Слово при погребении первенствующего члена Святейшего синода, высокопреосвященнейшего Антония

Слово при погребении первенствующего члена, высокопреосвященнейшего Антония, митрополита Новгородского, Санкт-Петербургского, Эстляндского и Финляндского, и разных орденов кавалера, произнесенное преосвященным Иннокентием, архиепископом Херсонским и Таврическим в Александро-Невской Лавре, 1848 года ноября 19 дня

Поминайте Наставники ваша, иже глаголаша вам Слово Божие, их же взирающе на скончание жительства, подражайте вере их (Евр.13:7).

Повинуясь заповеди Апостола Христова, обозреваю земное поприще почившего в Бозе Архипастыря; иду за ним по всем стезям его жизни; восхожу вместе с ним на высоту и нисхожу долу, – и что вижу? Везде вижу следы особенного Промысла Божия, ознаменовавшего себя в жизни Почившего разительной противоположностью путей своих. – С одной стороны представляется в ней необыкновенная высота сана и звания, о коей Почивший большую часть жизни своей не мог и помышлять; с другой – ряд тяжких недугов, кои казалось, навсегда устранены были самой крепостью его телосложения. Если кто, то он, подобно Давиду, не обинуясь, мог сказать о себе: мал бых в братии моей и кто возвестит Господеви моему? Сам Господь, сам услышит; и посла Ангела своего и взят мя¹. Если кто, то сей же Пастырь мог взывать потом ко Господу словами Давидовыми: спаси мя, Боже, яко внидоша воды до души моея². Одержаша мя болезни смертные³. Пострадах и слякохся до конца⁴. Изсше, яко скудель крепость моя; язык мой прильпе гортани моему⁵, свет очию моей и той несть со мною⁶. В персть смерти свел мя еси⁷!

При такой разительной противоположности земного жребия своего, Почившему надлежало иметь сугубую силу духа: одну дабы не поникнуть под неожиданной высотой сана и звания своего, другую – дабы мужественно перенести тяжесть столь же неожиданного, как и продолжительного недуга. И, благодарение Господу, он имел эту сугубую силу! – Златый кидар Первосвятителя ничем не помрачен на главе Почившего; ложе многострадального Иова ни разу не огласилось воплем ропота и малодушия. В мрачные дни печали, как и в светлые дни радости, являлась одна и та же вера, николиже сомнящаяся и одна и та же, любовь, николиже отпадающая⁸. И вот, брат., урок, который, можно сказать, сам собой выходит для всех нас из гроба сего – урок веры и терпения, смирения и преданности Богу!

Как бы желательно было, чтобы поучительный урок сей изложен был теперь пред нами одним из тех лиц, коим известны все события в жизни почившего Пастыря, пред коими раскрывались тайны его души и сердца! Но, поскольку печальный жребий священнодействия слова возлег на нас, кои не можем хвалиться подобным знанием и кои вообще способнее удивляться путям Божиим в жизни человеческой, нежели изображать их словом человеческим; то, воодушевившись силой заповеди Апостольской, повелевающей поминать Наставников и Пастырей, сделаем, что можем; пройдем кратко, в духе веры и любви, по пути жизни Почившего. Таким образом, он сам, не смотря на свой сон смертный, еще раз – деяниями своей жизни – будет для нас Учителем и Наставником.

Не без причины замечают, что у людей с особенным предназначением само младенчество окружено бывает нередко знаменательными событиями. Если бы не краткость времени, то и мы могли бы рассказать вам о подобных событиях из самых ранних дней жизни почившего Пастыря, таких событиях, кои невольно привели бы вам на память дивную судьбу Самуила, когда он, еще будучи отроком, привитал в Скинии Свидения. Кто бы, напр., мог вообразить, что он, еще младенцем, не раз был приносим родителем своим в храм и во время утренних молитвословий, мирно почивал у самого подножия Престола Божия? – Между тем, да послужит сие к успокоению тех, коим судьба Почившего может казаться исполненной резких внезапностей. Нет, судьба возлюбленной Невесты Христовой, Церкви святой, коея он был Первосвятителем, никогда не может подлежать случаю и внезапности! Кто стяжал ее не сребром и златом, а бесценной кровью Своей, Тот не воздремлет, ниже уснет, храняй ее. Яко всеведущий, Он твердо знает, когда нужно послать в Первосвященники ее Аарона, когда Финееса, когда Эздру, когда другого кого-либо из сынов Пророческих и заранее, Сам уготовляет избранных на дело служения Пастырского.

