Юбилейный сборник статей, посвященных блаженной памяти св. Иоанна Златоуста

Святой Иоанн Златоуст, Архиепископ Константинопольский. Краткие сведения о почитании его в России. (По распоряжению Высокопреосвященнейшего Архиепископа Димитрия статья эта разослана была по Казанской епархии пред днем празднования памяти св. Иоанна Златоуста 13 ноября).

Ныне мы собрались здесь для выслушания первого отчета о деятельности Церковного Историко-Археологического Общества. Слава Богу, деятельность этого юного в Казани учреждения была не бесплодна, что вы услышите из отчета, который будет предложен вашему вниманию. Я считаю нужным привести одну церковно-историческую справку: 14 сентября 407 г. в пределах нашего отечества скончался великий учитель вселенской церкви св. Иоанн Златоуст. Со дня его кончины протекло 1500 лет, но слава его не только не умалилась, не померкла, но все более и более распространяется и увеличивается; его почитают не только на православном восток, как своего иерарха, но и на западе – в католическом мире.

Подробное изложение его жизни и славной деятельности потребовало бы много времени; ограничусь только указанием на то уважение, благоговение, какое питали к св. И. Златоусту в древности, в его отечеств, на православном восток, какими чудными легендами украшена его проповедническая деятельность, его труды по толкованию Св. Писания.

По дивной силе своего ораторского, проповеднического таланта св. И. Златоуст выше всех ораторов и проповедников во всей христианской вселенной; подобного ему церковного учителя не было, да и будет ли?.. Много было церковных проповедников, которых в свое время считали Златоустыми, но их слава меркнет пред св. Иоанном. Он в течение 1500 лет достойно носит это почетное наименование и есть из всех знаменитых ораторов и церковных проповедников – единственный Златоуст. Еще современники его были убеждены, что дивный дар учительства св. Златоуст получил от Самого Бога, подобно величайшему из пророков Ветхого Завета – Исаии и новозаветному глубочайшему созерцателю Божественных тайн – св. Иоанну Богослову.

В житии св. Иоанна Златоуста сообщается следующий рассказ. В одном монастыре близ Антиохии подвизался благочестивый, глубокий старец Исихий, одаренный от Бога даром прозрения. В одну ночь во время молитвы он был восхищен умом и удостоен был такого видения: Два благолепных мужа, одетых в белые и как солнце блистающие одежды, сошли с неба, взошли в келию к Иоанну, бодрствовавшему в молитве. Один из явившихся небожителей держал исписанный свиток, а другой – ключи. Увидев их, Иоанн смутился и поспешил поклониться до земли, но те подняли его и на вопрос Иоанна: ״кто вы – мои Господие?» – они отвечали: ״мы посланы к тебе Великим Учителем, Спасителем нашим И. Христом», и вслед за сим один из явившихся подал Иоанну свиток, говоря: ״возьми сей свиток из моей руки. Я Иоанн, возлежавший во время Тайной Вечери на персях Господа и от Него почерпнувший Божественное откровение. Господь дарует и тебе знание всей глубины премудрости, дабы ты напитал людей негиблющим брашном учения Христова». Другой (апостол Петр) передал Иоанну ключи в знак его пастырского служения в церкви Христовой. (Св. Димитрий Ростовский, Четьи-Минеи 13 ноября). Вскоре после видения Иоанн был посвящен в пресвитеры и с большим усердием проповедовал слово Божие и произносил свои блестящие поучения. Его проповеди, по словам современников, были исполнены такой силы, что все слушающие не могли вдоволь насладиться ими. Так как он произносил не по хартии, а устно, то многие скорописцы записывали его проповеди. Иоанн был таким сладкоглаголивым оратором и для всех желательным, дорогим учителем, что все стремились в храм, где он проповедовал, Городские правители и судьи оставляли свои занятия, купцы свою торговлю, ремесленники свои дела, и поспешно шли слушать учение Иоанна Но в начале своей проповеднической деятельности Иоанн, как высокообразованный, говорил не всегда понятно для малообразованных слушателей. Во время одной такой проповеди одна женщина, слушая и не понимая сказанного, возвысила среди народа в храме свой голос: ״Духовный учитель, а лучше назову – Иоанн Златоустый, колодезь твоего учения глубок, а вервия ума нашего кратки и не могут достичь глубины его», – и с того времени стали называть его Златоустом, говоря, что сам Бог устами женщины дал такое наименование Иоанну.

Св. Иоанн Златоуст, бесспорно, лучший истолкователь Св. Писания, которое он в совершенстве изучил. Любимым и постоянным его занятием было объяснение книг Ветхого и особенно Нового Завета. Святитель питал особенную любовь к апостолу Павлу, во многих своих творениях он восторженно отзывался об апостоле, языков, и лучшие толкования у св. Златоуста именно на послания ап. Павла. Как глубоко проникал св. Иоанн в смысл апостольских посланий, как верно, точно и всесторонне объяснял его послания, это можно заключить из того, что уста Златоустовы называли устами св. ап. Павла, т. е. что в толкованиях его посланий св. Златоуст был так точен и близок к подлинному смыслу, как будто сам апостол изъясняет свои творения. Его ученик Прокл, впоследствии Константинопольский патриарх, передает, что при истолковании апостольских посланий сам св. Павел являлся Златоусту и тайно изъснял ему точный смысл оных (посланий). Однажды к святителю Златоусту, во время его ученых занятий, пришел какой-то человек с просьбой о пособии. Келейник его, Прокл, не мог доложить о приходе его св. Иоанну, так как чрез скважину в двери увидел у своего наставника какого-то почтенного посетителя, хотя он никого не впускал к своему учителю. В другой раз Прокл, по просьбе просителя, думал доложить святителю о нем и снова увидел (сквозь дверную скважину) того же посетителя. Наконец Прокл решился спросить самого патриарха: с кем он вчера и третьего дня вечером беседовал? Святитель отвечал, что у него никого не было. Когда Прокл подробно рассказал св. Иоанну, как он в скважину видел старого почтенного человека, который что-то сообщал патриарху на ухо, когда тот занимался писанием, и, взглянув на икону Ап. Павла, находившуюся в келье у святителя, сказал: ״вот тот, коего я видел у тебя; он (посетитель) весьма похож на изображенного на иконе», тогда св. Златоуст понял, что Прокл видел самого ап. Павла, и удостоверился, что труд его угоден Господу, как внушаемый самим апостолом, толкованием посланий которого занимался. Этот рассказ св. Прокла свидетельствует о взгляде современников на экзегетические труды св. Иоанна Златоуста. И действительно в святоотеческой литературе нет лучших толкований на Свящ. Писание, как именно у него. Все последующие толкователи свящ. книг постоянно пользовались экзегетическими трудами св. Златоуста как в Греческой церкви (как то Феодорит Киррский, Феофилакт Болгарский и др.), так и у нас в России (св. Димитрий Ростовский, Епископ Феофан и др.), и доселе самым авторитетным экзегетом считается у всех, занимающихся объяснением Св. Писания. – св. И. Златоуст.

Но еще большею славой св. Златоуст почтен был Господом по смерти, что можно видеть из рассказа епископа Адельфия, который с почетом принимал у себя в Кукузе святителя, бывшего в изгнании. Услышав о кончине св. И. Златоуста в заключении, он впал в великую печаль и со слезами умолял Бога, дабы Он показал ему (Адельфию), в каком ликостоянии святых находится Иоанн. Однажды, молясь о сем, Адельфий пришел в восторженное состояние и увидел светлого юношу, который, взяв епископа за руку, привел его в прекрасное райское место. Адельфий увидел здесь многих церковных учителей и святителей, но среди них не узрел Иоанна Златоуста, чем был опечален. Юноша (ангел) затем вывел Адельфия из светлого места (рая). При выходе из оного некто, стоявший у дверей, удержал епископа за руку и сказал: ״зачем ты уходишь отсюда с такою скорбью? Если кто и войдет сюда печальный, то отсюда возвращается радостным». Адельфий отвечал: «потому я скорблю, что не видел среди церковных учителей возлюбленного для меня Иоанна». – «Ты разумеешь, спросил тот, Иоанна, проповедника покаяния?"– «Да», отвечал ему Адельфий. Тогда стоявший в дверях рая сказал: «Человек, находящийся в теле; не может видеть его, так как он предстоит Престолу Божию, который окружают только херувимы и серафимы» – Таким образом св. Златоуст, по этому сказанию, прославлен Богом в царстве небесном выше всех святителей и причислен к лику высших ангелов.

Имя святителя Иоанна Златоуста должно быть приснопамятно и для нашего Общества, которое Святейшим Синодом было утверждено 14 сентября 1906 г. и первое торжественное собрание для заслушания отчета о его деятельности предлагается вашему вниманию 14 сентября – в день, когда скончался великий святитель вселенской церкви св. Иоанн Златоуст; да будет же он покровителем нашего юного еще Общества.

(Краткие сведения о почитании его в России)¹

«Уст твоих, якоже светлость огня, воссиявши благодать, вселенную просвети: не сребролюбия мирови сокровища сниска; высоту нам смиренномудрия показа. Не твоими словесы наказуя, отче Иоанне Златоусте, моли Слова Христа Бога, спастися душам нашим» (Тропарь св. Иоанну Златоусту, 13 ноября).

В 407 г. в праздник Воздвижения Честного Животворящего Креста Господня, в пределах нашего отечества, в Команах, (Питиуме, на северном берегу Черного моря, близ нынешнего Сухума), скончался великий учитель, вселенский святитель Христовой церкви, св. Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский. В текущем 1907 году исполнилось таким образом 1500 лет от его кончины. Не только православная восточная, но и западная церковь торжественное празднование памяти сего знаменитого иерарха, ради великого праздника Воздвижения Честного Креста Господня, перенесла на 13-е ноября². В этот день католики, по распоряжению Римского папы (Пия X), задумали светло отпраздновать 1500-летний юбилей в честь св. Иоанна Златоуста, но этот великий святитель принадлежал по месту своего рождения и славной пастырской деятельности – восточной церкви, поэтому и нам православным следует достойно почтить хотя церковным торжественным празднованием память вселенского святителя, св. Иоанна Златоустого, тем более, что во время своей жизни он много заботился о просвещении св. верою наших предков – разных славянских племен, обитавших по северному и восточному берегам Черного моря. Для привлечения к церкви Христовой и просвещения светом Евангелия, св. И. Златоуст в Константинополе завел школу для детей инородцев – готфов, скифов – славян, открыл храмы для совершения на их языке богослужения, с особенным удовольствием он посещал эти храмы и в них проповедовал слово Божие. О пастырских трудах св. И. Златоуста среди наших предков – славян свидетельствует блаженный Феодорит, епископ Киррский: ״И другое сродство есть у тебя (т. е. у св. И. Златоуста) с апостолами. Ты первый воздвиг алтари у скифов – амаксобов; – и тот, который едва сходил с коня, научился преклонять колена, стал повергаться (в молитве Истинному Богу) на землю; не трогавшийся слезами пленников – научился оплакивать свои грехи». (Из 5 книги Феодорита, у п. Фотия, Biblioth. 273, р. 1518). Сам св. Златоуст говорил, что ״алтари Истинному Богу воздвигнуты повсюду, – в стране римской, в Персии, в Скифии, в Мавритании, в Индии» (Творения св. И. Златоуста, Спб. 1895 г., т. I, стр. 621).

Ни один из вселенских учителей и отцов Церкви, за исключением Святителя Николая Чудотворца, не пользуется в России таким благоговейным уважением, как св. Св. Иоанн Златоуст… Его вдохновенные беседы, его отличные толкования на св. Писание с начала распространения христианства в нашем отечестве были любимым чтением и в доме и в церкви у наших предков. Едва только появились в России душеспасительные книги – в библиотеках Русских князей и в школах, – творения златоглаголивого проповедника были первыми после книг св. Писания. Первый из великих князей в России, Мудрый Ярослав I, по отзыву преподобного Нестора, любил книги, прилежно читал днем и ночью, собрал много писцов и велел переводить книги с греческого на славянский язык. По исследованиям ученых оказывается, что более всего было переведено при Ярославле Владимировиче из творений св. Златоуста. Так, из 22-х слов, упомянутых у Преосвященного Филарета, как переведенных при этом великом князе, 20 слов принадлежат св. Златоусту. (Обзор духовн. литер., т. I, стр. 14). Для списывания богодухновенных писаний св. Иоанна не редко в древности настоятели русских монастырей отправлялись в Царьград и там проживали по нескольку лет, трудясь над списыванием его творений, как наприм. преподобный Афанасий, игумен Высоцкий (12 сент. Опис. Румянц. музея, стр. 516). Вызванный из Афона великим князем Иоанном III, преподобный Максим грек, по поручению его и по желанию митрополита, более всего трудился над переводом толкований св. Златоуста на книги св. Писания. – Как высоко чтили творения св. Златоустого в древней России, это видно из того, что их (т. е. слова Златоуста) предписывали читать в церкви и на трапезе в монастырях. (Историч. акты, т. I, 478 стр.), Преисполненное всеобъемлещей любовью ко всем слово Златоуста на Пасху церковным уставом предписано читать на утрени на св. Пасху и было бы святотатством со стороны и даровитых церковных проповедников в этот день вместо неподражаемого слова Златоуста произносить свое, вследствие глубокого уважения к святителю в России, в обычай вошло русским проповедникам произносить свои слова на вечерни в первый день Пасхи. Московский митрополит Платон, славный в свое время проповедник, так увлекался беседами св. Иоанна Златоуста, что говорил, что ״из-за одного этого святителя следует учиться эллинскому языку», (Снегир. 8 ст.). Книжным просвещением своим Россия была обязана единоплеменным нам славянам (болгарам, сербам); от них, как дорогое наследие, перешли творения св. отцов на церковно-славянском языке, и между этими книгами первое место занимали творения св. Златоуста. Так из Болгарии в Россию, вскоре по крещении русских при св. Владимире, перешли сборники, составленные исключительно из творений св. Златоуста, как наприм.; Златоструй – труд первого болгарского царя Симеона (+ 927 г.); Шестоднев из сочинений св. Василия и Златоуста, составленный болгарским экзархом Иоанном; Благовестник – толкование на четверо-евангелие, составленное из бесед св. Златоуста на евангелия болгарским архиепископом Феофилактом. Поучения недельные и праздничные, выбранные из Златоуста патриархами Каллистом и Филофеем и переведенные на славянский язык, несколько раз издавались в России (1343, 1407, 1569, 1652 гг. и др.). Не довольствуясь сборниками из сочинений св. Златоуста, заимствованными из Болгарии, пастыри русской церкви и книжные люди в России составляли новые сборники из бесед того же святителя, под различными наименованиями, как то: Маргарит, Измарагд, Златоуст, Златоструй, и Новый Маргарит, (у Курбского) и т. п. Творения св. Златоуста с начала распространения христианства и доселе в России служат неисчерпаемым источником по составлению сборников для благочестивого чтения, наприм. Дух св. Златоуста – извлечения из его творений, составленные на каждый день Московским митрополитом Платоном; Поучения на каждый день – составленные из сочинений св. Златоуста. В сборнике проповедей, изданном Св. Синодом в шестидесятых годах прошлого столетия, на воскресные и праздничные дни – большинство слов – и во главе всех других и, конечно, лучшие – принадлежат св. Златоусту. В период возрождения в России просвещения (в XVI и XVII вв.)^: ученейшие мужи, как то: Константин Константинович Острожский, Памва, Берында, Епифаний, Славинецкий, Лаврентий, Зизаний и другие трудились или над переводом творений св. Златоуста, или над изданием их, или, наконец, над исправлением их.

Авторитет св. Златоуста, как знаменитейшего проповедника, как отличного Богослова, как свыше вдохновенного толкователя св. Писания, так был велик, что многие из русских книжников XIV–XVII в. свои скудные писания издавали под его именем, чтобы этим привлечь внимание читателей и, по возможности, распространить между народом; вследствие чего начали в России появляться апокрифы, с именем этого святителя; как наприм. известное еще в XII веке слово о женах (Обзор духовн. литературы, т. I. § 35), беседы трех святителей (в ״Старин. памятниках литературы״, издан. Костомарова), слово пророка Исаии, истолкованное Златоустом против рода и рожениц (см. Архив Калачева, кн. II, ч. I, стр. ) и многие другие.

Св. Златоуст в России пользовался такою славою знаменитого церковного оратора, что наименование кого либо из отечественных проповедников Златоустом считалось высшею похвалою. У нас рано начали появляться свои Златоусты. Так в XII в. Златоустом был наименован св. Кирилл Туровский, в XIII в. – Кирилл, епископ Ростовский, в XV в. Леонтий Карпович, подобный Златоусту в витийстве (Обзор духовн. литературы, т. I, стр. 240), в XVII в. св. Димитрий Ростовский, в XVIII в. св. Тихон Задонский, в XIX в. Августин Московский архиепископ (Златоуст 1812 г.), Иннокентий, архиепископ Херсонский, и другие.

Ореол славы проповедника и смелого обличителя пороков в современниках (даже и царей), окружавший св. Златоустого, так казался обаятельным для русских, что нередко смелых обличителей неправд, замеченных в высших лицах, сравнивали с Златоустом, называли их Златоустами. Так, Серапиона, архиепископа Новгородского (1516 г.), препиравшегося с великим князем Иоанном III, по случаю самовольного поступка преподобного Иосифа Волоцкого, перечислившегося с своим монастырем из Новгородской области в область Великого князя, называли Златоустом (Терновский, Изуч. Визант. истор. в древней Руси I, 53). Благовещенского протоиерея Сильвестра, по поводу несправедливого удаления его Грозным от царского двора, сторонники его сравнивали с Златоустом (Костомаров, Русск. история в жизнеописаниях, I–II, 442). Заочное осуждение Сильвестра А. М. Курбский в своей истории Иоанна Грозного сравнивает с заочным судом на Иоанна Златоуста (Сказание Курбского, 1833 г., I, 101). Русский Златоуст явился у нас в лице св. Филиппа, 2-го Московского митрополита (Филарет, Рус. святые, I, 39). Никон патриарх любил себя сравнивать с Златоустом и считал его своим первообразом: ״Нам первообразных много, писал он, вот их реестр: Иоанн Златоустый»... (Соловьев, История России, IX, 310). Почитатели Никона также сравнивали его со Златоустом. Так, полоцкий игумен, подавая в защиту Никона голос на соборе 1660 г., сравнивает Никона со св. Златоустом. (Новикова, Рос. Вивлиоф., III, 376). Ростовский митрополит Арсений Мациевич сравнивал себя со св. Златоустом в известном деле по отобранию церковных имуществ.

Вследствие глубокого уважения к великому святителю у нас на Руси, еще со времени первых христианских князей, старались приобретать частицы мощей св. Иоанна Златоуста. Во многих православных обителях и церквах и нашем отечестве находится эта святыня. Замечательно то, что частицы мощей св. Златоуста у нас (в XI и XII в.) полагали в основание (фундамент) древних церквей. Так, в основание великой Киево-Печерской Успенской церкви были положены частицы мощей св. Златоуста.

В XI веке был спор между христианами в Константинополе: какой из трех святителей выше, и славнее, и ближе к Богу: Василий-ли Великий, или Григорий Богослов, или Иоанн Златоуст? Для прекращения этого бесполезного спора, угрожавшего разделением православных на партии Василиан, Григориан и Иоаннитов, эти святители явились Иоанну, епископу Евхаитскому, и объявили ему, что они все равны пред Богом, и в память их равенства установлен был им общий праздник – 30 января (Собор трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста). Но несмотря на это, в России в старину праздновали св. Иоанну Златоусту несколько дней (13 ноября, 27 января, февраля и др.). Мало этого, праздник св. Иоанну Златоусту – 13 ноября был обставлен, как великий двунадесятый праздник, предпразднеством, попразднеством и отданием, каковой чести русские не оказывали даже Святителю Николаю. Так: 11 ноября – совершилось бдение (παννυχς) по Златоусте, 12 ноября – предпразднество св. И. Златоусту, 13 ноября – торжественное празднование ему, вместо 14 сентября, 14 ноября – воспоминание поставления его во пресвитера, 15 ноября – восстановление в Патриархи, а далее отдание праздника. Кроме сих дней ему праздновали 26 февраля постановление во пресвитера (или вернее в патриархи), 26 января возвращение мощей, 27 января (и доселе– воспоминание) перенесения мощей в Константинополь. В старинных изданиях Цветной Триоди пред словом Св. Златоуста на праздник Пасхи, – уста (богодухновенные слова) его уподобляются Христовым устам: Христове уста – Павловы уста: Павловы уста – Златоустого уста: Златоустого уста – Христовы и Павловы уста (см. Поучения св. Димитрия Ростовского на память св. И. Златоуста, Киев, 1877 г., ч. 3, стр. 334). Так высоко в старину у нас в России чтили св. И. Златоуста за его вдохновенные беседы. Преп. Исидор Пелусиот так отзывается об его златоглаголивых трудах: ״Не знать столь прекрасных творений значит то же, что не видеть солнца в самый полдень»... а в другом месте своих писем св. отец говорит: ״Есть ли столь бесчувственный человек, который не возблагодарит Провидение, даровавшее (в лице св. И. Златоуста) столь блистательное светило!»

״Ликует божественная Церковь, и вселенная празднует вся светло пренесение твоих честных мощей, Святителю Иоанне Златоусте преподобне, во святителех благочестно пожив, и мученик произволением бывый. Тем вопием ти: Страдальче, и Страстотерпче, и Святителем сопрестольниче, моли Христа Бога спастися душам нашим». (Тропарь Св. Иоанну Златоусту 27 января).

13 ноября– день памяти святителя Иоанна

Златоуста.

Согласно определению Святейшего Синода от 6 октября 1907г. за № 6321 во всех православных храмах Казанской епархии 12 ноября 1907 года было совершено торжественное всенощное бдение, а 13 литургия, при чем учащиеся в духовно-учебных заведениях и церковных школах были освобождены в этот день от учения.

В Казани поминовение великих заслуг св. Иоанна Златоуста для церкви православной началось с 11 ноября и совершалось очень торжественно.

Ноября 11-го. Воскресение. Неделя 22-я по Пятидесятнице. По случаю торжественного празднования памяти великого учителя, вселенского святителя святого Иоанна Златоустого, Константинопольского Архиепископа в кафедральном Благовещенском соборе литургия была совершена на греческом языке, Преосвященными – Архиепископом Димитрием, Епископами – Алексием, епископом Чистопольским, Михаилом, епископом Чербоксарским, и Андреем, епископом Мамадышским, в сослужении многочисленного духовенства. Часы (на греческом языке) читал преподаватель академии Пантелеймон Кр. Жузе. Вместо проповеди Ник. Алекс. Ипатовым была прочитана беседа Св. Иоанна Златоустого на неделю о Богатом и Лазаре. После литургии был отслужен молебен св. Иоанну Златоусту.

В тот же день вечером в Манеже Казанского пехотного юнкерского училища, по случаю торжественного празднования 1500-летия со времени кончины святителя Христовой церкви св. Иоанна Златоустого, Братством Пресвятой Богородицы при кафедральном соборе было устроено публичное чтение о св. Иоанне Златоусте с участием хора певчих г. И. С. Морева. К 7 часам в зале при полковой церкви Юнкерского училища были принесены из кафедрального собора Братская хоругвь с изображением Благовещения Пресвятой Богородицы, а из Богородицкого женского Казанского монастыря (большого размера) икона св. Иоанна Златоустого в крестном ходе, во время коего отправлен молебен святителю Иоанну.

В манеже училища товарищ председателя Братского совета профессор Казанской духовной академии Алексей Александрович Царевский прочитал составленное им житие св. Иоанна Златоустого (чтение разделено было на две части). Певчие пропели – Царю небесный.... Тропарь св. Иоанну Златоусту: Ликует Божественная церковь, Милосердия двери… Верую (Символ веры), Величание св. Иоанну Златоусту, Тебе Бога Хвалим...

По окончании чтения благочестивыми слушателями икона св. Иоанна Златоустого и Братская хоругвь в крестном ходу во главе с соборным причтом, при пении молебна св. Иоанну Златоусту, были перенесены в кафедральный собор.

Ноября 13-го. Вторник. Иже во святых отца нашего Иоанна Архиепископа Константинопольского Златоуста. В кафедральном Благовещенском соборе всенощное богослужение было отправлено Архиепископом Димитрием, в сослужении многочисленного духовенства при многочисленном стечении молящихся. После 1-й кафизмы о. ключарем прочитано было краткое сказание о почитании Иоанна Златоустого в православной церкви; после полиелея Архиепископом был прочитан акафист св. Иоанну Златоусту. Каноны были прочитаны ключарем священником В. Богоявленским. Пел хор г. И. С. Морева и – воспитанников духовной семинарии.

Литургия в кафедральном соборе была совершена Преосвященным Андреем Епископом Мамадышским. Пели: архиерейский хор по-гречески и по-славянски, а два хора – мужской и женский учеников и учениц крещено-татарской школы на татарском языке. Проповедь была произнесена священником Петром Рождественским. После литургии был отслужен молебен св. Иоанну Златоусту, законченный обычными многолетиями. По окончании богослужения икона св. Иоанна Златоуста с крестным ходом из кафедрального собора была перенесена в Казанский Богородицкий монастырь; – во время хода был отслужен молебен святителю.

В тот же день в Михайло-Архангельском храме духовной академии литургия была совершена Архиепископом Димитрием и Преосвященными – Алексием, Епископом Чистопольским (ректор духовной Академии) и Михаилом, Епископом Чебоксарским, в сослужении академического духовенства. Проповедь была произнесена профессором академии священником Алексием Дружининым. После литургии был отслужен молебен святителю Иоанну Златоусту, в служении молебна приняли участие некоторые из городских протоиереев, священников и все священники-студенты академии. Литургия совершалась на греческом, а молебен на славянском языке. В час дня в академическом зале было торжественное собрание академической корпорации, городского духовенства, студентов академии и публики, на коем после пения хором студентов молитвы св. Иоанну Златоусту, профессор Леонид Ив. Писарев прочел речь (Св. Иоанн Златоуст и его время). Пением Достойно есть... закончен был акт.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

С благоговейным изумлением преклоняется ныне весь христианский мир пред великим вселенским учителем и святителем церкви Христовой; восток и запад соперничают между собою в усилиях достойным образом почтить память великого иерарха по случаю исполнившегося полуторатысячелетия со дня его блаженной кончины. Светло торжествует ныне и церковь русская, совершая торжественное всенародное чествование великих святительских и пастырских подвигов святого Иоанна Златоуста, память которого всегда чтилась по всему лицу земли русской с таким вниманием, с такою благоговейною благодарностью, как, может быть, нигде во всем мире; торжествуют и наши духовные школы, прославляя величайшего проповедника и знаменитого учителя вселенской церкви. В день этого всеобщего преклонения пред бессмертным величием мужа, просвещавшего и доселе просвещающего своими воистину златыми словами всю вселенную, спросим себя и мы, слушатели благочестивые, в чем могло бы выразиться и наше посильное участие в великом духовном торжестве церкви, прославляющей одно из величайших своих украшений, что можем принести мы на алтарь этого всеобщего прославления. Благоговейное размышление о жизни и трудах великого святителя, конечно, было бы самым естественным выражением переживаемых ныне христианским миром чувств радостного одушевления и священного восторга, но можно ли в кратком слове не только изобразить, но даже и перечислить все, что пережито и сделано было святым Иоанном Златоустом, чем владела и владеет Христова церковь в творениях его, в этой воистину неисчерпаемой сокровищнице драгоценных перлов священного красноречия, носящих на себе неизгладимую печать породившего их бессмертного духа? Прошло пятнадцать веков, как сомкнулись златые уста, а слова, произнесенные некогда этими святыми устами, не перестают и, конечно, никогда не перестанут звучать в душах верующих, призывая их к новой благодатной жизни во Христе, возбуждая в них святые христианские чувства, помогая им искоренять в себе все нечистое и греховное и возрастать от силы в силу, в меру возраста исполнения Христова (Ефес.4:13). Прошло пятнадцать веков, как почил великий святитель, а жизнь и труды его доселе служат предметом благоговейного изумления, назидания, вдохновения и утешения для всех тружеников на ниве Христовой и образ его все еще сияет неземным светом в сознании христиан, показывая нам, на какую высоту нравственного величия и достоинства может подняться возрожденный благодатью Христовою человек, стремящийся к осуществлению великих евангельских заповедей о христианском совершенстве. Изобразить эту дивную жизнь, описать великие труды и болезни ублажаемого ныне церковью святителя Христова, понесенные им с того момента, как он пришел к убеждению, что человек не делает еще ничего важного, пока трудится для себя, хотя бы и в целях своего духовного усовершенствования, начертать светлый образ великого архипастыря, раскрыть значение его творений для христианского мира, – все это задачи, далеко превышающие наши слабые силы и требующие столько времени и труда, сколько мы не имеем возможности посвятить этому делу в настоящие минуты.

Употребим их на размышление о том неоплатном долге, о котором настоящее светлое торжество в память великого вселенского учителя должно напоминать всем питомцам высшей духовной школы, как представителям православной богословской науки и высшего духовного просвещения, для которых так много потрудился ублажаемый ныне церковью великий святитель, как будущим пастырям Христовой церкви и наставникам юношей, готовящихся к пастырскому служению, идеал которого с такою полнотой и совершенством изобразил в своих творениях и осуществил в своей пастырской деятельности великий архипастырь.

Велики и разнообразны духовные сокровища, заключающиеся в том богатом наследии, которое мы получили от святого Иоанна Златоуста. Между этими сокровищами есть такие, которые почти ежедневно в течение целого года предлагаются святою церковью для духовного наслаждения верующих. Постоянно питаясь тою духовною пищей, которая заключается в божественной литургии и молитвословиях, составленных святым Иоанном Златоустом, мы уже в силу простой привычки подвергаемся опасности сделаться мало чувствительными к тому великому благу, которым мы так часто пользуемся, подобно тому как не всегда сознаем громадное значение окружающего нас чистого воздуха или ежедневно принимаемой нами здоровой телесной пищи для нашего физического благосостояния. Но как никто из нас не решился бы добровольно хотя бы на самое короткое время поставить себя вне этих элементарных условий телесного здоровья из опасения подвергнуться самым серьезным, даже угрожающим жизни, заболеваниям, так неблагоразумно и вредно было бы для нашего духовного благополучия пренебрежительное отношение к той воистину божественной духовной пище, которою все мы имеем возможность ежедневно наслаждаться, присутствуя за литургией святого Иоанна Златоуста или даже только изливая свои молитвенные чувства словами составленных им дивных молитвословий. Воспитать в себе устойчивый навык к возможно частому посещению божественной литургии Иоанна Златоуста, настолько проникнуться мыслью о важности такого посещения, чтобы оно сделалось настоятельной потребностью нашего духа, содействовать развитию и укреплению подобного же навыка и словом и особенно примером среди всех окружающих, в особенности же среди своих питомцев, – вот первый долг наш пред великим святителем, далеко немаловажный в наше печальное время, когда любовь к храму и богослужению оскудевает не только в среде светского общества, но и в среде простого народа и даже в среде питомцев духовной школы.

Но вам, благочестивые слушатели, без сомнения, хорошо известно, что бессмертная духовная пища, заключающаяся в творениях святого Иоанна Златоуста, не исчерпывается теми его созданиями, которые ежедневно предлагаются святою церковью для духовного питания верующих, а содержит в себе и множество других самых разнообразных по характеру и содержанию писаний, пользование которыми в настоящее время как бы уже предоставляется церковью на добрую волю желающих. Может быть не излишне будет напомнить и о том, что каждый из питомцев не только высшей, но и средней духовной школы должен бы считать своею непременною обязанностью позаботиться о том, чтобы это общее, ныне всем уже доступное, духовное наследие, оставленное святым Иоанном Златоустом, не осталось для него мертвым капиталом. Нужно ли доказывать, что каждый из нас, в интересах не только собственного духовно-нравственного развития, но и общего интеллектуально-эстетического образования, должен познакомиться с творениями великого святителя, по меньшей мере, с такою же подробностью, с таким же вниманием, с каким каждый из нас считает обязательным для себя познакомиться с классическими произведениями всемирной или отечественной литературы? Не странно ли, в самом деле, что светских классиков языческих и христианских народов мы считаем необходимым изучать иногда даже в подлинном тексте, стараемся, по мере возможности, приобретать полные издания их в личную собственность для постоянного пользования, а с представителями золотого века христианской святоотеческой литературы не всегда считаем нужным познакомиться более или менее обстоятельно хотя бы в переводах? Не странно ли, что в христианских школах, где сохранилось еще преподавание древних классических языков, на чтение в подлиннике лучших писателей церковных уделяется менее времени и внимания, чем на чтение языческих авторов, которое по идее должно бы служить лишь подготовкой к изучению в подлинном тексте священных книг Нового Завета и лучших произведений святоотеческой письменности. Восстановить нарушенное равновесие между средствами и целью, возбудить и оживить интерес к изучению святоотеческой письменности вообще и творений святого Иоанна Златоуста в частности, вот еще немаловажная обязанность, о которой настоящее светлое торжество должно напомнить всем, кого Промыслу угодно будет поставить в близкие отношения к средней классической, особенно духовной, школе.

Но, как представители православной богословской науки и высшего богословского образования, мы не исполнили бы своего долга пред великим вселенским учителем, если бы ограничились только простым ознакомлением с его трудами или одним школьным изучением его жизни и творений. Всестороннее научное исследование и освещение всех сохранившихся до нашего времени сведений о жизни и деятельности великого архипастыря и того богатого литературного наследия, какое мы получили от него – вот новая обязанность, которую должны взять на себя православные духовные академии и их питомцы. Это долг их не только пред ублажаемым ныне церковью великим святителем, но и пред православною богословскою наукою, пред русскою православною церковью и пред православным народом русским, для духовного воспитания которого творения святого Иоанна Златоуста имели такое громадное значение. Что сделано уже в этом направлении, и как много остается еще сделать, об этом нет нужды говорить здесь подробно, достаточно лишь указать на то, что эта работа только еще начата, и что мы еще не имеем ни одного сколько-нибудь удовлетворяющего современным научным требованиям произведения на русском языке, посвященного святому Иоанну Златоусту, если не считать переводных произведений. А между тем сколько самых благодарных задач для научного исследования, обещающих самый производительный и интересный труд ученым богословам различных специальностей, представляет жизнь, труды, учение и творения святого Иоанна Златоуста, с весьма поучительною судьбою последних в истории западной и восточной, особенно русской православной, церкви! Заметим еще, что выполнение задач подобного рода было бы продолжением подобных же научных трудов, уже выполненных воспитанниками нашей академии и поддержало бы начавшую создаваться в ней ученую традицию, благодаря которой с именем нашей академии связано уже немало специальных ученых монографий об отцах и учителях церкви. На ком, как не на вас, юные слушатели мои, лежит нравственная обязанность позаботиться о поддержании и дальнейшем развитии этой традиции, и на ком, как не на святом Иоанне Златоусте, должно бы остановиться теперь внимание ваше при выборе предметов для ваших специальных научных исследований?

Нельзя сомневаться и в том, что выполнение последней из указанных выше обязанностей, о которых напоминает нам настоящее светлое торжество,– обязанности исследования жизни, учения и творений великого святителя, не может остаться без глубокого и весьма благотворного влияния на мировоззрение и жизнепонимание всякого, кто более или менее внимательно отнесся бы к выполнению подобной (?) работы. И в самом деле, можно ли представить себе, чтобы дивная подвижническая жизнь великого святителя церкви не произвела глубокого потрясающего впечатления на душу, сохранившую в себе восприимчивость ко всему прекрасному, возвышенному и благородному, чем так богата жизнь великого святителя церкви? Можно ли вообразить, что огонь вдохновения, согревающий каждое слово, вышедшее из уст или из под пера великого учителя церкви и зажигавший сердца стольких поколений христиан на протяжении 15 веков, оказался бы бессильным, чтобы заронить в сердце современного христианина, по крайней мере, искру той духовной благодатной жизни, к которой не переставал и делом и словом призывать своих слушателей святой Златоуст. Можно ли допустить, чтобы христианское мировоззрение и жизнепонимание, освещающее неземным светом все вопросы бытия и жизни, в той классически-художественной форме, какую оно получило в творениях святого Златоуста, не победило своей внутренней правдой и красотой тех ложных представлений о христианстве, которые усиливаются распространять между христианами многие из непризнанных лжеучителей нашего времени? Проникнуться этим ״Златоустовским» пониманием христианского вероучения, усвоить его, как самое надежное мерило для оценки непрерывно сменяющих друг друга различных до противоположности воззрений на христианство и отношение его к различным сторонам индивидуальной и общественной жизни, – вот еще в высшей степени важная, особенно в наше время, задача, осуществление которой особенно необходимо для представителей и питомцев высшей православной богословской школы, призванных к распространению и утверждению христианства в его святоотеческом православном понимании, одним из лучших выразителей которого был святой Златоуст. Осуществление этой

задачи имело бы весьма важное значение еще и потому, что могло бы содействовать хотя бы постепенному восстановлению давно уже утраченной связи между образованными классами и нашим народом, который с первых дней существования христианства в России воспитывался на творениях святого Иоанна Златоуста. Вот почему научная разработка, защита и распространение воззрений святого Златоуста на самые разнообразные вопросы, волнующие современное интеллигентное общество, без сомнения, содействовало бы сближению и взаимному пониманию различных классов и сословий и вместе – прекращению той печальной розни, какая и у нас в последнее время приняла такие ужасающие размеры.

Но, подобно тому, как при жизни святого Иоанна Златоуста не удовлетворялись те из слушателей, которые только восхищались его красноречивым словом и с бурным восторгом выражали свое согласие с ним, но продолжали прежнюю греховную жизнь, так и мы не исполним своего долга пред ублажаемым ныне церковью святителем Христовым, если не употребим усилий, чтобы и в своей жизнедеятельности воспользоваться великим примером, какой на все века дал ученикам своим святой Златоуст своей жизнью. Ни для кого наставление апостола о подражании наставникам, глаголавшим нам Слово Божие, не имеет такого важного значения, как для тех, которые готовятся быть пастырями или воспитателями и учителями будущих пастырей. Для них уже недостаточно только восхищаться творениями святого Златоуста, недостаточно даже проникнуться его мировоззрением и жизнепониманием, но необходимо еще сделать из них практический вывод и применить его к своему собственному жизненному назначению, обратив для сего особенное внимание на те стороны в воспитании, духовном развитии, жизни и творениях святого Иоанна Златоуста, в силу которых он является одним из величайших пастырей церковных и вечным образцом истинного пастыря, осуществившего в своем лице идеал христианского пастырства по заветам Христа и апостолов. Те увлечения молодости, которые пережиты были святым Иоанном, его колебания в выборе призвания, разрешившиеся, наконец, принятием пастырского служения, тот священный трепет, который испытывал будущий великий святитель при мысли о великой ответственности, принимаемой на себя вместе с пастырством, не смотря на свои выдающиеся дарования, – вообще та внутренняя борьба, которую пережил святой Златоуст прежде, чем сделаться пастырем, и отголоском которой служат знаменитые слова его о ״священстве», с их глубокими размышлениями о несравненной высоте, важности и трудности пастырского служения, о связанных с этим служением скорбях и опасностях, – все это необходимо знать каждому кандидату священства для того, чтобы составить себе правильное понятие о сущности пастырского служения, воспитать в себе высокое уважение к этому служению и мысль о необходимости самой тщательной, не только умственной, но, еще более, нравственной подготовки к этому служению. Могло бы показаться даже, что пример святого Златоуста и особенно высказанная им мысль, что немногие только из принявших на себя обязанности пастырского звания могут надеяться на достижение блаженной участи на небе, могут не только располагать, но иногда и отклонять от пастырского служения готовящихся к нему... Но подобно тому, как размышления и колебания подобного рода в жизни самого святого Златоуста закончились, однако, подчинением его воле Антиохийского архиепископа, желавшего видеть его в числе членов своего клира, подобно тому, как высокое мнение его о достоинстве и важности этого служения, без сомнения, поддерживали в нем священную ревность в исполнении обязанностей своего звания до решимости положить, подобно Пастыреначальнику, душу свою за овец своего стада, – так будет надеяться благоговейная и смиренная душа человека, поставленного Промыслом Божиим в положение готовящегося к пастырскому служению, почерпнет в устрашающих словах Златоуста о громадной ответственности, принимаемой на себя ищущим пастырского достоинства, не столько повод к решительному уклонению от принятия на себя пастырского звания, – когда это принятие предуказывается и управляющим путями человека Промыслом Божиим, как самое естественное завершение всей предыдущей жизни и воспитания, и голосом поставленных во главе церкви Христовой архипастырей, сколько основание к постоянному преклонению пред высотою и святостью этого служения, к постоянной благодарности Божественному Промыслу, поставившему нас на путь, ведущий нас к принятию этого высочайшего из земных служений, и к смиренной покорности воле Божией, если она призывает нас к действительному принятию на себя этого служения. Что же касается тех, которые уже приняли на себя это служение или готовятся быть воспитателями будущих пастырей, то в размышлениях святого Златоуста о священстве и его пастырской деятельности они не могут не видеть вечного побуждения стремиться, насколько возможно, приблизиться к тому совершенству в исполнении многосложных обязанностей пастыря и наставника пастырей, какого достиг святой Златоуст, постоянного указания на то, что служение это необходимо проходить со страхом и трепетом, с постоянной мыслью о своем недостоинстве и необходимости Божественного милосердия и помощи для надлежащего исполнения того святого дела, какое лежит на каждом пастыре Христовой церкви и на каждом наставнике готовящихся к пастырству. Воспитать в себе это стремление, достигнуть такого совершенства в исполнении обязанностей пастыря и наставника пастырей по примеру ублажаемого ныне церковью великого святителя Христова, вот последний, самый трудный, но за то и самый высокий и самый святой долг наш пред святителем Христовым, долг, величие и тяжесть которого, конечно, превышают наши слабые силы, но не должны устрашать тех, которые знают о словах великого апостола языков, сказавшего в одном из своих посланий: ״вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе» (Фил.4:13), и приглашавшего всех учеников своих содевать свое спасение со страхом и трепетом (Фил.2:12), подражая ему, подобно тому, как сам он подражал Христу (1Кор.4:16).

Некогда Божественный Пастыреначальник Господь наш Иисус Христос, видя толпы народа, изнуренные и рассеянные, подобно овцам, не имеющим пастыря, сказал ученикам своим: ״жатва убо многа, делателей же мало; молитеся убо Господину жатвы, яко да изведет делатели на жатву свою» (Матф.9:36–38). Закончим же и мы настоящее светлое торжество в память одного из величайших делателей на ниве Господней молитвою пред ним, дабы он помог каждому из нас, молящихся в храме сем, соделаться достойным великого звания, к которому призывается каждый наставник и воспитанник духовной школы, непостыдно потрудиться в этом звании и тем исполнить свой жизненный долг пред Божественным Пастыреначальником. Аминь.

Священник А. Дружинин.

Исполнилось 1500 лет со дня блаженной кончины великого святителя Христовой церкви Иоанна Златоуста. Как много говорит сердцу христианина это дорогое имя! Дивный во святых, он сияет яркой звездой в сонме светил церковных. И доселе это светило не только не померкло, но, кажется, разгорается еще ярче и продолжает освещать тернистый путь церковной жизни.

Благоговение к великой памяти святителя побудило деятелей Казанской церкви ознаменовать тысячапятисотлетие со дня его кончины соответствующими торжествами. Не впадая в преувеличения, можно сказать, что Казань сумела почтить светило церковное. Пережитые дни (с и по 13 ноября 1907 г.) можно смело назвать златоустовскими днями.

Инициатива устроения юбилейных златоустовских торжеств принадлежит Казанскому Церковному Историко-Археологическому Обществу. Высокопреосвященнейший Димитрий почти в начале 1907 года обратил внимание означенного Общества на это великое событие и неоднократно в собраниях Общества высказывал, что это событие нужно ознаменовать светлым празднеством в честь Великого Святителя. – В сентябре месяце Совет Казанской духовной академии представил Его Высокопреосвященству на утверждение свое журнальное постановление о праздновании Академией 1500-летия со дня кончины св. Иоанна Златоуста. Высокопреосвященный Димитрий, соглашаясь с постановлением Совета, сделал о сем представление Св. Синоду, включив сюда ходатайство об освобождении 13 ноября всех учащихся в духовно-учебных заведениях и церковных школах епархии от учебных занятий.

На 28 октября назначено было соединенное собрание Церковного Историко-Археологического Общества и Совета Братства во имя Пресвятой Богородицы при Казанском кафедральном соборе. На этом собрании, кроме всех епископов Казани, были: Командующий войсками Казанского военного округа генерал-лейтенант Сандецкий; И. д. Казанского Губернатора Вице-Губернатор барон Гревениц, Управляющий Казанским учебным округом Помощник Попечителя округа А. А. Остроумов, профессора Академии и другие почетные лица. Собрание было посвящено подробному обсуждению устроения празднования 1500-летия со дня кончины св. Иоанна Златоуста. По обсуждении, Собрание постановило следующими торжествами ознаменовать 1500-летие: 11-го ноября, в воскресенье, в кафедральном соборе литургия на греческом языке и молебен св. Иоанну Златоусту; того-же 11 ноября в 7 час. вечера в манеже Юнкерского училища чтение проф. А. А. Царевского о св. Иоанне Златоусте и духовный концерт хора И. С. Морева; 12-го ноября торжественное всенощное бдение в кафедральном соборе 13-го греческая литургия в академическом храме и в 1 час дня в актовом зале Академии торжественное собрание, на котором проф. Л. И. Писарев предложит чтение: ״Иоанн Златоуст, как учитель христианской жизни»; в кафедральном соборе литургия и молебен Иоанну Златоусту в служении епископа Андрея. Исполнительную сторону дела по устройству чтения и концерта в манеже приняло на себя Братство во имя Пресвятой Богородицы при кафедральном соборе. Командующий войсками Казанского военного округа, И. д. Казанского Губернатора и Управляющий Казанским учебным округом изъявили полную готовность принять со своей стороны участие в сих торжествах и сделать для сего все нужное.

В то же время Его Высокопреосвященством сделано было нижеследующее распоряжение по епархии: ״Для предварительного ознакомления с заслугами для православной церкви св. Иоанна Златоуста, по моему предложению, Братство Пресв. Богородицы при кафедральном соборе напечатало брошюру (о св. Иоанне Златоусте) для рассылки по епархии и раздачи народу... Предлагается настоятелям церквей в Казанской епархии предварительно (до 13 ноября) в церковных поучениях, во внебогослужебных собеседованиях и в школах ознакомить своих прихожан с жизнью, трудами и заслугами св. Иоанна Златоуста для православной церкви; весьма желательно устройство чтений и публичных лекций о нем. Ноября 13-го, в самый праздник св. Иоанну Златоусту, во всех церквах отправить всенощное бдение, литургию, на коей произнести проповедь, а после литургии молебен сему святителю».

Братством во имя Пресвятой Богородицы при Казанском кафедральном соборе ко времени торжеств в честь св. И. Златоуста изданы были следующие брошюры: 1) Святой Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский, – от покровителя Братства Высокопреосвященнейшего Димитрия, Архиепископа Казанского и Свияжского; 2) Речь, произнесенная Высокопреосвященным Димитрием в годичном собрании Церковного Историко-Археологического Общества Казанской епархии 14-го сентября 1907 года (день смерти св. Иоанна), посвященная памяти св. Златоуста; 3) Житие святого Иоанна Златоуста, составленное товарищем председателя Братства проф. А. Царевским)⁴.

Эти брошюры раздавались во всех учебных заведениях города Казани, помимо того, что в день 13-го ноября во всех учебных заведениях были совершены молебствия и законоучители (в светских учебных заведениях) вели беседы о св. Златоусте. По распоряжению начальства в этот день учения не было.

В качестве вступления к Златоустовским торжествам было предложено 4-го ноября чтение о св. Златоусте законоучителем Учительского Института о. В. Сокольским во Владимирской читальне. На чтении присутствовал Преосвященный Алексий, епископ Чистопольский. Пел хор студентов Духовной Академии. Публики было довольно много.

11-го ноября в Кафедральном соборе совершена была литургия св. Иоанна Златоуста на греческом языке. Литургию совершал Высокопреосвященный Димитрий в сослужении преосвященных епископов: Алексия епископа Чистопольского, Михаила епископа Чебоксарского и Андрея епископа Мамадышского. Целый сонм святителей Христовой церкви в сослужении архимандритов, протоиереев и священников. Редкое по торжественности служение.

Почтить редкое торжество явилось так много желающих, что собор едва вмещал молящихся. С глубоким напряжением и вниманием присутствующие слушали Божественную литургию на языке святого Златоуста. Невольно мысль переносились к дорогим временам золотого четвертого века. На этом языке создалась вся наша православно-христианская литература, с этого языка переведены все священные молитвословия и песнопения. На этом языке 1500 лет назад изливались слова Божественной литургии из уст самого Златоуста; в этих именно звуках гармоничного греческого языка изливал св. Иоанн свой молитвенный восторг перед Богом; в этих звуках слышалось трепетанье его великого духа перед страшной тайной Евхаристии, служение которой он считал выше, дерзновеннее служения ангелов. С какой проникновенностью, думалось, раздавались слова греческой литургии из его златословесных уст! Вот перед святым престолом стоит небольшого роста с худым изможденным телом человек и трепетно-вдохновенно призывает верующих вкусить вечери любви. На его зов идут. Он умеет возжечь в душе божественную искру, часто заглушенную грехом. Эти призывы именно на его родном языке и дороги были в настоящий момент. Казалось, присутствующие перенесены в Византию. Ни одного звука славянской речи.

