Вселенский учитель Св. Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский

Предлагаемая вниманию читателей книга «Вселенский учитель св. Иоанн Златоуст, Архиепископ Константинопольский», составлена с той целью, чтобы познакомить большинство людей простых, не получивших Богословского образования, но жаждущих в простоте сердца познакомиться с великими заслугами для церкви святителя Иоанна, с его беспримерным проповедническим гением, чтобы всем сердцем возлюбить духовное просвещение, понять все его превосходство пред просвещением, которое мы получаем от чтения светских книг, узнать, кто был святой Златоуст, с именем которого многие знакомы только понаслышке, даже из образованных людей. А потому и из жития этого Богоносного светильника мы взяли только те черты, при которых яснее обрисовывается личный характер и дарования св. Иоанна, как знаменитейшего учителя церкви. С этой же целью и из творений его выбрали только то, для краткого ознакомления с пером и устным словом святителя, что ярче характеризует его, как первого проповедника св. Православной вселенской Церкви. Кто знает, может быть и эта книга при благодатном осенении от Духа Святого заронит в сердце читателя искру любви к чтению духовных книг и заставит невольно ознакомиться с творениями и других духовных писателей.

Автор

Вы есте свет мира, Не может град укрытися верху горы стоя. Ниже вжигают светильника и поставляют его под спудом, но на свещнице, и светит всем, иже в храмине суть. (Мф. 5:14,15).

Уст твоих якоже светлость огня возсиявши благодать вселенную просвети. (Троп., гл. 8.)

Четвертый век в истории церкви считается обыкновенно золотым веком святоотеческой письменности. Начало этого века запечатлено просветительной деятельностью на пользу церкви свв. равноапостольных Константина и Елены. В те времена жили и неустанно трудились для утверждения церкви Христовой такие Богоносные мужи, как, например, св. Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Афанасий Великий и др. Торжествующая Церковь Христова, руководимая Духом Божиим, под влиянием таких великих мужей утверждалась, расширялась и процветала. В конце четвертого века Провидением суждено было много потрудиться и положить жизнь свою за истину Христову и св. Иоанну Златоустому. Св. Иоанн в своих многотомных творениях является нам и ученым Богословом, и оратором, и проповедником. После времен Апостольских ни до св. Иоанна, ни после никто из отцов церкви не отличался на поприще проповедничества с такой силой и неотразимым влиянием, как Иоанн. Пятнадцать столетий миновало с того времени, как замолкли златословесные уста Иоанна, а написанное им читается с таким же наслаждением, как будто все это писано в наши дни рукой знаменитейшего пастыря-проповедника. Какая речь! Какая красота изложения! Какая жизнь разлита во всех его творениях, сколько пищи духовной! Всему этому нельзя довольно надивиться и поныне. За его величайшие труды и неутомимую деятельность на поприще церковной проповеди Св. Церковь не престает воспевать и восхвалять его дарования: «Уст твоих якоже светлость огня возсиявши благодать вселенную просвети». Современники его вполне понимали всю тяжесть незаменимой потери для церкви, когда св. Златоуст отправлен был в изгнание. Они открыто говорили: «Лучше бы совсем угасло солнце, нежели умолкли уста Иоанновы». Так была тяжка для народа эта величайшая потеря. А потому и мы обратим особенное внимание на его проповедническую деятельность. Не знать, не быть знакомым с творениями св. Иоанна для христиан всех времен и народов есть величайшая потеря. Знакомство с творениями Златоуста может возбудить в нас и развить душеспасительную любовь к чтению Священного Писания, просветить наши мысли, утвердить и укрепить веру и направить наши стопы на путь мирен. Св. Евангелие, Апостол и Псалтирь этот величайший проповедник заставит нас иметь навсегда настольными книгами. Вы есте свет мира, говорил некогда апостолам в Своей нагорной проповеди Господь наш Иисус Христос: не может град укрытися верху горы стоя. Ниже вжигают светильника и поставляют ею под спудом, но на свещнице, и светит всем иже в храмине суть. Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела: и прославят Отца вашего иже на небесех (Мф. 5:14,16). И вот с такою точностью и с такой полнотой исполнились слова Спасителя на св. Иоанне. Он был поистине величайшим светильником мира, и светом своих Боговдохновенных учений освещал весь христианский мир того времени. Такой величайший проповедник слова, как Иоанн, не мог укрыться от словесных овец стада Христова, жаждущих его вдохновенной проповеди. Премилосердый Создатель осенил его таким величайшим даром, что для его святительских дарований мала и тесна была кафедра даже и Антиохийской Церкви. Господу угодно было поставить этот светильник на самый высокий свещник – на Константинопольскую кафедру. Сначала в Антиохии под мирным и благостным управлением Флавиана, патриарха Антиохийского, потом в греческой столице – Константинополе, при дворе Аркадия и Евдоксии, и, наконец, в период изгнаний и заточений проповеднический гений святителя Иоанна окреп, возвысился, раскрылся всесторонне, а под влиянием благодати просиял светом божественным

Св. Иоанн родился в Антиохии в 347 г. от благородных и образованнейших родителей Секунда и Анфусы. Родители его принадлежали к лучшему антиохийскому обществу и исповедывали христианскую веру. Отец его был начальником сирийских войск и жил в супружестве очень краткое время, так что добродетельная Анфуса осталась двадцатилетней вдовой после мужа, имея при себе двух детей, сына и дочь. Маленькая дочь также недолго утешала материнское сердце, подобно своему родителю скоро отошла в вечность, и убитая горем Анфуса все свое внимание сосредоточила на воспитании своего сына в строгом духе древнего христианского благочестия. Св. древность ставит ее в этом отношении наравне с знаменитейшими женами христианскими: Моникой, Ноной, Эмилией, Горгонией и Макриной, весьма много потрудившимися над воспитанием юношества. Но задача Анфусы по поводу воспитания и образования сына была несравненно выше и гораздо трудней. Те были аскетически подготовлены к делу воспитания своих редких детей, но Анфуса при жизни мужа не могла не принадлежать высшему обществу того времени, а потому аскетические приемы воспитания ей были мало известны. Оставшись молодой вдовой, убитая горем, она долго раздумывала, как повести ей своего сына, как воспитать его в строго христианском духе и как оградить и уберечь от всех вредных влияний и светских друзей, а также предохранить и от увлечения тогдашней языческой философией. После целого ряда усиленных дум и бессонных ночей она решила не отдавать его в ранние годы в тогдашние школы, а при помощи Божией, как женщина образованная в строго христианском духе, решилась сама заняться воспитанием сына. Под влиянием матери и вдохновляемый ею, юный Иоанн занимался изучением Св. Писания, что дало ему возможность впоследствии твердо противостать увлечениям тонкостями тогдашней философии. Материнские труды и заботы по истечении времени принесли обильные плоды в деле воспитания. В душе юного Иоанна путем материнских теплых и усердных молитв и неустанных забот было положено твердое и прочное основание для будущей великой деятельности величайшего пастыря. Из рук Анфусы св. Иоанн мог спокойно идти в языческие школы для изучения прикладных наук и особенно красноречия, не опасаясь за целость своих нравственных убеждений. Чтобы еще более ознакомиться с высокой, незабвенной личностью Анфусы, необходимо припомнить те материнские трогательные просьбы, те мольбы, которые она некогда высказывала пред своим сыном, когда тот, сгорая любовью благоугождения Богу, задумал посвятить себя всецело строгой аскетической жизни среди полнейшего монастырского уединения, даже вдали от горячо любимой матери. Тронутая до глубины души предстоящей разлукой с сыном, безутешная мать взяла за руку своего юного подвижника и отвела во внутренние комнаты и там путем трогательной мольбы убедила его оставить до времени свое благое намерение. Она говорила: «За все мои попечения прошу одной благодарности – не делать меня во второй раз вдовицею и скорби уже угасшей не воспламенять снова. Потерпи до моей кончины; может быть, жизнь моя недолго продолжится. Цветущие юностью надеются достигнуть глубокой старости, а мы, состарившиеся, ничего не можем ожидать, кроме смерти. Когда предашь тело мое земле и прах мой соединишь с прахом отца твоего, тогда предпринимай далекие путешествия, переплывай моря, какие хочешь. Тогда никто не будет препятствовать тебе. Но доколе еще дышу, не разлучайся со мною. Не навлекай на себя напрасно гнева Божия, оставляя меня на жертву стольким бедствиям, тогда как я ни в чем не виновата пред тобою. Хотя ты и говоришь, что у тебя много друзей, но никто из них не может доставить тебе большего спокойствия, поскольку нет никого, кто бы заботился о твоем благополучии столько, сколько я». Слова матери, сопровождаемые обильными слезами, удержали св. Иоанна в доме отеческом. Этот случай так повлиял на самого Иоанна и такое произвел глубокое, неотразимое влияние, что запечатлелся в душе на всю его жизнь, так что он сам, много спустя времени, в одном из своих многочисленных сочинений дословно воспроизводил в своей памяти все сказанное его великой матерью. Таков был нравственный образ этой незабвенной матери-христианки. И никто не изобразил бы ее более яркими красками, как ее собственный сын, описавший ее в первой книге о священстве. Здесь излилась вся его признательная нежность, здесь он представил, как она с неутомимым самоотречением наблюдала за ним в его детстве и юности, предоставляя ему всецело отдаваться наукам и своему вдохновению.

Из всех учителей, преподававших разные науки того времени в общественных школах, особенною любовью со стороны Иоанна пользовался язычник Ливаний – учитель красноречия и логики. Этот знаменитый учитель древности оказал с своей стороны даровитому ученику величайшую услугу. Он понял и оценил и дарование ученика, и личные его качества и старался особенно повлиять на ораторский талант будущего величайшего проповедника и в этом достиг полного успеха. Св. Иоанн так успевал в красноречии, что нередко удивлял своего учителя. Добродушный и честный труженик, Ливаний торжествовал духом, приходил в неописанный восторг и даже задумал иметь Иоанна своим преемником. На вопрос, обращенный к Ливанию: кого он считает достойным преемником своим, Ливаний отвечал: «Иоанна, если бы христиане не похитили его у нас». Восхваляя личные качества своего ученика, Ливаний не мог довольно нахвалиться и материнскими трудами и заботами Анфусы. «Небеса! Какие же женщины у этих христиан!» – нередко говаривал Ливаний.

Получив обширное и всестороннее образование под руководством знаменитых учителей того времени, Иоанн, будучи 20 лет, был уже отличнейшим адвокатом. В этой новой должности он на деле изведал, как злоба и клевета часто притесняют невинность и как бесчестные люди нередко торжествуют над правдивыми. Со всею силою своего ораторского гения он стал исследовать законы человеческого духа и изучать все изгибы и тайны человеческого сердца. Пред испытующим взором молодого гениального защитника бедных удовольствия света и радости жизни суетной рано потеряли свою силу и привлекательность. Проводя строгую аскетическую жизнь и все более углубляясь в причины упадка общественной нравственности, он, наконец, отказался от должности адвоката, затворился в своем собственном доме, прервал все связи с друзьями и знакомыми и усердно предался молитве, чтению Священного Писания и творений знаменитых отцов Церкви. В то время епископствовал в Антиохии Мелетий, человек высокой жизни и исполненный великих дарований. Народ антиохийский так любил и чтил своего архипастыря, что в честь его давал своим детям имена, вырезывал даже его имя на любимых и ценных предметах. Святой Мелетий полюбил Иоанна и часто приглашал его к себе для духовной беседы. На 23-м году, как об этом повествует друг и биограф св. Златоуста, Палладий, епископ Геленопольский, Иоанн принял от епископа Мелетия крещение; с величайшим благоговением приступил он к таинству, усыновлявшему его Богу, и с этих пор так строго наблюдал за собою, что никогда не употреблял клятвы, не позволял себе не только злословия, но и малейшей шутки над ближним. Мелетий вскоре определил его чтецом при своей церкви.

