Архимандрит Иннокентий в свое время славился в Петербурге как один из знаменитых проповедников. Его проповедь имела отличительные черты, отвечавшие особенностям его нравственного характера. Как противник мистики, он категорически высказывался против этого направления и, в частности, против того нелегкого положения, в котором оказалась Русская Православная Церковь в результате почти всеобщего увлечения мистицизмом. Вот весьма замечательное рассуждение святителя о положении церковной проповеди в его время.

«Что же касается проповеди Слова Божия,– рассуждал однажды архим. Иннокентий,– кто дерзнет сказать особенно в дни сии о неслышании Слова Божия! В книгах ли скудость ныне? Не мы ли дождались тех дней, когда исполняется пророчество Спасителя: проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам (Мф.24:14)? Нет, не в сем скудость, ибо нет недостатка ни в чтении, ни в проповедании, ни в распространении Слова Божия письменами. Без сребра и злата даруется Слово Божие. Неужели сего ради ныне только воцарилась проповедь Евангелия более, нежели бывала в древности?

Ах, нет, она при всем множестве письмен своих так ныне умалилась, что отцов Церкви можно вопросить: «И где Слово Божие? Где ныне оно, могущее говорить в сердце новому Иерусалиму в Церкви Божией? Смеет ли ныне кто проповедать кому-либо, как пророк Илия против Ваала, против новых ваалов, коим поклоняются в собраниях библейских? Возвещается ли, как трубою, пост сынам и дщерям православным? Возвещается ли запрет Божий ходящим вслед похотей своих? Хотят ли наступить на змею и на скорпиона, и на всю силу вражию, одолевающую злобой немалое число избранных? Думает ли, знает ли ныне крепкий из сынов царства, что надобно жало змиево притуплять немедленно, и что плевелы духовные, насколько можно, нужно сжигать огнем прещения и жаром проклятия?»

Но увы! Слово все говорят, но о деле все молчат: о небесах мечтают, а земное делание и очищение оставляют. Если бы глас Божий, а не глас коварный, глас змия проповедовался библейской кафедрой, то возможно ли, чтобы для многих была еще полночь на земле в наши дни? Как можно, чтобы спящие и дремлющие не восстали от сна грехов? А так как все это мы ныне сами видим, то, увы, очень скудна и худа ныне проповедь библейская. Не следует обличительное слово вещать, например, о блуде, тем, кто суть девы, и не в тех домах, где невинность и целомудрие витают. Проповедь святых древности разрушала дома блудниц, капища ересей, и церковь лукавнующих ломали руки проповедников Христовых. А ныне есть ли в нас такая проповедь Слова Божия, как во святых была, когда изо дня в день блудилища и скопища преобразовывались в храмы и лжепророки и лжеучителя утверждались в мудрости?

Известно нам, что Господь дал язык на учение, чтобы знать время, когда подобает возвещать слово. Сей-то мудрости, сей-то соли евангельской, сего-то духа разума – когда, кому, что, где и как проповедовать нужно – и недостает ныне. А посему какая польза в том, что гремит во многих устах ко многим сердцам проповедь Иоанна: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф.3:2)? Ей, избранные, приблизилось Царство Небесное, и внутри нас оно пребывает; но проповедь истинная, какую жизнью надо проповедать, далеко от нас удалилась и редко где слышима. Если кто речет верное слово проповеди, то многие не хотят его и послушать, и тот, кто проповедует, неприятен им. А иные ищут и души того, кто возвещает Слово Божие, а не свое.

Сего ради, человек Божий, кто бы ты ни был, если можешь, проповедуй слово, настой во время и не во время, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием. Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням (2Тим.4:2–4). И действительно, ныне христиане уклонились к «бабьим басням» (ср. 1Тим.5:7) и сказкам, кои у Штиллинга и подобных ему находятся»⁸¹.

