Вифлеем и Голгофа
(письмо к Другу)

Дорогой мой Друг! Лет десять назад у нас в России, в Эривани, было открыто в армянском переводе утраченное в греческом оригинале сочинение святителя Иринея Лионского «Доказательство апостольской проповеди». Мы с этим сочинением познакомились по немецкому переводу, с которого сделан и русский перевод. В этом сочинении меня особенно поразили еще лет семь тому назад вот какие слова: «Иные не придают никакого значения снисшествию Сына Божия и домостроительству Его воплощения, которое апостолы возвестили и пророки предсказали, что через это должно осуществиться совершенство нашего человечества. И такие должны быть причислены к маловерам» (гл. 99). Знаешь ли, Друг, чем кажутся мне слова святого отца? Они кажутся мне упреком нашей современности. В маловерии упрекает святой отец нашу современность. Недаром раздались эти слова в начале XX столетия! Люди все больше и больше забывают домостроительство воплощения, не веруют в него, без него обойтись желают, Сына Божия воплотившегося в своих верованиях подменяют великим человеком, великим учителем, Иисусом из Назарета.

Но не об этих людях хочу я, мой Друг, побеседовать с Тобою в этом письме, когда уже запели в храме: «Христос раждается...» Не к этим чуждым Христовой Церкви людям обращается взор мой в настоящем случае. Я смотрю на церковное общество, на церковных людей. Могут ли они с полным сознанием внимать словам церковной песни: «Христос с небес – срящите!» Мои взоры обращаются к нашему школьному богословию, и – увы! – я ясно вижу, что не учит оно людей встречать праздник Рождества Христова в полноте богословского созерцания. Упрек святителя Иринея Лионского в маловерии в значительной мере относится и к нашему школьному богословию; оно недостаточно значения придает домостроительству воплощения и вовсе не учит, что именно через это домостроительство должно осуществиться совершенство нашего человечества. Центр нашего спасения в нашем школьном богословии перенесен из Вифлеема на Голгофу. Это перенесение у нас, в русском богословии, случилось сравнительно недавно, около двухсот лет тому назад, когда через католическую Польшу и Киев пришло в Москву латинское направление богословия и когда разные отцы схоластики получили больший авторитет, нежели древние отцы Церкви.

Древняя Церковь о спасении любомудрствовала несравненно возвышеннее и увлекательнее, нежели наше теперешнее латинствующее богословие. Богословская мысль древней Церкви благоговейно ходила не столько около Голгофы, сколько около Вифлеема. Возьми, Друг, творения величайших богословов древней Церкви. Ты у каждого найдешь целые сочинения, обширные слова о воплощении. А вдохновенное слово Григория Богослова «На Богоявление или на Рождество Спасителя»! Разве можно читать это слово без трепета сердечного, без восторга радости?! Возьми «Точное изложение православной веры» преподобного Иоанна Дамаскина. В третьей книге этого знаменитого догматического творения речь идет о нашем спасении. Но о чем, собственно, здесь говорится? Здесь почти все время святой отец рассуждает о тайне воплощения. А когда берешь в руки семинарский учебник догматики (Макария)¹, невольно поражаешься, как оскудевает там мысль, лишь только касается она воплощения. Там о воплощении даже нет отдельного параграфа. Интересен § 86 – Следствия ипостасного соединения двух естеств в Иисусе Христе. Следствия различаются троякие: а) по отношению к Нему Самому, б) по отношению к Пресвятой Деве, Матери Его, и в) по отношению к Пресвятой Троице. А для рода человеческого ипостасное соединение двух естеств в Иисусе Христе как будто осталось без последствий! Ведь это значит, что расторгается неразрывная связь между воплощением Сына Божия и нашим спасением. Если и не уничтожается, то затемняется и искажается та основная идея, которой жила, вдохновлялась, за которую боролась и подвизалась целые века Христова Церковь.

Как напряженна была богословская жизнь в древней Церкви! Постоянные Соборы, прения о вере, богословские сочинения. Если бы меня, Друг, спросил Ты: какая основная и самая главная мысль древней Церкви? – я не колеблясь ответил бы: «Для нашего спасения необходимо воплощение Сына Божия». Евионеи, назореи, ариане всех родов, аполлинариане, несториане – все они эту именно истину колебали, и были за то обличены, осуждены, отлучены и преданы анафеме. Святитель Афанасий Великий не считает находящимся в здравом уме того, кто ариан называет христианами. На воплощении Сына Божия основывала Христова Церковь смысл человеческой жизни, надежду на спасение, упование на грядущее блаженство, чаяние жизни будущего века.