В этом периоде своей жизни Иоанн не прекращал сношений своих только с одним из школьных друзей – Василием. Между Иоанном и Василием в их занятиях, стремлениях, убеждениях и взглядах было полнейшее единодушие. Как тот, так и другой стремился совлечься ветхого человека и облечься в нового благодатного. Господь судил им обоим быть епископами и руководителями словесного Христова стада. И сами они как будто предчувствовали свое призвание, а потому ревностно и усердно приготовляли себя к архипастырству. В это время Анфусы не было в живых, и Иоанна уже ничто не могло остановить и задержать на пути ревностного самоусовершенствования. Св. Иоанн вместе с другом своим Василием в своих дружеских беседах давно решил, что строгая аскетическая жизнь служит лучшим и надежным приготовлением к святительству, чтоб учить других тем или другим добродетелям, необходимо самим на себе путем опыта все это изведать. А потому св. Иоанн и решился поступить в число монашествующих. Местом аскетических своих подвигов св. Иоанн избрал одну из обителей, находящихся в соседстве с Антиохией. Город Антиохия расположен был по берегам реки Оронта, с западной стороны защищен был длинной цепью гор, тянувшихся с юга на север. Вершины этих гор покрыты были лесом, а в некоторых местах разрывались глубокими ущельями, внизу которых расстилались живописные долины. Подобно египетским и палестинским горам, эти горы с самых первых веков христианства были населяемы пустынниками. В один из сих монастырей заключился св. Иоанн, отдав себя в полное руководство одному из самых строгих подвижников. Диодор Тарсийский, друг Мелетия, был руководителем Златоуста на поприще духовного преуспеяния. Он был начальником антиохийского пустынножительства. В этом уединении Златоуст пробыл шесть лет, и Господь сподобил его достигнуть такой высоты воздержания и святости, что он чудесно врачевал недужных и больных и даже сподобился однажды чудного видения. Ночью явились ему два мужа, озаренные необычайным светом: то были святые апостолы Иоанн и Петр. «Я – Иоанн, – сказал первый, – возлегший на персях Господа во время тайной вечери и оттуда почерпнувший божественные откровения. Дает и тебе Бог увидать глубину премудрости, да питаешь людей негибнущей пищей учения и да заграждаешь уста тех, которые превратно толкуют закон Бога нашего». Петр, вручив Иоанну ключ, сказал ему: «Дает тебе Бог ключ церквей святых, да будет связан тот, кого свяжешь, и разрешен тот, кого разрешишь». Упав ниц, Иоанн воскликнул в смирении глубоком: «Кто я, чтобы дерзнул принять и понести такое служение; я человек грешный и ничтожный!» – «Мужайся, крепись! – сказали апостолы, – исполняй повеленное тебе, не утаи дара, данного тебе Богом на просвещение людей Его. Провозглашай смело слово Божие, помня, что Господь сказал: не бойся, малое стадо; яко благоизволи Отец дать вам царство (Лк.12:32). И ты не бойся, ибо Господь благоволит просветить тобою души многих. Ты много вытерпишь скорби и гонений правды ради; но перенеси все твердо и внидешь в наследие Божие». Иоанн еще умножил труды свои, готовясь к служению, на которое указывал ему Господь. Он на время удалился из обители и в уединенной пещере укреплял душу свою постоянною молитвою, в борьбе с самим собою приобретал духовную опытность. Вдали от шума мирского, беседуя с Богом, созерцая красоту Его творения, душа Иоанна все более и более приближалась к источнику света и жизни. Но труды подвижнической жизни так расстроили здоровье Иоанна, что через несколько лет он принужден был возвратиться в Антиохию. Он навсегда сохранил благодарное воспоминание о тихой иноческой жизни; во многих беседах своих он впоследствии красноречиво описал спокойствие и тишину пустынных обителей, до которых не доходит шум мирской суеты, где все лишь думают о том, как бы угодить Богу. Вскоре, по возвращении его в Антиохию, св. Мелетий посвятил его в диаконы; а в 386 году Флавиан, преемник Мелетия, возвел его в сан священника, не причислив его к особенной церкви, но поручив ему должность проповедника.

С принятием благодати священства для Златоуста вполне сделался ясным и определенным его жизненный путь и рамки его просветительной проповеднической деятельности сделались более определенными. Он священствовал в Антиохии двенадцать лет и в тот тихий, безмятежный период были написаны им самые лучшие из его бессмертных творений. Здесь написаны беседы к антиохийскому народу по случаю низвержения царских статуй, беседы на Книгу Бытия, на свв. евангелистов: Матфея, Иоанна и почти на все послания ап. Павла. Его проповеднический гений здесь, в Антиохии, вполне раскрылся и расцвел, потому что внешние обстоятельства благоприятствовали его цветению. С одной стороны, благостное и вполне отеческое отношение патриарха Флавиана, а с другой – пламенная любовь народа.

Антиохия была знаменательным городом, где впервые была проповедана вера язычникам, и где в первый раз было произнесено самое имя христианина. Во времена же Златоуста Антиохия была после Константинополя второй столицей Востока для греческих императоров. В этой второй греческой столице был замечательный храм под названием Великой церкви, у которой высочайший купол опирался на корпус восьмиугольного здания. В ней часто проповедовал св. Златоуст.

В период пребывания Иоанна в Антиохии в сане священника и проповедника произошло народное возмущение по случаю низвержения царских статуй. Вскоре по вступлении на императорский престол Феодосия Великого, чтобы покрыть государственные расходы по военному ведомству и пополнить царскую казну, обнародован был указ этого государя о новых тяжких налогах. Публичное чтение этого указа во всех городах империи произвело ужасный ропот и недовольство. Но нигде возмущение народное не приняло таких ужасающих размеров, как в Антиохии. Толпы народа, воспламененные гневом, не признавали более ни законов, ни царя, ни властей. Буйная антиохийская чернь вторгалась в дома именитых начальников города, ниспровергала статуи, разрушала всякие украшения и зажигала дома некоторых частных лиц. Неистовство народа дошло до того, что антиохийцы не пощадили даже статуй умершей супруги царя – Флакиллы и отца ее – Феодосия. Низвергнув их с пьедесталов, на веревках влачили по городу и, наконец, разбили их. Прошло довольно времени, гнев народа стал утихать, антиохийцы, придя в себя, стали страшиться гнева царского и все трепетали за свою жизнь, с часу на час ожидая казни. Чтобы умилостивить царя, для этого был избран престарелый архиепископ Флавиан, который, несмотря на свою болезнь и преклонные лета, отправился в Константинополь умолять императора о пощаде Антиохии. Настала пора страшного ожидания. Когда миновал гнев разъяренной толпы и возмущение народное несколько утихло, неистовство буйных сменилось страхом наказания, тогда Златоуст взошел на кафедру и стал проповедовать. Ему хотелось утишить волнение и успокоить боязливых. Ему в это время внимало в безмолвии двухсоттысячное население и от времен апостольских не было такой проповеди; никогда между пастырем и пасомыми не было более полного общения. Великий проповедник в своих проповедях, исполненных высшей драматической силы, так сказать, играл на чувствах народа, как на струнах арфы. И вот в это-то время для народа антиохийского св. Златоуст сделался единственной опорой и утешением. Он изощрил свой ораторский ум и был действительно ангелом-утешителем скорбящих. «Предайте мне ваши души, – взывал он к народу, – преклоните ваш слух, отбросьте печаль: возвратимся к прежнему обычаю и, как привыкли мы всегда быть здесь с благодушием, так и теперь сделаем, возложив все на Бога». Народ в великом множестве собирался слушать его. Несчастные, казалось, забывали свой страх и опасение, стоя пред святым жертвенником. Слово, голос св. Златоуста, сочувствие к скорбящим, выражавшееся в самом его произношении, – все это водворяло спокойствие в душах, возмущаемых страшною тревогою чувств и мыслей. Он произнес в это время 19 слов, которые по силе своих убеждений и неподражаемому красноречию превосходили все, что только лучшего произвели Рим и Афины со стороны ораторского искусства. «Опустела площадь, – говорил он, – но наполнилась церковь. Вы и ваша совесть – свидетели, сколько пользы мы получили от настоящего искушения. Невоздержанный теперь сделался целомудренным, дерзкий более стройным, беспечный заботливым».

