Николай Иванович Пирогов и его религиозно-философские взгляды

В последнее время, со смертью Л.Н.Толстого, общественное внимание волей-неволей было приковано к Церкви. В разрыве с нею, под церковным отлучением умер человек, стяжавший себе великую славу мирового гения, произведениями которого интересовался весь мир. На Церковь полились ушаты грязи и за то, что она не умела сохранить в своих рядах такого великого человека, и за то, что употребляла все усилия к возвращению непокорного сына. Если бы Церковь прислушалась к этим толкам, то она и на самом деле оказалась бы в затруднительном положении. С одной стороны, ей бросают обвинение в отлучении, с другой, те же самые лица довольно откровенно выражают свою радость, что Толстой умер вне церковного общения. Некоторые сожалеют, что нельзя служить по умершем никаких панихид, другие очень довольны отсутствием церковных обрядов.

Происходит какая-то путаница понятий и мнений. В результате не поймёшь, кто виноват: Церковь ли, не принявшая в своё лоно добровольно покинувшего её сына, или Толстой, вовсе не добивавшийся чести обратного принятия в члены Церкви.

Во всей этой путанице весьма громко раздаются голоса, довольные той последовательностью, которую проявил Толстой. Ведь он стоял выше Церкви. Его сознание выходило из тесных, узких рамок современного церковного сознания, и даже не только церковного, но и вообще христианского. Поэтому не он должен был идти за Церковью, а Церковь должна была прислушиваться в его голосу и следовать за ним. Строго говоря, такие голоса раздаются не теперь только. Они слышны были уже несколько лет и выходят не из тех народных слоёв, что живут верой, а из тех, кои давно порвали связь и с Церковью, и с христианством, и со всякой религией вообще. Это типичные интеллигентские голоса из той самой среды, которая потеряла всякое представление о том, что такое Церковь, как она основана, чем живёт, во что верует, и смешивают её или с духовенством – это в лучшем случае, или с обыкновенным церковным зданием, в котором что-то поют, читают, отправляют какие-то службы.

Как ни печально сознаться, но это факт, что и умерший, великий в человеческом смысле, человек вышел из той же среды, заражённой ядом религиозных сомнений, среды, порвавшей с христианскими верованиями и церковными традициями, не видевшей в Церкви ничего, кроме обрядов и службы...

И тем отраднее отметить факт совершенно обратный.

Двадцать девять лет тому назад умер известный в учёном мире Н.И.Пирогов. В его лице интеллигентная среда выдвинула не только учёного, хирурга и клинициста, педагога и общественного деятеля, но и религиозного мыслителя. 13 ноября минуло сто лет со дня его рождения, и вся мыслящая Россия вспомнила этот день, воздав должное умершему великому учёному и человеку. Моё мнение – и Церковь должна в этот день вспомнить о своём послушном сыне, вспомнить добрым словом о человеке, который в поисках религиозной истины не порывал с нею связи, не говорил гордо в уме своём, что он выше Церкви, хотя и был тоже великим человеком в общественном мнении.

Вот его краткая биография.

Николай Иванович Пирогов родился в Москве 13 ноября 1810 года в семье чиновника, у которого было 13 человек детей. Николай был четырнадцатым. Несмотря на такую многосемейность, родители горячо любили своих детей и не жалели средств для их обучения. Сначала Николай обучался в частном пансионе, затем 14 лет поступил в университет. Перед поступлением ходил пешком на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру, потом служил молебен у Иверской. Скоро над ним стряслась беда: умер отец и оставил много долгов.

Семейству Пироговых пришлось испытать жестокую нужду. Николаю пришлось доучиваться на медные деньги.

