О. Гольцман

Источник

Глава четвертая. Падение дома Асмонеев и Ирод Великий

1. Борьба за престол после смерти Александры и вмешательство Помпея

Когда Александра Саломея в 69 г. до P. X. умерла, ее младший сын Аристобул уже владел целым рядом крепостей, и первосвященник Гиркан II, который теперь должен был также наследовать престол, был вынужден тотчас же вступить в борьбу со своим братом. Исход этой борьбы легко можно было предвидеть. Аристобул был деятельным человеком, открытой натурою, воодушевленной великим воинственным прошлым своих предков, и на его стороне были все, кто желал народу Израиля большего, чем та скованная законами жизнь, в которой он прозябал; напротив, Гиркан II был послушным питомцем фарисеев, которым всемирная слава Израиля представлялась милостивым даром, обещанным Богом; но они не допускали, чтобы земная мудрость и сила могли способствовать наступлению этого золотого века. Поэтому они нехотя вели борьбу за земную власть. Борьба двух братьев кончилась чрезвычайно постыдно для Гиркана II. Когда войска встретились у Иерихона в Иорданской долине, солдаты Гиркана стали толпами переходить к Аристобулу. Гиркан был разбит и бежал обратно в Иерусалим, где завладел надежным укреплением, оттеснив противников в преддверие храма и взяв их здecь в плен. Весьма кстати для Гиркана оказалось то, что семья Аристобула была уже матерью задержана в Иерусалиме. Ради этих пленников Аристобул должен был согласиться, не смотря на свою победу, на сравнительно умеренные условия мира. Гиркан должен был отказаться лишь от престола и сана первосвященника, в остальном он остался неприкосновенным. С личностью государя переменилась, конечно, и система правления. Казалось, возвратились времена Аристобула I и Александра Яная. Иудейская знать, переселившаяся во времена Александры в пограничные крепости, вернулась в Иерусалим; влияние религиозного элемента было ограничено. Это вызвало естественное неудовольствие среди людей двух родов. Во-первых, среди вождей фарисеев, которые чувствовали, что вмecтe с законом и их самих отодвигают на задний план; во-вторых, среди чужеземных полководцев, которым Александра из набожности отдала предводительство над своим наемным войском, так как исполнение закона Израиля, по-видимому, делало для самих евреев ведение войны невозможным. Чужеземцы имели полное основание опасаться за прочность своего влияния, как только саддукейские предводители, воспитанные при прежних государях, снова стали руководить государственными делами. К партии недовольных принадлежал также некто Антипатр, по происхождению идумеец, отец которого еще при Александре Янае и затем при Александре Саломее управлял Идумеей, и сумел различными услугами установить хорошие отношения с соседними восточными и западными племенами, (Аравитянами, Газами, Асколонами). Молодой Антипатр видел, что с падением Гиркана II его пылкому честолюбию предстоит горькое разочарование. Поэтому понятно, что он больше всех горько жаловался на нарушение прав Гиркана и всячески старался вернуть ему власть. Он был посредником в переговорах между Гирканом II и аравийским царем Аретом, и побудил, наконец, Гиркана бежать из Иерусалима к этому царю. Арет, действительно, соглашался предпринять войну против Аристобула, но Гиркан должен был раньше дать обещание, что уступит ему 12 городов, взятых Александром Янаем у Аравитян. Большая часть этих городов находилась к востоку и югу от Мертвого моря.

После того, как это обещание было дано, Арет двинулся против Иерусалима и после удачной битвы запер Аристобула в его столице. Так как большая часть приверженцев Аристобула покинула его, то и он должен был искать чужой помощи. К несчастью, как раз в это время римский легат Скавр прибыл в Дамаск по поручению Помпея, воевавшего тогда в Армении против Тиграна, и мог заключить давно желанный и обещанный, но все еще не осуществленный союз с Римом. К нему отправил Аристобул послов, которые без сомнения представились в качестве делегатов законного иудейского царя и просили у Скавра помощи против аравитян и предателя Гиркана. В то же время прибыли и послы от Гиркана и Арета, старавшиеся доказать права Гиркана на трон, и добиться для себя поддержки римлян. Но если бы Скавр даже стал разбирать вопрос о праве, он должен был видеть, что в политическом отношении разумнее защищать правящего Иерусалимом Аристобула, чем изгнанного своим народом и защищаемого аравитянами слабого Гиркана. Победа Гиркана означала бы тогда только признание набатейского аравийского владычества – в Палестине; для римлян же было важно, чтобы отдельные небольшие сирийские государства были самостоятельны до тех пор, пока придет пора присоединить их к римскому всемирному государству. Если бы они тесно сплотились друг с другом, их вражда была бы опасна, a покорение их гораздо труднее. Потому Арет получил от Скавра строгий приказ прекратить осаду Иерусалима; если же он не повинуется, то будет считаться врагом римского народа.

Аристобул беспрепятственно преследовал отступающего Арета, и нанес ему сильное поражение, причем погиб брат Антипатра. Добыча, взятая при этом, вознаградила Аристобула за уплаченную римлянам сумму: безвозмездно Скавр не стал бы вмешиваться в чужие дел а. Но вскоре дружба римлян обошлась иудейскому царю еще гораздо дороже. Мало-помалу Помпей подвигался чрез Сирию к Иудее. После того, как он на своем пути частью покорил, частью разорил небольшие города: Апомею, Лизиас, Гелиополис, Халкиду, Пеллу, он двинулся на Дамаск, который принужден был отворить ему свои ворота. Еще на пути он встретил три различных иудейских посольства: послов обоих претендентов на престол и депутацию от иудеев, объявившую, что иудеи вообще признают одного Господа своим владыкой, и привыкли повиноваться только Его служителям, а не земным государям. Главой посольства Гиркана был Антипатр, в посольстве же Аристобула – некто Никодим. Помпей потребовал личного прибытия обоих претендентов: он желал познакомиться с обоими прежде, чем решиться принять чью-либо сторону. Из доводов, приведенных обоими, особенно замечательно обвинение Гирканом Аристобула в покровительстве бесчинствам морских разбойников. Это было намеком на известные подвиги Помпея, но имело и свои основания. Очень вероятно, что иудеи того времени, были причастны к этому роду наживы. Уяснив себе положение дел, Помпей заявил, что он хочет лично отправиться в Иерусалим, чтобы восстановить порядок; но прежде он должен был покончить дела с набатеями. Несомненно он, также как Скавр, желал сделать невозможным более тесный союз набатейского государства с Иудеей, а уж после того исполнить требование иудеев, желавших иметь только первосвященника, а не царя. Этим разрешался также вопрос о заинтересованных личностях. На первосвященнический сан был единственным кандидатом законный обладатель его Гиркан, характер которого к тому же служил ручательством, что не он был виновником нарушения спокойствия. Между тем Помпей был особенно любезен именно с Аристобулом; он опасался, как бы последний не угадал его планов и не воспрепятствовал его действиям. И он не ошибся в своем расчете. Помпей выразил желание, чтобы оба брата оставались в Дамаске до дальнейших распоряжений. Но Аристобул ускользнул оттуда и поспешил в Иудею. Это обнаружило его намерения. Теперь дело заключалось в том, чтобы обезопасить себе тыл в войне с набатеями. Через Пеллу и через Иордан у Скифополиса Помпей поспешил в Иудею, усилив свое войско в Сирии вспомогательными отрядами. Он прибыл в Кариот, на родину предателя Иисуса Христа, к сильно укрепленной, лежащей на возвышенности, крепости Александрии, названной так без сомнения по имени ее основателя, Александра Яная. Сюда бежал Аристобул и в то время, когда брат его Гиркан II находился в войске Помпея. После многих переговоров Аристобул был принужден отворить крепость Помпею, и поспешил в Иерусалим спасать свою столицу. Помпей последовал за ним, остановился еще прежде в Иерихоне и затем двинулся с востока на Иерусалим. Тогда Аристобул обещал уплатить дань и сдать Иерусалим. Когда же Габиний, по поручению главнокомандующего потребовал, чтобы его впустили в Иерусалим, он нашел ворота запертыми, а об уплате дани никто не хотел и слышать. Аристобул, который и здесь лично вел переговоры, был задержан в лагере и арестован; решено было сделать приступ на город. Тогда в стенах города возникла распря: – партия фарисеев не хотела принять участия в борьбе против законного первосвященника и видела в римлянах не врагов, а защитников закона. Между тем при такой борьбе ставились на карту жизнь и имущество, а потому совершенно понятно, что город еще до начала приступа открыл ворота римскому войску, и лишь небольшое число защитников отечества заперлось в пределах храма. Но прежде был сломан мост, который вел через сыромятную долину к храму. Таким образом, к храму можно было подойти только с севера, но и с этой стороны он был сильно укреплен рвами, стенами и башнями. Помпей приказал рубить окрестные леса для сооружения осадных орудий, и привезти из Тира различные военные наряды. Наконец, удалось метательными снарядами пробить брешь в стене, и благодаря наступившему субботнему отдыху иудеев, враги успели засыпать рвы и ворвались в храм. Когда иудейский писатель, повествующий нам об этом, замечает, что хотя закон и разрешает вынужденную защиту против врага даже в субботу, но запрещает всякое сопротивление тем действиям врага, которые не угрожают непосредственно самой жизни, то этот обычай не есть предписание Моисеева закона, а правило, освященное обычаем во время Маккавеевских войн. Это правило означаете большую уступку требованиям жизни со стороны закона, но все-таки и оно отражается очень невыгодно на судьбе исторически-подвижного народа. Известны имена римских офицеров, вступивших первыми в завоеванный храм; это были: сын Суллы, Фауст Карпелий и два центуриона – Фурий и Фабий. Ворвавшиеся солдаты застали жрецов за жертвоприношением; даже в тяжелое время осады каждый день совершенно регулярно приносились жертвы, на рассвете и в 3 часа пополудни. После завоевания Помпей совершил ошибку, которую, кажется, тотчас же созвал и исправил. Дело в том, что он, пользуясь правом победителя, вступил в Святая Святых, куда запрещено было входить, но не позволил себе взять что-либо из священной утвари или сокровищ храма. Мало того, он сейчас же приказал очистить храм от осквернения, принести узаконенные жертвы, и возложил сан первосвященника на Гиркана. Когда он казнил саддукейских предводителей, то даже самые благочестивые простили ему временное осквернение святыни, и только слабое осуждение поступка Помпея срывалось с их уст. Впоследствии, когда народ готовили к господству нового царского рода, вину за это, действительно несчастное событие, перенесли единственно на асмонейских князей, которые будто бы призвали чужеземца. И этот взгляд действительно довольно близок к истине. Но гораздо важнее, чем это единичное временное оскорбление благочестивого чувства, было то обстоятельство, что Помпей обратил в ничто все государственные успехи иудеев, достигнутые с таким трудом. Иерусалим и его округ снова должны были платить дань и были присоединены к новой провинции Сирии, управление которою было передано легату Скавру. Но это еще было не все. Римское господство охотно допускало известную свободу самоуправления, но не распространяло ее на слишком большие области, чтобы не сделать ее для себя опасною; вся ирония заключалась в том, что римляне, покоряя, любили играть роль освободителей. Этот прием наиболее известен из истории покорения Балканского полуострова; но и теперь, в Иудее, Помпей поступил точно так же. Он освободил от иудейского владычества все города, еще раньше пользовавшиеся самостоятельностью по образцу греческих городов, конечно с тем условием, что впредь они будут принадлежать также к Сирийской провинции, будут в различной степени нести повинности римских провинций. К ним относились на северо-востоке Иорданской долины: Гадара, Иппос, Дион и Пелла у Иорданского переезда; к югу от Генисаретского озера Скифополис, к западу от Иордана Самария и малоизвестная Аретуза; к юго-западу от Иерусалима Мареша, и прежде всего прибрежные города Дара, Стратонова башня, Иоппе и Ябна и, наконец, филистимлянские города: Асдод и Газа. Отнятие прибрежных городов было, очевидно, наказанием за преступный морской разбой. Управление Гадарой Помпей отдал, конечно, не в ущерб власти наместника Сирии, своему вольноотпущеннику Деметрию, происходившему из этого же города. Во всех этих городах тотчас же пробудилась деятельная жизнь, носившая большей частью, языческий характер. Некоторые из них, как например Гадара и Газа, под римским покровительством вновь обстроились. Радость населения по поводу действий Помпея во многих местах выразились новым летосчислением от этой эры. Введение нового управления Помпей поручил легату Сирии, Скавру. Так как под его властью, как главного военачальника (императора), находились многие провинции, то он передал управление отдельными провинциями своим ближайшим подчиненным (легатам); между тем как управление провинциями по поручению сената и консулов принадлежало наместникам последних, т. е. проконсулам. Из Иерусалима Помпей отправился через Киликию в Рим для празднования своего триумфа. Он вел за собой в качестве пленников Аристобула и его детей, двух сыновей и двух дочерей. Но старший сын, названный по деду Александром, сумел бежать, младший же, Антигон, с отцом и сестрами шел в триумфальном шествии за колесницею победителя.

2. Управление Скавра, Габиния, Красса и Кассия

В Сирии Скавр предпринял против Арета поход, который намеревался начать еще Помпей, когда отъезд Аристобула II из Дамаска принудил его к войне с Иудеей. Но Скавру не посчастливилось. Он не мог завоевать столицы Аравии, древнего эдомитского города Зелы, называемого по-гречески Петрой, и хотя римские солдаты грабили все, что могли, в войске вскоре наступила нужда в необходимейших жизненных припасах. Тогда Гиркан должен был решиться подвозом различных съестных припасов поддержать врагов того человека, который некогда ради него выступил против Иерусалима. Когда и этого перестало хватать, а в разграбленной стране уже нельзя было ничего добыть, тогда Антипатр, по поручению Скавра и под защитой заключенного между ним и Аретом гостеприимства, отправился к аравийскому царю и добился того, что Арет обязался уплатить З00 талантов, по получении которых римское войско удалилось. Вскоре после этого Скавр был отозван из Сирии, и его место занял Габиний, уже известный нам также из истории завоевания Иерусалима Помпеем. Прежде чем Габиний, бывший в это время в Риме, успел явиться в Азию, сын Аристобула II, Александр, бежавший из рук Помпея, собрал в Иудее много приверженцев, выгнал слабого Гиркана II из Иерусалима, и укрепил крепости Александрию и Мхерию, лежащую на восток от Мертвого моря: первую, чтобы предохранить себя от римско-сирийских, вторую – от аравийских нападений. Он хотел также вновь воздвигнуть иерусалимские стены, срытые Помпеем. Но этому воспрепятствовали римляне, оставленные Помпеем в Иерусалиме. Габиний двинулся против него с римским войском усиленным иудеями, оставшимися верными римлянам, и идумеями под предводительством Антипатра. После удачной битве недалеко от Иерусалима римляне атаковали отдельные крепости. Особенно горячий бой произошел у сильно укрепленной Александрии, при осаде которой отличился прославившийся впоследствии Марк Антоний. Между тем Габиний продолжал политику, начатую Помпеем, и занялся реставрацией городов, разоренных асмонейскими князьями. Рафия на юге Палестины, Гамала на востоке, Апполония и Антедон на западе сделались предметом его попечений.

Скоро Александр оказался в таком стесненном положении, что был вынужден сдать свои крепости Габинию. Они были разрушены. Тогда Габиний ввел во всей иудейской стране совершенно новый порядок управления. Он отправил Гиркана в Иерусалим, но возложил на него лишь попечение о святыне. Судопроизводство и управление он поручил пяти синедрионам, из которых три находились собственно в Иудее – в Иерусалиме, Иерихоне и Газарe, один в Галилее – в Сепфорисе, и один на востоке Иорданской долины – в Аматее. Цель этой меры заключалась, очевидно, в уменьшении значения Иерусалима; римское правительство отлично умело соединять свои виды с тайными желаниями провинциалов. Иудейский писатель Иосиф едва ли извращает в угоду римлянам смысл тогдашних обстоятельств, когда говорит об этой перемене правления:– „С радостью иудеи встречают свое освобождение от владычества одного человека и с этого времени переходят к аристократической форме правления». В самом деле, предположение, что с отделением Иоанна Гиркана от строго религиозной партии фарисеи стали приобретать все больше и больше уважения и влияния, вполне вероятно. Теперь вожди активной политической партии саддукеев были оттеснены на задний план или умерщвлены Александрой, a затем Помпеем. Фарисеи же, в противоположность к саддукеям, были все более и более вынуждены признать, что не только царский сан принадлежит Асмонеям не по праву, но что и их стремления добиться для Иудеи самостоятельного политического положения незаконны, или ведут к различным беззакониям. Их влиянию нужно приписать, что Александр Янай и в особенности Александра Саломея поручали иностранные дела государства в большинстве случаев чужеземцам, религия и национальность которых допускали нарушения законов Моисеевых. Также и в данном случае фарисеи встретили разрушение своего государственного строя и подчинение великому римскому государству скорee с радостью, чем с сокрушением, а дружеская заботливость римлян об их религии сделала их самих болee терпимыми к значительному распространению языческих нравов внутри Палестины. Кроме того, хотя из вновь учрежденных синедрионов саддукейские роды не были исключены, но их влияние в значительной степени парализовалось всецело преданными римлянам фарисеями, и таким образом об исполнении закона в стране теперь заботились больше, чем прежде, когда многое зависело от личности правившего государя. Существование пяти судебных учреждений также соответствовало пожеланиям фарисеев, так как закон слишком определенно указывал на Иерусалим, как на центр Иудейской страны, чтобы могла быть достигнута цель Габиния – посредством равноправности пяти синедрионов уменьшить в глазах иудеев значение Иерусалима. Напротив, Иерусалимский синедрион скоро стал в глазах каждого израильтянина высшим отечественным учреждением, в сравнении с которым остальные синедрионы имели лишь второстепенное значение, пока они вообще, неизвестно каким образом, не исчезли. Иерусалимский синедрион был некоторым образом, преемником правившего здecь прежде совета старейшин. Но было бы ошибочно считать новое учреждение лишь простым продолжением старого. Этот совет во времена асмонейских князей не только потерял почти всякое значение, так что одни только монеты еще напоминают нам о его существовании, но он был и иначе составлен и преследовал совершенно иные цели, чем позднейший синедрион. Возникший, очевидно, во времена владычества Птоломеев и принявший за образец греческое городовое устройство, совет старейшин, без сомнения состоял из глав различных родов, и целью его было поднять политическое и социальное положение иудейского народа. Напротив, позднейший синедрион по своему коренному фарисейскому характеру ставил на первый план религиозную цель, которая при особенностях иудейской религии охватывала всю народную жизнь, именно – строгое исполнение закона. Как себе представлял Габиний отношения между синедрионами и первосвященником, этого уже невозможно разобрать; впоследствии первосвященник председательствовал в Иерусалимском синедрионе, и этому обстоятельству в значительной степени можно приписать почет, которым пользовался последний. Гиркан II по своему направлению был фарисеем, и потому фарисейство в то время, кажется, действительно процветало.

Между тем саддукеи сделали еще раз попытку восстановить свое потерянное господство. Дело в том, что Аристобул II со своим сыном Антигоном бежал из Рима и внезапно явился в Палестине у разоренной Габинием Александрии, которую по его словам, он хотел восстановить. Тогда из Иудеи устремились к нему все, кому были дороги интересы отечества. Даже начальник римских солдат иудей Пейтолай перешел к Аристобулу с полком из 1000 человек, конечно иудеев, находившихся на римской службе. Ему, как солдату, не нравилось благочестивое правление Гиркана и его товарищей. Габиний выслал против Аристобула трех полководцев: Сирену, Антония и Сервилия, и Аристобул скоро увидел, что ему не удержаться в западной долине Иордана. Он хотел отступить в Махерон, но прежде отпустил домой, как бесполезных, многих людей, сбежавшихся к нему без всякого оружия. С 8000 человек он и предпринял поход на юг восточной долины Иордана. На пути на него было сделано нападение; в геройской битве пало около 5000 его солдат, а почти все остальные разбежались во все стороны. С остатком, едва достигавшим 1000 человек, Аристобул, наконец, прибыл в Махерон. Кое-как город был укреплен, но тут же подоспели враги, и после двухдневного сопротивления храбрый Асмоней со своим сыном был принужден сдаться. Покрытый ранами он был приведен к Габинию, который отправил его в Рим, где его заковали в кандалы, – сыну же его Антигону по просьбе матери, имевшей большое влияние на Габиния и уже раньше с успехом вступившейся за своего старшего сына Александра, была дарована свобода. После этого Габиний задумал поход против парфян, но должен был по приказанию главнокомандующего Помпея отказаться от своего намерения в виду того, что требовалось снова возвести на египетский престол Птоломея XI Аулета, сверженного его дочерью Вереникой и ее супругом Архелаем. В этом египетском походе Гиркан и Антипатр помогали так же, как при походе Скавра против аравийского царя. Габиний не только получил из Иерусалима оружие, деньги и хлеб; он пользовался и преданными ему иудеями для привлечения на свою сторону египетских иудеев, составлявших, по-видимому, очень важную часть неприятельского войска, и которым была вверена охрана входов Палестину, т. е. ворота Египта. Габиний и в Египте добился своей цели. Но, вернувшись в Палестину, он снова застал там сильное восстание. Старший сын Аристобула, Александр, однажды уже усмиренный, снова взялся за оружие и, подобно Иуде Маккавею, проходил по стране, истребляя римлян и их приверженцев. Вокруг него собралось войско в 30000 иудеев. Все находившиеся в Палестине римляне, подобно вспугнутой дичи, сплотились на горе Гаризиме. Габиний понял, что одной грубой силой здесь ничего не поделаешь. Ему нужно было достигнуть не только быстрых внешних успехов, но и прочного примирения с римским господством. Он не без основания считал лишь Антипатра способным усмирить бунтовщиков кроткими средствами. Когда Антипатр, бывший прежде тоже в Египте, прибыл сюда, он сумел привлечь на сторону римлян многих иудеев. Только Александра и его войско приходилось покорять силой. У горы Табор, находящейся на юге Галилеи и на севере прославленной битвами Изреельской равнины, сошлись войска Антипатра и Александра. Александр был разбит; говорят, что до 10000 его солдат было убито. Теперь Габиний снова внес в управление Иудеей некоторое изменение, подробностей которого мы не знаем. Кажется, что это изменение управления касалось, преимущественно, положения Иерусалима, но так как оно, как говорят, произошло по совету Антипатра, то очень вероятно, что Антипатр видел в равноправности четырех других городов с Иерусалимом главную причину недовольства иудеев, и, поэтому, стремился к устранению этого зла8. Габиний совершил еще более удачный поход против набатейских аравитян, чем Скавр, и этим закончил свое управление Сирией, так как триумвиры снова разделили между собой римское государство, и Восток от Помпея перешел к Крассу. Это было следствием блестящего съезда Цезаря, Помпея и Красса в Луке; съезд состоялся в апреле 56 г., а утвержденное затем римским народом распределение провинций должно было считаться действительным на 54–50 гг. (по Цезарю 49 г.).

