Из истории Западно-Русской Церкви

После завершения работы двух Брестских соборов – православного и униатского, участники которых взаимно предали друг друга анафеме, королю Сигизмунду III надлежало утвердить деяния одного из них. Разумеется, будучи активным устроителем дела Брестской унии, король принял сторону униатов и утвердил деяния их собора. Тем самым Сигизмунд признавал лишенными сана и преданными анафеме всех епископов и священнослужителей, оставшихся верными Православию. Король своим указом от 15 декабря 1596 года призвал своих русских подданных не слушаться их и не иметь с ними общения, но признавать только перешедших в унию митрополита Михаила Рогозу и епископов-изменников.

Однако требование короля, желавшего, чтобы все его православные подданные приняли унию и подчинились Риму, явилось нарушением существовавших в Речи Посполитой прав и свобод, в том числе и свободы вероисповедания. Брестская уния была введена в государстве исключительно королевской властью, без согласия Генерального сейма. Монархия в Речи Посполитой отнюдь не была абсолютной, магнаты и шляхта имели обширные права, которые существенно ограничивали власть короля. Например, официально за аристократией было закреплено право создавать против короля т.н. «конфедерации» и даже вести военные действия в случае, если он нарушал права магнатерии и шляхты. И хотя в польско-литовском законодательстве царила страшная неразбериха, и существовало множество взаимоисключающих законодательных актов, все же благодаря этому можно было изыскать возможности воспротивиться вводимой в приказном порядке Брестской унии. Прежде всего, оскорбленная покушением на свою религиозную свободу православная шляхта потребовала рассмотрения этого дела на сейме, что и было предпринято вскоре после Собора 1596года.

В Речи Посполитой имелись все предпосылки к тому, чтобы Православная Церковь, восстановив свою структуру, продолжила свое существование. Помимо декларированной в Польше религиозной свободы, православные могли опереться на четкие канонические основания. Экзарх Константинопольского патриарха в Западной Руси св. Никифор Кантакузин, чьими трудами главным образом и был проведен православный Брестский Собор, продолжал свои решительные действия.

Прежде всего, он оповестил всех православных об измене митрополита и епископов, призвав впредь им не повиноваться. Экзарх также сообщил обо всем происшедшем в Стамбул, где в это время Константинопольской кафедрой управлял в качестве местоблюстителя Мелетий Пигас, Александрийский патриарх Мелетий признал и одобрил деяния Брестского православного Собора, о чем уведомил в апреле 1597 года князя Острожского.

В августе того же года пх Мелетий писал Гедеону Балобану о необходимости созвать Собор и избрать на нем новых митрополита и епископов – взамен отпадших в унию.

До того времени, когда это будет совершено, Мелетий назначал для православных Речи Посполитой трех экзархов – епископа Львовского Гедеона, архимандрита-грека Кирилла Лукариса и князя Константина Острожского.

Мелетий также подчеркивал ту исключительную роль, которую сыграл Никифор Кантакузин в деле организации православных для отпора проискам униатов. Патриарх Александрийский выражал свою озабоченность дальнейшей судьбой Экзарха Никифора и других греков и просил православных Речи Посполитой принять все меры, чтобы уберечь их от репрессий со стороны короля.

У патриарха Мелетия были все основания опасаться за судьбу Никифора, так как король Сигизмунд в целях обеспечения беспрепятственного распространения унии в Речи Посполитой издал указ, которым повелевал всем православным грекам, не являющимся его подданными, покинуть территорию Польского королевства. Опасаясь гонений, Западную Русь вскоре покинули экзарх Кирилл Лукарис, митрополит Лука Белградский и афонские архимандриты – участники православного Брестского Собора 1596 года. Один лишь бесстрашный Никифор Кантакузин, не убоявшись угроз короля, остался среди православных русинов Речи Посполитой.

К сожалению, несмотря на все имеющиеся правовые основания, воплотить в жизнь начертанную патриархом Мелетием программу было невозможно. Король принял сторону униатов, а потому, невзирая на юридическую сторону дела, решительными административными мерами стремился водворить Брестскую унию в пределах Речи Посполитой.

Сигизмунд III воздвиг яростное гонение на православных, целью которого было не допустить восстановления полноценной церковной организационной структуры в Западной Руси. На стороне православных было право, однако они были практически бессильны против католического государственно-административного аппарата.

В феврале-марте 1597 года в Варшаве собрался Генеральный сейм Речи Посполитой, на котором православные выразили решительный протест против Брестского униатского беззакония.

Православные послы сейма заявили, что не приступят к обсуждению каких-либо вопросов до тех пор, пока не будут гарантированы свобода исповедания православной веры и права не подчинившихся Риму священнослужителей. Особенно решительно выступили на сейме православные магнаты – князь Острожский и Гулевич.

Однако в ответ на их протестации канцлер Сапега заявил, что унии желали все, а смуту учинил один только Никифор Кантакузин. В связи с этим от Острожского, во владениях которого находился Экзарх, потребовали представить его на сейм, дабы учинить над ним королевский суд. Католики, вполне справедливо полагавшие, что одним из главнейших препятствий на пути к триумфу унии является именно Никифор, горели желанием отомстить ему. Устранив столь опасного противника, можно было надеяться на больший успех в деле насаждения унии.

Однако Никифор не видел за собой никакой вины и потому спокойно явился на сейм 10 марта 1597 года. Но католики нашли зацепку для того, чтобы привлечь Никифора к суду и погубить его. Повод к судебному преследованию экзарха дали следующие обстоятельства.

Некий слуга Константина Острожского – Ян Волошанин – был отправлен князем в Валахию для покупки турецких коней. В имении польского гетмана Яна Замойского Шаргороде посланец Острожского, будучи пьяным, обронил свою сумку, в которой оказались четыре написанных по-гречески письма некоего монаха к своим родным и знакомым, проживавшим в Османской империи. Письма доставили Замойскому, которого весьма заинтересовало содержание писем. В одном из них говорилось: «Хищные волки, то есть псы ляхи, принуждают наших христиан на свою папежскую веру и бьются между собой, уже их до двадцати тысяч полегло». В ином письме грек отмечал: «Але наш цесарь, Бог дай, был здоров, если бы он хоте на Польшу, теперь бы самое время».

Гетман Замойский, несмотря на то, что Никифор когда-то спас ему жизнь, проявил по отношению к нему черную неблагодарность. Симпатизируя делу Брестской унии, Замойский, к тому же находившийся в личной вражде с Острожским, решает использовать анонимные письма как повод для репрессий против Никифора, объявленного без всяких на то оснований автором этих посланий.

С помощью обвинений экзарха в шпионаже в пользу Турции можно было представить перед королем в весьма невыгодном свете и самого князя Константина.

Св. Никифор прибыл в Варшаву, где начались судебные слушания. Экзарх и его защитники на суде категорически отвергли обвинение в шпионаже. Тогда Никифору были предъявлены еще более обширные обвинения, изложенные по пунктам. К шпионажу в пользу турок добавили нелепые, но крайне опасные обвинения в убийстве, чернокнижии и даже прелюбодеянии с матерью султана. Впрочем, все это выглядело столь неубедительно, что было очевидно: никаких серьезных улик против Никифора у короля нет.

Экзарх подробнейшим образом рассмотрел все пункты возводимых на него обвинений и дал на них опровержение. Судьи так и не смогли найти в действиях Никифора ничего, за что его можно было бы привлечь к ответственности. После триумфальной речи Никифора в свою защиту участники судебных слушаний покинули зал заседаний и собрались в помещении, где ожидал исхода королевского суда и князь Острожский. Сюда же вышел король Сигизмунд III. И тогда у старого князя, очевидно, произошел нервный срыв, причиной которого стали все пережитые православными горести и жестокое унижение, которому Острожский подвергся лично во время суда над св. Никифором.

Князь Константин в своей гневной речи обрушился на короля-утеснителя православных, «отца Брестской унии». Но, к сожалению, чувство оскорбленного самолюбия магната в душе Острожского затмило все. Взорвавшись яростной речью, обращенной против короля, Острожский в приступе гнева произнес слова, которые по сути обрекали Никифора на смерть: «Оставляю вам эту духовную особу, а крови его на Страшном суде Божием искать буду».

Князь покинул королевский дворец. Сигизмунд послал за Острожским вдогонку его зятя – виленского воеводу Радзивилла – с приказом во что бы то ни стало вернуть разъяренного старца. Радзивилл от имени короля даже обещал Острожскому, что Никифор будет освобожден. Но в запале из уст князя Константина вырвалось: «Пусть себе и Никифора съест». Вслед за этим Острожский выехал из Варшавы в свои владения.

Теперь защитники унии могли бессрочно держать Никифора в заточении, не смущаясь отсутствием доказательств его вины – бунт Острожского против Сигизмунда и его фактический отказ от защиты Никифора давали королю и судьям-католикам возможность действовать без оглядки на могущественного православного магната. Теперь, чтобы тихо и без огласки погубить Никифора, достаточно было лишь объявить, что его будут содержать под стражей до тех пор, пока не будут найдены новые улики.

Вскоре Никифора перевели в одну из самых надежных тюрем Польши – бывший замок Тевтонского Ордена в Мариенбурге (ныне – Мальборк): бежать отсюда шансов практически не было. В крупнейшем памятнике духовной литературы Западной Руси времени Брестской унии – «Перестороге» – говорится о его гибели в заточении: «А так з сейму ни з чим ся розъехали, а Никифора за вязня в невинности до Мальборку отослали и скилько лет у вязенью держали, наконец аж уморили голодом».

