В защиту монашества

Аз же и дом мой служити будем Господеви (Нав 24:15)

Вси бо вы едино есте о Христе Иисусе (Гал. 3:28).

На две совершенно противоположных области нравственного бытия разделяют святое и нераздельное поле жизни христианской, – это на область мирскую и область монастырскую¹.

При этом разделе, в полном благолепии, монастырская область живописно поднимается на высоких горах; ярко освещают ее радостные лучи евангельского света; окрест ее разливается дивное благоухание высших добродетелей христианских; все земное в этой горней области как бы замерло, – и ум, и сердце устремлены в ней, только к небу. Напротив, печально стелется мирская область в низине: над ней распростерт глубокий мрак; в ней слышится только одна тревога суетных дел земли; воздух ее пропитан горечью чувственных, ничтожных наслаждений; нет там слова о добродетели, о высших интересах человека, о Боге, о вечности; все святое, небесное там, как бы не существует: там только земля, одна земля. Контраст положительный, поразительный, особенно в том отношении, что такое плачевное, нравственное состояние мира признается состоянием вполне нормальным и что, по убеждению его почитателей, ему даже нет и вовсе надобности подыматься на монастырскую высоту.

Не так понимали значение мира богомудрые вселенские учители святой Церкви: послушаем со вниманием их святого учения об этом предмете.

Святой Василий великий, архиепископ Кесарий Каппадокийский, об отречении от мира, и вообще о духовном совершенстве, беседовал так:² «Человеколюбивый Бог, пекущийся о нашем спасении, дал жизни человеческой направление двоякого рода – то есть, супружество и девство, чтобы тот, кто не в состоянии вынести подвигов девства, вступал в сожитие с женою, зная, впрочем, что и от него потребуется отчет в целомудрии, святости и уподоблении тем, которые в супружестве и при воспитании детей жили свято. Таков был в Ветхом Завете Авраам, который прославился тем, что предпочел Бога и, преодолел чувство жалости, принес в жертву единородного сына, – который двери шатра своего держал отверстыми, готовый к принятию идущих странников, потому что знал заповедь: «продаждь имение, и даждь нищим» (Мф. 19:21). Еще больше сего показали Иов и многие другие, Давид и Самуил. Таковы были в Новом Завете Петр и прочие апостолы, – ибо у каждого человека потребуются плоды любви к Богу и ближнему, и за уклонение от сих, равно и от всех заповедей, всякий понесет наказание, как и Господь обявляет в Евангелии, говоря: «иже любит отца, или матерь паче Мене, несть Мене достоин» (Мф. 10:37), и еще: «кто не возненавидит отца своего и матерь, и жену, и чад, еще же и душу свою – не может Мой быти ученик» (Лук. 14:26). Соглашаешься ли в том, что Евангелие дано и оженившемся? Вот, тебе приведено в ясность, что в послушании Евангелию потребуется отчет у всех людей, – монахи ли они, или живут в супружестве. Для вступившего в брак достаточно и того, что ему извиняется невоздержание, пожелание жены и сожитие с нею; прочие же заповеди, как всем равно узаконенные, не безопасны для нарушителей. И Христос, благовествуя заповеди Отца, обращал речь к живущим в мире. А если и случалось что, вопрошенный наедине, отвечал ученикам Своим, то свидетельствовал, говоря: «а яже вам глаголю, – всем глаголю» (Мар. 13:37). Поэтому и ты, избравший общежитие с женою, не опускай рук, как будто вправе ты предаться миру. Тебе, к улучению спасения, потребно больше трудов и осторожности, потому что избрал себе жилище среди сетей и, под державою отступнических сил, имеешь побуждения ко грехам, и все твои чувства день и ночь напряжены к вожделению их. Посему знай, что не избежишь борьбы с отступником, и не одержишь над ним победы без многих трудов на стражбе евангельских догматов, ибо как возможешь отказаться от ратоборства со врагом, ведя жизнь на самом ратоборном поприще? А это поприще – вся поднебесная земля, по которой кружит и которую обходит враг, как бешеный пес, ища кого поглотить, как узнаём из истории Иова (Иов. 2:2), и поэтому, если отрекаешься от брани с противоборником, то ступай в другой мир, в котором его нет: там дозволено будет тебе отречение от борьбы с ним и безопасное небрежение о догматах евангельских. А если это невозможно, – спеши обучиться ратоборству с ним, в Писании изучая и ратоборное искусство, чтобы тебя, побежденного им, по незнанию, не предали вечному огню.»

Святой Иоанн Златоуст, защищая монашество от современных мирских нападений, приводил следующие доказательства:³ «Ты вполне обманываешься, если думаешь, что одно требуется от монаха, а другое – от человека мирского. Все различие между ними заключается в том, что один женат, – другой проводит жизнь девственную; во всем же прочем они подлежат общему отчету. Ибо кто всуе гневается на своего брата, монах ли он, или мирянин, одинаково оскорбляют Господа; и кто возрит на жену ко еже вожделети ее, к какому бы сословию он ни принадлежал, подлежит вине прелюбодеяния. Опять, кто клянется, в каком бы сословии он ни состоял, осуждается равным образом. Ибо Христос, когда законополагал о клятве, не сделал тогда никакого различия; Он не сказал: если клянется монах, то его клятва от лукавого, если же мирянин – то нет; но просто и одинаково сказал всем: «Аз же вам глаголю, не клятися всяко» (Мф. 5:34); опять, когда Господь говорит: «горе смеющимся» (Лук. 6:25), Он не прибавляет: «монахам», но дает закон для всех. Так поступает Спаситель во всех Своих великих и дивных заповеданиях. Ибо когда говорит Он: (Мф. 5:3–12): «блажени нищие духом, плачущие, кроткие, алчущие и жаждущиe правды, милостивые, чистые сердцем, миротворцы, терпящие гонение правды ради, слышащие всяк зол глагол, Мене ради», – нигде не упоминает ни имени мирянина, ни имени монаха, – это различие приведено от человеческой мысли; такого различия Священное Писание вовсе не знает: оно хочет, чтобы все проводили монашескую жизнь, даже и женатые. Послушай, чему поучает апостол Павел. Пиша к людям, находившимся в брачном сожитии и воспитывавшим детей, он требует от них всей строгости жития, подобающей монахам. Совершенно отсекая все услаждения, как по отношению к одежде, так и по отношению к пище, он говорит так «жены во украшении лепотном, со стыдением: и целомудрием да украшают себе, не в плетениях, ни златом или бисерми, или ризами многоценными» (1Тим. 2:9), и опять: «питающаяся же пространно жива умерла» (1Тим. 5:6), и опять: «имеюще пищу и одеяние, сими довольни будем» (1Тим. 6:8). Чего более мог бы кто потребовать и от монахов?

Когда же наставляет воздерживать язык, такие опять строгие постановляет законы, какие и самим монахам не легко исполнить. К одной и той же высоте совершенства следует восходить всем людям; – и это-то служит к развращенно мира, что мы думаем, будто бы только одним монахам нужна внимательная, строгая жизнь, а прочим можно жить в нерадении. Нет, нет: поистине одно и тоже, любомудрие требуется от всех: это я весьма (στρὅδςα) утверждаю; и не я, но хотяй судити нас (Господь). Теперь мне нужно показать еще, что жизнь монахов не привлекает на себя больших наказаний, но что и мирские, совершающие те же преступления, подлежат за них равным наказаниям с монахами, ибо не облеченный в одеяния брачна и взыскивавший сто динариев погибли не потому, что были монахи, но потому, что совершили преступления. И это ты можешь заметить не в отношении только наказания, но и в самых увещаниях. Когда говорит Господь: «приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии и Аз упокою вы; возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим (Мф. 11:28–29), – тогда говорит Он это не только монахам, но всему человеческому роду. Когда повелевает внити сквозе тесная врата, обращается ко всем людям: и душу свою возненавидет в веце семь и прочее подобное равно заповедал всем. Когда же Господь что говорит не ко всем и не всем дает закон, то это Он показывает явно. Так, когда говорит Он о девстве, прибавляет: «могий вместити, да вместить» (Мф. 19:12), не упоминая здесь «всякий» и не выражая это в форме заповеди. Так и апостол Павел говорит: «о девах же повеления же Господня не имам (1Кор. 7:25). И так, что и монаху, и мирскому должно стремиться к равному совершенству и что оба они, в случае падения, получают одинаковые раны, думаю, – никто оспаривать не будет, разве только крайне спорливый и потерявший стыд».

«При устех двою или тpиex свидетелей станет всяк глагол» (Мф. 18:16), сказал Господь; так, на основании этого изречения нашего Спасителя, согласное свидетельство двух вселенских святых учителей неопровержимо доказывает, что все люди равно обязаны достигать евангельского совершенства, что всем им для спасения необходимо восходить на превысокую монастырскую гору добродетелей, и что никто из них не имеет ни малейшего права, забыв о своем великом назначении, как неразумное дитя, под горою подвижничества всю жизнь свою гоняться за пустыми утехами грешного мира.