Часы читал преподаватель академии П. К. Жузе. Вот начинается и самая литургия. Протодиакон громогласно начинает: ״εὐλόγησον Δέσποτα" (блавослови, владыко). И полились звуки языка, освященного историей всей христианской церкви. В важных моментах литургии как-то хотелось представить себе Златоуста: как бы он произнес тот или иной возглас, какое впечатление производило это на его слушателей. Трогательный момент благословения архиереем паствы – винограда Божия. С дикирием и крестом выходит епископ к пастве и произносит: Κύριε, Κύριε, ἐπίβλεψον ἐξ οὐρανοῦ και ἴδε και ἐπίσκεψε τήν ἄμπελον ταύταν (призри с небесе, Боже, и виждь и посети виноград сей). С каким, думается, вдохновением произносил это св. Иоанн, заявлявший в своих проповедях пастве: ״вам не тесно в моем сердце», болевший ее недугами, радовавшийся ее радостями, вместивший ее в своем сердце. – Читается евангелие – притча о богатом и Лазаре (недельное евангельское чтение). Захватывающее содержание притчи, конечно вызывает в великом проповеднике целый ряд глубоких мыслей; создаются уже художественные образы речи. Чтение не остается без красноречивого истолкования. Во время запричастна слушателям было прочитано слово Иоанна Златоуста о милостыне на текст притчи. Читал слово секретарь Архиепископа кандидат благословия Н.А. Ипатов. Удивительное богатство и разнообразие мыслей, картинность и выразительность речи! ״Был некто нищ, именем Лазарь, и лежаше пред враты богатаго гноен и желаше насытитися от крупиц, падающих от трапезы богатого, и никто не давал ему. Видел его богатый и отворачивался, гнушался, плевал, проходил мимо, относился даже неприязненно. Не говорил этот несчастный (о бедном), что он такой же человек, как и я, что одна и та же рука создала нас обоих, что он одного со мной племени и рода. (И богатому) не приходило это на ум; у него не пробуждалось сострадания, он не пожалел брошенного в такой беспомощности у его ворот. Видя его в таком положении и вытекавший из членов его тела гной, собаки оказывали большое сострадание; подбегая, они языком, как будто губкой, очищали этот гной, облизывая, как искусные врачи, раны и осторожно открывая рот, чтобы не вышел из зубов яд и не нанес вреда праведнику. Собаки, не знающие Бога и не ожидающие воскресения, употребляли врачебное искусство, желая помочь страждущему бедняку. А богатый, ожидавший того, что он предстанет на страшный суд, не пожалела бедного». ״Теперь посмотрим на судьбу того и другого на том свете. Случилось, говорится, что умер богатый и отнесен был для вечного мучения. Умер же и Лазарь и отнесен был ангелами на лоно Авраама. Находясь в огне, богатый увидел Лазаря, покоившегося на лоне Авраама и узнал его. И воскликнул, говоря: отче Аврааме, помилуй мя и поели Лазаря, чтобы малым перстом оросил мои уста, яко стражду в пламени сем. Где же богатство, где золото, где серебро? Где серебряная крыша? Где множество слуг? Где разлившееся вино, (если) ищет и желает капли воды? Помилуй мя, отче Аврааме. О, несчастный богач! Когда Лазарь лежал у ворот твоих, ты не хотел его знать, а теперь зовешь Лазаря на помощь? Помилуй мя. Бесполезна твоя просьба. Прошло время милости. Там нет милости. Суд бо без милости не сотворившему милости (Иак.2:13). К чему просишь милости, которой сам на земле не оказывал?» ״Тогда ты не хотел подумать о руках, гнушался (их), а теперь просишь коснуться твоего языка? Каким перстом, богач?» – ״Одумайся человек, если хочешь иметь не преходящее богатство. Дай в руки бедных и найдешь там радушный прием». В изображении роскоши богача видна современная проповеднику жизнь богатых классов. ״Этот богатый, когда жил на земле, одевался в порфиру и виссон и шелк; ездил на колеснице; кони у него были прекрасные, украшенные золотом и серебром; ноги их укреплены золотом; рабы бежали впереди и позади. Одевал он на себя золотые ожерелья, запястья и (разные) украшения; вообще окружал себя большою роскошью. Обеденный стол его блистал множеством золота и без счету – серебром; было дорогое вино, фазаны, гуси, кулики, куропатки, голуби, курицы, зайцы, ягната, козлята; суетилось множество поваров. Одни махали опахалами, чтобы ни одной пылинки не попало на его голову, другие держали серебряные тазы и чистые полотенца, чтобы омыть концы его пальцев, когда он возлежал. Но смотри на бесчеловечие и стыд. Все работали; столько тяжелого труда, столько хлопот, чтобы насытить чрево одного этого богача. Когда наполнится оно изысканными кушаньями, для него приготовляют постели из слоновой кости, пуховики, чистые и роскошные полотна. А если он не может заснуть вследствие боли в голове, одни чешут ему ноги, другие заботятся о доме, стерегут ворота и двери, чтобы чей-либо голос, шум и что-нибудь такое не разбудили. Такова была роскошь этого богача». Трудно выбрать из поучения Златоуста наиболее яркие, художественные места, оно все просится на бумагу. Впечатление от него получилось весьма сильное. Многие заинтересовались творениями Златоуста и расспрашивали, где их можно достать. Некоторые предлагали напечатать отдельно прочитанное поучение.

Но возвратимся к самой литургии. Окончание литургии оглашенных: ὃσοι κατοιχούμενοι προέλθετε (оглашении изыдите) – возглашает диакон. Эти слова для златоустовского времени имели жизненное значение. У св. Златоуста много бывало оглашенных. Он известен в истории Церкви как великий миссионер и организатор миссионерского дела. В Антиохии, когда он был еще пресвитером, многие язычники, пораженные его удивительным красноречием, принимали христианство, особенно после антиохийского бунта и испрошения Златоустом прощения жителям города. А в момент изгнания св. Иоанна из Константинополя в Великую субботу в притворе храма св. Софии Златоуст готовился окрестить до 3000 человек оглашенных, из которых многие свою верность учителю запечатлели своею кровью. ״Ты первый воздвиг алтари у скифов амаксобов», говорит блаженный Феодорит Киррский в похвальном слове Златоусту. Сам св. Иоанн говорит, что алтари Истинному Богу воздвигнуты повсюду, – в стране римской, в Персии, в Скифии, в Мавритании, в Индии"·

Заключительное σοφία (премудрость), и слышатся стройные звуки греческой Херувимской, исполненной хором замечательно стройно под управлением свящ. о. А. Березина. Великий вход, просительная ектения, и раздается призыв любви христианской: ἀγαπήσωμεν ἀλλήλους, ἳν ἐν ὁμονοία ὁμολογήσομεν– (возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы). Воображение рисует картину древнехристианского братского взаимного лобзания в этот момент. Все молящиеся единомысленно с братской любовью готовы исповедовать Отца и Сына и Святого Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную. – А вот и самое исповедание веры. Громко, отчетливо несутся по собору звуки Никео-Цареградского символа веры. По обычаю древней церкви, сохраняемому и доныне на православном востоке, символ веры не поется, а читается. Читал его соборный священник о. П. Рождественский с присущим ему мастерством. Снова целый ряд переживаний. Бурный четвертый век. Церковь, не гонимая извне, устремляет свои силы на внутреннее самоопределение. Мысль усиленно работает над выяснением и правильным формулированием основных положений христианского вероучения. Церковь волнуют еретические движения. Арианство по временам торжествующе гонит, преследует православную веру. Как логический вывод из него появляется македонианство. Во время Златоуста эти две ереси не историческое воспоминание, а живая сила современности, с которой приходится бороться и от которой нужно было защищать свое православное знамя. Символ веры носит в себе только что закончившуюся глубокую работу богословской мысли отцов первого и второго вселенских соборов. В нем христиане того времени видят твердое, победное знамя православия. С какою силою, думается, произносилось каждое слово символа в златоустовское время! С каким вниманием слушали символ за литургией священнослужащие и предстоящие.

Наступает важнейший момент литургии – пресуществление св. даров. Перед этим великим моментом особенно и трепетал чистый дух св. Иоанна. В это время священнослужащий дерзновенно близко становится к Богу. Что слышалось в голосе Иоанна в эти священные моменты? Ужас и трепет перед величием тайны, радость и умиление от сознания чрезвычайной близости бесконечной любви Божественной. Λάβετε, φάγετε... πίετε εξ αὐτοῦ... (приимите ядите... пийте от нея...). В этих звуках греческой речи выражался восторг души Иоанна, в них вылилось самое высокое, какое только возможно на земле, устремление души к Богу. Хотелось бы хоть отчасти представить себе Иоанна Златоуста в эту минуту, представить себе и настроение молившихся под воздействием его вдохновения молитвенного. Каково было психическое воздействие его на молящихся, какова та мистическая передача настроения, которая несомненно бывает во время молитвы? – Приближается и момент вкушения бессмертной Трапезы. Душа трепещет. Сознание своей греховности, своего недостоинства мучит человека. Нужно ободрить верующего. Дерзай, человек, ты не под гневом Божиим, ты чадо любви Божественной. Иисус Христос даде нам область чадом Божиим быти. И вот раздается, как бы для того, чтобы окончательно изгнать сомнение в этом, возглас святителя: καί καταξίωσον ἡμᾶς, Δέσποτα, μετά παρρησίας... (и сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе Небесного Бога Отца и глаголати). Здесь слышалось, думается, в голосе Златоуста дерзновение святости, восшедшей на высоту богообщения, сыновняя смелость перед Небесным Отцом. Молитва Господня – Πάτερ ἡμῶν ὁ ἐν τοῖς οὐρανοῖς – также как И символ веры не поется а читается, и на этот раз протодиаконом. Не знаю, было ли это случайно или сделано сознательно, но именно протодиакону с громкою дерзновенностью в голосе и нужно было поручить чтение молитвы Господней. Там, в символе, спокойная уверенность в правоте веры, здесь в молитве Господней – основанное на вере громкое, исполненное твердой уверенности, обращение к Богу Отцу. Εἰρήνη πᾶσι – (мир всем) слышится возглас святитителя – это последнее напутствие перед причащением, напоминание о мире; громогласное диаконское πρόσχωμεν (вонмем). Примиритесь, христиане, и будьте внимательны: святые дары могут принять только святые: τα ἂγια τοῖς ἁγίοις (святая святым). Царские врата закрываются. Священнослужащие причащаются. В этот момент Златоуст переживал, думается, пасхальное торжество, радость воскресения: светися Новый Иерусалиме. С каким сияющим взором выступал он потом для причащения мирян, что переживали вкушавшие от единого хлеба и единой чаши – это несомненно были великие трогательные минуты литургии в служении Златоуста.

Когда литургия была окончена, и раздалась за молебном славянская речь, приходилось делать над собой усилия, чтобы отрешиться от целого ряда исторических воспоминаний и образов древней христианской жизни. Ясно стало, что служение на греческом языке, может быть незаметно для нас самих, отвлекло нас от современности и воскресило дорогое давно-минувшее. Да, прав был престарелый протоиерей, присутствовавший при этом служении, когда заявил Архиепископу: ״Вы, Владыко, перенесли нас в храм св. Софии, в служение самого Златоуста».

Во время молебна св. Иоанну Златоусту прочитана была Архиепископом Димитрием весьма содержательная, западавшая в душу, молитва святому Иоанну. Особенно приковывали внимание следующие слова молитвы, отвечающие современному настроению: ״мы грешнии, по единому кийждо свое дарование имеюще, единения духа в союзе мира не имамы, бываем тщеславни, друг друга раздражающе, друг друга завидяще; сего ради дарования наша разделенная не в мир и спасение, но во вражду и осуждение нам являются. Тем же к тебе, святителю Божий, припадаем, раздором обуреваемии, и в сокрушении сердца просим: молитвами твоими отжени от сердец наших всяку гордость и зависть, нас разделяющие, да во мнозех удех едино тело церковное будем, да по словеси твоему молитвенному возлюбим друг друга и единомыслием исповемы Отца и Сына и Святаго Духа Троицу Единосущную и Нераздельную ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Вечером 11-го ноября назначено было в манеже Юнкерского училища чтение профессора Казанской духовной академии А. А. Царевского о святом Иоанне Златоусте при участии известного в Казани хора И. С. Морева. В 3 часа дня из Казанского женского монастыря крестным ходом принесена была в здание манежа большая икона св. Иоанна Златоуста, поставлена на возвышении и украшена пихтой. Крестный ход совершил священник кафедрального собора о. П. Рождественский при участии монахинь монастыря и богомольцев. Принесена была в манеж из собора и хоругвь Братства во имя Пресвятой Богородицы, устроившего это чтение. К 7 часам вечера громадное помещение манежа стало наполняться публикой. Братством разослано было до 1000 билетов на нумерованныя места. Всего же собравшихся было до 2000 человек. Многие, желавшие побывать на чтении, не могли попасть за недостатком места. Манеж буквально был переполнен публикой. На чтении присутствовали все казанские епископы во главе с Архиепископом Димитрием. Много было представителей казанского генералитета. В числе присутствующих был помощник попечителя Казанского учебного округа А. А. Остроумов. Далее публика самая разнообразная от интеллигента до простолюдина: профессора Академии, Университета, начальники и начальницы учебных заведений, много духовенства, купцы, юнкера, солдаты, женщины, от богатых до самых бедных.

По прибытии Архиепископа Димитрия хор стройно пропел Царю Небесный и тропарь св. Иоанну Златоусту: ״Ликует божественная церковь, и вселенная празднует вся светло память твою, святителю Иоанне Златоусте преподобие, во святителех благочестно пожив, и мученик произволением бывый. Тем вопием ти: Страдальче и Страстотерпче, и святителем сопрестольниче, моли Христа Бога спастися душам нашим». Этот тропарь пелся на всех златоустовских службах. Извлечен он из древних юго-западных миней Архиепископом Димитрием. Производит он более сильное впечатление, чем обычный тропарь Златоусту: ״Уст твоих». После тропаря певчие пропели τόν δεσπότην. Собравшиеся занимают места. На кафедре появляется проф. А. А. Царевский. Профессор Царевский пользуется вполне заслуженной известностью художника слова, так что лучшего выбора для чтения о Златоусте нельзя было и сделать. Он властно повел за собой аудиторию, приковывая внимание и выразительностью чтения и в особенности художественностью изложения и духом благоговейного преклонения перед личностью Великого Святителя. Одна за другой пронеслись перед взором собравшихся яркие картины из жизни св. Иоанна Златоуста. Во время перерыва чтения хор исполнил: ״Внуши Боже молитву мою"– Архангельского, ״Верую» – Гречанинова и несколько песнопений сверх программы. А по окончании чтения хора исполнил величание святителю Иоанну Златоусту – (гармонизация Д. М. Яичкова) и ״Тебе Бога Хвалим». Заключительные слова земной жизни святителя ״славу Богу за все» нашли прекрасное выражение в этом победном гимне.

Собрание закончилось около 10 час. вечера. После сего крестным ходом, при пении молебна святителю Иоанну, икона его была перенесена в кафедральный собор для предстоящего чествования святителя в день его памяти. и этот ночной крестный ход при торжественном звоне прекрасно гармонировал именно с златоустовскими торжествами. Св. Иоанн много потрудился в деле устроения народных молений (лития) и крестных ходов в противовес арианам, привлекавшим православных своими процессиями. В соборе был совершен молебен святителю Иоанну.

В понедельник 12-го ноября, накануне дня памяти св. Иоанна Златоуста, во всех храмах Казани были совершены всенощные бдения. В половине шестого по всему городу, вслед за звуками самого большого соборного колокола, раздался праздничный звон. Уже одни эти расплывавшиеся в вечернем морозном воздухе по всему городу колокольные звуки были величественны. Соборная колокольня иллюминована. Совсем по пасхальному! Торжество веры в неумирающее, вечное значение святости. Громадный собор не вместил всех желающих помолиться. Нам передавали, что многие, пришедшие попозже, не могли уже попасть в собор. Так достойно чествовался творец и огранизатор этих ночных народных молений! Пел хор И. С. Морева в полном составе. Стройное пение, полное освещение, переполнившие собор молящиеся, большее, чем обычно, воодушевление священнослужаших – все это производило сильнейшее впечатление. Что-то пасхально торжественное чуствовалось в этом служении. Целый сонм священнослужителей (около 20) во главе с маститым Архиепископом вышел на литию. Стесненные живою стеною молящихся священнослужители как бы терялись в массе народной. Настоящая лития, народное моление! Бодрый обыкновенно голос Архиепископа кажется еще более твердым. Отчетливо несутся по собору молитвенные звуки. ״Молитвами иже во святых отца нашего Иоанна Златоуста даруй нам оставление прегрешений наших, покрый нас кровом крилу твоею, отжени от нас всякого врага и супостата, умири нашу жизнь, Господи помилуй нас и мир Твой и спаси души наши яко благ и человеколюбец». Аминь. Обычное благословение хлебов. Архиерейское благословение всем присутствующим, и священнослужащие уходят в алтарь. Торжественные молитвенные звуки сменяются полными сокрушения словами шестопсалмия, которое читал свящ о. П. Рождественский. Великая ектения, Бог Господь и явися нам, тропарь святителю Иоанну ״Ликует Божественная церковь», чтение кафизм. После кафизм ключарь собора свящ. о. В. Богоявленский прочитал по брошюре Высокопреосвященного Димитрия сказания, свидетельствующие о необычайном почтении, с которым современники относились к Иоанну Златоусту. ״Современники его были убеждены, что дивный дар учительства св. Златоуст получил от Самого Бога, подобно величайшему из пророков ветхого завета -Исаии и новозаветному глубочайшему созерцателю Божественных тайн – св. Иоанну Богослову». Старец Исихий, одаренный от Бога даром прозрения, видел однажды как Иоанну явились св. апостолы Петр и Иоанн Богослов. Иоанн передал свиток Златоусту, говоря: ״возьми сей свиток из моей руки. Господь дарует тебе знание всей глубины премудрости, дабы ты напитал людей негиблющим брашном учения Христова». Петр передал Златоусту ключи в знак его пастырского служения в церкви Христовой. Ученик Златоуста Прокл, впоследствии Константинопольский патриарх, передает, что при истолковании апостольских посланий сам св. Павел являлся Златоусту и тайно изъяснял ему точный смысл посланий. Епископ города Кукуз Адельфий, с почетом принимавший у себя в Кукузе святителя, бывшего в изгнании, однажды после смерти Златоуста увидел светлого юношу, который привел его в рай. Среди многих церковных учителей и святителей Адельфий не увидел Иоанна Златоуста и опечалился. Тогда стоявший в дверях рая сказал: ״Человек, находящийся в теле, не может видеть его, так как она, предстоит престолу Божию, который окружают только херувимы и серафимы». Таким образом св. Златоуст, по этому сказанию, прославлен Богом в царстве небесном выше всех святителей и причислен к лику высших ангелов.

Снова светло – торжественный выход многочисленного духовенства на средину храма к образу святителя под звуки величественного полиелея и при полном освещении собора. Тесными рядами с зажженными свечами сплотились священники около возвышающегося на особой подставке большого, в рост человека, образа вселенского учителя. ״Величаем, величаем тя, святителю отче Иоанне», раздается из уст священнослужащих. Это преемники и продолжатели служения святителя Иоанна прославляют своего учителя и вдохновителя. Момент глубоко трогательный. Потом началось чтение акафиста. Весь акафист прочитан был ясно и отчетливо Архиепископом Димитрием. Деятели и руководители воинствующей церкви вместе с паствой сплетают похвальный венец своему вождю. ״Возбранный вождю церкве Христовы, златословесный учителю Иоанне, от юности добродетельми украсився, добре потрудился еси, и за имя Христово гонение претерпев, в изгнании житие скончал еси. Сего ради на небесах сугубо прославлен еси, мудрый чина церковного устроителю. Тем же и мы умиленно чтим тя, зовуще: радуйся, святителю великий Иоанне Златоусте!» С глубоким вниманием молящиеся следили за сменой похвальных песней в честь св. Иоанна Златоуста. Вся многообразная и многострадальная жизнь светила церковного прошла перед молитвенным взором собравшихся в форме кратких образных восхвалений. Многократно повторяемое ״радуйся, святителю великий Иоанне Златоусте» содействовало общему настроению прославления. Вот слышится и последний кондак: ״О, святителю великий Иоанне Златоусте! Призри с небесных высот на нас, долу поверженных, и прием сие, от любве нашея приносимое ти хваление, умоли Господа Бога, да излиет на нас благодать свою, немощная врачующую, сущих во православии укрепити, отпадшия же от церкве паки в лоно тоя приведет, благоутробием своим оскудевающая восполняя, и всех сподобит с тобою и всеми святыми пети Ему во веки: Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа!» По прочтении евангелия священнослужащие преклоняют колена перед образом святителя, лобызают его и принимают елеопомазание от своего Архипастыря. Затем потекли к образу массы народа. Поклоны, крестное знамение, лобзание святой иконы – так продолжалось до самого конца всенощной. Канон читал ключарь собора свящ. о. В. Богоявленский. Долго, долго затянулась всенощная, но усталости не чувствовалось. Воодушевление молитвы, а также и прекрасное пение поддерживали бодрое состояние.

В самый день 13-го ноября центр Златоустовских торжеств перенесен был в духовную академию. Представительница высшей богословской науки не могла остаться равнодушной к памяти святого Иоанна Златоуста и не ознаменовать торжеством такой исключительный день. Наша Казанская академия сделала это с тем большею готовностью, что в ней давно уже установилась патрологическая традиция. Очень многие из профессоров академии имеют ученые степени за патрологические исследования и, кроме того, целый ряд учебных работ Казанской академии патрологического характера.

В этот день назначена была в академическом храме литургия на греческом языке, а после нее в актовом зале чтение проф. Л. И. Писарева о св. Иоанне Златоусте. Литургию совершал Высокопреосвященный Архиепископ Димитрий в сослужении ректора Академии епископа Алексия, епископа Чебоксарского Михаила, проф. академии протоиерея Е. А. Малова, инспектора академии Н. П. Виноградова, проф. свящ. И. В. Попова и некоторых священников студентов академии. Часы читал преподаватель академии Жузе, символ веры и молитву Господню проф. Преображенский, псалом 33-й студент грек. Публика, присутствовавшая за греческой литургией в Академическом храме, иного рода, чем в Соборе. Заметно было преобладание интеллигенции. Пели студенты академии на два клира. Мощные звуки однородного мужского студенческого хора, – общий тон особенно осмысленного отношения к совершающемуся, вся так сказать атмосфера академии, где имя и сочинения Златоуста часто повторяются и изучаются, – все это внесло некоторые новые штрихи в пережитое 11-го ноября в соборе. Сознание того, что находишься в обстановке постоянной работы пытливой молодой мысли, невольно вызывало образ Златоуста, как учащегося и учащего. Во время запричастна проф. священник А. И. Дружинин произнес слово о св. Златоусте. Указывая на его заслуги, как глубокого истолкователя Священного Писания, проповедник призывал обучающихся в академии к изучению трудов его. Он заметил, между прочим, что при всем преклонении перед Златоустом русская богословская наука не имеет еще капитального, исчерпывающего исследования о нем. Призывал также проповедник слушателей-студентов в подражание Златоусту к служению церкви Божией в сане священника.

По окончании литургии был совершен молебен святителю Иоанну Златоусту. В молебне приняли участие все студенты священники, так что всего участвующих было до 30.

В 1 час дня в актовом зале академии было торжественное собрание, посвященное памяти святителя. Присутствовали: Архиепископ Димитрий, епископы – Алексий епископ Чистопольский, Михаил епископ Чебоксарский, Андрей епископ Мамадышский, профессора академии, студенты и много посторонней публики. Перед чтением хор студентов исполнил концерт: Всякую прискорбна еси душе моя. Чтение профессора Л. И. Писарева посвящено было обсуждению жизни св. И. Зл. в связи с историей его времени. – Закончилось академическое собрание молитвою и архиерейским благословением собравшимся.

Одновременно с чествованием Иоанна Златоуста в Академии 13-го ноября в кафедральном соборе деятели Казанской миссии во главе с епископом Андреем приносили дань благоговейного почтения к памяти великого миссионера – Иоанна Златоуста. Здесь была совершена литургия на татарском, греческом и славянском языках. Иоанн Златоуст заботился о распространении христианства в стране скифов, и вот спустя 1500 лет после блаженной его кончины обитатели этих скифских стран приносят ему на разных языках дар любви и благодарности, молитвенно вспоминают своего миссионера. А деятели миссии до сих пор ищут в его памяти вдохновения и подкрепления в своем нелегком деле служения распространению и укреплению веры Христовой между разноплеменными обитателями Казанского края.

Как-то не хотелось думать, что этим закончились златоустовские торжества. Так много хороших, светлых моментов пришлось пережить в эти дни. Искренней и глубокой благодарности заслуживают все потрудившиеся в эти дни и доставившие высокое удовлетворение всем любителям церковности.

Свящ. С. Спирин

Деятельность св. Иоанна Златоуста, как пастыря, замечательна по своему характеру, отличному от характера деятельности других пастырей той эпохи, в которую он жил. Известно, что четвертый век христианства, ко второй половине которого относится большая часть жизни и деятельности св. Иоанна Златоуста, был временем великих богословских споров, временем, когда не только всякий богословски образованный человек, но и люди совершенно чуждые как богословского, так даже и светского образования, считали любимым для себя делом упражняться в решении спорных догматических вопросов. Что-же касается людей, самым положением своим в церкви призванных к защите и разъяснению христианского вероучения, то есть пастырей церкви, то внимание их, как известно, почти всецело поглощалось спорными догматическими истинами, так как главную цель своей деятельности они поставляли в решении одних догматических вопросов своего времени.

Но св. Иоанн Златоуст избрал для себя деятельность совершенно другого характера, именно проповедь нравственного учения. Проповедь нравственного учения в то время была столь же необходима, как и проповедь догматического учения, потому что тогдашний христианский мир, как мы впоследствии увидим на примере антиохийского общества, оставлял в полнейшем небрежении нравственные начала и правила христианской религии и погрязал в нравственной распущенности. Внутренняя бытовая жизнь христиан четвертого века походила на жизнь язычников, так что, по отзыву Златоуста, ״в христианском обществе трудно было найти истинных христиан». Нравы, обычаи и моральные понятия христиан – все это нуждалось в самой коренной реформе.

Но до Златоуста никто из пастырей не предался всецело этой деятельности. Правда, св. Василий Великий и особенно Григорий Богослов в проповедях своих нередко обращали внимание христиан на несоответствие их жизни требованиям христианской религии, но, придавая главное значение проповеди догматического учения христианства и склонные к отвлеченному умозрению, они не могли с успехом бороться с нравственными недостатками общества.

Влиятельным проповедником нравственного учения мог быть только такой человек, как Златоуст, интересовавшийся более всего жизнью современных христиан, их внутренним бытом и взаимными отношениями. У Златоуста, как пастыря, по его собственному признанию, была ״одна забота – о нравственном преуспеянии пасомых». Всю жизнь и деятельность свою он посвятил на служение нравственному улучшению паствы и преимущественно пред всеми пастырями церкви должен быть назван проповедником христианского нравоучения. Единственная задача, которую Златоуст посвятил для своего пастырского служения, состояла в нравственном перевоспитании и преобразовании современного христианского общества. Он посвятил себе целью изменить прежний, не сообразный с духом христианства, образ жизни пасомых и построить их жизнь на новых началах евангельского нравоучения. Златоуст никогда не отступал от этой цели и не хотел для себя никакой другой деятельности, кроме деятельности проповедника нравственного учения.

Почему св. Иоанн Златоуст не последовал общему примеру современных пастырей изучавших догматическое учение, а избрал для себя практическую деятельность, это мы увидим при изложении его биографии.

Св. Иоанн Златоуст родился в 347-м году по Р. X. Природа наградила его самыми блестящими умственными дарованиями, и именно такими, какие более всего требуются для практической деятельности и особенно для деятельности проповедника нравственного учения. Глубокая проницательность, необыкновенно быстрая находчивость, постоянная наблюдательность над всем окружающим, счастливая память и все другие свойства, необходимые для проповедника нравственного учения, были свойствами природного ума Златоуста. В то же время Златоуст от природы отличался завидной способностью к красноречивому изложению своих мыслей. Дар слова был одним из замечательнейших его достоинств. Но, обладая этим даром, Златоуст, однако, от природы не был склонен к проповеди догматического учения. Последнее, как необходимого условия, всегда требует для себя способности к отвлеченному мышлению, а Златоуст награжден был умом, способным лишь к конкретному мышлению. Самоуглубляться и жить только внутри себя и для себя он не мог, так как натура его склонна была к чисто внешней жизни и деятельности среди других и для других. Отсюда и происходила в Златоусте та неудержимая потребность служить для пользы общества и в самом обществе, какою всегда он отличался; отсюда его полное забвение о себе и своих интересах, так прекрасно выраженное им в следующих словах к своей пастве: ״для меня нет другой жизни, кроме вас и заботы о вашем спасении». Наконец отсюда же та общительность и склонность к дружбе, вследствие которой у Златоуста ни в юности, ни в зрелом особенно возрасте, никогда не было недостатка в искренних друзьях.

Все свойства природного ума и характера Златоуста развились потом при самых благоприятных условиях.

Обстановка, среди которой он вырос, воспитание, какое ему давалось, общество, в котором он жил, – все могло развить в нем самым совершеннейшим образом естественные его способности и задатки именно в том направлении, какое свойственно было самой его природе, т. е., в направлении практическом.

Родиной Златоуста, как и местом пастырской его деятельности в звании пресвитера, была Антиохия, столичный город Сирии, город, в котором жители, как по происхождению, так и по богатству, сначала разделялись только на два класса. Один из этих классов состоял из пришлых Македонских греков, образовавших из себя, по праву победителей и основателей города, аристократию, воспользовавшуюся всеми местными богатствами, а другой из побежденных туземных сирийцев, составлявших собой бедное рабочее население города. Оба эти класса до самых дней Златоуста сохраняли самую резкую противоположность и каждый из них и в четвертом веке, как и прежде, отличался от другого главным образом по происхождению: люди привилегированные и богатые были по большей части природные греки, а бедняками были сирийцы, из которых многие и при Златоусте объяснялись между собою все еще на своем родном наречии, хотя в тоже время все отлично знали и греческий язык. Отличительными качествами этих последних всегда были: добродушие, доверчивость, полная безответность и любовь к труду, хотя бы даже к самому непочетному и безвыгодному. Между тем македонские пришлецы, несмотря на свой живой и подвижной характер, вовсе не были склонны к деятельности и отличались крайним легкомыслием. Это был народ, которому вполне по сердцу пришлась азиатская роскошь и изнеженность и который, без всякой меры, воспользовался безответственностью и любовию к деятельности местных сирийцев и стал жить на счет их труда, предаваясь постоянно какому-то беззаветному веселью и всевозможным удовольствиям. Спустя несколько десятков лет после основания города, именно при втором преемнике Антиоха Епифана, переселением в Антиохию палестинских иудеев положено было начало образованию здесь третьего, промышленного и торгового, класса жителей. Мало-по-малу класс этот все более и более увеличивался людьми пришлыми и заезжими из разных стран и концов мира, так называемыми предпринимателями, хотевшими обогатиться на счет роскоши богатых и изнеженных жителей города. Сделавшись скоро восточной столицей, Антиохия вместе с тем сделалась местом еще большего прилива новых элементов населения. Сюда, кроме людей промышленных и торговых, как для временного пребывания, так и для постоянного жительства, из разных мест стекались люди всевозможных общественных положений и по всевозможным побуждениям. Одних привлекала в Антиохию жажда удовольствий, которая в столице могла быть удовлетворена несравненно более, чем в провинции; другие стремились сюда для занятия науками и искусствами, всегда процветавшими здесь; третьи для занятия ремеслами или службой и так далее. Вследствие всего этого в Антиохии всегда можно было встретить людей всевозможных местностей, всевозможных званий, состояний, родов деятельности, характеров и тому подобное. Вследствие того же город постоянно исполнен был как праздного шума, так и кипучей деятельности. Родиться и вырасти в таком городе для Златоуста, как будущего проповедника христианского нравоучения, было чрезвычайно важно. Ему не для чего было объезжать свет, чтобы во всей полноте изучить людей и современную жизнь: в родном его городе, как в фокусе, собрана была и, так сказать, била ключом вся современная деятельность со всеми ее проявлениями. Само собою разумеется, что, при подобных условиях, даже и не такой внимательный и любознательный человек, как Златоуст, наталкиваясь во всякое время и на каждом шагу на людей разнообразных званий, положений, взглядов и характеров и на всевозможные жизненные проявления, – мог хорошо познакомиться с современной действительностью. Златоуст же, при своем живом, наблюдательном и проницательном уме, способном чрезвычайно быстро подмечать в явлениях даже самые мелкие и неуловимые подробности, как нельзя более мог изучить современную жизнь и современных людей, со всеми их интересами, нуждами, пороками, взаимными отношениями и вообще со всем тем, что нужно было ему знать, как проповеднику нравственного учения, и под влиянием чего только он и мог прийти к самой мысли о значении этой деятельности.

По происхождению своему Златоуст принадлежал к высшему классу антиохийского общества. Отец его, по имени Секунд, был главным помощником начальника сирийских войск. Но он умер спустя всего два года после рождения сына. Поэтому первоначальное воспитание будущему великому проповеднику христианской нравственности пришлось получить под руководством одной лишь матери – Анфисы. Первые 20 лет Златоуст неотлучно находился при ней и обязан был ее влиянию развитием всех лучших нравственных своих качеств. Оставаясь во все продолжение этого времени некрещеным, он, несмотря на то, благодаря своей матери, – строгой христианке, был на самом деле ревностным христианином, как по своим убеждениям, так и по строгой нравственной жизни. Анфиса с малых лет приохотила сына к чтению Св. Писания, и это последнее было в ее руках главным воспитательным средством, оплотом против всех соблазнов, какие предстояли в будущем для Златоуста, как богатого наследника и гениального человека, и ручательством за лучшую его будущность. Кроме того, Анфиса, была первой и даже пожалуй главной личностью, развившей в Златоусте его практическое направление. Несмотря на свой кроткий нрав, она была женщина в высшей степени практическая, такая женщина, которая, оставшись после мужа в молодых летах, могла одна своими силами управляться со всеми делами богатого дома и имения, оставленного Секундом, с делами, требовавшими много хлопот, ума и энергии. Это была женщина, по собственному ее признанию, сумевшая не только быть действительной госпожей в огромном доме, среди множества своевольных слуг, но и восторжествовать как над корыстолюбивыми умыслами родственников покойного мужа, хотевшими поживиться на счет оставленного Секундом имущества, так и над различными нападками и притеснениями со стороны гражданских властей. Понятно, что под руководством такой мудрой, опытной и тактичной матери, из Златоуста, при практических задатках его собственной природы, мог образоваться не иначе, как практический деятель. Как увидим мы ниже, Анфиса действительно и готовила своего сына к полезной практической деятельности в обществе.

С двадцатилетнего возраста началось обучение Златоуста светским наукам. Только с этого периода на него стали влиять другие, кроме Анфисы, личности, хотя и теперь влияние матери все таки оставалось преобладающим. В то время, по распоряжению императора Юлиана, все христианские училища были закрыты, а потому христианам приходилось отдавать своих детей для светского образования в школы, находившиеся в руках языческих учителей. Предусмотрительные христианские родители, опасаясь, чтобы дети их, под влиянием языческим учителей, не сделались сами язычниками, не решались отдавать их в языческие школы ранее двадцатилетнего возраста. Вследствие такого же опасения, вероятно, и Анфиса держала при себе сына до обычного зрелого возраста, и только тогда, когда он сознательно усвоил себе начала христианской религии, решилась отдать его в руки языческих учителей. Лучшей из языческих школ была тогда в Антиохии школа Ливания; в неё Златоуст и поступил. Главным руководителем и наставником в этой школе был сам Ливаний – один из замечательнейших и влиятельнейших язычников того времени. Он, как известно, находился в близких и даже дружеских отношениях к императору Юлиану и вместе с ним мечтал о восстановлении язычества. Самая школа была основана им более всего, кажется, в тех видах, чтобы образовать в языческом духе молодое поколение. Впрочем, будучи одним из честнейших и правдивейших людей между язычниками, он не хотел намеренно скрывать пред своими слушателями недостатков языческой религии, и если ревностно защищал пред ними язычество, то вовсе не потому, чтобы слепо разделял все заблуждения язычников. Он был жарким почитателем язычества не столько ради его религиозно-нравственных воззрений, сколько ради того великого прошлого, какое было с ним связано, и особенно ради наук и искусств, выросших на его почве и развившихся под его покровительством. С этой именно стороны Ливаний и усиливался в своих красноречивых уроках представить слушателям язычество в привлекательном виде, но успех, как известно, имел не особенно большой. Несмотря на то, до самой своей смерти он не переставал с жаром действовать в этом направлении. Он всегда внимательно изучал своих учеников, чтобы подыскать между ними хороших помощников своему делу, и не пропускал ни одной даровитой личности без того, чтобы не позаботиться особенным образом приготовить ее к задуманному им восстановлению язычества. Из всех таких личностей, между учениками, Златоуст особенно остановил на себе внимание Ливания. Последний видел в новом своем питомце не только хорошего помощника себе, но и достойнейшего преемника. Подметив в Златоусте необыкновенный дар слова, Ливаний все свое риторское уменье приложил к тому, чтобы развить этот дар до самой высшей степени, и действительно, как нельзя более, успел в этом, потому что и Златоуст с своей стороны, видя в Ливании опытного наставника, с полным вниманием пользовался его уроками по части красноречия. Из под руководства Ливания он вышел таким оратором, что мог быть, по отзыву своего учителя, предметом гордости того времени. Известны слова Ливания, сказанные по поводу одной речи Златоуста, сочиненной в похвалу императора Валентиниана 1-го: ״Счастлив писатель, умеющий так прославлять императоров! Но также счастливы и императоры, что царствуют в такое время, когда мир владеет таким удивительным писателем!». Но образовав в Златоусте удивительную способность красноречия, Ливаний не успел в главном своем стремлении – сделать его преемником в своем училище и внушить ему свои языческие убеждения. Златоуст по-прежнему остался христианином в своей душе. Влияние матери оказалось, таким образом, сильнее влияния учителя. Ливаний сам признал себя побежденным ею, когда сказал, что у него ״похитили Златоуста христиане»: первый почин в этом похищении, без сомнения, принадлежит Анфисе, или, лучше сказать, она не похитила Златоуста, а только не выпустила его из своих рук и не дала похитить его самому Ливанию. Не даром последний называл Анфису ״удивительной женщиной». Она действительно была женщиной необыкновенной, не только по своей целомудренной жизни, которой особенно удивлялся Ливаний, но и по тому такту, с каким воспитывала сына, равно как и по своему влиянию на него. Если бы Анфиса не была уверена в таком своем влиянии на сына, то, вероятно, и не позволила бы ему поступить в училище Ливания как такого человека, стремления которого и ей, и всем вообще современникам, хорошо были известны. Значение Ливания для Златоуста и его будущей проповеднической деятельности слишком попятно, что бы о нем много говорить: Ливаний усовершенствовал до высшей степени самое орудие, посредством которого Златоусту предстояло совершать нравственное преобразование общества.

Из других светских учителей Златоуста биографы упоминают только о философе Андрагафии, но не сообщают ни сведений о личности этого философа, ни того, был ли этот Андрагафии преподавателем философии в школе Ливания, или имел свою собственную школу. Ничего также первоначальные биографы не говорят и о влиянии этого учителя на Златоуста, Только некоторые из позднейших описателей жизни Златоуста приписывают Андрагафию развитие в Златоусте ״способности к ясному представлению и пониманию вещей, к строгости в суждениях, отчетливому изложению мыслей» и т. под., но, кажется, развитие всех этих качеств в Златоусте лучше всего приписать Ливанию, как учителю красноречия. Сам Ливаний, как известно, отличался всеми указанными достоинствами и, конечно, не преминул развить их и в Златоусте, когда хотел сделать его преемником себе по преподаванию риторики. Из уроков же Андрагафия, как человека, не сумевшего поселить в своем ученике никакого уважения к философии и лучшим ее представителям, Златоуст едва ли мог вынести что-нибудь, кроме самых обыкновенных сведений по философии. Он, вероятно, и хотел слушать Андрагафия не столько за тем, чтобы основательно изучить философию, сколько ради того, чтобы не остаться в совершенном неведении такого предмета, который был тогда во всеобщем уважении у образованных людей. Или же, если Андрагафий был преподавателем в школе Ливания, то Златоусту приходилось слушать философию только по тому, что того требовала общая программа школы, но в таком случае о влиянии Андрагафия на Златоуста не может быть и речи, как нет этой речи и у первоначальных биографов Златоуста.

По окончании светского образования, Златоуст поступил на гражданскую службу, в качестве адвоката. Занятие этой должности имело чрезвычайно важные последствия для будущей проповеднической деятельности Златоуста. Эта должность ставила его лицом к лицу с современной жизнью и неизбежно знакомила его со всеми стремлениями, нуждами, пороками и неправдами общества и даже с нуждами и неправдами именно известных лишь в городе. Кроме того, она приучила его быть защитником угнетенных и бедных против несправедливых притеснений сильных и богатых и служила самым лучшим упражнением для его красноречия. Но в то же время эта должность едва не повредила нравственности Златоуста. Новые знакомства и связи с представителями высшего круга, знакомства, необходимо являвшиеся при занятии должности адвоката, приучили его к рассеянной светской жизни. Он стал посещать театр и другие увеселительные места и почти совсем оставил чтение Св. Писания. Правда, впоследствии и это все пригодилось Златоусту тем, что дало ему возможность на собственном опыте узнать всю трудность для человека устоять против мирских соблазнов, и лично познакомило его с теми местами, где крылись самые источники нравственной порчи общества. Тем не менее, нравственности Златоуста в то время все-таки грозила серьезная опасность, которая миновала только благодаря счастливым обстоятельствам, и при других условиях могла совершенно задержать его на скользком пути. Златоуст сошел с этого пути только благодаря тому, что у него были искренние друзья, отличавшиеся строгой нравственностью, настойчивые убеждения и просьбы которых и заставили его одуматься. Замечательно, что приписывая друзьям Златоуста обращение его на путь истинный, биографы ничего не говорят о протесте Анфисы против рассеянной жизни сына. Анфиса вероятно понимала, что с прекращением этой жизни должны будут порваться связи ее сына с теми лицами высшего круга, которые вовлекли Златоуста в рассеянность и от которых, как кажется, зависела занимаемая им карьера. Должно быть рассеянная жизнь в то испорченное время была для людей высшего круга неизбежной необходимостью, так что оставить ее значило совсем выйти из аристократической среды, потерять в ней всякое уважение к себе и даже, пожалуй, лишиться занимаемого по службе положения. Все это, как известно, и случилось со Златоустом. Бросив рассеянную жизнь, он должен был совсем оставить должность адвоката. Для Анфисы это последнее обстоятельство, конечно, всего менее могло быть желательно. Вследствие этого она, хотя была благочестивая христианка и заботливая мать, вероятно, и не протестовала против рассеянной жизни Златоуста, мирясь с неизбежным злом ради той пользы, какую ее сын стал приносить обществу, и ради того утешения, какое он доставлял ей самой, занимая видную и полезную должность. Для друзей же Златоуста подобные соображения не могли иметь значения. Они видели, что при талантах Златоуста, потерять должность адвоката значило еще не много, что для его способностей круг деятельности судебного защитника еще очень тесен, а потому и не опасались удерживать его от рассеянной жизни, хотя и они не менее Анфисы могли знать, что с исправлением жизни Златоуст должен был стать совершенно чуждым высшему кругу и потерять в нем все для своей светской карьеры. Как оказывается из свидетельств биографов, друзья Златоуста даже и хлопотали не только о том, чтобы он бросил рассеянную жизнь, но и о том, чтобы он совершенно оставил светскую службу. Они понимали, что Златоуст, при своих необыкновенных дарованиях, гораздо более может принести пользы обществу, когда переменит светское звание на духовное, и советовали ему или поступить в клир антиохийской церкви, или принять монашество. О последнем особенно хлопотал самый лучший друг Златоуста Василий. Но поступлению Златоуста в иноки воспротивилась Анфиса. Анфиса, по-видимому, не хотела даже, чтобы и после ее смерти Златоуст сделался иноком. Упрашивая его остаться в родном доме, она говорит: ״Когда предашь тело мое земле, тогда предпринимай далекие путешествия, переплывай моря, какие хочешь», и однако ж не решается прямо сказать: тогда иди в монастырь. Видно, что Анфисе тяжело было и подумать об иночестве сына. Златоуст не захотел огорчить мать и остался в ее доме. Кроме просьб матери на Златоуста в этом случае, кажется, много повлиял антиохийский епископ Мелетий, с которым Златоуст вскоре после оставления светской должности очень коротко сблизился, принял от его рук крещение и был постоянным его посетителем. Мелетий, по замечанию Палладия, ״пророческим духом предвидел последующее служение Златоуста» и хотел в своем клире приготовить его к будущей пастырской деятельности. Хотя не легко и не скоро, но все-таки епископу удалось убедить Златоуста сделаться клириком антиохийской церкви, в качестве чтеца.

Во время вступления в клир Златоуст начал свое богословское образование. Известно, что в то время еще не было специально богословских школ, как не было и богословской науки в настоящем виде. Но зато жизнь в клире была хорошей школой как для получения богословского образования, так и вообще для приготовления к пастырской деятельности. ״Здесь юноши, посвятившие себя духовному званию», под руководством опытных клириков ״воспитывались сами и учились воспитывать других в духе христианского благочестия и просвещения». Во времена Златоуста клир антиохийской церкви отличался особенным благоустройством и имел в своей среде много высокообразованных и высоконравственных клириков. В последнем отношении особенно замечателен был сам Мелетий, принадлежавший к числу тех пастырей, которые любили более дело, чем слово, ״более благочестие, чем мудрословие». По отзыву Златоуста, ״он был муж высокой добродетели». За святость жизни антиохийские граждане так уважали Мелетия, что ״при одном имени его приходили в восторг и каждый желал дать сыну своему имя Мелетия, считая это имя украшением родства, залогом благоденствия, радости и спасения для носивших его». На перстнях, печатях, чашах и на стенах жилищ постоянно можно было встретить вырезанным имя этого уважаемого епископа. Насколько было сильно влияние Мелетия на антиохийское общество видно из того, что многие из граждан переходили из арианства в православие только ради того, что на стороне православия был Мелетий. Все благомыслящие люди так привыкли считать любимого архипастыря защитником истины и православия, что Мелетию достаточно было просто заявить свой взгляд, чтобы граждане, узнав его мнение, воздержались от уклонения в ересь. Особенным даром красноречия Мелетий не отличался, хотя в тоже время, по замечанию Златоуста, ״был весьма опытен в учении», то есть, умел и взяться за дело учительства, как прилично опытному пастырю, и говорить именно для полезного учения.

Из пастырской практики Мелетия записан историками один факт, ясно показывающий, что Мелетий, как человек высоконравственный и дороживший более всего добродетельной жизнью, с самого начала своей пастырской деятельности решился действовать на паству более всего путем нравственного влияния и только посредством нравственного учения думал склонить пасомых и к истинному вероучению. Феодорит и Созомен рассказывают, что в самый день своего посвящения на антиохийскую кафедру, Мелетий, по приказанию императора, вместе с другими пастырями, должен был сказать экспромтом беседу на одно из самых спорных мест в Св. Писании между православными и арианами, именно на то место из книги Притчей, где говорится о создании Премудрости (Притч. 8, 20 и 23 ст.). Хотя предмет, назначенный для собеседования был чисто догматического характера и предложен был императором в интересах именно догматических, не смотря на то, ״Мелетий начал свою речь нравственными размышлениями, о внутреннем общении со Христом, как основе нравственной христианской жизни», и только тогда, когда завладел и вниманием и сердцем слушателей, перешел уже к догматическим рассуждениям, но и здесь ограничился самым простым изложением своего взгляда, и не столько старался решить предложенный вопрос, сколько ״убеждал слушателей не испытывать того, что не уловимо испытанием». Если так поступил Мелетий в первый день своего епископства, когда и желание императора, и ожидания слушателей, и пример других пастырей, говоривших прежде него беседы на тот же текст, и, наконец, самая сущность предложенного вопроса, требовали от него догматических рассуждений, – то последующая его учительская деятельность почти исключительно была направлена к тому, чтобы удерживать свою паству от догматических споров и внушать всем и каждому, что без добродетели не спасет человека и правая рука. В одном из жизнеописаний Златоуста личность Мелетия и его пастырская деятельность характеризуются следующими чертами. ״Богобоязненный Мелетий и в жизни и в учении всегда свидетельствовал истину того, что без любви к Богу не могут быть соблюдаемы Божественные заповеди, что просвещение ума и сердца не возможно там, где не светит закон Господень, и что только тот в состоянии право уразумевать и возвещать слово истины, кто доброю жизнью соделал свою душу храмом Христа». Понятно после всего этого, каково должно было быть влияние Мелетия на Златоуста. Все биографы и ученые исследователи жизни этого последнего согласны относительно того, что Мелетий своими наставлениями и примером святой жизни, как нельзя более, развил и укрепил нравственные убеждения Златоуста, и возбудил в нем то горячее рвение к нравственному исправлению жизни христианского общества, каким (рвением) отличался Златоуст впоследствии, когда выступил на проповедь христианского учения.