17 лет по окончании курса Николай Иванович, как способный юноша, был отправлен сначала в Дерпт, потом за границу, откуда вернулся большим знатоком анатомии, известным хирургом, за что и получил должность профессора сначала в Дерптском университете, а потом в Санкт-Петербургской медико-хирургической академии. Как профессор Николай Иванович выдавался необыкновенным трудолюбием, работая по 16 часов в сутки. Служение науке он считал служением истине и своих учеников предостерегал от увлечений и страстей, которые затрудняют доступ к истине. Не довольствуясь занятиями в качестве профессора, Николай Иванович несколько раз ездил на войну сначала при усмирении Кавказа, затем в Крымскую кампанию. В эту последнюю войну Николаем Ивановичем было создано величайшее дело христианского милосердия – организация частной помощи раненым. Было положено начало известному «Красному Кресту».

После Крымской войны Николай Иванович оставил кафедру профессора хирургии и весь отдался педагогическому делу. На войне он увидал печальную картину нравственного разложения русского общества – самый откровенный материализм, взятки, казнокрадство, бездушие, отсутствие великих идеалов. В своих сочинениях, написанных в эту пору деятельности, Николай Иванович указывает на естественную необходимость воспитания прежде всего человека, а потом уже специалиста. «Воспитание после религии есть самая высокая сторона общественной жизни», – говорил Николай Иванович. За эти здравые взгляды ему было предложено место попечителя Одесского учебного округа, где он оставался до 1862 года, когда вышел в отставку. После этого он до конца жизни оставался частным человеком, но войны франко-прусская и русско-турецкая снова заставляют великого гуманиста отдаться христианскому делу помощи раненым.

Николай Иванович скончался 23 ноября 1881 года. После его смерти остались записки с оригинальным названием: «Дневник старого врача, писанный исключительно для самого себя, но не без задней мысли, что их, может быть, когда-нибудь прочтёт и кто другой». Эта вот книга и раскрывает перед нами всё идейное миросозерцание Николая Ивановича, его религиозно-философские взгляды. Главной основой для укрепления внутреннего религиозного чувства и веры необходимо считать религиозное воспитание. Последнее оставляет в душе ребёнка такие неизгладимые следы, которые останутся до конца жизни. Люди, потерявшие веру, плачут о своих детских воспоминаниях, когда они глубоко верили, надеялись, молились. Потеряна вера, но потребность осталась, жажда не утолилась. Николай Иванович сознаётся, что его детство не прошло без религиозного влияния, но влияния своеобразного, которое быстро утратилось под напором научных сомнений. Семья Пироговых была набожна. Отец и мать проводили целые часы за молитвой, читая по требнику, псалтири, часовнику, что положено. Церковные службы не пропускались, посты строго исполнялись. Всему этому учили и мальчика сына: читать каноны, акафисты, вставать к заутрене. Но Евангелия мальчику читать не давали ни в школе, ни дома. Оно стояло под образами, в переднем углу. Изредка отец после молитвы раскрывал его, читал, затем целовал и снова ставил на прежнее место. Дома и в пансионе Николая Ивановича заставляли учить молитвы, заповеди, Символ веры, Отче наш, но всё это без объяснения, наизусть или с объяснением совершенно непонятным. Заучивались слова, запоминались звуки, всё укладывалось в память совершенно механически, и всё это – слова, звуки и формулы, произносимое без всякого участия чувства, считалось святым, непогрешимым, не подлежащим изменению. Дух старообрядчества был господствующим; самые слухи о переводе молитв и священных книг на русский язык многими считались за греховное наваждение.

