Приложение 16 (к разделу 8.6) Письма Д.П. Огицкого свящ. Сергию Желудкову по поводу его книги «Литургические заметки»⁴⁹⁰

Христос воскресе!

Ваше Преосвященство, дорогой о Господе Владыко!

Примите сердечное сыновнее поздравление с Праздником Светлого Христова Воскресения. Воскресший Господь наш да исполнит радости сердце Ваше, да укрепит Ваше здоровье и да подаст Вам свои великие милости.

Недостойный послушник

Вашего Преосвященства

Димитрий Огицкий.

P.S. Прилагаю копии своих двух писем о. С. Желудкову (...).

Глубокоуважаемый Отец Сергий!

Мне хочется поделиться с Вами мыслями по содержанию Ваших, очень меня заинтересовавших, «Литургических заметок» (Псков, 1956 г.), познакомиться с которыми мне довелось в прошлом году во время работ в ныне упраздненной Календарно-богослужебной комиссии при Синоде. По недостатку времени ограничусь лишь краткими отрывочными замечаниями.

Не скажу, чтобы я полностью разделял все Ваши взгляды. Далеко нет. В частности, я считаю совсем несвоевременным и очень рискованным подчеркивание возможностей «богослужебного творчества» в наше время. Я не разделяю Вашего отвращения к Марковым главам и безнадежно-пессимистического, пренебрежительного отношения к Типикону. Я сожалею, что в Вашей работе нашлось место для такого резкого выпада против Л.Н. Парийского.

Но вместе с тем я очень ценю Ваш труд, согретый теплотой Вашего чуткого пастырского сердца, и мне хотелось бы от всей души поблагодарить Вас за то, что Вы так смело поставили вопрос о недостатках в современной богослужебной практике и сделали в своей работе столько ценных замечаний. Среди духовенства у нас очень немного людей, которые вдумчиво относятся к этим вопросам и болеют душой за современное состояние богослужения. Я уверен, что в баптизм люди бегут от нас не потому, что предпочитают сектантское вероучение церковному, а прежде всего и главным образом потому, что их не назидает наше богослужение. Какой ужас и какой стыд для нас! Сокровище церковное, равного которому нет ни в одной религии, из-за нашего неряшливого и бестолкового к нему отношения, становится не средством привлечения людей в Церковь, а чем-то противоположным сему.

У нас до революции было 4 духовных академии, издавались духовные журналы, печатались ученые статьи, а на клиросах дьячки бубнили: «очи Свои возложиша уклонити на землю⁴⁹¹ ... от малых от земли раздели я в животе их⁴⁹² ... сего ради законоположит ему на пути, егоже изволи⁴⁹³... во избытцех Твоих уготовиши лице их⁴⁹⁴...» и многое другое, что с трудом понимали даже профессора духовных академий. И никому до этого дела не было. И никто, никогда не поставил вопроса об удобовразумительности перевода хотя бы одной Псалтири для богослужебного пользования. Недавно я писал бывшему председателю Календарно-богослужебной комиссии владыке Афанасию (выдающемуся литургисту, человеку глубоко церковному, большому стороннику поновления переводов и даже перевода богослужебных текстов на русский язык⁴⁹⁵), что вопрос перевода песнопений гораздо более сложный, чем вопрос перевода других текстов. Стихиры, тропари канонов следовало бы переводить на русский язык стихами. На каждой песне канона должен был бы меняться ритмический размер строф-тропарей (как в греческом оригинале). Конечно, об этом можно лишь мечтать, т.к. такая работа мало кому по плечу. Переводчик должен бы быть и филологом, и богословом, и поэтом. Но зато такие переводы богослужебных творений хорошо, талантливо выполненные, внесли бы в нашу церковную жизнь именно то, чего ей недостает.

При чтении Вашей работы мне было очень приятно констатировать интересное совпадение Ваших взглядов с моими по ряду вопросов. Вот эти вопросы (пишу кратко, одними намеками: думаю, Вы легко вспомните соответствующие места Вашей книги).

Забота о лучшей постановке богослужения – не обновленчество (много было бы чести!).

Православие украшается разнообразием богослужебных форм. (А многие у нас главное лекарство от всех болезней видят в единообразии и ратуют за единообразие даже в плохом).

«Древность у нас поверяется привычкой одного поколения».