В то время, когда Мелетий так благотворно влиял на склад нравственных убеждений Златоуста, на его характер и направление его будущей пастырской деятельности, другой из антиохийских клириков, пресвитер Диодор, впоследствии епископ Тарсийский, оказал Златоусту чрезвычайно важную услугу тем, что обогатил его ум познаниями в разных богословских науках и особенно познаниями в Св. Писании. Епископ Тарсийский Диодор известен в истории, как один из образованнейших богословов своего времени и лучших знатоков Св. Писания. Он считается основателем антиохийской школы толкования Св. Писания, – школы не в смысле какого-нибудь отдельного училища для преподавания Св. Писания, а в смысле отдельного направления в толковании. Рассказывают, что Диодор не только не имел постоянной школы, но даже и постоянного пристанища для себя. Он жил, где привелось, и учил, подобно философу Сократу, по большей части там, где можно было встретить больше слушателей. Благодаря таким переходам с места на место, преподавание Диодора было чуждо всяких школьных правил и приемов. В виду постоянно менявшихся слушателей, отличавшихся различными степенями понимания, Диодор не мог излагать своих уроков ни в строго научной системе, ни даже в последовательном порядке. Толкования его по Св. Писанию были ничем иным, как импровизацией, сказанной на известный текст в том или другом месте, по разным поводам и при различных обстоятельствах. Желая быть понятным и полезным для всех своих слушателей, Диодор старался избегать тех аллегорических и умозрительных объяснений, какие свойственны были александрийской школе. В противоположность преподавателям этой последней, он обращал внимание главным образом на буквальный и нравственный смысл Св. Писания и, объясняя его частью филологически, частью исторически, постоянно делал практические применения своих уроков к жизни слушателей. Вообще уроки Диодора, так сказать, сливались с самою его жизнью, равно как с жизнью и интересами его слушателей, а потому и отличались вполне жизненным и практическим характером, были просты, наглядны и чужды всяких отвлеченностей. Все эти свойства, вместе с обширными сведениями по разным богословским наукам, перешли от Диодора и к Златоусту. Он также держался по большей части буквального смысла Писания, также прибегал к филологическим и историческим объяснениям текста, также был прост и общедоступен в своих толкованиях и, наконец, с таким же постоянством, как Диодор, пользовался всяким случаем для того, чтобы познакомить с Писанием свою паству и вывести из него назидательный урок для нее. Вместе с тем и в характерах этих двух пастырей церкви замечается некоторое сходство, так что можно думать, что Диодор отчасти разделял с Мелетием и нравственное влияние на Златоуста. По свидетельству историков, Диодор имел в высшей степени твердый и непоколебимый характер, стоял всегда за истину, как скала, и неустрашим был даже в те моменты, когда других охватывал панический страх. Так было например во время гонения на православных при Валенте,

когда весь город трепетал от ужаса, между тем как Диодор нисколько не потерял присутствия духа, ходил по домам укреплять граждан и убеждал всех мужественно стоять за веру. Точно таким же могучим и неустрашимым характером отличался и Златоуст, никогда не падавший духом и нисколько не боявшийся говорить в глаза правду самым сильнейшим и лютейшим своим врагам.

В клире антиохийской церкви, в качестве чтеца Златоуст провел целых четыре года (370–374). В течение этого времени умерла Анфиса, а под конец сослан был в ссылку Мелетий, и Златоусту никто более не препятствовал уже пройти самую последнюю и трудную воспитательную школу, именно школу иноческой жизни, сначала в монастыре – под руководством опытных старцев, а потом вполне самостоятельную – в уединенной пещере в пустыне. Хотя монастырская и в особенности пустынная жизнь была не по характеру Златоуста, любившего более деятельность в обществе, чем созерцательную жизнь, тем не менее он решился сделаться иноком, чтобы лучше приготовить себя к будущему служению. В то время между людьми, готовившими себя к пастырской деятельности, был обычай, прежде посвящения, удаляться на несколько лет в пустыню, которая считалась лучшей предварительной школой для пастыря церкви. Как известно, все знаменитые отцы церкви IV века до епископства значительное время жили в пустыне. Может быть, что и Златоуст оставил общество, отчасти уступая общему обычаю. Но были и другие причины, заставившие его удалиться из мира. ״Он», говорит Поль Альберт, ״поспешил удалиться от того печального зрелища, которое представлял собою мир. Всюду была анархия, беспорядки и возмущения. Варвары, как волны, стремились со всех сторон на империю... Гунны, переправившись через море, наводнили собою восток. В то же время церковь раздираема была междоусобной религиозной войной... Арианство, осужденное в Никее, но теперь покровительствуемое императорами Констанцием и Валентом, с энергией боролось против православия, созывало соборы, отрешало от должностей православных епископов, назначало им преемников, производило постоянные, часто кровавые, волнения и т. под. В самой Антиохии низложен был Мелетий... Среди таких волнений, очень естественно, что души, жаждущие мира, с радостью удалялись в пустыню». Самым же сильным побуждением, заставившим Златоуста скрыться в монастырь, было следующее обстоятельство. По причине гонения на православных со стороны ариан, о котором упоминает в вышеприведенном месте Поль Альберт, многие церкви потеряли своих пастырей. Одни умерли под гнетом разнообразных притеснений и оскорблений на своих кафедрах, другие заключены были в темницы, а большая часть погибла в местах заточения. Православные епископы, оставшиеся в живых, когда гонение начало стихать, стали замещать опустевшие епископские кафедры новыми достойными лицами. В народе разнеслась молва, что и Златоуста, вместе с другом его Василием, хотят поставить в епископы. Молва оказалась действительно справедливой. Вскоре прибыл в город епископ, которому назначено было рукоположить Златоуста и Василия. Ни тот, ни другой, однако ж, не считали себя достойными такого высокого служения и решились отказаться от предложенной чести. Что касается Василия, то приехавшему епископу удалось все-таки вынудить у него согласие на посвящение, и он был немедленно рукоположен. Опасаясь той же участи и Для себя или, еще хуже, насильственного посвящения, Златоуст решился бежать из города и укрылся в один соседний с Антиохией монастырь, расположенный на берегу реки Оронта. В этом монастыре он и оставался целых четыре года (375–378), а затем для высших аскетических подвигов удалился в уединенную пещеру. Пребывание в монастыре и в пещере было важно для Златоуста тем, что здесь, в суровых аскетических подвигах, он окончательно выработал ту твердость и стойкость характера, которой некоторое подобие прежде мог видеть только в учителе своем Диодоре и которой сам до сих пор не имел. Здесь же, путем собственного опыта и различных искушений он познакомился со всеми слабостями человеческого сердца и основательно изучил человеческую природу. Наконец здесь же, благодаря разного рода лишениям и постоянной бдительности над собой, он одержал полную победу над своими страстями и с полным правом мог впоследствии говорить о себе, что ״нет зла больше того зла, какое он победил». Можно думать, что аскетические подвиги, пройденные Златоустом в пустыне, не менее блестящего красноречия, сообщали деятельности его то значение и авторитет, пред которым впоследствии благоговели целые массы народа, как известно, всегда отличающегося особенной любовью к пустынникам.

Но те же аскетические подвиги, при всем своем значении для нравственного самоусовершенствования Златоуста, отозвались чрезвычайно вредно на состоянии его здоровья и заставили его возвратиться в город. Мелетий, только что вернувшийся к тому времени из ссылки, посвятил Златоуста в сан диакона, в котором он и пробыл целых пять лет (380–385), и также не без пользы для своей будущей деятельности. ״Известно», говорит Поль Альберт: ״как важна была в древней церкви должность диакона. Он был слугою бедных, раздаятелем милостыни, надзирателем и стражем у дверей храма. Епископ часто возлагал на него разные поручения. Должность трудная, требовавшая безотчетной покорности во всякое время, но за то представлявшая собою – самое лучшее приготовление к должности пастыря (священника и епископа) и вместе самое неустанное упражнение в обязанностях любви. Быть естественной опорой бедных, изучать их несчастия, видеть собственными глазами крайность нужд, находить причины этому часто в жадности и жестокости богачей, в безжалостных и несправедливых притеснениях правительства, являться к неимущим и слабым как бы видимое орудие церкви, получать общую признательность – быть любимым и благословляемым от тех, которые страдают, – лучше такого служения не могло быть для человека, сердце которого было так любвеобильно и который так страстно ненавидел неправду»! – Диаконством и закончилось приготовление Златоуста к пастырскому служению. В 386-м году, почти сорока лет от роду, он посвящен был в сан пресвитера антиохийской церкви Флавианом, преемником Мелетия.

После всего сказанного, приготовление Златоуста к пастырской деятельности для проведения в жизнь общества высоких начал христ. нравственности представляется вообще в таком виде. В родном городе Златоусту представлялась полная возможность познакомиться со всеми родами жизни и с самыми разнообразными характерами людей. В частности, в доме матери, женщины, принадлежавшей к высшему кругу общества, он постоянно должен был находиться в среде людей высшего круга, родных и знакомых Анфисы, мог изучить их привычки, образ мыслей и т. под. Еще более он имел случаев изучить этот круг, когда сам вошел в него в звании судебного адвоката и начал было вести жизнь светского человека. В том же звании он мог близко познакомиться с жизнью и нуждами и других классов общества, как защитник невинных и угнетенных людей, которые, конечно, могли принадлежат к различным общественным сословиям. В конце приготовления к пастырской деятельности, именно в звании диакона, еще более должно было увеличиться знакомство его с людьми всех общественных положений и состояний. – Лет за 12 перед тем, находясь в школе язычника Ливания, среди товарищей, также по большей части язычников, Златоуст непосредственно мог видеть жизнь, обычаи и привычки язычников, равно как приобрести сведения об их верованиях и учености. – Среди клириков хорошо изучил он жизнь белого духовенства. – В обществе монахов узнал монастырскую жизнь, вместе с стремлениями и идеалами иноков. Мало того, Златоуст не только мог видеть и хорошо знать людей в самых разнообразных их званиях и положениях, но и сам прошел опытно все роды жизни – от рассеянного светского человека до строгого аскета и уединенного затворника, от чтеца до пресвитера (и потом епископа), от одного из самых богатых людей в Антиохии, до беднейшего нищего, каким сделался, когда пред уходом в монастырь отдал все свое богатство бедным.

Что касается воспитания Златоуста, то и оно проходило при самых лучших условиях. Практическая, но в то же время нежная и любящая мать, кроткий и искренно привязанный друг Василий бесспорно самым благотворным образом влияли на нежное сердце Златоуста. Умный и красноречивый учитель Ливаний развил в будущем проповеднике природный ум и дар слова; Диодор обогатил Златоуста разными богословскими познаниями, между тем как Мелетий оказал одно из лучших влияний на склад нравственных убеждений своего клирика и на направление будущей его деятельности. Наконец лишения пустыни и борьба с самим собой, как нельзя более закалили волю Златоуста, сделали его глубоким опытным психологом и почти совсем освободили от страстей.

С такими редкими качествами ума, сердца и воли с таким полным знанием жизни и людей, выступил Златоуст на поприще пастырской деятельности. Можно сказать, что люди, обстоятельства и разные положения, виденные и испытанные Златоустом – все как будто нарочно подобрано было для того, чтобы образовать и приготовить в нем самого лучшего, могучего и влиятельнейшего проповедника христианского нравоучения, такого проповедника, который выступил на свою деятельность во всеоружии необходимых средств, знаний и личных достоинств.

Необыкновенный ум, блестящее красноречие и замечательный практический талант не замедлили выдвинуть Златоуста из ряда других пресвитеров антиохийской церкви и ״сделать правой рукой архиепископа Флавиана». В то время, как прочие священники занимались отправлением богослужения и совершением треб, Златоусту престарелый Флавиан поручил вместо себя исключительно заняться проповедью. Но для нового пастыря проповедь была не просто возложенной обязанностью, а и самой дорогой и близкой к сердцу деятельностью. Она была природным призванием Златоуста, которому этот последний не только не мог противиться, но всегда отдавался со всем жаром и любовью. Златоуст горячо любил своих сограждан и забота об их благе непреодолимо побуждала его постоянно говорить с ними и поучать их. Случалось, что он в один день произносил по нескольку проповедей. Никакие неудачи в деле нравственного исправления паствы не могли заставить его, в продолжении всего двенадцатилетнего пресвитерства своего в Антиохии, отказаться от проповеди. Златоусту нередко говорили: ״Оставь советовать, перестань увещевать: не хотят слушать тебя»; но он не обращал на это внимания и по-прежнему, если не более, занимался проповедью. Ему казалось невероятным, чтобы его проповедь была совершенно безуспешна и чтобы никто из его слушателей не внял его слову. В тех случаях, когда просили его прекратить беседы, он обыкновенно говорил: ״Невероятно, чтобы семя, повергаемое в таком множестве, не принесло мне плода. Если не все послушают, то по крайней мере некоторые, или хотя даже один, и того достаточно для моего утешения». Вообще для нравственного воспитания и исправления своей паствы Златоуст не жалел ни времени, ни сил, ни здоровья, и самая жизнь, по его собственным словам, имела для него цену только потому, что была полезна для нравственного усовершенствования его сограждан.

Познакомимся теперь с бытом и взглядами антиохийских современников Златоуста, то есть с тем состоянием их, которое вызвало Златоуста на противодействие; укажем все, особенно выдающиеся, недостатки, пороки и заблуждения антиохийского общества; опишем порознь каждый порок теми чертами, какие находятся в творениях Златоуста, и посмотрим, какие меры употреблял он для того, чтобы уничтожить в пастве ту или другую страсть, то или другое заблуждение, и заменить чистой христианской добродетелью.

В ряду пороков и заблуждений, распространенных в обществе антиохийских христиан второй половины IV в., если не более всего, то прежде и неизбежнее всего, Златоуст должен был встретить приверженность к старым, частью языческим, частью иудейским религиозным верованиям и суеверным обычаям, в особенности приверженность к религиозным языческим праздникам, поверьям, приметам, предзнаменованиям и тому подобным остаткам старины. Все эти принадлежности иудейско-языческой древности еще во всей силе господствовали между тогдашними христианами Антиохии вследствие разных причин. Самою главною из них была, без сомнения, та, что со времени приобретения христианской религией прав гражданства, утвержденных известным указом Константина Великого, до вступления Златоуста на поприще пастырской деятельности протекло всего несколько десятков лет – срок слишком недостаточный, для того, чтобы истинный дух христианства, как следует, мог проникнуть в сознание и жизнь большей части новопросвещенных христиан. Тем более этого не могло быть, что как только христианство объявлено было господствующей религией и на стороне его стали сами императоры, язычники и даже иудеи массами стали принимать христианство, но только немногие из них по искреннему убеждению, большая же часть по разным практическим расчетам и соображениям. Иные становились христианами потому, что боялись попасть в немилость у правительства и потерять занимаемую должность, другие из желания обратить на себя внимание высших лиц и добиться повышения в службе, иные из боязни прослыть людьми отсталыми за исповедание той религии, которую уже давно стали называть ״верой грубых поселян», а иные просто из любопытства, или же по примеру других. Само собою разумеется, что подобные христиане только украшались и прикрывались именами христиан, а мыслили и жили по прежним своим обычаям и уставам, языческим или иудейским, смотря по тому, к какому вероисповеданию принадлежали до принятия новой веры, к язычеству или иудейству; в христианстве же довольствовались соблюдением одной внешности, но и ту многие в душе искренно презирали и только из страха и расчета не смели явно обнаружить своего презрения. Вследствие всего этого требовалось не малое время для того, чтобы заставить одних переменить взгляд на новую веру, а других расстаться с прежним привычным образом жизни. Далее, для того, чтобы надлежащим образом перевоспитать общество и заменить прежние его верования и старинные обычаи новыми христианскими, нужна была усиленная проповедническая деятельность именно в этом направлении, а этой-то деятельности и недоставало между тогдашними проповедниками, благодаря тому, что почти все они заняты были более догматическими спорами, чем нуждами современной общественной жизни. При том, христианству тем труднее было побеждать и вытеснять из среды новых своих прозелитов укоренившуюся языческую и иудейскую старину, что та и другая имела живых представителей в лице язычников и иудеев, составлявших вместе более половины всего антиохийского населения и своим живым примером заразительно действовавших на христиан и не только не дававших им забыть своего недавнего и, можно сказать, излюбленного прошлого, но и всячески старавшихся поддержать в христианах память об оставленной старине. Ко всему этому нужно наконец прибавить, что всего за несколько лет до пресвитерства Златоуста, в лице Юлиана явился коронованный защитник и восстановитель язычества, давший многим из притворных христиан повод думать и надеяться, что языческая религия со временем снова возобладает над христианством, тем более, что язычество того времени, благодаря усилиям некоторых ученых своих приверженцев, начало по-видимому период своего обновления, хотя, как оказалось на деле, обновление это было последним усиленным вздохом отжившей свои счастливые дни религии, вздохом, похожим на последний глубокий вздох умирающего. По всем указанным, но не вполне еще исчисленным, причинам, в обществе христиан второй половины IV в., в частности в обществе христиан антиохийской церкви, редко можно было встретить людей с истинно христианским образом мыслей и, как увидим ниже, еще реже того – с истинно христианским образом жизни. Можно сказать, что IV век христианства – век золотой по торжеству православия и развитию христианскаго просвещения, – знаменит был деятельностью св. отцев церкви, но далеко не мог быть назван золотым веком христианства по нравственной жизни громадного большинства христиан. Одни из них, считаясь христианами, по-прежнему продолжали принимать участие в языческих религиозных торжествах, присутствовали при совершении обрядов языческого культа, разделяли вместе, с язычниками увеселения, сопровождавшие отправление того или другого языческого праздника, и вообще во многом увлекались еще языческой стариной. Другие тоже самое делали по отношению к иудейской религии.

Проповеди Златоуста к антиохийскому народу служат самым ясным и наглядным свидетельством того, насколько еще сильна была привязанность христиан его времени к языческо-иудейской старине. Так, многие из современных Златоусту христиан языческого происхождения не только питали уважение к существовавшим еще языческим храмам, но не могли отказать в уважении даже к сожженному давно храму Аполлона, находившемуся в антиохийском предместии Дафне, к храму, от которого остались одни голые стены и обгорелые колонны и в котором не было уже ни знаменитого прорицалища, ни идола. Сюда в обычное время, вместе с язычниками, по старой, но все еще свежей, памяти собирались и многие из христиан для того, чтобы в честь сожженного кумира предаться плотским удовольствиям в окружавшей тогда храм роскошной кипарисовой роще. Правда, присутствие в Дафне храма мученика Вавилы и воспоминание о чудесном сожжении капища заставляли многих держать себя приличнее, но уже то обстоятельство, что христиане, как свидетельствует Златоуст, все таки собирались к капищу, ясно показывает, что симпатии их все еще возвращались к прежней религии.

Неопровержимое подтверждение этому можно видеть и в известной проповеди Златоуста на новый год. Из многих подробностей встречи и празднования нового года, взятых прямо из язычества, укажем прежде всего на упоминаемый Златоустом обычай христиан убирать венками и гирляндами из цветов двери своих домов. Известно, что первый месяц года, январь, и особенно первое число этого месяца, или календы, римские язычники, а потом и все языческие подданные римлян, каковыми были и антиохийцы, – посвящали Янусу, божеству, стоявшему, по верованиям язычества, при дверях неба и отправлявшему должность небесного привратника, или, по буквальному значению латинского слова, janua, – дверь, – «придверника». В честь этого именно Януса язычники и увенчивали двери домов, думая тем умилостивить небесного привратника на тот случай, если он вздумает воспрепятствовать их мольбам возноситься в небесное жилище богов. Таким образом обычай вешать в день нового года венки на двери – обычай чисто языческий, и если антиохийские христиане времен Златоуста в январские календы увенчивали двери своих домов, то это обстоятельство ясно показывает, что они все еще питали расположение к языческому культу и наравне с язычниками разделяли их религиозные заблуждения. Нельзя думать, чтобы рассматриваемый поступок антиохийских христиан был простым, утратившим свой настоящий смысл, обыкновением, вроде, например, многих оставшихся от времен язычества, обыкновений в нашем народе, – нельзя потому, что большая часть антиохийских христиан едва только была обращена в христианство и, следовательно, хорошо могла помнить, что вешание венков на двери есть ни что иное, как жертва известному языческому божеству. – Кроме вешания венков и гирлянд на двери, и другие подробности празднования нового года, как эти подробности изображает Златоуст, имели у антиохийских христиан чисто языческий характер. Так, язычники, как известно, первый день нового года старались провести как можно веселее и торжественнее, в той уверенности, что Янус, расположенный в их пользу совершающимся в честь него торжеством, будет в продолжении целого года отворять двери неба для ниспослания им всевозможных благ и милостей от богов, из коих ни один, не исключая даже и верховного Юпитера, ни сам не может сойти с неба на землю, ни ниспослать от себя какое-либо благодеяние людям без ведома небесного привратника. ״Ipse Jupiter it et rediit meo officio», говорил однажды сам Янус поэту Овидию о своих преимуществах. По примеру язычников и вместе с ними, и христиане, мужчины и женщины, предавались, по описанию Златоуста, в этот день полному разгулу в домах, на городской площади и еще более по гостиницам, где всю ночь до рассвета происходили самые неумеренные попойки, со всеми их гнусными и отвратительными следствиями. Вместе с тем в день нового года христиане устроили разного рода игры и производили гадания о будущем счастье, как все это делали язычники. Недаром все торжество на новый год Златоуст называет ״дьявольским бдением, сатанинской пляской, бесовским гулянием» – и тому подобными резкими словами: на языке Златоуста, эти эпитеты – дьявольский, бесовский, сатанинский и т. под. означают тоже, что языческий, так как все языческое он, по примеру других отцов, считал ни чем иным, как именно служением сатане и бесам. Двух приведенных примеров, т. е. участия христиан в празднестве в честь Аполлона и празднования ими январских календ, достаточно для того, чтобы видеть, как мало антиохийские христиане из язычников во второй половине IV в. освободились еще от влияния прежнего своего культа.

Тоже самое проповеди Златоуста свидетельствуют и относительно христиан иудейского происхождения. И эти последние все еще не могли забыть своих старых религиозных верований и обыкновений: ходили в синагоги иудеев, принимали участие в иудейских праздниках и постах и соблюдали многие другие иудейские обычаи, презирая в тоже время праздники, посты и обычаи христианские, и редко заглядывая в христианские храмы. Насколько простиралось уважение христиан к иудейским синагогам в ущерб уважению к христианским храмам, показывает один случай, виденный самим Златоустом, вероятно во время его судебной практики, и рассказанный им в слове против иудеев. По словам Златоуста, у одной почтенной женщины-христианки завязалось какое-то спорное дело с мужчиной, тоже христианином, которое трудно было решить обыкновенным судебным порядком посредством беспристрастного разбирательства, и приходилось обратиться к религиозной клятве. Вместо того, чтобы взаимно поклясться в христианском храме, христианин стал принуждать противную сторону поклясться непременно в еврейской синагоге, – знак, что по взгляду его последняя была лучше и священнее, нежели храм христианский. – В том же самом слове против иудеев Златоуст говорит о предпочтении праздников и постов еврейских праздникам и постам христианским. Но его свидетельству в один год некоторые из христиан во время праздника христианской Пасхи соблюдали строгий пост и ходили во власянице, потому что в это время еще не кончился пост иудейский, и только тогда сняли с себя вретище, когда наступил праздник пасхи у евреев. Таким образом из проповедей Златоуста видно, что общество антиохийских христиан его времени далеко еще не было настоящим христианским обществом, так как в убеждениях тогдашних христиан господствовала какая-то смесь иудейских, языческих и христианских верований.

Но примесь иудейских и языческих религиозных верований к верованиям христианским была еще не единственным наследием, доставшимся антиохийским христианам от язычества и иудейства. К верованиям и обычаям чисто религиозным присоединялось множество и других остатков иудейства и язычества, относившихся не столько к религии, сколько к обычаям бытовой жизни, хотя, впрочем имевших не малую связь и с самой религией, особенно с языческой. Мы разумеем здесь с одной стороны существование у антиохийских христиан множества поверий, примет и предзнаменований, заимствованных у язычников, а с другой – страсть к ворожбе, которою хотя занимались и язычники, но которая между антиохийскими христианами, как видно из проповедей Златоуста, поддерживалась более иудеями.

Обратимся сначала к рассмотрению поверий, примет и предзнаменований, в которых Златоуст обличал своих сограждан. В одной из проповедей Златоуст говорит, что суеверные современники его всякий день, как выходили из дому, замечали, с кем первый раз встретятся – с здоровым или больным человеком, с богачом или бедным, с целомудренной девицей или блудницей и тому подобное, и по этой встрече определяли, добрый или худой будет наступающий день. Встреча с кривым или хромым и вообще с больным человеком считалась дурным предзнаменованием, равно как с девицей хорошего поведения считалась признаком бесполезности дня; напротив встреча с блудницей или здоровым человеком, особенно с богачом, считалась, по примете суеверов, предзнаменованием счастливого дня. Таким образом здесь зараз встречаемся мы и с верой в счастливые и несчастливые дни и встречи, и вместе с обычаем примечать по разным признакам или предзнаменованиям, т. е. со всеми тремя указанными видами суеверий. – Кроме того у Златоуста находим еще свидетельство о том, что современники его верили в дурной глаз и употребляли против него разные предохранительные средства, какие считали в том или другом случае действительными. Так, например, чтобы предохранить от дурного глаза новорожденного младенца, бабки, няньки или кормилицы, вообще кто только присутствовал по той или другой обязанности при рождении дитяти, брали с полу в бане, где происходил акт рождения, несколько грязи и мазали ей чело младенца, выводя на нем какие-то символические знаки. Некоторые для той же цели, т. е. для предохранения от дурного глаза, обвязывали новорожденному голову пурпуровой повязкой, привешивали к шее его медальоны и небольшие׳ колокольчики, а к ногам привязывали медные монеты с изображением Александра Македонского. Вообще с самого рождения и колыбели младенец окружался целой массой всевозможных суеверий. Даже название дитяти тем или другим именем давалось на основании суеверных примет и предзнаменований. Приписывая имени какое-то магическое влияние на организм человека, суеверные современники Златоуста, прежде чем так или иначе назвать младенца, зажигали множество свеч и каждой из них давали особое наименование, чтобы потом назвать младенца именем той свечи, которая дальше всех прогорит, что было, по их мнению, предзнаменованием долголетней жизни. И затем во время всей своей жизни антиохиец придерживался примет и таким образом опутывал себя и других суевериями на каждом шагу. Особенно в важных случаях своей и чужой жизни он ״примешивал суеверия ко всем тем обстоятельствам, где на первом плане должно было стоять благословение церкви и обряды религиозные». Заключение браков, проводы умерших и т. под. важные события человеческой жизни, – все сопровождалось у современников Златоуста наблюдением тех или других суеверных примет.

Также сильно, если еще не более, распространена была между антиохийскими христианами и страсть к ворожбе. ״Антиохия, по свидетельству Тацита, ״всегда была сборищем ворожей, гадателей, магов, дивотворцев и колдунов». Географическое положение Антиохии, по соседству с Персией – родиной магов, было, кажется, главной причиной развития волшебства в таком городе, в который постоянно стекались люди всевозможных стран, званий и занятий, в городе при том в высшей степени суеверном и, следов., представлявшем самую удобную и благодарную почву для всякого, кто бы и какие семена суеверия не задумал здесь посеять, чтобы только получить хорошую награду за свой труд. Во дни Златоуста, по словам Созомена, даже люди, украшавшие себя философской мантией, то есть философы, за недостатком учеников, а с тем вместе и за недостатком в средствах содержания, промышляли в Антиохии ворожбой и гаданиями, так что раз некоторые из них, вследствие неосторожного предсказания преемника Валенту, подвергли себя и других своих собратий по одежде и ремеслу, ужасному преследованию, жертвой которого едва было не сделался и Златоуст, в руки которого нечаянно попала книга, носившая название магии. Но гораздо более, чем языческие философы, постарались усвоить себя тайны волшебного искусства иудеи. Магия, кабалистика, астрология, теургия и другие запрещенные науки изучались иудеями самым тщательным образом, потому что приобретали им славу знатоков сокровенных тайн и сил природы и чрез это привлекали к ним внимание и щедрость доверчивых суеверов, постигнутых тем или другим несчастием или хотевших узнать свою будущую судьбу. Особенно приписывали себе иудеи знание тайн врачебного искусства, как самого выгодного, и промышляли этим знанием не только мужчины, но и женщины, которые, вероятно, самыми науками о волшебстве вовсе и не занимались, а только усвояли себе от мужей внешние приемы чародейства. По словам Златоуста, еврейки, своими волшебными чарами, магическими заклинаниями и заговорами, так действовали на суеверные умы антиохийских христиан и особенно христианок, что можно было признать нравственным подвигом поступок той женщины, которая, в виду опасной болезни своего сына, не обращалась бы к помощи заговоров ״этих болтливых старух». Даже по переходе в христианство хитрые обманщицы не оставляли искусства волхвования и, по свидетельству Златоуста, самое имя Христа вносили в ряд своих заклинательных слов, чтобы таким образом показать вид, будто они действуют именем Божиим и что, следовательно в их ворожбе нет ничего предосудительного. Нередко еврейки за тем и принимали христианство, чтобы удобнее завлечь в свои сети христиан, и на столько успевали в этом, что многие из антиохийских пасомых пред самим Златоустом извиняли свое обращение к заговорам тем, что им ворожили христианки и употребляли при этом имя Божие. Мало того, некоторые из евреев и евреек, не довольствуясь этим обманом, употребляли для врачевания христиан такие приемы и средства, которые прямо рассчитаны были на то, чтобы возбудить в христианах уважение к синагоге и вообще к обрядам и верованиям иудейским. В одном из своих слов против иудеев Златоуст говорит, что знахари иудейские, промышлявшие врачеством болезней, внушали обращавшимся к ним за лечением христианам, что еврейская синагога, находящаяся в Дафне, состоит под особым покровительством высших сил и что больному только стоит отправиться к этой синагоге и провести в ее преддверии только одну ночь, чтобы узнать в сонном откровении средство к уврачеванию болезни. Само собою понятно, что больной, поддавшийся такому обману, из преддверия синагоги легко мог попасть и в самую синагогу, особенно если волшебная проделка над ним так или иначе удалась, к чему конечно хитрые обманщики прилагали все старания, а затем, не только сам получивший откровение, но и все, кто только мог знать и слышать о нем, делались явными или тайными почитателями этой и других синагог. Точно также и языческие знахари и ворожеи нередко пользовались своим искусством для того, чтобы привлечь сочувствие христиан к языческой религии. Так, когда замечено было, что многие из христиан стали оставлять языческие сборища в честь дафнийского Аполлона, то ворожеи и знахари из язычников хотели другим путем заставить христиан ходить к развалинам Аполлонова капища. Совершивши ту или другую ворожбу над христианином, они в заключение непременно советовали ему сходить напиться воды из озера, находящегося около развалин упомянутого храма, внушая при этом, что ворожба или заговор подействуют только при исполнении последнего условия и что иначе испортится все дело. Таким образом и своя собственная память о прежней старине со всеми ее суеверными обычаями, и усилия со стороны язычников и иудеев, не прямым, так окольным путем старавшихся действовать в интересах своих религий– все это, вместе взятое, делало положение антиохийских христиан самым безвыходным и само собою вызывало Златоуста на открытую и решительную борьбу.

Первым делом его в этом отношении было опровержение языческих и иудейских заблуждений, для чего проповедник собрал все более или менее сильные доводы, приводившиеся прежними защитниками христианства против язычников и иудеев, и, изложив эти доводы сильным, понятным и общедоступным языком, произнес с церковной кафедры. Нового в этом случае он хотя ничего не сказал, но за то мысли и доказательства, доступные прежде только не многим, сделал достоянием всех антиохийских христиан и таким образом дал обществу возможность самому увидеть с одной стороны всю нелепость и все смешные стороны язычества с его безнравственными обрядами, с другой – совершенную неуместность иудейства при существовании христианства, упразднившего собою и закон синагоги.

Но, если Златоуст не был самостоятельным в опровержении языческих и иудейских заблуждений и взял доводы у других пастырей и апологетов, то в мерах против суеверий и ворожбы пришлось ему быть вполне самостоятельным уже потому, что не у кого было заимствоваться. Вопрос о суевериях и ворожбе не особенно интересовал предшествовавших Златоусту пастырей восточной церкви, и вся деятельность их в этом отношении, за исключением разве одного Кирилла Иерусалимского, ограничивалась одними простыми запрещениями. Златоуст первый отнесся к этому вопросу с надлежащим вниманием. ״Он видел», говорит Неандер, ״что в большинстве случаев распространением примет и употреблением разных предохранительных средств руководит не одна привычка и слепое подражание уже установившемуся обычаю, но гораздо более этого – антихристианские понятия о судьбе, языческая вера в фатализм и в неопределимую силу демонического влияния». Эта вера вызвала со стороны Златоуста его знаменитое учение о свободе воли в связи с учением о Божественном провидении, которое Златоуст и противопоставил всем вообще суевериям. Кроме этой общей меры, Златоуста, рассматривал и опровергал и каждое из суеверий в отдельности, показывая, как то или другое из них несовместимо с понятиями христианства, или же как то или другое вредно в житейском отношении христиан. На последнее обстоятельство, т. е. на вред от суеверий для жизни и деятельности христиан, Златоуст всегда обращал особенное внимание, потому что суеверия были действительно огромной помехой в действиях и величайшим злом в житейском быту христиан. Вот что, напр., говорит проповедник о наблюдении счастливых и несчастливых дней: ״Кто убежден, что день бывает худ или хорош, тот ни в худой день не будет заниматься делом, думая что все тогда делал бы он напрасно и ни от чего не получил бы пользы по необходимому свойству дня, ни в хороший день опять не станет заниматься, думая, что собственное его нерадение нисколько не повредит ему, по счастливому свойству дня; и таким образом считая труды свои то бесполезными, то излишними, будет жить постоянно в бездействии». Также точно отзывался Златоуст и о вере в счастливые и несчастливые встречи, прибавляя при этом, что вера во встречи служит еще большим злом в жизни и отношениях христиан между собою, так как часто бывает причиной совершенно напрасных неудовольствий между ближними, заставляя их враждебно смотреть друг на друга из-за того только, что по примете, они не во время встретились. – Иногда Златоуст действовал против суеверий тем, что показывал настоящую причину их происхождения – именно указывал на различные скрытые побуждения, которыми руководились суеверы, считая ту или другую примету доброй или худой. Например то обстоятельство, что люди держащиеся суеверий признавали худым предзнаменованием встречу с нищим, он объяснял бессердечным нежеланием помочь бедному человеку, а в искании встречи с блудницей видел внутреннюю развращенность граждан, которые, не желая явно позорить себя прямым отношением к развратным женщинам, ищут по крайней мере случая полюбоваться ими. Нередко проповедник, видя ту или другую смешную сторону суеверия, намеренно преувеличивал её. Так, например, тем, кто верил в предохранительную силу грязи от дурного глаза, он советовал не только чело, но и всего младенца обмазывать грязью и даже употреблять это средство по отношению ко взрослым, прибавляя, что грязь тогда была-бы более действенна и при том возбуждала бы ״более смеха и забавы». – Против веры во врачебную силу колдовства и заговоров Златоуст обыкновенно говорил, что вера эта свойственна только язычникам, у которых в случаях опасной болезни, неизлечимой никакими врачебными средствами, нет другой надежды, кроме надежды на высшую силу демонической помощи, тогда как христиане в таинствах елеосвящения и причащения располагают средствами, которые могут врачевать всякие болезни. Но особенно любил проповедник предлагать христианам, взамен заговоров, прибегать к крестному знамению, как средству самому легкому, и при том такому, за которым не нужно обращаться ни к кому другому. У Златоуста встречаются нередко весьма обширные, подробные описания тех великих действий, какие произвел в мире крест Христов, – описаний, сделанных с той именно целью, чтобы поселить в умах христиан убеждение в силе крестного знамения и показать полное ничтожество сравнительно с этим средством ״нашептываний и бабьих басен», как называл обыкновенно Златоуст заговоры. Как известно, предлагая заменить заговоры крестным знамением, проповедник встретил себе возражение, что и знахари весьма многие употребляют то же самое средство при своих нашептываниях. Но Златоуст с полной силой опроверг это возражение, доказав, что знахари в этом случае хотят совместить несовместимое – силу Божию с силой диавола, и советовал бежать от таких знахарей даже более, чем от тех, которые просто действуют одной демонической силой, потому что последние вредят только самим христианам, между тем как те, которые прикрываются именем Божиим или силою крестного знамения, употребляют во зло самую святыню христиан, ״действуя в этом случае по тайному внушению дьявола, который, видя, что христиане оставили языческие капища, другим путем – повязками и бабьими баснями захотел заставить христиан совершать языческие дела».

Другим, после суеверий, злом, вызывавшим Златоуста еще на более сильное противодействие себе, была страсть антиохийских граждан к театральным зрелищам и к конским ристалищам.

Скажем сначала о зрелищах первого рода. При Златоусте театральные зрелища были далеко уже не тем, чем они были в прежнее время. Будучи первоначально установлены в честь Диониса или Вакха – бога вина и веселья, и Афродиты – богини плотских наслаждений, они, как известно, долгое затем время находились в самой тесной связи с поклонением этим двум божествам и составляли таким образом часть самой языческой религии, так что нередко и представлялись даже в храмах упомянутых божеств или по крайней мере после совершения Дионису и Афродите разного рода курений и жертвоприношений. В первые три века христианства, как видно из сочинений Тертуллиана, Киприана, Татиана и др., сценические представления все еще находились в самых близких отношениях к религиозным верованиям и представлениям языческого мира, и связь театра с древним культом почти нисколько не ослабевала. Вследствие этого проповедники и защитники христианства первых трех веков смотрели на театр главным образом с религиозной точки зрения, то есть преимущественно вооружались против него, как такого учреждения, посредством которого поддерживалась вера в языческих богов, и задерживались успехи христианства.

Но с того времени, как во главе империи стали лица, принявшие христианство и потому переставшие видеть в языческой религии опору государству, связь театра с древним культом быстро порывается и, театральные зрелища перестают быть вредными для христианства в религиозном отношении. К несчастию, с этого же времени, под влиянием господствовавшей тогда в греко-римском мире страсти к чувственным удовольствиям, общество начинает требовать, чтобы театральное искусство было для него средством для чувственного наслаждения. И вот, театр, взамен прежнего религиозного вреда христианству, начинает вредить ему в нравственном отношении. Первоначальный театр, как известно, много менее приносил вреда в нравственном отношении благодаря тому, что редко допускал к игре на сцене женщин. Вместе с тем и драматические представления прежней сцены отличались более серьезным характером. Так, кроме чисто мифологических представлений, в прежнем театре, пред глазами зрителей по большей части воспроизводились или первобытные предания родины с более или менее правдоподобными происшествиями из жизни древних ее героев и властелинов, или замечательные исторические события с теми или другими выдающимися политическими и общественными деятелями и т. под. Понятно, что при таких условиях театр мог приносить прямую пользу для общества, если не в нравственном, то по крайней мере в том отношении, что знакомил зрителей с историей своего отечества и возбуждал в них патриотические чувства. Но еще до пастырства Златоуста характер театральных зрелищ существенно изменяется; на сцене в качестве актрис и танцовщиц появляется множество женщин и ״серьезная драма вытесняется сладострастными сценами и соблазнительными пантомимами», а еще более того – сладострастными танцами. При Златоусте же, театр сделался в полном смысле ״школой разврата» и таким местом, где втаптывалось в грязь все дорогое и священное для порядочного человека: религия, добродетель, семейные узы – все это подвергалось посмеянию и поруганию на сцене, а об общественном долге не было и помина. В разыгрывавшихся на сцене драматических произведениях этого времени не только не было ничего эстетического или сколько-нибудь поучительного, но, как свидетельствует Златоуст, ״говорилось только о прелюбодеянии», а иногда дело доходило до того, что глазам зрителей представлялись отвратительные сцены из жизни публичных домов, со всей подробностью их обстановки. Не лучше драматических представлений были в то время и такие ״зрелища бесстыдства», как танцы и пантомимы, из которых изгнано было все художественное и прекрасное и заменено ״нескромностью, отсутствием целомудрия и всякого приличия» не только в движениях, мимике и положениях действующих лиц, но и в костюмировке. Златоуст свидетельствует, что на сцене нередко являлись женщины почти совсем обнаженные. Что касается лиц, исполнявших обязанности актеров, актрис, танцоров, танцовщиц и т. под., то уже из того, что в их мнении не было предосудительным являться на сцене почти в совершенно непокрытой наготе, исполнять самые постыдные и отвратительные роли и без краски стыда в лице допускать самые возмутительные движения, – уже из этого само собою очевидно, что все они были люди самой низкой нравственности, ״люди потерянные», как выражался о них Златоуст. Таким образом характер театральных зрелищ – повторяем – ко времени Златоуста существенно изменился: почти безвредный в религиозном отношении, театр теперь стал крайне вреден по своему деморализующему влиянию на общество. Этим изменением характера театральных зрелищ и объясняется то обстоятельство, что Златоуст смотрит на театр уже не с религиозной, как прежние моралисты, а с чисто нравственной точки зрения, именно видит в зрелищах главный и существенный источник нравственной порчи общества. При рассмотрении тех мест творений Златоуста (антиохийского периода), которые направлены против театральных зрелищ, оказывается, что эти зрелища приносили нравственный вред обществу главным образом в двух отношениях: с одной стороны они вредны были сами по себе непосредственно, то есть тем, что безнравственностью своих представлений развращали граждан, а вместе с ними и их семейную и общественную жизнь, в особенности же молодую и еще неиспорченную жизнь юношей; с другой стороны, по мнению Златоуста, зрелища причиняли обществу громадное зло тем, что отвлекали граждан от училища и источника чистой нравственности, то есть от храма.

В развращающем действии театральных зрелищ Златоуст, лично знакомый с ними, до такой степени был убежден, что никак не хотел верить, чтобы кто-нибудь, раз побывавши в театре, остался свободен от греха, ״Разве тело твоё камень? Разве оно железо?» – говорил он обыкновенно в тех случаях, когда заходила речь о вреде театральных представлений для посетителей, показывая подобными вопросами, что никакой зритель по самой своей природе не огражден от дурного влияния зрелищ, потому что природа его не каменная и не железная, а обыкновенная человеческая природа, которая не может не быть восприимчивой ко внешним впечатлениям, особенно таким заразительным, как театральные. В доказательство этой мысли Златоуст указывал обыкновенно на подвижников, которые, при всей своей нравственной высоте и при постоянной строгой бдительности над своими мыслями и желаниями, нередко мгновенно падали в самую бездну разврата от одного только взгляда случайно встретившейся ״полуодетой женщины». Между тем в театр приходит зритель рассеянный, и именно затем, чтобы получить впечатление, полюбоваться и поусладиться соблазнительными сценами. К тому же, обстановка и все другое в театре рассчитаны и направлены именно к тому, чтобы расстроить воображение праздных зрителей и посредством разного рода ״приманок и обольщений сделать сердца их легко уловимыми для соблазна». ״Там», говорил Златоуст, ״и бесчестные женщины, и развратные речи, и блудные песни, и любострастный голос, и подкрашенные брови и нарумяненные щеки, там наряды, подобранные с особенным искусством, поступь, исполненная очарования, и многое другое» гораздо худшее этого, так что Златоуст не решался даже и продолжать свое описание театральной обстановки, находя, что ״надо быть или бесстыдным, рассказывая обо всем, что там находится и происходит, или молчать, краснея от стыда». Под влиянием такой чарующей обстановки, зритель, по мнению Златоуста, естественно и неизбежно ״должен воспламеняться огнем нечистой любви, сжигающим не тело, но – что гораздо хуже – разрушающим благосостояние души и при том совершенно незаметно для заражаемого, без чувства боли и даже при криках радости» – Особенно указывал Златоуст на нравственный вред от театральных представлений для молодых юношей, ״возраст которых», говорил он, ״способен как елей, к воспламенению, а для подвигов целомудрия весьма слаб». Если еще в прежнее время, когда театральные зрелища имели более серьезный характер, Киприан мог говорить, что ״присутствуя на театральных представлениях одни (взрослые) повторяют пороки, которые им известны из домашней их жизни, а другие (юноши) учатся, как можно быть порочными», то тем более должен был опасаться за юношей Златоуст, заставший, как мы видели, театр в самом испорченном виде. Он с большим, чем другие моралисты, правом мог сказать, что ״юноши губили в театре свою молодость, отцы развращали детей, матери бросали в бездну разврата своих дочерей», и не без основания называет детоубийцами тех родителей, которые водили в театр своих детей, особенно в самом начале невинного их возраста. На молодых людей безнравственная обстановка зрелищ должна была действовать самым сильным и неотразимым образом: будучи нравственно еще не испорчены, они знакомились в театре с пороком, нарочито представлявшимся здесь не столько во вредоносном, сколько в чарующем виде, и таким образом у них являлось желание собственным опытом изведать то, что видели на сцене. Что в юношах, вследствие живости изображения и пылкости натуры, после соблазнительного театрального представления, ״должна возгореться непреодолимая любодейская страсть», это доказывал Златоуст обыкновенно тем, что даже и опытный и благоразумный зритель не оставляет своего впечатления в театре, ״но уходит и домой плененный и уязвленный» до такой степени, что и здесь, у родного очага, в кругу жены и детей, не может ״отделаться от всех блудных образов, навеянных на него театром. ״Как скоро блудница», говорит Златоуст: ״представит зрителям и одежду, и взор, и голос, и поступь, и все, что может возбудить любострастие, они выходят из театра, воспламененные страстью, и возвращаются домой уже пленниками».– Это последнее обстоятельство,– то есть что впечатление от зрелища не прекращается с окончанием представления, но настолько глубоко западает в душу зрителя, что со всей силой продолжает владеть им даже и тогда, когда он возвратится домой, – обыкновенно служило для Златоуста поводом подробно распространяться еще и о том, как посещение театра неблагоприятно отражается на домашней жизни граждан, внося в их семейные и хозяйственные отношения ״тысячу зол». Пагубному влиянию театра Златоуст приписывал большую часть неприятных домашних сцен между супругами, равно как их небрежное отношение к воспитанию детей и дурное управление домом и хозяйством. ״Не отсюда ли» (то есть от посещения театра), часто спрашивал Златоуст, ״разоряются домы? Не отсюда ли потеря целомудрия? Не отсюда ли расторжения браков? Не отсюда ли вражда и ссоры? Не отсюда ли неудовольствия без всяких причин? Потому что, когда ты возвращаешься домой, будучи исполнен мыслями о ней (т. е. об актрисе), то и жена твоя кажется тебе уже не столько хороша, и дети не милы, и слуги несносны, и дом скучен, и обыкновенные попечения о хозяйстве досадны: всякий, кто ни придет, для тебя скучен и несносен. А причиною этому то, что приходишь домой не один, но приводишь с собой блудницу, не явно, не открыто, что было-бы лучше, потому что жена тотчас выгнала бы ее; но она находится у тебя в мыслях и сердце, и воспламеняет вавилонский, или еще сильнейший, огонь внутри». – Вредному действию театра Златоуст приписывал множество беспорядков и нестроений и в общественном быту. Не говоря уже о том, что театр нравственно портил состав общества, он вреден был, по мнению Златоуста, уже тем, что заставлял затрачивать на представления огромные суммы из общественных доходов, отвлекал от службы и исполнения обязанностей общественных деятелей, отнимал у рабочих и мастеровых людей время для занятия полезными обществу ремеслами, вытягивал у них последнюю трудовую копейку и всем этим как замедлял течение общественных дел, так равно расстраивал и материальное благосостояние общества».

Кроме того, Златоуст восставал против театра, как мы сказали выше, еще и за то, что он отвлекал христиан от посещения храма – этой воспитательной школы, где могли брать уроки чистой нравственности не только взрослые, но, что особенно было важно для Златоуста, и малые. Златоуст, как мы прежде говорили, хотел произвести коренную перемену в нравственной жизни всего общества и потому не думал ограничиться одним обличением взрослых людей, но задался еще целью воспитать на совершенно новых началах молодое поколение детей, не успевших еще во всей силе заразиться обычаями и привычками старой жизни, а для этой цели научение с церковной кафедры казалось Златоусту не только самым лучшим и верным, но почти и единственным в то время, средством, потому что ни школы того времени, проникнутые древними традициями, ни домашняя жизнь граждан, в высшей степени грубая и суеверная, не могли быть для юного поколения хорошей воспитательной средой. Такой средой мог быть один только храм. В нем посредством проповеди Златоуст хотел, на сколько возможно, перевоспитать старое и образовать новое поколения. Между тем театр как раз стоял на дороге к задуманному Златоустом плану: ״Эта школа разврата» также хотела быть средоточием общественного воспитания, совершенно противоположного тому, какого хотел Златоуст. Театр в самой основе разрушал то, что со всей настойчивостью и энергией он созидал. ״Я учу», говорил он, ״а театр развращает, я прилагаю лекарство к болезни, а он более ее растравляет». К великому огорчению Златоуста театр весьма часто брал решительный перевес над всеми его стараниями, так что случалось, что когда гражданам предстоял выбор между церковью и театром, то они большею частью склонялись в пользу последнего. В дни театральных представлений, по свидетельству Златоуста, все жители города, и малые, и взрослые, и даже старики, убеленные сединами, не чувствуя старческой немощи и боли в ногах, на перерыв друг перед другом, устремлялись в театр, так что в церкви почти никого не было. ״Театр и портики полны, а дом Божий пуст», – вот выражение, которое не один и не два, а множество раз слышалось в устах Златоуста на церковной антиохийской кафедре. – На сколько сильно было соперничество театра с церковью во влиянии на общество и на сколько он брал перевес в этом влиянии, видно уж из того, что когда посетители театра и бывали в храме, то вели себя здесь совершенно как на зрелищах. Златоуст замечал в слушателях не только рассеянность и отсутствие благоговения в церкви, но и слышал постоянно громкий смех и разговоры, часто даже разговоры о том, что делается на зрелищах. Мало того: он видел, что большая часть слушателей ходит в церковь из одного эстетического наслаждения послушать красноречивого проповедника, то есть и в церкви видит такое же место для развлечения, как и в театре, и даже восторг свой красноречивым проповедникам выражает теми же самыми знаками одобрения, какие употребляются в театре, то есть посредством рукоплесканий, нисколько не взирая ни на святость места, ни на строгие обличения проповедника, так что рукоплещет даже на самое запрещение им рукоплесканий. Таким образом театральные зрелища не только увлекали народ из церкви, во и эту последнюю награждали обычаями театра. Понятно после этого, почему Златоуст, часто говоря о благоговейном стоянии в храме, всякий раз противопоставлял церковь театру: он видел, что театр, приучая граждан без всякого стеснения даже в храме обнаруживать свои дикие и грубые наклонности, вместе с тем притупляет в них всякую восприимчивость и расположение к возвышенным влияниям церковной проповеди, посредством которой только и можно было преобразовать общество. ״Возвращаясь с зрелищ», говорил однажды Златоуст: ״вы и на церковь смотрите неприятно и слова проповедника о целомудрии слушаете неохотно, потому что слова эти служат для вас осуждением». – Чтобы ослабить дурное влияние театральных зрелищ на успех своей проповеднической деятельности и вообще охладить в гражданах страсть к театру, Златоуст решился показать им истинное значение театра. Не отвергая того, что театральные представления могут доставить и действительно доставляют удовольствие развращенному вкусу зрителей, он старался показать, что это удовольствие не только растворено вместе с тем ужасным нравственным вредом, но и содержит в себе яд разного рода следующих затем печальных последствий, не дающих театральному зрителю ״ни днем, ни ночью покоя» и являющихся ״настоящим палачом для его душевного спокойствия». В тоже время проповедник указывал на полное ничтожество, мимолетность и бесплодность театральных удовольствий сравнительно с теми чистыми, возвышенными и спасительными влияниями, какие христианин может получить в храме.