Понятно, что такое религиозное влияние должно было исчезнуть при первом дуновении противного ветра. Как только Николай Иванович поступил в университет и с головой ушёл в изучение естественных наук, на него пахнуло ветром отрицания с такой силой, что его детская религиозная вера исчезла без остатка. Правда, то время, тридцатые годы прошлого столетия, – было временем самого отчаянного отрицания. В науке воцарилось так называемое позитивное направление. Верить стали только тому, что даёт внешнее чувство и опыт. Всё остальное, не поддающееся внешним чувствам и научному опыту, – все понятия о Боге, духовном мире, душе, бессмертии – объявлены были созданиями человеческой фантазии. Признано было, что действительным бытием обладает одно лишь вещество, – материя, которая, будучи разложена на основные элементы, оказывается состоящей из мельчайших частичек, атомов. Из этих атомов, путём их случайного соединения, образовалось решительно всё существующее, весь мир, все планеты и наша земля со всем, что на ней, до человеческого мозга включительно. Такое миропонимание, называемое механическим, продолжается ещё и до сих пор в учёной среде, хотя справедливость требует сказать, что большинство беспристрастных учёных придерживается в настоящее время другого направления, так называемого виталистического, которое не разделяет крайностей механизма и не отвергает мира духовного. Теперь оба эти научные направления находятся в периоде острой борьбы, и есть все основания думать, что победа останется за витализмом, а не за механизмом. Но в то время учёные смотрели на весь мир глазами самых строгих механистов. По их мнению, мир произошёл из вечной материи совершенно случайно. Тогдашние философы в один голос с учёными объясняли всё существующее бессознательным разумом, каким-то слепым вожаком, который ведёт природу к неведомым целям. В конце концов признали самую вселенную за Бога.

Николай Иванович сознаётся, что такое мировоззрение для юного ума весьма заманчиво, и не скрывает, что было время, когда и он был его поборником. «Для чего, – думалось мне в оны времена, – служит предположение существования Бога? Что объясняется в мироздании? Разве материя не должна быть вечной? К чему эта лишняя гипотеза, ничего не объясняющая?»

Будучи отчаянным специалистом своей науки, Николай Иванович отдал дань духу времени: верил позитивизму и материализму. Его молодой ум легко усвоил себе и пантеистическое мировоззрение, не ощущая до поры до времени шаткости этого учения. Разделял Николай Иванович и все остальные, сопряжённые с этим учением, выводы. Одним словом, ум молодого медика, по его собственному выражению, «блуждал в непроходимых дебрях и топях» модных и доселе научно-философских течений, в которых нет указаний на разумный смысл человеческого бытия, ничего не говорится о первой причине и последней цели всего существующего, и самый вопрос о жизни остаётся нерешённым.

По мнению Николая Ивановича, человек науки, каким бы предметом ни занимался, никогда не избегнет роковых вопросов: во что верить, что признавать, как примирить религиозные верования с научными выводами. Поэтому каждый учёный самым определённым образом должен поставить перед собой вопрос, верует ли он в Бога, признает ли Его существование, и самым искренним образом ответить на него. Хотя этот вопрос с церковной точки зрения – дерзновенный, но в силу необходимости, неизбежности конфликта между верой и знанием Церковь должна мириться и с дерзостью вопроса, и с откровенностью ответа, мириться в собственных интересах. Дело в том, что свободу совести, мысли и научного исследования никакими запрещениями не остановишь, ни церковными, ни государственными. Тут можно действовать одними только мерами убеждения и нравственного воздействия. Сама по себе свобода научной мысли не так опасна для веры, потому что она самих учёных делит на партии и никогда не следует одному направлению. Другое дело, если раздаётся прямое кощунство со стороны людей, ничего общего с наукой не имеющих.

Во время Фонвизина вопрос о существовании Бога решался в гостином дворе при встрече двух знакомых:

–Вы слышали, Пётр Иваныч, что Бога нет?

–Что вы! Как это можно?

–Говорю вам, что нет: мне вчера сказывал Иван Иванович.

Подобное кощунство слышал и Николай Иванович в одной фельдшерской школе. Ученику задавали умный вопрос: «А почём ты знаешь, что Бог есть?» И получали не менее умный ответ: «Так написано в Катехизисе».

Подобного рода кощунственные выходки людей невежественных, по мнению Николая Ивановича, не должны быть допускаемы в культурном обществе. Против соблазна возможны и запретительные меры. Но никак не против научного исследования. Если оно ведётся добросовестно, с искренним желанием одной только истины – пусть оно действует свободно. Опасности для Церкви тут нет никакой, ибо искреннее искание истины должно привести человека к истине. Это оправдалось опытом самого автора «Дневника старого врача». В конце концов зрелое размышление и добросовестное искание истины убедили Николая Ивановича в несостоятельности научного мировоззрения и возвратили его вере и Церкви.