Весьма красноречиво о заслугах священномученика Никифора перед Православной Церковью свидетельствует та ненависть, которую питали к нему приверженцы униатства. Показательно в этом плане письмо одного из епископов, низложенных Никифором на православном Соборе в Бресте, – Ипатия Поцея, который писал в 1605 году к литовскому канцлеру Льву Сапеге о том, как он был лишен сана «изменником Никифором, издохшим в Мальборке». Этот документ также подтверждает факт мученичества св. Экзарха Никифора, уморенного поляками в тюрьме. О мученической кончине архидиакона Никифора свидетельствует и запись в рукописном сборнике XVII в., сообщающая о его смерти"… у Мальборку року 1599».

Подвиг стояния в православной вере вплоть до мученичества, явленный священномучеником Никифором, поразительным образом находит близкие параллели в житиях ряда других святых Православной Церкви, близких ему по времени.

Подобно преп. Максиму Греку архидиакон Никифор, также получивший в ренессансной Италии блестящее образование, отвергает соблазн католицизма и секулярной по духу западно-европейской культуры, а затем полагает все свои силы и дарования на служение Православной Церкви Руси.

Подобно святителю Марку Ефесскому протосингел Никифор своими решительными и мужественными действиями сорвал происки униатов и свел на нет сговор, затеянный в Бресте изменниками Православия.

И наконец, подобно священномученику Ермогену, патриарху Московскому и всея Руси, св. экзарх Никифор явил во образ Христов пример исключительного самопожертвования, засвидетельствованный мученическим подвигом.

Причем, поразительным образом совпадают даже обстоятельства мученичества обоих ревнителей Православия – и Экзарх Никифор, и Патриарх Ермоген католиками-поляками были уморены голодом в заточении. Поэтому православные имели все основания почитать Никифора как первомученика Брестской унии.

Его местная канонизация была совершена Митрополитом Киевским и всея Украины Владимиром (Сабоданом) во Львове в ноябре 2001 по благословению Патриарха Константинопольского Варфоломея и Патриарха Московского и всея Руси Алексия.

После утверждения определений униатского собора в Бресте Сигизмундом III королевские власти начали открытое гонение на православных как противящихся воле польско-литовского монарха.

Магистраты городов Речи Посполитой, в которых доминировали католики, ввели дискриминационные меры против не принявших унии: их не только не допускали к должностям в городском самоуправлении, но даже чинили препятствия в занятиях торговлей и ремеслами.

Еще хуже было положение крепостных крестьян, принадлежавших панам-католикам или униатам. Их, как и приходских священников церквей, расположенных на господской земле, в приказном порядке обязывали принять унию.

Не признавших унию священнослужителей изгоняли и заменяли униатами. Нередко православные храмы передавались католиками-помещиками в аренду иудеям, которые взимали плату за совершение богослужений и треб, а в случае неуплаты денег могли присвоить церковное имущество, в том числе – богослужебные предметы и облачения.

Это вызывало возмущение верующих и становилось почвой для роста антисемитских настроений в Западной Руси. Впоследствии в годы Казацких войн XVII в. гнев на евреев-арендаторов выплеснется в многочисленные погромы иудеев, которые вплоть до ХХ века, будут временами вспыхивать на Украине как следствие долгой исторической памяти.

Православные верующие активно протестовали против Брестского беззакония и решительно защищали православную веру.

Одним их важнейших средств борьбы с навязываемым народу Западной Руси униатством стала литературная полемика, которая завязалась между православными и католиками вскоре после заключения Брестской унии.

Начало ей было положено памфлетом Петра Скарги, который в своей книге тщился доказать, что православный Брестский Собор 1596 года был незаконным. Такое утверждение основывалось на искаженных экклезиологических принципах католической церкви. С точки зрения католицизма, участие мирян в решении принципиальных вопросов бытия Церкви абсолютно невозможно: это дело иерархии, т.н. «церкви учащей». Поэтому, по мысли Скарги, уния является законной и с необходимостью должна быть принята народом, если большинство епископата во главе с митрополитом вошли в общение с папским Римом.

Поборники униатства, сознательно уводя полемику в сторону от догматической проблематики, лукаво заявляли, что уния ничего не изменила в Православной Церкви Западной Руси, ибо полностью сохранила восточный обряд.

Однако православные полемисты нашли весьма действенные аргументы в своем споре с католиками.

Прежде всего, православные авторы отмечали, что иерархи, принявшие унию, отступили от своей Церкви и архиерейской присяги, тем более, что сделали это без согласования с клиром, паствой и Восточными патриархами, за что и были справедливо извергнуты из сана.

Наиболее вескую отповедь дал приверженцам унии в своем антикатолическом трактате «Апокрисис» автор, скрывшийся под псевдонимом Христофор Филалет. В действительности это был шляхтич-протестант Бронский (или Броневский), сочувствовавший православным.

Вообще в это время между православными и протестантами наметилось сотрудничество, обусловленное необходимостью совместно противостоять натиску католицизма.

Так, православные и протестанты в 1599 году провели общий съезд в Вильне, на котором было решено совместно защищаться от происков католиков. Однако в дальнейшем этот союз постепенно распался, так как протестантизм в Речи Посполитой вскоре сошел на нет.

В «Апокрисисе» острие полемики направлено против католического искажения экклезиологии в клерикальном духе. Здесь подчеркивается принцип царственного священства, к которому призваны все христиане и утверждается не менее значимая, чем у клира, роль мирян в церковной жизни. Тем самым оправдывался православный Брестский Собор и, напротив, выражалось сомнение в правомочности епископов-униатов без народа церковного решать вопрос о воссоединении с Римом.

В ответ на «Апокрисис» иезуиты издали свой трактат – «Антиррисис». Однако серьезных аргументов в нем не содержалось: католикам нечего было ответить по существу, поэтому они ограничились нападками на автора «Апокрисиса», открыв его псевдоним и подвергнув осмеянию факт помощи протестанта православным.

Вскоре православные ответили католикам еще одним крупным полемическим сочинением: в 1605 году Львовское братство издало в своей типографии знаменитую «Пересторогу» (иначе – «Предостережение»), в которой содержалась практически вся история подготовки, заключения и насильственного внедрения Брестской унии.

Затем в 1610 году был издан знаменитый «Тренос» или «Плач Церкви Восточной», написанный талантливым православным писателем Мелетием Смотрицким. Это было красочное описание бедствий, обрушенным католиками на голову православных. Король Сигизмунд был в такой ярости от этого полемического трактата, что приказал закрыть виленскую типографию, его напечатавшую, а весь тираж книги уничтожить. Мелетий был вынужден скрываться от королевского гнева. К сожалению, впоследствии он был сломлен и перешел в унию.

Большую поддержку оказали православным русинам и единоверцы с Православного Востока.

Патриарх Александрийский (впоследствии – Константинопольский) Мелетий Пигас присылал в Речь Посполитую свои грамоты, которыми призывал стоять за православную веру и противиться унии.

Поддержало гонимых православных Западной Руси и афонское монашество, среди которого было немало русских.

В это время на Афоне подвизался один из самых талантливых духовных писателей Западной Руси – монах Иоанн Вишенский, уроженец Галиции. Характерно, что в своих посланиях на родину он не только выступал против унии и латинства, но и вскрывал те причины, которые во многом обусловили успех униатства. Вишенский, в частности, обличал пороки высшего духовенства, его магнатские нравы и нерадение о делах церковных. Он призывал православную шляхту держаться веры отцов, не прельщаясь западной латинской культурой и привилегиями, получаемыми от короля в обмен за измену своему народу и вере. Вообще для Вишенского характерен призыв к простоте, духовному трезвению, аскезе, который он обращает ко всему народу Руси. Однако такие устремления, характерные для монашеского максимализма Вишенского, изначально во многом были утопичными: противостоять латинянам одной лишь простотой духа уже было невозможно. Понадобится долгие годы, чтобы понять необходимость вооружить православных образовательным потенциалом, равным по силе тому, что имели тогда католики – эту мучительно трудную и подчас неблагодарную культурно-просветительскую работу осуществит св. митрополит Петр Могила, при котором православной Киевской митрополии будет суждено, очистившись в испытаниях, подняться на новую высоту.

Несмотря на бедствия, вызванные введением Брестской унии и насилием со стороны католиков, Православная Церковь в Западной Руси не была уничтожена. Она сохранила свою каноническую полноту благодаря тому, что продолжали свое служение два архиерея, отвергшие унию: Львовский владыка Гедеон Балабан (ум. в 1607 г.) и епископ Перемышльский Михаил Копыстенский (ум. в 1612 г.).

Благодаря сравнительно неплохо поставленному в Польше судебному делу им удалось отстоять право оставаться на своих кафедрах несмотря на попытки королевской власти заменить их униатами.

Эти епископы фактически руководили духовной жизнью православных Речи Посполитой, поставляя клириков и в те епархии, где епископы уклонились в унию. Если же такой возможности не было по причине происков униатов, то ставленники нередко, перебежав границу, ездили на поставление к молдо-валахским православным архиереям.

К сожалению, из-за препятствий, чинимых властями, епископы Гедеон и Михаил так не смогли поставить новых архиереев на те кафедры, которые оставались, с точки зрения православных, вакантными после низложения епископов-униатов.

Огромные трудности возникли у православных епископов даже с поставлением собственных преемников. После кончины Михаила Копыстенского Перемышльскую кафедру захватили униаты.

Однако Львовскую епархию после смерти Гедеона Балобана православные в конце концов все же сумели отстоять, хотя и не без хитрости. По сговору с Гедеоном его преемник Евстафий (в монашестве – Иеремия) Тиссаровский обещал королю принять унию и даже произнес униатское исповедание веры, после чего получил от Сигизмунда разрешение занять Львовскую кафедру.

Однако перед своей архиерейской хиротонией, совершенной в Валахии, Тиссаровский отрекся от унии и стал, таким образом, новым православным епископом Львовским. После кончины Михаила Копыстенского он почти целое десятилетие оставался единственным православным архиереем Западной Руси.

