Глава XXIX

Царство Божие или Церковь Христова в исповедниках веры Христовой. Кто суть подданные Царя Христа, каков их нравственный образ, и что создало и созидает собой имя и дело Христа? Отдельные люди, племена и народы со Христом. Христианская нравственность. Выводы. Христос перед судом «диалектики»; оценка Христом человека и любовь Его к человеку по суду «диалектики». Первая ложь «диалектики» – «отертие слез с очей словесных стад»; «земное бессмертие». «Диалектика» не в похотствованиях и любодействе мысли человека о Христе, а перед светом истины. Вторая ложь «диалектики», подвергающей мере, счету и весу христианскую идею в ее исповедниках. Положения и выводы.

«Огонь пришел Я низвести на землю, – говорит Иисус Христос, – и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк.12:49). Когда приступают к испытанию какого-либо дела или, когда желают обследовать тот или другой предмет, то, обыкновенно, берут это дело по его, так сказать, первоисточникам, испытывают предмет по содержанию входящих в него сил и вообще «данных», и затем уже всякое дело и всякий предмет рассматривают в их приложении к действительности, причем самая действительность берется в образцах совершеннейших, в примерах целостно-полных, в представителях достойнейших и при условиях свободного и благоприятного обнаружения сил и способностей. Вот почему христианскую религию в ее значении и в величайшем просветительно-возрождающем нравственно человека влиянии ее на всемирную историю рода человеческого не должно смешивать с тем теплохладным состоянием некоторых христианских обществ, которое наступает иногда в жизни этих обществ в отношении к исповедуемой ими христианской истине или как симптом нравственной болезни века, или же как истощение духовно-нравственных сил народа в самом призвании его на историческое поприще, и потому такое истощение служит, обыкновенно, предвестником исторической и политической смерти народа, когда, по свидетельству Св. Писания, светильник народа сдвигается с своего места (Откр.2:5) и сам народ «извергается» из уст Божиих (Откр.3:16), так как он перестает быть в духовно-нравственном отношении живым телом и, находясь в периоде умирания, уподобляется засыхающему дереву, которое «срубают», как говорит Св. Писание, «и бросают в огонь» (Мф.3:10; Лк.3:9, 23:31).

Христианская религия в ее вероисповедании представляет собой «скинию Бога с человеками» (Откр.21:3), и Церковь Христова есть живое тело, воодушевляемое невидимым присутствием Божиим (Евр. 8:2; Откр.21:3), соразделяющее Божественную жизнь в Сыне Божием (Ин.14:23) в животворном озарении и укреплении от Духа Божия (Ин.14:16–26, 15:11). Царство Христово евангелист Иоанн Богослов видел в тайновидении Божественного откровения, как «святый город, новый Иерусалим, сходящий от Бога с неба», как «невесту, украшенную для мужа своего» (Откр.21:2), которая воодушевлена пламенной любовью к своему Божественному Жениху и пребывает в восторженном чувствежелании пребыть Ему верной и исполнить Его волю (Песнь1:1–15, 2:16). Как в живом теле – истинные члены Христовой Церкви живы и действенны в Божественных силах и дарованиях своей Главы, и жизнь общества христиан приходит в содрогание и болезненно трепещет всякий раз, когда не только зло и развращение нравов начинают быть показным явлением, но даже когда мертвенная бледность теплохладности начинает покрывать собой какую-либо одну из сторон воплощения жизни этого общества. «Когда сильный с оружием охраняет свой дом, – говорит Иисус Христос, – тогда в безопасности его имение; когда же сильнейший его нападет на него и победит его, тогда возьмет все оружие его, на которое он надеялся, и разделит похищенное у него» (Лк.11:21–23): эти слова Спасителя, сказанные Им во свидетельство победного торжества Его, как сильнейшего, над дьаволом, как слабейшим (Лк.11:20), вполне приложимы и к отдельному человеку в его исповедании христианской истины и к целым христианским обществам и народам.

Как торжествующая и победная сила истины, правды и добра, христианство в его исповедании должно возвышаться над всем греховным и злым, что носит человек в своей воле, к чему влечет его ветхий в нем человек по «греховному закону уд»; в оказательстве жизни – частной, семейной и общественной, в учреждениях и институтах последней, нравственная идея христианства, преклоняя волю людей, освящая и освещая все поприща их жизни, должна, как сильнейшая, отнять оружие у зла и в безопасности соблюдать имение и наследие, завещанные человеку Христом. Потому-то вслед за вышеприведенными словами Спаситель высказывает одну из тех грозных, точно и ясно определенных Своих истин, которые не позволяют делать себе никакого ограничения: «Кто не со Мною, – говорит Он, – тот против Меня, и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Лк.11:23). Учение Иисуса Христа есть учение о Царствии Божием: «приблизилось Царствие Божие» (Мк.1:15), «постиже на вас Царствие Божие» (Мф.12:28; Лк.11:20), «Царствие Божие благовествуется» (Лк.16:16), «ищите же прежде Царствия Божия и правды Его» (Мф.6:33): «не приидет Царствие Божие с соблюдением... Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк.17:20–21), и «проповестья сие Евангелие Царствия по всей вселенней» (Мф.24:14) – вот оглашение и оглавление учения Иисуса Христа, вот призыв Его, обращенный от маленькой Иудеи к подданным «всей вселенной»: «и приидут, – говорил Он, – от восток и запад и севера и юга, и возлягут во Царствии Божием» (Лк.13:29; Мф.8:11).

