, заменяли друг друга в исполнении церковных треб и т.п. Католические ксендзы, например, крестили униатских детей, униатские – католических, записывая их в свои книги с обозначением «не миропомазаны» (nie bierzmowäne), «миропомазаны» (bierzmowane), «крещены от воды» (z wody)⁸², напутствовали больных, хоронили умерших и пр. Мы уже видели это на примере Полоцких доминиканов, пользовавшихся униатскими священниками в подведомых им пяти приходах.

Униатские прихожане не только посещали, наравне с своими церквями, римско-католические костелы, но нередко, не будучи причислены ни к какому униатскому приходу, или находясь вдали от своей приходской церкви, удовлетворяли все свои духовные нужды в римско-католических костелах, считаясь их прихожанами. При таких костелах, обыкновенно, в качестве викарных, состояли униатские священники. Одни из них нанимались самими ксендзами за известную договорную плату, другие назначались униатскими архиереями и служили за часть костельных доходов⁸³.

Бывали случаи, что и католики числились при униатских приходах. Так, до 1833 года 2534 якобштадских католиков, не имевших ни костела, ни ксендза своего исповедания, духовно питались, в качестве прихожан, от базилианского Якобштадского монастыря и только тогда начали хлопотать о постройке для них костела, когда им запрещено было обращаться к униатским священникам за исполнением треб⁸⁴. Но, в то время, как подобные случаи с католиками были единичными, примеры принадлежности униатских прихожан к римско-католическим костелам встречались, особенно в Киевской и Волынской губерниях, где было мало униатских храмов, очень часто. Когда указом Коллегии от 18-го мая 1829 года запрещено было вновь посвящать униатских священников к римско-католическим костелам, и только оставлены при последних священники, давно уже удалившиеся от приходов униатских и занимавшие места по обязательствам с духовенством римского обряда⁸⁵, когда вслед за этим в 1831 году Могилевская римско-католическая консистория предписала ксендзам-настоятелям отказать занимавшим при костелах должности капелланов и викарных униатским священникам и вновь не принимать, – тогда оказалось, что киевские униаты только и жили римско-католическими костелами. Администратор Махновского деканата Войновский доносил после этого Белорусской консистории «о самобеднейшем положении находящихся в его деканате всех униатов, которые, по удалении греко-униатских священников от римско-католических церквей и каплиц, и воспрещении им по сим церквам исправлять тайны, лишены всякой помощи духовной и не имеют где даже исправить пасхальную исповедь и причаститься Св.Тайнам». «Особенно тяжело», – писал Войновский далее, – «положение тех униатов, которые не были причислены к какому-либо униатскому приходу, а получали удовлетворение в своих нуждах от состоящих при римско-католических церквях униатских священников». И Белорусская консистория не нашла других средств помочь этому горю, как только, в виду «сходственности исповедания униатского с римско-католическим» и «взаимного отправления богослужения римско-католическим и греко-униатским духовенством в церквах обоего обряда, по единоверию сих обрядов от незапамятных времен введенного и до сих пор продолжающегося... даже в столице», – протестовать пред Могилевской римско-католической консисторией против ее запрещения, распространенного на всех униатских священников, состоявших при римско-католических костелах, а не на одних вновь назначаемых⁸⁶.

Tо же «единоверие двух обрядов» было причиной и тому, что ряды униатского духовенства стали наполняться чистыми католиками, которых направляли сюда разные интересы одних влекла сюда семейная жизнь, других прельщали фундуши, третьи шли, не надеясь, по своей необразованности, занять сносное место в римско-католическом клире, но зная, что в униатской церкви их невежество не составит большого препятствия для движения по службе. Более всего католиков появилось в базилианском ордене тут все настоятели были бывшие католики. Некоторые же из монахов и после поступления в базилианские монастыри оставались католиками⁸⁷. Но и среди белого униатского духовенства было немало бывших католиков. И те, и другие отличались одной особенностью: по большей части, это были люди необразованные, часто не знавшие ни славянского, ни русского языка. Пребывание их в греко-униатском клире было громадным злом для униатской церкви, так как они вносили в униатское богослужение римско-католические обряды и пользовались всяким случаем, чтобы склонить греко-униатский народ к переходу в латинскую веру. От них то, главным образом, – думали еще в тридцатых годах, – и произошло изменение обрядов греко-униатской церкви⁸⁸.

Тесное сближение униатской церкви с римско-католической привело к тому печальному результату, что униатская церковь, по выражению Витебского губернатора Шредера, во многих местах сохранила одну только тень древнего греческого исповедания. Ко времени воссоединения она растеряла даже то, что, по мысли самих католиков, должно было составлять ее коренное отличие от церкви римско-католической – греко-восточную богослужебную обрядность⁸⁹. Начало изменения обрядности положено было на Замойском соборе 1720 года. Она изменялась затем постепенно, по мере того, как униатское духовенство проникалось римско-католическими идеями и симпатиями к латинству, как окатоличенные униаты и вступавшие в униатский клир католики вносили римские церковные обряды и обычаи. Вторая половина XVIII века была в этом отношении самой тяжелой для униатской церкви⁹⁰. В конце концов дружные усилия латинствующих врагов православия сделали то, что все, напоминающее о православии, в униатской церкви было уничтожено и изглажено, а на место его введено католическое, от которого настойчиво отрекались первые униаты. Правда, за этой мрачной порой для бывшей Полоцкой епархии следовал просвет – время управления ею архипастырей Лисовского и Красовского, много потрудившихся над восстановлением в униатских церквях греко-восточного богослужебного чина. Результаты их упорного труда были видны и в 1833 году, когда Белорусская епархия оказалась имеющей иконостасы в 184 церквах⁹¹. Но и Лисовский, и Красовский не смогли ни обратить свое внимание на все латинские нововведения, ни вывести на всем протяжении своей епархии те, которые были ими замечены. А после них настала снова благоприятная для римско-католического влияния пора, когда сначала Полоцкую, а затем Белорусскую кафедру занимал ревнитель католицизма, Иаков Окелло-Мартусевич. Как бы то ни было, но мы застаем в Белорусской епархии перед началом воссоединения множество разных латинских нововведений.