Из уставного материала надо выделять самое назидательное, насыщать службу самым прекрасным. Каждая служба должна быть предметом особого предварительного рассмотрения, обсуждения священником, псаломщиком, регентом.

Тайные молитвы – вслух, хоть иногда. Например, в Великий четверг такую «открытую» литургию. Как бы это было хорошо!

Внимание уставным чтениям! Ефрем Сирин в Великом посту. Великое чтение (из Нового Завета перед шестопсалмием) по-русски, по собственному выбору настоятеля.

Плохая проповедь – больше вреда, чем пользы.

Освободить богослужение от словесной мякины неположенных акафистов.

Большой вред богослужению приносит бесконечное чтение имен.

Ленинградская торговля заупокойными ектеньями – ужасная мерзость.

Чтение записок самими молящимися у жертвенника, который должен быть удален от алтаря и поставлен на свое первоначальное место. Но об этом сейчас и говорить не приходится.

Досадные паузы на Херувимской и во время запричастна.

Поминовение на великом входе патриарха, епископа и «благочестивейшего самодержавнейшего» – наше русское изобретение. Но откуда Вы взяли, что у греков: «Всех нас православных христиан?». Я ни в одном греческом служебнике этого не видел; там только «Всех вас (или нас, это звучит одинаково ὑμῶν – ἡμων) да помянет Господь Бог». Так и у старообрядцев на Рогожском, сам слышал (служил архиепископ Флавиан, но и его не поминали). Так решил поминать на великом входе и наш собор 1917–18 г. Так и в «Богослужебных указаниях за 1958 г.». У литургистов эта формула не может вызвать ни малейших сомнений. После «помяни» уместно лишь краткое сокрушенное «мя» и «нас» и т.п. без всяких пояснительных титулов, а если пояснять, то тоже только в духе сокрушения и смирения, например: «мя студного и нечистого», но никак не «праведного христианина».⁴⁹⁶

Против произвольного увеличения количества имен святых, поминаемых на отпусте, написал хорошую статью проф. Н.Д. Успенский, но она не была напечатана в ЖМП. Аналогично следовало бы подойти к молитве «Спаси Боже люди Твоя». В колыбели нашего устава, в лавре Св. Саввы на этой молитве кроме Богородицы поминался всегда на воскресной всенощной только один святой – преп. Савва, а у нас протодиаконские басы превратили чтение этой молитвы в самый неприятный для слуха и томительный момент всенощной.

«Молитвами святого владыки нашего...» – произвольное, неуставное новшество. Я знаю одного архиерея (архиепископ Луцкий Панкратий), который категорически запретил это нарушение. А обращение к отсутствующему архиерею – и, возможно, спящему в этот момент или непраздному – со словами «Владыко благослови» или Εἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα! – каким уставом предписано? У греков даже в присутствии архиерея поют «благослови», без добавления слова «владыко».

1-й час после всенощной действительно нескладный «привесок». Его не было даже тогда, когда всенощная заканчивалась на рассвете. После утрени был «совершенный отпуст» (τελεία ἀπο λυτις). А теперь, когда всенощная оканчивается до полуночи, он уже не на месте. Вообще, в праздничные и воскресные дни часы не читались, даже в нашей позднейшей редакции Типикона они допускаются в эти дни лишь в притворе (см. службу недели Фоминой). В Великом посту, наоборот, они составляют существенную принадлежность службы и должны совершаться со всею торжественностью в самом храме.

Все, что Вы написали о совершении частных служб («треб»), в частности, Крещения – совершенно верно. Но многолетия после крещения не надо. Ведь крестят «не для того, чтобы был здоров». Лишний пример того, как надо быть осторожным со всяким, даже невинным, на первый взгляд, «творчеством».

Тех страниц, которые Вы посвятили требам, нельзя читать без волнения.

Вполне согласен с замечаниями об отрицательной роли, которую иконостас играет в наше время, и о том, что алтарь – не место для праздно стоящих иереев, архиереев, а тем более мирян.

Очень хороши Ваши замечания о церковном пении.

Ритм... Редкий хор не провалится на этом экзамене.

Нужна симметрия, равноценность обоих ликов.

Стихиры надо петь, а не «вычитывать»! (какое скучное слово!).

Нездоровое увлечение «новеньким», партесным.

«Тощие придворные гласы» (Верно!).