Что касается другого рода зрелищ, то есть конских ристалищ, то и они не могли не возбудить против себя Златоуста. Правда, зрелища эти были невиннее, сравнительно со зрелищами театра, потому что не могли иметь таких предметов соблазна, какие были на театральной сцене; тем не менее и они, с точки зрения высшей нравственности, должны были казаться далеко небезупречными. ״Они не только вели к пустословию и празднолюбию и вселяли в душу рассеянность, но и служили весьма часто причиною ссор, драк и даже убийств». Предводители конских ристалищ делились на партии, домогались первенства над другими партиями, употребляли в дело интригу, старались всячески вредить противоположной партии, возбуждали в народе постоянные волнения и всем этим, если не прямо, то по крайней мере косвенным путем нравственно растлевали общество. Притом, конские ристалища, не менее театральных представлений, отвлекали народ от храма. За это последнее обстоятельство более всего и вооружался против них Златоуст, делая часто такие же точно сопоставления между удовольствиями храма и конских бегов, какие он делал, когда восставал против театральных зрелищ. ״Там» (т. е. на ристалищах) говорил он однажды: ״дьявольское торжество», а в храме христианский праздник; там веселятся бесы, а здесь ликуют ангели; там погибель душ, а здесь спасение. И там доставляется некоторое удовольствие, но не такое, как здесь. Что за удовольствие смотреть на коней, бегающих тщетно и напрасно?».

Вместе со страстью к зрелищам в жизни антиохийского общества широко развит был еще другой порок, встретивший в Златоусте такого же неумолимого обличителя и стоявший, по мнению последнего, в тесной связи к зрелищами, – это именно страсть к щегольству модным и дорогим платьем и вообще ко всему тому, что Златоуст обыкновенно называл ״покупной красотой». Как всегда бывает, так было и в IV веке, порок этот преобладал между женщинами. Впрочем, по свидетельству Златоуста, и мужчины весьма многие тщательно заботились о покрое, изяществе и дороговизне платья и обуви, о красоте лица, прическе волос и тому подобном, и ״всем этим гордились более, чем какой-нибудь военачальник победами». Между некоторыми из мужчин страсть эта развилась до того, что ради нее ״они прибегали к разным бесчестным и унизительным средствам: продавали себя, делались шутами у богатых и принимали на себя исполнение других, еще более низких обязанностей». Если так могла развиться страсть к щегольству у мужчин, то между женщинами, особенно между теми, для которых красота лица и наряды были единственным средством к прельщению мужчин, страсть эта, кажется, не имела себе границ. Щегольство антиохийских женщин роскошными и дорогими нарядами доходило, по словам Златоуста, просто ״до безумия» и в конец разоряло самых богатых мужей. Знатные и богатые гражданки Антиохии одевались в самые дорогие шелковые и златотканые одежды, вывезенные непременно из далеких стран, испещренные, по обычаю, самыми прихотливыми рисунками и усыпанные, на сколько только было возможно, жемчугом, алмазами и другими драгоценными каменьями. Шея, руки и даже ноги этих женщин были обвешаны и обшиты золотом так, что оно служило для них ״едва выносимым бременем», а в уши вдевали серьги до такой степени дорогие, что двух серег, вынутых из ушей одной богатой женщины, ״хватило бы, по словам Златоуста, ״на прокормление нескольких тысяч бедняков». Вместе с тем антиохийские современницы Златоуста сорили огромными деньгами на покупку дорогих притираний, румян, белил и т. под. и любили пощеголять париками с модной прической и завивкой волос, что стоило также больших денег, потому что, как самые парики были дорого купленные, так и прическа их оплачивалась не дешево. Обличая такую чрезмерную роскошь и щегольство, Златоуст имеет в виду те побуждения, которыми руководятся (вообще) женщины при прикрасах и нарядах, – это именно: удивить одних и обольстить других. Руководясь первым побуждением, женщины, по мнению Златоуста, жестоко ошибаются в своем расчете, потому что им приходится удивлять не тех, кого бы они желали, т. е. не богатых и знатных людей, для которых роскошные и щегольские наряды – вещи самые обыкновенные, а людей лишь бедных, ״каких-нибудь каменщиков, носильщиков, мелких лавочников» и т. под., на которых разряженные женщины, конечно, менее всего рассчитывают и на которых по большей части даже и смотреть не хотят. Очевидно, на этот раз Златоуст хотел пристыдить роскошествующих женщин и их же горделивым превозношением над бедными людьми, – над этими ״каменщиками и носильщиками», воспользоваться, как средством для того, чтобы отучить их от роскоши. Но особенно Златоуст надеялся затронуть самолюбие этих женщин тогда, когда разбирал второе побуждение. Он указывал на то, что они уподобляются блудницам, когда нарядами и подкрашиванием лица стараются приобрести себе как можно более поклонников, потому что только блудницам свойственно желание нравиться многим мужчинам, целомудренные же жены стараются всегда нравиться только одним своим мужьям. И при том совершенно другими средствами, именно: хорошим попечением о доме и воспитанием детей, благочестием, скромностью, целомудрием и вообще ״душевной красотой, которая и более пленяет и никогда не прекращается, которую ни старость не разрушает, ни болезнь не уничтожает». Эта последняя красота ״и некрасивую женщину делает благообразною», между тем красота покупная всякую женщину делает ״безобразной, срамной и постыдной». В виду того, что щегольство заставляет человека останавливать все свое внимание только на себе самом, Златоуст считал этот порок не только величайшим нравственным, но и религиозным злом». По его мнению, человек, преданный щегольству, и на религиозные дела, напр., на церковную молитву, смотрит только, как на средство ״показать себя и свою внешность». В молитве таких людей Златоуст видел одно только лицемерие и притворство. ״В церковь», говорил он, ״приходят для того, чтобы просить, молиться о грехах своих, умолять Господа, чтобы склонить Его к милосердию. Как же ты (разодетая женщина) можешь вздыхать? Как плакать? Как можешь усиленно молиться, будучи одета в такой наряд? Если и будешь плакать, то слезы твои покажутся достойными смеха для того, кто будет видеть их; потому что плачущей не следует носить золота. Ибо это есть лицемерие и притворство. И в самом деле, как же это не лицемерие, когда та же самая душа, от которой родилось и это великолепие и тщеславие, та-же самая, говорю, душа и слезы проливает»? – Вместе с тем в щегольстве Златоуст видел величайшее зло и для семейной жизни. В этом отношении он указывал прежде всего на то, что щегольство подрывает материальное благосостояние семейства, так как служит причиной совершенно ״излишних и часто даже не благовременных издержек». Затем, как на неизбежное следствие излишнего мотовства, проповедник указывал на частые ссоры между супругами, доходящие иногда до полного семейного разлада. ״Жена», говорил он: ״постоянно заботящаяся об украшениях, становится неприятной и даже ненавистной для мужа, как потому, что, требуя больших издержек, приводит в стесненное положение его имение, так и потому, что причиняет мужу много хлопот. Когда она будет постоянно требовать от него нарядов и золота, он будет убегать от нее, как от человека, пристающего к нему с требованиями на торжище». Кроме того Златоуст выставлял на вид еще подозрения со стороны супруга, когда жена его наряжается для того, чтобы прельщать других, подозрения, порождающие ревность и уничтожающие одно из самых существенных и необходимых условий для счастья супругов, именно взаимное доверие. Наконец, как на самый важный вред, происходящий от щегольства для семейный жизни, Златоуст указывает на то, что при виде нарядов матери и ее стараний разными искусственными средствами понравиться другим, приучаются к суетности и развращаются младшие члены семейства, ״любящие подделываться под нрав взрослых, и особенно дочери, которым всего ближе и естественнее брать пример в своем поведении с матери». Вообще Златоуст старался уверить пасомых, что счастье между супругами было бы прочнее, дети их были бы благовоспитаннее и доходы изобильнее, ״если бы золото не лежало вокруг тела женщин и не связывало их рук, но употреблялось на необходимые нужды: на содержание слуг, на попечение о детях» и т. под. Равным образом проповедник доказывал, что и общественная жизнь, по удалении из семейной жизни щегольства, могла бы быть несравненно лучше, так как щегольство весьма часто ведет общественных деятелей к несправедливостям и служит для них одним из сильнейших поводов к лихоимству. При этом Златоуст обыкновенно приводил в пример судей, которые в погоне за деньгами ради роскоши, нередко обвиняют бедного человека, одетого в рубище, хотя бы он был совершенно прав, и в то же время прикрывают явного негодяя потому только, что он располагает в свою пользу своей наружностью и своим богатством, на счет которого судья может поживиться и нарядить себя, жену и детей.

Щегольство модными и изысканными нарядами было не единственной роскошью антиохийских граждан. Рядом с этим щегольством и так же сильно, как последнее, развита была между знатными и богатыми классами жителей Антиохии еще страсть к построению роскошных зданий и к пышной обстановке их. Для разных времен года у вельмож и богачей города существовали особенные ״дворцы», устроенные и с наружной и с внутренней своей стороны самым великолепным и изысканным образом. Множество домов на главной улице города, называвшейся именем λεοφόϱοϛ, имели вызолоченные крыши, с карнизами самой изящной и причудливой архитектуры, и поражали зрителя многочисленностью и еще более того величественностью своих колонн, образовывавших собою обширные галереи по обеим сторонам улицы и не прерывавшихся во всю ее длину, равнявшуюся 36 стадиям. Внутри домов блеск и великолепие были еще поразительнее. Стоит только указать на упоминаемые Златоустом золотые потолки, мозаические стены, мраморные полы, на множество расставленных всюду мраморных статуй, на вызолоченную мебель, на кровати из слоновой кости, на золотые чаши для пищи и питья и, наконец, на то, что из серебра имелись сосуды для одного из самых низких употреблений, чтобы представить, насколько сильна была в согражданах Златоуста страсть к роскошной обстановке. – Но богатые и знатные жители Антиохии еще не ограничивались обстановкой своих ״дворцов» всевозможными дорогими предметами. Страсть к роскоши побуждала их окружать себя еще многочисленной толпой слуг, евнухов, шутов, льстецов, приживальщиков и приживалок разного рода, содержание которых в возможно большем количестве считалось какой-то необходимостью и стоило громадных расходов, потому что тщеславие заставляло и слуг и проживавших водить в шелку и в золоте. Мало того, даже на коней, при парадных выездах господина или госпожи, надевалась золотая сбруя, убранная дорогими каменьями. – В Златоусте и этот вид роскоши встретил такого же сильного обличителя, как и роскошь в одежде. Часто изобразив в той или другой из своих проповедей роскошную обстановку богачей, их хлопоты по устройству больших и изящных домов, их парадные выходы и выезды в сопровождении толпы слуг,– Златоуст спрашивал: ״К чему все это?» и сводил решение этого вопроса к тому, что ״все это излишне и бесполезно, и что богачи не могут представить решительно ״никакого разумного основания и оправдания для такой безумной роскоши». Так, однажды он говорил: ״Каждый из людей имеет какую-нибудь цель и основание своей деятельности: земледелец, если потребовать от него отчета, скажет, для чего он запрягал волов, проводил борозды, тащил плуг; купец скажет, для чего он вел корабль по морю, нанимал работников, тратил деньги;.... а ты, украшая ложе свое серебром, позлащая коня и камень, какую представишь причину? Какой скажешь предлог? Разве сон бывает приятнее на таком ложе? Не можешь сказать этого. Здание разве делается безопаснее от золота? Нет. Разве конь бывает лучше от такой узды? или слуга от такой одежды? В этом случае бывает все напротив… К чему же это множество хлопот?» Единственное основание, которое, по мнению Златоуста, могут привести в свое оправдание люди, окружающие себя пышностью, заключается в том, что великолепие домов и обстановки приобретают им славу и похвалу у людей. Но ״основание это пустое и ложное», потому что ״великолепие дома составляет славу самого дома и архитектора, а не хозяина; великолепие золотых вещей – также похвала мастеру золотых дел, а не тому, кто эти вещи имеет» и так далее. Правда, Златоуст соглашался, что пышностью обстановки богачи могут приобрести себе известность между людьми, но только известность, по его мнению, очень плохую. ״Эти великолепные и обширные дома», говорил он, ״даже по смерти владельцев громко говорят против них, как самые злые обвинители. Тело их предано земле, но вид зданий не позволяет, чтобы вместе с телом была погребена память об их любостяжании; каждый проходящий, при взгляде на высоту и величие обширного и великолепного дома, скажет себе или ближнему: скольких слез стоило построение этого дома? сколько ограблено сирот? сколько обижено вдов? сколько людей лишено платы? Таким образом даже по окончании жизни ты не избавишься от обвинителей: как медная колонна, этот дом будет передавать твое имя из потомства в потомство и заставлять даже тех, которые не видели тебя при жизни, осыпать тебя бесчисленными укоризнами.

Вследствие того, что богачи и вельможи антиохийские окружали себя огромной толпой слуг, приставников и приставниц разного рода, исполнявших за своих господ все, какие только было

возможно, обязанности, – у последних, то есть у господ, естественно оставалось слишком много свободного, ничем не занятого, времени, которое нужно было так или иначе убивать, чтобы избавиться от неизбежных спутниц праздности– скуки и тоски. Театральных зрелищ и конских ристалищ слишком мало было для того, чтобы наполнить всю пустоту свободного времени, тем более, что зрелища, как известно, представлялись не каждый день. Приходилось, поэтому, прибегнуть еще к какому-нибудь новому роду удовольствий и развлечений. И вот, благодаря такой необходимости, зарождается и получает широкое развитие в обществе страсть к третьему еще виду роскоши, именно к роскошным пиршествам. По описанию Златоуста, вся жизнь богатых и знатных граждан Антиохии была каким-то веселым и шумным пиром, продолжавшимся изо-дня в день почти без всяких перерывов. Весьма многие из граждан настолько были преданы сластолюбию, что каждый день, с раннего утра и до поздней ночи, только и знали, что хорошо пили и сладко ели, а в промежутки то отдыхали, то делали приготовления к следующему дню, истощая все силы своего изобретательного ума и запасы кошелька на устройство новых, еще более изысканных, пиршеств, с новыми, гораздо лучшими яствами и напитками. Осуждая вообще такое безумное препровождение времени в гражданах, Златоуст особенно восставал против двух самых крайних проявлений сладострастной жизни – именно против чрезмерного пресыщения и чрезмерного пьянства. Златоуст старался показать прежде всего слушателям, что пресыщение и чрезмерное пьянство вовсе не доставляет человеку удовольствия. ״Пища», говорил он: ״бывает приятна только тогда, когда в ней есть потребность, а вино, употребленное чрез меру, не может быть приятным уже потому, что в состоянии опьянения человек лишается не только вкуса, но и сознания, и таким образом одновременно теряет и способность наслаждаться, и способность различать, что для него приятно и что нет». Мало того, пресыщение и пьянство, по мнению Златоуста, вместо удовольствия, причиняют человеку большие огорчения и сами по себе, как излишнее бремя, и по своим дурным последствиям для здоровья. Пресыщению он прямо приписывает некоторые болезни, которыми страдали граждане, напр.: боли в ногах, в голове, в глазах, в руках, дрожание всего тела, желтуху, продолжительные и острые горячки и многие другие болезни, даже удар». А о вреде пьянства для здоровья он не считал нужным даже и говорить, потому что вред вина в этом отношении слишком очевиден для всякого уже из того обстоятельства, что в состоянии опьянения человек ״теряет равновесие и при падении получает жестокие ушибы, вследствие которых нередко делается увечным и несчастным на всю жизнь, а иногда удовольствие от питья оплачивается и ценой самой жизни». Говоря о вреде пресыщения для здоровья, Златоуст обыкновенно сравнивал человеческий желудок с жерновом и при этом делал оригинальное, но совершенно верное, объяснение, почему именно употребление излишней пищи отзывается дурными последствиями для здоровья. ״Бог», говорил проповедник: ״дал нам чрево, как бы какую мельницу, сообщил ему соразмерную силу и назначил определенную меру, сколько оно должно перемолоть в каждый день. Поэтому, если кто положит в него более надлежащего, то оставшееся непеределанным и причиняет вред всему телу». В числе мер, какие употреблял Златоуст против рассматриваемых нами пороков, особенно замечательны живые и картинные изображения людей, находящихся в состоянии крайнего опьянения и пресыщения,– изображения, в которых пресытившиеся в одно и тоже время являются и людьми бесконечно жалкими, незнающими себе, ни днем, ни ночью, покоя, и вместе смешными по своей неповоротливости, а пьяницы представляются в таком ужасном и грязном виде, что невольно возбуждают отвращение к своему безобразию. ״Когда роскошествующие встанут из-за стола», говорит Златоуст, изображая состояние людей пресытившихся, ״то последуй за ними, и ты увидишь, что они более походят на скотов и бессловесных животных, нежели на людей. Ты увидишь, как они страдают головокружением, расслаблением и неповоротливостью, нуждаются в ложе и глубокой тишине; мечутся, как бы во время сильного волнения, требуют помощи других и желают придти в то состояние, в котором были прежде, нежели насытились. Они ходят, подобно беременным женщинам с отягченным чревом, едва переступают, едва видят, едва говорят, и все едва делают. Всю ночь они проводят в бессоннице и, несмотря на множество ухищрений, не вкушают приятного сна. Если ж им и случится заснуть, то им видятся нелепые сны и бессмысленные грёзы». – Что касается изображения состояния людей упивающихся, то в этих изображениях Златоуст обыкновенно показывал как ״упивающиеся постоянно теряют сознание, забывают всякий стыд и приличие, развязывают свой невоздержный язык и без разбора извергают из уст все, что взбредет в их шальные головы, не зная, что приберечь, и что издержать»; как затем, ״качаясь, они бродят с места на место, ругаются, скрежещут зубами и с яростью кидаются на окружающих, или же сидят подобно неподвижным истуканам, которые очи имеют и не видят, уши имеют и не слышат», и как, наконец, ״лишенные опоры и равновесия, они, кружась, падают, извращают глазные зрачки, – извергают нечистую слюну, багровеют» и т. д. Вообще, при изображении состояния пресытившихся и упившихся людей, Златоуст не стеснялся никакими подробностями. И нужно думать, что такой способ обличения был одной из самых действительных мер для пресечения страсти к чревоугодию и пьянству, особенно если принять при этом во внимание характер слушателей Златоуста. Последний хорошо знал как природные, так и заимствованные от азиатов, свойства своих сограждан-греков, и на эти именно свойства, кажется, более всего и рассчитывал, когда рисовал мрачные картины пьянства и изображал жалкое положение роскошествующих чревоугодников. Известно, что грек, живой и подвижной по своей натуре, очень высоко ценил легкость и грациозность движений и всегда искренно презирал неуклюжесть и неповоротливость. Указывая на последнюю, как на следствие пресыщения, и употребляя при этом яркие изображения печального состояния объедающихся людей, Златоуст хотел на этот раз случайно развившейся и в сущности не свойственной греку страсти к чревоугодию противопоставить чисто природную склонность грека к легкости и изяществу телесных движений. – Тоже самое, по нашему мнению, следует сказать и о постоянно делаемых Златоустом указаниях на то, что излишняя пища, в особенности изысканная, расслабляет телесный организм. Для грека, измыслившего в свое время целую систему искусственных средств для развития своих физических сил и нередко доводившего их, путем гимнастических упражнений, до размеров сил атлетов, крепость тела всегда была предметом глубокого уважения. – Не менее хорошо Златоуст знал и то, что современные ему антиохийские греки, потомки македонских выходцев, давно уже успели усвоить себе страсть к восточной азиатской неге, не терпевшей и избегавшей всего неприятного,– и вот он пользуется этим отличительным свойством своих сограждан для того, чтобы отучить их от чревоугодия и изображает им в живых и наглядных чертах мучительное состояние одышки и бессонницы, – неизбежных следствий пресыщения, которыми нарушается всякий покой и благосостояние человека, даже и не такого требовательного, как изнеженный восточною жизнью антиохийский грек.– Что касается, наконец, картинных изображений пьянства, то и их, по нашему мнению, Златоуст употреблял в той именно уверенности или по крайней мере надежде, что на грека, питавшего искреннюю любовь к прекрасной внешности и не менее искреннее отвращение ко всему грязному и безобразному, такие изображения должны действовать всего сильнее и неотразимее.

Между обличениями, направленными Златоустом против пресыщения и пьянства, весьма часто встречаются обличения против свадебных пиршеств. В виду того, что Златоуст указывал в этих пиршествах одну из главных причин развращенности антиохийских женщин, не лишне будет, на основании его творений, сказать несколько слов о том, при какой обстановке совершалось тогда заключение браков и каким образом брачные пиры могли так дурно отзываться на нравственности антиохиянок. По свидетельству Златоуста, девица в антиохийском семействе, как и всегда было у греков, заключена была в уединенном гинекее и воспитывалась в совершенном неведении действительной жизни. Только брак вводил ее в действительный круговорот жизни, но, к несчастию, с первого же раза знакомил ее со всем, что только было низкого и порочного в житейском быту. В день, так называемых, смотрин, девица из тихого своего затворничества вдруг попадала в шумное общество родных и знакомых ее будущего мужа, ״тщеславно разодетых в роскошные наряды и одуревших от пьянства», и если удостаивалась чести быть признанной невестой этим пьяным обществом, то принуждена была совершенно отбросить всякий стыд, чтобы видеть все грязные сцены, которыми исполнены были брачные пиршества, и слышать самые возмутительные песни нанятых скоморохов. – Убийственнее всего должны были действовать на нравственные чувства невесты проводы ее в дом жениха. Ее вели к ее будущему супругу самым торжественным, но в тоже время исполненным многих безнравственностей образом. Ее сопровождали не только родные и знакомые, но и все, кому только была охота «позевать» на зрелище, поострить на счет красоты ее лица и других телесных прелестей. Плоские шутки и намеки на супружеские отношения, безнравственные песни, распевавшиеся под звуки труб и флейт, соблазнительные пляски, исполнявшиеся приглашенными на пир танцовщицами, которые обычно набирались из публичных женщин, – всё это должна была увидеть и выслушать невеста, прежде чем переступить порог дома своего жениха. Таким образом вместе с оставлением терема и стен отцовского дома, заслонявших от ее ушей «все пошлости» жизни, «вместе с снятием девического покрывала и, так сказать, с первым взглядом на действительный мир Божий, невеста знакомилась лишь с тем, что только было худого в жизни» и что сразу лишало ее прежней скромности и невинности, «ввергая в самую бездну разврата». «Пьянство, бесстыдство, дерзость, расточительность и роскошь» – вот первое впечатление невесты, при первом же вступлении ее на поприще действительной и более или менее самостоятельной жизни. «И после этого», говорил Златоуст: «ты спрашиваешь: отчего бывает распутство, отчего прелюбодеяние, отчего расторжение браков? Какой добрый урок целомудрия получит невеста, видя и слыша все это?... Она, всегда пребывавшая во внутреннем покое и научившаяся стыдливости с детского возраста, вдруг принуждается оставить всякий стыд, в начале брака научается бесстыдству и выводится на средину в круг людей бесчестных и безнравственных, блудников и развратников. Какое зло не посеется в душе невесты с того дня? ибо она захочет проводить так же и все будущие дни. Оттого бывают жены небережливые и расточительные; оттого в них не достает скромности; оттого в них бесчисленное множество зол».

Театр, дорогие наряды, роскошная обстановка, пышные и изысканные пиршества и вообще неумеренное удовлетворение необузданной потребности к удовольствиям жизни, – все это очевидно требовало больших денег, которые нужно было так или иначе постоянно добывать, чтобы иметь возможность постоянно расточать. И вот, вследствие этого, между современными Златоусту богатыми и знатными жителями Антиохии до того развилась страсть к наживе, что многие из них ״как хищные звери на добычу, с жадностью бросались на деньги». Честь, совесть, красота, долг, правосудие, одним словом все без разбора продавалось за деньги и приносилось в жертву страсти к удовольствиям. «Добродетель нестяжания», говорит Златоуст, «стала в наше время по-видимому, невозможною и даже не верится, чтобы кто-нибудь ей следовал». Его глубоко возмущала эта погоня за наживой и постоянно вызывала на самые сильные противодействия. Большинство антиохийских проповедей Златоуста, и особенно известные проповеди о богатом и Лазаре, исполнены самых резких обличений сребролюбия богатых и знатных классов общества. Прямая и честная душа Златоуста побуждала его иногда даже в лицо называть вельмож и богачей «зверями и грабителями», а свой родной и горячо любимый город – «Вавилоном», ради хищничества этих людей.

Но особенно не мог сносить Златоуст самого крайнего проявления страсти к наживе, именно скряжничества. Наряду с богачами, добывавшими себе всеми неправдами денег для удовольствий, в Антиохии, по описанию Златоуста, нередко встречались и такие богачи, которые старались увеличивать свое огромное богатство вовсе не для того, чтобы с большим удобством обставить свою жизнь и иметь возможность удовлетворять своим порочным страстям, а единственно для того, ״чтобы насчитать у себя побольше золота». Видя в приобретенном богатстве какую-то святыню, они ״покланялись ему, как покланяются язычники идолу», тщательно охраняли его ״как какие-нибудь стражи или псы, за твердыми дверями и крепкими запорами», и не смели прикоснуться к нему, ״живя хуже бедных и голодая до изнурения сил», между тем как житницы их ломились от изобилия хлеба, а погреба едва могли вместить огромное количество бочек с вином. Нечего и говорить о том, что такие люди никогда не помогали бедным. По словам Златоуста, ״они лучше выливали на землю целые бочки вина, чем давали хотя бы одну чашу нищим, лучше высыпали в реку целые житницы хлеба, чем уделяли хотя бы один кусок алчущим; лучше зарывали богатство в землю, нежели давали хотя бы одну монету нуждающимся». Из проповедей Златоуста не видно, к какому из трех племен, составлявших собою население Антиохии, принадлежали подобные скряги, почти не пользовавшиеся плодами своих приобретений и не делившиеся ими ни с кем другим. Трудно предположить, чтоб подобными скрягами могли быть легкомысленные греки, с их всегдашней и, можно сказать, поголовной страстью к удовольствиям жизни, Еще труднее видеть в изображаемых Златоустом скрягах сирийцев, с их неизменным добродушием, тем более, что сирийцы составляли в Антиохии бедный, чернорабочий класс населения. Вероятно, обличаемые Златоустом скряги принадлежали к числу христиан из иудейского племени, которое действительно всегда любило и любит приобретение ради самого приобретения и особенно деньги ради денег, а не ради тех удобств, какие они доставляют в жизни. Как бы то, впрочем, ни было, известно одно, что скряг в Антиохии было ״много», и при том самых закоренелых. Златоуст не находил слов и сравнений для того, чтобы вполне выразить хищничество и сребролюбие этих людей. ״Волки и медведи», говорил он, ״как бы ни были хищны и жадны, все же знают меру своим страстям, а эти сребролюбцы все желают большего и большего: если приобрели сто талантов, жалеют, что не тысячу, если приобрели тысячу талантов, жалеют, что не десять тысяч» и так далее. – Как против пьянства и пресыщения, так и в данном случае, против скряжничества, самым лучшим средством в руках Златоуста, вместе с резкими и сильными обличениями, были яркие изображения порока. Чтобы возбудить в скрягах отвращение к страсти сребролюбия, Златоуст часто прибегал к картинным описаниям того мучительного состояния, которое постоянно испытывают скряги и которое, по мере накопления богатства, все более и более усиливается, ״мучит и терзает их, как лютый и хищный зверь, или жестокий тиран, ни днем, ни ночью не давая покоя, и то поджигает к большему и большему приобретению, то возбуждает опасение за целость и сохранность уже накопленного. При этом Златоуст нередко указывал и на жалкое положение скряг между другими людьми, положение еще более увеличивающее те жестокие внутренние страдания, которые переживает каждый скряга в своей душе. В то время, как сам скряга смотрит на всех окружающих враждебно, видя в одних свою добычу, а в других хищников, которые каждую минуту готовы выхватить у него награбленное богатство, в это время все знающие его, как закоренелого скупца и богача, в свою очередь питают к нему не менее враждебны чувства, – одни потому, что ограблены им, другие из опасения как-нибудь попасться в его руки и быть ограбленными, третьи из сострадания к ограбленным, четвертые, такие же хищные, как и он, по зависти к его богатству и по негодованию на то, что сами не могут ограбить его, и так далее. Таким образом, терзаемый внутри своею страстью, скряга не находит себе успокоения и в окружающей его среде; у него нет ни друзей, ни знакомых, ни родных, а существуют одни только враги, постоянно заставляющие его трепетать за себя и за свои богатства. Благодаря всему этому, Златоуст представлял положение скряг до такой степени ужасным и невыносимым, что мог сравнить его только с адским состоянием. ״Эти корыстолюбцы, говорил он, мучатся непрестанно подобно богачу, просившему каплю воды и не получившему ее, душа их горит в огне даже более его души, так что, если бы не было ни геенны, ни будущего наказания, то в самой настоящей жизни для них – величайшее наказание: постоянно страдать и не видеть конца своим страданиям».

Вооружаясь против страсти к наживе, в каком бы виде эта страсть не проявлялась, – в виде ли бесцельного скряжничества, или в виде приобретения, имевшего целью удовольствие, – Златоуст всегда старался не только о том, чтобы отучить сребролюбцев от их порочной страсти, но и о том, главным образом, чтобы защитить от их хищничества бедный народ, на счет которого нажива обыкновенно производилась. Златоуст всегда питал горячую любовь к простому бедному народу, не потому, что этот народ заслуживал его любовь по своим нравственным достоинствам, а более из сострадания к его жалкому положению. Во времена Златоуста простой народ страшно обременен был непосильными налогами, в то время как имел самый скудный заработок, а иногда даже и вовсе принужден был сидеть без дела, и следовательно без куска хлеба, потому что большая часть работ производилась рабами. Кроме того ему приходилось терпеть самые жестокие несправедливости от всех, кто только мог его притеснять начиная от самого важного сановника и крупного богача, до самых мелких чиновников. Материальное бедствие народа, бывшего жертвой всевозможного лихоимства – вот что главным образом побуждало Златоуста любить этот народ и быть его горячим защитником против высших и богатых классов общества. Во все время своего пастырского служения Златоуст стоял на стороне несчастных и бедных людей и так сочувствовал им, что редко даже обличал их в пороках. Обыкновенно вину за грехи народа Златоуст слагал на высшие классы общества, а самому народу, ради его угнетения, готов был простить все. Особенно в нем возбуждали участие такие бедняки, которые не имели ни одежды, ни приюта, ни куска хлеба и жили на счет подаяния. При Златоусте бедняков этого рода было в Антиохии до 20 тысяч. Существование такого огромного количества нищих рядом с изысканной роскошью богатых и знатных классов антиохийского общества, было самым возмутительным явлением в жизни последнего, тем более, что богачи и вельможи, так или иначе доведшие этих людей до беспомощного состояния, были к ним настолько жестоки, что отвергали их даже в том случае, когда они просили себе один только кусок хлеба для утоления голода, или худой лоскут изношенного платья для прикрытия наготы, или даже одного приюта для ночлега, хотя бы даже и на дворе. В виду всего этого, Златоуст решился во что бы то ни стало помочь бедному нищенствующему народу и, как только сделался пастырем, начал постоянно говорить о благотворении, убеждая богачей быть милостивыми к бедным. Он часто признавался, что желал бы говорить об одном благотворении, если бы не отвлекала его борьба с разными пороками общества. Случалось, поэтому, что он произносил проповедь о каком-нибудь предмете, совершенно не имевшем никакого отношения к бедности, и однако ж, не смотря на это , незаметно для слушателей склонял речь к вопросу о бедных и заговаривал о милостыне – своем любимом предмете, о котором он говорил всегда так живо, страстно и увлекательно, что из всех его проповедей и из всех мест в его проповедях самыми лучшими оказываются именно те, где речь идет о благотворительности. Как всегда, так и в этом случае, на помощь Златоусту являлось прежде всего его искусство трогать слушателей живыми и наглядными изображениями предмета. Но нигде такое искусство не достигало у него такой высокой степени и силы, как именно в проповедях о благотворении. Ни у одного из христианских проповедников, когда либо говоривших в защиту бедности, нельзя встретить лучшего и более трогательного описания жалкой участи нищих, какое мы находим у Златоуста. В самом деле, трудно нарисовать картину бедности, более поразительную, чем напр. следующая. ״Ты бежишь к готовому столу», говорил однажды Златоуст, объясняя, почему нищие вечером бывают особенно назойливы и почему прибегают иногда к возмутительным средствам для того, чтобы возбудить к себе сострадательность: ״ты бежишь к готовому столу и не можешь потерпеть немного, а бедный стоить до самого вечера, стараясь и усиливаясь собрать насущный хлеб; и видя, что день уже окончился, а денег еще не собрано столько, сколько нужно на насущный хлеб, горюет и разжигается и вынуждается делать то, что выше сил его. Вот почему нищие вечером налегают на нас сильнее, – клянутся, божатся, плачут, рыдают, протягивают руки, и поневоле делают без стыда весьма многое другое. При наступлении ночи бедняга бродит по площадям и всем переулкам, недоумевая и не зная, как провести ему ночь. И может ли он спать, когда чрево его прогоняет его сон, терзаясь мучительным голодом, когда наступает холод и идет дождь. Ты вымывшись в бане, облекаешься в мягкие одежды, возвращаешься с радостью и веселием домой, поспешая к приготовленному роскошному ужину, а он, непрестанно гонимый холодом, и голодом, ходит по всем площадям с поникшей головою, протягивая руки и даже от страха не смея напомнить сытому и покоющемуся о необходимой пище, а часто и отходит осыпаемый укоризнами.... Подобно псам, он ходит по переулкам в мраке и грязи и возвращается оттуда часто не домой, не к жене, не на ложе, а на кучу сена, подобно, псам лающим во всю ночь, и, лежа в рубище на сене и в грязи, переносит страшный холод.... Но все это нас не трогает. И вот, чтобы тронуть наше бесчувствие, некоторые принуждены бывают ослеплять малолетних детей. Так как, скитаясь зрячими и обнаженными, они не могли привлечь внимания жестокосердых ни нежностью возраста, ни несчастием, то присоединили к своим бедствиям еще другое плачевнейшее бедствие для утоления голода, находя более легким лишиться общего света и дарованных всем лучей солнечных, нежели непрестанно бороться с голодом и подвергаться самой жалкой смерти.... Есть бедные, легкомысленные и малодушные, которые не могут переносить голода и готовы терпеть все другое, кроме этого. Они, неоднократно приступая к вам с жалким видом, и жалобными словами, но не получив никакой помощи, наконец оставляют просьбу и прибегают к хитростям не хуже кудесников: одни жуют кожи изношенной обуви, другие вбивают в голову острые гвозди, иные ложатся на лёд обнаженным чревом, а иные подвергают себя еще более нелепым мучениям, дабы представить жалкое зрелище». Вместе с подобными картинами, рассчитанными на то, чтобы возбудить в богачах сострадательность к жалкой участи нищих, Златоуст старался указывать богачам и всевозможные побуждения к благотворительности. В перечислении этих побуждений он был положительно неистощим, так что сам сознавался, что может указать их ״целые тысячи».

Каждый богач, по мнению Златоуста, должен благотворить другим уже потому, что это для него самого может быть очень полезно, так как он сам нечаянно может очутиться в положении такой бедности, что будет нуждаться в помощи других, между тем как нищий случайно может сделаться богачом. ״Богатство», говорит Златоуст, есть беглый раб, который ныне служит одному, а завтра перебегает к другому». При такой переменчивости счастья, богач, помогающий другим, приобретает себе на случай бедности друзей, всегда готовых по мере сил помочь ему, тогда как скупец в трудную минуту может остаться совершенно беспомощным. Далее. Так как богачи стараются обыкновенно приобрести себе известность между людьми, то им для этой цели не может быть лучшего средства, как благотворительность. Вместо пустой и ложной славы, достигаемой чрез роскошь, которая скорее бесславит богачей, благотворительность может доставить им самую лучшую известность и самую добрую славу. ״Милостивых людей», говорил проповедник: ״хвалят не только те, которые облагодетельствованы ими, но и те, которые ничего не получили от них. О человеке милосердом все говорят: ״да вознаградит его Бог! Какое же ты получил от него благодеяние? Не я, но брат мой, не я, но сочлен мой, добро, сделанное ему, я отношу к себе».... О милосердом, если случится с ним какое-нибудь несчастие, все молятся: ״помилуй его Боже, сохрани его, надели его добром!» Мало того: любят и уважают не только самих милосердых людей, но и детей их. Представь же, какая честь видеть своих детей любимыми множеством людей, и слышать, как все говорят, когда богатство употреблено на пропитание бедных: ״это – сын человека любимого, это – сын милостивого». Таким образом уже в интересах самих богачей кроются довольно сильные побуждения к благотворительности.

Но интересы каждого человека тесно связаны с интересами целого общества и находятся в прямой зависимости от них; поэтому каждый человек должен заботиться не только о своем собственном благе, но и о благе других членов общества, если хочет обеспечить прочность своего благополучия. Кто употребляет все, что имеет, только на себя одного, тот по мнению Златоуста, так же вредит себе и обществу, как вредило бы себе и всему человеческому организму чрево, если бы оно одно пользовалось тою пищей, которую оно принимает в себя, нисколько не уделяя ее другим частям тела. С другой стороны и само общество, по взгляду проповедника, должно заботиться одинаково обо всех своих членах, а не о некоторых только избранных. В противном же случае, то есть когда одни из его членов будут благоденствовать, а другие терпеть всевозможные лишения, обществу будет грозить опасность разложения, так как между членами его неизбежно явится вражда, уничтожающая самое главное условие для прочности общества, именно единодушие членов. Многие города и даже целые народы погибли, по мнению Златоуста, именно вследствие того, что допущено было слишком большое неравенство в распределении богатства между различными общественными сословиями.

״Все люди, говорит еще Златоуст, по природе своей одинаковы и наделены от Творца одними и теми же дарами счастья, все живут на одной и той же земле, для всех существует одно небо и хор звезд, всех без различия освещает одно и то же солнце, все имеют одинаковую потребность в пище, одежде и т. под. Поэтому, если люди думают, что богатство, как средство для удовлетворения нужд, составляет собственность только некоторых, то думают так не иначе, как вопреки собственной своей природе, нуждающейся у всех в одном и том же, и вопреки природе внешней, предлагающей всем одни и те же блага». ״Даже и у бессловесных животных», говорил Златоуст: ״все общее: и земля, и источники, и пастбища, и горы, и леса, и ни одно из них не имеет больше другого, а ты, человек, кротчайшее животное, делаешься свирепее зверя, заключая в одном своем доме пропитание тысячи и даже многих тысяч бедных».

Но главнее всего, Златоуст проводит ту мысль, что никто из людей не имеет права называть что либо своим, так как все принадлежит Богу. ״Кто присвояет себе богатство и тратит его только на свои излишества, тот, по мнению Златоуста, есть вор собственности у Бога и у всех тех, кому Он заповедал благотворить, подобно тому, как считается вором царский казнохранитель, которому вверено имущество для того, чтобы он сберегал его, расходовал на свои необходимые нужды и раздавал, кому будет приказано, но который злоупотребил доверием государя и истратил все вверенное паевой прихоти». И как этот казнохранитель за растрату ״подвергается наказанию и погибели, так точно и богач, который есть не более, как приемщик денег, следующих к раздаче, если истратит на себя сколько-нибудь сверх необходимой нужды, то подвергается жесточайшему наказанию и погибели; ибо его имущество не ему принадлежит, но сорабам его». Таким образом подавая милостыню, богач, по мнению Златоуста, возвращает бедным лишь то, что принадлежит им по праву, данному самим Богом. Уважать это право, как заповедь Божию, есть прямая обязанность всех имущих христиан.

К сему присоединяется еще полное и безусловное право Христа, ״Который, в лице нищих, Сам приходит просить подаяния» и этим сообщает благотворительности характер самого священного и непреложного долга для тех из своих последователей, которые имеют возможность благотворить. Кто отказывает Христу в куске хлеба, когда Он доставляет людям все блага, и в стакане воды, когда Он пролил за всех Свою кровь, вообще кто не подает Христу из принадлежащего Ему же, тот, по мнению Златоуста, оказывает по отношению к Нему не только жесточайшую неблагодарность, но и самую вопиющую несправедливость, требующую возмездия, равносильного оскорблению самой личности Христа Спасителя, такого возмездия, для которого мало и геенны. Напротив, кто в лице нищих подает Христу, ״скитающемуся в наготе, переходящему от дверей к дверям, стоящему на распутьях и простирающему руки», тот оказывает величайшую заслугу перед Ним и покрывает своей милостыней все, даже самые тяжкие, грехи. ״Милостыня», говорил Златоуст: ״имеет такую силу, что может спасти милостивых людей даже в том случае, если б они умерли, не успевши покаяться в своих грехах». Такие люди спасутся по ходатайству за них облагодетельствованных ими лиц и в особенности по ходатайству Христа, ״Который все благодеяния, сделанные нищим, относит к Самому Себе» и хотя принимает руками бедных из своего же собственного добра, тем не менее считает Себя ״одолженным» со стороны благотворителей и не может поэтому допустить, чтобы они остались без вечной награды. О спасительной силе милостыни Златоуст говорил несравненно чаще, чем о всех других побуждениях к благотворительности, так как вероятно надеялся, что мысль о прощении грехов за милосердие может более всего расположить к подаянию грешных граждан Антиохии, не привыкших и не хотевших долгим и усиленным трудом завоевывать себе вечное счастье. ״Милостыня», говорил проповедник, ״есть царица добродетелей. Легки ее крылья, велика сила ее ходатайства; она достигает до самого царского престола и беспрепятственно возносит туда своих питомцев», то есть людей благотворительных. Указывая богачам различные побуждения к благотворительности, Златоуст в тоже время постарался опровергнуть и различные возражения, какие выставлялись ими против подачи милостыни. Особенно сильным возражением со стороны богачей была ссылка на то, что нищие почти все обманщики и заражены самыми низкими пороками и, следовательно, недостойны милостивого отношения к ним. Хотя богачи, по-видимому, были и правы, однако Златоуст сумел с полной силой опровергнуть их довод. Признавая, как несомненный факт, то, что нищие действительно сильно развращены, он подорвал упомянутое возражение тем, что показал настоящую причину развращенности нищих, обвинив самих богачей в том, в чем на первый раз казались виноватыми одни нищие. По мнению Златоуста, богачи сами, своим жестокосердием и бесчеловечностью, развращают бедных и вызывают развитие между ними самых ужасных пороков и даже преступлений, каково, например, ослепление детей. Если бы богачи были милостивы и не отгоняли от себя нищих, то последним не к чему было бы прибегать к разного рода хитростям и обманам, а стоило бы только попросить, чтобы получить удовлетворение. Все пороки нищих – следствие их бедности, и от милосердия богачей зависит уничтожить их. Осуждать же бедных и презирать за их пороки богачи не имеют никакого права, как потому, что сами ведут жизнь хуже нищих и своим худым примером развращают их, так и потому, что обладание богатством налагает на них обязанность не судить бедных, а оказывать им помощь, не обращая внимания на их достоинства. ״Милостыня», говорил Златоуст, ״есть дело милосердия, а не правосудия, и потому самому называется милостыней, что подается из милости, а не по заслугам или по достоинству. Все достоинство нищего – его нужда. Кто придет к нам с ней, ни о чем не будем разыскивать, потому что подаем не нраву, а человеку – сожалеем о нем не за добродетель, а по причине несчастия». – Другим, хотя менее сильным, но также часто приводимым возражением против подачи милостыни была ссылка на то, что бедным должна благотворить церковь, в распоряжении которой находится имущество, назначенное именно для благотворительности». Основательность и этой отговорки опровергнута Златоустом самым блестящим образом. Он не оспаривал того, что церковь не может не заботиться об участи бедных, но разъяснил богачам, что отсылать нищих за помощью к церкви или к кому бы то ни было другому, когда просят помощи у них самих, значит то же самое, что отказываться от молитвы, потому что церковь молится, или от поста, потому что постятся другие. Делай все сам и получишь награду». Затем Златоуст выставлял на вид богачам то, что главная забота церкви – вовсе не материальное благосостояние паствы, а ее духовное преуспеяние. Если ж церковь принимает на себя заботу об улучшении материального положения нищих и имеет для этой цели особое имущество, то потому только, что богачи сами не хотят, помимо церкви, обратить внимания на бедных. Вообще: церковь, по мнению Златоуста, благотворит по необходимости, и благотворительность скорее отвлекает ее от настоящего своего дела, чем составляет прямую ее обязанность. Наконец, проповедник указывал богачам на то, что церковь не имеет в своем распоряжении столько средств, чтобы удовлетворить нуждам всех бедных, между тем как богачи владеют такими громадными средствами, что без особенного ущерба для себя могли бы избавить от нужды всех бедных своего города.

Таким образом для защиты бедных Златоуст сделал все, что только можно было сделать человеку, облеченному в сан пресвитера. Он описал в самых ярких чертах несчастную участь бедных, выяснил, в чем заключается ее причина, указал в частной благотворительности средство для ее облегчения, представил богачам всевозможные побуждения к благотворительности и постарался опровергнуть все их возражения против помощи бедным. Такое широкое и горячее заступничество за бедных было в те грубые времена новостью не только для Антиохии, но и для всего греко-римского мира. ״Со времен Сиурия Кассия», говорит Амедей Тьери: ״громившего пред римскими плебеями ростовщичество патрициев, со времен Гракхов, проповедовавших аграрные законы, никогда подобные речи до появления Златоуста... не поражали человеческого слуха». Тоже самое говорит в своей монографии о Златоусте и Поль Альберт. II нужно признать, что оба эти писателя совершенно правы в том отношении, что считают за редкость такое энергичное заступничество за бедных, каким отличался Златоуст. Но Тьери и Поль Альберт глубоко ошибаются в том, что ставят Златоуста наряду с упомянутыми историческими личностями и видят в нем какого-то демагога. Сиурий Кассий и Гракхи были политическими деятелями и хотели основать имущественное равновесие на политико-экономических началах, между тем как Златоуст был учитель нравственности и думал устроить лучший порядок вещей на началах чисто нравственных. – При том он хотел только сгладить две противоположные крайности в отношении обладания дарами счастья, а вовсе не домогался того, чтобы сделать всех людей одинаково богатыми. От совершенного уничтожения бедности Златоуст не только не ожидал улучшения общественного быта, а напротив видел в этом уничтожении даже подрыв для общественной жизни и деятельности. ״Уничтожь бедность, говорил он, ״и ты уничтожишь весь порядок жизни: тогда не будет ни корабельщика, ни земледельца, ни плотника, ни ткача, ни сапожника, ни кузнеца, ни кожевника и никого из ремесленников, а без них у нас все расстроится. Если бы все были богаты, то все стали бы жить в праздности – и тогда все расстроилось бы и погибло». Вместе с тем Златоуст признавал и нравственное значение имущественного неравенства. Неравномерное распределение богатства он считал одним из существенных условий для поддержания тесной связи между людьми. Богатые, по его мнению, существуют для того, чтобы благотворить бедным, а бедные для того, чтобы обращаться к ним за помощью. Первые чрез благотворительность приобретают себе в бедных друзей, людей, готовых служить им, а последние видят в благотворителях опору своего существования. Ни те, ни другие обойтись друг без друга не могут, а потому и привязываются друг к другу. Таков взгляд Златоуста на существование различий между людьми в отношении обладания богатством. Оставаясь верным этому взгляду, Златоуст мог желать только улучшения быта бедных и быть ״не народным вождем», как думают Тьери и Поль Альберт, а ходатаем и защитником народа пред богачами города. И действительно, Златоуст, как мы видели, всегда только возбуждал богачей к благотворительности и никогда не принуждал их к ней.

