IV. Состав Святейшего Синода.

Члены Синода. – Президент – митрополит Стефан Яворский. Вице-президенты: архиепископы Феодосий Яновский и Феофан Прокопович. – Советники: архимандриты – Петр Смелич, Гавриил Бужинский, Леонид, Иерофей Прилуцкий, Феофилакт Лопатинский, Феофил Кролик. – Асессоры: протопопы Иоанн Семенов и Петр Григорьев, иерей Анастасий Кондоиди, игумен Варлаам Овсяников, иеромонах Феофил Кролик, грек Анастасий Наусий, иеромонах Рафаил Заборовский. – Жалованье. – Квартиры. – О вспомогательных источниках содержания членов Синода.

Состав Святейшего Синода определялся следующими словами духовного регламента: «число особ правительствующих довольное есть 12; быть же лицам разнаго чина: архиереям, архимандритам, игуменам, протопопам»⁶⁷⁰. Манифест 25 января 1721 года, об учреждении Синода, определял быть в Синоде одному президенту, двум вице-президентам, четырем советникам и четырем асессорам⁶⁷¹: определено только одиннадцать членов. Первоначально, по-видимому, предполагались еще в составе Синода и «мирского чина честныя и благоразумныя особы». По крайней мере, о них упоминается в рукописном оригинале регламента, хотя и не при исчислении лиц, «из которых составляется духовное коллегиум»⁶⁷². В печатный экземпляр это упоминание не вошло⁶⁷³; быть может, потому, что в рукописи оно осталось по недосмотру, ибо оно не соответствовало ни точнейшему последующему указанию духовного регламента в главе о составе Синода, ни действительности, так как светских лиц в Синод не было назначено. Регламент требовал, чтобы из двенадцати членов трое были архиереи, «а прочих чинов, сколько котораго достойных сыщется»⁶⁷⁴. Из четырех «чинов» духовенства, полагавшихся в Синоде, числу архиереев была отведена равная с прочими доля: три из двенадцати. Пестрота состава полагалась достоинством Синода в том смысле, что она исключала возможность «пристрастия, коварства, лихоимнаго суда», так как «отнюдь не возможно будет войти всем членам в тайное соглашение», если они будут «лица разнаго чина и звания: епископы, архимандриты, игумены и от властей белого священства». Нельзя вообразить, как бы они осмелились открыть друг другу «коварное некое умышление», тем более «согласиться на неправость»⁶⁷⁵.

Относительно архимандритов и протопопов, входящих в состав Синода, духовный регламент требовал, чтобы они не были из подведомых заседающему в Синоде архиерею; потому что такой архимандрит или протопоп будет «непрестанно наблюдать, к которой стороне судимой преклонен его епископ», и сам «преклонен будет» к той же стороне, так что «две или три особы будут уже один человек»⁶⁷⁶. Само собою разумеется, что это требование относилось и к игуменам, хотя о них в нем и не упомянуто.

Из архиереев, входящих в состав Синода, упомянуто в духовном регламенте и в манифесте только о президенте. При исчислении причин установления «соборнаго правительства» вместо патриарха указана была и та, что простой народ по неразумию своему почитает иногда патриарший сан выше царского сана. При «соборном правительстве», этого быть не может, потому что «здесь нет на президенте великой и народ удивляющей славы, нет лишняго блеска и почести, нет высокаго о нем мнения, не могут льстецы превозносить его безмерными похвалами», потому что не может быть приписываемо одному президенту все то хорошее, что делается (если делается) духовным правительством. «Самое имя президент не гордое», потому что означает не что иное, как «председатель», и не может ни сам он о себе «высоко помышлять», ни кто другой преувеличивать его значение⁶⁷⁷. В манифесте об учреждении Синода было сказано, что президент имеет в Синоде голос равный с прочими членами⁶⁷⁸. О всех членах Синода в духовном регламенте замечено, что они все, включая и президента, в случае провинности, подлежат суду Синода⁶⁷⁹: о том же упомянуто и в манифесте. В манифесте, кроме того, сказано, что все члены обязаны, «при вступлении в свое дело, учинить присягу, или обещание пред святым Евангелием, по приложенной форме»⁶⁸⁰.

Общего названия для всех членов Синода не было установлено. В духовном регламенте они именуются «соседателями»⁶⁸¹, «коллегиатами»⁶⁸², в манифесте – «членами коллегии»⁶⁸³. Сами себя они называли, до открытия Синода, «коллегиатами»⁶⁸⁴, после открытия «синодальными членами»⁶⁸⁵, иногда – «синодалами».

Из внешних отличий членам Синода предоставлено было, по ходатайству архиепископа Феодосия, иметь крест на митре, по примеру архиереев греческих и малороссийских⁶⁸⁶, архимандритам советникам – носить золотые наперсные кресты, «подобно архиереям»⁶⁸⁷.

Президент, митрополит Стефан, с первого же заседания стал к Синоду в какие-то двусмысленные отношения.

На второе заседание он уже не прибыл, сказываясь больным. Под тем же предлогом отказался подписать и протокол первого заседания, хотя на заседании присутствовал. В журнальной синодской книге за 1721 год упоминание о присутствии Стефана на синодских заседаниях, не считая дня 14 февраля, встречается только с июня⁶⁸⁸. Но и после этого Стефан не часто бывал на заседаниях: за весь 1721 год всего двадцать раз⁶⁸⁹. В то же время его подписи под синодальными определениями начинаются еще с апреля⁶⁹⁰, а в мае он уже подписывает и исходящие бумаги, как ведения Сенату⁶⁹¹. Никакого влияния на синодальные дела решительно Стефан не имел. Все дела шли помимо его воли, намерений и часто – даже участия. Он оставался только декорацией, которая в движении действующих лиц не принимала участия. И, чтобы удержать Стефана в таком положении, Синод принял в отношении к нему такую манеру обращения, которая напоминает обращение с капризным, упрямым ребенком, пред которым стараются неизменно сохранять серьезный и строгий вид.

Со времени учреждения Синода Стефан постоянно был под каким-либо делом, которому можно было придать степень огромной важности. В 1720 году в тайной канцелярии судили сына кабального человека Любимова, который, как оказалось, лет восемь тому назад, движимый будто бы видениями и снами, сочинил акафист Алексею, человеку Божию, надеясь снискать чрез это милость царевича. На розыске Любимов от видений отказался, был присужден, за измышление чуда – ложь на Бога, ко кнуту, вырванью ноздрей и ссылке в вечную каторгу. Из расспросов оказалось, что его сочинения известны были митрополиту Стефану, который относился к ним одобрительно и некоторые даже исправлял. Ввиду этого Любимов послан был и в Синод. Феодосий и Феофан предложили Стефану вопросные пункты об его отношениях к Любимову. Стефан в ответах писал, что надо бы обратить внимание на время, когда сочинял Любимов свой акафист (1712 год) и когда началась «несчастная трагедия», т. е. суд над царевичем Алексеем (1718 год), и если обратить на это внимание, то у людей благоразумных и осмотрительных всякие тревожные мысли пропадут и подозрение будет рассеяно, как прах ветром. Чистая совесть – как непобедимый щит, в котором «угасают все разженные стрелы лукаваго» и, силою Божиею, угаснут и впредь, если еще будут. Бог неповинных скрывает «в тайне лица Своего» от «мятежа человеческаго», прикрывает их «в крове Своем» от «пререкания язык». Подпись: «писал больною, но не трепещущею рукою, в Санкт-Петербурге, 24 марта 1721 года»⁶⁹².

В апреле 1722 года был доставлен в Москву монах пензенского Предтеченского монастыря Варлаам Левин, обвиняемый в том, что публично обзывал Петра антихристом. Монах оказался знакомым митрополиту Стефану. До монашества он служил в войсках, имел чин капитана, но впал в меланхолию. В 1716 году ему случилось быть в Нежине в то самое время, когда был там митрополит. Однажды, за обедней в новоосвященном храме Левин горько плакал. Митрополит заметил его, принял в нем участие и, узнав о желании его поступить в монахи, советовал ехать в Петербург, и в 1721 году, когда Левин действительно приехал в Петербург и получил отставку от военной службы, митрополит дал ему рекомендательное письмо к Соловецкому архимандриту. На допросе Левин сказал, будто митрополит говорил ему: «государь меня определял в Синод, а я не хотел, и за то стоял пред ним на коленях под мечем»; и еще: «и сам я желаю в Польшу отъехать»; на слова Левина, что Петр – антихрист, Стефан будто бы говорил: «нет, он не антихриста, а иконоборец». Начальник тайной канцелярии Ушаков, докладывая об этом государю, спрашивал, как и где допрашивать митрополита по этому делу, в Синоде или в тайной канцелярии. Государь, отправлявшийся тогда в Астрахань, дал резолюцию: когда важность касаться будет, тогда Сенату придти в Синод и там допрашивать и следовать, чему подлежит. 6 июля семь сенаторов и четыре члена Синода, ради болезни Стефана, явились к нему для допроса на дом. Предварительно допроса был подвергнут пытке бывший келейник Стефана. Стефан отрицал справедливость извета и закончил свое показание уверением, что «пред Богом и пред императорским величеством он приносит самую истину, так, как бы пред лицом Божиим, и если в своем ответе сказал что-нибудь не истинно, или хотя мыслью причастен тем злым словам, то ему во аде вечно мучиться с Иудою». Суд решил дать очную ставку Левину с митрополитом. Левин при виде Стефана весьма смутился, но утверждал то, что показывал ранее, а на следующий день объяснял, что он ожидал, что Рязанский архиерей «будет их», станет одесную Бога, авось Бог положит в его сердце желание пострадать, а когда увидел на очной ставке его благую персону, то хотя он и заперся, только плакал и пожелал ему царствия небесного. В том же месяце Левин был казнен и пред смертью просил прощения у тех, кого оклеветал, желая привлечь и их к своим страданиям, и, во-первых, у митрополита Стефана⁶⁹³.

Митрополит был допрашиваем формальным порядком по обвинению в государственном преступлении, влекущем лишение сана, а быть может, и смертную казнь. Положение, конечно, не легкое, хотя в те времена и обычное для высших сановников.

При таких условиях Стефан, президент Синода, принял в отношении к Синоду какой-то крайне неестественный тон. 24 августа 1722 года свое «доношение» Синоду с просьбою о выдаче ему жалованья он подписал, например, так: «прошу всесмиренно с нижайшим челопреклонением Святейшаго Синода, братий моих и благодетелей премилостивых. Смиренный Стефан, старец немощный»⁶⁹⁴.

Когда митрополит Стефан только еще начинал свое монашеское поприще, в Киеве, он встретил своего благодетеля, митрополита Варлаама Ясинского, при возвращении с посвящения из Москвы, латинским стихотворением «Эхо», которое закапчивалось следующим стихом:

Quid, quaеsо, est thrоnus?

– Оnus⁶⁹⁵.

Как эти слова впоследствии оправдались на нем самом!

С учреждением Синода Стефан оказался, несмотря на свое звание президента, лишенным и той частицы власти и значения, которую он все же еще имел в период междупатриаршества. Все общецерковные дела перешли к Синоду, в котором Стефан почти не участвовал, патриаршая область получила свое особое управление⁶⁹⁶. Проповедническую славу он должен был уступить новому светилу – Феофану Прокоповичу⁶⁹⁷. От собственной епархии он был слишком далеко, чтобы управлять ею непосредственно. Его постоянно мучили болезни. Еще в 1715 году он писал, что потерял силы, здоровье, энергию, зрение притупилось, сильно ослабели ноги, пальцы искривились на руках, камень замучил⁶⁹⁸. Кроме постоянного общего нездоровья, он часто подвергался тяжким припадкам болезни. Тяжко был болен в ноябре 1720 года⁶⁹⁹. 24 марта 1721 года подписывает свои ответы Синоду на допрос по делу Любимова «болящею» рукою⁷⁰⁰. В августе «больною» же рукою пишет письмо Казанскому митрополиту Тихону⁷⁰¹. 1 января 1722 года по болезни не мог присутствовать на торжественном обеде в Кремле⁷⁰². 6 июля 1722 года, ради его болезни, Синод и Сенат явились к нему на дом для допроса⁷⁰³.

Разные неприятности следовали одна за другой. Казалось, сама судьба обрушилась на больного старца и усыпала конец его пути к вечности всевозможными бедами, чтобы ему не захотелось за гробом вспомянуть добрым словом грешную землю. Мечтая оставить после себя какой-либо памятник своей жизни, митрополит Стефан устроил Нежинский монастырь и отдавал ему все свои средства. Но вот, при конце жизни, он узнает, что так бережно собранное им достояние, которым он мечтал навсегда обеспечить монастырь, растрачивается без пользы легкомысленным настоятелем. Из одиннадцати тысяч основного капитала около семи оказались израсходованными. Стефан писал игумену: «я, бедный, отнимаю от своего довольства и посылаю вам, а вы, безбожные расточители, тратите это на свои избытки, пиршества и тому подобное. Тогда лучше мне посылать в иной монастырь или раздавать бедным, чем доставлять вам в хищническия руки, на погибель вам, а мне на такую печаль». «Взглянуть на бороду – апостол, а на руки – вор», обращался он к игумену⁷⁰⁴.

То неестественное положение, в котором очутился Стефан, и тяжелые для его личности условия, в которых он жил, отравляли его жизнь и лишали той продуктивности, к которой она была способна. Что он был человек высокообразованный, этого никто никогда не отрицал. Нравственная его личность была выше всяких подозрений. Трудолюбием он обладал необыкновенным⁷⁰⁵: «никогда не был празден»⁷⁰⁶. И при всем том: в своей епархии даже не учредил школы; своему брату, бывшему при нем экзаменатором ставленников, дозволял обогащаться на счет своих клиентов⁷⁰⁷; в преобразованиях петровых участия не принимал, а задержать тогдашнего могучего течения не мог. Вся жизнь сосредоточивалась на внутреннем огне, на бесполезном перегорании самолюбия, на болезни эгоизма. А между тем время жизни Стефана, время трудное для архипастыря, требовало крайнего напряжения всех производительных сил.

