1.10. Опять в Домшине

29 апреля я предполагал быть за обедней в селе Беседном и говорить, по обычаю, проповедь, а равно и перед обедней побеседовать; после обедни же устроить настоящее собеседование. Но меня просили, и староста домшинский и священник побыть за обедней у них. Я остался и говорил проповедь.

Была неделя о «жене самаряныне». Из Евангелия этого дня я и заимствовал предмет для проповеди. Я говорил:

Удивилась самарянка, что еврей просил пить у нее, самарянки: до того дошла ненависть из-за веры между евреями и самарянами, что даже не просили и пить одни у других. Так и нам в иных местах староверы не дают пить у себя из-за различия в вере; в других же местах хотя и дают, но из особой посуды, из «мирской», из которой сами никогда и ни за что не согласятся пить.

Христос знал, что евреи грехом считали попросить напиться у самарян, и все-таки просит пить у самарянки: значит, Он не велит нам считать за грех напиться из посуды иноверца, а тем больше самому напоить жаждущего иноверца из своей «чаши с студеной водой».

Христос не для того пришел, чтобы завелось множество вер, а для того, чтобы собрать заблуждающихся и разбегающихся в разные стороны людей во едино стадо – свою Церковь. Значит Ему не угодно это многоверие, которое есть у староверов: филиппане, федосияне, поморяне, спасовцы и проч. Нужно, что б они соединились с нами, а мы с ними.

Вера, которую принес с неба на землю Господь Иисус Христос, должна соединить нас. Учение Господа и есть «вода живая». Евангелие есть величавая река этой, чистой как хрусталь, «животворной воды» – учения Христова. И церковь поит своих чад этой живой водой. – Староверы, даже странники, знают о Евангелии, но мало читают его. Они больше пробавляются «цветниками» собственного составления. И, Боже, какую мутную, негодную воду пьют они из этих цветников! Она до такой степени ядовита, что человек, напившись ее, готов спорить, и действительно спорить, даже с Евангелием, т. е. с самим Христом. В заключение я приглашал всех веровать Евангелию: оно есть та живая вода, которая напояет души наши, утоляет нашу духовную жажду.

В час я хотел ехать в Беседное. Но, когда уже уносили мои вещи в повозку, пришел Василий Яковлев из д. Курьякова, Мешехонского прихода, с которым я уже два раза беседовал: постом – на Горе, и 25 апреля, на преполовение, – в Курьякове. Он привез в Домшинскую земскую больницу брата своего Эраста, сильно побитого в драке. У меня спрашивали: «Что грешнее – табак курить, или водку пить?» Подобные вопросы очень часто приходится слышать. Я ответил вопросом: «Эраста поколотили чуть не до смерти, накурившись табаку, или напившись водки?» Положив брата в больницу, Василий и зашел ко мне. За ним пришло еще несколько человек. Завязалась беседа.

Василий все переспрашивал о тех же предметах, о которых шла речь прежде, в его деревне. Трудно ему расстаться с беспоповщинскими понятиями и туго воспринимает он новые для него мысли (за то, может быть, они прочнее залягут в его голове). А он, сравнительно, еще развитой мужик; что же сказать об остальных? – Я дал ему почитать «Увещание» митрополита Платона. Он расспросил у меня, где я квартирую в городе, и сказал, что непременно по осени постарается побывать у меня. Он понимает, что домашняя беседа гораздо лучше общественной, публичной: здесь, дома, мы с ним вдвоем, нас никто не слышит и не видит; здесь ему не стыдно раз десять перечитать, или переспросить одно и то же; здесь, наедине, меньше раздражается чувство гордости, нежели на народе, – легче признаться, что «я этого не знал», или «не понял», и, наконец, здесь нет товарищей, всегда и во всем сбивающих с толку.

Беседа с ним затянулась надолго, и я едва мог в четвертом часу выбраться из Домшина, хоть и обещал к трем уже быть в Беседном.