IV. Из монастыря через Тор в Суэц сухим путем
Рис. 27. Монастырское задние у теплых Моисеевых ключей близ Тора.
Итак, передо мной лежал далекий обратный путь. Перед его громадностью становилось даже несколько жутко, тем более, что в Торе могли возникнуть серьезные осложнения из-за парохода, в прибытие которого я мало верил. Кроме того, предстояло совершить этот путь в самое жаркое время года.
Преодолев подъем, мы сели на верблюдов и двинулись. Довольно долго путь шел по широкой котловине. Справа возвышалась Моисеева гора. Дорога вообще была мало живописна и совершенно пустынна; высоких гор не было. Стояла сильная жара, так что у меня на руках, которые я по забывчивости держал на луке седла под лучами палящего солнца, кожа была обожжена и через несколько дней сошла. Н. П. Кондаков в описании своего путешествия на Синай говорит, что лучшей защитой рук от действия солнечных лучей служат надетые в виде перчаток чистые белые носки. После полученного в первый день ожога я прибегнул к этому средству, и результат, действительно, получился удивительный: рукам не было жарко при всякой температуре, а об ожогах не было и помину.
Мой спутник оказался не из особенно разговорчивых, отчасти и потому, что ни на одном языке, кроме арабского, порядочно объясниться не мог. Мы, перекидываясь изредка отдельными словами, по большей части молча покачивались на своих верблюдах. В 11 часов мы выехали из гористой местности на обширную каменистую равнину и начали уже подумывать о стоянке. Мой спутник утверждал, что он знает здесь место с водой, так как этот путь им был уже пройден во время поездки из Тора на Синай. Вдали направо у подошвы горы виднелась зелень, и там, по словам бедуинов, была вода. Но спутник искал другого места, и мы через полчаса, пересекши равнину, остановились у подошвы небольшой горы, где неподалеку была вода. На покатом склоне этой горы из камней образовался род природной террасы; нависшие сверху камни давали в это время дня тень от солнца, и мы, взобравшись туда и устлав камни ковром, разместились, созерцая внизу только что пройденную равнину, окаймленную в отдалении цепью гор. Бедуины наполнили бурдюки водой, которая чистотой не отличалась. Но брезгливость была теперь у меня гораздо меньше, чем во время путешествия туда, и я без большого принуждения пил эту воду. Здесь выяснилось, что мой спутник отправился в путь с весьма ограниченным количеством съестных припасов: в его корзине был лишь хлеб и десяток яиц, чего, конечно, было совершенно недостаточно для более чем двухдневного путешествия до Тора. Поэтому мои более предусмотрительно сделанные запасы в виде яиц, сыра, сардинок, бульона в жестянках, красного вина и коньяку пришлись как нельзя более кстати, хотя, видя аппетит спутника, я уже стал опасаться, как бы и мне на следующий день не пришлось остаться без всего. Из беседы во время стоянки выяснилось, что он назывался Юсуф Нагиб, был египетским инженером в Каире, ненавидел англичан и сильно жаловался на притеснения арабского населения в Египте.
В половине третьего мы выступили в дальнейший путь. Насколько во время путешествия из Тора на Синай мы не были довольны сопровождавшими нас бедуинами, настолько теперь мои бедуины, Сбойе и Салим, были удивительно симпатичны. Разговорчивые, услужливые, веселые, они ни разу во все время пути не заводили разговора о бахшише и находились в полном моем распоряжении. Я сохранил о них самое теплое воспоминание. Между собой они вели длинные, оживленные беседы; иссякнут беседы, затягивается однообразная, бесконечная песня; под вечер один из них удалялся в сторону, клал подстилку и совершал должные молитвы; другой не молился.