В отличие от православных униаты, напротив, благодаря поддержке властей сумели хорошо организовать свою деятельность.

Особенно активной она стала после кончины в 1599 году митрополита Михаила Рогозы. На его место был поставлен Ипатий Поцей, который был, пожалуй, единственным среди епископов-организаторов унии, кто радел о ней не из корыстных побуждений, а по идейным соображениям.

Поцей стал еще более рьяно насаждать унию, повсеместно изгоняя из храмов и монастырей не признававших папского главенства священников и монахов и поставляя на их место униатов.

Особую активность Поцей развил в Вильне, где отнял у православных к 1609 году все приходские храмы. Изгнав из Троицкого монастыря православное Виленское братство и передав обитель вместе с типографией и школой католикам, Поцей образовал здесь новое братство – теперь уже униатское. По мысли митрополита Ипатия, оно должно было сделаться оплотом греко-католичества в Западной Руси.

И все же несмотря на репрессии против православных, число униатов в Вильне оставалось весьма незначительным. Поэтому большинство захваченных приспешниками Поцея храмов пришли в полное запустение и были заброшены (как, например, древнейшая в Вильне Пятницкая церковь), а то и вовсе уничтожены. Некоторые церкви впоследствии были проданы униатами и кощунственно использовались не по назначению (так, кафедральный Пречистенский собор был спустя некоторое время куплен под анатомический театр Виленского университета).

Ипатий жестоко преследовал своих противников. Особую ненависть греко-католического митрополита вызывал такой стойкий борец с унией, как дидаскал братской школы Стефан Зизаний. Поцей ополчился против него с невероятной яростью и добился изгнания Стефана из города. Тем не менее, несмотря на репрессии, православные жители Вильны не покорялись митрополиту-униату. Изгнанные из Троицкой обители братчики основали новый монастырь – Свято-Духов, – а при нем новое братство, которые расположились на той же Остробрамской улице, что и Троицкий монастырь – через дорогу от него. На эту обитель Поцей покуситься не мог, что вызывало его особую ярость, так как Свято-Духов монастырь стоял на частной земле, принадлежавшей магнатам Воловичам. А частную собственность в Речи Посполитой уважали настолько, что даже король не имел права вторгаться в личные владения магнатов.

Настоятелем Свято-Духовой обители стал выдающийся духовный писатель архимандрит Леонтий Карпович, один из главных вождей православных в борьбе против унии. Духовский монастырь стал крупнейшим центром Православия в Западной Руси – он так никогда и не подчинился унии, пережив самые трудные времена в жизни Православия в Речи Посполитой и став основой возрождения Православной Церкви в Литве после ее присоединения к Российской империи.

Активность Поцея в Вильне была столь велика, что в конце концов вызвала взрыв гнева православных против агрессивных действий митрополита-униата. На Ипатия было совершено покушение: православный по вероисповеданию гайдук ударил униатского митрополита саблей, но его спасла толстая золотая цепь – Поцей, защищаясь от удара, лишился лишь двух пальцев на руке, которые впоследствии были положены униатами как реликвия на престоле Троицкой церкви. Гайдука казнили.

По приказу Поцея кампании по захвату православных храмов и монастырей проводились по всей Речи Посполитой. Особенно успешными были действия униатов в тех областях, где православные кафедры были заняты перешедшими в унию архиереями. Даже в отдаленном Киеве, где власть польского короля была достаточно зыбкой, осмелевшие при Поцее униаты заняли Софийский собор. Приверженцы унии пытались захватить и Киево-Печерскую Лавру, но получили отпор от монахов и казаков. Попытка униатов завладеть киевским Михайловским Златоверхим монастырем также не увенчалась успехом.

Ипатий Поцей при водворении унии в Западной Руси не ограничивался одними лишь организационными мерами. Он также известен своими литературными трудами, содержавшими апологию унии. В частности, им была издана книга «Гармония», в которой Ипатий достаточно откровенно заявлял, что уния не является целью сама по себе, но служит лишь средством для перехода к полному латинству. Именно так на униатство смотрели и в Ватикане, где изначально считали греко-католичество чем-то неполноценным и подлежащим постепенному вытеснению римо-католичеством. Аналогичное отношение к унии демонстрировали и польские власти. Для них уния оставалась все той же «холопской верой», какой ранее они считали Православие. Отсюда пренебрежение, с которым римо-католики Речи Посполитой всегда относились к своим собратьям восточного обряда. Кстати, несмотря на свое предательство епископы-униаты так и не получили тех привилегий, на которые надеялись, переходя в унию. В частности, так и остались несбывшейся мечтой униатских архиереев обещанные королем места в сенате. Положение греко-католического епископата в социальной структуре Польского королевства всегда оставалось весьма приниженным в сравнении с тем, которое занимало высшее римо-католическое духовенство.

Ипатий Поцей был весьма озабочен тем, чтобы представить Брестский сговор епископов-униатов как восстановление исторической справедливости. Чтобы доказать, что в 1596 году была лишь возрождена Флорентийская уния, якобы ранее повсеместно принятая церковным народом Западной Руси, Поцей организовал публикацию документов, нередко полностью или частично подложных, которые должны были убеждать в правоте организаторов унии. Так впервые увидели свет послания в Рим митрополитов Мисаила Пеструцкого, Иосифа Болгариновича и ряд других документов, о подлинности которых историки спорят до сих пор.

Митрополиту Ипатию в его латинизаторской деятельности нужны были грамотные и деятельные помощники. Для того, чтобы обеспечить себе действенную поддержку со стороны униатского духовенства, Поцей решил реформировать немногочисленное греко-католическое монашество, имевшееся в его распоряжении. С этой целью он создал по образцу римо-католических орденов униатский орден монахов-базилиан (или василиан). Свое название они получили от имени св. Василия Великого, правила которого якобы должны были стать основой деятельности ордена. В реальности базилиане в гораздо большей степени руководствовались теми принципами, на которых основывался орден иезуитов. Фактически это и были иезуиты восточного обряда, с самого начала ставшие подлинной «гвардией» греко-католического митрополита и важнейшим орудием латинизации униатов. Даже сегодня базилиане остаются наиболее латинизированной частью Украинской греко-католической церкви и проводниками римо-католического влияния.

Главным помощником Поцея в организации ордена и его первым руководителем в сане протоархмандрита (в латинской традиции – генерала) стал Иосиф Вельямин-Рутский. Он был сыном представителя родовитой московской фамилии Вельяминовых, бежавшего при Иоанне Грозном в Литву. Здесь Иосиф принял латинство и проходил выучку у иезуитов, которые направили талантливого юношу для продолжения образования в Рим. Учеба Иосифа в Риме совпала по времени с заключением Брестской унии, и молодому русину было предложено вернуться из латинства в восточный обряд, оставшись при этом католиком. Иезуиты рано разглядели в Рутском дарования, обещавшие ввиду его преданности папству принести богатые плоды на поприще униатского прозелитизма. Вскоре Иосиф стал настоятелем отобранного у православных виленского Троицкого монастыря. Обитель стала центром базилианского ордена и важнейшей кузницей кадров высшего униатского духовенства. Троицкому монастырю и его архимандриту были подчинены все остальные униатские обители Речи Посполитой, которые отныне были четко организованы в структуру базилианского ордена. Характерно, что подобно римо-католическим орденским монастырям, базилианские также были изъяты из юрисдикции своих епархиальных архиереев. В число базилиан влилось немало римо-католических миссионеров, перешедших на восточный обряд, особенно – иезуитов.

Вельямин-Рутский зарекомендовал себя столь деятельным помощником Поцея, что после кончины Ипатия именно его решено было поставить новым главой униатской церкви. Иосиф был греко-католическим митрополитом в 1613–1637 гг. При нем униатство оказалось в еще большей степени подверженным латинизации, а базилиане заняли в униатской церкви наиболее привилегированное положение. Они руководили делом духовного просвещения – в большинстве униатских монастырей были созданы школы по образцу иезуитских. Лучшие их выпускники получали возможность продолжать учебу в крупнейших католических университетах и коллегиях Западной Европы. В период митрополичьего правления Велямин-Рутского базилиане не только были изъяты из подчинения греко-католическому священноначалию, но и поставили униатских епископов под свой контроль. Назначение епископов и самого митрополита отныне должно было согласовываться с орденским начальством. Фактически базилиане стали управлять всей униатской церковью.

Тем не менее, несмотря на внешнее усиление униатской церкви, сопровождавшееся яростными гонениями на православных, число приверженцев унии было невелико. Повсеместно православные боролись за сохранение своих прежних прав. Причем, специфика польской государственности давала им ряд преимуществ. Так, православные активно использовали те элементы парламентаризма, которые существовали в Речи Посполитой, прежде всего – трибуну сейма, а также принцип свободы вероисповедания, законодательно закрепленный со времен Сигизмунда II Августа. После неоднократных попыток поставить на сейме вопрос о незаконности униатской иерархии и ее антиправославных действий православные депутаты в 1606 году потребовали от сейма кассации Брестской унии в целом. Пойти на столь радикальную меру сейм, разумеется, не мог. Однако на сейме было постановлено, что и православное, и униатское вероисповедания должны сосуществовать в Речи Посполитой, взаимно уважая гражданские права и не уничтожая друг друга. Такое постановление сейма было на пользу православным, т.к. лишало лидеров унии возможности говорить от имени всех русинов, утверждая себя в качестве единственно законной иерархии и церкви восточного обряда в Речи Посполитой, а не принявших унии квалифицировать как раскольников. Но ощутимых перемен в положении Православной Церкви сеймовое постановление так и не принесло: на практике католики не желали с ним считаться и по-прежнему продолжали гонение на православных.