А наше школьное богословие омрачило истину воплощения, и от этого произошло, что оно своим учением о спасении не может удовлетворить верующей, спасения жаждущей души человеческой. Для внешних же учение о спасении, как оно излагается двести лет в школьных курсах, – лишь предмет насмешки и кощунства. Издевался над этим учением в «Критике догматического богословия» Лев Толстой², издевался грубо, и однако некоторые из наших богословов вынуждены были возражать в том смысле, что напрасно-де Толстой догматику Макария принял за учение Церкви.

Недавно мне попалась в руки учебная книжка – пособие по Закону Божию для гимназии. Когда прочитал я рассуждение о четвертом члене Символа веры, – откровенно скажу, мой Друг, – мне стало жутко и даже страшно. Юридическая теория спасения, разработанная нашими догматистами XIX века, там представлена в особенно грубой форме. А ведь уроки детства могут повлиять на религиозные представления и на окончательное устроение духовной жизни. Светская высшая школа не даст ничего. А юридическая схема спасения может быть очень вредной для духовной жизни.

По юридической схеме дело нашего спасения представляется в таком виде. Грех Адама есть преступление против Бога, оскорбление Божественного величества. Вина человека безмерна. Чем выше оскорбляемый, тем вина оскорбителя больше. Оскорблен Бог, Существо бесконечное. Бесконечна и вина человека. Правда Божия требует удовлетворения за оскорбление. За бесконечное оскорбление и удовлетворение должна быть дано бесконечное, а такого удовлетворения ограниченный человек дать не мог. Тогда Бог послал Сына Своего на землю, чтобы Он мог понести наказание за грех человека. Самое воплощение Сына Божия было уже началом Его наказания за грехи мира. Такое же значение имеет и вся земная жизнь Господа. Завершилось наказание Сына Божия и удовлетворение правде Божией в крестной смерти Иисуса Христа, так что «воплощение и вся земная жизнь служили только приготовлением и как бы постепенным восхождением Его к этому великому жертвоприношению» (Макарий, § 96). Так Христос «взамен нас исполнил и потерпел все, что только требовалось для отпущения наших грехов. Возможность вообще [такой замены] одного лица другим пред судом правды Божией, такой уплаты нравственного долга одним лицом вместо другого или других необходимо (?!) должна быть признана здравым смыслом: а) когда на эту замену есть воля Божия и согласие Самого Верховного Законодателя и Судии, б) когда лицо, принявшее на себя уплатить долг вместо других неоплатных должников, само не состоит пред Богом в таком же долгу, в) когда оно добровольно решается исполнить все требования долга, какие только предложит Судия, и г) когда, наконец, действительно принесет такую плату, которая бы вполне удовлетворила за долг» (Макарий, § 98). Так как страдавший и умерший был Богочеловек, то не только все люди, но и все твари в совокупности не могут сравниться с Ним по достоинству. Страдания и смерть Лица Божеского, без сомнения, в состоянии заменить собою все неисчислимо многократные наши непослушания воле Божией. Бог не мог остаться неудовлетворенным такою жертвою за наши грехи, потому что и удовлетворявший был Бог (Макарий, § 98). Грехи наши многочисленны, но они ограничены и по природе своей, и по числу, а самоотвержение, страдания и смерть Лица Божеского должны иметь бесконечную цену пред судом вечной правды; удовлетворение, принесенное Иисусом Христом, несравненно больше, нежели требовалось, а поэтому страдания и смерть Спасителя имеют значение не только выкупа за нас и уплаты долга, но и значение величайших заслуг пред судом вечной правды (Макарий, § 98).