Не имея ничего веселого в жизни, митрополит Стефан задолго начал готовиться к смерти и успел так распорядиться своими личными делами, что на смертном одре ему по этой части не оставалось ничего сказать. Устроил судьбу своей библиотеки, которую страстно любил, обеспечил свой Нежинский монастырь, написал завещание, друзей просил молиться о нем после его смерти. Значительную часть своего «сокровища» – книг – митрополит Стефан передал в Нежинский монастырь еще раньше, чрез приезжавшего в Петербург игумена Епифания Тихорского. В октябре 1721 года он написал «тестамент», по которому все оставшиеся книги завещал также Нежинскому монастырю. Страстно любя книги, Стефан старался в «тестаменте» всячески обеспечить их судьбу. Книги должны были оставаться в монастыре на вечные времена и служить монахам для проповеднических целей. Он дал подробные правила устройства и содержания в монастыре библиотеки. Книги должны быть помещены в особой комнате, в шкафах, под особым наблюдением архимандрита. В хорошую погоду их надо просушивать, никому не выдавать вне библиотеки, и тому подобное. За растрату книг митрополит налагал проклятие⁷⁰⁸. Каталог книг сопровождался трогательным стихотворением на латинском языке. «Идите, милые книги, прежде так часто находившиеся в моих руках! Идите, слава моя, мой свет, мое сокровище! Идите счастливо, уже иных умы питайте и нектар ваш изливайте другим! Увы, мне больше не придется питать вами свой ум! Вы доставляли мне сладость и радость, с вами мне жить было легко. Вы были моим богатством, моею славой, моим раем, моим утешением. Вы меня прославили, дали имени моему известность, чрез вас снискал я любовь великих мужей. Теперь, увы, судьба не велит мне более проводить с вами счастливые и радостные дни. Уже глаза мои покрываются вечною тьмой; уже не буду более держать вас в своих руках. Другая, вечная книга представляется моим взорам, которую хочет открыть мне грядущий Господь. Всякий найдет в ней написанными и свои дела, и помышления, и увидит сам награду по своим заслугам. О, книга, приводящая в ужас, которая пред страшным судилищем изобличит каждаго в его грехах. Когда я размышляю о ней, невольный ужас сковывает мои члены и сердце пронзает острая стрела! – О, Боже, отец мой, величайшая бездна любви, источник милосердия, причина благости, правитель моря, земли и высочайших небес! Ты, Котораго десница удерживает стремнины ярящихся волн и Котораго премудрость предписывает пути светилам! Тебя умоляю я, презренный червь, паутина, ничто. Воззри на меня и впиши имя мое в книге жизни кровию Христа, Который моя жизнь и мое спасение. Вы же, книги и сочинения мои, простите. Приобретенная трудами моими библиотека, прости! Простите, братья и сожители! Простите, все. Прости и ты, гостиница моя, любезная мать-земля! Прошу тебя, прими бренный состав мой в материнские свои объятия, ибо душа перелетит на небо, а кости остаются тебе»⁷⁰⁹.

12 августа 1721 года митрополит Стефан писал Казанскому митрополиту Тихону: «настало уже время платить долг первороднаго греха, по непременному изречению Божию: земля еси и в землю возвратишися. Время от житейскаго сего моря, многомятежными волнами шумящаго и в бездну поглощающаго, преити к пристанищу спасения. – Пишу болящею рукою… последнее целование и прошу всесмиренно прощения о всех, елика согреших... Молю тя… не забуди мою грешную душу в святых ваших молитвах. Иду пред неумолимаго страшнаго Судию и не вем, кой ответ воздам, наипаче же о моем архиерействе. Ужас и трепет обдержит мя, о тяжестный омофоре!.. Счастливы архиереи, которые, яко пастырие, при овцах своих пребывающие, всяким образом наблюдают стадо Христово. Аз же, окаянный, двадесять два года пастырем недостойным и преокаянным ставши, в толицем разстоянии от овец своих словесных пребывающий, кой ответ воздам о своей пастве?.. Стефан архигрешник, не пастырь рязанский, но наемник, о овцах не радящий»⁷¹⁰.

В августе 1722 года Стефан послал в Рязань рукопись своего «Камня веры» в подарок «любимому своему престолу, от котораго хотя почти все время был далеко, но получал всякое довольство»⁷¹¹.

17 ноября 1722 года Стефан переслал с Нежинским ктитором Володковским в свой монастырь последние свои деньги, 3000 рублей, взятые в счет жалованья из доходов Рязанского архиерейского дома, еще других 300 рублей и много разных ценных вещей. Посланные деньги митрополит предназначал на украшение стен монастырского храма живописью, на устройство трапезы и библиотеки, колокольни с часами и нового колокола. «А если что против воли моей и завещания станется», писал при этом митрополит, «зову на страшный суд Божий, и там каждый даст ответ за свои дела». Под этим письмом подпись: «митрополит Рязанский и Муромский Стефан, архигрешник»⁷¹².

27 ноября 1722 года, во вторник, утром во втором часу, – время, когда наиболее умирает людей, – прежде бывший экзарх святейшего патриаршего трона, а потом синодальный президент, митрополит Стефан Яворский скончался, шестидесяти четырех лет от роду, на двадцать третьем году архиерейства, на своем Рязанском подворья в Белом Городе на Лубянке⁷¹³. Не столько продолжительный, сколько богатый опытом его жизненный путь привел его на закате жизни к убеждению, что все на земле «прах и пепел и ничтоже», что титулы правильнее было бы назвать пропастями, в которых понапрасну гибнет множество людей; они – мрак, тьма, ветер и тени, возвышающийся и быстро исчезающий в течении реки пузырь. Перед величием вечности и загробного суда вся земная жизнь, подверженная постоянным случайностям и опасностям, казалась прахом, поднимаемым с земли веянием ветра, скороувядающим цветком, паром, мгновенно исчезающим в необъятном круговороте жизни, неустойчивою тенью. Все эти чистые и светлые мысли, прошедшие чрез слезы, в которых выплакана вся грусть неудавшейся жизни, боль самолюбия, разбитые мечты, митрополит изложил в своем завещании, в наставление и в предостережение потомству. В твердой вере он предавал свою душу в руки всемогущего Бога, а тело просил похоронить, «если угодно будет его императорскому пресветлому величеству, по благословению Святейшаго Синода», в своем престольном городе, Переславле Рязанском, или в московском Даниловом монастыре под церковью Сретения Господня, в случае если дальность расстояния вызовет затруднение к перевезению тела в Переславль. Горечь унижения на высоте, быть может, самого тяжкого унижения, так знакомая Стефану, сказалась и на пороге гроба, и он прибавил в завещании: «или да извлечется вне града и повержется на гноищи, яко христианскаго погребения недостойный, труп мой». Однако близость смерти и окончания всех земных счетов примиряла Стефана со всеми, и он в завещании слал последнее целование Петру, Святейшему Синоду, всем митрополитам, архиепископам, епископам и всему духовному чину, своей Рязанской пастве, всякому начальству и правительству и всем православным христианам, у всех просил прощения и молитв, чтобы Господь был милостив к нему в день судный и вселил его там, где раздается голос вечной радости, которую получить он желал и всем. Никакого капитала после Стефана не оставалось. За десять дней до смерти митрополит отослал для раздачи бедным своим родственникам пятьдесят рублей. Все достояние было употреблено на созданный им Нежинский монастырь. Этот монастырь был единственным звеном, привязывавшим умиравшего старца к жизни, и самое завещание заканчивалось горячею мольбою к императору, чтобы полученное монастырем «благосостояние» не было отнято от монастыря после смерти Стефана⁷¹⁴.

Когда умирал митрополит Стефан, Петр был в далеком Астраханском походе. Похороны были отложены. Тело митрополита было вынесено в Троицкую церковь подворья, где и оставалось до прибытия Петра. Прибыл Петр. 19 или 20 декабря⁷¹⁵ вице-президент Синода Феодосий с прочими синодальными членами проводили тело из церкви подворья в церковь Успения Богородицы Гребенской, здесь советник Синода, архиепископ Крутицкий Леонид совершил литургию, за которою присутствовал и государь, затем всеми членами Синода совершено отпевание. Когда церковное служение кончилось, гроб вынесли из церкви и поставили в приготовленные для того сани. До Покровского Божедомского монастыря проводил похоронное шествие архимандрит Гедеон Вишневский, и до самой Рязани архимандрит рязанского Спасского монастыря Михаил со священниками, диаконами и певчими. Во весь путь впереди процессии несен был патриарший жезл, обвитый черным флером, за ним свеча «в лампаде», затем шли тридцать солдат в мундирах и в черных плащах, одни со свечами, другие вели под уздцы лошадей, везших гроб. Процессия всюду по пути была встречаема и сопровождаема церковным звоном церквей, стоящих на пути. 26 декабря шествие прибыло в Рязань и остановилось в рязанском Троицком монастыре. 27 декабря гроб был перенесен в Успенский собор священниками, причем все-таки, ради торжественности, следовали и сани с лошадьми, но, вместо солдат, было наряжено тридцать служителей архиерейского дома, из них одни несли зеленые факелы, а другие вели лошадей. В Успенском соборе отслужена была заупокойная литургия, затем великая панихида и, наконец, гроб положен в склеп, в церкви, справа у иконостаса. В 1799 году, при возобновлении Успенского собора, гробница с прахом митрополита перенесена в Михаилоархангельский собор, где и поставлена в ряду с гробницами прочих рязанских архиереев⁷¹⁶. На надгробном памятнике Стефана начертана была длинная эпитафия, которая, после ознакомления читателя с внешним ходом жизни покойного, заканчивалась следующими характерными четырьмя строками:

Довольно чрез шестьдесят и четыре лета

Видех непостоянство и суету света.

За дружбу и за жизнь, бывшую со мною,

Целую, мати земле, чад твоих с тобою⁷¹⁷.

Завещание Стефана было читано Петром⁷¹⁸. Однако оставленный Нежинскому монастырю капитал в 3000 рублей, оказавшийся там «остаточным», был вытребован из монастыря, по докладу Синода, высочайше утвержденному, и употреблен на достройку нового синодального дома⁷¹⁹. Оставшееся после митрополита «келейное имущество» разошлось по рукам. Вино было перевезено с подворья на синодальный двор и в июле 1723 года, по решению Синода, отдано в награду синодальным обер-секретарю, секретарям и канцелярским служителям, каждому соответственно степени занимаемой им должности⁷²⁰; зеркало взято в крестовую синодальную палату, а из одежды часть отдана почему-то Новоспасскому архимандриту Иерофею в 1724 году, а часть продана с вольного торга⁷²¹. Бот, принадлежавший Стефану, взял себе Феодосий⁷²².

Первый вице-президент, архиепископ Феодосий, в мире Федор Михайлович Яновский, был третьим из четырех сыновей смоленского «рейтара», владевшего двумя крестьянскими дворами⁷²³. Впоследствии, в 1719 году, будучи в силе у Петра, Феодосий просил государя пожаловать его сродников «не яко от единые крови, но от единые утробы», хоть несколькими дворами в Смоленском уезде, потому что вотчин и поместий за ними, кроме весьма скудных усадеб, не было ни одного двора и жили в крайнем мизерстве. И государь исполнил просьбу Феодосия⁷²⁴.

Где Феодосий получил образование, точных сведений не имеется. По-видимому, он обучался в Киевской академии. Относительно степени его образования является характерным разногласие ученых, знал он латинский язык или не знал. Как бы то ни было, он принадлежал к тем немногим талантам, которые и при малой степени школьного обучения способны были стать носителями высоких отличий и участниками великих дел. По-русски писал он очень хорошо. Простота, ясность, ум светятся в каждой написанной им строке, стиль, за редкими исключениями, чисто петров. Это делается ясным для каждого, кто потрудился бы посмотреть хотя бы резолюции его на различных делах в архиве Александро-Невской Лавры. Что он ценил образование, в том не может быть сомнений. Любопытен факт, что отданного ему одним новгородским бобылем, когда он был Хутынским архимандритом, мальчика, Андрея Петрова, он «келейным своим иждивением обучил грамоте русской и немецкой»⁷²⁵.

История застает Феодосия рясофорным послушником Симонова монастыря, приносившим, в числе других, патриарху Адриану жалобу на своего архимандрита. Результатом жалобы для Феодосия было то, что он был выслан в Троице-Сергиеву лавру «для держанья в работе в железах». Здесь на него обратил внимание тогдашний Троице-Сергиевский настоятель, архимандрит Иов, освободил его из оков и, когда вскоре затем получил Новгородскую митрополию, перевел к себе и Феодосия. Двадцати восьми лет Феодосий получил игуменство, а тридцати лет, в 1704 году, назначен архимандритом Хутына монастыря⁷²⁶.

Отношения между Иовом и Феодосием были полны трогательной привязанности и заботливости со стороны Иова и постоянной грубости со стороны Феодосия. Вспоминая впоследствии, когда отношения изменились, старое время, Иов писал Феодосию: видя твое «двоедушество», я никогда не подвергал тебя ни испытаниям, ни оскорблениям, но всегда делал тебе угодное, работал для или за тебя все дни, когда ты жил у меня в Троицкой обители и в архиерейском доме, – не как отец и начальник, а как «купленный раб», не допускал тебя иметь заботу ни о какой нужде телесной или келейной, все тебе было готовое каждый день, как какому-нибудь владыке. Надо было, чтобы ты служил мне, а на деле я тебе служил. И все это ни к чему! Никогда я не получал от тебя ни малейшей чести, не только такой, какая следует отцу, но и такой, какая подобает равному брату. Я, отец, редко слышал от тебя благоговейное, почтительное слово, но много раз слышал речи «досадныя, бесчестныя и наглыя, мужицкия, поселянския, дурацкия». Много я претерпел от твоего языка, и не где-нибудь келейно, а публично. Сколько раз ты, как сумасшедший или как «блекотливый козел», кричал на меня и собирал посторонних людей на крик? Но да не вменит тебе этого Господь⁷²⁷.

Трудно, конечно, объяснить такие отношения, если не допускать предположений, что они были основаны на деловой почве и что Феодосий был весьма полезным для Иова человеком, ради чего тот и терпел неровности его характера. В литературе высказано было предположение, что все Новгородские благотворительные учреждения и школы, которые принесли Иову широкую известность, своим появлением обязаны были именно Феодосию, а не Иову⁷²⁸. Такое предположение, однако, не может быть принято уже потому, что и после удаления Феодосия из Новгорода и разрыва с Иовом Иов продолжал свои хлопоты о своих школах, «нищепиталищах» и «странноприятелищах» с крайнею заботливостью и тем знанием дела в подробностях, которое свидетельствует, что они были делом его собственных рук⁷²⁹.

В конце 1707 года Иов отправил Феодосия в Москву «за типографией» Симеона Полоцкого, которую государь пожаловал Иову по его просьбе. В Москве Феодосий свиделся с государем, и Петр назначил его в Петербург, духовным судьею, «смотреть церкви и духовенство» новозавоеванных городов: Ямбурга, Нарвы, Копорья и Шлиссельбурга и новостроящегося Петербурга⁷³⁰. В архиве Александро-Невской Лавры сохранилась копия указа или наказа митрополита Иова архимандриту Феодосию при назначении его в Петербург. Содержание этого документа следующее. По именному указу 8 марта 1708 года и по благословению митрополита Иова велено архимандриту Феодосию ехать в Санкт-Петербург и новозавоеванные города: Шлиссельбург, Нарву, Копорье и Ямбург; приехав, переписать священников, диаконов и причетников у всех церквей, освидетельствовать их должностные грамоты, и переписные книги, которые сделать в двух экземплярах, один экземпляр прислать в Новгород Иову, а другой оставить у себя. И живущих там и в уездах всякого священного и мирского чина людей духовным судом ведать до указу и расправлять «по правилам святых апостол и богоносных отец непременно». И во святых Божиих церквах всякого благочиния надзирать неоплошно, дабы священники, диаконы и причетники священные службы совершали в подобное время во всякой трезвости и единогласно, миро и масло по церквам имели, за строением церковным смотрели. И смотреть, чтобы все православные христиане посещали церкви, держали себя в них пристойно, исповедовались, крестились троеперстно, жили беззазорно по христианскому закону, в особенности священники; чтобы в кабаки они не ходили, хмельного не пили и пьяных их не было не только на улицах, но и в домах. Виновных смирять, брать с них пени. В случае появления в каком-либо доме незаконнорожденного младенца допрашивать матерей и смирять их, а виновных в том мужчин бить плетьми нещадно и брать штраф в 2 рубля 25 копеек. Смотреть за правильностью браков и в случае, если будет замечена неправильность, о всех делах этого рода писать в Новгород и туда же отсылать виновных. Судить всяким судом споры духовных, брать пошлины и отсылать в Новгород ежегодно, а в случае спора против решений отсылать в Новгород и самые спорные дела. Для уездов выбрать священников, которые бы наблюдали за порядком, и дать им от себя наказы. В делах по завещаниям допрашивать духовных отцов и допрос с делом отсылать в Новгород. Все дела, выходящие из пределов предоставленной ему компетенции, отсылать в Новгород, а именно: о даче благословения на основание церквей, об освящении антиминсов, об исправлении еретиков, обращении инославных в Православие и о телесном наказании священников, диаконов и причетников⁷³¹.