И какими прекрасными чертами рисуют пред нами святые отцы жизнь монастырскую! Мир им кажется страшно волнующимся морем, обитель – тихою пристанью. Монашеские кущи подобны многим небесам, распростертым на земле, которая обширнее и неизмеримее нашей, лики их обитателей – ликам ангельским. Занятия монахов те же, какие были у Адама до падения, когда он, облеченный славою, дерзновенно беседовал с Богом и обитал в блаженном раю. Едва начинает восходить солнце, или еще и до рассвета, встают эти светильники с мирного своего ложа. Не возмущает их ни печаль, ни забота, ни множество дел. С светлым лицом чистою совестью, едиными устами поют они гимн Богу всяческих, благодаря и прославляя Его за все благодеяния как частные, так и общие. Окончив священные свои молитвы, один берет пророка Исаю, другой беседует с апостолами, третий любомудрствует о Боге, о мире, о ничтожности жизни настоящей и о величии жизни будущей. С восходом солнца идет каждый к своему делу: один колет дрова, другой варит кушанье, тот служит странным, – все у них устроено как бы по какому-то правилу и мере; везде порядок, стройность, гармония (св. Иоанн Златоуст⁴). Созерцая такие труды своих братий, преподобный Феодор Студит восклицал: «Вижу, чада мои возлюбленные, вижу, что трудитесь вы в службах ваших и все ходите на всегдашнее церковное последование, но не скорбите: от этих трудов возсиевает в вас вeceлие вечное! Не думайте, что вы всуе подвизаетесь, что напрасно трудитесь! Нет, нет, да не будет! – Но и разумно, и высоко, и достойно, и блаженно, и апостольски, и мученически, и отечески, и ангельски и небесно!⁵. «Знайте, – замечал и св. Василий великий, – что все, делаемое ради Бога, – немаловажно, но велико, духовно, достойно небес и привлекает нам вечные награды»⁶. Разделяя общие труды, все братия имеют одинаковую пищу, одинаковую одежду, одинаковые жилища. Здесь никто не жалуется на бедность, не превозносится богатством: здесь все благородны одинаковым благородством, – рабы одинаковым рабством, свободные – одинаковою свободой. Все здесь равно велики – по свидетельству преподобных отцев, Варсонуфия великого⁷ и Феодора Студита⁸, все сияют славою мученичества потому только одному, что укрепленные благодатию Божиею возмогли они разлучиться от любви родителей и сродников, или и от вольного обычая, могут они сказать Господу, как и верховный апостол Петр: «Вот, мы оставили все, и последовали за Тобою, – что же нам будет?» и получить в ответ: «во второе пришествие сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен израилевых.» Все здесь, как величал преподобный Феодор Студит, – «мужи желаний, делатели Господни, люди израильские, слуги и служители храма Господня, сыны Каафовы и Мерарины⁹, воздвижущие честнейшиe сосуды скинии истины!»

Избрать жизнь монашескую – свидетельствует св. Иоанн Златоуст, – посвятить себя на служение Богу – для всех легко и удобно.¹⁰ Порядок монашеской жизни от дней новоначалия до пустынного совершенства начертан в уставах богомудрых отцов и внимательно принаровлен к немощи человеческой: так, построить лествицу восхождения на небо могла только собственная многолетняя опытность, озаренная горним светом. По уставу преподобного Пахомия великого, новоначального прежде всего старались приучить побеждать свои желания: с этим намерением ему назначали делать то, к чему у него нет расположения, ибо умерщвление своей воли есть источник всех добродетелей. Обременять работою было строго запрещено; работы обыкновенно соразмерялись с силами каждого, чтобы их можно было исполнить без печали и ропота. Относительно молитвы, св. Пахомию устав дан был ангелом. «Я положил столько молитв – сказал при этом преподобному уставщик небесный – для того, чтобы и слабые удобно, без отягощения, могли выполнить правило; совершенные же, пребывая наедине в своей келлии, всю свою жизнь проводят в созерцании Бога». В трапезе подавали все, дозволенное уставом, как-то: хлеб, маслины, сыр, овощи, соления рыбки, предоставляя свободе каждого воздерживаться от пищи, дабы воздержание не было принужденное и имело большую заслугу пред Богом. Больным оказывали нежность самую внимательную. Так было для того, замечает Иероним блаженный, чтобы они не сожалели ни об удобствах города, ни о нежности своих матерей¹¹. Та же мудрая снисходительность и отеческая заботливость о спасении каждого, какие составляли отличительный характер общежительного устава великого Пахомия, служат главным основанием руководительного порядка и в управлении монахами, проводившими отшельническую жизнь. Один монах, римлянин, бывший некогда знаменитым при царском дворе, пришел в скит и поселился близ церкви. Он держал при себе раба, который ему прислуживал. Настоятель, по вниманию к его немощи и зная, какое довольство оставил он в мире, посылал ему разные утешения. Прожив в скиту двадцать пять лет, римлянин получил дар прозрения и сделался славным. Вот, приходит к нему один из великих подвижников египетских, надеясь найти у него какой-нибудь необыкновенный образ внешней жизни, и видит, что римлянин одет довольно роскошно; под ним рогожа, покрытая кожею, небольшая подушка; ноги у него чисты, обуты в сандалии, ему прислуживают; за обедом подают вареные овощи и вино. Египтянин соблазнился. Тогда сказал ему прозорливый римлянин: «Я, грешный, оставил город и пришел в эту пустыню; прозрев богатство, поместился в эту малую келлию; вместо драгоценных одежд, ношу теперь это недорогое одеяние; прежний роскошный стол заменяют мне вареные овощи и небольшая чаша вина; вместо музыки и пения, я прочитываю по двенадцати псалмов с вечера; то же малое мое служение совершаю я и ночью, за содеянные мною грехи. И так, прошу тебя, авва, не соблазняйся моею немощию!» Рассказ этот тронул египтянина: он понял, что римлянин от довольства пришел к скорбям, от великой славы и богатства пришел к уничижению и бедности!¹²

– Заклинаю тебя, – умирая, говорил преподобный Пахомий великий любимому своему ученику, Феодору Освященному, – не оставляй заботы о ленивых в служении Господу, непрестанно увещевай их жить благочестиво. – Преподобному была открыта Господом судьба монастырей. Однажды, во время молитвы, Пахомий великий видел, что одни из его братий окружены пламенем, из которого они не могут выйти, других оплели тернии и колют их отвсюду, третьи стоят на краю страшной пропасти и не могут отойти от нее. В другой раз, во время же молитвы, глазам его представился ров, наполненный монахами. Все стремятся выйти из рва, но только немногие, с великим трудом, из него выходят, и их осиявает свет. С рыданием повергся тогда преподобный на землю. «Господи, – взывал он, – если такова судьба монахов, то зачем Ты восхотел, чтобы были киновии и монастыри?» – И был ему Божественный глас: «Все держится Моим милосердием. Твое духовное семя не оскудеет до конца века. Многие из будущих монахов выйдут из глубины мрачного рва и явятся высшими нынешних, потому что спасутся без руководителей; иные спасутся чрез напасти и скорби, и явятся равными великим святым!¹³» Во дни цвета монашества, в V веке, однажды пресвитер пелусиотский, услышав, что некоторые братия часто бывают в городе, ходят в баню и ведут себя беспечно, пришел в собрание и снял с них монашеские одежды. Но после больно стало его сердцу, он раскаялся и пошел к преподобному авве Пимену за советом. «Нет ли и в тебе чего-нибудь от ветхого человека? совлекся ли ты его?» спросил старец Пресвитера. «Есть еще и во мне ветхий человек» отвечал пресвитер. – Старец сказал ему: «вот и ты таков же, как и братия! Если и немного имеешь ветхости, уже подлежишь греху. » Пресвитер призвал к себе братий, просил у них прощения (их было одиннадцать) облек их в монашеские одежды и отпустил¹⁴. Так, кротостию увещаний и долготерпением старались преподобные отцы врачевать и воспитывать нерадивых братий, зная, каким великим трудом приобретаются добродетели и как легко обаятельною силою искушений приводится человек ко греху.

Обозрев небесные красоты горней области монастырской, в заключение, почитателям грешного мира мы скажем, что для суждения о нравственном достоинстве монастырей, им решительно недостает христианских понятий. На основании учения святых отцов, пусть сперва они постараются убедиться, что, по слову святого Апостола Павла, все, и монахи, и мирские, едино суть о Христе Иисусе, – что всем равно необходимо преспевать в христианском благочестии, – что всем равный будет суд без различая званий. Пусть постараются они подвизаться подвигом добрым, и мы убеждены вперед, что если только они послушают нашего благого совета, сами они будут сочувствовать всею полнотою души монашествующим в их небесном стремлении, и от всего сердца, вместе с святым Василием великим, скажут: «Истинно достоин удивления и блажен, кто вознамерился послушать Христа и спешить к убогой и безмятежной жизни¹⁵.

Ищите прежде царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам (Мф. 6:33).