Этот призыв Спасителя обращен не к тем или другим якобы «сильным духом», но ко всем, «иже от Бога суть» (Ин.8:47), и Царство Божие предназначено не тому или другому классу людей, а всем, приносящим плоды покаяния: даже «мытари и любодейцы вперед могут идти в Царство Божие» (Мф.21:31), а якобы «прирожденные сына» онаго «увидят... себя изгоняемыми вон» (Лк.13:28) и «извержены будут» (Мф.8:12), так как в Царствии Божием и «последние» из людей могут быть «первыми и первые будут последними» (Лк.13:30). На вопрос учеников: «кто больше в Царстве» Божием? Иисус Христос, призвав дитя, поставил его посреди их, и сказал: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» (Мф.18:1–4); «кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою» (Мк.9:35); «цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий – как служащий» (Лк.22:25–26).

Кто же эти подданные – большие и меньшие Царя-Христа в Царствии Божием? «Всякий, кто от истины, – говорит Иисус Христос, – слушает гласа Моего» (Ин.18:37). «Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы, – обращается Спаситель к иудеям, – потому не слушаете, что вы не от Бога» (Ин.8:47). Итак, сущие от истины, сущие от Бога – «во всяком народе боящиеся Его и поступающие по правде» (Деян.10:35) – вот подданные Царя-Христа. Кто они, и где они? «Царство Мое не от мира сего, – говорит Спаситель, – если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда» (Ин.18:36). Что значат эти слова – что «Царство Мое не от мира сего» – Мессии-Царя, Который говорил, однако, Своему малому стаду, обещая ему именно царство: «Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство» (Лк.12:32)? А что Спаситель, обещая «царство», имел здесь в виду не век только грядущий, но и век настоящий, ясно следует из того, что приведенные последние слова Он высказал после следующего наставления: «Наипаче ищите Царствия Божия, и это все приложится вам» (Лк.12:31).

Что же означает: «все»? – Очевидно, что есть, что пить, чего – всего этого – ищут люди мира этого (Лк.12:29–30), т.е. всего того, что касается внешнего устроения жизни. Значит, подданные Мессии-Царя будут люди, живущие в мире сем, и не должны малодушно убегать от мира, и не будут взяты от мира Отцом Небесным: «Не молю, – возносил Мессия-Царь Свою первосвященническую молитву Отцу Небесному об Апостолах, – чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла... Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир... Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их» (Ин.17:15–20). Следовательно, Царство Божие, Царство Христово будет здесь – на земле, в мире этом, но «не от мира сего», и мы понимаем теперь, что значит: «не от мира сего», т.е. Царство, сохраненное и свободное «от зла мира сего», того мира, который, «во зле лежит» (1Ин.5:19) и который есть создание греха человеческого, произволения духа его и похоти его: «похоти плоти, похоти очей и гордости житейской» (1Ин.2:16). Этот мир вожделений, произволения духа и похоти должен быть изъят из общества подданных Христа-Царя, ибо он от «лукавого», и есть воплощение духа антихриста, действующего и теперь в мире.

«Дети! – пишет евангелист Иоанн Богослов христианам. – Вы от Бога, и победили их <людей мира, детей духа антихриста>; ибо Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире» (1Ин.4:3–4). Мир зла не должен смущать подданных Царя-Мессии, ибо он – этот мир – побежден и попран Основателем и Вождем Царства Божия на земле: «Да не смущается сердце ваше, – говорил Иисус Христос ученикам, – веруйте в Бога, и в Меня веруйте» (Ин.14:1); «Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Ин.12:31). «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (Ин.16:33). «И сия есть победа, победившая мир, – говорит Апостол Иоанн, – вера наша» (1Ин.5:4) – вера в Сына Божия, пришедшего на землю, «да спасет Собою мир» (Ин.12:47): «Кто побеждает мир, – говорит Апостол Иоанн, – как не тот, кто верует, что Иисус есть Сын Божий»? (1Ин.5:5).

Итак, Христос призвал под Свое знамя всех людей, и христианская вера не только предназначена быть в мире, но имеет подчинить себе и победить мир, служа в исповедании ее народами и знаменем победы, и силой одержания победы. Мир побежден, и «князь мира сего осужден» (Ин.16:11) и «изгнан вон» (Ин.12:31); род человеческий будет приведен ко Христу: все те, которые «от Бога и от истины», услышат голос своего истинного Пастыря-Христа, узнают Его, пойдут за Ним, «и будет одно стадо, – говорит Сам Спаситель, – и один Пастырь» (Ин.10:4–16). Поэтому Царство Божие призвано полонить мир под «иго Христово», оживить и возродить род человеческий в правде и истине, законе и суде, в безусловном торжестве добра над злом и в обновлении всех областей воплощения жизни человека на основе нравственного порядка по идее нравственности христианской. «Была на мне рука Господа, – говорит пророк Иезекииль, – и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей.., и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий! оживут ли кости сии? Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это. И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: «кости сухие! слушайте слово Господне!» Так говорит Господь Бог костям этим: вот, Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь. Я изрек пророчество, как повелено было мне; и когда я пророчествовал, произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею. И видел я: и вот жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них. Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу, изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу: так говорит Господь Бог: от четырех ветров прииди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут. И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои – весьма, весьма великое полчище» (Иез.37:1–10).