Интересно проследить процесс этого возвращения. Здесь мы должны по необходимости коснуться философских взглядов Пирогова.

Прослужив верой и правдой позитивному направлению человеческой мысли целых 50 лет и признавая за ним полное право во всём, что касается естествознания вообще и медицинской науки в частности, Николай Иванович пришёл к убеждению, что позитивизм не может рассчитывать на постоянное, исключительное господство в человеческих умах. Он слишком односторонен для этого; он совершенно исключает из научной области все насущные вопросы религиозно-философского характера, будто бы не подлежащие человеческому знанию. Вычеркнуть религиозно-философские вопросы из круга человеческого ведения значит идти наперекор духовным влечениям всего человечества, значит насильно подавлять в себе вечные вопросы о Боге, о мире, о душе и вечности: «Есть вещи на свете, – говорит Николай Иванович, – к которым метод научного опыта не приложим, и тем не менее умирать не хочется без такого или иного их разрешения». С самой колыбели и на каждом шагу мы окружены тайнами жизни, тайнами, которые действуют непреодолимо на всякий непредубеждённый ум. Человек видит эти тайны повсюду кругом себя: и вверху над головой, и внизу под ногами. В самом деле, что это за странное плавание в безпредельном пространстве шаровидных масс, бесчисленных миров, состоящих из вещественных атомов и разделённых навеки огромными пространствами? Разве это не тайна? Мы видим, что лист растёт, наблюдаем, как он растёт, узнаём устройство клеток, следим за их размножением, – одним словом, весь растительный процесс открывается нам, как на ладони. Но что заставляет растение и животное принимать тот или другой вид? Отчего семя или яйцо заключает в себе зародыш того именно типа и вида, от которого они произошли? Что привязывает атомы друг к другу, притягивает разнородные тела, почему движение переходит в теплоту и теплота в движение? Тысячи подобных неразрешимых вопросов показывают, что мы окружены тайнами отовсюду.

Николай Иванович совершенно отказывается признать разумным тот механический взгляд на природу, к которому неизбежно ведёт позитивное направление человеческой мысли. Он не сомневается в существовании жизненной организующей силы. Он признаёт мировую целесообразность, общий план творения, особое нематериальное начало, проникающее общество. Он отвергает утверждение материалистов, будто наша мысль всецело зависит от мозгового фосфора. «Сколько бы я ни ел рыбы и гороху (по совету Молешотта), я никогда не соглашусь отдать моё „я“ в крепостную зависимость от продукта, случайно полученного алхимией из мочи». «Быть может, и моё мировоззрение иллюзия, но иллюзия, по крайней мере, утешительная. Она мне представляет вселенную разумной и работу её сил целесообразной и осмысленной».

В своей критике механического миропонимания Пирогов останавливается на том бессмысленном понятии случая, как механической причины устройства вселенной, которое предлагает научная теория. Николай Иванович даже в эпоху своих увлечений позитивизмом никогда не доходил до признания случая в качестве причины мировой жизни, но под старость он с удивлением и отвращением узнал, что такой апофеоз бессмысленной причины в науке всё ещё имеет место. «Юные и зрелые современники моей старости, живя и действуя в эпоху лотерей, ажиотажа, рулетки и биржевой игры, – пишет Пирогов, – приучили себя видеть в случае один из главных рычагов жизни. Немудрено, что и основу всего мироздания современное поколение может перенести на случай». Но, конечно, не в этом главная причина общего увлечения случаем. Она лежит в основе новомодной теории полового подбора и борьбы за существование, теории, обоснованной Дарвином и всецело опирающейся на принципы механизма.