В Петербурге Феодосий оказался самым старшим по чину среди духовенства, и это не могло не способствовать его возвышению. В 1710 году он обручал и венчал племянницу государя, великую княжну Анну Ивановну с курляндским герцогом. По одним историческим свидетельствам, Феодосий произносил при бракосочетании возгласы по-славянски, по другим – по-латыни, – отсюда и разногласие ученых предположений о степени образования Феодосия. Разрешая этот спор в пользу знания Феодосием латинского языка, Чистович, как на доказательство, указывает на то, что на представленном государю проекте послания восточным патриархам об учреждении Синода Феодосий сделал отметку: «сочинено преосвященным Феофаном на латинском языке, на котором и красоту лучшую имеет»⁷³². Отметка эта, конечно, ничего не доказывает, как и замечено уже в науке⁷³³.

Состоя духовным судьею в Петербурге, архимандрит Феодосий продолжал оставаться Хутынским архимандритом, в ведении Новгородского митрополита. 25 мая 1710 года, в звании Хутынского архимандрита, Феодосий писал в прошении на имя государя, что «велено ему приезжать в Петербург для управления духовных дел, а под дворовое строение, где ему жить с служащими при нем, места не отведено». Адмирал Апраксин, заведовавший в то время строением Петербурга, распорядился 29 мая отвести Феодосию, по этому прошению, капитанский участок. Земля тогда в Петербурге для построек частных лиц отводилась даром в количестве соответственно чину: поручику 10 сажен поперечнику, капитану 12 сажен и так далее, длиннику всем 20 сажен. Земля была отведена на тогдашнем Адмиралтейском острове, в местности, соответствующей углу Невского и Малой морской⁷³⁴.

Феодосий был из тех людей, которые не ценят и не помнят благодеяний, – ни тех, которые оказали они, ни тех, которые им оказаны. Уже в 1704 году он в переписке с Петром докладывает государю, что «архиерей наш мене убогаго проклинает за то, что по повелению твоему творю»⁷³⁵. Дело состояло в том, что при проезде государя чрез Хутын монастырь 17 сентября 1704 года Феодосий нажаловался, что бывший келарь Хутына монастыря, нажившись, поселился в приписном к Хутыну монастыре и «роскошествовал» там, «как в своем поместье», и Петр приказал взять его в братство Хутына монастыря, а митрополит Иов не допускал Феодосия распоряжаться в своей епархии помимо его архиерейской воли. В 1711 году Иов приезжал в Петербург на освящение Троицкого собора и до такой степени разошелся с Феодосием, что выслал его в его Хутын монастырь. Но высочайшим указом почти тотчас же Феодосий был вызван обратно в Петербург, к Рождеству, к приезду государя. В это-то время Иов и написал к нему свое увещательное послание с обличением в кичливости и неблагодарности⁷³⁶. Рукоположен ты, брат, – писал он Феодосию, – и посвящен и произведен на начальство духовное чрез меня, недостойного, в Святой Церкви при святом престоле, как бы от руки Господней (как и есть) чрез «нашу худость», чтобы быть тебе во всяком послушании «моей грубости»; и ты обещался, – не мне обещался, но Богу, – быть мне послушным не на какое-либо время, но даже до смерти. И вскоре, забыв это, ты «освоеволился», сделался непокорен и «своим зловолием», по попущению Божию и по действию диавола, выпал, преслушанием, из-под моей паствы, как из корабля, и не на доску спасительную, а в самые свирепые волны самовольства. Вспомни, что, постригаясь и отрекаясь от мира, ты обещался терпеть всякое оскорбление, тесноту, нужду, бесчестие, насмеяние, наругание, досаду, обиду; ничто подобное тебя не коснулось; от всего подобного я тебя оберегал, видя твое «малодушество». Что же удалило тебя от меня, твоего отца и пастыря? Научись, как терпели искушения отцы наши, в чей образ мы облеклись. Тебя до сегодня не коснулись искушения; и ты, возгордившись, остаешься неискушенным, не как монах подначальный и послушный, но как дитя капризное… Диавол, взнуздав тебя, отторг от меня, отца твоего, и ты отрекаешься от меня... Кто ты и откуда без меня? Скачешь, как козел, высоко, смотри, не упади глубоко. Считаешь себя одного за человека, других никого не признаешь, ругаешь, называешь свиньями... Если останешься в своем сатанинском упрямстве, знай, что скоро крепко пострадаешь и погубишь данную тебе благодать. Считаешь, что ты мудрец? Нимало, уверяю тебя. Мудрость, свыше сущая, мирна, кротка, благопокорна; в тебе ничего этого не вижу. Спроси меня о себе, кто ты? Я тебе скажу: ты груб, невоспитан, грубиян, «селчуг не людский», дикий кабан, похож на свирепого зверя, подражаешь верблюду гневливому. Этими словами не тебя называю, – ты ведь человек, – но твое непокорство и злонравие. Отбрось упрямство и непокорство, будь благопокорлив и будешь истинный Феодосий архимандрит, человек добрый, кроткий, терпеливый, благодарный и богоданный. Если ты обратишься, то все эти оскорбительные слова тебя не коснутся, они падут на диавола, возбуждающего тебя. Знаю, что ты «жесток и жила железна – выя твоя»; но Бог и горы обращает в глубину морскую, из камня источает воду, иссушает зеленую смоковницу, а сухой жезл превращает в зеленеющий, водою жжет, огнем орошает, смиренных возвышает, гордых унижает. Он же может и твою гордую выю сломить и сделать ее попираемою ногами. Ум имеющему довольно: «sapienti sat»⁷³⁷. Как все это оправдалось впоследствии!

Меншиков постарался примирить Иова с Феодосием и отчасти в этом успел⁷³⁸. Иов возобновил с Феодосием мирные сношения на деловой почве, посылая ему грамоты, адресованные «сыну и сослужителю нашего смирения»⁷³⁹. Но мира уже не было, потому что постоянно возникали новые поводы к вражде. В Петербурге был основан Александро-Невский монастырь⁷⁴⁰, отданный Феодосию, и стал обогащаться на счет Новгородской епархии. 21 февраля 1712 года Меншиков писал Иову, что государь повелел отписать к новоустроенному Александро-Невскому монастырю Иверский монастырь, один из лучших в Новгородской епархии, со всеми вотчинами и доходами, село Оятское Новодевичьего монастыря и половину монастырских вотчин Олонецкого уезда. Эта половина предназначалась на содержание шпиталя при Александро-Невском монастыре. Другая половина была оставлена на содержание шпиталей в Новгороде. Меншиков писал далее, что государь повелел быть архимандритом в новом петербургском монастыре Феодосию, и просил Иова немедля исполнить этот царский указ⁷⁴¹. Иов немедленно, 1 марта, отправил Феодосию благословенную настольную грамоту на новую архимандрию⁷⁴², с пожеланием от Всевышнего «должайших лет» и всякого доброго успеха⁷⁴³. Но 13-го уже мая, по поводу некоторых самовольных распоряжений Феодосия в Иверском монастыре, который, во всяком случае, вместе с Александро-Невским, оставался под властию Иова, Иов упрекает Феодосия в неслыханной гордости и суетном кичении и пишет: «да судит ему Бог по делам его; какою мерою он мерит нам, отмерят и ему стократно»⁷⁴⁴. Несколько времени спустя был приписан к Александро-Невскому монастырю Новгородский ляцкий Никольский монастырь⁷⁴⁵. Потом, в 1714 году, ладожский Николаевский монастырь⁷⁴⁶. Потом Феодосий стал хлопотать о приписке и подгородного Духова новгородского монастыря. Тогда Иов взмолился и обратился с горячею просьбой к кабинет-секретарю Макарову, бывшему с ним в хороших отношениях, походатайствовать пред государем, чтобы этого не было сделано. Этот, Духов, монастырь основан архиепископом и чудотворцем Новгородским Моисеем, в нем издревле архимандрия «учинена славная». Если и этот монастырь будет отнят от Новгородской кафедры, писал Иов: «с кем мне будет отправлять божественныя службы и частые крестные ходы? Этими «неправедными приписками» он, Феодосий, безвременно гонит меня в гроб. Судит ему Бог по делам его. Где обретается то, чтоб нам, архиереям, ни в каких делах епархии нашей приписных его монастырей духовнаго чина и мирских людей, не отписавшись к нему, не ведать? Такой указ прислан к нам за подписанием ландрихтера. Кто видел или кто слышал когда, чтоб пастырь был подчинен овце? Если царскому величеству вотчины будет надобно приписать к Александро-Невскому монастырю, мы об этом не спорим: буди его царская воля. Только бы обители святые сохранены были недвижимы. У Феодосия в Новгороде есть и монастырь приписной, ляцкой, и домы пространные: есть где, приехав в Новгород, и кроме Духова монастыря покоиться»⁷⁴⁷.

Иов писал это 29 марта 1715 года. В том же году он назначал священников в подпетербургские места: в Нейшлот, на Котлин⁷⁴⁸. Но в том же году он писал митрополиту Стефану, что «град святаго Петра не моей Новгородской, но святейшаго патриарха епархии»⁷⁴⁹. Таким образом, Иов как бы хотел снять с себя ответственность за самочиния строптивого Александро-Невского архимандрита, передавая его в ведение Стефана. Но и экзарх патриаршего трона должен был почувствовать, что пастырю придется быть подчиненным овце, как было и с старым Новгородским митрополитом. Правда, после кончины Иова, последовавшей в 1716 году, когда петербургский протопресвитер Петров стал обращаться к епископу корельскому Аарону, управлявшему Новгородскою епархией, за архиерейскими духовными делами, Аарон не счел себя полномочным владыкою града святого Петра. Присланный протопресвитером в Новгород антиминс он, правда, освятил и отослал обратно; но указа об освящении храма, о чем также просил протопресвитер, не дал, заметив, что «нам указ послать не надлежит без благословения преосвященного Стефана»⁷⁵⁰. Когда в январе 1716 года диакон Петропавловского собора, состоявший на церковнической вакансии и потому не допускаемый, по тогдашнему порядку, к отправлению литургий и прочих богослужений, просил митрополита Стефана разрешить ему священнослужение в соборе, так как открылась диаконская вакансия за выбытием одного диакона в путешествие с Петром, Стефан написал: «служить ему по-прежнему»⁷⁵¹. Но в декабре 1717 года уже Феодосий, а не Стефан кладет резолюцию на прошении священника Тимофеева об определении его вторым, не считая протопресвитера, к Петропавловскому собору: «быть ему, и о том к протопопу послать его царскаго величества указ». И был послан указ, начинавшийся словами: «по указу его царскаго величества и по приказу архимандрита Феодосия»⁷⁵². В 1719 году на прошении московского священника об определении его к Матфиевской церкви в Петербурге Феодосий написал: «написать указ и прислать к подписи на подворье»⁷⁵³. То же было и в 1720 году, при определении священников к Андреевскому и Петропавловскому соборам, к Симеоновской, Ямской и Николаевской госпитальной церквам: прошения были подаваемы на имя Феодосия⁷⁵⁴. В 1720-м же году Феодосий сам назначил и настоятеля в приписной к Александро-Невскому Николаевский ладожский монастырь⁷⁵⁵. В том же году сенатским указом, «по царскому указу и сенатскому приказу», поручено Феодосию выбрать из Александро-Невских иеромонахов архимандрита в Соловецкий монастырь, а посвятить выбранного Стефану⁷⁵⁶. Когда, все в том же году, в тайной канцелярии возник вопрос, кому должна принадлежать жена, бывшая лютеранка, вышедшая «после крещения» замуж за православного при жизни первого мужа – лютеранина, первому или второму мужу, государь поручил разрешение этого вопроса Феодосию⁷⁵⁷. С жалобами на петербургское духовенство светские лица обращались к Феодосию⁷⁵⁸. Очевидно, митрополиту Стефану пришлось после кончины Иова вмешаться в духовное управление Петербургом только временно, пока Феодосий был в отлучке, путешествуя с Петром с начала 1716 года.

Феодосий был настоящим духовным владыкой столицы и всего прилегающего к ней края, хотя и оставался только в архимандрическом сане. Ему подлежали дела: брачные: о повенчании жены при живом муже, или мужа при живой жене⁷⁵⁹, о повенчании дворовой беглой девки без дозволения владельца⁷⁶⁰, о расторжении предбрачного договора (бывшего тогда в обычае) по взаимному соглашении жениха и невесты⁷⁶¹, о незаконном сожитии⁷⁶², по жалобам на блудную жизнь одного из супругов⁷⁶³, о блудных женщинах, которые были препровождаемы к Феодосию из петербургской городской канцелярии⁷⁶⁴, о разводе⁷⁶⁵. Дела о разводе Феодосий решает вполне самостоятельно в своей Александро-Невской канцелярии. Архимандрит Феодосий, «слушав того дела, приказали»: челобитчику на другой жене жениться, по 35-му правилу св. Василия Великого, понеже первая его жена обличена в блудодеянии⁷⁶⁶, или: бить жену плетьми нещадно и отдать мужу⁷⁶⁷. Феодосий давал Исаакиевскому протопопу Васильеву предписание о порядке поминовенья царской фамилии за богослужением⁷⁶⁸, распределял вызванных в Петербург священников по приходам, если это ранее не было сделано светскими властями или самим Петром⁷⁶⁹, определял наказание виновным в неблагочинии⁷⁷⁰, издал особую инструкцию о порядке зажигания свечей за богослужениями⁷⁷¹.

Под ведением Феодосия была «канцелярия Александро-Невского монастыря», в которой начальником, или «судьею», или «управителем», «под ведением архимандрическим», был светский, сначала майор Рубцов, а затем, когда Рубцов, по жалобе Феодосия, был за нерадение отставлен Меншиковым, по именному царскому указу, Степан Филиппович Головачев, бывший ранее комиссаром Архангельской губернии⁷⁷². Здесь, в канцелярии, производились допросы по брачным делам⁷⁷³, опросы священно-церковнослужителей, явившихся в Петербург без письменного вида и задержанных на заставах⁷⁷⁴, отсюда выдавались паспорта духовным на выезд из Петербурга⁷⁷⁵. Канцелярия пользовалась некоторою самостоятельностью. Так, после допроса в ней, один беспаспортный священник был освобожден «по словесному приказу судьи Головачева»⁷⁷⁶. Головачев самостоятельно подписывал решения канцелярии о том, например, чтобы пойманного монаха-беглеца и вора заковать в кандалы, прибавляя только при этом: «по приказу архимандрита Феодосия»⁷⁷⁷. При канцелярии была и колодничья⁷⁷⁸.

