Орловский миссионерский съезд в связи с вопросом о свободе совести

Более полутора месяца в последней четверти текущего года периодическая печать на Руси занималась обсуждением вопроса о «свободе совести» Этот факт заслуживает тем больниего внимания, что, не смотря на крайне слабое развитие у нас общественной и особенно русской мысли, мы все же с чужого голоса склонны считать означенную печать выразительницею общественного и даже русского мнения!.. Не соглашаясь с таким взглядом на современную нам русскую прессу, я, с своей стороны, тем не менее признаю ее могучим двигателем общественного развития и посему только считаю далеко не лишним разобраться в том движении, которое охватило и более полутора месяца не сходило со страниц наших газет и журналов, – разумею поднятый в печати вопрос о «свободе совести». Ближайшим поводом к печатному обсуждению данного вопроса послужил доклад г. Стаховича, читанный на Орловском миссионерском съезде 24 сентября текущего года и затем отпечатанный 25 сентября в «Орловском Вестнике!» (№ 254). Этот доклад в свою очередь стоит в тесной связи с Орловским съездом, посему я признаю за лучшее изложить последовательно: деяния Орловского Миссионерского съезда¹, доклад г. Стаховича, мнения членов съезда и периодической печати о докладе, и по поводу сего доклада, а также свой разбор доклада и свое мнение по существу поднятого в нем вопроса о «свободе совести».

Как известно, со времен Петра 1-го и до царствования Императора Александра III-го закон тщательно оберегал, чтобы в недрах Русской Православной Церкви между Иерархами и пастырями последней отнюдь не происходили взаимный личные совещания по разным церковным вопросам того или другого местного края, а тем более всея Руси. Корень такого нововведения скрывался в боязни русской светской власти встретить себе в своих делах оппозицию в лице русского духовенства, – боязни, занесенной в пределы Poccии с Запада и не имеющей у нас для себя ни почвы, ни оправдания. Между тем эта боязнь как нельзя лучше пришлась по вкусу нашей, так называемой «либеральной прессе», владеющей у нас почти ²/₃ «интеллигенции», которая в своих целях стала усиленно развивать ее и в пылу своей публицистической фантазии изобрела даже особый род «пугала», известного под именем «русского клерикализма» и пускает его в ход при всякой малейшей попытке светской власти открыть Православной церкви доступ к сердцам народа. На этом поприще особенно подвизался и ныне подвизается «Вестник Европы»² и К^о. Но за красной или иной ширмой последних, радеющих якобы о благе русского народа и власти и оберегающих их якобы от политиканства Русской Церкви, скрывается чуждая охраняемым мысль, что церковь и духовенство не могут оказывать влияния на образованных людей, так как последние-де живут, движутся и существуют началами не религии, а современной цивилизации; они выше религии, в своем развитии переросли ее!..³ («Вестник Евр.», «Русская Речь» за 1881 год и др.). Давно пора бы нашей «Западни чествующей» прессе открыто поставить на своем знамени девиз Гамбетты: «моя религия – религия интеллектуальной культуры», что было бы и в духе «свободной совести», не мирящей с приемами либерально-иезуитского пробабилизма!.. Отсюда понятно, почему у нас внутренняя церковная жизнь в течение почти двухсот лет была мертва, почему так усиленно, особенно в царствование Импер. Александра II-го, старались и не без успеха вырвать из рук духовенства одно из самых лучших орудий его влияния на народ – народную школу, почему, наконец, легла такая глубокая пропасть между русскою церковью и русской «интеллигенцией»!.. Лишь в конце царствования Импер. Александра II-го сознали, что «духовно-нравственное развитие народа составляет краеугольный камень всего государственного строя» и что в этом деле необходимо предоставить «преобладающее участие» духовенству...⁴ Таким образом, горьким опытом, хотя и по соображениям чисто государственным, правительство пришло к мысли о необходимости открыть сердца народа влиянию его исконной матери Церкви. Но к сему времени в этих сердцах накопилось столько язв, что для излечения последних необходимо было прежде поставить опытный диагноз и затем выработать целый ряд, нередко очень сложных мер. Так сама жизнь потребовала совокупных усилий и совещании И вот благою волею почившего Монарха снова призваны к жизни Соборы русских иерархов и представителей епархиального духовенства, таковы окружные соборы: в Киеве и Петербурге в 1884 г., Казани и Иркутске в 1885 г.. Вслед за этими соборами, обсуждавшими разные церковные вопросы, стали открываться и проектированные на Казанском соборе особые специально-миссионерские съезды, посвящающие свои заседания решению вопросов внутренней миссии. Таковы всероссийские миссионерские съезды: в Москве (в 1887 и 1891 г.) и Казани (1897 г.). Вслед за всероссийскими стали открываться в епархиях и местные епархиальные съезды, посвящаемые нуждам епархии, а в 1898 г. был открыт в Одессе и первый областной миссионерский съезд. К числу областных съездов должен быть отнесен и бывший в сентябре текущего года миссионерский съезд в г. Орле. Таким образом миссионерские съезды быстро пробили себе путь, сделавшись, по справедливому замечание «Миссионерского Обозрения» с явлением «обдержным» в современной церковной жизни, чему много содействует и прошлогодний указ Св. Синода, рекомендовавшие Епархиальным Преосвященным устроять такие съезды, как учреждения «многополезные».

Казалось бы, что истинные ревнители церкви должны не только радоваться такому оживленно церковной жизни, но и со своей стороны, как члены одного организма, принести на пользу церкви свой труд, свои знания и опыт... Но не то мы видели и видим в лагере «либеральной прессы». Правда, она уже реже клеймит пробуждения церковной жизни прежде ею излюбленным, но ныне устаревшим и почти бездейственным ярлыком «клерикализма» и даже иногда своими же устами признает это клеймо смешным, но за то она избрала другой способ, борьбы с ненавистной ей церковью и духовенством – это порочить всячески их деятельность, с исступлением фанатика кричать о несоответствие последней христианскому(!) идеалу и по сему об излишестве (?!) самой деятельности, и в крайнем случае, под личиной «дорогих братьев» врываться, например, на миссионерские съезды, с целью «сорвать» последние!.. Эти проблемы «либеральной прессы» как нельзя лучше сказались и в ее отношение к бывшему в Орле миссионерскому съезду.

Миссионерский съезд в Орле начат был при церковно-величавой и торжественной обстановке, вполне соответствующей святости и величии миссионерского дела. После литургии и молебна, совершенных епископом Никонором в кафедральном соборе 16-го сентября, в час того же дня, под сводами домовой церкви apxиерейского дома, состоялось первое торжественное заседание, или точнее открытие съезда⁵ Объявив съезд открытым, Преосвященный Никанор произнес речь о «религиозно- нравственном воспитании молодого поколения, по поводу высказанных в различных органах печати и, главным образом, в известном докладе Государю Императору министра народного просвещения суждений о преобразовали средней школы. Обрисовав стремление современной русской интеллигенции и отчасти западной порвать связь нравственного воспитания с догматами веры или что тоже – отделить нравственность от религии, Преосвященный подробно остановился на графе JI. Н. Толстом, охарактеризовав мировоззрение последнего, как «религиозно-философский экклектизм». Коснувшись вопроса церковной борьбы с этим явлением, Владыка признавал необходимым организовать особую миссию из церковно общественных сил, которая действовала бы исключительно в интеллигентной среде русского общества. Но так как, по мнению Его Преосвященства, и простой народ сильно заражен недугами великосветской, а еще более собственной религиозной жизни, то необходимо вступить в самую широкую борьбу с этими язвами и народного быта. После Владыки сказал речь В. М. Скворцов на весьма интересную тему «о господствующих в светском обществе и печати предубеждениях против миссии и миссионеров и означении миссионерских съездов и специальной миссии для борьбы с расколосектантством». Сверх того, почтенный оратор призывал всех к самой широкой и братски-сплоченной работе на ниве внутренней миссии во всех слоях русского народа, Преподаватель местной семинарии, и он же епархиальный миссионер А. И. Георгиевский познакомил присутствующих с появлением и современным состоянием расколосектантства в Орловской епархии, где в настоящее время числится до 1000 чел. сектантов мистиков и рационалистов и до 8 ¹/₂ тыс. раскольников.

Следующие за тем речи знакомили слушателей с организацией местной внутренней миссии, значением съезда для питомцев семинарии и пр.. После акта Владыкой была предложена трапеза почетным гостям, старейшими представителям городского и сельского духовенства и иноепархиальным и местным миссионерам. В застольной речи професс. Н. И. Ивановский начертил картину зарождения, постепенного развития и современного состояния всерусской внутренней миссии. В тот же день, с 6¹/₂ до 10 час. вечера, в Михайло-Архангельской церкви состоялось публичное собеседование Н. И. Ивановского с раскольниками «о перстосложении для крестного знамения», привлекшее массу слушателей⁶.

С 17-го Сентября в здании Троице-Васильевской церковно-приходской школы открылись занятия съезда. С этого дня и по 24 Сентября занятия велись ежедневно –

утром (от 9 ¹/₂ – 2 час.) и вечером (от 6 – 9 ¹/₂ час). Утренние занятия носили, по преимуществу, лекционный характер и посвящались характеристике и обличению раскола, и главным образом, сектантства вообще и отчасти местного, причем велись оживленные академические диспуты с целью принципиального выяснения многих назревших в миссионерском деле вопросов. Вечерние занятия посвящались, по преимуществу, обсуждение мер для борьбы с расколосектантством вообще, и Орловской епархии в частности.

Утренние занятия съезда 17 сентября открылись речью В. Скворцова, приглашавшего присутствующих к возможно более деятельному и сердечному обмену мыслей. Первым лектором выступил местный противораскольнический миссионер о. Лев Адамов. Содержанием его лекции было: каноническое, определение раскола; понятие о русском расколе старообрядчества и причины его происхождения и pacпpоcтранения. По вопросу о «каноническом определении раскола» были даны весьма ценные разъяснения проф. Н. И. Ивановским. По мнению последнего «раскол есть раздор или отделение от единства с церковью по вопросам обрядовым, а ересь -по вопросам догматическим. Одно только содержание старых обрядов отнюдь не может быть названо расколом, а только старообрядческим православием; в раскол же переходит последнее лишь тогда, когда из-за разницы в обрядах происходит отделение от единства с Православною Церковью. Посему, не всякий «старообрядец есть раскольник, но только тот, который порвал связь с Православною церковью». Во время чтений второго лектора – миссионера А. Георгиевского о местной штунде, происходили оживленные трения по вопросу о будущности штундизма среди малороссов и великороссов, причем некоторые, как В. Скворцов и др. высказали мнение, что «великороссы сильнее склонны к штунде, чем малороссы»⁷. В то же время В. Скворцов ознакомил слушателей с различными способами чтения Св. Писания у штундистов толстовцев и других сектантов, которые для удобства нахождения в Библии необходимых им текстов выставляют в самой Библии особые пунктиры. Такой ключ к чтению Библии был признан более пригодным для целей миссии, чем распространение в народе листков с одними только текстами, подтверждающими известную православную мысль, тем более, что эти листки скоро истрепливаются и теряются⁸. При обсуждении вопроса об отношении православных к сектантам и наоборот, указывались примеры нежелательного отношения тех и других друг к другу. Между прочим, священником о. Переверзевым была приведена одна из страниц церковноприходской жизни в сектантском селе Любце, имевшая там место в 1882 г.⁹ Вечерние занятия съезда в тот же день в присутствии Преосвященного были посвящены подробной разработке вопроса об организации местной внутренней миссии.

На утреннем заседании 18 Сентября проф. Н. И. Ивановский прочел лекции о происхождении русского раскола старообрядчества (по мнению профессора «раскол – явление чисто церковное, а не социальное, как учит А. П. Щапов и др.»), его распадении на безпоповщину и поповщину и о появлении в первой двух толков: поморцев и федосеевцев. Затем о. Лев Адамов сообщил краткие сведения о местных новопоморцах и федосеевцах. После получасового перерыва заседание съезда было посвящено детальной разработка вопроса о появлении в пределах южной Poссии штундизма, характеристике штунды и ее толков, причем весьма интересные сведения по этим вопросам были сообщены А. Дородницыным, В. Скворцовым и о. Потехиным, а также и прибывшим из Екатеринославской губернии православным книгоношей, бывшим штундовым «пресвитером» Прокопием. По свидетельству последнего он был поставлен в «пресвитеры» целой общиной и без руковозложения. Но, читая библию, он сознал необходимость руковозложения и стал употреблять его. Только явилось у него сомнение в законности своего рукоположенияя и за разрениением недоумения он отправился к Таврическим штундистам. Там Балихин ответил ему, что «можно обходиться и без руковозложения». Ответ Балихина не удовлетворил его и он отправился к Киевским штундистам. Здесь Чечеткин советовал ему «рукополагать, а о праве рукоположения не беспокоиться, потому что, рукополагая других, он чрез то и сам получит «дар священства». Прокопий и с этим не согласился. Продав свое имение, он поехал к Кавказским штундистам, но и там ему отвечали, что «рукоположение не важно и что со временем они надеются сманить к себе православного священника и принять от него рукоположение». Не согласился с ними Прокопий и возразил: «Как можно принять руковозложение от тех, которых мы сами хулим?» Возвратившись на родину, Прокопий еще оставался «пресвитером», но два года тому назад перешел в православие. «Теперь же я слышу, – заключил он, – что у штундов появилось рукоположение»

На вечернем заседании съезда решались вопросы о мерах борьбы с расколосектантством и была проведена образцовая беседа двумя миссионерами о. св. предании, причем один из них – Тамбовский – был в роли штундиста, а другой -Екатеринославский – стоял на православной точке зрения.

