Учение св. Иоанна Златоуста о совести

Помимо великого жизненного значения, какое имеют беседы Златоуста, как истолкователя нравственного христианского учения и незаменимого руководителя христианина по пути духовного преуспеяния, они представляют глубокий интерес и в чисто-теоретическом отношении, раскрывая и освещая многие вопросы христианской этики. Цельных бесед – трактатов по теоретическим вопросам в данной области у Златоуста, конечно, мы не встречаем. Беседы его имели своей целью научать жизни, а не преподавать только знания, – а потому вполне понятно, что все то, что не имело непосредственного отношения к жизни, в этих беседах затрагивалось лишь попутно, мимоходом. Понятно также, что если Златоуст и останавливался своим вниманием на вопросах теоретического свойства, то по преимуществу на таких из них, которые имеют к жизни более близкое отношение. В этом случае учение о совести, о свободе воли и благодати, как факторах, созидающих нравственную жизнь христианина, естественно, должно было найти в его беседах наиболее подробное раскрытие. Изложить его взгляд на значение первого из этих факторов мы и постараемся в настоящей статье.

Главная и существеннейшая функция совести, по учению Златоуста, состоит в том, что она руководит человеком в деле познания и различения добра и зла. Здесь её значение сказывается по преимуществу и дает себя чувствовать наиболее сильно. По мнению св. Златоуста, человек, единственно руководимый совестью, может стать на путь истины и добродетели, или, по крайней мере, делать строгое различие между нравственным добром и злом. Вот что находим мы у него в одной из его речей к антиохийскому народу, сказанных по случаю низвержения царских статуй¹… «Бог, – говорит здесь св. Златоуст, вначале созидая человека, даровал ему естественный закон». Что же такое этот естественный закон? – спрашивает св. Златоуст, – и в ответе на этот вопрос приходит к учению о совести. Сущность естественного закона, дарованного Богом человеку при самом сотворении этого последнего, и состоит в том, что «Бог впечатлил в нас совесть, и познание добра и зла сделал врожденным». Прямым последствием этого и является то, что для человека становится совершенно ненужным всякое научение: единственно при свете этого естественного закона он может узнать все и сделать истинную оценку поступкам и делам как своим, так и чужим. Вот почему «нам, говорит Златоуст, уже не нужно учиться, что блуд есть зло, а целомудрие – добро; мы знаем это от начала». Далее св. Иоанн старается примерами из Св. Писания доказать высказанное им положение. «Законодатель, говорит Он, давая впоследствии законы, и сказав, не убий; Он только запретил грех, а не учил о нем. Почему же сказав не убий, Он не прибавил, что убийство зло? Потому, что совесть предварительно научила нас этому, и он говорит об этом как уже со знающими и разумеющими». Вот почему, напротив, когда Бог открывает человеку заповеди не первоначальные, неоткрытые человеку его естественной совестью, Он указывает и основания, почему нужно соблюдать эти заповеди, чего совершенно не делает по отношению к заповедям первого порядка. Так поступает Он, сообщая людям заповедь о субботнем покое: день седьмой должен быть днем покоя, – зане в день седьмой почи Бога от всех дел своих – прибавляет Господь, указывая тем человеку разумную причину этого требования. Указание причины здесь является делом необходимым, так как эта заповедь, как «частная и временная», существенно разнится от других, каковы не убий, не укради, не прелюбы сотвори, – являющихся необходимыми и составляющих основание нашей нравственно-доброй жизни. «Поэтому, и Господь не прилагает к этим последним заповедям причины и не вводит учения, но довольствуется простым запрещением». Что знание добродетели вложено в человека при самом его творении, наглядное доказательство тому св. Иоанн Златоуст видит в примерах из ветхозаветной библейской истории. Одним из таких примеров, иллюстрирующих указанное положение, служит уже история грехопадения. «Адам, говорит Златоуст, сделал первый грех и после этого греха тотчас скрылся. Если бы он не знал, что сделал что-то злое, то для чего бы стал скрываться? Еще не было ни письмен, ни закона, на Моисея: как же он узнал грех и скрывается, и не только скрывается, но еще, будучи обвиняем, пытается сложить вину на другого и обвиняет жену?²