Вскоре нам предстоял большой спуск по глубокому ущелью. Мы слезли с верблюдов и пошли пешком по склону высокой горы, а верблюды с бедуинами направились по дну ущелья. Приблизительно с час продолжался этот утомительный спуск по острым камням. Наконец мы спустились и сели отдохнуть на песке у небольшой заросли и одинокого дерева, под которым была стоячая, покрытая плесенью вода; пить ее мы не решились. Минут через двадцать показались наши верблюды, отставшие в ущелье. Местность была уже ровная, и мы снова могли сесть на них. Под вечер верблюды вступили в Вади Тарфа, где большие группы довольно высоких кустарников тарфы (манны) оживляют пейзаж. Тарфу чрезвычайно любят верблюды, с которыми в этом месте очень трудно справляться, так как они все время тянут к кустарникам, останавливаются и рвут ветки.
В этот день мы не дошли до воды и остановились в 6 ½ часов на ночевку в широкой котловине, окруженной невысокими горами. Инженер разбил при помощи бедуинов имевшуюся у него палатку. Быстро наступила темнота. Ужин прошел весело; об угнетенном настроении, которое я испытывал во время пути на Синай, не было и помину. Вскоре небо за горой с одной стороны посветлело; это поднималась полная луна; выплыв из-за гор, она залила своим ярким светом всю котловину и нашу стоянку. Настала тишина, прерываемая лишь чавканьем верблюдов и жужжаньем комаров, которые в эту ночь довольно сильно беспокоили.
Еще до рассвета, в половине пятого утра, мы поднялись с нашей стоянки. Было воскресенье 7 (20) июля. Минут через сорок мы вступили в дикое, очень глубокое ущелье, по дну которого с веселым шумом бежал большой ручей. Все ущелье было завалено огромными камнями. Обильная зелень, благодаря постоянной влаге, шла почти непрерывно вдоль ущелья. Мы слезли с верблюдов и в предрассветном сумраке пошли пешком около ручья, перескакивая с одного камня на другой. Восход солнца застал нас еще в глубине ущелья, так что некоторое время мы могли вполне бодро и свежо продолжать путь, где на верблюдах, где пешком. Но мало-помалу ущелье становилось шире, горы дальше, и солнечные лучи начали сильно жечь. Вода все время нас не покидала. Заросли у воды временами были настолько высоки и густы, что мы, сидя на верблюдах, с трудом могли пробиваться сквозь них, усиленно закрывая глаза и лицо от ударов ветвей. Пешком сквозь заросли пройти нельзя, или, вернее сказать, можно только по воде, которая в этом месте была довольно глубока; пришлось бы снять сапоги и идти босиком. Поэтому мы предпочли пробиваться сквозь зелень, сидя на верблюдах.
Жара становилась между тем все сильнее. Мы шли уже 6 часов, и я решительно высказался, что пора отдохнуть. Мой спутник уехал далеко вперед, а я с моими бедуинами свернул несколько вправо и упал под тень большой нависшей скалы. Но оказалось, что место было выбрано чрезвычайно неудачно, а именно, со стороны солнца, которое через короткое время должно было осветить мое убежище и сделать его совершенно невозможным. Хорошо, что я сразу это заметил и не успел еще расположиться на стоянку как следует. Снова взобрался на верблюда; снова раскаленные лучи солнца стали обдавать меня своим жаром; снова единственная мысль была как можно скорее найти стоянку. Наконец в половине двенадцатого, после семичасового непрерывного путешествия, я велел бедуинам остановиться у группы трех пальм. Уехавший вперед инженер меня не беспокоил: он все равно должен был вернуться из-за недостатка съестных припасов. Действительно, минут через пятнадцать показался его верблюд.
Интересно отметить, что, несмотря на жару и утомление, я на обратном пути мог все время с удовольствием есть, тогда как на пути из Тора на Синай, как я писал выше, ни у меня, ни у моих спутников совсем не было аппетита. Появилась привычка к жаре.
Отдых был в высшей степени приятным, хотя, по мере движения солнца, и мы должны были передвигаться вокруг пальм в поисках за тенью. В три часа мы бодро пустились в дальнейший путь.
Дорога шла по ущелью, которое становилось все уже и теснее. Вода временами пропадала, чтобы потом вновь появиться уже в виде незначительного ручья. Одно место этого ущелья было особенно грандиозно: темные, высокие гранитные скалы так близко сходятся, что вверху видна только широкая щель голубого неба; все дно ущелья завалено громадными камнями. В течение почти часа приходится пешком пробираться по этим камням, производя настоящие гимнастические упражнения. Температура в этих расщелинах довольно прохладная. Растительность исчезла совершенно.