Вместе с заботами об улучшении быта бедняков, Златоуст не мог не обратить серьезного внимания и на положение рабов, которых антиохийские богачи нередко имели тысячи по две, и которые обречены были еще на более жалкую участь, чем нищие, особенно в нравственном отношении. ״В современном Златоусту обществе было распространено мнение о рабах, как о чем-то среднем между людьми и животными; их считали неспособными к благородному и честному образу действий, им ни в чем не доверяли и полагали, что только грубые исправительные меры могут остановить их от всевозможных преступлений». Понятно, что при таком взгляде на рабов, различные притеснения и нравственные оскорбления в отношениях господ к этим несчастным людям были делом самым обыкновенным. Правда, таких бесчеловечных и возмутительных проявлений в этих отношениях, какие (проявления) имели место в древнем мире, когда на рабов смотрели даже хуже, чем на животных, при Златоусте быть не могло, так как со времени Константина Великого христианское правительство начало издавать благодетельные указы в пользу рабов; тем не менее в IV веке участь последних была еще очень тяжела. Вследствие долговременного существования рабства, общество настолько привыкло к этому явлению, что по большей части не хотело знать никаких императорских указов и считало заступничество за рабов отнятием у рабовладельцев их естественных и законных прав, освященных самой древностью. Чтобы улучшить участь невольников недостаточно было одних внешних мер, каковы указы, а нужно было перевоспитать самые убеждения общества и, главным образом, тех членов его, в ближайшей зависимости от которых рабы находились и которые более, чем все другие члены общества, были убеждены и в правильности своих взглядов на рабов, и в естественности грубых отношений к ним. Златоуст и принял на себя эту задачу: изменить взгляд общества на рабов, как на ״презренную, бесправную и безличную массу, по самому происхождению своему неспособную ни к чему благородному и хорошему». Он, прежде всего, постарался внушить рабовладельцам, что достоинство, или благородство кого бы то ни было заключается не в происхождении, а в нравственных качествах, в которых нельзя совершенно отказать и рабам и которые у последних нередко бывают даже лучше, чем у господ. ״Для благородства», говорил проповедник: ״требуется не знатность предков, а добродеятельный нрав. И раба назову благородным, и господина рабом, как скоро узнаю их нравы. И благородный человек для меня не благороден, если у него рабская душа, ибо кто и раб, как не работающий греху?... Сколько господ лежат пьяные на постели, а слуги подле них трезвые. Кого-же из двух назвать рабом? Раба ли, служащего человеку, или пленника страстей»? Таким образом, уравнивая нравственное достоинство рабов и господ и отдавая в некоторых случаях предпочтение первым, Златоуст доводил рабовладельцев до сознания, что рабы такие-же люди, как и они, и потому наравне с ними должны пользоваться всеми общечеловеческими правами. При этом проповедник напоминал, что общечеловеческие права отняты у рабов не природой и не Богом, Который не создал рабства, а ״ненасытным корыстолюбием некоторых невежественных людей», воспользовавшихся такими случайными обстоятельствами, каковы ״кровопролитные войны», для того, чтобы обратить в свою собственность побежденных противников, имевших прежде такие же права и такую-же свободу, как и сами победители. В тоже время Златоуст постарался выяснить и причину развращенности рабов, говорившей по-видимому против правоспособности их ״к честному и благородному образу действий» и служившей, как казалось рабовладельцам, достаточным основанием для того, чтобы обращаться с рабами самым грубым образом. Как в нравственной испорченности нищих он обвинял богачей, так и развращенность рабов он ставил в вину самим рабовладельцам, которые, по его мнению, своим дурным примером и постоянными оскорблениями сами довели нравственность рабов до крайне низкого уровня. Чтобы удержать рабов от пороков и преступлений, Златоуст предлагал рабовладельцам употреблять не грубые исправительные меры, которые могли только забивать и ожесточать рабов, а те же самые меры, какие употребляются для людей свободных. Так, он советовал господам позаботиться о нравственном воспитании рабов и о том, чтобы подавать им хороший пример своим поведением. Лучшим же из всех средств для исправления рабов Златоуст считал дарование им свободы и часто убеждал рабовладельцев отпустить на волю по крайней мере тех рабов, которые служили только для одной роскоши и в которых не было решительно никакой нужды, – убеждал отпустить, впрочем, не на произвол судьбы, а так или иначе наперед устроив их судьбу, обучив их, напр., какому-нибудь ремеслу, чтобы они могли добывать себе и пропитание и все другое необходимое для жизни, а не умножали собой и без того многочисленный класс бездельного, нищенствующего люда. Замечательно, что Златоуст, являясь горячим защитником рабов, однако воздерживался от проповеди о совершенном уничтожении рабства, потому, вероятно, что видел целую массу предрассудков, делавших невозможным осуществление полной свободы в то время, когда самая проповедь об ограничении рабства и особенно о нравственном воспитании рабов была делом совершенно новым и неслыханным для общества.

Рассмотренными нами вопросами исчерпываются почти все главные пункты нравоучительных бесед Златоуста к антиохийскому народу, а потому думаем, что всего сказанного нами совершенно достаточно как для характеристики проповеднической деятельности св. Иоанна Златоуста, так и для знакомства с современным ему состоянием общественной жизни, которая своими темными и порочными сторонами вызвала его на противодействие себе.

Ровно 1500 лет тому назад, в самую пору расцвета христианства, 14 сентября, в тяжелом и безвестном изгнании, в окрестностях глухой армянской деревушки Команы, в церкви св. Василиска, отошел в вечность знаменитый столп христианства, св. Иоанн Златоуст, архиепископ стольного города Константина, добрый, нелицеприятный пастырь и твердый борец за правду Христову, человек необыкновенного нравственного подъема и воодушевления, выдающийся духовный оратор, покорявший своих слушателей удивительным красноречием, в котором счастливо сочетались внешние формы ораторского таланта с идейным горением христианского сердца, – чистого, пламенного, воодушевленного высокими идеалами Евангельской Христовой истины.

Теперь, когда нас отделяет от момента блаженной кончины Златоуста уже целое полуторатысячелетие, об этом знаменитом деятеле христианства конечно не может быть двух мнений. История давно уже произнесла свой беспристрастный суд над личностью Златоустого пастыря. Весь христианский мир, без различия вероисповеданий, замечательно единодушно сплетает вокруг его главы пышный лавровый венок и окружает его личность ореолом неувядаемого величия и славы. Католическая церковь в настоящие юбилейные дни посвящает ему целый ряд торжеств. Православная Церковь точно также сегодня по всей России достойно чтит его святое имя. Но если мы перенесемся своею мыслью в глубь седой старины и пойдем вслед за живым Златоустом, по стопам его жизни, то мы ясно увидим тернистый путь его многострадательной пастырской деятельности, закончившейся, как известно, лишением кафедры и постыдным изгнанием, – постыдным, конечно, не для личности самого Златоуста, а для его властных врагов. Последние моменты жизни Златоуста вообще составляют скорбные страницы в истории Церкви. Когда гений Златоуста, можно сказать, достиг апогея своего величия, когда его нравственный облик, как пастыря и администратора, особенно величаво обрисовался среди окружающей мрачной действительности, когда он сделался в буквальном смысле слова властелином душ и сердец врученной ему паствы, когда сами язычники – с нескрываемым удивлением питали зависть пред его личностью и выражали свое искреннее сожаление, что ״христиане его похитили у них», – в этот именно исторический момент морального торжества христианства Златоуст и должен был испытать всю бездну несчастий, которые обрушились на его голову. Он пал, сраженный интригами придворной аристократии, поддержанной своенравной мстительной императрицей Евдоксией, державшей в это время бразды государственного правления при слабом безвольном императоре Аркадии Нравственно чистый, непреклонно твердый, не знавший сделок с совестью, Златоуст оказался для придворных интриганов слишком тяжелым нравственным ярмом, чтобы удержаться в Константинополе, этом втором Вавилоне, по выражению историка. Были пущены в ход его врагами все средства, чтобы только отделаться от ненавистной личности этого ״нового Катона», который в это время приобрел неограниченное нравственное влияние среди простого Константинопольского народа, среди всех, кому дороги были высшие идеалы христианской жизни и нравственности. И среди высшего духовенства нашлись тогда люди, вроде Феофила, патр. Александрийского, Акакия, еп. Берийского, Серапиона, еп. Гавальского, которые, по личной злобе к Златоусту, решились устроить видимость канонически-церковного осуждения Златоуста.

Так составился в 403 году собор в Халкидоне, который известен в истории под названием ״Придубского». Небольшое число епископов, нарочно привезенных из Египта, поддержанное с одной стороны Евдоксией, а с другой епископами – Серапионом, Акакием, Кирином, под председательством Феофила, и вынесло Златоусту обвинительный вердикт, осудив его на изгнание с кафедры. В вину Златоусту было поставлено главным образом его неуважение к личности императрицы, которую он, будто бы, злонамеренно оскорбил в одной из своих проповедей, сравнив ее с Иезавелью и назвав ״Адоксией», т. е. бесславной. При этом был поставлен на вид Златоусту и его еретический образ мыслей, который, будто бы, явно обнаружился покровительственным отношением его к оригенистам, почитателям известного богослова Оригена, над которым в данное время, по проискам все того же Феофила, сгущались уже черные тучи. Собору 39 епископов, при покровительственном отношении к нему Евдоксии, конечно, не трудно было добиться утверждения обвинительного акта со стороны императора. Златоуст был осужден на низвержение и должен был отправиться в ссылку. Впрочем, на этот раз гроза прошла для него сравнительно благополучно. Когда он, поде конвоем солдат, находился уже в предместьях Константинополя, – в Пренсете, – сильное землетрясение, разрушившее многие здания в Константинополе, заставило раскаяться Евдоксию в своем проступке против личности Златоуста. Евдоксия, при всей своей ветренности и мстительности, была крайне суеверной женщиной. Землетрясение она объяснила себе как результат гнева Божия за поруганную честь Златоуста. Осуждение с изгнанника было снято, причем также поспешно, как и было наложено. Оправданный новым собором 65 епископов, которые осудили в свою очередь Придубский собор, Златоуст снова вступил на кафедру Константинополя среди всеобщего ликования клира и народа. Но ненадолго. Когда первые порывы суеверного страха пред судом Божиим ослабели в душе Евдоксии, когда Златоуст снова не утерпел, чтобы не обличить в своей пламенной проповеди Евдоксию за чисто языческие празднества, которые она устроила по случаю открытия серебряной колонны, возглавленной ее собственным бюстом и водруженной около самого алтаря церкви св. Софии, Златоусту пришлось снова испытать целый ряд гонений. Злоба против Златоуста в душе Евдоксии снова закипела. Опять появились на сцену и его духовные судьи – все те же Феофил, Акакий, Серапион и Кирин. На этот раз не сочли нужным составлять даже особого собора и на все дело посмотрели с точки зрения постановлений Придубского собора. В вину Златоусту было поставлено то, что он неправильно, будто бы, возвратился на кафедру, вопреки раз состоявшемуся осуждению. Хотя подобное обвинение было неправильно даже с формальной стороны, так как последующим собором 65 епископов осуждение было снято с Златоуста и он был снова водворен на кафедру по настойчивому желанию самой же Евдоксии, но, однако, мнение Феофила и его единомышленников было скреплено верховной властью императора Аркадия. Златоусту без всякого суда и следствия было предписано немедленно оставить кафедру. Тщетно Златоуст взывал в это время к голосу справедливости и требовал над собой всецерковного суда. Его судьба была отдана в руки исключительно одной только кучки придворных временщиков и интриганов не пожелавших, по вполне понятной причине, расширить рамки общецерковной компетенции, тем более, что настроение народных масс и большинства клира было не на стороне судей Златоуста. Константинопольский народ и клир слишком недвумысленно заявляли свой негодующий протест против той неправды, какой была окружена личность гонимого иерарха.

Между тем критическое положение Златоуста обострялось все более и более. В праздник Рождества Христова сам император отказался публично принять св. тайны из его рук. В Великую Субботу в крещальне храма св. Софии произошло кровавое избиение, которому подверглась громадная группа в три тысячи человек, приготовившаяся принять от Златоуста св. крещение. Грубые солдаты, действовавшие несомненно по особому наказу, избили в самом храме множество христиан, которые не желали отказаться от общения со своим любимым епископом; при этом были осквернены даже св. дары евхаристии грубыми руками фракийских солдат-язычников. На жизнь самого Златоуста было дважды произведено покушение, которое было предупреждено только бдительностью его друзей. Наконец, 5 июня 404 года, состоялось утверждение императором самого акта низложения и изгнания Златоуста. Кроткий пастырь, ревновавший больше всего о мире церкви, а не о своем личном самолюбии, добровольно уступил физической силе своих настойчивых врагов. Он тайно, незаметно для народа, в сопровождении нескольких близких ему друзей, оставил патриархию и на берегах Босфора отдался в руки ожидавших его чиновников. Таким образом удалился ״ангел церкви», по выражению его биографа – Палладия Еленопольского. На кафедре Константинополя навсегда замолкли золотые уста. Златоуст окружил свой уход из патриархии такой таинственностью, что народ узнал о похищении своего пастыря только тогда, когда изгнанник под конвоем стражи уже отплыл от берегов Босфора. Страшный взрыв народного негодования был ответом на эту драму. В Константинополе поднялось целое возмущение, во время которого в пламени пожара погибло здание сената, были повреждены строения патриархии и часть самого храма св. Софии. Этот неразумный поступок толпы еще более ухудшил положение Златоуста и его друзей, которых вполне естественно заподозрили, если не в активном участии, то по крайней мере в подстрекательстве к бунту. Начались жестокие пытки и казни. Самому Иоанну местом ссылки был назначен отдаленный глухой город Кукузы (в Армении), населенный полудикими племенами исаврян. Более тяжелой пытки для изможденного трудовой жизнью старца – нельзя было и придумать. Вдали от своих друзей, вне сферы привычной обстановки, он как бы заживо погребался в Исаврийских горах; у него был оборван самый жизненный нерв его существования. Когда же оказалось, что и в полудиких Кукузах Златоуст сумел проявить кипучую деятельность и снискать симпатии среди жителей, враги перебросили его в Питиунт, еще более отдаленный и глухой город Армении. На пути туда и закончилась трудовая жизнь св. мученика. И без того надорванный, организм Златоуста наконец не выдержал. Возле Команы, при гробнице св. Василиска, он мирно закончил свою жизнь со знаменательными словами на устах: ״Слава Богу за все». Таков заключительный скорбный аккорд жизни знаменитого Златоуста, которому мы сегодня сплетаем лавровый венок.

Вскоре же после смерти Златоуста его поруганная честь была восстановлена. Еще при патриархе Аттике, втором преемнике мученика-патриарха, в 417 г., (т. е. через 10 лет после его кончины), его имя было занесено в диптихи Константинопольской церкви. То же было сделано еще в 413 г. Александром Антиохийским и Кириллом Александрийским. Таким образом Златоуст был прославлен, как святой муж, безупречный деятель церкви. По указу императора Феодосия Младшего в 438 г. его останки были перенесены из Команы в Константинополь. Халкидонский Вселенский собор (451 г.) прославил его, как знаменитого проповедника, упрочивши за ним самое название Златоуста, под каким он известен и теперь всему христианскому миру. Таким образом беспристрастный суд истории был произнесен над ним.

Ясно, что Златоуст оказался для потомков вне всякого подозрения и во всяком случае он не был возмутителем народа в дурном смысле этого слова, как это казалось иногда расстроенному воображению его врагов. За что же, спрашивается, постигла Златоуста столь суровая кара со стороны его современников, – императора Аркадия и некоторых представителей церкви? Ответ на этот вопрос заключается в самом характере деятельности св. Златоуста, как администратора церкви и духовного писателя, и прежде всего в тех исторических обстоятельствах, среди которых должен был развернуться его могучий гений. Нельзя, конечно, отвергать, что в трагической судьбе Константинопольского пастыря видную роль играли и чисто случайные обстоятельства – личная злоба мстительной Евдоксии, совершенно своеобразное интриганство Феофила, человека искательного, злобного, неразборчивого в средствах борьбы. Но все же несомненно, что в судьбе Златоуста действовали также и глубоко исторические факторы; в самой атмосфере окружающей действительности был какой то микроб, который в 14 веке обычно губил всех лучших деятелей церкви, подобных Златоусту. Известно, что Афанасий Великий, этот общепризнанный ״отец православия» чуть ли не половину своего долгого епископствования в Александрии провел в ссылке и изгнании (всего пять раз – при Константине, – при Констанции два раза, при Валенте и Юлиане). Василий Великий все время должен был работать под страшным гнетом со стороны императора Валента и, если удержался на кафедре, то только по своим исключительным административным дарованиям. Григорий Нисский, этот лучший христианский философ и богослов, после нескольких лет епископствования, закончил свою жизнь в безвестном изгнании. Григорий Богослов, эта краса Константинополя, талантливейший мыслитель и проповедник, сам не выдержал тягостей окружающей административной обстановки и сложил с себя звание епископа Константинопольского, отправившись в уединение монастырского затвора. Иероним Стридонский с первых же шагов своей церковно-административной деятельности, оставил всякую мечту о дальнейшем прохождении церковных должностей и весь ушел в науку, замкнувшись на целые 35 лет в затвор Вифлеемского монастыря. Амвросий Медиоланский, этот Златоуст Запада– должен был пустить в ход всю свою дипломатию, весь громадный запас своего административного таланта, чтобы в своей кипучей деятельности не разбиться о подводные рифы современной ему государственно-общественной обстановки. Кирилл Александрийский, этот знаменитейший деятель Александрии эпохи несторианства, должен был перенести все тяжести темничного заключения прежде, чем добился торжества истины в своей борьбе с Константинопольским епископом Несторием и покровительствующим Несторию влиянием двора. И так... было со всеми деятелями христианства IV века, которые теперь, по всей справедливости почитаются гордостью церкви, прославляются как столпы и утверждение христианской истины и жизни. И, наоборот, все епископы, плывшие в утлой ладье традиционных устоев современности, вроде Нектария, предшественника Златоуста по кафедре, который замечателен в истории только тем, что никогда не возвышал своего пастырского голоса и в пышности и великолепии своего патриаршего обихода соперничал с богатейшими магнатами Константинополя,– вроде Феофила Александрийского, выдающегося придворного интригана, всегда примыкавшего к сильнейшей придворной партии, – вроде Арсакия Константинопольского (преемника Златоуста), которого даже церковные бытописатели называют не иначе как ״гнилым пеньком» (Симеон Метафраст), – все эти и другие многочисленные епископы IV века, теперь совсем позабытые, безвестные,– до конца своей жизни мирно проходили свое несложное служение и пользовались неизменной твердостью своего положения.

Таким образом факты исторической действительности свидетельствуют о том, что в самой атмосфере церковно-общественной жизни эпохи Златоуста не все обстояло благополучно: были какие-то скрытые причины, которые тормозили обычно деятельность лучших представителей христианства в их борьбе за идеалы Христовой истины, – как в области религиозной метафизики, так и в области христианской этики. Эти причины несомненно скрываются в дуализме мировоззрения, которым прорезывается вся история древнего христианства. Первые века представляют нам позорище нескончаемой упорной борьбы двух миров, двух миросозерцании, – христианского и языческого. Эта борьба фактически не прекратилась для церкви и со знаменательного момента объявления христианства свободным в римском государстве (имеем в виду Миланский эдикт Константина 315 года). Борьба с этого момента только изменилась по форме, но не по существу. С 315 года прекратились юридические гонения на христиан со стороны языческого государства, умолкли неистовые крики языческой черни: ״ad leones christianos» – ко львам христиан! Но борьба в области идей не прекратилась, не прекратилась потому, что само римское государство и вся римская общественность, выступивши под знаменем креста Христова, сохранили в сущности традиционные устои языческого миросозерцания, весь строй традиционной языческой практики жизни. Христианство и в своей религиозной метафизике и в своей религиозной этике от начала до конца было проникнуто возвышенными идеалами,– оно стремилось возвысить нравственный облик эмпирического человека и ставило ему высокий идеал подражания И. Христу. 5Изычество, наоборот, спускало человека с высот идеализма в юдоль узкого материалистического эпикуреизма и эту идеологию эпикуреизма воплотило в неподвижные формы определенного, чисто языческого, государственного и общественного строя. Самое религиозное сознание язычника, грека и римлянина, вполне гармонировало с их мировоззрением. Величественные боги небесного Олимпа постепенно приблизились в их сознании к нравственному уровню обыкновенных людей, – боги стали людьми в обыкновенном смысле этого слова. Вековая связь религии политеизма с римской государственностью в данном отношении несомненно имела решающее значение. В греко-римском мире связь и взаимоотношение религии и государственности, с самого начала их исторического бытия, были закреплены настолько твердо, как нигде, как ни в каком другом общественно-государственном организме. Боги Олимпа все эти бесчисленные Зевсы, Юпитеры, Меркурии, Афродиты, Юноны, были в тоже время родственной семьей греко-римских царей и императоров. Весь сонм римских жрецов возглавлялся величественной фигурой ״Верховного жреца"– императора. Религия политеизма и римское государство вследствие этого ассоциировались. Жизнь Олимпийских богов и римских властелинов тесно слилась даже в формах своего внешнего выражения. Олимп в представлении римлянина и грека оказался насельником все того же грешного, мира – с его страстями, злодеяниями, ׳человеконенавистничеством, развратом. Вакханалии совершающиеся в недрах царских палат и около царского трона, были окружены ореолом олимпийского величия, божественной святости и неприкосновенности. И мы видим, что еще Сократ объявлен был безбожником, святотатцем, оскорбителем величества, за одно только то, что в своих богословских диалогах осмеливался открыто живописать народу всю глубину нравственного падения государственной власти, прикрывающейся авторитетом олимпийских богов, низведенных на трибуну бесстыдства. Таким образом отношение римской государственности к религии, в силу указанного нами сродства идей политеизма с языческой государственностью, дифференцировалось в форме приниженно-зависимого служения религии интересам государственности. Религия языческого политеизма, весь ее иерархический строй, культовые постановления, все это было сведено на степень обыкновенных государственных учреждений. Здесь доминировала не воля богов небесного Олимпа, а личное усмотрение все тех же императоров верховных жрецов, которые по собственному желанию являлись законодателями и вдохновителями религиозного сознания и самой нравственной религиозной совести. В первый, начальный, момент формального торжества христианства, все эти традиционные устои римской государственности и общественности, конечно, не могли уничтожиться сразу и замениться новыми устоями и в духе начал христианственности. Римское государство и общественность должны были пережить еще долгий путь эволюции, чтобы из христианских по форме обратиться в христианские учреждения по самому духу и существу. На практике оказалось, что этот начавшийся для римского государства процесс эволюции сделался в тоже время ареной страшной борьбы в недрах самой христианской церкви. Церкви пришлось, как и в первые три века, страшно и упорно бороться с римским государством и обществом, если уже не за внешнее правовое существование, то за целость самых христианских устоев, которым стала грозить теперь серьезная опасность потонуть в потоке всевозможных языческих течений со стороны римского общества и государства, не утвердившихся еще в началах христианских веры и жизни.

В ряду этих течений, в области религиозной метафизики – первое место конечно занимает арианство с его чисто языческой религиозно-философской системой сведения личности Христа, как Бога, на положение простой твари, – такой же твари, как и все прочие люди. Правда, семена арианства, как языческой отрасли религиозного богосознания, скрываются еще в глубокой древности. Еще евиониты (во 2 в.) и Павел Самосатский (в з в.) проповедовали в сущности такое же учение, считая Христа простым человеком. Но тогда это учение было мнением отдельных лиц небольшой кучки ренегатов ортодоксального христианства. Теперь же арианство, выступает уже в форме целого движения, которое бурною волною захлестывает громадную часть христианского общества и успевает добиться доминирующего положения в глазах самого государства. Арианство, с его разветвлениями на некоторое время – очень продолжительное – становится даже государственною верою. Сам император Константин, в общем беспристрастный судья религиозных вопросов церкви, некоторое время оказывает покровительство арианам и все время имеет, в качестве духовных руководителей, арианствующих епископов, – Евсевия Кесарийского и Евсевия Никомидииского, от которого принимает и св. крещение. Императоры Констанций и Валент, а из западных Валентиниана и Юстина выступают уже настоящими апостолами арианства и, ценою гонений на ортодоксальную церковь, возвышают его на положение profession de foi самого государства. Таковы первые плоды начавшейся в IV в. аккомодации устоев христианства с устоями традиционного язычества в области традиционной метафизики, при доминирующем значении римской государственности.

Параллельно – и в том же духе – совершалась в IV веке эволюция христианства и в области нравственно-практической жизни. И здесь государственное положение христианства оказало несомненно громадное влияние на понижение общего уровня нравственного самосознания церковного общества в его целом. Римская государственность и общественность, ставши официально под знамя креста Христова, сразу ввело в лоно церкви множество таких членов, которые приняли христианство только по имени, а по духу и по жизни были еще настоящими язычниками. В конце концов, оказалось, что под новой формой государства христианского укрылся все тот же старый строй бытового языческого уклада жизни – личной, общественной, государственной... ״Проникнутой духом язычества осталась вся общественная жизнь Византии; с ее языческими идеями, с ее церемониальными торжествами, с ее триумфами, с ее гордостью, с ее самоупоением и со всею позолоченной ветошью языческого мира, которая охватывала все общественные нравы и была узаконена государственным правом». Государство естественно не могло отрешиться и от традиционного языческого взгляда на самое отношение религии к государственности. Как древний Олимп, церковь оказалась в конце концов подчиненной государству. Парализовалась всеосвящающая сила нравственного влияния церкви чрез ее союз с двоеверным полуязыческим-полухристианским государством.

Таким образом жизнь христианского общества – на самой заре государственного положения христианства в империи– поставила на очередь разрешение кардинального вопроса первостепенной важности. Церкви предстояла задача серьезно заботиться об укреплении христианского учения, как в области метафизики, так и в области этики. Задача борьбы до чрезвычайности усложнилась при этом тем обстоятельством, что противоположная христианству идеология была глубоко заложена в самых основах традиционной римской государственности и санкционировалась всем ее традиционным укладом. Со стороны церкви, самым ходом вещей, требовался таким образом особенный героизм, чрезвычайный подъем духа и энергии, чтобы спасти устои христианства, привить евангельские идеалы к самосознанию современного общества. И такие герои духа нашлись, несмотря на то, что общее разложение нравственно-религиозных устоев в данный переходный момент роковым образом отразилось на настроении самой иерархии. Среди иерархов IV века было много таких лиц, которые вместе с обществом спустились с неба на землю и усвоили себе идеологию современной языческой жизни. Появились все эти Акакии беррийские, Феофилы александрийские, Кирины, Северианы, которые показали всю свою нравственную безличность в грустной истории Златоуста.

Герои христианского духа вышли не из этой среды, а из иной ограды церковной, какой с самого начала IV века оказалось монашество.

Знаменательно самое появление монашества, как раз в пору государственного положения христианства в империи, в пору начавшегося разложения его нравственно-религиозных устоев. До IV в. монашества, как строго организованного института отшельничества, не было, – не было потому, что в самой жизни церкви первых трех веков не представлялось еще повода к образованию среди верующих особого класса людей, вынужденных вне мира созидать свое нравственно-духовное величие. Христианская община первых трех веков была еще настолько крепка нравственно-религиозной устойчивостью, что представляла из себя как бы одно соогранизованное тело, одушевленное высоким горением нравственно-религиозного духа. Только с начала IV века, когда обнаружилось нравственно-религиозное разложение среди членов самой христианской общины, оказалось на лицо необходимость уйти от этих членов в монастырские затворы и здесь, вдали от мира, созидать свое нравственное величие. Таким образом самая жизнь выдвинула появление монашества, с его аскетическими идеалами, с его обетом девства. Так образовалась как бы особая церковь в церкви, но возросшая в интересах самой же церкви. Являясь по форме антиобщественным институтом, с точки зрения общественности государственной, монашество по существу своему не было выражением ренегатства по отношению к общественности чисто христианской. Оно, в самых основах своей идеологии, представляло только возврат к утраченному нравственно-религиозному совершенству первобытной христианской общественности. В осуществлении самых обетов девства монашество не было отрицанием христианской брачной семейственности в самом ее принципе, а только ухождением от этой семейственности в интересах более свободного развития нравственно-религиозной личности. Это был своего рода аристократизм духа, но приноровленный только к условиям индивидуальных стремлений личности к борьбе ее с нравственно-религиозной приниженностью. Мир, как целое, с его жизнью по идеалам Евангелия, не уничтожался в сознании монаха-аскета. Христианский брак, чистая христианская семейственность, государственно-общественные отношения, как необходимые основы жизни мира, не исключаются из кодекса правил монашеской аскетики. Иначе, были бы невозможны и те выступления в мир внешней общественности со стороны многих первобытных христиан-аскетов, которые проявляли свою кипучую деятельность не только в монастырских затворах, но и на арене жизни вне монастырской. Все лучшие деятели четвертого века христианства были монахами-аскетами по своему первоначальному воспитанию и образованию. Таковы: Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Иероним и, наконец, нами ныне прославляемый св. Иоанн Златоуст. Все эти знаменитые столпы христианства IV века, в монастырских затворах создавшие крепость своих нравственно-религиозных сил, закалившие свой нравственный характер, зрелые годы своей жизни посвятили миру, для созидания в нем царства Божия. Им собственно христианская церковь обязана тем, что она вышла чистой и незапятнанной из горнила испытаний, предпосланных ей государственно-общественной жизнью IV века. Они собственно на своих плечах вынесли все тяжести переходного момента христианизации римского общества IV века, как в области метафизики, так и в области этики. Афанасий Великий, Василий и оба Григории были по преимуществу защитниками метафизической стороны христианства и своей упорной деятельностью прервали грозный поток языческой идеи, пронесшийся в сознании христиан IV века в форме арианства.

Иоанн же Златоуст оказался столпом христианства в области нравственно-практической жизни по преимуществу. Здесь лежит его главная и незаменимая заслуга для церкви и общества. Эта деятельность, проведенная им на фоне мрачной действительности, и стяжала ему мученический венец в далеком изгнании. Нам нет необходимости вдаваться в подробный анализ всех мельчайших частностей широкой деятельности Златоуста (что может служить предметом специального исследования). Мы представим только общий образ его светлого облика, какой тесно связывается с его личностью, безусловно великой в летописях церковной истории. И прежде всего самая жизнь Златоуста вызывает в нас невольное удивление своею цельностью, твердостью, непреклонностью шествования по пути нравственно-религиозных идеалов христианства. Сын богатого антиохийского аристократа Секунда и Анфисы, – этой редкостной по своему нравственному величию женщины-христианки, по адресу которой знаменитый языческий ритор Ливаний высказывал восторженный отзыв: ״какие удивительные женщины у христиан», – И. Златоуст еще в молодости обнаружил положительные черты своего нравственнорелигиозного характера. Он в числе немногих, исторически известных, лиц был поражен тем двоеверием, той нравственною распущенностью, какая царила в окружающем его обществе. Эта чуткость совести, внедренная в его сердце умелым воспитанием Анфисы-христианки, и определила его нравственно-религиозную настроенность на всю его жизнь. Критическим моментом в его жизни было выступление в Антиохии в качестве адвоката. Столкнувшись таким образом с развратным антиохийским обществом лицом к лицу, он опытно узнал язвы своего времени. Тогда же, несомненно, созрело у него сознание той опасности, какая грозила ему самому со стороны грешного антиохийского общества, и вместе с тем зародилось чувство собственной неподготовленности к борьбе с нравственным разложением этого общества. Златоуст покидает поприще адвоката и уходит внутрь своего собственного духовного мира. Начались для него долгие годы самособранности, выработки своего собственного нравственного характера, причем Евангелие сделалось его любимой книгой, в которой он, под руководством Анфисы, жадно искал и находил идеал жизни человека-христианина. Впоследствии Евангелие,– вообще св. Писание, – так и осталось единственным руководительным источником всей его деятельности, вдохновляющим началом для его дивной проповеди. Кто близко знаком с многочисленными речами Златоуста, тот прекрасно знает, что все они составляют собственно сплошной комментарий библейских истин жизни. Его сочинения, почти все написанные в виде гомилий, т. е. живых бесед, – своего рода расширенное Евангелие, приспособленное к запросам и нуждам его времени. В этом – вся их прелесть и главное достоинство. Проповеди Златоуста – это собственно широко набросанная программа всей жизнедеятельности христианина по заветам Евангелия. Вместе с этим они составляют отображение и его собственного нравственнорелигиозного характера.

Но Евангелие для Златоуста было все же только общим вдохновляющим началом его нравственно-религиозных настроений, а реальный образ его удивительно стойкого нравственно-религиозного характера был несомненно результатом еще и иной школы. Этой школой для него был монастырский затвор, в который он удалился по своему настойчивому желанию (вопреки даже совету матери), в то время, когда ему стало ясно, что и домашняя обстановка жизни в мире все же не может дать ему полного удовлетворения на пути к нравственно религиозному совершенству. Под руководством старца Диодора, епископа Тарсийского, известного знатока Св. Писания, Златоуст и пробыл в Тарсийском монастыре шесть лет. За это время он опытно прошел трудный путь усвоения евангельских идеалов. Нравственная природа св. подвижника здесь закалилась окончательно и окрепла настолько, что через 6 лет аскетического подвига он уже не боялся снова возвратиться в свой родной дом и затем начать пастырское служение. В монастырском затворе появились и первые труды Злато уста – его знаменитые трактаты, посвященные вопросам христианской этики (из которых на первом месте нужно поставить: ״О девстве», ״К Феодору падшему» и ״шесть слов о священстве»).

Аскетика Златоуста была несомненно результатом прежде всего его собственных подвижнических трудов. В его аскетике нас главным образом поражает следующая особенность его взгляда. За внешними подвигами аскета-монаха (девством, суровыми подвигами, постом) он признавал только внешнее, чисто воспитательное значение. Эти подвиги – только средство, целесообразно приноровленное к образованию в человеке твердого христианского настроения и непреклонной воли. В частности, девство – это только гавань для более удобной борьбы со страстями, но гавань, не исключающая и другой жизни, – брачной, семейной. Потому девственнику и подвижнику-монаху не следует превозноситься своими подвигами, если чрез них не возгревается дух христианской жизни. ״Невеликую цену имеет железо (вериг), если разум не сдерживает плоти в духовных узах», говорила» епископ Мелетий, руководитель Златоуста. В этом же духе мыслил несомненно и Златоуст, когда утверждал: ״менее существенно убегать в пустыню, чем уметь приходить в истинное душевное уединение» (Слово к Стелехию). Сам Златоуст своим примером ухода из монастыря ясно показал, что он придавал монастырскому аскезису только проходящее значение на пути к более широкой деятельности все того же монаха-аскета, в его борьбе со всем окружающим миром. Болезнь Златоуста, постигшая его в монастыре, была несомненно только внешним поводом к уходу из затвора; главная же причина заключалась в его желании разомкнуть узкие рамки жизни аскета- монаха и поставить его пред лицом всего мира. Та любовь – христианская, всепроникающая, о возгревании которой он особенно много распространяется на протяжении всех своих сочинений, несомненно заставила его выйти на служение ״малым сим», чтобы способствовать, таким образом, созданию всеобщего царства Христова. Вообще, монашество, по его взгляду, не есть установление необходимое, а только вынужденное ״развращенностью городов», в которых уже невозможно стало жить совершенному христианину. Самое приготовление к пастырству, по взгляду Златоуста (особенно подробно развитому им в книгах ״О священстве»), должно состоять в прохождении аскетических подвигов – смирения, нестяжательности, постоянного возгревания духа энергии и решимости постоять за дело Христово, без всяких сделок с совестью. Таким образом пастырство предносится ему, как переходная ступень от аскетизма – монашеского к аскетизму – всехристианскому. И вот, когда сам Златоуст почувствовал в себе избыток нравственных сил, готовность проявить твердую и несокрушимую волю, он разорвал узы монастырского затвора и с внутренним обликом монаха-аскета вышел в мир, чтобы проявить здесь величие своей нравственной свободы. Впрочем, сознание собственного бессилия и слабости в борьбе с миром, и сознание высокой ответственности пастыря церкви, никогда не покидало Златоуста. Пред позорищем страшного падения нравов среди современного ему клира и особенно среди высших представителей церкви (о чем сам он неоднократно скорбит в своих сочинениях) его сильный дух как бы инстинктивно слабел из боязни, может быть, тяжелой ответственности за свой собственный пастырский подвиг. Мы видим, что придворному временщику, евнуху Евтропию, пожелавшему во что бы то ни стало видеть Златоуста на кафедре Константинополя, только путем обмана удалось выманить его из Антиохии и привести в Константинополь. Если бы не хитрость и не властный каприз Евтропия, мы, может быт, так и не увидели бы никогда Златоуста в епископском сане...

Все пастырское служение Златоуста, сначала в сане диакона и пресвитера – в Антиохии и в сане епископа – в Константинополе, было, можно сказать, сплошным подвигом борьбы святителя с окружающим злом нравственно-религиозного падения. В высшей степени строгий к себе, он был беспощаден к другим, в качестве обличителя пороков. Главным орудием борьбы для него был его прирожденный талант – то удивительное красноречие, которое он использовал, можно сказать, до глубины, выступая постоянно в качестве проповедника с кафедры церковной. В виду этого почти все его чрезвычайно многочисленные сочинения (числом более 600, кроме тех, которые не дошли до настоящего времени) были написаны им в форме гомилий, т. е. церковных бесед. С поучениями он обычно выступал еженедельно в каждое воскресенье, но иногда, по требованию обстоятельств, говорил и каждый день, даже дважды в день (в Антиохии по случаю низвержения статуй). По-видимому, запас красноречия у Златоуста был неисчерпаемый, так что проповедническая деятельность едва ли представляла для него большое затруднение. Многие свои речи он несомненно импровизировал прямо в церкви, так как некоторые подробности проповеди положительно исключают всякую мысль о предварительной ее подготовке. Оттого в его проповедях совершенно отсутствовали шаблонная деланность и искусственность. Оттого-то в них все содержание, от начала до конца, дышало необыкновенной простотой, задушевностью и редкой искренностью самого тона. По всему было видно, что сам оратор как бы переживал все свои мысли и как бы переливал их в самое сердце своих слушателей. Слова Златоуста были как бы частью его собственного организма. Вот почему слушатели очень часто так неистово рукоплескали своему любимому проповеднику. Вот почему невольные взрывы одобрения часто раздавались даже и тогда, когда Златоуст не менее пламенно убеждал свою аудиторию щадить святыню храма и не уподоблять храма амфитеатру. С глубиной чувства и прелестью мысли проповедь Златоуста совмещала в себе и особое изящество вполне классической речи, которая обычно ровно и плавно лилась из его уст потоками мягких приятных звуков. При всей своей непривлекательной, приземистой и истощенной, внешности. Златоуст обладал удивительно симпатичным голосом, который долетал до самых отдаленных уголков здания, возбуждая во всех самое напряженное внимание. Но что особенно поражало в проповедях Златоуста, так это – его удивительное бесстрашие и нелицеприятность. Об этих качествах свидетельствуют положительно все его проповеди. Златоуст не страшился бичевать своими обличениями даже грозного в его время временщика-вельможу Евтропия, известного по всей империи своею мстительностью и жестокостью, – гордую своенравную и вспыльчивую императрицу Евдоксию, жену безвольного и слабого Аркадия, – многих представителей высшей аристократии, погрязавших в страшных пороках. Особенно много обличений излил Златоуст по адресу Марции, Кастриции и Евстаратии, – этих высокопоставленных куртизанок Константинополя, положительно утопавших в неге и безумной «роскоши. Златоуст в одинаковой мере и без всякого притворства и боязни обличал и простого ремесленника, и наголодавшегося буйного пролетария и грубых монахов и преданное мирским интригам и роскоши духовенство, проводившее все время в обществе «агапеток». И все эти обличения не были выражением простого только показного фарисейства. В своей личной жизни Златоуст был вне всякого подозрения в тех или иных пороках, которые он выносил на суд общественной совести. Бичуя богатство и расточительность роскоши, он сам – в своей личной жизни – представлял пример крайней нестяжательности и простоты, доходивших даже до спартанского пуризма. В роскошных патриарших палатах своего предшественника Нектария он произвел полную реставрацию. Всю раззолоченную обстановку, дорогие ковры, украшения, парадные выезды он распродал, и вырученные деньги употребил на больницы, на кормление бедных и сирот. Сам некогда владелец богатых поместий своего отца, он не имел ровно никакой собственности: весь его домашний обиход ограничивался только самой необходимой утварью и одеждой. Восставая против лукулловских обедов современных ему аристократов, он сам соблюдал крайнюю умеренность в пище и упорно отказывался разделять даже царские пиры; за что и испытывал постоянный гнев со стороны императрицы Евдоксии. Простота и незатейливость его личной жизни не раз служили причиной негодования даже со стороны духовенства. Известно, что Акакий, епископ Беррийский, привыкший встречать у патриарха Нектария роскошные и обильные угощения, пришел в крайнюю ярость, когда однажды за столом Златоуста ему пришлось удовольствоваться одним только блюдом и одной только бутылкой кислого вина. Все богатые доходы патриархии, все обильные пожертвования, которые отдавались в руки Златоуста, получали у него совершенно иное назначение – они шли в пользу бедных, вдов и сирот, в пользу больниц и странноприимниц, в которые превратились все обширные помещения патриархии. Сам Златоуст довольствовался при этом одной только самой маленькой комнатой. Понятно, с каким нескрываемым раздражением должны были выслушивать проповедь Златоуста о богатстве все константинопольские богачи и, наоборот, с каким живым сочувствием и пылом внимали ей все бедняки, которые прекрасно знали, что между словом и делом у Златоуста нет преграды.

Во всех речах Златоуста против богатства и роскоши аристократии, против злоупотреблений чиновников своею властью, некоторые исследователи эпохи Златоуста, вроде г. Морозова (см. его работу: ״В грозе и буре»), стараются усмотреть скрытное политиканство Златоуста в духе современных социалистических теорий. Но думать так – это значит совершенно не знать Златоуста, не понимать жизненного нерва всей его деятельности. Центр тяжести Златоустовской проповеди вовсе не в политике, а в христианской этике, где все сводится к личности каждого отдельного индивидуума, к свободе личного произволения. Политика всегда предполагает в основе своей внешнее принуждение и насилие. Ни о каком насилии Златоуст никогда не говорил. Восставая против богачей, он всегда апеллирует только к их совести, желая вызвать с их стороны свободное расположение в сторону милосердия к бедности. Ни в одной проповеди Златоуста мы не встретим также призыва, обращенного к черни, с целью натравить ее против богачей, возбудить ее к насилию над ними. Вообще роль политического демагога совершенно не в духе Златоуста. Это ясно видно, хотя бы из того факта, что он в критическую минуту своей жизни, когда зашаталось его положение в Константинополе, не только не воспользовался для себя услугами волнующейся черни, но действовал на нее как раз в противоположном направлении. Со своей стороны он принял все меры, чтобы успокоить мятущуюся душу своих пасомых; призывал их покориться Провидению. ״Бог дал, Бог и взял» – вот собственные слова Златоуста, сказанные им при прощании. В них излилось все настроение изгнанника.

Правда, Златоуст был проводником в сознание общества идеи всеобщего братства, равенства, свободы, но исключительно только в духе идеала христианства, осуществленного в первохристианской апостольской общине, когда ״каждый имел вся обща», но по добровольному соглашению, в силу свободы личного произволения. К этому произволению призывал и Златоуст, одушевляя всех и каждого проникнуться идеалам первохристианской апостольской общественности, скрепленной самоотверженной любовью к ближнему. И сам Златоуст глубоко носил в себе образ ап. Иоанна, – этого апостола любви по преимуществу. Любовь, как христианская добродетель, – любовь, срастворенная чувством сострадания и милосердия, составляет жизненный нерв, как самого Златоуста, так и всей его – Златоустовской проповеди. Такую любовь он проявлял даже в самых патетических местах своей обличительной проповеди, направленной против всех современных ему грешников. Когда властный Евтропий, главный враг Златоуста, пал во мнении императрицы, когда он, униженный, спасаясь от ее гнева, сам обратился за помощью к духовному пастырю, Златоуст, с истинно христианской любовью, не отвернулся от Евтропия, не излил на нем свой гнев, а любовно призрел его в храме, который даже по тогдашним варварским нравам считался неприкосновенной святыней. Златоуст, при виде кающегося Евтропия, получил только повод обратиться к народу с проповедью о прощении грешнику, о суетности мирского величия власти. Совершенно верно охарактеризовал настроение Златоуста историк Неандер: ״насколько Златоуст был безжалостен ко греху, настолько же он был исполнен милосердия к грешнику»...

Мы не спорим, что и развращенному воображению современников Златоуста, которые выслушивали его пламенные, неслыханные доселе, обличительные, речи, мерещился в них порой призрак епископа-демагога, посягающего на устои политической жизни, но... подобный призрак уже слишком обычное явление в политической жизни всех народов. Факт только то, что Златоуст пал, но факт также и то, что он уже чрез семь лет после своего мученичества восстал в сознании того же общества, окруженный ореолом святости и невинности. Сам Феодосий в 438 году, при перенесении мощей Златоуста – мученика из Команы в Константинополь, своими слезами как бы омывал грех своих царственных родителей. Вообще история Златоуста – грустная но вечная история!...

Л. Писарев

Светло и торжественно, по всей поднебесной широте мира христианского, празднуется ныне тысячепятисотлетний юбилей со дня блаженной кончины святого Иоанна Златоуста. От моря до океана и об он пол океана, во всех концах земных и на разных языках человеческих раздаются теперь возвышенно-радостные гимны и славословия в честь святого Иоанна. То праздник всемирный, праздник христианский, велие торжество христианского просвещения. Все люди крещенные, церковь восточная и западная, православные и католики, едиными усты и сердцем единым в эти дни славят, хвалят и ублажают дивного во святых Златоустого святителя.

Иоанн Златоуст!... Кому из христиан не знакомо, кто не слыхал, не знает этого имени?! Во всей истории всего человечества много ли еще найдется таких всемирно знаменитых и вечно славных имен?! Иоанн Златоуст, это – великий из великих отцов и учителей христианских, тех столпов православия, на костях которых воздвиглась во веки неодолимая церковь Христова и которые сами стоят теперь молитвенниками за нас пред престолом Господним. Златоуст, это – светило вселенной, поучение векам, образ и пример человекам. Златоуст, это – великая сила, светлая слава, красота церкви Христовой на земле. Златоуст – вселенский учитель, святой подвижник, мудрец в христианском просвещении и благочестии. Он изъяснил глубины вероучения нашего, он – вдохновенный истолкователь слова Божия, он защитил и оборонил истину и чистоту святой веры нашей от ересей и расколов, от еврейства и язычества; он – самый глубокий и трогательный, самый задушевный и любимый пастырь и наставник в жизни христианской, он, наконец, дивный, единственный и несравненный оратор-проповедник, издревле так и нареченный – учитель златословесный, златоглаголивый, Златоуст. Его сочинения, заключающие в себе все потребное для христианина, яже к животу и благочестию, наполнили и, можно сказать, собою напоили землю, воспитали многие племена и поколения христианские. Для наших, например, предков, старинных русских людей, именно сочинения Златоуста, составляли самое любимое и самое завлекательное чтение. Столь распространенные у нас в старину сборники – Измарагд, Изумруд, Маргарит, Андриатис, Златоструий, Златая цепь, Златая матица, наконец прямо Златоуст, уже как видно из самого названия многих из них, заполнены были главнейшим образом, а некоторые и исключительно, сочинениями Иоанна Златоуста. Таким образом, Златоуст особенно должен быть близок и дорог нам, русским людям; он – излюбленнейший учитель отцов наших, наставник нашего истового и славного правоверия русского; по книгам Златоуста предки наши учились и возрастали духовно, Златоуст питал и услаждал души и сердца их; по Златоусту устраивали и направляли они ״благочестное и побожное» житие свое, – Златоусту, можно сказать, больше всего наша Русь православная обязана тем, что искони стала она не какою либо иною, а именно святою Русью.

Да и независимо от этого далекого прошлого, всем и современным русским людям близок и дорог Златоуст: вековечным и знаменательным памятником Златоуста и ежедневным для всех нас напоминанием о нем является божественная литургия, им составленная и ежедневно во всех наших храмах православных совершаемая. Непосредственно от него, таким образом, мы восприяли и унаследовали несказанную красоту нашего богослужения. А для истового человека русского и благочестивого сына церкви православной есть-ли что отраднее и любезнее церкви?! Для сердца русского есть ли какая красота милее и дороже церковно-богослужебной красоты?! Вероятно, поэтому-то и близок нам, так любим нами святой Златоуст: об этом свидетельствует внутреннее убеждение каждого из нас. В самом деле, что-то особенно теплое, задушевное откликается в сердце при этом, словно родном, близком, имени– Златоуст! Невольно вспоминается, при этом, давно минувшая юность, когда, еще на школьной скамье, те люди, которые учили нас верить и молиться, рассказывали нам о Златоусте, этом любвеобильном защитнике страждущих, грозном обличителе неправых, этом необычайном страстотерпце-подвижнике       Забылись, может быть, подробности, частности из этого рассказанного нам и слышанного нами о Златоусте; но памятно обаяние тех высоких минут, когда сердце трепетало при рассказах о дивных делах этого дивного, пресветлого святителя. Не потому ли вот и теперь что-то особенное, радостное и утешительное чувствуется в сей приспевший день светлого торжества – в память Златоуста?! Из тьмы веков в представлении нашем ныне воскресает величественный образ этого, сердцу близкого, благодарнейшего, святого и необычайно великого человека. И мы теперь мысленно взираем на него, мы собрались здесь во имя его и около него, душа и сердце заполнены священною думою о нем...

Какие же венки сплетем мы Златоусту в этот торжественный, праздничный, его имени – день?

Не нам сплетать венки Златоусту; еще не родилось на белом свете второго златоуста, который смог бы достойно и праведно, в меру необычайных даров и совершенств Златоуста, прославить и возвеличить Златоуста. И мы теперь, только преклонимся в благоговейном умилении пред его великою и священною тенью И, в духовную сладость себе, только полюбуемся на этого дивного человека и на его дивные дела и слова.

Перенесемся же мысленно в те давно минувшие Златоустовские времена и места.

То было IV столетие по Р. X., столетие замечательнейшее в истории христианства; оно отмечено и великим торжеством христианства на земле и самыми страшными для него опасностями. Три века дотоле лилась кровь христиан; не было такого орудия, такой пытки, которую злоба адская не испробовала бы на христианах. Но кровь мучеников была только семенем, из которого вырастали новые и новые поколения исповедников Христа. Наконец, в начале именно IV столетия, случилось то, что казалось даже святым и прозорливым христианам, напр. Тертуллиану, невероятным: сам император римский, т. е. глава всего мира тогдашнего, сделался христианином. Успех христианства был великий, но– далеко не окончательный и не полный. Порвать сразу с язычеством, которое жило века и всецело заполняло и определяло жизнь народную, оказалось трудно, невозможно. И вот, вместо нападений на христианство внешних, гонений открытых, начинается теперь борьба внутренняя, духовная, но не менее опасная, борьба не за право существования христианства на земле, а борьба и восстание уже на самую сущность его. Поднимаются все злобствующие силы на ниспровержение вероучения христианства, на его унижение, извращение, опозорение. И язычники извне и разнообразные еретики в недрах самого христианства, одинаково напряженно подрывали и оскорбляли единую и чистую истину Христову, – по-видимому, неуклонно вели христианство к разложению, к концу. Эта борьба, последняя и крайняя, борьба на жизнь и смерть, была столь опасна для юной церкви Христовой, что не только массы народа, а и представители церкви, епископы и духовенство, и даже сами венчанные охранители веры – императоры, попадали в сети заблуждений и делались еретиками и язычниками. Арианство, страшная ересь, не признававшая божественности Христа, а значит и в корне подрывавшая христианство, временами отхватывала чуть не всю церковь христианскую, с епископами и царями во главе. Были, например, такие страшные дни, когда в столице империи, в Константинополе, только малая оставшаяся горсточка православных ютилась в одной домовой церкви, а весь мир остальной увлечен был арианством. А например, второй же, после равноапостольного Константина, преемник его на императорском престоле, Юлиан, явно отступил, отрекся от христианства, все усилия свои направлял к уничтожению христианства и к восстановлению в империи своей старого язычества.