Ближайшее наблюдение за благочинием собственно петербургского белого духовенства принадлежало петербургскому Петропавловскому протопресвитеру Георгию Петрову⁷⁷⁹, назначенному митрополитом Иовом⁷⁸⁰ и состоявшему в ведении Феодосия. Когда к петербургскому полковнику и коменданту Чемесову привели священника, заподозренного в краже гуся на мосту, полковник, сняв допрос, отослал священника к протопресвитеру Петрову – «для решения о нем дела по правилам святых апостол и святых отец»⁷⁸¹. Но когда Меншиков заметил около церкви пред обедней пьяного монаха, то приказал, взяв его, отослать к Феодосию – для наказания и высылки из Петербурга, и монах был прислан к Феодосию при письме того же коменданта-полковника⁷⁸². Один раз Феодосий пишет Петрову: «отец протопресвитер Георгий Петрович, по получении сего письма благоволите приказать сыскать Троицкаго собора священника Василия да диакона Димитрия и быть им у вас до моего к вам сегодня приходу. Всеблагожелательный вам молитвенник и слуга Феодосий архимандрит»⁷⁸³.

Светские власти смотрели на Феодосия как на главу петербургского духовенства. Сенат обращается к нему с указом о распределении по церквам священников, прибывших из Москвы на службу в Петербург⁷⁸⁴, требует, по делу Тверитинова, представить удостоверение, был ли Тверитинов у исповеди и причастия и не имеет ли он какого противления Церкви⁷⁸⁵, поручает ему выбрать из Александро-Невских монахов архимандрита в Соловецкий монастырь⁷⁸⁶. Тайная канцелярия обращается к нему за разрешением вопроса, за которым мужем быть двумужнице, вступившей во второе замужество, по обращении из лютеранства в Православие, за православного⁷⁸⁷. Из штатс-конторы, за подписью Мусина-Пушкина, идет указ о Киево-Печерском иеродиаконе, прибывшем в Петербург и отсылаемом в Александро-Невский монастырь⁷⁸⁸.

Однако Феодосий, будучи независим от епархиальной власти, сам в сущности тоже не пользовался самостоятельностью, по крайней мере, на первых порах. «Великий государь» сам определял не только священников на места к церквам в Петербурге⁷⁸⁹, но даже, случалось, и подьячих в монастырь⁷⁹⁰, по их прошениям, жаловал в протопопы⁷⁹¹, и петербургский вице-губернатор Римский-Корсаков обыкновенно только сообщал об этом Феодосию, что «по указу государя велено» тому или другому «быть» на той или иной должности, «а тебе о том ведать». В 1718 году государь приказал собрать для флота 35 священников, и Феодосий их собирал, – сначала безместных по улицам при помощи солдат, а потом выписывал из епархий⁷⁹². В декабре 1718 года Григорий Скорняков-Писарев писал Феодосию, что государь пожаловал сделавшего донос попа Семена Осипова на место отрешенного по его доносу попа Ивана Егорова к Симеоновской церкви; «ваша честность извольте приказать оному попу Семену Осипову быть у церкви Симеона Богоприимца на место распопы Ивана Егорова»; и Феодосий положил резолюцию на этом письме: «записав в книгу, учинить по именному его царскаго величества указу и о бытии у той церкви священнику Семену Осипову дать указ»⁷⁹³. В том же году Петр Толстой известил Феодосия письмом, что государь велел отрешить весь причт Петропавловского собора и распределить по другим церквам вне Петербурга по усмотрению Феодосия, а к собору определить немедленно других людей «добрых»⁷⁹⁴. В 1719 году государь указал возносить за богослужением во всех церквах в Петербурге, а также во всех других губерниях моления о плодородии хлеба и сохранении от смертоносной язвы, и Мусин-Пушкин 5 февраля известил об этом Феодосия к сведению и исполнению⁷⁹⁵. В 1720 году по царскому указу Феодосию за подписью Мусина-Пушкина отпущен в Москву патриарший казначей Антоний под условием вернуться чрез шесть недель в Петербург⁷⁹⁶. В том же году Сенат прислал Феодосию указ, что государь «указал именным указом» послать в Китай, на место умершего там архимандрита, иеромонаха Иннокентия Кульчицкого, состоящего в финляндском корпусе, «а тебе, Феодосий, определить в финляндский корпус другого, а о посвящении его в архимандриты писать к архиереям, к кому надлежит, тебе от себя»⁷⁹⁷.

Сильные лица, вельможи, также принимали участие в распоряжении петербургскими духовыми делами. Меншиков писал Феодосию в 1714 году: извольте приказать сбирать здесь везде без всякого запрещения сборщику на погорелую церковь в Олонецком уезде, по грамоте митрополита Иова⁷⁹⁸. Петр Андреевич Толстой выразил желание, чтобы избранный им школьник назначен был на священническое место, и Феодосий это тотчас же исполнил, сделав соответствующие распоряжения⁷⁹⁹. Феодосий старался поддерживать с такими лицами самые лучшие отношения на почве послушания и почтительности. Генерал-губернатору Апраксину он писал почтительные «доношения», как скромный «архимандрит новосозидаемого при С.-Петербурге монастыря»⁸⁰⁰.

Из деятельности Феодосия по управлению подведомым ему духовенством обращают на себя внимание его старания об очищении духовенства от бродяжнического элемента, об организации надзора за поведением духовных лиц и о сохранении благочиния и порядка в церквах. Еще в 1713 году митрополит Иов писал в грамоте Петропавловскому священнику Георгию Петрову: «ведомо нам учинилось, что никоторые священники нашей епархии приезжают в Петербург самовольно, служат у крестов без нашего указу, житие имеют зазорное и наносят тем священному чину немалую укоризну и поношение. И того ради мы повелели обретающемуся в Петербурге домовых наших дел стряпчему Михаилу Владыкину таковых невоздержных священников ловить и приводить к вам, и, пред вами их допрося, отсылать правильнаго ради их истязания к нам, в Великий Новгород»⁸⁰¹. В 1719 году Феодосий представил государю доклад о том, что надо «учинить о крестовых священниках предел, кому держать, кому не держать, потому что они производят многое безчиние и унять их не возможно». Если кому будет позволено держать крестового попа, пусть он платит местным приходским священникам вознаграждение в таком размере, в каком дает своему крестовому священнику, и пусть отвечает за всякое его бесчиние. А если никому не будет позволено иметь крестовых священников, то надо бы подвергать волочащихся безместных священников какому-либо тяжкому штрафу, хотя бы временно каторжной работе, чтобы прочие страх имели и без дозволения своих архиереев не волочились. На заставах приказать, чтобы не пропускали никого из духовных, которые не будут позваны в Петербург и не представят увольнительных пропусков от своих архиереев. Из Сената послать указы архиереям, чтобы воспретили по епархиям отъезжать духовным в Петербург без собственного архиерейского разрешения. Иначе невозможно «оборониться от волочаг». Вместе с тем Феодосий представлял о необходимости приказать не пропускать на заставах и нищих волочаг, потому что и от них немалое зло в людях бывает⁸⁰². И, прежде чем это предложение осуществилось, Феодосий сам своею властью сделал распоряжение о том, чтобы из Новгородской епархии не пропускали в Петербург старцев, стариц и всякого рода духовных без пропусков за собственноручною подписью архиерея⁸⁰³. После этого был случай, что Феодосий выслал из Петербурга проживавшего в частном доме безместного священника, по месту прежнего его жительства, в Москву⁸⁰⁴. В 1719 году Феодосий назначил духовным наблюдателем для Ямбурга и Копорья с уездами ямбургского священника Константина Федорова, в сентябре, в марте 1720 года – для Выборга и Нейшлота выборгского протопресвитера Григория Макарьева, в августе – для Шлиссельбурга местного Благовещенского священника Василия Андреева и для Котлина – котлинского Андреевского священника Петра Иванова, раньше всех их – для Петербурга Троицкого протопопа Ивана Семенова на Петербургский остров и Исаакиевского протопопа Алексея Васильева на Адмиралтейскую сторону, – и всем им дал наказы, сходные с тем, какой сам получил от Иова⁸⁰⁵. Заказчикам или благочинным петербургского края Феодосий предписывал в разосланных инструкциях наблюдать за священниками, чтобы те не допускали задержек в напутствии больных, чтобы крещение непременно совершали в церкви, исключая крайних случаев, чтобы с требами не опускали посещать бедных прихожан из-за усиленного услуживания, ради корысти, богатым, чтобы монахи и священники, живущие без указов, не были укрываемы по частным домам⁸⁰⁶. В 1719 году Феодосий выдал замечательную инструкцию о содержании церквей в чистоте. Инструкция предписывала не умножать числа возженных пред иконами свечей, а оставлять только по одной у каждой иконы, не исключая и великих праздников, в которые разрешалось только ставить свечу побольше; от возжения множества свечей происходит дым и копот; свечи ставить толстым концом вниз, «по образцу греческому». Нужно заметить, что церковные свечи в те времена изготовлялись пирамидальной формы. Наблюдать, чтобы уголья в кадиле были чистые, а не с головнями, не кузнечные, а хлебопекарные. Ладану не класть излишнего количества, так как «смоляной дым» дает сильную копоть. Зорко следить за огнем, в предупреждение пожаров. Для ризницы и книг иметь особые шкафы. Иметь щетки большие и малые для чистки иконостаса и подметания пола. Иконостас чистить бережно, по разу в месяц, а пол выметать два раза в неделю. При дверях церковных положить маты, «как на кораблях», и на дверях поместить «увещательные письма», чтобы входящие вытирали ноги, – «не ради лености метельщиков, а ради того, чтобы пыли не было». Окна открывать только с подветренной стороны. Мыть окна. Обметать престол. Чисто содержать церковные сосуды. Поминальных бумажек не налепливать на жертвенник, а держать их особо в порядке⁸⁰⁷.

Жил Феодосий сначала на подворье, деятельно обстраивая⁸⁰⁸ и устраивая свой монастырь, стараясь обеспечить его должным образом как материальными средствами, припискою вотчин⁸⁰⁹ или монастырей⁸¹⁰ или иными способами⁸¹¹, так и братиею, вызывая царским указом лучших монахов из разных епархий⁸¹², и приказными, которые были выписываемы почти исключительно из Троице-Сергиева монастыря и получали назначение в комиссары для вотчин⁸¹³. Вызов монахов в Александро-Невский монастырь начался с 1714 года. В этом году вызван был только один монах, префект Гавриил из Москвы. В 1715 году вызваны уже шесть человек, из патриаршего дома и из монастырей: Чудова, Донского, Троице-Сергиева и переяславского Никитского. В 1716 году вызвано из разных мест, преимущественно из Москвы и из Киева, двадцать пять человек, в их числе, последним по счету, из Киево-Братского монастыря архимандрит Феофан Прокопович. В 1717 году вызвано одиннадцать человек, в следующем семь, в 1719 году – около сорока⁸¹⁴, в 1720 году девять, всего к началу 1720 года девяносто семь человек⁸¹⁵. Потом, в средине года сделано было распоряжение о вызове еще семнадцати человек⁸¹⁶. Вызываемы были лица или годные к архиерейским и архимандрическим должностям, или «голосистыя». Вызов монашествующих, а равно и подьячих, производился по спискам, представляемым Феодосием в штатс-контору. Из вызванных вышли в архиереи четыре человека, в архимандриты семь, послано к архиереям в епархии для миссионерских целей трое, трое назначено в Курляндию ко двору герцогини Анны Ивановны, семь уволено за старостию и болезнию, четверо возвращены по неспособности, двое поступили в школу, один назначен наместником, трое умерли, в монастыре оставалось тридцать два иеромонаха, тридцать иеродиаконов и четверо простых монахов, не считая одиннадцати, состоявших во флоте⁸¹⁷. Насколько быстро росло число монашествующих в монастыре, видно хотя бы из того, что еще к 31 марта 1719 года, т. е. год назад, их было только 32 человека⁸¹⁸.

Быстро росло и монастырское хозяйство, присоединялись новые вотчины, строились здания, производилась осушка болотистой местности. После освящения первой церкви во имя Благовещения, 25 марта 1713 года, были выстроены кельи-мазанки для братии, устроены кирпичные заводы для предположенного «каменнаго строения» в монастыре, в 1717 году начато «каменное строение»⁸¹⁹. В 1720 году проведены у монастыря два канала для осушки мельницы⁸²⁰. В ноябре 1720 года государь пожаловал монастырю отписной двор протопопа Якова Игнатьева в Белом городе в Москве, на Никиткой улице, на Романове дворе, с каменным и деревянным строением⁸²¹. Для управления монастырскими делами Феодосий требовал все новых и новых подьячих в свой монастырь из разных монастырей, преимущественно из Троице-Сергиева⁸²². В 1719 году в монастыре было уже семьдесят пять служителей⁸²³.

Семнадцать человек из братии было «на высылке» по хозяйственным делам монастыря⁸²⁴. Феодосий стал и сам уже живать в монастыре⁸²⁵, имел возможность устраивать в нем роскошные «банкеты», как было в день памяти Александра Невского, когда в монастыре пировало 168 человек⁸²⁶, хотя постоянным местом его жительства оставалось также и подворье⁸²⁷.

Рядом с этим шло и внутреннее развитие монастыря. В 1713 году дан был указ об устроении в монастыре шпиталя⁸²⁸. Монастырь получал все большую самостоятельность. В 1720 году сделано распоряжение, чтобы в вотчины монастырские не был определяем никто из причта без согласия настоятеля, т. е. Феодосия⁸²⁹.

В 1716 году Феодосий с царским семейством ездил за границу. Он выехал в самом начале года, 8 февраля писал письма в Петербург из Риги, 24 февраля из Гданьска⁸³⁰. Выехал он, по-видимому, налегке, не приготовившись как следует. У него не хватило взятых с собою денег, уже в Гданьске он вынужден был занять у кабинет-секретаря Макарова сто червонных и торопил свой монастырь выслать ему необходимую сумму⁸³¹. 7 мая он оставил двор и поехал лечиться в Карлсбад, где пробыл до 17 августа, а потом вернулся опять ко двору – в Копенгаген, куда прибыл 26 августа. Когда он ехал из Карлсбада, служитель его, швед, ушел от него в Лейпциг и, по его выражению, «исполнил его великаго бедства». Сообщая об этом майору Григорию Ивановичу Рубцову, управлявшему хозяйственною частию монастыря, он просил на случай будущей надобности «приказать» Алексею Киселеву «навыкать по-немецки», ему прислать немедля сто червонных золотых, и добавлял: «понеже пребываю в лишении, а отпуска себе в монастырь не ведаю. Прочее управляйте, как вас Бог наставит». 25 октября к тому же Рубцову Феодосий писал уже из Фридрихштадта, прося присылать письма ему на имя Макарова в двойном пакете, так как во время его отсутствия в Карлсбад некоторые письма, адресованные прямо ему, пропали⁸³². Перед отъездом в Карлсбад, в Данциге, 8 апреля Феодосий венчал царскую племянницу Екатерину Ивановну с герцогом мекленбургским⁸³³. В марте и апреле 1717 года Феодосий был при государыне в Гааге, – Петра там не было⁸³⁴; в мае вторично уехал в Карлсбад на лечебный курс⁸³⁵, 2 июля был уже в Берлине⁸³⁶, собирался в Данциг и, соскучившись по Петербургу, мечтал о возвращении на берега Невы⁸³⁷. В марте 1718 года Феодосий писал уже «из монастыря невского»⁸³⁸, следовательно, пробыл за границей около двух лет⁸³⁹.