Представим действительную картину ее состояния. Начнем с униатских храмов. В нашей епархии к 1833 году только 184 церкви имели иконостасы. Но что представляли эти иконостасы? Из донесений благочинных, из отчетов о ревизиях пр.Василия видно, что большинство из них были только подобием иконостасов; «часто все иконы на них были римско-католических святых, самые иконостасы представляли или решетку без икон, или стену из досок без икон, без всякой формы и симметрии, почти только от плотнического топора, почему более безобразили самые церкви... в некоторых, вместо иконостасов, поставлены были отнятые с церковных запрестольных стен, служившие сему месту бедным украшением, выкрашенные доски, обезобразившие место, предназначенное для богослужения... в лучших иконостасах не было наместных икон Спасителя, пр.Богородицы, ни дверей северных и южных»⁹². В Селищской церкви, Витебской губернии, Городецкаго⁹³ уезда, например, иконостас, сделанный из толстого холста, был когда-то оклеен «самыми дурными шпалерами, которые были объедены мышами, так что клочки висели вдоль рам царских дверей»⁹⁴. При всем, однако, безобразии большинства иконостасов, самый факт их существования был большим шансом в руках воссоединителей. Там, где иконостасы были плохи, их можно было украсить, переделать, наконец, совсем заменить новыми, но не нужно было приучать прихожан к мысли о необходимости для церкви иконостаса. Гораздо печальнее было то, что около 400 белорусских церквей еще совсем не имели иконостасов.

Потеряв, что имели и что необходимо им было для выполнения восточного обряда, белорусские униатские церкви в это время изобиловали тем, что им совсем не требовалось. Кроме одного, главного престола, в них бывало по несколько боковых, которые приставлялись плотно к стене и на них отправлялись «шептаные мши»⁹⁵ одновременно со «спеваною», которая совершалась на главном престоле. Во многих также церквах были амбоны⁹⁶; во всех – цимбории, монстранции и пушки⁹⁷, заменившия наши дарохранительницы и потиры. В некоторых церквах, богатейших были заведены органы⁹⁸, употреблявшиеся даже при епископских богослужениях; в других – музыкальные инструменты, называвшиеся позитивками⁹⁹; везде – колокольчики. Православные священнические облачения сменились римско-католическими: риза – «комжею», епитрахиль – «стулом», стихарь – «далматом»; православный колокольный звон был заменен римско-католическим. Священники брили бороды и стригли волосы, ходили в одежде римско-католических ксендзов и сами звались ксендзами¹⁰⁰, канониками, деканами, епископы – бискупами; заслуженные священники носили дистинкториальные кресты¹⁰¹, а не имевшие этих крестов часто самовольно надевали небольшие кресты на ленте¹⁰². Богослужение совершалось по мшалам и другим книгам униатской печати: виленской, супрасльской, почаевской, львовской и уневской¹⁰³; книги московской печати не употреблялись. В униатской церкви в это время с особенной торжественностью праздновались римско-католические праздники «Божьяго Тела» и «Прощи».

Кроме указанных латинских нововведений, в богослужебную практику вкралось чрезвычайно много и других отступлений и уклонений от принятого православной церковью чина богослужения, часто безобразивших богослужение и потому вызывавших справедливые нарекания. Одни из них были вызваны подражанием католической церкви, другие завелись вследствие невежества униатского духовенства, третьи – вследствие небрежного отношения его к богослужебному делу. Как велики и разнообразны были эти отступления, об этом свидетельствуют отчеты пр.Василия после ревизий и сообщения гражданских властей. «Я заметил», – пишет пр.Василий после ревизии церквей в 1837 году, – «что просфоры священниками при богослужении не употребляются, вместо коих приготовляются заблаговременно калачные вырезки на агнец, и на частицы поминальные, кои в большом количестве ими содержатся в церквах на жертвенниках или в ризницах¹⁰⁴; на иконостасы, как бы в насмешку, повешены были подризники (alby), на престоле лежали гадкие тряпки и свешцы с огарками свечными; утиральники изорванные и отвратительные, фелонь измятый и чехол кожанный от какой-то книжки с вырезками калачными, коих было 14 штук иссохших, по-видимому, давно уже приготовленных к священнодействию, вместо агнцев просфорных. В цимбории найдено также с полкварты вырезок калачных частиц, употребляемых вместо поминальных из просфор, закладываться долженствующих, частиц во время проскомидии».

Витебский гражданский губернатор Шредер от 13-го октября 1833 г. писал министру внутренних дел Блудову: а) что во многих униатских церквах помещены иконы с изображениями святых в католических монашеских орнатах, поставлены монстранции, вместо паникадил – высокие подсвечники; б) что употребляются колокольчики, коими одетые по католическому обряду, вместо стихарей, в белые полотняные рубашки сверх платья, мальчики звонят для подачи знака, когда падать на колени; в) что значительно изменен церковный напев, а в некоторых церквах заведены органы: г) что во многих церквах устроены скамьи; д) что в церквях, обращенных в православие, замечено, что прежде не совершалась пред литургией проскомидия, не читались часы, не употреблялись копья, просфоры и агнец приготовлялся не священником, а посторонним лицом; даже запасные дары найдены в пренебрежении, хранящимися в бумаге вместе с католическими облатками¹⁰⁵.