Справедливость требует сказать одно то, что большая часть жизни Почившего была подобна рекам, кои долго текут между берегами пустынными, доведомые немногим, хотя обилием вод своих могли бы служить на пользу целых стран. В самом деле, что видим мы? В начале (и немалое время) Пастырь небольшого словесного стада, Наставник в не знаменитом, хотя важном по своему назначению, вертограде наук; потом Предстоятель собратий по званию, потом Блюститель порядка и благочиния Церковного, потом муж совета в управлении Епархиальном, потом Истолкователь закона и нравственности для благородного юношества; вот разные виды служения, среди коих протекла большая часть жизни Почившего! Служения не именитые, если сравнивать их с последующими, но именно такие, на коих можно было собрать драгоценный запас всякого рода опытов из жизни человеческой, ознакомиться со всеми нуждами Церкви, Пастырей и пасомых, дабы потом, по примеру Св. Павла, быть всем вся⁹. Самая строгая справедливость требует сказать при сем, что каждое из мест, на кои становился Почивший, тотчас возвышалось от лица его и обращало на себя общее внимание; не только пасомые сим Пастырем, не только собратья по званию, не только Начальники и Архипастыри, сами иноверцы почитали его одним из редких людей своего края.

Да послужит и сие в урок и утешение тем, кои позволяют себе малодушно сетовать на невысокую долю своего звания и служения. Человек истинно-достойный виден во всяком звании, высок на каждом месте. И стократ лучше, когда человек выше места, нежели когда место выше человека.

Между тем, будущая судьба Почившего, не смотря на всеобщее уважение к нему, все еще оставалась под крепкой печатью; и печать сия могла вскрыться не прежде, как после ужасной бури, потрясшей страну, им обитаемую, из края в край. Вы знаете, откуда пришла, как разразилась и чем окончилась эта буря. Для нашей цели довольно сказать, что Святая Церковь, вместе с Отечеством, вышла из кровавой борьбы с новой силой и новой славой. Отторгнутая превратностью времен, древняя Обитель Почаевская возвращается в состав родной Иерархии… Среди столицы умиренной Польши, в знамение первобытного духовного союза, водружается кафедра Православного Святителя…

В сие то время, когда так нужны были бодрые и благие делатели в вертограде Церкви, Почивший в Бозе Пастырь, как бы по особенному мановению свыше, оставляет навсегда жизнь среди мира и всецело посвящает себя на служение Церкви в звании иноческом. Казалось, это была пристань после треволнений моря житейского; между тем, здесь, в этой пристани и началось для него великое и разнообразное плавание духовное.

Зная отличные достоинства Почившего, Пастырь Церкви Волынской не медля поемлет его себе в сотрудники в деле благоустроения Святой Обители Почаевской. Недолго – по времени – продолжалось это святое сотрудничество; но следы и плоды его останутся навсегда. Одни из средств к благостоянию Лавры угаданы и открыты, другие обновлены и усилены, третьи очищены и облагорожены, и все направлены к надлежащей цели.