Но все эти ужасы и роковые опасности скопились над церковью Христовой, как будто именно для того, да явятся дела Божия над нею. Как это было и в первые дни христианства, когда всего только двенадцать неведомых миру рыбарей совершили своею проповедью невероятное дело, одержали победу над могуществом Рима, склонили и легионы римские и тьмы народные ко кресту и пред крестом, так и теперь, в моменты наибольшего восстания и крайнего напряжения сил враждующих на христианство, чудодейственно проявилась всемогущая и спасительная сила Христова, и проявилась она тоже только в нескольких, главным образом четырех, исповедниках Христа. Своим словом, подвигом всей жизни своей, великим авторитетом личности своей, они отстояли веру Христову от всех посягательств злобы и вражды земной и адской, спасли христианство для всей земли и передали его в неприкосновенности и нам, и на веки веков То были воистину Богом воздвигнутые и богопросвещенные, светоносные вселенские отцы и учители – Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов и, самый величавый и особенно изумительный по богатству и разнообразию дарований и по силе несравненного влияния его на все времена и поколения христианские, Иоанн Златоуст.

Златоуст родился в 347 г. в Антиохии. Антиохия, теперь это совсем маленький, ничтожный городок, с пятитысячным населением в юго-восточном углу малоазийского полуострова; а в ту пору это был замечательный, мировой город, один из значительнейших центров древней цивилизации. Некогда Антиохия была столицею древнего сирийского царства, присоединенного к великой римской империи, и во дни Златоуста именовалась она ״царицею востока»; сам Златоуст называл ее ״главой и матерью восточных городов». Антиохия – один из почетнейших городов вообще в христианских воспоминаниях, в истории нашей церкви: Антиохия была, так сказать, преемницею Иерусалима; в ней сосредоточились последователи Христа, рассеявшиеся из Иерусалима, после первого гонения и убиения первомученика Стефана в Антиохии то и сформировалась в первые годы христианства знаменитая апостольская церковь, здесь долго находился, и проповедовал, и отсюда именно совершил три великие свои апостольские путешествия св. первоверховный апостол Павел. Наконец, тут именно, в Антиохии, впервые и навсегда все мы, последователи Христа, получили наименование христиан. Громадное, по тогдашнему, двухсоттысячное население Антиохии, в IV веке состояло наполовину из христиан и язычников.

Св. Иоанн происходил из христианской и благородной, очень известной в Антиохии семьи: отец его, по имени Секунд, был начальником всех императорских войск в Сирии. Но он скоропостижно скончался, когда Иоанну исполнился только один год от рождения. Младенец-сирота остался на попечении матери своей Анфисы. Юная вдова, всего только двадцати лет от роду, притом богатая, образованная и красивая, Анфиса, без сомнения, могла бы снова выйти замуж; но помимо указанных ее качеств, она была и женщина строго благочестивая, высоко нравственная, идеальная мать-христианка. Она отказалась от счастья своего личного, чтобы все силы и всю жизнь свою посвятить детям – сыну Иоанну и годом старшей сестры его. Не даром, впоследствии, учитель Иоанна, знаменитый ученый язычник Ливаний, узнавши историю самоотверженной материнской любви Анфисы к детям, восторженно воскликнул: ״какие же удивительные женщины у христиан».

Необыкновенно счастливым природным дарованиям и богодарованным талантам Иоанна, Анфиса сумела дать надлежащее и самое благое направление. По выражению древнего писателя, она воспитывала Иоанна ״на слове Божием». Под наитием нежнейшей любви материнской, раскрылись и в его душе дорогие сокровища нежного, девственно-благородного, любящего его сердца. Под непрестанным влиянием и впечатлениями религиозности и благочестия матери, происходило постепенное духовное возрастание и совершенствование Иоанна, неуклонное его устремление и приближение к идеалу жизни возвышенной, чистой святой. Первые шестнадцать лет жизни Иоанн и провел под непосредственным руководительством и счастливою опекою своей матери. А потом он поступает в школу знаменитого в ту пору ученого и ритора (оратора) Ливания. Ливаний был одним из последних столпов и защитников язычества, но все же из язычников – несомненно лучший, человек честный и образованный, благородный. Анфиса смело вверила ему образование своего талантливого сына» как потому, что школа Ливания была самой лучшею в Антиохии, так и потому, что Иоанн настолько уже созрел и окреп в христианском настроении, что языческие убеждения учителя ему не могли быть сколько-нибудь страшны и опасны.

Четыре года Иоанн учился у Ливания. Своими редкостными дарованиями и блестящими успехами в науках он изумлял и восхищал своего учителя. Еще юношею, Иоанн в ораторском искусстве уже превзошел своего учителя, этого знаменитейшего ритора, имя которого гремело не только в Антиохии, но и в Афинах, в Константинополе, в Никомидии, где раньше жил Ливаний и, как оратор, над всеми первенствовал Теперь этот Ливаний, прочитавши один из первых опытов, собственно еще ученическое упражнение Иоанна, его ״Похвальное слово Константину Великому», в восхищении написал к Иоанну: ״какой счастливец ты, что можешь так прекрасно говорить и хвалить! Но как счастлив и император, для которого нашелся такой оратор!» А умирая, Ливаний очень сокрушался, что Иоанн не может стать его преемником в школе: ״никого не хотел бы я оставить после себя, кроме Иоанна, но его похитили у меня христиане», горько сетовал Ливаний.

А между тем Иоанн в это время еще не был и крещен: в силу допускавшегося тогда некоторыми обыкновения принимать святое крещение не по вере восприемников, как теперь у нас, а по убеждению и полному разумению самого крещаемого, Иоанн, почитавший себя все еще не созревшим духовно, решился приступить к святому крещению только по достижении 22-летнего возраста. Зато теперь, в юношестве, только готовясь к воцерковлению, он и прилагал все усилия могучей души своей к наиболее глубокому и полному усвоению, всестороннему восприятию высоких, святых идеалов учения Христова.

В то же время и некоторые внешние обстоятельства способствовали воспитанию в Иоанне непоколебимого убеждения в истине и святости христианства. Так, еще юношею, в своей родной Антиохии, пришлось Иоанну быть свидетелем великого гонения на христианство, поднятого императором, отступником Юлианом. Задавшись целью поднять старое язычество и унизить, подавить христианство, Юлиан естественно обратил внимание на великий центр и оплот ненавистной для него веры, на Антиохию. Он сам прибыл в Антиохию и здесь прежде всего явился в некогда знаменитое капище бога Аполлона. Но каково же было его негодование, когда он нашел капище совершенно пустым: императора встретил здесь только один старик, жрец, который в честь высокого посетителя и принес богу Аполлону в жертву собственного гуся, так как ни богомольцев, ни жертвоприношений никаких еще не было. А между тем рядом стоявший христианский храм, с мощами св. мученика Вавилы, был переполнен народом. В крайнем раздражении, Юлиан распорядился восстановить в прежней красоте и великолепии капище Аполлона, а христианский храм закрыть и мощи из него удалить. Тогда христиане устроили величественную процессию торжественного перенесения святых мощей. Это еще более озлобило Юлиана, и, по его приказу, языческие воины бросились на христиан, начали их разгонять и избивать, ловить, подвергать пыткам.

Между тем, по согласному свидетельству историков, совершилось необычайное явление: в эти именно часы избиения христиан, в то самое капище Аполлона, о котором так позаботился Юлиан, ударила молния, и оно погибло в огне. Такое чудодейственное проявление воли небесной несказанно вдохновило и одушевило христиан, но не образумило только Юлиана. Вопреки всякой очевидности он объявил, что то христиане сожгли храм Аполлона, и с еще большею жестокостью продолжал зверства над ними; между прочим и главный в Антиохии храм христианский он закрыл, а служившего в нем престарелого пресвитера, св. Феодорита, подверг мученической смерти. После этого Юлиан по всей империи всячески преследовал христиан, разорял их непомерными налогами, разрушал храмы, конфисковал их имущества, избивал и заточал духовенство и т. д.; а с другой стороны, за преданность язычеству, осыпал всякими милостями и наградами, открывал и украшал старые языческие капища, повелел даже восстановить иудейский храм в Иерусалиме, и т. д. На стоны и жалобы христиан, подвергавшихся неистовствам от язычников, Юлиан отвечал известною его фразою: ״что за беда, коль десять галилеян погибнут от руки одного язычника»! Но, как известно, гонение Юлиана и все эти последние усилия язычества окончились только большим еще торжеством и величием христианства. К ужасу своему, в этом успел убедиться и сам Юлиан, оставшийся все-таки упорным, нераскаянным язычником до самой гибели своей: во время одного из походов, смертельно раненый, он неистовствовал от злобы, что не мог уничтожить христианства, и, в бессильной ярости, бросая камнями, грязью в солнце, при последнем издыхании, прохрипел еще более в истории известную фразу его: ״Ты победил меня, Галилеянин».

И вот все это кровавое гонение Юлиана Златоуст пережил и наблюдал в возрасте особенно впечатлительного, отзывчивого на всякое страдание и чуткого ко всякой несправедливости юношества. Он сам перестрадал эти ужасные для антиохийских христиан дни, делил с ними все тревоги и опасения, принимал участие в погребении замученных Юлианом исповедников святой веры, проливал с христианами жгучие слезы над обезглавленными мучениками христианскими. Все это имело значение для Иоанна могущественнейшей жизненной школы, в которой рос и укреплялся великий дух этого великого христианина.

По окончании учения, Иоанн принял на себя звание и обязанности адвоката. В то время это была самая модная и выгодная профессия; редкий юноша из знатных, привилегированных сословий не пробовал своих сил на этом поприще, открывавшем дорогу к высшим должностям в государстве, так как ораторское искусство ценилось тогда выше и дороже всего. Иоанну, как необычайно талантливому, блестящему, увлекательному оратору, адвокатство, очевидно, сулило и богатство, и славу, и блестящую служебную карьеру. Но бурный круговорот жизни суетной, светской, с которым неизбежно теперь пришлось ознакомиться Иоанну, и эти адвокатские занятия, чаще всего в сфере неправд, пороков и всякого жизненного зла, никак не могли заполнить душу Иоанна и удовлетворить его. Правда, благодаря именно этим занятиям, он ближе и точнее изучил сердце человеческое со стороны его отрицательных сторон и порочных склонностей, и это впоследствии пригодилось Иоанну, как духовному врачу людской испорченности; но во всяком случае теперь-то вся суета жизненная внушала ему сознательное и убежденное отвращение. Его потянуло совсем на другую дорогу, его влекло иное призвание. Скоро объявил он матери своей, что хочет покинуть мир и уйти в монастырь. Мысль о разлуке с возлюбленным сыном превозмогла слабы силы благочестивой Анфисы и она упросила Иоанна не покидать ее, по крайней мере до ее кончины. ״Узнав о моем намерении, рассказывает нам в одном из своих сочинений сам Златоуст: матушка взяла меня за руки и залилась слезами; стала она говорить слова, которые были жалобнее самих слез. Не подвергай меня новому вдовству на свете, говорила она, не пробуждай опять уснувшего в душе моей горя, подожди конца моего. Когда ты предашь прах мой земле, тогда иди, Господь с тобой! – иди, куда влечет тебя твое призвание. А пока я еще не перестала дышать, побудь со мною, не причиняй страданья безвинной пред тобою твоей матери и не прогневи этим Господа»! Как преданный и любящий сын, Иоанн исполнил волю матери, он не покинул ее и мира; но однако он сумел, и в мире живя, уйти от мира. Как раз около того времени, принявший святое таинство крещения, он прекратил свою адвокатскую деятельность и всецело занялся воспитанием души своей, он углубился в изучение слова Божия, проникался его духом и идеалами, постоянно ходил в храм, приняв даже на себя обязанности чтеца. В то же время и в частной жизни своей он все больше и больше упражнялся в делах благочестия и самоотвержения, даже наложил на себя подвиг молчальничества, т. е. по возможности полного воздержания в слове.

Иоанн, таким образом, постепенно отрешался от мира и текущей современности,– тем более и охотнее отрешался, что эта современность была очень печальная и способна была только удручать душу всякого честного патриота и истинного христианина. В разных частях империи происходили постоянные беспорядки и возмущения, всюду росло царство анархии. Полководцы и вожди разноплеменного и разноверного в империи войска нередко поднимали междоусобные кровопролития, колебали трон царский, а иные и сами садились на него. Так, между прочим, достиг трона и Юлиан Отступник. Со вне, как волны, стремились на империю так называемые варвары, франки, готфы и гунны. Не было мира, спокойствия в недрах и церкви христианской. Например, в Риме два претендента, Даниил и Урсин, с оружием в руках, поднявши междоусобное кровопролитие, оспаривали друг у друга кафедру римскую. Арианство, уже осужденное на Никейском соборе, сокрушающим потоком разливалось в империи, грозя совсем затопить православие. Сами императоры, Констанций, а потом Валент, были арианами: православные подвергались угнетениям и кровавым преследованиям. Даже и в Антиохии ересь так распространилась, что православные должны были выдерживать постоянную, так сказать, осадную войну; сам православный епископ Антиохии, добрейший старец Мелетий, к которому особенно льнул душою Иоанн, неоднократно подвергался изгнанию и заточению.

В столь тягостных обстоятельствах некоторые из окрестных, ближних к Антиохии, епископов, всемерно защищая и отстаивая православие, обратили внимание на великую силу духовную, что возрастала в личности еще юного чтеца Иоанна, молва о талантах и подвижничестве которого уже распространилась в окрестностях. Невзирая на молодость Иоанна, они задумали сделать его епископом. Слух об этом поверг Иоанна в неописанное смущение и трепет. Священное служение церкви Божией ему казалось столь возвышенным и святым, что Иоанн и помыслить не смел о принятии епископского сана. Как раз с этими волнениями и опасениями совпало для Иоанна и тяжелое жизненное лишение, испытание: ему пришлось горько оплакивать неожиданно и рано, вовсе еще не старою, скончавшуюся мать Анфису. Как будто Промысл Божий нарочито призвал от земли благочестивую душу Анфисы, чтобы и достойный сын ее мог беспрепятственно вступить на увлекавший его, великий и крестоносный путь. Никем и ничем

теперь в жизни не связанный, Иоанн тем охотнее и тем скорее удалился от мира, что приходилось опасаться даже насилия со стороны имевших на него виды епископов. По крайней мере, одного из самых задушевных друзей и товарищей Иоанна, тоже известного своим благочестием, юношу Василия, как раз в эти дни, именно почти насильно, рукоположили во епископа. И вот Иоанн скрылся из Антиохии, скрылся тайно даже от этого вот друга своего Василия, и ушел в пустыню, чтобы там всецело и беспрепятственно посвятить себя Богу, совершенствоваться в святой жизни.

Из города Антиохии, на горизонте, виднеются в тумане отроги бесконечного хребта пустынных, диких гор, изрезанных неприступными ущельями и кой где покрытых лесом. Еще с первых веков христианства, вследствие частых гонений, многие исповедники Христа уединялись в эту неприступную горную глушь. Так возникло там, в расселинах горных, много мелких монастырей, скитов, киновий. В одном из таких-то скитов и уединился Иоанн. Можно себе представить, как для него, проведшего детство в неге и роскоши, как для него тяжела была эта отшельническая жизнь. Эта жизнь была сплошной подвиг, непрестанный труд и терпение. Вот что сам Иоанн рассказал потом о жизни своей в монастыре. В полночь иноки поднимались на молитву и псалмопение; пред рассветом немного отдыхали, а восход солнечный встречали снова уже в храме, за утренним богослужением. Затем, в течение дня, четыре раза они собирались в храме на молитвословие – в часы третий, шестой, девятый и на вечерню. В промежутках между богослужениями отшельники занимались чтением и списыванием священных книг, а также сами исполняли и все жизненные работы: рубили дрова, носили воду и т. д. Одеждою их были кожи животных и самые грубые ткани из верблюжьей шерсти, обуви они никакой не носили, спали на земле или на голых досках, питались однажды в день, только хлебом с водою и иногда овощами, – В такой-то жизни Иоанн провел целых четыре года.

Исполняя все обязанности и общие работы, неопустительно присутствуя за богослужениями, Иоанн здесь и тогда именно начал свою блестящую деятельность литературную, богословскую. В эти годы он составил несколько замечательнейших сочинений: так, прежде всего, он написал может быть самое совершенное и глубокое произведение его пера: Шесть слов о священстве. Здесь Иоанн, в оправдание своего уклонения от епископского сана, всесторонне и необыкновенно талантливо, глубоко и убедительно изобразил величие, святость и громадную ответственность пастырского служения. И доселе и, конечно, навсегда это сочинение Златоуста останется самым благим и мудрым, самым трогательным и задушевным святоотеческим наставлением и руководством для всякого христианского пастыря. В монастыре же Иоанн составил Три книги в защиту монашества. Это сочинение написано по случаю гонения на монастыри и монашество, поднятого императором Валентом. Заразившись арианством, Валент увидел в монахах самый твердый оплот православия, а потому и велел брать их в солдаты, заключать в тюрьмы. Такая политика императора-арианина находила себе одобрение в части и вообще светского общества; под влиянием, главным образом, того же арианства, возникали тогда мнения и споры о цели и значении вообще монашества, с разных сторон раздавались голоса об уничтожении монастырей. По тому же поводу и с подобным содержанием Иоанн написал книгу Сравнение инока с царем. В этом сочинении, которое явилось отголоском личных впечатлений самого Иоанна и его увлечения иноческой жизнью, он доказывает, что жизнь монаха возвышеннее и счастливее всякого другого звания и положения, даже лучше царской жизни. ״Есть ли на земле существование выше иноческого?» спрашивает здесь Златоуст. И с великим одушевлением отвечает: ״Нет! нет, – не исключая даже и царской жизни. Ведь и царь не себе принадлежит, а своим подданным; тысячи обязанностей отвлекают его от себя, тысячи тревог мучат его, тысячи искушений подвергают его соблазнам, падениям. Только инок свободен от суетных интересов, поглощающих всю жизнь всех других людей. Без родства, без семейства, без имущества, инок живет только для Бога да для спасения души своей!» и т. д. Сохранилось также много писем Иоанна, написанных им из монастырского уединения к прежним светским его друзьям, писем, представляющих целые трактаты на разные богословские темы. Напр. известно большое письмо Златоуста к Стелевию, в котором Иоанн знакомит друзей со своей новой жизнью; как и в вышеуказанных сочинениях, горячо изображает преимущества и благодатные свойства монашества. Не менее известно глубоко содержательное письмо к Димитрию, где Иоанн старается возбудить и поддержать в сердцах друзей своих непрестанное и пламенное стремление к высокому идеалу христианской жизни, изложенному Спасителем в нагорной проповеди, но так в жизни поруганному и извращенному.

С бодрой энергией и пламенным одушевлением, всем сердцем отдавшись подвижничеству, Иоанн не удовольствовался даже и монастырскою жизнью; после четырехлетнего пребывания в монастыре, он ушел в горы еще дальше и глубже, удалился в полное уединение. В недоступной глуши, в глубине диких скалистых гор, Иоанн отыскал глубокую пещеру и в ней остался, подвергая себя всей ужасающей беспомощности и беззащитности полного отшельника от мира и людей, анахорета. И здесь-то, не слыша голоса человеческого, подвергая себя для нас даже и невообразимым лишениям и подвигам, питаясь только злаками и кореньями, что можно было найти около, в горах, Иоанн провел еще два года в непрестанной молитве, в одиноких размышлениях. – Это шестилетнее подвижничество, богомыслие и самоуглубление доставили Иоанну несравненное знание Слова Божия, непоколебимое убеждение в истине христианства и поразительно глубокое, проникновенное знание человеческого сердца. Все это было высшею и для величайших мировых деятелей разве немногим единицам доступною школою, которая воспитала человечеству Златоуста, этого необычайного сердцеведца, всемогущего нравственного вождя, истинного властителя душ и сердец человеческих.

Возможно, что Иоанн так и схоронил бы себя в его каменном гробе, так бы и остался сокрытым, неведомым миру; но Богу угодно было этот преукрашенный и природными дарованиями, и просветленный высшим ведением, и очищенный в горниле невероятного подвижничества, яркий светоч для всего человечества открыть, явить миру. Невообразимо тяжкие подвиги и лишения сломили здоровье Иоанна; он дошел до крайнего телесного изнеможения. От ненормального питания желудок его был совершенно ослаблен, а от вечной сырости в пещере оконечности рук и ног не только нестерпимо ломили, а даже начали приходить в параличное состояние. Таким образом, Иоанн вынужден был расстаться в глазах его со счастливейшею, равноангельской, отшельнической жизнью. В конце 380 года Иоанн возвратился в свою родную Антиохию.

Здесь, в нормальных условиях жизни, силы молодого организма быстро стали восстановляться, и Иоанн скоро выздоровел. Как ни увлечен был он отшельническою жизнью, но, предусматривая новые пути Промысла Божия в своей судьбе, он уже не вернулся в пустыню. При виде забытого было им многолюдного города, понял он, что у христианина, помимо обязанностей его к Богу и себе самому, есть еще обязанности и в отношении к ближним. Не даром еще и ранее, в сочинениях своих о монашестве, он писал, что пустыня не должна отвлекать от мира всех лучших людей, чтобы не лишать массу народную благотворного их влияния – что не только живущие в городах не должны все устремляться в горы, а наоборот, и отшельники из гор должны возвращаться в города, чтобы своим влиянием ограничивать в них господство зла и пороков. Иоанн понял теперь, что есть для христианина не менее важный и не более легкий подвиг, кроме забот о себе самом: подвиг самоотвержения, ради других, на благо близких своих. И отселе Иоанн бесповоротно вступил на путь этого нового подвига – служения людям. Путь этот привел его к горшим страданиям, завершившимся для него даже мученичеством; но зато новый подвиг Иоанна принес неизмеримую, бесценную пользу для всего мира христианского и создал, навеки возвеличил и прославил имя Златоуста.

Со страхом некогда бежавший от высокого и почетного сана епископского, Иоанн с благоговейной покорностью принял теперь предложенный ему местным епископом, благочестивым Мелетием, скромный сан диакона антиохийской церкви. И целых пять следующих лет прослужил Иоанн в этом сане, ревностно и самоотверженно исполняя связанные с ним обязанности: ежедневно он участвовал в богослужениях, наблюдал за порядком в храме, за благочинием в церковных собраниях, а что особенно требовало неусыпных забот и трудов – он заведовал очень важным, ответственным делом церковной благотворительности. То есть, Иоанн отыскивал и посещал бедных, больных, облегчал положение всех несчастных, оказывал личные услуги и материальную помощь всем нуждающимся. И эта благородная и особенно Богом благословенная, деятельность благотворительная явилась важным вкладом, существенным восполнением в общую сумму нравственного воспитания и духовного совершенствования великой личности Иоанна. Дело в том, что уединение, в котором так долго пред тем он пребывал, могло собрать все помыслы и чувства его только на заботе о собственном спасении и до некоторой степени потушить в его душе святой огонек любви к людям, охладить вообще теплоту его прекрасного сердца, отзывчивость его на страдания и нужды ближних. Ведь ближние и их несчастья так легко и естественно забываются, когда не видишь ни тех, ни других. И вот диаконство снова развернуло пред взорами Иоанна картину

бедствий и страданий людских. Видеть страдания других, конечно, и тягостно и неприятно, но пока существуют страдания на земле, видеть их всегда полезна и поучительно для всякого даже и заурядного человека. Горе и слезы других пробивают наше равнодушие и бесчувственность, поднимают в глубине даже очерствевшей души добрые движения, благородные порывы, размягчают, оживляют сердце, делают его способным на жертву и на самоотвержение. А уж нечего и говорить, как это, широко раскрывшееся пред Иоанном зрелище страданий людских, как оно действовало на чуткую его душу! Во всяком случае, известно, что самые первые лепты, которые диакон Иоанн отдал неимущим и бедствующим, были остатки его собственного имущества. И с этой поры, он, хотя занимал потом, как говорится в общежитии, доходные должности и мог бы, при желании, накопить целые богатства, но, как и прежде, во время отшельничества своего, так и теперь, на этих должностях, он уже никогда и ничего не имел, ничего себе не оставлял, все свое отдавал бедным, сам оставаясь вечно первым, самым крайним бедняком.

Среди непрестанных и ревностных трудов Иоанн не имевший пока права, как диакон, проповедовать, находил досуг и возможность помогать нуждающимся в ободрении, утешении и назидании – своими писаниями. Так, он составил Три книги о Провидении, – это сочинение написано было Иоанном для одного из его друзей (Стагира), находившегося в состоянии тяжкого духовного угнетения, и заключает в себе обширный, обстоятельный трактат богословский о значении скорбей и страданий, допускаемых Божественным промышлением в жизни человека. Затем Иоанн написал Книгу утешений молодой вдове, лишившейся своего любимого мужа. Эта книга, как еще более – следующая книга, написанная тогда Иоанном, О девстве, суть общеизвестные в святоотеческой литературе прекрасные, восторженные, можно сказать, гимны, восхваляющие достоинства и цену целомудренного вдовства и девства в христианстве. Тогда же Иоанн составил большое полемическое сочинение – Книгу о св. Вавиле, против Юлиана и язычников, где красноречиво рассказана история священномученика Вавилы, бывшего епископа антиохийского, и, по личным воспоминаниям самого Иоанна, передана история вышеупомянутого гонения на христиан в Антиохии, поднятого Юлианом.

В 386 году, Иоанн, уже приближавшийся к сорокалетнему возрасту, был рукоположен в сан пресвитера. В ту пору, в Антиохии, между пресвитерами, были разделены их сложные обязанности: одни по преимуществу заняты были совершением богослужений, другие – требоисправлением, третьи – проповедью слова Божия. Иоанну, как уже известному, даровитому оратору, назначена была именно последняя обязанность. И вот отселе широко развернулась проповедническая деятельность Иоанна, доставившая ему всемирную славу и вековечную известность. Проповедание было истинным призванием Иоанна, самою дорогою, близкою для его сердца деятельностью. С неутомимою энергиею отдался Иоанн новому своему делу, и с кафедры соборного антиохийского храма поистине многоводным, грандиозным, могучим потоком полилось его вдохновенное слово, запечатленное духом апостольской ревности и силы. Иоанн произносил проповеди во все праздничные, воскресные и субботние дни, и сверх того еще раза два в неделю; иногда он говорил по два раза в день, за утренним и вечерним богослужениями; то предупреждал он своих слушателей, что в такой-то день будет беседовать с ними ранним утром, чтобы ни зной, ни хлопоты житейские не препятствовали им явиться в храм, а то, с другой стороны, бывало, что и ночь заставала его на кафедре. Иногда проповедовал он несколько дней сряду, занятый раскрытием какой-нибудь одной истины. Часто приходилось говорить ему проповеди по поручению своего епископа, притом поручению внезапному, а иногда даже приходилось заканчивать речь, ранее уже начатую самим епископом; нередко также получал он внезапные приглашения проповедовать там или здесь. Ему некогда было не только подготовлять или писать свои проповеди, а часто не было возможности хоть сколько-нибудь заранее обдумывать их, так что его речи в большинстве случаев суть чистые импровизации. Нередко мимолетный случай, впечатление минуты, давали Иоанну темы для проповедей. Вот напр., однажды зимою идет он в церковь; случайно внимание его привлекли на себя оборванные, перезябшие бедняки, нищие, – и Иоанн, взойдя на кафедру, начинает: ״хочу ныне говорить с вами о предмете очень важном и близко нас касающемся. Сейчас видел я жалких бедняков, едва прикрытых рубищами, и с моей стороны было бы преступлением, жестокостью, если бы я не стал говорить с вами о сострадании, человеколюбии» и т. д. – полилась речь на эту тему. Или вот, например, уже во время начатой проповеди, Иоанн заметил, что внимание слушателей его было случайно отвлечено зажиганием свечей в церкви, и он делает переход в слове своем: ״все усилия мои я устремляю к тому, чтобы возжечь в сердцах ваших свет слова Божия; но вот простые светильники больше привлекают к себе ваше внимание. Что же важнее и что нужнее нам – свет ли духовного ведения, или свет вещественных свечей»? И – пошла речь на эту неожиданную и уж конечно не предусмотренную тему. И. т. д.

До нас дошли, сохранились сотни бесед и поучений Иоанна Златоуста, самого разнообразного содержания: догматические, изъясняющие основные догматы христианского вероучения, экзегетические, изъясняющие последовательно многие священные книги Библии святой, назидательно-нравоучительные, обличительные, полемические, надгробные, похвальные, в честь св. угодников Божиих и на многие различные случаи пастырской практики проповедника. Но все это только часть произнесенных Златоустом всех его проповедей. За восемнадцать лет его священнослужения в Антиохии, а потом в Константинополе, он произнес неисчислимое множество проповедей; но не всегда же и не все, им сказанное, записано было за ним другими, а из записанного далеко не все сохранилось до нас.

Проповеди Златоуста, по богатству содержания, силе одушевляющего их чувства, захватывающей искренности и задушевности тона, по необычайной простоте и доступности изложения, а в то же время и поразительной энергии слова, красоте, живости, образности языка, по силе, наконец, неотразимого влияния на слушателей, – суть несравненные перлы церковного ораторства, вечные образцы для подражания, в своем роде верх совершенства. Дар красноречия в то время ценился выше всяких других талантов человека: ораторы, в роде Ливания, пользовались у современников особенным уважением и вниманием. Но языческое красноречие ораторов, из школы Ливания, вырождалось уже в напыщенную софистику, в более или менее эффектную игру громкими фразами, искусственными оборотами речи, трескучими, звонкими словами, что могло тешить и услаждать слух, не захватывая, не трогая сердца. И вот теперь в устах Златоуста зазвучало совсем иное красноречие, в высокой степени простое по внешности, но полное великой силы внутренней, одухотворенное неотразимой убежденностью верующей, святой души оратора и согретое теплом его сердечного огня. Решительно избегая всякой искусственности в слове, отнюдь не гоняясь за внешней красивостью фразы, Златоуст поражал необычайной теплотой, сердечностью и жизненностью своих речей. Каждая мысль его, всякое слово дышать силой и, так сказать, бьют жизнью, потому что брались они проповедником из жизни, действительности и пояснялись для всех известными, очевидными, а потому и неотразимо убедительными примерами, сравнениями, сопоставлениями. Такого красноречия, чуждого изысканности, но полного души, сердца и, так сказать, завораживающего сердца, еще не слыхивали в Антиохии, и толпы народа с изумлением и восхищением внимали вдохновенным речам Иоанна. В храмы, где он служил и проповедовал, устремлялись скорописцы, ловили и записывали все слова его, а потом продавали и распространяли их в народе. В городе из уст в уста передавались мысли из проповедей Златоуста; сплошь и рядом, как последняя новость, сообщалось и обсуждалось, что сказал Златоуст. Проповеди его читались в собраниях, за пиршествами, на торжищах, а многие заучивали их наизусть. Молва о необыкновенном, изумительном проповеднике, распространилась широко и вне Антиохии, можно сказать, по всему христианскому миру. Из других городов, областей, стран стекались слушатели к кафедре Иоанна. Еретики, иудеи и язычники интересовались православным проповедником и часто и во множестве приходили в храм, слушали Иоанна.

И влияние речей Иоанна на толпу народную было могучее, необычайное, почти чудодейственное. Часто, под впечатлением его обличений, стоны и рыдания оглашали храм; слушатели плакали, падали ниц, разрывали свои одежды, били себя в перси в муках покаяния и раскаяния. А еще того чаще слушатели, восхищенные Иоанном, по тогдашнему обыкновению, занесенному в храмы из театров, шумно, неистово рукоплескали, аплодировали проповеднику, что, впрочем, он тотчас же останавливал и что многократно горячо осуждал. Иоанн стал великим любимцем народа; все с восхищением на него смотрели, его чтили, в сладость и удовольствие его слушали, старались не пропускать его бесед, а во время проповеди боялись проронить хотя единое его слово. Антиохийцы не знали, как и чем выразить свое удивление и расположение к Иоанну; не знали, как и возвеличить, как назвать его: называли его Божиими устами, словесами Христовыми, Павловыми устами, называли златословесным, сладкозвучным, медоречивым, златоглаголивым и т. п.; но в конце концов глас народа, как глас Божий, усвоил ему наименование Златоуста, с каковым именем он и остался навеки. По преданию, имя это впервые произнесено было в храме одною женщиною: с благоговейным вниманием слушая проповедь Иоанна, она чего-то в ней не поняла и, как бы в забытьи, всецело охваченная дивною гармонией слов его воскликнула: ״учитель духовный, Иоанн Златоуст! Ты очень углубил мудрость твоих слов, и ум мой не может постигнуть их». Эти слова были признаны как бы произнесенными по внушению Божию, и отселе великий проповедник стал общеизвестен под именем Златоуста.

Случилось в жизни Антиохии, между прочим, одно событие, которое еще более распространило популярность и подняло нравственный авторитет Иоанна Златоуста. По поводу особенных политических торжеств, в честь десятилетия царствования императора Феодосия и пятилетия наследника престола, Аркадия, в звании августа, а также и на военные потребности страны, объявлен был довольно тяжелый налог на жителей Антиохии. Последним это очень не понравилось, послышался ропот. Таким настроением общества воспользовались темные личности, обленившиеся подонки населения, искатели приключений и мятежные, бездельные люди, каких всегда и везде в больших городах, а тогда и в Антиохии, особенно было много. Толпы этого сброда, поддержанные возбужденной массой мирных жителей Антиохии, и произвели целый бунт: разрушены были некоторые общественные здания, повалены и разбиты статуи императора и членов царствующего дома. Но скоро обезумевший народ пришел в себя, и всеми овладел страх, в ожидании наказания. Подобные преступления против императорской чести в ту пору карались самым жестоким, беспощадным образом. Всем казались совершенно правдоподобными и вероятными слухи, уже летавшие в городе, что жители Антиохии будут поголовно изгнаны, а многие казнены, что город подвергнется разрушению и даже самое место его будет распахано. Все темные и скрытые вожди и руководители мятежа, как всегда в подобных случаях бывает, скрылись, и жители беспомощно предавались отчаянию. Мрачное безмолвие овладело городом. Все общественные и увеселительные места, как театры, цирк, бани (имевшие тогда значение теперешних клубов), были закрыты, и только церковь Христова отверзла свои объятия падшему духом народу. Последний кинулся в храмы, вымаливая себе у Всевышнего прощение и спасение в постигшем городе несчастье. А между тем уже начался суд, расследование, жители уже стали подвергаться изгнанию, пыткам и казням.

И вот тогда-то ярким светом заблистала гениальная мощь Златоустовского красноречия. В этом царстве паники раздался мужественный и ободряющий голос великого проповедника. Златоуст воспользовался этими страшными днями для своих пастырских целей и в то же время оказал бесценные услуги родному городу и всем его жителям. Златоуст произнес целый ряд бесед к народу, по поводу переживаемых событий. Яркими чертами и с потрясающей силой слова, обрисовал он мрачную картину несчастного города, когда жители бросали свое достояние и искали спасения в бегстве, когда каждый боялся за всякий следующий свой час, когда ужас порождал самые мрачные предчувствия, создавал самые нелепые слухи и вести. ״Что сказать и о чем теперь можно говорить?» так начал Златоуст: теперь время слез, а не речей, рыданий, а не слов, молитвы, а не разглагольствий. Содеянное так ужасно, рана так мучительна и неизлечима, что только высшая небесная сила в состоянии помочь нам. Мой голос прерывается от плача, рыдания препятствуют моему слову. Я и не пытался бы говорить, но кто же разгонит мрак печали нашей и что осветит помутившиеся мысли наши?! Приникнем слухом и сердцами нашими к учению Господню. Мы прежде всегда приходили сюда с радостью; возложим же и теперь печаль нашу на Господа. Не отвергнемся от Него в дни скорби нашей, и Он не отвергнет от себя нас горестных, – Он приимет нас под свой покров, Он возвратит нам покой, Он плач наш переменит в радость!.... Не будем же унывать, не будем плакать и страшиться: Тот, Кто кровь свою пролил за нас, не откажет нам и теперь в спасении!» Слова любви состраждущей и надежды светлой встретили горячий отлик в подавленных унынием и отчаянием сердцах. Ужас и безнадежность сменились более тихой и сознательной печалью и сокрушением. Златоуст всецело овладел душами смятенного народа; он собрал растерянные мысли своих пасомых, умиротворил и образумил народ. Он извлекал искреннейшие слезы раскаяния в содеянном преступлении и во всех вообще грехах и пороках; а с другой стороны, он сумел ободрить народ надеждой на защиту небесную и на милость царскую. Златоуст воодушевил народ, поднял в нем, воспользовавшись таким случаем, самое благостное, христианское настроение. Кстати наступил великий пост. Антиохийцы целые недели только и жили отрадой церковной, только и ждали и жаждали услышать энергичную, могучую и ободряющую речь Златоуста, только в нем видели своего великого отца, утешителя и друга. А между тем престарелый епископ антиохийский Флавиан отправился с трогательною речью, составленною Златоустом же, в Константинополь, к императору Феодосию, вымаливать прощение преступным антиохийцам.

Очень большая, эта речь к императору, есть прекраснейший образец мощи, силы и убедительности человеческого слова. Трудно даже выбрать, так сказать, напоказ, какие либо места из нее, вся она – прелесть, совершенство. Вспомнивши многие благодеяния, оказанные Феодосием антиохийцам, епископ Флавиан, словами Златоуста, между прочим говорит царю: ״мы прогневали тебя, государя милостивого, отца нежного; но мы и страдаем ужасно! На солнце смотреть нам стыдно, слезы позора жгут и мрачат наши очи.... Но есть, государь, врачество и для наших ран. Некогда Бог, сотворивши человека, рай даровал ему; но завистью диавола, человек погубил свой рай и оскорбил своего Создателя. А Бог, в милости безмерной, простил человека и вместо рая земного отверз нам царство небесное. Поступи, христолюбивый государь, и ты так же! Не казни нас и города нашего, и тем не исполняй желания демонов, которые подвигли нас на преступление, а покрой грех наш твоей любовью, уподобляясь милостивому Богу!... Не мы только одни просим за себя, все христианство за нас просит тебя; ибо вселенная вся ждет твоего решения. Услыша твой суд милостивый, и еллины, и иудеи, и варвары воскликнут: какая чудная сила в вере христианской! Как велик Бог христиан, преодолевающий естество человеческое и оскорбленного человека делающий беззлобным ангелом!... Казнить и наказывать легко и всем свойственно, но щадить и миловать обидчиков – это дар избранников Божиих... Я пришел к тебе, государь, не от антиохийцев только: сам Господь меня, своего слугу, посылает к тебе, чтобы напомнить благородному сердцу твоему святое обетование: аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш небесный. Вспомни же ныне, государь, твой последний день и омой сим добрым делом твои человеческие согрешения! Не со златом и дарами припадаю я к тебе, я пришел к величеству твоему с законом Господним и умоляю тебя: подражай Господу Твоему, Который и оскорбляемый нами безмерно благ и милостив к нам! Не постыди же нас в надежде нашей, не отвергни мольбы нашей!״....

И мольбы увенчались успехом. Глубоко растроганный, добрый и мудрый император Феодосий, выслушав речь, только ответил: «если сам Господь наш был распят облагодетельствованными Им рабами Своими, и распинаемый, молился за своих распинателей, то как я, человек, могу не простить подобным мне человекам?!» Он даровал Антиохии полное прощение и даже поторопил Флавиана скорее вернуться в город свой и успокоить мучимых опасениями жителей его. Флавиан возвратился как раз к пасхе и принес антиохийцам сугубо светлую, радостную весть о прощении. Таким образом, уверения и ободрения Златоуста исполнились и, благодаря главным образом его красноречивому слову-молению пред императором, страшная гроза миновала. Это было величайшим торжеством Златоуста. Даже язычники, в общем страхе ходившие слушать Златоуста и теперь убедившиеся как бы в чудодейственной его силе духовной, массами принимали от него святое крещение и делались христианами.

Более одиннадцати лет священствовал Златоуст в Антиохии. В несчетной массе слов, здесь с церковного амвона им произнесенных, он изъяснил многие книги св. писания, обличал и ниспровергал возникавшие тогда ереси и расколы церковные, больше же всего исправлял поведение, поднимал нравственность антиохийских христиан. Особенно в этом отношении замечательны, сильны и трогательны его многочисленные проповеди напр. против религиозно-нравственного легкомыслия, маловерия и суеверий, против роскоши и мод, против зрелищ, театров, цирков, в защиту рабов, бедных и больных от жестокосердого к ним отношения, и т. д. В Антиохии Златоуст провел цветущие, лучшие годы своей жизни. И несмотря на неусыпные труды, постоянное напряжение, при строго аскетической жизни, это были самые счастливые его годы. Он испытывал высокое чувство нравственного удовлетворения, видя и зная, что труды и усилия его не пропадают даром, что паства его любила, слушала и по крайней мере хотела его слушаться. В самом деле, установилось живое взаимообщение и, можно сказать, идеальные отношения этого идеального пастыря к его пасомым. Златоуст буквально покорил сердце народа, и это сердце незримыми, но могучими узами нравственными было привязано, влеклось и тяготело к обаятельной личности Златоуста. Теснейшая душевная связь и искренняя сердечная любовь народная к Златоусту представляла величественное и трогательное явление. Народ буквально тосковал по Златоусте, покоя и радости лишался, когда, по нездоровью или вследствие отлучки Златоуста, долго не видел и не слышал его. Появление же Златоуста на кафедре, после хотя бы краткой разлуки, вызывало бурное движение в народе: неудержимые восклицания, клики радости и восторга, как общий вздох из груди народной, оглашали своды храма.

Такая любовь народа не могла не отзываться в благороднейшем и любвеобильном сердце великого учителя. И он, не только как пастырь, страдал, болел, мучился недугами и горестями своих пасомых, но просто, как человек, полный сострадания, любви и благорасположения к своим слушателям, способен был о них скучать, тосковать, плакать. ״Всего на один день я покидал вас, говорит напр. Златоуст по возвращении из какой-то маленькой поездки: а уж мне казалось, что словно год целый не вижу вас, – так мне было печально и скучно вдали от вас». ״Всего больше мучила меня, говорит Златоуст в другой раз, оправившись от болезни: разлука с вами, мои возлюбленные! Ведь мне здоровья моего дороже любовь ваша». Однажды Златоуст занемог от переутомления и решился на несколько дней уехать из Антиохии, отдохнуть в одном горном монастыре; но пасомые засыпали его письмами, в которых умоляли не покидать их на долго, скорее вернуться к ним. И Златоуст вернулся. ״Итак, вы помните меня? начал он появившись на кафедре: ни на мгновение и я не мог позабыть вас. Я вспоминал ревность вашу к беседам моим, любовь вашу к проповеди, благоволение ваше к проповедующему, я вообще созерцал все добро, вас отличающее, и это облегчало тоску моей разлуки ст. вами. Сидя и стоя, в покое и в движении, дома и вне его, везде и всегда преследовали меня эти мысли о вас. Даже во сне, ночью, как и в течение дня, я питался сладостью воспоминаний о вас. Я не мог противостоять просьбам вашим; я предпочел лучше не выздоровевши возвратиться к вам, нежели, ожидая выздоровления, томиться тоской по любви вашей. И вот я встал и пришел к вам». Какою также неподдельною искренностью, какой могучею силой любви христианской дышит, например, следующее обращение Златоуста к пасомым: ״я ношу вас в сердце своем, вы занимаете все помыслы мои. Много вас, велик народ, но велика и любовь моя, и никому не будет тесно в душе моей. У меня нет другой жизни, кроме вас, нет и иных забот, кроме заботы о вашем спасении»!

И народ, повторяю, платил пламенной любовью своему великому и любвеобильному пастырю. Народ смиренно и покорно выслушивал от него грозные прещения, жестокие слова укоров и обличений. А ведь прещений-то и обличений гораздо больше раздавалось с кафедры. Легкомыслие, непостоянство в добре, порочность антиохийцев, так часто вызывали с уст Златоуста громы праведного его негодования, гнева. ״Я не желаю ваших рукоплесканий, я не хочу этого шума! энергично взывает, напр., Златоуст: я требую, чтобы в безмолвии вы слушали меня и к жизни применяли мои наставления, – вот какой похвалы мне нужно! Вы не в театре и я не актер: здесь школа духовная», и т. д. ״Что же это такое? взывает, напр., Златоуст в другой раз: церковь делают театром! Сюда приходят женщины с неприличием и бесстыдством разодетые; а за ними идут сюда же бесстыдники. Кажется, для соблазна женщины места не находят более удобного, как церковь! Здесь же продают и покупают – удобнее, чем на площади; здесь же сплетничают, новости разносят! Терпимо ли это? Возможно ли сносить это? Я каждодневно здесь утомляюсь, терзаюсь из за того, чтобы вам пользу принести, а вы с большим вредом уходите отсюда». И т. д. Такие и им подобные грозные, суровые речи, поистине власть имущего отца духовного, постоянно раздавались из уст Златоуста. И находились люди, неисправимо легкомысленные, безнадежно пустые и непробудно бессовестные, которые злобились на Златоуста за эти его обличения, поносили его и злословили; но таких было немного, в громаднейшем большинстве слушатели неизменно любили Златоуста, так как и в резких, суровых словах его видели искренность и теплоту души, сердцем чуяли и улавливали господствующий тон любви во всех и всяких речах Златоуста.

Слава великого проповедника, необыкновенного оратора выступила далеко за пределы антиохийской церкви и все больше и громче распространялась во все концы тогдашнего христианского мира. Когда в Константинополе, в конце 397 года, освободилась архиепископская кафедра, никого не могли найти более подходящего и достойного к занятию этой кафедры: по указанию Евтропия, тогдашнего временщика при новом императоре Аркадии, избран был Иоанн Златоуст.

Так как чуждый и тени тщеславия и властолюбия, Златоуст добровольно не пожелал бы занять это, самое высокое в империи церковное положение, и так как, с другой стороны, народ антиохийский, беззаветно любивший Златоуста, добровольно, без сопротивления и может быть даже без возмущения не отдал бы, не отпустил бы Златоуста из Антиохии, то и решено было взять его хитростью. По поручению императора, один из сановников империи пригласил Златоуста будто бы для переговоров о каком-то важном деле в церковь св. мучеников, которая находилась за городом, вне Антиохии. А тут посланные императора схватили Златоуста, посадили его в приготовленный для того экипаж. Под сильным конвоем Златоуст привезен был в Константинополь. – Рассуждая по человечески, еще не постигало Златоуста во всю его жизнь более тяжкого несчастия, как это принудительное назначение его на константинопольскую кафедру. Не митру патриаршую, а венец терновый надели на него...,

Не только не желавший и не искавший каких-либо повышений, а обманом захваченный и насильственно привезенный в Константинополь, Златоуст сразу здесь убедился, что всякое сопротивление напрасно, и, уже усматривая в совершившемся особое изволение Божие, он покорился. 26 февраля 398 года он посвящен был в архиепископский сан собором епископов, из которых многие с завистью и недовольством смотрели на Златоуста, так как сами питали честолюбивые замыслы на старейшую и почетнейшую в империи константинопольскую кафедру. Из числа последних особенно выделялся александрийский архиепископ Феофил, хитрый и мстительный человек. Он затаил в душе своей великую злобу на Златоуста и впоследствии принес ему много мучений.

Кому иному, высокий сан архиепископа столицы принес бы может быть счастье и удовлетворение, а для Златоуста это был великий крест, преждевременно и приведший его к мученическому концу. Слава Златоуста, как необычайного оратора-проповедника, предшествовала ему в Константинополе. Его ждали, его хотели, хотя, вероятнее, ждали и желали его не как святого человека, пастыря и учителя великого, а как редкость, как знаменитость, которую интересно было увидеть и любопытно послушать. И вот открылось пред Златоустом новое, обширное и очень запущенное, невозделанное поле деятельности. Еще так недавно созданная новая столица, Константинополь, привилегиями, которые даны были первым поселенцам, привлекла в себя массы самого разношерстного люда, разных национальностей и разных исповеданий. Кроме того, вскоре после Константина Великого, Константинополь охвачен был арианством, так что даже епископская кафедра константинопольская неоднократно была занимаема еретиками. Православие тут было подавлено и оскорбляемо; всяким заблуждениям ума и порокам воли здесь была широкая свобода и вольный простор. Великий подвижник, святой аскет, Златоуст оказался в среде изнеженного, развращенного столичного общества, с которым у него ничего не могло быть общего и пред которым ревностный архипастырь церкви и громоподобный проповедник не мог да и не стал молчать.

С апостольской ревностью начал Златоуст свой тяжкий святительский подвиг. Он вступил в непосредственное общение с новой своей паствой посредством великого богоданного ему таланта – слова. Чрез несколько дней по посвящении в сан архиепископский, Златоуст произнес свое первое слово к народу. К сожалению, слово это не сохранилось нам. Но известно, что оно произвело поразительное, чарующее действие на новых слушателей Златоуста. Быстро разнеслась молва по городу, что в лице нового архиепископа, действительно, константинопольцы получили неслыханного еще, небывалого оратора, которого стоит послушать. И кафедру Златоуста потом буквально стала осаждать толпа народная. Златоуста радовало и умиляло такое внимание к словам его. ״Еще так мало я беседовал с вами, говорит он в начале одного из первых своих слов: а уж душой я возлюбил вас, как будто и всегда доселе жил с вами. Чувствую, что я уже привязан к вам крепкими узами самой искренней любви». – Так началась и потом широко развернулась неутомимо энергичная, кипучая, многосторонняя деятельность Златоуста в Константинополе Нет никакой возможности в кратком слове обозреть и осветить этот гигантский труд Златоуста, и я по необходимости только назову, пересчитаю, только укажу в немногих словах целые сложные области, целые громадные сферы архипастырской деятельности Иоанна Златоуста.