Преосв.Полоцкий Смарагд, в свою очередь, 9-го октября 1833 года доносил обер-прокурору Св.Синода о результатах только что произведенного прот.Ремезовым осмотра униатских церквей Городецкого уезда. Ремезов установил такие факты. «В Стаецкой униатской церкви на престоле поставлены медные столовые о трех свечах подсвечники, имеющие литых купидонов с обнаженными тайными удами. В церквях, кроме мшалов (униатских служебников) и общих миней, и в некоторых церквах триодей, никаких других книг не имеется, так что сомннтельно, чтобы без этих книг совершались всенощныя бдения, вечерни и другия службы. Молебных пений за царя и царских панихид не совершается ни в одной униатской церкви, проскомидии не совершается, часов не читается и даже ни копий, ни просфор не употребляется, а приготовляется агнец и несколько кое-каких частиц предварительно не священниками, а посторонним лицом, даже женским.

Во многих церквях вместе с запасными дарами хранятся и католические облатки, а сверх того, в некоторых церквах сверх всякой нужды в нарочно устроенных по католическому обычаю, монстранциях хранятся целые агнцы, кроме запасных даров, и эти монстранции выставляются народу не только на литургиях, но и во время вечерних пений и в дни праздников местных¹⁰⁶.

Сообщения Белорусского генерал-губернатора кн.Хованского дополняют картину, нарисованную предыдущими лицами.

«На молебнах и ектениях», – пишет он преосв.Василию, – «в униатских церквях не возносятся имена Государыни Императрицы и Их Императорских Высочеств; говорятся поучения на польском языке, с возбуждением народа против православия и православных священников женщины иногда во множестве вторгаются в алтарь, а некоторые из них облокачиваются на престол, кладут на нем носовые платки, табакерки и пр.¹⁰⁷. Народ, не соблюдая предписанного законами приличия, беспрепятственно шатается во время богослужения по церкви; священнослужители, обязанные поддерживать оный в границах благоговения, довлеющего святости места, сами нарушают благопристойность до того, что некоторые пред богослужением и во время онаго в глазах народа нюхают табак, кладут носовые платки и табакерки на разогнутое св.Евангелие». «По нескольку раз», – сообщает он далее, – «в один день совершают на одних и тех же престолах шептаные мши, или литургии; проскомидии не всегда отравляются; агнец для священных даров приготовляется иногда за месяц и более в комнатах священнослужителей: вино употребляется нередко столовое белое, а не красное; разные римские одежды еще не оставляются при униатском богослужении: Царския врата во время литургии не затворяются: при произведении в алтарях разных переделок паки производится богослужение на престоле, вновь поставленном на прежнем месте без должного освящения.... Великого входа не бывает; священники, облачаясь в диаконские одежды, отправляют несвойственную их сану должность диакона, произнося к отправляющему богослужение священнику^: «благослови, владыко»; царские врата отворяют и затворяют дьячки; с крестом выносится и дискос, который дается для целования женщинам, лучше одетым, а прочему народу крест, к коему оказывается иногда такое пренебрежение, что священник, вместо себя, отдает оный дьячку для держания при целовании людьми»¹⁰⁸. Незадолго перед этим сообщением, в августе 1833 года тот же кн.Хованский писал в Петербург и о других отступлениях: что в униатских церквах чтение и пение некоторых молитв совершается на польском языке; что униатские священники приобщают униатов Тайнами, ими самими совершенными, a римско-католиков – Тайнами, доставляемыми от римско-католических ксендзов; что униатские священники, подражая римско-католическим ксендзам, в шляпах и шапках носят св.крест и иконы в свящ.процессиях; что допускают в церквях непосвященным лицам, даже крестьянам, якобы из уважения к их усердию, надевать церковную одежду, подобную латинской, и кадить пред царскими вратами¹⁰⁹.

А вот еще образчик отступлений. В некоторых униатских церквах были устроены для поклонения фигуры Христа. «В Жеробычской церкви, Витебского уезда», – сообщает преосв.Василий, – «была фигура Спасителя Христа, безобразного вида, с пристроенными на голове волосами, кои расчесывались тамошним ктитором всенародно»¹¹⁰. Это было подражанием римско-католикам. Подобные две статуи находились в Витебском тринитарском костеле до 1866 года¹¹¹.

Все такие нововведения и небрежности, на существование которых в униатских церквах жаловались прр.Смарагд, Хованский, Шредер, не составляли исключительную особенность сельских униатских церквей. Городские униатские церкви в этом отношении не уступали.

Шредер, после наблюдения за совершением богослужения в городских витебских церквях, спрашивал витебского униатского протоиерея Клодницкаго¹¹²: «1) почему и откуда взято звонить при богослужении в малые колокольчики; 2) почему звонят в полудни и вечером; 3) откуда лавочки в церквях для сиденья; 4) откуда обычай одевать мещанских детей в неприличные и странные наряды и по каким правилам дозволено им носить двоесвечники и т.п.; 5) откуда взято носить не только во время литургии, но и вечерни монстранции со вложением в них «гостии»¹¹³; 6) почему в назначенное время не затворяют Царские врата, священники служат за диаконов и в диаконских облачениях; дьячки носят евангелие, мещане во время священнослужения кадят кадилом, священники проскомидии не совершают и просфор не употребляют»¹¹⁴.

Так дело обстояло в самом Витебске. Уже это одно показывает, что все такие и подобные беспорядки не были единичными фактами белорусской церковной жизни, имевшими место лишь в той или другой церкви. Многочисленные рапорты городских властей, православного духовенства и даже униатских благочинных окончательно удостоверяют, что они разлились широкой волной по всей епархии, большинство из них въелось в плоть и кровь невежественного и окатоличенного униатского духовенства, к многим из них и народ привык: для искоренения их требовалась целая система перевоспитания униатского клира.