Между тем события оказались могущественнее человеческих договоров. Красс прибыл в Палестину и собирался в поход против парфян. Между прочим, он собирал и в Иерусалиме деньги для войны. Напрасно казначей храма Элеазар старался, после того, как все наличные деньги (около 2000 талантов) были уже взяты, удовлетворить Красса выдачей драгоценного массивного золотого карниза, на котором висела внутренняя завеса храма.– Неудовлетворенный и этим, Красс взял все, что было золотого в храме. Но вскоре после этого он сам погиб со своим войском в кровопролитном сражении при Каррее и Сенаке (8 и 9-го июня 53 г. до P. X.). Только конный отряд бывшего тогда квестором Гая Кассия Лонгина спасся в Сирию и здесь храбро сдерживал бурное нашествие преследовавших его парфян. Но смерть Красса возбудила и в иудеях новые надежды, и поэтому Кассий был принужден вступить с ними в борьбу. Он завоевал город Тарихею к югу от Генисаретского озера; 30000 иудеев были обращены в рабство; враждебный Риму полководец Пейтолай, уже раньше энергично поддерживавший восстание Аристобула, по совету Антипатра, был казнен. Антипатр и теперь решительно оставался на стороне римлян. Когда Цезарь в 49 г. до P. X. овладел Римом, а Помпей и сенат бежали в Грецию, тогда Цезарь счел удобным освободить взятого в плен Помпеем Аристобула II и отпустить его в Иудею. Он надеялся этим благодеянием привлечь к себе Аристобула, надломленного долголетним заключением, и его освобождением нанести удар партии Помпея. Но приверженцы Помпея без труда захватили несчастного в свои руки и отравили его. Лишь спустя много времени после своей смерти он был перенесен в склеп асмонейских царей. Точно также старший сын Аристобула. Александр, дважды стоявший во главе восстания против римского владычества, был обезглавлен в Антиохии по приказанию помпеева полководца Сципиона. Его сестры жили тогда в Аскалоне у своей матери, державшей сторону римлян. Теперь халкидский тиран Птоломей, сын Менея, взял ее под свое покровительство. Когда его сын Филипион женился на одной из дочерей Аристобула, Александре, отец убил его и сам обвенчался с Александрой. Невозможно сказать сделал ли он это просто из ревности, или из расчета. Очень возможно, что Птоломей рассчитывал посредством этого брака унаследовать права Асмонеев. В то время, как эти события происходили в Палестине, междоусобная война Цезаря и Помпея со смертью последнего, пришла к концу (28 сентября 48 года до P. X.).

3. Внутренние дела. Литература

Описание происшествий за 20 лет, от смерти Александры до смерти Помпея, наводит на мысль, что за это время течение собственно еврейской жизни все более и более уклонялось от сферы государственных интересов. Волнения, вызванные Аристобулом II и его сыном Александром, представляют собою бесполезные попытки поддержать или вновь возбудить старое национальное чувство и старую храбрость иудейского народа. В действительности иудеев воодушевляли одни только религиозные и торговые интересы. Поэтому время римского владычества можно сравнить с домаккавейским периодом; так как и тогда эти же интересы были единственным двигателем народной жизни иудеев. Уже и в то время это удивительное сочетание не было лишено внутренней связи. Действительно, в иудейской религии эллинистического периода отдельный человек в своей деятельности противопоставляется Богу: он может пользоваться Его милостями постольку, поскольку он исполняется Его заповеди. Так же точно, согласно миросозерцанию, вполне соответствующему этому взгляду, человек должен сам заботиться о своем материальном благосостоянии и получать при этом не больше, чем может добыть находящимися в его распоряжении средствами. Это та философская точка зрения, на которой вообще остановились иудеи вне Палестины. А благодаря постоянным обширным сношениям с отечеством, эти воззрения постоянно вносились обратно в Палестину. Однако во времена Асмонеев здесь созрели еще и другие идеи. Религиозные идеи повсюду получили преобладающее значение. Вера, что Израиль – народ Божий, приобрела новое значение, но не в смысле простодушного упования, что Господь не покинет своего народа, а уже более в смысле обета будущего, обета, связанного со строжайшим исполнением долга. „Хотя теперь Израиль покинут, но если он соблюдает свой долг, то Господь также исполнит свои прекрасные обещания относительно его». Это основной взгляд процветавшей со времен Маккавеев апокалиптической литературы. Она, несомненно, родственна взглядам древних пророков; но одним существенным признаком пророчество резко отличается от апокалиптики. Пророчества, побуждавшие к раскаянию, свободно вытекали из воззрений пророков на существующее религиозное, нравственное и политическое зло. Указать пути к исправлению, – вот главная цель, которую ставили себе пророки. Изображения будущего, встречающиеся при этом в их сочинениях, указывают на тот идеальный мир, из которого они брали оружие для борьбы с прегрешениями своего народа и в котором находили отдых и подкрепление в этой борьбе. Напротив, для апокалипсистов воля Бога изложена в законе. Применение закона к требованиям данного положения страдает некоторой односторонностью оттого, что этот закон совсем не принимает во внимание государственно-исторической жизни Израиля. Правда, он требует истребления известных народов, живущих в Палестине, но он запрещает израильским царям держать лошадей и колесницы; он дает такие предписания на случай войны, которые делают правильное ведение ее почти невозможным; посольств и договоров с другими народами он не знает. Точно определены лишь благочестивый образ жизни отдельного человека и обряды при богослужении. На соответствие этих отношений с законом направлено все усердие книжных ученых. Иностранная политика, которой придерживались позднейшие Асмонеи и преданная им саддукейская партия, с самого начала находилась в некотором противоречии со строго законной точкой зрения. Способ, которым благочестивые люди примиряли иудейское национальное чувство с религиозной ревностью, постоянно выражался в апокалиптической форме. Средством для осуществления этого будущего должна быть не человеческая мудрость или сила, а только всемогущество Божье, т. е. чудо. Созерцание блага, обещанного народу Божьему, благочестивое, благоговейное углубление в чудесный процесс появления этого блага, исследование всяких признаков, указывающих на близость громадного всеобщего переворота, вот что было наряду с точным исполнением закона, главным занятием благочестивых фарисеев. И подробные апокалиптические книги служат отражением тех возвышающих душу верований, какие входили в религию иудейского народа того времени. Исполнение законов наряду с политическим рабством, ложилось тяжелым гнетом на народ, и народ выносил этот гнет только благодаря своим апокалиптическим надеждам.

Из литературных произведений первых времен римского владычества следует указать на Псалмы Соломона, небольшое собрание, всего из 18 песен, дошедшее до нас на греческом языке, но, весьма вероятно, первоначально написанное на древнееврейском. Некоторые из этих песен относятся ко времени правления Александра Яная; другие к периоду, следующему за описанным нами временем. Совершенно ясные исторические указания содержат только те из этих Псалмов, в которых указывается на завоевание Иерусалима Помпеем и на дальнейшую его судьбу. Всюду выражается сильное недовольство царским домом Асмонеев. Упреки этому дому всюду высказываются с полной откровенностью. Так, например, в 17-м псалме, который начинается словами: „Господи, Ты наш царь во веки и веков» и кончается аналогичной фразой: „Господь наш царь во веки веков», говорится: „Ты, Господь, избрал Давида царем Израиля и обещал ему и его семени на все времена, что его царство не уничтожится раньше тебя. Из-за грехов наших восстали на нас безбожники и низвергли нас; они взяли силою то, чего Ты им не предназначил. И они не воздавали хвалы Твоему священному имени, но в своей надменности возложили на себя корону и осквернили трон Давида своей хвастливой заносчивостью». Итак, Левитский род святотатственно занял место иудейского царского рода. Об этом же говорит и 8-й псалом: „Они похитили сокровище Господа, так как ни один законный наследник не заявил своих прав на него». Вторым беззаконием, в котором постоянно упрекают Асмонеев, было осквернение богослужения: „Они вступали в алтарь Божий, только что оскверненные всякой нечистью, и ели жертвенных животных как обыкновенное мясо». Эта выдержка, главным образом, относится к кровопролитным войнам Асмонеев, не соответствовавшим их священному сану, а их пышная, безнравственная и вместе с тем ханжеская жизнь осуждается в следующих выражениях: „Их богатство наполняло весь свет, а их слава простиралась до конца земли; они возвысились до небес и думали, что никогда не падут; они стали надменны в своем счастии и не были в силах его вынести. Их грехи остаются в тайне... Их гнусные деяния превосходят деяния язычников, предшествовавших им; они осквернили святыню Господа». Еще яснее и определеннее указывается на это в другом мecтe: „Господь раскрыл их грехи; вся страна узнала правый суд Господа: в тайных притонах совершали они свои возмутительные бесчинства, сын распутничал с матерью, дочь с отцом, и каждый прелюбодействовал с женой своего ближнего». Все, что сказано об Асмонеях, эти псалмы приписывают всем их приверженцам, саддукеям. Правда, это название не встречается там, как и название фарисеев. Но саддукеев подразумевают под безбожниками, старающимися снискать себе расположение людей, взоры которых устремлены на дом человека, умеющего, подобно змее, искажать небесную мудрость дьявольскими словами – под этим разумеются Асмонеи, думающие, что их политические планы не идут в разрез с повелениями Господа. Саддукеев укоряет, между прочим, и Иосиф, в строгости суда, суетных желаниях, тайном сладострастии и т. п. Наоборот, фарисеи называют себя убогими и смиренными, друзьями благочестивых собраний, считают только полную справедливость своей радостью. Теперь настал суд над всей страною, и безбожники пострадали гораздо сильнее благочестивых, так как поход Помпея был направлен именно против Аристобула. „Дикие звери напали на безбожников, зубами растерзали их тела, челюстями раздробили их кости. Но нас Господь охранил от всего этого. Богобоязненные в страхе считали свои прегрешения, боясь, чтобы и их не уничтожили вместе с нечестивыми, так как падение грешников было потрясающее. Но праведные остались невредимыми, потому что велика разница между наказанием праведных за их невольные прегрешения и истреблением безбожников». Нашествие Помпея описывается подробно много раз. „Господь послал с конца света могучего воина, решившего воевать против Иерусалима и его страны. Ему навстречу с радостью вышли повелители страны и сказали: „Да будет благословен твой приход, войди с миром!» Они исправляли дороги пред ним, открыли входы в Иерусалим и торжественно украшали венками стены города. Он вошел с миром, как отец в дом детей своих, утвердился здесь в полной безопасности, овладел крепостями страны и стенами Иерусалима. „Он казнил их и всех разумных советчиков, пролил кровь жителей Иерусалима, как нечистую воду и увел их сыновей и дочерей». Хотя отельные части этого описания верны, однако недостает многих необходимых указаний: например, пропущена борьба с Аристобулом до вступления в Иерусалим, а также завоевание храма и его осквернение. Это объясняется тем, что писатель не столько стремился к обстоятельности исторического рассказа, сколько к изображению ослепления безбожников и наказания их Господом. В этом именно смысле следует понимать изложение распоряжений Помпея. В другом месте указывается на осквернение храма Помпеем: „Враг совершил кощунство по своей грубости, сердце его не выдало нашего Бога. Все, что он делал в Иерусалиме, исполняется всегда язычниками для их богов. Хуже всего были союзники среди разношерстных язычников, и никто из них не поступал так, как считается справедливым и хорошим в Иерусалиме. Тогда-то и отделились от них приверженцы благочестивых собраний». Если вполне естественно раздаются жалобы на поступки Помпея, то для него все-таки оправдание заключается в том, что он, как язычник, поступал по язычески. Вину за это несчастье несут, как всегда, саддукеи. Наконец в одном месте говорится прямо о завоевании храма: „Язычник в своем кощунстве разбил тараном крепкие стены, и Ты не воспрепятствовал этому; варвары взошли на Твой алтарь, дерзко попрали его ногами; это было возмездием за то, что сыны Иерусалима осквернили святыню Божью «. Разрушение огонь и ужасы завоевания поэт описывает слѣедуюшим образом: „Господь обрек сыновей Иерусалима на посмеяние; доступ в город открыт всякому прохожему. Дочери Иерусалима опозорены по твоему приговору за то, что они сами запятнали себя диким распутством». Особенно часто упоминается об уведенных пленных: „Сыновей и дочерей сурово вели в плен с кольцами на шее на посмеяние язычникам». Или: „Язычник лишил нашу страну ее жителей, сразу увел юношей, стариков и детей. Со злобой и издевательством он сослал их на далекий запад, а со старшинами города обошлись грубо, безжалостно». Последнее, очевидно, относится до казни саддукейских вождей. Следующие слова, несомненно, относятся к взятию в плен Аристобула II и его детей: „Они возложили на себя корону, но ты, Господи, низвергнул их и удалил их род из страны, пославши против них чужеземца не из нашего племени». По-видимому, и первосвященник Гиркан II не встречает в этих псалмах и их певцах полного сочувствия. Представителями рода Асмонеев считаются везде Аристобул и его приверженцы. Только однажды мимоходом упоминается о лучшей ветви этого рода. Вначале поэт говорит: „Ты, Господи, воздаешь им (Асмонеям) по заслугам; они получают то, чего заслужили»; далее он продолжает: „По их деяниям сжалился Бог над ними; он послал их роду испытания, но не покинул их совершенно». В одном месте, как и в известном ветхозаветном тексте, указывается, что римляне, посланные Богом въ качестве бича для наказания, забыли свое назначение и позволили себе слишком многое, за что главного виновника, Помпея, постигла заслуженная кара. „Они действуют не из усердия к Богу, a следуя только своим собственным желаниям; они изливают свою ярость, грабя нас. Но вскоре Господь показал мне сущность его надменности, когда он лежал убитым на границе Египта, забытый, презираемый на суше и на море. Его труп был растерзан бурными волнами, и никто не похоронил его, так как Господь обрек его на презрение». Как известно, Помпей пал от руки убийцы, когда, следуя приглашению молодого египетского царя, в маленькой лодке переправлялся со своего корабля на египетский берег. Голова убитого была отделена от туловища, а труп его долгое время не был погребен.

Собственно лирический элемент в этих псалмах заключается то в прославлении справедливости Господа, то в выражении благодарности за спасение благочестивых, то в радостном уповании в годину бедствия, то в просьбах о помощи. Всюду видно чисто-религиозное понимание отношений между Богом и людьми. „У героя не возьмешь добычи; кто же сумеет завладеть чем либо Твоим, если Ты не дашь? Ведь доля каждого человека взвешена у Тебя, и он получит не более, чем ты ему назначил, о Господи!» Поэтому и исправлением своим человек обязан, прежде всего, милости Бога: „Я стоял уже у врат ада вместе с грешниками, так как моя душа отдалилась от Бога Израиля; но Господь заступился за меня в своем вечном милосердии. Он дал мне толчок подобно тому, как пришпоривают коня, чтобы он шевелился; мой спаситель и избавитель спас меня от всех опасностей». Сообразно с этим и молитва гласит: „Направь дела рук моих по Твоему пути и сохрани жизнь мою в помышлениях о Тебе». Тем не менее, ответственность за свои поступки лежит на каждом человеке: „Господи, наши поступки в нашей власти, и наша душа может направить нас на правое и неправое, по нашим поступкам и по своей справедливости Ты испытываешь детей человеческих». С этим сознанием человеческой ответственности вполне уживается вера в сверхъестественное двойное предопределение: Знак Божий охраняет праведных; знак проклятия начерчен на челе, грешников». Кого следует понимать под этими праведными, это определяется следующими словами: „Господь верен тем, кто истинно любит его, смиренно выносить наказания, кто живет праведно по его заповедям и законам, которые Он дал нам для нашей жизни; праведники Божьи достигнут этим (соблюдением закона) вечной жизни; сад Господень, деревья жизни – эти праведники. Корень их упрочен навеки; никогда не будут они истреблены, потому что наследие Божие – есть Израиль. Постараемся точно проследить здесь ход мыслей. Милость Господа соответствует любви к нему, которая выражается в исполнении Его законов. Община таких праведников представляет собою сад Господень, т. е. предмет Его удовольствия и Его гордости. Поэтому праведник может по милости Божьей надеяться на вечную жизнь. Это упование на вечную жизнь праведников было приобретением последних двух веков и особенно поддерживалось партией фарисеев. В заключение приведенного нами отрывка народ израильский назван наследием Господа. Это, очевидно, основано только на том, что Израиль получил и сохранил законы Господа. Не за одну только принадлежность к народу Израильскому, но за точное исполнение законов Божьих каждый человек получает вечную жизнь. А эти законы исполняются и могут исполняться только в народе Израильском. С этой точки зрения необходимо рассматривать и следующее место: „Ты – Господь, а мы – Твой народ возлюбленный; взгляни же на нас и сжалься над нами, Бог Израиля! Мы принадлежим Тебе; не отврати же от нас милосердия своего, чтобы на нас не напали. Ты избрал потомство Авраама из всех народов и дал нам свое имя, Господи. Ты заключил о нас договор с нашими предками, и мы надеемся на Тебя, всем сердцем обращаясь к Тебе. От Господа исходит милость к Израилю в веки веков». Понятно, что если милость Божья связана с исполнением законов, a исполнение законов возможно только для Израиля, то и милость Божья является счастьем, доступным только Израилю. Поэтому псалмопевец совершенно проникнут обетами, данными Богом Израилю. Это служит для него величайшим утешением в печальной действительности. Надежда второго Исайи на возвращение детей Израиля из рабства высказывается снова в образном богатом красками изложении: „Трубите в Сионе в священные трубы, пусть в Иерусалиме раздадутся голоса вестников победы, так как Господь в своем милосердии посетил Израиль. Взойди на сторожевую башню, Иерусалим, и взгляни на детей твоих, с востока и с запада собранных Богом. С севера идут они, радуясь своему Богу; он привел их с самых отдаленных островов. Высокие горы Он обратил для них в равнину, холмы исчезли перед возвращающимися домой. Леса должны были своей тенью укрывать их на пути, благовонные деревья вырастил для них Господь, чтобы Израиль совершал свой путь под охраной величия своего Бога. Надень свою праздничную одежду, Иерусалим, возьми в руки свой священный покров, ибо Господь определил благо Израиля на веки веков». За этим описанием следует краткая молитва об исполнении данного обета. Особенно ярко и отчетливо стоит перед глазами псалмопевца картина последнего счастливого времени Израиля, начинающегося этим возвращением изгнанных. Вот как гласит его молитва: „Да очистит Господь Израиль ко дню милости и благословения, ко дню избрания, когда царство примет Его помазанник. Блаженны те, кто будет жить в те дни и увидит благо, даруемое Господом будущему поколению. Место бича займет благочестивый помазанник Божий, исполненный мудрости, справедливости и силы, чтобы руководить людьми в делах справедливости и благочестия и сделать их всех богобоязненными. Это будет поколение, исполненное благочестия в дни милости». При этом следует обратить внимание на то, что это последнее благо будет уделом только избранных праведников, и что образ Мессии, соответственно со всем фарисейским жизненным идеалом, отодвигает на задний план все черты земного величия, которые все же несомненно предполагаются. Как сам Мессия обрисован глубоко благочестивым, так и его жизненной целью, которую он силой будет проводить, является обращение людей к истинному благочестию. Конечно, люди, которые осуждали светскую жизнь, основанную на воинственных и правовых принципах, не могли желать сложной государственной жизни для последних блаженных времен. Этому соответствует великий образ Мессии, набросанный в другом месте этих псалмов. Он вызван тем, что на Асмонеев смотрели как на незаконных царей, не происходящих из рода Давидова. „Взгляни, Господи, и пусть восстанет царь, сын Давидов, к назначенному Тобою времени, чтобы он правил Израилем, рабом Твоим, и одари его силой, чтобы он свергнул незаконного властителя, чтобы он истреблением, мудростью и справедливостью очистил Иерусалим от язычников, которые попрали его, чтобы он лишил грешников их наследства и разбил их надменность, как глиняный сосуд; чтобы он железным скипетром рассеял их всех; чтобы он уничтожил языческие народы словом уст своих, чтобы враги бежали от него при его угрозах, чтобы он наказал грешников за их сердечные помышления». Здесь, конечно, царь является в своем настоящем виде; он уничтожает римское владычество, уничтожает и попирающих Иерусалим римлян. Но оружием ему служат только мудрость, справедливость и слово его уст; потому что железный скипетр, упоминаемый во втором псалме библейского сборника, есть лишь символ строгости и силы. Замечательно, что образ этого царя описывается вполне определенно; из этого можно заключить, что представление о нем было уже давно установлено и что время пришествия этого царя, хотя неизвестно человеку, известно Богу, т. е. точно определено в будущем. Затем следует подробное описание справедливости в царстве Божьем. „Тогда он соединит воедино священный народ, которым будет справедливо править, и будет судить племена народа, как помазанник своего Господа Бога. Он не допустит несправедливости среди них; никто не должен оставаться между ними, кто имеет злые помыслы. Он понимает, что они только сыны Божьи, и распределяет их по коленам в стране, и ни сосед, ни чужеземец не должны далее жить среди них». Это говорится относительно забот Мессии о народе Израильском. Под упомянутыми соседями и чужеземцами подразумевается, вероятно, языческое население новых или освобожденных от иудейского владычества городов Палестины. Само собою, разумеется, что особенно против него была направлена ненависть набожного иудейства, и совершенно понятно, что устранение этого населения входило в состав мессианской веры. Но совершенно неправильно было бы думать, что под власть Мессии не подойдут другие народы. Тот же псалом продолжает: „Он (Мессия) судит народы и племена мудро и справедливо и держит в своей власти языческие народы, чтобы они служили ему. Он распространяет почитание Бога в преддверии вселенной, он делает Иерусалим снова чистым и священным, как вначале, так что с концов земли стекаются народы взглянуть на его величие, приводя с собою утомленных сыновей Сиона, взглянуть на его божественное величие, которым он его украсил. Он же, царь, посланный Богом, править ими справедливо. И во дни его нет несправедливости в его владениях, потому что все они святы, и их царь–помазанник Божий». Таким образом, здесь описывается, как в известном, повторяющемся у Исайи и Михи пророчестве, приход язычников в Иерусалим на поклонение. Но хотя несомненно, что царство Мессии изображается, как великое всемирное государство со столицею Иерусалимом, поэт придает очень мало значения величине и политическому могуществу этого государства. Прославляется только святость мессианского царя и всех его подданных. Здесь нет места даже намеку на соперничество с бывшим в то время в полном расцвете римским государством. То, что изображают нам псалмы, совершенно несравнимо с нынешними земными условиями; это – светлый образ, исходящий из другого мира, и лучи его едва касаются грубой поверхности земли.