Но нравственный закон, вложенный в природу человека – совесть – не ограничивает свою деятельность исключительно отрицательной стороной – мучениями и укорами за уклонение от пути добра. Он может руководить человеком и положительно – прямо указывать человеку, что добро и что зло. Это доказывает св. Златоуст примером Каина и Авеля. «Мы, говорит он, хотим доказать примером не только зла, но и добра, что человек (по природе) знает то и другое. Человек знает, что грех есть зло, – это показал Адам; а что он знает также, что добродетель есть добро, это опять показал Авель. Он принес свою жертву не по чьему-либо наставлению, и не по внушению закона, который говорил бы тогда о начатках, но наученный сам собой и совестью»³. Все подобные примеры приводятся Златоустом для того, чтобы доказать, что «познание добра и зла первоначально вложено в природе человека. Ибо откуда, говорит св. Иоанн, узнал Авель, что доброе дело – приносить жертву, доброе дело – почитать Бога и благодарить за все»?⁴ И, с другой стороны, откуда узнал Каин, что его намерение убить брата – злое; ибо, в противном случае, если бы, т. е. он не знал нравственной ценности этого намерения, – зачем он бы стал скрывать его? Все это находит себе объяснение в существовании в человеке того «достаточного закона совести, который заключала в себе с самого начала природа человеческая у всех людей»⁵.

Идя далее в раскрытии этих своих основных положений, св. Иоанн Златоуст все более и более расширяет значение совести: она, по его мнению, и была главной движущей силой в истории развития человеческих обществ, была наиболее деятельным началом усовершенствования гражданственности и много способствовала культурному развитию человеческих обществ.

К раскрытию этих положений св. Златоуст приходит в своих рассуждениях, направленных к обличению язычников, которые отрицали присутствие в себе высшего нравственного закона, – закона совести, и не признавали его врожденности. «Нет у нас, говорят (т. е. язычники), врожденного закона в совести; Бог не положил его в природе». Отвечая на такое возражение против всеобщности совести св. Златоуст говорит: «с чего-же, скажи мне, с чего их (язычников) законодатели написали законы о браке, об убийствах, о завещаниях, о залогах, о притеснении ближних, и о многом другом»? Конечно, нынешние законодатели могли заимствовать от своих предшественников, эти от других и т. д. «Но от кого, спрашивает св. Златоуст, научились те, которые вначале и первые издали у них законы? Не ясно ли, что от совести? Ведь они не могут сказать о себе, что были с Моисеем, что слушали пророков: как этому быть, когда они язычники? Так, очевидно, делает заключение св. Златоуст, что на основании закона, дарованного Богом человеку, вначале при сотворении, на основании его они и постановили законы, и изобрели искусства все и прочее. И искусства так изобретены, т. е. первые люди дошли до них – по внушению природы. Так произошли и судилища, так определены и наказания…»⁶.

Что «естественный закон добра и зла» лежит в самой нашей природе св. Златоуст доказывает это и примерами из обыденной жизни. «Все мы, говорит он, когда грешим, стыдимся» и при том стыдимся не только людей одинакового с нами общественного положения, а даже и своих слуг. Не условные, следовательно, понятия о приличном и неприличном заставляют человека стыдится за свой грех, а внутренний закон, непосредственно говорящий ему о нравственной ценности его поступков. Вот почему скромный слуга часто возбуждает чувство стыда в своем преступном господине, когда тот идет к развратной женщине, и заставляет его сойти с этой негодной дороги⁷.

Все это – и примеры библейские, и личный опыт человека – не оставляет никакого сомнения в том, что различение добра и зла, знание того, что такое порок и что добродетель, «искони вложено уже в нашу совесть». Вот почему для определения нравственной ценности дела и поступков человека не требуется никакого внешнего наставления. Чтобы знать, например, что целомудрие добро, для этого нам не нужно ни рассуждений, ни наставлений, «не требуется ни трудов, ни забот, чтобы разыскать и найти, хорошо ли и полезно ли целомудрие; напротив, мы все общим голосом признаем это, и никто не сомневается на счет этой добродетели. Так и блуд почитаем злом»… Обобщая все эти свои рассуждения, св. Златоуст, наконец, категорически заявляет, что «знание о добродетели и о зле положено в совести людей, и мы не нуждаемся ни в каком учителе, чтобы узнавать о них».