Прежде всего, это была деятельность административная, архипастырская. Энергично и мужественно Златоуст принялся за исправление константинопольского клира и духовенства, которое не уступало тогда в пороках и изнеженности светскому обществу. Он написал две больших книги против нравственной развращенности, особенно нетерпимой, вопиющей и греховной в среде духовенства; в этих книгах, как и в массе, церковных поучений на ту же тему, Златоуст и стыдит, и убеждает, и угрожает. Почитая себя ответственным пред Богом за вверенное его водительству стадо духовное, Златоуст чужд был так нередкого в обыкновенных людях малодушия, и он не ограничился часто гибельными в жизни только полумерами. По образному выражению одного старинного биографа, Златоуст, как смелый оператор, не остановился пред огнем и железом, т. е. пред сильными и решительными мерами, лишь бы поднять достоинство пастырства, очистить клир от недостойных членов, освободить духовенство от справедливых нареканий и направить благое влияние его на народ. Многие нераскаянные и безнадежно павшие клирики, даже и епископы, по настоянию непреклонного в святой ревности первосвятителя, должны были освободить места, ими недостойно занятые и их поведением позоримые.

Заботливою любовью обнимая все церкви и поместные, зависимые от столичной кафедры, Златоуст не только завел постоянные деятельные сношения с епископами и вообще духовенством этих церквей, но и сам посещал их. Так напр., в феврале 400 года, больной, в дурную погоду, он совершил стодневное, так и названное историками ״апостольское» путешествие в Азию. После трудного и опасного зимнего плавания он, вследствие бездорожья, пешком дошел до Ефеса, где и собрал до 70 епископов. На этом соборе много было разрешено недоумений, устранено беспорядков и бесчинств в церковной жизни, несколько епископов и много клириков было отрешено от занимаемых ими должностей. Блаженный Феодорит, впоследствии, говорил о Златоусте, вспоминая это его апостольское путешествие: ״видел тебя Ефес и наименовал тебя новым, вторым Иоанном; слышал тебя Ефес и вспоминал о том громе небесном, что раздавался там некогда из уст первого Иоанна, Богослова-апостола».

Далее, деятельность Златоуста была миссионерская. В виду опасности и великого зла, вносимого в религиозную жизнь страны арианами, новацианами, манихеями, маркионитами и др. еретиками, Златоуст поставил целью всячески поднять православие в глазах народа, величественнее его поставить, привлечь к нему внимание и расположение легкомысленного и неустойчивого константинопольского населения. В ряду мер, в этом направлении предпринятых Златоустом, отмечу одну, очень счастливую, полезную и особенно симпатичную: в противовес смущавшим и увлекавшим народ разным еретическим церемониям религиозным, Златоуст организовал величавые, грандиозные процессии православные, со свечами, факелами, священными гимнами, с общенародным пением. Особенно разительное впечатление производили на народ введенные Златоустом ночные религиозные шествия, церковные процессии и богослужебные собрания. Сам Златоуст очень любил эти бдения ночные и с увлечением располагал к ним народ: ״ночь создана вовсе не для одного только сна, говорил он: церковь Божия и в полунощи бодрствует. Вставай же и ты, христианин! Созерцай и насладись этим хором небесным светил, этим глубоким безмолвием ночи, ее таинственною тишиной. Преклонись пред Провидением Господа твоего! Ведь ночью душа твоя более чиста, более легка, она свободнее возносится горе, вверх; и тьма и безмолвие сильнее располагают ее к созерцательности. Когда больше, как не ночью, и растения испускают благоухание! Так и душа твоя ночью свободнее воспринимает росу небесную. Что днем сожжено, то ночью живит и освежает».

Златоуст обратил внимание на многие, еще не просвещенные светом Христовым племена и народности, входившие в состав империи или соседние с нею, и предпринимал деятельные усилия к распространению в среде их истинной веры. Он организовал общества, братства миссионеров, целые дружины миссионерские, и направлял их даже к диким народам, в далекие страны, на восток и север – в Финикию, Аравию, Персию, к готфам и скифам, к племенам, населявшим пределы теперешней России, в равнинах между Дунаем и Днепром. Златоуст изыскивал средства на содержание этих миссий, строил в новопросвещенных странах храм, организовал в них епископии, вводил для них богослужение на их родном, напр. готфском, языке и т. д.

Далее, деятельность Златоуста в Констатинополе была благотворительная. Сократив свои личные потребности и расходы до крайности, он все, очень богатые средства своей кафедры отдавал на дела милосердия. Кроме постоянной раздачи милостыни беднякам и нищим, кроме постоянных пожертвований в существовавшие до него благотворительные учреждения Константинополя, Златоуст, на свои личные и получаемые от расположенных им к тому богатых людей, средства, организовал очень крупные и знаменитые тогда в Константинополе благотворительные учреждения, именно: он основал в городе громадный госпиталь для болящих и не менее громадный странноприимный дом для чужестранцев и для бесприютных людей. Поддержание этих заведений и их благоустроение было всегдашней и, можно сказать, любимой заботой Златоуста. Не даром так часто и в проповедях своих он призывает и располагает богачей к благотворительности, так горячо славословит христианскую добродетель милостыни. Известно, что Златоуст стремился к полному уничтожению нищенства и бедности в Константинополе и уже мечтал об осуществлении безбедного, братского взаимообщения его пасомых, по подобию первенствующих христиан Иерусалима.

Нельзя, далее, не упомянуть о деятельности Златоуста литургической – по улучшению, благоустроению и упорядочению общественного богослужения. Вечным памятником этих забот и трудов Златоуста является им составленный и общепринятый на все времена и у всех православных христиан чин божественной литургии Златоуста.

Но самая главная деятельность Златоуста, в каковой он был по истине неподражаемо велик, была деятельность проповедническая. Здесь прежде всего нужно отметить громадный отдел его бесед экзегетических. Продолжая начатое им в Антиохии дело изъяснения слова Божия, тут, в Константинополе, он дал образцовые по своей простоте, общедоступности и в то же время по глубине мысли, полноте понимания, толкования на книгу Деяний апостольских, на Послания ап. Павла к Филипписиям, к Колосаям, к Евреям и др. священные книги. Но самый громадный отдел проповеднической деятельности Златоуста составляют его поучения нравственно-назидательные и обличительные, при чем Златоусту пришлось иметь дело с теми же порядками паствы его, что и в Антиохии, но только еще в горшей степени, в большей мере. В зависимости от этого, константинопольские проповеди Златоуста – против зрелищ, безнравственности, изнеженности, мод, распутства, чревоугодия, легкомыслия в вере и т. д. – дышат как бы еще большею энергией слова и напряженностью чувства.

И вся эта многосторонняя кипучая деятельность Златоуста имела необычайный успех, видимо приносила благие плоды и результаты. И религиозная и нравственная жизнь обитателей столицы мало по малу начала принимать более благоустроенный, упорядоченный вид. Неукротимая, истинно-апостольская ревность архипастыря действовала неотразимо по крайней мере на простые, более девственные сердца простого народа. Успех проповедей Златоуста и здесь, в Константинополе, был громадный и необычайный. Как было и в Антиохии, никакой храм константинопольский не мог вместить массы людей, желавших слушать Иоанна; возле его кафедры была обыкновенно невероятная давка; скорописцы в разных концах храма записывали речи его, которые потом широко распространялись среди народа в столице и за пределами ее. Аплодисменты, громкие вздохи, плач, рыдания и т. п. проявления неудержимого волнения чувств в слушателях нередко нарушали плавное или бурное течение речи Златоуста, а иногда извлекали слезы умиления и на очах самого проповедника. Толпа провожала Златоуста и вне церкви, с восторгом принимала на себя добровольные обязанности хранить и оберегать своего возлюбленного архипастыря от всяких опасностей и огорчений; очень нередко сотни горожан проводили целые ночи у дверей Златоуста, когда угрожала ему какая либо неприятность. Видя и зная такую преданность и любовь народа, Златоуст, действительно, имел основания обращаться к слушателям своим, примерно с такими речами: ״вы – мое все; вы мне и отец, и братья, и дети; вы – мои члены, мое тело и жизнь моя! Вы мне венец и утешение; вы мое помазание, мой свет!» А такие слова, притом дышавшие Златоустовской силой и искренностью, буквально потрясали толпу, несказанно одушевляли, еще более увлекали и привлекали ее к великому архипастырю.

Были и в константинопольский период жизни Златоуста особенные случаи, исключительные события, которые сильнее закрепляли нравственную связь Златоуста с пасомыми и еще более выдвигали, поднимали авторитет его в глазах последних. Так, например, в конце первого же года служения Златоуста в Константинополе (в 398 г.) над городом разразилось страшное бедствие – великое землетрясение. Раздался ужасающий подземный шум; потом земля растрескалась во многих местах, из расселин била вода, вырывался огонь, поднимался страшный удушливый дым; воды Босфора буквально кипели и выступили из берегов, затопляя город. Грозные тучи закрыли небо непроницаемым мраком, молния своими огненными стрелами рассекала воздух по всем направлениям. Здания, жилища трескались и распадались, погребая многих под своими развалинами. Императорская семья, сановники, управители города и массы горожан спасались бегством из города. В этом царстве ужаса и паники нисколько не растерялся и оставался непоколебимым мужественный архипастырь. После исчезнувших и рассеявшихся властей, он один остался в столице, как ее хозяин, начальник и утешитель народа. И он сумел своим самообладанием восстановит порядок в столице; он собрал смятенных жителей около храма, ободрил их, успокоил. А когда бедствие миновало и бежавшие вернулись в город, Златоуст открыл ряд бесед на эту злобу последних дней: огненными красками он изобразил пережитые беды и мучения, не преминувши поставить на вид своим слушателям и те нравственные причины, что низвели на них этот гнев Божий. А чтобы еще больше укрепить напуганный народ в благом, религиозном настроении, Златоуст устроил грандиозную церемонию перенесения св. мощей мучеников в новый великолепный храм, по ту сторону Босфора, в девяти милях от Константинополя. Это торжество, в котором принимали участие многие тысячи народа, с возженными свечами, с пением гимнов, ночью, произвело на всех присутствующих восторженное впечатление. Глядя на несметную массу верующих, там вдали от города, Златоуст в умилении восклицал в своей речи: ״как бы некое море разлилось сюда от самого города!– море, не воздвигаемое бурею, не угрожающее крушением, безопасное от камней подводных. Рекою огненной, от обилия светильников, разлилось это море – через море и по земле... Что же мне сказать теперь? Я полон веселья, я вне себя! Я ликую, я ношусь восхищенной душою, я очарован сим духовным веселием; я летаю и играю от радости, что эта пустыня стала многолюдным городом, а город остался пустынею!» Искренний восторг возлюбленного архипастыря еще пуще поднимал настроение народа. Ликование народа было полное и впечатление неизгладимое. Народ был упоен этой исключительной радостью религиозною и был за то глубоко благодарен Златоусту, громко выражал ему признательные свои чувства.

Подобное же событие случилось и во второй год святительства Златоуста (399 г.), когда, как раз в дни страстной седмицы, необычайная буря разразилась над Константинополем и разрушила массу зданий, жилищ в нем. Ужасающий дождь, как бы сплошным потоком водным, низринулся с небес, опустошал поля, истреблял плоды, растения и губил все благосостояние народа. Та же паника, растерянность и исчезновение из города властей, и так же один Златоуст – в обычной знакомой ему роли единственного представителя власти и отца, утешителя народного. Наученные опытом прошлого, граждане теперь сами бежали в храм, к Златоусту. Он объявил общественные моления и, при несметном стечении народа, совершал крестные ходы, по городу и за город, так же чрез Босфор, на другой берег, и т. д. Словом Златоуст и на сей раз отвлек подавленную мысль народную от земных ужасов и заполнил сознание своих пасомых религиозной настроенностью, христианскими упованиями. Буря утихла, жители успокоились; но эти услуги Златоуста в тяжелые безотрадные дни не могли забыться, и любовь народная к нему все росла и крепла.

Нельзя также не вспомнить чрезвычайно важного случая, когда Златоуст явился спасителем отечества от повергшего всех в ужас и грозившего страшными последствиями нашествия на столицу варваров иноплеменников. В ту пору выделился один молодой военачальник – Гайна, по национальности гот, по вероисповеданию еретик арианин, человек хитрый, злобный и свирепый. В 398 г. он отправлен был императором Аркадием с войском во Фригию, для подавления там мятежа. Но Гайна изменнически соединился там с врагами империи и во главе иноплеменных войск направился на Константинополь. Император Аркадий, чтобы укротить и задобрить этого варвара, согласился объявить его начальником всех войск империи. Но и это не обезоружило Гай ну. Он предъявил императору одно за другим возмутительные требования. Напр., он требовал головы некоторых консулов, верных слуг отечества, требовал уступки арианам нескольких церквей православных. И только великая, воистину самоотверженная энергия и протесты Златоуста сломили дикую волю дикого насильника: он уступил, отказался от своих домогательств. Но потом скоро Гайна, скучавший миром и спокойствием, поднял снова открытый бунт во Фракии. Собравши там громадные полчища, он разоряя все по пути, ужасающей грозою устремился на Константинополь. Трепет объял всех; паника была так велика, что никто – ни начальствующие, ни подчиненные – не решались противостать варварам. Столица, а с нею и империя, оказались беззащитными и готовы были покорно ждать своей горькой участи. И вот Златоуст, в этот страшный момент, один сохранил самообладание и своим самоотвержением спас отечество: он не побоялся свирепого и, как можно было думать, на него уже обозленного варвара; он дерзновенно один отправился к Гайне, чтобы уговорить его успокоить и, таким образом, спасти столицу, царя и отечество. И эта в высшей степени рискованная миссия, грозившая Златоусту смертью, убийством в варварском стане, именно уж только Богу содействующу, увенчалась полным и блистательным успехом. Даже этот свирепый варвар и еретик, Гайна, оказал полное внимание и уважение к святителю. Узнав, что идет к нему слава мира, сам Златоуст, Гайна вышел к нему навстречу, даже с детьми своими, поклонился ему и согласился с его увещаниями не губить людей, не разрушать империи. Скоро после того Гайна, в его воинских аферах, прекратил свое буйное существование, погиб; во всяком случае, в данный-то критический момент только вот эта, именно мировая сила духовная в лице Златоуста, одолела неукротимую физическую силу варварства. Это был славный подвиг патриотический Златоуста, великая его духовная победа спасшая отечество.

Таковы были незабвенные труды и исключительные заслуги великого святителя пред народом, церковью, пред царем и отечеством! Вообще, в то несчастное царствование Аркадия, бедствия и испытания, которым подвергалось отечество, вынуждали Златоуста не ограничиваться только деятельностью церковною. Слабость императорского правления заставляла его делаться в некоторых случаях и деятелем политическим, патриотическим. В этой, например, истории с Тайною Златоуст не только как пастырь христианский защищал религию, но и как патриот, жизнью рисковал за родину свою и за царя своего.

А между тем черная туча злобы и целая буря ненависти, пока незримо и по капельке, собиралась и скоплялась над главою великого святителя, и отселе повесть всех остальных лет жизни Златоуста является одною из печальнейших страниц истории церковной вообще.

Как и следовало ожидать, строгие меры Златоуста в отношении к испорченному и развращенному клиру константинопольскому и к духовенству страны, породили глухой ропот на столь ревностного и строгого архипастыря. Масса клириков, пресвитеров и епископов, потерпевших из-за святой ревности Златоуста, составили прочный и многочисленный контингент врагов Златоуста, желавших всякой ему неприятности и чаявших, искавших его гибели. А многие представители высшей власти духовной, епископы, в роде Феофила Александрийского, мучительно завистничали, глядя на Златоуста, – завидовали и положению его на кафедре столицы, и небывалой, беспримерной славе его, и влиянию на народ, и ненавистничали на него из-за святой его апостольской жизни, служившей живым укором для них самих.

Близость высшей в государстве аристократии и придворных сфер была новым и еще лишним бременем и горем для Златоуста. В среде этого изнеженного, избалованного и пресыщенного в пороках барства Златоуст не мог нравиться прежде всего сам по себе, как святой подвижник, непреклонный аскет. Такой человек и вся жизнь, обстановка его, упрощенная до самой крайней степени, доведенная именно до апостольской простоты и бедности, были непонятны и уже во всяком случае несимпатичны представителям модной аристократии. ״Несговорчивый монах», как называли в этих кругах Златоуста, отрицавший всякую житейскую суетность, светскость, строго говоря, и на патриаршей кафедре отшельник, питавшийся только хлебом и все свое отдававший бедным, непоколебимо прямой и непреклонно правдолюбивый, – такой человек, в пышной столице и в рядах высшей, правящей аристократии, составлял явление решительно необычайное и уж слитком своим контрастом резавшее глаза. Златоуст был сам по себе не сносен для этих людей, как невыносим бывает яркий свет для больных глаз. Но еще ужаснее было то, что этот ״несговорчивый монах не хотел равнодушно смотреть на окружавших его и не оставил в покое их. Разорительная роскошь, корыстолюбие, а в зависимости от этого и всякие неправды высших сословий и чиновников встречали в Златоусте небывало беспощадного, грозного и необычайно сильного остроумного обличителя. Проповеди Златоуста, полные художественной красоты и разительной силы, невольно привлекали к его кафедре всех, именно и жестоко обличаемых им людей; эти проповеди нередко являлись событиями дня, о них всюду говорили, их записывали, переписывали, они всюду в общественных кружках распространялись, ими зачитывались. В массе людей, задетых обличениями, – а таких было слишком много, – слагалось и нарастало негодование и озлобление па Златоуста; число врагов и ненавистников его все прибывало. Простой народ, далекий от властных сфер и вследствие бедности менее зараженный пороками и нравственной распущенностью, неизменно и тут, как в Антиохии, горячо любил нового архипастыря и с одним только искренним восторгом внимал его слову. Зато люди порочные и преступные, недоброжелатели и враги Златоуста, искали всякой возможности и случая, в чем бы поймать и завинить святого человека; а так как в жизни и поведении Златоуста ничего нельзя было усмотреть греховного, порочного, компрометирующего, то желали по крайности его, как некогда старейшины иудейские Спасителя, обличат в слове.

И вот, в рядах народа, восхищавшегося лицезрением и речами Златоуста, ютились и шпионы, враги Златоуста, жадно ловившие всякое неточное слова, двусмысленное выражение, малейший намек его, чтобы все это раздуть и преувеличить клеветою, а потом осуждать и обвинять Златоуста. В кругу недоброжелательных к нему людей стали распространяться потоки гнусной и бесстыдной клеветы с явной целью – его унизить обесславить, погубить. Слова Златоуста извращались поступки перетолковывались; его обвиняли, например, в алчности, скаредности, в гордости; распространяли молву, что Златоуст возмущает народ, оскорбляет представителей власти, что аскетическая жизнь его только на показ, а в тайне-де он предается оргиям, разгулу и тому подобные, в высшей степени нелепые, подлые и ни для кого невероятные гнусности сплетали на имя святого, великого человека. Мало того, некоторые из наиболее сильных и злобных врагов Златоуста посылали шпионов даже в Антиохию, чтобы там, так сказать, порыться в молодой жизни ненавистного для них архипастыря, поискать каких либо улик, обвинений на него. Но, впрочем, и эти ревностные усилия ни к чему не привели и никаких нужных данных врагам Златоуста не доставили.

Златоуст не мог не видеть надвигающуюся на него бурю; но уж конечно никогда этот святой человек не мог принизиться до того, чтобы бороться против интриг, клеветы и низости таким же общепринятым в свете оружием. Зияя свою полную правоту и невинность он, как пастырь и как христианин, не страшился злобы земной и готов был все претерпеть ради правды небесной. ״Да и чего мне бояться?!» говорит он, напр., в одной проповеди. ״Неужели возможно бояться мне смерти, когда Сам Христос – моя жизнь! Неужели бояться мне потери имущества? Но я наг пришел в мир сей и ничего с собою не возьму из него. Да у меня и нет ничего, все мое – в одном желании: жить для блага душ христианских.» Мужественно и твердо, как истинный христианин, Златоуст готов был принять гонение, поднятое на него завистью, ненавистью и всеми тёмными страстями человеческими.

А между тем времена теперь, по смерти мудрого императора Феодосия, изменились и изменились очень к худшему. Зашиты и поддержки самоотверженному проповеднику и беспощадному изобличителю пороков людских и неправд житейских найти было не в ком. Во главе империи стоял юный государь Аркадий, человек добрый и благочестивый, но очень слабый, бесхарактерный. Он всецело поддался влиянию приближенных к нему лиц. Около его стояла и им руководила супруга его Евдоксия. Это была женщина почти безвестного происхождения, очень по внешности красивая, но совсем недобрая душой, покорная раба страстей роскоши и корыстолюбия, для удовлетворения которых она способна была допустить всякое насилие и беззаконие. Она и подставлена была Аркадию и стала супругою его, благодаря усилиям Евтропия, главного, пока тайного, а потом и явного советника царского. Евтропий – человек совсем низкого происхождения и низких качеств душевных. В молодости он несколько раз был продаваем и перепродаваем, как раб, а потом начал карьеру свою придворную с более чем скромного звания царского евнуха, т. е. постельничего; но благодаря хитрости и дерзости, он сумел вкрасться в доверие императора, а потом ь и явился всесильным царским советником и руководителем. Овладевши царем, Евтропий, впрочем, всплыл, так сказать, и наружу, на поверхность: не постеснялся сделаться главным сановником империи, присвоил себе почетное, гордое, древнеримское наименование консула, патриция.

Как было упомянуто, именно всесильный Евтропий и избрал Златоуста на архиепископскую кафедру. Но святого Златоуста меньше всего можно было подкупить какими бы то ни было милостями и подачками. Для него была выше всего правда Божия; видя нарушения ее, Златоуст, ни пред кем и ни пред чем не останавливался, себя самого не щадил и своей жизни не жалел. Проницательный, мудрый святитель быстро оглядел, что за человек был его ״благодетель», и какого либо согласия, единомыслия между святым человеком и низким временщиком, конечно, не могло быть. Между прочим, распространяя свое самовластие, подвергая часто неправым преследованиям своих личных врагов, лишних и неприятных ему людей, иногда подвергая заточению, изгнанию совсем невинных людей, с единственной целью конфисковать их имущество, усвоить их достояние, Евтропий восстал против исконного и великого права церкви, права ״святого убежища». Право это состояло в том, что всякий человек, справедливо или несправедливо преследуемый кем бы то ни было, мог явиться в храм, и там, под сенью святого алтаря, он оставался безопасен и неприкосновенен: никакой Евтропий уже не мог его взять оттуда. Вот это-то священное право, которым действительно, нередко пользовались насилуемые Евтропием, и было так ненавистно для последнего. И он настоял, не взирая на могучий протест со стороны Златоуста, настоял пред Аркадием на формальном уничтожении этого права.

Но какова же была превратность судьбы и как жестоко Господь покарал этого преступного человека, подъявшего дерзкое насилие свое на священные права церкви! Очень скоро после этого Евтропий, своею наглостью и грубостью, возмутил им некогда возведенную до трона царицу Евдоксию: она, взявши детей своих, в слезах, упала на колени пред Аркадием и жаловалась на временщика. Влияние царицы на сей раз пересилило. Аркадий изгнал от себя Евтропия. Это низвержение так много принесшего зла народу временщика встречено было в городе бурным восторгом: народные толпы кинулись выместить злобу над беззащитным теперь Евтропием. И что же?– он сам бросился в храм, под его ״святое убежище»! С искаженным от ужаса лицом, дрожащий, в конвульсиях, схватился он за край престола в алтаре. И великий Златоуст приял его под свою защиту, с опасностью для своей собственной жизни спас, оборонил его от разъяренной толпы народа и солдат, уже ворвавшихся в церковь и сокрушавших всякие преграды. Но бесстрашный архипастырь, накинувши церковное покрывало на Евтропия, один противостал толпе и своим самообладанием остановил этот бурный поток народного гнева. Евтропий и на ночь остался в церкви. На утро собор был снова переполнен огромной и все еще возбужденной толпою. Во время богослужения, Златоуст приподнял алтарную завесу, указал народу на жалкую фигуру от ужаса дрожавшего и скорчившегося около престола Евтропия, и произнес, на основании этого наглядного примера, одно из самых вдохновенных, блистательных своих слов о суетности и тленности всего земного, о мишурности и непрочности всякой славы и силы мирской.

Не замедлили обнаружиться враждебные отношения к Златоусту и со стороны Евдоксии, которая теперь, по низвержении Евтропия, стала еще более всесильною. Евдоксия сразу оглядела в Златоусте себе соперника, который тоже имел влияние на Аркадия, влияние, впрочем, для последнего тягостное, угнетающее, так как, по своей доброте и бесхарактерности, Аркадий подчинился авторитету Златоуста и всегда уступал ему во всех, очень частых требованиях и просьбах – то для церкви, то для народа, а также выслушивал от Златоуста указания и обличения придворных неправд и пороков. Женским инстинктом Евдоксии хорошо поняла и увидела в великом святителе человека, очень и для нее самой небезопасного, а потому и выжидала только подобна времени, чтобы как-нибудь избавиться от Златоуста. Поводов к открытому раздору не пришлось долго дожидаться. Громовые обличения Златоустом мотовства, франтовства и распутства великосветских барынь, приближенными Евдоксии истолковывались, как прямые-де намеки именно на нее и ее ближайших наперстниц. А скоро произошел случай, по которому Златоуст, действительно, заговорил уже прямо с Евдоксией. Она соблазнилась имуществом (виноградником) одной вдовы и, без всякого законного повода и основания, конфисковала его, т. е. просто захватила себе. Обиженная вдова, лишенная единственного своего достояния, обратилась к отцу, как в среде бедного люда обычно называли милосердного святителя. Златоуст поместил вдову и с ее сиротами в странноприимный дом, а Евдоксии, как отец духовный, написал по этому поводу трогательное, убедительное письмо. Но Евдоксия не послушалась внушений справедливости, и отселе начала, так сказать, открытый поход на Златоуста, чтобы так или иначе удалить со своей дороги нелицеприятного и могущественного нравственным авторитетом архипастыря.

Подняты были все темные силы, закопошились все многочисленные завистники и ненавистники Златоуста. Чтобы благовиднее обставить удаление глубокочтимого и любимого народом святителя, устроено было подобие собора из епископов, враждебных ему. Во главе этого заговора стал Феофил александрийский, давний завистник Златоуста. Сей Феофил – недостойный человек, которого историки называет то ״амфаллаксой», т. е. ветрогоном, переметной суммой, а то ״новым фараоном египетским». В августе 403 года Феофил явился в Константинополь с большим грузом тканей и драгоценностей – для подарков нужным людям. Уговорами, ласкательством, подарками и подкупом, ״фараон» объединил около себя худших и бесчестных представителей духовенства и всех недругов Златоуста. Так составился ״собор», который даже не мог собраться в городе из-за боязни народа, а заседал вне города, по ту сторону Босфора, в предместье Халкидона. На лже-соборе этом выслушаны были заявления и клеветнические доносы на Златоуста разных проходимцев, расстриженных клириков и монахов, которые пользовались теперь случаем излить свою злобу на праведно покаравшего их святителя. В конце концов, от имени ״собора» предъявлен был Златоусту целый ряд ложных нелепых и прямо вздорных, смешных обвинений. Например, его винили в том, что он расхищает церковные имущества, – это бессребренник-то, беднейший человек во всем Константинополе, не имевший никакой собственности и все свое отдававший нищим! Винили его за то, что он ״ест один, неумеренно, как циклоп» (?!) – винили, ясное дело, за то, что Златоуст никогда и никого не принимал к себе так называемых гостей, как и сам не бывал даже на торжественных царских обедах, – хотя всем ведомо было, что он питался дома почти исключительно одним хлебом. Винили, далее, за то, что он ״развращает епископов», ״не молится в церкви», что он ״предал Евтропия», и т. д. Обвинили Златоуста даже в еретичестве, в оригенизме, т. е. в том грехе, от которого несомненно не были свободны многие из самозванных и самочинных обвинителей Златоуста и пуще всех сам Феофил. Хотя глупость и гнусность таких обвинений были уж слишком очевидны, все-таки, под давлением и по настоянию Евдоксии, Аркадий утвердил решение лже-собора об удалении Златоуста. Уже отправлены были воины взять его и препроводить в ссылку.

Слух о низложении и предстоящем изгнании Златоуста быстро разнесся по городу; народ заволновался и массами двинулся защитить любимого архипастыря. Раздавались крики, что обвинения на Златоуста не справедливы, что винить его ни в чем невозможно, что нужно собрать настоящий законный собор, который бы рассмотрел все это дело, распутал поднятую на Златоуста врагами и ненавистниками его историю. Но Златоуст, чтобы предотвратить волнение и, может быть, кровавые бедствия, сам постарался успокоить народ Он пришел в церковь и сказал к народу слово. Он убеждал не бояться за него, так как и сам он ничего не боится. ״Я не боюсь никаких угроз земных, как не желаю и никаких благ мира сего. Я не боюсь нищеты, как не желаю и богатства... А потому и прошу вас, возлюбленные мои, успокоиться. Меня с вами никто и ничто на разделит: кого Бог сочетал, люди тех не разлучат. Не тревожьтесь же и этим докажите мне любовь вашу... Не приходите в смущение, а лучше молитесь. И завтра и всегда я с вами: сама смерть не разлучит нас». Народ, действительно, успокоился, видя непоколебимую твердость и мужество любимого архипастыря. А между тем Златоуст, говоря о любви взаимной, не временной, а вечной, и о непрерывающемся общении духовном в царствии Божием, в душе своей простился с паствою и в ту же ночь, тайно от народа, покинул свою келью; он вышел к берегу, где добровольно предал себя в руки стражников. Последние немедленно посадили его на корабль и скорее отчалили от константинопольского берега.

Когда на утро разнеслась молва о ссылке Златоуста, поднялось величайшее народное смятение. Рыдания и вопли раздавались всюду; горе народа было искреннее и невыразимое. В то же время судьи Златоуста, Феофил с своими епископами, явились было в город, чтобы успокоить народ; но самого Феофила народ едва не бросил в море; а его друга и единомышленника, епископа Севериана, который дерзнул взойти на кафедру Златоуста, чтобы говорить к народу, изгнали не только из церкви, а даже и вон из города. Пришлось прибегнуть к силе войск, и город обагрился кровью. Видя неподдельную скорбь народную и эти последствия содеянного, сама Евдоксия испугалась; сердце в ней дрогнуло и в глубине души она уже раскаивалась.

А между тем и сам Господь, в защиту невинно пострадавшего святителя явил себя чудодейственным и грозным знамением. Только что минул этот первый и беспокойный, опасный день по изгнании Златоуста, как в наступившую ночь произошло страшное землетрясение. Весь Константинополь колебался и сотрясался, здания падали и разрушались; всюду раздавались стоны и вопли задавленных и разоренных. В этом стихийном бедствии все усматривали наказание Божие за допущенную несправедливость в отношении к святому человеку. Во тьме и мраке, под гул подземных ударов, всюду раздавались неистовые человеческие крики: ״Господь на нас! Это казнь Божия! Горе нам! Мы погибнем, если святитель не вернется!» Но, кажется, пуще всех испугалась, оледенела в ужасе Евдоксия. Все в комнатах ее звенело, падало, разрушалось и даже кровать, на которой она была, тряслась и колебалась. Думая, что настал последний час ее, кинулась она к Аркадию с мольбою немедленно возвратить Златоуста: ״он – праведник», кричала она: ״Сам Бог мстит за него. Спасай нас и империю, верни его скорее!» И вот на конях и на ладьях кинулись, по приказу императора, гонцы в разные стороны нагонять Златоуста, так как на первых порах даже и не знали, где искать его. Гонцам вручено было письмо к святителю от Евдоксии, в котором она упрашивала его возвратиться скорей в столицу и спасти всех от горя и опасности: ״святейший!» под гнетом страха взывала Евдоксия в письме: ״умоляю тебя, не думай, что я участвовала в твоем низложении. Это злые и развращенные люди составили на тебя заговор», и т. д.

Когда на третьи сутки по изгнании Златоуст ночью обратно подплывал к Константинополю, то море и берег представляли чудную, волшебную картину. Весь город бодрствовал и выступил к морю, а море сделалось как бы огненным от несметного множества факелов, с которыми плавали в лодках тысячи христиан: песни и гимны во славу святого изгнанника оглашали море и город. Едва ли когда и какой триумфатор встречаем был с такой радостью и воодушевлением, с какими константинопольцы встречали теперь своего отца и пастыря. Едва Златоуст вступил на берег, народ, как заветную драгоценность, подъял его на руки и принес в кафедральный храм, поставил Златоуста на его кафедру. Взволнованный и до крайности утомленный, Златоуст сказал краткое слово: он благодарил, по христианской любви и всепрощению, царицу и выразил радость души своей при свидании с возлюбленной паствою. Мир, успокоение и ликование теперь сменили в Константинополе ужас и мрак прошлых двух дней.

Немного дней прошло спокойных. Мир со стороны Евдоксии, под трепетом страха, такой горячий и искренний, оказался только кратким и хрупким перемирием. Испуг миновал, а старые страсти и антипатии опять поднялись, заговорили. Ведь пораженная, униженная гордость реже всего прощает. И снова закипела злоба и негодование на Златоуста. А скоро представился случай и к прямому, опять открытому, явному разрыву. Упоенная честолюбием, Евдоксия вздумала заживо поставить себе памятник. И вот, в сентябре 403 года, не далее как через два месяца по возвращении Златоуста из ссылки, массивная серебряная колонна, со статуей Евдоксии, была воздвигнута на центральной площади Константинополя, как раз против алтаря кафедрального храма св. Софии, в котором обычно священнодействовал Златоуст. Торжество открытия памятника сопровождалось народным угощением, разнообразными полуязыческими забавами и развлечениями. Несколько дней продолжалось это гульбище народное, сопровождаемое звуками музыки, криками клоунов, фигляров, страшным шумом и гамом, заглушавшим даже богослужение в храме. Златоуст обратился к префекту города с просьбою, как либо оградить храм Божий от глумления и безобразия. Но префект был еретик (манихей) и сторонник Евдоксии. И шум на площади в следующие дни не только не прекратился, а увеличился. Это был уже прямой вызов Златоусту, и он, со свойственною ему ревностью священной, применил обычный прием – публичного обличения. С кафедры церковной Златоуст произнес слово, нам не сохранившееся, но, по согласным отзывам современников, очень сильное и одушевленное, по поводу всего неуместно и несвоевременно затеянного уличного разгула. Немедленно приспешниками донесено было о том Евдоксии. И вот возникает дело об ״оскорблении» Златоустом Царицы.

Снова подняли голову возмутители, интриганы и ненавистники Златоуста. В январе 404 года возобновилось продолжение того же беззаконного ״собора», из тех же, прежних обвинителей Златоуста, за исключением, впрочем, Феофила, который теперь уже побоялся лично явиться в Константинополь и только издали, из своей Александрии, все-таки продолжал руководить ходом заговора. На сей раз дело тянулось долго, несколько месяцев; но ход и исход дела можно передать в нескольких словах. Самозванные судьи подыскивали, кроме прежних, и новые, но подобные прежним, вины Златоуста, и в конце концов так же постановили удалить Златоуста. Этот клеветнический и решительно беззаконный приговор незаконного ״собора», под усиленным влиянием Евдоксии и всей ее партии, так же, как и в первый раз, был утвержден слабым, бесхарактерным Аркадием. Сделано было распоряжение взять Златоуста под стражу и удалить его из Константинополя.

А между тем как раз наступили великие, святейшие в мире христианском дни, последние дни страстной седмицы. В великую субботу, по исконному обычаю, архиепископ должен был совершать крещение оглашенных. На этот раз их было особенно много, до 3 000 человек. И вот, когда Златоуст был в церкви и уже началось таинство крещения, послышался ужасный шум: толпа солдат, по большей части диких фракийцев, язычников, ворвалась в храм и осквернила святое место страшным насилием и злодейством: они схватили Златоуста, извлекли его из храма, разрушили и ниспровергли все в алтаре, сабельными ударами поражали и новокрестившихся и клириков, так что купели крещения наполнились кровью. Попытки народа прекратить безобразие в церкви вызвали еще большие кровопролития уж и на улицах города. Вооруженные язычники солдаты беспощадно рубили, губили и хватали христиан, защитников Иоанна. Ими переполнены были все тюрьмы, где и провели они пасхальную ночь в пении воскресных гимнов; а храмы были пусты, так как из-за боязни никто не решался идти в них. Даже императорская семья, вопреки исконному обычаю – во всем блеске и великолепии присутствовать за торжественным пасхальным богослужением в храме св. Софии, теперь, ввиду этих беспорядков в городе, оставалась дома. Так встречено было в Константинополе Светлое Христово Воскресение в 404 году.

Златоуст заключен был в келии своей. Его охраняла стража. Преданная и верная паства, несмотря на преследования, тоже со своей стороны стерегла и охраняла его жилище. И известно, что были покушения даже на жизнь Златоуста. Два раза подкупленные убийцы проникали к Златоусту и оба раза они были пойманы и почти растерзаны народом. В конце концов и теперь сам Златоуст не захотел сопротивляться беззаконию и, чтобы не подвергать более столицу и верную паству свою новым бедствиям, добровольно решился исполнить постановление лже-собора об его изгнании. В один из троицких вечеров он сказал преданнейшим его друзьям, нескольким епископам и клирикам, не покидавшим его в заточении; ״пойдемте в церковь, помолимся». Долго и горячо молился он. Затем сказал присутствующим: ״все кончено и весь путь мой пройден; скоро вы не увидите меня больше. Но я заповедую вам: не забывайте любить и уважать церковь, а потому, чтобы ни случилось и кто бы здесь на месте моем ни был, повинуйтесь ему, как и мне, – окажите этим любовь вашу ко мне! Да будет милостив ко мне Господь, а вы поминайте меня в своих молитвах»! Затем, растроганный до слез, он обнял каждого и сказал: ״побудьте здесь, пока я немного успокоюсь». Перекрестился и вышел. Так как еще здесь, в церкви, слышен был ропот толпы, волновавшейся на площади около храма, то, чтобы отвлечь внимание народа, Златоуст велел привести лошадь к западным дверям. Конечно вся толпа и сосредоточилась здесь, с нетерпением ожидая выхода Златоуста. Златоуст и вышел, но только в другие, в восточные двери. Под кровом ночной темноты направился он к гавани, где и отдался воинам.

Народ долго ждал у западных дверей храма. Наконец, явилось подозрение… Толпа заволновалась, выломала дверь в ограду церковную и проникла в храм. А с другой стороны явились и воины. Завязалась кровавая схватка; святое место огласилось проклятиями, стонами, залито было кровью. Предполагая, что архипастырю сделано какое-нибудь насилие, толпа защитников его и охранителей перенесла волнение и на улицы города. А когда правда стала известна народу и он бросился к гавани, то уж только вдали можно было видеть судно, навсегда уносившее Златоуста от столицы и от преданного ему народа. Вопли и стоны раздались на берегу и над морем. Народное горе было беспредельно. А между тем и на этот раз страшное знамение гнева Божия разразилось над Константинополем: на небе собралась необычайная грозовая туча, поднялась ужасающая буря. Весь город буквально дрожал от непрестанных и оглушительных раскатов громовых. Необыкновенной величины град убивал людей и животных, опустошал город. Молния ударила в кафедральный храм, и скоро весь он объят был облаком искр и дыма. Пламя пошло далее, по этой центральной и роскошнейшей площади Константинополя, достигло сената, погубило и это украшение столицы. От жгучего жара свинцовые кровли сената и соседних зданий растопились, и свинец ручьями лился на землю. Колонны, статуи, мрамор, золото, бронза, серебро, все это расколотое и растопленное, превратилось в безобразную пылающую лаву. Самые великолепные строения города были обращены в пепел. Сильно пострадал, испорчен был и императорский дворец, особенно покои Евдоксии.

Но на сей раз окаменевшее в злобе на Златоуста сердце царицы не тронулось и не захотело понять божественного вразумления. Все и она сама, не только в эту ночь, но и весь следующий день, заняты, отвлечены были пожаром, Златоуста пока забыли. Когда же пожар, наконец, прекратился, Златоуст был уже далеко от Константинополя: по ту сторону моря, шел он по дороге к Никее, под конвоем преторианской стражи.

20 июля 404 годя совершилось эго низложение и удаление Златоуста, а чрез неделю, 27-го, был уже назначен и преемник ему. Кафедру златословесного, мирового витии занял старец Арзак, человек бессловесный      недаром современники так и прозвали его ״многоречивая рыба». Враги Златоуста, по-видимому, восторжествовали; но ненадолго. Праведный суд Божий не замедлил покарать многих из них. Например, один из епископов, судивших Златоуста, на возвратном пути с лже-собора упал с лошади и разбился на смерть; другой заболел гнойной водянкой и заживо съеден был червями; третий умер от злокачественной рожи; у четвертого от непонятной болезни так распух язык, что он был задушен им; у пятого как раз на соборе, осудившем Златоуста, наступили на мозоль, и от этой ничтожной причины сделалась гангрена и в результате – мучительная смерть. Наконец, всего только через три с половиной месяца по изгнании Златоуста, умерла и Евдоксия, умерла совершенно неожиданно, в ужаснейших родовых мучениях.

А что же сталось со святым изгнанником? Проследим уже кратко историю его дальнейших страданий.

Три остальных года жизни Златоуста были именно страданием непрерывным. Злоба врагов не оставляла в покое и изгнанного невинного страдальца. Его пересылали все в более и более отдаленные, дикие и неудобные для жительства места. Так, последовательно он был в Никее, Кукузе, Арависе и, наконец, в Команах. Самые переходы Златоуста с места на место были варварским истязанием святителя. Так например, едва несколько недель отдохнул он на одном месте, в Никее, как должен был идти в Кукуз. Дорога была очень дальняя и невыносимо трудная. Златоуст должен был идти пешком, под конвоем стражников- язычников, которым, притом приказано было по возможности обходить города и останавливаться только в пустынных местах. Под палящими лучами солнца, изнуряемый лихорадкой, питаясь только черствыми заплесневелыми сухарями, размачиваемыми в грязной, соленой воде, какую можно было найти в этой местности, Златоуст сорок дней шел до Кесарии Каппадокийской. Кесария являлась самым крупным перепутьем для Златоуста, и народ этого большого города, издавна и много наслышанный о Златоусте, встретил было его с радостью и почетом. Но епископ Кесарии (Фаретрий), один из самых злобных врагов Златоуста, потребовал немедленного его удаления. Между тем в местности окружавшей Кесарию, показались исавряне, горное разбойничье племя, бывшее ужасом всей Малой Азии; они являлись пиратами на море и они же производили разбойные, хищнические набеги на суше. Поэтому, двинуться в путь, значило попасться этим варварам, идти почти на верную смерть. И тем не менее толпа каких-то темных личностей, подосланных Фаретрием, ночью, осадила дом, в котором приютился узник-святитель; стали ломать двери, угрожали поджечь дом, – гак что пришлось немедленно ночью и невзирая на опасности покинуть Кесарию. Но слава Богу, эта ночь опасного путешествия прошла благополучно, а днем Златоуст мог остановиться в одном замке, в нескольких милях от Кесарии. Но едва наступила ночь, как исавряне напали на этот замок. Пришлось опять бежать, спасаться. В темную ночь, по проселочной горной тропинке, высеченной в скале и усеянной постоянно скатывавшимися камнями, приходилось ощупью подвигаться вперед. Но вот лошак, которого здесь было дали Златоусту, споткнулся и упал. Святитель ударился о камни и лишился чувств. Конвойные сочли его даже умершим. Но он очнулся и должен был ползком продолжать свой путь далее, чрез пропасти, обрывы, через горные потоки, ежеминутно подвергаясь смертельной опасности и воистину мученически страдая. Через тридцать следующих дней такого путешествия Златоуст достиг, наконец, Кукуза. То была пограничная, в горной глуши, деревушка, с невыносимо суровым и гибельным для здоровья климатом, решительно без всяких удобств жизненных и под вечным страхом нападения разбойников и дикарей. В такой-то, скрытой от света, недоступной для людей, могиле живой, прожил Златоустый архипастырь более двух лет. Только временно, вследствие нападения тех же варваров, исаврян, на Кукуз, святитель вынужден был, зимою 405 г., в лютые морозы, без дороги, через заваленные снегами горные пропасти, оледенелые леса спасаться в горную крепость Арабис, где и укрывался он несколько месяцев. Самая крепость эта была хуже всякой тюрьмы: в ту пору забытые и заброшенные обитатели ее страдали и умирали от голода. Но и жизнь в Кукузе была сплошным мученичеством для Златоуста. Сам кроткий святитель, отнюдь не в качестве жалобы, вот как описал одному из друзей своих первую свою зиму в Кукузе: ״пишу тебе, поднявшись от самых дверей смерти. Суровую и жестокую зиму здешнюю я провел даже хуже, чем мертвецы, так как я чувствовал и чувствовал только одно страдание. Неделями я не мог подняться с постели. Чтобы избавиться от стужи, я укрывался всей своей ветошью, разводил огонь и лежал в несносном чаду. А сверх того головные боли, рвота и непрестанная бессонница причиняли мне великие болезни».

И в такой-то ужасающей обстановке, в крайнем измождении, Златоуст сохранил невозмутимое спокойствие кроткой и незлобивой своей души. Одушевленный непоколебимою преданностью воле Божией, он безропотно и даже радостно нес свой тяжкий жизненный крест. Его письма от той поры возбуждают удивление: такою бодростью и мужеством веет от них! Очевидно, этот великий человек стоял выше обыкновенных земных искушений, не допуская никаких малодушных человеческих жалоб, сетований. ״Зачем унывать в страданиях!» восклицает, например, Златоуст в одном письме: ״разве возможно не почерпнуть твердости в божественных словах Того, Кто за нас страдал больше нас! Как жаловаться, унывать, когда сам Господь

проповедовал Евангелие среди преследований и мучений?» В другом письме к друзьям своим Златоуст пишет: ״меня изгнали из столицы, и я равнодушен к этому. Куда бы меня ни сослали, везде Господня земля и исполнение ее. И чтобы со мной ни сделали, я ко всему готов: захотят распилить меня, Исаия будет моим образцом; утопить меня – я буду в мыслях иметь Иону; сжечь меня – трех отроков; бросить зверям – вспомню Даниила"… ״Враги Златоуста всюду и всячески распространяли молву, что Златоуст честолюбив, горд, что он сгорает желанием возвратиться на свою кафедру, чтобы расправиться с ними; а между тем Златоуст вот что писал друзьям своим из Кукуза: ״пусть никто не приходит к несчастной мысли извлечь меня отсюда! Да не вздумает этим оказать мне милость!» ״Мое сердце, читаем еще в одном письме Златоуста, находит величайшее утешение в страданиях; в них сокрыто мое сокровище. И я радуюсь, благословляю Господа, удостоившего меня благодати столько пострадать».

Да и не бездеятельным оставался заточенный святитель. По крайней мере в дни своего относительного здоровья, он обнаруживал удивительную энергию и трудолюбие. Кроме обширной переписки с своими прежними друзьями, епископами, с монашескими общинами и с обращавшимися к нему со всех сторон чтившими его христианами (писем его даже до нас сохранилось более 250 и многие из них суть более или менее обстоятельные трактаты на разные богословские темы), Златоуст и в ссылке оставался великим деятелем в текущей жизни церкви христианской. Живя на окраинах тогдашнего обитаемого мира, в среде и около дикарей, варваров, грубых язычников, он все усилия свои напрягал на святое дело миссии среди этих, еще во тьме и сени смертной пребывавших людей. Собирая от благотворителей и почитателей своих довольно обильные средства, он и теперь организовал целые миссионерские общества, дружины, которые и направлял в Финикию, Персию, к готам и т. д.

Если и в изгнании преследовала Златоуста злоба оставшихся еще в живых врагов его, то еще больше преследовала его и в неприступно глухих, далеких захолустьях, слава, известность, любовь и уважение к нему всего, можно сказать, христианского мира. Еще когда Златоуст шел в заточение, то во многих местах христиане встречали его с торжеством и почитали, как великого человека и славу мира. Например, жители Кесарии горько оплакивали его невинное страдальчество и громко взывали к нему: ״лучше бы солнце затмилось, чем замолкли твои золотые уста!» А когда Златоуст поселился в Кукузе, то масса паломников отовсюду, особенно из Константинополя и Антиохии, проторили дорогу в эту, дотоле миру неведомую, дикую глушь, к великому изгнаннику. Светские лица, духовные, монахи, епископы, благочестивые женщины, толпами, вереницами пробирались в Кукузу. Все честное духовенство дальнего востока явно и тайно поддерживало сношения со Златоустом, так что чуть не больше, чем когда-нибудь, великий святитель стал авторитетом и представителем церкви для всего христианского мира. К нему присылали и приносили богатые приношения, значительные суммы денежные, что он целиком, до последней копейки, обращал на дело милосердия и на потребности миссии. Сотнями летели к нему письма от множества его чтителей и поклонников, требовавших от него совета, наставления или просто благословения. Словом, низверженный и заточенный архипастырь не только не померк, а явился еще большим светом миру, и ничтожная Кукуза делалась славнее Константинополя, потому что вмещала в себе величайшего из людей. Партия ненавистников Златоуста, и теперь, по смерти самых важных главарей ее, все еще многочисленная и сильная, не могла не чувствовать посрамления своего – при видимом, внешнем торжестве. К стыду и немалому ужасу своему, они говорили: ״смотрите, этот побежденный, мертвец, становится страшен для живых, для победителей». Наблюдая тяготение христиан в Кукуз, к Златоусту, они повторяли в ту пору общеизвестную фразу: ״вся Антиохия в Кукузе!»