Все же несмотря на слабую результативность сеймовой борьбы православные вновь и вновь прибегали к этому средству защиты своих прав. По крайней мере, этим способом они могли сделать достоянием гласности творимые католиками бесчинства. Так, особую известность приобрело выступление православного депутата Лаврентия Древинского на сейме 1620 года. В своей речи этот волынский шляхтич, в частности, отмечал: «Уже в больших городах церкви запечатаны, церковные имения расхищены, в монастырях нет монахов, там теперь запирают скот. Дети мрут без крещения. Покойников вывозят из городов без погребения, как падаль. Мужья с женами живут без церковного благословения. Народ умирает без причащения. Во Львове неуниат не может приписаться к цеху. К больному нельзя открыто идти со Святыми Тайнами. В Вильне тело православного покойника нужно вывозить из города только в те ворота, в которые вывозят нечистоты…». Повсеместно иезуиты и базилиане науськивали на православных католическую молодежь – учеников своих коллегиумов и школ, которые устраивали беспорядки в православных храмах и погромы в русских кварталах городов Речи Посполитой.

К сожалению, несмотря на то, что в численном отношении православные многократно превосходили униатов, среди противников унии становилось все меньше людей влиятельных и знатных, способных оказать действенную помощь Православной Церкви. Старые магнаты-защитники Православия постепенно уходили из жизни. В 1608 году угас тяжело переживший Брестское предательство князь Острожский, дети которого стали католиками. Их судьбу разделило большинство магнатских и шляхетских фамилий Западной Руси, отпрыски которых переходили чаще всего даже не в унию, а сразу в латинство, привлеченные карьерными соображениями и соблазнами западной культуры. Западно-русская аристократия стремительно полонизировалась и переходила в стан врагов своего народа.

В то же время на смену православной шляхте пришла новая сила, способная вступиться за Православие, – казачество. Свободные воины, большая часть которых происходила из числа беглых холопов, спасавшихся в южных степях от панского произвола, – эти люди с одной стороны постоянно составляли оппозицию польскому королевскому правительству, а с другой – были ему необходимы для защиты юго-восточных рубежей Речи Посполитой от набегов татар и турок. Использовали поляки казаков и во время военных действий в Московском государстве в период Смутного времени. Заинтересованность властей в казачьем войске давала казакам возможность легализовать свое положение и сделать его достаточно стабильным. К началу XVII в. часть казачества прямо перешла на службу к королю и составила т.н. «Реестровое казачество», возглавляемое гетманом. Упрочение положения казачества, твердо стоявшего в Православии, делало его надежной защитой для Православной Церкви. В начале XVII в. возглавляемые гетманом Конашевичем-Сагайдачным реестровые казаки активно вступались за права Православной Церкви, неизменно ставя перед правительством как одно из условий своей службы королю требование соблюдать права православных. Правда, правительство Речи Посполитой считались с позицией казаков лишь на тех восточных землях государства, где власть Польши была слаба, а казачество, напротив, представляло наиболее влиятельную силу. По сути именно братства и казачество становятся с начала XVII века теми главными институтами, благодаря которым Православие в Западной Руси смогло не только выжить, но и организовать сопротивление унии, возродить полноценную духовную жизнь.

В начале XVII в. православные братства по-прежнему играли исключительно важную роль в религиозной жизни Западной Руси. Они продолжали деятельность, начало которой было положено задолго до унии и которая фактически компенсировала собой бездействие коррумпированного епископата. После 1596 года, когда в Православной Церкви Западной Руси осталось всего лишь два архиерея, этот опыт оказался еще более востребованным. По-прежнему главным стрежнем деятельности братств являлись издательское и школьное дело.

В период борьбы с унией возникает и ряд новых братств. В их числе – Киево-Богоявленское, особенно знаменитое своей школой. Православное братство в Киеве возникло скорее всего в 1590-е гг. Однако заметное влияние на церковную жизнь Западной Руси оно начинает оказывать лишь после того, как в 1615 году был основан Братский Богоявленский монастырь. Он был возведен на земельном участке на киевском Подоле, который подарила братчикам Елизавета (Галшка) Гулевич. Супруга Мозырского маршалка Стефана Лозки, Галшка в первом браке была замужем за Христофором Поцеем, сыном будущего униатского митрополита. В отличие от семьи Поцеев, в которой господствовали униатские настроения, Галшка оставалась верна Православию. По этой причине она серьезно рассорилась с родней первого мужа. Возможно, что передача собственного наследственного владения под православный монастырь мыслилась Галшкой Гулевич как своего рода компенсация за урон, нанесенный православным киевлянам со стороны ее свекра – униатского митрополита Ипатия, захватившего в Киеве ряд храмов.

На пожертвованной земле братство основало (или возобновило) монастырь, который был освящен во имя Богоявления Господня. При обители была создана школа, которой впоследствии будет суждено перерасти в знаменитую Могилянскую коллегию, и далее – в академию. Ктитором Братского Богоявленского монастыря стал гетман реестрового казачества Петр Конашевич-Сагайдачный, который украсил обитель великолепным Богоявленским собором (строительство храма было окончено около 1620 года, позднее он был перестроен на средства гетмана Мазепы; уничтожен по решению советских властей в 1935 году.).

Обитель вскоре заняла весьма видное положение в Киевской митрополии. Подобно Львовскому и Виленскому братствам, Киево-Братский монастырь получил от Константинопольского патриарха право ставропигии. Первым строителем Братского монастыря стал Исаия Копинский, который перед тем обустраивал Густынскую обитель. Исаия не только начал работы по возведению главных построек в новоучрежденном монастыре, но и дал ему правила для устроения духовной жизни.

Для организации школьного дела Киевское братств о привлекло наиболее выдающихся деятелей православной культуры Западной Руси. Первым ректором братской школы стал Иван Матвеевич Борецкий. Православный шляхтич, уроженец села Бирча (или Борча) в Галиции, он ранее был дидаскалом (преподавателем) школы Львовского братства. Позднее Иван Борецкий принял священный сан, переехал в Киев, где снискал себе славу не только своей ученостью, но и высокими духовными качествами. В 1618 году братия Михайловского Златоверхого монастыря избрала Борецкого своим игуменом, и он принял постриг с именем Иов (его супруга также стала монахиней).

В Киево-Братской школе господствовали ярко выраженные антикатолические настроения, что приводило к доминированию здесь греческой богословской школы и сознательному, хотя и не безусловному, отвержению латинской учености. Это в значительной степени гарантировало школу Борецкого от латино-католического влияния, но в связи с упадком учености и у греков создавало немалые проблемы. Позднее их возьмется решать св. митрополит Петр Могила, который изберет противоположный путь в деле духовного просвещения, сделав его основой именно латинскую ученость, из которой долгим и сложным путем будет высвобождаться древняя православная основа.

Среди богословов, объединившихся вокруг школы Борецкого, было немало видных деятелей духовного просвещения, создавших незаурядные труды. К их числу принадлежали Лаврентий Зизаний, предпринявший попытку создания первого русского катехизиса, и Кирилл Транквиллион-Ставровецкий, также пытавшийся в своих трудах «Учительное Евангелие» и «Зерцало Богословия» систематизировать знания из области православной догматики. Правда, работы Транквиллиона грешили немалыми изъянами и были осуждены в Киеве и Москве как не вполне православные, ибо автор не смог удержаться от опасных латинских заимствований. Кирилл Транквиллион-Ставровецкий крайне болезненно воспринял критику со стороны своих собратий и в конечном счете перешел в униатство.

К кругу Иова Борецкого также принадлежал печерский инок Памва Берында, который прославился составлением первого лексикона церковно-славянского языка. Берында также явился создателем типографии, положившей начало книгопечатанию в Киево-Печерской Лавре. Книжное дело бурно расцвело в этой обители при архимандрите Елисее Плетенецком и стало особенно масштабным со времени Петра Могилы. Елисей Плетенецкий прославился как выдающийся настоятель обители, который вслед за своим предшественником – архимандритом Никифором Туром – не только блестяще отразил все попытки униатов захватить Лавру, но и возродил в ней глубоко духовную монашескую жизнь, собрав вокруг себя многих замечательных подвижников того времени.

Дело его успешно продолжал Захария Копыстенский, также ставший в конце своей жизни Киево-Печерским архимандритом. Захария прославился и как составитель знаменитой «Палинодии» – книги, явившейся по сути первым сводом знаний по церковной истории Руси со времени ее крещения. Труд Захарии сыграл большую роль в развитии полемики православных с униатами. Другое произведение Копыстенского – «Книга о вере единой» – было посвящено обличению протестантизма.

Православное монашество Западной Руси наряду с братствами сыграло колоссальную роль в противостоянии унии. Несмотря на отторжение униатами значительной части крупнейших монастырей, западно-русское иночество находилось в начале XVII в. на стадии духовного подъема, очистившись от наименее стойких элементов. Взамен отобранных униатами возникает множество новых обителей, которые становятся оплотом Православия. В их числе прежде всего следует назвать знаменитую Почаевскую Успенскую Лавру. Считается, что начало монашеской жизни в Почаеве было положено во время Батыева нашествия, когда сюда бежали иноки из Киево-Печерского монастыря (местное предание относит появление первых монахов на горе Почаевской к еще более раннему времени – Х в.). С тех пор здесь постоянно подвизались монахи-отшельники.