В этом величественном видении перед духовным взором пророка, в озарении от Духа Божия, предстал образ того творческого воздействия на род человеческий, которое имела совершить христианская вера в деле возрождения мира: сухое и безжизненное поле, усеянное мертвыми костями, есть образ всего мира, убитого грехом и во зле лежащего. Божественное слово Сына Божия и животворящее дыхание Духа Божия, как Благодать Бога-Спасителя, оживляет собой сухие кости, облекая их жилами, плотью и кожей. Бывшее поле костей превращается в поле живых людей: они становятся на свои ноги в весьма и в весьма великом полчище. «Нравственно и физически, – говорит Фаррар, – Христова вера была возрождением мира. К народам, бессильным от опьянения преступлением, она явилась, как свет новой весны. Борьба эта продолжительна и жестока, но с того часа, как Христос умер на кресте, начался похоронный звон царству дьавола и всей языческой мерзости! С этого времени святость стала общим идеалом для всех, кто чтит имя Христа, как имя своего Господа, а достижение этого идеала – общим наследием душ, в которых почиет Дух Святой. Последствия Христова учения даже для неверующих – суть события неоспоримо исторические. Оно смягчило жестокость; укротило страсти; заклеймило позором самоубийство; под строгим наказанием запретило отвратительное детоубийство; извергло языческую нечистоту в мрак, который ей сроден. Не найдется ничего, отрицающего подобное действие Христова учения. Оно изгнало гладиатора; освободило узника; защитило пленника; восстановило слабого; взяло на себя попечение о сироте; возвысило женщину; светлым ореолом осенило священную невинность нежных лет детства. Оно обратило сожаление из порока в добродетель; возвело бедность из проклятия в блаженство; облагородило труд, обративши его из черной работы в достоинство и обязанность; освятило брак, считавшийся прежде до некоторой степени тягостным условием и сделавшийся ныне священным таинством. Оно в первый раз открыло ангельскую чистоту красоты, в которой люди отчаялись, и добросердечия, над которым они издевались. Оно дало верное понятие о милосердии, распространивши границы с тесного круга соседства на весь род человеческий. Оно идею о человечестве обратило в идею об общем братстве всего мира и применило даже к странам, которые не слыхали об этом учении; а где оно распространилось, там освятило жизнь, возвысило душу каждой отдельной личности. Где бы оно ни явилось, везде смягчало характер своих поклонников, очищало их сердца, умиротворяло жизнь, обращало домашний кров в самое приятное убежище, как будто Ангелы, возвестившие его приход, нашептывали каждому угнетенному и отчаянному страдальцу: «Расположившись в уделах [своих], вы стали, как голубица, которой крылья покрыты серебром, а перья чистым золотом» (Пс.67:14). Ни одна религия в свете не внесла в жизнь совершенного равновесия между философией и народностью, между религией и нравственностью, между полным подчинением и величием свободы, между идеальным и реальным, между внутренним и внешним, между скромным спокойствием и геройскою энергией, между мягким консерватизмом и самыми смелыми планами мировой реформации. Свидетельство Христовой истории есть свидетельство несокрушимой силы убеждения, – свидетельство, которому подобного не существует. Для верующего в этом заключается поистине глубокий смысл: для него это значит Воскресение из мертвых. Он видит в этом изъяснение тайны рождения, победу над тайной могилы» (Фар. ж. Иис. Хр. 254–255 пер. Матв.).

Торжество христианской истины и спасительное воздействие христианской веры на племена и народы не в том только состоит, что учение Иисуса Христа, раскрыв человеку как бы его самого в святилище его духа и в тайне Богоподобной его природы, низвело с неба, так сказать, чистейшую нравственность и сделало ее не мечтой философа, не отдаленной перспективой моралиста, не иллюзией и фантазией поэта, а практической вещью, историческим явлением, народно-бытовой чертой нравов, полным достоянием всякого человека, любящего Бога, – но и в том, что христианство, будучи одним из наиболее умозрительных, догматически нравственных учений, есть в то же время доступнейшее учение всякому смертному, целостно-гармоничное в себе самом и в отношении к человеку, обнимающее собой все его существо, разъясняющее тайну его бытия в Боге, насыщающее и напояющее в нем алчбу и жажду всякой правды (Мф.5:6). В этом последнем значении религия Христова выше всякой цены и дороже всякого сокровища, ибо, найдя именно это сокровище в себе самом – «Царствие Божие внутри себя», человек таит его у себя, как говорит Сам Иисус Христос, и «...от радости о нем идет и продает все, что имеет», дабы оставаться во владении этим сокровищем (Мф.13:44).

Вера Христова доставляет человеку наивозможно желательное внутреннее богатство и вполне удовлетворяет сокровенным запросам его души и сердца, делая как бы не существенно нужным всякое другое умственное стяжание (Мф.13:45). В христианстве даровано человеку разрешение трех самых жгучих, важнейших и существеннейших вопросов его мысли: о тайне бытия его в Боге, о смысле его жизни и его верховном благе в последнем основании и конечной причине. Принятие и воплощение в себе учения Иисуса Христа есть рождение в нравственную свободу, есть обретение индивидуально своего сыновства в Боге, есть вхождение в отраду и радость бытия «Премудрости Божией», радость Которой «с сынами человеческими» (Прит.8:31) и которую – «тайную, сокровенную, – как говорит Апостол, – Бог предназначил прежде веков к славе нашей» (1Кор.2:7); вожделенный мир души и сладостный покой сердца есть плод веры Христовой (Мф.11:29) и неувядаемый цвет искреннего усвоения себе учения Иисуса Христа: нашедший в себе Христа нашел и ощутил в себе Бога (Ин.14:23), и во времени, среди текучей изменяемости вещей, он зрит неизменяемую сущность бытия в Боге, и славу, и радость, и благо вечности.