С этими и подобными рассуждениями, мой Друг, нельзя праздновать Рождества Христова. В самом деле, что такое Рождество Христово? Это рождение такого Лица, Которое можно так наказать, что удовлетворена будет правда Божия. Юридическая теория омрачает великий праздник Рождества Христова. Мало того. Меркнет от этой теории и светоносная ночь Воскресения. Я всегда поражался, до чего беден содержанием в наших догматиках параграф о воскресении Христовом. Впечатление у меня от чтения этих параграфов такое: чувствует автор, что неловко не писать о воскресении, но что писать – недоумевает. И вот некоторые в воскресении Христа видят лишь доказательство того, что удовлетворение, принесенное страданиями Христа, принято, что оно действительно. У Макария о воскресении Христовом меньше страницы. Воскресение Христово, правда, здесь рассматривается как победа над смертью, но рассуждения о том, почему вследствие воскресения Христова воскреснем некогда и все мы, – определенностью и убедительностью не отличаются. Так, мой Друг, юридическая теория, сосредоточиваясь на Голгофе, лишает нас полной радости праздников Рождества и Воскресения Христовых.

А какой, ты думаешь, вывод из юридической теории для нравственной, для духовной жизни? Я думаю, что прямой логический вывод из этой теории – отрицание всякой духовной нравственной жизни. В самом деле, Христос за нас пострадал, долги наши заплатил. Стали ли мы от этого лучше, чище? С нас снята вина за грех. Положим, с вора по манифесту сложили законное наказание. Перестал ли он быть вором? Да и нужно ли нам быть лучше? Кто и зачем этого от нас требует? Нужно ли нам избегать греха, бороться с ним? Ведь удовлетворение-то принесено «преизбыточествующее», бесконечное. Его хватит на всякое количество моих грехов. И вот католики и протестанты, слепо верящие в юридическую выдумку средневековой схоластики, сделали в теории логический вывод: они зачеркнули всю нравственную жизнь. Это в теории, а не на практике, потому что сердце чувствует истину иногда лучше, нежели логика. Ты, Друг, может быть, удивишься: как это так католики и протестанты зачеркнули нравственную жизнь? Да, это именно так. Если наши отношения к Богу и наше спасение ограничиваются юридическими счетами, оскорблением, наказанием и удовлетворением и если удовлетворение за нас принесено даже «преизбыточествующее», то жить можно как угодно. Делай долги – Христос их уже авансом заплатил. И вот вместо подвига борьбы с грехом кощунственная торговля индульгенциями даже до дне сего.

Не думай, что индульгенции – злоупотребление. Они – прямой вывод из юридической теории искупления. Католические богословы только последовательнее наших. Наши догматисты, излагая юридическую теорию искупления, долгое время идут в ногу со своими католическими образцами, но потом, чувствуя, что что-то неладно, отходят в сторону и путаются в противоречиях, тогда как католики смело доходят до абсурда. Наши хотят поправить католическое учение, тогда как его нужно бросить целиком. А у нас даже преосвященный Сильвестр³ почтительно отзывается об Ансельме, не находя у него ничего противного Православию. Как же думают поправить у нас католическую догматику? У нас развивают учение о субъективной стороне искупления. Человек должен, говорят, участвовать в удовлетворении и со своей стороны – верой, добрыми делами, страданиями в жизни, распинанием плоти со страстями и похотями. Вот уж этого-то я и не могу понять! Если удовлетворение за меня принесено Христом, да еще «преизбыточествующее», то что же я-то могу здесь прибавить? Бесконечность не станет больше, сколько к ней единиц ни прибавляй. Кроме того, то мне говорили, что я не могу удовлетворить правде Божией, что удовлетворил Сын Божий, а теперь оказывается, будто и мое удовлетворение что-то да значит, будто без него мало даже бесконечного удовлетворения, данного в крестной смерти Богочеловека! А потом, что же такое мои добрые дела, моя борьба с грехом и страстями – условие спасения или следствие спасения? Потому ли я добродетелен, что спасен, или потому я и спасен, что добродетелен? Так, свернув с католической тропинки, наша догматика попадает в непроходимую лесную чащу непримиримых противоречий.

А какое освещение получает вся моя нравственная жизнь, искусственно пристегнутая к умеющей без нее обходиться юридической теории спасения! Вся земная жизнь Христа, говорил я, обращена юридической теорией в наказание. Точно так же и моя духовная жизнь представляется наказанием. Не потому я должен быть добродетельным, что это хорошо и радостно само по себе, а потому, что неприятной и болезненной борьбой с грехом я должен удовлетворять правде Божией. От одного этого освещения гибнет настоящая духовная жизнь. Не потому я молюсь, что этого душа моя желает; нет, я «грехи замаливаю». Хочется сказать словами поэта:

Молитва ведь для вас есть клянченье местечка

На том возу, что в рай тащит Христос⁴.