В следующие дни первые часы утренних заседаний за некоторыми исключениями, посвящены были чтению проф. Н. И. Ивановским сжатых, но картинно-ясных и занимательных, а также и весьма поучительных очерков по истории и обличению раскола, причем происходили оживленные прения по возникавшим недоуменным вопросам. Тот же профессор посвятил одну из лекций Единоверию. Все остальное время было уделено вопросам сектантства и противосектантской миссии.

Так, в заседаниях 19 сентября обсуждались различные меры борьбы с сектантством, согласно печатной программе съезда (см. «Орлов. Епарх. Вед.» 1901 г.. и отдел. оттиски) При установлении общего характера этих мер, Екатеринославский миссион. А. Дородницын подробно развил мысль, что «для борьбы с лжеучениями меры должны быть только духовные». Та же мысль была поддержана и другими миссионерами, которые также высказались, что «для привлечения ко Христу других и для охранения своих чад от духовного, но ложного воздействия на них различных пропагандистов, необходимо употреблять меч только духовный; к содействию же гражданского меча прибегать лишь в тех случаях, когда упомянутое воздействие сектантов на православных переходит в область много-различных насилий, оградить от которых Церковь бессильна, потому что слово не действует на ожесточенных и фанатиков; во всех таких случаях Церковь отдает своих чад и себя под защиту гражданского меча, или закона». В том же заседании г. Новоселов, между прочим, с искренней болью и горечью «отметил тот факт, что в представлениях сектантов православный миссионер отождествился с гонителем, от беседы с которым они уклоняются из боязни оказаться в руках полицейского или судейского чиновника, уклонением этим произнося приговор над фальшивым (в деле миссии) союзом миссионера и урядника»¹⁰ Заявление г. Новоселова признавалось справедливым лишь в той его части, которая отвергала в деле миссии союз миссионера с полицией. В остальном же были усмотрены неточности: во 1-х, причиной уклонения сектантов от бесед признавалась не «боязнь полиции», которой миссионеры всячески избегают на беседах и нередко даже вопреки требованиям тех же сектантов и других крестьян, заявляющих, что «для порядка стоило бы сотнику, аль уряднику быть», так как на беседах бывают иногда пьяные, а иногда и у трезвых крестьян страсти разгораются, но сознание сектантами своего бессилия и боязнь уронить свой авторитет в глазах своей паствы и других крестьян; во 2-х, «отождествление православного миссионера с гонителем» – продукт отношения к миссии большинства «интеллигенции» и известной части светской прессы, далеких в своих суждениях от жизненной правды; в среде же простонародного сектантства и других крестьян такие вопли редки, да и то в большинстве случаев безосновательны. Во время перерыва заседания миссионеры и другие члены съезда оживленно обменивались мыслями по тому же вопросу. Так г. Новоселов, между прочим, высказал: «Что если бы миссионеры чистосердечно и открыто пред Богом и пред людьми отреклись от пользования в своем миссионерском служении мечем гражданским, то одно это искреннее отречение их имело бы более важные и благодеятельные последствия для миссии, чем мелочная обработка существующих приемов борьбы с противниками Церкви». На это некоторые из миссионеров отвечали, что «пред людьми» вряд ли стоит «отрекаться», так как во 1-х: люди, ищущие не правды, а лишь какой-либо почвы для распространения басен и сказок на счет миссионеров, не нуждаются в таком отречении; во 2-х: люди, жаждущие правды, если и нуждаются в чем, то не в словесных отречениях миссионеров, а в их делах, согласных с Христовой истиной; посему, последней категории лиц лучше предложить взять меч миссионера, оценить его тяжесть, а потом пойти в деревни и села, где работают миссионеры и там посмотреть, каковы условия их деятельности, каковы они и их дела, а тогда и судить о них, положа руку на сердце. Что же касается «обработки существующих приемов борьбы с противниками Церкви» то таковая «обработка» отнюдь ее может быть названа «мелочной» в деле простонародной миссии, а напротив, заслуживает серьезного внимания.

В васедании 20-го Сентября было заслушано сообщение г. Д. И. Скворцова о «секте Пашковцев». Указав на тождество главного принципа в учеши Пашковщины и Штунды – «оправдание человека одною только верою в Иисуса Христа», – г. докладчик главное отличие первой от последней находил в том, что в Пашковщине элементы религиозво-мистический и социальпо-политический сказываются несравненно слабее, чем в штунде, и богослужебный культ почти совершенно отсутствует. Характеризуя деятельность современных пропагандистов – пашковцев, Д. Скворцов, между прочими, довольно подробно очертили их «лукавые» приемы пропаганды. Сообщение Д. Скворцова сделалось предметом оживленного обмена мыслей между членами съезда. Так, г. Новоселов «настойчиво указывал на наше ¹¹ (?) неправильное и неправедное отношение к пашковцам (и к некоторым¹² другими сектантам), выражающееся в том, что мы (?) видим хитрость и лукавство в тех приемах и средствах их пропаганды, которые считаем нравственно-одобрительными, когда прибегаем к ним сами». Некоторые из членов съезда отметили неточность в замечании г. Новоселова, благодаря которой многие не пожелают стать в число: «наше... мы!».. По словам этих членов, те «приемы и средства», которые они употребляют в своей миссионерской деятельности, как согласные с духом учения Христа, отнюдь не считаются ими за «лукавые и хитрые» в руках отступников от Церкви Христовой, так как эти «приемы и средства», как и луч солнца, не загрязняется, если проникнут и в грязные болота. Если же они иногда употребляют слова «хитрый, лукавый», то не по отношению к самым «приемам и средствам», а по отношению к отступникам от Церкви Христовой, которые коварно пользуются чисто-христианскими «приемами и средствами», но для целей, чуждых Христу. От таких «хитрых» и «лукавых» делателей предостерегал Ан. Павел, когда писал Коринфянам: «таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых. И не удивительно, потому что сам сатана принимает вида ангела света. А потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды...» По поводу замечания г. Новоселова, в котором он «подчеркивал нашу (?) внутреннюю неправду, сказывающуюся в том, что мы (?) негодуем на сектанта, который побоями понуждает жену или сестру оставлять церковь и переходить в секту и в то же время с благодушной (?) улыбкой слушаем, как отец веревкой «учит» взрослого сына, перешедшего в секту, надеясь таким способом вернуть его в Церковь», – некоторые члены высказались, что обобщение «нашу, мы» в данном случае неуместно, так как вряд ли найдутся миссионеры, которые не осудили бы равным образом истязания и в первом и во втором случае!.. Если же, при слушании подобных происшествий, появится на чьем либо лице невольная, безотчетная (а не «благодушная») улыбка, то это еще не дает нам повода осуждать «улыбнувшегося», потому что означенные трагедии иногда не чужды и комического элемента!.. При обсуждении вопроса о «социально-политических» воззрениях пашковцев, г. Новоселов «решительно высказался против того ненаучного (выражаясь деликатно) метода изследования, при посредстве которого так легко усматриваются проявления зловредных социально- политических тенденций там, где едва ли усмотрело бы их самое недреманное прокурорское око» С принципиальной справедливостью данного замечания и в то же время с крайней очевидностью высказанной в нем мысли также нельзя не согласиться, как и с тем, что снег – бел!... В таком именно духе высказались и члены съезда. Но нельзя не заметить, что даже в теории нередко происходят разногласия по поводу признания известного «метода исследования» научным, или ненаучным! Посему, несравненно лучше было г. Новоселову определить критерии, по которому бы легко было причислить известный метод к научным или ненаучным, так как кто же не знает, что «ненаучного» метода исследования должно всячески избегать?!.

В тот же день, в вечернем заседании, съезд занимался и обсуждением некоторых «духовных мер» для борьбы с расколосектантством.

На утреннем заседании 21 сентября подробно обсуждались вопросы методики собеседований с сектантами, причем обстоятельный сообщения сделаны были миссионерами: Киевским, Тамбовским и Воронежским. Вечером того же дня был заслушан доклад г. Новоселова о «забытом пути опытного богопознания» в связи с вопросом о христианском просвещении и христианской миссии вообще (и в частности среди интеллигенции)¹³. Доклад вызвал весьма оживленные прения главным образом по вопросу о внутреннем усвоении и оправдании христианских догматов. Докладчик, между прочим. проводил ту мысль, что христианские догматы – необходимый постулат («реальные монеты») внутреннего религиозно-нравственного состояния христиан. Большинство же утверждало, что реальность христианских догматов зависима отнюдь не от религиозной психики людей, а только от Божественного Основателя христианства – Христа, который возвестил миру эти догматы, как учение, полученное Им от Бога Отца. Посему, христианин должен не творить из внутри себя догматы, а лишь внутренне усвоить их и, так сказать, воплотить в себе уже готовый образ Христа. Если же принять мысль докладчика и довести ее развитие до логического конца, то придется оправдать и тот болезненный и ложный христианский мистицизм, который выразился в среде христиан, наприм. в секте хлыстов, в обожествлении простых людей, в присвоении последним и божеских имен: Саваофа, Христа, Богородицы!.. Между тем истинный христианин воплощал в себе, образ Христа, даже в самой высшей степени своего мистицизма считает себя простым человеком и не допускает поглощения своей человеческой личности Божеским естеством, когда человек становится богом. И это потому, что образ Христа есть идеал для него реальный, а не субъективный. Что же касается необходимости не механического, а именно внутреннего усвоения христианских догматов, о чем подробно говорил г. докладчик, то на это было замечено что такой путь усвоения догматов, вопреки заявлению г. докладчика, отнюдь не может быть назван «забытыми», а напротив усиленно предлагаемым, напр, в сочинениях ректора С.-Петербургской Академии Епископа Сергия и особенно в сочинениях – бывшего ректора Московской и Казанской Академий, а ныне Епископа Уфимского Антония. В том же заседании был заслушан и довольно интересный доклад священника о. Фуделя (из Москвы – о «миссии среди современной интеллигенций»¹⁴), встретивший общее сочувствие и одобрение.

Утром 22-го Сентября происходили оживленный прения по поводу доклада Орловского миссионера А. Георгиевского о местной хлыстовщине, скопчестве и новоскопцах, причем главным предметом прений был вопрос о «радениях» и «христовой любви» у новоскопцев. После этих прений В. М. Скворцов посвятил весьма прочувствованную речь памяти недавно почивших деятелей внутренней миссии и внес предложение об увековечении их имен и записи их в синодике миссии. В то же время он предложил учредить братство или союз миссионеров, который бы сплотнял разрозненную ныне миссионерскую дружину и служил опорою деятелям миссии в трудные минуты их жизни. Предложения г. Скворцова встретили общее сочувствие, при этом съезд передал проект предполагаемого братства для разработки и осуществления самому же докладчику, а также внесены были и пожертвования на дело увековечения памяти почивших миссионеров Еп. Никанором, М. А. Стаховичем и другими... В тот же день вечером совершена была панихида по почившим миссионерам.

В воскресенье 23 числа, после торжественного служения в кафедральном соборе Преосвященным Никанором литургии и молебна, в покоях Его Преосвященства состоялось обычное годичное собрание членов местного Братства св. Петра и Павла, а вечером в Михаило-Архангельской церкви была проведена беседа «о церковной иерархии»: (против сектантов)¹⁵. Так официально, согласно утвержденной программе, закончился миссионерский съезд; но фактически, с благословения епископа, назначено было еще два дополнительных заседания на 24-е Сентября.

В утреннем заседании съезда 24 Сент. сделано было сообщение о местных хлыстах А. Георгиевским¹⁶, причем подробно обсуждались меры борьбы с хлыстами и отношение к ним, а равно и к другим сектантам духовенства. В первой половине вечернего заседания Киевский миссионер доложил «о святости церкви» по учению штундистов, причем подробно была разработана членами съезда методика беседы о данном предмете с сектантами. Время с 7 – 9 ¹/₂ часов вечера было посвящено слушанию и обсуждению доклада г. М. А. Стаховича.

Вследствие того внимания, которым почтила паша пресса не столько самый доклад г. Стаховича, сколько личность (?!) г. докладчика, причем «либералы» пытались окружить последнего ореолом и украсить лаврами, а «консерваторы», наоборот, развенчать его и причислить к современным «циникам», мы считаем не лишним , предварительно изложения доклада г. Стаховича, сказать несколько слов.