В некоторых местах жития святителя Иннокентия находятся еще более грозные выпады против современных ему мистиков. Автор жития архим. Фотий приводит следующие слова, якобы сказанные преосв. Иннокентием: «Где ни послушаешь – везде тот говорит о Христе, Сыне Божием, как о немного большем себя, а сей безумно говорит, что в себе Духа Божия имеет; тот богохульствует, что послан проповедать с неба от Бога, а сей творит неподобное; тот думает пророчествовать, как обезьяна бесовская, а сей слывет духовидцем; тот как юродивый бесов собирает себе, а сей как бес кружится и бичами бьет себя; тот хвалится, что слышит вести от Сиона, а сей Бога в себе имеет; тот сказки и бредни бабьи лобзает, а сей – Слово Божие предлагает; тот брешет как пес, что ныне будто бы внешний храм Божий не нужен, а сей думает возвещать о стяжании какого-то внутреннего храма в себе; тот славит безумных еллинских витий и софистов, а сей клянет святых; тот хулит святыни, мощи святых презирает, иконоборствует, а сей глотает, как кал свиней, бесовские предания, чарования, гадания».

Невозможно согласиться с архим. Фотием в том, что вышеприведенные рассуждения буквально принадлежат свт. Иннокентию. Самый тон их, резкость, переходящая иногда в грубость, свойственна литературному стилю самого архим. Фотия, но не свт. Иннокентия, который по своему мягкому, кроткому и любвеобильному характеру никогда не мог допустить подобных резких выражений. В представленных выше рассуждениях самому свт. Иннокентию принадлежат только общие мысли. В них, действительно, если не принимать во внимание их резкого тона, можно видеть немало правдивых указаний на те уродливые черты, какими обладало учение мистиков.

Святитель Иннокентий выступал с обличением таких проповедников, которые старались развить в себе главным образом дар красноречия, блистать витиеватостью языка, изящными манерами, мало заботясь о том, чтобы их слово действовало на сердце слушателей. Точно так же он относился и к тем, кто руководствовался гомилетическими произведениями новейших французских и немецких проповедников, а не творениями древних отцов и учителей Восточной Церкви. Вот какой трактат составил святитель Иннокентий о современных проповедниках:

«О, насколько мы недостойные учителя и проповедники слова истины! Любодей любодействует не ради деторождения, но для насыщения нечистой своей похоти. Так и проповедник слова Божия, когда глаголет не ради рождения чад духовных по закону, но чтобы только движением рук, звуком голоса и произношением слыть за проповедника или почесать сердце свое щекотанием, слухом чести, мзды и отличия,– то же он деет, что и любодей; сей последний любодействует телесно, а тот духовно. Когда-то проповедью Слова Божия волков в агнцев претворяли, а у нас из агнцев делаются волки.

Без болезни и воздыхания не могу вспомнить, как много учителей и проповедников в дни наши заблудили до конца. Многие надеются навыкнуть проповеди слова Божия не от дел, но из школьного научения и покушаются проповедать слово о царствии Божием не от вышнего разума, а от земного мудрования и [действия] плоти и крови, между тем как глас Божий гремит в уши их, говоря: плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия (1Кор.15:50).

Но что всего суетнее, горше и пагубнее во дни сии делается еще? Некоторые из верных сынов царствия почивают на западных и новейших (а лучше сказать, суемудрых) словесниках и витиях, покушаясь научиться [от них] суетному лепетанию слова и учения в Церкви. Живых же вод источника Израилева,– вод благодатного учения св. Златоуста Иоанна, Василия Великого, Григория Богослова и прочих святых отцов и учителей Церкви не хотят и видеть, как бы не нужных для настоящего рода людей. О времена! О обычаи! Неужели Массиньон, Бурдалу, Боссюэт, Флешье и прочие подобные им в своих хартиях заключают нечто больше и святее живых вод учения Христова, чем [источник], истекший от златых уст св. Иоанна Златоуста и иных отцов Церкви и учителей богомудрых, святых небесных человеков, во плоти сущих Ангелов? Неужели мрак учености нечестивого Иакова Бема, сатанинские глубины в книге «Таинство креста», в бреднях Штиллинговой «Победной повести», в брожении и кружении ума француженки де-ла-Мот Гюйон и прочая вражия тьма мира и плоти представляется ныне сладостнее слезных источников богомыслия и боголюбия св. Ефрема, преп. Иоанна Дамаскина, св. Кирилла, преп. Иоанна Лествичника, аввы Дорофея и Максима Исповедника?