Если ко всему сказанному прибавить, что во многих церквах (особенно Лепельского, Полоцкого и Дрисненского уездов, Витебской губернии; Дисненского, Минской; Сеннинского, Могилевской), не было не только дьячков и старост, но и пономарей, даже и сторожей; если вспомнить страшное убожество, предоставленных попечению латинских помещиков, церквей¹¹⁵, без стекол, без крыши, без колокольни, которую заменяла стоявшая вблизи ель или сосна, без ограды, которые неотложно нужно было запечатать, и только необыкновенная нужда заставляла продолжать служение в них: если представить все это, то получится самая безотрадная картина. И это было после Высочайшего указа 22-го апреля 1828 г. об исполнении униатами обрядов и богослужебного чина греко-восточной церкви и после неоднократных и самых строгих подтверждений этого указа.¹¹⁶ Воссоединителям, таким образом, предстояла трудная задача пересоздания всего церковно-богослужебного строя.

Но мы должны отметить еще одну повсеместную особенность униатской церковной жизни, именно – употребление униатским духовенством в богослужении, проповеди, делопроизводстве и частных сношениях польского языка.

Употребление в униатском богослужении отдельных песнопений на польском языке было в Белорусской епархии явлением очень распространенным. Пр.Гавриил Могилевский в 1834 году доносил Синоду, Что у униатов в богослужении введены некоторые песнопения на польском языке, например, «Святый Боже»¹¹⁷. В Тадулинском же монастыре даже в 1835 году был в обычае такой порядок богослужения: на часах присоединялся Псалмом 45, который пелся сначала на польском, потом на славянском языке; также на часах ежедневно прочитывалась польская литания, а в торжественные праздники эта литания прочитывалась и после вечерни иереем, облаченным в ризу, «обыкновением римскаго обряда». Пред причащением мирян присовокупляли: «Господзи, не вем годзин, абы ты пришев до прибытку сердца моего, но токмо рекни слово, будзе спасена душа моя» и проч. После обеда ходили в церковь на творение польских молитв «шепотком» (иезуитское введение)¹¹⁸. Мы могли бы представить много и других примеров.

Проповедь же повсеместно производилась на польском языке. Даже Полоцкий кафедральный собор в 1834 году не представлял в этом случае исключения. «На литургии, по чтении евангелия», – писал пр.Смарагд 5-го апреля 1834 г., – «бискуп с прочим духовенством выходят на средину церкви, садятся на стулья и слушают длинную польскую казань, которую накануне изготовил и говорит теперь какой-либо клирик – профессор или ксендз. Это совершенные католики – иностранцы. В деревнях нередко произносятся такие казани подозрительные, особенно в храмовые праздники на «соленых непшорах»¹¹⁹, после предшествовавшего обеденного утешения. Тем все это страннее и несообразнее с нуждами, что униатские прихожане, говоря одним простым белорусским наречием, сих польских казаней не понимают, ибо все униаты состоят из крестьянских состояний и самобеднейших шляхт, а потому католики вообще называют униатскую веру мужицкой. Эта шляхта и крестьяне гораздо более разумеют русский, нежели польский язык. Для кого же сочиняют и говорят ксендзы проповеди на польском языке? Для римско-католиков. Для чего? Для угождения польским помещикам и помещицам и для показания, что они не суть и не хотят быть росийскими пастырями, ибо сие то наипаче им в похвалу поставляют»¹²⁰.

По свидетельству пр.Гавриила Могилевского, ранее, почти до конца ΧVΙΙΙ века ставленые грамоты выдавались на русском языке, – преосвященный представлял одну из них, выданную в 1777 году. По словам же пр.Кирилла Подольского, почти до времени возвращения края к России делопроизводство о ставленниках и метрические акты писаны были «славянскими буквами на русском языке». В последнее же время только дела Белорусской консистории (и то не все) производились на русском языке, деканы же на польском языке передавали духовенству распоряжения консистории, на польском языке часто и в консисторию рапортовали. Ставленнические дела и граматы до Лужинского писались на польском языке, Лужинский же взял для образца от преосв.Смарагда его печатные ставленнические грамоты, которые и начал выдавать своим ставленникам, переписывая и изменяя их там, где упоминался Синод. Троечастные метрические книги велись на польском языке по награфленным в типографии книгам, в которых все заглавия были на польском языке. Экстракты исповедных ведомостей, обыски брачные, или экзамены, и другие церковные дела, как-то: документы на церковное достояние, визиты деканов, приходо-расходные книги и описи, и все прочее также велись на польском языке¹²¹.

Теперь познакомимся с положением и настроением белорусского униатского духовенства. И то, и другое можно кратко охарактеризовать таким образом: духовенство Белорусской епархии в разбираемое время было: а) в общем малообразовано, невежественно, б) поголовно окатоличено и ополячено и в) за малыми исключениями, убого обеспечено.

Чтобы нагляднее представить первую особенность белорусского духовенства, нам хотелось бы рядом самых точных цифр ответить на вопросы: сколько среди белого и черного духовенства Белорусской епархии, состава 1833 или 1834 г., было лиц с высшим образованием, сколько – о средним, сколько – с низшим и сколько с домашним. К сожалению, источники, которыми мы располагали, дали нам такие сведения только относительно лиц, стоявших в 1834 году во главе управления Белорусской епархией: настоятелей монастырей, членов консистории и благочинных.