До последнего времени г. Стахович оставался чуждым делу внутренней миссии, а также не интересовался и делами местного – Орловского Петропавловского миссионерского Братства, посему и не состоял даже в числе членов-соревнователей последнего¹⁷.. Тяготение же к занятиям Орловского миссионерского съезда он возымел с целью опубликовать кое-что, по своему выбору и вкусу, из деяний съезда, так как «разницы между закрытым заседанием и открытым он не делал»¹⁸, а также и прочесть на съезде свой доклад, которым намеревался «сорвать»¹⁹ самый съезд!²⁰.. Между прочим, с последней целью он до самого выхода на трибуну блюл в строгой тайне содержание и даже тему своего доклада,²¹ и позаботился о «достойной обстановке» задуманного им coups de thèâtre, пригласив в зал заседания, к немалому удивленно членов съезда, много совершенно новых посторонних лиц, не только мужского, но и женского пола!.. Sapienti sat!

Перейдем теперь к докладу г. Стаховича. В длинном предисловии он почему-то счел нужным выдать членам Орловского миссионерского съезда своего рода аттестата, испещренный до приторности слащавыми и по-салонному напыщенными похвалами, которые мы, со своей стороны, считаем, по меньшей мере, неуместными, так как в оценке деяний съезда г. Стахович, без сомнения, был некомпетентным, да и члены съезда отнюдь не намерены были тратить время на выслушивание подобных похвал.²² В конце этого предисловия г. оратор наметил и тему своего доклада в следующих словах: «само вставало передо мною пропущенное в огромной программе, ни разу не произнесенное здесь, среди пылких ученых, многосторонних и искренних прений – вековое слово: «свобода совести».²³ Таким образом, вопрос о «свободе совести» является главной темою доклада г. Стаховича. Как же последний решает этот вопрос в своем докладе?

Ответь на это мы дадим несколько ниже, именно в подробном разборе нами доклада г. Стаховича, а сейчас последовательно сообщим те возражения и замечания, которые были сделаны, по поводу этого доклада, в том же заседании съезда членами оного.

1. Преосвященнейший Никанор , Епископ Орловский и Севский.

– Совесть есть внутреннее душевное чувство, которое слагается из двух элементов. С одной стороны, совесть есть закон, определяющей делать одно, как доброе, и не делать другое, как злое; а с другой стороны, совесть есть судья, который внутренне судит человека, не давая ему покоя за совершение зла и радуя его за совершение добра. Ни в первом, ни во втором проявлении совести свобода не имеет никакого значения, ибо понятие свободы из другой области душевных явлений – из области воли. Свобода, как стремление действовать независимо ни от кого и ни от чего, не приложима к совести, как закону и судье, потому что этот закон, это судилище есть так сказать, ограничение ее, противоположение ей, стеснение ее. Христос Спаситель соединял свободу не с совестью, а с другими основами жизни, более верными, более определенными, более надежными. Он сказал: «Истина свободит вы» (Иоан. 8:32). Затем, здравый смысл должен сказать каждому, что совесть всякого человека есть законодатель и судья только для него лично. Моя совесть не есть закон и судья для других. Когда же человек станет распространять свою совесть на других и подчинять их решению ее, то тут иногда может быть насилие, против чего именно и борется гражданская власть. Не наше дело касаться политики, самим входить в обсуждение и обращаться к другим с ходатайством об отмене уголовных и гражданских законов по делам веры, – тем более, что в России свобода веры не стесняется, ужасы инквизиции у нас невозможны, и опасение их для нас даже непонятно.

2. Киевский миссионер, священник С. М. Потехин

– Сердечная боль М. А. не чужда и нам, миссионерам. Тяжело положение миссионеров, на которых и в обществе, и в печати смотрят, как на гонителей. Еще больнее видеть, как миссионерское дело гибнет, когда в него вмешиваются урядники, становые и т. д. Доверие между миссионерами и сектантами рушится, те и другие не находят точек соприкосновения друг с другом. Участие гражданской власти в деле возвращения сектантов в лоно православия не полезно. Правда, бывают случаи возвращения полицейскими мерами, но возвращенные таким порядком растлевают православных своими сектантскими воззрениями. Что же отсюда следует? Неужели услуги Правительства не нужны нам? Нужно ли ставить «препоны вожакам сектантства и их собраниям»? Ответим: «нужно». Мы смотрим на всех властей, как на слуг Божьего Промысла в истории церкви. Из этой истории известно, что в умах первенствующих христиан была некогда смута, вследствие ожидания пришествия антихриста. По этому поводу Ап. Павел писал Солунянам: «тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2Сол. 2:7). По изъяснению многих св. отцов силою, удерживающею явление антихриста и отступление многих от Христа и Его истинной церкви, является царская власть. Перейдем от церкви Апостольской к нашему времени. По историческим судьбам, в которых жила и живет наша церковь, она не может привести всех к желанному единству во Христе – и исконный враг человечества может отторгнуть от церкви многих чад ее. Пока Промысел Божий не даст пастырям церкви сил спасти всех, до тех пор необходимо содействие им со стороны гражданской власти. Законы, запреты Правительства – это не кара, а положение «препон» разным лжеучениям.

3. Воронежский миссионер Т. С. Рождественский.

– Для разрешения трактуемого вопроса о «свободе совести» призовем на помощь самую жизнь. Ложно направленная совесть, получив свободу, может толкнуть многих и многих на ложный путь. Перед нами Тираспольское событие... Вся Pocсия содрогнулась, узнав, что фанатик – раскольник, усмотришь во всеобщей переписи признаки пришествия антихриста, в силу религиозных заблуждений, заживо похоронил целые семьи. Вот факт, показывающий, к каким печальным последствиям приводит извращенная совесть! Другой случай: 150 представителей крестьянского общества составили приговор и подали его Воронежскому Губернатору, прося последнего избавить их от хлыстов, которые разоряют и развращают их общество. Это ведь вопль тысячи православных! Сектантство наше есть не только неправильное направление чувств и убеждений, но и жизненный факт, бытовое явление и, как таковое, часто переходить на преступную почву. Было бы преступно не оградить личность и свободу одного от насилий другого; а потому мы иногда должны действовать против сектантов теми мерами, которыми вообще ограждаемся от преступности других. Мы боремся духовными мерами, властью же мы хотим не совесть подавить, а оградить свободу одного от насилия другого. В докладе же г. Стаховича проглядывает незнание этой преступной стороны внутреннего строя и быта нашего сектантства.

4. Тамбовский миссионер И. Е. Айвазов.

– Вопрос, затронутый Михаилом Александровичем, слишком серьезен и животрепещущ. Над разработкой этого вопроса трудились целые века. Мне думается, что наше помещение тесно и время слишком кратко для решения такого вопроса, и что самый доклад г. Стаховича может быть принять лишь как воззвание к «чувству» миссионеров. Принцип отделения церкви от государства, проведенный в докладе М. А., равносилен отделению деятельности мысли от деятельности тела. Такой принцип не может возбудить сочувствия с нашей стороны. Пример Западной Европы, на которую сослался М. А., не может служить для нас доказательством: во 1-х , потому что ни на Западе, ни в Северо-Американских Штатах этот принцип не проведен до конца и последнее слово там далеко еще не сказано; во 2-х , то, что там сделано в этом отношении, привело к печальным результатам: достаточно вспомнить хотя бы один брачный вопрос. Да если бы в Америке, или на Западе и действительно (чего на самом деле нет) был проведен в жизнь полностью принцип отделения церкви от государства, то и тогда нам еще предстояло бы оценить достоинства этого принципа с христианской точки зрения, прежде чем пересаживать его на русскую почву. С христианской же точки зрения, но моему мнению, нужно провозгласить не принцип отделения, а принцип возможно большого влияния церкви на государство. Попутно замечу, что 1006 ст. XVI т., вопреки заявлению М. А., свидетельствует не о «коварстве» гражданской власти по отношению к духовной, а лишь об экспертном праве духовной власти в делах веры, что ясно и из полного текста как 1006-й, так и следующей 1007-й ст.

5. Член съезда, священник Н. Ремизов.

– Сектанты-штундисты нередко очень дерзки и насильно совращают и удерживают в штунде женщин и детей, посему правительство должно оказывать защиту несчастным жертвам изуверства.

6. Священник Митрофан Серебрянский.

– Мы созданы для блаженства. Блаженство у того, у кого истина. Дохристианская философская мысль напрасно пыталась найти истину. Эту истину открыл нам Иисус Христос, и русская церковь обладает ею. Она общее достояние всех верующих, а потому и духовные, и светские власти должны охранять ее. Но есть люди, которые не признают истины и стараются заглушить ее. Проповедники ересей насилуют свободу совести, вследствие чего другие люди погибают. Для уничтожения телесных болезней иногда требуется произвести операцию. Ересь –

болезнь духовная и для предохранения других от этой духовной заразы необходимо на время удалить еретиков из общества верующих. Но, приглашая себе на помощь гражданскую власть, церковь не оставляет мер своего духовного воздействия на заблуждающихся: пастыри церкви несут свою проповедь в тюрьмы, в места заключения и ссылок. Из сказанного видно, что принимаемые гражданским начальством в отношении раскольников и сектантов меры являются не наказанием их, не насилием над совестью их, а временным удалением вредных членов из общества истинно верующих.

7. Редактор-издатель «Миссионерского Обозрения» В. М. Скворцов.

Зная М. А., как просвещенного деятеля, зная его отзывчивость на все злободневные вопросы, я смотрю на его доклад, как на выражение глубокого сочувствия делу миссии. Но, пользуясь метким выражением присутствующего здесь генерала А. И. Коссовича: «обстановка повелевает», я должен сказать, что «обстановка» не повелевает нам на епархиальном съезде обсуждать вопрос государственной важности. Доклад г. Стаховича является для нас – миссионеров – только мнением частного лица и, стоя на такой точке зрения, я позволю себе сделать несколько замечаний по существу доклада. Наши законы не карают ни свободы веры, ни свободы вероисповедания. В Петербурге весь Невский проспект застроен иноверческими храмами. Раскольники и сектанты также пользуются большою свободою. Им воспрещается только пропаганда и публичное оказательство своей веры, в видах охранения православных от совращения и соблазна. Это ясно следует из действующего закона 1883 года; о том же гласят статьи 189 и 196 уложения о наказаниях. Закон не признает раскольнической иерархии, так как раскольники хотят создать вторую церковь, свободную от той связи с государством, в которой находится православная церковь. Возможно ли эту воюющую церковь признать равноправною с православной? Ст. 1006-я уст. угол. судопр., повелевающая начинать предварительные судебные следствия о совращении из православия или об отступлении от христианской веры не иначе, как по требованию духовного начальства, понимает это требование не в смысле обвинения, а в смысле экспертизы: как видно из разъяснений этой статьи, преследовать сектаторство можно только тогда, когда надлежащая власть признает, что в известном случае есть сектаторство, и такою властью здесь может быть только духовная власть. Для решения вопроса о том, наступило ли время отмены всех гражданских законов по преступлениям против веры, необходимо обратить внимание:

1) на состояние просвещения нашего народа и

2) на характер нашего расколосектантства.

Темнота народа известна; она порождает расколосектантство и всякого рода суеверия и бессмыслицы. Говорить о свободе сектантов, значить говорить о свободе тьмы, невежества и всяких нелепостей. Эту мысль лектор прекрасно иллюстрировал яркими картинами изуверства и насилия над совестью православного населения со стороны вожаков сектантов, примерами из движений последнего времени среди еноховцев, малеванцев и духоборов. К сожалению, наше светское общество и печать знают сектантство только в его принаряженном, праздничном виде; немногие знают его внутреннюю жизнь, вследствие его скрытности и замкнутости. При решении настоящего вопроса необходимо также обратить внимание на то, что из десяти сектантов только два – люди убежденные, остальные же паразиты, для которых слово миссионера бессильно. Наконец, что касается вопроса об отношении церкви к государству, то на Руси церковь и государство слиты во единый организм. Царь у нас не только носитель власти, но и помазанник Божий, и царская власть имеет иерархическое, священное значение. Отсюда в оскорблениях сектантами икон и др. святынь народ усматривает оскорбление Царя, который чтит эти святыни. Необходимо также считаться с таким взглядом народа: «закон не карает чего-либо, значить это дозволено». И в Западной Европе, где нет такой тесной связи церкви с государством, какая существует у нас, нет полной свободы совести, как понимает ее г. Стахович . Подтверждением сего, например , во Франции может послужить последний закон о конгрегациях. Можно согласиться с г. Стаховичем в одном: репрессивные меры в делах веры – не радикальные, а паллиативные. Но до тех пор, пока мы не придем «в меру возраста исполнения Христова», пока мы не достигли совершенства, до тех пор гражданские законы необходимы, как ограничение злой, преступной воли.

8. Кандидат университета М. А. Новоселов.