Утверждать, что будто бы монахи, основатели монастырей, не принимали никаких вещественных приношений, вовсе не заботились о монастырском благоустройстве, и что все они как бы какие бесплотные работники, день и ночь, без устали, трудились в самых тяжелых работах только для временного блага грешного мира. (Опыт исследов. о доход. стр. 24.) Так утверждают, основываясь исключительно на своем воображении. А вот что говорит история.

Все в совершенстве было устроено, как в духовном, так и вещественном отношении, в монастырях Тавенских, основанных преподобным Пахомием великим, и эта прекрасная гармония была установлена единственно для облегчения освящения братий. Так, в отношении духовном, они имели все средства, что бы достигать религиозного совершенства: наставления, чтения, исправления, молитвы, таинства, хорошие примеры, все было употребляемо, по правилу, бдительностью начальствующих, что бы сделать их святыми. В отношении вещественном, все предметы, нужные для жизни, были распределяемы с такою предусмотрительностью, что монахи не имели никакой заботы с этой стороны, которая могла бы их хотя сколько-нибудь отвратить от попечения об их преспеянии в благочестии¹⁶. Для своих надобностей монастыри Тавенские имели особые, запасные суммы, имели разные инструменты для мастерских, библиотеку, два больших водоходных судна, на которых отправляли монастырские рукоделия для продажи в Александрию и другие места, и привозили оттуда покупаемую провизию¹⁷. Преподобный Пахомий принимал жертвуемые имущества в монастырскую собственность; так, от отца своего ученика Петрония он принял все имение; на его деньги построил в Тебуи новый монастырь¹⁸.

Святой Евфимий великий принял все имение от Мариса, дяди Терибона, не пожелавшего возвратиться в мир и поступившего в монахи. Он просил губернатора Аспевета для умножавшихся братий выстроить келлии и церковь, – и в короткое время, средствами Аспевета, возникла лавра, ни в чем не уступавшая пустынной лавре Фаранской¹⁹.

Возрастала слава преподобного Саввы Освященного, множилось число учеников его; многие из желавших поступить под его руководство, приносили ему значительные денежные суммы, большую часть которых он употреблял на необходимые здания для новоприходящих, зная, что такое дело приятно Господу²⁰.

Пустынники, подвизавшиеся в окрестности г. Антиохии, свидетельствует Св. Иоанн Златоуст, принимали в милостыню все, что только им приносили²¹.

Блаженная Мелания, раздавшая все свое огромное имение по монастырям, церквам и странноприимницам, пришла в Нитрийскую гору к преподобному Памве и просила его от ее усердия принять приношение, состоявшее из трехсот литр серебра. Преподобный плел корзину и, не оставляя своей работы, сказал Мелании: «Бог да вознаградит тебя; потом, обратясь к своему ученику, продолжал: «возми это и употреби на нужды братии, живущих в Ливии и по островам». Блаженная Мелания, ожидая удостоиться от преподобного Памвы особенного внимания за такое большое пожертвование, и видя, что он молчит, решилась сказать ему: «Авво! в этом ящике триста литр». – «Дочь моя, – отвечал ей преподобный, – Тот, кому ты принесла этот дар, знает, сколько в нем весу; он взвесил горы и холмы и не презрел двух лепт вдовицы»²².

«Надобно ли из братских запасов давать нуждающимся из сторонних?» – спросили святого Василия. Великий светильник церкви и монашества отвечал: «Поскольку Господь сказал: «несмь послан, только ко овцам погибшим дому Израилева», и «несть добро отяти хлеба чадом, и поврещи псом» (Мф. 15:24,26): то нет необходимости назначенное для посвятивших себя Богу расточать на людей сторонних. А если может иметь место сказанное женою, похваленною за веру: «ей Господи: ибо и пси едят от крупиц, падающих от трапезы господей своих:» (Мф. 15:27), то да предоставлено будет усмотрению домостроителя, с общего согласия с ним соначальствующих, делать, чтобы от избытка, как написано, солнце сияло на злые и благие (Мф. 5:45)²³.

Так поступали вселенские светила монашества, так поступали в святой России и их великие ученики. Мы видим, что Печерская обитель, со времен преподобного Феодосия, принимала в свою собственность имения, жертвуемыми имуществами обеспечивали свое существование также и северные монастыри²⁴. Сторонние noco6ия были необходимы. И строения, и украшение храмов, и содержание братий, и разведение и поддержание хозяйства, и прием поклонников, и благотворения нуждающимся, – все это требовало значительных средств. Благочестивные миряне понимали нужды монастырей, и всеми способами помогали их удовлетворению. Имения и доходы монастырские росли, монастыри процветали. Среди общего порядка, естественно, бывали уклонения. Эти уклонения разрисовывают самыми мрачными красками²⁵, и притом с односторонностью крайнею.

«Ошиблись бы мы – прекрасно заметил в этом отношении преосвященный Макарий, архиепископ Литовский – если бы свидетельства, приводимые о худой стороне нашего монашества, вздумали распростирать не на некоторые только, а на все обители и на всех иноков. Нет, были у нас и иноки, были и монастыри, которые вполне соответствовали своему призванию. Припомним, прежде всего, Пафнутия Боровского, Зосиму Соловецкого, Елеазара Псковского, Макария Калязинского: каким глубоким подвижничеством отличались они, как строго держали и вели устроенные ими обители, какое влияние имели на самих мирян и каким уважением пользовались от них. К концу XV и в начале XVI столетий явились новые светила в русском монашеском мире: Иосиф Волоколамский, Нил Сорский, Инокентий Вологодский, Александр Свирский, Корнилий Комельский, которые также, если даже не более, благодетельно действовали и на своих учеников, и на все русское монашество, и на всю отечественную церковь. Вслед за ними, и отчасти вместе с ними, в течение всей первой половины XVI века, подвизались и светили для всех своим высоким благочестием другие основатели и устроители монастырей – Даниил Переяславский, Кирилл Новоезерский, Герасим Болуинский, Арсений Комельский, Антоний Сийский. Даже во второй половине XVI века, в среде монашества не прекращался ряд строгих подвижников и настоятелей монастырей, каковы были: Филипп Соловецкий, впоследствии митрополит, Трифон Кольский – просветитель Лопарей, Феодосий Тотемский, Арсений Новгородский, – словом, мы могли бы поименовать до пятидесяти черноризцев, и преимущественно настоятелей, которых воспитали наши тогдашние обители и которые за свое благочестие или причислены Церковью к лику святых, или доселе чтутся местно. Справедливость требует присовокупить, что в числе этих достойных черноризцев находились не одни, жившие в монастырях, но и пустынники, между которыми особенно замечательны два пострижинника Крипецкого монастыря: преподобный Нил Столобенский, подвизавшийся 27 лет в пещере близ Осташкова, и преподобный Никандр Псковский, проведший много лет, и до пострижения и после пострижения своего, в глубокой пустыне между Порховом и Псковом на реке Демьянке²⁶.

Такой сонм святых подвижников божественным своим светом совершенно разгоняет темноту недостатков современных им монашествующих, притом очень увеличенную как царем Иоанном Грозным, вследствие его раздражения на бояр, постриженных в монашество в разных обителях, так и иноком Максимом-греком и иноком – князем Вассианом, не имевшими возможности знать лично о том, за что осуждали они черноризцев монастырей, владевших имениями, как вполне достоверно доказывает это инок Зиновий, один из учеников Максима-грека²⁷.

В 1864 г. отобраны были церковные и монастырские имущества в ведение государства. Поводом к такой мере усиливаются выставлять только одни злоупотребления духовных властей в управлении имениями;²⁸ но не то говорят лица, достойные полного внимания и уважения, с спокойствием историков вполне исследовавшие этот щекотливый вопрос. Так, преосвященный Филарет, архиепископ Черниговский, в своей истории русской церкви, в томе пятом, стр. 15, пишет: «Ни кафедры, ни монастыри не увеличивали числа своих деревень ни покупкою, ни принятием пожертвований; но имения росли от того, что слишком берегли церковную собственность: если беднел крестьянин, его наделяли всем нужным – лошадью, двором и проч. Крестьяне мало работали для кафедр и монастырей, и много имели свободы работать для себя. Впрочем, в том нет сомнения, что недвижимые имения монастырей и кафедр, возросшие до огромного числа, при кротости духовного правления и при злоупотреблениях светского, далеко менее приносили выгод духовенству и государству, чем могли приносить». – Так и наш известный археолог, старейший посреди нас, старины любитель и оберегатель, 70-летний труженик науки и литературы» И. М. Снегирев²⁹, в русских достопамятностях, выпуск четвертый, говорит: «Легко можно себе представить, какое влияние имело это преобразование на духовенство, на быт и хозяйственный обиход монастырей и на духовных властей, поддерживавших земледелие, содержавших училища и богадельни, кормивших слободы нищих; одно только заметим, что с того года вздорожал хлеб. Не так на это смотрело дворянство, которое роптало, что предки их, на свое поминовение, отказывали их наследственные вотчины в монастыри. Вспоминая случайные злоупотребления, забывали благоупотребления». – Что управление монастырскими имениями действительно было таково, каким представляет его нам преосвященный Филарет и г. Снегирев, осязательно и неопровержимо подтверждает тот факт, что многие крестьяне, не попавшие в ведомство монастырское, убегали от притеснений своих бояр и вымогательств чиновников, являлись в монастыри и сами напрашивались в крепостные их. Подобные переходы мало по малу принимали большие размеры и правительство вынуждено было прекратить их. (Полн. Собр. Зак. т. 2, № 731).