Но что же Флавиан и чем увенчалось его ходатайство? Старец, согбенный под тяжестью старческих немощей и преклонных лет, изнемогал от утомительности столь длинного пути; но любовь и попечение о своем стаде воодушевляли его мужество и как бы окрыляли. Господь видимо благословлял антиохийского архипастыря, видимо укреплял и поддерживал его. Великому старцу, несмотря на его болезнь, пришлось проехать 1200 верст и оставить умирающую сестру. Но он все вынес, все претерпел и, наконец, прибыл в Константинополь; вот входит он в те палаты, где царствовали пышность и великолепие, и вот предстоит уже пред лицом Феодосия. Но сначала, как только «вступил он в царские палаты, – остановился вдали от царя, безгласен, проливая слезы, склонив лицо вниз, закрываясь, как будто сам он сделал все те дерзости» (в которых виновны были его сограждане). «Царь, увидя его плачущим и поникшим долу, сам подошел к нему и, что чувствовал он из-за слез святителя, то выразил словами, обращенными к нему. Это были слова не гневающегося и негодующего, но скорее скорбящего и объятого тяжкой печалью. Не сказал царь: что это значит? идёшь ты ходатайствовать за людей негодных и непотребных, которым бы и жить не следовало, – за непокорных, за возмутителей, достойных всякой казни? Нет, оставив все эти слова, он сложил речь, исполненную скромности и важности. «За какие обиды сделали они мне эту месть? – говорил царь. – В чем малом или великом могут они винить меня, что нанесли оскорбление не только мне, но и умершим? Не всегда ли предпочитал я этот город всем и не считал ли его любезнее родного города? И не всегдашним ли моим желанием было увидеть этот город, и не пред всеми ли давал я эту клятву?» Здесь святитель, горько восстенав и пролив горчайшие слезы, не стал уже долее молчать, а повел пред Феодосием такую речь: «Исповедуем и не можем отрицать, государь, эту любовь, которую показал ты к нашему отечеству, и поэтому-то особенно плачем, что демоны позавидовали столь любимому городу и мы оказались неблагородными перед благодетелем и прогневали сильно любящего нас. Разрушь, сожги, умертви или другое что сделай: все еще не накажешь нас по заслугам; мы сами предварили поставить себя в такое положение, которое хуже тысячи смертей. Но если хочешь, государь, есть врачество и средство против стольких зол... Когда Бог создал человека, ввел в рай и удостоил великой чести, диавол, не терпя такого счастья, позавидовал ему и низринул его с данной ему высоты. Но Бог не только не оставил его, но еще вместо рая отверз нам небо. Сделай это и ты: демоны подвигли теперь все, чтобы лишить твоего благоволения город, более всех любезный тебе; зная это, накажи нас, как хочешь, только не лишай прежней любви». Далее св. пастырь, умоляя царя о даровании народу прощения, говорил, что его человеколюбие сплетет ему венец несравненно драгоценнейший его диадимы и воздвигнет несравненно большее количество статуй в благодарной памяти людей. «Низвергнули твои статуи? – но можно тебе воздвигнуть более тех блистательные. Если простишь вину оскорбивших и не подвергнешь их никакому наказанию – они воздвигнут тебе не медный, не златой и не каменный столб на площади, но такой, который дороже всякого вещества, украшенный человеколюбием и милосердием. Так, каждый из них поставит тебя в сердце своем, и у тебя будет столько статуй, сколько есть и будет людей во вселенной. Не только мы, но и наши потомки, и потомки их, – все услышат об этом и подивятся, и полюбят тебя, как будто они сами получили благодеяние. Подумай, – говорит святитель царю, – что теперь должно тебе позаботиться не только об этом городе, но и о твоей славе, даже о всем христианстве. Теперь и Иудеи, и язычники, и вся вселенная, и варвары обратили взоры на тебя и ждут, какой произнесешь приговор по этому делу. И если произнесешь приговор человеколюбивый и кроткий, все похвалят такое решение, прославят Бога и скажут друг другу: вот каково могущество христианства! Человека, которому нет равного на земле, который властен все погубить и разрушить, оно удержало и обуздало, и научило терпению, какого и частный человек не показывал. Истинно, велик Бог христианский: из людей Он делает ангелов. Что же касается до антиохийцев, то они и тогда, когда обречены были бы на смерть, не страдали бы так, как страдают теперь, проводя столько дней в страхе и трепете и по наступлении вечера не надеясь увидеть зарю, и с появлением дня не надеясь дожить до вечера. Многие даже сделались добычею зверей, после того как убежали в пустыни и переселились в места непроходимые; не только мужчины, но и малые дети, и благородные и прекрасные жены в продолжение многих ночей и дней скрываются в пещерах, пропастях и рвах пустынных. Нового рода плен постиг наш город: дома и стены целы, а жители бедствуют хуже погоревших городов; нет ни одного варвара, не видно неприятеля, а они несчастнее пленников, и движение одного листа пугает их каждодневно». Сказав это и еще большее этого, святитель так тронул царя, что он, как ни старался скрывать свои чувства, не мог однако же, наконец, удержаться от слез и в ответ святителю произнес такое слово, которое украсило его гораздо более диадимы. «Что удивительного и великого, – сказал он, – если перестанем гневаться на оскорбивших: на человеков – мы человеки же, когда Владыка вселенной, – пришедши на землю и ради нас сделавшись рабом и будучи распят облагодетельствованными Им, молил Отца о распявших Его так: отпусти им: не ведят бо, что творят (Лк. 23:34); так, что удивительного, если мы простим подобным нам рабам». Флавиан, проникнутый искреннейшею признательностью к царю за оказанную милость, просил у него позволения провести праздник Пасхи вместе с ним в Константинополе. Но царь, побуждаемый истинно христианским желанием подать утешение скорбевшим, дав ему письмо к антиохийцам, побуждал патриарха скорее возвратиться к ним. «Знаю, – сказал он, – что теперь души их возмущены и много еще следов несчастия: иди – утешь. Когда увидят кормчего, то и не вспомнят о минувшей буре, но совсем изгладят и самую память о бедствиях» (Беседа 19-я).

Не было границ народной радости, когда в злополучную Антиохию была принесена первая радостная весть о помиловании. По возвращении Флавиана с доброю вестью к антиохийцам многие из язычников обратились в христианство. И как только радостная весть распространилась по Антиохии, то весь город встал на ноги, оживился духом, и по зову Златоуста все потекли в храмы, из которых почти не выходили, чтобы принести благодарную хвалебную песнь Триединому Богу за свое спасение и под влиянием радостнейших чувств вновь с услаждением послушать своего незабвенного проповедника. С этого времени между народом и антиохийским проповедником образовалась твердая, незыблемая нравственная связь. Народ любил и высоко ценил своего молодого пастыря, так что когда любимец их был назначен на Константинопольскую кафедру, то народ, противясь указу императора, долго не решался отпустить его, так что пришлось его взять от них тайно. Между тем слава о необыкновенных дарованиях антиохийского проповедника, распространяясь все далее и далее, наконец достигла и Константинополя. В столице много говорили о необыкновенном пресвитере-проповеднике, и все единодушно желали и видеть и слышать Златоуста. Случай к тому скоро представился: около этого времени скончался патриарх Константинопольский Нектарий, и все заговорили в столице, что на его место непременно будет избран беспримерный проповедник Иоанн Златоуст, так как имя Иоанна было известно и двору. Народная молва скоро оправдалась и Константинопольским патриархом император Аркадий действительно назначил Иоанна.

Со вступлением Златоуста на Константинопольскую кафедру для него окончились те благодатные, тихие дни доброго делания на ниве Христовой, которыми он наслаждался в дорогой его сердцу Антиохии. Шесть лет епископствовал он в Константинополе и в эти годы не столько было дней счастливых, светлых, сколько печальных и темных. В столице для него настал новый период жизни – период тяжелых трудов, скорбей и лишений. Хотя народ константинопольский с восторгом встретил нового знаменитого проповедника и святителя, но нашлось много и таких, которым вовсе не нравился Златоуст. Многие из епископов и пресвитеров сами домогались назначения на Константинопольскую кафедру. Изнеженной столице и изнеженному столичному духовенству мог ли понравиться такой подвижник и строгий аскет, каким был новый святитель? Нектарий, предшественник Златоуста, отличался светскою пышностью. Нельзя не удивляться реформе, произведенной новым архиепископом в епископском доме. Нектарий сделал из своего дома настоящий дворец; он жил там так же, как привык жить в бытность светским человеком, тщеславным вельможей, принимающим за своим обедом или на изысканном пиршестве тех префектов, с которыми он соперничал в роскоши. Св. Златоуст, сын главного начальника, привык в юности к тому же образу жизни, как и Нектарий, но скоро предпочел ему суровые подвиги аскетизма, продал ценные предметы, казавшиеся ему бесполезными, и запер дверь своего дома для празднолюбцев. Не домогаясь милости сильных, он не посещал вельмож, не звал их к себе на пиры, а был постоянно занят или делами паствы, или молитвою, или изучением Св. Писания. К крайнему своему огорчению он и в духовенстве нашел себе мало сподвижников достойных; большинство было равнодушно к святым своим обязанностям и заражено любовью к земным благам, к роскоши и почестям. Видя все это, св. Златоуст при первом же обзоре своей епархии многих подверг монастырскому испытанию, а иных заместил другими. При таком испытующем, строгом отношении к пастве в изнеженном духовенстве Златоуст мало нашел себе сторонников, а скорее нажил себе на первых же порах непримиримых врагов и зложелателей. Ко всему этому даже из числа епископов оказалось много таких, которые не могли простить ему того, что он при своих гениальных способностях превосходил их во всем. Во главе недовольных епископов стал богатый африканский епископ Феофил; затем Севериан Габальский, Акакий Берийский и Антиох Птолемаидский тоже были в числе врагов святителя Иоанна. Евтропий, первый министр императора, преследовал Златоуста за то, что тот не мирился с его неправдами и безбоязненно возвышал свой обличительный голос против злоупотреблений временщика. Но самым сильным, опасным и могущественнейшим врагом, в руках которого были все средства вредить Златоусту, была царица Евдоксия – супруга императора Аркадия. После падения Евтропия императрица Евдоксия вполне овладела слабым Аркадием. Она была женщина крайне сребролюбивая; чтобы обогатить казну свою, она не гнушалась никакими средствами для достижения своей цели: делала ложные доносы, забирала чужое имущество. Иоанну часто приходилось защищать обижаемых ею и ходатайствовать за них, что чрезвычайно оскорбляло Евдоксию. Она возненавидела смелого защитника и не скрывала чувств своих. Этим воспользовались враги Иоанна; уверенные, что императрица поддержит их, они стали смелее действовать против Златоуста. Однажды в Константинополь прибыло несколько нитрийских монахов, до глубины души оскорбленных и обиженных Феофилом Александрийским. Они искали защиты у святителя Иоанна, который принял, выслушал их благосклонно и только послал письмо к Феофилу, в котором просил его братски отнестись к несчастным. Но Феофил принял все это за личное оскорбление; прибыл в столицу и, не посетив Патриарха, приблизился ко двору и стал тайно действовать против Иоанна. В императрице скоро он нашел сочувствие, составил ложный собор близ Халкидона (Дубский собор, 403 г.) и, обвинив святителя, низложил его. Достойно замечания то обстоятельство, что Феофил привез с собою из Африки несметные богатства для подарков и для подкупов ложных судей над Златоустом. Им привезено было все ценное Александрии и Египта и даже далекой Индии. В столице Феофил давал роскошные обеды и пиры всем влиятельным людям и входил в сношения с недоброжелателями Иоанна. Иоанна Златоуста обвиняли в крайней строгости, с одной стороны, и в излишней снисходительности – с другой, обвиняли и в том, что он обедал один и не приглашал к себе гостей. Но более всего опирались на оскорбительные слова, произнесенные будто бы в одной из бесед Иоанном против императрицы. Нечего и говорить о том, каким пленительным светозарным светом в глазах всех благомыслящих людей сияла безупречность и святость Иоанна перед низостью, злобой и лукавством врагов.

Когда весть о низложении Златоуста разнеслась по городу, то весь Константинополь пришел в волнение. Со всех концов столицы устремился народ к соборному храму св. Софии и архиерейскому дому, соединенному с ним галерей, и днем и ночью окружал их как бы живою стеною, охраняя горячо любимого пастыря.

Когда по приговору Дубского собора и по усиленным проискам врагов, при содействии императрицы был подписан Аркадием приговор о заточении св. Иоанна и когда он, повинуясь этому приговору, оставил Константинополь и отплыл к Малоазийскому берегу, то в эту же ночь сделалось страшное землетрясение. Подземные удары были особенно сильны около царского дворца и в самом дворце. Среди ночи императрица Евдоксия в ужасе, вся в слезах, вбежала к императору. «Мы изгнали праведника, – воскликнула она, – и Господь за то карает нас. Надобно его немедленно возвратить, иначе мы все погибнем». Император, разумеется, согласился. Евдоксия сама написала Иоанну письмо, в котором, заверяя его, что она невиновна в его осуждении, именем Бога умоляла его возвратиться. Несколько гонцов было послано один за другим за удаляющимся, осужденным незаконно, святителем. Иоанн по получении письма немедленно возвратился при радостных кликах народа. Но пребывание его в столице было непродолжительно. Не прошло и двух месяцев, как императрица Евдоксия вновь воспылала ненавистью и злобой к Иоанну. Честолюбивая и властолюбивая царица, упоенная властью, однажды настояла на том, чтобы в честь ее была поставлена на городской площади серебряная статуя. При открытии этой статуи, которая была поставлена вблизи Софийского собора, пение, неистовые крики народа, громкая военная музыка мешали отправлению богослужения. Иоанн сделал зависящие от него распоряжения к устранению беспорядков, но начальник города не внял его просьбе; тогда он сказал обличительную проповедь, которая начиналась словами. «Опять Иродиада пляшет, опять Иродиада волнуется, опять требует главы Иоанна». Враги святителя конечно не замедлили с различными добавлениями донести Евдоксии о всем, что говорил Златоуст, и к этому обвинению прибавили много других и вновь у слабодушного Аркадия испросили новый приговор сослать Иоанна на дальний восток в заточение, из которого святитель более уже не возвращался. Рассказывают историки, что в то время когда Иоанн был сослан во второй раз и удален из столицы, то из храма, от самой кафедры, где проповедовал святитель, вышел огонь и разлился опустошительным пожаром по всему городу.