Соответственно этому очерчивается образ самого Мессии. Потому что он не полагается ни на коней, ни на всадников, ни на луки, не накопляет сокровищ из золота и серебра для войны, и не на помощь людей возлагает он надежду в день борьбы. „Господь – наш Царь», – вот его вера; он силен упованием на Бога: Он будет милостив. Все народы проникнутся страхом к нему, потому что он навсегда покорит мир словом уст своих». В этих стихах вычеркнуто все то, в чем народ, рисуя себе картину золотого века, обыкновенно видит опору своего земного могущества: наполненные сокровищницы и сильное войско. Но очевидно, что именно в этом заключается различие между взглядами саддукеев и фарисеев. Саддукеи не хотели ожидать, пока потомок Давида словом уст своих покорит землю; они надеялись, что потомки Цадока, Асмонеи, дадут им государство, которое внешними средствами, богатством и сильным войском приобретет видное положение среди народов. Идеал же фарисеев был иной. Дальше говорится: „Он благословляет народ Божий мудрым правлением и дает ему отраду. Он непогрешим в своей власти над великим народом, держа в повиновении служащих и изгоняя грешников своими повелениями. Он никогда не погрешит против Господа своего, потому что Господь наделяет его святым духом, мудростью для разумных советов, создаст его деятельным и справедливым. Благословение Господа могущественно над ним, и он непогрешим. Его надежда на Бога, кто же окажется сильнее его! Могучий в делах и сильный страхом Божьим, бережет он паству Бога в вере и правде и заботится, чтобы никто не погрешил на пастбище. В благочестии руководит он ими и не дает возникнуть гордости, чтобы не происходило между ними насилия. Так подобает править царю Израиля, избранному и поставленному Богом над домом израильским. Его речи более блестящи, чем самое драгоценное золото; в открытом суде назначает он удел священным народам и родам. Его изречения равносильны изречениям ангелов среди священных народов. Блаженны те, кто будет жить в те дни и увидит счастье Израиля в соединении племен, совершенном Господом». Едва ли где нибудь чище и величественнее нарисован образ властителя и нигде, кажется, не подчеркнута так резко нравственная цель воспитания подданных, как первый долг государя. И все-таки это изображение расплывается, как тень, как только мы сравним его с каким-нибудь историческим образом властителя. Из различных целей, которые постоянно сменяясь, наполняли жизнь Цезаря, величайшего современника нашего псалмопевца, здесь указывается лишь одна, да и то в самых общих чертах. При таком сравнении становится совершенно ясно, что эта вера в Мессию сложилась лишь, как противовес действительности, а не из живого созерцания великого правителя. Но этот недостаток лучшего из дошедших до нас произведений, излагающих сущность иудейской веры в Мессию, чрезвычайно важен в историческом отношении. Потому что, если фарисейство в своем изображении Мессии не придает никакого значения разнообразным обязанностям великого властителя, a ценит только могучее влияние одаренной Господом нравственной личности на призванное к нравственной же жизни человечество, то уже недалеко до образа Мессии, лишенного всех черт политического величия, но всецело исполняющего, мудро и праведно, воспитательную задачу государя. Здecь фарисейство составляет переход к христианству»

4. От смерти Помпея до смерти Цезаря

В это время заботу о политике иудеев взял на себя Антипатр. После смерти Помпея он сделался одним из вернейших приверженцев Цезаря и доказал это во время египетского похода Цезаря, не только присоединив вмecтe с Гирканом II свои вспомогательные отряды к войску Митридата, шедшему из Пергама на помощь Цезарю, но и побудив аравитян, тираннов и независимые города Сирии последовать за Цезарем. При взятии укрепленной Пелузии Антипатр пробил первую брешь в стене; видя, что египетские иудеи остаются верны царствующему дому Птоломеев, как своим благодетелям и покровителям, Антипатр показал им послание своего ставленника, первосвященника Гиркана II, призывавшее их перейти на сторону Цезаря и поддержать дружественное ему войско. Таким образом, достигли Мемфиса, добровольно отворившего свои ворота войску Митридата. После этого произошла битва с египтянами у так называемого иудейского лагеря, и победа, с трудом одержанная римскими вспомогательными войсками, вполне принадлежала Антипатру, так как Митридат без его помощи был бы разбит. Следствием этого было то, что Цезарь в течение этого похода стал возлагать все трудные и опасные поручения на Антипатра. При этом Антипатр один раз был ранен.

По окончании этой войны Цезарь отправился в Сирию, чтобы там привести дела в порядок по своему усмотрению. Гиркан II остался первосвященником и этнархом; Антипатр получил права римского гражданства, полную свободу от налогов, и вдобавок должность наместника Иудеи. Тщетно Антигон, единственный оставшийся в живых сын Аристобула II, взывал к Цезарю о мести за своего отравленного отца и казненного брата. Ему было отказано, так как Антипатр имел достаточно оснований объявлять всякую милость Цезаря к этому Асмонею гибельной и опасной. Напротив, Гиркан, конечно, к великой радости иудеев, получил разрешение вновь воздвигнуть стены Иерусалима, разрушенные Помпеем. Цезарь, как и Помпей, исходил из того принципа, что в римском владычестве должно видеть не тяжелый гнет, а защиту от нападений. Особенно ясно это выражается в том, что теперь, как во времена асмонейских князей до Иоанна Гиркана, было отправлено из Иерусалима в Рим посольство с золотым щитом, чтобы по довольно наивному объяснению, возобновить старое расположение, дружбу и союз иудеев с римлянами и просить защиты для страны и гаваней. Это было торжественно обещано. Замечательно, лишенное, впрочем, политического значения, решение афинян почтить Гиркана II, этого благочестивого иудея, в благодарность за оказанное им гостеприимство поднесением ему золотого венца, установкой его статуи в роще Демоса и Харит и прославлением его имени при величайших торжествах города. И тут обнаружилось удивительное умение римлян поддержать в подвластных им народах чувство самостоятельности и свободы. Народное собрание в Афинах делает постановления, как будто над ним нет никакой чужой власти.

Между тем Цезарь покинул Азию, побудив в Малой Азии Фарнака и назначив на его мecтo Митридата царем понтийским. Антипатр возвратился в Иерусалим, начал постройку стен и принудил к повиновению непокорных иудеев, дав им почувствовать невозможность стряхнуть с себя его власть, врученную ему Цезарем. Далee он позаботился о том, чтобы эта власть сделалась наследственною в его роде, и для этого поручил управление окрестностями Иерусалима своему старшему сыну Фазаелю, младшего же, Ирода, едва достигшего пятнадцатилетнего возраста, сделал правителем Галилеи. Несмотря на свою молодость, Ирод вскоре геройским подвигом снискал себе общую любовь. Он поймал и убил разбойничьего предводителя Иезекию, тревожившего со своей шайкой Галилею и пограничные части Сирии. Точно также и Фазаел привлек к себе сердца жителей Иерусалима своим тактом и мягким управлением. При своем фактическом господстве над Иудеей Антипатр не заботился об уменьшении обычных почестей, воздаваемых неспособному Гиркану II; последний же с своей стороны еще раз сделал слабую попытку заявить против всемогущего идумейского дома свои наследственные права на власть. Поводом к этой попытке послужило открытое нарушение закона молодым Иродом. Дело в том, что последний, вполне естественно, без суда, предал казни Иезекию и его шайку. Всеобщая любовь, вызванная этим поступком, должна была сделать его в глазах Гиркана еще более достойным наказания, и при этих обстоятельствах в первый раз за продолжительное время совпали желания фарисеев и саддукеев: саддукеи заботились об интересах царского дома Асмонеев, фарисеи о строгом исполнении законов. Итак, Гиркан предложил Ироду защищаться перед Иерусалимским синедрионом. Возможность такого образа действий вполне освещает второе изменение в управлении Иудеей со времен Габиния (стр. 193). Ведению Иерусалимского синедриона подлежали также дела Галилеи; синедрион Сепфориса, таким образом, либо был совсем уничтожен, либо подчинен Иерусалимскому. Далее, виновного вызывает в синедрион первосвященник, следовательно, он уже тогда, вероятно, был председателем его. Ирод не противился желанию Гиркана; его отец, Антипатр, советовал ему явиться, так как его отсутствие было бы объяснено трусостью или сознанием своей вины. Но Ирод явился в Иерусалим под двойной защитой: он прибыл с отрядом телохранителей и письмом к Гиркану от наместника Сирии Секста Цезаря, предписывавшего Гиркану немедленно освободить обвиняемого. Когда он, таким образом, предстал пред синедрионом со своими тяжело вооруженными воинами, один из присутствовавших ученых Самеас (Шемая), будто бы выразил удивление по поводу того, что обвиняемый является в священное собрание не в траурном одеянии, а с царской пышностью и, вдобавок, во главе своих воинов, очевидно, чтобы попрать закон, и что все это сходит ему безнаказанно. Тем не менee, Ирод ушел из синедриона невредимым. Гиркан хотел унизить род Антипатра, но этот поступок обратился в горькое унижение для него самого. Его предприятие окончилось позором для него. Видя, что ненависть синедриона к Ироду так велика, что внушает опасение за его жизнь, он из страха перед Антипатром и римлянами сам дал ему возможность бежать. Ирод прибыл в Дамаск, где тогда было сосредоточено римское управление Сирией, и получил от сирийского легата Секста Цезаря в управление областью Килисирию. Отсюда он двинулся с войском на Иерусалим, но был удержан своими родными, как некогда Кориолан, от похода против отечества. Антипатр и Фазаел благоразумно отклонили его от этого шага, который в то время мог быть гибельным для нового царствующего дома; Ирод решил вести обратно свои войска. Вскоре после этого Секст Цезарь был убит приверженцем Помпея Цецилием Бассом, и в то время, как сторонники Цезаря, и между ними Антипатр, сражались при Апамее с партией Помпея, в Сирию прибыло извecтиe о смерти великого полководца (15 марта 44 г. до P. X.).

Это событие, поразившее весь мир, искренно оплакивалось иудеями. Целые ночи напролет плакали они вокруг его погребального костра, потому что Цезарь, главным образом в благодарность за оказанную ему в Египте помощь, издал за время своего правления целый ряд постановлений в пользу иудеев. Так, например, после египетского похода он не только дал Гиркану и его детям звание римских союзников, и сделал их своими личными друзьями, но обеспечил также сохранение особенных иудейских обычаев, подтвердил еще раньше данное римлянами Асмонею Симону право, по которому всякое следствие по делу какого-либо иудея должно было доходить до Иерусалимского первосвященника. Конечно, это постановление, чтобы не остаться мертвой буквой, должно было применяться в очень ограниченном районе. На это указывает распространение постановления Цезаря, кроме римского Капитолия, еще на Сидон, Тир и Аскалон. Тогда же иудеи были освобождены от тяжелого зимнего постоя римских войск в их стране и от всех денежных налогов. При обложении податями принимались во внимание постановления иудейского закона: год, субботний был исключен, „так как в течение его они не снимали плодов и не сеяли»; далee первосвященник сохранял свое обычное содержание. Важный портовый город Иоппе, освобожденный Помпеем, многие другие прибрежные города, незначительные области прибрежной полосы и довольно значительная Лидда были вновь подчинены Иудее. Гиркану и его детям были определены не только некоторые новые доходы, но ему, его семье и его посольству были отведены в цирке почетные места рядом с сенаторами во время боя гладиаторов и зверей; наконец, иудейский правитель по предварительному совещанию с диктатором или его уполномоченным начальником конницы, имел право во всякое время докладывать о своих делах сенату и должен был через самое непродолжительное время получать ответ.

Из этих постановлений видно, что Гиркан все время оставался официальным представителем иудейства, между тем как имя Антипатра не упоминается в них. Можно подумать, что позднейшая история была написана в угоду восходящей династии, и последняя прославляется в ущерб падающей. Но это предположение опровергается соображением о фарисейском, несомненно, возвышенном, направлении Гиркана, и тем, что Антипатр все-таки поручил управление своим сыновьям, когда одному из них было едва 15 лет. Неупоминание имени Антипатра в постановлениях Цезаря, несмотря на его, действительно могущественное положение в Иудее, показывает только, как искусно Антипатр проводил свою роль. Он до тех пор не рвался вперед, пока можно было его отменить, и постепенно укрепил за собою непоколебимое положение. Жалкая слабость, выказанная Гирканом при вызове в Иерусалим молодого Ирода, доказывает кроме скудоумия и бесхарактерности первосвященника, без колебания призывающего к повиновению обвиняемого, которого он не решается осудить, еще и его постыдную зависимость от Антипатра, заставившую его потерпеть, чтобы незрелый мальчик сыграл плохую, недостойную шутку с асмонейским первосвященником и высшим собранием иудейского народа.

5. Иудейство времен расселения

Благодеяния Цезаря распространялись на иудеев и вне Палестины. За иудеями Александрии, которым он был особенно обязан, он подтвердил права александрийского гражданства. Ставя вообще учреждение самостоятельных корпораций, владеющих собственным имуществом в зависимость от разрешения сената, он самостоятельно разрешил основывать иудейские общества с общественными обедами и собственным имуществом. При сильно распространенном тогда стремлении к союзам, которых государство боялось и потому преследовало, допущение иудейских религиозных собраний повело к тому, что множество язычников под личиной богобоязни просило о принятии их в иудейское общество; оно охотно исполняло это, так как иудейство, конечно, гордилось распространением своей религии. Затем, благодаря присоединению Малой Азии, Сирии и Египта к римскому государству, со времен Суллы переселение иудеев на запад, особенно въ Италию и Рим, приняло большие размеры. Возможно, что приход Помпея в Палестину и совершенное им освобождение палестинских городов, а вместе с тем и перемена состава их населения, имели большое влияние на то, что многие иудеи оставили Палестину и переселились в новую столицу мира, где их торговля нашла для себя благоприятную почву; но не следует, подобно иудейскому писателю Филону, приписывать главное значение пленникам, приведенным в Рим Помпеем, так как в действительности они составляли лишь самую незначительную часть переселенцев. Об изгнании, как во времена Салманасара или Навуходоносора, здесь не было и речи. Но уже географ Страбон, начавший писать вскоре после описанного нами времени, говорит о распространены иудеев в римском государстве следующее; „этот народ проник уже во все города, и не легко найти где-либо на населенной земле мecтo, где эта нация не была бы принята и не властвовала бы (конечно в финансовом отношении)». Целым веком раньше тоже самое высказала Сивилла относительно эллического мира. Куда бы ни приходили иудеи, они всюду резко отличались от остального населения исполнением своих законов. Забота о соблюдении законов побуждала их с одной стороны тесно сплачиваться между собою, с другой – строго ограждать себя извне. Как в Александрии они заняли восточную часть города, так и в Риме они поселились по ту сторону Тибра. Неудивительно, что быстро возникали различные толки относительно этих таинственных людей, тем болee, что известные особенности их, как обрезание, запрещение свинины, поклонение Единому Богу без определенного его изображения, вызывали естественную насмешку у всех людей, чувствовавших потребность осмеивать то, чего они не понимали. Было бы, однако, совершенно несправедливо из этих насмешек заключать, что притягательная сила иудейства была незначительна. Неизвестное привлекаемо, хотя бы оно и осмеивалось. Стоит лишь припомнить масонство нашего времени. Как теперь подчас масонские ложи, так и тогда синагога казалась колыбелью истинного просвещения и высокой нравственности, а соединенные с посещением обоих мест странные обряды увеличивали (как и теперь еще увеличивают) их интерес. Насколько тщательно старались верные закону иудеи не оскверняться столкновением с язычниками, настолько охотно отворяли они двери своего храма всякому, кто желал присоединиться к ним. Из иудеев переселившихся въ Европу, только очень незначительная часть происходила по рождению из Палестины. В Малой Азии, северной Сирии, Египту и Киренаике фарисейское направление совсем не имел о, или имело очень мало представителей. Иудеи старались по возможности придерживаться закона, но под конец все-таки применились к обстоятельствам. Здесь существовало иудейство, знавшее историю Асмонеев лишь понаслышке. Всех испытаний, которые пришлось претерпеть израильскому народу с начала этой истории, почти не существовало для иностранных иудеев. Дух эллинизма всюду вел к примирению с язычеством и теперь, как и прежде, это примирение достигалось тем, что религиозные и нравственные идеи иудейства чтились в совете народов, как драгоценное украшение Израиля. Когда, с присоединением Малой Азии к римскому государству, целому ряду тамошних городов были дарованы права римского гражданства, иудеи, поселившиеся там со времен Селевкидов и уже принятые в число граждан отдельных городов, получили участие в этом даре. Когда же Помпей в 50 г. до P. X. приказал проконсулу Лентулу набрать в этих областях два легиона из римских граждан, то иудеи Эфеса, а затем и всей Азии добились освобождения их от набора на том основании, что им воспрещалось по субботам носить оружие и маршировать, и предписывалось иметь свою особенную пищу. Освобождение их от военной службы было подтверждено и после смерти Цезаря. Иудейство, заявляющее такие исключительные пожелания, конечно, также строго придерживалось закона, как и то, которое в Палестине, в противоположность национально-саддѵкейским стремлениям, обратилось в фарисейство. Замечательно, что тот же фарисейски строгий Гиркан, сам отправившийся в поход ради Цезаря и сражавшийся вмecтe с войсками Митридата, впоследствии, после смерти Цезаря, поддерживал просьбу римских иудеев Малой Азии об освобождении их от военной службы. Кажется, что он сам впоследствии отрекался от этого египетского похода, принесшего ему столько почестей: в позднейшей истории, его подвиги сплошь приписываются Идумею Антипатру. Во всяком случае, этот египетский поход есть лучшее доказательство внутренней необходимости, направлявшей всякое политическое стремление иудеев на путь саддуцеизма. Заниматься политикой, оставаясь ревностным иудеем, было невозможно.

Как в вопросе о свободе от военной службы, так и вообще римляне заботились о том, чтобы иудеям было по возможности облегчено исполнение их законов. Им повсеместно были предоставлены отдельные места для общественных собраний, как для молитвы, так и для разбирательства их внутренних раздоров; им предоставлялось, если не здание, то мecтo на берегу моря. Также было им предоставлено и право особенного возделывания плодов, под которым можно подразумевать удивительные постановления ученых относительно того, что можно выращивать вмecтe. Постоянно повторяется, что соблюдение субботы должно быть им разрешено. Особенно обращалось на это внимание исполнителей римской судебной власти; в субботу нельзя было взыскивать с иудеев денежной пени. Уже тогда шла речь об общих иудейских кассах. Малоазиатские иудеи во время войны с Митридатом скопили на острове Koc 800 талантов. Они были тогда отняты у них Митридатом. Цель этого собирания денег не вполне ясна, так как налог в пользу храма отсылался в Иерусалим, а сбор для общих обедов едва ли составлял такую сумму. Очень возможно, что это было частное состояние многих иудейских семейств, скрытое из страха перед Митридатом.

6. Смерть Антипатра. Возвышение Ирода

Римская гражданская война, представлявшая до смерти Цезаря борьбу между партиями Цезаря и Помпея, изменилась вследствие этого события в том смысле, что явились новые предводители, продолжавшие войну друг с другом с еще большей яростью. Сначала новые триумвиры сражались с убийцами Цезаря, а затем друг с другом. Из убийц Цезаря Кассий прибыл в Сирию, где как раз в это время партия Помпея одержала победу у Апамеи над партией Цезаря. Цецилий Басс умертвил Секста Цезаря и подчинил себе Сирию; посланный Цезарем новый правитель легат Л. Стаций Мурк, несмотря на поддержку нескольких преданных князей находился при осаде Апамеи в затруднительном положении. В это время прибыл Кассий и принудил как осаждающих, так и осажденных присоединиться к его войску; он собирал всюду оружие и войска и наложил на города тяжелую денежную пеню. Писаный закон о свободе иудеев от военной службы не смущал его; он приказал собрать в Иудее 700 талантов серебра. Антипатр поручил своим родственникам, сыновьям и некоему Малиху собрать эти деньги. Первым справился с этим делом Ирод, благодаря чему, конечно, попал в милость к Кассию; потому что, как совершенно справедливо замечает повествователь, Ирод считал разумным выражать римлянам почтение и за чужой счет приобрести их расположение. Эта характерная черта обнаруживается и в его дальнейших поступках. Поэтому, когда Мурк и Кассий оставили Сирию, Ирод был назначен начальником Килисирии, и ему было вверено все управление. В других местах деньги не были так скоро собраны; вследствие чего Кассий приказал продать в рабство жителей четырех городов; Эммауса, Гофны, Лидды и Тимны, лежавших вокруг Иерусалима. Другие части Иудейского государства он отдал Тиру.