Николай Иванович видел зарождение и развитие этой теории, был свидетелем и её окончательного завершения в работах Дарвина. Он знал работы Ламарка, предшественника Дарвина. В 30-х годах XIX века, за 20 с лишком лет до Дарвина, уже открыто говорилось о происхождении человека от обезьяны. Николай Иванович помнит, как профессор Майер в 1832 году удивил его вопросом: «А как вы думаете, Пирогов, не происходим ли мы все от обезьян?»

Как добросовестный учёный, Николай Иванович не придавал большого значения этой теории главным образом потому, что она возвела случай на степень принципа органического развития. Случайное стечение благоприятных условий произвело первобытную клетку. Так же случайно клетка образовала первобытный организм. Новое случайное стечение обстоятельств дало тот или другой вид. Случайно возникли более крепкие и здоровые особи вида; случайно вышел удачный подбор и стали возникать новые, более совершенные виды... И так далее, случай за случаем привёл к появлению млекопитающих, а отсюда рукой подать и до человека, ум которого открыл свою настоящую родословную...

Николая Ивановича не увлекла Дарвинова теория. Он воздал должное гениальному уму изобретателя и тем не менее относится к ней весьма скептически. Слишком много в ней пало на долю случая. Поневоле нужно быть осторожным и не увлекаться новинкой. «Я нисколько не скандализируюсь происхождением человека от обезьяны, – пишет он, – но для меня, однако же, не менее вероятен и обратный переход человека в обезьяну. Ведь были же времена, когда наша планета производила ихтиозавров и мамонтов, отчего же она не могла произвести допотопного человека гиганта с огромным мозгом. В таком случае это был совершеннейший из людей: велик и умён. Но мамонты перевелись и переродились, и человек гигант мог переродиться в шимпанзе, орангутанга».

Хладнокровно мирясь с новой теорией, Николай Иванович не мог, однако, слышать без отвращения Дарвинову случайность развития. Отрицание этой теорией Творческого плана и целесообразности в мироздании делает её в глазах Николая Ивановича легковесной гипотезой. По его мнению, «в мироздании действовал вовсе не случай, а скрытая разумная причина, которая не всегда бывает нам известна, но тем не менее всегда предполагается и требуется нашим умом. Ум человеческий никогда не может допустить в природе одну случайность. Наоборот, всё здесь связано непрерывной цепью причин и следствий, ведущих, к первой причине, то есть к Богу как Устроителю всего мира».

Такими философскими рассуждениями Николай Иванович дошёл до признания необходимости веры и религии. Беспристрастное искание истины привело человека науки к вратам религии, к тому исканию истины, которое даётся непосредственным внутренним чувством и стремлением к идеалу. Николай Иванович считает веру специальной психической особенностью человека, которая отличает человека от животных. Вера немыслима без самосознания. Она есть результат сознания человеком самого себя как личности и предполагает безусловное доверие к избранному идеалу, к Личности Высочайшей, то есть к Богу. «И вот мой бедный ум, – пишет Николай Иванович, – не раз блуждавший, остановился на признании Бога. Существование Верховного Разума и Верховной Воли для меня сделалось такой же необходимостью, как моё собственное существование». Но такого признания мало. Добытое путём холодных отвлечённых рассуждений – оно не принесло бы утешения человеческому сердцу, как всякая научная истина. Его могут разделять деисты и пантеисты. Наоборот, Николай Иванович хочет признавать, – и в этом случае он говорит то же, что говорит богословская наука, – признавать Бога как Личность, Бога живого, любящего, снисходящего к человеку. «Входя всё глубже и глубже в самого себя во время разных испытаний жизни, я понял наконец, почему культурные племена, дойдя до известной степени человечности, так нуждаются в идеале Богочеловека. И не одни только бедствия человечества являются главными рассадниками такой веры; не плач и не скрежет зубов приводит нас к утешительному идеалу Богочеловека. К этому же ведёт и радость любви, восторги души, ищущей единения, общения с идеалом». Да, признавать только холодным умом существование Бога нельзя. Этого мало. Это не успокоит человека верующего, не подаст надежды, не водворит мира душевного. Другое дело веровать, что среди нас жил человеческой жизнью наш Спаситель, Богочеловек. Это самое великое счастье, это восторг, это блаженство, которое не даёт места в душе никаким сомнениям.