Феодосий, уезжая из Петербурга, оставил духовенство на попечении протопресвитера Петрова, а свой монастырь – на попечении управителя монастырских вотчин, майора Рубцова. Наместник был оставлен, но, кажется, без всякого голоса. Предполагаемый новый наместник, Киевомихайловский игумен Варлаам Голенковский прибыл в Петербург уже после отъезда Феодосия и вступил в свою должность только в самом конце 1716 года⁸⁴⁰. Из Риги 8 февраля 1716 года Феодосий, сообщая Рубцову разные свои распоряжения, которых не успел пред отъездом сообщить лично, предупреждал его, что все будет зависеть от князя Меншикова, который считался протектором монастыря. «О киевских иеромонахах, буде пришлются в монастырь, как их содержать, доносите светлейшему князю. Прочее управляйте, как я вам устно приказывал и как добрым управителям надлежит»⁸⁴¹. Несколько позднее, из Гданьска, 12 апреля, Феодосий поручает Рубцову продолжать постройки в монастыре, содержать «честно» киевских иеромонахов, прибытие которых ожидалось в монастырь в особенно значительном на этот раз числе⁸⁴², и опять-таки повторяет: «как приедет светлейший в Петербург, ожидать во всем повеления от оного», ему же представить на утверждение и план архитектора на монастырские постройки⁸⁴³. Тем временем Рубцов все доклады по монастырским делам представлял на утверждение Феодосию, и Феодосий клал резолюции, давал распоряжения⁸⁴⁴. Из Петербурга в Гданьск почта шла двенадцать дней⁸⁴⁵. С отъездом Феодосия в Карлсбад оживленность сношений между ним и его монастырем сама собою прекратилась. К тому же приехал в Петербург «светлейший», и в конце года Феодосий стал уже жаловаться на отсутствие каких бы то ни было известий из монастыря. Всем стал распоряжаться Меншиков. 25 октября, из Фридрихштадта, Феодосий написал Меншикову, что государь назначил наместником в монастырь Варлаама Голенковского. 23 ноября Меншиков сообщил об этом новому управителю монастырских вотчин, майору Коптеву: «вы будете о том известны», а 20 декабря написал и протопресвитеру Петрову: «извольте ему таким же образом быть послушны, как архимандриту того монастыря», обязывая вместе с тем протопресвитера сообщить новому наместнику все сведения о всех петербургских священниках и вообще духовных лицах, «чтобы никого не было в Петербурге из причта или монахов, о ком не было бы известия у них», в монастыре⁸⁴⁶.

11 апреля 1716 года Меншиков писал майору Рубцову, чтобы для прибывших из Киева игумена Голенковского и двенадцати монахов, вызванных в Александро-Невский монастырь, было отведено в монастыре помещение, – для игумена две кельи, а для двенадцати монахов двенадцать чуланов, «кои наверху», и поручает объявить «наместнику и братии», чтобы «имели их в респекте» и довольствовали их пищею и прочим против того, чем наместник с братиею довольствуются. Оказалось, что с водворением в монастыре киевлян прежним его насельникам пришлось потесниться. Возникли жалобы. И Меншиков через три дня, 14 апреля, пишет Рубцову, чтобы помещение было разделено поровну между новоприбывшими и старыми монахами, «чтобы жалоб впредь не было»⁸⁴⁷. 15 мая из Киева прибыло еще три монаха: игумен, иеромонах и иеродиакон. Меншиков опять пишет приказ майору распределить их безобидно в монастыре. Потом Киевские монахи стали жаловаться, что им не отпускают пива. Меншиков опять пишет, 31 мая, приказ отпускать им пиво, а если в монастыре пива нет, то брать за деньги с кружечного двора и монахов киевлян «учинить по возможности довольных», отпуская на каждого после трапезы по кружке пива⁸⁴⁸. В мае, по приказу Меншикова, строились в монастыре две новых келлии вследствие недостаточности помещения⁸⁴⁹. Письмом 5 июля Меншиков просил у «благороднаго маиора» Рубцова одолжить ему сто тысяч штук кирпича до зимы и расписался: «благожелателен вам», как прежде не подписывался⁸⁵⁰. В ноябре Меншиков требовал от майора Коптева точной ведомости о приходе и расходе монастырских сумм и состоянии строительных работ: «чтобы будущею весною ничем в строении монастыря не стало, ибо намерены мы будущею весною вдруг и церковь, и шпиталь строить в Санкт-Петербурге»⁸⁵¹.

В 1719 году Феодосий опять «отлучался» из Петербурга «к теплым водам», но на этот раз уже в пределах России⁸⁵². В 1724 году еще раз ездил на воды, только что тогда ставшие известными, в олонецких краях⁸⁵³.

К царю и царскому семейству Феодосий был близок. В 1719 году он пишет государыне письмо с просьбою прислать огородных семян для новоустроенного при Александро-Невском монастыре огорода – «не ради чего иного, только чтоб верны были во всходе», потому что если купить в рядах, то можно опасаться, что только напрасно будет занята земля невсхожими семенами⁸⁵⁴. Насколько близки были его отношения к августейшему семейству, видно из того, что когда Екатерина, исполняя давнишнее свое обещание, подарила ему в 1721 году алмазов на украшение панагии, Феодосий не постеснялся с настойчивостью просить у нее прибавить драгоценных камней на 260 рублей, а если обе стороны панагии убрать «равно», то на тысячу рублей, и получил просимое⁸⁵⁵. Маленькой царевне Феодосий приносил однажды при царице ягод, а когда Петр с Екатериною отбыли в Астрахань, оставив детей в Петербурге, Феодосий угощал маленькую царевну обедом у себя в монастыре, заходил во дворец и обо всем отписывал Екатерине⁸⁵⁶.

Близость к царю сделала Феодосия равным среди самых высоких вельмож даже в то еще время, когда он был только архимандритом. Меншиков писал «честнейшему отцу архимандриту» любезные письма и подписывался: «вашей святыни послушный сын и слуга»⁸⁵⁷, а за царским обедом, бывало, подсаживался к Феодосию и вел с ним разговор⁸⁵⁸. Духовный мир обращался к нему за ходатайством пред царем и властями, за покровительством. Архиереи, особенно молодые, вышедшие из его монастыря, пишут ему почтительнейшие письма. Боголеп, епископ Устюжский, писал Феодосию: «всех благих Творца, в Троице славимаго Бога, Его бо дарованною милостию высокопроизведенному честнейшему моему отцу, господину, господину священноархимандриту Феодосию… вашей святыне здравия и душевного спасения усердножелатель со всею о Христе собранною братиею, Боголеп, епископ Устюжский, Бога моля, челом бьет. Премного благодарю ваше преподобие и лицеземно поклонение отдаю за всякое твое ко мне, смиренному, милосердие...» На конверте надпись: «превысокопочтеннейшему, высокопреподобнейшему…»⁸⁵⁹ Аарон, епископ Корельский, писал Феодосию из Новгорода: «честнейший отец архимандрит, нам особливый благодетель»⁸⁶⁰, и просил «не лишати» его своей любви⁸⁶¹. Георгий Ростовский писал: «преслушником никогда не был и ныне не буду, и так, яко особливаго моего благодетеля, всегда себе имею за сущаго благодетеля»⁸⁶². В 1720 году к Феодосию обращался Златоустовский архимандрит Антоний с просьбою ходатайствовать об освобождении его от поездки для присутствования при подписании духовного регламента в Казань и Вологду, и получил желаемое⁸⁶³. В том же году обращается с просьбою к Феодосию Киево-Печерский архимандрит о возвращении в Киев вызванного в Петербург иеромонаха, который необходим был для типографии Киево-Печерской, – и иеромонах был возвращен⁸⁶⁴. Архиепископ Черниговский Антоний Стаховский, посылая в Петербург своего иеромонаха по делу о монастырских землях, прямо просит у Феодосия оказать посланному содействие пред Сенатом и царем⁸⁶⁵. Когда Феодосий стал вице-президентом Синода, Казанский митрополит Тихон прямо просит «его высокомочное владычество» «доложить государю» его просьбу о передаче в ризницу Казанского архиерейского дома хранившихся в Казанской губернской канцелярии вещей, оставшихся после умершего в Казани армянского архиерея. Феодосий просьбу митрополита предложил Синоду⁸⁶⁶.

Своими исключительными отношениями Феодосий пользовался и для устройства дел, близко касавшихся его самого. Так, кабинет-секретарю Макарову он «напоминал», например, чтобы тот доложил в удобное время государю об отдаче Александро-Невскому монастырю соляных прибыльных денег на строение, об отдаче архимандритам, заседавшим в Синоде, монастырей их со всем имуществом, по прежним описям⁸⁶⁷.

Было уже рассказано о характере отношений Феодосия к его митрополиту Иову, отличавшихся строптивостью. Такой характер Феодосий выдерживал в отношении ко всем без исключения, не щадя иногда и своей карьеры. И Петру он писал без раболепия, Екатерине запросто, без обычной лести⁸⁶⁸, кабинет-секретарю Макарову без заискивания и с достоинством⁸⁶⁹. В апреле 1724 года он публично говорил в Синоде, по поводу сочинения духовного штата, что отнял милость Свою Бог от Российского государства, так как духовные пастыри весьма порабощены и пасомые овцы возымели над пастырями власть; при этом упоминал о возможности появления нового Филиппа митрополита, который не щадил своей крови за Церковь. Филипп был, правда, «изгнан» царскою властью; но нужно помнить, что последовало затем. Бог Сам Своим перстом показал, где правда, – показал как на фамилии царской, так и на всем государстве чрез домовное нестроение, моровую язву, разорение чуть ли не всего государства и «премногия от того последовавшия брани»⁸⁷⁰. Государю самому Феодосий, как говорят, прямо высказывал, что не одобряет отношения правительства к церковным имуществам. Государство, будто бы, от себя должно содержать школы и больницы, а то, что принадлежит служителям Церкви, не подложит вмешательству государства. Государь, рассерженный, «заставил трепетать говорившего»⁸⁷¹, и Феодосий, чтобы выпросить прощение, обращался к посредничеству государыни, которой 21 апреля 1724 года писал: «вчерашняго числа, в Покровском селе, безумием своим, не выразумев благопотребной воли всемилостивейшаго государя, прогневал его, окаянный, так много, как никто больше»⁸⁷².

От лиц, ему подведомых, Феодосий требовал в отношении к себе надлежащего решпекта. Управитель монастырских вотчин, капитан Збруев, в своих сношениях с Феодосием, употребил: в отношении к себе – «мы» и в отношении к предмету письма – «повествую», Феодосий, очевидно, несколько обиженный недостаточно почтительным тоном письма, сделал на письме свои любопытные ремарки. Против «мы»: «всякий глупец присвояет себе в назывании и в письмах высокия титла, подобно нечто и в твоих письмах всех видится. Что обычай есть великим судьям и духовным властям именоваться и писаться множественным числом, яко, вместо я, мы, вместо мне, нас, вместо от меня, от нас, понеже имеют товарищей, а духовныя власти братию, яко игумен или архимандрит не может писаться единственным числом, но множественным – «мы», понеже имеет братию, яко товарищей. А у тебя нет ни товарищей, ни братьи, и судья ты не великий, а пишешь к настоятелю, как к твоему конюху». На «повествую»: «добрые управители повестей не пишут, но о делах доносят»⁸⁷³. Но как человек прямой и человек дела, Феодосий не придавал значения личным отношениям. Не видно, по крайней мере, чтобы у него были враги на этой почве. Будущий соперник Феодосия, Феофан, при первом знакомстве с Феодосием, отозвался о нем, что нашел в нем человека «честнаго и образованнаго», который хотя «любит и ученых», но предпочитает, правда, простых⁸⁷⁴.

Но на почве принципиальной у Феодосия были жесточайшие враги. Феодосия считали совратителем Петра в церковных вопросах. И сам Феодосий давал к этому повод своею «светскою» жизнью, совершенно не приличествовавшею монаху. Против Феодосия образовалась в обществе партия, называвшая его лютеранином. Приближенные царевича Алексея, люди старой партии, стих из службы по поводу Полтавской победы, начинающийся словами: «враг креста Христова», «певали к лицу архимандрита Феодосия» и говорили, что этот стих приличнее всего будет петь при его облачении, когда его будут посвящать в архиерея. Учитель царевича Никита Вяземский «написал этот стих с нотою» и говаривал, что дал бы певчим пять рублей, только бы они пропели этот стих, – потому что он, Феодосий, икон не почитает⁸⁷⁵. В 1722 году светский подьячий, увидя, что часовня у Воскресенских ворот заперта, и прочитав тут же выставленное печатное синодальное объявление о закрытии часовен, «начал злословить Феодосия, причитая упразднение часовен к единому лицу его преосвященства и имя его употребляя преуничижительно»⁸⁷⁶. Когда впоследствии Феодосий пал и порицание его уже ставилось в великую похвалу тем, которые порицали, и приносило им выгоду, митрополит Казанский Сильвестр писал про Феодосия: «только себя любил, а братию весьма ненавидел. Еще же по острожелчию своему дненощно вымышлял, как бы брату своему пакость сотворить и иногда иский, кого бы и поглотити». Распространяемы были и слухи, будто он брал от архиереев и архимандритов подарки за ходатайства при назначениях и за заступничество при неприятных делах⁸⁷⁷.

Сам Феодосий не обманывал себя насчет расположения к нему его окружающих и в одном из писем государю писал, что «ненавидящие» его «туне умножились паче влас главы» его, и сам перечислял причины нелюбви к нему разных лиц. «Духовные» его ненавидят за управление духовными делами в столице помимо архиереев, за вызов в Петербург из Москвы и других мест лучших священников и диаконов по его указанию; Рязанский митрополит имеет и личные счеты, за данный против него голос на собрании Сената об известном поучении 1712 года. «Не духовные» его ненавидят за отписку к Александро-Невскому монастырю вотчин некоторых монастырей Новгородской епархии и Троице-Сергиева монастыря, за вызов из архиерейских домов и лучших монастырей, по его указанию, в Александро-Невский монастырь лучших иеромонахов и иеродиаконов – судей, келарей, казначеев, соборных старцев и других, а также за перемену Тихвинского архимандрита. Не духовные недовольны также за строгие меры против крестовых и прочих волочащихся попов, старцев и стариц, за раскольников, которые имеют многих защитников, за защиту против обид светской власти флотского духовенства (против Ивана Синявина за обиду обер-иеромонаху и иеромонаху Феодосий требовал сатисфакции, но ее не только не учинили, но стали враждебно поступать и против него, и против них). Народ недоволен распоряжением, чтобы в церквах не жгли свечей свыше надобности, чтобы младенцев, причастив при крещении, не причащали более «до познания добра и зла», и Пречистых Таин чтобы священники не употребляли «за лекарство аптекарское здравым и больным младенцам»; и «раскольники злоречат». Есть и иные причины к ненависти, но их набралось бы так много, что не вместятся на сей бумаге. Ненавистники вредят ему всяким злоречием, не только в народе и между собой, но и пред царем, и он сомневается, не поврежден ли он уже давно. Поэтому он, припадая к милосердию царского величества, просит дозволить ему окончить жизнь в чернеческом безмолвии, чтобы не пострадать хуже без вины. Подписался – всенижайший, всеблагожелательный молитвенник Феодосий мизерный⁸⁷⁸.