Для всякой человеческой души Евангелие есть книга жизни, слово которой объемлет душу человека уже спасением: «Вы уже очищены через слово, – говорит Иисус Христос Своим ученикам, – которое Я проповедал вам» (Ин.15:3). В учении Иисуса Христа снят покров тайны, скрывающий собой предел, где должна быть проведена граница, которой не может не быть между разумно-свободным сотворенным существом и его Творцом, между частной волей и Абсолютной Бога, между временным и вечным, между личной свободой человека и его долгом, между одним человеческим и Божественным в самом человеке, между вечной жизнью и вечной смертью. В качестве нравственной системы учение Иисуса Христа безгранично и беспредельно по своему содержанию: выше и совершеннее нравственности, чем нравственность христианская, ни быть не может, не мыслить невозможно; нравственность христианская есть нравственность абсолютная, богочеловечная. Царство, основанное на благочестии и личном самоотвержении граждан-членов (Мф.16:24), нравственное величие и достоинство которых соразмеряется служением и личной жертвой для блага других (Мк.9:35), жертвы, простирающейся до готовности «положить душу свою за други своя» (Ин.15:13; 1Ин.3:16); царство, раздвинувшее пределы братского союза от домашнего очага, от племени или одного рода до всемирного братского единения; царство, члены которого определяют свое гражданство возвышеннейшим расположением духа, законом бескорыстнейшей идеальной любви одного ко всем и всех к одному; царство, положившее в основу своего бытия и жизни воодушевленное, пламенное настроение – быть лично совершенным каждому гражданину и явить наивозможно большее отречение от своей личности в чистом служении долгу и благу других; царство такого братства, которое не исключает из союза любви и единения даже врага, хулителя и поносителя (Мф.5:44); царство, основанное на всепрощении (Лк.17:7; Мф.18:21–22), которое не знает, что такое в конец отверженный, которое, сохраняя и очищая для членов своих гнев и ненависть к факту преступления, к греху и беззаконию, самому преступнику открывает беспредельно двери покаяния и дает прощение покаявшемуся (Лк.15:23–32); царство, в котором детское незлобие и чистосердечие, детское умаление себя и невинность предписываются членам, как залог их личного нравственного возвышения (Мф.18:2–4); царство, в котором сострадание и милосердие безграничны для ищущих оных (Мф.18:21–27); царство, в котором голубиная кротость членов (Мф.10:16) и личная святость при удалении не только от злых дел, но даже злых пожеланий (Мф.12:35–36, 15:18–20), составляют закон поведения членов; царство, в котором к обязанности не делать зла другому приложена и вменена обязанность делать ему наивозможно большее и непрестающее добро, такое царство достойно одного только имени – это Царство Божие на земле, это откровение Божественной природы в людях, это Царство «мира и благоволения в человецех» (Лк.2:14).

Пророк Исаия, провидя блаженное время пришествия на землю Сына Божия, в следующем пророчественном образе живописует отношение членов друг к другу в Христовом Царстве: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змия» (Ис.11:6–8). «Страждущие более и более будут радоваться о Господе, и бедные люди будут торжествовать о Святом Израиле. Потому что не будет более обидчика, и хульник исчезнет, и будут истреблены все поборники неправды» (Ис.29:19–20).

В таком лучезарном свете сообщества, союза, единения и любви, в такой полноте отдельно личного и взаимообщего блага, в таком умиротворении в себе самих и примирении между собою самых противоположных и враждебных друг другу элементов рисовалось в видении пророка будущее рода человеческого в Царствии Христовом. Таково оно и есть на самом деле в своем настоящем – во всем том, чему учит нас Евангелие и воспитывает Св. православная Христова Церковь. Но соответствует ли, действительно, общество христиан исповедуемому им Христову учению? Не слишком ли высок дух этого учения и не чрезвычайны ли его требования от человека, который, как слабый некий сосуд, может принять и вместить в себе лишь малое из этого великого и высокого? Не следует ли признать, что нравственность христианская, взятая в целом и совершеннейшем евангельском ее виде, есть такой идеал, который вообще и в целом недостижим и только отчасти достижим в этой или другой отдельной стороне учения Иисуса Христа? Что Церковь Христова, Евангельское Царство Божие есть такое идеальное общество, быть членом которого недоступно среднему человеку, недоступно, следовательно, большинству человеческого рода? Что это святое и высокое по Евангелию общество верующих, это «стадо Христово», истинно соответствующее своему Пастырю, всегда будет или идеально будущим, или идеализированным – великим и славным прошедшим, но никогда не было и не будет настоящим? Что счастье и общее благо членов этого идеального общества, несомненно, возможные по началу своему и по основе своего определения в душе человека, на самом деле реально отсутствуют и будут отсутствовать, ибо и в христианстве человек продолжает быть таким же в духовно-нравственном отношении дряблым и слабым существом, каким он наблюдается вообще, как крайне ограниченное, несомненно слабое по своей природе и невысокое по нравственным силам и духовно-волевым способностям существо?

Вот вопросы диалектики, которые, лицемеря перед Христом-Спасителем и не смея сделать укоризны идеальной Личности Богочеловека, тем не менее дерзновенно высказывает эту укоризну стороной, что Христос, дескать, мало знал человека и, даже совсем не знал его, что Он очень высоко ценил человека и в силу этой высокой цены мало дескать любил человека. В «Великом Инквизиторе» г. Достоевский развил эту «диалектику» до ее поражающих и ужасных выводов – до «бунта» против Бога, до возмущения против Его домостроительства и до поправления дела Христова на земле дерзновенной рукой человека, олицетворенного им в образе «Великого Инквизитора»: «Анализируя природу человека и сопоставляя ее с учением Христа, престарелый инквизитор находит несоответствие между первою и вторым. Дары, принесенные Христом на землю, слишком высоки и не могут быть вмещены человеком; а потому человек и не в силах принять их, т.е. как уразуметь слово Христа, так и привести в исполнение Его заветы. От этого несоответствия требований и способностей, идеала и действительности человек должен оставаться вечно несчастным; только немногие, сильные духом, могли и могут спасаться, следуя Христу и понимая тайну искупления. Таким образом Христос, отнесшись к человеку с столь высоким уважением, поступил «как бы вовсе не любя его». Он не рассчитал его природы и совершил нечто великое и святое, но вместе невозможное и неосуществимое» – такова укоризна Христу от «диалектики» (Рус. Вест. 1891 г. февр. 262–263).