При общенародном пении не нужен машущий «дирижер». Не знаю, слышали ли Вы где-нибудь настоящее «общенародное пение»: у нас этим словом обычно называют общенародное глухое подпевание сквозь зубы. Я слышал в юности настоящее общенародное пение, на Холмщине. Запевал дрожащим голосом старик (не поворачиваясь лицом к народу), мощно подхватывала вся церковь. Никаких машущих орарей и камертонов. Псаломщик, настойчиво руководящий общенародным пением, – это враг его № 1. В прикарпатских епархиях и теперь еще поет вся церковь (почти в каждом доме есть книжка с богослужебными текстами), поют стихиры древними напевами, поют «на подобен», поют прекрасно, воодушевленно. Конечно, «ревнители православия» прилагают все усилия, чтобы во имя «единообразия» это искоренить. И эти усилия не остаются втуне: народ постепенно привыкает молчать, а переквалифицировавшиеся псаломщики соло исполняют «Господи воззвах» строго по Бахметьеву, с вычиткой положенных стихир. Также сомнительные успехи принципа единообразия видны и в том, что мягкие фелони, где они еще недавно существовали, ныне заменяются «единственно православными» с твердым сооружением из картона над плечами.

Согласен я и с многими другими Вашими замечаниями. Удивительно, сколько незаслуженного внимания уделяется у нас стихирам евангельским при полном пренебрежении вдохновенными творениями Иоанна Дамаскина и других духовно одаренных песнописцев. Ведь у нас даже рассылаются специальные указания о том, что стихиры евангельской ни в коем случае нельзя пропускать, внимание к этой стихире рассматривается как показатель уставной зрелости.

В заключение еще раз вернусь к вопросу богослужебного «творчества» в наше время. Вы сами привели немало печальных примеров. Эти доказательства нашей бездарности и порицательного отсутствия вкуса можно умножать до бесконечности. Это творчество – величайшее зло нашего времени. И Ваша книга ценна не тем, что Вы провозгласили лозунг свободного творчества (это как раз скорее недостаток Вашей книги), а тем, что Вы, по сути дела отступая от этого лозунга, стараетесь оставаться церковным традиционалистом, в лучшем смысле этого слова. Ведь если отвергнуть святоотеческие и уставные ориентиры на том основании, что эти рамки устарели и мы из них выросли, тогда мутные волны бездарной отсебятины (акафисты, чин погребения Богородицы, архиерееугоднические вставки и т.п.) захлестнут все и погубят то, что еще осталось от православия и церковности в нашем богослужении. Любителей творчества у нас хоть отбавляй. Я тоже мог бы Вам привести прямо-таки жуткие примеры. Часто приходится слышать рассуждения: «устав для человека, а не человек для устава» (для человека, т.е. для угождения его нецерковным вкусам), «мы выросли из Типикона» и «чем мы хуже святых отцов». Да в том то и дело, что в миллионы раз хуже, в том то и дело, что не доросли, в том то и дело, что если бы доросли, то способны были бы и (вперед)⁴⁹⁷ двигать, а так способны только портить, уподобляясь тем недоучкам, которые пытаются исправлять классиков. Мое глубокое убеждение, что в наше время надо не поощрять свободное «творческое» отношение к богослужению, а прямо-таки бить за это по рукам. Надо не создавать что-то новое, а из того, что предусмотрено Типиконом, выбирать самое ценное. Возможности здесь достаточно широкие. Лишь бы сумели это уставное сделать доступным, понятным и близким молящимся.

Наконец еще одно.

Я думаю, Вы писали свой труд не для того, чтобы написанное Вами оставалось под спудом и, надеюсь, не будете возражать против перепечатания на машинке (или выдержек из него) и ознакомления с ним людей церковных, серьезно интересующихся вопросами богослужебной практики.

В заключение хочу от всей души пожелать Вам здоровья, сил и терпеливого перенесения неприятностей, которые обычно выпадают на долю людей подобных Вам.

Глубокоуважаемый Отец Сергий!

Прежде всего, прошу извинить мне такой поздний ответ. Причина простая: не успеваю, занят с утра до вечера. Бывает, что с ответами и другим, очень почтенным и симпатичным мне корреспондентам задерживаюсь на полгода и более. Прошу и у Вас снисхождения; прошу не толковать этого плохо. Ваше письмо очень интересно, и с Вами вообще очень интересно обмениваться мыслями. Прошу еще извинить, что, работая в ускоренном темпе, пишу без отделки, грубовато и «тяп-ляп».