Однако общежительной обителью Почаевский монастырь становится благодаря величайшему подвижнику Православной Церкви Западной Руси – преп. Иову Почаевскому. Уроженец Галиции, постриженик прикарпатского Угорницкого монастыря, преп. Иов (в миру православный шляхтич-русин Иоанн Железо) был игуменом в Дубенском монастыре, куда он пришел по просьбе князя Константина Острожского. Однако после кончины Острожского его наследники, перешедшие в католичество, передали монастырь в городе Дубно униатам. Решительно отвергший унию Иов вынужден был удалиться. Он пришел на Почаевскую гору, где некоторое время подвизался как отшельник. Вскоре он стал настолько знаменит среди местных иноков, что по всеобщему настоянию был принужден принять игуменство и заняться устроением Почаевской обители на принципах общего жития. Преп. Иов построил здесь величественный Троицкий собор, учредил типографию, которая сыграла выдающуюся роль в истории Православия Западной Руси в первой половине XVII века. При Иове Почаевском в обитель была возвращена ее величайшая святыня – Почаевская икона Божией Матери, прославившаяся многими чудесами. Великий преподобный, принявший в схиме имя Иоанн, скончался в Почаеве в 1651 году в столетнем возрасте. Мощи его были обретены совершенно нетленными митрополитом Киевским Дионисием Балобаном и доныне поражают своей исключительной сохранностью.

Тезоименитый преп. Иову Почаевскому Иов Княгининский (ум. в 1621 году), приобретший опыт монашеской жизни на Афоне, активно возрождал иноческую жизнь в Галиции. Он основал неподалеку от Львова пять новых монастырей. В их числе – Креховский, позднее занятый базилианами и им же переданный в настоящее время. Другой афонский инок западно-русского происхождения – Исаакий Борискович – содействовал оздоровлению православного монашества в обителях Волыни. В отторгнутой поляками от Московского государства Смоленской земле, откуда в Москву ушло все православное духовенство и куда на смену ему ринулись римо- и греко-католики, укреплял в православной вере русское население и возобновлял монашескую жизнь уже упоминавшийся Исаия Копинский. На Левобережной Украине благодаря его трудам появились знаменитые впоследствии Густынский и Мгарский монастыри. Новые православные монастыри были основаны и в Минске.

Титанические труды этих ревнителей Православия привели к тому, что несмотря на непрекращающиеся гонения со стороны католических властей Речи Посполитой в Западной Руси постепенно смогла наладиться полноценная церковная жизнь. Однако живой дух Православия не находил соответствия в канонических формах устроения Церкви. После смерти Гедеона Балобана и Михаила Копыстенского на всю Западную Русь оставался фактически лишь один православный архиерей – епископ Львовский Иеремия Тиссаровский. Однако даже с ним общение для православных из многих областей Речи Посполитой было затруднено в силу происков католиков. По-прежнему православных выручала близость Молдавии и Валахии, куда зачастую отправлялись для поставления в священный сан ставленники из Западной Руси. Но все более ощущалась потребность в восстановлении полноценной иерархической структуры и возобновлении православной Киевской митрополии, что само по себе явилось бы огромной моральной победой православных над униатами. Постепенно стал вызревать план воссоздания православной иерархии в Речи Посполитой, большую роль в оформлении и реализации которого сыграло реестровое казачество во главе с гетманом Петром Сагайдачным. Именно он выступил инициатором приглашения в Киев патриарха Иерусалимского Феофана, прибывшего на Русь для того, чтобы испросить милостыню у царя Михаила Феодоровича. Возвращавшийся в 1620 году из Москвы, где он принял участие в поставлении на патриаршество Филарета Романова, Феофан имел полномочия от Константинопольского патриарха совершить в Речи Посполитой деяния, необходимые для нормализации там церковной жизни, поврежденной Брестской унией. Феофан получил от короля Сигизмунда III разрешение совершить инспекторскую поездку по православным монастырям, приходам и братствам Западной Руси.

В марте 1620 года Феофан прибыл в Киев. Его приезд необычайно воодушевил православных, которые стали стекаться в Киев со всей Западной Руси в надежде, что появление здесь Патриарха изменит к лучшему их положение в Речи Посполитой. Патриарх Феофан утвердил своими грамотами уставы новообразованных братств, в том числе – Могилевского, Слуцкого, Луцкого, а также подтвердил все ранее дарованные права прежних братств. И вот, наконец, православными верующими было принято решение ходатайствовать перед Феофаном о поставлении нового православного митрополита Киевского и епископов – взамен уклонившихся в унию. Сагайдачный при этом выступил гарантом того, что за свои действия Феофан не будет подвергнут преследованию со стороны польских властей. Казачество обещало охранять патриарха и обеспечить ему беспрепятственный выезд с территории Речи Посполитой. Феофан дал свое согласие на возобновление иерархии Киевской митрополии в день престольного праздника Киево-Печерской Лавры – Успения Пресвятой Богородицы. После этого Феофан предложил православным русинам самим избрать кандидатов на архиерейские кафедры.

Первая хиротония состоялась 6 октября 1620 года – во епископа Перемышльского был рукоположен игумен опекаемого казаками Межигорского монастыря Исаия Копинский. Рукоположение было совершено в Богоявленской церкви Киево-Братского монастыря тайно – ночью, при закрытых вратах и занавешенных окнах, при тихом пении единственного певчего. Вместе с Феофаном в хиротонии участвовали Софийский митрополит-грек Неофит и епископ Стагонский Авраамий. Через три дня – 9 октября – там же при аналогичных обстоятельствах состоялась хиротония нового митрополита Киевского, которым стал Иов Борецкий.

Епископом Владимиро-Волынским должен был стать знаменитый Леонтий Карпович, архимандрит виленского Свято-Духова монастыря, выдающийся духовный писатель-полемист. Однако к этому времени он был уже смертельно болен. Леонтий послал к Феофану с выражением признательности своего послушника дидаскала виленской братской школы Мелетия Смотрицкого, который так покорил своей ученостью православных, собравшихся в Киеве, что они ходатайствовали о его поставлении на Полоцкую кафедру. В течение семи недель (с августа по октябрь 1620) Мелетий последовательно был рукоположен во диакона, пресвитера и епископа, после чего был поставлен на Полоцкую архиепию.

Выехав из Киева в январе 1621, Феофан продолжал по дороге рукополагать новых архиереев. В Трахтемировском монастыре он хиротонисал во епископа Владимиро-Волынского и Брестского тамошнего игумена Иезекииля (Иосифа) Курцевича. Правда, выбор этот оказался неудачным: Курцевич зарекомендовал себя как крайний мздоимец и сторонник унии и позднее бежал от гнева православных верующих Западной Руси в Москву. Представив себя жертвой католиков, он исхлопотал себе у патриаха Филарета Суздальскую кафедру, но повел себя в новой епархии столь безобразно, что вскоре был при патриархе Иоасафе I извержен из сана и отправлен в ссылку.

В Белой Церкви патриарх Феофан совершил хиротонию игумена Чернчицкого монастыря Исаакия Борисковича во еписопа Луцкого и Острожского. Затем в Животове – имении православного магната князя Стефана Четвертинского – Иерусалимский патриарх рукоположил Паисия Ипполитовича во епископа Холмского. На Пинскую кафедру Феофан назначил епископа Стагонского грека Авраамия. После совершения этих хиротоний патриарх Феофан, сопровождаемый казаками, направился к границе. Здесь произошло его прощание с православными русинами, в ходе которого он разрешил казаков от тяготившего их совесть греха – участия в походе королевича-католика Владислава на православную Москву. Феофан призвал православных твердо стоять в своей вере и еще раз возгласил анафему на епископов, уклонившихся в унию, и всех, клириков и мирян, которые находились в общении с ними. Патриарх свей грамотой утвердил право западно-русских епископов по причине гонений самостоятельно избирать себе миитрополитрополита и лишь затем испрашивать благословения на его поставление у Константинопольского патриарха.

Таким образом, православные обрели митрополита и шестерых епископов. Точнее – семерых, так как Феофан признал законным православным архиереем Львовского владыку Иеремию Тиссаровского и не стал поставлять другого епископа на эту кафедру. Тем самым была полностью восстановлена de jure каноническая структура Киевской митрополии в юрисдикции Константинопольского Патриархата. Это был огромный успех православных, что возбуждало жгучую ненависть и ярость униатов. Однако до реального восстановления полноценного канонического порядка во всех православных епархиях, расположенных на территории Речи Посполитой, было очень далеко. Прежде всего этому препятствовал отказ стоявших на стороне униатов властей признать законность Феофановых хиротоний и допустить поставленных им епископов в свои епархии. Лишь на Востоке, где польская власть была слаба и господствовало казачество, митрополит Киевский мог реально осуществлять свою юрисдикцию над своей митрополичьей областью.

На новохиротонисанных православных иерархов с особой яростью ополчился униатский митрополит Иосиф Вельямин-Рутский, которых видел в их поставлении большую угрозу унии. Глава униатской церкви перед лицом короля Сигизмунда III объявил Феофана самозванцем, не имеющим патриаршего сана, и турецким шпионом. На основании такого заявления поставленные Феофаном архиереи также объявлялись незаконными. Иосиф убедил короля издать в 1621 году универсал, который объявлял преступниками православных епископов и всех тех, кто признавал их и помогал им. Указом Сигизмунда III они были поставлены вне закона. Было предписано подвергнуть аресту всех ставленников Феофана и их помощников. После публикации универсала яростные репрессии против православных охватили в дни Страстной седмицы 1621 года Вильну, где Вельямин-Рутский особо злобствовал на сплотившего православных Полоцкого архиепископа Мелетия Смотрицкого. Защищаясь, Мелетий издал книгу «Verificatia nevinnosci» («Оправдание невинности»), в которой доказывал необоснованность обвинений против патриаха Феофана и поставленной им иерархии Киевской митрополии. В ответ базилиане из Троицкого монастыря издали антиправославный трактат под названием «Sowita wina» («Сугубая вина»). Вслед за этим Свято-Духовская православная и Троицкая униатская типография обменялись целым рядом новых литературных ударов, издав несколько книг, которые вновь оживили литературную полемику по вопросу об унии.