Пройдя с трудом это ущелье, мы вышли на более широкое и ровное место, окруженное менее высокими скалами. Вода еще была. Остановившись на короткое время, мы наполнили наши бурдюки водой в последний раз перед Тором. Мы шли еще с чертверть часа. «Ма фиш мойе!» (нет воды!) – слышу, кричит мой бедуин Салим. Действительно, маленький ручеек, вдоль которого мы шли, как бы растекался по песку и пропадал. Итак, до самого Тора воды больше не будет! Но это не страшило меня: чувствовал я себя очень бодро; в бурдюках воды было достаточно.
Прошло еще немного времени, мы свернули в проход налево, и перед моими глазами на горизонте блеснула искрящаяся в лучах уже довольно низко стоявшего на небе солнца синяя полоса Красного моря. Какой это был отрадный момент! Приятно было увидеть это море, как нечто связующее заброшенный Синайский полуостров с внешним миром! Мы вышли из последнего ущелья, т.е. оставили за собой Синайские горы. Перед нами расстилалась столь страшная по воспоминаниям пустыня ал-Каа. Перейдя несколько невысоких холмов, мы в 6 часов вечера остановились на ночлег на равнине среди полной пустыни. Инженер разбил палатку. С аппетитом съели мы остатки нашей провизии.
Какая огромная разница между первым и последним ночлегом в ал-Каа! Сколько страданий перенес я с моими сотоварищами в первую ночь нашего путешествия из Тора на Синай! И сколько несказанного наслаждения доставила мне последняя ночь в той же ал-Каа! Яркое, широко разлившееся по небосклону пламя заката еще не погасло за очертаниями отдаленных гор, как из-за Красного моря выплыл полный месяц, отражаясь в воде. Заря бледнела, потухала; в то же время луна, делаясь все ярче и уменьшаясь в объеме, быстро поднималась по небу. Зажглись бесчисленные звезды. Настала одна из тех упоительных ночей в пустыне, которую понять и прочувствовать может лишь человек, побывавший в пустыне с ее безмолвием, своеобразной величавостью и ее сынами – бедуинами. Равнодушный к красотам природы инженер уснул в палатке, а я, взяв свой плед, растянулся на вольном воздухе. Легли верблюды. Бедуины в эту ночь как-то меньше говорили; костер их скоро погас. Я уснул, когда луна была уже высоко на звездном небе.
В половине пятого утра мы двинулись в Тор. За ночь один из верблюдов инженера, отпущенный на корм, так далеко ушел в пустыню, что бедуины утром не могли его найти. К счастью, это был верховой верблюд, так что инженер мог продолжать путешествие на своем вьючном животном. Один из его бедуинов остался в пустыне в поисках за верблюдом и, поймав его, догнал нас уже в самом Торе. Слева вдали тянулось Красное море. Спустя часа два с половиной показались у берега моря большие здания торского карантина, а несколько дальше и группа домов самого Тора. Строения приближались, а с их приближением усиливалось и нетерпение поскорее узнать судьбу моего дальнейшего путешествия: будет ли в Торе пароход на Суэц или нет? Еще минут десять, и мы уже шли вдоль низких стен торских построек.
В половине девятого утра 9 (21) июля верблюды наши вошли на двор синайского подворья и после продолжительных понуканий со стороны Салима и Сбойе грохнулись на землю. Нас встретили уже знакомый мне эконом о. Аристовул и о. Иаков, знающий по-русски. Первый мой вопрос был, конечно, о пароходе. Монахи в один голос заявили, что пароход придет завтра или, еще вероятнее, послезавтра. Итак, мое путешествие из монастыря св. Екатерины в Тор не пропало даром, и я попаду в Суэц.