Скоро открылось для Почившего другое, высшее и труднейшее поприще, на коем надлежало уже не содействовать только и усовершать, а полагать основание, подавать пример и руководить всех и каждого. Для новоустрояемой Церкви Варшавской потребовался первый Святитель. Все чувствовали важность нового поприща, все желали будущему делателю успеха на нем. Но, кто сей избранник, имеющий явиться с знамением мира и любви от лица церкви Всероссийской к Церкви Польской? – Почивший, по самой не давности нового звания своего, казался далее других от сего святого, но многотрудного посольства. И вот, сверх чаяния и его и других, оно поручается не иному кому, а ему именно, так что он еще тогда мог со всей точностью приложить к себе слова Св. Давида: мал бых в братии моей; и кто возвестит Господеви моему? Сам Господь, Сам услышит. И посла Ангела своего и взят мя. Зрелище умилительное! Тот, кто так недавно оставил суету мирскую и весь шум градов, ища покоя душе своей под кровом святой Обители, внезапно должен взять на рамена свои тяжесть звания Святительского и явиться представителем целой Церкви Православной. Где явиться? Не среди обыкновенного града, а посреди величавой столицы, которая, в следствие несовершенно прошедшего еще недуга, готова была, по выражению Пророка¹⁰, свет называть тьмой и тьму светом. Сколько требовалось опытности, прозорливости, терпения и великодушия, чтобы только благоуспешно начать, не говорю уже благополучно кончить дело свое! – Надлежало, подобно Неемии, одной рукой созидать стены Сиона, а другой отражать наветы противных¹¹. Почивший умел скоро найти тайну победы; потому что искал ее не в темных глубинах мудрости мирской, а в Евангелии и собственном сердце. Вместо того, чтобы действовать силой, он начал действовать любовью; и любовь произвела то, чего никогда не могла бы сделать сила. Не прошло года и те, коим Православный Архипастырь казался опасным пришельцем, с радостью признали в нем не только достойного Святителя, но и мудрого для них самих советника, и любвеобильного помощника, и кроткого миротворца. Удивительно ли после сего, если Державный взор Монарха, так часто и с такой любовью, начал обращаться на того Пастыря, который умел победить столько трудностей и заслужить душевное уважение даже от взыскательных сынов Церкви Западной? – Успехи служения его были радостью и честью для всей Церкви Православной, для всего Отечества; и если бы он не сделал ничего более, то за одни труды его для Церкви Варшавской, коея он был основателем и украшением, имени его следовало быть вписанным между именами Святителей – приснопамятных.

Между тем и здесь не конец подвигам. Явится еще раз Ангел, еще разв и столь же неожиданно, возьмет его с своего места, и поставит на новом, высшем. Этот Ангел, как и прежде, был Помазанник Божий, коего сердце, по уверению Пророка, выну в руце Божией¹². Он рек Державным гласом Своим; и жезл Первосвятительства, который не без труда носили Гавриилы, Амвросии, Михаилы, Серафимы, преходит в руки Почившего!… Назначение высокое! Но можно ли было без тяжкой борьбы душевной принять на рамена свои тяжесть Пастыреначальства, к духовному попечению и надзору коего принадлежит, можно сказать, вся Церковь Православная? Может быть стократ Почивший взывал в душе своей ко Господу: и кто есмь аз, Господи, яко возглаголал еси тако о рабе Твоем? – Но, покорный судьбам Промысла, он, хотя уже с ослабевшими, от трудов и недуга, силами, бодрственно является на новой духовной страже. И как начинает ее? – Как бы бдел и подвизался еще только первый раз. На что не обратилось тотчас его пастырское внимание и попечительность, начиная от сего храма и сей обители? – Кому из слышавших не памятны те умилительные чувства, коими исполнено было первое слово его к сему граду, при вступлении на Паству? С каким усердием спешили в тот храм, где совершал он Богослужение, окруженный не столько величием своего сана, сколько доблестью Пастыря-Отца? На чьей главе из присутствовавших во храме, как бы она ни была проста и мала, не опочило его благословение? – Утешаясь таковыми действиями пастырскими, невольно вспоминали многие, что маститый Предшественник его, как бы в духе прозрения духовного, не другому кому, а ему единственно, вскоре по посвящении его во Епископа Варшавского, преподал в отеческое напутие и свой златой кидар, и свой жезл Первосвятительский. Итак, благоуспешно действовано при здравии уже полуразрушенном, с силами, видимо оскудевающими от недуга! Сколько бы еще можно было после сего ожидать от дальнейшей пастырской деятельности Почившего, если бы ему дано было раскрыться пред последней паствой своей вполне и окончить поприще свое подобно другим? – Но елей жизни видимо и быстро оскудевал в светильнике от самой яркости прежнего светения. Немощная плоть не могла постоянно и до конца следовать за порывами и напряжением духа бодрого и неусыпного. – Наступило последнее поприще болезни и злостраданий.