«Новый Иерусалим, – говорит один английский писатель, – не более старого изъят от порчи. Древнейший христианский тайновидец, видевший великий город, который нисходил «от Бога с неба» в неповрежденной чистоте, видел некоторого рода поэтический идеал. Он видел то, что, может быть, в течение некоторого времени, действительно, существовало, и что может опять осуществиться. Но то, что мы видим в истории до нас и вокруг нас, – нельзя не согласиться, не похоже на «невесту», убранную для жениха». Мы видим нечто удивительное и многое, что нельзя не признать великим и чудесным, но не видим блеска девственной чистоты. Подвенечная одежда изношена, оранжевый цветок поблек. Сначала примесь ржавчины отживших суеверий, затем варварские обычаи, затем интеллектуализм, предпочитающий споры и системы братолюбию, задавляющий христианство теориями и вырабатывающий из него поддельную философию, безумно старающуюся остановить успехи науки, – все эти порчи заражали церковь в следующие друг за другом века ее продолжительной жизни; вместе с тем в ней проявлялось немало новых и чудовищных извращений индивидуальных характеров, которые унижали ее. Вера, обогащающая и расширяющая природу человека, вместе с тем делает людей способными к более глубоким грехам; допущенные в более святое святилище, они подвержены искушению большего святотатства; пробужденные к сознанию новых обязанностей, они иногда теряют свое простое уважение к старым; люди, противостоявшие самым тонким искушениям, иногда как бы вдруг впадают в первобытное состояние, подчиняясь без борьбы самым низким искушениям; лицемерие сделалось несравненно более изобретательным и умеет несравненно лучше прикрываться; одним словом, человеческая природа развилась неизбежно и вниз, и вверх, и если сравнить христианские века с веками язычества, то они оказываются хуже, равно как и лучше, так что можно бы почти поставить вопрос: что же вообще выиграло человечество?» (Ессе Ното пер. с англ. Тернера П, 251–252).

В развитии этой диалектики два до некоторой степени противоположных полюса: выходя из направления к одному из них, «сыны века сего» предъявляют, что не нужно абсолютной истины и не к лицу человеку абсолютная, совершеннейшая нравственность. Не человек должен подходить под абсолютную истину и воплощать в себе, хотя бы в приближении, абсолютный нравственный идеал, а как первая, в смысле позитивном, попросту – утилитарно-опытно-научном, так вторая нравственность, в смысле тоже позитивном, т.е. опытно-научно-утилитарном, должны вращаться вокруг исторического и реального человека, того человека, который, прежде всего, и, главным образом, «ест и пьет», а потом желает припасть к чаше земных удовольствий и наслаждений. Что поэтому должен был бы сделать якобы настоящий и истинный благодетель рода человеческого? Он должен был бы, если это ему было бы почему-либо возможно и доступно сделать, «пасти свое стадо» на тучных, приуготовленных и всяким обилием преумноженных нивах, должен был бы «водить его на пажити «живых источников вод» так, чтобы отерта была всякая слеза с очей словесных его овец, чтобы они ни алкали, ни жаждали, и не были палимы солнцем и никаким зноем (Откр.7:16–17).

Но, однако, можно ли припасть к чаше земных радостей полным ртом, когда за спиною будет все-таки стоять смерть? Уж если объявиться и быть совершеннейшим и окончательным благодетелем и спасителем, так должно быть им до последнего основания, чтобы смерти уже не было и не было бы, следовательно, ни плача, ни вопля, ни болезни, и все прежнее должно пройти совершенно (Откр.21:4). Каковые все блага, как видно из приведенных цитат, действительно, созданы Христом-Спасителем мира, но обещаны они при новом небе и новой земле, «на которых обитает правда» (2Пет.3:13) и на которых для похоти не будет уже места, ибо «тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах» (Мк.12:25; Мф.22:30); здесь же, на земле, Христос Спаситель осудил мир и похоть его и сказал: «блаженны плачущие» (Мф.5:4). «Какой же Он благодетель и спаситель рода человеческого», – спрашивают «сыны века сего», мнящие себя мудрыми и благодетелями нарицающиеся? – «Нет, Он должен был бы теперь же «стереть слезы с очей людей»; так чтобы не было ни обидчика, ни обижаемого». Выходя из направления к другому полюсу, диалектическая мудрость не отвергает ни абсолютной истины, ни абсолютной нравственности, но прибавляет: «Зачем знать человеку о них? Человек – ничтожное и слабое существо: вхождение его во «святая святых» будет лишь большим осквернением и поруганием святыни. Христос слишком высоко и благородно ценил человека: исторический, действительный человек недостоин этой оценки. Где, в самом деле, тот «новый город», который должен свидетельствовать о себе, что «здесь скиния Бога с человеками»? Где те великие духом, которые одни будто бы должны быть гражданами сего города? Что говорит нам история об обществах христианских? Говорит, что среди их обществ господствует все тот же тлен греха и язычества. Христианство, развернув свое высокое и священное знамя и призвав под оное племена и народы, должно было увидеть в своих полках, вместо предполагаемых мужей крепких и доблестных, хилых и слабых детей-недорослей; вместо славных героев – в большинстве случаев оно должно встретить одних жалких пигмеев; вместо воодушевленных исповедников Христовой истины должно найти одних теплохладных лицедеев. Выходит, стало быть, что «драгоценная жемчужина и бесценное сокровище – вера Христова принуждена украшать все одну и ту же ветхую развалину – немощного и хилого нравственно человека, что светлый и чистый покров истины и идеальной, совершеннейшей нравственности во Христе не к лицу такому существу, которое менее чем тепло-хладно: оно всегда нечисто и смрадно в грехе своем и преступно в воле своей».