Когда Кассий удалился из Иудеи в Малую Азию, слабому Гиркану самостоятельность Антипатра, по-видимому, показалась невыносимой. По крайней мере, он едва ли был совершенно не причастен, к тому, что Антипатр, обедавший у него вмecтe с тем же Малихом, умер, выпив отравленное вино. Малих тотчас же был объявлен его преемником, и ему впоследствии было приписано это преступление. Из обоих старших сыновей Антипатра Фазаел один понял, что молчание будет благоразумнее всего в это время, и, казалось, был озабочен только тем, чтобы обставить, возможно, торжественнee похороны отца. Ирод же, напротив поспешил во главе своих воинов из Галилеи, завоевал по пути освобожденную Помпеем, но разоренную внутренними смутами Самарию и в какой то праздник вступил въ священный город. Гиркан старался удержать его вдали, ссылаясь на неуместность вступления языческих или полуязыческих войск в Иерусалим в праздничный день; тем не менее, Ирод ночью вошел в Иерусалим. Но это, по-видимому, не произвело благоприятного впечатления на толпу. Когда Малих стал громко оплакивать внезапную кончину своего друга Антипатра и вдобавок окружил свою особу на случай различных неожиданностей телохранителями, Ирод счел более уместным по примеру своего брата Фазаеля оставаться спокойным и даже заключить внешним образом дружбу с Малихом. Случилось, что оба, Ирод и Малих, после завоевания Кассием малоазиатского города Лаодицеи были посланы Гирканом для принесения ему поздравлений. Ирод же еще раньше тайно выхлопотал себе у Кассия позволение отомстить за смерть отца. Вследствие этого Малих был схвачен и убит римскими солдатами на морском берегу по дороге в Малую Азию, когда он собирался посетить в Тире своего сына, жившего там в качестве римского заложника. Впоследствии это убийство было, конечно, объяснено самыми основательными доводами: Малих будто бы хотел увести из Тира своего сына и подстрекнуть иудеев к восстанию. Гиркан II, сперва оцепеневший от этого преступления, успокоился, как только узнал, что это было лишь исполнением поручения Кассия и не находил достаточно черных красок, чтобы описать вину несчастного Малиха (которая, может быть, больше была его собственной). Таким образом, история этого времени, подобно истории владычества Птоломеев над Палестиной, подтверждает многочисленными примерами старую истину, в какой мере рабство портит характер.

Римская междоусобная война и теперь мешала водворению порядка в Иудее. Кассий оставил римских солдат в Иерусалим под властью некоего Геликса; в то же время Иерусалимом по назначению Антипатра управлял сын его Фазаел. Наконец, брат Малиха владел целым рядом городов, в том числе, укрепленной Массадой у Мертваго моря. Ирод, военный правитель Килисирии, лежал больным в Дамаске, когда до него дошло известие о войне между Геликсом и Фазаелем. Весьма возможно, что болезнь эта пришлась ему очень кстати, так как он не желал воевать ни против римлянина Геликса, ни против своего брата, хотя последний и являлся значительным препятствием его честолюбию. Только тогда, когда Фазаел одержал победу над Геликсом и принудил его к отступлению, Ирод тоже выступил в поход и изгнал брата Малиха из Иудеи. Вслед за этим Ирод умным поступком доказал свое умственное превосходство над Фазаелем. Не без основания Фазаел стал обвинять Гиркана II, который, отчасти из боязни перед римлянами, отчасти же из злобы на свое бессилие, открыто перешел против рода Антипатра на сторону Геликса. Если бы дело касалось только личных свойств Гиркана, то было бы вполне простительно, если бы Фазаел, как победитель Геликса, захотел основательно проучить и Гиркана. Но Гиркан II был первосвященником, наследником дома асмонеев, и если часто раздавались жалобы на его недостойных сыновей, то все-таки заслуги его при освобождении Израиля не могли быть вычеркнуты из истории. Ирод пошел более мирным путем, чтобы обойти препятствие, которое представлял в своем лице Гиркан, как носитель закона. Он сам стал приверженцем закона, обручившись с Мариамной, по отцу внучкой Аристобула II, а по матери Александре внучкой Гиркана II, в лице которой, таким образом, примирялись обе враждовавшие линии дома асмонеев. От первого брака с иудейкой Дарис, у Ирода уже тогда был сын, названный по деду Антипатром. Обручение Ирода с Мариамной ускорило, кажется давно готовившуюся войну. Еще был жив сын Аристобула II Антигон. Последний соединился со своим шурином Птоломеем Менеем из Халкиды и с Марионом, тиранном города Тира, утвержденным Кассием. Марион, вторгнулся сперва в Галилею и расположил там в трех местах финикийские гарнизоны. Ирод поспешил туда с юга и вытеснил его, успев въ тоже время снискать себе любовь подчиненных Мариона своей ласковостью и услужливостью, освобождая и частью даже наделяя подарками весь гарнизон. Затем он сам отправился против Антигона, и разбил его, едва лишь тот успел достигнуть границ иудейских владений.

Благодаря битве при Филиппе (42 г. до P. X.) Октавиан и Антоний сделались повелителями Римского государства. Антоний взял на себя управление Азией. Когда он прибыл из Македонии в Вифинию, расположенную на севере Малоазиатского полуострова, туда явились приветствовать победителя, между прочим, также и знатные евреи, горько жаловавшиеся на положение Иудеи. Это были, очевидно, люди фарисейского направления, которым вообще опостылели политические дела; они изливали всю свою злобу на существующие обстоятельства в обвинениях против Фазаеля и Ирода. Со стороны Гиркана II они ожидали себе всякого добра; ведь он был воспитан в школе фарисеев. Но они оплакивают беспомощность первосвященника, который правит только номинально; в действительности же, властвуют сыновья Антипатра. При этом они, конечно, упускали из виду, что причина беспомощности Гиркана заключалась именно в его фарисейском направлении, которое они в нем превозносили. Между тем Ирод не боялся таких непрактичных обвинителей. Он сумел устроить так, что Антоний даже не выслушал их. К такому результату, может быть, привело содействие денег, но как бы то ни было, Ирод сумел снискать доверие Антония. Весьма вероятно, что ему в этом помогло знакомство Антония с недавними событиями в Палестине, так как 12–15 годами раньше Антоний под начальством Габиния сражался в союзе с Антипатром против сына Аристобула II Александра. Теперь Ирод совершенно открыто сделался приверженцем римлян, как раньше Антипатр; на это указывают его отношения к Сексту Цезарю и Кассию. Конечно, обручение с Мариамной привело его также к более тесной связи с враждебной римлянам ветвью асмонейского дома. Но Ирод не ошибался, считая этот брак разумным поступком, посредством которого он хотел примирить враждебных Риму асмонеев с существующим положением. Поэтому Антоний видел, вероятно, в Ироде подходящее орудие для своих планов относительно Иудеи. В то же время он имел случай оказать иудеям услугу. Гиркан сам отправил к нему в Эфес, куда он прибыл из Вифании, трех послов с золотым венцом и просьбою исправить зло, причиненное Кассием иудеям. Эту просьбу Антоний принужден был исполнить, хотя бы как противник убийц Цезаря. Он приказал освободить всех иудеев проданных в рабство Кассием и его подчиненными и предписал городу Тиру возвратить дарованные ему Кассием иудейские земли прежним владельцам, а также прекратить дальнейшие насилия над иудеями. Это последнее постановление относилось, очевидно, к войне тиранна Мариона с Иродом. Относительно некоторых спорных правовых вопросов, он успокоил их обещанием в скором времени прибыть лично. Он, действительно, отправился из Эфеса, прежде всего в столицу Сирии, Антиохию. Попутно он познакомился в Тарсе с Клеопатрой Египетской, любовь которой впоследствии сделалась столь гибельной для него. Чем больше приближался полководец к священной земле, тем больший страх внушали представителям фарисейства его хорошие отношения с Иродом. Сто знатных иудеев с опытными ораторами во главе жаловались на Ирода и его приверженцев в торжественной аудиенции в Дафне у Антиохии. Ирод поручил свою защиту некоему Мессале. В чем именно заключалось обвинение, об этом не упоминается; но способ, которым Антоний отказал обвинителям, ясно указывает на впечатление, которое они произвели на него. „ Которая из обеих партий умеет лучше управлять?» – спросил он первосвященника Гиркана, присутствовавшего при этом. – „Партия Ирода», последовал ответ, ожидаемый, конечно, и Антонием, так как после этого ответа он назначил Фазаеля и Ирода тетрархами (т. е. правителями четверти, впоследствии вообще части страны) Иудеи и поручил им все управление. Пятнадцать человек их противников он арестовал, и только благодаря разумному вмешательству партии Ирода, не предал их казни.

Итак, противники Ирода, по отзыву самого Гиркана, оказались негодными для управления государством; несмотря на это, они пользовались большим почетом и, несомненно, имели большое влияние на иудейский народ. Судя по всему сказанному, это могли быть только фарисеи. Припомним, что Гиркан и Антипатр, по следам которого шел и Ирод, во времена Помпея и еще раньше, при жизни Александры, выступили в роли вожаков фарисейского направления против Аристобула II. Теперь они стали заниматься политикой, и фарисейство отвернулось от них, как прежде от саддукейских князей. На такой оборот дела еще прежде указывали некоторые признаки. Уже к Помпею в Дамаске явилась толпа иудеев, вообще не желавших иметь государя в своей стране; события во время Помпея не дали даже набожному Гиркану возможности приобрести особенное расположение народа. К этому присоединился столь гибельный, с фарисейской точки зрения, договор с Римом, ведение войны для Рима и многие бедственные последствия римской гражданской войны, в чем, конечно, ни Гиркан, ни семья Антипатра небыли виновны, но что вследствие известной внутренней необходимости фарисеи, ненавидевшие всякую политику, ставили в вину тогдашним руководителям иудейской политики. Интересно, что уже в псалмах Соломона умалчивается об Идумейском министре и партии Гиркана. Эта партия, исключенная из числа фарисеев, и не принадлежащая к саддукейской, не имела вначале никакого названия. В позднейшее время сложилось выражение – иродианец, но оно не успело приобрести в языке права гражданства, так как новый царский дом удержался недолго. Саддукеи вымирали; с Аристобулом II и его сыном Александром погибли очень многие из них. Оставшиеся вероятно возлагали надежды на брата Александра, Антигона, побежденного Иродом; позже саддукеи являются уже не политической партией, a религиозной сектой, отвергавшей веру в воскресение и все дальнейшее развитие фарисейского мировоззрения. Таким образом, скорлупа старого саддукейства осталась; зерно же, то есть национальная политика в пользу царского дома цадокидов погибла с падением Асмонеев.

Обхождение с фарисейскими послами в Антиохии вызвало на родине среди их единомышленников взрыв отчаяния, о силе которого можно судить по тому, что когда Антоний, вскоре собирался отправиться в Тир, туда явилось не менее 1000 иудеев с обвинениями против Фазаеля и Ирода. Они расположились перед городом на морском берегу. Когда Антоний узнал об их намерении, он велел усмирить мятежников. Ирод и Гиркан и теперь сперва старались мирно уладить дело; для них было особенно важно сохранить расположение своего народа. Они сами отправились в лагерь, убеждали и просили собравшихся уйти, обращая их внимание на опасность их дальнейшего пребывания здесь после приказа императора. Но все было напрасно. В конце концов, они были разогнаны римскими солдатами, некоторые были убиты, многие ранены, большинство отделалось страхом. Но это жестокое обращение с беззащитной толпой вызвало сильное волнение в Тире; на улицах раздавались по адресу Ирода громкие проклятия; результатом всего этого был приказ Антония казнить иудеев, арестованных в Антиохии, как зачинщиков бунта.

7. Парфяне в Палестине. Антигон

Антоний уже отправился из Тира в Александрию и там, в объятиях прекрасной Клеопатры наслаждался роскошными празднествами, когда персидский царевич Пакор, сын Орода I, с римлянином Лабиеном, некогда посланным Кассием к парфянам, перевели огромное войско из парфянских наездников чрез Евфрат и завоевали Апамею на Оронте в 41 г., и Антиохию в 40 г. до P. X. Затем победители проникли вглубь Малой Азии и двумя отрядами поспешили в Палестину. После всего происшедшего в Вифании, Дафне и Тире, было ясно, что большая часть иудеев будет приветствовать парфян, по крайней мepe вначале, как освободителей от римского и идумейского владычества. Прежде всего, была сделана попытка еще раз воскресить партию саддукеев, лишенную Помпеем и его приверженцами политического значения. Антигон, сын Аристобула II, шедший некогда в триумфе Помпея и затем безуспешно сражавшийся у Тира с Марионом против Ирода, обратился к парфянскому сатрапу Барзаферну за помощью для возвращения родительского трона. Как мало затруднялся этот саддукейский Асмоней в выборе средств, показывает обещание, данное им парфянам за уступку ему Иудеи. Кроме 1000 талантов, он обещал выдать им 500 женщин из знатнейших родов. Пакор двинулся вперед по морскому берегу. Он взял Сидон и Птолемаиду; укрепленный же Тир не сдался. Теперь он послал конный отряд с Антигоном в Иудею; в дубовом лecy у горы Кармел произошло сражение; масса иудеев перешла на сторону Антигона, и он поспешно устремился к Иерусалиму. Здесь у осажденного царского дворца произошла жестокая рукопашная схватка. Наконец Фазаелю и Ироду удалось оттеснить нападающих к храмовой области и поставить вооруженную охрану в ближайших к их дворцу домах. Но в памяти народа с появлением Антигона воскресло великое прошлое Асмонеев, и толпа сожгла эти дома вместе с занявшими их приверженцами идумеев. Таким образом, к Пятидесятнице 39 г. до P. X. весь Иерусалим, за исключением ближайших окрестностей царского дворца, принадлежал Антигону, и дух старого саддукейства, казалось, снова пробудился в жителях, сплотившихся вокруг асмонейского героя. Наконец, Гиркан и Фазаел решились вступить в переговоры с предводителем парфян, и когда он направил их к наместнику Барзаферну, они, несмотря на все уговаривания Ирода, отправились к нему. Поездка была совершена под прикрытием парфян, а в Иерусалим также остался для охраны Ирода парфянский отряд. Наместник принял просителей любезно, но приказал тайно наблюдать за ними. Когда же он потом отправился к Пакору, то, очевидно, счел тайный надзор за ними недостаточно надежным и приказал заключить обоих знатных гостей под стражу. Это было необходимо, так как уже многие советовали Фазаелю бежать. Некий Офелий предложил ему даже корабли для этой цели. Впрочем, для парфян было самым важным вопросом, кто заплатит им больше, Фазаел или Антигон. Может быть, они надеялись получить деньги от обоих. За Иродом между тем следили в Иерусалиме, и когда до него дошел слух об aфeрe Фазаеля, он счел наиболee разумным однажды вечером бежать из Иерусалима на юг в Идумею, вмecтe со всей своей семьею, матерью, сестрой, невестой, тещей, младшим братом, слугами и всем имуществом. Это, вероятно, был довольно большой караван. Потому что, когда Ирод в Эресе, идумейском городе, встретился со своим братом Иосифом и обдумывал, как ему поступить, то peшил, что крепость Масада у Мертвого моря, куда он направлялся, слишком мала для такого множества людей. Кроме того, его преследовала и в бегстве ненависть иудеев. Уже по пути к Эресу ему пришлось выдержать сражение, но не с парфянами, а с иудеями, причем он одержал блестящую победу. Он отпустил большую часть своих людей, свыше 9000, и только около 800 человек взял с собой в Масаду. Здесь он укрепился и запасся провиантом, а затем сам отправился в Петру (Селу) к аравийскому царю Малхусу, чтобы взять у него денег, в подарок или заимообразно, и с их помощью освободить своего брата и восстановить владычество своего рода в Иудее.

Но судьба Фазаеля была уже решена. Пакор, к которому отправился Барзаферн, очевидно, для того; чтобы услышать его мнение относительно притязаний на престол, отдал предпочтение Антигону, вероятно, потому, что прошлое Антигона служило порукою за то, что он уже никогда не вступит в дружбу с римлянами. Антигон был привезен в страшно опустошенную и разграбленную парфянами Иудею, и ему были выданы оба пленника, Гиркан II и Фазаел. Он не поколебался дать приказ отрезать уши своему старому дяде, чтобы навсегда лишить его возможности нести сан первосвященника. Так он и был уведен парфянами. Теперь Фазаел увидел, что всякая надежда для него потеряна. С оковами на руках он не мог бы воспользоваться оружием, даже если бы оно у него было, и разбил свою голову о стены тюрьмы. Приказал ли Антигон его еще отравить, как уверяют некоторые, это, в сущности, безразлично. Между тем Ирод не мог добиться у аравитян ни денег для выкупа своего брата, ни какой либо другой помощи; они отказали из страха пред парфянами. Тогда он отправился в Египет, где Клеопатра тщетно старалась удержать его в Александрии: он торопился в Италию. В дороге буря причинила ему много бедствий: он должен был оставаться на острове Родосе, пока будет выстроена трирема. Несмотря на свое тяжелое положение, он употребил свой досуг на то, чтобы помочь городу Родосу, разоренному Кассием, вновь достигнуть благосостояния. Наконец, прибыв через Бриндизи в Рим, он посетил Антония и изложил ему новые перемены в Иудее, судьбу Гиркана и Фазаеля, воцарение Антигона, свое бегство в Масаду, бедственное положение своей семьи и свое дальнейшее странствование. Само собою, разумеется, что Антоний должен был помочь Ироду в нужде. Благодаря воцарению Антигона в Иерусалиме влияние парфян распространилось до границ Египта; важный сирийский берег, за исключением Тира, был в их руках. Римское государство потеряло не только прекрасные провинции; большая опасность заключалась в распространении неприятеля по берегам Средиземного моря. Путь к сердцу государства, в Италию, был им открыт. Поэтому Антоний добился решения сената, которым Ирод был признан царем Иудеи. В столице с чужим гостем обращались, конечно, сообразно с этим саном. После заседания сената он шел между Октавием и Антонием, окруженный консулами и другими государственными чиновниками, в Капитолий, чтобы вместе с ними совершить языческое жертвоприношение и засвидетельствовать документ о своем утверждении. После этого его угощал Антоний. Утверждение Ирода произошло при консулах Гнее Домицие Кальвине и Гае Азиние Поллие в 40–39 г.г. до P. X.

Ирод сейчас же отправился в Иудею, чтобы отнять у Антигона переданную ему страну. Но еще до его прибытия римский полководец Публий Вентидий, посланный в Сирию для покорения парфян, явился пред Иерусалимом, чтобы оказать деятельную поддержку брату Ирода, Иосифу, запертому в Масаде. В действительности, он согласился отступить за некоторую сумму, врученную ему Антигоном, и передал дальнейшее ведение войны против Антигона некоему Силону, который пришелся по сердцу Антигону, так как последний надеялся скоро освободиться от него с помощью парфян.

Таким образом Ирод, высадившись в Птолемаиде, не нашел значительной поддержки со стороны римлян; за то иудеи за это короткое время, совершенно разоренные и истощенные парфянами и Антигоном, забыв свою прежнюю ненависть, приветствовали в идумейском царе избавителя от их плачевного положения, точно также, как незадолго пред этим приветствовали в Антигоне освободителя от Фазаеля и Ирода. Тотчас же под его знамена собралось большое войско из местных жителей и чужеземцев; в особенности в Галилее, его прежнем округе, все ликовало по случаю его прибытия. Он двинулся сперва мимо Иерусалима к Масаде, осажденной Антигоном. По дороге он взял Иоппе, чтобы оттуда потом не мешали ему при предстоящем завоевании Иерусалима. Римлянин Силон, все еще остававшийся в Иудее, присоединился теперь по чувству долга к Ироду. Приверженцы Антигона всячески старались воспрепятствовать их соединению; дело дошло до сражения, и Ирод должен оказать значительную поддержку своему великодушному союзнику, так как иначе он погиб бы со своим войском. В Иудее Ирод всюду нашел множество приверженцев. Именно здесь сильнее всего свирепствовали парфяне, а затем Антигон своими притеснениями. Таким образом, он отправился в Масаду к своим, не встретив значительного сопротивления. По-видимому, смелым маневром, он взял и крепость Эресу, в которой встретился со своим братом Иосифом после бегства из Иерусалима. После этого он с сильным войском двинулся к Иерусалиму. Он расположился на запад от Иерусалима и, прежде чем начать приступ на хорошо укрепленный город, приказал глашатаям провозгласить пред стенами, что он пришел для блага народа и города, и не будет питать злобы ни против кого, что он забудет все вынесенные им несправедливости. Между тем Антигон вел переговоры с римлянином Силоном; он говорил, что римской справедливости не подобает передавать государство частному лицу, к тому же даже не иудею, а идумею. Правда, он, Антигон, своим царским саном обязан парфянам, врагам Рима. Но он готов отречься от этого сана в пользу какого-либо своего родственника, угодного Риму и имеющего по своему священническому происхождению – следует обратить внимание на это удивительное в устах первосвященника заявление – законное право на царскую власть

В этих словах, сообщаемых Иосифом, переданы ли они правильно или прибавлены позднейшим автором, вполне ясно отражается саддукейское представление о законности асмонейской династии. В качестве потомков Цадока они были законными первосвященниками; первосвященник же по древне-израильским понятиям не был государем. Даже в „хронике», этом удивительном искажении истории в угоду предписанием религии, Давид стоит выше Цадока, как еще раньше, Моисей рядом, или вернее, выше Арона. Тем не менее в Ветхом Завете есть целый ряд положений, на основании которых можно было доказать право первосвященников Асмонеев на царский сан; уже пророк Осия видел в избрании израильским народом царя отпадение от Бога, и эта мысль проходит красной нитью чрез значительную часть ветхозаветной летописи. Там, где она высказывается, она составляет обратную сторону верования в царство Иеговы в Израиле. Заместительство невидимого царя, поэтому взгляду, естественно принадлежало первосвященнику. Рядом с этим проводится то резко, то более мягко противоположное мнение, что заместителем Бога, как единственного истинного царя Израиля, должен быть назначенный Богом царь. Этим последним взглядом, выгодным собственно только для потомков Давида, пользовались саддукеи, доказывая законность царского сана Асмонеев на основании их происхождения из первосвященнического рода. Как первосвященники, Асмонеи заступают место невидимого царя Израиля; наместник же этого Царя может по древне-израильским воззрениям, называться царем. Этим взглядом, давно получившим право гражданства, пользовались для защиты царства первосвященников, не дозволенного прежним поколениям.

