[Рец. на:] Гезен А. История славянского перевода символов веры: Критико-палеографические заметки

Г. Гезен поставил себе задачей в названном сочинении восстановить, насколько возможно, по имеющимся данным, первоначальный текст славянского перевода разных символов веры и затем указать последовавшие в этом тексте с течением времени изменения. Исследованию текста символов веры автор предпосылает краткий очерк истории перевода их на славянский язык. Принимая во внимание безусловную необходимость общепонятного символа веры, а с другой стороны, исторически доказанные частные обращения южных и западных Славян, начиная с VII века, автор выражает уверенность в том, что славянский перевод символа был сделан еще до св. Кирилла и Мефодия, хотя окончательную редакцию перевод этот мог получить лишь после изобретения славянской азбуки, когда св. первоучители приступили к своей апостольской деятельности. Так как в IX столетии в Восточной церкви при совершении таинств был уже во всеобщем употреблении символ 2-го вселенского Константинопольского собора, то – говорит автор – очевидно, что именно этот символ был переведен первоначально св. Кириллом; что-же касается Никейского символа, то он, как менее необходимый, мог быть переведен несколько позже св. Мефодием вместе с номоканоном. Кроме этих двух символов, может быть извлечен еще апостольский символ иерусалимской церкви из древне-славянского перевода Оглашений или Огласительных поучений св. Кирилла иерусалимского. Автор начинает свое исследование с апостольского символа иерусалимской церкви, затем переходит к символу никейскому и наконец к константинопольскому; в заключение же представляет опыт истории перевода тех отдельных греческих слов, которые оставались непереведенными в первоначальной редакции славянских символов. В приложениях напечатаны: а) символ из Устюжской Кормчей Румянцевского Музея № 230, б) Истолкование святого изображения веры из Загребской Кормчей 1262 г. и в) Епифания Славинецкого перевод константинопольского символа веры с его же грамматическими объяснениями. Из приложенных четырех светопечатных снимков первый снимок – с константинопольского символа веры Румянцевской Кормчей № 230. Остальные три снимка, равно как помещенные на стран. 105 – 117 критико-палеографическия заметки: 1) о некоторых замечательных списках Евангелия и 2) о применении светописи к палеографии – прямого отношения к главному предмету исследования не имеют. Под № 2 помещен снимок с греческой рукописи XI в. Московской Синодальной библиотеки, – содержащей беседы св. Григория Нисского; под № 3 и 4 фототипический и хромолитографический снимки с миниатюрного изображения св. Григория Двоеслова, – писанного по золоту в греческой четьи-минеи XI в. той же, Моск. Синод. библиотеки. Все вообще снимки исполнены превосходно. Фототипии сделаны в заведении известных московских фотографов Шиндлера и Мея (фирма Шерер и Набгольц), а хромолитография в картографическом заведении Ильина, в С.-Петербурге.

Существовал ли славянский перевод символа веры до св. Кирилла и Мефодия? Определительно ответить на этот вопрос, конечно, трудно, по недостатку фактических данных, но вся вероятность на стороне предположения автора. Впрочем, как бы то ни было, славянский перевод константинопольского символа, по всей справедливости, должен быть усвояем св. Кириллу и Мефодию. Мефодию же принадлежит первоначальный славянский перевод Никейского символа. Принадлежность перевода этих символов веры св. первоучителям может быть доказана тожеством языка их – но древнейшей редакции – с языком древнейшего славянского перевода Евангелия, Апостола и Псалтыри.