Таким образом, диалектика выводит, что Иисус Христос как будто бы мало знал человека и слишком высоко ценил его, выше той цены, которой он стоит, выше действительных его сил и его доброкачественности. Все это диалектическое безумство не ново среди сынов человеческих: оно современно Каину; оно вдохновляло Хама и Нимрода; оно находило своих проповедников и глашатаев во все времена, ибо в нем типически находил свое воплощение грех человека и вообще зло. При меньшем диалектическом обнаружении зла в человеке эта любодействующая диалектика желала бы в том и другом поправить дело Божие, при большем – призвать Бога на суд, дабы сделать Его служителем человека в его вожделениях, или же отвергнуть Бога для себя. Но эта ложь – первая ложь слишком в наготе и наглости своей открыта и ясна, чтобы подвергнуть ее критическому анализу: Бог есть Бог, Абсолютный Разум, Абсолютная Воля и Абсолютное благо; Он не может отвергнуться Себя, чтобы сделаться служителем греховной воли человека. Гораздо важнее здесь и настоятельнее требуется сказать о «слезах», т.е. сказать о том, что отертие будто бы слез с очей человеческих здесь на земле требует якобы «божественное в самом человеке» – высшая и бескорыстнейшая любовь человека к человеку. Не друг, а враг человеческого рода может пожелать этого, и Бог, допустив желанию этому исполниться, допустил бы вселенскую неправду против рода человеческого, осудив его на погибель, как окончательно «род погибельный».

Слезы нужны человеку в земной его жизни: труд, болезни, печали и воздыхания составляют безусловно и без всякого ограничения то общечеловеческое средство, которым грех и зло в роде человеческом в наименьшей степени заходят за пределы чистого дьавольства и сатанинства, которым верховное благо человека, его вечная жизнь и спасение в Боге не перестают не закрываться от умственного взора человека и продолжают ограничивать и сокращать греховную волю его, сохраняя его, как нравственную личность; слезы нужны человеку, ибо они разрушают для человека собой фикцию зла, размывают собой туман и призрак самодовлеемости человека и, наконец, обнажают убийственно смертоносный покров похоти плоти, похоти очей и гордости житейской – этих нервов в человеке дьавольского зла. Разрешите человека от слез, от труда, от болезней, возьмите самую смерть от земли, так чтобы хладные объятия ее не служили уже человеку источником беспокойства, страха и ужаса, и вы увидите в человеке такое чудовище – страшное и жалкое вместе, образ которого воображение отказывается представить.

Что, в самом деле, было бы с родом человеческим, т.е. с тем его поколением, которое вдруг обрело бы себя в бессмертии на земле, в полном довольстве земной чашей и свободным от труда и болезней? Сперва, конечно, человек упьется похотью, дойдет, пожалуй, в ней до утонченности, до виртуозности в ее воплощении, изобретет новые и новые виды ее; а все-таки эта похоть будет иметь свой конец для человека; поле ее все будет пройдено, и чаша ее будет вся испита; должно начаться или повторение или еще новые изобретения ее. Но докуда же повторение, и все одно и то же? В бесконечность. Страшно подумать! Откуда может быть изобретение все новых и новых видов похоти, когда и воспринимаемое ограничено, и воспринимающий человек ограничен? О, тогда люди в бессмертии своем возжелают смерти как верховного блага; одна мысль о ней будет усладительной мечтой, и весь остаток своего разума человек употребит на то, не найдет ли он средства умереть и уйти из жизни? Тогда ад, с неизвестными и неиспытанными его мучениями, будет вожделеннее в глазах человека, нежели жизнь в земном бессмертии; тогда томление духа, отчаяние и проклятие обратят всю землю в один сплошной стон, и та была бы милосердая рука, которая нашла бы в то время средство обратить род человеческий в несмысленное и безвольное царство животных, во образ скота бессловесного, отняв у человека и его ум, и его волю.

Такой любовью, действительно, Христос не любил и не мог любить человека, так как Он – Сын Божий, пришел на землю повести человека к вечной жизни в радости, а не в проклятии бытия. Отирать слезы с лица людей – и сейчас Он отирает, ибо говорит людям: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф.11:28–30); но собственно слезы воздыхания и мирской и временной нужде, скорби от нужды и от века этого отирает Он настолько, насколько вечная и истинная любовь Его к человеку, благость и премудрость об устроении или о сохранении в человеке Божественных элементов и о просветлении его духа требуют этого отертия слез, слез от земной скорби. Что же касается Своих последователей, то Он оставил завет в качестве положительной и безусловной заповеди отзываться словом и делом всякой истинной скорби человека, – дабы люди через эту добродетель единились между собой в Боге, в общем для всех их Отечестве Отца Небесного, а в отношении друг друга единились в уравнении себя перед Богом и во взаимном братстве; дабы любовь, эта Божественная искра в человеке, находила себе и свое воспитание в людях, и поле своей деятельности, и средство своего воплощения, ибо «любовь никогда не перестает», говорит Апостол, «хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1Кор.13:8) – почему? – «...Потому что, – отвечает нам Св. Писание, – любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть Любовь» (1Ин.4:7–8); уподобление же Богу и соразделение жизни в Боге есть вечная жизнь и вечное спасение человека. Поэтому заповедь Спасителя Своим последователям: «...да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф.5:45), имеет абсолютное значение для человека, как раскрытие в человеке на земле начал новой его жизни в Боге. И как увидим, христианские общества в существенных вопросах оказательства любви и братства не так безнадежны, как это кажется мизантропическому воззрению, и победное шествие христианства в мире главным трофеем своим имеет то, что буквально весь род человеческий пленен именно в понятие и исповедание любви христианской.