Из двенадцати настоятелей монастырей были: 1 доктор богословия и философии¹²², 3 кандидата философии и 3 студента¹²³, один учился в Полоцкой иезуитской академии и четыре в орденских училищах, последние одиннадцать изучали богословие в монастырях; все двенадцать – из дворян. Из 58 лиц начальствовавшего белого духовенства были: один доктор богословия¹²⁴, 4 магистра (2 – получившие образование в главной семинарии и 2 – в иезуитской академии), 2 выбывших из главной семинарии до окончания курса, 2 таких же, не окончивших курса иезуитской академии, 2 учились в папском аллюмнате, 1 – в Луцкой семинарии, 15 – у иезуитов, 3 – у доминнканов, 1 – у бернардинов, 1 – у пиаров, 6 – в гимназиях, 7 –в уездных училищах, 2 – дома, 2 – в приходском училище и 9 – у базилиан¹²⁵. Характерно в этом перечне то, что в нем не фигурирует ни один питомец Полоцкой униатской семинарии, кроме продолжавших учение в главной семинарии и иезуитской академии. Немного своих учеников она ставила в ряды духовенства: в 1827 году она дала, например, двух кандидатов в священники, а в 1825–1826 гг. ни одного¹²⁶. Таким образом, среди высшего белорусского духовенства был 81% не получивших среднего образования.

Если таковы были начальствующие, то что же представляли подчиненные? На основании множества отдельных справок об образовательном цензе рядовых униатских священников смеем утверждать, что низшее белорусское униатское духовенство, за очень незначительными исключениями, состояло из лиц двух категорий: а) получивших домашнее образование и б) учеников разных монастырских школ¹²⁷. Богословские познания у тех и у других были почти одинаковы. В римско-католических монастырских школах не изучали ни богословских наук, ни церковной униатской обрядности и потому как выученные дома, так и учившиеся в школах изучали богословие и обрядность уже пред посвящением: или при кафедре, или в базилианских монастырях. При последних с 1830 года стали открывать школы или курсы с специальной целью подготовить знающих восточные церковные обряды клириков, но учили-то там не столько богословию и обрядам, сколько фанатизму¹²⁸. Надо полагать, что и развитие тех и других мало чем различалось, так как у жаждавших окатоличения унии монастырских наставников-монахов не было в расчете вырабатавать из своих униатских питомцев умных и просвещенных церковных деятелей. Отзывы современников, и своих, и чужих, сливаются в один голос: духовенство униатское было невежественно. «Священники нашего времени», – трактует иезуит, – «большие невежды, совсем не ученые, без всякого просвещения, и если они навсегда останутся в таком состоянии, то это не только не будет служить препятствием, но тем более будет способствовать к исполнению сего проекта; ибо будучи оставлены без образования, в невежестве, они не в состоянии будут ни знать своих обрядов, как и когда они установлены, ни постигать причин, по которым они введены в русскую церковь, ни внушать народу, что обряды сии подлинно заимствованы от греко-восточной церкви, ни ясно и убедительно доказывать, что они ни в чем не изменены, не суеверны, ни, наконец, основательно противиться уничтожению оных»¹²⁹. Иезуит увлекся в идеализации своих ресурсов на успех борьбы с противным ему исповеданием, но в характеристике униатского духовенства он дал значительную долю правды, подтверждаемой и своими. «Как просвещение», – говорил 4-го сентября 1834 года в проповеди прот.Фердин.Гомолицкий, – «в Польше было в руках монахов римского исповедания, то даже униатских священников дети, обучавшиеся в их училищах, мало по малу, по внушению своих учителей, приучились презирать свое исповедание и содержать в величайшей тайне, что они дети греко-униатских священников, или принуждены были переходить в римское исповедание, иначе подвергали себя поношению и насмешкам. Это было причиной, что между греко-униатским духовенством возродилось самое грубое невежество: ибо в духовный сан поступали те только, которые, по низким своим способностям и необразованности, не могли сыскать для себя приличной должности»¹³⁰. Указание на примеры отдельных лиц может лишь дополнить нарисованную картину невежества униатского духовенства. Униатские епископы нередко отзывались о том или другом своем священнике: «не только не учен, но и без малейшего понятия о догматах Христовой веры и обрядах греко-восточной церкви» и при этом представляли удивительные примеры богословского невежества¹³¹. Нередко можно было встретить униатского священника, не умеющего подписать свою фамилию.

Итак, униатское духовенство было невежественно. Небрежность своих и недоброжелательство чужих были причинами, что оно оказалось в таком положении. Униатские архипастыри не все были поборниками духовного просвещения; м.Булгак, например, считал образование не нужной роскошью для низшего униатского духовенства. Хитрые же союзники униатов, римско-католические и базилианские монахи, как мы уже видели, употребляли все усилия к тому, чтобы униатское духовенство не стало просвещенным. Heмалую также роль в этом деле сыграли и католики – паны, пользовавшиеся до 1833 года правом ктиторства, по которому назначение священников в приходы, находящиеся в помещичьих имениях, непосредственно зависело от местных владельцев. Помещики в Белорусской епархии, преимущественно поляки и католики, пользовались этим правом всегда во вред униатской церкви. Под видом будто бы устранения себя от каких-либо не предвиденных со стороны постоянных священников неприятностей, на самом же деле для обеспечения себе бесконтрольнаго управления церковью, а иногда и для сокрытия причиненных церковному фундушу ущербов и присвоений, они домогались иметь только временных администраторов, вольно-наемных¹³², на назначение же постоянных соглашались редко, по особым поводам, например, по расположению к известному священнику. В таких случаях помещики не думали, конечно, ни о пастырских достоинствах известного лица, ни о пользе прихожан, а исключительно о своих выгодах и расчетах. В последнем же отношении невежество иерея было своего рода удобством и достоинством, а образованность, наоборот, могла быть опасной для намерений помещичьих. И мы знаем, что помещики избегали назначать к своим приходам образованных пастырей. На Литве, например, они отказывались выдавать презенты лицам, окончившим курс Жировицкой семинарии¹³³. И таким образом устраивались дела до апреля 1833 года, когда право ктиторства, как препятствовавшее истинным намерениям правительства и не согласовавшееся ни с назначением пастырей, ни с пользами прихожан, было отменено¹³⁴.