Милостыня, пост, богослужение – все это внешние дела, которые записываются мне на счет для оплаты потом наградой или по меньшей мере для смягчения грядущего наказания. Правда, человек, живущий в сфере отношений гражданских, внешних и по необходимости юридических, всегда и в дело спасения склонен переносить взгляды юридические. Но на это, мой Друг, следует смотреть как на принижение идеи спасения по немощи человеческой. Пусть на лубочных картинах Страшного Суда изображается взвешивание дел человека на весах, но возводить это представление на степень догматической теории – нет, с этим никогда не примирюсь и всегда против этого буду бороться.

Так, мой дорогой Друг, невозможно согласиться с юридической теорией спасения, которая пренебрегает и воплощением, и воскресением, а знает одну только Голгофу с померкшим солнцем, со смятенной тварью, с трепещущей землей, с распадающимися камнями. Эта теория – чужая, нецерковная, в церковное богословие проникшая всего только двести лет назад, утвердившаяся здесь после разгрома Православной Русской Церкви Петром I. Теория эта, приспособленная к Православию, противоречива, ничего не объясняет. Наконец, она прямо вредна для нравственной жизни. Однако представь, мой Друг, что и у нас эта теория находит до сих пор защитников, которые отстаивают ее с энергией, достойной более почтенного приложения. Я никак не могу понять, на что она им нужна, чем она им дорога, почему так мила и любезна. А ведь иные на отвержение юридической теории искупления склонны смотреть как на какой-то поход против Православия. Даже такие безусловно чуждые Православию понятия, как удовлетворение и заслуга, у нас находят защитников. А по-моему, допустить эти понятия в богословие – значит исказить чистый образ здравых учений о спасении. Особенно замечательно, Друг, вот что. Противников юридической теории искупления (к каковым и я считаю священным долгом принадлежать) у нас иногда обвиняют... в чем бы ты думал? В протестантстве. Господи Боже! Да ведь протестанты о спасении лжемудрствуют не лучше католиков. Они тоже за юридическую теорию держатся. Противники юридической теории указывают на несомненно католическое ее происхождение, а защитники ее упрекают их в симпатиях к немцам-протестантам. Вот уж не повинен я в такой склонности к немцам-протестантам. Откровенно тебе, мой Друг, говорю: ни одной протестантской немецкой книжки о спасении я не прочитал. Пытался читать, но через несколько страниц бросал с отвращением – та же схоластика безжизненная, как у католиков или у наших догматистов XVIII- XIX веков. Учение о спасении я почерпал у святителей Иринея Лионского , Афанасия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Кирилла Александрийского, у преподобного Иоанна Дамаскина, во всех наших богослужебных книгах, где говорят вдохновенные песнописцы древней Церкви.

Благодарение Господу Богу, слепое доверие к измышлениям католического средневековья у нас на Руси за последние 25 лет стало значительно колебаться. Уже давно появились книги – отца П. Я. Светлова «Значение Креста в деле Христовом»⁵, архимандрита (ныне архиепископа) Сергия⁶ «Православное учение о спасении». Обе эти книги, может быть, и появились в свете-то благодаря участию архиепископа Антония⁷, который уже 30 лет неустанно ратует за очищение нашего богословия от католической схоластики. Сказать тебе, Друг, по правде – книги отца Светлова и архиепископа Сергия меня все же не удовлетворяют, и именно в одном пункте: недостаточно в них значения придано самому факту воплощения Сына Божия на земле, хотя у отца Светлова во второй главе собран прекрасный святоотеческий материал и по вопросу о воплощении, которое только не поставлено в центре работы, посвященной значению Креста.

В кратком очерке учение о спасении, начинающееся в Вифлееме и через Голгофу приходящее к воскресению и Елеону, можно изложить так.