Что сказать о нем? Сожалеть и печалиться, или паче благодарить и за него Господа? – При одре болящего нельзя было не совоздыхать, а при гробе Почившего не только можно, но и должно возблагодарить, и утешиться духом. Почему? Потому что, для поврежденной грехом природы нашей, болезни и недуги вообще суть одно из действительнейших средств к очищению и освобождению духа из под владычества плоти и крови, так что, как говорит Св. Павел, аще и внешний человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни¹³. Для тех даже, в коих положено уже твердое основание к добру, кои провели жизнь в посильном исполнении заповедей Божиих, кои за свои труды, и верность закону и совести удостоились дарований духовных, даже для таковых людей болезни, самые тяжкие, никогда не составляют излишества, а напротив служат нередко вместо того крещения огнем, о нужде коего для нашего духовного пакибытия засвидетельствовал Предтеча Христов, когда вещал ученикам своим о Спасителе: Той вы крестит Духом Святым и огнем¹⁴.

Дано было испытать и пройти это крещение огнем и Почившему в Бозе Пастырю. Не о днях и неделях, а о целых последних годах жизни своей, он мог, подобно Апостолу, сказать: сами в себе осуждение смерти имехом¹⁵; то есть, мы чувствовали уже над собой приговор к смерти и видели, как бы по частям его исполнение. И для чего чувствовали и видели это над собой? Да не надеющеся, как изъясняет Апостол, будем на ся, но на Бога, восставляющего мертвые¹⁶. И действительно, у Почившего, особенно в последние месяцы недуга, все надежды видимо принесены были от людей к Единому Богу и постоянно было в виду восстание уже не с одра болезни, а из утробы земной – в день всеобщего воскресения. – Было, было от чего поколебаться самому твердому духу! Но, благодарение Господу! Проникнутый живой верой, дух Почившего пребыл тверд! Когда другие ободряли его надеждами на земле, он возводил очи к небу. Когда окружающие изъявляли скорбь и сожаление, он, если не языком и устами, то взором вещал: аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим¹⁷? Буди имя Господне благословенно во веки¹⁸! Таким образом, одр болящего был поучителен не менее кафедры проповедующего.

Но, вот наконец и поприще недуга кончено! Ветхое рубище плоти сложено навсегда! Мрачные врата смерти пройдены! Остается бессмертному духу явиться пред престолом Вечного Судии и дать отчет о приставлении домовитом…

Да, брат. мои, определенно есть, скажем и мы словами Св. Павла, определенно есть человеком единой умрети, потом же суд¹⁹, суд уже не человеческий, часто неправильный и всегда неполный, потому и неимеющий совершенно решительных последствий, а суд Божий, проницающий сердца и утробы, взвешивающий самое несодеянное²⁰ наше, коего следствием потому для человека есть или жизнь, и блаженство вечное, или отвержение и мука нескончаемая. Кто бы из нас мог устоять на суде сем, если бы о страну Судии не было за нас Всемогущего Ходатая и Заступника, Единородного Сына Божия, с Его всепримиряющим крестом и всеочищащей кровью? – Да вознесутся же к сему Божественному Ходатаю молитвы от всех и каждого из вас, братия, о успокоении души почившего Архипастыря, и об отпущении вольных и невольных его грехопадений! Да помолится от сердца каждый: ибо Почивший, яко Пастырь града сего, не о себе токмо, но и о каждом из вас должен свидетельствовать на суде Божием!

Гряди с миром, доблий подвижник Вертограда Христова, в последний путь твой! Приложись к сонму Святителей, украшавших собой и служением своим державный град сей! Возвести им, что Православная Церковь Российская, утверждаясь на краеугольном камне веры в Единородного Сына Божия, стоит непоколебимо и восходит от силы в силу! –

А мы, брат. моя, препровождая в недра земли гроб сей, возьмем от него в напутствие себе на всю жизнь, если не что другое, то – память о нашей смерти: ибо нет сомнения, что давно растут, а может быть уже и под рукой секущего, те древа, из коих будет устроен и наш гроб. Аминь.