Слова Антигона, однако, остались бесплодными, и он сам вскоре счел более разумным взяться за оружие. И не без успеха. Его стрелки, в самом деле, держали войско Ирода вдали от стен Иерусалима. К тому же среди римских вспомогательных войск вспыхнуло открытое восстание. Во всех окрестностях Иерусалима ничего нельзя было больше достать; так основательно хозяйничали здесь парфяне и сам Антигон. Кроме того, изнеженные римские солдаты считали это время года уже неудобным для войны и требовали удобных зимних квартир. Ирод обещал сделать все, зависящее от него, и лично заботился об исполнении своего обещания. Он приказал доставить в Иерихон из окрестностей Самарии плоды, вино, масло, скот и т. д., чтобы солдатам выдавалось их ежедневное продовольствие. Но войска Антигона завладели Иерихоном, и Ирод был вынужден направиться к Иерихону с 10-ю когортами, пятью римскими и пятью своими. Он овладел городом, кажется, без труда, и представил свободный выход 500 жителям, запершимся в крепости с женами и детьми. Но тут его изголодавшиеся солдаты дико набросились на собранные в городе запасы и стали грабить. Это произвело, вероятно, очень дурное впечатление, так как впоследствии вся вина за это происшествие была взвалена на римлян. Несмотря на эту победу, римских солдат никак нельзя было принудить к дальнейшей осаде Иерусалима; они отправились на зимние квартиры в южную Идумею и в обе северные провинции – Самарию и Галилею. То обстоятельство, что Силон без затруднения расположил часть войска в принадлежащей Антигону Лидде, считалось ясным доказательством измены Ироду. Таким образом, даже Ироду союз с римлянами принес мало пользы. Не имея возможности добиться чего-нибудь перед Иерусалимом, Ирод послал своего брата Иосифа в Идумею, а сам направился в Галилею, чтобы подчинить себе эти области. Своих родных он перевел из Масады в Самарию. В Галилее он без труда взял важный город Сепфорис, во время снежной метели. Гарнизон был, по-видимому, слишком мал для сопротивления. В виду того, что Ирод дал гарнизону возможность бежать беспрепятственно, несмотря на снежные следы, и нужно думать, что деньги и мягкие речи немало способствовали его победе. Гораздо труднее оказалась начавшаяся теперь партизанская война. Разбойничество было со времен Давида обычным образом жизни политических беглецов в Палестине. Начало своей деятельности в Галилее Ирод ознаменовал преследованием разбойников, в особенности же их атамана Иезекии, казнь которого тогда подала повод к обвинению Ирода пред Иерусалимским синедрионом; последнее обстоятельство, несомненно, указывает на некоторый почет, которым Иезекия пользовался среди религиозных кружков иудейства, но на этом основании все таки было бы рискованно причислить его к фарисейским или саддукейским противникам Ирода. Напротив, разбойники, с которыми теперь боролся Ирод, были, несомненно, беглецами, скрывавшимися частью из ненависти, частью из страха пред ним в пещерах галилейских гор. У Арабелы (теперь Ирбид), на юго-запад от Магдалы (Мигдал), на северо-запад от Тивериады, между отвесными скалами находились глубокие пещеры, служившие надежным убежищем для преследуемых Иродом. Но Ирод приказал спустить на железных цепях солдат до самых входов в пещеры и удушить своих противников, разложив там огонь. Эта борьба еще продолжалась, когда Вентидий отозвал Силона из Палестины для участия в войне с парфянами; Ирод, достигнув цели в своей стране, должен был также присоединиться к нему. Поэтому Силон удалился; Ирод, докончив начатое им в Галилее очищение страны, оставил там наместника; но недовольные жители скоро убили его, за что Ирод, конечно, наказал их с обычною жестокостью. Между тем Ирод убедился в невозможности добиться прочной власти в Палестине без посторонней помощи. Своих солдат он старался привлечь к себе щедрыми денежными наградами. После первой войны с беглецами в Галилее, каждый солдат получил 150 серебряных драхм (около 60 рублей), офицеры, конечно, получили больше. Младший брат Ирода, Ферор заново отстроил и укрепил разоренную Габинием Александрию, в то время, как Иосиф сражался за Ирода в Идумее. В течение этой войны, иудеи, кажется, все более убеждались в том, что Ирод вводит у них римское владычество, а потому они, все-таки, охотнее согласились на правление вырождающегося Асмонея, чем честолюбивого выскочки. Этим объясняется то, что в 38 г. до P. X. Вентидий по ходатайству Антония должен был решиться послать 2 легиона и 1000 всадников под начальством младшего полководца Махера на помощь Ироду. Махер надеялся хитростью захватить в плен Антигона. Чтобы умилостивить Махера, Антигон предложил ему, как раньше Силону и Вентидию, деньги. Махер взял их, но при этом выразил желание основательно помочь притесненному Антигону и для этого хотел вместе со своими легионами поближе осмотреть внутренность Иерусалима. К сожалению, ему в этом помешали стрелки Антигона и он, разбитый, отступил обратно в Эммаус (на дороге из Иерусалима в Иоппе), где его солдаты, озлобленные своим поражением, с ужасающей жестокостью перебили друзей и врагов, иродианцев и саддукеев. Здесь впервые упоминается имя иродианцев. Ирод опять был вынужден искать помощи против своего римского союзника. Этим, по крайней мере, он сам впоследствии объяснял внезапно предпринятую им поездку к Антонию, лично занятому войною на Евфрате. Между тем уже давно требовали его участия в войне; в Палестине между его братьями (Фераром и Иосифом) и Махером продолжались прежние мирные отношения. Ирод храбро пробрался чрез враждебные племена вплоть до Евфрата, где Антоний осаждал Самосату, главный город сирийской провинции Коммагены. Когда Антоний сам, наконец, потерял терпение и поспешил с Евфрата в Египет к Клеопатре, его полководцы Ирод и Созий также не пожелали долго оставаться. После сомнительной победы над царем Коммагены ушел сперва Ирод, а затем и Созий со всем своим войском из Самосаты, оба в Палестину. Это было важным для Ирода результатом этого похода.

В Палестине обстоятельства, конечно, нисколько не улучшились для него. Своего брата Иосифа он не застал уже в живых. Иосиф отправился в иерихонские поля с новобранцами, чтобы снять там созревший хлеб; но на него напали люди Антигона, и он был убит после жаркой схватки. Антигон велел отсечь его голову от туловища. В Галилее самые влиятельные сторонники Ирода были потоплены в Генисаретском озере. И в Идумее после смерти Иосифа, здесь особенно известного, вновь вспыхнуло восстание против семьи Антипатра. Махерас очень мало интересовался этими переменами и строил в надежной Самарии, на западе от Сихема, укрепления для города Гитты. Лишь в Антиохии Ирод узнал об ухудшении положения и поспешил большими переходами на юг. Созия еще не было с ним; он вел только один легион, к которому прибавилось 800 человек, набранных в Ливанской области. Таким образом, достиг Ирод Птоломеиды; отсюда он поспешил чрез Галилею, но был настигнут врагами, которых он разбил, не решившись подвергнуться осаде вследствие наступившего дождливого времени (зима 38–37 г.). Теперь подоспел к нему от Антония второй легион, и он направился дальше к Иерихону. Здесь он устроил пир, и когда все гости разошлись, крыша дома обрушилась, не причинив, однако, никому вреда; в этом чуде увидели подтверждение божественного назначения Ирода. Но на следующий же день, при выступлении из Иерихона, вершины которого еще были заняты людьми Антигона, он был ранен копьем. Может быть, поэтому он не отправился тотчас же к Иерусалиму, а удовлетворился взятием пяти иудейских городов, умертвив там около 2000 человек и сжегши все их постройки. Затем он отправился опять на север к Самарии, где Махерас со своими римскими солдатами все еще сражался с неким Паппом, высланным против него Антигоном. Ирод победил Паппа у местечка Изанаса и, мстя за убийство своего брата Иосифа, произвел в этой деревне среди бегущего неприятеля ужасную резню. Папп был убит, а голову его, как знак победы, Ирод послал своему брату Ферору. Дождливая пора прошла, и Ирод приступил к осаде Иерусалима. Подобно Помпею, он расположил свой лагерь к северу от храмовой горы. Затем он приказал насыпать валы и возвести осадные башни, для чего пришлось опять вырубить окрестные леса. Антигон, по-видимому, почти не препятствовал этим работам, так как Ирод был настолько уверен в победе, что, несмотря на тяжелое время, уехал к своим родным, жившим в Самарии и вступил там в брак с давно обрученной с ним Мариамной асмонейской. Именно теперь, когда он с таким рвением добивался окончательного падения царского дома, ему было важно представить свое собственное владычество законным продолжением асмонейского. Вероятно, бракосочетание это откладывалось до сих пор, в виду чрезвычайной молодости невесты. Ирод, торжественно соединившись с внучкой Аристобула II и Гиркана II перед началом осады Иерусалима, показал не без намерения всему свету, что целью его борьбы с Антигоном было не истребление и не бесчестие рода Маккавеев, оказавшего столько услуг отечеству, а только наказание бунтовщика, так коварно и низко поступившего со своим дядею Гирканом II и намеревавшегося (так, по крайней мере, утверждали) выдать парфянам благородных женщин своего рода. Таким образом, Ирод выбором этой минуты, для своего брака с Мариамной, доказал ту же государственную мудрость, которая раньше побудила его обручиться с ней.

Вскоре после этих празднеств Созий со своим войском присоединился к полку Ирода, получившим новое подкрепление, и таким образом вокруг Иерусалима было расположено 11 легионов тяжело вооруженных воинов и 600 всадников, не считая сирийских вспомогательных войск. Несмотря на это, осажденные много раз находили случай выходить из города и собирать жатву в ближайших окрестностях, пока Ирод не приказал их подстерегать. Для своих солдат он добросовестно заботился о привозе продовольствия издалека. В скором времени были возведены валы; осадные орудия начали бить стены, и осада началась по всем правилам римского военного искусства. Люди Антигона защищались с отчаянной храбростью; в некоторых местах им удалось поджечь деревянные осадные сооружения неприятеля; но, несмотря на всю их храбрость, римское военное искусство было им не по плечу. Бреши в стенах немедленно заделывались; с рабочими в подземных ходах боролись под землею, но город не мог более держаться вследствие голода. Голод не был бы особенно силен, если бы на беду осажденных предписанное законом празднование седьмого года не требовало прекращения всех полевых работ. Через 40 дней была взята первая стена, через 2 недели после этого вторая; первая была, кажется, городской стеной, вторая окружала собственно область храма. Теперь нижняя часть города и наружный передний двор храма, куда и имели доступ и язычники, была взята. Войско Антигона укрепилось во внутренней области храма и в верхней части города (на двух холмах, разделенных Тиропеоном). Они просили осаждающих пропускать к ним хотя бы только все нужное для жертвоприношения. Это было исполнено в надежде, что они сдадутся, как Иоанн Гиркан Антиоху III Сидету. Но расчет оказался ошибочным. Поэтому незавоеванная часть города была взята приступом после упорной борьбы; на улицах и в домах происходило ужасное кровопролитие; Антигон, бросившийся к ногам Созия с мольбой о пощаде, был связан. Тогда Ирод вспомнил, что он хотел быть не только завоевателем, но и царем Иерусалима. Поэтому он противился всякой попытке язычников проникнуть во внутреннюю часть храма; он не допустил ни малейшего грабежа, но роздал союзным солдатам большие суммы денег, отнятые у политических противников, так что они могли отправиться домой вполне удовлетворенными. Это завоевание Иерусалима Иродом произошло в июне 37 г. до P. X., спустя ровно 26 лет после завоевания его Помпеем. Созий оставил Иерусалим, принесши, предварительно иудейскому Богу золотой венец. Он выдал пленного Антигона Антонию. Очень вероятно, что Ирод выразил Антонию особенную благодарность после своей победы, так как он боялся отречения Антигона от престола в пользу других Асмонеев. Антоний в угоду ему обошелся с Антигоном, возведенным на престол парфянами, не как с пленным государем, а приказал казнить его, как обыкновенного бунтовщика. Ведь точно так же погиб и брат Антигона – Александр. Теперь Ирод стал неоспоримым властителем Иудейского государства. Из асмонейского царского дома оставались в живых еще четыре лица: Мариамна, супруга Ирода, ее мать Александра, ее дед Гиркан II, находившийся в плену у парфян, и, наконец, брат Мариамны Аристобул. Никто из этих лиц после падения Антигона не делал серьезной попытки захватить власть. Несмотря на это, Ирод немало терзал их за их происхождение из сверженного царского рода.

8. Ирод-царь

Прежде всего, Ирод должен был считаться с тем фактом, что его царствование может опираться только на ненависть фарисейской партии к асмонеям, легкомысленно относящимся к вопросам религии. Еще его отец Антипатр правил, соображаясь с фарисейскими взглядами Александры и Гиркана II; Ирод же был принужден с самого начала присоединиться к фарисеям против саддукеев, державших сторону асмонеев. Он достиг этого, заботясь о возможно более строгом исполнении закона. Он не только противился при завоевании Иерусалима всякому вступлению своих союзников римлян, в священное место, но оказывал различные почести двум наиболее уважаемым представителям тогдашней науки, Поллию и Самеасу (Авталиону и Шемае); а 45 саддукейских приверженцев Антигона велел казнить и конфисковать их имущество, не исключая даже украшения мертвых. Сохранилось характерное изречение упомянутого Самеаса Шемаи. „Люби труд, ненавидь власть и не стремись к знатным», – так поучал он своих учеников. Это дает ясное представление о положении, которого фарисеи вообще должны были придерживаться в государственной жизни. Они не хотели заниматься государственными делами, так как от этого страдало бы изучение закона. Именно поэтому они были противниками саддукеев, окружавших асмонейскую знать, и именно потому Ирод мог безнаказанно осыпать их почестями: он знал, что они охотно предоставят политические дела ему полуиудею, идумею. Конечно, из этого следует, что хотя они и не были ему помехой, но и не приносили непосредственной пользы. Ироду нужны были еще другие люди, которые помогали бы ему в исполнении его планов. Это были иродианцы. Они, как и сам Ирод, занимали довольно неопределенное положение среди иудейского народа. Поскольку они стремились к величию иродианского иудейского государства, их желания сходились с желаниями саддукеев, но так как они хотели править только под римской верховной властью и в согласии с ригористами законниками фарисеями, то должны были направлять свои стремления больше к дипломатическим, чем к военным успехам. Но эта партия никогда не сравнялась, ни по численности, ни по влиянию с фарисеями или саддукеями, так как ее главной целью не были, ни религиозные, ни национальные интересы иудейства; она состояла главным образом из придворных и солдат Ирода. Только ее собственною слабостью объясняется ее постоянное подлаживание к фарисейству, внутренне мало схожему с ней.

Первое время царствования Ирода наполнено было беспрерывными раздорами и интригами в его доме. Асмонейские женщины при его дворе пытались поддержать значение своего дома. Мариамна и ее мать Александра добились, прежде всего, возвращения прежнего царя и первосвященника Гиркана II, уведенного в плен парфянами. Парфяне давно возвратили ему свободу, и он жил на покое в Вавилоне, пользуясь большим почетом. Многочисленное тамошнее иудейство было радо иметь в своей среде некогда столь влиятельного человека. Но его дочь и внучка желали его возвращения в Иерусалим. Гиркан II, изуродованный Антигоном, был совсем не опасен для Ирода: он уже не годился для первосвященнического сана, поэтому Ирод любезно пригласил его к себе; всячески выказывал ему особенное почтение, нежно называл его дедушкою и таким образом пользовался им для того, чтобы выставить себя законным наследником асмонеев. Meнee приятно ему было присутствие брата его жены Мариамны Аристобула III. К счастью, последний во время восшествия Ирода на престол был еще несовершеннолетним мальчиком, и новый царь поспешил выписать к себе одного из своих друзей, Ананеля, жившего по ту сторону Евфрата и по своему происхождению имевшего право принять первосвященнический сан, и при удобном случае сделал его первосвященником. Теща царя, разумеется, была недовольна таким оборотом дела. Она хотела каким бы то ни было образом позаботиться о своем сыне, находившемся именно теперь в полном расцвете сил. Плохо было то, что она состояла в довольно оживленной переписке с Клеопатрой. Ей-то она жаловалась на пренебрежение к Аристобулу и затем послала Антонию, гостившему у Клеопатры, портрет Аристобула. Антоний потребовал, чтобы Ирод отправил к нему красавца юношу. Ирод не без основания мог опасаться за свой трон, если бы Антоний полюбил стройного принца. Поэтому при суверенитете Антония у него не было другого исхода, как сменить Ананеля и назначить первосвященником своего деверя Аристобула III. Благодаря этому, Аристобул должен был безотлучно оставаться в Иерусалиме. Конечно, Ирод сам был недоволен этой переменой. К чему вели его старания возможно реже показывать иерусалимлянам красавца Аристобула, если именно в большие праздники, когда все иудейство стекалось в Иерусалим, первосвященник должен был показываться народу. А поклонники последнего потомка Маккавеев были так неосторожны, что своими громкими приветствиями и благословениями возбуждали подозрительность царя. Эти благословения погубили Аристобула. После торжества в праздник Кущей Ирод обедал у своей тещи в Иерихоне; Аристобул также был там. После обеда молодые люди, чтобы прохладиться, отправились к озерам, принадлежащим тамошнему дворцу. Решено было выкупаться, и два верных друга Ирода до тех пор в шутку окунали Аристобула, пока он не умер. Ирод, конечно, после этого горько оплакивал юношу. Его похоронили с величайшею пышностью. Преемником его в первосвященническом сане был его предшественник Ананель. Вначале казалось, что это первое убийство не пройдет для Ирода безнаказанно. Антоний, уведомленный Александрой чрез Клеопатру, потребовал Ирода к ответу. Ирод оставил своего шурина Иосифа, мужа его сестры Соломеи, регентом с приказанием убить Мариамну, если с ним что-нибудь случится в пути. Он не хотел, чтобы его жена после его смерти принадлежала другому. Иосиф был настолько неблагоразумен, что проболтался царице и ее матери об этом приказе. Ирод деньгами и льстивыми речами успокоил Антония и вернулся обратно в Иерусалим. Здесь он узнал от своей матери и сестры, что Александра и Мариамна в заговоре с Иосифом приготовилась бежать к римлянам. Когда он стал упрекать в этом Мариамну, она открыла ему, что узнала от Иосифа о его кровавом приказе. Это было достаточным основанием для ревнивого Ирода, чтобы обвинить жену в преступной связи с Иосифом; Иосиф был отставлен без разговоров; Александра, как зачинщица и утайщица преступления, была посажена в тюрьму. Мариамне Ирод ничего не сделал из любви ли к ней или из расчета, не желая открывать свои карты.

Если влияние Клеопатры было значительно при дворе Ирода уже во время этих семейных раздоров, то ее власть над триумвиром Антонием стала еще ощутительнее для Ирода, когда Антоний подарил ей большие иудейские округи, прежде всего все приморские города Палестины, за исключением Тира и Сидона, и близкий к Иерусалиму, известный своими бальзамическими деревьями и пальмами, Иерихон. За них Ирод должен был платить ей подать. Она сопровождала Антония в походе против Армении и на обратном пути остановилась в своих новых иудейских владениях. Со свойственной ей любезностью по отношению к мужчинам она старалась завлечь и Ирода в свои любовные сети. Ирод преподнес ей прекрасные подарки и проводил ее обратно в Египет. Подать за принадлежащую ей землю он выслал ей к сроку. Менее покорным оказался аравийский царь, также лишенный части своего царства, за которую должен был платить дань. Антоний готовился тогда к войне с Октавием, и Ирод принял все предосторожности на случай, если бы ему пришлось принять в ней участие. Эта война грозила, несомненно, большою опасностью тем, которые окажутся на стороне побежденной партии, и к счастью для Ирода, в решительную минуту, когда только соединение всех сил могло спасти Антония, женская прихоть одержала победу над благоразумием полководца. Ироду был поручен поход против аравийского царя, не заплатившего дани Клеопатре. После удачной битвы у Скифополиса он направился к Канафе (нынешней Канават), на западном склоне Гавронских гор и расположился здесь лагерем. Благодаря измене приставленного к нему офицера Клеопатры, по имени Афиниона, Ирод был разбит здесь аравитянами, и лагерь его взят. С этих пор он вел некоторое время беспорядочную мелкую войну, то подстерегая вражеское войско, то внезапно вторгаясь во вражескую страну и т. п. Охота воевать совершенно пропала у его солдат, после того как землетрясение в Иудее причинило большие бедствия. Тогда Ирод решился окончить войну разом. Вблизи Филадельфии, в древности Аббат-Аммона, следовательно, гораздо южнее, чем в первый раз, напал он на укрепленный лагерь аравитян и, когда они отбили при первом приступе, он окружил весь лагерь и отрезал ему подвоз провианта и даже воды. После последнего отчаянного сражения был заключен мир, и аравитяне признали власть Ирода.