Раскрывая понятие о совести как непосредственной учительнице добродетели и указывая значение её в качестве могущественного фактора в моральном и культурном развитии человечества св. Златоуст следует в данном случае апостолу Павлу, развивая лишь подробнее учение последнего о естественном законе. Не смотря, однако, на прямые ссылки св. Златоуста в доказательство проводимых им положений на слова апостола, один из представителей западной учености – Р. Гофман, нашел возможным обличить учение Златоуста о совести в некоторых существенных недостатках и даже упрекнуть этого величайшего учителя христианской нравственности прямо-таки в языческой точке зрения на данный вопрос. Раскрываемое Златоустом понятие о совести, по мнению этого ученого, никак не может будто бы мириться с учением того же Златоуста о необходимости откровенного закона. Для чего, в самом деле, последний, если человек, руководствуясь естественным законом, т. е. совестью, мог бы преуспевать на пути добродетели? «Златоуст, заявляет Гофман, и не чувствует, что со своей совестью он вступает в противоречие с самим собой и становится на языческую точку зрения». Такое представление западного ученого, на наш взгляд, есть лишь плод непонимания им учения Златоуста. Правда, в беседах св. Златоуста можно встретить места, где он представляет богооткровенный закон как бы лишь повторением, воспроизведением того, что уже раз вложено было в человека вначале при его творении, и что он, по-видимому, не настолько необходим, чтобы без него нельзя было достигнуть истины и спасения.

Так, в одной из своих бесед на псалмы св. Златоуст прямо говорит, что Моисеевы писания только обновляют тот закон, который имеет природа и который в самом начале внедрен в неё Богом. К тем предписаниям закона, которые возвещены были Богом чрез Моисея, человек мог бы прийти и сам, руководясь лишь естественным законом. Мало того, он мог бы даже при свете этого руководителя дойти до познания и таких истин, которые принесены в мир в Откровении новозаветном Самим И. Христом.

Рассуждая о поступке Исаака, отпустившего с миром Авимелеха и слуге его (Быт. XXVI, 31), Златоуст делает такой вывод из этого библейского повествования. «Видишь, говорит он, как праведник, не имевший ещё наставлений от закона, не видевший пред собой примера в ком-нибудь другом, а только последуя отцу, и руководимый учителем, находящимся в самой природе человека, в его совести, показывал столь великое любомудрие!» Повинуясь единственно внушениям своей совести, Исаак исполнял, таким образом, заповеди Христовы, не зная ещё о них ничего из закона откровенного⁸. Отсюда можно было бы, по-видимому, заключать, что с точки зрения Златоуста, – даже новозаветное Откровение не принесло чего-либо нового, совершенно неизвестного миру древнему, человеку естественному, – и задатки великих истин христианства лежали в тайниках души человека и, при руководстве естественного закона – совести человеческой, могли обнаруживаться в значительной полноте и силе.

Все это дает, однако, слишком мало оснований упрекать Златоуста в противоречии и якобы не христианской точке зрения, как делает Гофман. Если в изображении значения совести Златоуст порой и допускает преувеличения, то объяснения этого просто следует искать в желании его как только можно рельефнее выставить ту самую мысль о безответности язычников, которую выразил апостол Павел. А при таком желании вполне естественно, конечно, было допустить и некоторую односторонность в оценке фактов, которые Златоуст приводил в качестве иллюстраций к своим положениям. Подобная односторонность замечается, например, и в истолковании указанного события из истории Исаака, где поступок последнего представляется как результат исключительно лишь одного внушения совести и тем дается, по-видимому, мысль, что человеку можно бы обходиться и без откровенного закона. Но толкование в значительной мере утрачивает свой односторонний характер благодаря замечанию, что Исаак в данном случае кроме совести руководился ещё и примером своего отца. В этом замечании проглядывается та же самая мысль о недостаточности исключительно одного лишь руководительства совести и необходимости при ней других руководителей по пути добра, которую подробнее раскрывает Златоуст в других беседах. Так, в одной из бесед по случаю низвержения статуй, он говорит: «много и других учителей, кроме совести, приставил нам Бог… как-то: родителей к детям, господ к рабам, мужей к женам, наставникам к ученикам, законодателей и судей к подначальным и друзей к друзьям. А столько учителей приставил к нам Бог для того, чтобы нам было легко найти и сделать полезное, так как многие, побуждая нас к этому, не дают нам уклониться от полезного»⁹. Совесть в ряду этих «учителей» занимает даже и не первое место. «Опасение общественного мнения» и «врожденный страх пред законами» оказываются порой более надежными и могущественными руководителями человека по пути добра, чем голос совести¹⁰. Таким образом, на ряду с внушениями совести, необходимо нечто более положительное, что бы прямо показывало человеку как он должен поступать в том или другом случае и чем вообще руководиться в своей деятельности. В области нравственной таким руководителем и является Откровение – этот положительный закон, который своими заповедями и постановлениями прямо и решительно говорит человеку что он должен делать и как поступать, чтобы быть всегда в согласии с волею Божией, тогда как голос совести не всегда с одинаковой ясностью и постоянством говорит об этом человеку. Далее, по словам самого же Златоуста, Бог так устроил, чтобы обличение совести восставало в нас по временам, а не было постоянно¹¹; но в таком случае, как нечто непостоянное, она является уже далеко ненадежным руководителем; при том же голос совести с особенной силой часто начинает говорить в человеке только уже тогда, когда совершено преступление, иногда совершенно умолкая пред совершением его¹².