Прежде всего, хочу сказать, что мне было приятно узнать, что у Вас настоятелем человек, которого Вы высоко цените, и что, судя по тону письма, у Вас самые братские взаимоотношения. Но с чувством грусти узнал я, что и у Вас тоже так много чести оказывается акафистному новотворчеству; что акафисты вставляются в общественные, обязательные службы и что даже всенощные бдения не избегают такого свободного обращения. Это у нас общая болезнь сейчас. Не только священники, но даже многие архиереи, притом весьма благочестивые, не видят в этом ничего ненормального и ссылаются на то, что бывший Святейший правительствующий синод своими изданиями поощрял к этому духовенство. Все это печальный результат недооценки церковности. Когда для пастырей святоотеческое наследие перестает быть ориентиром, когда «хвала церковная» подменяется продуктами чьего-либо личного усмотрения и индивидуальных потуг, – вместо воды живой, текущей из присносущного источника, молящимся в храмах для утоления их духовной жажды преподносится бурда.

Вы пишете, что в акафистах не все бездарно. Да, возможно. В принципе я не исключаю возможности появления и в наше время людей подобных Иоанну Дамаскину или Косме Маюмскому, талантов, способных облекать подлинно церковную мысль и подлинно церковные чувства в художественные, отвечающие принципам церковной эстетики, формы. Но, во-первых, я этих талантов что-то не вижу. Во-вторых, иногда в жизни для предотвращения большей беды приходится жертвовать и здоровыми клетками в зараженной части организма, и поэтому я готов предположить, что в наше время даже Георгий Писидийский, автор воистину чудесного Акафиста Пресвятой Богородице, принятого всей Церковью, отмежевался бы, по этим соображениям, не только от акафистных пародий, но и от акафистного творчества вообще.

Кстати сказать, приведенные Вами в качестве примеров удачного акафистного творчества отрывки, где говорится про мраз нощный и нечистоту звезд, как-то не убедили меня. Отрывки из акафиста Пресвятой Троице лучше, но и они отдают чем-то интерконфессиональным. Между тем, если мы даже римско-католических религиозных восторгов и влияний в богослужении остерегаемся (к сожалению, мало остерегаемся), то тем более нам надо быть настороже, когда слышатся нотки дамской, или, если можно так выразиться, «светской», а то и пантеистической религиозности. Я не к тому говорю это, чтобы осуждать внецерковную религиозность, я лишь против того, чтобы снижать до ее уровня религиозность церковную, проявляющуюся в богослужении.

Что же касается фрагментов из «заупокойной» литургии епископа Антонина⁴⁹⁹, то, прежде всего, хочется спросить, нужны ли вообще православной Церкви особые «заупокойные» и «заздравные» литургии, литургии «о путешествующих», «о прекращении вражды», «о даровании ведра» и т.п., т.е. литургии со специальным назначением, подобные тем, которые имели широкое распространение во времена унии и некритически были включены в наш московский полууниатский «Иерейский молитвослов». Литургия – это не молебен и не панихида, литургия – это молитва за всю Церковь, «яже от конец и до конец вселенныя», за всех членов этой Церкви, живых и умерших, грешных и прославленных, это великая таинственная жертва «о всех и за вся». И этот универсальный характер литургии никогда ничем не должен затемняться, урезываться, суживаться, применительно к «интенциям» заказчика. Впрочем, здесь, в этом письме я хотел бы остановиться не на этой стороне цитируемого Вами произведения. Оказывается, даже епископ Антонин, стремясь усовершенствовать церковное богослужение, способен делать ляпсусы. Церковь смиренно просит усопшим милости Божьей, царства небесного, прощения и оставления грехов, а епископ Антонин, проявляя максимализм, заявляет претензию на обещанные блага, «коих глаз не видел и ухо не слышало и на сердце человеку не приходило»; на меньшее он, видимо, не идет. А следующая, приведенная Вами фраза, в такой красивой форме отдающая дань уважения «великим и сильным», – неужели она в самом деле рассчитана на молитву? По-моему, она способна вызвать лишь такие ответные мысли: «как сильно сказано!», «как трогательно!» или (у людей менее способных откликаться на возвышенное) – «ишь, куда загнул!». Но поднимется ли верующая рука при этой фальшивой-префальшивой ноте для крестного знамения, – вот вопрос. Впрочем, у меня блеснуло сомнение, нуждаются ли вообще такие исключительные покойники в простой молитве, может быть, для них как раз и требуется этакая мелодекламация. Делать общий вывод на основании одной такой фразы нельзя. Но если Вы приводите эту фразу, как «светлый кусочек», то, значит, остальное еще хуже. И я, признаюсь, подумал, что таких охотников обогащать Церковь Божью своим литургическим творчеством, как еп. Антонин, следовало бы держать от алтаря и от клироса на расстоянии пушечного выстрела. Неужели я не прав? Мне кажется, что и Вы в конце концов согласитесь, что в церкви за богослужением от такой фразы можно только поежиться, как от прикосновения забравшегося невесть откуда под рубаху на спину мохнатого юркого насекомого.(...)⁵⁰⁰