Боюсь, не исполняется ли частично во дни наши слово апостольское: в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским (1Тим.4:1). Ибо вижу, что избранные дщери нового Иерусалима, Церкви нашей Восточной, Святой, Православной, читают басни и сказки Штиллинга лукавого, Эккартгаузена безумного, прелестного Фомы Кемпийского, безбожного Иерузалема, Иоанна Масона, адское зеркало адского внутреннего человека, и прочих вольнодумцев, лепетунов, лжеучителей и лжепророков суемудрых, гордых, совершенно плотских и развращенных человеков, никуда и ни к чему не годных. И вижу, что более чтут все оное бесово учение, нежели повести святых, чудеса, жития и сказания девственников, постников, совершенно бесстрастных человеков, святых избранных Божиих, святого праха которых недостоин весь мир, и плоти и кости которых хранит Господь нетленными, и Церковь почитает? Беда, если еще к тому же дохнет в дому Божием новый, коварный дух антихристов, под видом очищенной религии и вновь рождающейся церкви, ныне слывущей за святость в сынах тьмы и противления».⁸²

В проповедях архим. Иннокентий выше всего ставил их содержание. Он не любил подвергать строгой критике язык, как и другие внешние особенности проповеди. Вместо того, он весь углублялся в содержание и там прежде всего старался открывать внутренний мир самого проповедника, степень его убеждения в том, о чем он говорит. Он требовал от проповедника высоких нравственных качеств и особенно хотел видеть в нем смирение. Предлагаемые святителем советы об усвоении смирения были актуальны для его эпохи, поскольку некоторые из его современников обращали внимание более на внешнюю обработку проповеди, чем на ее внутреннюю силу и убедительность. В основе этого находилось не что иное, как тщеславное желание прослыть красноречивыми проповедниками.

Наперекор возгреванию в себе подобных честолюбивых устремлений, святитель Иннокентий рекомендует приобретать совершенно противоположное качество – смирение. «Утешься от мнимой скорби, брат возлюбленный,– так однажды писал он к архим. Фотию.– Мне не нужна над тобой строгость, какой ты не желаешь. Да будет Тот судьей твоего слова, Который глаголет неизреченно воздыханиями неизглаголанными. Только – смирись, пожалуй! Есть ли у тебя такие руки, чтобы дары принимать, уши, чтобы расслушивать, и такое око, чтобы различать безошибочно, когда шепчет дьявол прехитрый и преискусный, а когда внушает оскорбляемый нашими нечистотами Ангел? Поверь, что без глубокого смирения все еще низко, грубо, даже, может быть, ниже, нежели мы вообразить можем. Смирение же не на словах быть должно, но и на самом деле. Для гордости будет тяжело молчание, а для смирения необходимо. Ей, остерегись!»⁸³

Проповеди самого свт. Иннокентия отличались необыкновенной простотой и безыскусственностью. Но за этой простотой скрывалась замечательная сила убедительности. Его слово глубоко действовало на сердца слушателей главным образом потому что оно шло из глубины души и высказывалось как готовый плод собственного убеждения. Убежденность объясняет собой и ту ревность, которой были пронизаны проповеди святителя Иннокентия. Он всегда говорил их с живостью и воодушевлением; и его горячее чувство проникало в сердца слушателей.