В борьбе с расколосектантством все должны действовать, все должны просвещать заблуждающихся светом Христова учения, а не возлагать эту обязанность на одних «духовных». Но все должны действовать мерами только духовными. Репрессивные меры вредны:

1) потому что возбуждают нарекания на миссионеров, как на гонителей и преследователей, и заставляют сектантов уклоняться от бесед с ними;

2) потому что преследования поднимают дух сектантов, поддерживают в них ненависть к церкви.

Это подтверждается, напр. историей толстовского движения. Напротив, временное прекращение преследования дало возможность некоторым толстовцам одуматься, сознать свои заблуждения и вернуться в лоно церкви. Вот почему сами христианские миссионеры не должны обращаться к содействию гражданской власти. Для борьбы духовными мерами можно привлечь много иных сил. Ведь у нас, напр., студент-миссионер – это тоже, что на языке логики «contradictio in adjecto»; между тем как в Англии студенты принимают участие в миссии и оказывают ей большие услуги.

После этого г. Стахович снова с трибуны бросил нисколько побочных возражений своим оппонентам, подкрепленных неуместными сравнениями (из области винной монополии. и шинков), сослался почему-то на английскую поговорку: «когда нужно застрелить собаку, то прежде объявляют её бешеной"(!?)... и, наконец, признал, что в избранной им обстановке лучше было бы не возбуждать данного вопроса!...

9. Кандидат университета В. А. Тернавцев заметил , что г. Стахович совершенно напрасно в своем докладе и ответной речи своим оппонентам употребляет крайне обличительный тон по отношению к православной миссии. Подобные обличения и обидны, и незаслуженны; и напрасно г. оратор старался замаскировать их в своем предисловие к докладу, которое есть ничто иное, как устаревший риторический прием, или излишнее украшение речи

– Сами сектанты преувеличивают степень преследования, которому они подвергаются. Праведник всегда в тягость грешнику, напр., можно сказать, что не Саул гнал Давида, а Давид преследовал Саула своею праведностью. Для сектанта самый факт существования Церкви является тяжкою мукою; ему неприятно даже встретиться со священником. Переходя, затем, к вопросу об отношении церкви к государству, г. Тернавцев высказал пожелания, чтобы гражданская и духовная власти действовали в полной гармонии и в духе истинно-христианских идеалов. В частности, в деле миссии государство должно разделять с церковью это бремяношение, и миссионеры не должны брезгливо чуждаться светской власти.

10) Профессор Н. К. Ивановский.

– Выслушав все, сказанное здесь по вопросу о «свободе совести», со своей стороны, вкратце замечу, что данный вопрос яснее можно формулировать так: «как государство должно относиться к диссидентам?» Это – вопрос государственной важности, вопрос не новый и трудный, и потому разрешение его в один вечер на епархиальном съезде может вызвать лишь улыбку. Можно только обменяться мыслями. Вообще же нужно сказать, что осуждать законы легче, чем издавать. Для правильного уразумения их необходимо иметь в виду те цели, которые преследовал законодатель. Законы об охранении господствующего вероисповедания и о публичном обязательстве раскола и сектантства имеют целью не наказывать раскольников и сектантов, а ограждать православных от пропаганды и соблазна. Эти законы – не карательные, а ограничительные, и вызываются характером и жизнью нашего народа.

Таким образом, члены съезда разбирали доклад г. Стаховича по существу, не обращая внимания на сделанные в нем бестактные и неосновательные нападки на миссию и на бесцеремонное извращение некоторых фактов!.. В виду же того, что означенный доклад был выслушан, как частное мнение, – не входил в программу съезда и превышал его компетенцию, в деле «возбуждения по оному ходатайства», то он и не ставился на съезд к обычному определительному суждению и потому никакого постановления по нему не состоялось. Все дело ограничилось простым обменом мыслей по возбужденному в докладе вопросу между участниками съезда.

Обсуждением доклада г. Стаховича кончились заседания Орловского миссионерского съезда. Все заседания съезда не были публичными и потому произносившиеся на них речи оглашению не подлежали. А между тем, благодаря стараниям г. Стаховича, уже на следующий день – утром 26 Сентября газетчики разносили по городу «Орловский Вестник», в котором напечатан был: «Доклад М. А. Стаховича, читанный на Орловском миссионерском съезде» (жирным шрифтом)!.. А вскоре, 29 сентября, и С.-Петербургские Ведомости оповестили о «замечательной речи» М. А. Стаховича и перепечатали последнюю целиком с собственным курсивом многих мест доклада, даже и не относящихся к главному в нем вопросу о «свободе совести», рассчитанных лишь на succès du scandale!..

Таким образом, доклад г. Стаховича сделался достоянием прессы, которая в течение более полутора месяца на разные лады обсуждала его.

На всяком шагу встречаешь великолепное здание, на фронтоне коего написано: «Здесь истина». Входишь и ничего не видишь, кроме лжи.... Выходишь и когда пытаешься рассказывать о лжи, которою душа возмущалась, – люди негодуют и велят верить и проповедовать что это истина, вне всякого сомнения. Так, нам велят верить, что голос журналов и газет – или так называемая пресса – есть выражение общественного мнения... Увы! Это великая ложь!

Московский Сборник.

Разве ты не видишь душ, висящих подобно обвислым грязным тряпкам? – Люди делают еще газеты из таких тряпок! Разве ты не слышишь, что дух сделался здесь простой игрой слов? Грязные словоизвержения выбрасывают они! – Люди делают еще газеты из этих словесных помоев... Они все хилы и больны общественным мнением

Ф. Ницше (Also sprach «Sarathustrа»).

Одновременно на речь г. Стаховича, отпечатанную в «Орловском Вестнике» 25 Сентября, отозвались две крупные столичные газеты: «С.-Петербург. Ведомости» и «Московские Ведомости», за которыми последовали и другие органы прессы.

«С.-Петербург. Ведомости», поместив речь г. Стаховича полностью и с собственным курсивом экстравагантных мест доклада, предпослали этой речи редакционное предисловие, в котором назвали речь г. Стаховича «замечательной, касающейся одного из самых наболевших, неотложных и важных вопросов русской государственной и общественной жизни – вопроса о «свободе совести» ²⁴ .

Трудно не согласиться с г. редактором «С.-Петер. Ведом» в том, что в речи г. Стаховича затронут «один из самых важных вопросов»; но еще труднее согласиться с ним в признании речи г. Стаховича «замечательной», так как для подобной аттестации известной речи требуется иметь в виду не только важность затронутого в ней вопроса, но, что самое главное, и предложенный в ней анализ или решение данного вопроса. В последнем же отношении г. Стахович не только не сказал ничего нового, почти целиком переписав свою речь из IV т. сочинений И. С. Аксакова, но и проявил поразительное непонимание признанных им же авторитетов в решении этого вопроса. И мы глубоко убеждены, что если бы г. редактор «С.-Петер. Ведом» хотя бы несколько серьезней отнесся к речи г. Стаховича, то он назвал бы ее не «замечательной» и не «речью г. Стаховича», а «речью И. С. Аксакова плюс недомыслие г. Стаховича»!.. К сожалению, манера борзописца, слуги настоящего дня, готового сразу рассуждать о каком угодно вопросе и, по своему положению, обязанного решить его немедля, и едва вскочившую в голове мысль нести на бумагу, в печатный станок, все более и более всасывается в плоть и кровь наших журналистов!.. Посему и неудивительно, что тот же редактор, подтверждая смысл речи г. Стаховича, далее писал: «уже давно это элементарное право (и обязанность истинного христианина) властно требует себе осуществления. Уже давно и Церковь – в истинном значении этого слова, – и верующие²⁵ жаждут реального признания вековечной истины: «В начале бо слово, и слово бе к Богу и Бог бе слово»²⁶: дарованное Богом слово не дано гнать человеку! Все величие, вся внутренняя красота христианства лежат в этой в великовечной истине, – и не православной церкви, не знавшей костров, инквизиции и непогрешимого папства, уклоняться в сторону иезуитизма и уголовной эгиды над тем, что свято только силою духа»

Читатель, разве вы не слышите, что «дух» в этих троках г. редактора «сделался простого игрой слов»?.. Разве св. Евангелист Иоанн, говоря: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», – разумел под «Словом» – слово человека, посредством которого последний выражает свои мысли!?. Нет и нет !.. Это то «Слово», которое стало плотью и обитало с нами... и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца. Иоанн свидетельствует о Нем и, восклицая, говорит: Сей был Тот, о Котором я сказал ... Сей есть Сын Божий»... Кто же дал право г. редактору «С. Петерб. Ведом.» от лица «Церкви в истинном значении этого слова – и верующих» подставить вместо Евангельского «Слова» свое «слово» и на последнем лживом и коварном основании требовать свободы для «слова» человека?!. Кто дал ему право полагать в такой подмене Библейской истины истиной человеческой «все величие, всю внутреннюю красоту христианства»?!. Не «внутренняя это красота», а гроб повапленный, который снаружи кажется красивым, а внутри полон костей мертвых и всякой нечистоты!.. Что православная церковь не знала и не знает «костров, инквизиции, иезуитизма» и прочих «измов» об этом не раз говорила, говорит и будет говорить все та же православная церковь; да беда в том, что «мудрецы, книжники и совопросники века сего», когда им то на руку, слушая не слышат голоса Церкви и клеймят ее служителей именем «инквизиторов»²⁷, гонителей, клерикалов и проч., и опять когда им же то на руку рассыпаются пред той же Церковью в похвалах, осмеивая то, что недавно сами же навязывали ей и чем клеймили ее?!!.

На зов князя – редактора «С. Петерб. Ведом» – и в защиту дворянина М. А. Стаховича откликнулась на страницах той же газеты целая серия князей и дворян. Изредка там же «раздавались» то голоса отставных военных, то голос священника Т. Черкасского (не псевдоним ли?), то, наконец, голос светила современной адвокатуры О. Плевако... И среди этого хора, по какой-то странной случайности, резким диссонансом прокричал скорбящей за попрание правды голос миссионера М. А. Новоселова!..

Разберемся же в этой газетной сумятице.

Мы не будем останавливаться на мнениях г. А. Поленова²⁸ и К°, которые почему-то сочли долгом заявить в названной газете (№ 291-й): «de hoc lapide, multimulta. Omnes aliquid: nemo satis» – и только!.. А лучше спросим их: что же «путного» сказали они? Разве только то, что и себя не исключили из числа тех, которые не сказали ничего путного?!. Еще на школьной скамье я слышал, что «дурной пример – заразителен» и это изречение житейской мудрости как нельзя лучше оправдалось на страницах «С. Петерб. Ведомостей». Вслед за князем -редактором – провозгласившим в своей газете «новое евангелие» последовали и другие корреспонденты той же газеты. Так, в № 291-м некто А. Евреинов с ревностью, достойной лучшей доли, подтверждает необходимость свободы «слова» таким соображением: без «слова» и древние пророки (по современному – мыслители) не могли бы внести в понимание народов понятия об истинном Боге. Не даром первый христианский мыслитель Иоанн Богослов отожествляет «слово» с Богом (и Бог бе слово)!..

Вот «новое евангелие» «С. Петерб. Ведомостей»: пророки и евангелисты -простые мыслители, а следовательно, и погрешимы в своем учении, как и каждый простой мыслитель. Отсюда и в Писаниях их могут быть неточности и погрешности, которые подлежат исправлению «С. Петерб. Ведомостей». К числу таких неточностей эта газета отнесла отожествление у Ев. Иоанна «Слова» со Христом и предлагает под «Словом» разуметь «слово», как «дар» человеку, посредством которого он выражает во вне свои мысли!.. К числу таких же погрешностей та же газета отнесла и свидетельство Ап. Петра, что «мы имеем вернейшее пророческое слово... ибо никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым» и предлагает признать пророков и евангелистов простыми мыслителями, что будет «по современному», т. е. в духе той философии, о которой св. Ап. Павел писал: «смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по предании человеческому, по стихиям мира, а не по Христу»!.. Далее, та же газета устами А. Евреинова провозглашает, что «идея Божества вовсе не прирождена человеку, как о том ошибочно думали, тем умаляя самое понятие и смысл Божества»?!. Каким образом прирожденность идеи Божества человеку «умаляет понятие и смысл Божества» – мы отказываемся понять?!... Если Бог не умалился тем, что создал человека по Своему «образу и подобию», то каким образом одна из черт этого «образа и подобия» – неотъемлемая от него идея Единства Бога – может умалить Божество?!... Да и не об этой ли врожденности человеку идеи истинного Бога говорил Ап. Павел, раскрывая смысл язычества (Посл. к Римл.)?!. Правда, при признании идеи Божества врожденной человеческому духу, мы не сможем поставить реальность этой идеи, или самого Божества в зависимость от той или другой продуктивности человеческой мысли, – но этого истинному христианину и не нужно, ибо тогда самое Божество превратится в фикцию!... Не говорим уже о том, как наивно и смешно поднимать и безаппеляционно решать подобные вопросы на страницах газет!..