Прошла година испытания; щедротами благочестивейших государей и приношениями частных доброхотных дателей, милостью Божиею, стали обогащаться святые обители. Теперь являются охотники считать богатства монастырей и, умалчивая о тех трудах, какими они приобретены, выставляют монастырские сокровища в цифрах громадных размеров.³⁰ Стремление это так увлекло любителей чужой собственности, что их не останавливает ни оценка домов Свято-Троицкой Александро-невской лавры, сделанная с.-петербургскою городскою думой: им кажется, что частный доход от лаврских домов, определяемый думою гораздо ниже дохода действительного, ³¹ ни на подробный перечень доходов и расходов Свято-Троицкой Московской лавры, напечатанный по приказанию высокопреосвященнейшего московского митрополита, наместником лавры в С.-Петербургских Ведомостях за 1870 г. в № 332, – им представляется, что одна статья в этом перечне значительно уменьшена, другая – невероятно мала, третья – очень мала, четвертая пропущена, пятая не может быть более вчетверо, а должна быть более в одиннадцать и даже в 13 ½ раз и т. д. ³² Таким образом, оскорбляя недоверием почтенного наместника московской лавры и с.-петербургскую городскую думу, оставляя в стороне документы, во всех своих выводах, охотники до арифметических задач упражняются только в составлении геометрических пропорций, чудовищные члены пропорций черпая преимущественно из своей головы. Такие приемы и такие выводы едвали заслуживают доверия... Это вообще, в частности, по отношению к Валаамскому монастырю, цифры, взятые будто бы из отчета монастырского за 1874 г., оказываются несогласными с отчетом. Так, валовой итог монастырского прихода в 1874 г. увеличен почти вдвое, а сумма билетов, поступивших в том году, почти вчетверо против действительности. Это дутые капиталы и глухая фраза «Валаамский монастырь имеет 12 храмов» поставили Валаам в вещественном отношении выше знаменитых святых обителей: Юрьевской, Соловецкой, Донской, даже выше Свято-Троицкой лавры Московской; но все это только в воображении мечтателей о богатствах монастырских; а вот что Валаам в действительности.

В 1764 году, при учреждении штатов об архиерейских домах и монастырях, Валаамский монастырь, впредь до рассмотрения, был оставлен за штатом. Тогда монастырь пришел в крайний упадок; деревянные здания его, не поддерживаемые ремонтом, разрушались. Братство его состояло большею частью из людей престарелых: не кому было править чреды священнослужения, не кому было состоять в клире. Помещенные по этому случаю в монастырь, по распоряженью епархиального начальства, белый священник, диакон и четыре причетника с семьями, нерадиво исполняя свои обязанности, только постоянно спорили с о. игуменом о доходах. Преосвященный Гавриил, митрополит Новгородский, обратил свое внимание на скорбное положение

обители. Желая восстановить «на Валааме селение святых и тем принести Спасителю мира благоугодную жертву» (грамота 1787 г.), в 1781 г. святитель вызвал из Саровской пустыни, Тамбовской епархии, иеромонаха Назария, и определил его строителем в Валаамский монастырь. Слава добродетельной жизни старца и опытность его в подвижничестве, разливавшиеся повсюду еще из Сарова, в скором времени собрали под его мудрое управление значительное братство на Валаам. Руководимые опытным настоятелем, валаамские иноки преспевали во всех родах подвижничества: в общежитии, в жизни скитской и отшельничестве. Так, старанием о. Назария ожила внутренняя иноческая жизнь на Валааме; его же заботами улучшилось и внешнее положение обители: построены были каменные храмы и каменные братские келлии; обитель включена в штат и получила угодья. Храмы и келлии, построенные при о. Назарие в начале текущего столетия, существуют по настоящее время. Построенные в скудости средств, они, вероятно, немного утешали современников; теперь же они находятся в положении крайне прискорбном. Братские келлии построены без фундамента прямо на природном граните валаамском; по всему их протяжению, с небольшими промежутками, сырость широкими треугольниками подымается от подошвы до карнизов; каждый год необходимо эти треугольники забеливать, а нередко и выламывать их и вместо их вставлять новые кирпичные заплатки; в кельях – сырость, духота. Храмов в монастыре собственно три: летний, Преображенский собор, под ним теплая церковь, в которой под спудом почивают святые мощи преподобных чудотворцев валаамских, и зимняя церковь во имя Успения Божией Матери. Внутренность Преображенского собора составляет открытый четвероугольник, длиною 5 и шириною 6 сажен; пятую часть этого пространства занимают четыре основных огромных столба, затем четыре пятых остается для помещения двухсот братий и многих сот, а иногда и тысяч посетителей; нет здесь ни уютного уголка для дряхлого старца, ни спокойного места для новоначального: необходимость заставляет братий лепиться в небольшом притворе по сторонам внутренней лестницы, где взад и вперед движутся богомольцы, – или в узенькой проходной пономарской, где суетятся церковные прислужники; верх непролетный: оттого в соборе воздух сперт и невыносимо жарко. Церковь во имя преподобных в роде пещерной; здесь служат ежедневные ранние Божественные литургии. Зимняя Успенская церковь, в которой все обитатели Валаама совершают свои молитвы в течение восьми месяцев, вышиною 3 и шириною 4 саж., с хорами, просто до убожества; полукруглый иконостас ее выкрашен голубой масляной краской: в нем все иконы простого иконного письма, без всяких окладов и украшений; стены белые; духота и жар в воскресные и праздничные дни – томительны до крайности. Прочие три храма в монастыре небольшие, холодные, в них совершается служба только в храмовые праздники. По окраинам своих островов, как бы для охранения монастырского сердца, в скитах, по усердию благотворителей, монастырь устроил два каменных и пять деревянных небольших храмов. Так, хотя храмов в Валаамском монастыре числится 12, но, собственно говоря, монастырь не имеет ни храма, ни келлий. Средств к своему содержанию положительных у монастыря только 16 т. р., и вся эта сумма должна расходоваться только на годовую провизию; удовлетворение же прочих нужд «многих» совершенно в руках Божиих. Так, действительное материальное положение Валаамского монастыря далеко не то, каким представляется оно людям, носящимся в облаках фантазии. Так, совершенно ошибаются они по отношению к Валаамскому монастырю, – так ошибаются они в своих расчетах и по отношению к прочим обителям: невозможно по одной поверхности судить о внутренних нуждах.

Казалось бы, с отобранием от монастырей недвижимых имуществ, они, лишаясь средств к своему содержанию, должны были бы мало по малу совершенно зачахнуть, сойтись занимаемой ими горней области и навсегда исчезнуть в низине грешного мира; но святые обители стремятся с небесной своей высоты к целям святым, они ищут царствия Божия и Его правды; вот, почему все нужное для благоденствия монастырей, по слову Божию, всегда будет прилагаться им.

Приди и учись у монахов. Это светильники, сияющие по всей земле

(Св. Иоанн Златоуст, беседа 69 на Еванг. Матф.).

В двух главных формах сложилась монашеская жизнь: это в форме жизни отшельнической, или созерцательной, и в форме жизни деятельной, или общежительной.³³ Для обеих этих форм св. Василием великим составлены особые правила. О жизни отшельнической говорит великий святитель, что она имела своих знаменитых представителей.³⁴ Эти две формы монашеской жизни существуют по настоящее время на святой Афонской горе, в этом многовековом царстве монашеском, в которое не проник дух человеческих преобразований, – в православных монастырях на Востоке и в святых обителях нашего отечества. Обители, в которых внутренняя жизнь направляется, в форме жизни отшельнической, называются монастырями, лаврами, вообще штатными монастырями; обители, где началом жизни внутренней служит форма жизни общежительной, известны под именем киновий, монастырей общежительных. На Афоне, в 1850 году, считалось одиннадцать штатных монастырей и девять монастырей общежительных³⁵. Таким образом, обе формы жизни монашеской, форма штатная и форма общежительная, носят на себе священную, многовековую печать несокрушимой мудрости отеческой. Обе формы дышат одним великим духом истинного подвижничества; различаясь некоторыми чисто внешними особенностями, мудро принаровленными к местным потребностям, они обе имеют одну великую задачу – задачу нравственного совершенствования внутреннего человека; у обеих их одни и те же священные занятия – псалмопение, чтение молитва, рукоделие, подвиги покаяния.³⁶ В обеих формах безразлично созревают великие подвижники, составляющие славу и опору Церкви и красу человечества. Представляем доказательства.

«Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко Ты Сам благодатию Своею вложил еси в бедное сердце мое еще в отрочестве избрати житие иноческое,» взывал к Богу Благодетелю преосвященный Филарет в своем духовном завещании. Так, с отроческих лет возлюбив Господа, будущий иерарх 20-ти лет от рождения, принятием на себя обетов монашеских, уже посвятил всего себя на служение Богу. Затем, во всю свою жизнь, ежедневно и еженощно вспоминая молитвенно спасительные страсти Христовы, он всегда, по его выражению, «жил на кресте.» От юности своей не быв любостяжательным, он все свое имущество, принадлежащее ему,» точию по нужде и по приличию звания,» по кончине предоставил в пользу святой Киево-Печерской лавры: брилиантовый крест с клобука на «украшение чудотворной иконы успения Царицы небесной, библиотеку – в духовную семинарию, все деньги – на училища и бедных. «За сим, заключает святитель, сродникам моим по плоти никакого наследства, по кончине моей, не оставляю.» При точном и ревностном исполнении обязанностей, возлагаемых званием и долгом общественного служения на разных иерархических степенях, архипастырь со всею строгостью исполнял уставы и правила монашеской жизни: он всегда пребывал в воздержании, трудах и молитве. Сердце его пламенело любовью великою к Спасителю; npиo6щение св. Христовых тайн было для него наслаждением священнейшим и невыразимым, молитва – занятием самым приятнейшим: он часто, а в последние годы ежедневно, совершал Божественную литургию. «Дал бы Бог завтра дождаться причащения св. тайн», было единственным желанием умиравшего святителя. И с каким дивным умилением принимал он Божественное тело и кровь Искупителя! Он обнимал потир своими руками, целовал его и в живейшем душевном восторге взывал: «о, Жизнь моя! о, Свете мой, о, Надежда моя»! В последние дни своей жизни, каждый раз, в Божественных тайнах, ожидая на утро духовного общения с небесным Посетителем душ наших, вследствие внутреннего воспаления, палимый великою жаждою, святитель с двенадцатого часа ночи не решался каплею святой воды утолить своих невыносимых страданий. В день кончины, 21 декабря 1857 г., по принятии им святых даров, стоявшие около одра его стали читать молебный канон Божией Матери; при словах: «Пресвятая Богородице, спаси нас», умирающий благоговейно осенял себя крестным знамением, из померкавших и полузакрытых глаз его струились слезы, в почти охладевших руках его твердо держалась зажженная свеча; тихо догорала жизнь святителя, и с последними глубоким вздохом отлетела ко Господу блаженная душа его, оставив на лице совершенное спокойствие праведника... С прочтением духовного завещания, сделалось известным киевской пастве, что пастырь ее под святительскими ризами скрывал великоиноческую схиму, и был молитвенником за нее и как первосвятитель, и как схимонах³⁷.

Преосвященный Филарет в монашество был пострижен в Троицко-Сергиевой лавре. Высшим желанием для будущего священно-архимандрита лавры и Московского первосвятителя было в то время желание удостоиться впоследствии стоять гробовым у чудотворной раки преподобного Сергия. В монашестве, будучи преподавателем и наставником, будущий иерарх, при разных трудах и занятиях, подвизался в посте и молитве. «Подвиги молитвы и поста, дела любви к ближнему и жертвы на нуждающихся и страждущих украшали святителя от дней честного и непорочного отрочества до дней честной и благочестивой старости», – замечает его биограф, г. Сушков. В сане митрополита, во дни посвящения новых викариев, обыкновенно творил святитель «учреждение велие». Все, что бывало лучшего и дорогого, в обилии тогда предлагалось посетителям; но самому хозяину подавали обыкновенную его пищу: так мудро поучал великий старец своих гостей воздержанию. Какие великие скорби нес архипастырь во всю свою жизнь, – и с каким трогательным великодушием! «Да, дайте же мне хоть опровергнуть клевету, которую он наносит на вас», просил преосвященного Филарета г. Сушков. – «Зачем? отвечал святитель: – время покажет, что тут правда и что нет». – Зависть хлопотала об удалении Московского архипастыря из Москвы в Грузию; распространился слух о наименовании его экзархом: святитель спокойно готовился к переселению в область св. Нины. «Монах, как солдат, – говорил он, – должен стоять на часах там, где его поставят, идти туда, куда его пошлют». Если к делам по епархии, по переписке с св. синодом, присовокупить частое служение, соборное и домашнее, освящение церквей, приготовление проповедей встречи царственных посетителей, испытание воспитанников академий и семинарий, посещение светских училищ и т. д., то сколько же останется досуга на успокоение от работ, на пищу, сон и редкие беседы с посетителями! Как полон был день святителя разнообразных подвигов и трудов! Как кратка была ночь его! Многие в последнее время уговаривали святого труженика поберечь свои силы, но на все советы был один ответ: «Я тогда и здоров, когда работаю». – «Все же, – возражали ему, – нужен отдых». – «Я отдыхаю на разнообразии занятий», отвечал он. Благотворительность иерарха-безсребренника не знала пределов. «Ничто не мое», сказал он в своем духовном завещании, и покидая мир, не оставил он стяжания в наследие миру. Немногое из его доходов, по необходимости, было употреблено им на себя, – все же прочее пошло на дела евангельской любви к ближнему, любви к отечеству, любви к благолепию Божиих храмов. Благодатные дарования Божественным советом озаряли главу иepapxa-подвижника: в нем замечали дар прозорливости и дар исцелений. Благотворная деятельность великого светильника приближалась к своему пределу, – и вот в видении является ему его родитель и говорит: «береги 19 число!» Святитель принимает слово родителя, как бы Божественное откровение о числе дня своей смерти, и затем, каждое 19 число, совершением Божественной литургии, готовится к своему исходу. В таком блаженном настроении духа, 19 ноября 1867 г. совершил он в последний раз Божественную литургию и, через два часа по приобщении пренебесных даров бессмертной жизни, как бы догоревший светильник склонил свою священную главу под руку смерти³⁸.

В скором времени, по пострижении в монашество, преосвященный Иона был возведен на Тамбовскую архиерейскую кафедру. Там любимым местом его подвижнического уединения была Саровская пустынь: в ней святитель, вместе с братиею, бывал на всех церковных службах и исполнял иноческие правила. Перемещенный в Грузию, в течение 10 лет своего там пребывания, он не пропустил ни одной церковной службы. В 1830 г. в Грузии свирепствовала холера. Архипастырь с самоотвержением сам, с лекарствами, посещал больных и исполнял священнические требы. На покое в Свято-Троицкой Александро-Невской лавре маститый иерарх около 16 лет проводил свои дни в строгом уединении и подвигах отшельничества. Минуты он не был праздным: или он читал, или писал, или зачинивал себе платье и сапоги. Платье его было самое ветхое. Жил он в крайней нестяжательности и воздержании великом. Все его дневное пропитание стоило менее семи копеек. У него не было ни скатерти, ни салфетки: вместо скатерти служил поднос, вместо салфетки служила простая писчая бумага. Первую и страстную седмицы Великого поста он не вкушал ничего; в прочие дни, не исключая и св. Пасхи, постоянным кушаньем его были щи со снетками и каша. При всяком случае, смиренномудрый архипастырь готов был на коленях просить прощения даже у своего келейника; у иеромонаха, совершавшего в тот день Божественную литургию, он всегда брал благословение, как бы простой монах. Ночь его проходила в молитве. «Господь только один знает, в котором часу за-полночь засыпал наш святый владыко, – говорил его келейник. В третьем-четвертом часу утра, бывало, проснувшись, слышал я, как он на молитве постукивает в пол своею головкой». Каждая страница келейных письменных заметок святителя свидетельствует, что сердце его стремилось внити во дворы Господни, что он непрестанно взывал: «Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил»! Единственным дорогим предметом его беседы было рассуждение о грехах и близости смерти. С каким глубоким сокрушением сердца приступал маститый митрополит к страшной Божественной жертве: слезы дивного, благодатного умиления обильнейшими ручьями струились тогда из очей его. Все доходы свои, в течение многотрудного служения своего святой Церкви, нестяжательный иерарх употребил на благотворения нуждающимся, на украшение храмов и в пользу святых обителей. Так, роздано было им до 260 т. руб. ассигн., роздано с живым участием в горе ближнего и с сердечною скорбию о бедствующих; затем, ближайшему своему келейнику, по кончине, святитель мог оставить в благословение только свою фуфайку, крытую крашениною, на беличьем, совершенно, вытертом меху; спальные сапоги в заплатах, чайную чашку без ручки и лубочную сахарницу. Особорованный, напутствованный святыми дарами, 22 июня 1849 г., по выражению лаврского иеромонаха о. Мельхиседека, митрополит Иона в его глазах заснул навыки таким же тихим сном, как незадолго перед тем скончалось при нем осьмилетнее дитя одного его духовного сына. Безсребреннику-иерарху преосвященный викарий (Нафанаил) приготовил от себя полное архиерейское облачение; неизвестные благотворители прислали для усопшего белый глазетовый гроб, 100 руб. для раздачи нищим за упокой души его, и на свой счет в день погребения устроили по нем приличные поминки³⁹.