Вместо увольнения на покой Феодосий вскоре получил архиепископство, 1 января 1721 года⁸⁷⁹. После кончины митрополита Стефана Феодосий остался первенствующим в Синоде, хотя и не получил звания президента. На коронации Екатерины I в 1724 году он первенствовал среди иерархов⁸⁸⁰.

Жил он «открыто». В Москве, например, где он проживал в ожидании коронации, он завел в 1723 году ассамблеи в духовном ведомстве по образцу заведенных Петром в светском обществе⁸⁸¹. Открытая жизнь, само собою разумеется, требовала широких средств. В 1724 году на судью его дома, архимандрита Андроника, сделан был донос, обвинявший его в расхищении церковного имущества. Синод поручил было монастырскому приказу исследовать дело, но Феодосий сделал Синоду заявление, чтобы исследование дела было предоставлено ему самому с одним из членов Синода. Синод не решился поступить так на свой страх, имел конференцию с Сенатом. Конференция решила согласно желанию Феодосия. Но тот, кто сделал донос, заявил протест против такого оборота дела, и решено было спросить у государя. Государь повелел следовать дело Сенату и Синоду вместе. Это уже был похоронный звон Феодосию, которого он еще, кажется, не слышал. Пока жив был Петр, дело не было доведено до конца⁸⁸².

Феофан Прокопович, создатель духовного регламента, получил в Синоде третье место. Что первое принадлежало Стефану, это оспаривать было невозможно. Но почему Феофану предпочтен Феодосий, сказать трудно, Феодосий был, правда, старше Феофана и по возрасту, и по священству, но Феофан был старше по архиерейству. Старшинство кафедры, по-видимому, не могло идти в расчеты, так как, Рязанская, например, была гораздо ниже Псковской⁸⁸³. Относительно учености не могло быть спора. Но Феодосий обладал большим практическим смыслом, а Феофан более был кабинетный ученый. И Петр, этот гениальный практик и решительный, но чрезвычайно осмотрительный реформатор, отдал, во-первых, предпочтение практическому смыслу пред высоким умственным развитием и, во-вторых, Феофана, этого ученого реформатора, реформатора без оглядки, поставил, так сказать, под двойной контроль: «консерватизма» Стефана и практического смысла Феодосия.

Вращаясь в области предположений, не неуместно привести и замечание Самарина, что «Петр мудро ввел в Синод представителей двух разных начал» в церковных воззрениях – Стефана и Феофана⁸⁸⁴. Замечание остроумное, но, кажется, носит на себе все следы объяснения post factum. И Стефан, и Феофан, и Феодосий были такими «естественными» и бесспорными кандидатами в Синод, что не представлялось, кажется, никакой возможности обойти которого-нибудь из них и для назначения их в члены не требовалось никаких особенных соображений.

Феофан, во всяком случае, всегда был царю хорошим помощником в разъяснении его преобразований, тем более что и путь подобных разъяснений тогда был один: духовное слово. Феофан писал «Правду воли монаршей», когда Петр пожелал изменить порядок престолонаследия; духовный регламент – для объяснения отмены патриаршества и учреждения Святейшего Синода; трактат о лицемерах – в защиту действий Петра, дававших повод к обвинению его в гонении набожности и веры; увещание раскольникам – в духе действий петровых; о монашестве, когда Петр задумал преобразовать коренным образом этот духовный институт, и т. д. Когда Феофан писал свои эти сочинения, он постоянно имел общение с царем, получал от него указания, разъяснения, требования изменить, дополнить⁸⁸⁵. Петр высоко ценил ум Феофана, и, например, это уже вошло в обычай, что проповеди Феофана, сказанные в присутствии государя, по его повелению немедля печатались⁸⁸⁶.

Жил Феофан, подобно Феодосию, широко⁸⁸⁷. Оба эти реформатора, по-видимому, забывали обещания, данные ими при вступлении в монашество. У Феофана был лучший повар в столице, становившийся во главе всех аристократических поваров, когда Синод устраивал официальные пиршества и повара собирались от всех вельмож⁸⁸⁸. Современники Феофана сохранили анекдот, будто Петр однажды, явившись ночью к Феофану, застал его среди шумного общества за пиршеством, причем Феофан, извещенный о прибытии государя, не растерялся, а вышел навстречу с бокалом и словами: «се, жених грядет в полунощи, и блажен раб, его же обрящет бдяща», – и этою остроумною выходкой так утешил государя, что тот сам принял участие в пире⁸⁸⁹.

Широкая жизнь требовала крупных средств. У Феофана была в Копорском уезде небольшая деревня Ильеши, которою он владел с 1720 года⁸⁹⁰. В сентябре 1721 года, по просьбе Феофана, государь отдал ему на Неве, при устье Черной речки, на выборгском берегу «землю с угодьем и некоторым строением», оставшуюся после почившей царевны Натальи Алексеевны⁸⁹¹. В августе 1722 года, когда и государь, и Синод были в Москве, государь отдал Феофану, по его просьбе, из синодальных вотчин село Владыкино, Московского уезда, и село Озерецкое с деревнями и со всеми угодьями, а Синод в то же время предоставил Феофану воспользоваться подводами из других синодальных сел, в помощь владыкинским крестьянам для перевозки двухсот купленных бревен на починку обветшалого строения⁸⁹². Нуждаясь в деньгах, Феофан в 1722 году сначала взял в монастырском приказе на вексель 800 рублей в счет будущего жалованья⁸⁹³, а потом, в октябре, одолжил и у Синода 3200 рублей в рассрочку на четыре года. Когда в 1723 году обер-прокурор, признавая эту выдачу Синодом денег незаконною, предложил Синоду взыскать с Феофана следуемую ему сумму, не ожидая ранее выговоренного срока, Феофан ответил, что уплатить не может не только единовременно, но и в рассрочку: не получая жалованья, которое идет в счет уплаты долга, он входит в новые долги. В конце концов он предлагал Синоду отписать на Синод за долг у него новый дом, только что купленный, и личные его вещи, но просил подождать, как будет решена государем его просьба относительно этого долга, которую он представил государю. Синод согласился подождать, а Петр не разрешал просьбы, и все дело осталось в неопределенном положении ожидания⁸⁹⁴.

По сообщению историка Петербурга Петрова, у Феофана была на Карповке, где были дачи, «генеральная мыза», первый дачный участок, принадлежавший ранее покойному Роману Вилимовичу Брюсу. На мызе было подворье с церковью. Ныне это место занято Петропавловскою больницей⁸⁹⁵.

Симоновский архимандрит Петр Смелич, «первенствующий советник», как его называли⁸⁹⁶, был родом серб⁸⁹⁷, был «не без образования», некогда занимал должность «судьи», духовного, конечно, и по возрасту был, кажется, всех старше⁸⁹⁸. После возвращения Синода в 1723 году в Петербург из Москвы архимандрит Петр был оставлен в Москве во главе учрежденного в Москве отделения Синода, под названием московской синодальной канцелярии⁸⁹⁹. А когда в 1724 году Синод снова переезжал в Москву, архимандрит Петр вызван был в Петербург для заседания в «петербургском правлении Святейшаго Синода»⁹⁰⁰. Он оставался в Петербурге до конца 1724 года⁹⁰¹, а к новому году испросил себе высочайшее разрешение отправиться «к марциальным водам для излечения болезни»⁹⁰².

В декабре 1724 года Синод представлял его на архиерейскую кафедру в Воронеж, но доклад Синода об этом не был утвержден государем⁹⁰³. Государь пожаловал Петру панагию, которую он и носил, будучи еще в сане архимандрита⁹⁰⁴.

Архимандрит Ипатского монастыря Гавриил Бужинский был родом из Малороссии, где его родной брат был протопопом в Изюмском полку (уезде). Получил образование в Киевской академии, а затем, с 1706 года, был учителем, потом и префектом в Московской⁹⁰⁵. Он был первым иеромонахом, вызванным в Петербург в Александро-Невский монастырь, единственным в 1714 году. В Петербурге он был назначен флотским обер-иеромонахом, проживал то на кораблях, то в монастыре⁹⁰⁶. Он выдвинулся вперед своими ораторскими талантами, хотя его и упрекали в некоторой вульгарности его проповеди⁹⁰⁷. Современник поэт дал ему яркий и почтенный этикет: «Петра Великаго дел славных проповедник»⁹⁰⁸. Как человек наиболее образованный из советников и притом «весьма прилежный и тщательно-трудолюбивый»⁹⁰⁹, он занял в Синоде с первых же пор в некоторой степени привилегированное положение. Ему отданы были Синодом в ведение дела учебные и научные, которыми он и распоряжался самостоятельно, от имени Синода, только о важнейших сообщая всему присутствию Синода. Ввиду этого он получил титул «школ и типографий протектора»⁹¹⁰. Гавриилу постоянно давались особые поручения, а вместе с ними и льготы по занятиям в Синоде. Ему поручаемо было просмотреть перевод книги Пуфендорфа⁹¹¹; присутствовать, по приглашению Сената, в качестве представителя Синода, при «сочинении уложения» – в комиссии для соглашения российского уложения со шведскими и эстляндскими правами⁹¹²; собирать проповеди о Шведской войне⁹¹³. Все эти занятия в совокупности ложились на Гавриила тяжелым бременем и он просил уволить его, по крайней мере, от обязанностей протектора школ и типографий⁹¹⁴. Но, взамен увольнения, Синод предоставил ему некоторые льготы. При поручении составления сборника поучений ему дан был один льготный день, в который он освобождался от занятий по Синоду; при поручении просмотра перевода Пуфендорфа – дан был и второй льготный день⁹¹⁵. По поручению государя Гавриил переводил много разных сочинений с иностранных языков, по поручению Синода – сочинял и исправлял пред новыми изданиями церковные службы, каноны, вообще был специалистом-работником по части научной и литературной. И, как бывало большею частью с образованными людьми того времени, подвергался упрекам за неправославие своих богословских суждений⁹¹⁶. Через две недели после открытия Синода Гавриил уезжал в трехмесячный отпуск в свой Ипатский монастырь⁹¹⁷. Указом 20 марта 1722 года Гавриил перемещен из Ипатского монастыря на освободившуюся вакансию в Троице-Сергиев⁹¹⁸. Любопытно, что Синод, при назначении настоятеля в Троице-Сергиев монастырь, имел двух кандидатов из своих советников, Петра и Гавриила, и собирал о них обоих письменные мнения. Сохранились мнения синодальных асессоров – игумена Варлаама и иерея Анастасия Кондоиди, первое за Гавриила, второе за Петра⁹¹⁹. В конце 1723 года Гавриил имел высочайшее разрешение на поездку в Олонец и Москву⁹²⁰. В конце 1724 года Синод представлял Гавриила на архиерейство в Казань, но доклад об этом Синода не получил высочайшего утверждения⁹²¹.

Архимандрит Высоко-Петровского монастыря Леонид, «церковнический сын из города Мещовска»⁹²², в конце августа 1721 года отпросился в трехмесячный отпуск в Москву, «для забрания скарбу», но в Петербург уже не вернулся, так как ко времени истечения срока его отпуска сам Синод собирался переезжать в Москву, о чем и предупредил Леонида⁹²³, а затем ему дано было другое назначение. В конце 1721 года Синод проектировал назначить его на архиерейскую кафедру в Киев⁹²⁴. В 1722 году Леонид, оставаясь советником Синода, был хиротонисан 3 марта во архиепископа Крутицкого, или Сарского и Подонского⁹²⁵. Высочайший указ о бытии Леониду архиепископом объявлен был 16 февраля⁹²⁶.

Четвертый советник, Донской архимандрит Иерофей Прилуцкий был вскоре, 19 июля 1721 года, переведен в Новоспасский монастырь⁹²⁷. В июне 1724 года, при возвращении Синода из Москвы в Петербург, он оставлен Синодом в Москве, во главе московского отделения Синода⁹²⁸. В сентябре 1724 года он испросил себе дозволение у Синода отъехать на 15 дней «к марциальным водам вблизи Москвы» для поправления здоровья⁹²⁹. В конце года Синод представлял его на архиерейскую кафедру в Суздаль, но доклад Синода об этом остался неутвержденным⁹³⁰.

Когда архимандрит Леонид был назначен архиепископом Сарским, то хотя и удержал за собою титул советника Синода, но собственно вышел из состава Синода, и на его место был определен ректор славяно-латинских школ, архимандрит Заиконоспасского монастыря Феофилакт Лопатинский. Почти тогда же, 9 марта 1722 года, Феофилакт был переведен в Чудов монастырь⁹³¹, на место высланного, по желанию государя, в распоряжение преосвященного Новгородского бывшего Чудовского архимандрита Геннадия⁹³². Феофилакт был родом из волынских дворян, высшее образование получил, подобно Стефану и Феофану, после Киевской академии, заграницей, в сентябре 1704 года он был назначен учителем и префектом Московской академии, а с 1706 года состоял в ней уже ректором⁹³³. Занимаясь преподаванием и управляя школами, Феофилакт, среди своих преподавательских, административных и хозяйственных хлопот, посвящал немало времени и научным занятиям: занимался исправлением перевода Библии, исправлял новосоставленную службу в благодарение Богу за Полтавскую победу, писал опровержение на ложную повесть о святых Кирилле и Мефодии, написал опровержение на сочинение Феофана «О иге неудобоносимом»⁹³⁴. Характерен следующий факт из его жизни. Когда в 1722 году искали и не могли найти среди ученых архимандритов кандидата в архиереи на Иркутскую кафедру, так как никто туда не хотел ехать в ожидании лучших мест близ Москвы или Киева, Феофилакт сам вызвался отправиться в Иркутск, «видя малое число делателей, желающих идти на эту многую жатву, на подвиг апостольский». Он высказал при этом упрек, что большинство его собратьев ищет епископства, а не дела епископского. Феофилакт, предлагая себя в архиереи, оговаривался, что его предложение не вызвано ни честолюбием, ни корыстолюбием, а единственно любовию к Богу и ближнему. Несмотря на довольно настойчивое свое ходатайство, Феофилакт не был назначен в Иркутск. Вскоре он был хиротонисан во епископа Тверского и остался в Синоде⁹³⁵. Феофилакт был известен и как проповедник. Его одна проповедь о мире, сказанная им в новый 1722 год, была, по желанию государя, напечатана с переводом на немецкий язык, для отсылки к русскому резиденту в Стокгольм, где тоже была сказана проповедь на подобную тему⁹³⁶. Как к человеку ученому, к нему Синод направил, в бытность его еще в Заиконоспасском монастыре, для наставления в вере, татарского мурзу, пожелавшего принять крещение⁹³⁷. Мурза этот впоследствии, получив наставление, крестился⁹³⁸. В 1723 году Феофилакт просил государя дозволить ему облачаться при богослужении в саккос, как делали его предшественники по Тверской кафедре⁹³⁹. Мотивами своей просьбы он выставлял то, что в тверской ризнице риз мало и ветхи, а саккосов много, и теперь, при переделке саккосов в ризы, произошел бы убыток; кромке того, в саккосах служили и некоторые архиереи низших, чем Тверской, степеней, как Холмогорский и другие. Государь написал: «учинить по прошению», и Синод 7 февраля 1724 года сделал по этой высочайшей резолюции свое постановление⁹⁴⁰.