«И вот я, грешный, – пишет Николай Иванович, – хоть и поздно, но убедился, что мне не следовало попадать в колею односторонних специалистов. Жизнь матушка привела к тихому пристанищу. Не вдруг и не без борьбы я сделался верующим. И теперь на старости по временам ум разъедает оплоты веры, но я благодарю Бога за то, что умел себя понять и убедиться, что могу жить искренней верой. Я искренно верю в учение Христа Спасителя».

Никакой догмат христианства не подвергался столь часто искажениям, как догмат о Божестве Иисуса Христа. Многим религиозным мыслителям христианской эпохи оказалось не под силу принять его. Покойный Толстой не избег общей участи рационализма; и в этом, строго говоря, главная причина его разрыва с Церковью. Очень многим хотелось бы, по примеру протестантских рационалистов Штрауса и Ренана, видеть в лице Иисуса Христа необыкновенного человека, религиозного гения, великого моралиста, но не Бога. Учение Его есть учение человеческое, а не Божественное. Соблазны протестантского свободомыслия не увлекли серьёзного ума Николая Ивановича. По его мнению, каждый христианин, несмотря ни на какую историческую критику, должен утверждать, что никто из смертных не мог и не может возвыситься до нравственного идеала в учении Христа: нельзя не почувствовать, что оно не от мира сего. Это не простая мораль, как желали бы думать отвергающие Божественную природу Христа. Мораль, нравственный закон, дан Моисеем. Христом же дана благодать и истина. «Для современного, – именно для современного, – христианина признание Божественной натуры Спасителя должно быть краеугольным камнем его веры, – пишет Николай Иванович. – Этим признаётся непреложность, непогрешимость, благодатная внутренняя истина идеала, служащего основой христианского учения. Этим же оно выделяется от изменчивой, внешней, хотя и вполне законной, мирской морали. Христианская вера отличается недостижимой высотой и святостью своего идеала. Эта особенность христианства превосходно выражена в умилительной молитве: „Чертог Твой вижду, Спасе мой, и одежды не имам, да вниду в онь“... Все желающие приблизиться к этому идеалу не должны полагаться на собственные силы и нравственное достоинство, а должны веровать Божественной благодати и всеобъемлющей любви».

Для нынешнего момента самый глубокий интерес представляют рассуждения Николая Ивановича о Церкви. Божественный институт Церкви, начало которому положено самим Иисусом Христом, в котором так много таинственного, мистического, благодатного элемента, элемента, вечно пребывающего и никакой силой (вратами ада) непобедимого, – этот институт всего более подвергается нападкам. Критикуя самое понятие о Церкви и не обращая внимания на указанный элемент Божественной благодати, – враги Церкви обращают внимание на внешнюю, формальную, обрядовую сторону церковной жизни. Это, конечно, самое уязвимое место церковного организма. И Николай Иванович не избег этого общего увлечения, и он не скрывает, что ему неприятно церковное доктринёрство, погоня за формализмом, обрядность, сложный ритуал, иерархизм и, вообще, вся внешняя казённая сторона Церкви. Он припоминает, что ещё в детстве ему было внушено только формальное отношение к учению Христа и к Евангелию, отношение, повлёкшее за собой крушение детской веры. Он не утаивает, что и теперь, в годы старости, он не может удержаться от резких суждений по адресу современной христианской Церкви. Но он в то же время не считает своего мнения непогрешимым и готов считать его мнением личным и только. «Я знаю и хорошо понимаю, что увлекаюсь, говоря о Церкви и её служителях. Но я говорю о христианстве с моей индивидуальной и ограниченной точки зрения». Как человек верующий в предопределение и не допускающий ничего случайного по принципу, Пирогов видит в истории развития Церкви вообще и в её союзе с государством событие роковое, существенным образом повлиявшее на развитие культуры. Он видит в идеале Христовой веры, которую охраняет Церковь, глубокие задатки к улучшению нравственного быта общества и полагает, что ему суждено быть неугасимым маяком на извилистом пути человеческого прогресса. «Идеал вечен и не от мира сего, а путь прогресса не прям, а извилист. Человечеству в переходные исторические эпохи трудно было усвоить, прочувствовать, подняться на высоту идеала». И тем не менее христианская Церковь, несмотря на все препятствия, много сделала для поднятия человеческой культуры: прояснила наше мировоззрение, возвысила нравы, урегулировала международные отношения. «Свобода совести, свобода расследования истины, уничтожение рабства и невольничества, возвышение личности, милосердие к побеждённому врагу, дела общественной благотворительности – всё это делалось и делается в течение 18 с лишком веков под эгидой христианства. Поэтому, как бы догматизм и обязательность государственной Церкви, иерархизм и обрядность мне лично ни казались противными духу учения Христа, я не должен увлекаться моими личными склонностями и не вправе не признать все эти явления на почве христианства необходимыми. Поневоле приходится убеждаться, что всё существующее разумно, то есть имеет свою причину».