По окончании курса в Киевской духовной академии, будущему Воронежскому светильнику предлагали вступить в училищную службу. «Я желаю поступить в святую лавру, – отвечал он, – чтобы мне самому учиться у тех святых учителей, которые в нетлении почивают в пещерах». Впоследствии, когда он уже принял в лавре монашество, преосвященный Платон, митрополит московский, посетив лавру, заметил ему: «Зачем не пошел ты в учителя: ты ищешь себе покоя»? «Того покоя, святый владыко, о котором Господь сказал: приидите ко мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы», – отвечал великому святителю смиренный подвижник. Велики были подвиги архипастыря Воронежского: он носил власяницу, со всею строгостью исполнял монашеское правило, ночи проводил без сна, спал на жестком ложе. В сане архиепископа он не пропускал ни одной Божественной службы; весьма часто служил сам, – и никакие дела не могли отвлечь его от этого священного занятия. Он говорил, что монаху без церкви быть нельзя. Стол его обыкновенно состоял из двух или из трех блюд. В торжественные же праздники святитель предлагал всем обильное угощение. «Нельзя не принять npиезжих, – говаривал он при этом: – они гости святителя Митрофания, а я его служка». Со всем обилием безпредельной любви отзывался архипастырь на все нужды ближнего, отечества и Церкви. «Что я имею, – свидетельствовал он – есть собственность нуждающихся». Особенная, божественная благодать озаряла Воронежского иерарха. Молитвою, в 1830 г., он сохранил свою епархию от холеры; во время засухи испросил от Господа обильный дождь; с лицами, желавшими, но стеснявшимися, открыть ему свою совесть, святитель сам заводил подходящие беседы: обличал слабости и погрешности, составлявшие предмет тайны; образки святителя Митрофания, данные в благословение кавказским воинам, во время сражений – принимая на себя пули, некоторых из воинов сохранили от смерти. Предчувствуя свое отшествие из жизни скорбей в царство нескончаемого радования, всю ночь, накануне своей кончины, архипастырь провел в молитве; в день кончины, 20 декабря 1846 года, причастившись св. Христовых Таин, пожелал особороваться: сам назначил, какие духовные лица должны были находиться при совершении этого таинства. По особоровании, простившись со всеми и всех благословив, с горящею свечою в руках, тихо и мирно предал дух свой в руце Божии. Почившего облекли в полное облачение и на креслах вынесли в залу. Как живой, сидел в креслах святитель при этом перенесении: левая рука его опустилась, а правою он твердо сам держал у груди крест. Прошли годы после блаженной кончины архипастыря Воронежского, но и поныне многие чтут его память, служат панихиды за упокой души его и слезами орошают его могилу⁴⁰.

С юных лет отличаясь благочестием, на семнадцатом году о. игумен Назарий оставил мир и вступил в Саровскую пустынь. Впоследствии, по воле преосвященного Гавриила, митрополита Новгородского, вызванный из Сарова, он был определен строителем в Валаамский монастырь. В несколько лет своего управления, о. Назарий упрочил внешнее и внутреннее благосостояние Валаамской обители, и тем стяжал себе право на вечную ее признательность. Воспитав сонм подвижников на Валааме, о. Назарий был сам, подвижником во всю свою жизнь. Строгое исполнение иноческого устава было всегдашнею его заботою; во всех добродетелях монашеских он подавал собою живой образец своим ученикам. Во всех трудах общежития, во всех работах монастырских он подвизался сам вместе с братиею; от юности он сохранил девство и целомудрие; жизнь проводил до конца дней своих нестяжательную и постническую; едва только не рубище было его одеждой.

Смиренный сам, он и всех искавших у него наставления, прежде всего поучал смирению. Чтение священного Писания, и писаний отеческих составляло ежедневную пищу его души. Вся душа его была так проникнута мыслию о Божественных предметах, что единственным содержанием его беседы были истины веры и благочестия. О делах мирских он не знал, как и говорить; но если беседовал о подвигах против страстей, о любви к добродетели, то беседа его была неиссякаемым источником сладости. Подвизаясь со дней юности подвигом благочестия, о. Назарий получил от Господа дар прозорливости. Без испытания узнавал он человеческие мысли, характер и склонности, и каждого приходящего побуждал к исправлению недостатков, какие прозорливо в нем усматривал. В дремучих лесах Саровских, когда он жил там, в пустыне, по возвращении с Валаама, не раз в зимнее время случалось ему встречаться с медведями, но они никогда не нападали на него. Исполненный дней, о. Назарий преставился на вечный покой в Саровской пустыне 23-го февраля 1809 г.⁴¹

«При вступлении моем в святую Киево-Печерскую лавру, – свидетельствует о себе о. Парфений, – я думал только о том, как бы молиться, да молиться непрестанно и трудиться, сколько сил есть, слушать во всем, как Бога, начальника и никого не оскорбить и не осудить. » Так, руководимый Духом Святым, он утруждал плоть свою, проходя со всем усердием назначенное ему просфорническое послушание, подвергал себя всякого рода лишениям, и каждую минуту, свободную от послушания, посвящал молитве. «Бывало, утрудившись, – говорил он, – я лягу под лавкой или под столом – мне все было равно.» Сделавшись начальником просфорной, он подвергся однажды тяжкому духу уныния, душа его нуждалась в утешении духовном, – и Господь сподобил его радостного видения: ночью, во время молитвенного бдения, он увидел преподобного Никодима, просфорника печерского, в мантии сидящего у просфорной печи с Псалтирью в руках. С того времени он питал к этому угоднику Божию особенную любовь и благоговение и, подражая образу его жизни, сам стал совершать ежедневно всю Псалтирь. О. Парфений был воздержен и умерен в высшей степени. Особенно отличался он удивительным нестяжанием. У него не было другой одежды, кроме той, которую он носил. Всякую вещь, кроме необходимой, он спешил выкинуть за порог, если не находил кому бы отдать ее. Денег он никогда не имел. Если, по неотступной просьбе духовных детей своих, принимал от них их усердные приношения, то немедленно раздавал их нищим или нуждающимся. Ночь проводил он в молитве, чтении и переписывании отеческих книг. Во всю жизнь старца всякая сколько-нибудь значительная перемена в его положении совершалась по особенному, ясному указанию Божия промысла. Так, пред вовсе неожиданным посвящением своем во иеродиакона и иеромонаха, он видел в сновидении, что Святитель, окруженный неизреченною славою, повелел ему взять святое Евангелие и священнодействовать, и предстоящая святителю Боголепная Царица, ободряя старца, неизреченно-сладким голосом сказала ему: «Возьми, я за тебя поручаюсь». Сорока шести лет от рождения пожелал о. Пафнутий принять на себя великий ангельский образ. Сомневаясь в исполнении своего желания со стороны начальства, он очень смущался. Тогда в легком сне явился ему архиерей и сказал: «несомневайся, Пафнутий, желание твое исполнится.» – «Кто ты?» – спрашивает в недоумении святителя старец. – «Я Парфений, епископ Лампсакийский.» – С облечением в схиму, главнейшим подвигом о. Парфения было приобретение истинного молитвенного духа. Вся Псалтирь, акафисты Спасителю и Божией Матери, поклонение страстям Господним, чтение Евангелия, множество поклонов, деннонощная церковная служба и служение Божественной литургии в течение двадцати лет, – составляли ежедневное молитвенное правило старца. Великую скорбь от бесов претерпел подвижник молитвы – за свое правило. «Какое от бесов нападение перетерпел я за мое правило! – говорил он сам. – Вот уже двадцать лет, то аще не бы со мною присутствовала сила Божия помогающая, давно бы мне надлежало во гроб вселитися от такого мучения несказанного и человеком неисповедимого. Но, слава Богу о всем!» – Исполнение молитвенного правила, в соединении с должностью духовника, иногда и часа не оставляло на успокоение немощной плоти дряхлеющего старца. Силы его постепенно ослабевали; тихо, как лампада, догорал он. По желанию его, совершено было над ним елеосвящение; в Великий четверток, за раннею литургиею, причастился старец Божественных тайн, со всеми простился, – вечером слушал последование страстей Христовых, а к утру, сидя облокотившись на стол, как бы погруженный в глубокую думу, предал дух свой в руце Божии. Так блаженно почил от великих трудов своих иеросхимонах Парфений 25 Марта 1855 г.⁴²

1-го Сентября 1825 года, в день отъезда в г. Таганрога, государь император Александр Благословенный слушал напутственный молебен в соборе Свято-Троицкой Александро-Невской лавры. По окончании молебна, посетил он келлии преосвященного митрополита, где, между прочим, изволил беседовать с схимником и потом отправиться в его келью. Когда дверь кельи схимника отворилась, мрачная картина представилась глазам императора: пол и все степы кельи до половины обиты были черным сукном; у одной стены стояло большое Распятие, у другой – черная скамья, за перегородкой – на столе черный гроб с погребальными принадлежностями; лампада, горящая пред Распятием, тускло освещала это печальное жилище. Крайняя нищета и высокая отшельническая обстановка поразили Благословенного: он погрузился в задумчивость.