Тот же г. Евреинов, далее признает необходимым в борьбе с религиозными заблуждениями меч только духовный и не допускает «преследований за религиозные убеждения». Впрочем, несколько позже, он же пишет: «если мы гордо признаем себя цивилизованным народом, (кто это «мы»?!), то мы должны значительно ослабить (значит не совершенно уничтожить – да?!) всякое преследование за религиозные преступления, как не совместимое с уважением к личности (как видите, здесь критерием является уже не «Слово Божие» или Св. Писание) и ее убеждениям (шаткий критерий: мало ли такого, что «совместимо» с убеждением одного и противно убеждениям другого?!), тем более, что практика 300 лет преследования свободы совести дала совершенно обратные результаты и из одного раскола сделала 118 расколов и сект!» Признаюсь, когда приводят последний аргумент, мне всегда приходит на мысль мудрое изречете: «палка о двух концах»; и думается, что защитники системы «преследований» могут на равном же основании сказать: «а если бы не было преследований за веру, то было бы не 118, а 1118 расколов и сект!»²⁹

Очевидно, что христианские истины требуют себе оправдание не в побрякушках современной, «гордой цивилизаций», а в слове Божием , куда бы и следовало обратиться г. Евреинову!... И православная церковь учила и учит, что она употребляет и должна употреблять для проповеди о «распятом Христе меч только духовный; но не во имя требований «современной – гордой цивилизации», а во имя

возвращенного Христом «Слова Божия»!

В той же газете (№ 257) не безызвестный И. Дурново в статье о «свободе совести» пишет: «русское государство, обязанное своим могуществом и силою православию, не может и не должно желать падения церкви и торжества в России разных расколов и сект (святая истина!). Без свободы совести³⁰ (даже и «сожженной»?) немыслима жизнь человеческая, так как веруют не по приказу, а по внутреннему убеждению (совершенно верно!). По взгляду одних верующих, свободная церковь, пользующаяся покровительством государства (значит, может б. церковь господствующая?), имеет возможность настолько проявить жизненность и нравственную силу, что не нуждается ни в государственной опеке (крайне неопределенно! необходимо прежде установить, какой стороны жизни касается эта опека: внутренней или внешней или обеих вместе!); ни в казенном содержании пастырей-чиновников (причем тут чиновники?)... Разве материальная помощь церкви не один из видов покровительства – и Вами допускаемого – Церкви со стороны государства?!), ни в охране православной церкви властями полицейскими, судебными и административными (ну, а как же оградит себя правосл. церковь от Павловских и других сектантов ?!). Другие же, как г.г. Грингмут, проф. Ивановский, Субботин, Скворцов и о.о. миссионеры, ради материальных средств, выступающие не столько в защиту церкви, сколько ведомства, полагают, что государство должно изменить истинному учению православной церкви, считать церковь не собранием верующих, не народ – хранителем благочестия и телом церкви, а исключительно духовенство, а с ним и осужденную вселенскими соборами духовную касту; последнюю всесильное ведомство ныне выдвигает, стараясь поставить ее на место обездоленного (уж не возвратить ли дворянам крестьян ?! стыдно, г. Дурново!) дворянства!.

Сколько «грязных словоизвержений выбрасывает» г. Н. Дурново, а князь Э. Ухтомский «делает еще газету из этих словесных помоев»?!... Где же и когда г.г. Грингмут , проф. Ивановский, Субботин, Скворцов и др. учили, что «государство должно изменить истинному учению православной церкви»?!.. Разве не излюбленная г. Н. Дурново газета «С.-Петерб. Ведом.» предлагает государству принять «Новое Евангелие», редактированное г. г. Э. Ухтомским, Евреиновым etc?!! Разве не сам г. Н. Дурново призывает исключительно «народ», пасомых «хранителем благочестия и телом церкви», совершенно игнорируя «пастырей» народа, или духовенство?!... Между тем как, по учению проф. Ивановского, Субботина, Скворцова и других миссионеров, под «символьной» церковью разумеется совокупность всех живущих на земле православных христиан с таинствами и священством (см. «Критич. разб. учен, безпоповц. о церкви и тайн.» проф. Н. И. Ивановского, изд. 2-ое, стр. 101-я). Такое понятие «церкви» состоящей из «пастырей» и «пасомых» дал нам Сам Господь Иисус Христос и Его св. Апостолы. Ну, а кто же из Апостолов и св. отцов, и учителей Церкви научил г. Н. Дурново выбросить из «тела Церкви» пастырей? Не современные ли «Кореи и Авироны» – настоящее учители г. Дурново etc?!³¹ Да и не кроится ли ключ всех нападок г. Дурново на русских пастырей в том его признание, что «духовенство» ныне «выдвигается на место обездоленного дворянства»?!... Да, скажем, только в этой галлюцинации и кроется настоящая причина тех «словесных помоев», которые г. Н. Дурново несколько раз в год выливает, при помощи «С.-Петерб. Ведом.» на Русскую Церковь. Ну, а лечить от галлюцинаций мы не беремся, – на это есть другие врачи – специалисты!

«Московские Ведомости», говорит далее Н. Дурново, восстающие против свободы совести, никак не могут понять простой истины, что заставить человека веровать во что-нибудь насильственным путем нельзя!... Ну, а почему г. Н. Дурново никак не может понять, что приписывать какому-либо печатному органу, или же автору мысль, никогда им не высказываемую есть так же насилие и самой низкой пробы?!... Неужели г. Н. Дурново рассчитывает, что читатели «С.-Петерб. Ведом.» не читают в то же время и «Москов. Ведом.» и поверят г. Дурново на слово?!... Или же г. Н. Дурново верит, что всякая ложь простительна, если только она высказана на столбцах газеты?!...

«В России, – пишет тот же Н. Дурново, – господствующею (слышите г. Стахович etc?!...) верою считается православная, веры же правительственной в России не существует (святая истина! И только г. Стаховичу и прочим ему подобным, всячески хочется ввести на Руси «веру правительственную» – это «веру в безверие» или «религию безверия»!). Если бы государство измыслило таковую, то оно не нашло бы последователей. Такую религию пришлось бы распространять огнем и мечем, и тем не менее, правительство не создало бы верующих, а создало бы скорее неверующих ни во что атеистов и анархистов (прекрасно! это же говорили и многие из Орловских дворян в «Москов. Ведом.», – почему же «Петерб. Ведом.» скрежетали на них зубами?!. Как видим, рецепт г. Стаховича не по вкусу и г. Н. Дурново!) Нет сомнения, что государству, – будь оно православное, или протестантское, – нужны люди верующие, убежденные в правоте истинного христианского учения. Поэтому ни одно государство не должно допускать открытой пропаганды неверия, ни другого учения, чуждого христианству (следовательно, запрещение «пропаганды» не насилует «свободы совести» и не «вытравляет из сердца веры»?!... Следовательно, и г. Стахович неправ, смешав «пропаганду» и «совращение» с «исповедыванием»?!... Да, так именно и учит г. Н. Дурново, согласно с г. Гриигмутом и вообще с «Москов. Ведом.»!). Для православной же Церкви г. Н. Дурново требует «полной свободы», с чем согласны с ним и «Москов. Вед.» и «Миссионер. Обозр.» да и каждый истинный ревнитель Церкви. Но едва касается дело духовенства, как г. Н. Дурново опять впадает в галлюцинации: «народ, – пишет он, – освобожденный от крепостной зависимости дворян, которых духовенство в душе всегда ненавидело (не всегда! А лишь когда вместе с крестьянами было в кабале у дворян!), попал в крепость духовенства, которому несет все, что оно потребует за требы (так ли?!), в особенности за совершение брака!... Вот и пойдите тут – рассудите: и государство не должно давать жалованья духовенству и паства не должна платить за требы?. Ну, а чем же питаться: не перепелами ли и манною с неба?!... Но довольно!...

Один из наиболее спокойных князей, некто кн. Волконский в «письме в редакцию» (С.-Петерб. Ведом.: № 301), между прочим, писал , что «и противники г. Стаховича говорили не по существу (верно только отчасти), а пустились в острые, обидчивые пререкания» и защитники г. Стаховича тоже: «г. Стахович-де православный; г. Стахович крестится, садясь за стол; г. Стахович любит Дузе»³² -можно подумать, что речь идет о каком-нибудь изобретателе, или иной «знаменитости», интересующей публику: встает, выпивает чашку кофе, гуляет, садится за работу. Кому это нужно и что общего с вопросом? Вполне соглашаемся с кн. Волконским! Соглашаемся с последним и в том, что «несправедливо требовать³³ от человека, чтобы он веровал так, а не иначе и нельзя подвергать человека уголовной каре, за то, что он верит, как ему верится³⁴, а не как ему приказано; что «нельзя путем насильственных мер заставить, человека уверовать и вообще нельзя приказать не заблуждаться и нельзя, получив такое приказание, исполнить»³⁵! Но заметим , как далеки эти рассуждения кн. Волконского от речей г. Стаховича и как близки и даже тожественны они с речами г.г. миссионеров!

В той же газете отозвались и два отставных военных: ген-лейт. И. Филипенко и подполковн. И. Сергеенко. Первый, бросив нисколько крайне дерзких и неосновательных обвинений по адресу миссионеров, в существе дела подтвердил несколько мыслей последних, именно: что «Божественный Основатель христианства не допускал гонений на еретиков» за их чисто-религиозные заблуждения и даже «не порицал» их «а незнание и заблуждение», а только говорил: «заблуждаетесь, не зная Писания». Но когда нужно было, тот же Христос «прибегал к энергичным порицаниям» лицемеров: «порождения ехидны, змеи, безумные» – говорил Он им . И вдруг из этих несомненно прекрасных рассуждений г. Филипенко делает следующий, довольно таки неожиданный и нелогичный вывод: «истина заключается в том , что Россия вступила в период религиозной эволюции, какую в последний раз пережила Европа в XVI-м стол.!!... Остается нам спросить г. Филипенко, какую же, форму религии предлагает он России принять вместо православия – уж не штунду ли, за которую он так не прикровенно ратует³⁶?

Другой военный – подполк. Н. Сергеенко заявляет, что речь г. Стаховича радостно отозвалась в сердцах всех искренно верующих русских людей – не слишком ли много сказано?!... Да и не о тех ли «искренно верующих» говорит Н. Сергеенко, по мнению которых, говоря словами г. Стаховича: «может спасать и спасаться вера неистинная» Одно из двух: или г.г. Филипенко и Сергеенко сказали не то и не так, что и как хотели высказать, или же не хватило у них «гражданского мужества» полнее, и главное, яснее заявить о своих желаниях?!...

В № 286 той же газеты помещена была довольно-таки большая статья священника Т. Черкасского, под заглавием: «к вопросу о свободе совести». Высказав удивление и даже упрек миссионерам в том , что они не похожи на «Стефана Пермского, Трифона, просветителя лопарей Иннокентия Сибирского (в свою очередь мы удивляемся почему священник, а следовательно и миссионер о. Черкасский не похож на указанных лиц ?), жизнь и деятельность которых окружена ореолом чего-то неземного, чудного и светлого», о. Черкасский в то же время как – бы скорбит, что известное предложение г. Стаховича съезду «не нашло сочувствия среди участников миссионерского съезда», и что «миссионеры сочли за лучшее держаться старого порядка», и по сему поводу восклицает: «вот он и ХХ-й век!» Да, заметим мы; в ХХ-м веке более, чем в «старое» время стараются смотреть на сучек в глазе брата своего, а бревна в своем глазе не чувствовать!... Что миссионерский съезд отклонил возбуждение ходатайства по рецепту г. Стаховича – это верно; но отклонил, во 1-х, потому, что означенное ходатайство превышало компетенцию (в правовом смысле) съезда, а, во 2-х, потому, что обсуждал предложение г. Стаховича при свете всего доклада последнего, а не одного какого-либо отрывка из него!.. Далее о. Черкасский требует «безусловной свободы в области духовной и вероисповедной» и в доказательство истины своего требования ссылается на «основной принцип христианства: «иди же дух ту и свобода». Но почему о. Черкасскийй не выяснил, что он разумеет под «безусловной свободой» и что такое «свобода» по Ап. Павлу – мы отказываемся понять!.. Ведь привести голый и отрывочно взятый текст еще не значит доказать им известную свою мысль – очень может быть, что сходство окажется чисто внешнее, так сказать вербальное!.. А если притом еще и самый текст извратить (у Ап. Павла читаем: «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода»!), то и речи не может быть о Библейском доказательстве! «Если человек есть свободно-разумное существо, пишет о. Черкасский, то дайте же ему возможность свободно избрать веру и исповедовать ее. Не преследуйте его, если он совсем отказывается от внешнего исповедания веры (почему же только от «внешнего», не логичнее ли и от внутреннего? – тогда и принцип Ваш будет доведен до конца!), или переменил ее на другую, если эта другая вызвала в нем более теплые чувства, если она более отвечает его духовному складу, умственному развитию, местным условиям – климатическим, бытовым, правовым (что это: банкротство христианства и проповедь религиозной эволюции?!. – да, ХХ-й век !)... Точно также не должно преследовать и тех, которые «совращают» других из православной веры в другую. Всякому человеку дана своя голова и свой рассудок (совершенно верно! Но всегда ли человек