Особенной силой и действенностью отличались частные, домашние наставления, какие святитель Иннокентий имел обыкновение давать своим почитателям. Здесь он проявлял иногда удивительную дальновидность и проницательность: казалось, что он угадывал тайные помыслы и желания собеседника. Иной, еще не успев открыться перед ним, уже был обличаем в тайных проступках. Другие краснели от внутренних укоров совести во время беседы с архим. Иннокентием, ощущая, что он как бы «читает» их внутренние чувства. Иногда даже одно простое, сказанное наедине наставление святителя влекло за собой окончательное перерождение человека и отклоняло его от пути порока⁸⁴.

Почитатель митрополита Михаила, архим. Иннокентий старался подражать ему и в своей проповеди. Он с благоговением относился к Владыке, о котором говорил, что в его сердце всегда живет добро и весь он исполнен кротости и любви. Святитель был убежден, что не мог бы о. Михаил так много беседовать с паствой, проповедуя в церкви, если бы с ним не было особенной благодати Божией. 15 июля 1819 года архим. Иннокентий в одном из своих писем в Петербург из Пензы, между прочим, сказал: «Я начал подражать митрополиту Михаилу⁸⁵ и беседовать со своей паствой в соборе». По примеру митрополита Михаила он весьма часто говорил в Пензе поучения без подготовки. «Перед окончанием Литургии,– так однажды писал он в одном из своих писем в Петербург,– Господь благословил сказать краткое поучение, которое не было записано, ибо к собеседованию со слушателями лишь немного подготовился дома. О, есть сердца, жаждущие истины! Есть люди, любящие слушать и уважать слово Божие».

В Петербурге, равно как и в Пензе, существовал многочисленный кружок почитателей проповеднического таланта святителя Иннокентия. Многие из его петербургских знакомых просили прислать сказанные им в Пензе проповеди, но он не мог удовлетворить их желание, потому что проповедовал там без тетради и не записывал сказанное. В то время святитель был настолько слаб и болезнен, что положительно не имел сил записывать аккуратно. «Вы требуете,– писал он княгине С.С. Мещерской,– хотя бы одну проповедь, произнесенную мной в Пензе. Глупость или леность тому причиной, но ни одной проповеди, сколько ни говорил я, не писал. Писать вскоре после произнесения времени не было, да и, можно сказать, не хотелось»⁸⁶.

О характере и достоинстве проповедей свт. Иннокентия сохранились самые хорошие отзывы его современников. По свидетельству некоторых пензенских граждан, свт. Иннокентий с таким восхищением, с такой любовью проповедовал слово Божие, что подлинно от избытка сердца говорили уста (Мф.12:34) его. Поучения его при всей своей простоте носили в себе живые черты небесного помазания. Все они были не столько плодом усилий и напряжения, сколько полноты чувств и любви христианской. Святитель Иннокентий более всего любил говорить о Кресте, терпении и смирении. При этом он особенно воодушевлялся, и у него на глазах нередко появлялись слезы. Слушатели, которых всегда было очень много, внимая святителю, прерывали свое глубокое молчание одними воздыханиями⁸⁷.

Житие преосв. Иннокентия, составленное архим. Фотием.

Житие преосв. Иннокентия, составленное архим. Фотием. Хотя архим. Фотий выдает вышеприведенную тираду за буквальное выражение святителя Иннокентия, можно предположить, что последнему принадлежат здесь только мысли, а самый способ их выражения принадлежит автору жития.

Житие преосв. Иннокентия, составленное архим. Фотием.

Житие преосв. Иннокентия, составленное архим. Фотием.

Святитель Иннокентий очень высоко ценил сочинения митр. Михаила, чтение их было одним из любимейших его занятий. Находясь на одре болезни, будучи близок к смерти, он облегчал тяжесть страданий чтением Евангелия, Псалтири и бесед митр. Михаила.

Письма свт. Иннокентия, митр. Пензенского к С.С. Мещерской. Письмо 53.

Сочинения свт. Иннокентия. 1821. Ч. 1. С. 21.