Выпив обычное раки и кофе и поместившись в грязной комнате подворья, в которой сейчас же объявились самые разнообразные виды насекомых, я задумался, что же делать в Торе в ожидании парохода. Как я уже говорил, Тор сам по себе интереса не представляет. Нагиб, оставив свои вещи в подворье, скрылся. Я вышел на набережную и отправился вдоль берега по направлению к почте и телеграфу, надеясь там узнать что-нибудь более определенное о пароходе. Но, проходя мимо веранды комендантского домика, я увидел Нагиба и молодого египетского офицера. Нагиб окликнул меня и представил офицеру, оказавшемуся местным губернатором, единственным представителем египетской власти на Синайском полуострове. Амин-Шукри – так звали губернатора – был молодой офицер 23–24 лет, живущий еще только второй месяц в Торе и говорящий лишь по-арабски. В его распоряжении состоит гарнизон из 12 солдат, местных бедуинов, одетых в длинные балахоны; у дверей дома постоянно стоит часовой. За неизбежным кофе и коньяком началась довольно сложная (из-за языка) беседа, которая однако выяснила, что на пароход была плохая надежда; по крайней мере губернатору о нем ничего не было известно. Здесь впервые поднят был вопрос о возможности сухопутного путешествия по берегу моря в Суэц; но в начале эта мысль, по трудности ее выполнения, даже не запала мне серьезно в голову. Однако полушутя мы с Нагибом, в случае необходимости, согласились рискнуть на этот путь. Губернатор пригласил меня вечером на обед, за которым обещал познакомить меня с местным обществом. Это было в высшей степени интересно.
Обильным по торским средствам обед происходил на открытой террасе и затянулся до 11 часов вечера. За обедом присутствовали главные представители местной интеллигенции. Михаил Риал, начальник почты и телеграфа, – молодой копт, хорошо говорящий по-французски, человек семейный, весьма довольный своим положением в Торе. Моим соотечественником отрекомендовался армянин Саркис Тамгаджан, учитель местной арабской школы при подворье и корреспондент египетской газеты «Мокаттам». Имея тридцать три года от роду, он прожил, по-видимому, уже тяжелую жизнь. Дед его был офицером русской службы, отец – русский подданный; сам он родился в Египте, давал частные уроки в Каире, учительствовал в таких захолустных местах, как Гирге, Моссава, теперь учительствует в Торе и, имею семью из четырех детей, получает 5 фунтов в месяц (около 50 рублей). Судьбой своей он очень недоволен и особенно не хочет, чтобы дети его отбывали воинскую повинность в Египте, где, по его словам, служба длится 12 лет – шесть лет в армии и шесть в полиции; со времени английской оккупации можно откупиться от воинской повинности за 20 фунтов. Саркис хорошо говорил по-французски. Ибрагим Ансара, племянник русского консула в Торе, явился типом местного франта: был очень изысканно одет, но говорил лишь по-арабски. Во время обеда подъехал на осле, но держался в стороне Кристо, мелкий чиновник в карантине, присматривающий за оставленными зданиями; это забытый грек с Родоса, бывший в Македонии и знающий несколько славянских слов. К нему остальные члены общества относились покровительственно. Вот то общество, в котором я провел вечер 8 июля. Все мои собеседники, кроме учителя, были противниками Англии. Беседа, несмотря на разнообразие языков, не прерывалась в течение целого вечера; говорили об Египте, расспрашивали о России; мои занятия Византией привели моих собеседников в недоумение, так что начальник почты и телеграфа даже сходил домой и посмотрел слово «Византия» в энциклопедическом словаре. Вечер, как обыкновенно бывает на берегу Красного моря, был очень сыр; все платье стало совершенно влажным.
На следующее утро я присутствовал на уроках арифметики и французского языка в местной школе при подворье. Все ученики – местные арабы-христиане различного возраста, одетые в длинные балахоны; на головах носят фески. Уже знакомый мне учитель Саркис Тамгаджан довольно умело и живо вел преподавание; ученики бойко отвечали; преподавание арифметики шло на арабском языке, а французский урок – весь на французском языке; особенно любопытны были ответы на этом языке младших учеников, лет 11–12-ти. Французский урок посетил о. Иаков, которые вместе с о. Аристовулом является главной властью в школе; из подворья учитель получает и содержание.