Hо если значительнейшая часть Белорусского униатского духовенства страдала от недостатка просвещения, то почти все оно в достаточной степени было окатоличено и ополячено. Мы уже видели из свидетельств Гомолицкого и Шредера, что униаты – воспитанники католических школ научались там ненавидеть и свою религию, и свое сословие; что униатская церковь осталась бы без священнослужителей, если бы священники ее не пользовались правом бракосочетания; что в униатские священники шли неудачники из униатского юношества и пр., и пр. Решившись принять священный сан, будущие униатские пастыри женились на католичках и затем не только женам своим позволяли исповедовать римско-католическую веру, но и детей своих крестили в костелах и воспитывали в римско-католической вере. Такие случаи не были единичными: из ведомостей, представленных в 1837 году пр.Василию, 35 благочинных Белорусской епархии, видно, что в то время исповедовали римско-католическую веру: из священнических жен 101¹³⁵, из священнических вдов и дочерей и церковно-служительских жен 102¹³⁶.

Униатские священники стыдились всего православного и русского, называли православную веру холопской, схизматицкой, русских – схизматиками, себя считали поляками, гнушались русским языком и пользовались польским.

«Польский язык», – писал в 1834 году пр.Смарагд, – «употребляется униатским духовенством и в частной беседе, и в церковной корреспонденции, потому что некоторые духовные, наипаче учившиеся у иезуитов и базилианов, почитавших за стыд говорить по-русски, мало знали русский язык». По словам же пр.Гавриила, «некоторые из униатских священников не только сочинять и правильно писать, но даже и имени подписать по-русски не умели, а потому и самое богослужение совершали на славянском языке с непрестанными в произношении погрешностями, вероятно, не понимая читаемого и сказуемого». «Даже учившиеся в нынешней униатской семинарии», – сообщал далее пр.Смарагд, – «молодые ксендзы весьма слабо знают русский язык, по неупотреблению оного в семинарии и по беспрерывному упражнению себя в польском языке. Есть, однако же, значительная и едва ли не большая часть ксендзов, могущих иметь корреспонденции на русском диалекте и особенно при некотором упражнении в оном; но и сия значительная часть в угождение польских здешних помещиков римско-католиков наиболее в разговорах и на письме употребляют польский язык, почитая русский язык приличным простолюдинам и называя его схизматицким. Это безрассудное предубеждение и угождение польским помещикам и шляхте, злонамеренно удерживающим иезуитский дух и польский патриотизм, более, чем незнание русского языка, заставляет униатских духовных жить и иметь частные и общественные сношения на польском языке»¹³⁷.

Если верен принцип, что успехи нации, стремящейся расшириться на счет других, определяются степенью распространения, усвоения другими ее языка, то вывод из только что сказанного о белорусском униатском духовенстве следует сам собой, не нуждаясь в пояснениях.

Ополячение и окатоличение белорусского униатского духовенства, в связи с его поголовным невежеством, очень усложнили работу наших воссоединителей и тем самым задержали конец воссоединительного дела. Большинство священников вместо того, чтобы стать в ряды просветителей народной массы, сами нуждались в просвещении; вместо того, чтобы быть помощниками своего епископа-воссоединителя в борьбе с врагами православия, сами принадлежали к числу его врагов, которых, прежде всего, надо было победить, чтобы парализовать их вредное влияние на народ, чтобы сделать их сторонниками, проповедниками всего православного.

Отношение униатского духовенства к православной церкви и затем к делу воссоединения с ней, кроме указанных причин, в значительной степени определялось его материальным положением. Материальное положение в жизни каждого человека играет важную роль: большая или меньшая обеспеченность открывает ему свободу для действий и, наоборот, нужда, зависимость от другого связывает его. Говоря о положении униатского духовенства, коснемся поэтому и вопроса об его материальном обеспечении.

В то время, как Полоцкая архикафедра славилась необычайным богатством архиепископских фундушей и доходов¹³⁸, обеспечение белорусского белого духовенства заставляло желать много лучшего. Вполне обеспечено было, собственно говоря, только высшее белое духовенство и, преимущественно, градское Полоцкое, именно: члены консистории, некоторые профессоры семинарии и другие¹³⁹. И тем, и другим предоставлялись, прежде всего, фундуши богатейших сельских церквей. Пр.Василию Лужинскому, например, в бытность его префектом семинарии, был предоставлен фундуш Баркалабовской церкви, профессор семинарии К.Игнатович пользовался фундушем Добейской церкви, И.Сченснович, эконом семинарии, – фундушем Нищанской церкви, Конюшевский – Россонской церкви. Священнические обязанности в этих приходах обыкновенно исполнялись викарными, нанятыми ими, священниками, а они в это же время пользовались содержанием от собора, если там служили, от семинарии (профессоры), от консистории (члены).