На основании таких справедливых и разумных соображений Николай Иванович открыто заявляет о своей принадлежности к православной господствующей Церкви. Он её сын, родился в лоне этой Церкви и обязан остаться ей верным на всю жизнь. Свои внутренние убеждения, сомнения, своё мировоззрение, не во всём согласное с учением православной Церкви, он считает личными мнениями, ни для кого не обязательными. Но не считает их и греховными. Высказывая эти мнения, он опирается на незыблемые основы веры те самые, которые признаёт и Церковь. Он принимает сущность и дух учения Христа, признаёт обязательность веры в благодать Духа Святого, в Божественную природу Спасителя, бессмертие души и загробную жизнь, считает для себя обязательными любовь к Богу и ближнему.

На основании этого он выражает надежду на полную веротерпимость по отношению к нему со стороны Церкви. «Как я сам признал себя сыном господствующей Церкви по рождению и подданству, считая несправедливым и противозаконным покидать её лоно, так и самая Церковь верно не захотела бы насиловать мою совесть, требуя от меня отречения от моих убеждений и верований, которых я достиг после долговременной и лютой борьбы между собою».

Мы отметили из религиозно-философских мнений покойного Николая Ивановича Пирогова только самое главное. Но и того, что сказано, довольно, чтобы судить, что покойный был велик не в одной только медицине. Перед нами вырисовывается довольно крупная фигура своеобразного религиозного мыслителя, поставившего своей задачей осветить свой жизненный путь идейным содержанием, получить ответ на запросы, идущие из глубины души. В 38 лет он самостоятельно начал читать Евангелие и, признав его Божественный характер, нашёл в нём полное удовлетворение. В некоторых деталях он, правда, разошёлся с Церковью, но это расхождение не порвало отношений между матерью и сыном. Он не считал своих мнений авторитетными и не ставил своего религиозного понимания на недосягаемую высоту. Церковь не подавляет своим авторитетом индивидуальных субъективных мнений своих чад, если они не подрывают церковного фундамента, основных её догматов и верований, касающихся личности Иисуса Христа. В её истории встречается немало таких примеров: Ориген, Тертуллиан, Феодорит епископ Кирский, Феодор Мопсуетский, Ива Эдесский – оставили после себя такие мнения, с которыми Церковь не могла согласиться. И тем не менее они умерли в мире с Церковью. Так же она поступила бы и со всяким, кто, принеся свои мнения на суд общества, церковного, сказал бы: «Вот моя вера. Основы её те же, но есть частности, от которых я не могу отказаться».

Николай Иванович умер в мире с Церковью. Над его могилой возвышается храм, а в нём поминается непрерывно имя раба Божьего Николая, приносятся Богу молитвы и совершается бескровная жертва о грехах его вольных и невольных. Мир праху твоему, великий муж науки и добрый сын Церкви. Вечная тебе память!

Проф. И.И.Галахов