Между тем, сомнения насчет парохода возрастали. Я послал телеграмму в пароходное агентство в Суэц и получил ответ, что пароход в Тор не ожидается. Оказалось, что кроме мена и инженера Нагиба в Суэц должен был ехать по делам также Ибрагим Ансара. Посоветовавшись, мы решились пуститься в Суэц сухим путем. Обыкновенно это трудное, большей частью по безводной пустыне, путешествие берет семь дней, – срок, который меня несколько пугал. Надо было начинать переговоры с бедуинами; с одной стороны стал их подыскивать Ансара, с другой – монахи. Главной целью было сократить, по возможности, время пути. В виду того, что дорога в Суэц идет по ровной местности, а лунный свет был еще достаточно силен, мы готовы были ехать днем и ночью, посвящая отдыху и сну лишь самое короткое время. Наконец мы нашли бедуинов, которые согласились доставить нас в четыре дня за повышенную цену, так как для такого спешного путешествия необходимо было взять с собой корм для верблюдов, чтобы не пускать их на ночь в пустыню. Повышенная цена была очень скромна – один английский фунт (около 10 рублей) с верблюда за четыре дня; обыкновенная цена для русских за этот путь – 20 франков = 7 р. 70 коп. Но надо сказать, что почти никто из паломников этим путем и не едет; и я сам вынужден был избрать эту дорогу совершенно случайно, вследствие отсутствия парохода.
В единственном торском грязном кафе мы закупили провизию; сардины, мясные консервы, вина, коньяку, чаю и сахару. Пока мы там сидели, к нам подходило несколько чистильщиков сапог; местные жители рассказали мне, что эти подростки, так называемые муташариты, – высланные в Тор египетским правительством за буйное поведение для исправления юноши.
Утром 10 июля комендант, Нагиб, Ибрагим и я отправились в карантин за палаткой. Чрез полчаса ходьбы по ровной местности мы вошли в карантинную ограду. Главный карантинный смотритель, немец, очень любезно встретил нас, обещал большую палатку и кстати показал мне уже не действующий карантин. Я поражен был превосходным устройством этого карантина, установленного международным санитарным советом в Суэце. Громадные каменные здания сооружены для дезинфекции паломников и их вещей; канцелярия и приемная смотрителя соединена с другими зданиями карантина телефоном; целый ряд небольших построек отведен для служащих. Я заходил в несколько домов еще живших там служащих; повсюду чистота и порядок. Это – настоящий маленький городок, гораздо более чистый и благоустроенный, чем сам Тор. В июле все доктора из карантина уже уехали в Суэц, и Тор снова до следующего карантина остался без врача.
В Тор я зашел к нашему представителю Ансаре и познакомился с его семьей. Сам консул говорит только по-арабски и теперь не имеет никакого значения, так как все русские, отправляющиеся на Синай, едут через подворье, минуя Ансару, который с монахами не в ладах. Днем случилось небольшое осложнение: инженер Нагиб отказался ехать сухим путем в Суэц, предпочитая в обществе коменданта ожидать в Торе парохода. Мы с Ибрагимом демонстративно отправили ему причитавшуюся на его долю часть купленной провизии. Отъезд наш был назначен на раннее утро следующего дня.
Вечером мы с учителем верхом на ослах совершили прогулку к лежащим приблизительно в часе езды к северу от Тора теплым источникам Моисея (Хаммам Муса). Время близилось к закату, и бежавший сзади ослов бедуин сильно их подгонял, чтобы нам засветло приехать к источникам. Дорога идет по ровной пустынной местности. Большой пальмовый сад, видный уже из Тора, быстро приближался. Этот сад принадлежит синайскому монастырю и дает большой урожай фиников. Вскоре за оградой сада показался незатейливый домик, где постоянно живет один из монахов (рис. 27 на стр. 71). Высокий, обросший о. Иеремия встретил нас, показал громадный, прекрасный сад, нарвал нам свежих фиников. Весь сад обильно орошается теплыми (27–28˚) серными источниками, которые считаются у местных жителей целебными. В одном месте вырыт в земле род бассейна, наполненный этой водой, где я с величайшим удовольствием выкупался. Над бассейном хедив Аббас выстроил уже начавшую теперь разваливать каменную надстройку. С высоты одного холма в саду открывался чудный вид на море и на далекие горы. Между тем солнце зашло. Вернулись мы в Тор уже в темноте.