С 16 сентября 1723 года в Синоде появился новый советник, архимандрит Феофил Кролик, из асессоров⁹⁴¹.

В декабре 1724 года Синод представил государю доклад о назначении трех синодальных советников-архимандритов на архиерейские кафедры. Доклад остался неутвержденным. В этом докладе, на случай утверждения заключающихся в нем предположений, представлены были и кандидаты в советники Синода, причем против каждого кандидата отмечено, сколькими голосами он предложен⁹⁴².

Состав асессоров Синода был наиболее разнообразен. При открытии Синода асессорами были: два протопопа, греческий иерей и русский игумен.

Асессор, Троицкий протопоп Иоанн Семенов был вызван в Петербург из Москвы, жил в Петербурге без семьи и только в октябре 1722 года взял отпуск в Москву для взятия семьи и продажи своего московского двора⁹⁴³. Он вскоре был назначен судьею образованной при Синоде тиунской конторы⁹⁴⁴, но продолжал числиться синодальным асессором, по крайней мере, считал себя асессором сам. Когда Синод отбыл в Москву и в Петербурге осталось «синодальное правление» только из одного советника и асессоров, Семенова перестали считать участвующим в Синоде; но он сам упорствовал в своем мнении, что он остается синодальным асессором, и, например, отказывался принимать указ из петербургского правления Синода, надписанный ему только с титулом судьи тиунской конторы, без упоминания об асессорстве. Вопрос был перенесен на разрешение полного присутствия в Москву и оттуда получился ответ, что именовать Семенова асессором не нужно⁹⁴⁵. Позднее это положение вещей было закреплено и высочайше утвержденным 16 сентября 1723 года докладом Синода, по которому асессором «на место» Семенова определено другое уже лицо⁹⁴⁶.

Другой асессор, Петропавловский протопоп Петр Григорьев прочнее держался на своем посту. В Петербурге он служил сначала при Сампсоновской церкви на выборгской стороне иереем, и к Петропавловскому собору переведен протопопом после того, как весь причт Петропавловского собора был отрешен по приказанию государя по делу о царевиче Алексее⁹⁴⁷. По-видимому, он был человек доброй души и простой⁹⁴⁸.

Третий асессор, греческий священник Анастасий Кондоиди – Αναστάσιος ιερεύς ό Κοντοειδής⁹⁴⁹ – был вывезен в Петербург молдавским господарем, князем Дмитрием Кантемиром, у которого и жил, занимаясь обучением его детей греческому, латинскому и итальянскому языкам⁹⁵⁰.

До выезда в Россию он был проповедником при Константинопольском патриархе, затем вторым секретарем у русского посла при султане, графа Петра Андреевича Толстого, был схвачен турками и подвергнут заточению, пролежал в погребе двадцать пять дней, но спасся бегством: был вывезен из турецкой земли запакованным в рогожу, в виде куля, в каком положении оставался двенадцать дней. При этом он «лишился всего своего имения». Впоследствии он выставлял на вид русскому правительству свою «тайную службу» Толстому, будто бы совершенно бескорыстную, так как за нее он не брал у Толстого ни жалованья, ни подарков, «имея надежду на мздовоздаятеля Господа Бога, неся службу свою из ревности к благочестию, а не из-за наград». В 1716 году он получил было место в типографии – на печатном дворе, «у библейского дела и у других дел», с жалованьем в 400 рублей. Но этим местом он не был доволен, «в типографское дело и в школьные науки, кроме библейского дела, не вступал». Потом, однако, преподавал богословие в Московской академии, и из его учеников «некоторые вышли в учителя, другие впоследствии произведены в Синод членами и в архиерейство», как писал он сам в 1726 году⁹⁵¹. В феврале 1722 года Кондоиди, чувствуя некоторую неловкость от несоответствия своего чина важности звания асессора Синода, обратился к Синоду с просьбой о пострижении его в монашество и о возведении в игумены. Он писал, что по духовному регламенту в Синоде полагается заседать архиереям, архимандритам, игуменам и протопопам, а он между тем простой иерей. Игуменства Кондоиди просил не одного титульного, «как у греков и римлян», а «с прибытком», т. е. с настоятельством в монастыре, по русскому обыкновению. Синод определил постричь его в Симоновом монастыре⁹⁵². Кондоиди был пострижен, с именем Афанасия, и 2 марта 1722 года получил настоятельство в ярославском Толгском монастыре, с возведением в игумены⁹⁵³. Толгский монастырь был не из последних, имел 60 человек братии, 200 служителей, 250 дворов. Только что осмотревшись в монастыре, Афанасий стал просить Синод приписать к его монастырю семь ближайших малобратственных монастырей. Но так как все эти монастыри, по справке, оказались приписанными к другим монастырям, то Синод отказал Афанасию в его просьбе⁹⁵⁴. В 1723 году Афанасий был переведен в ярославский Спасский монастырь, с возведением в архимандриты⁹⁵⁵; в этом монастыре он провел зиму 1723 – 1724 годов⁹⁵⁶. Афанасий сам признавался, что он мало умел говорить по-русски⁹⁵⁷. Но зато о нем отзывались как о муже глубокоученом, которому мало найдется соперников среди эллинистов, называли его «красою Греции»⁹⁵⁸. Как ученый, или как грек, он принимал участие в исправлении перевода Библии⁹⁵⁹. Привыкнув на службе у Толстого заниматься шпионством, Кондоиди свои способности по этой части проявлял и на службе в Синоде. Так, он каким-то образом перехватил переписку петербургского римско-католического духовенства и передал ее Синоду с уверением, что римско-католические духовные суть политические шпионы папы, так как живут не во внутренних городах России, как Тула, Казань, а в пограничных, как Петербург, Або, Ревель⁹⁶⁰. Усердие в этом случае превосходило, кажется, действительность.

Четвертый асессор, игумен Варлаам Овсяников, служивший в 1720 году еще монахом в Александро-Невском монастыре «по наряду на высылке»⁹⁶¹, родился под несчастливою звездой. Уже 24 февраля 1721 года он был привлечен к ответу, как замешанный по сибирским делам известного сибирского губернатора, казненного за злоупотребления, князя Гагарина. Варлаам обвинялся в том, что незаконно получил в 1707 году из сибирских товаров тюк китайской камки в 8 рублей. Дело на этот раз объяснилось благоприятно для Варлаама, обвинение оказалось взведенным по недоразумению⁹⁶². В декабре 1723 года, как подлежавший розыску, Варлаам был лишен сана и монашества⁹⁶³.

Асессор Феофил Кролик, в бытность простым еще монахом, был послан в 1716 году Мусиным-Пушкиным в Прагу для перевода иностранных книг на русский язык⁹⁶⁴. В 1721 году Синод поручил ему перевод двух последних томов словаря Буддея⁹⁶⁵. Содержание ему было назначено по 200 рублей в год, но с сентябрьской трети оно почему-то было приостановлено и он «впал в мизерию». В асессоры Синода он был избран, по-видимому, для усиления оставшегося в Петербурге «синодального правления». Определение Синода о назначении его асессором, с рукоположением во иеромонаха, состоялось в Москве 14 февраля 1722 года. Из дела о назначении Кролика в Синод не видно, чтобы об этом был указ государя. Получив назначение, Феофил немедля выбыл в Петербург, здесь уже 5 марта принял должностную присягу и 11 марта был рукоположен во иеромонаха⁹⁶⁶. Когда Чудовский архимандрит Феофилакт был назначен Тверским епископом, Феофил получил Чудовскую архимандрию. 16 сентября 1723 года государем утвержден доклад Синода, состоявшийся по указу государя, о возведении Феофила из асессоров в советники⁹⁶⁷. Синод давал ему некоторые специальные поручения, как, например, в 1724 году подготовить ко крещению десять малолетних татар-рекрут⁹⁶⁸. Кроме того, Феофил постоянно был завален поручениями и государя, и Синода по переводу всевозможных книг⁹⁶⁹. В приезд Синода в Москву в 1724 году Феофил остался в Москве и после возвращения Синода в Петербург, не хотел скоро ехать в невскую столицу, занявшись порученным ему государем переводом книги «об экономии», и 29 сентября просил Синод освободить его по крайней мере от осеннего пути, продолжив ему отпуск до зимы. Синод велел: быть по первому зимнему пути, ни мало не медля⁹⁷⁰.

Асессор, «грек-белец»⁹⁷¹ Анастасий Михайлов Наусий назначен в Синод по докладу государю Феодосия и Феофана. Выслушав доклад синодальных вице-президентов в ревизион-коллегии 21 января 1722 года, государь указал быть Наусию в Синоде, «а чин и трактамент ему определить» по усмотрению самого Синода. Синод, 6 марта, определил быть Наусию асессором и получать асессорское содержание⁹⁷². Это происходило в Москве. При отъезде Синода в 1723 году в Петербург Наусий остался в Москве и в сентябре просил отсрочить ему поездку в Петербург до зимнего пути. Синод дал ему отсрочку «до указу»⁹⁷³. Есть сведения, будто Наусий вовсе не знал по-русски⁹⁷⁴.

Асессор Рафаил Заборовский, архимандрит Калязина монастыря, назначен асессором в Синод на место протопопа Иоанна Семенова, по докладу Синода, утвержденному государем 16 сентября 1723 года⁹⁷⁵. В 1720 году, в сане иеромонаха, он служил «в кампании во флоте», будучи причисленным к Александро-Невскому монастырю⁹⁷⁶.

Размеры жалованья членам Синода, как было уже сказано, установлены высочайшим указом 18 января 1721 года: президент получал 3000 рублей, вице-президенты по 2500, советники по 1000, асессоры по 600 рублей⁹⁷⁷. Исключением явились два асессора: грек Анастасий Кондоиди, которому государь присвоил советнический оклад, в 1000 рублей, «за верную к его императорскому величеству службу в Царьграде при полномочном российском после Толстом»⁹⁷⁸, и асессор и обер-секретарь Варлаам Овсяников, которому Синод решил давать не асессорский, а обер-секретарский оклад и установил последний в размере, равном получаемому сенатским обер-секретарем: 1200 рублей⁹⁷⁹.

Прошло около двух месяцев со времени открытия Синода, а никакого распоряжения о выдаче жалованья сделано не было. Тогда менее состоятельные члены вынуждены были взять авансы. Сначала, в марте, попросил асессор Варлаам 100 рублей, потом асессор Кондоиди 300 рублей, потом и другие. Советники все взяли по 500 рублей, асессор Кондоиди 450, асессор Варлаам 400, оба протопопа по 200. Тем временем, в апреле, Синод обратился в Сенат с ведением о присылке в Синод указания о размерах назначенного синодальным членам жалованья и откуда его получать. Сенат 20 сентября выслал копию высочайшего указа 18 января о жаловании. Здесь определены были только размеры жалованья; откуда его получать, не было упомянуто. Копия указа при сенатском ведении получена была в Синоде 22 сентября. 29 ноября Синод порешил получить жалованье из наличных синодальных сумм и сполна, без вычета получаемых членами доходов из других источников, т. е. епархий и монастырей, за исключением протопопов, у которых штатс-конторою, по сообщению Синода, было удержано их протопопское жалованье. Кроме того, решено было получить жалованье «с начала состояния Синода». Как потом оказалось, это означало за весь 1721 год. Эти отступления от прямого указания высочайшего указа были мотивированы «новозаводством», переездом из Москвы в Петербург некоторых членов и предстоящим выездом всех в Москву⁹⁸⁰.

К этому времени сведения о доходах были получены от одного только Феодосия, у которого было высчитано доходов «против 1718 года» 313 рублей с копейками. Впоследствии поступили сведения и от других членов. Оказалось, что у Феофана осталось по архиерейскому дому за 1721 год 1 рубль 83 копейки, Феофилакт Тверской ничего не получал с епархии, архимандрит Гавриил получал с монастыря 100 рублей. От других сведений не было⁹⁸¹. В конце 1722 года Синод удостоверял пред Сенатом, что «доходы синодальных членов из собственных их мест бывают небольшие, а именно и из лучшей епархии архиерею придет только рублей двести, а иным и гораздо меньше»⁹⁸².

При такой ничтожности постороннего обеспечения, члены Синода, естественно, домогались получать следуемое им по Синоду жалованье в полном размере. Практикуя такое получение, Синод выставлял мотивом то, что жалованье по Синоду получается за службу в Синоде, а доходы с епархий или монастырей за управление епархиями или монастырями: два дела, два и жалованья. Желая узаконить самовольно принятую практику, Синод настойчиво повторял этот свой довод Сенату⁹⁸³, а затем обратился по этому предмету и с прошением к государю. Государь, как часто в подобных случаях, задержал у себя прошение, оставляя его без резолюции⁹⁸⁴. Неузаконенность принятого Синодом порядка дала повод обер-прокурору обратиться в 1723 году к Синоду с предложением вернуть полученное жалованье за время с 1 января по 14 февраля 1721 года, день открытия Синода, а позднее – справляться о размерах получаемого членами дохода с епархий и монастырей. Однако это не привело ни к чему. Относительно жалованья Синод объяснил, что перебора за 44 дня нет, потому что члены Синода «позваны» из Москвы в Петербург еще в декабрь 1720 года, с 27 января следующего года стали приносить должностную присягу, 9 февраля 1721 года имели даже общее собрание, не считая уже гораздо более ранней работы по слушанию и обработке духовного регламента, в самом начале 1720 года; день 14 февраля, по объяснению Синода, следует признавать только днем входа Синода в собственное помещение. Относительно доходов с епархий и монастырей были повторены уже высказанные доводы к тому, что не следует зачитывать эти доходы в жалованье, а затем просто члены не представляли требуемых сведений. Когда же, наконец, представили, то оказалось, что доходы сводятся почти к нулю⁹⁸⁵. В начале 1724 года государь разъяснил, что выражение в указе 18 января 1721 года «с тем, что они могут получить из своих мест», следует понимать так, что оно относится только к получающимся в архиерейских домах или монастырях денежным остаткам, которые могли поступать архиерею или архимандриту на «собственные их расходы», и совершенно не относится это выражение к «обыкновенным домовым и монастырским доходам», т. е. что доставляется из архиерейского дома или монастыря «съестных припасов, на покупку дров и сена и прочих тому подобных потребностей», что все архиерей мог бы получать, проживая на епархии в архиерейском доме, а архимандрит – в монастыре. Из этих остатков от содержания своего и всей своей свиты члены Синода и должны получать свое жалованье, обращаясь в казну лишь за тою частию жалованья, которая окажется не погашенною означенными остатками. Не включаются в счет жалованья и все те доходы, которые члены Синода «откуда когда получали и впредь будут получать на собственную свою персону», т. е. так называемый общий кружечный доход и личный, поступающий за совершение треб. Этот указ объявлен был Синоду 5 января 1724 года⁹⁸⁶.

