20. Лукиан (ок. 120–после 180 гг. н. э.)

греческий писатель – сатирик, автор многочисленных произведений (речи, трактаты и главным образом диалоги); некоторые из них не признаются принадлежащими Лукиану

(о походе Диониса в Индию)

(1) Когда Дионис повел рать на индов (ничто ведь не мешает, думаю, рассказать вам и вакхический миф), говорят, что тамошние люди сначала отнеслись к нему с таким пренебрежением, что смеялись над его нашествием, а более – жалели его за дерзость, поскольку он мгновенно будет растоптан слонами, если выступит против. Они, конечно, слышали, думаю, от лазутчиков странные вещи о его рати: что фаланга у него и отряды состоят из женщин обезумевших и беснующихся, увенчанных плющом, в шкурах молодых оленей, с маленькими копьецами без железа ⁴⁷³, тоже увитыми плющом, и с какими-то легкими щитиками, звучащими при одном лишь прикосновении к ним (за щиты они, думаю, принимали бубны), а среди них есть несколько каких-то деревенских юношей, голых, пляшущих кордак⁴⁷⁴, с хвостами, с рожками, какие прорезываются у недавно родившихся; (2) и что сам военачальник едет на колеснице, запряженной леопардами, совершенно козлят безбородый, без малейшего пушка на ланитах, с рогами, увенчанный виноградными гроздьями, с головной повязкой, в порфире и золотых башмаках⁴⁷⁵ (...)

Инды и царь их, слыша обо всем этом, смеялись, естественно, и даже не считали нужным выступать против или готовиться, разве только думали напустить на них женщин, если те приблизятся, а самим им казалось позорным и побеждать и убивать беснующееся бабье, вожака с женской повязкой, пьяного старикашку, другого полувояку⁴⁷⁶, голых плясунов, весь этот смешной сброд. Когда же было сообщено, что бог уже предает огню страну, сжигает города вместе со всеми людьми, палит леса и вскоре всю Индийскую землю покроет пламенем (огонь ведь это некое оружие Дионисово, он у него отцовский, от молнии⁴⁷⁷), тут уж они живо стали браться за оружие и, оседлав и взнуздав слонов и поставив на них башни, выступили навстречу, относясь с пренебрежением и тогда, но, все же гневаясь и спеша изничтожить этого безбородого военачальника вместе с самим воинством. (4) А когда они сошлись и увидели друг друга, инды, построив впереди слонов, двинули фалангу, Дионис же сам занимал середину, правым крылом у него предводительствовал Силен, левым – Пан, во главе отрядов и полков стояли сатиры, и кличем у них у всех было «Эвой!». Тотчас загремели бубны, кимвалы забили к бою, кто-то из сатиров, схватив рог, подтрубил пронзительно, осел Силена, заревел как-то воинственно, менады с улюлюканьем набросились на них, подпоясавшись огромными змеями и обнажая железные наконечники⁴⁷⁸ тирсов. А инды и их слоны мгновенно обратились в беспорядочное бегство, не отважившись приблизиться даже на вержение стрелы, и, в конце концов, силой были захвачены и уведены в плен теми, над кем они дотоле смеялись, на деле убедившись в том, что не следовало по первому слуху относиться с пренебрежением к иноземному воинству⁴⁷⁹. (...)

(6) (...) А я, поскольку мы еще среди индов, хочу рассказать вам и другое кое-что из тамошнего, тоже не неимеющее отношения к Дионису и не неидущее к делу. В земле индов у махлеев, которые живут по левую сторону реки Инд, если смотреть по течению его, вплоть до Океана, у них есть священная роща в ограде, на участке не очень большом, но тенистом: густой плющ и виноградные лозы делают его совершенно тенистым. Там есть три источника прекраснейшей и прозрачнейшей воды: один – Сатира, другой – Пана, третий – Силена. И входят в нее инды раз в году, справляя праздник в честь бога⁴⁸⁰, и пьют из источников, не все из всех, но по возрасту: отроки – из источника Сатиров, мужи – из источника Пана, а из источника Силена – люди моих лет⁴⁸¹.

(7) Ну, что дети испытывают, когда изопьют, или на что отваживаются мужи, одержимые Паном, долго было бы говорить. А вот что́ старики делают, когда опьянеют от воды, не неуместно будет сказать. Когда старик изопьет и станет одержим Силеном, то тотчас долго остается безгласным и похожим на упившегося до одури, потом вдруг у него появляется и голос ясный, и произношение внятное, и дыхание чистое, и из безгласнейшего он становится говорливейшим, и даже зажав ему рот, едва ли помешаешь ему непрестанно говорить и без умолку вести длинные речи. Однако все это у него ладно и складно и, как у того гомеровского витии, слова «зимним подобные хлопьям»⁴⁸² сыплются, и тебе недостаточно будет лебедя для сравнения стариков с ним по возрасту – они словно цикады бойко и проворно стрекочут до глубокого вечера⁴⁸³. И тут, поскольку опьянелость уже проходит у них, они умолкают и возвращаются в прежнее состояние. Однако самого невероятного я еще не сказал: если старик оставит посреди неоконченной речь, которую вел, поскольку заход солнца помешал ему довести ее до конца, то, испив опять в следующем году, он продолжает с того места, на котором в прошлом году во время речи опьянелость прошла у него. (...)