Мы говорили в свое время о том, что та же взаимная любовь и та же тесная связь с народом, как и в Антиохии, образовалась у великого учителя и в Константинополе. Теперь мы укажем на те моменты церковно-общественной жизни, где всего ярче выступает беспримерная любовь народа к Златоусту, а также и самого святителя к пасомым. Чувство любви и глубочайшего уважения всегда обнаруживается резче и яснее при взаимной разлуке.

Так было и с Златоустом. Когда этот святитель, по проискам врагов и приближенных царицы Евдоксии, был неоднократно ссылаем в отдаленные Малоазийские селения и когда опять был возвращаем, то народ особенно трогательно провожал его, а также и встречал.

В часы желанной встречи или горестной разлуки народ весь, поголовно стремился к тому месту, где был досточтимый Иоанн. В домах оставались только увечные и престарелые. Матери с грудными младенцами, несмотря иногда на позднее время, выходили к взморью... Весь народ был со светильниками в руках, так что побережье константинопольское на далекое пространство было залито светом. В этот период скорбей и тяжких взаимных страданий много было сказано Златоустом чудных, возвышенных бесед, которые навсегда останутся лучшим памятником церковной проповеди. «Я радуюсь и торжествую... Как бы летаю на крыльях и величия моей радости не могу выразить, – говорил он народу по возвращении из своего заточения. – Что же я сделаю? Как покажу восторг души моей? Призываю во свидетельство ваше сознание ибо вижу, как от моего прибытия оно исполнилось радости, а эта радость мой венец, моя похвала. Ибо если присутствие мое, одного человека исполнило столь многочисленный народ такою радостью, то какая думаете, радость объяла меня при свидании с вами? Я раб вашей любви: ибо вы купили меня, не деньги уплатив, а выражая любовь свою. Радуюсь, что я предан в такое служение и никогда не желаю освободиться от этого рабства; ибо это служение для меня прекраснее свободы, это служение дало мне место на этой священной кафедре; это служение не от необходимости, а от воли. Подлинно, кто с полною охотою не стал бы служить вашей любви, таким превосходнейшим любителям? Если бы я имел даже каменную душу, вы сделали бы ее мягче воска. Что скажу о вашем благожелании и расположении, которое вы показали вчера, когда радостные голоса ваши проникали небо? Вы освящали самый воздух и из города сделали церковь; я был чтим, а Бог прославляем; еретики покрывались стыдом, а Церковь увенчивалась. Нужны ли слова? Самые камни взывают, стены издают голос. Ступай в царские чертоги, и ты услышишь: народ константинопольский. Ступай на море, в пустыню, в горы, в дома, везде изображается ваша хвала. Чем победили вы? не деньгами, а верой. О, народ любящий учителя! О, народ любящий отца. Блаженный город, не своими колоннами и золотою кровлей, но вашею добродетелью. Столько козней, и молитвы ваши победили; и весьма справедливо, ибо усердны были молитвы, и текли источники слез. У тех стрелы, а у вас слезы, у тех ярость, а у вас кротость; делай что хочешь, а вы молитесь. Где же теперь те, которые противились? Брались ли мы за оружие? Натягивали ли луки? Пускали ли стрелы? Мы молились и те побежали. Они рассеялись, как паутина; а вы стоите, как скала. Блажен я чрез вас. И прежде я знал, каким владею богатством, но теперь пришел в удивление». Или вот еще укажем мы на случай, когда святитель говорил в том же духе. Как только горестная весть о заточении Златоуста во второй раз дошла до слуха святителя, то он не медля вошел на кафедру и начал так свою речь с своей любимой паствой: «Чего не потерпел бы я за вас? Вы мне сограждане, вы мне отцы, вы мне братья, вы мне дети, вы мне члены, вы мне тело, вы мне свет, даже гораздо усладительнее этого света. Ибо доставляют ли мне солнечные лучи что-нибудь такое, что ваша любовь? Солнечные лучи приносят мне пользу в настоящей жизни, а ваша любовь сплетает мне венец в будущей. Это говорю я в уши слушающих; а какие уши усерднее ваших к слушанию». Чтобы еще более оттенить светлую личность Иоанна скажем несколько слов о его удивительном великодушии и пасторской неустрашимости. Во времена Златоуста существовало при церкви право убежища. Всех обиженных и осужденных неправедно принимала под свое покровительство и защиту св. Церковь, и уже светская власть не могла исхитить никого из этого св. убежища. Когда уличен был в измене первый министр Аркадия Евтропий и приговорен к смертной казни, то Златоуст вопреки распоряжениям императора дал ему право убежища при церкви. Мелочный и упорный император Аркадий пришел в бешенство; но патриархом Константинопольским даже была сказана защитительная речь но делу консула Евтропия. Когда обо всем этом было доложено императору, то патриарх среди двойного ряда копий и мечей приведен был прямо во дворец к императору. Слабодушный Аркадий конечно не устоял против красноречивого защитника и повелел, чтобы право убежища не было нарушено. Другой пример: Гайна, начальник го́тов, однажды стал просить у Аркадия, чтобы он уступил арианам одну церковь в Константинополе. Царь был готов согласиться на это требование, потому что боялся, как бы Гайна не возмутил всех подвластных ему го́тов; Иоанн же явил при этом непоколебимую твердость и решительно отказался предать церковь Божию хулителям Христа. Гайна сделался непримиримым врагом Иоанна. Но впоследствии, при возмущении готов, когда вождь их требовал от императора казни двух консулов, Иоанн решился просить за этих несчастных. Движимый горячею любовью к ближним, он без страха отправился в стан сурового гота, чтобы спасти осужденных. Гайна, тронутый христианским мужеством епископа, принял его с почетом в шатре своем и поверг детей своих к его ногам, прося его благословения.

Доселе мы говорили о беспримерных, славных подвигах в Антиохии и Константинополе св. Иоанна Златоустого, старались познакомить читателя с силою и глубиной его ораторского слова, видели величайшую любовь народа к святителю... Одним словом, мы видели св. Иоанна Златоустого в дни его славы и величия, когда пастырское слово его воспитывало миллионы людей и давало направление всему православному Востоку.

Теперь перейдем мы к тем злополучным дням его жизни, когда святитель Иоанн за свои личные преимущества, за свою святую ревность о славе имени Божия врагами правды Христовой был обречен на заточение. Нам весьма полезно будет последовать за святым страдальцем по пустынным местам его заточения. Пойдем всюду за изгнанником и из его чаши страданий будем почерпать и для себя силы и пример к перенесению гонений за правду Христову. Весь путь от Никеи, включая Кесарию, Вифинию, Фригию, Галатию, Каппадокию, Кукуз и до Коман есть путь непрерывных злостраданий святителя, путь крестный. Три года был в заточении святитель и в продолжение трех лет безропотно нес тяжелый крест свой. Крестоношение Иоанново надобно понимать в самом обширном смысле. Свои личные дарования, свои силы, свои богатства, славу и самую жизнь святитель давно принес в жертву Богу и, предвидев еще прежде свои страдания за имя Христово, приготовил себя к ним молитвою, а также глубоким проникновением в жизнь самого пастыреначальника Иисуса и всех ревнителей и защитников правды Христовой. Пред своим последним отправлением в изгнание, когда весь двор дышал ненавистью против него, он спокойно утешал друзей своих и старался укрепить в них мужество и неустрашимость в перенесении скорбей. «Для меня, – говорил он, – нет несчастия, кроме греха. Если императрица хочет сослать меня, пусть сошлет, меня это не страшит: земля и вся вселенная принадлежит Богу. Если повелит распилить, я умру, как умер пророк Исаия; велит бросить в море, я найду для себя утешение в жизни пророка Ионы; ввержет в раскаленную печь, я вспомню о трех святых отроках вавилонских; отдаст на съедение зверям, я уподоблюсь Даниилу, вверженному в ров львиный; побьет ли камнями, но это казнь св. архидиакона Стефана, первого из мучеников христианских; если она захочет меня обезглавить, я охотно преклоню голову свою, воодушевляемый примером св. Иоанна Крестителя». На пути в изгнание более благонамеренные и верные сыны церкви Христовой, хотя старались облегчить скорби и мучения своего возлюбленного пастыря, но мученической чаши не могли отвратить от него. Многие из его почитателей выходили к нему навстречу, предлагали ему все нужное на пути, устраивали покойное помещение, приносили весьма значительные суммы денег, которые св. Златоуст раздавал бедным или отправлял в далекие миссии, дабы вера Христова распространялась повсюду. В своих письмах к диакониссе Олимпиаде он так описывает все те заботы, все внимание о нем, с какими его повсюду встречали верные чада Христовы: «Все принимают меня со всевозможными ласками и благосклонностью. Областные военные команды, сопровождающие меня, так услужливы, что не дают заметить нужды в слугах; воины сами все делают за слуг, по любви ко мне, они похитили себе должность рабов и каждый из них почитает себя счастливым что служит мне“. Целые толпы женщин и мужчин выходили на дороги и к тем селениям, в которых останавливались ведшие Иоанна, и, смотря на него, обливались слезами. Но несмотря и на эти истинные знаки любви и уважения к святителю народа, чаша его страданий была слишком глубока. Чем дальше уходил он в безводные малоазийские пустыни, тем враги его все более и более увеличивали его страдания. Пользуясь близостью двора, а особенно благосклонностью императрицы Евдоксии, давали самые бесчеловечные распоряжения чиновникам и воинам ведшим св. Иоанна – внимание и любовь к Иоанну людей благосклонных и высокоблагородных их возмущало до глубины души. По их зверским распоряжениям, великий страдалец весь путь от Константинополя до Коман должен был совершать пеший, терпя недостаток даже в самых необходимых жизненных потребностях. Много страдая от суровости зим в Армении, святитель в своей сырой землянке разводил огонь, окутывался множеством ветхих одеял и сидел по многим часам в дыму и чаду тесного своего жилища. Мучимый невыносимыми страданиями желудка, так проводил он длинные зимние бессонные ночи, прислушиваясь по временам к дикому реву горных метелей и ожидая с часу на час нападений разбойнических шаек диких Исаврян. Кажется, святитель жил для того только, чтобы переносить одни несчастья и скорби. Целые дни проводил он больной, прикованный к постели. Иногда, одержимый мучительной лихорадкой, когда его пожирал внутренний болезненный огонь, он при всякой погоде должен был поневоле продолжать свой страдальческий путь. Достигши Кесарии, утомленный, измученный, находясь в самой высшей степени огненной лихорадки, он принужден был остановиться у самого последнего жителя на краю города. Злоба врагов константинопольских преследовала святителя и здесь. Так, в самую полночь прибегает однажды к Иоанну пресвитер Евсевий, разбудил больного и торопит скорей оставить Кесарию. Ночь была безлунная. Побуждаемый страхом и вот-вот ожидая смерти, поднялся умирающий праведник. Его положили в носилки, и вьючный мул должен был везти больного по тесному каменистому пути. Среди ночного мрака мул споткнулся, упал на колени и сбросил больного на землю вместе с носилками. Но Господь хранил своего избранника... Сострадательный пресвитер Евсевий кое-как поднял святителя и почти донес его до ближайшего дома.