В раю люди согрешили. Их грех состоял в непослушании воле Божией, то есть в утверждении своей воли, в своеволии. Человек отвернулся от Бога, злоупотребив свободой. Грех – не преступление, не оскорбление Бога. Это болезнь и несчастье человека. Созданный в нетление и блаженство, человек мог оставаться таким, лишь осуществляя волю Божию. А нарушение этого основного закона бытия имело непосредственным следствием извращение естества человеческого. Грех был потерей духовного здоровья. Человек подпал тлению, смерти и страданию. Первоначальное состояние человека само в себе носило источник блаженства. Искаженное естество само в себе получило источник страдания. От этого состояния страдания и нужно было человека исцелить, спасти. Дело не в прощении греха и не в удовлетворении оскорбленного Бога, а в исцелении самого человека и в возвращении ему первобытного блаженства. Сам больной себя исцелить не мог. Премудрость и благость Божия создает домостроительство воплощения. Сын Божий воплощается, и в единой Ипостаси Богочеловека соединяются два естества – Божеское и человеческое – «неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно». Это единение естеств само в себе есть источник спасения человека. Происходит обновление человека, «обожение человека», новое творение. Некогда Адама Бог сотворил, персть взем от земли. Адам снова в персть обратился. От этой персти Адама перстного, Слово, воплощаясь, заимствует от Чистой Девы плоть, естество человеческое. Естество человеческое едино и не есть только отвлеченная идея. Поэтому единение Бога и человека во Христе есть вечное единение Божества с человечеством. Реальным единством человечества объясняется переход Адамова греха на ветхозаветного человека. Тем же единством объясняется спасение всех во Христе. Не долги здесь перекладываются с одного на другого, но самое естество человеческое изменяется. Человечество получает новые силы. Восстановляется красота изначальная нашего естества (слова святителя Кирилла Александрийского). Начинается новое бытие. Восстановляется рассеченное грехом единство рода человеческого.

На основе воплощения создается Церковь, этот общечеловеческий организм любви. Восприняв человеческое естество, Сын Божий вместе с ним преодолевает греховное самоутверждение твари. На Голгофе совершено было Богочеловеком отречение от воли греховной, человеческой. Эта воля трепетала креста, хотела пройти мимо него, просила: да мимо идет крест, но, объединенная с волей Божественной во Христе, она сказала Отцу: «Не моя воля, но Твоя да будет». В страданиях Сын навык послушанию, смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Непослушанием одного сделались многие грешными, так и послушанием одного сделаются праведными многие.

Голгофа и Крест – поворотный пункт истории. Прежде человек шел от Бога; теперь он обращается к Богу. Не судится Бог с человеком на Голгофе, не самоудовлетворяется казнью Сына, но сретает и радостно лобызает возвращающегося блудного несчастного сына. Совершилось! Горохищное овча, естество человеческое, воплотившийся Сын Божий, на рамо восприим, принес к Отцу. Голгофа и Крест – перелом сознания и воли грешного человечества. С болью и страданием совершается всякий нравственный перелом. Так совершился он и на Кресте, где за нас, ради нас, но и вместе с нами, как братьями нас называющий, пострадал Христос. Воистину до крови за нас подвизался Христос на Голгофе. Но почему спасительна для меня эта страшная Голгофа? Не сама по себе, а потому, что в Вифлееме Сын Божий мое естество воспринял в единство Своей Ипостаси. Через единение естеств во Христе и смогло человечество сломить на Голгофе свою греховную волю. Так Голгофа получает истинное богословское освещение от Вифлеема, над которым Воинство Небесное в великую ночь Рождества славило Бога. Нося мое же естество человеческое, Первенец из мертвых прошел через врата смерти и гроба, не увидав тления. Тление и смерть были побеждены, даровано нетление и вечная жизнь. Естества во Христе соединены неразлучно, и Христос, вознесшись во славе, посадил и наше естество одесную Божественной славы.

Но все это опять вовсе не потому, что заплачены наши долги, понесено нам назначенное наказание, а потому, что от самого единения естеств в лице Христа мы действительно стали иными. При первом творении Бог вдунул в Адама дыхание жизни, и стал Адам душою живою. То же и при новом творении. «Носиму дыханию бурну», сошел на апостолов и дарован был всей Церкви Дух Божий, Который стал источником новой, благодатной жизни. Дело спасения, совершенное Христом, ложится в основание новой нравственной жизни человечества в Церкви. Если человек был болен, то теперь он исцелен и восстановляется его духовное здоровье. Обновление естества должно пройти и через личность, спасение должно стать личным. И человек борьбою с греховной и страстной природой содевает свое, личное спасение. Аскетический подвиг христианской жизни есть ни наказание, удовлетворяющее правде Божией, ни «выслуга» пред Богом, но есть именно содевание моего личного спасения, некоторый режим, который восстановляет духовное здравие. Как с грехом неразрывно связано его и следствие – страдание, так с добродетелью соединено блаженство. Сама добродетель есть блаженство. Не как внешняя награда дается христианину блаженство. Да не будет этого наемничества и торгашества в святом деле спасения! Блаженство, как дерево из зерна, вырастает из добродетели, из утверждения человека в воле Божией и в добре. Добрыми делами человек не зарабатывает себе плату или награду, не заслуживает себе блаженство, а творит их потому, что он – благ и уподобляется Всеблагому Богу. Аскетический подвиг борьбы с грехом скорбен, но и радостен, тяжел, но и облегчает душу. Есть и на земле носители торжествующего христианства, всегда радостные, всегда с пасхальными песнопениями на устах, и лица их – как лицо Ангела. В то же время служитель греха страдает, не имеет мира и радости и по внешнему виду уподобляется мрачным лицам демонским.