И вот именно это-то обстоятельство, великая популярность Иоанна, и побудило врагов его, пользуясь все той же слабостью Аркадия, скрыть ״светило земли», как тогда называли Златоуста, куда ни будь еще подальше, в еще более неприступное, темное и страшное место, где бы для золотых уст как можно скорее настало, наконец, могильное молчание. В июне 407 г. приказано было перевести Златоуста в Питиунт. Это уже самое крайнее и отдаленнейшее местечко в империи, в дикой и палящей пустыне, где беспрепятственно царили и разбойничали варвары. Собственно говоря, этим произнесен был сознательно и намеренно смертный приговор Златоусту. И все очевидно направлено было к возможно верному и скорому достижению этой варварской и злодейской цели. Было приказано, чтобы и без того уже до крайности ослабленный болезнями и невзгодами, почти 6о-летний старец, Златоуст, совершил этот далекий переход пешком, босой и с непосильной для него быстротой. Сопровождать его назначены были два солдата, грубые язычники, не знавшие ни жалости, на сострадания. Да им, впрочем, очень недвусмысленно дали понять, что вовсе и не нужно заботиться о том, будет ли приведен узник живым до места, или умрет он дорогою. Ясно было, что Златоуста приговорили к смерти, но которую, впрочем, нельзя было назвать прямо убийством. Нельзя и подумать, чтобы сам Златоуст не понимал этого. Но тем не менее, невинный страстотерпец с бодрым духом отправился на новое мученичество, в свой последний, поистине крестоносный путь смертный. Продолжались предсмертные мучения Златоуста очень долго, целых три месяца. Через 90 дней безостановочного пути, в ужасающих для изможденного старца условиях, Златоуст, еле живой, прошел чрез город Команы (в пределах теперь русских владений: в Кавказских горах, недалеко от северного берега Черного моря). В нескольких верстах от Коман была уединенная церковь, в которой похоронен был мученик, св. Василиск. В этом-то одиноком приюте священном и остановился Златоуст, так как дальше идти он решительно был не в состоянии. Но жестокие спутники силою повлекли его. Однако, скоро они убедились, что близится смертный час нового священномученика, и они подняли его и уже на руках принесли обратно в церковь св. Василиска.

Собравши весь остаток сил своих, святитель поднялся в церкви, попросил белые одежды, в которые и облачился. Потом он причастился св. тайн и продолжал молиться, вслух произнося свои последние земные воздыхания и моления ко Господу. Голос его скоро стал ослабевать, замирать. Тело его склонилось на пол церковный. Отчетливо, редко он произнес: ״слава Богу за все!» Перекрестился, вытянулся и еле внятно прошептал: ״Аминь». С этим заключительным священным словом на веки сомкнулись золотые уста. Праведный дух великого мученика отлетел в небесные обители, иде же несть болезни, печалей и воздыханий.

По знаменательному совпадению, это было 14 сентября (407 г.), т. е. тот день, когда все христиане вспоминают смертные страсти Спасителя и поклоняются святому кресту Христову. Весть о кончине Златоустого архипастыря, подвижника и мученика, быстро разлетелась повсюду. Во множестве со всех сторон потянулись христиане в Команы, поклониться священному праху величайшего отца и учителя церкви. Святой Иоанн Златоуст погребен был там же, на месте его блаженной кончины, т. е. в церкви св. Василиска, рядом с мощами этого мученика.

Время шло; один за другим быстро уходили в могилу все и последние враги и ненавистники Златоуста. А он словно больше и выше все рос и поднимался над землею. В народе все больше и больше распространялась молва и воспоминания о необычайном, великом святителе архипастыре, об его подвижнической жизни, его поразительных делах милосердия, о дивном, златословесном его учении и безвинном мученическом конце. Так прошло 30 лет, И вот однажды, новый, уже четвертый преемник Златоуста, благочестивый и святой архиепископ Прокл, в день памяти Златоуста, говорил похвальное ему слово. Народ прервал речь проповедника возгласами: ״возвратите нам нашего Иоанна! Мы желаем иметь у себя тело Отца нашего!» Прокл немедленно передал об этом желании народа императору. И император, тоже новый, благочестивый Феодосий 2-й, в согласии со всем духовенством, решил удовлетворить пламенным желаниям всего народа, возвратить хотя бы только прах священный Златоуста в Константинополь. В 438 г. император отправил в Команы, торжественное посольство и с ним собственноручное свое послание к Иоанну Златоусту. С благоговейным торжеством мощи святителя, оказавшиеся совершенно нетленными, подъяты были из под спуда церковного. Царское послание было прочитано перед мощами и отдано, положено было в руки святителя. ״Вселенский учитель и мой духовный отец! в послании этом взывал император Феодосий: к ״тебе, как к живому, посылаю я это прошение. Даруй мне и пастве твоей прощение! Прости нас и гряди к нам, детям твоим, как отец любимый, – возвесели пришествием своим любящих тебя! Не повелеваю, а умоляю тебя, честнейший Отче: даруй себя ожидающим тебя! Прииди с миром к своим, и свои с любовью приимут тебя!» Многое множество народа собралось проводить и сопровождать дорогую святыню, и много чудес, исцелений совершилось в эти дни. Напр., поразительное чудо совершилось на глазах у всех в первый же момент по изъятии св. мощей из земли: один хромой, протискавшийся ко гробу, с великим энтузиазмом и верою схватил полотенце, которым вынимали гроб из земли, и приложил его к больной, согнутой ноге: нога его тот час же вытянулась и стала здоровою.

Посольство царское с честными мощами Иоанна Златоуста немедленно двинулось в обратный путь из Коман в столицу. В высокой степени торжественно и величаво было это обратное шествие святителя в его кафедральный город. Все громадное расстояние от Коман святые мощи несла на руках волна народная, все больше и больше нараставшая, увеличивавшаяся. Когда грандиозное шествие приблизилось к Босфору, то воды его, как и прежде, при возвращении Златоуста, ожили, украсились несчетной флотилией лодок, судов, переполненных православным людом, с яркими факелами в руках и с восторженными кликами и хвалебными гимнами святителю на устах. Великолепная яхта императорская приняла на себя дорогую, всеми страстно желанную и восторженно сретаемую святыню; и плавно понеслась она по водам словно замершего и в умилении притихшего пролива к столице. А тут, на берегу, был весь Константинополь, с императором и царской семьей во главе. Святые мощи перенесены были во храм и поставлены в середине, на архиерейском амвоне, где прежде так часто отверзались златые уста почившего и откуда, можно сказать, во весь свет и на все времена гремели златые его слова. Император снял с себя пурпуровую императорскую порфиру и благоговейно покрыл ею святые мощи, а сам со своей сестрою, царевною, поверглись пред мощами на колена. Обливаясь слезами, вслух и всенародно, император испрашивал у незлобивого святителя прощения родителям своим, Аркадию и Евдоксии, которые принесли святому страдальцу столько скорби и огорчений... Потом, пред опусканием мощей в уготованную около престола раку, архиепископ Прокл приподнял главу святителю на вид всему народу, и все, вместе с архиепископом, восторженно и громогласно восклицали: «Святейший отец наш, приими опять святой престол твой!» Весь народ в великом религиозном экстазе плакал, духовную радость и ликование христиан при этом нельзя передать никакими словами.

Прошло 1500 лет с той поры. И вот ныне весь мир крещенный снова оглашается праздничным ликованием во имя Златоуста. Сознанию каждого из нас предстоит, как воскресший из тьмы веков, в дивном величии и обаятельном ореоле великий святитель. Память его не померкла за эти долгие столетия; она жива и священна в мире, имя его – имя родное для всех христиан. Его святая, мученическая жизнь и неимоверные труды не бесследно канули в вечности, – нет, след Златоуста именно золотой нитью проходит через всю историю христианства, наследие от него в нашей церкви святой огромно. На Златоусте, на его златых словесах, воспитывались целые племена и народы; из его великого духа родились и на книгах его развились и возросли в церкви христианской бесчисленные учители, пастыри, проповедники. Но еще никто не сравнился с ним самим и никто не затмил его. В летописях просвещения и красноречия христианского еще нет, не встречается имени более славного, заслуженного и более говорящего уму и сердцу: имя Златоуста сияет и сейчас, как единственное и несравненное. И сейчас, самоотверженная и подвижническая жизнь Златоуста и его дивный талант ораторский является предметом восхищения и изумления. По-прежнему, сочинения Златоуста и пленяют, и чаруют, и увлекают, читателей. Через мрак и смятение веков, он, для нас и, конечно, в роды родов после нас, звучит мощными и победоносными, все покоряющими и всех восторгающими глаголами вечной истины Христовой и высокого, святого назидания. И доселе он – самый нужный и самый любимый христианами толковник слова Божие, и доселе сочинения его – недостижимый образец для подражаний и неисчерпаемый источник для просвещения. Нисколько не поблекла сила и блеск дивных проповедей Златоуста, изумительно простых и бесконечно содержательных, всегда необыкновенно интересных, живых и никогда нескучных, бурным потоком от пламенного и любящего сердца звучащих и сердца объемлющих, зажигающих. От природы запечатленный особыми дарами Божиими, душу свою просветивший мудростью христианскою, овеянный благодатью Господнею и очищенный в горниле подвижничества, муж воистину святой, мученик в жизни и апостол любви в сочинениях, громоносный оратор, поэт-проповедник, Златоуст есть слава церкви Христовой, отрада христиан, чудо в человеках. Обычное наименование ״великий» мало для Златоуста: и ״великих» было несколько, а ״Златоуст» – только один. Как ни пробовали-было применять имя это к некоторым подражателям Златоуста, но оно не льнет к ним, потому что по праву оно принадлежит только ему единственному. Пред святынею и величием такого человека возможно и уместно только благоговейное восхищение и умиленная молитва. Если в житейском рассеянии нашем мы забываем Златоуста, то пусть нынешнее торжество Златоустовское напомнит про него нам и навсегда приблизит его к сердцам нашим. В наше безотрадное настоящее время, время крайней нищеты духовной, да воспрянет и да возрадуется всякая душа христианская от созерцания и нравственного сближения с могучим, непреклонным, великим духом великого Златоуста, всех нас христиан наставника, утешителя и друга!

Совершая ныне это светлое торжество юбилейное, в благоговейном умилении преклонимся пред священным и драгоценным ликом святого Иоанна Златоуста и возблагодарим за него Бога, воистину дивного во святых своих. Величая и прославляя Златоуста, воскликнем и мы вместе со Златоустом: ״слава Тебе, Богу – за все! Аминь».

А. Царевский

В настоящей статье излагается то, что можно знать о литературе по изучению жизни и творений св. Иоанна Златоуста по двум библиографическим трудам, принадлежащим наставникам Казанской академии. Труды эти:

а) Описание рукописей Соловецкого монастыря, находящихся в библиотеке Казанской духовной академии части I, II и отдел первый III части.

Библиография к истории церкви в период вселенских соборов, изданная в 1883 году.

По рукописям Соловецкой библиотеки можно судить о том благоговейном уважении, какое имели к св. Иоанну Златоусту наши благочестивые предки XIII– XVIII столетий, переводившие и распространявшие в многочисленных рукописях все наиболее замечательные труды св. Иоанна Златоуста и тщательно собиравшие сведения о нем. ״Вместе с принятием христианства, по словам проф. Петербургской академии Пономарева, паши предки получили и драгоценную сокровищницу творений святителя И. Зл. С X по XVIII век она была настольною книгою всех искусных в писании русских людей. Вся русская церковная письменность находилась по языку, форме и изложению под сильным их влиянием. Не только литература, но и самое мировоззрение русского человека слагались под впечатлением творений великого учителя.

Описание Соловецких рукописей издано сравнительно в недавнее время (в 1881, 1885 и 1898 г.) и составители Описания имели под руками Описание рукописей Синодальной библиотеки и других хранилищ древних русских рукописей, на которые они тщательно делают указания; – с другой стороны они часто делают (а в отношении к большим творениям св. I. Златоуста можно сказать всегда) указание где можно найти эти творения в греческих и древне-русских изданиях. Из этого ясно, что для изучающих жизнь и творения св. И. Златоуста Описание рукописей Соловецкой библиотеки должно иметь весьма большую научную ценность.

Что касается Библиографии к истории церкви в период вселенских соборов, то хотя это издание, вышедшее в свет в 1883 году, значительно устарело и с тех пор написано еще много сочинений о св. Иоанне Златоусте и его трудах, но так как при существовании новых сочинений прежние обычно подвергаются забвению, а между тем и в них есть много ценного, то не излишне иметь в виду и их, тем более, что по характеру своему они отличаются другим, более благочестивым, направлением. К тому же в цитируемой книге есть не только перечень заглавий сочинений о св. И. Златоусте, но сообщается и об их содержании и даются по местам сведения об их авторах; и притом сообщается не только о печатных сочинениях, но сообщается и о рукописных курсовых сочинениях студентов различных академий.

С обозрения того, что дается в книге Библиография к истории церкви в период вселенских соборов, мы и начнем.

В книге: Русская и иностранная библиография к истории церкви в период Вселенских соборов (Киев. 1883 г.) находим следующие указания на литературу о жизни, творениях и учении св. Иоанна Златоуста.

О жизни святого Иоанна Златоуста.

(578) ⁷ Биго в 1680 году издал в греческом подлиннике «Жизнеописание св. Иоанна Златоуста».

Биго в 1680 году издал в греческом подлиннике ״Жизнеописание св. Иоанна Златоуста». Е. Bigot. Palladii ер. Helenopolit. Dialog de vita S. J. Chrisostomi. Paris 1680; – По мнению Куртца это жизнеописание принадлежит не Еленопольскому епископу Палладию, а другому Палладию, римскому писателю.

(1005). Штильтинг (Stilting) – ״Жизнеописание св. И. Златоуста». – Помещено в Acta Sanctorum под 14 сент. стр. 401 – 709.

(747). Кэв ״Жизнеописание знаменитейших отцов церкви первых четырех веков». О Златоусте см. т. III стр. 237–405)⁸

(822). Неандер. ״Св. Иоанн Златоуст»⁹.

Сочинение в двух частях. В первой говорится о воспитании И. Златоуста и служении его в Антиохии; во второй – о служении его в Константинополе, суде над ним и последних днях его жизни. Это капитальное сочинение Неандера высокоценное в научном отношении отличается и назидательным направлением. Им отчасти пользовался в своем труде В. И. Лебедев. (См. ниже). Неандер имел величайшую способность входить в мировоззрение изображаемых им лиц. ״Неандер, пишет Шафф – живет в своих героях, мыслит, чувствует, действует и страдает с ними».

(762). Лебедев В. И., бакалавр Московской академии † 1864 г. ״Подробное описание жизни и пастырской деятельности св. И. Златоуста». Москва 1860 г. Сочинение первоначально печаталось в Прибавлениях к Творениям святых отец; тома XIV, XV и XVI. – Отзыв о сочинении см. в Православном Обозрении за 1860 год.

(1011). Яхонтов И., протоиерей. ״О праздниках православной церкви». Есть в книге и житие св. И. Зл., которое перепечатано в Духовной Беседе за 1864 год.

(554). Агапит, архимандрит. ״Жизнь св. И. Зл. и его пастырская деятельность». Спб. 1874.

(574). Бахметьева. ״Рассказы из истории христианской церкви от I до IX вв.». Три части. Во второй есть жизнеописание св. И. Зл. (стр. 193 сл.).

(645). Готфрид Герман, иначе Менард. ״Жизнь св. И. Зл.¹⁰

Автор относится к Златоусту с величайшим благоговением. ״Читая его сравнение Златоуста с ап. Павлом, пишет Шрекк, трудно удержаться, чтобы не отдать преимущества Златоусту».

((...))¹¹. Газе. ״Церковная история». Kirchengeschichte (...)¹²г.,. Автор делает о св. И. Зл. такой отзыв. ״Рассудительная ясность антиохийского изъяснения и риторическое красноречие Ливания восполнялись у него задушевностью его христианского чувства, и он старался, насколько возможно для человека, выполнить тот идеал пресвитера, какой с таким воодушевлением начертал еще в юные годы своей жизни».

(983). Ферстер. ״И. Златоуст в его отношении к антиохийской школе¹³.

(883). ״Святой Иоанн Златоуст в истории христианского общества в IV и V вв.». Две статьи в Правосл. Обозрении за 1873 г. Автор не дает биографии Златоуста. Он говорит только о мрачных чертах общественной жизни его времени и о том, как Златоуст боролся против них; описывает антиохийское возмущение, страсть антиохийцев к зрелищам, положение рабов, бедность материальную и нравственную пролетариата, роскошь и суеверия богачей, наконец, пороки духовенства. Изображение сделано очень картинное и обстоятельное.

(969–970). Тьери Амедей. ״Св. Иоанн Златоуст и императрица Евдоксия»¹⁴. Сочинение печаталось первоначально в журнале Revue de deux mondes за 1861–1869 гг., а в 1872 г. издано отдельно. Отзыв о сочинении см. в Чтениях в обществе Любителей духовного просвещения за 1872 г.; – подробную передачу содержания сочинения в Прав. Обозрении за 1868 г. Nr. 5 и за 1869 г. – Полный перевод сочинения сделан Ю. Д. Подгурским в Трудах Киевской Д. Акад. за 1867–1870 г.

(623). ״Св. И. Златоуст и Стагир». Статья в Воскр. Чтении за XXXIII год издания.

(684). ״Св. Иоанн Златоуст и Евтропий». Две переводных статьи в Духовном Вестнике за 1862 г. из сочинения Ам. Тьери, помещенного в журнале Revue de deux mondes. (Mars et Aout 1861 г.).

(611). ״Св. Иоанн Златоуст и Евтропий». Статья в Воскресном Чтении (XI год издания).

(998). ״Рассказы из истории христ. церкви. Златоуст и Евтропий». Статья в Чтениях Общества любителей дух. просвещения за 1871 г.

(677). Дарр. ״Общая история церкви»¹⁵. Многотомное издание. В XI томе есть такие заглавия: – Аркадий, – Златоуст и Евтропий (187–208 стр.), – Златоуст и его критики. Сочинения Вильмена и Тьери (356–372), – Златоуст и Гайна (399–424), – Участие Златоуста в делах Ефесской церкви (424–457), – Златоуст и Евдоксия (457–486), – Долгие братья (586), – Собор под дубом (537–777), – Ссылка Златоуста.

(890). «Диаконисса Олимпиада». Курсовое сочинение студента Киевской акад. Прокоповича (Отзыв в Протоколах Киевской акад. за 1875–1876 г. стр. 437–444).

(570). ״Процессы духовного суда в древней церкви». Статья проф. Т. Барсова в Христианском Чтении за 1871 год. Между прочим в статье говорится о суде над I. Златоустом (стр. 299–301).

(649). Гефеле. ״История соборов»¹⁶. Во II томе этого издания между прочим описываются соборы по поводу Пелагианской ереси и по делу И. Златоуста.

(746). Кустант Петр, Бенедиктинец, издал ״Письма римских первосвященников». Epistolae Romanorum Pontificum. Здесь находим два письма И. Златоуста к папе Иннокентию о суде над ним в Константинополе (письма 4-е и 11-е) и Письмо папы Сириция о нареканиях на св. И. Златоуста со стороны Феофила Александрийского по поводу Оригенистических споров.

(737). Коппалик. ״Св. Кирилл Александрийский»¹⁷. Автор между прочим останавливается на вопросе: как и почему случилось, Что Кирилл ратовал против уже умершего св. И. Златоуста, и как смотреть на этот факт. Соображения автора по этому вопросу сообщаются в рецензии на его книгу А. П. Лебедева, помещенной в Прибавлениях к Творениям св. отцов 1882 г., часть IV, стр. 546–562.

(6о8). ״Св. И. Зл. в изгнании». Статья в Воскресном Чтении за II год издания.

(611). ״Последние годы жизни св. Иоанна Златоуста». Статья в Воскресном Чтении за XI год издания. В ней говорится: – о печальном состоянии здоровья Златоуста во время пребывания его в ссылке, – о заботах его отсюда об оставшейся пастве (письма его), – о ходатайствах за Златоуста, – об указе императора, определяющем ему новое место ссылки, – о кончине святителя.

(609). ״Блаженная жизнь св. Иоанна Златоуста за гробом». Статья в Воскресном Чтении за V год издания. В ней приведена выдержка из Истории Кедрина, о том, как один из почитателей св. Иоанна, епископ Адельфий, просил Бога, чтобы ему была открыта судьба св. Иоанна, – и ему (Адельфию) было сказано, что человек облеченный телом, не может видеть св. Иоанна, так как он предстоит престолу Господа.

(609). ״Перенесение мощей св. И. Златоуста». Статья в Воскресном Чтении за V год издания. В ней говорится, что поводом к перенесению мощей св. И. Злат, в Константинополь послужило похвальное слово Златоусту, произнесенное Проклом, архиепископом константинопольским¹⁸. Перенесение не состоялось, когда император послал повеление перенести, а состоялось только тогда, когда он послал прошение об этом.

(610). ״Церковная похвала св. И.Зл.» статья в Воскресном Чтении за IX год издания. В ней передается содержание канона Иосифа на празднество перенесения мощей св. И. Зл.¹⁹

Издание Творений св. И. Зл. в подлиннике на западе началось, по-видимому, с XVI в.

(1009). Так, в 1525 году были изданы, «Слова о священстве» (Basel bei Frobenius), при чем предисловие к этому изданию было составлено Эразмом.

В XVII веке появились «Полны издания творений св. И. Златоуста».

(922) – в 1613 году Савилли (Неnr. Savilli) издал их в 8 томах (Altonae).

(812) – в 1636 году иезуит Дуцей (Phronton le Duc.) вместе с Мореллием издал Творения св. И. Зл. в XII томах (Paris 1636 и сл).

(738). Кроме того в том же веке, в 1661 году, Котелерий (доктор Сорбонны, занимавшийся долго разбором греческих рукописей Парижской библиотеки) издал 4 беседы на псалмы и толкование на пророка Даниила²⁰), приписывая эти сочинения св. И. Златоусту.

В XVIII веке – опять, (как и в XVI) появились сперва отдельные издания слов о священстве.

(668). Так, в 1710 году издал эти слова в греч. подлиннике и латинском переводе, с биографией Златоуста, составленною Кэве, – Гюггес²¹),

(576) а в 1725 году Бенгель²² – и это издание было перепечатано дважды в Лейпциге в 1825 и в 1834 гг.

(810). В начале того же века явилось и самое полное и лучшее издание Творений св. Иоанна Златоуста, сделанное Бенедиктинцем Мавринианином Монфоконом и изданное в Париже в 1718–1738 г. – в XIII томах²³).

״Издание Монфокона, пишет Шрекк, делает излишним пользование другими изданиями, за исключением Савиллиева. Монфокон издал всего 7440 сочинений Златоуста, в том числе 50 до него никем еще не изданных. Издатель пользовался при своем труде всеми рукописями творений Златоуста, какие нашел во Франции и Италии, а равно бесчисленным множеством переводов этих творений на различных языках. Все изданные сочинения Монфокон разделил на подлинные, сомнительные и подложные, предварив каждое из них особым вступлением и примечаниями. Пред всем изданием помещена биография св. И. Златоуста, не особенно обширная, (так как издатель не находил нужным говорить в ней о сочинениях Златоуста), но отличающаяся верностью хронологических дат.

Издание Монфокона было перепечатано в Венеции в 1734–1740 гг. – и в те же годы (1735–1740) снова издано в Париже Синнером (Lud. de Sinner) и Фиксом в дополненном и исправленном виде. Это парижское издание Синнера перепечатано в издании Миня²⁴.

(771). Из последующих изданий творений св. И. Зл. отмечается только сделанное Ломлером издание важнейших сочинений св. И. Зл. в греческом подлиннике и латинском переводе, вышедшее в 1840 году²⁵. В предисловии Ломлер между прочим перечисляет существовавшие тогда издания и переводы трактата св. И. Зл. ״О священстве», всего 32 издания.

(789). Кроме того отметим, что в 1776 г. Маттей (Mattaei) впервые издал в Москве (Monquae) одну из речей св. И. Златоуста по пяти рукописям.

(895). Из переводов творений св. И. Злат. на новые языки замечательно издание Бесед его, сделанное Пьюзеем на английском языке²⁶. В предисловии к книге Пьюзей так говорит о необходимости изучения творений св. отцов древней церкви: ״Если Ветхий и Новый Завет остаются для нас источником христианского учения, то творения св. отцов – суть канал, через который достигло к нам это учение. Не следует делать различия между учением отцов церкви и учением Св. Писания. – Скорее следует делать различие между учением отцов и нашим учением, – между вселенскою церковью и капризом современного нам субъективного разума».

(740. 1003. 776). На немецкий язык все сочинения св. И. Зл. перевел и издал в Лейпциге в 1748 и след. годах Крамер, протестант, в 10 томах – Шнейдер (Eulog Schneider) перевел и издал в Аугсбурге в 1788 г. ״Беседы св. И. Зл. на Евангелие Иоанна», в трех томах, – а Майер в 1830 г. перевел и издал ״Беседы св. И. Зл. против Аномеев – о непостижимости Божества»²⁷).– Крамер к и тому своего издания приложил прекрасную биографию св. И. Зл., а ко 2, 6, 7 и 10-му обстоятельные трактаты о проповедническом красноречии св. И. Зл. ״Эти трактаты, пишет Шрекк, возбуждают желание иметь подобные же исследования об экзегезисе и нравоучении Златоуста». – Равным образом и Майер к своему изданию присоединил трактат о св. И. Златоусте, как экзегете.

Издания творений св. И. Злат. в русском переводе были бесчисленны и в книге, из которой мы делаем выписки, их указана незначительная часть. А именно

(699). Из XVII века: Издание, архим. Киево-Печерской Лавры Елисея Плетенецкого: ״Беседы св. И. Зл. на Деяния св. апостол». Киев 1624.

(933. 708). Из ХVIII века. ״Беседы св. И. Злат. к антиохийскому народу», переведенные переводчиком при Св. Синоде Лукой Сичкаревым. Спб. 1778.

״Различные слова и беседы св. И. Зл.» переведенные священником Ивановым (Москва, 1787–1791).

С начала XIX века делом перевода творений св. И. Зл. преимущественно занимались в духовных академиях.

(711). Так, в самом начале XIX века в Московской академии – Ириней Клементовский, Знаменский игумен и Московской академии проповедник, перевел

а)      ״Беседы св. И. Зл. на послания к Коринфянам» (Москва 1806 г. и б) ״Избранные Беседы св. И. Зл.» (Москва 1819)

(864) а в 1835 г. ректор академии архимандрит Поликарп издал ״Переводы с греческого языка на русский» (Москва 1835) где между прочим есть и несколько бесед св. И. Златоуста. – Затем

(672) в Московской академии занимался переводом ״Бесед св. И. Зл. на послание ап. Павла к Римлянам» проф. П. С. Делицын. Перевод был напечатан в 1879 году по определению Св. Синода.

(771. 987) В Петербургской академии в половине прошлого века был издан полный перевод всех творений св. И. Зл., при чем XV томов этого перевода были изданы под редакцией проф. академии Евграфа Ивановича Ловягина. Это полное издание творений св. И. Зл. переиздано было в Петербургской академии в недавнее время в XII томах.

Появлялись в XIX веке переводы творений св. И. Зл. составленные лицами и не принадлежащими к академическим корпорациям. Так:

(932) В 1842 г. И. Синайский перевел ״Толкования св. И. Зл. на послание ап. Павла к Титу» (Москва 1842).

(698) – в 1854 г. Преосв. Евсевий (Ильинский) экзарх Грузии издал ״Сочинения и переводы» т. I. (Спб. 1854), где между прочим есть переводы и из творений св. И. Зл.

(787). В 1872 г. свящ. П. А. Матвеевский издал в русск. переводе сочинение св. И. Зл. ״О священстве». (Спб. 1872).

(964). В 1878 г. был издан Сборник бесед св. И. Зл. – (Москва 1878) и в 1879 – Св. отец наших И. Зл. и Ефрема Сирина поучение о клятвах (Москва 1879)²⁸.

(816). Кроме того отметим, что Муральт (Edward von Muralt) во 2-ой части сочинения: Beitrage zur kirchlichen und klassischen Literatur дал исследование о творениях св. И. Зл. и других церковных писателей по рукописям С.-Петербургских библиотек (Petersburg 1850).

а)      как экзегете.

791. Мейер – ״Св. И. Златоуст, как толкователь Св. Писания»²⁹. – Сочинение вышло в начале XIX века 1-я часть в 1806 г., 2-я в 1814. См. Пр. Обозр. 1889 г. Сент.

С. М. Сольский. ״Краткий очерк истории св. Библиологии и Экзегетики». Статья в Трудах Киев. Д. Акад. – В ней говорится и о трудах по экзегетике св. И. Зл. (Труды Киев. Ак. 1866 г. № 11).

(988). ״Толкования на главные места книг пророков Исаии и Даниила по руководству св. Кирилла Иерус. И. Златоуста и других св. отцов». Статья в Христ. Чтении за 1845 г.

(6о8). ״О беседах св. И. Зл. на послания ап. Павла». Статья в Воскресном Чтении за и год издания.

б)      – как о пастыре

(911. 865 и 913). ״Изложение учения св. И. Зл. о пастырском служении». – ״Мысли св. И. Зл. о важности и трудности пастырского служения». – ״Наставление св. И. Зл. пресвитерам». – Все три статьи помещены в Руководстве для сельских пастырей, 1-я в 1862 г. (№ 25, 30, 42), 2-я в 1863 г. и 3-я в 1867 г.

(718). ״Учение св. И. Зл. о том, что не должно осуждать духовных пастырей – епископов и священников». Статья П. С. Казанского в Душеполезном Чтении за 1877 г.

в)      как проповеднике

(617). ״Об отличительных свойствах бесед св. И. Зл.». –

Статья в Воскресном Чтении за XIX год издания. Как отличительные качества бесед св. И. Злата автор отмечает особенную их применимость к обстоятельствам и особенную настойчивость проповедника; а в изложении – особенную простоту, ясность и красноречие.

(998). ״Рассказы из истории христианской церкви». – Две статьи в Чтениях в Обществе любителей духовного просвещения за 1871 г. – из коих в первой говорится о Златоусте, как о проповеднике.

(904). ״Св. И. Зл. как проповедник». Рукописное курсовое сочинение студента Киевской академии Рождественского. – Отзыв о нем в Протоколах Киев. академии за 1876 г. стр. 180.

(553). Альберт. ״И. Зл. как народный оратор»³⁰. – Сочинение Альберта в русском переводе помещено в Труд. Киев. Ак. за 1862 г.

(846). Панье. ״История христианского красноречия»³¹. В I томе между прочим говорится о беседах св. И. Зл.

(692). Вильмен. ״Церковное проповедничество в IV в.»³² – Исследование Вильмена о Златоусте переведено в Духовной Беседе за 1874–75 год. ״Читая бессмертные творения отцов церкви, пишет автор, становишься зрителем величайшего переворота в роде человеческом.

Пред нами воcстает древний отживающий мир; живые и пламенные речи проповедников, кажется, несравненно лучше воспроизводят для нас этот мир, чем сама история».

(993). Вогюэ. ״Центральная Сирия»³³ – по отзыву об этой книге в Христианском Чтении за 1881 г. в ней особенно важно описание памятников Антиохии, так как в нем находим подтверждение многим указаниям св. И. Златоуста об антиохийской жизни.

(818). Мюллер. Историческое исследование. ״О воззрениях, обычаях и роскоши Феодосиева века»³⁴. – Автор описывает эпоху Феодосия и Аркадия большею частью на основании сочинений св. И. Златоуста.

(919). ״Проповедь св. И. Зл. против зрелищ и щегольства». Статья в Руководстве для сельских пастырей за 1879 год.

(689). ״Мысли древних отцов и учителей церкви о зрелищах». Статья в Духовной Беседе за 1865 год.

(606). ״О театрах и зрелищах по суду отцов церкви». Рукописное курсовое сочинение студента Казанской академии Воскресенского. Автор цитует исключительно только творения св. И. Златоуста.

(776). ״Св. Иоанн Златоуст, как проповедник». Рукописное курсовое сочинение студента Казанской академии Майоранова. Сочинение состоит из вступления и трех частей. Во вступлении автор кратко говорит о значении IV века в истории христианства. В первой части автор дает очерк религиозно-нравственного состояния греко-римского общества во второй половине IV века; во второй части описывает жизнь и пастырскую деятельность св. И. Зл.; в третьей характеризует его, как проповедника. Эта последняя часть разделяется на два отдела: в первом передается содержание проповедей против язычников, иудеев, аномеев, суеверий народных, зрелищ, богачей, роскоши, сластолюбия – и проповедей с увещанием к милосердию: во втором дается общая характеристика проповеднической методы св. И. Зл. Автор внимательно изучил проповеди св. И. Зл. и все лучшие пособия для своего сочинения на русском и французском языках. Некоторые отделы сочинения напечатаны в Воскресном Чтении за 1881 год, под след. заглавиями: ״Борьба св. И. Зл. против страсти к роскоши» (две статьи) и ״Страсть сластолюбия по изображению св. И. Зл.» (три статьи).

(693). ״Мысли св. И. Злат, о христианском браке». Статья в Душеполезном Чтении за 1861 год.

(942). ״Брак и взаимные отношения супругов по учению св. И. Злат.». Статья в Воскресном Чтении за 1880 год.

(984). ״Св. И. Зл. о воспитании детей». Статья Архиепископа Филарета (Гумилевского) в Черниговских Епарх. Ведомостях 1864 г. № 1.

(790) «Мысли св. отцов (главным образом св. И. Злат.) о воспитании детей». Статья священника Евграфа Мегорского в Духовной Беседе за 1871 г. – См. еще о том же в Дух. Бес. за

1858 г.

(622). ״Благотворительность и право собственности по учению св. отцов (главным образом св. И. Злат.). Статья в Воскресном Чтении за XXXIII год издания. Автор доказывает, что, вооружаясь против скупости и ростовщичества своего времени, отцы церкви не отрицали прав собственности.

Нравоучения св. И. Злат.». – Рукописное курсовое сочинение студента Киевской академии Никод. Яновского. Отзыв о сочинении, весьма одобрительный, в Проток. Киев. Акад., за 1906–1907 год стр. 532.– 534.

О литургических трудах св. И. Зл.

(989). ״Труды св. И. Зл. по устройству общественного богослужения». Статья в Христианском Чтении за 1849 г.

(896). ״Очерк богослужения по сочинениям св. И. Зл.». Статья Раменского в Руководстве для сельских пастырей за 1874 г.

(989). ״Литургия Василия Великого и. Златоуста»; Статья в Христианском Чтении за 1848 г.

(626). Ветринский. ״Памятники древней христианской церкви». Спб. 1823. – В XII книге этого издания между прочим идет речь о начале и о совершении литургии с предписанными молитвами и делается извлечение древней литургии из подлинных сочинений св. И. Златоуста.

(955). ״Доказательство подлинности литургии св. И. Зл., находящиеся в его писаниях». Курсовое рукописное сочинение студента Киев. акад. Стеньковского (Отзыв о нем в Протоколах Киевской академии за 1874–1875 г. стр. 304).

(722). Очерк истории литургии нашей православной церкви». Две статьи проф. Катанского в Христианском Чтении за 1868 год. Обозрению истории литургии в период от III до V века посвящено начало второй статьи. ״Период от III до V века, пишет автор, в отношении к истории литургии есть а) время чрезвычайного расширения литургийных молитв – и б) время попыток сократить количество и уменьшить длину молитв». – Для доказательства первого автор знакомит с литургией восьмой книги Апостольских постановлений, для доказательства второго обозревает труды Василия Великого и Иоанна Златоуста.

(720). ״Сравнение древних восточных литургий» Рукописное курсовое сочинение студента Казанской академии Каменского.

(989). ״Об изменениях в чине литургий И. Златоуста, Василия Великого и Григория Двоеслова, указанных в Поморских ответах и Мече Духовном». Сочинение игумена Варлаама. Кишинев 1860. – Заметку об этой книге см. в Христианском Чтении за 1861 год.

(982). ״Догматическое учение о таинствах в творениях св. И. Златоуста». Рукописное курсовое сочинение студента Петербургской академии Устьвольского. Отзыв в Прот. Петерб. академии за 1881 г стр. 234.

(730). ״Догматическое учение о таинстве Евхаристии». Рукописное курсовое сочинение студента Петербугской академии Кириллова. – Автор между прочим излагает учение об Евхаристии св. И. Златоуста. Отзыв о сочинении в Протоколах Петерб. академии за 1877–1878 г. стр. 266.

(919). ״Об исповеди, как учреждении Божественном». Статья в Рук. для сельск. пастырей за 1878 год. На основании между прочим творений св. И. Зл. автор утверждает, что устная исповедь пред священником была обычна в древней церкви.

– ״О времени празднования Рождества Христова». Статья в Рук. для сельск. пастырей за 1878 год. На основании сочинений св. И. Златоуста автор выясняет почему св. отцы церкви постановили праздновать Рождество Христово 25 декабря.

(607). ״О древних праздниках святым мученикам». Статья в Воскресном Чтении за II год издания. Автор собрал свидетельства св. И. Зл. о почитании мучеников в его время.

(907). ״Порядки и обычаи, соблюдавшиеся в древней церкви при сказывании проповедей». Рукописное курсовое сочинение студента Киевской академии Розова. – Составлено главным образом по творениям св. И. Златоуста. Отзыв о сочинении в Протоколах Киев. академии за 1871–1873 г. стр. 376.

(960). ״Древний обычай у христиан читать Библию и запрещение папами читать ее мирянам». Статья в Страннике за 1868 год. В ней приводятся увещания к христианам святых отцов, в том числе и св. И. Златоуста, – чтобы они читали Библию и дома.

(958). ״Главенство римских пап пред судом древности». Сочинение Джона Мерике; перевод А. Перова. Спб. 1861. В сочинении между прочим отмечается, что в древних литургиях (в том числе и в литургии св. И. Злат.) имя папы нигде не упоминается. Отзыв о книге в Страннике за 1861 г.

Учение св. I. Златоуста

(817). ״Учение св. отцов о коренных истинах общечеловеческой веры и знания». Сочинение Ипполита Мышкина. Вятка 1875 г. Между прочим в книге излагается учение св. И. Зл. о бытии Божием.

(787). ״Греческий Августин» (Augustinus Graecus). Рукописное сочинение Бенедиктинца Массюэта, о котором сообщается в Истории коллегии Мавриниан, Тассена, – Массюэт изложил в своем сочинении учение о благодати, заключающееся в творениях св. И. Зл.

(725). ״Систематический свод учения св. отцов церкви о душе человеческой». Сочинение протоиерея Стефана Кашменского. Вятка 1865 г. Две части. Рецензия в Страннике за 1867 г. Автор сгруппировал учение св. отцов (в том числе и св. И. Зл.) о душе по рубрикам учебников психологии.

(602). ״О благотворном влиянии древнего монашества на жизнь иноческую». Статья Вишнякова в Душеполезном Чтении за 1860 год. – Автор между прочим ссылается на мнение св. И. Зл., по словам которого ״одно простое воззрение на жизнь иноческую способно было произвести в людях спасительную перемену».

(938). ״О подвижниках, процветавших в Сирии и Месопотамии». Две статьи П. Сладкопевцева в Страннике за 1880 год. В первой статье автора, описывает общие черты жизни сирийских подвижников, заимствуя это описание из статьи о Златоусте, помещенной в Прибавлениях к Творениям св. отцов (часть XIV, стр. 198–204). – Во второй статье автор перечисляет главнейшие монастыри бывшие в окрестностях Антиохии, из коих в одном (Нагорном) св. И. Зл. полагал начало своей подвижнической жизни.

Об апологетической деятельности св. И. Златоуста.

(995). ״Обзор апологетических трудов восточных отцов и учителей церкви в IV и V вв.». Статья Цветкова в Прибавлениях к Творениям св. отец за XXV г, издания. Между прочим в ней передается содержание слова св. И. Зл. на память священномученика Вавилы.

(605). ״Дух древних отцов церкви в борьбе с ересями и расколами. Рукописное курсовое сочинение студента Казанской академии Воинова. По автору отцы церкви обнаружили в борьбе с ересями и дух строгости – и дух любви. Таков характер деятельности св. Афанасия Алекс., Василия В., И. Зл. и папы Льва Великого.

(959). ״Виноград церковный». Сочинение против беспоповцев игумена Парфения. (Москва 1865). В книге приводятся свидетельства отцов церкви (Св. И. Злат, и других) о необходимости для спасения принадлежности к церкви. – См. отзыв о книге в Страннике 1866 г.

Миссионерские заботы св. И. Зл.

(728). ״О свободе совести». Статья проф. Кипарисова в Прибавлениях к Творениям св. отец за 1881 г., том XXVIII. В ней между прочим сообщаются мнения св. И. Зл. о способах распространения христианства между язычниками (стр. 322–333) и о крещении (стр. 471–478).

״Попечительность св. И. Зл. о распространении евангелия между язычниками». Статья Левицкого в Прибавлениях к Творениям св. отец – том II. Большая часть статьи посвящена обзору отношений св. И. Зл. к язычникам в Антиохии и Константинополе.

(609). ״Попечение св. И. Зл. о распространении и благосостоянии христианских церквей в странах языческих». Статья в Воскресном Чтении за VII год издания. Приводятся три письма св. И. Зл. к Финикийским и Готфским миссионерам.

(601). ״Ульфила епископ Готфский». Рукописное курсовое сочинение студента Киевской академии Виноградова. (См. отзыв в Протоколах Киевск. академии за 1876 г. (стр. 350). – Излагая историю Готфской церкви, автор дает, между прочим, трактат об отношениях к этой церкви св. И. Зл.

Из Описания Соловецких рукописей, изданного при Казанской академии, видно, что в рукописях этих есть следующее о жизни и творениях св. И. Златоуста³⁵:

Статьи о жизни св. Иоанна Златоуста

Изображение св. Иоанна Златоуста 196, 601. 1. 78.

Извещение читателю о нем 195.

Житие его (402, 407, 214, 248–251).

Из жития его (481. 551).

О житии и скорбех его 674 (497).

Изгнание его (477).

О посещении его апостолом Павлом 196 (214).

Почему он называется Златоустым (246).

Сказание о видении св. И. Златоустым ангелов при служении литургии 188.

Сказание об изгнании и возвращении честных мощей его 287, 677.

О перенесении мощей его (413, 464, 511).

Слово на собор трех святителей (468).

О загробной участи св. Иоанна Златоуста (142).

Об исцеленном муже у гроба его (352). Тропарь св. И. Златоусту 26. 56.

Канон ему 271.

Беседы св. Иоанна Златоуста на книги Св. Писания

На книгу Бытия 287.

Заметка о чтении шестодневца св. И. Зл. 338.

О пользе чтения псалмов 37.

На пророка Исаию (о серафимех) 290.

О Псалтири 145. 299. 310.

На Евангелия 160–165. 310. 702.

На Евангелия: от Матфея 164, 166, 167, 442. 277; – от Луки 162; – от Иоанна 160, 646, 702.

На книгу Деяний 89, 90, 92, 94, 171, 172, 175, 176, 186, 275, 282, 283, 284.

На послания ап. Павла 107, 108, 183, 192, 196, 263.

О переводах их 200.

На послания: к Римлянам 197, 199, 272, 275, 276, 279, 283; – 1-е к Коринфянам 197, 270–273, 277, 279, 283, 284; – 2-е к Коринфянам 199, 280 (179); – к Галатам 199; – к Ефесеям 199; – к Филипписеям 199, 271, 669, 670; – к Солунянам 199, 287; – к Колоссаям 199; – 1-е к Тимофею 199, 274, 275; – 2-е к Тимофею 199, 274, 275; – к Титу 199, 273; – к Филимону 199; – к Евреям 199, 271, 277, 493.

Слова cв. И. Златоуста

Слова к Антиохийскому народу (Андриатис) 260.

Сборники слов св. И. Златоуста: Златоструй 269–289 и Измарагд 562–600.

Слова: о Непостижимом против аномеев, последователей Евномия 290. – Против иудеев 290; – о сарафимех 290; – на упивающихся и о Лазаре 291.

Слова на воскресные и праздничные дни и дни святой Четыредесятницы, помещенные в сборниках: Златоуст, Златоуст Недельный, Торжественник Постный, Торжественник Пятидесятный.

Слова от недели мытаря и фарисея до дня Пасхи 601–615; 617–619; 635–644; 649–663; – о мытаре и фарисее (482); – о блудном сыне 702 (482); – в субботу мясопустную об умерших (482); – в неделю мясопустную (499); – в неделю сыропустную (482): – в 1 и 2 недели великого поста (483); – в 4-ю неделю великого поста (261, 483); – в 5-ю неделю вел. поста 368. 363; – на Вербное воскресенье, на понедельник, четверток и пятницу страстной недели (483); – из слова на великий четверток 243.

Слова от дня Пасхи до недели всех святых 615–617; 619–620; 644–649; 663–672; – на Пасху 441. 702 (250, 484) 28. 29. 51. 161. 264. 337; – на понедельник и вторник Пасхи (489); – на неделю жен мироносиц 505 (111);      на преполовение (484);– на пятидесятницу 493 (485); на 7-ю неделю по Пасхе (263. 276); – на неделю всех святых 702.

Слова от недели всех святых до 36 недели по Пятидесятнице 620–627.

Слова на праздничные дни: в начало индикту 672 (332, 369); – на Рождество Христово 676 (313, 518); – об Ироде и младенцах, избиенных Христа ради. 676; – на неделю перед Богоявлением (468); – на Богоявление 676 (411, 469, 477); – на Благовещение (678²); 679; 683; 689; (428); – на Рождество Иоанна Предтечи 679, 685 (683, 449, 479);– на Усекновение главы Иоанна Предтечи 682, 692²) (466, 480, 499, 503); – на Собор Иоанна Предтечи (477, 497); – на Преображение 687 (461, 470); – на Рождество Богородицы 293 (373); – на Собор Богородицы (469); – на Воздвижение Честного креста 673, (333, 377); Похвала Иоанну Богослову 209²) 673. 674 (333, 374. 379. 440, 475, 500); – Похвала апостолам 686; – Похвала апостолам Петру и Павлу 680, 686. 155 (450, 479, 503); – На поклонение веригам ап. Петра (218, 492, 519, 521); – Похвала ап. Андрею (400); – Похвала архидиакону Стефану (409, 480); – О Иове 291, (447); – О трех отроках (308); – О Маккавеях (460); – На св. Вавилу (239, 308).

Литургические творения св. Иоанна Златоуста

Устав Божественной службы (проскомидия) 17. 20. 25. 29. 47. 49. 53. 59. 63. 68. 70. 72. 73. 74. 76.

Литургия св. Златоуста 3. 18. 20. 26. 29. 34. 36.

45. 50. 54. 6о. 63. 68. 71. 72. 74. 76. 78.

Предисловие Типику св. И. Златоуста 212

Толкование его службы 45. 129.

Последование о причащении святой воды 67.

Последование над обуреваемым от духов нечистых 111.

О причащении 245.

Молитвы св. И. Златоуста 72. 138. 167. 171. 172. 267. 276. 309. 317. 323. 326.

Послание св. И. Златоуста, к Кириаку (249); – к Олимпиаде (250).

Сочинения cв. И. Златоуста

Из книги о девстве (178).

Слова о священстве с оглавлением 261–263.

Из книги о священстве (244).

Есть в рукописях и множество небольших статей и выписок из сочинений св. И. Златоуста. А именно:

О создании Адамове и како прият душу и о страсти Спасове 291, 269. – О Адаме, яко прежде снести ему от древа разумнаго ведяше кое зло, кое ли добро 276, 291. – Чесо ради древо разумно добру и злу наречеся и како разумеется еже: со мною будеши в рай 276, 292. – О Господе нашем И. Христе (256). – О Давиде и о Сауле и о незлобоименстве 291. – О Божественном Филогоне (173). – О лжепророках (237). – Внегда вне церкви обретеся Евтропий 293, 428. – Палея св. И. Зл. (90). – Житие Павла Исповедника (401).

Оглашение к хотящим крещатися 290. – О покаянии и умилении и о Рааве блуднице 292. – О покаянии (3). – Феодору мниху испадшему о покаянии 555. 560. 173. – О необходимости исповеди (173). – О посте и о миловании нищих (261). – О посте (501). – О воздержании (305) – О милостыне 4. 216. – О убогих и богатых и о милостыне (231). – О божественных тайнах (516). – Како подобает с верою приходити в церковь (231). – О глаголании в церкви 4. – О молитве 31. 33. 37. 42. 43. (172) – О умилении души (485, 490). – О суетном житии и о пользе душевной и о умилении (261) 155. – О чистительстве 275. – О суетном житии 746 (501). – О воздаянии комуждо по делам его 175. – О терпении и благохвалении (519). – О смиряющихся (52). – О хранении тайны (196) – О законе церковном (18). – О пьянстве (244, 489) – О отпущающих жены (211). – Поучение игумену 371 (181, 182). – Правила духовного учения 361, (34). – Наказание попом (74) – Наказание духовным детям 149. Заповеди (14). – Повесть душеполезна (135). – О святей службе (65) – О приносимой фимиаме 196.

Выписки, начинающияся словами: хощу реши вам, братие, дивно нечто (474); Кождо нас земных ищем (176) – аще убо, возлюбленне, напитался пищею (196); – аще убо и купен на всяк день расщитает (3); – О пресвитере, помысли который сан приял еси от Бога (3); – Помыслим добре, о братие, что плод приобретаем (3); – Паки же тя, пресвитере Христова стада (3); – еже нам Господь сказа (4); – буди ты, человече, мира сего куща (61); – аще имы который ремество лишится, может ли обогатити (2); – Рцы нам Господи како бо победити мир 258, 363.

Отрывки из сочинений св. И. Златоуста 320. 390. 443. 738. 754 (194. 557. 579) 273. 276. 285. 290. 293. 338, 343.

Изречения св. И. Златоуста 629 (172).

Упоминание о св. И. Златоусте находится на след. стр. Описания: 20. 24. 27. 32. 102. 106. 113.      114. 143. 151. 155. 161. 180. 225. 252. 267. 268. 403. 460. 484. 547. 548. 560. 563. 606.       623. 625. 626. 630. 676. 696. 714. 730. 738 (66. 69).