Текст символа иерусалимской церкви сохранился в Огласительных поучениях св. Кирилла иерусалимского, «переведенных – говорит автор – на славянский язык вероятно не позже X или XI в » (стр. 3). От XI века сохранились знаменитые Хиландарские листки, но в них, к сожалению, нет ничего, относящегося к символу. Посему для извлечения этого текста автор прибегает к другим более поздним спискам русской редакции, из коих два древнейшие относятся к XII-XIII в. (Моск. Синод. библ. № 478 –114 и Петерб. Публ. библ. № 39). В основу положен синодальный список. Для сличения, кроме того, привлечены еще четыре списка (Моск. Син. библ.№ 782 –115, XVI в., два списка Петерб. Публ. библ. XV и ХVII вв.Румянц. Музея № 194, XVI в.). Автор не дает места филологическому описанию этих, равно и других рукописей, содержащих тот или иной символ, с коими ему приходилось иметь дело. Между тем, хотя бы и краткие филологические заметки о правописании рукописей были бы здесь, кажется, кстати и придали бы труду автора еще большую ценность. Так как иерусалимский символ сохранился частью в надписях над поучениями св. Кирилла, частью в самом тексте этих поучений, частью же в тех и в другом, причем иногда отдельные слова в разных местах читаются различно, то необходимо было установить руководительные начала, на основании которых можно было бы выделить чтение древнейшее и лучшее. Автор вообще отдает предпочтение тексту (толкованию) перед надписями, в виду того, что надписи легче могли изменяться переписчиками; затем принимает во внимание относительную древность каждого выражения в грамматическом и лексическом отношениях и, более всего, близость славянского перевода к греческому подлиннику. Со всем этим нельзя не согласиться. С рукописями толкований на библейские книги, правда, случается иногда и обратное, то есть, текст библейский бывает иногда старше толкований, именно когда переводчики толкований брали текст уже готовый, раньше переведенный. Но это не может иметь отношения к иерусалимскому символу веры, переведенному, по всей вероятности, одновременно с Огласительными поучениями св. Кирилла иерусалимского. Г.Гезен в подробности рассматривает славянский перевод иерусалимского символа, сопоставляя с греческим подлинником, разъясняя отдельные выражения и наконец восстановляя перевод в том виде, в каком, по его мнению, он должен был находиться в древнейшей редакции.

Славянский перевод никейского символа, содержащего, как известно, только восемь членов и анафематство арианской ереси, представляется исследователю в трех редакциях. Первая или древнейшая находится в так называемой Устюжской Кормчей XIII в. содержащей древнейший номоканон в 50 титлах Иоанна Схоластика (Румянц. музея № 230). Другой более поздний список принадлежит библиотеке Московской Духовной академии. Указав важное значение Устюжской Кормчей, автор приступает к исследованию текста символа, причем при каждом члене прописывает сначала: а) греческий текст и именно те варианты оного, которые ближе других подходят к славянскому переводу, затем б) текст древнейшего пергаменного Румянцевского списка, а рядом с ним в) текст бумажного списка Московской Духовной академии. По сличении всех этих данных и по исправлении ошибок в переводе, автор при каждом члене предлагает г) наиболее вероятный текст первоначального древнеславянского приложения, а в конце исследования вновь подряд прописывает весь предполагаемый первоначальный перевод никейского символа. Внимательное рассмотрение сего перевода – говорит автор – вполне подтверждает глубокую его древность (стр. 23). Указываются отличительные черты этой первой редакции. Между прочим отмечается «слово образьлив – τρεπτός – не вошедшее в словарь Миклошича, впоследствии уступившее место слову: преложьн (стр. 24). Не лишне заметить, что слово образъливый имеется в словаре Востокова (Спб. 1861), где высказана также догадка: «не описка-ли вм. обратълива?» Миклошич, много взявший у Востокова для 2-го издания своего словаря, внес в него прямо форму обратьлив, но здесь же отметил и испорченную форму образъливъ с ссылкой именно на Кормчую XIII в., так что слово это вошло из Востоковского словаря и в Миклошевичев, – Вторая редакция никейского символа находится в так называемой Ефремовской Кормчей XII в. (Моск. Синод. библ. № 227), содержащей позднейший номоканон – в 14 титлах – патр. Фотия. В Ефремовской