Положение иерархов, поставленных птриархом Феофаном, было весьма тягостным. Практически никто из них так и не смог утвердиться в своих кафедральных городах, где им угрожали репрессии со стороны королевской власти. Лишь один митрополит Иов мог беспрепятственно резидировать в своем кафедральном Киеве под защитой казачества и управлять отсюда делами своей гонимой паствы. Здесь же в Киеве или в окрестных монастырях собрались после отъезда патриарха Феофана почти все поставленные им иерархи.

К началу 1620-х гг. малороссийское казачество представляло собой уже весьма внушительную силу, с которой король был вынужден считаться, тем более, что начинались военные действия против турок, и казакам в предстоящей кампании отводилась очень важная роль. Реестровые казаки, понимая заинтересованность Сигизмунда III в их лояльности, через своего гетмана Петра Конашевича-Сагайдачного поставили перед королем вопрос о признании законными иерархами митрополита Иова Борецкого и других православных архиереев и о прекращении гонений на них. В канун войны король, разумеется, обещал исполнить все, но заявил, что вынужден отложить решение этого вопроса до времени, когда после войны соберется новый сейм.

Не дожидаясь легализации своего положения, митрополит Иов Борецкий, принялся энергично приводить в порядок дела Киевской митрополии. С этой целью в 1621 году он созвал церковный собор, целью которого стало «советование о благочестии» (как говорилось в предисловии к правилам, принятым собором). Речь на соборе шла прежде всего о том, как в Речи Посполитой сохранить Православие во всей его догматической чистоте и оградить народ от преследований со стороны римо-католиков и униатов. На соборе также обсуждался вопрос о способах обеспечения беспрепятственного поставления православных иерархов в Западной Руси.

Киевский собор 1621 года принял 24 правила. Они определяли, что духовенство впредь должно поставляться из числа наиболее достойных людей, жить благочестиво и целомудренно, ревностно исполняя свое служение. Правила предписывали клирикам постоянно заботиться о просвещении паствы и убеждать ее в том, что именно Православие является спасительной верой, тогда как католичество искажает истину Евангелия. Правила призывали к созданию апологетических трудов в защиту Православия, созданию новых типографий и школ. Православных иерархов правила обязывали неуклонно соблюдать принцип соборности и регулярно участвовать в работе соборов Киевской митрополии. Кроме того, в правилах особо отмечалась необходимость усиления связей с Православным Востоком, особенно – с Константинопольским Патриархатом и Афоном. Рекомендовалось отправлять туда на учение лучших православных юношей, а от греков призывать в Западную Русь деятелей, способных оказать помощь в противостоянии с латинянами и униатами. В частности, решено было просить вернуться в пределы Киевской митрополии афонских старцев Киприана и Иоанна Вишенского, русинов по происхождению. В том же 1621 году митрополит Иов обратился к своей пастве с окружной грамотой, в которой вновь осуждалась уния, православные призывались к твердому стоянию за свою веру, а униаты – к возвращению в лоно Православной Церкви.

Активная защита Православия русинами Речи Посполитой и заинтересованность королевского правительства в помощи казаков привели в итоге к некоторому смягчению позиции Сигизмунда III, прежде непреклонного в своей решимости полностью уничтожить православную веру в пределах Польского королевства. Некоторое потепление в отношении властей к Православной Церкви было отражено в решениях Генерального сейма 1623 года, на котором православные добились отмены ряда дискриминационных актов и обещания королевской администрации прекратить гонения. И хотя на деле никакого признания православной иерархии со стороны властей в реальности так и не последовало, все же сеймовое постановление обещало установить религиозный мир в Речи Посполитой: «Успокоение людей, в греческой вере разделенных, отлагаем по множеству дел Речи Посполитой на предбудущий сейм, а ныне обещаем тишину для обеих сторон, как духовным, так и светским лицам, какого бы звания и состояния они ни были, и кассуем все процессы, задворный и комиссарские декреты, баниции, секвестры и всякие по делам веры тяжбы и распри, какие бы с обеих сторон ни оказались».

Однако хотя уступки, сделанные сеймом православным, были ничтожны, униаты пришли в негодование от того, что было постановлено и видели в сеймовых решениях покушение на свое исключительное положение в Речи Посполитой. В конечном счете это вылилось в новые враждебные православным действия. Наиболее острый конфликт возник в Полоцкой епархии, где униатскую архиерейскую кафедру занимал фанатичный приверженец унии, воспитанник базилиан виленского Троицкого монастыря Иосафат Кунцевич. Став униатским архиепископом Полоцким и Витебским, Кунцевич первоначально скрывал от своей паствы свои истинные убеждения. Многие считали его православным. Но униатство Кунцевича окончательно прояснилось после приезда в Киев патриарха Иерусалимского Феофана. Верующие Полоцкой епархии надеялись, что Иосафат поедет к Феофану и засвидетельствует свое Православие. Вместо этого Полоцкий владыка в 1621 году официально объявил о своем единстве с Римским престолом. После этого Феофан поставил на православную Полоцкую кафедру Мелетия Смотрицкого. Большинство русинов признали своим архиереем его, а не Кунцевича. Тогда взбешенный Иосафат развязал в своей епархии неслыханные по силе гонения на православных.

К лету 1621 года Кунцевич отобрал все храмы и монастыри у православных Полоцка, Витебска и большинства других городов и селений своей епархии. Неистовства Кунцевича были столь велики, что даже канцлер Литовский римо-католик Лев Сапега осуждал его в своих посланиях за жестокость и пытался усмирить его буйства в Полоцкой епархии. Когда же усилия канцлера не возымели успеха, Сапега обратился к униатскому митрополиту Иосифу Велямин-Рутскому, прося его держать Кунцевича «на вожжах», но Иосафата это нисколько не вразумило. Укрепленный и поощренный грамотой папы Григория XV фанатик-униат продолжал неистовствовать в Полоцкой земле. После сейма 1623 года озлобленный на православных еще более Кунцевич уже не только не допускал их в церкви, но даже воспретил совершать богослужения по домам. Когда православные стали собираться для богослужения в шалашах за городом, Кунцевич и его приспешники уничтожили эти времянки. Православные священники и наиболее активные миряне по приказу униатского архиерея были арестованы, многие были изгнаны за пределы Полоцкой епархии. Православные пытались предложить Кунцевичу огромную сумму денег, чтобы он оставил их в покое, но движимый фанатизмом униатский архиерей заявил, что не примет золота, ибо ему дороже спасение душ через «святую унию».

Своими действиями Кунцевич настроил против себя множество народа – люди уже не в силах были выносить его издевательств. Иосафат же как будто намеренно искал смерти, все более возбуждая против себя ненависть гонимых им православных белорусов. Чаша народного возмущения была переполнена, и на Кунцевича начались покушения, впрочем, первоначально неудачные. Наконец, в октябре 1623 года Иосафат прибыл в Витебск, где прежде им были учинены невероятные жестокости против православных. Сам Кунцевич заявил, что приехал в Витебск, чтобы принять мученическую смерть «за святую унию». Тем не менее, народ из последних сил удерживался от того, чтобы воздать униату за его жестокость. Иосафат по сути сам спровоцировал взрыв народного гнева тем, что велел арестовать православного священника Илию, совершавшего богослужения в шалаше за городом. Этого православные уже не стерпели. Раздался звон набатного колокола, призвавший жителей Витебска положить конец бесчинствам униатского архиерея. Толпа ворвалась в дом Кунцевича, и архиепископ был убит. Его тело долго влачили по всему городу, а затем бросили в Двину.

Бесспорно, убийство, совершенное доведенными до отчаяния православными жителями Витебска, было преступлением и тяжким грехом, за которым незамедлительно последовало воздаяние: наметившееся было потепление в отношении польских властей к Православной Церкви сменилось новыми гонениями и репрессиями. Жители Витебска были жестоко наказаны, а униаты получили в лице Иосафата Кунцевича «мученика» за дело унии, который мгновенно стал использоваться ими в целях пропаганды униатства и дискредитации Православия.

Расправа над Витебском и его жителями была жестокой. Папа Урбан VIII прямо призвал короля Сигизмунда покарать виновных в смерти Кунцевича. 19 человек, признанных виновными в гибели униатского архиерея, были казнены через отсечение головы (в их числе бургомистры: два витебских и один полоцкий). Около ста человек, бежавших из Витебска до прибытия туда карательного отряда, были приговорены к смертной казни заочно. Город Витебск был лишен Магдебургского права самоуправления, и даже городская ратуша в нем была разрушена. Папа Римский потребовал от короля отменить все прежние сеймовые акты, направленные на смягчение положения православных. Мелетий Смотрицкий, которому после смерти Кунцевича угрожала расправа, бежал в Киев, а оттуда отправился на Ближний Восток.

Жестокое наказание православных жителей Витебска так вдохновило униатов, что они повсеместно перешли в новое наступление на Православную Церковь. Даже в Киеве греко-католики весьма осмелели, тем более, что после кончины гетмана Сагайдачного в 1622 году позиции казачества ослабели, и это также вселяло в униатов уверенность в своей безнаказанности. В конце 1623 года киевский войт униат Федор Ходыка и его присные опечатали в Киеве некоторые православные храмы. Митрополит Иов сообщил об этом в Запорожскую Сечь, откуда гетман Калинник Андреев незамедлительно прислал отряд казаков на помощь православным единоверцам. Казаки, прибывшие в Киев в начале 1625 года вновь распечатали церкви, заточили Ходыку и его помощников, а униатскому попу Ивану, который, как выяснилось, руководил акцией по закрытию православных храмов, запорожцы отрубили голову.