Между тем Римское государство пережило день наступления нового времени, день битвы при Акциуме (2 сент. 31 г. до P. X.). Молодой цезарь Октавий победил Антония и Клеопатру. Всюду стало ясно, что судьба римского мира с этого времени находится, главным образом, в руках Октавия. Положение Ирода, бывшего всегда верным сторонником Антония, было также довольно затруднительно, хотя он не имел основания особенно бояться за свой царский сан. Ведь он не воевал против Октавия, а его верность Антонию следовало истолковать как верность Риму вообще. Но это не исключало опасности для него со стороны недовольных, осаждавших своими просьбами нового властителя мира с самого начала его правления на востоке государства. Еще существовал один совершенно дряхлый человек, давно лишенный возможности принять царский сан, против которого тогда могла обратиться боязливая подозрительность Ирода. Из свергнутой им Маккавейской династии оставался в живых лишь старый Гиркан, которого он сам призвал из Вавилона в Иерусалим, зная, что он ни в каком случае не может быть опасен. Гиркану было за 80 лет, уши у него были отрезаны; его внучка Мариамна была женою, его дочь Александра тещей Ирода, все мужские потомки Александра Яная, кроме этого старца, были погублены частью римлянами, частью самим Иродом. Теперь Ирод обвинил Гиркана в преступном союзе с аравийским полководцем Малом, и после быстрого рассмотрения этого одела в синедрионе, в котором Гиркан столько времени был председателем, Ирод казнил бывшего первосвященника и царя, много лет охранявшего его отца Антипатра. После этого Ирод отправился навстречу победителю при Акциумене на остров Родос. Свою семью он пред этим разделил таким образом, что обеих асмонеек, жену и тещу, поместил в замке Александриуме у Кореи, известном из войн Аристобула II и его сыновей, а свою мать Кипрос, сестру Соломею и всех своих детей отправил в Масаду, где они уже жили во время его отлучек в Аравию, Египет и Италию. Надзор за Мариамной и Александрой он возложил на двух надежных людей – Иосифа и Зоема. Он поручил им умертвить их обеих, если с ним во время путешествия случится какое-нибудь несчастье. Своего брата Ферора он назначил на время своего отсутствия правителем государства, его и его детей он назначил своими преемниками на случай, если он не вернется живым в Иудею. Но у Октавия ему посчастливилось больше, чем он, судя по этим приготовлениям, ожидал. Антоний еще жил в Египте; Октавий был обрадован отпадением от него значительного на его взгляд государя. Он был еще раньше известен перешедшим на его сторону сирийским легатом квинтом Дидием, что Ирод поддержал его (вероятно подвозом провианта) в войне с мелкими сирийскими князьями. Эти сирийские князья теперь были принуждены подчиниться новому государю. Для Ирода было, конечно, важнее всего его торжественное утверждение в царском достоинстве, на что он, разумеется, должен был ответить щедрыми подарками. Затем он вернулся в Иудею. Прежде, чем заняться новыми неурядицами, возникшими в его семье, он должен был позаботиться о том, чтобы с возможно большими почестями проводить чрез Иудею Октавия, предпринимавшего из Сирии поход на Египет. Ирод встретил его в Птолемаиде с величайшею пышностью; для него было большою честью, что он ехал рядом с императором во время смотра войскам; за это он угощал не только Октавия и его свиту, но и все войско, и заботился о подвозе провианта и напитков для них вплоть до вступления в Египет. Кроме того он преподнес Октавию в подарок 800 талантов. То, что Иудея, истощенная и отягощенная столькими войнами и налогами, вынесла еще такую контрибуцию, доказывает только, каким необыкновенным природным богатством обладала эта сравнительно маленькая полоса земли.

Ирод, проводив со всевозможными почестями своих знатных гостей из страны, посетил свою супругу Мариамну в Александриуме, но был холодно и гордо принят ею. Строгий надзор, под которым она и ее мать Александра находились во время его отсутствия, усилил ее недовольство связью с убийцей ее брата и деда. К тому же она, к несчастью, узнала о висевшем над нею кровавом приказе на случай, если Ирод не вернется. Это обстоятельство, прежде всего, вызвало казнь Зоема, выдавшего тайну. Но Ирод, подозревая снова, как после своего первого возвращения от Антония еще худшее, предал свою жену суду лично им избранных людей, представив им дело с такою страстностью, что они в интересах своей собственной безопасности, приговорили Мариамну к смерти. Царь немедленно приказал исполнить приговор.

В рассказе иудейского историка Иосифа об отношениях Ирода к его асмонейской супруге, взаимная любовь обоих и ревность Ирода являются важнейшими причинами этой несчастной истории. Очень возможно, что такое изложение верно, но недолжно забывать и того, что оно соответствовало желанию Иосифа приспособить свой рассказ к вкусу читателей, и что брак Ирода с Мариамной, во всяком случае, прежде всего, был обдуманным политическим шагом.

Между тем Октавий, сделавшийся после смерти Антония и Клеопатры полным властителем Египта, не замедлил отплатить Ироду за его услуги большими подарками; он не только возвратил ему все присвоенные Клеопатрою иудейские владения, но присоединил к его государству ряд городов, освобожденных первыми триумвирами и вновь основанных ими для языческих общин, именно важные прибрежные города: Газу, Антедан и Стратонову башню, кроме того Самарию и в восточной части Иорданской долины Гиппос и Гадару. Иоппе также снова присоединена была к иудейскому государству. Особенно ценным подарком Октавия были телохранители Клеопатры в числе 400 кельтов. Вероятно, Цезарь знал, как подозрительно относился Ирод ко всем окружающим его и как мало безопасным чувствовал он себя среди своего народа. В скором времени он доказал это новым поступком. Его теща Александра, стараясь обезопасить свою собственную жизнь, еще до казни своей дочери, громко осуждала неблагодарность Мариамны и одобряла кровавый приговор Ирода. В скором времени Ирод заболел воспалением горла, связанным с лихорадочным бредом. Он лежал в Самарии, и все искусство врачей, казалось, не могло доставить ему облегчения. Так как болезнь была местного свойства, то ее никак нельзя приписать волнению царя по поводу смерти Мариамны, как хочет уверить нас Иосиф сообразно с романическим изложением всей этой семейной истории. Но к несчастью, болезнь, постигшая царя, принесла бедствия и его близким. Еще до его выздоровления ему было сообщено, будто его теща, жившая тогда в Иерусалиме, пыталась подчинить себе находящиеся в Иерусалиме казармы. Она была казнена без суда. Вскоре после этого Ирод нашел повод умертвить второго мужа своей сестры Соломеи, идумейца Костобара, как он прежде умертвил ее первого мужа Иосифа. Костобару он сам некогда поручил управление Идумеей, прежде чем Клеопатра приняла ее в свое владение. Вероятно, она же передала ему управление Газой наряду с прежним его округом. Но когда Октавий возвратил Ироду этот округ, последний нашел, что Костобар благодаря должности, данной ему Клеопатрой, стал слишком самостоятельным. Желания Ирода, очевидно, соответствовали желаниям его сестры Соломеи, которая со своей стороны послала своему опостылевшему мужу развод, вопреки всем иудейским обычаям и законам. Своей цели Ирод достиг лишь тогда, когда Саломея указала ему убежище, в котором Костобар скрывал сыновей одной из знатных иудейских фамилий, сражавшихся во время войны Ирода и Антигона на стороне последнего. Это послужило поводом к многочисленным казням. Были казнены не только Костобар и сыновья Бабы, которых он скрывал, но и масса других, находившихся будто бы в заговоре с Костобаром, в действительности же, казавшихся Ироду вообще опасными.

Глаз охотно отворачивается от этих кровавых историй к двум литературным произведениям, появившимся, судя по всем данным, в начале царствования Ирода. Это не самостоятельные произведения, a прибавления к старым книгам. Мы начнем с прибавлений этого времени к древним пророчествам Сивиллы. Большая часть их теперь предпослана тем, о которых говорено выше, – они составляют вступление к третьей книге нынешнего собрания. Без сомнения, и здесь многое было позднее выпущено, а другое добавлено. Но ясно, что поэт еще при жизни Антония и Клеопатры ожидал пришествия Мессии. Расточительная пышность Клеопатры и ужасы римской междоусобной войны подавали повод к таким чрезмерным надеждам. Здесь все ясно, стоит только отбросить последние прибавления.

„Когда владычество Рима распространится на Египет, связывая оба в одно, тогда в наибольшем из всех государств среди людей появится Царь бессмертный. Тогда возникнет неутолимая злоба латинян, три человека погубят Рим по горькому жребию».

По первой строке приведенного здесь отрывка можно подумать, что сочинение это относится к периоду, следовавшему, за смертью Клеопатры. Но к этому не подходит ни последующее выражение, „связывая оба в одно», указывающее на мирное соединение, ни ясное указание на связанную с этим соединением войну трех мужей, которые погубят Рим: Октавия, Антония и Лепида.

К этим стихам примыкает ряд вставок, частью из позднейшего времени царствования Ирода, частью из времен извержения Везувия в 79 г. после P. X. (последние христианского происхождения). Затем следует заключение к этим стихам, указывающее на Клеопатру:„Когда над всем миром будет властвовать вдова, и будет бросать золото и серебро в священную морскую пучину, и будет бросать в море медь и железо недолго живущих людей, тогда опечалятся подобно вдовам все сильные мира сего, ибо Бог, высоко восседающий в эфире, скатает небо подобно тому, как обыкновенно скатывается книга».

Затем следует довольно подробное описание светопреставления.

Гораздо более обширны прибавления к книге Еноха, относящиеся к этому времени. Большое сочинение Еноха, так называемые„Притчи», были написаны, вероятно, во времена Ирода: указание на то, что иудеи ожидали от парфян последнего нападения на град Божий, заставляют предполагать, что иудеи уже были знакомы с этим народом, распространявшим свою власть все дальше к западу. С другой стороны, простодушное употребление автором имени Сын человеческий для Мессии, показывает, что он писал до пришествия Иисуса Христа. Особенно утешительные впечатления эти притчи, конечно, не производят; собранные здесь рассуждения соединены только общей внешней рамкой, тесного жѳ единства в них нет. Начало состоит из краткого введения, в котором Енох, происходит по его словам от Адама, поясняет, что он хочет сообщить потомству мудрость, данную ему Богом духов и к тому же, ему первому из всего человечества. Эту мудрость он излагает в трех притчах. Первая начинается вопросом о том, где будут жить безбожники во время последнего суда. Вместо определенного ответа указывается только на переворот во взаимном отношении сил, который наступит тогда на земле, а может быть также на уничтожение безбожников. Затем речь переходит к часто упоминаемой в книге Еноха истории грехопадении ангелов, к которой примыкало поручение, данное Еноху оповестить ангелов о предстоящем суде. За этим следует чудное по богатству красок описание жилища праведников. Енох не только слышит их молитвы за людей и хвалу Господу; он видит также среди бесчисленных сонмов, окружающих Господа, четырех архангелов: Михаила, Рафаила, Гавриила и Фанаила. Имена их, встречающиеся в других частях книги, несколько иные. Особенность последнего сочинения Еноха заключается уже в том, что он прославляет избрание и избранных Господом духов. В этом избранном, упоминаемом отдельно от остальных избранных, можно видеть только Мессию. По той таинственности, с какой произносится его имя, и потому, что с упоминанием о нем нигде не связано обсуждение надежд Израиля на будущее, нетрудно заключить, что Мессия для автора притчей имел гораздо более определенный образ, чем для автора псалмов Соломона. Этот избранник прославляется уже в небесах; для ангелов Божьих он уже существует, хотя люди на земле его еще не знают. Потому что предположение, что эта хвала относится к будущему, по-видимому, исключается общей связью всего сочинения.

Такое развитие идеи о Мессии в периоде от Помпея до Ирода легко объяснить. Время чужого владычества и падения Асмонеев было вполне подходящим для усиления надежды на обещанного Царя Израильского, a царствование Ирода объясняет необходимость говорить загадками, а не ясно и открыто о Мессии, пришествие которого должно было низвергнуто также и во владычество жестокого идумейца. По этой же причине первая притча лишь намекает на деяния четырех архангелов на суде, где взвешиваются поступки людей и грешники прогоняются от жилищ избранников и святых. И как бы для того, чтобы все сказанное было опять прикрыто и забыто, вся собранная в предыдущих частях книги Еноха премудрость о молнии, громе, ветрах, облаках, росе, граде и тумане, а также о путях солнца и луны, здесь сопоставлена таким образом, чтобы в искусном заключении снова упомянуть о суде Господнем. В кратком прибавлении к этому заключению рассказывается о том, как мудрость и несправедливость искали приюта на земле; мудрость не нашла его для себя и возвратилась обратно на небеса; несправедливость же была принята с такою радостью, как дождь в пустыне. К этому в свою очередь примыкают астрономические предсказания. Но они не имеют большого значения для ума автора, расположенного главным образом к религиозно-нравственным вопросам. Правильность небесных явлений служит для Еноха подобием устойчивой веры праведных. Но и эту особенно важную для него мысль он тотчас же прикрывает от нечестивых ушей чисто научным положением, что молния зарождается в звездах. Этим заканчивается первая притча, указывающая последовательно на наказания грешников, на награждение праведников, на Мессию, на суд и, наконец, призывающая к твердой вере. Автор, принимая во внимание тогдашнее могущество грешников, все время заметно скрывает ход своих мыслей под покровом объективной научности.

Гораздо яснее вторая притча. Она непосредственно касается тех, которые отрицают жилища праведников и Бога духов. Им возвещается, что они не попадут ни на небо, ни на землю во время страшного суда, но предназначены для дней страданий и скорби. Следует обратить внимание на то, что переселение на небеса было чуждо прежним надеждам на будущее, по которымбѵдущее благо должно было развиться, главным образом, в Иерусалиме и его окрестностях. Ослабление национальных элементов и любопытное внимание к неземным предметам во всей литературе Еноха объясняет это перемещение в притчах жилищ праведников с земли на небеса. Это встречается уже в первой притче. В другом месте мы покажем, что это представление о будущем царстве небесном поддерживалось философским миросозерцанием, проникавшим в иудейство, главным образом из Александрии. К обвинительной речи против безбожников тесно примыкает описание возникновения царства Мессии, при этом Сам Господь ведет речь. Удивительно, что не Он сам займет престол славы, а его избранник, т. е. Мессия, которому и будет предоставлен выбор. При взгляде на него укрепятся верующие праведники. Тогда избранник будет жить среди них, и Господь изменит землю и небо для блага праведников, грешники же и преступники не будут в этом участвовать.

В тесной связи с этим Енох видит престарелую главу и рядом с нею другую, „лицо которой схоже с наружностью человека, но полно прелести, подобно одному из святых ангелов». Тут, несомненно, намекается на известное видение Данила. Этому соответствует и то, что Енох говорит об этом другом, как о Сыне человеческом. Точно также ясно, что здесь под Сыном человеческим подразумевается не как у Даниила царство Мессии, но тот же образ, называвшийся до сих пор избранником, т. е. Мессия. На вопрос Еноха относительно этого восседающего рядом с Богом человека, ангел, сопровождающий его, отвечает: этот Сын человеческий обладает справедливостью и открывает все скрытые сокровища, потому что Бог духов избрал его. Этим устанавливается тождество его с избранником Божьим. О нем говорится, что он встревожит царей (сильных и могучих) и сокрушит зубы грешников. Это сопоставление царей и грешников объясняет странную форму этих притчей. Пророчество должно быть туманным, чтобы его не преследовали. Но именно в этом месте оно говорит довольно ясно: „Он низвергнет царей с их тронов и изгонит их из их царств, потому что они не возвеличивают и не славят его и не признают с благодарностью, откуда досталось им их царство». Это предостережение, конечно, так обобщено, что не относилось, по-видимому, ни к какому определенному царствующему дому. И если здесь говорится о тех же царях, что они веруют в богов, сделанных их же руками, то это может относиться ко всем языческим властителям вообще. Но фраза „они отрицают имя Бога духов» указывает» прежде всего, на таких государей, которым было знакомо имя Бога Израильского и которые именно потому должны были чтить его. Больше всего это подходит к царю Ироду, строившему всюду языческие города с храмами и устраивавшему празднества в честь языческих богов и этим наносившему сильный удар чувству израильского народа. Только относительно его имеет некоторое значение угроза изгнания: „они будут изгнаны из Домов его общественных собраний и праведников». Следовательно, Ирод должен быть исключен из синагогального общества. Как наступит суд над властителями, это показывает следующая глава. Молитвы праведных и кровь убитых, соединившись с мольбами живущих в небесах праведников, дойдут до Господа. Когда престарелая глава воссядет на трон величия, книга живущих раскроется, вся небесная свита окружит трон, и праведники возрадуются тому, что их молитвы услышаны. При этом Енох видит источник справедливости и мудрости, из которого пьют все жаждущие, и кто из него пил, будет жить с праведниками и избранными. Теперь пред престарелой главой произносят имя Сына человеческого. К этому присоединяется важное пророчество о Мессии. До сотворения небесных светил, имя Сына человеческого произнесено перед Господом. До сотворения мира он был избран и утаен пред Богом, и вечно он будет пред Ним. Таким образом, Мессии предстоит не только бесконечное будущее, но и в прошедшем он является первым из созданий Господа. Правда, о его прежнем существовании говорится в таких неясных выражениях, что является сомнение, говорится ли здесь лишь о жизни в мысли Бога, или же речь идет о действительной жизни. Но для автора этой книги едва ли существовало это различие. То, что жило в мыслях Бога, обладало по платонически-эллинистическому мировоззрению того времени высшей реальностью. Как бы то ни было, его жизнь в прошедшем оставалась в тайне, хотя и не для всех. „Мудрость Бога открыла его благочестивым и праведным». Таким образом, он уже теперь содействует спасению праведников:„Он охраняет участь праведных за то, что они ненавидели и презирали этот мир несправедливостей и ненавидели все дела и пути мира во имя Господа; потому что во имя Его они будут спасены, и Он будет мстителем за их жизнь». Вера в деятельность Мессии в домессианское время особенно замечательна по положению, занимаемому им между Богом и его избранниками. Он, очевидно, представляется заступником праведных пред Богом, на которого прежде других обращена вся любовь Бога, а он, со своей стороны, заботится о спасении избранных им. Таким образом, очевидно, что идея о Мессии, как заступнике праведных пред Богом, созрела еще в дохристианском иудействе. Нет никакого повода считать это сочинение христианским или написанным под влиянием христианства. Напротив, многие данные указывают на противоположное. Этой деятельности Мессии до его пришествия вполне соответствует изображение его будущего призвания: „Он будет посохом для всех праведных и благочестивых для того, чтобы они опирались на него и не упали; он будет светом для народов и надеждой для скорбящих в сердцах своих. Все живущие на земле преклонятся пред ним и станут молиться ему, и славить, и величать имя Божье». При сравнении этого предсказания о Мессии с предсказаниями о нем в Соломоновых псалмах и в пророчествах Сивиллы, сразу бросается в глаза резкое различие между ними. Здесь уже нет и речи о царствовании Мессии; он занимает трон величия Божьего, но его представляют себе на нем не столько властителем, сколько судьей. Эта главная деятельность, вытекающая из его царского сана; вообще же он служит только твердою опорой для благочестивых, на которую они могут положиться. Само собою, разумеется, что и эта мысль заимствована из представления об истинном царе. Но нигде не проявляется отношение Мессии к народу израильскому, т. е. характернейший признак действительного владычества. Сын человеческий занят благочестивыми, праведными, избранными, но не какой нибудь определенной народной общиной. Таким образом, он сам делается центром, вокруг которого собирается новая община. А так как, благодаря сложившемуся со времен Ездры религиозному течению, надежда израильтян на спасение покоилась уже не на одной принадлежности к избранному народу, а на исполнении законов, то желанным вознаграждением за утерянную радостную уверенность была возможность обратить свои надежды на заступника, избранного и назначенного Богом для этого призвания еще до сотворения мира и на веки веков. На вопрос, каким образом автор пришел к такому воззрению на Мессию можно указать, что уже в Соломоновых псалмах собственно политический характер мессианства, если не совсем исчезает, то стушевывается перед его нравственно-религиозным значением. Кроме того, можно указать на то, что еще во времена Помпея одной влиятельной иудейской партии было ненавистно всякое иудейское царство, и это настроение, вызванное управлением асмонеев, едва ли изменилось при Ироде. Взгляд, что Мессия и в настоящем доставляет праведным утешение и поддержку, основан, очевидно, на много раз испытанной вере. Эта мысль может быть объяснена только тем, что продолжительное ожидание Мессии само по себе оказывало верующим сильную религиозную поддержку в беспокойствах и притеснениях настоящего. Они утешали себя тем, что хотя Бог и еще скрывает Мессию, но для глаз верующих он уже виден, так как Господь избрал его еще до сотворения мира. Итак, образ Мессии в притчах Еноха является не только удивительным созданием мысли, но и указывает на крепость и силу ожидания Мессии именно в не расположенных к политике кружках Израиля. За этим, относящимся к Мессии местом, следует краткое описание Божьего суда над царями и властителями земли. Здесь предсказывается не война и победа, а их чудесная гибель. „Как солома в огне и как свинец в воде, они сгорят пред лицом праведных и потонут пред миром святых, и не останется от них никакого следа». Эта кара их постигнет „за то, что они отреклись от Бога и его помазанника». В этой фразе говорится, очевидно, об отношениях к Мессии в домессианское время; эти цари не разделяли надежды Израиля на пришествие Мессии и в своих поступках не считались с нею. Здесь речь уже приближается к Ироду и его потомству; но требование, чтобы уже в настоящее время люди устраивались и до некоторой степени приготовлялись к пришествию Мессии, является новой идеей, имевшей для этого времени особенное значение и важность. Затем снова следует восхваление сначала Бога, а потом Его избранника. О последнем говорится. „Он происходит от Бога Духов, и Его величие переходит из вечности в вечность, а его могущество из поколения в поколение. В нем живет дух мудрости. Никто не осмелится в его присутствии вести суетную речь″. Итак, ему приписывается вечность у Бога, могущество и безошибочная мудрость. К этому примыкает отрывок о будущем суде. Здесь выступают учения о том, что грешники, в конце концов, тоже будут спасены милосердием Божьим, хотя и без почестей. Но другое заключение отвергает это мнение. Затем следует рассуждение о всеобщем воскресении, после которого праведники будут избраны для спасения сидящим на троне избранником. „Все тайны мудрости будут выражены мыслями его уст». Вся природа, горы и холмы будут ликовать; праведники сделаются ангелами на небесах. Нельзя, впрочем, предположить, что здесь небо считается местом будущего блаженства в противоположность земле, прибавление на небесах служить, кажется, только некоторого рода epitheton ornans, к ангелам, так что все выражение определяет только будущую форму существования.