В таком изложении, мой дорогой Друг, учение о спасении представляется мне чистым и возвышенным, последовательным и связным, чуждым наемническо-торгашеского духа католической догматики и протестантского мудрования. Это же учение и меня побуждает к спасительному подвигу борьбы с грехом, к очищению сердца от греховных навыков, к утверждению воли моей в добре. Юридический счет заслуг и добрых дел должен быть чужд нравственной области; это область чисто условных человеческих отношений, а условная нравственность не есть нравственность. Мне думается, что без юридического элемента вполне можно обойтись и в области вероучения, и в области нравоучения. Этот элемент разрывает нравоучение и вероучение, а в церковном понимании спасения вероучение непосредственно переходит в нравоучение. Спасение, совершенное Христом, влечет за собою содевание своего спасения человеком в аскетической борьбе с грехом и страстями, а это содевание спасения дает человеку спасающемуся само по себе блаженство. Крест Христов не испраздняется, Голгофа не обходится в предложенном понимании спасения, но получает бесспорно ей принадлежащее место в системе Божественного домостроительства; только ради Голгофы не омрачается тихая ночь Вифлеема и светлая ночь Воскресения. Богословствующая о спасении мысль приходит к Вифлеему, видит Младенца, лежащего в яслях, и благоговейно преклоняется пред Ним, как пред Спасителем мира. Тайно родился Христос от Девы в вертепе, тайно Он воскрес из пещеры Иосифа Аримафейского, но богословствующая мысль в Рождестве видит создание новой твари и обожение человека, а в Пасху торжествует победу над тлением и смертью. Эти два торжества великих омрачает юридическая теория искупления, лишая их полноты смысла и обращаясь только около Голгофы.

Не удивляйся, мой дорогой Друг, что я все писал свои рассуждения, не приводя свидетельств из церковных авторитетов. Сделать это было бы легко. У меня есть сборники выписок. Но зачем повторять одно и то же? Каждый из великих богословов древней Церкви, хотя и в других словах, но говорит, в сущности, то же, что я сказал на своем языке. Изложенные мысли о спасении я встречаю едва не на каждой странице святоотеческих творений, особенно на священном Востоке, и встречаю во всех веках. Эти творения – будто цветущий и благоухающий сад. А прихожу к нашим догматикам XVIII-XIX веков, и они представляются мне безводной, сухой и каменистой пустыней.

Я обращу Твое внимание, дорогой Друг, лишь на одно. Прочитай внимательно службу на Благовещение и на Рождество. В храмах-тο у нас стихиры и каноны пропускают, растягивая вместо того бесконечные и бессмысленные партесы. В этих двух службах найдешь в этом моем письме изложенные истины, но не увидишь никаких намеков на юридическую теорию искупления.

Вот несколько мыслей из службы на Благовещение: «Радуйся, Благословенная, Богорадованная, приимеши бо во утробе Твоей Бога воплощаема, и Тобою человечество на древнее блаженство за благоутробие призывающа». «Адам обновляется, и сень нашего существа, обожением Приемшаго смешение, Церковь Божия бысть». «Еже от века таинство открывается днесь, и Сын Божий Сын Человеч бывает, да хуждшее восприем, подаст ми лучшее. Солгася (обманулся) древле Адам, и бог возжелев быти, не бысть; Человек бывает Бог, да бога Адама соделает».