Еще одна Ваша мысль, которую Вы настойчиво проводите, часто повторяете и с которой мне очень трудно согласиться – мысль о необходимости сокращения до минимума стихир на «Господи воззвах», особенно на воскресной всенощной. Вот уж чего я никак не могу понять. Должен признаться, что я больше всего духовного удовлетворения при богослужении получаю именно при пении стихир на «Господи воззвах». Здесь в Ставрополе раньше пели только 2 стихиры, мне удалось «выторговать» у Владыки 4. Но чувствую, что и этого никогда не достает для полного насыщения. А между тем я вовсе не сторонник очень длинных служб. Когда меня неотложные дела лишают возможности отстоять всю всенощную, я стараюсь, по крайней мере, не пропустить ее начала до «Свете тихий», т.к. этого кусочка, мне кажется, ничем дальнейшим компенсировать нельзя. Я этой мысли никому не высказывал. Но вот однажды говорит мне наш (ныне покойный) преподаватель пения (талантливый долголетний регент архиерейского хора, ученик Пигрова, человек с очень хорошим вкусом по части церковного пения), что он всегда, еще с юношеских лет, когда ему удалось организовать любительский хор из сверстников и сверстниц, на 1-е место выдвигал разучивание с хором как раз стихир на «Господи, воззвах» и уделял этому занятию больше всего внимания и любви. Высказывая мне по этому поводу свои задушевные мысли, он почти слово в слово воспроизвел мои собственные мысли, выраженные выше относительно всенощной. И мне кажется, Вы, так сказать, просто не вкусили сего. Учитывая богослужебную атмосферу, царящую в большей части наших храмов, даже кафедральных, даже в Киевском Владимирском соборе, где поет почти оперный хор, – я этому особенно не удивляюсь. Правда, и у нас в Ставрополе преобладают «тощие бахметьевские гласы». Но даже в таких напевах, стихиры, если не трактовать их как malum nocessarium, способны произвести впечатление вдохновенной, как бы переливающейся через край, хвалы Воскресшему. А если еще применить другие напевы, вроде переложений Потулова, Соловьева, напева знаменного или пения на подобен... Ведь это изумительная красота! И слова такие необычные: «Победу, имея, Христе, юже на ада, на крест возшел еси...». Пожалуй, какой-нибудь критик скажет, что это несуразный тон. Но разве не чувствуется в этих словах тот трепетно-радостный иоанновский дух, дух иоанновского евангелия, который так характерен для нашего православного Востока: «Мы видели славу Его...», славу, не меркнущую даже в уничижении и страданиях. Как это не похоже на римско-католическое восприятие Голгофы и на сектантские стишки!

Теперешний регент здешнего архиерейского хора, человек с совершенно светским музыкальным образованием, последнее время так увлекся пением стихир на подобен, что иногда, особенно в Великом посту, позволяет себе, вопреки вкусам Владыки, который не любит затягивания служб, исполнять, сверх программы-максимум, еще по 3, а то и более стихир на подобен. В этих простых, безыскусственных напевах есть что-то такое, светлое, захватывающее, и вместе торжественное, особенно если соответствующим напевом исполняются и концы запевов, возглашаемых кононархом... Недавно один старый преподаватель, всю жизнь певший в архиерейском и других хорах, сказал мне: «Знаете, я только сейчас постиг прелесть стихир». И, представьте себе, даже Владыка сдался и почти не протестует. А в прошлое воскресенье сам попросил, чтобы стихиры Иоанну Лествичнику «Отче Иоанне преподобне», певшиеся на Господи воззвах на подобен «О преславного чудесе», были повторены и на литургии во время запричастна, вместо концерта. (...)⁵⁰¹