Кормчей никейский символ помещен на л. 169 об. вслед за 134 правилом карфагенского собора. Автор приводит вполне текст этого символа по синодальному списку, а под строкою указывает разночтения из списков Загребского 1262 г., Рязанского 1284 г. и Румянцевского музея № 232, а также из печатной Кормчей, в коей символ этот помещен после 137-го правила карфагенского собора. Никейский символ, в переводе 2-й редакции вошедший в состав первопечатной Кормчей книги 1650 г., перепечатывался без изменений и в последующих изданиях до 1839 года. Указываются особенности этой 2-й редакции, доказывающая позднейшее её происхождение. К сказанному у автора можно прибавить, что первое слово символа: вероуемъ читается здесь ближе к греческому подлиннику (πιστεύομεν), тогда как списки 1-й редакции имеют: вероую. – Третья редакция никейского символа находится в изданном 1839 г. Св. Синодом взамен Кормчей книги новом переводе церковных канонов под заглавием: «Книга правил св. Апостол, св. Соборов вселенских и поместных и св. Отец, на первоначальном еллинском наречии и в приложении славенороссийском». Никейский символ помещен здесь перед правилами, впереди других символов и вероопределений. В книге г. Гезена указаны разности нового перевода, из коих некоторые зависили от иной редакции греческого текста, и в заключение напечатан текст «славенороссийский» из книги Правил, а параллельно с ним русский текст из Деяний вселенских Соборов, изданных в русском переводе при Казанской духовной академии.

Перевод символа константинопольского в течение веков подвергался – говорит автор – гораздо большим изменениям, нежели перевод Никейского. Он представляется исследователю в трех главных редакциях, из коих каждая подвергалась еще различным частным изменениям, пока при патриархе Никоне не установилась последняя редакция, помещенная в славянском переводе Скрижали и утвержденная собором 1656 года (стр. 31). Первая или древнейшая редакция этого символа, хотя и в попорченном виде, сохранилась в той же Устюжской Кормчей XIII в., из которой г. Гезен извлек древнейшую редакцию символа никейского; тот же перевод сохранился в рукописи Московской духовной академии, – о которой выше была речь. Автор, видимо, не жалел трудов на поиски более древних списков этого символа в разных богослужебных книгах, но поиски его не увенчались успехом: древних списков богослужебных книг – до монгольского периода – содержащих в себе текст этого символа, не оказалось. Излагая древнейший перевод константинопольского символа по Устюжской Кормчей и Кормчей Московской духовной академии. г. Гезен также делит его на члены и при каждом члене поступает так, как при изложении никейского символа, а в конце выписывает под ряд предполагаемый текст древнеславянского перевода константинопольского символа 1-й редакции. Не лишне заметить, что во 2-м члене и Устюжская Кормчая и – Московской духовной академии читают: иединочад, но г. Гезен восстанавливает древнейшее чтение иночѧдъ , по аналогии с Никейским символом; затем, в списке Московской духовной академии в сем же члене находим два чтения: единосоущен ѡмоусїи, а в Устюжской Кормчей только одно первое В 3-м члене выражение из мариіѧ (καί Μαρίας) – по обстоятельному объяснению г. Гезена – употреблено при первоначальном переводе под влиянием латинского текста символа (- de Spiritu Sancto ex Maria virgine). В 8-м члене в Устюжской Кормчей читается гнь; так и в списке Московской духовной академии: гнь (греч. καί είς τὀ πνεῦμα τὀ ἄγιον, τὀ κύριον καί τὀ ζωοποιόν). Автор представил достаточные соображения в пользу того, что в первоначальном переводе читалось не прилагательное притяжательное: господьнь, а существительное: Господь. Передачу греческого прилагательного τὀ κύριον существительным (Господь) автор объясняет опять влиянием латинского текста, в коем то прилагательное также передается существительным: Dominum. Но здесь возникает вопрос: само лат. Dominum самостоятельно ли явилось как перевод греческого τὀ κύερον , или оно предполагает другое греческое чтение, κύριον? Последнее кажется нам вероятнее. Правда, греческий текст константинопольского символа по известным нам спискам не представляет такого чтения, но отсюда еще не следует, чтобы его не было совсем. Кроме того, не оказывали ли в данном случае влияние на переводчиков другие греческие символы, в коих, как например в древнем