Если вся вторая притча до сих пор состояла исключительно из пророчеств, то теперь выступают обычные в сочинениях Еноха видения. Еноха ведут на запад, где он видит шесть гор, из которых каждая состоит из другого металла. Он узнает, что все эти драгоценные металлы будут бесполезны, когда явится помазанник. Затем он видит глубокую долину, которая не наполнится всеми почетными дарами Мессии. С другой стороны, он видит карающих ангелов, приготовляющих орудия пытки для царей и властителей земли». И после этого справедливый и избранный восстановит дом собрания свой общины, которой теперь больше не будут ставить препятствия во имя Бога Духов. Следовательно, не столько обновление храма, сколько освобождение синагоги от тягостной для нее опеки были главным желанием этого фарисейски мыслящего писателя. В легко отделимой позднейшей вставке, по содержанию совершенно не подходящей к этой книге Еноха, сообщается о том, как Енох видел долину, в которой будут связаны отверженные. К этому примыкает неотделимое от древне-мессианской догматики положение: последнее нападение врагов Иерусалима (парфян и мидян) на священный город и их гибель в нем. Эта гибель по рассказу Еноха, вызывается раздорами в самом неприятельском войске: следовательно, опять без всякого участия праведных. Это замечательно для направления автора. В конце находится описание пришествия людей со всего света на поклонение Господу. Эти последние описания, без сомнения, по своему национальному характеру более соответствуют древним представлениям, чем предыдущее пророчество. При многочисленных переработках этого сочинения очень возможно, что теперь мы имеем дело с произведением многих рук.

Третья притча относится, судя по заглавию, к праведным и избранным. Описывается их вечное будущее блаженство. Но это описание скоро снова прерывается перечислением чудес, виденных Енохом (тайны молнии и грома); и здесь также вставлен совершенно чуждый отрывок, не принадлежащий вообще, ни к одной из книг Еноха. Выделив его, мы наталкиваемся на главу, в которой совершенно своеобразно описывается покровительство Бога праведным. Енох видит ангелов с длинными шнурами, так называемыми нитями праведных, которыми им отмеривается их часть. „Эта мера откроет все сокрытое в глубине и погибших в пустыне; и растерзанных зверями и рыбами в морях, чтобы они возвратились и опирались на избранного: потому что никто не погибнет пред Богом Духов». Затем следует описание единогласной хвалы всех небесных существ при виде избранника на трон Господний; еще раз изображается суд над царями и властителями: „они увидят и узнают Его, сидящего на троне величия, где он справедливо будет судить праведных. И охватит их боль. И цари, и властители земли станут восхвалять и возвеличивать Того, Который властвует над всеми, который оставался сокрытым. До сих пор был сокрыт сын человеческий, и Всевышний сохранил его до сего могущества и открыл его избранным». Таким образом, и здесь предполагается внутренняя связь с Мессией еще в домессианское время. Позднее восхваление оказывается бесполезным для царей грешников; они будут уведены и сделаются „посмешищем для праведных и избранных: они будут радоваться, потому что гнев Бога Духов обратится на них, и меч Бога Духов будет опьянен их кровью». Это описание внушено, конечно, не чувством любви, а местью и злорадством и вскоре еще раз очень пространно повторяется. О праведниках же говорится: „Господь будет жить над ними, и с тем сыном человеческим они будут жить, и есть, и ложиться, и вставать от вечности к вечности».

Заключение притчей Еноха составляет описание кары падших ангелов, поучения которых привели людей в грех. В конце казано: „Он воссел на престоле своего величия, и весь суд был передан сыну человеческому, и он губит, уничтожает грешников перед лицом земли и тех, которые ввели мир в грех. Они будут связаны цепями и заперты в месте их общей гибели; и все их деяния исчезнут. И с этих пор не будет больше существовать ничего преходящего, так как сын человеческий появился и сидит на престоле своего величия, и пред лицом его исчезнет и уничтожится все зло; но слово этого сына человеческого будет иметь значение перед Богом Духов. В притчах Еноха цари являются грешниками; как мог возникнуть такой взгляд во времена Ирода, это объясняется не только кровавыми раздорами в его семье, которые мы частью уже описали, частью еще опишем, но и мирной деятельностью расположенного к римлянам царя иудеи. Казалось, вернулись времена Антиоха IV. В Иерусалиме процветали театр и амфитеатр; были учреждены блестящие праздничные игры, повторявшиеся каждые пять лет. Начались гимнастические и музыкальные представления, состязания на колесницах и лошадях, борьба зверей; артисты и редкие дикие звери выписывались со всех концов света в святой город. Страдания последних десятилетий совершенно утомили и обессилили иудейский народ; он сознавал свое бессилие и не противился ему. Был открыт заговор десяти граждан, намеревавшихся напасть на царя в театре, и заговорщики были казнены. Вскоре после этого доносчик был найден растерзанным, и Ирод понял, как неохотно иерусалимляне видели, что убиение его не удалось 9.

Тогда Ирод позаботился о телохранителях и основал новые казармы в Иерусалиме. Сообразно с этой целью старая крепость в северной части города была перестроена: в честь своего первого защитника он назвал ее Антонией. В верхней части города, на запад от Тиропиона, Ирод построил себе дворец похожий на крепость, оба главные строения которого были названы по имени нового властителя мира и победителя при Акциуме Кесарион и Агриппион. Особенно важным событием в глазах иудейского народа была перестройка Иерусалимского храма. К этой перестройке побудили его многие причины. Древнее здание храма среди новых строений, возведенных в греческом стиле, имело, вероятно, довольно убогий вид; еще во времена персидского царя Дария Гистаспа даже на первых осматривавших его, оно не произвело значительного впечатления. И тем не менее эта святыня была прославленным центром для всего, рассеянного по земле иудейства. Красиво обстроить эти святыни было для царя Иудеи делом чести, о котором он должен был тем более радеть, что всюду в эллинских городах своей страны он воздвигал языческие храмы, конечно, во вкусе своего времени. С этим связывалось, таким образом, само собою уважение к своеобразному религиозному чувству его подданных. Это чувство он не раз оскорблял, но все-таки должен был помнить, что его отец и он сам достигли своего величия в противовес (саддукейским) светски мыслящим асмонеям. Украшением храма он платил некоторым образом долг благодарности благочестивой партии, которая помогла возвеличиться его дому. Вполне понятно, что именно среди благочестивых это предприятие породило сомнения. Они боялись, что постройка не будет доведена до конца, и Ирод должен был согласиться ждать с постройкою до тех пор, пока не был по возможности заготовлен нужный для новых сооружений материал. Затем специально для этой постройки были подготовлены священники для того, чтобы только священные руки касались храма. Тогда быстро разрушили старую постройку и воздвигли новую из огромных белых мраморных глыб, которые впоследствии частью были покрыты золотыми плитами. Новый храм своим главным входом был обращен на восток, как и храм Соломона, но был значительно выше обоих предшествовавших. Если в храме Соломона среднее здание имело в вышину только тридцать локтей, то храм Ирода в 100 локтей вышиною превосходил даже храм Зоровавеля на целых 40 локтей. Он имел и в длину 100 локтей, в то время как длина Соломонова храма равнялась всего 60 локтям. И это здание не лишено было главных особенностей эллинского стиля, поскольку Ирод, по свидетельству Иосифа, старался соединить предписания древне-иудейского закона и церемониала с формой греческой базилики. Эта последняя наиболее соответствовала прежней форме Иерусалимского храма. Внутренность храма, в общем, оставалась прежняя. Средняя часть была разделена завесой на две части: большую – священную и меньшую – Святая Святых. В эту среднюю часть входили с востока чрез просторное преддверие. С трех остальных сторон она была окружена помещениями, расположенными в три этажа одно над другим, но не достигавшими высоты средней постройки. Вверху находилась вышка. Так как слева и справа к преддверию примыкали боковые пристройки, то фасад производил впечатление очень широкого здания, сзади же оно казалось узким. Скульптуры было очень мало в виду того, что изображение всего живущего было запрещено иудеям. Поэтому над входом был поставлен большой золотой виноградный куст, значение которого объясняется словами 80-го псалма: „Ты принес из Египта виноградный куст, изгнал язычников и насадил его». Верно ли сообщение, взятое из ненадежного источника, будто из золота, приносимого в дар храму, впоследствии также прибавлялись к этому виноградному кусту листья, ягоды и гроздья, мы оставляем нерешенным10.

Ворота были украшены колоннами; сквозь открытый вход виднелись ковры из тканей и пурпура, висевшие пред дверьми внутреннего святилища. Большой алтарь пред храмом, величественная постройка из неотесанного камня, имевшая в своем основании 34 локтя в квадрате, верхняя же плита которой равнялась 24 квадратным локтям, между тем как ширина противоположной части храма, не считая прилегавших построек, имевшая лишь 20 локтей, почти не был изменен Иродом. Напротив, находившееся к северу от алтаря помещение для заклания жертв было, без сомнения, только теперь снабжено мраморными столами, маленькими мраморными колоннами, на которые вешали убитых животных и т. д. Точно также художественное устройство некоторых пристроек, как, например, дома, в котором жили находящиеся на службе священники и из которого освещенный лампами подземный ход вел к пруду для купанья, было делом рук Ирода. Это верхнее и ближайшее к храму помещение было по закону доступно лишь священникам; с восточной же стороны, против алтаря, и входа в храм, было отделено решеткой место для мужчин израильтян, откуда они могли смотреть на жертвоприношение, а в определенных, предусмотренных законом случаях входить в передний двор к священникам. Отсюда, выходя из храма, спускались к востоку по лестнице, имевшей форму полулуния, на террасу, куда имели доступ и женщины. Здесь почти всегда было оживление. Здесь назареи выполняли свои обеты; здесь справлялись веселые пиршества при жертвоприношениях; здесь дети посвящались Богу своими родителями; здесь исцелившиеся прокаженные показывались священнику; здесь была устроена великолепная колоннада, под которой толковали и слушали Закон Божий, между тем как их крыша образовывала галерею, на которой находились женщины во время больших собраний. Много ворот вело к этому священному месту, обведенному высокою стеною; все они блистали чистым золотом. Самыми красивыми воротами были те, которые лежали прямо к востоку от входа в храм; они были больше других, роскошнее украшены и сделаны из массивного серебра и золота. Вместо золотых притолок над этим входом находились две наклонные, упиравшиеся друг в друга, драгоценные балки. Эти ворота, поэтому и назывались „красивыми». Нужно отличать от них ворота Никанора, лежавшие дальше к западу, крылья которых не были позолочены, а были сделаны из драгоценной коринфской меди. Из этих передних дворов спускались снова по высокой лестнице во внешнюю область храма, окруженную высокими колоннами, из которых каждая была высечена из одной глыбы мрамора и сверху покрыта кедровыми досками, с мозаичным полом, как здесь, так и под открытым небом11.

Перед входом во внутреннее святилище, т. е. пред ведущими вверх лестницами, был сооружен художественный каменный парапет, на котором находились маленькие колонны с надписями на греческом и латинском языках, воспрещавшими каждому не иудею доступ во внутреннее святилище. Чтобы получить место, необходимое для всех этих построек, нужно было предварительно перекопать весь холм. Над этим делом трудились, конечно, с древнейших времен. Когда храм был торжественно освящен, царь принес жертву из трех гекатомб. Каким изменениям подверглась израильская религия со времен Соломона до Ирода, видно также из того, что Ирод ни разу не входил во внутренность храма, так как не происходил из священнического рода. Особенность священного города Иерусалима сильно сдерживала страсть Ирода к греческим постройкам. Поэтому он старался в других городах своего государства провести то, что было неисполнимо в Иерусалиме из религиозных соображений. Два города – Стратонова башня и Самария особенно пользовались его расположением. Оба были освобождены Помпеем и возвращены Ироду Августом. В честь Августа, Ирод дал новые имена этим городам: он назвал Стратонову башню Цезареей, a Самарию – Себастой. Цезарея обратилась в выдающуюся гавань, благодаря обширным и дорогим сооружениям. Из башен, украшавших стены гавани, самая большая называлась по имени пасынка царя – Друзом. Со стороны города гавань была окружена блестящим рядом домов, среди которых возвышался холм с храмом Цезаря, видимым на далеком расстоянии с моря, изображением царя и Рима. Таким образом, при въезде в Палестину не было видно никаких признаков безбожия иудеев, о котором говорила молва. Не было недостатка в каменном театре и амфитеатре. Искусным устройством сплавной системы и клоаки Ирод позаботился о чистоте города

Подобные же постройки Ирод соорудил в Себасте. Он расширил окружность уже тогда значительного города до 20 стадий. Он поселил здесь 6000 новых жителей, большей частью выслуживших солдат. Среди города в большой священной роще стоял храм Цезаря. Следы улицы с колоннами, расположенными вдоль холма, сохранились до сих пор. Он усилил также укрепления города. По эллинскому образцу, каждый такой город получил собственное устройство. Городское устройство, данное Иродом Себасте, было, говорят, особенно практично.

Ирод построил в Иерихоне, где он охотно жил, дворец, театр, амфитеатр, ипподром; к югу от Иерусалима, на лежащем к югу-востоку от Вифлеема, Джебел Фердисе (гора Франка) он построил сильную крепость, названную им по своему имени Иродиадой. На важной дороге из Иерусалима в Цезарею лежал древний город Кабарсаба, еще до сих пор сохранившийся под именем Кефр-Саба. Ирод отстроил его совершенно заново и назвал по имени своего отца Антипатридой. Этими сооружениями Ирод, без сомнения, старался возвысить не только достоинство своего народа, но и, несмотря на тягостные налоги, которыми он должен был его обложить, приобрести его расположение. Его отеческая заботливость к своим подданным особенно ясно выразилась во время господствовавшей в Иудее в 25–24 г. до P. X. засухи, следствием которой был голод и всевозможные болезни. Он позаботился не только о подвозе хлеба из Египта, но и об одежде для пострадавших. Конечно, все это не могло искупить всех нарушений закона, которые он постоянно совершал. Вскоре после голода Ирод причинил большое огорчение своему народу. Место Ананеля, происходившего из Вавилона и назначенного им первосвященником, в это время занял некто Иисус, сын Фабеса. Ирод влюбился в дочь уважаемого священника Симона, сына Бэфа, родом из Александрии, но поселившегося в Иерусалиме. Недолго думая, Ирод низложил правящего первосвященника, назначил Симона на его место и женился на его дочери, называвшейся, как и его асмонейская супруга, Мариамной. Неприятности, вызванные этим браком, побудили Ирода вскоре отправить обоих сыновей казненной Мариамны, Аристобула и Александра, для дальнейшего образования в Рим, где они были приняты в доме известного своим образованием Гая Азиния Поллия, друга Августа, Горация и Вергилия, и также вращались при царском дворе. Август видел в присылке сыновей Ирода в Рим знак большого почтения к себе и это, кажется, побудило его отдать Ироду северо-восточные провинции Палестины, которыми до сих пор управлял тиранн Зенодор. Зенодор вызвал своими грабежами ненависть жителей Дамаска, которые пожаловались на него Августу; Август подарил области Зенодора Ироду с поручением завоевать их, отучить жителей от разбойничьего образа жизни и водворить у них порядок. Поручение это было нелегкое, но Ирод исполнил его. Этим он вызвал вражду не только со стороны Зенодора, но и аравитян, которым Зенодор в отчаянии уступил за 50 талантов часть спорной области Авранитиду. Зенодор сделал неудачную попытку обвинить Ирода в Риме. С аравитянами Ирод постарался на этот раз покончить мирным путем. Теперь Август передал управление восточной половиной государства (по ту сторону Ионического моря) своему зятю Випсанию Агриппе. Агриппа прибыл в Лесбос и перезимовал со своим войском у Метилены. Среди недовольных искавших справедливости у Агриппы, были жители Гадары, в восточной Палестине, на юг от Ярмука, жаловавшиеся на Ирода. Но Агриппа, которого уже раньше приветствовал Ирод, отправил обвинителей связанными к нему. Последний был так великодушен, что отпустил их невредимыми. Вскоре после того Август сам прибыл в Сирию. Жители Гадары снова явились, обвиняя Ирода в посягательстве на их права, разбойничестве и осквернении храмов, но они не встретили сочувствия. По странной случайности все они порешили покончить с собой в эту ночь: часть их разбилась, бросившись с башен и скал, другая же утонула, бросившись в реку. К полному счастью Ирода, как раз в это время умер Зенодор, который до сих пор владел областью между Трохонитой и Галилеей: Улатой и Панеей. Август и эту страну подарил Ироду, который в благодарность за это построил своему царственному покровителю храм из белого камня в чудной местности у Папеи, у подножия Гермона, в священном гpoтe, из которого вытекает восточный исток Иордана. Вероятно, по указанию Августа, Ирод сложил третью часть всех собиравшихся до сих пор податей. Август именно тогда старался всеми силами противодействовать финансовому разорению азиатских провинций. Основанием для этого Ирод выставил желание дать своему народу возможность оправиться от предшествовавшего голода.

Всеобщее неудовольствие пристрастием Ирода к римско-эллинскому язычеству принудило его учредить строгую полицейскую систему. Праздного препровождения времени, открытых сборищ не допускалось, общественные прогулки и пиршества были воспрещены. Всюду была поставлена тайная охрана. Всякого, кто казался опасным, тайно или открыто уводили в крепость Гирканию и там умерщвляли. Царь часто переодевался и под видом частного человека подслушивал общественное мнение. Он ввел также присягу в верности, но не мог принудить к ней, ни фарисейскѵю школу Абталиона и Шемаи, ни Ессеев. Как известно, Абталион и Шемая, при осаде Иерусалима Созием и Иродом, посоветовали сдать им город, так как Ироду принадлежит будущее. Ессеям, говорят, Ирод покровительствовал, так как один из них, Менахем, предсказал ему, еще мальчику, трон, а затем, когда он сделался царем, долгое царствование. Вероятно, он освободил их от присяги, так как наказанием этих религиозных, глубоко чтимых людей он вызвал бы слишком большую ненависть к себе, и потому что их образ жизни далекий от политики, и без присяги не мог казаться опасным. Вскоре Ирод самым чувствительным образом оскорбил иудейских законоведов, очевидно, просто вследствие неведения старинного закона. Как царь, он присвоил себе неслыханное в иудействе право самому издавать закон. И какой закон! Преступники должны были быть проданы вне государства. Это значило принудить израильтян к нарушению закона. По закону Моисея вор мог быть продан только израильтянину и то всего на 6 лет в том только случае, если он не мог вчетверо возвратить украденное. Можно себе представить, какое возмущение вызвала такая дерзость царя в народе, желавшем подчиняться только законам Божьим.

В 18 г. до P. X. Ирод призвал своих сыновей, по окончании их образования, обратно на родину. Они вернулись зрелыми юношами, и народ с восторгом любовался их молодостью и прекрасной наружностью. Август еще раньше предоставил Ироду полную свободу в назначении преемника. По желанию Ирода, Август назначил своего брата Ферора самостоятельным князем (тетрархом) Переи для того, чтобы он мог быть наследником Ирода. Едва юноши успели возвратиться в Иерусалим, как сестра царя Саломея начала вести против них, как некогда против их матери, гибельные интриги. То тихо, то громко толковали и в народе, и пред царем о том, с каким чувством юноши должны жить в доме убийцы своей матери. Сперва Ирод не придавал никакого значения этим толкам и обручил обоих. Старшему Аристобулу, он дал Веренику, дочь Соломеи, может быть, надеясь этим союзом достигнуть примирения. Младшего сына Александра он обручил с дочерью каппадокийского царя Архелая – Глафирой. Вслед за тем он принял в своей стране, в качестве гостя, Марка Випсания Агриппу, показал ему вновь основанные города Себастию и Цезарею и воздвигнутые им замки – Александрию, Иродиаду и Гирканию. При въезде в Иерусалим народ торжественно вышел ему навстречу и приветствовал Агриппу радостными кликами. Агриппа принес в жертву Богу иудеев гекатомбу и приказал на его счет устроить праздничный пир для народа. После его отъезда, Ирод посетил его, но только после продолжительного путешествия, так как противные ветры помешали ему застать Агриппу на Лесбосе. Во время этого посещения Ирод исходатайствовал у него подтверждение преимуществ, еще раньше дарованных малоазиатским иудеям, но подчас не признаваемых. Он не замедлил по своем возвращении в специально для этого созванном собрании сообщить в пространной речи жителям Иерусалима об этом благодеянии, оказанном им своему народу. Но его отсутствие способствовало увеличению раздоров в его семье. Тотчас по возвращении Ирода, сестра его оклеветала обоих сыновей первой Мариамны в том, будто они хотят отомстить отцу за смерть своей матери. А так как оба, во всяком случае, не поступали так осторожно, как следовало по отношению к Ироду, то на этот раз клевета встретила более внимательное ухо, чем раньше. Царь решил возвратить в свой дом свою первую жену Дорис с ее сыном Антипатром и поставить этого Антипатра наравне с сыновьями асмонеянки. Для того чтобы Антипатр не отстал в образовании и знакомстве с римским двором от сыновей Мариамны, Ирод отправил его в Рим с Агриппой, возвращавшемся туда из Азии после десятилетнего отсутствия. Таким образом, этот домашний раздор дошел и до императора. Вскоре Ирод отправился с Аристобулом и Александром ко двору императора; Август пребывал в это время в Аквилее на севере Адриатического моря. Цезарю удалось восстановить мир между рассерженным отцом и сыновьями, не без основания возмущенными предпочтением, оказанным Антипатру, так что они примиренные друг с другом возвратились домой. По дороге они навестили в Киликии тестя Александра, каппадокийского царя Архелая. За время их отсутствия в Трахонитиде вспыхнуло восстание, но было скоро подавлено. Из этого, во всяком случае, видно, как умело поставил Ирод воспитание дельных офицеров. В Иерусалиме он снова держал речь к народу, в которой призывал к единодушию, и, оттеняя свое неоспоримое право на власть при жизни, назначил преемниками после своей смерти своих трех сыновей: Аристобула, Антигона и Александра, которые должны были поделить между собою его владения. Разумеется, это подало повод к различным толкам. Вскоре после этого окончание построек в Цезарее было отпраздновано большими торжественными играми, пышности которых сам Август способствовал щедрыми подарками; затем следовало уже упомянутое основание Антипатриды, а также Кипра и Фасаелиса на востоке и западе иорданской области. Наконец Ирод вспомнил, что, как иудейский царь, он является наследником Давида, и потому, чтобы почтить великое прошлое своего народа, построил мраморный памятник на предполагаемой могиле Давида. Но и это он сделал, без сомнения, намеренно, желая, подобно многим иудейско-александрийским историкам, внушить образованному языческому миру уважение к длинной славной истории израильтян. Однако, за все это он получил мало благодарности от своего народа. Постройку памятника в честь Давида объясняли угрызениями совести царя, будто бы ограбившего эту издревле чтимую гробницу. Римляне, вероятно, жалели, что Ирод потратил столько труда на такую неблагодарную почву. И вне Иудеи его щедрость не ослабевала. На острове Родосе, на Хиосе, всюду можно было найти памятники его благодеяний. В Антиохии он выстроил среди города длинную улицу с мраморными колоннами и вымостил ее мозаикой. Все это делал он за счет своих подданных, удовлетворяя своему тщеславию.