Относительно же других сельских и городских причтов надо сказать, что только очень немногие из них были сравнительно хорошо обеспечены, например: Баркалабовской церкви, Копысского уезда, получавший 1500 р. асс. в год, Обчуйской – Спасопреображенской, того же уезда, 500 р.сер. в год, Велижской-Святодуховской, Велижского уезда, и Нищанской, Себежского уезда, по 1200 р.асс., Воронечской – Лепельского и Добейской – Полоцкого уезда по 1000 руб.асс.¹⁴⁰ Обеспечение же других было неимоверно скудно. У многих причтов, например, доход колебался до 100 р.асс. в год, еще более – до 200 р.асс. Доход в 300 р.асс. был средней нормой, в 400 р.асс. очень завидным, а высшего – уже немногие достигали. Из 47 церквей Игуменского уезда¹⁴¹, например, 3 церкви имели более чем по 200 р.сер. годового дохода (одна даже 260 рублей); по 200 р.сер. – две; от 150–200 р.сер. – пять; от 100–150 р. – семь церквей; от 50–100 р. – 10 церквей; от 50–80 р. – двенадцать церквей; от 40–50 – пять церквей; одна церковь 35 рублей; одна – 30 и одна 20 руб.¹⁴². Лучше других были обеспечены причты Могилевской губернии, особенно Оршанского и Копысского уу., где годовой доход в 500 руб.асс. был обычным явлением. Самыми же бедными были уезды Полоцкий и Лепельский – Витебской губернии и Дисненский – Минской¹⁴³ губернии, где у большинства причтов доход не достигал до 200 руб.асс. Hе богаче была и Волынская губерния, где в 24 церквях уездов Овручского и Житомирского уу. доход колебался от 15–60 руб.сер. в год и только одна из них имела такой в 145, а одна в 79 руб.

Содержание духовенства получалось из двух источников: от требоисправлений и от земельных участков с небольшим в некоторых местах числом крестьян. Вознаграждение за требы производилось по соглашению священника с прихожанином, для которого исполнялась треба. Правил о разделе дохода между членами причта не существовало. В настоятеле церкви сосредоточивалась вся власть управления и церковью, и приходом, от него зависели всецело и все члены причта, на содержание которых настоятель назначал от себя известную сумму денег, по взаимному соглашению, и давал еще им некоторое количество продуктов или же стол и помещение у себя¹⁴⁴. Заседатели Коллегии в 1839 году уверяли, что доход этот был очень незначителен. А архиепископ Иоанн Красовский еще в 1814 году сообщал, что приходские доходы священнические «непостоянны и зависят от милости прихожан и случайных обстоятельств», и незначительны по бедности народа, почему многие священники с трудом могут поддерживать свое существование.

Что касается земельных участков, которые, надо заметить, не всегда состояли из определенного законом количества земли, то священники извлекали из них выгоды посредством хозяйственных оборотов, сами обрабатывая их¹⁴⁵.

Жалованья от казны не получал ни один причт Белорусской епархии¹⁴⁶, а от владельца – только один причт Паульской церкви¹⁴⁷.

Таковы были официально известные доходы греко-униатского Белорусского духовенства¹⁴⁸. Кроме этих обычных доходов, греко-униатские священники до воссоединения часто имели и другие доходы, которые, надо думать, в ведомостях, представляемых ими начальству, не показывались и которые часто превосходили первые. Так, после воссоединения, бывшие униатские священники сознавались, что они, с воссоединением, лишились значительных доходов, ранее получавшихся ими от латинских ксендзов и от латинских прихожан за преподаваемые им требы. Такие доходы состояли: 1) из платежа за обедни (msze), «закупаемыя» католиками в латинских костелах, особливо в монастырях, не меньше как по 80 коп.асс. за всякую. Латинские ксендзы не могли отслужить всех заказываемых обеден и уступали их униатским священникам, так что каждый из них почти всякую обедню, которую ежедневно в своей церкви служил, имел оплаченной. 2) Из условий, заключаемых католическими приходскими священниками с униатскими за преподавание треб католикам. Такие условия заключались нередко, ибо католические священники, имея вообще несравненно обширнейшие от униатских приходы, не в состоянии были удовлетворять требования своих прихожан и вследствие этого, а нередко и по лености или полной обеспеченности, нанимали за себя униатских священников венчать, хоронить, крестить, исповедовать и причащать католиков; для последней цели во всякой униатской церкви хранились католические Дары. Для бедных униатских священников от этого получался не малозначительный доход. 3) Из пожертвований католиков, ходивших в униатские церкви на богослужение¹⁴⁹.

С другой стороны, римско-католические помещики в пору единения униатов с р.-католиками часто оказывали помощь униатским священникам, заставляя, например, своих крестьян обрабатывать священническую землю, снабжая священников сельскохозяйственными продуктами, позволяя им пользоваться лесом из своих дач и пр. Но помещичье благоволение к священнику продолжалось лишь до тех пор, пока последний был тверд в унии; лишь только он заявлял свою склонность к православию, а тем более когда переходил в православие, отношение к нему помещика резко менялось: тогда помещик лишал священника всякой помощи и квартиры, даже не позволял своим крестьянам наниматься к священнику в работники, тем более, даром оказывать услуги, даже бывать в его церкви и т.п.¹⁵⁰.

Итак, скудость фундушей и доходов от униатских прихожан_, с одной стороны, полная зависимость в добавочных средствах содержания от ксендзов и польских помещиков – с другой, – вот характерные особенности материального быта белорусского униатского духовенства. Трудно ответить на вопрос: какое бремя сильнее давило Белорусскую униатскую церковь – нужда ли, происходившая от скудости основных средств существования и сильно угнетавшая духовенство, или те, часто обильные, крохи, которые на долю последнего падали от стола сытых римско-католических ксендзов и богачей – польских помещиков. Бедность, почти нищета, в которой влачила свое существование большая часть белорусского униатского духовенства, положила на него свою печать какой-то пришибленности, забитости; материальная же зависисимость от панов и католических ксендзов сделала еще большее: она лишила униатское духовенство всякой активности, инициативы, более того – свободы во всем, что касалось веры, сделав его покорным, слепым орудием в руках его далеко не бескорыстных благодетелей.