Наконец, и само разделение св. Златоустом совести на добрую и злую, и поставление самой её в зависимость от такого или иного рода жизни и дел показывает, что она сама по себе одна недостаточна для человека в деле его нравственного совершенствования и требует более надежных, постоянных и безусловных руководителей на пути добродетельной жизни.

Но и помимо всех этих косвенных свидетельств, заставляющих нас признать, что и сам Златоуст далеко не считал совесть исключительным и единственно довлеющим учителем нравственности, тем естественным законом, который один своей собственной силой может привести человека к нравственному совершенству и спасению, – мы находим у него и более прямые указания на необходимость откровения, – необходимость благодатного воздействия на человека, для того, чтобы он мог неуклонно следовать по пути добра и укрепляться в вере и нравственно-доброй жизни.

В одной из своих бесед, изъясняя слова апостола из послания к Коринфянам (II–IV, 13): «имущие той же дух веры», св. Златоуст говорит, что этими словами апостол хочет показать, что «вначале уверовать и покориться призванию – зависит от нашего расположения, но после того, как вера уже внедрена, мы имеем нужду в помощи Св. Духа для того, чтобы она пребывала постоянно непоколебимой и неизменной»¹³. Признавая, таким образом, полную свободу за человеком в первоначальном усвоении веры, Златоуст разъясняет далее это ещё подробнее. «Ибо, говорит он, ни Бог, ни благодать Духа не предваряет нашего расположения, но хотя и призывает, однако ожидает, чтобы мы пришли добровольно и по собственному желанию, а потом, когда мы уже пришли, тогда подает от себя всякую помощь»¹⁴. Но представляя воле человеческой полную свободу в этом первом усвоении веры, Златоуст, для дальнейшего преуспеяния в ней, считает необходимым присутствие высшей помощи, которая могла бы направлять человека и укреплять в данном направлении. Такая помощь не может представляться в совести, в естественном законе, вложенном Творцом в человека, потому что совесть сама по себе недостаточно сильна для этого и может всегда уклониться с пути истины и добродетели. За такого надежного помощника и руководителя св. Златоуст признает благодать Св. Духа, которая приходит к человеку после того, как этот последний покорился призванию и усвоил начала веры. Но эта помощь Духа не приходит необходимо к каждому человеку; человек может привлечь к себе помощь Духа и расположить Его пребывать в себе только добрыми делами и исправной жизнью. «Как свет светильника, говорит св. Златоуст, поддерживается елеем, с уничтожением которого и он прекращается и исчезает, так точно и благодать Духа тогда, когда есть у нас добрые дела и душа окропляется великой благостыней, пребывает в нас как огонь, поддерживаемый елеем, а без неё отступает и удаляется, как это случилось с пятью девами…»¹⁵. Таким образом, св. Златоуст для жизни праведной и истинной и для получения человеком спасения признает необходимым непосредственное воздействие благодати Св. Духа, которая в свою очередь подается человеку, по его мнению, за добрые дела. Поэтому здесь становится необходимым для человека самому трудиться и заботиться о своем спасении, исправлять свою жизнь и творить добрые дела, ибо, в противном случае, по образному выражению св. Златоуста, ему грозит опасность потерпеть кораблекрушение в вере¹⁶. Руководителем в этом следовании по пути добра к получению спасения, конечно, может служить отчасти и совесть, заставляющая человека держаться добродетели, избегать зла и стремиться к чистой жизни, – но влияния только одной последней все же недостаточно для совершенной веры и получения спасения, потому что самая «вера, по заключению Златоуста, для того, чтобы ей оставаться непоколебимой, иметь нужду в помощи и присутствии Духа»¹⁷.