Достигши, наконец, Кукуза в Армении св. изгнанник в своих письмах к разным лицам так описывает свое местопребывание: «Бедствия Армении так велики, что куда ни поди, везде увидишь потоки крови, множество мертвых трупов, дома ниспровергнутые или сожженные, города разрушенные. Жители Армении уподобляются львам и леопардам, которые только в пустыне находят для себя безопасность. Мы точно кочующие скифы ежедневно изменяем место своего пребывания. Я живу то в Кукузе, то в Арабисской крепости, то скрываюсь среди холмов и лесов, то убегаю внутрь пещер и пустынь. Наши страдания превышают самые скорби ссылки; мы каждую минуту ожидаем смерти».

Среди скорбей изгнанничества великим утешением для Златоуста была Савиниана, диаконисса константинопольская. Это была благочестивая женщина, уже довольно преклонных лет, отличавшаяся знатностью рода, своими богатствами, а особенно святостью жизни и благочестием. В период изгнаний святителя она никак не могла перенести разлуки со своим учителем и наставником, а потому и решилась идти с ним в изгнание до самых крайних пределов вселенной. Ни преклонные лета, ни слабость сил, ни продолжительность путешествия, ни трудность и неудобство пути, – ничто не могло удержать ее в столице. Она оставила Константинополь вместе со Златоустом и все время была при изгнаннике. Эта необыкновенная женщина прошла с Иоанном весь этот длинный бесконечный путь скорбей и лишений и в Команах присутствовала при его блаженной кончине.

Но несмотря на такое умаление славы святителя в дни испытаний и скорбей, имя его никогда не было так чтимо, как в это время. Св. Иоанн Златоуст был в ссылке, но рассказы о страданиях этого славного защитника веры и правды Христовой переходили из уст в уста и повторялись во всех концах образованного мира. Весь свет был занят мыслью об этом знаменитом изгнаннике. Кукуз и Арабисса сделались бессмертными в памяти потомства. В место изгнания стекались со всех концов земли: из Финикии, Сирии, Константинополя и Антиохии, истинные и верные сыны Христовой церкви. Одни приходили для того, чтобы припасть к ногам св. изгнанника в знак своего к нему благоговения, услышать из его уст добрый совет и утешение и испросить святых его молитв. Другие, увлекаемые рассказами о его высоких добродетелях и личных качествах, не хотели умереть, не видевши столь знаменитого изгнанника.

Но чаша горестей и испытаний для святителя еще не наполнилась... Враги его в Константинополе, влиявшие на дела двора, сгорали большей и большей злобой против святителя и измышляли сослать его в еще более отдаленные места, чтобы он не мог иметь никакого утешения и надеялись что он на пути умрет от истощения и крайнего упадка сил. Местом последней ссылки назначен был малоизвестный город Питиунт, находящийся в Колхиде на северном берегу Черного моря. Святому изгнаннику предстояло пройти 600 верст. На этом продолжительном пути надо было переплывать много рек, проходить дикие пустыни и чрезвычайно высокие, утесистые горы. Чиновники, приставленные на этот раз к изгнаннику не имели к нему никакого сострадания. Изнуренный, полуживой святитель шел день и ночь, не имея отдыха. Его заставляли идти под палящими лучами полуденного солнца, надеясь, что слабый путник скорее заболеет...

Сильные бури и проливные дожди также доставляли удовольствие этим немилосердным приставникам, потому что давали возможность подвергнуть изгнанника новым страданиям. К жестокости действий ведшие Златоуста присоединяли злые насмешки. Когда замечали, что святитель, промокши до костей, дрожал от холода, они не оказывали ему никакого сострадания. Все что могло подкрепить силы страдальца на пути, – все было строго воспрещено. Для св. страдальца не находилось ни питательной пищи, ни перемены одежд, ни удобного ночлега. В тех местах, где святой мог найти к себе в людях сострадание, они не останавливались, а искали для этого мест более пустынных, и то останавливались на самое короткое время. И такое страдальческое путешествие продолжалось три месяца. Едва достигши пустынного местечка близ Коман, где была церковь с мощами св. Василиска, епископа Команского, св. Златоуст уже совсем не мог более продолжать свой крестный путь, несмотря на зверские побуждения чиновников. Здесь ему явился св. Василиск и, утешая в скорбях страдальца, сказал: «Не унывай, брат Иоанн! Завтра мы будем вместе». Так и случилось: зная, что настал последний час его, святой изгнанник облекся в чистые белые одежды, приобщился Св. Христовых Тайн, совершил на себе в последний раз крестное знамение со словами «Слава Богу за все!», и отлетел в горние обители.

Вскоре после его кончины гнев Божий не замедлил постигнуть всех главных виновников его изгнания. На четвертый день после кончины святителя в Константинополе, в своих царских чертогах, в страшных мучениях деторождения умерла царица Евдоксия. Севериан Габальский, Акакий Берийский, Антиох Птолемаидский также были поражены смертью. Феофил Александрийский долго страдал в предсмертной агонии, и все не приходил к нему желанный час смерти... Наконец, едва внятно прошептал он окружающим его одр, чтобы подали ему изображение св. Иоанна Златоустого. Увидя давно знакомый образ, он взял полотно в свои хладеющие руки, долго смотрел на изображение константинопольского святителя своим угасающим взором, поцеловал его и тихо скончался.

Погребение святителя Иоанна было совершено со всевозможною торжественностью. Все собравшиеся ко дню погребения из самых отдаленных стран, помышляя о тех наградах, которые Господь воздаст неустрашимому защитнику правды, радовались, но, видя бездыханное тело его, навсегда закрытые очи, замкнутые красноречивые уста, – тихо плакали. И еще более лились эти слезы, когда они вспоминали, что он умер от невыносимых страданий трудного пути, умер вдали от своей паствы среди дикой, безлюдной пустыни.

В 427 г. при св. Прокле, архиепископе константинопольском, ученике и друге Златоуста, совершилось славное перенесение мощей святителя из Коман в столицу. Весть о перенесении св. мощей разносилась все далее и далее. Пресвитеры, пустынники, девственники и все правоверные стекались к тому пути, по которому продолжалось шествие. Когда же св. тело Златоуста принесено было в Халкидон, то все константинопольцы с жителями предместий устремились навстречу своему незабвенному пастырю. Весь Константинопольский пролив покрылся судами, которые, в разных направлениях рассекая волны моря, освещались зажженными факелами. Святые мощи перевозимы были на императорском судне. И лишь только прибыли к берегу, тотчас рака с мощами была поставлена на царскую колесницу и перевезена в церковь Свв. Апостолов среди криков радости, слез и благословения со всех сторон. Когда рака с мощами поставлена была на приготовленное место в храме, то император Феодосий Младший, сын императора Аркадия, сложив с себя все знаки царского достоинства, вместе с благочестивою сестрою своей Пульхерией подошел к гробнице и, склонив смиренно главу и устремив на святителя взоры свои, умолял его о прощении своих родителей Аркадия и Евдоксии. Весь народ, до глубины сердца растроганный этим умилительным и поучительным зрелищем, вместе с императором проливал слезы. Когда же Феодосий после усиленной молитвы поднялся с колен и отошел от гробницы, то в это время послышался в храме голос: «Святейший отец! займи свой прежний престол». Говорят, что в это время раскрылись уста святителя, и он произнес слова: «Мир вам». Все это происходило 27 января 427 года.

Святой Златоуст на земле горел истинною любовью ко всем и теперь почиет в Том, Кто Сам есть любовь. Минуют годы и века, много совершилось и совершится перемен в разных государствах мира, но имя св. Златоуста пребудет вечно, слава и награда его не погибнут вовеки.

“Златокованную трубу, богодохновенный орган, догматов пучину неисчерпаемую, церковное утверждение, ум небесный, премудрости глубину, чашу всезлатую, изливающую реки учений медоточных и напояющую тварь, песненно воспоим“ (стихира на «Господи воззвах»). В таких светозарных чертах в наше назидание и утешение воспевает Св. Церковь великого иерарха и вселенского учителя.

Православная Церковь глубоко чтит великого вселенского учителя и совершает память его 13 ноября и 27 января.

В настоящее время, когда мы сказали последнее слово о земной жизни и трудах святителя Иоанна, не можем никак удержаться от того высокого удовольствия, чтобы не поговорить подробнее о его высоком, беспримерном проповедническом гении.

Бернард Монфокон, монах Бенедиктинского ордена (†1711 г.), глубокий знаток творений Златоуста, более двадцати лет трудился над изданием полного собрания творений святителя Иоанна, и издано им очень много, но, несмотря на все его старания, многое не уцелело, а потому и не могло быть издано. Беседы Златоуста для сердца читающего все равно что плодотворная роса для Божьей нивы, все равно как кристальный, чистый поток для утомленного, мучимого жаждой, далекого путника. При необычайной силе своего проповеднического гения он редко прибегал к готовым риторическим формам, а создавал новые, небывалые, чудные формы ораторской проповеднической речи. Он создал свою собственную науку духовной ораторской речи.

И все это понятно, когда строго подумаешь о том, кто был Златоуст, сколь возвышен был дух в этом человеке, каким любвеобильным сердцем обладал он. Кажется, все человечество со всеми своими духовными нуждами вмещалось в сердце этого святителя. Посмотрите, как он любил бедных и неимущих. Кто знает, может быть, эта любовь к меньшей Христовой братии услаждала горькую чашу его столь продолжительных страданий. А какой высокой христианской любовью пользовался и он от этих бедняков, которые были привязаны к нему в Константинополе так же, как в Антиохии! И вот в этой-то любви он находил для себя свои сладчайшие утешения. Бедные – это были постоянные любимцы Златоуста. К ним-то по преимуществу направлялось его слово, к ним-то, еще более, чем к счастливцам сего мира, обращалось сладостное воззвание христианского оратора – «возлюбленные мои», которое в его устах, кажется, принимает совершенно особенный оттенок отеческой нежности, это те, по словам Златоуста, которые во всех случаях и всегда окружали своего пастыря самою ревностной любовью, самою безграничной преданностью. Более трех тысяч людей бедных было на его попечении, и его неутомимая ревность и собственное достояние, а также и доходы церкви, которыми он распоряжался, все предложено было к облегчению бедствий и удовлетворению нужд сих несчастных. Между всеми св. отцами IV века отличительный признак св. Златоуста – это то, что он является вдохновенным и неутолимым апостолом милосердия и любви. Чтобы быть столь удивительно красноречивым, недостаточно было обладать замечательно гибким умом и изумительною легкостью речи, для этого нужен был иной, вечно живой и бьющий ключом источник, т.е. переполненное любовью сердце. Ум – нищий, а сердце – богач, и никто так не умел обогатить одно сокровище другим, как св. Златоуст. Однажды, пред своими антиохийскими слушателями он с полным пренебрежением к себе, прекрасно восхваляя евангелиста Иоанна, сказал, что сам он – увы! – не имел ничего общего с последним кроме имени. Но он был слишком скромен, он именно носил в себе тот же дар любви и нежности, который предание усвояет возлюбленному ученику Господа. «Девство, пост и коленопреклонения приносят пользу одному соблюдающему их, – говорил некогда святитель, – и не спасают никого более. Но милосердие простирается на всех. Оно обнимает все члены Христа». Обиженный у него ищет помощи, писал о Златоусте современный ему историк, подсудимый призывает его в защитники; голодный у него просит пищи; нищий – одежды; иной – обуви с ноги его. Плачущий у него ищет утешения; больной – призора; странник – пристанища; вдова льет у него слезы о своем сиротстве; должник поверяет ему скорбь свою; иной просит его быть примирителем домашних ссор.