Государь! – сказал ему схимник, – прости мне мое дерзновение: я человек старый, много видел я на свете; молю тебя, – благоволи выслушать слова мои. До великой чумы в Москве нравы были чище, народ набожнее; но после чумы нравы испортились. В 1812 году наступило время исправления и набожности, но, с окончанием войны, нравы еще более ухудшились. Ты – царь; Ты должен бдеть над нравами; Ты – сын православной Церкви; Ты должен любить и охранять ее. Таково о Тебе изволение Господне!» – «Многие длинные и красноречивые речи слышал я, – сказал тогда государь, обратясь к митрополиту, – но ни одна так мне не понравилась, как краткие слова этого старца... «Жалею, что я давно с тобою не познакомился, – сказал потом император схимнику: – теперь я буду посещать тебя.» Приняв благословение от схимника, Благословенный вышел из его кельи.⁴³

О. Евфимий исполнял обязанности братского духовника и старца; отличался глубокими смирением, земным поклонением приветствовал он мирских людей и каждого, даже новоначального брата. Слезы всегда орошали лицо его. Его самоукорение и самоуничижение не имели границ: руководимый ими, о. Евфимий считал себя недостойным не только совершать Божественные тайны, но даже и приобщаться этой великой святыне в алтаре: с 1814 г. до кончины он причащался, как простой монах, обще со всею братиею, и никого не благословлял по-иеромонашески. В этом утвержден он был духовным советом приснопамятных старцев: Феодора и Леонида, – и затем никакие угрозы, никакие увещания не могли побудить его исполнять обязанности священного сана. Он жил на безмолвии в пустыне и принимал только искавших от него наставлений. Высокая жизнь о. Евфимия поражала внимательных учеников его. Один из них, знаменитый впоследствии монах Николо-Бабаевского монастыря, о. Иларион, по обстоятельствам отправляясь с Валаама, припав к ногам старца, при прощании наедине, просил у него исполнить его последнюю просьбу. «Что хочешь ты?» – спросил его о. Евфимий, – «Батюшка, – сказал ученик, – «ты скоро жизнь свою кончишь: молю тебя, если обрящешь благодать у Господа, явися мне очевидно.» – Старец задумался и, несколько помолчав, отвечал: «Эго выше мер моих.» – Любящий, ревностный ученик продолжал умолять старца. – «Мне известна вся твоя жизнь, батюшка, – говорил он,– и если твое спасение будет сокровенно и неизвестно, то нам как можно и надеяться спастися? Если же ты обрящешь благодать у Бога, то тебе будет это возможно.» – Старец ответил: «Буди воля Господня!» и они расстались. – 1-го Октября 1829 г., во время вечерни, в день Покрова Божией Матери, о. Иларион, в глубокой скорби от многообразных искушений, сидел в часовне Николо-Бабаевского монастыря, на реке Волге, вдруг двери часовни сами собою отворились, и ему очевидно явился о. Евфимий: – это был день его преставления. Почти тридцать лет хранил втайне о. Иларион утешительное явление ему о. Евфимия, и только за месяц до своей блаженной кончины открыл ее в последнем своем письме, от 19 Декабря 1858 г., нынешнему настоятелю, заключив свое письмо следующими словами: «да и нам много надо просить святых молитв о. Евфимия: он живой пример духовной жизни нашей.»⁴⁴ Силу молитв о. Евфимия испытала на себе сестра его Агафия, бывшая в замужестве за диаконом Капицкого погоста, Новгородской губернии, о. Корнилием. Агафия скончалась; ее обмыли, положили на стол под святые иконы; прошли целые сутки; вдруг она поднимается на своем одре и садится; находившиеся в комнате ее муж и двое родственников испугались и хотели бежать. «Не бойтесь!» – говорит им воскресшая и, перекрестившись, просит своего мужа подать ей воды. «Скорбно было то место, в которое отведена была я по моей смерти, – стала объяснять Агафия своему мужу, – но по молитвам брата моего, о. Евфимия, Господь избавил меня оттуда и даровал мне пожить еще сутки. Завтра я умру; а ты поступай в Ондрусову пустынь в монахи: тебя благословит Господь! «Распорядившись о раздаче милостыни убогим, Агафия в мире скончалась на другой день.⁴⁵

По любви к Богу, о. Серафим оставил жену и вся красная мира; с первых дней поступления своего в монастырь, жил в большом воздержании: чаю не пил, тела своего никогда не обмывал, в трудах и непрестанной молитве проводил дни свои. В храме Божием бывал на всех церковных службах. Отсечение воли и желаний было в нем полное. Уже в старости и болезни, не возьмет, бывало, он без особого благословения даже просфоры. Случающиеся неизбежные скорби переносил в молчании; оправдывать себя не любил. В последнее время о. Серафим очень болел: от плеч и до пояса со спины его сошла вся кожа; страшная язва приводила в содрогание посторонних; но он не только не хотел лечить ее, но и нестерпимой своей боли не обнаруживал даже болезненным вздохом. Два раза, против его воли, накладывали живительный пластырь на язву – и оба раза старец, оставшись наедине, своими руками сдирал его весь, – и тем убедил прекратить пользование. В глухую ночь, на соломенном своем ложе, с великим трудом, в тяжкой болезни, вставал о. Серафим, для молитвы, на колени; медленно, с глубоким вниманием ограждал себя крестным знамением и полагал поклон, произнося молитву; после нескольких поклонов, в изнеможении упадал он на свое ложе и снова, с усилием восставая на молитву, опять, после нескольких поклонов, повергался на свой одр: в таких трудах проходила ночь больного старца. В последние дни своей жизни он особоровался и несколько раз приобщался св. Христовых тайн. Дня за два до его кончины келлиарх, иеродиакон Иона, по своей должности, пришел посетить его. Глаза старца были закрыты; лицо его сияло необычайною радостью, грудь высоко поднималась; из слов его можно было заключать, что он видит святых угодников Божиих. Сказав: «Владыко грядет, грядет Владыко!» старец крестился, в величайшем восторге простирал руки и с живейшим чувством благоговения и любви взывал: «Господи мой! Сладчайший Иисусе Христе! Боже мой!» …С трепетом смотрел келлиарх на сиявшее дивною радостью лицо старца и с ужасом внимал словам его. Старец умолк; тихая радость почивала на лице его. Тогда о. Иона решился подойти к нему. Спросив старца о здоровье и получив от него ответ: «я здоров, очень здоров; мне легко, весьма легко!,» келлиарх продолжал – «Батюшка, про кого ты говорил недавно, что грядет; кто это грядет?» – «Как кто? – Господь наш Иисус Христос; про Него я говорил, что Он грядет,» – радостно и спокойно ответствовал старец. 2-го Февраля 1860 г. тихо предал дух свой Господу о. Серафим. При опрятании тела его, не было уже того неприятного и тяжелого запаха, который был постоянно в кельи старца, и особенно слышан был от него самого по причине неомовения: вместо того запаха, опрятовавшие тело, келлиарх и послушник Макарий, с удивлением обоняли благоухание; не было уже и страшной до того язвы на теле старца: ее благолепно покрыла тонкая кожица⁴⁶.