Как всегда случается, на следующее утро (11 июля) верблюды пришли довольно поздно, укладка вещей производилась медленно, и мы были готовы к выступлению лишь в половине восьмого утра. Наш караван состоял из трех верблюдов, трех взрослых бедуинов и одного подростка лет тринадцати; два верблюда для меня, один для Ибрагима. Проводы были весьма торжественные: пешком с нами дошли до пустыни монахи подворья, начальник почты и телеграфа, учитель и целая группа родственников Ибрагима. Проводы были весьма торжественные: пешком с нами дошли до пустыни монахи подворья, начальник почты и телеграфа, учитель и целая группа родственников Ибрагима; не пришли только комендант и Нагиб. После прощанья и многократных пожеланий, когда мы взгромоздились на верблюдов, несколько родственников Ибрагима, кто на осле, кто пешком, неожиданно собрались проводить нас до знакомого мне уже Вади-л-Тур, куда мы незаметно и прибыли в 9 часов утра. Большинство финиковых садов здесь принадлежит фамилии Ансара. Пока бедуины наполняли бурдюки водой для дальнейшего безводного путешествия, мы отдыхали в хижине и ели свежие, только что сорванные финики. В Вади-л-Туре, после сердечного прощания, нас покинули родственники Ибрагима, и мы пустились в путь.
Дорога шла по однообразной местности вдоль пустыни ал-Каа; справа вдали тянулись причудливые Синайские горы; слева вблизи шла небольшая гряда Джебель-ал-Араба, закрывавшая от нас море, которое лишь иногда приветливо выглядывало между горами. Не прошло и получаса, как один бедуин, после беседы с Ибрагимом, ушел обратно в Тор, оставив вместо себя уже упомянутого подростка. В начале мы несколько волновались, но потом успокоились, найдя, что для нас двоих вполне достаточно двух бедуинов и подростка.
Жара стояла сильная. В течение целого дня перед глазами была все та же однообразная картина пустыни ал-Каа. Первый день был нами проведен следующим образом: после выезда из Вади-л-Тур в 10 часов утра мы с 11 часов до 2-х отдыхали и завтракали под камнем: здесь, вследствие неосторожности бедуина, вылился один бурдюк воды, результаты чего мы почувствовали на следующий день. С половины седьмого до восьми вечера мы ужинали; в восемь снова пустились в путь и остановились на отдых в 12 часов ночи на совершенно плоском месте.
В 4 часа утра 12 июля мы были уже на ногах и двинулись дальше. Но тут у нас оказался недостаток в воде, так что мы вместо того, чтобы идти прямо к цели, на северо-запад, по пустыне ал-Каа, должны были свернуть на восток в Синайские горы, снова пересечь ал-Каа и отыскать какое-нибудь вади с водой. В 6 часов утра мы добрались до гор и остановились под пальмами. Бедуины называли этот оазис Вади-Тагада. На картах Синайского полуострова у Бедекера я его не нашел. Сейчас же к нам подошло несколько местных бедуинов, которые сказали, что путешественников здесь совершенно не бывает, так как Вади-Тагада лежит далеко в стороне от всяких путей, причем указывали и на случайность причины, приведшей туда нас. Оазис Тагада входит глубоко между невысокими здесь горами внутрь полуострова и богат растительностью; пальмы встречаются в изобилии; есть и вода (см. рис. 28–31).
Рис. 28. Вади Тагада
Рис. 29. Вади Тагада
Рис. 30. Вади Тагада
Рис. 31. Вади Тагада
Насколько я мог понять бедуинов, Вади-Тагада лежит к северо-западу от указанного на карте у Бедекера Вади-Джебаа; они называли еще два следующих вади, не найденных мною у Бедекера: Вади-Абура с водой и Вади-Тгед без воды.
Рис. 31. Вади Тагада.