Св. Златоуст проповедовал то в одном, то в другом приходе, то в самом городе, то в пригородах. Чаще всего говорил он в Великой церкви, расположенной в самом центре столицы, на главной площади. Созывал он также народ в ту, дорогую сердцу всех верных, церковь Анастасии (Воскресения), которая была в Константинополе, в некотором роде, тем же, чем Палея в Антиохии. В этой церкви всегда было живо воспоминание о св. Григории Назианзине, проповедовавшем здесь малому числу верных, после того как все городские церкви перешли во власть ариан. Собрания имели еще место в храме Святой Ирины или в какой-нибудь часовне, как, например, в Мартирии при старом камне.

Св. Исидор, живший со святителем в одном веке, выразил однажды удивление и сожаление, когда узнал, что писания Златоуста оставались неизвестными для одного из его друзей. «Меня чрезвычайно удивляет, – писал он, – твое неведение о писаниях Иоанна Златоустого, слава которых после его смерти распространилась повсюду. Не знать столь прекрасных творений то же значит, что не видеть солнца в самый полдень. Возможно ли читать его сочинения, не восхищаясь ими? Есть ли столь бесчувственный человек, который не возблагодарил бы Провидение, даровавшее миру столь блистательное светило?». Как выдающийся гениальный проповедник, святитель Иоанн пользовался особенною любовью и глубоким уважением со стороны лучших людей своего времени. Когда император Аркадий, устрашенный бедствиями греческой империи, писал к преподобному Нилу Синайскому и просил усердно его молитв, то преподобный отвечал так ему: «Как дерзну я молиться о городе, который столькими прегрешениями навлек на себя справедливый гнев Божий, который изгнал блаженного Иоанна, столпа Церкви, трубу Господню? Ты изгнал его, не имея на то никакого повода, легкомысленно последовав советам людей, поврежденных в разуме; ты лишил верующих святых наставлений, которые они получали от него; подумай об этом; познай согрешения свои и покайся». Святой Иоанн Златоуст всеми был чтим и для всех благонамеренных людей был незаменим и дорог. В период гонений за него ходатайствовал император Гонорий, который управлял Западом, брат императора Аркадия, и папа Иннокентий. Короче сказать: могучему, неотразимому слову Иоанна повиновалось все. Самые хладные, можно сказать, каменные сердца размягчались и таяли под напором его красноречивого ораторского слова. Когда святитель Иоанн проповедовал, то многие из тех, которые сперва приходили из пустого любопытства, были тронуты до глубины души могучим словом проповедника; многие, приведенные к живому сознанию грехов своих, рыдали и обливались слезами. Еретики встречали в нем строгого обличителя их неправомыслия и вместе кроткого наставника, всегда готового помочь тому, кто добросовестно искал истины. За его чудные беседы, которые дышали живейшей любовью к слушателям, и за то действие, какое он один производил на слушателей, св. древность назвала его Златоустом. Его беседы были неистощимы по тому духовному наслаждению, какое испытывали его слушатели. Разоблачение той или другой страсти человеческой носит на себе следы самого тончайшего и подробнейшего исследования... Страдающий тем или другим порочным навыком от обличений Иоанна не находил никаких оправданий и извинений. Обличаемый не находил убежища ни в каких самообольщениях... Святитель своим всепроникающим словом везде настигал убегающего. Оставаясь понятным для простых слушателей, он вместе с тем сохранял величие духа и возвышенность, которая удивляла самых философов. «Не говорю о других, – пишет Исидор Пелусиот, один из многочисленных учеников Златоуста, – самого Ливания, всеми прославляемого за красноречие, приводили в изумление язык досточтимого Иоанна, красота его мыслей и изобилие доводов». Об одном и том же предмете он говорил семь-восемь бесед и всегда открывал что-либо новое. Небо, землю, море, науки, искусства, обычные потребности и занятия жизни общественной и домашней, всю природу со всеми ее явлениями и произведениями, – и все это с необыкновенным уменьем заставлял он служить к пояснению, доказательству и торжеству истины и добродетели. Зная тонко и глубоко сердце человеческое, Златоуст удивительным образом мог приспособляться к состоянию своих слушателей и, касаясь самых заветных, самых чувствительных струн душевных, всегда производил в людях нравственную борьбу с блистательным успехом. Словом, во всех его беседах слышится голос неистощимой любви к пасомым, всячески ищущей их покаяния и исправления. Проникнутый сам любовью к слову Божию, он вызывал на помощь все свое красноречие, чтобы убедить всех и каждого читать или слушать Слово Божие, изучать его в храме, в доме, во всякое время и на всяком месте.

Значение св. Иоанна Златоустого в деле церковной проповеди – мировое, первенство неотъемлемое.

Вот ты христианин по самому рождению, воспитан в сей превосходной религии и ничего такого не исполняешь. Что ты скажешь на сие? Без сомнения станешь отвечать: я укажу тебе других, которые исполняют, именно монахов, обитающих в пустынях. Но не стыдно ли тебе признавать себя христианином и отсылать к другим, как будто не можешь показать сам на себе, того, что отличает христианина? Язычник не замедлит возразить тебе: какая мне нужда ходить по горам, следить пустыни? Если нельзя быть благочестивым, живя в городе, то небольшая честь христианским уставам, если надобно для них оставить города и бежать в пустыни. Напротив, покажи мне человека, который имеет жену, детей и дом, и однако ж живет благочестиво. Что скажешь на сие? Не должно ли нам потупить взоры свои и устыдиться? (На Послание к Римлянам)

Потому-то и Eллины не верят нашим словам, ибо они хотят не в словах, а в делах наших видеть доказательство нашего учения о жизни будущей. Видя, что мы строим пышные домы, заводим сады и бани, покупаем поля, они не хотят верить, чтобы мы готовились переселиться в другой небесный град, ибо если бы это было так, говорят они, тогда бы христиане все, что только здесь имеют, променявши на серебро, заблаговременно отправили туда. Нам надлежало бы учить их презирать все видимое, а мы вместо того более всех возбуждаем в них пристрастие к оному. (На Евангелие от Матфея)

Итак, какое ты будешь иметь оправдание, тогда как другие устремляются далее цели, а ты ленишься совершить и законное? Тебе советуем подавать милостыню от имений своих, а другой отвергся всего ему принадлежавшего. Мы умоляем тебя целомудренно жить с женою, а иной не вступал и в брак. Мы тебя просим не быть завистливым, а иной самую душу полагает из любви к ближним. Мы тебя просим быть снисходительным и кротким к согрешающим против тебя, а иной, будучи ударяем но ланите, подставляет и другую. Что мы скажем, скажи мне? Как отвечать станем, не делая и того, в чем нас другие настолько превосходят? (На Евангелие от Матфея)

Я не предлагаю вам ничего неудобоисполнимого. Не говорю – не женись; не говорю – оставь город и устранись от дел общественных, но увещеваю, чтобы ты, оставаясь при них, украшался добродетелью. Я желал бы даже, чтобы живущие в городах больше отличались доброю жизнью, нежели удалившиеся в горы. Почему? Потому что из этого произошла бы великая польза. «Никто же бо вжигает светильник и поставляет его под спудом» (Мф. 5:16). Посему-то желал бы я, чтобы все светильники поставлены были на свещниках, дабы разливался от них великий свет. Возжем и мы огнь сего света и сделаем то, чтобы сидящие во тьме избавились от заблуждения. Не говори мне: я имею жену и детей, управляю домом и не могу этого исполнить. Если б ты ничего этого не имел, но оставался беспечным, то никакой не получил от того пользы, а ежели и при всем этом будешь тщателен, то обогатишься добродетелью. Ибо всего нужнее одно, то есть, утверждение духа в добрых расположениях, тогда ни возраст, ни бедность, ни богатство, ни множество дел и ничто другое не может быть нам препятствием. Потому что и старики, и юноши, и женатые, и обязанные воспитывать детей, и ремесленники, и воины успевали исполнять все повеленное. Даниил был юноша, Иосиф был рабом, Акила был ремесленником, порфиропродательница управляла целым заведением; другой был стражем темничным, иной сотником, как Корнилий, другой имел слабое здоровье, как Тимофей, иной даже бежал от господина, как Онисим; и однако ж никто из них не был удержан никаким препятствием, но все они вели достославную жизнь, и мужи, и жены, и юноши, и старики; и рабы и свободные, и воины, и простолюдины. Итак не будем прикрываться бесполезными и пустыми извинениями, но утвердим в себе доброе намерение. (На Евангелие от Матфея)

Что тягостного нам заповедано? Или летать по воздуху, или переплыть Этрурскую пучину? Совсем нет. Нам заповедан столь легкий образ жизни, что не нужно никаких к тому орудий, нужна только душа и расположение. Какие орудия имели апостолы, совершавшие толикие дела! Не в одной ли одежде и без обуви они ходили, а между прочим все преодолевали? Что же трудного в заповедях Христовых? Никого не оскорбляй, ни к кому не питай ненависти, никого не злословь! Противное гораздо тяжелее. (На Евангелие от Матфея)

Для чего исследуешь неисследимое? Для чего испытуешь непостижимое, для чего изведываешь недоведомое? Рассмотри самый источник солнечных лучей. Ты не можешь этого сделать; однако ж ты в этом случае не досадуешь и не скорбишь о своем бессилии. Отчего же ты так смел и опрометчив в предметах гораздо важнейших? Сын громов, Иоанн, возглашающий чрез духовную трубу, услышав от Духа, что бе Свет (Ин.1:9), ничего больше и не испытывал. А ты, не имея его благодати, рассуждая только по своим слабым умозаключениям, – ты усиливаешься переступить даже за черту его ведения. (На Евангелие от Иоанна)

Кто из вас, скажите мне, находясь дома, берет в руки христианскую книгу, вникает в ее содержание и испытует писание? Никто не может этого сказать о себе. Шашки и игральные кости можно найти у весьма многих, а книги (св. писания) ни у кого, или у немногих, да и те занимаются ими не более таких, которые вовсе их не имеют, связывая и навсегда отлагая их в шкафы, и вся забота у них только о тонкости кожи (на которой писаны книги), о красоте письма, а не о чтении. Да и приобретают книги не для пользы, а для того, чтобы высказать этим свое богатство и похвастать. До такой крайности доходит тщеславие! Если диавол не дерзает проникнуть в тот дом, где есть Евангелие, тем более души, усвоившей себе мысли Писания, не коснется и не нападет ни бес, ни грех. Итак, освяти твою душу, освяти тело, имея всегда Св. Писание и на устах, и в сердце. (На Евангелие от Иоанна)

Не для того дана ночь, чтобы мы во всю нее спали и бездействовали. Свидетели тому ремесленники, погонщики мулов, торговцы, Церковь Божия, восстающая среди ночи. Встань и ты, посмотри на хор звезд, на глубокую тишину, на великое безмолвие и удивляйся делам Господа твоего. Тогда душа бывает чище, легче и бодрее, бывает особенно способна воспарять и возвышаться; самый мрак и совершенное безмолвие много располагают к умилению. Если взглянешь на небо, испещренное звездами, как бы бесчисленным множеством глаз, то получишь совершенное удовольствие, помыслив тотчас о Создателе. Если представишь, что те, которые в течение дня шумят, смеются, играют, скачут, обижают, лихоимствуют, досаждают, делают бесчисленное множество зол, теперь нисколько не отличаются от мертвых, то познаешь все ничтожество человеческого самолюбия. Сон пришел и показал природу, как она есть; он есть образ смерти; он есть образ кончины (мира). Если взглянешь на улицу, не услышишь ни одного голоса; если посмотришь в дом, увидишь всех лежащими как бы во гробе. Все это может возбудить душу и привести на мысли кончину мира. (На Деяния Апостолов.)