Новый натиск католиков удалось погасить. Но надежды на легализацию Православной Церкви в Речи Посполитой, которые в православных вселил было сейм 1623 года, увы, полностью исчезли. Оказавшись в угрожающем положении, митрополит Иов и православные епископы решают искать помощи в Москве. Еще ранее Иов Борецкий и другие малороссийские иерархи обращались в Москву за милостыней, откуда неоднократно получали щедрые подарки от царя Михаила Феодоровича Романова и патриарха Московского и всея Руси Филарета. В 1624 году в Москву прибыл с письмами от митрополита Иова к царю и патриарху епископ Луцкий Исаакий Борискович. Однако на сей раз он привез государю не только просьбу о материальной помощи, но и предложение принять Малороссию в свое подданство, дабы охранить православных от гонений со стороны католиков. Исаакия вновь щедро одарили дорогими подарками и выделили ему «милостыню» для Киевской митрополии, но принять его предложение не могли: Москва была еще слишком слаба после недавно пережитой смуты, чтобы затевать с Польшей новую войну. Истощенной России это было пока что не по силам.

В обстановке вновь возникшей острой конфронтации некоторые представители как православных, так и униатов, стали искать пути к достижению взаимного примирения и согласия. Некоторые униаты не могли не сознавать, что уния обманула их ожидания, так и не уравняв их в правах с римо-католиками, но став орудием латинизации. На Рим и Варшаву роптали даже униатские епископы, не получившие обещанных привилегий и ощущавшие себя католиками второго сорта. В то же время и некоторые православные деятели готовы были пойти на определенный компромисс с униатами, дабы положить конец насилию и гонениям, нормализовать церковную жизнь. Это дало основание для переговоров между обеими сторонами, которые имели место в 1620-х гг., но так и не принесли никаких результатов, что было целиком закономерно: униаты не могли отказаться от идеи подчинения папскому Риму, чего не принимали православные, а последние, в свою очередь, не могли не сознавать, что уния рано или поздно трансформируется в чистое латинство. Все переговоры, таким образом, были изначально обречены на провал.

К сожалению, некоторые из числа тех православных, кто был наиболее склонен к компромиссу с греко-католиками, зашли слишком далеко, идя по этому пути. Так, не выдержав гонений и испытаний, в конце концов совратился в унию ректор Киево-братской школы Кассиан Сакович, которого католики соблазнили саном архимандрита и передачей под его управление богатых монастырей города Дубно. Позднее Сакович, ставший из защитника Православия его яростным врагом и написавший множество антиправославных трактатов, эволюционировал еще далее и стал римо-католиком. Парадоксально, но в конце жизни Сакович вновь порицал униатство, но теперь уже с позиции воинствующего латинянина.

В унию уклонился и другой талантливый духовный писатель Западной Руси – Кирилл Транквиллион-Ставровецкий. Главной причиной его перехода в унию стала острая критика, которой православные собратья подвергли его богословские труды – «Зерцало богословия» и «Учительное Евангелие». Кирилл за свою измену был удостоен королем Сигизмундом сана архимандрита Черниговского. Однако к чести его следует заметить, что несмотря на свой переход в униатство Транквиллион-Ставровецкий не запятнал себя, в отличие от Саковича, никакими нападками на православных .

Еще одной тяжелой потерей стал для православных переход в стан униатов знаменитого Мелетия Смотрицкого. На решение Полоцкого владыки уйти в унию сильно повлияло знакомство с Православным Востоком, где Мелетий увидел безрадостную картину упадка древних Патриархатов под турецким игом. Кроме того, бывший в ту пору патриархом Константинопольским Кирилл Лукарис сильно тяготел в своих богословских воззрениях к кальвинизму, что не могло понравиться Мелетию, воспитанному на латинской богословской традиции иезуитской школы. Сказалось и то романтическое настроение, которое было характерно для Мелетия в связи с попытками переговоров о примирении между православными и униатами. В итоге совокупность всех этих факторов, сильно осложненная желанием владеть богатым Дерманским монастырем, определила в конечном счете переход Мелетия в унию. Принявший его Велямин-Рутский вполне по-иезуитски согласился до поры до времени не разглашать тайны измены Смотрицкого.

Мелетий не только предал Православие сам, но и втянул в бесплодные переговоры с униатами митрополита Иова Борецкого и Петра Могилу, молдавского воеводича, ставшего в 1627 году архимандритом Киево-Печерской Лавры. Тем самым Смотрицкий бросил на них тень и вызвал подозрения в их адрес со стороны наиболее непримиримых к униатам православных верующих. В частности, епископ Исаия Копинский обрушился в своих посланиях на митрополита Иова, своего старого друга, порицая его за сношения с изменником Смотрицким, а через него – с Велямин-Рутским.

В 1628 Мелетий принял участие в соборе православных архиереев, который собрался в Гродске на Волыни. Смотрицкий утверждал, что между католицизмом и Православием по сути нет никакого противоречия в догматике, а существующие различия не являются принципиальными и не противоречат Истине Евангелия. Мелетию своими софизмами удалось на время убедить митрополита Иова и других в том, что возможно соединиться с униатами, не повредив при этом сути православного вероучения. Мелетию Смотрицкому было поручено разработать проект такого соединения. В результате он написал трактат «Апология», которым всячески восхвалялась уния. Одновременно в книге Мелетия содержались яростные нападки на Константинопольскую Церковь и греков вообще, как уклонившихся в кальвинизм. «Апология» фактически объявляла католическую церковь единственно сохранившей истинную веру и призывала православных соединиться с Римом. Мелетий наконец-то своим творением сорвал с себя маску православного и предстал в своем подлинном обличье католика. Вскоре он опубликовал свою «Апологию», и его настоящие убеждения перестали был тайной.

Митрополит Иов собрал в Киеве собор, который должен был обсудить проект Мелетия, но после выхода в свет «Апологии» собор был вынужден заняться разбором высказанных в ней убеждений Смотрицкого. В результате «Апология» была осуждена как неправославное изложение веры. Книгу было предписано сжечь, а Мелетию преложено отречься от высказанных в ней католических взглядов. В ответ на «Апологию» Смотрицкого протопоп Андрей Мужиловский написал книгу «Антидот», изобличающую униатские воззрения Полоцкого архиепископа. Однако Мелетий так и не покаялся, но стал открыто исповедывать униатство и призывать к тому же других. Он даже обратился ко всем русинам, призвав их в своей книге «Паренесис к русскому народу» («Увещание…») принять унию. Смотрицкий скончался в 1633 году в лоне униатской церкви. Интересно отметить, что объявивший самозванцем патриарха Феофана и не признававший законности поставленных им православных епископов униатский митрополит Иосиф Велямин-Рутский принял Мелетия в сущем сане как епископа и не перерукополагал его.

Православные сожалели о потере: Мелетий действительно был ученейшим мужем и талантливым писателем, хотя и нестойким в своих взглядах. Однако горечь его измены не привела к тому, что его полезное для Православия наследие было отвергнуто. В частности, еще долго как в Западной, так и в Московской Руси переиздавали составленную им Грамматику церковно-славянского языка, которая оставалась незаменимым учебником русских духовных школ вплоть до XIX века.

С интронизацией Петра Могилы на православной Киевской митрополичьей кафедре в 1633 г. Православная Церковь в Речи Посполитой, поставленная вне закона после Брестской унии и жестоко утесняемая, вновь была легализована. Король Владислав IV признал за православными право иметь митрополита Киевского и четырех епископов: Львовского, Луцкого, Перемышльского и Мстиславского. После этого нормальное течение церковной жизни в Малороссии в целом было восстановлено трудами св. Петра Могилы и его ближайших подвижников. Лояльность в отношении королевской власти, с одной стороны, и верность Православию – с другой, позволили митрополиту Петру привести возглавляемую им Православную Церковь Западной Руси в цветущее состояние.

Однако период могилянского процветания, продолжавшийся полтора десятилетия, завершается с кончиной великого Киевского первосвятителя, которое по времени практически совпало с началом войны, которую в середине XVII в. повело с Речью Посполитой возглавляемое гетманом Богданом Хмельницким казачество. Ее итогом стало воссоединение Малороссии с Московским государством. И хотя правобережные области Украины так и не смогли освободиться от польского господства, на Левобережье был установлен новый государственный порядок – гетманское правление под верховной властью Московского государя. В новых условиях несмотря на продолжение смуты среди казачьей старшины церковная жизнь на Левобережной Украине стабилизировалась, и какие-либо попытки экспансии со стороны римо-католиков и униатов были здесь полностью устранены. После перехода Киевской митрополии из юрисдикции Константинопольского Патриархата под омофор Патриарха Московского и всея Руси в 1685–1687 гг. положение Православной Церкви в Левобережной Малороссии окончательно нормализовалось.

Однако ситуация в западных епархиях Киевской митрополии, находившихся в пределах Речи Посполитой, оставалась довольно сложной. После того, как ведущий в XVII в. центр церковной жизни Малороссии – Киев, а также основные силы казачества оказались за пределами Польского государства, их влияние на церковную жизнь западных православных епархий значительно ослабло. Сказывалось также и количественное уменьшение православного населения в пределах Речи Посполитой. Отношение к нему со стороны католических властей после казацких войн стало еще более нетерпимым. Все эти обстоятельства привели в последней четверти XVII столетия к тому, что королевская администрация вновь активизировала попытки насадить унию среди подконтрольных ей православных русинов. Первоначально король Ян III Собесский (1674 – 1696 гг.) возлагал большие надежды на возобновление диалога между православными и униатами, однако переговорный процесс так и не принес ожидаемых результатов.