апостольском символе церквей кипрской и малоазийских, о Св. Духе читается: κύριον, без прибавления члена? См. Hahn, G. Bibliothek der Symbole und Glaubensregeln der alten Kirche. Zweite ausgäbe, Breslau, 1877, S. 71. – Вторая редакция константинопольского символа сохранилась, по автору, в двух видах, различных по тексту и по письменам – глаголице и кириллице. Кирилловская редакция находится в богослужебных рукописях ХIV- ХV вв. Московской типографской библиотеки (4 рукописи), Петербургской публичной (3 рукописи) и в одной рукописи XIII-XIV в. Петербургской духовной академии (№ 1052). Автор привлек также к сравнению заключающуюся в Загребской, Софийской и Рязанской Кормчих XIII в. статью «Истолкование святого изображения веры», где прописан почти весь текст символа этой 2-й редакции, употреблявшейся в XIII веке. На основании перечисленных выше списков представлен сводный текст 2-й редакции константинопольского символа. Здесь же автор представляет особенности этой редакции сравнительно с 1-ю редакцией. Одни из них составляют отличия лишь в переводе, как напр. іединочадъiй вм. иночѧдъiй, іединосоущьнъ вм. омооусии, распѧтъ вм. пропѧтъ, по писаниіемъ вм. по книгамъ, съборнаіа вм. кафоликиіа и т. д. Важнейшее изменение в тексте этой 2-й редакции, указывающее, может-быть, на иное греческое чтение, представляется в 7-м члене: іегоже цр҆̀твию несть коньца, вм. не будеть коньца. Это изменение, читающееся в «Истолковании» XIII в., встречается во всех списках 2-й и 3-й редакции до XVI в. и вошло также в первопечатные кирилловские богослужебные книги. Г. Гезен представил с своей стороны вероятные объяснения относительно того, каким образом это изменение могло вкрасться в славянский перевод (стр. 48 – 49). Глаголическая редакция встречается преимущественно в миссале или римско-католическом служебнике. Г. Гезен воспроизводит текст глаголического символа в кирилловской транскрипции по первопечатному глаголическому служебнику 1483 г., отмечая в разночтениях те изменения, коим был подвергнут тот же символ в миссале, изданном в Риме Рафаилом Левановичем в 1631 г., а в конце, кроме того, указывает изменения того же символа, произведенные в римском издании миссала 1741 г. Матвеем Бараманом. В книге г. Гезена глаголическая редакция представляется как-бы параллельною 2-й кирилловской редакции. Нам кажется, что глаголический текст символа следовало бы выделить в особый разряд, так как он имеет свою особую и длинную историю. Глаголический символ сам но себе представляет несколько редакций, как видно отчасти и из книги г. Гезена (первопечатный текст, исправления Леваковича и Карамана). Но первая или древнейшая редакция глаголического миссала восходит по крайней мере к X-XI в., так как Хорваты тогда уже приняли обряды римской церкви и должны были соответственно тому изменить свои богослужебные книги, полученные от св. Кирилла и Мефодия. Поскольку же от того времени ни одного глаголического миссала не сохранилось, то первоначальный текст глаголического символа, каким он был в употреблении у Хорватов, начиная с X-XI века, следует искать в дошедших до нас рукописных миссалах. -С особенною подробностью исследует автор третью редакцию константинопольского символа. Перечислив отличительные признаки этой редакции по рукописям (древнейшая, указываемая г. Гезеном, относится к 1397 г. и содержит Тактиков Никона Черногорца,– хранится в Петербургской Публичной библиотеке) и представив удовлетворительные, как нам кажется, объяснения относительно встречающихся в некоторых списках неправильностей, каковы напр. смешение падежей (предложного с родительным в 3-м члене: нас ради человецех или чловекох, и с дательным в 5-м члене; по писаниих) и в 8-м члене чтение: истиннаго или Господа истиннаго вм. Господа, автор воспроизводит нормальный или верный по содержанию текст символа В-й редакции по первопечатному Краковскому Часослову 1491 г., а в примечаниях указывает разночтения из Детинской Псалтыри 1495 г. Указаны, далее, изменения этого текста в позднейших изданиях, исчислены самые издания и сделаны заметки о некоторых, заслуживающих особенного внимания, каковы, напр. острожския и киевския. Наконец, отмечены особенности окончательной (четвертой по Гезену) редакции символа, установленной в 1656 г. в Скрижали патр. Никона, и напечатан самый текст, вместе с русским переводом из катехизиса митр. Филарета.