А вот из рождественских служб: «Возставити и сопрославити человеческое падшее естество приидох явственно». «Да ликовствует вся тварь и да играет, обновити бо ю прииде Христос и спасти души наша». «Истлевша преступлением по Божию образу бывша, всего тления суща⁸, лучшия отпадша Божественныя жизни, паки обновляет мудрый Содетель». «Вочеловечся обновил есть нас». «Причастием плоти горшия подав Божественного естества». «Перстнаго от самого единения и общения богосоделал еси». «Преславное таинство устрояется днесь, обновляется естество и Бог Человек бывает». «Людие... ныне утешаются пакибытием».

Таких слов, Друг, нет в догматиках. Воображаю, какую убогую службу составили бы на Рождество защитники юридической теории искупления. Но, благодарение Господу, этой теории не знала древняя Церковь, оставившая нам свое богослужение. К ее идеям прилепляемся в богослужении, а она за истину воплощения, за тайну Вифлеема века подвизалась, ибо хотела отстоять для грешного и несчастного человека величайшую радость и надежду – на блаженное пакибытие, на восстановление красоты изначальной. Утешайся, Друг, этой радостью в дни Христова Рождества!

Начиная с А. С. Хомякова, еще в XIX в. все громче стали звучать голоса, выступающие против «западного засилия» в русском богословии. Критика влияния западной схоластики на русское богословие была направлена прежде всего против так называемой «юридической теории» спасения, основанной на сотериологии Ансельма Кентерберийского и нашедшей свое отражение в пособиях по догматике XIX века, в частности в «Православно-догматическом богословии» митрополита Макария (Булгакова, † 1882).

Первыми исследованиями, направленными против «юридизма» в учении о спасении, можно назвать магистерскую диссертацию профессора протоиерея П. Я. Светлова «Значение Креста в деле Христовом», защита которой состоялась в МДА в 1893 г., и труд архимандрита Сергия (Страгородского) «Православное учение о спасении», который был защищен им в 1885 г. Разбирая схоластическую систему искупления, отец Павел Светлов отмечал, что «все необъятно-великое содержание слова крестного в схоластическом богословии стремятся заключить в узкой формуле учения о сатисфакции». Крест тем самым становится лишь кровавой уплатой за грехи людей бесконечному Божию правосудию (П. Светлов. Значение Креста в деле Христовом: опыт изъяснения догмата искупления. Киев, 1907. С. 9). Тем самым правовое «жизнепонимание по существу своему противоположно христианскому и ... оно единодушно отвергалось словом Божиим и отцами Церкви» (Архим. Сергий. Православное учение о спасении. М., 1991. С. 95). Указанные работы были поддержаны митрополитом Антонием (Храповицким), горячим противником «юридической теории». (Впрочем, собственное осмысление тайны искупления, изложенное позже митрополитом Антонием в статье «Догмат искупления» (1917 г.), было подвергнуто небеспочвенной критике со стороны таких известных иерархов, как архиепископ Серафим (Соболев, †1950) и архиепископ Феофан (Быстров, † 1940).

Особое место в полемике вокруг учения о спасении занимает архимандрит Иларион. В противовес «юридической теории» спасения, говорящей о значении Голгофской жертвы, архимандрит Иларион основой спасения человека называет Боговоплощение, как «возрождение, обновление, воссоздание и обожение» человеческой природы. Детальное изложение этих сотериологических мыслей архимандрита Илариона в статье «Вифлеем и Голгофа» предваряется рядом ранних работ – «Христианство или Церковь?», статьями «Воплощение», «Воплощение и смирение», «Воплощение и Церковь» (см. 3-й том настоящего издания) и лекцией «Богословие и свобода Церкви» (см. 2-й том настоящего издания).

Рассматривая учение о спасении сщмч. Илариона, справедливо упомянуть замечание известного богослова XX века архиепископа Василия (Кривошеина): «Архиепископ Иларион отождествляет все искупительное и спасительное дело Христово с одним воплощением и в своей речи буквально ничего не говорит о крестной смерти Христовой. Он хочет обосновать свое богословие на церковных песнопениях, но цитирует только песнопения Рождества, Богоявления, Благовещения, совершенно игнорируя тексты Страстной седмицы, праздников Креста и даже Святой Пасхи, так что в его концепции нет места не только для крестной смерти, но и для Воскресения Христова, а только для Его Рождества и воплощения» («Символические тексты в Православной Церкви», 1964 г.).