В Вади-Тагада мы отдыхали слишком пять часов (рис. 32). Перед нами вырисовывалась среди горной цепи вершина Сербаля, где, по некоторым преданиям, было дано Моисеево законодательство.
Рис. 32. Отдых в Вади Тагада
В двенадцатом часу дня мы двинулись, чтобы снова пересечь ал-Каа к северо-западу при страшной полуденной жаре, направляясь к Вади-Фиран, ведущему к морю. Часов около четырех мы вступили в это широкое, окаймленное невысокими горами ущелье и пошли вдоль телеграфной линии, соединяющей Тор с Суэцем. В шестом часу вышли из Вади-Фиран, и вскоре остановились на равнине уже в виду Красного моря. На юге ясно выделялся мыс Рас-Джихан. С 8 до 11 часов вечера шли по ровной местности, имея справа в некотором расстоянии невысокую гряду гор, а налево – море. В 11 часов расположились на короткий отдых невдалеке от моря, прибой которого ясно доносился до нашего слуха.
13-го июля в 3 ¼ часа утра, еще при свете луны, мы уже двинулись дальше, проспав не больше 3 ½ часов. При самом начале рассвета подошли к глубокому колодцу, из которого пополнили наши запасы воды. Дальнейшая дорога шла по берегу моря и была до крайности однообразна. Очень часто горы настолько близко подходили к морю, что верблюды должны были идти по воде. Несколько бедуинов встретились нам на этом переходе. Часов через семь утомительно-однообразного пути, при жестокой жаре, появилось сильное желание отдыха. В 11 часов утра, в виду мыса Рас-Абу-Зениме, мы свернули от моря вправо, в песчаное Вади-Тайибе, и в половине двенадцатого остановились под тенью нависшей песчаной горы. Пейзаж вокруг был уныл: песчаные невысокие горы и редкие кустарники. За несколько часов до Вади-Тайибе сходятся два пути в Суэц – из Тора и из Синая; далее идет уже одна дорога. После восьмичасового перехода отдых был необходим; несмотря на июльскую жару и на длинные переходы, я не терял аппетита. После отдыха мы шли три часа по однообразной песчаной местности и, минуя Вади-Шебеке, в 6 часов вечера остановились в широком, поросшем редким кустарником Вади-Таль.
В четверть первого ночи мы были уже снова на верблюдах. Постоянное недосыпанье и утомление от пути сильно давали себя чувствовать. Временами мной овладевала такая дремота, что я чуть не падал с верблюда; временами в разгоряченном воображении, особенно в этот ночной переезд, являлись настоящие галлюцинации: то казалось, что верблюд подходил к какой-то высокой стене; то перед нами протекала река, которую надо было переходить вброд. Снова взошло солнце. Дорога шла по прежней однообразной местности. В половине шестого утра мы дошли до Вади-Гарандель.
Это вади очень охотно посещается караванами, так как здесь довольно богатая растительность – пальмы, тамариски – и много воды. Протекающий здесь ручей не везде одинаково чист; местами образуются застои воды, которая покрывается плесенью. Отсюда настоящие горы уже не встречаются; лишь в некотором расстоянии тянутся песчаные холмы. В момент нашего прибытия в Вади-Гарандель там было большое оживление; паслись верблюды, группами сидели отдыхающие бедуины.
Запасшись водой, мы в семь часов утра выступили и сейчас же вошли в полную песчаную пустыню. Местом остановки здесь служит замеченная нами около девяти часов утра одинокая пальма, стоящая среди песков. Со всех сторон она обожжена огнем разводимых путниками костров; пройдет несколько времени, и этот одинокий страж пустыни, дававший в течение многих лет тень и отдых, засохнет и пропадет До трех четвертей 11-го часа утра мы провели время под пальмой, пригласив к нашей скромной трапезе прохожего бедуина, которого мы застали отдыхавшим в тени пальмы. Дальнейший путь шел по однообразной равнине, пересекая малозаметные Вади-Амара и Вади-Вердан. В 6 часов вечера мы вынуждены были остановиться для отдыха без всякого прикрытия, на сильном ветру, который нес с собой целые волны песку. Для защиты от него мы установили наши чемоданы наподобие ограды и уснули.