живет и действует но своему рассудку – вот это-то и требуется доказать при решении вопроса о «свободе совращений»!. ), чтобы решить, какая вера лучше (но всякий ли человек имеет средства для такого решения? Ведь сравнительный метод при оценке достоинства религий требует знания всех религий, ибо «кто знает одну, не знает ни одной» (изречение, которое Макс Мюллер распространил и на религии)!³⁷ Да и «рассудок» человека в данном случае безгрешный ли Судья?!. Не лучше ли пастырю Церкви опираться не на «рассудок» человека, а на свидетельства Иисуса Христа и Его Апостолов ?!!.). В виду того, что дальнейшие рассуждения о. Черкасского тожественны с мыслями доклада г. Стаховича, мы остановимся на них при разборе этого доклада. А сейчас обратим внимание на следующую тираду о. Черкасского: «замечательное явление, – пишет он. – Вопрос о «свободе совести» возбужден г. Стаховичем – мирянином, а не духовным лицом – представителем Церкви... Объясняется это тем, что такие «наболевшие» вопросы, вроде вопросов о «свободе совести» мало или совсем даже не интересуют духовенство (а по-нашему – подобные изречения о. Черкасского объясняются тем, что он совершенно незнаком ни с деяниями съезда, ни с сочинениями лучших представителей современного духовенства, хотя и черпает лучшие из своих рассуждений из сочинений Епископа Уфимского – Антония?!!)». «Миряне, говорит он, как люди более образованные (так ли на самом деле?..), в лучшем смысле этого слова, и более сознающие важность и значение свободы совести в жизни человека (и это не шутя?!.), не могут относиться к этому иначе, и как люди более независимые громко и смело заявляют об этом, ратуя за благо жизни «мирской» (вполне согласны и благодарим за откровенность!..) вообще и церковной в частности (да?!).... Наша же церковь, не приняв в себя ничего нового и жизненного (от кого? от ратующих за благо жизни «мирской»?), продолжала и продолжает цепенеть в неподвижности, опираясь всецело (не слишком ли много сказано?!) на гражданскую, правительственную власть».

Отсюда, по мнению о. Черкасского «секты» в среде простонародной, как «брожение народного духа... А интеллигентная среда не прочь постепенно упразднить церковь (слишком узкий взгляд на происхождение сект!..). А иное было бы при «свободе совести» (смотря, что разуметь под «свободой совести»). Тогда представители церкви были бы только люди истинно верующие. А ведь вера двигает горами (но почему же Ап. Павел допускает присутствие в церкви и немощных по вере, и согрешающих пресвитеров? Ведь, по вашему, он не отрицался возвещаемой вами «свободы» в жизни церкви?!.). Что же сказать теперь о большинстве из нас. (как много и самоуверенно говорить о. Черкасский?!), для которых ровно ничего нет святого?., (ergo и для вас ? скорбим, но и предлагаем вам воспользоваться «свободой совести» а не насиловать ее пребыванием в рясе священника, о которой вы далее скорбите, что нельзя сбросить ее, не приняв участи «расстриги»!. Пустой страх для «гражданского мужа», и несравненно тяжелее его угрызения «совести»!)»

В заключение о. Черкасский, спрашивает: «не этою ли страшною подавленностью и гнетом в области духа, и отсутствием свободы совести, свободы мнения, объясняется у нас, вообще русских людей (да «вообще» – ли?), недостаток национальной гордости, (да, скажем, не этим, а тем, что самой природе русского человека врождено смирение, а не гордость, что подмечено лучшим психологом незабвенным Ф. М. Достоевским), сознания своего достоинства? Не этим ли объясняется у нас нелюбовь ко всему родному; это вышучивание всего своего, отечественного, насмешка и даже более того – презрение ко всему родному и слепое благоговение перед чужим, не русским?» Но спросим о. Черкасского: почему же это «презрение ко всему родному», «это вышучивание всего отечественного» царили и царят в «интеллигентных» слоях русского общества, кои отнюдь не могут печаловаться на какую-то «страшную подавленность в области духа», но вполне свободно меняли и меняют свои идеалы с поспешностью цыгана на конной ярмарке?!. Почему того же «презрения» и «вышучивания» мы не видим в массе народной, наименее «свободной», и, однако, из уст которой раздается: «Русь – святая»?!. Прочтите Сумарокова, Фон-Визина etc... и ларчик откроется. Вы увидите, что не призрачная «страшная подавленность духа» на Руси является причиной указанных вами явлений, а «властная Мода», безаппелляционно признающая либеральные выходки признаком хорошего тона и цивилизации.. А кто в наше время не стремится прослыть человеком «цивилизованным»? Редкие, редкие – исключения!.. Или Фон-Визиновские два унтер-офицера от «подавленности на Руси духа» спорили о том, что Бога нет?!. Или от «страшного на Руси гнета духа» Фон-Визиновский Иван толковал своему отцу, что вовсе не обязан его респектовать, потому что ни одно животное не имеет такого правила, и щенок не респектует того пса, который был его отцом, и даже готов был вызвать своего отца на дуэль?!. Нет и нет !!. Все это по той причине, что «такой-де случай был раз в Париже; ну, а он разве скот, что не последует тому, что хоть раз случилось в Париже?!. «Философия здравого смысла» – вот в чем корень вещей!

Неприятное впечатление производит на нас речь г. Ф. Плевако («С.-Петерб. Ведом.» № 311-й). Задавшись исключительною целью защитить г. Стаховича от взведенных на него обвинений критиками его доклада, г. Ф. Плевако счел за лучшее обойти тот «камень преткновения», каким являлось для него содержите доклада г. Стаховича. Посему и вся защита г. Плевако направлена не на содержание доклада, а на личность г. Стаховича, как ранее то сделал г. А. Суворин, и что в свое время вызвало совершенно справедливое замечание кн. Волконского: «кому это нужно и что общего с вопросом»?!. Впрочем, не будучи в силах совершенно игнорировать доклад г. Стаховича, Ф. Плевако прибегнул к прекрасно известному ему искусству софистики и логомахии (стр. 53), посредством которого можно орудовать словом во всякую сторону. Вследствие этого доклад г. Стаховича в перифразе Ф. Плевако получил до того безобидную, с православной точки зрения, форму и содержание, что поистине удивишься, как это г.г. обличители М. А. Стаховича были настолько слепы, что: «своя своих не познаша»³⁸?!. Да! «вы, обличители, и не уразумели» того, что г. Стахович сказал в своем докладе не то, что сказал и что еще хотел сказать, а то, что спустя полутора месяца, сказал за него его комментатор г. Ф. Плевако!.. И вспоминается мне древний авгур, в тиши смеющийся и над собой, и над публикой!

Не знаю, какими судьбами появилось на страницах «С.-Петерб. Ведом.» (№ 292) письмо миссионера М. А. Новоселова, который с искренней болью в сердце прокричал о попрании правды г.г. обличителями и хулителями участников съезда в Орле и воочию доказал , что брошенный г. Стаховичем упрек миссионерам в забвениии ими «краеугольного камня» несправедлив и мотивы такого упрека загадочны!.. Но этот голос остался «гласом вопиющего в пустыне», а «Новое Время»³⁹ даже и из этого письма постаралось кое-что повернуть в упрек миссионерам и в защиту г. Стаховича.

В духе «С.-Петерб. Ведом.» высказалась и Московская газета: «Русские Ведомости» (№№ 289 и 305). По мнению «Русских Ведом.» – «принцип «свободы совести» давно уже не только утвердился в сознании лучших мыслителей и всего культурного общества Запада, но и проведен в жизнь во всей «Зап. Европе и Америке». Вполне соглашаясь в определением «свободы совести» с г. Стаховичем , названная газета желает разрешения и у нас этого вопроса «в духе современной цивилизации» Запада, где «свобода совести» так и понимается, как выяснил ее г. Стахович .

Таким образом и по мнению «Русских Ведом.» г. Стахович напрасно заявляет, что «до цивилизации и прогресса ему и дела нет»; так как вопрос о «свободе совести» он разрешает именно в духе современных либеральных требований цивилизации прогресса и пр., а не в духе «идеала, предоставленного человечеству Христом?!».. Отсюда понятно, почему либеральная печать «поспешила, говорю словами Ф. Плевако, внести г. Стаховича в свои списки, и засвидетельствовать ему свое сочувствие, как человеку, отстаивающему один из членов символа современной культуры». Насколько же данный «член символа современной культуры» согласен с «идеалом, препоставленным человечеству Христом» и с воззрениями лучших наших светских толкователей этого идеала, мы покажем при разборе доклада г. Стаховича.

А в данном случае заметим, что принцип «свободы совести»⁴⁰ вопреки голословному заявлению «Русск. Ведом.» не только не проведен полностью в жизнь Западно-Европейских государств и Сев. Америки, но и в самом законодательстве означенных стран мы найдем много данных в пользу признания государственного значения за известной религией; такой государственной религией, напр., в классической стране «свободы совести» С. А. Штатах является религия т. н. общего христианства.⁴¹ Необходимо также не забывать, что та система отношений между церковью и государством , которая предлагается нам г. Стаховичем и К^о, в своем происхождении в Америке и на Западе носит характер местного явления: в Америке она произошла не из теоретических соображении, а из практической надобности, из стечения политических обстоятельств; в западной же Европе она есть результат многовековой борьбы между католическою церковью и государством на почве государственного права. Как явление местного характера, стоящее в полной зависимости от наличности известных местных условий, такая система отделения государства от церкви отнюдь не может иметь притязания на безусловное значение, как говорят о том же и ученые истолкователи начал «нового государства», выдающееся мыслители и исследователи в области права и политики. (Гиншиус, Блюнчли)⁴². Вводить же эту систему на Руси только потому, что ее стараются провести в жизнь «в Парижте», зпачило бы очутиться в положении Фон-Визиновского Ивана!... В № 305 «Русские ведомости» заявляют, что «сектантство не может более рассматриваться единственно с точки зрения злой воли совратителей и невежества масс (ну, а раскол – неужели сплошная «тьма и суеверие», как то высказал г. Стахович!? «Орлов. Вестн.» № 249-й); вопрос о нем по необходимости вызывает более глубокие исследования, не односторонние, как они производятся обыкновенно миссионерами и книжными богословами, а многосторонние, с проникновением в психологию и в бытовые особенности народных масс, с выяснением недостатков и темных сторон в условиях физического, материального и духовного существования народа, с изучением различных на народ влияний» т. д. Но где же основания для подобных упреков миссионерам и книжным богословам со стороны «Русск. Ведомостей»? Не по прекрасному ли рецепту, предлагаемому и названной газетой написаны такие блестящие исследования, как: «о духоборцах» – проф. Киев. Дух. Акад. и Универс. Ор. Новицкого, «южно-русс. Штундизм» – о. А. Рождественского, «секты хлыстов и скопцов» – о. К. Кутепова и о. А. Рождественского и др.?!.. Не по словам ли очевидца – г. Стаховича – миссионеры на съезде: «научно и практично неколебимо и гуманно, так умело и просто раскрывали далекие корни этих острых болезней (различных расколов и сект), этих ужасных страданий множества русских людей и, поставив убедительный диагноз, все сообща, старательно, внимательно перебирали методы лечения и лекарства. Причины исторические, этнографические, социальные и сословные поочередно проходили, всегда старательно обдуманные и блестяще изложенные... «Громко свидетельствую, – говорит тот же г. Стахович, – что слушая вас (миссионеров), я был поражен тем, как вы много знаете; как много добросовестного труда, старательных исканий и обдумываний было вами положено на это, очевидно, дорогое нам дело, как трудолюбиво и тщательно строите вы свое огромное здание, где все обдуманно и предусмотрено!»⁴³ В отсутствии только одного вопроса обвинил г. Стахович миссионеров, да и то решение этого вопроса, как оказалось,⁴⁴ просмотрел г. Стахович, не посетивший всех заседаний съезда!.. К чему же голословно обвинять «миссионеров и книжных богословов» в том , в чем они неповинны?!.. Если их работы в этой области несовершенны, то за это должно не укорять, не клеймить, а помочь советом и делами, а что же сделали на «миссионерской ниве» «Русские Ведомости»? Разве только то, что заливают ее «словесными помоями!»