Таким образом, из всего вышесказанного становится совершенно ясным, что св. Иоанн Златоуст был далек от мысли приписывать совести человеческой исключительное руководящее значение в нравственной жизни человека и не обусловливал исключительно её водительством получение человеком спасения. Тем более, нельзя приписать ему такого взгляда на духовную человеческую природу, каким отличалось потом пелагианство, – именно, что человек по своей природе – добр, что в нем лежат зачатки всех добрых расположений и склонностей и что только единственно от его воли зависит полное и всестороннее раскрытие их. Возможность уклонения на путь зла, которую так положительно признает Златоуст, и необходимость для получения спасения и достижения нравственного совершенства благодати Божией – всего яснее говорят против этого.

Признавая волю человека не настолько сильной, чтобы она всегда могла удерживать человека на пути добра и не позволять ему уклоняться к совершению злых дел, св. Златоуст, в качестве силы, сдерживающей злую волю и помогающей человеку, при свете сверхестественного Откровения, совершенствоваться в добродетели и вести жизнь, согласную с законом Божественным, и выставлять главным образом совесть, как естественный истинный критерий дел и поступков человека. Вот почему учение о совести, как внутреннем судии и обличителе, особенно развито у св. Златоуста. Почти во всех местах, где он говорит о совести, он главным образом выставляет её с этой стороны и изображает деятельность её в этом отношении особенно ясно и рельефно.

Вот как раскрывает он учение о совести с этой именно стороны. «Бог, говорит св. Златоуст, показал свою любовь к роду человеческому тем, что в каждом из нас поставил нелицеприятное судилище – совесть, которая делает строгое различие между добром и злом»¹⁸... Из этого дара благодати Божией человек может извлечь для себя величайшую пользу: человек, по ясной заповеди Спасителя, никого не должен судить, потому что всякий согрешающий имеет уже над собой высшего Судию; но есть такая область, где человеку предоставляется полное право быть судиею, – такое судилище, которое вполне предоставлено ему, – это область его собственных дел, мыслей и желаний, суд над которыми он может изрекать, не подвергая себя осуждению от верховного Судии. «Посади, говорит св. Златоуст, в совести своей судиею разум, и поставь пред его судилищем все твои беззакония; исследуй все грехи души твоей, потребуй от неё со всей строгостью подробного отчета… Если, заключает св. Иоанн, ты будешь каждодневно это делать, то с дерзновением предстанешь пред страшное судилище»¹⁹… Осуждая сами себя в повседневных прегрешениях наших, мы уже тем самым избавляемся от строгости будущего суда²⁰, говорит св. Златоуст в другом месте, указывая на неизменное для человека в этом отношении значение совести.

Как судия и обличитель, совесть, по своим достоинствам, не может равняться ни с каким судом человеческим и стоит неизмеримо выше этого последнего. Вот какими чертами изображает св. Златоуст деятельность совести с этой стороны. Совесть, вложенная Богом в духовную природу человека при самом сотворении его, является неумолкающим обличителем и притом таким, который не может быть обманут или обольщен. «Пусть человек, поясняет св. Златоуст, учинивший грех и совершивший беззаконное дело успеет укрыться от всех людей: но от этого судии укрыться он не может, напротив, всегда носит внутри себя этого обличителя, который беспокоит его, мучит, карает, нигде не дает ему покоя, требует просчета в проступках, и поставляет на вид и тяжесть грехов, и угрожающее грешнику наказание. Как усердный врач, совесть не перестает прилагать свои врачевства», и продолжает постоянно заботиться, не обращая внимания на то, что её не слушают²¹. В таком постоянном напоминании и состоит цель её деятельности: этим она не дает грешнику дойти когда-нибудь до забвения о проступках своих, и, выставляя их на вид, хочет «сделать нас не столь склонными к повторению прежних грехов. Значение её в этом отношении настолько велико, что без водительства её мы тотчас бы погибли»²². Совесть, далее по Златоусту, это непрерывно бодрствующий судия, равного которому нет между людьми: он не подкупен ни деньгами, ни лестью, ни угрозами²³, и, как судия неумолимый, произносит всегда свой справедливый приговор²⁴. При том судия этот неутомим, выступает со своими обличениями «многократно и во всю жизнь» и напоминает нам о грехах не только в то время, когда мы совершаем их, но и по прошествии многих лет, как это доказывает история братьев Иосифа, принесших раскаяние уже спустя много лет в Египте²⁵. Голос этого неумолимого судии и обличителя настолько силен, что если бы даже человек совершил тысячу преступлений и совершенно погряз в массе зла, то и тогда он не умолкает и пытается своей силой обратить падшего на путь добра.