Если тот, кто приходит в мироварницу и сидит в подобных заведениях, невольно проникается благоуханием, то гораздо более тот, кто ходит в церковь. Как от бездействия рождается леность, так и от упражнения появляется усердие. Поэтому, хотя бы ты был исполнен бесчисленным множеством грехов, хотя бы ты был нечист, не убегай здешнего собрания. Но что ж скажешь, если я слушаю, но не исполняю? Не малое приобретение и это – признать себя достойным сожаления. Не бесполезен и этот страх, не бесплодна и эта боязнь. Если только будешь сокрушаться о том, что, слушая не исполняешь, то непременно придешь когда-нибудь и к исполнению. (На Евангелие от Иоанна)

Не странно ли, что бывающие на зрелищах пересказывают между собою о именах возниц и плясунов, их происхождении, отчизне, роде занятий, тщательно также рассказывают о достоинстве и недостатках коней; а собирающиеся здесь на знают ничего, что здесь происходит, даже не знают и числа книг священных. (На Евангелие от Иоанна)

В каком другом месте ты услышишь то, о чем любомудрствуешь здесь? Пойдешь ли в суд? Там распри и споры. В сенат? Там забота а делах гражданских. В дом? Там со всех сторон давит попечение о делах частных. В собрании и сходбищах на площади? И там все земное и тленное: собирающиеся там рассуждают или о предметах купли, или о податях, или о роскошном столе, или продаже полей, или об условиях по другим предметам, или о завещаниях, или о наследстве, или о других подобных вещах. Войдешь ли даже в царские дворцы? И там опять то же услышишь, все рассуждают о деньгах, о власти, о славе, здесь уважаемой, а о духовном – ни о чем. Здесь же все напротив, здесь мы рассуждаем о небе и вещах небесных, о душе, о нашей жизни, о том, для чего живем здесь столько времени, куда отходим отсюда, и что ожидает нас после, почему у нас тело из персти, что – жизнь настоящая и что – будущая; словом – ни о чем земном, а все – о духовном, и таким образом получив великие пособия ко спасению, выходим мы отсюда с доброю надеждою. (Седьмая беседа на Лазаря)

Если игрок на цитре, танцор, или другой кто из принадлежащих к театру позовет город, все бегут с поспешностью, благодарят его за приглашение и тратят целую половину дня, внимая ему одному? А когда Бог беседует с нами чрез пророков и апостолов, мы зеваем, чешемся, скучаем. Летом нам кажется слишком знойно, и мы отправляемся на площадь; зимою опять помехою дождь и грязь, и мы сидим дома. На ристалищах, где нет кровли, защищающей от дождя, под проливным дождем и при ветре, бросающем воду в лицо, стоят многочисленные зрители, беснуясь и не обращая внимания ни на холод, ни на дождь, ни на грязь, ни на дальность пути, ничто их не удерживает дома, ничто не препятствует явиться туда. А сюда, где есть и кровля, и приятная теплота, не приходят и не собираются, несмотря на то, что это нужно для блага их собственной души. Скажи мне, можно ли это снести? (На Евангелие от Иоанна, ч. 2)

Все вы сегодня в радости, а я один в печали. Ибо, когда я смотрю на это духовное море и вижу несметное богатство Церкви и потом подумаю, что по прошествии праздника это множество опять удалится от нас и разойдется, то сокрушаюсь и скорблю душою о том, что Церковь, родившая столько детей, может утешаться ими не в каждое собрание, но только в праздник. Какое было бы духовное веселье, какая радость, какая слава для Бога, какая польза для душ, если бы мы при каждом собрании видели ограды церкви так наполненными. (Беседа на день Крещения)

Если бы кто-нибудь из вас раскрыл теперь свою совесть, то нашел бы внутри себя глубокое спокойствие; ни гнев не волнует, ни похоть не воспламеняет, ни зависть не иссушает, ни гордость не надмевает, ни тщеславие не снедает, но все эти звери укрощены, так как слушание божественных писаний, как бы некоторое божественное оглашение, проникает чрез слух в душу каждого и усыпляет эти безумные страсти. Как же не жалеть о тех, которые, имея возможность приобретать такое любомудрие, не часто обращаются и приходят к общей матери всех – Церкви? Какое мог бы ты указать мне занятие необходимее этого? (Беседа в день Крещения Христова)

Потому особенно я удивляюсь человеколюбию Божию, что Бог, имея возможность взять у тебя все против твоей воли, не хочет делать этого без твоей воли, дабы ты заслужил награду. Например, Он может взять твою душу без твоей воли, но хочет, чтобы ты отдал ее по своей воле, говоря с Павлом: «повся дни умираю» (1Кор. 15:31). Он может лишить тебя почестей без твоей воли и сделать тебя уничиженным, но хочет, чтобы это было по твоей воле, дабы ты получил воздаяние. Он может сделать тебя бедным против твоей воли, но хочет, чтобы ты сделался таким добровольно, дабы даровать тебе венцы. Видишь ли Божие человеколюбие и наше ослепление? (На Первое послание к Коринфянам)

Мы, истинно мы виновны в том, что язычники остаются в заблуждении. Свое учение они давно уже осудили и на наше смотрят с уважением; но жизнь наша их удерживает от обращения. На словах любомудрствовать легко, – многие и из них это делали; но они требуют доказательства от дел. Пусть, скажешь, они подумают о наших древних мужах! Но они совсем не верят (древним), а хотят видеть (добродетельных) людей, живущих теперь. Покажи нам, говорят, веру от дел твоих, а дел нет. Напротив, они видят, что мы хуже зверей терзаем ближнего своего, и потому называют нас язвою вселенной. Вот что удерживает язычников и не дозволяет им присоединиться к нам. Поэтому мы будем наказаны и за них, не только за то, что творим зло, но и за то, что чрез нас хулится имя Божие. (На Евангелие от Иоанна, ч. 2)

Носить имя начальника еще не значит быть начальником. Некоторые называются великими именами, как-то: Павлом, Петром, Иаковом, Иоанном; но от этих имен они не делаются тем, чем называются; например, я сам, я ношу одно имя с блаженным (апостолом), но я не то же, что он; я не Иоанн, а только называюсь так. Начальники – те, которые умеют управлять самими собою. Если же кто не в состоянии управлять своей душою, то как он будет править государством? Все это сказано мною для того, дабы мы не превозносились властью, дабы знали, что такое власть. Иначе это не власть, а посмешище, рабство, и тысячами других подобных наименований можно бы назвать это. Ибо, скажи мне, что свойственно начальнику. Не приносить ли пользу и благодетельствовать подчиненным? Что же, если этого не будет? Как может другим принести пользу тот, кто не сделал добра самому себе? У кого в душе господствуют бесчисленные страсти, тот как обуздает их в других? (На Деяния Апостолов)

Какое состояние может быть блаженнее нашего, когда мы беседуем среди такого множества слушателей, стяжавших столь пламенную и деятельную любовь к нам? Ибо ничто так не нужно для говорящего, как благорасположенность слушателей. Когда он видит в слушателях пламенное усердие, то укрепляется и сам и как бы приобретает великую силу, зная, что чем обильнее предложит он духовную трапезу, тем более и сам для себя получит прибыли. Ибо в этом отношении духовное противоположно чувственному. Там обилие трапезы причиняет убыток и уменьшает достояние хозяина, а здесь совершенно напротив, – чем более участвующих в трапезе, тем более увеличивается наше достояние. (На Книгу Бытия)

Один день беседовал я с вами и с того дня так полюбил вас, как будто издавна и с раннего возраста я обращался с вами, так соединился с вами узами любви, как будто в течение несчетного времени я наслаждался вашим приятнейшим обществом. Это произошло не оттого, чтобы я был склонен к дружбе и любви, но оттого, что вы больше всех вожделенны и любимы. Ибо кто не изумится и не удивится вашему пламенному усердию, непритворной любви, благосклонности к учителям, согласию друг с другом, которые все вместе достаточны для того, чтобы привлечь к вам и каменную душу? Благословен Бог! При каждом собрании вижу, что пажить возрастает, нивы густеют, гумно наполняется, снопы умножаются. Хотя прошло немного дней, как мы бросили семя, и вот вдруг вырос у нас богатый колос послушания. Отсюда явно, что не человеческая сила, а Божественная благодать возделывает эту церковь. Таково свойство духовного посева: он не ждет времени, не ожидает, пока пройдет множество дней, не рассчитывает ни месячных оборотов, ни времен года, ни погод, ни годов; но можно в один и тот же день, когда посеяны семена, целою и полною рукою снимать эту жатву. (Беседа на разные случаи)

В любви вот что удивительно: к другим добродетелям примешивается зло, например, нестяжательный часто тем самым надмевается, красноречивый впадает в болезнь честолюбия; смиренномудрый часто тем самым превозносится в своей совести; а любовь свободна от всякой подобной заразы; ибо никто никогда не станет превозноситься пред любимым. (На послание к Коринфянам).

Если подойдет кто просить у нас самой малой монеты, укоряем его, поносим, называем обманщиком. И ты не приходишь от сего в ужас; тебе не стыдно за кусок хлеба называть обманщиком! Если он и притворяется, – тебе надлежало пожалеть о нем, что, будучи угнетаем голодом, принужден принимать на себя такую личину. Это обвиняет нас в жестокости. Поскольку у нас трудно что-нибудь выпросить, то бедные поневоле должны выдумывать бесчисленные хитрости, дабы обмануть наше бесчеловечие и смягчить жестокость. Иное дело, если бы он просил у тебя серебряной или золотой монеты, тогда имел бы ты причину подозревать. А если подходит к тебе за необходимым пропитанием, – что тебе без нужды делать догадки и напрасно спорить, обвиняя его в бездействии и лености? Ежели должно кого укорить в этом, то не других, а нас самих. (На Послание к Римлянам.)