Итого, сравнительно с приведенными газетами, взгляда на поднятый г. Стаховичем вопрос держится «Новое Время». После нескольких писем в защиту личности г. Стаховича, в которых А. Суворин старательно доказывал, что «г. Стахович – «православный», что «г. Стахович крестится, садясь за стол», что «г. Стахович любит Дузе» (кому это нужно и что общего с вопросом «о свободе совести?!»), в той же газете (№ 9190), появилась редакционная статья, под заглавием «Государство и Церковь» посвященная существу поднятого в докладе г. Стаховича вопроса. По словам этой статьи: «исходной точкой доклада г. Стаховича является доказательство необходимости признания принципа свободы совести». «Но ведь этот принцип, – замечает А. Суворин, – всеми давно уже признан и никаких доказательств не требует. Свобода совести, свобода убеждений, свобода слова – все это величайшие идеалы» Неужели за «величайшие идеалы» признает г. А. Суворин и «свободу» проявлений «совести сожженной» и «свободу» проведения в жизнь самых низменных «убеждений» и «свободу уст», отверзаемых «для хулы и лукавых речей»? Разве не Апостолы, призывая христиан «к свободе», в то же время замечали: «только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти» (Гал. 5:13), и на сем основании повелевали «иметь добрую совесть» и «удерживать язык свой от зла и уста свои от лукавых речей», а также и «заграждать уста невежеству безумных людей», которые «развращают целые дома, уча, чему не должно, из постыдной корысти!» словом, поступать как истинно-свободные; как рабы Божии, а не «как употребляющее свободу для прикрытия зла» (ср. 1Петр. 2:13–16; 3:10–16; Титу 1:11)?! Отсюда, нельзя говорить, что «свобода совести, свобода убеждений, свобода слова – величайшие идеалы», прежде чем ясно и с надлежащей подробностью не выяснено: что разумеется под «свободой совести, свободой слова и пр.» и прежде чем не оценено достоинство содержания сих понятий с христианской точки зрения, единственно обязательной для христиан. «Задача практических деятелей, – говорит далее в той же статье А. Суворин, – заключается вовсе не в том, чтобы доказывать величие известного идеала (конечно, если идеал – известен и в понимании его все солидарны), – в этом нет надобности, – а в том, чтобы указать путь, как приблизиться к этому идеалу, не причиняя народу какого-либо зла (к сожалению, г. Стахович не хочет понять справедливости требования А. Суворина и др. -"не причинять православному пароду какого-либо зла!»). Легко сказать: государство не должно вмешиваться в дела церкви, церковь не должна влиять на государство, словом, легко сказать – отделить церковь от государства (так смотрит на доклад г. Стаховича даже защитник личности последнего!..). Но как это осуществить, когда все государства развивались на почве тех или иных религиозных верований, когда религия является одним из самых сильных элементов жизни государства (значит, г. Суворин не прочь «отделить церковь от государства», да не видит пока возможности к тому?!.). Едва ли даже есть большая сила, которая так сплачивала бы воедино весь народ, как сплачивает его религия! И разве мы не видим, что государства, который стоят на более высокой ступени развития, чем Россия, держатся каждое за свою религию и придают ей государственное значение (слышите «Русск. Ведом.»?!). Германия всеми силами старается расшатать католицизм в среде австрийских немцев, ибо понимает, что на почве протестантизма легче всего перетянуть на свою сторону все немецкие провинции. Все западно-европейские государства поддерживают во всем мире своих миссионеров, сознавая, что чужеземные единоверцы будут тяготеть к ним больше, чем к своим государствами. На Китае мы видим наглядный пример усилий Европы и разрушительного влияния отпадения китайцев от своей государственной религии. Европа в погоне за единоверцами дошла до того, что пушками поддерживает распространение, но не христианства в обширном смысле, а своих господствующих религий: англиканской, протестантской, католической и др. Китайцы же в распре Китая с Европой готовы были ей служить, а не своему государству, – настолько повлияла на них перемена религии. Если достижение идеала не дается Зап. Европе (даже «Парижу»!), где общий уровень образования выше, чем у нас,⁴⁵ то как же трудно нам осуществить отделение церкви от государства (не только «трудно», но и вообще практически осуществимо ли где-либо? И не есть ли это одна из вечных человеческих проблем?), когда на почве православия создалось Российское государство, и когда ни народ, ни наше духовенство не подготовлены выдержать напор более культурных народов. Неужели же мы можем предоставить право германцам заполонять Россию своими колонистами и равнодушно взирать, как православный люд будет присоединяться к штунде?!. Ведь это своего рода мирное завоевание русской территории. Положим, в настоящее время завоевание кажется не таким ужасным, как варварские века, оно не угрожает порабощением личности побежденных (ну, уж это зависит от того, каков победитель!), но для каждой нашей провинции завоевание хотя бы и самое мирное, в роде нашествия немецкой штунды, является едва ли не худшим еще бичом. Теперь личной свободы не лишают побежденных, но за то начинается порабощение экономическое, которое не слаще прежнего (а мы скажем более: хуже прежнего!). И так как славянские народы в культурном отношении не достигли еще до степени развития западных соседей, то нам еще более надлежит дорожить всяким связующим началом и превыше всего – общей религией, т. е. православием. Российское государство не может отказаться от церкви, ибо мы менее будем способны противостоять натиску противников России. Религия, как самый сильный жизненный цемент, нас сплачивает и этим мы должны дорожить.

Таким образом, мы видим, что г. А. Суворин стоит на точке зрения системы государственной церковности, в которой государственной власти приписывалось право руководить и в известной степени управлять местною церковью – короче господство над церковью. Здесь церковь является лишь одною из функций сложной государственной машины и в тоже время мощным орудием в руках государства для борьбы с врагами внешними, и «самым сильным жизненным цементом» для внутренней его сплоченности!.. Такое служебное положение церкви в Русском Государстве имеет, по взгляду А. Суворина, значение условное, именно оно стоит в зависимости от степени культурности России. Когда же «Российское государство в культурном отношении достигнет до степени развития западных соседей, тогда ему не зачем будет дорожить православием, как связующим звеном, и оно без всякого ущерба для себя сможет отказаться от православной Церкви, так как будет в силах противостоять натиску своих противников посредством нового, более мощного орудия – культуры; тогда и легко будет осуществить отделение церкви от государства» – таков чисто-государственный, или политический символ г. А. Суворина!.. Излишним считаем распространяться о том, что «идеала взаимных отношений между Церковью и Государством!», предлагаемый г. А. Сувориным не имеет ничего общего и даже совершенно чужд учению Христа, Его святой Православной Церкви и лучших православных мыслителей из светских лиц, как то: Славянофилов и В. С. Соловьева! Впрочем, об этом мы еще будем говорить в разборе доклада г. Стаховича.

Исходя из таких чисто-политических взглядов на Церковь, г. А. Суворин высказывает далее мысли, большею частью совершенно справедливые и с христианской точки зрения на христианское государство: «нельзя упускать из виду, – говорит он, – тe обстоятельства, которые породили в умах западных народов мысль об отделении Церкви от государства. Там церковь была слишком властолюбива и мстительна. Там для поддержания религии сооружались костры. Россия же всегда отличалась несравненно большей веротерпимостью. У нас не было ни иезуитов, ни инквизиции с кострами. Если разобрать наши законы, то, несмотря на всю их суровость относительно совратителей, они относятся довольно снисходительно к отпавшим от церкви. Конечно, мы должны приближаться к идеалу свободы совести (если под «мы» разумеем: христиан, то идеал «свободы совести» должен быть с христианским содержанием), но несколько иным путем, чем предлагает г. Стахович (но, как увидим далее, не «несколько», а совершенно иным путем и по А. Суворину). На первом плане должно стоять понятие духовенства, как в смысле образования (особенно, заметим, в соответствии этого образования духовным запросам времени), так и в нравственном отношении (конечно: ведь область нравственного совершенства – бесконечна!). И государство должно этим озаботиться (если, конечно, оно христианское и ставит Христа выше Кесаря, т. е. выше себя?!). Духовенство должно проявлять несравненно большее нравственное влияние (а почему же и не умственное!?.) на народ, а для этого оно должно им те средства не внешние, а силу слова и проповеди (ну, а для «слова и проповеди» разве нет нужды во «внешних средствах» Напр.: в типографиях, журналах и пр., а особенно, в школах, как самом лучшем орудии влияния на народ!). Рядом с тем надлежит, конечно, смягчить суровость законов по отношению сектантов, особенно по отношении тех сект, которые не прибегают ни к каким изуверствам и не враждебны русскому государству... Что касается совращения, яко бы религиозного⁴⁶), а но существу чисто-враждебного русской народности, то государство не может этого допустить, пока русский народ не достигнет известной степени развития (а мы думаем: пока государство будет оставаться строго-православным). Как в промышленном отношении нужно защищаться таможнями от наплыва иностранных товаров, пока мы не догоним других стран в технике, так точно от всяких иезуитов, талмудистов или штундистов, мы должны охранять себя, пока не дорастем в умственном развитии (а по-нашему: пока дорога нам вера православная).

В той же газете (№ 9204-й) проф. М Красножен пишет: «всякое принуждение в деле веры недопустимо, оружие борьбы с заблуждениями д. б. духовным, а не материальным – эта истина не новая, давно уже высказанная выдающимися отцами и учителями церкви». Подтвердив эту несомненно чисто-христианскую истину ссылками на Тертуллиана, св. Иринея Ллонского, св. Иоанна Златоустого и IV-й Вселен. Собор, тот же профессор далее пишет: «оружие борьбы с заблуждениями д. б. духовным, а не материальным; единственный меч, которым церковь может пользоваться, есть слово, это орудие – любовь, соединенная с кротостью и терпением, любовь, желающая всем спастись и в разум истины прийти (1Тим. 2:4). О свобода веры позаботился сам Господь, говорить Блунчли, «так как Он облек внутреннюю жизнь духа защищающим покровом тела. Люди не видят насквозь внутреннего святилища мысли и чувства друг друга, а потому нет у них силы властвовать над верой отдельных лиц.⁴⁷ Евангелие, которому собственно принадлежит учение о веротерпимости, предписывает христианам один способ действования по отношению к людям, принадлежащим к ложным религиям, или неправым христианским исповеданиям: долготерпение, любовное обращение, убеждение, просвещение. Ап. Павел тоже (конечно!) не допускает нетерпимости в христианстве , религиозной вражды между разномыслящими, презрительного или злобного отчуждения от иномыслящих, а внушает сохранять к ним братские чувства (2Сол. 3:15). Чувство любви обязаны верующие питать и ко всем находящимся вне Церкви Христовой, говорить епископ Сильвестр (учение о Церкви стр. 134–137; слышите голос «предстоятеля» церкви, г г. Дурново, о. Черкасский, ген. Филипенко?). И действительно, православная церковь не только не питает никакой ненависти или презрения к разномыслящим с нею в вере, но любит их, любит не только в человечестве, но и во Христе, как призванных ко спасению и могущих при некоторых условиях получить божественную благодать, а также молится о соединении всех разномыслящих в Единое стадо Единого Пастыря (ну, а о. Черкасский разве от себя, а не от лица той Церкви произносит данное моление, которую он без всякой боли в сердце клеймить!?). Согласно с православной церковью была в этом отношении и власть государственная (конечно не потому, что она еще не запаслась «культурой» А. Суворина, а потому что признавала себя христианской), когда она торжественно заявляла, что «совесть человеческая Единому Богу токмо подлежит, и никакому государю не позволено оную силою в другую веру принуживать» (грамота Петра Велик, польскому королю Августу II-му, 9 марта 1718 г.). И действительно, всякое христианское государство обязано уважать основанную на сущности веры (и только одной, веры христианской – добавим мы!) свободу совести и религии своих подданных. Однако принцип христианской терпимости отнюдь не требует и равного отношения государства ко всем признанным и терпимым им религиозным обществам (чего, однако, требует г. Стахович ?). Справедливость требует, чтобы каждый получал свое, насколько это соединимо с представляемой государством истиной (совершенно верно!); принцип справедливости не есть принцип абсолютного равенства (да и «самое абсолютное равенство» не есть ли фикция?!)⁴⁸ Христианская терпимость не есть равнодушие к своей истине и к своим религиозным заблуждениям (как ошибочно учит г. Стахович ?!.. ). В области личного религиозного убеждения государство должно гарантировать полную свободу совести (т. е. пока убеждение не перешло в исповедание? – думаем, что да!), и не может действовать в этой области ни мечом, ни тюрьмою, ни лишением гражданских прав (но ведь эта область и не доступна государству, как о том сказано ранее словами Блюнчли?). Но от свободы личного исповедания (а разве «личное исповедание» – тоже, что «личное убеждение»? Нет! Первое – акт внешний, доступный регламентами, а второе – акт внутренний, ведомый только Богу! Посему нельзя требовать безусловной свободы и для личного исповедания, если только последнее сопряжено с изуверством и пр.!), должно отличать свободу религиозного соединения, публичного культа, образования религиозных обществ; безграничная и безусловная свобода подобных соединений уже переходит границы требования христианской веротерпимости; таких публичных религиозных обществ государство не может оставлять без своего надзора и регламентации.⁴⁹ В свою очередь и церковь, признавая принадлежность к ней необходимою для спасения, не может относиться к другим религиозным обществам равнодушно и допускать безразличие (индифферентизм) в делах веры, а также не может допускать свободного выхода из своего состава (но, конечно, г. профессор разумеет здесь удержание в лоне церкви не угрозою внешних, физических кар, а обещанием за отступничество от церкви грозного суда Божия? – думаем, что да!) и перехода в другое религиозное общество. Такой переход, и даже совершенный выход из церкви без присоединения к другому религиозному обществу, даже право «ни во что не верить» (словом, чего требует г. Стахович ? – да!) признает на западе государство, но никогда не признавала ни одна христианская церковь (совершенно верно!). Справедливо замечают даже поклонники нового государства, что религиозная терпимость, проистекающая из безразличия к делу религии, находится в близком родстве с преследованием, что индифферентизм есть самая опасная форма враждебности к религии (И. Бердников, Казань 88 г. стр. 69-ая «Новое Государ.») С высказанными мыслями проф. М. Красножена, к которым?» мы попутно присоединили свои замечания, нельзя не согласиться, если смотреть на поднятый г. Стаховичем вопрос с христианской точки зрения, единственно обязательной для христиан.