Есть малосмысленные и детски наивные люди, которые готовы, пожалуй, нам заметить: зачем непременно думать об одной похоти при бессмертии на земле? А наука? А искусства – поэзия, живопись и прочая? О sancta simplicitas! Говорящие это и не думают о том, что не наука созидает жизнь, а жизнь – науку, что наука в обширном смысле служит жизни, пока этого служения требует труд и печаль этого века; что искусства потому и имеют свой смысл для человека, что говорят ему об идеале, о прекрасном среди скорби и слез земной жизни, о высшей гармонии, когда дух человека не бывает или не будет подавлен этой грубой массой телесности видимого земного мира. Зачем же наука тогда на пажитях земного довольства для всех, которые будут в земном бессмертии? Для какой цели допустит человек тогда быть искусству? Ужели для того, чтобы будить его мысль, увлекать и питать его ум? В смысле практическом, утилитарном наука и искусство не будут нужны при полном удовлетворении всего, чего хочешь: в смысле теоретическом и идеальном они будут опасным занятием, ибо могут открыть человеку глаза на такие вещи, которые отравят его жизнь в земном блаженстве и могут заставить человека проклясть бытие земного бессмертия. Нет, наука и искусства для жизни в земном бессмертии без печали и слез были бы на живом организме человеческого рода зияющей раной и неисцельной раной томления и крушения духа; и с этой стороны – лучше тогда совершенное отнятие рассудка, лучше бессловесное бытие, чем бытие с науками и искусствами.

Теперь, при печали и слезах на земле, наука и искусство суть знамя торжества духа над плотью: они бодрят, развивают и укрепляют нравственную личность человека, создают горизонты гармонии, света, красоты и нравственного порядка; но тогда? Все, что желательно было бы сыну земли получить от земли, ему было бы уже дано и создано; дальше того желать, что есть, желать опасно: дальше Бог и вечное бытие с Ним и в Нем. Зачем же наука и искусство будить будут мысль человека в земном бессмертии о Боге и вечности с Ним? Разве для проклятия земного бессмертия? Тогда лучше изъять науку и искусство, нежели прибавлять к неисходному стону злейший и неисходнейший стон от крушения духа, и, действительно, силой вещей наука и искусство должны быть изъяты от рода человеческого в его земном бессмертии. «...Предал я сердце мое, – говорит Премудрый, – тому, чтобы исследовать и испытать мудростию все, что делается под небом; это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем» (Екл.1:13); но вместе со всеми остальными тяжелыми занятиями земного жребия человека «испытание мудростью всего, что делается под небом», теперь и необходимо практически, ибо полезно, и увлекательно, и сладостно теоретически, ибо обещает знание и влечет своей тайной к себе самое бытие вещей, дабы знать истину и пребыть в ней; но зачем «тогда» знать «тайну бытия»? Стремиться тогда познать тайну бытия значило бы стремиться познать Бога, а Бога знать в земном бессмертии значило бы проклясть это бессмертие; или во всемирном хоре всего человеческого рода возопить к Богу: «пощади, помилуй, избавь от земного бессмертия»! Или вознести чудовищную хулу против Бога за самое земное бессмертие.

Мог ли Христос – Сын Божий, пожелать человеку такого земного бессмертия, такого страшного и чудовищного призрака угнетения рода человеческого? Только злой дух в состоянии подсказать чудовищную и страшную мысль о земном бессмертии; только «сладострастное насекомое» в образе человека во временном буйстве своей воли и во временном безумии своих мыслей может произносить слово о таком жалком и страшном земном бессмертии. Христос же видел в человеке человека, а не «сладострастное насекомое», видел его в святилище его духа, а не в его похоти, осудил эту похоть, как широкие врата мира сего, ведущие в погибель, и потому любил человека истинной и вечной любовью, любил его, как наследника вечного спасения, как благодатного сына Божия и сонаследника Ему – Христу в обителях Отца Небесного! Не скрывая от Своих последователей всей трудности борьбы ветхого человека с новым, в Нем – Искупителе рода человеческого возрожденным, Спаситель, тем не менее, безусловно, осудил мир, лежащий во зле, и похоть его, несмотря на все связи человека с этим миром, и в этом Своем суде Он воздал справедливую и истинную цену тому в человеке, что и составляет самого человека, как нравственно-свободную личность, т.е. его бессмертную и разумную душу: «...какая польза человеку, – говорит Иисус Христос, – если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мф.16:26); «любящий душу свою, погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин.12:25); «кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф.16:25; Лк.9:24). «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф.7:13–14): «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф.11:12).