Проснувшись около 12 часов ночи, мы увидели, что порядочно были занесены песком. Наступал последний день путешествия по пустыне, понедельник 15 июля. В 12 ¾ часов ночи мы тронулись в путь. Однообразие проходимой местности чрезвычайно утомляло. Одна была мысль – поскорее добраться до Аюн-Муса (Моисеевых Ключей), откуда уже недалеко было до Суэца. Все следующие вади – Судур, ал-Ахте, Курдийе, Риене представляют собой неглубокие пустынные впадины. Растительности на всем этом пути нет никакой, кроме пучков травы. Слева все время видно море.
Около девяти часов утра вдали зачернели группы пальм; это были Моисеевы Ключи, куда мы и прибыли в половине десятого. Аюн-Муса – это дачная местность Суэца, богатый оазис в один километр окружностью, с садами пальм и водой№ тут же источники с солоноватой и горькой водой; дачной поселение состоит из большой группы небольших домиков; часть оазиса принадлежит уже знакомому нам русском консулу в Суэце, г. Коста, который в момент моего проезда жил там на даче. Он встретил меня в своем пальмовом саду с большим вырытым прудом в середине, где плескались утки; в беседке я с наслаждением выпил предложенного мне лимонаду. Поговорив с Костой и поблагодарив его за все оказанные во время пребывания в монастыре услуги, я направился на место свидания с Ибрагимом. В небольшой мазанке я познакомился с некоторыми из его друзей, которые очень смутили меня сообщениями о холере в Египте и о карантине для судов, отъезжающих в Европу.
В половине одиннадцатого утра мы начали последний переход и через полтора часа заметили на песке постройки: это было место переправы в Суэц у самого начала Суэцкого канала; еще полчаса, и верблюды упали перед небольшим домиком, где стояло много народа. По другую сторону бухты ясно виднелись зелень и здания уже знакомого мне Порт-Тевфика, а немного дальше – Суэца. Здесь это место называют «Шатт», т.е. берег; придти к Шатту – это значит придти к месту переправы.
Итак, долгое и утомительное странствование по пустыням окончилось. Прошло около часу, и большая лодка уже перевозила меня, Ибрагима, двух бедуинов и наши вещи: бедуин-подросток, с которым я очень дружил во время пути, стоя на берегу, смотрел на нас и в знак прощания кивал головой. Минут через 15 мы были у пристани в Порт-Тевфике, у железнодорожной станции Terreplein, откуда после быстрого осмотра багажа в таможне поезд унес нас в Суэц.
Дальнейший путь в Порт-Саид, где я с трудом поймал русский пароход, холерная эпидемия в Египте, 12-дневный карантин парахода «Царь» в Клазоменской бухте у Смирны и возвращение через Константинополь в Россию уже не входят в рамки описания синайской поездки.
Чем дальше удалялся я от Синайской пустыни, чем больше я вдумывался во все испытанное и виденное в ней, тем с сильнейшим удовольствием вспоминал о времени, проведенном на далеком полуострове. Тяжелые минуты, – минуты тоски, утомления, жажды, палящей жары, – мало-помалу стушевываются в воспоминании; остается одно общее светлое, безоблачное, как само синайское небо, впечатление, и на этом ясном фоне еще резче оттеняются красоты грандиозной природы, картины своеобразной, на многие сотни лет застывшей жизни, твердыни заброшенной в глубоком ущелье обители, красивые, стройные фигуры бедуинов с их верными спутниками-верблюдами… Мне не хотелось и теперь не хочется сказать Синай «прости». Пройдет немного времени, и снова я готов буду увидеть знакомые места, с которыми чувствую себя неразрывно связанным. Пустыня живет своеобразной жизнью; кому хоть раз выпало на долю познакомиться с ней, понять ее и прочувствовать, того она будет привлекать всегда. Удовлетворение, которое испытывает человек, совершивший путешествие на Синай, сторицей вознаграждает его за все испытанные в путешествии тягости и невзгоды.