И нет, решительно нет ни одного греха, которого бы подобно огню не истребляла сила любви. Удобнее слабому хворосту устоять против сильного огня, нежели естеству греха против силы любви. Возрастим же сию любовь в душах своих, дабы стать со всеми святыми. (На Послание к Фессалоникийцам)

Таковы блага души: они не исторгаются страданиями телесными, когда душа твердо хранит их, но хотя бы кто растерзал самую грудь и разорвал сердце на мелкие части, и тогда она не выдаст сокровища, однажды вверенного ей верою. Это дело всеустрояющей благодати Божией, которая может и в слабых телах совершать дивное. (На разные случаи)

Не осуждай строго других и не будь жестоким судьей, но кротким и человеколюбивым. Ведь и мы, если невиновны ни в прелюбодеянии, ни в расхищении могил, ни в воровстве, зато имеем другие согрешения, достойные многих наказаний. Ибо и брата часто называли глупцом, а это подвергает нас геенне; и на женщин смотрели невоздержными очами, а это равняется совершенному любодеянию; но что всего хуже – не участвуем достойным образом в таинствах, что делает нас повинными телу и крови Христовой. Не будем же строгими исследователями чужих дел, но станем помышлять о своих собственных и тогда мы не будем так бесчеловечны и жестоки. (На Евангелие от Иоанна)

Спаситель не запрещает судить, но прежде велит изъять бревно из собственного глаза и тогда уже исправлять согрешения других. Ибо всякий свое знает лучше, нежели чужое, и лучше видеть большее, нежели меньшее, и, наконец, более себя самого любит, нежели ближнего. Посему, если ты судишь других, желая им добра, то прежде пожелай его себе, которого грех и очевиднее и более; если же нерадишь о самом себе, то очевидно, что и брата своего судишь не из доброжелательства к нему, но из ненависти и желания опозорить его. (На Евангелие от Матфея)

Не надобно, возлюбленные, входить в состязания со злыми людьми, но научимся, если только это не повредит нашей добродетели, давать место их злых наветам. Таким образом укрощается всякая дерзость. Как стрелы, попадая во что-нибудь упругое, твердое и противодействующее, с большею силою отскакивают назад на пустивших их, когда же стремительность их пускания не встречает противодействия, то скоро теряет силу и прекращается. Так бывает и с дерзкими людьми. Когда мы идем наперекор им, они еще более свирепеют; когда же уступаем им и отстаем от них, тем легко укрощаем их неистовство. (На Евангелие от Иоанна)

Покаянием я называю не то, чтобы только отстать от прежних худых дел, но еще более – чтобы показать дела добрые. Ибо сказано: сотворите плоды достойны покаяния (Лк. 3:8); как же нам сотворить их? Поступая напротив. Например, ты похищал чужое? Вперед давай и свое. Долгое время любодействовал? Теперь воздерживайся и от своей жены в известные дни и привыкай к воздержанию. Оскорблял и даже бил, кого ни встречал? Вперед благословляй обижающих тебя и благодетельствуй бьющим. Ибо для исцеления нашего не довольно только вынуть стрелу, но еще нужно приложить к ране лекарство. Ты предавался прежде сластолюбию и пьянству? Теперь постись и пей воду; старайся истребить зло, от прежней жизни происшедшее. Ты смотрел прежде сладострастными очами на чужую красоту? Впредь для большей безопасности совсем не смотри на женщин. Ибо сказано: уклонись от зла и сотвори благо (Пс. 33:15). Опять удержи язык твой от зла и устне твои, еже не глаголати льсти (Пс.33:14). А я требую, чтобы ты еще говорил доброе. (На Евангелие от Матфея)

Сребролюбие возмутило всю вселенную, все привело в беспорядок; оно удаляет нас от блаженнейшего служения Христу; ибо не можете, говорит Он, Богу работати и мамоне (Мф. 6:24). Ибо мамона требует совершенно противного Христу. Христос говорит: подай нуждающимся, а мамона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай зломыслящим на тебя и обидящим, а мамона напротив; строи козни против людей, нисколько не обижающих тебя; Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а мамона напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных, и таким образом в день суда сделает страшным для нас Судию. Ибо если Лазарь, нисколько не обиженный богачом, а только не получивший от него помощи, сделался строгим его обвинителем и не допустил богатого получить какое-либо снисхождение (от Судии), то скажи, какое оправдание будут иметь те, которые не только не подают милостыни из своего имущества, но еще присваивают себе чужое и разоряют дома сирот? Если не напитавшие алчущего Христа навлекли на главу свою столь великий огонь, то похищающие чужое, ведущие бесчисленные тяжбы, несправедливо присваивающие себе имения от всех какую получат отраду. (На Евангелие от Иоанна)

Богат тот, кто не нуждается брать у других, но сам помогает другим. (На Послание к Коринфянам)

Итак, не будем заботиться о собирании богатств для того, чтобы оставлять их своим детям, будем научать их добродетели и испрашивать им благословение от Бога, вот величайшее сокровище неизреченное, неоскудевающее богатство, с каждым днем приносящее больше и больше прибытка. Ибо нет ничего равного добродетели, нет ничего могущественнее ее. Хотя бы ты указал мне на людей, владеющих царствами, если только они не имеют добродетели, они будут несчастнее убогих, одетых в рубище. Ужели Господь взирает на различие внешних достоинств? Или преклоняется к знаменитости лиц? Одно здесь требуется – подвигами добродетели отверзать двери дерзновения к Нему; так что нестяжавший сим путем дерзновения, будет оставаться среди отверженных и лишенных всякой надежды (спасения). Все будем иметь это в виду и так наставлять наших детей, чтобы предпочитали добродетель всему другому, а обилие богатства считали за ничто. (На Книгу Бытия)

Внутри театра – обман, а вне – истина. Но настал вечер, кончилось зрелище – и открылась истина. Так и в жизни и при кончине. Настоящее – театр; здешние вещи: богатство и бедность, власть и подчиненность и т.п., представляются в ложном виде. Но когда окончится этот день и наступит та страшная ночь или, лучше день – ночь для грешников, а день для праведников; когда закроется театр, когда личины будут сброшены, когда позван будет на суд каждый со своими делами, – не с богатством своим, не с властью, не с почестями и могуществом, но каждый с делами своими – и начальник, и царь, и женщина и мужчина; когда Судья спросит нас о жизни и добрых делах, а не о пышных титулах, не об унизительной бедности, не о жестоком пренебрежении; (и скажет): подай Мне дела, пусть ты и раб, только бы лучше был свободного; пусть ты и жена, только бы мужественнее мужа, когда (говорю) сброшены будут личины, тогда-то обнаружится и богатый, и бедный. (Седьмая беседа о Лазаре)

Я скорблю и болезную, видя, как редка стала между нами добродетель и как, напротив, порок со дня на день усиливается, как ни страх геенны не останавливает нашего стремления к злу, ни любовь к царствию не увлекает нас на путь добродетели, но все мы, так сказать, влечемся, как животные, нисколько не думаем ни о страшном том часе, ни о данных нам от Бога законах, напротив, соображаясь только с мнениями людей и гоняясь за их похвалами, не хотим и слышать, что говорит Евангелие: како вы можете веровати, славу от человек приемлюще, и славы яже от единаго Бога не имуще (Ин. 5:44). Ибо как домогающиеся человеческой славы совсем теряют славу небесную, так, напротив, ищущие сей славы не лишаются и той. И Сам Господь еще прежде того сказал: ищите прежде царствия Божия, и сия вся приложатся вам (Мф. 6:35); то есть, кто ищет царствия, за тем следует все прочее. Ибо кто туда воспарил умом своим, тот с пренебрежением смотрит на настоящее благополучие, как будто бы и не было его. Очи веры, когда видят неизреченные оные блага, уже и не примечают благ видимых; таково то расстояние между теми и другими благами! Но я не вижу, кто бы невидимые блага предпочитал видимым, потому скорблю и непрестанно болезную сердцем, что нас и самый опыт не научил, ни обетования Божии, ни великие дары не расположили обратиться с любовью к царствию, напротив, влачась еще долу, мы предпочитаем земное небесному, временное будущему, исчезающее прежде своего появления постоянному, преходящее удовольствие непрестающей радости, кратковременное счастье настоящей жизни блаженству бесконечной вечности. Знаю, что вам неприятно слышать это, но простите. Говорю это, заботясь о вашем спасении и желая, чтобы вы лучше здесь потерпели малую неприятность и избавились от вечного наказания, нежели, порадовавшись немного здесь, подвергнулись вечному мучению. Прошу возбудить свой ум, и каждый да испытает себя – сделал ли он что доброго в прошедшее время, получил ли какую пользу от этих непрерывных наставлений, устроил ли что ко благу ближнего, исправил ли какие-либо из своих недостатков, извлек ли из ежедневных наших увещаний какое-либо поощрение к любомудрию; и если совершил какие добрые дела, да заботится о их приращении и никогда да не прекращает этой прекрасной заботы. Если же кто видит себя еще во власти греховной привычки и все в тех же грехах, таковой сделай насилие своей душе, потребуй отчета в такой беспечности и не пускай ей продолжиться долее, но, перестав повиноваться греховной привычке, останавливай ее стремление, обуздывай помысел, приводи себе на ум ужасный тот день. (На Книгу Бытия)

Если кто рассмотрит и настоящие наши дела, увидит, какую пользу приносят скорби. Ныне, наслаждаясь миром, мы ослабели, обленились и наполнили Церковь тысячами зол. Когда же терпели гонения, тогда были целомудреннее, благонравнее, ревностнее и усерднее как к сим собраниям, так к их слушанию. Что огонь для золота, то скорбь для души; она стирает с нее скверну, делает ее чистою, светлою и ясною. Скорбь вводит в царство, а беспечальная жизнь в геенну, посему к царству тесный, а в геенну пространный путь. (На послание к Коринфянам)

Ни величие власти, ни множество денег, ни обширность могущества, ни крепость телесная, ни роскошный стол, ни пышные одежды, ни прочие человеческие преимущества доставляют благодушие и радость; но бывает сие плодом только духовного благоустройства и доброй совести. Имеющий чистую совесть, хотя одет он в рубище, хотя борется с голодом, благодушнее живущих роскошно; но сознающий за собою худое, хотя обложен кучами денег, беднее всех. (На Послание к Римлянам)

Хотя мне и неизвестно, в чем каждый из нас когда-либо согрешил, однако столь много грехов, что не знающий всего совершенно может указать на многие из них. Кто из вас не ленился на молитве? Кто не гордился? Кто не тщеславился? Кто не сказал оскорбительного слова брату? Кто не допустил злого пожелания? Кто не посмотрел бесстыдными глазами? Кто не вспомнил о враге с возмущением духа и сердца своего не наполнял надмением? Если же находясь в церкви, и в краткое время соделались преступными в толиких грехах, то каковы будем когда выйдем отсюда? Если в пристани столько волн, то когда выйдем в пучину зол, т.е. выйдем на торжище, приступим к гражданским делам и домашним заботам, тогда будем ли в силах даже и узнать самих себя. (На Евангелие от Матфея)

Аще принесеши дар твой ко алтарю, и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя, остави ту дар твой пред алтарем, и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой (Мф. 5:23,24). О благость! О неизглаголанное человеколюбие! Господь повелевает, чтобы поклонение Ему оставлено было ради любви к ближнему; какая кротость может сравниться с тою, которая выражается в сих словах! Пусть, говорит Он, прервется служение Мне, только бы сохранилась твоя любовь. (На Евангелие от Матфея)

Не останавливай своих взоров на лице лежащего, ибо сим возбудишь в себе скорбную страсть; но возведи мысль твою от лежащего к небу. Не сей лежащий труп есть сын твой, но тот, который отлетел и восшел на неизмеримую высоту. Итак, когда видишь закрытые глаза, сомкнутые уста и неподвижное тело, не о том помышляй, что сии уста не говорят более, сии глаза более не видят, сии ноги более не ходят и все обращается в тление, – не о сем рассуждай, но о том, что сии уста лучше будут говорить, сии глаза увидят лучшее и большее, сии ноги понесутся некогда по облакам и сие разрушающееся тело облечется в бессмертие, и ты опять получишь сына, но лучшего и светлейшего. Если же видимое тобою причиняет тебе боль, скажи сам себе: это одежда, и он скинул ее для того, чтобы опять получить ее же, но многоценнейшей; это дом, но его разрушают для того, чтобы сделать его светлее. (На Послание к Коринфянам)