Одновременно король использует и другую тактику: на православные епископские кафедры он поставляет священнослужителей, склонных к переходу в католичество, намереваясь через них насадить унию «сверху». Так, вскоре после своего восшествия на престол Собесский утвердил епископом Львовским давно боровшегося за эту кафедру Иосифа Шумлянского, который уже в 1677 г. тайно принял унию и принес присягу униатскому митрополиту Киприану Жоховскому (возглавлял униатскую Киевскую митрополию в 1674–1693 гг.). На Мстиславскую кафедру король провел другого тайного приверженца униатства – слуцкого архимандрита Феодосия Василевича. Перемышльским епископом в 1679 г. с подачи Шумлянского был назначен готовый к соединению с Римом Иннокентий Винницкий. В 1681 г. Шумлянский и Винницкий подтвердили свою присягу на верность Риму в присутствии папского нунция и униатского митрополита. Однако целое десятилетие ушло у Винницкого на то, чтобы подготовить переход православной Перемышльской епархии в унию и открыто объявить об этом. Определенное затруднение в этом вопросе было вызвано и тем обстоятельством, что к этому времени уже существовала униатская Перемышльская епархия, возглавляемая епископом Иоанном Малаховским, которую предстояло соединить с паствой Иннокентия Винницкого. Проблема в конце концов была решена в 1691 г., когда Собесский настоял на переводе Малаховского на вдовствующую Холмскую униатскую кафедру, и Винницкий встал во главе униатской Перемышльской епархии, вобравшей в себя с этого времени и православные приходы. К 1694 г. епископу Иннокентию удалось сломить сопротивление последних противников унии в своей епархии и утвердить униатство в Перемышльской области.

Иосиф Шумлянский также не сразу открыто объявил о своем переходе в юрисдикцию Рима. Долгое время он продолжал поддерживать сношения с патриархом Московским и всея Руси Адрианом, лицемерно убеждая его в своей верности Православию. Шумлянский даже выступил с проектом возобновления Галицкой православной митрополии, которая была бы независимой от Киевской и находилась в юрисдикции Московского Патриархата. В то же время король Ян Собесский и католические иерархи оказывали на Львовского епископа сильное давление, побуждая его открыто заявить о своем переходе в унию. В 1694 г. Шумлянский собрал во Львове епархиальный собор, на который прибыли также и представители католической стороны. Несмотря на то, что Львовский епископ на этом собрании призывал свою паству к соединению с Римом, ему был дан решительный отпор: против унии наиболее резко выступили православные монахи и шляхта. Это возымело свое действие – Шумлянский вновь отложил свое намерение принять унию и стал поддерживать отношения с православным Киевским митрополитом Варлаамом Ясинским. Чтобы принудить епископа Иосифа к окончательному переходу в униатство, католики решились в 1697 г. обнародовать акт католического исповедания веры, подписанный Шумлянским. После этого от него, как от предателя, отвернулись многие православные верующие. Власти Речи Посполитой положили конец колебаниям Иосифа, запретив ему войти в управление приходами освобожденной от турок по Карловецкому миру Подолии, входившей в состав его епархии, но временно переданной под начало униата Иннокентия Винницкого. Стремясь сохранить свой контроль над Подолией, Шумлянский наконец согласился открыто объявить о своем переходе в юрисдикцию Рима, что и было им сделано в Варшаве в 1700 г.

Вскоре после своего совращения в унию Иосиф Шумлянский принудил последовать за ним большинство приходов своей Львовской и Каменец-Подольской епархии. Однако решительное сопротивление епископу оказали Львовское Успенское Ставропигиальное братство и монастыри Галиции. Львовское братство продолжало борьбу с унией до 1708 г., когда сопротивление братчиков было сломлено, главным образом, экономическими мерами. Братство к этому времени было практически разорено: его доходы от книжной торговли резко упали после открытия Шумлянским новой, униатской, типографии при Свято-Юрском соборе в то самое время, когда выплата гигантской контрибуции, наложенной на Львов шведским королем Карлом XII, тяжким бременем легла на братскую казну.

Еще дольше, чем братчики, противилось введению унии православное монашество Галиции. Монастырь в Словите хранил верность Православию до 1718 г., Креховская Николаевская обитель сопротивлялась введению унии до 1721 г. Манявский скит в Карпатских горах сумел продержаться до 1786 г. Монастырь это так никогда и не был совращен в унию – его упразднил своим приказом император Иосиф II после того, как Галиция вошла в состав империи Габсбургов.

Вслед за Львовской перешла в юрисдикцию папского Рима и Луцкая православная епархия. По проискам Иосифа Шумлянского из Луцка был вынужден бежать на Левобережье, под защиту гетмана Самойловича, епископ Гедеон (князь Святополк-Четвертинский), ставший в 1685 г. первым митрополитом Киевским и Галицким в юрисдикции Московского Патриархата. После этих событий на Луцкую кафедру король Ян Собесский поставил родного брата Иосифа Шумлянского – Афанасия, который также тайно принял унию. Тем не менее вплоть до своей кончины в 1694 г. Афанасий так и не смог привести свою епархию к единству с Римом (о том, что сам Луцкий епископ остался верен принесенной папе присяге, свидетельствует факт его предсмертной исповеди своему брату – доминиканскому монаху Даниилу Шумлянскому).

После кончины Афанасия Шумлянского клирики и миряне Луцкой епархии избрали новым епископом волостного писаря Димитрия Жабокрицкого, имевшего репутацию человека строго православных убеждений. Жабокрицкий, однако, имел каноническое препятствие к рукоположению – он был женат на вдове. Тем не менее, Димитрий развелся с супругой и принял пострижение с именем Дионисий (его супруга отказалась стать монахиней). В конце концов эти личные обстоятельства Жабокрицкого стали одной из причин его уклонения в унию. Дионисий обратился за посвящением в сан к православному митрополиту Киевскому Варлааму Ясинскому. Митрополит счел, что несмотря на препятствие, для Дионисия можно сделать исключение, рукоположив его в епископский сан. Но самостоятельно решить этот вопрос Варлаам, управлявший Киевской митрополией целиком самостоятельно, все же побоялся. Он обратился к патриарху Московскому и всея Руси Адриану за диспенсацией для Дионисия. Киевские богословы из Могилянской коллегии направили в Москву составленную ими каноническую справку, в которой обосновывалась возможность диспенсации по соображениям крайней необходимости – ввиду сложного положения Православной Церкви в Речи Посполитой. За Жабокрицкого перед патриархом Адрианом также хлопотал московский посол в Варшаве Борис Михайлов.

Однако Московский патриарх не решился самостоятельно определить, допустимо ли рукоположение Дионисия. Адриан обратился к Восточным патриархам за советом. Из Константинополя пришел отрицательный ответ. Досифей Иерусалимский также прислал послание, в котором говорил о недопустимости хиротонии Жабокрицкого и советовал избрать нового кандидата на Луцкую кафедру. Дионисий не пожелал смириться с таким решением и обратился за помощью к православному архиерею из Закарпатья – епископу Мармарошскому Иосифу Стойке, который находился в юрисдикции Константинопольского патриарха и имел достоинство экзарха. Иосиф совершил в 1696 г. диаконскую и пресвитерскую хиротонии Дионисия и возвел его в сан архимандрита, действуя при этом скорее всего без согласования с Константинопольским патриархом. Узнав о рукоположении Дионисия, патриарх Адриан запретил его в служении.

Обида на православных патриархов и стремление любой ценой стать архиереем толкнули Жабокрицкого на путь измены Православию. Уже в 1697 г. сын Дионисия, представлявший на Сейме в Варшаве брацлавскую шляхту, провел тайные переговоры с папским нунцием относительно перехода нареченного епископа Луцкого в унию и возможности его хиротонии в униатской церкви. В 1700 г. аналогичные переговоры с нунцием вел уже сам Дионисий. К делу присоединения Луцкой епархии к унии в это время подключился иезуит Вота, который перед тем активно способствовал водворению унии в Перемышльской и Львовской епархиях. В начале 1701 г. Жабокрицкий прекращает всякие сношения с митрополитом Варлаамом Ясинским, а также с царем Петром и гетманом Мазепой. В конце 1701 г. Дионисий созывает в Луцке епархиальный собор, на котором принимается решение о соединении Луцкой епархии с Римом. После этого Жабокрицкий провел переговоры с униатским митрополитом Киевским Львом Заленским (1694 – 1708 гг.), который с легкостью пошел навстречу Жабокрицкому в деле разрешения его канонических трудностей с рукоположением – 9 апреля 1702 г. Заленский совершил епископскую хиротонию Дионисия. За свою измену Православию Жабокрицкий был щедро награжден: король Август II даровал Дионисию право назначать настоятелей тех монастырей и приходов, которые отказались принять унию, не только на территории Луцкой епархией, но и по всей Правобережной Украине и Польше. Разумеется, это право было реализовано в интересах дальнейшего насаждения унии на Волыни и Правобережье в целом. Дальнейшая судьба Жабокрицкого сложилась плачевно – за свою измену Православию он понес наказание, будучи взят в плен в 1709 г. войсками Петра I. Российская армия вступила в пределы Речи Посполитой, идя на помощь Августу II, боровшемуся со ставленником шведов Станиславом Лещинским. Жабокрицкий был арестован не только как вероотступник, он был обвинен в поддержке Мазепы и помощи шведам. Бывшего Луцкого епископа доставили в Москву, где продержали в заключении до самой кончины, последовавшей в 1715 г.

Таким образом, после предательства Винницкого, Шумлянского и Жабокрицкого на всей территории Речи Посполитой осталась лишь одна православная кафедра – Мстиславская, архиереи которой пытались продолжать духовное окормление паствы, сохранявшей верность Православию. В то же время осуществлять свою деятельность Мстиславским епископам становилось крайне трудно – власти католической Польши проявляли все большую религиозную нетерпимость и стремление полностью уничтожить Православие на территории Речи Посполитой. В этих условиях возрастает значение той поддержки, которую активно начинают оказывать православному населению Польского государства Российские императоры. Попечение о положении «диссидентов», как называют в это время православных Речи Посполитой в официальных документах Российской империи, становится важной составляющей российской политики в польском вопросе в течение почти всего XVIII столетия.