(Лукиан рассказывает другу, как он встретился с Нигрином, философом-платоником, который так восхвалял философию, что он был потрясен)

(...)(5) Мне кажется, что философия подействовала на меня так же, как вино, говорят, подействовало на индов, когда они впервые выпили его: более горячие по природе, они, выпив такой сильный напиток, мгновенно впали в вакхическое неистовство и от несмешанного вина обезумели вдвойне. (...)

(...) (4) Рассказывают, что и целые касты – долгожители благодаря своему образу жизни, как, например, (...), у индов так называемые брахманы, люди, основательно занимающиеся философией, (...)

(Один из примеров дружбы, § 27–34: о дружбе Деметрия и Антифила, которые уехали из Афин в Египет, где Деметрий занимался кинической философией, а Антифилизучал медицину; по несправедливому обвинению они оказались в тюрьме, затем их освободили и вознаградили)

(...) (34) Так вот, Антифил еще и сейчас находится в Египте, а Деметрий, оставив ему и свои двадцать тысяч драхм, отправился в Индийскую землю к брахманам, сказав Антифилу, что ему, конечно, сочтется простительным, если он уже покинет его: ни сам он не нуждается в деньгах, покуда он будет таким, какой есть, могущий довольствоваться немногим, ни тому больше не нужен друг, поскольку дела у того наладились. (...)

(Шарлатан Перегрин, называвшийся также Протеем – вещим морским старцем-оборотнем, – в погоне за славой перепробовал многое, наконец, выступил как киник и объявил, что сожжет себя на костре на Олимпийских играх, в 167 г. н. э.)

(...) (25) (...) Ну, а этот с чего рвется броситься в огонь? Клянусь Зевсом, чтобы показать свою стойкость, как брахманы. С ними ведь считал нужным сравнивать его Теаген, как будто и среди индов не может быть каких-нибудь глупых и тщеславных людей. Но пусть он хотя бы действительно подражает тем. Те ведь не прыгают в огонь, как утверждает Онесикрит, кормчий Александра, видевший горевшего Калана, а, соорудив погребальный костер, став вблизи неподвижно, выдерживают обжигание, затем с достоинством всходят на костер и сгорают, лежа⁴⁸⁴ не шелохнувшись. (...)

(27) Я слышал, будто он и Протеем больше не желает называться, а переименовал себя в Феникса, потому что, по рассказам, и феникс, индийская птица, всходит на погребальный костер, достигнув глубокой старости. (...)

(39) Затем⁴⁸⁵ мне стали встречаться многие, идущие тоже на это зрелище. Они ведь думали, что еще застанут его живым, поскольку накануне распространился и такой слух, будто он взойдет на погребальный костер, приветствовав взошедшее солнце, как это, по рассказам, всенепременно делают и брахманы. (...)

(Аполлон беседует с Зевсом по поводу самосожжения Перегрина. Приходит Философия, дочь Зевса, с жалобой на лжефилософов на земле. Она напоминает Зевсу, как он, видя невежество и неправду среди людей, послал к ним свою дочь Философию, чтобы исцелить людей)

(...) (6) (...) Философия. – Я прибыла, отец, не к эллинам сразу же, но, что мне казалось более трудным в этом деле, а именно воспитывать и учить варваров, вот это я и считала нужным сделать сначала, (...). Двинувшись, прежде всего, к индам, народу самому многочисленному на свете, я без труда убедила их сойти со слонов и пообщаться со мной, так что целая каста, брахманы, граничащие с нехреями и оксидраками, все они подчинены мне, живут придерживаясь наших мнений, почитаемые всеми кругом, и умирают каким-то необычайным способом смерти. (7) – Зевс. – Ты имеешь в виду гимнософистов? Да, я слышал о них, между прочим, и о том, что они, взойдя на огромнейший погребальный костер, стойко сгорают, сохраняя достоинство и сидя⁴⁸⁶ не шелохнувшись. Но это не ахти что. Недавно вот я видел и на Олимпийских играх такое⁴⁸⁷. Да, верно, и ты была там тогда, когда этот старик горел. – Философия. – Я и не пошла, отец, в Олимпию. (...) (8) Так вот, после брахманов я сразу спустилась в Эфиопию, затем в Египет, (...)

(Пародия на повествования о фантастических путешествиях. В § 2 говорится, что древние поэты, историки и философы написали много необычайного и неправдоподобного)

Часть первая

(...) (3) Вот, например, Ктесий, сын Ктесиоха, из Книда, который написал о стране индов и о том у них, чего ни сам он не видел, ни от другого, правдивого, не слышал. (...)

(Выше говорилось о том, что все теперь стали писать историю)

(...) (31) Я уже слышал, что один написал и историю будущего (...). Он обещал уже описать будущие деяния в земле индов и будущее плавание вдоль берегов Внешнего моря, и это не одно лишь обещание, нет, – и вступление к сочинению «Об Индийской земле» уже составлено, и третий легион, кельты и небольшой отряд мавров с Кассием, все они переправились через реку Инд. А что они совершат или как встретят нападение слонов, вскоре этот удивительный историк известит нас из Музириды или из земли оксидраков. (...)

(Парасит доказывает также, что риторы и философы ради золота готовы служить царям)

(...) (52) (...) другой требует от царя плату за общение с ним и не стыдится того, что он, старый человек, из-за этого отправляется в чужие края и служит наемником, как плененный инд или скиф (...)