С самых юных летах о. Герман возымел великую ревность, и 16 лет от рождения пошел в монахи. Всею душою полюбил он величественную, пустынную Валаамскую обитель; полюбил незабвенного настоятеля ее, великого старца Назария и всю братию. Сначала он проходил здесь разные послушания. Испытав его ревность в трудах общежития, мудрый старец, о. Назарий отпустил его на жительство в пустыню. В 1794 году из братии Валаамского Монастыря сформирована была миссия для просвещения светом евангельским диких обитателей островов Алеутских в Северной Америке; в числе десяти человек, составлявших миссию, был избран и о. Герман. Недолго продолжались общие успехи миссии; наконец остался один о. Герман, – и ему благоволил Господь долее всех собратий потрудиться подвигом апостольским для просвещения Алеутов. В Америке сорок лет жил он на о. Еловом, который он назвал «Новым Валаамо.» В великих трудах проводил он жизнь свою, и все, что приобретал своим безмерным трудом, все то употреблял на пропитание и одежду для сирот – его воспитанников и на книги для них. Тело его, изнуряемое трудами, бдением и постом, сокрушали пятнадцати фунтовые вериги. Рассказывая о подвигах о. Германа, ученик его – алеут Игнатий Алиг-Ага прибавлял: «да, трудную жизнь вел апа⁴⁷ и никто не может подражать его жизни.» В деле своего служения старец полагал душу свою за своих духовных детей. Алеутов он называл новорожденными младенцами, а себя – нижайшим слугою их и нянькой. Предстательствовал он за них, по его выражению, «кровавыми слезами.» Особенно старался он о нравственном преуспеянии алеутов. Детей алеутов в устроенном им училище он сам учил закону Божию и церковному пению. В воскресные и праздничные дни алеуты собирались к нему в часовню для молитвы. Любили они слушать его наставления: беседы старца с чудною силою действовали на слушателей. Множество разнообразных скорбей понес о. Герман от начальников колоний за свою великую ревность о благе алеутов. Посвятивши себя совершенно на служение Господу, ревнуя единственно о прославлении Его святого Имени, вдали от родины, среди многообразных скорбей и лишений, десятки лет проведя в высоких подвигах самоотвержения, о. Герман был сподоблен многих сверхъестественных даров от Бога. «Удивительно, – восклицал ученик его Игнатий, – как подобный нам человек мог все это знать вперед за такое долгое время! Впрочем, – нет: он не простой человек! Он мысли наши видел и невольно доводил до того, что мы их открывали ему и получали наставления.» Приближалось время отшествия старца. В день кончины приказал он зажечь свечи и читать Деяния св. Апостолов. Тихо преклонил он тогда свою голову на грудь своего ученика Герасима, келья наполнилась благоухания, просияло лицо его, и о. Германа не стало! Так блаженно почил он сном праведника 13 Декабря 1837 г. На другой день по смерти о. Германа, бык, который при нем вырос, стал тосковать, и с тоски ударился лбом о дерево и свалился мертвый на землю. Похоронив своего старца, над могилою его ученики поставили деревянный памятник. «Я сам видел этот памятник,» – говорит нам якутский, священник Петр Кашеваров, – и теперь могу сказать, что он нисколько не тронут временем и как будто бы сегодня сколочен.» Видев славную жизнь о. Германа, видев его чудеса, видев исполнение его пророчеств и наконец блаженное его успение, «вообще все местные жители», – свидетельствует преосвященный Петр, епископ Новоархангельский, викарий Камчатский и Алеутский, – имеют благоговейное уважение к нему, как к святому подвижнику, и вполне уверены в его богоугождении⁴⁸.

Приведенные нами примеры из совершенного подвижничества в обеих формах жизни монашеской, форме штатной и форме общежительной, неопровержимо доказывают, что монашество наше в обеих своих формах также свято, также благодатно, как во времена преподобных Пахомиев и Антониев великих. Мы представили факты: против фактов нет возражений. Недостатки современного монашества возражением быть решительно не могут: те же недостатки были и в цветущей древности; недостатки свидетельствуют только о немощи человеческой. Они вовсе не плод мнимого богатства монастырей; вовсе не следствие штатной или общежительной формы монастырского воспитания. Нарушение монашеской дисциплины зависит исключительно от свободной воли, а воля свободна и в богатой, и бедной обители, и при штатной, и при общежительной форме монашеской жизни. Единственное средство, по завету великих отцов, действовать на свободу воли – это есть пример настоятеля, кроткое и мудрое увещание, отеческие, оберегательные меры и великое долготерпение. Подвижника нужно воспитать, – и святые обители были и суть места духовного воспитания.

В монастыри принимали лиц всех возрастов, даже престарелых и детей, если только они стремились к подвигам жизни монастырской. В одежде простого мирского работника пришел некогда преподобный Макарий ведший в Тавенисиотский монастырь к преподобному великому Пахомию. «Молю тебя авво, прими меня в монастырь, да буду монах, – просит Пахомия Макарий». – «Ты уже состарился, – отвечает ему Паховой: – как можешь ты подвизаться? Братия подвизаются от юности и выросли в подвижнических трудах, и те едва выносят тяготу; а ты в таком возрасте не возможешь понести искушений подвижничества, соблазнишься, выйдешь отсюда и будешь злословить нас. Прими, авво, – продолжает умолять великого Макарий, – если я не буду поститься так, как и они; если не буду трудиться так, как и они трудятся: – то повели изгнать меня из монастыря.» – Тогда великий Пахомий убеждает своих братий принять Maкaрия ⁴⁹. Точно также поступил великий Антоний. В дверь отшельнической его келлии постучался Павел препростый и открыл ему свое желание – быть монахом. Рассуждая, что в такой старости Павел неспособен к подвигам отшельнической жизни, Антоний советовал ему лучше идти в какую-нибудь деревню и там снискивать ce6е пропитание трудами рук своих; и только, после убедительных просьб, после обещания полного повиновения, принял он к себе Павла⁵⁰. Так, по убеждению великих отцов монашества, Антония и Пахомия, монастыри были для всех только местом посильного монашеского подвига, но отнюдь не местом телесного успокоения людей больных и престарелых.

Детей принимали в монастыри с согласия родителей. По выражению преподобного Пахомия, дети эти были «Самуилы» т. е. посвященные или посвятившие себя на служение Богу. Они составляли первую степень новоначалия; их учили грамоте, точно так как, учили грамоте и взрослых, если те поступали в монастыри неграмотными; обучали ремеслам. Дети, вместе с взрослыми участвовали на молитве и в трапезе, – вместе с взрослыми трудились в послушаниях монастырских⁵¹. Тот же самый порядок видим и в монастырях св. Василия великого. Там детей принимали от родителей, при многих свидетелях, что бы не подать случая жаловаться желающим найти случай; принимали их для причисления к братству; учили их грамоте, сообразно их священному назначению; в течение многих дней детей испытывали, по испытании не принимавший на себя девственной жизни, как неспособный пещися о Господних, при свидетелях был отпускаем из обители, а произносившего обет причисляли к братству⁵². Таким образом, оба великие законоположника монастырской жизни, преподобный Пахомий и св. Василий, в своих уставах ни слова не говорят о воспитании мирских детей при обителях: оба они излагают только правила, как принимать и как содержать в монастыре детей, желающих посвятить себя монастырской жизни.

Утвержденные на незыблемом, многовековом основании святых уставов великих светил Церкви и монашества, святые обители поныне для путника земли, шествующего к горнему отечеству, являются, как благотворные духовные оазисы в печальной, великой пустыне суетного мира.

В монастырских храмах сердце путника совершенно отделяется от земли: здесь перед ним развертывается мир иной, мир жизни для Бога; и в Боге здесь монашествующие, в их величественных черных одеждах, являются ему какими-то особыми, неземными существами; их тихие, гармонические, полные благоговения напевы проникают в его душу; он слышит здесь какую-то чудную проповедь о Боге и святых Его, – проповедь, облеченную в восхитительный мир звуков. Целые часы носимый на крыльях этой дивной проповеди, он изливает мольбы свои пред Господом, поучается в законе Господнем, укрепляется в духовных силах и исполняется чувств благодатного умиления и тишины сердечной.

Зная, что обитатели монастырских селений оставили вся красная мира, родных, друзей, общественные увеселения, земные науки и занятия, единственно для того, что бы всегда «приметатися в дому Господнем» (Пс. 83:11) и «слышати глас хвалы Его» (Псал. 25:7), путник земли не приходит к ним искать земного обучения, или обыкновенных телесных врачеваний: у него в мире много школ, больниц и разнообразных мест для телесного успокоения, там он во множестве может найти учителей и лекарей, посвятивших себя своим занятиям для общественной пользы со всею полнотою любви и со всем обилием необходимых знаний. В монастырских селениях путник ищет того, чего не найти ему в мире, – он ищет врачевания душевных страстей, утоления душевного горя и наставлений на путь ко спасению. Здесь открывает он свое сердце, – здесь сбрасывает он с себя бремя грехов, здесь с полною верою – как бы от Бога принимает он наставления от старца-духовника, исполненного духовной опытности; по его слову решается примириться со врагами, изменить к лучшему свою жизнь; здесь в нем совершается переворот, имеющий мощное влияние на земное его счастье и на загробную участь.

И какие бесчисленные сонмы благочестивых поклонников стремятся сюда со всех концов беспредельной святой России, что бы здесь, для освежения своих духовных сил, подышать, хотя краткое время, живительною небесною атмосферой и потом, в мире душевном, снова пуститься в тревожную стезю мирской суеты! Поистине, здесь сердце русского благочестия, – здесь неиссякаемый источник его нравственных сил.

И каких мощных сил духовных исполнена святая область монастырская! Здесь светят всему миру светом благочестия и веры великие архипастыри: филареты, Ионы, Антонии... Здесь процветают ревностные подвижники, опытные духовники и наставники; киевские Парфении, александроневские Мельхиседеки, саровские Серафимы, валаамские Назарии и Евфимии, оптинские Макарии... Здесь, вдали от всяких мирских забот и занятий, под кротким веянием евангельского духа, мало по малу достигают совершенства и созревают для небесной житницы многие тысячи монашествующих и послушников. Здесь – твердый оплот святой веры, здесь – цвет подвижничества, здесь – сокровищница небесных учений, здесь – врачебница нравственных немощей, здесь – краса и сила Церкви православной. «Приди же и учись у монахов: это светильники, сияющие по всей земле.»

Конец.