Между тем все больше и больше надвигалась гроза на его дом. Брат Ирода, Ферор, получил от него, с согласия императора, титул тетрарха, сто талантов дохода, важный пост управителя и притом золовку царя в жены, после смерти которой, дочь царя стала его невестой. Но он был так увлечен постыдною связью с рабыней, что Ирод принужден был отдать свою дочь не ему, а сыну своего умершего брата, Фазаеля. Спустя некоторое время Ирод предположил, что страсть Ферора уже прошла; тогда он предложил ему в жены свою младшую дочь Кипрос с условием, что рабыня будет отпущена и Ферор не будет иметь с ней никаких сношений. Она была отпущена, но Ферор не сдержал обещания, и брак не состоялся. Тогда Ферор возбудил ревность Александра, асмонейского сына царя, коварно обвиняя Ирода в том, будто ему полюбилась жена Александра Глафира. Александр открыто сообщил эти подозрения своему отцу, и это разъяснило положение дел; Ферор и Саломея, снова оказавшаяся инициатором интриги, получили строгий выговор. Вскоре случилось новое происшествие. Саломея вторично осталась вдовою после казни своего мужа идумейца Костобара. В это время арабский министр царя Ободоса, по имени Силлей, проезжал чрез Иерусалим и был приглашен к царскому столу. Сестре Ирода так понравился этот ловкий и стройный человек, что вскоре о них стали передаваться странные вещи. Несколько месяцев спустя Силлей вернулся обратно и просил руки Соломеи. Ирод отдал бы ее ему, если бы он согласился перейти в иудейство. Но Силлей, которому быть может, его возлюбленная уже не так нравилась во второй приезд, ответил Ироду, что аравитяне забросали бы его камнями, если бы он исполнил это условие. Ирод со своей стороны разъяснил ему, что не может оскорбить старинных обычаев своего народа, выдав свою сестру за язычника. Таким образом, последствием всей этой истории было только то, что о Саломее распространилась дурная молва, которая была очень неприятна царю. Когда дело дошло до замужества принцессы Кипрос, обещанной, но не выданной за Ферора, то Ирод решил лучше выдать ее замуж за сына Ферора, носившего тоже имя, чем за сына Соломеи от Костобара. К этому присоединилась отвратительная история. У Ирода было три красивых евнуха: виночерпий, прислужник и камер-лакей, понравившиеся его сыну Александру более чем следовало. Ирод узнал об этом, и все трое на пытке сознались в том, что Александр, указывая на свое скорое вступление на престол, давал им различные обещания. При подозрительности царя это было достаточным поводом для новых допросов и гонений. Друзья Александра большею частью умерли в пытках, не удовлетворив своими признаниями подозрительности царя. Наконец, один из них сообщил, что Александр говорил ему, будто ему неприятна, благодаря ревнивой подозрительности отца, его высокая фигура и ловкость в стрельбе из лука, и он старается скрывать их в присутствии Ирода. Когда потребовали дальнейших сведений, то этот же человек на пытке открыл, наконец, что Александр и Аристобул решили убить на охоте отца и затем выпросить себе в Риме иудейскую корону. Это признание и письмо Александра к Аристобулу с жалобами на большие доходы старшего сводного брата Антипатра, дали Ироду повод посадить Александра в тюрьму. Но на этом пытки еще не окончились. Царь узнал, что Александр намеревался бежать в Рим, чтобы обвинить отца в опасном союзе с парфянским царем, и что для него в Аскалоне приготовлен яд. Этот яд, несмотря на тщательные розыски, конечно, не был найден. Александр, сидя в заточении, употребил свой досуг на то, чтобы написать свои воспоминания в четырех главах, в которых он не столько оправдывал себя, сколько выставлял брата царя, Ферора, Соломею и других близких к Ироду людей, в истинном, невыгодном для них свете. Особенно досталось Саломее; Александр осмеливался укорять ее в том, что она против его желания удостоила его ночным посещением. Эти сообщения были, конечно, в высшей степени неприятны царю. Вдобавок в эту историю вмешалось еще одно лицо, тесть Александра, Архелай Каппадокийский. Узнав об аресте Александра, он поспешил в Иерусалим и объявил, что хочет развести свою дочь с отцеубийцей. Это привело Ирода в себя. Он понял, что ему необходимо считаться с иностранными государствами и потому быть более сдержанным в обращении со своими детьми. Вина во всей беде была свалена на Ферора, который, тем не менее, после эффектного публичного покаяния, снова попал в милость. Архелай, довольный счастливым исходом дела, и щедро одаренный Иродом, возвратился в Каппадокию. Истинную причину этого счастливого исхода мы узнаем, однако, только из известия о том, что Ирод тотчас же предпринял поездку в Рим, так как Архелай еще до своего прибытия в Иерусалим известил обо всем императора. Чем кончилась эта поездка, мы не знаем. Несомненно только, что Август в ближайшее время дурно отзывался об Ироде. Во время его отсутствия снова вспыхнуло восстание в Трахонитиде; жители не желали свыкнуться с принудительными земледельческими работами, которые ввел у них новый властелин. Восстание было особенно опасно потому, что мятежники имели поддержку в аравитянине Силлее, сильно озлобленном против иудейского царя за свое неудачное сватовство. Когда Ирод стеснил разбойников в их собственной, но отданной ему стране, они бежали в аравийские области и с помощью Силлея, получили сильную крепость. Ирод потребовал их выдачи и уплаты себе той дани, которую Силлей должен был платить аравийскому царю Ободасу. Силлей отправился в Рим с жалобой на Ирода. Между тем Ирод вторгнулся в Аравию, разрушил разбойничью крепость и с успехом сразился с аравитянами. Тут он внезапно получает унизительный выговор от Августа. Письмо начиналось характерными словами: „До сих пор я обращался к тебе, как к своему другу, теперь я говорю с тобой, как с подданным ‘‘ Положение Ирода было незавидно, потому что нападение аравитян, узнавших о послании Августа, тотчас же сделалось наглee и бесстыднee. В это же время умер аравийский царь Ободас, и на престол вступил юноша Эней, принявший в качестве царя также имя Аретаса, у которого Силлей пытался оспаривать царство. Ирод, не видя никакой возможности восстановить порядок, послал своего придворного историка Николая Дамасского, впоследствии издавшего биографию Ирода, в Рим. Здесь завязалось пред императором обычное тогда адвокатское состязание в красноречии. Николаю удалось своими речами так восстановить Августа против Силлея и против нового царя Аретаса, что он намеревался соединить Аравию с Иудеей под владычеством Ирода. К сожалению, в решительную минуту из Палестины прибыли новые вести, помешавшие Августу привести в исполнение свое решение. Вследствие сплетен спартанца Эврикла, проживавшего некоторое время в Иерусалиме, всюду льстившего и всюду клеветавшего, вследствие показаний двух царских телохранителей, на которых пало подозрение Ирода, так как они победили людей Александра в состязании и получили от последнего подарки; далее, благодаря найденному письму Александра, в котором он будто бы предлагал коменданту крепости Александрии принять его „по исполнении замысла» в крепость, и наконец, вследствие спора между Аристобулом и его тещей и теткой Саломеей, дело дошло до того, что оба асмонейских князя, несмотря на новое вмешательство каппадокийского царя, были заключены в тюрьму, и Ирод потребовал у Августа права по своему усмотрению распорядиться сыновьями, покушавшимися на жизнь отца. Отношение Августа к этим делам выразилось в его шутке по поводу запрета свинины у иудеев: „Я предпочел бы быть свиньею Ирода, чем его сыном». Но он все-таки не хотел оскорбить прямым отказом рассерженного отца, с которым он недавно, по его мнению, поступил несправедливо. Он постановил поэтому, чтобы Ирод созвал в прибрежном городе Сирии, Берате, суд из римских граждан, который разобрал бы дело непослушных сыновей. Он желал, чтобы римские наместники в Сирии и тесть Александра, каппадокийский царь, были в числе судей. Ирод исполнил желание Августа, только каппадокийского царя он не принял. Он изложил свое обвинение пред собранием в 150 судей, но в котором отсутствовали оба обвиняемые. Как доказательство, он представил письма, несомненно, обнаруживавшие недовольство сыновей своим отцом и их план бегства; вполне возможно, что в них были и указания на намерение убить отца. Как бы то ни было, суд приговорил обвиняемых к смерти, причем некоторые стояли из политических и нравственных соображений за помилование. Ирод и не имел намерения немедленно исполнить приговор. В Тире он встретился с Николаем Дамасским, недавно оказавшим ему такую большую услугу в Риме, и осведомился у него об отношении руководящих кругов столицы к его делу. То, что он услышал от Николая, во всяком случае, побудило бы его сильно умерить свой гнев, если бы новый повод не вызвал снова вспышки гнева. Благодаря одному храброму солдату и клеветнику цирюльнику, эта трагедия пришла если не к решительному, то к временному окончанию. Солдат, по имени Тирон, во время аудиенции наговорил царю дерзостей по поводу его отношения к почитаемым всеми асмонейским принцам, а цирюльник Трифон, рассказал возмущающему царю, что Тирон убеждал его зарезать Ирода во время исполнения своих обязанностей. При помощи пытки было установлено участие принцев в этом плане, но и сам Трифон был признан виновным. Поэтому в Цезарее произошли страшные казни. Не только оба асмонейских принца, но и Тирон и Трифон и еще триста человек их приверженцев, были казнены. Трупы принцев Ирод приказал перевести в Александрию, где было похоронено много асмонеев. Все это произошло около 9 г. до P. X.

Теперь Антипатр, как старший и любимый сын Ирода, считал себя наследником престола, так как никто не превосходил его знатностью происхождения. В виду этого он щедро раздавал на все стороны, а в особенности римскую знать, одарял дорогими подарками. Единственной помехою были дети казненных асмонейских принцев. У Александра и Глафиры были три сына, у Аристобула от дочери Соломеи – три сына и две дочери. Глафиру по смерти ее мужа Ирод отправил обратно к отцу. Дети остались при иерусалимском дворе, и Ирод заботился об их воспитании, a впоследствии и о женитьбе. Старшего сына Александра он обручил с дочерью Антипатра, дочь Аристобула с сыном Антипатра. Другую дочь Аристобула он обручил со своим сыном Иродом, родившимся от брака со второй Мариамной, дочерью правившего тогда первосвященника Симона. Антипатр был недоволен обручением своих детей с детьми младшего асмонейского принца. Ему казалось опасным, что могущественный брат царя Ферор сделается тестем того внука Ирода, который будучи старшим потомком асмонейского рола и внуком Каппадокийского царя, сможет оспаривать его наследственные права на Иудею. Антипатр добился того, что Ирод изменил свое решение и выдал дочь Ферора не за сына Александра, а за сына Антипатра, а сам Антипатр женился на назначавшейся его сыну дочери Аристобула. И Саломея вышла в третий раз замуж за некоего Алексаса. Но все это не восстановило спокойствия. Ближайшие смуты при дворе Ирода вызвала неравная по происхождению жена Ферора, желавшая приобрести уважение благочестивых жителей Палестины, которого она не могла добиться в эллински-образованном обществе. Она решилась на смелый шаг, внеся из своей кассы за фарисеев пеню, которою обложил их Ирод, когда они отказались присягнуть императору и ему. Взбешенный этим поступком, Ирод запретил всем своим близким иметь какие бы, то ни было, сношения с этой женщиной и потребовал, чтобы Ферор развелся с ней. Само собой разумеется, при этом не обошлось без казни нескольких фарисеев. Но Ферор отказался разлучиться со своей женой. Если в этом мы видим прекрасную черту верности, то не менее отрадно и проявление братской любви Ирода, в силу которой он, правда, с величайшим трудом совладал с собой. Ферор был только сослан в свою тетрархию за Иордан. Впоследствии Ирод заболел и потребовал, чтобы Ферор возвратился в Иерусалим; но Ферор не явился. Ирод выздоровел и со своей стороны посетил заболевшего в это время Ферора. К сожалению последний умер спустя несколько дней после приезда брата. Его смерть вызвала новые ужасы. Ирод похоронил его в Иерусалиме с большими почестями; тогда явились два вольноотпущенника Ферора, требовавшие следствия по поводу того, не был ли Ферор отравлен и именно своей женой. Ирод производит следствие и находит яд; но оказывается, что Ферор умер не от него, и что яд был предназначен для Ирода и вручен Ферору Антипатром. Антипатр был тогда в Риме для того, чтобы сам император утвердил завещание его отца, по которому он назначался первым, а брат его Ирод, сын второй Мариамны, вторым наследником престола. Но еще раньше, чем он вернулся, это завещание, вследствие новых разоблачений, было уничтожено царем. Эти разоблачения касались не только Антипатра; и мать его Дорис, Мариамна и сын ее Ирод были изгнаны из дома Ирода, как соучастники заговора. Это послужило поводом к чувствительнейшим для иудейского народа переменам. Отец Мариамны, Симон, сын Бэфа был сменен и его место первосвященника занял иерусалимлянин Матфей, сын Теофила. В это время Антипатр, ничего не подозревая, возвратился из Рима в Иудею. По дороге он узнал о смерти дяди и об изгнании своей матери; о подозрениях против него самого он ничего не знал. Когда он прибыл в Иерусалим, там находился новый наместник Сирии, легат П. Квириний Вар, управлявший Сирией от 6 по 4 г. по P. X. и приобретший своею гибелью в Германии в 9 г. по P. X. печальную известность. В его присутствии Ирод допросил прибывшего и затем заковал его в цепи, когда было установлено, что напиток был отравлен, хотя и не было доказано, что он был приготовлен и послан Ферору Антипатром. Письма, полученные Иродом, и содержавшие клевету на Соломею, оказавшиеся впоследствии подложными и написанными будто бы по поручению Антипатра, еще более увеличили его вину. Теперь Ирод просил у императора права свободного суда и над этим сыном, как раньше над сыновьями Мариамны. Отправив послов, он сам заболел тяжелой и очень мучительной болезнью. Тогда два ученых, Иуда, сын Сарифея и Матфей, сын Маргалофа, имевшие много учеников, решили, что настало время окончания бедствий в доме Божьем. Они вошли въ ворота храма, низвергли среди бела дня красовавшийся там золотой орел и разбили вдребезги этот языческий символ языческого владычества. Тогда больной царь, лежа на носилках, еще раз произвел в Иерихоне страшный суд. Больше 40 участников были сожжены живыми. Правящий первосвященник также был низложен, и на его место был назначен некто Иозар12.

Затем Ирод тщетно искал исцеления по ту сторону Иордана у источников Каллирое, впадавших в Мертвое море. Возвратившись обратно в Иерихон, он стал обдумывать, каким образом вызвать в своем народе глубокую печаль после своей смерти. С этой целью он приказал заключить в ипподром значительное число наиболее уважаемых жителей и приказал своей сестре и ее мужу Алексасу умертвить их в минуту его смерти. В то же время прибыл ответ Августа, отдававший судьбу Антипатра в руки отца. Ирод медлил воспользоваться этим правом; но когда ему доложили, что Антипатр, на основании ложного слуха о смерти отца, пытался вырваться на свободу, он приказал умертвить его и похоронить без почестей в замке Гиркании. Теперь он назначил наследниками своего государства 3-х своих сыновей, рожденных от других жен, сыновей самаритянки Малтаки, Антипа и Архелая и сына иерусалимлянки Клеопатры, Филиппа. Только Архелай должен был наследовать титул царя; он получил собственно Иудею и Самарию; Антип же в звании тетрарха назначался правителем Галилеи и древне-иудейской области Переи, а Филипп, также с титулом тетрарха, должен был управлять отнятой у Зенодора областью (Гаулонитида, Трахонитида, Батанея и Понея). За сестрой своей, Саломеей он утвердил, кроме значительных денежных сумм, города Явну, Асдод и Фазаелиду.

После возвещения своей последней воли, он скончался в 4 г. до P. X., спустя 4 дня после смерти Антипатра. Саломея поспешила освободить заключенных в ипподроме. Вместе с известием о смерти государя войску было прочитано его последнее постановление, в котором он благодарил за верность и любовь, выпавшие на его долю и просил перенести эти чувства на его сына, царя Архелая. Затем хранитель печати умершего царя Птоломей, сломал печать на завещании и прочитал его, заметив, что право утверждения его принадлежит лишь императору. Несмотря на это царь Архелай встречен был уже теперь радостными кликами.

Похороны могущественного государя были великолепны. Его несли на золотых, усыпанных драгоценными камнями носилках, на ковре, завернутого в пурпур, с царскою повязкою на челе, в золотом венце, со скипетром в руке, окруженного своими родственниками в сопровождении войска в парадной одежде и 500 служителей, несших драгоценные курения. Погребение произошло в его замке Иродиуме.

Ирода назвали великим, и, без сомнения, он имеет некоторое право на это название. Истинным масштабом для каждого человека слѵжит живущий в нем идеал. Идеалом Ирода было введение своей страны в круг римской системы права и умственного образования римско-эллинского мира. Это был, конечно, большей частью потерянный, но несмотря на то необходимый труд. То иудейство, какого требовали законы Палестины, не было способно поддержать иудейский государственный строй среди окружающего греко-римского образования и могущества. Ирод, однако, если не считать маленьких промахов, заботливо берег и не оскорблял ядра иудейства, – религию. Но именно тут-то он и сделал положительно гениальную попытку соединить языческие формы с иудейскими традициями, построив в Иерусалиме храм, который должен был нравиться и иудеям и грекам. Прекрасными сооружениями, хорошим управлением, мудрой политикой, он сумел добиться для себя и своего маленького народа такого влияния и значения при императорском дворе, каким не пользовался никакой другой иудейский царь. Пронырливость, с которою он действовал при этом, и кровавые раздоры в его семье бросают, конечно, очень мрачную тень на характер этого человека. Но он и сам был сыном ужасного, кровавого времени. Дом асмонеев погиб не столько благодаря ему, сколько благодаря самому себе. И если он казнит свою жену и 3-х сыновей, изгоняет других жен и сына из своего дома, то он должен возбудить столько же сожаления, сколько и ужаса. Но не в этих семейных распрях заключается трагизм его жизни. Гораздо тяжелее для него было то, что его народ также мало понимал дар, который он приносил ему в греко-римском образовании и цивилизации, как он сам идеал священного народа Божьего, живший в благороднейших сердцах Израиля. Таким образом, он, может быть, удовлетворил купцов, находивших в Цезаре прекрасную гавань, в языческих городах Палестины хороший сбыт для предметов своей торговли; может быть, им даже за границей помогало имя влиятельного иудейского царя; глубокие же умы его народа так же мало понимали его цель, как он их.

* * *

8

Сообразно с этим в Иерусалимский синедрион вскоре перешли также дела Галилеи.

9

Особенно обвиняли Ирода за остроумный способ, которым он при постройке театра обошел запрещение картин. Он приказал вместо статуи поставить так называемые трофеи – полное вооружение с закрытым лицом, что в глазах иудеев было то же, что и картина.

10

Большой золотой орел, как символ римского владычества, по приказанию Ирода, был прикреплен над главным входом внутреннего двора, где он был виден и язычникам. Как он еще при жизни Ирода был уничтожен, видно из последующего.

11

Особенно славилась так называемая царская галерея, простиравшаяся на юг во всю ширину горы четырьмя рядами колонн от долины Кедрона до Сыромятной долины. Это было красивейшее из мест в Иерусалимском храме, доступных не израильтянам.

12

По-видимому, он был сыном раньше смененного Симона, внуком Бэфа.


Источник: Падение Иудейского государства : (Пер. с нем.) / Оскар Гольцман. - Москва : типо-лит. Рус. т-ва печ. и изд. дела, 1899. - VI, 3-368 с.; 25.

Комментарии для сайта Cackle