Таким образом, как судия, недоступный обману²⁶, как ревностнейший и постоянный обличитель, – совесть постоянно указывает человеку его порочные мысли и деяния, заставляют его всеми силами стремиться избегать их, чтобы не подвергнуться вечному осуждению в будущей жизни, и своими наставлениями помогает ему следовать более или менее неуклонно по пути добра. Без этого надежного руководителя падший человек со своей склонной ко злу волей мог бы совершенно погрязнуть в мире зла и погибнуть. «Обличение совести есть, поэтому, как бы некоторый священный якорь, не дающий нам совершенно погружаться в бездну греха²⁷, говорит св. Златоуст, наглядно показывая в этом прекрасном образе все значение совести для человека в его жизни.

Учением о совести, как внутреннем, естественном законе, вложенном в человека при самом его творении и дающем человеку возможность познания того, что добро и что зло, что он должен делать и чего избегать, – как о достаточном руководителе в нравственной жизни, и, наконец, учением о совести, как о нелицеприятном, неподкупном и праведном судии, о неумолимом и суровом обличителе и карателе, терзающем наше сердце и поражающем сильнее всякого палача и тем самым удерживающем человека от окончательного падения, и приводящем человека, при его добром желании, ко спасению, и исчерпывается у св. Иоанна Златоуста вопрос о значении совести в жизни и деятельности человека.

Как бы в заключение своего учения о совести, св. Златоуст, призывая человека к заботам о самоусовершенствовании в нравственном отношении, к неустанным стараниям о приобретении доброй совести, – помимо награды, ожидающей человека за это в будущей жизни, помимо оправдания на будущем страшном суде, указывает ещё на добрую совесть, как на заключающую блаженство в самой себе, независимо от других наград. «У кого совесть чистая и свободная от всякого порока, говорит он²⁸, в том будет обитать сам Господь всяческих: ибо, прибавляет он, блаженны, сказано, чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5:8). В этом же созерцании Божества заключается высшее, возможное для человека блаженство. Но если в чистой совести – блаженство и если «ничто так не воскриляет и не возносит горе душу, как приобретение правды и добродетели»²⁹ и если «ничто столько не поддерживает и едва ли не окрыляет, как добрая совесть»³⁰, то, с другой стороны, «ничто так не обременяет душу, ничто так не ослепляет мысль и не преклоняет долу, как сознание греха»³¹, и ничего нет беспокойнее худой и порочной совести³², которая «делает нас нечистыми и ввергает в отчаяние»³³. И вообще, говорит св. Златоуст, «не величие власти, не множество денег, не обширность могущества, не роскошный стол, не пышные одежды, и не прочие человеческие преимущества доставляют благодушие и радость; но бывает сие плодом только духовного благоустройства и доброй совести»³⁴, и обладающий ею, хотя будет и беден, блаженнее богатого, но сознающего за собой грехи³⁵. Кто достиг до такого обладания, у того на душе всегда будет светло и радостно, – вся жизнь превращается в светлый праздник. «Если у тебя чиста совесть, то ты имеешь постоянный праздник, питаясь добрыми надеждами и утешаясь упованием будущих благ; если же ты не спокоен в душе и виновен во многих грехах, то и при тысячах праздников и торжеств ты будешь чувствовать себя не лучше плачущих»³⁶.