Таково было положение белорусского униатского духовенства. Латинопольская партия тяжелыми цепями приковала его к себе и все крепче и крепче сжимала его в своих объятиях. Казалось бы, никому теперь не вырвать его из этих объятий, никому не освободить его от тяжелых, сковывавших и материальную, и духовную свободу его, цепей. Но проницательный глаз мог заметить, что цепи эти – ржавые цепи, что мощного, смелого удара не выдержат они. Устанавливавшемуся союзу между униатским духовенством и римско-католическими ксендзами да помещиками недоставало той основы, без которой никакой союз не может быть прочным и надежным – недоставало любви и искренности. Римско-католические ксендзы жаждали обращения униатов в латинство, ибо считали и для себя выгодным и для папского престола славным увеличение паствы римской церкви; но признавать униатских священников за своих собратьев, за равных себе, они не думали и относились к ним, в лучшем случае, покровительствено, в худшем – высокомерно и даже презрительно. Таково же было отношение и польских помещиков к униатским священникам. Последние не могли не замечать этого, а замечая, не оценивать по достоинству. Это отсутствие в отношениях униатского духовенства к представителям римской церкви теплоты, сердечности было видно деятелям, поднимавшимся на великое дело воссоединения. «По образованию своему в светских училищах (впрочем, в низших только)», – писал пр.Антоний Зубко, – «по зависимости от помещиков и римского духовенства оно (униатское духовенство) повторяло фразы польского патриотизма и папизма; но презираемое и поляками, и римским духовенством, как остаток живого памятника русской в здешнем крае веры и русского владычества, приведенное в нищение и обреченное, так сказать, на убой, никогда не было душевно склеено ни с поляками, ни с римлянами. Однако же, по привычке к этому состоянию, по ограниченному образованию, по недопущению руководителями читать того всего, что было написано в пользу русской церкви и русского государства, оно было в каком-то омертвении и о перемене своего состояния не помышляло»¹⁵¹. И воссоединители надеялись, что после того, как униатское духовенство узнает истину о родной русской церкви и русском государстве, оно еще сильнее почувствует то унижение, в каком его держали римско-католические ксендзы и помещики, в сердце его проснется любовь к родине, оно само разорвет тяжелые, позорные цепи и пойдет за своими руководителями на лоно православной церкви.

Что касается простого униатского народа, то он и за два столетия не успел окончательно ни окатоличиться, ни ополячиться, ни даже сильно привязаться к унии, главным образом, потому, что все внимание латино-польской пропаганды было устремлено на средний класс и прежде всего на низшее униатское духовенство¹⁵². Правда, в некоторых местах Витебской губернии, особенно в Дриссенском, Лепельском и Полоцком уездах, крестьяне-униаты назвали еебя «поляками», православную веру «русской», а православных священников «русскими попами»¹⁵³, но повторяли эти слова по-наслышке, не проникая в их смысл. Разъединение между униатами и православными было искусственное, порожденное и поддерживаемое униатскими ксендзами да помещиками – польскими панами. Простецы-униаты не могли быть крепко привязаны к унии, потому что не знали ее, не понимали ни сущности, ни особенностей ее и всю разницу между унией и православием сводили к нескольким богослужебно-обрядовым разностям, а главным образом к тому, что у православных были свои храмы и свои «православные», «настоящие русские» священники, а у них свои униатские. Замечательно при этом, что у многих униатов сохранилась память о богослужебно-обрядовой стороне православного богослужения, как о своей, о родной, которой держались их деды и прадеды. He запрещай им униатские ксендзы ходить в православные храмы, не отказывай им православные священники в исполнении треб, не братайся их ксендзы с р.-католическими ксендзами, – униаты-крестьяне, наверное, охотнее ходили бы в православные церкви, чем в римско-католические костелы, и скорее пользовались бы услугами православных священников, чем римско-католических ксендзов. Но униатские священники и католики-помещики запрещали им иметь общение с православными, а православные священники отказывали им в исполнении треб. Таково было положение униатского простого народа в одних местах Белорусской епархии.

В других местах рознь между униатами и православными была еще слабее В Себежском уезде, например, по словам прот.Петрашня¹⁵⁴, в Невельском и Велижском, как видно из других дел, и в иных местах крестьяне-униаты и по одежде, и по языку были вполне русскими, звали себя русскими, а католиков поляками. Эти, особенно принадлежавшие казенным имениям, были совсем склонны к принятию православия.

При таком положении дела можно было смело верить, что простой народ сам, по собственной инициативе, не встанет на защиту своей веры, не вооружится против разных обрядовых преобразований в униатских церквах и в богослужении, если только не будет настоятельных внушений и подзадоривании со стороны униатских иереев или давлений со стороны поляков-панов.

Hо здесь-тο и таилась большая опасность для воссоединителей. Дело в том, что этот заброшенный народ был крайне невежествен. Hе зная своей веры, он тем более не знал православия¹⁵⁵ и своим умом не мог разбираться в назревавшем положении вещей. Это невежество совсем отдавало его в руки имевших над ним такую или иную власть, каковы были помещики-католики и униатские ксендзы. Ксендзы и помещики могли представить ему дело в каком угодно свете и повести его куда угодно. Характерно, что все беспорядки, бывшие при воссоединении: в Нище, Томсине, Ушачи, Долгополье, Лепелеи в других местах, возникали и держались, исключительно благодаря настояниям и возбуждениям униатских иереев и панов. Если бы не было этих возбуждений и подускиваний, воссоединение крестьян везде могло бы совершиться по одному слову¹⁵⁶.

Вот в каком положении застал Белорусскую епархию 1833 г., год, в который началось решительное и последнее воссоединение с православной церковью белорусских униатов.