Размеры положенного для членов Синода жалованья Синод не признавал достаточными, и когда в конце 1722 года был проект введения общих штатов, Синод проектировал возвысить оклад жалованья советникам с 1000 до 1500 рублей и асессорам с 600 до 1000 рублей. Президенту и вице-президентам оклады были оставлены прежние. При этом настойчиво была проведена мысль, что оклады жалованья должно выдавать независимо от тех доходов, которые получают члены Синода от епархий и монастырей⁹⁸⁷.

По общему закону, жалованье полагалось выдавать по третям года⁹⁸⁸. Обыкновенно оно выдавалось в конце трети, но зачастую далеко позднее ее окончания⁹⁸⁹. Из жалованья высчитывался с 1722 года один процент на лазарет⁹⁹⁰. Любопытно, что у советника, архимандрита Леонида, уехавшего из Синода в отпуск в Москву, предположено было удержать жалованье за время его отпуска⁹⁹¹. Президенту, митрополиту Стефану вовсе не было выдано жалованья из Синода, и только он сам взял в его счет пред самою кончиной из доходов Рязанского архиерейского дома 3000 рублей⁹⁹². Правда, у митрополита доходы значительно превосходили размер Синодского жалованья, но ведь члены постановили доходы с епархий и монастырей не включать в счет жалованья.

По высочайшему указу 7 апреля 1723 года у всех лиц, получающих жалованье, кроме рядовых, произведен был, на пополнение опустевшей государственной казны, вычет четверти получаемого жалованья⁹⁹³. Несколько ранее, 29 января 1723 года Петр дал указ, которым по всему духовному ведомству приостанавливалась выдача жалованья, кроме хлеба «и прочих нужных необходимых потреб, что к пропитанию надлежит» – до выплаты монастырским приказом накопившейся на нем крупной недоимки государственных сборов, ввиду того, что государственная казна опустела и солдаты не получали жалованья почти уже целый год⁹⁹⁴. Синод 8 февраля поднес государю доклад, что виноват в недоимке не Синод, а виновны камер-коллегия, не доставившая сборных книг, и Сенат, не приславший для сбора достаточного числа офицеров и царедворцев; что Синод никогда не прекращал заботы о получении сборов полностью и теперь дал подтвердительные распоряжения; что в Синоде некоторые члены и все канцелярские не имеют, кроме жалованья, никаких средств, ни откуда доходов не получают, и теперь не могут «подняться» в Петербург, если не получат жалованья. Синод в то время был в Москве и собирался уже переезжать в Петербург. Петр дал резолюцию: «дать жалованье на полгода, которые идут в Петербург, и тем, которые вотчинами не владеют, но токмо с жалованья одного пропитание имеют»⁹⁹⁵. 21 декабря 1723 года, по просьбе членов Синода о выдаче жалованья, государь разрешил получить «из неокладных доходов» лишь часть жалованья, соответственную части выплаченной недоимки, из-за которой выдача жалованья приостановлена⁹⁹⁶. К началу 1724 года из недоимки было уплачено более половины, и Синод, 22 января, сделал постановление о выдаче половины жалованья за 1723 год, «из собираемых с раскольников и с не исповедавшихся и из штрафных по инквизиторским делам», с вычетом четвертой части на содержание войска⁹⁹⁷. Наконец, после коронации, члены Синода, по ходатайству Феодосия, вовсе не получавшего жалованья с 1722 года, подали государю в Москве 24 мая 1724 года прошение о выдаче им полного жалованья за прежнее и на будущее время, настаивая, что относительно недоимки они имеют «довольное оправдание», и государь положил резолюцию: «позволяется жалованье по-прежнему»⁹⁹⁸. 30 мая государь, по докладу Феофана, пояснил, что жалованье позволяется получить из таких доходов, которые прежде поступали патриарху, а теперь Синоду, но не из государственных сборов и не из штрафных с раскольников⁹⁹⁹.

Оказалось по справке, что за 1721 год все, кроме президента, получили жалованье, полностью и без всяких вычетов, из синодальных сумм; за 1722 год все, кроме президента и Феодосия, полностью, за вычетом одного процента на лазарет, тоже из синодальных сумм, за исключением одного Симоновского архимандрита Петра, который свое жалованье получил из сумм своего монастыря. За 1723 год все, кроме Феодосия и Анастасия Наусия, ничего не получивших, получили только половинное жалованье, с вычетом из него процента на лазарет, всех получаемых с епархий и монастырей доходов (в вышеозначенном количестве) и четвертой части получаемых денег на войско, в силу апрельского указа 1723 года, устанавливавшего этот вычет для всех, получающих жалованье; причем советнику, епископу Тверскому Феофилакту, по особому высочайшему повелению, возвращены были все удержанные деньги, так что он получил полную тысячу рублей. Заслушав высочайшие повеления 24 и 30 мая, Синод 8 июня постановил: выдать всем членам, не получившим своего жалованья, полный оклад, а недополучившим – добавочные до полного оклада суммы с 1722 года, за вычетом только процента на лазарет и получаемых с епархий и монастырей доходов. Образовавшаяся за 1722, 1723 и первые две трети 1724 года сумма, около 16000 рублей, взята была из штрафных в инквизиторской конторе, из взятых из Рязанского архиерейского дома, оставшиеся от расходов полонные и милостынные с церковниковых дворов, подможные полковым попам, остаточные домовые с 1712 по 1723 год казенных сборов Рязанского архиерейского дома, «сысканные» в Коломенском архиерейском доме деньги и, наконец, из наличных синодального казенного приказа¹⁰⁰⁰. А петербургские члены для уплаты жалованья взяли 2000 рублей на вексель у черкашенина Бужинского и переяславца Ивана Кашинцева¹⁰⁰¹.

Иногда, вместо денег, жалованье забиралось вещами. Так, протопоп Семенов в 1724 году, в счет жалованья за 1723 год, взял присланную из вышнего суда, у кого-то конфискованную, Феодоровскую икону Богоматери, по оценке в 200 рублей¹⁰⁰².

Митрополит Стефан имел в Петербурге двор на Петербургском острове¹⁰⁰³, по Никольской улице¹⁰⁰⁴. Строился для него дом и на Васильевском острове, розданном под дома знатных людей. 12 августа 1721 года Стефан писал Казанскому митрополиту Тихону: «на Васильевском острове храмины для нас делают»¹⁰⁰⁵. Но ко времени последнего отъезда Стефана в Москву эти «храмины» еще не были готовы. Ежегодно Стефан вызывал в свой дом смену служителей из Рязани. Такая смена приехала и на 1723 год. Со смертью Стефана она осталась в его опустевшем доме без всяких средств к пропитанию. Вернулись эти служители домой, в Рязань, только при пособии от Синода¹⁰⁰⁶. В доме митрополита Стефана было шесть «светлиц» и четыре «избы» на дворе, для прислуги, конечно¹⁰⁰⁷.

Феодосий имел монастырь и подворье, заключавшее в себе церковь и семнадцать палат и сеней¹⁰⁰⁸.

У Феофана также было где жить в Петербурге, благодаря милости к нему государя.

Советники и асессоры, будучи вызваны в Петербург, на первых порах не имели здесь своего пристанища. В первом же заседании, 14 февраля 1721 года, при своем открытии, Синод напомнил государю, что советники и асессоры не получили указа о дворах, где им жить. Государь написал на докладе Синода: «которые могут монастырским иждивением построить, строить самим, на Васильевском острову, а которые не могут, подать росписи»¹⁰⁰⁹. Тот же ответ разрешал и всеподданнейшее прошение советников и асессоров о даче им денег на покупку дворов¹⁰¹⁰. По справке оказалось: за Симоновым монастырем 2493 двора, за Ипатским 3684, за Высоко-Петровским 519, за Донским 1427. В соответствии с указом 9 апреля 1719 года Сенат рассчитал, что Симоновский архимандрит должен выстроить на Васильевском острове два каменных дома, Ипатский три, Донской два и Петровский – один¹⁰¹¹. Синод сделал другой расчет. По Синодскому расчету Симоновский и Ипатский архимандриты могли строиться сами на Васильевском острове, когда получат в свои руки вотчины и доходы на основаниях, бывших до монастырского приказа, а Петровский и Донской архимандриты, за малостью крестьян, сами строиться не могли. Также не могли строиться сами Кондоиди и Овсяников, которые ниоткуда не получали доходов¹⁰¹².

Из последующего оказывается, что почти все советники и асессоры, оставшиеся в Петербурге, обзавелись своими домами.

Симоновский архимандрит Петр купил было сначала себе дом на Малой морской, на свои келейные деньги. Дом этот почему-то был сломан по распоряжению правительства, а Петру отведен другой дом – от кабинета, по Неве. Уезжая в Москву, Петр оставил в этом доме дворника для охраны. Случилось, что петербургский полицмейстер засадил этого дворника «в каторгу» за то, что он не строил бичевника против дома, по Неве. Но так как дом этот дан был архимандриту Петру только во временное пользование, а не в собственность, то Петр и не считал себя обязанным строить бичевник, почему и просил освободить ни в чем не повинного дворника. По просьбе Петра Синод писал об этом в полицмейстерскую канцелярию¹⁰¹³.

У архимандрита Гавриила было в Петербурге подворье, принадлежавшее Ипатскому монастырю и оставшееся было за Гавриилом и после его перехода в Троице-Сергиев монастырь¹⁰¹⁴. В 1723 году Гавриилу принадлежал в Петербурге двор дьяка Степана Неелова, на Петербургском острове, состоящий из пяти светлиц и двух изб¹⁰¹⁵.

Леонид, по всей вероятности, не имел в Петербурге дома.

Архимандрит Иерофей жил на Петербургском острове, на дворе, состоявшем из дома в пять светлиц и трех людских изб¹⁰¹⁶. Этот двор куплен был им в 1721 году у стряпчего с ключом Панкратья Сумарокова за 1000 рублей. Он был расположен на берегу Малой Невы и считался загородным¹⁰¹⁷.

Феофилакт 19 мая 1723 года получил от государя в пользование дом, в котором жил митрополит Стефан, в Никольской улице на Петербургском острове¹⁰¹⁸, так как у нового Рязанского архиерея оставалось свое подворье в Петербурге на Васильевском острове, не оконченное еще постройкой при Стефане. 1 февраля 1724 года, по просьбе Феофилакта, государь отдал ему этот дом совсем¹⁰¹⁹. Феофилакт просил у государя дать ему и мызу, с которой он мог бы получать дрова и сено; просил также отдать ему келейные вещи, оставшиеся после его предшественника по Тверской кафедре Варлаама, которые были взяты в Синод¹⁰²⁰. Вещи были отданы¹⁰²¹. А относительно мызы дело разрешилось тем, что с дозволения государя Феофилакт купил на свою тысячу рублей у дьяка Неелова село Степановское, в Копорском уезде, между реками Ижорою и Тосною. Покупка эта была вызвана тем, что Феофилакту в Ингерманландии земель не было определено и он, вынужденный проживать в Петербурге «многия числа», испытывал великую нужду как в запасах, так и в конских кормах и дровах¹⁰²².

Асессор Кондоиди, не имея где жить, просил Синод сделать на этот счет какие-либо распоряжения, и Синод требовал у Сената отвести ему квартиру¹⁰²³. В ноябре 1721 года ему был отдан конфискованный в казну двор подрядчика Крюкова; строения были несколько ветхи, и Кондоиди произвел ремонт на свой счет¹⁰²⁴. В 1722 году он взял себе место для постройки дома на Васильевском острове¹⁰²⁵, но, не имея средств, дома не строил¹⁰²⁶.

Асессор Анастасий Наусий нанимал квартиру и платил по пяти рублей в месяц без дров¹⁰²⁷.

Протопоп Петр Григорьев одно время просил государя отдать ему конфискованный двор бывшего «прибыльщика» Алексея Курбатова на Петербургскою острове, в приходе церкви Успения¹⁰²⁸. В 1723 году он жил на Петербургском острове, в доме, который был записан в полицейском реестре за поручиком морского флота, князем Иваном Яковлевичем Лобановым-Ростовским; двор состоял из дома в пять светлиц и двух изб без печей¹⁰²⁹.

Самое большое помещения было у протопопа Иоанна Семенова: двенадцать светлиц и пять камор. Жил он тоже на Петербургском острове¹⁰³⁰.

Значительную долю пособия в содержании доставляли членам Синода монастыри, у кого они, конечно, были. От монастырей их настоятелям шло содержание квартирою и столом, – или натурою, или за счет монастыря; кроме того, от монастыря была и свита, и прислуга, и еще, вдобавок, жалованье, особо от Синодского¹⁰³¹. В январе 1724 года нарочные подводы доставили запас провизии из монастыря архимандриту Иерофею¹⁰³². Получали припасы из своих монастырей и советники-архимандриты Гавриил¹⁰³³ и Петр¹⁰³⁴. Гавриил установил у себя в монастыре, вдобавок, сборы и на «столовые запасы», и на «переезды в Петербург»¹⁰³⁵. Асессор Кондоиди, получив в свое управление Толгский монастырь, издерживал в Петербурге и Москве «на всякия нужды свои деньги», а затем «расходныя книги» этим деньгам «за своею рукою» присылал в монастырь, и монастырский казначей «платил по тем книгам деньги». При переходе в Спасо-Ярославский монастырь Афанасий насчитал на Толгском свыше 600 рублей долгу себе и в счет этих денег хотел взять за 190 рублей 13 монастырских лошадей, о чем и был уже составлен от монастыря передаточный акт. Кроме того, Афанасий имел от казначея расписку, будто у него, Афанасия, монастырем взято взаймы 157 рублей. Казначей пожаловался, что и расписка, и передаточный акт написаны по принуждению. Афанасий, узнав об этом, вызвал казначея к себе в Ярославль и держал его в монастыре под караулом, внушая: «знаешь ли ты, что я синодский член?!» Дело в конце концов попало в Синод, казначей был вызван в Петербург и после длинной процедуры Синод признал за Афанасием право на получение с монастыря 400 рублей, но лошадей оставил в монастыре¹⁰³⁶.

У архимандрита-советника предполагалась целая свита, minimum в четырнадцать человек: священник, диакон, писец, келейник, повар, хлебопек, истопник, дворник, двое выездных, два конюха и два гребца. В Петербурге «весьма нужно» было иметь свою верейку, верейка требовала пяти гребцов, но специально гребцов иметь признавалось довольным двух, так как в верейку, в случае надобности, могли быть посажены двое выездных и один конюх. Келейник, писец, конюхи, выездные и гребцы имели мундиры¹⁰³⁷.