Так говорил Иисус Христос о существе, высоте и трудности христианского подвига; но когда, по одному случаю – вследствие слов Иисуса Христа: «трудно богатому войти в Царство Небесное», ученики Его выразили недоумение, говоря: «кто же может спастись?», Иисус Христос высказал одно из тех откровений, которое освещает самую сокровенную глубину Божественного произволения о Людях и благоволения к ним – даже в мирском их осуетнении, устрояя в Своем промышлении о человеке все, что наибольше, наилучше и вместе «каждому по его силе» (Мф.25:15) взыскательно и спасительно служило бы или к просветлению его духа, или к сохранению в его душе наивозможно-доступнейшего для него подъема веры и умиления в благочестии: «Человекам это невозможно, – сказал Иисус Христос, – Богу же все возможно» (Мф.19:24–26). Смысл этого откровения Христа-Спасителя по вопросу Его учеников следующий: Господь в путях спасительного промышления Своего о людях не оставляет и поклонников мира этого, идущих пространным путем жизни и широкими вратами; невозможное для одних собственных сил человека, плененных в служение мира сего и века сего, Он сделает возможным по действию Своих благодатных и спасительных средств; наконец, данным ответом Иисус Христос, ободряя в делании и в вере всякого верующего в лице Своих учеников, вместе предостерегает и как бы запрещает делать конечное заключение о таких конечных вещах и о последних основаниях, которые, как, например, вечное спасение всех и каждого, как времена и сроки, Отец Небесный «положил в Своей власти» (Деян.1:7).

Как много в этом случае о тайне Божественного воздействия на душу человека ко спасению говорят нам следующие слова Иисуса Христа: «Царство Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе. Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва» (Мк.4:26–29). Не человеку измерять мерой и весом то, что, с одной стороны, невесомо в самом человеке, с другой – последнее основание свое и конечную причину свою имеет в Боге. Одно человек должен помнить, что Бог в Сыне Своем открыл помилование и спасение всему миру и «хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» (1Тим.2:4). «Что скажем? – вопрошает Апостол Павел. – Неужели неправда у Бога? Никак. Ибо Он говорит Моисею: кого миловать, помилую, кого жалеть, пожалею. Итак, помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога, милующего» (Рим.9:14–16). «Бог силен и из мертвых воскресить» (Евр.11:19), как действительно Он и воскресил из мертвых род человеческий, призвав его ко Христу и сооживив во Христе племена и народы: «Отец Мой доселе делает, – говорит Иисус Христос, – и Аз делаю» (Ин.5:17); «Иисус Христос вчера и днесь тойже, и во веки», – говорит Апостол Павел (Евр.13:8).

Решительный суд человека о Боге и окончательное заключение человека о конечных путях Божиих и о последних основаниях суть вторая ложь диалектики, якобы обозревающей дело Иисуса Христа и подвергающей счету, мере и весу христианскую идею в ее исповедниках. Но однако, и на этом своем пути счета, меры и веса диалектика, если только она не думает упражняться в одних софизмах и желает выводить свои заключения на истинных основаниях и достаточных посылках, имеет для себя положительные данные судить иначе о деле Иисуса Христа и вообще о христианстве: ни мало, ни много – диалектика просматривает самое существеннейшее в христианстве – именно то, что Иисус Христос и Сам продолжает быть живой Главою всех верующих, и Дух Божий в благодати Бога Спасителя осеняет Собой мир, обличая его и о «грехе и о правде, и о суде» (Ин.16:8), животворяя людей вновь и вновь и устраивая Царство Божие на земле; «се, Аз с вами есмь, – говорит Иисус Христос, – до скончания века» (Мф.28:20); «И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины, которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет» (Ин.14:16–17); «когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорит, что услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому что от Моего возьмет и возвестит вам» (Ин.16:13–14). «...Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне» (Ин.15:26).

То Божественное учреждение, которое призвано Самим Богом по Его Божественному праву, в Его имя и Его силой, средствами и силами Бога-Спасителя возрождать и святить вновь и вновь верующих в истину Христову, вязать и решить, есть Св. Церковь Христова: «Созижду Церковь Мою, – говорит Иисус Христос, – и врата адова не одолеют ей» (Мф.16:18). В своей тайнодейственной Божественной стороне Св. Церковь определяется, как «сокровищница Божественных дарований», как «купель возрождения и непрестающего освящения» не в одном каком-либо моменте времени для верующих, а во всякое время, лишь бы человек или не терял связи с Церковью, или потерявший возымел бы вновь и вновь свое обращение к духовному врачеванию себя под кровом Церкви. Ибо, если Бог при натурализме и тлене язычества мертвых по преступлениям и грехам оживотворил со Христом (Еф.2:1–5), то неужели это спасительное действие благодати Божией в Сыне Божием, Искупителе и Спасителе рода человеческого перестает быть для тех, которые прегрешили, будучи сынами Церкви? Ведь покаяние и новое обращение ко Христу ничем для них не возбранено! Значит, вопрос не в том, что в Церкви – в Царстве Божием – бывают падшие и отпадающие, а в том – есть ли двери нового вхождения в Церковь, и есть ли Божественные средства в Церкви нового и непрестающего освящения обращающихся ко Христу? Но двери эти есть, и средства эти даны Церкви: еще в Ветхом Завете Господь говорил прегрешающим в Церкви: «Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды... Тогда придите – и рассудим. Если будут грехи ваши, как багряное – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю» (Ис.1:16–18); в Новом же Завете Спаситель говорит Своим последователям: «...если семь раз в день согрешит <брат твой> против тебя, и семь раз в день обратится, и скажет: каюсь, – прости ему» (Лк.17:4); на вопрос Апостола Петра: «сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз?» Иисус Христос ответил: «Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз» (Мф.18:21–22). И в этой заповеди Спасителя людям, в этом Божественном повелении прежде всего открывается Сама Божественная воля ко всем грешникам земли, и Церковь в предстоятелях своих, в благодати священства, по Божественному полномочию и праву, действительно, немощных врачует и оскудевающих восполняет, помня Божественное слово Своего верховного Пастыря-начальника: «туне приясте, туне дадите» (Мф.10:8), и вновь, и вновь святя в «истину Христову» всякого обращающегося ко Христу, хотя бы обращение это было «семьдесят крат седмерицею».