Непосредственно за исследованием константинопольского символа помещены «дополнительные заметки о греческих богословских терминах, встречающихся в славянском переводе символов веры» (стр. 68–102). Автор задался здесь задачей проследить, какими славянскими выражениями переводчики в разные времена старались передавать греческие богословские термины, встречающиеся в символах веры. Сведения о сем заимствуются им из различных списков Св. Писания, богослужебных книг и других памятников славянской письменности. Обыкновенно показываются производство и значение греческого термина, употребление его и различные переводные выражения. Таким образом исследованы следующие греческие слова, оставленные без перевода при первоначальном преложении символов веры на славянский язык: параклит, оусию, омооусии, оупостась, кафоликии. Работа – тщательная и ценная по множеству справок в различных памятниках древнеславянской письменности. Справки приводятся с полной точностью, предложенные объяснения отличаются ясностью и убедительностью. Результат этого исследования таков; греческие термины παράκλητος, ουσία (вместе с сим рассмотрено и греч. φύαις), ὁμοούσιος; переведены вполне удовлетворительно (оутешитель, соущьство, іестьство, іединосоущънъ); попытки же перевести два остальные слова ύπόστασις и καθολιχός, оказались неудачными.

Для истории символов веры в славянском переводе весьма важно отметить, что трем редакциям славянского перевода никейского и константинопольского символов соответствуют такие же три редакции славянского перевода библейских книг: Евангелия, Апостола и Псалтыри. Так напр. Ефремовская Кормчая 1227 г., содержащая никейский символ 2-й редакции, все греческие термины, оставленные в 1-й редакции без перевода, заменяет славянскими выражениями. Но тоже видим в древних списках Евангелия, Апостола и Псалтыри – второй по нашему, или древнерусской редакции. И здесь греческие слова, прежде остававшиеся непереведенными, передаются обыкновенно славянскими выражениями. Встречающиеся в символах веры слова: иночѧдъій, іединочѧдъій и єдинородньій, пропѧтъ и распѧтъ, кънигы и писаниіе и т. д. также можно проследить по соответственным редакциям евангельского и апостольского текста.

Из представленного обзора содержания труда г. Гезена можно видеть, что небольшой по объёму труд этот предлагает весьма много данных для основательного ознакомления с избранным предметом. Предмет же исследования г. Гезена совсем почти не был до него затронут наукою. Труд автора, самостоятельный и обработанный на основании первоисточников, составляет бесспорно весьма полезное издание как вообще для славянской филологии, так в частности для изучения постепенного развития христианской терминологии в славянорусском языке и для справок в тех случаях, когда дело касается слов и выражений символа веры, напр. при опровержении неправых суждений наших раскольников о словах символа: несть конца (вм. не будет), истинного (вм. Господа) и т. д. Сочинение г. Гезена составляет несомненный вклад и в духовную или богословскую литературу, так как автор исследовал такой важный для наших богословов вопрос, как вопрос о переводах символа веры.