В той же газете («Новое Время») г. В. Розанов заявляет что, прочитав речь г. Стаховича, он испытал «недоумение и болезненное чувство... В ней есть своя (точнее – часть) правда», и эту правду сознают и многие миссионеры, но она «забрасывает семена нравственной подозрительности на деятелей миссии (вполне согласны с г. Розановым) и не считается с условиями реализации идеала». «Мы не боимся, – цитирует г. Розанов слова одного видного миссионера, – и для нас не составляет тревог старообрядчество. Это – сила консервативная и как они стояли – так и стоят. Но хлыстовщина – вот чего мы боимся... В этой секте есть какая то дьявольская поэзия, нам еще неизвестные чары; она внушает мечтательность, рисует надежды, манит загробными обещаниями (да и земных-то не мало!). Что мы тут поделаем (особенно при скрытности хлыстов)? А делать что-нибудь нужно. Можете ли представить себе хлыстовскою Россию? А откройте вы свободу пропаганды и обряда, – и через сорок лет Россия покроется огромными пятнами хлыстовщины, как кожа больного человека лишаем»

«Еще немного минут (слишком скоро для «реализации идеала»!), – говорит г. Розанов, – исторического самосознания и лучшие (а не все?!) пожелания г. Стаховича исполнятся, но исполнятся в созидательных целях, в целях религиозного строительства, роста кверху, а не в том смысле и направлении, чтобы разобрать старые камни древней постройки». А г. Стахович «поставил скорее камень препятствия на пути к тем идеалам, которые слишком по-европейски воспринял, не считаясь с русской действительностью... Нужен не конец религии, и не щебень церкви, а религия – светлая, неземная, церковь, до небес поднимающаяся».

Мы вполне согласны с тем, что в данном случае г. Розанов прав, – а последнее с нами бывает редко, – и в своих утверждениях, и в своих взглядах на доклад г. Стаховича считаем не лишним обратить на мнение г. Розанова особенное внимание автора «маленьких писем» (кажется, так озаглавлены были письма А. Суворина) в защиту личности г. Стаховича в «Нов. Времени»!

Одновременно с «С.-Петерб. Ведом.» на речь г. Стаховича отозвались и «Московские Ведомости», поместившие в этот же день (29 сент. № 268) статью о «любопытном инциденте», в которой охарактеризовали названную речь «печально-знаменательной и бестактной». Исходя из той мысли, что «г. Стахович был на съезде в качестве губернского предводителя дворянства» и что «его речь есть речь предводителя дворян», и та же газета усмотрела в этой речи «печально-знаменательный образчик постепенной дезорганизации, овладевающей Россией». Г. Стахович, по справедливому мнению «Москов. Ведомос.» выступил «с обвинительным актом против государства, против целых столетий русского государственного отношения к церкви и побуждаете церковный миссионерский съезд к ходатайству о том, что составило бы фактически отделение церкви от государства». Если бы, – пишет та же газета, – г. Стахович, вместо Гизо и Аксакова, поучился несколько у церковных учителей (а мы думаем: если бы он повнимательней проштудировал и Аксакова, то увидел бы, что его понятие о «свободе совести» отнюдь не есть понятое православное⁵⁰). Но дело не в том. Если русский предводитель дворянства, и даже русское дворянство, и даже само Русское Государство отрешатся от принципов Православной Веры – от этого, конечно, ни Православная Вера, ни Православная Церковь ничего не потеряют и даже естественно выиграют (конечно, желать этого с точки зрения Православной Церкви, хотящей всем спастись и в разум истины прийти – нельзя; но и желать пребывания в лоне Православной Церкви лицемерных членов также нельзя!). Само собой разумеется, что избавленные от союза с десятками миллионов людей мало религиозных, мало нравственных, вообще людей со слабою духовною развитостью, те православные, которые пожелают остаться в церкви и после исполнения Русским Государством ходатайства г. предводителя Орловских дворян, – эта избранная часть, конечно, будет очень счастливо жить в церкви, сияющей святостью и красотою духовной (но непростительно этой «избранной части» самой чуждаться союза с «немощными» по вере, ибо и Христос пришел не для праведников, а взыскать и спасти погибающее!.. Друг друга тяготы носите!)

Всякому православному прекрасно известно, что в союзе с государством церковь возлагает на себя весьма тяжкие и неприятные бремена, и лично для себя каждому православному было бы гораздо приятнее жить в церкви, находящейся вне государства (интересно было бы знать, где это на земле есть церковь «находящаяся вне государства»?!). Если все наши церковные учители стояли за союз с государством, то их приводила к этому забота не о меньшинстве избранных, а о всем мире (но и для «меньшинства избранных» всегда требовалось установить тот или иной modus rivendi с государством, ибо церковь историческая никогда не стояла вне действительной жизни) Наши Государи и государственные люди, создавая законы, которыми старались возможно большее число людей держать под влиянием Церкви (в этом задача христианского государства и по В. С. Соловьеву), точно также понимали свои обязанности пред Россией гораздо глубже, нежели современный предводитель Орловских дворян, и действовали не по какому-либо «коварству» в отношении церкви, а по очень искреннему и верному убеждению (в самом деле, ведь не вред же они причиняли церкви, когда открывали ей широкий доступ к сердцам народа?!). Они также хорошо знали, что церковь, сокращенная в своем составе до числа избранных, была бы в гораздо лучшем положении. Но что будет при этом с остальным народом, с огромным большинством? Отказавшись от влияния церкви (скорее – отторгнутые от влияния церкви, как того требует современная «свобода совести»!), по своей духовной неразвитости, по действию греховных страстей (не только природных, но и искусственно прививаемых современными «пророками» брака, вроде г. В. Розанова!), под усилиями разных развратителей во что превратится вся эта масса? (в зарядный материал для пушек разных грюндеров и авантюристов!) Г. предводитель орловских дворян указывает отцам миссионерам на пример Европы (и в то же время пред теми же отцами миссионерами произносит отречение от «цивилизации прогресса» и прочих злаков Европы?!!). Но наши государи и государственные люди, создавая законодательство, гораздо лучше понимали природу человека и государства и предвидели то, чего г. Стахович не знает (да не знает ли?!) даже и тогда, когда зло уже наступило. Неужели в Орле не знают и не видят (ну, а в Европе разве тоже: «не знают и не видят»?!.. Очевидно, нет!.. А причина в том, что сознательно идут и других влекут «на распутье», поставив «философию по стихиям мира» выше Христа!), что нравственность в Европе, как и у вас в сферах, оторвавшихся от церкви, падает с каждыми десятилетием? (т. е. приближается к нравственности «либеральной» или натуралистической? Да! Но ведь «современная мудрость» видит в этом заслугу – спросите, напр., г. В. Розанова!.). Общая деморализация принимает уже характер прямого безумия. Неслыханные прежде виды тонкого порока, чисто сумасшедших убийств и самоубийств, падение семейных отношений, анархическое презрение ко всякому авторитету (кроме, конечно, своего «я»!), а отсюда постепенное разрушение всех общественных и политических устоев: ведь все это уже приводит в ужас серьезных общественных мыслителей Европы (но за то торжествуешь принцип «современной» абсолютной «свободы», проведения которого в жизнь во имя самого принципа требует демократическая партия европейского общества, живущая крайними общественными идеалами!..). А г. Стахович рекомендует нам (а почему же и не рекомендовать, если то было и есть "в Париже"?!.) окончательно и принципиально стать на тот же роковой путь!.. Наши государи и государственные люди, создавшие наше законодательство, хорошо понимали, что свобода (конечно, не вообще свобода, а свобода, оторванная от христианских основ?!) не есть организующий принцип. Они знали, что людям, не только при их воспитании, но и в течении всей их жизни нужны известные твердые рамки, которые бы их поддерживали и направляли в тех бесчисленных случаях, когда человека влекут к заблуждение и гибели – своей и других – те или иные вредные, злые и легкомысленный влияния (как внешние, добавим мы, так и в нем живущие, т. е. в плоти его, когда он, по словам Апостола, «не еже бо хощет доброе, творит, но еже не хощет злое, cиe содеевает»!) Эти рамки твердого социально-политического строя (да и западная юриспруденция не знает абсолютной свободы!..) созидатели России устанавливали на союз с церковью, они старались пропитать все социальные и политические отношения религиозным воздействию церкви (так д. б. и по учению славянофилов и В. С. Соловьева). Если церковь от этого страдала, то весь народ выигрывал,⁵¹ все государство выигрывало. Государственное же законодательство должно думать о благе народа и государства. Если Церковь соглашалась принимать на себя ту задачу, в которой Государство столь разумно искало ее помощи, то она жертвовала собой для блага мира. И пока этот союз, созданный мудростью наших государственных строителей, был фактом, Россия действительно была духовно здорова и могуча. Когда же закон стал мертвым, и действительные социально-политические отношения стали слагаться фактически по идеям, столь восхищающим г. Стаховича, у нас и пошло духовное разложение, предсказанное уже Достоевским, а ныне все более, как духовная моровая язва, охватывающее Россию.

Раскрыв мысль о необходимости союза между Церковью и Государством для духовного, социального и политического здоровья России, та же газета в следующих статьях (№№ 274-й, 275 и 278 – «союз государства и церкви» и «государство в роли Пилата») старается доказать необходимость этого союза отдельно: для Церкви и затем для государства и очень рельефно передает сущность речи г. Стаховича.

«Древнейшие христианские сказания, – говорят «Моск. Ведом.», – гласят, что христиане не сомневались обращаться к мирской, государственной власти с исканием от нее правды, той Божьей правды, для исполнения которой Бог создает земную, человеческую власть⁵².

Когда Константина Равноапостальный создал государство христианское, вся Церковь, в лице народа, иерархии и всех учителей своих,⁵³ приветствовала с радостью и торжеством возникший с тех пор союз государства и Церкви... Если у вас являются какие-либо неправильности в государственно-церковных отношениях (что зависит, конечно, и от особенной трудности практического регулирования сих отношений, как сознавали это и славянофилы: И. С. Аксаков и др.). то их исправление и улучшение должно идти, как шло, путем правильного разграничения сфер непосредственного ведения, а никак не путем разрыва векового союза (и, заметим, не путем искусственного разогревания вражды между церковью и государством когда отыскивается «коварство» там, где веет дух единения.⁵⁴ Наша Церковь так и смотрела. И союз с государством ей и теперь нужен (да думаем, что и всегда нужен будет, если только само государство не отринет его!) для ее внешней жизни, для того, чтобы ее слово, учение, влияние могли проникать повсюду, и чтобы ничья совесть ничьим насилием не была отторжена от возможности видеть и слышать христианскую истину (вот этого-то и не хочется западной «свободе совести»!) Для государства же такой союз еще гораздо более нужен, и важен, и именно для Русского государства! Одним из важнейших вопросов для всякого государства, по мнению «Моск. Вед.», является «твердая нравственная выдержка народа», при которой «нравственная дисциплина» живет в народе самостоятельно, не «за страх только, не за выгоду, а за совесть», а это «доступно выработать только религии, связывающей нашу совесть с высшим Божественным авторитетом». Только церковь, не уничтожая свободы совести,⁵⁵ властна к ней обращаться во имя Божие и, на основании самой свободы человеческого духа, давать ему нравственную (конечно, согласную со словом Божиим?) дисциплину. Церковь делает это и вне союза с Государством (но нехристианское государство может поставить церкви ряд «препон» и далее запретить известную деятельность церкви, как в жизни своего народа, так и в своих школах, что мы видим в наши дни на Западе, где государство все более и более приближается к языческой теории или идее государства!). Но государству (разумеется христианскому) важно, чтобы она совершала это как можно успешнее и шире; важно и для себя иметь те же благие указания Церкви, чтобы не совершить каких-либо в нравственном отношении ошибок при установлении своих мероприятий и выработке законодательства (наприм., хотя бы по вопросу брачному!). А особенности нашей нации, истории и государственного строя делают безусловно такой союз с церковью необходимым. Русское государство держится русским народом, с которым вместе выросло на одних идеях, одних верованиях. И если бы русский народ почувствовал, что государство не его духа, то нечего и говорить о роковых последствиях... А народ этот создан православием. И государство, в котором русский народ чувствует себя дома, спокойным – есть государство – Церковь, или тесный союз государства с Церковью (конечно, при сохранении самостоятельности обоих союзников!). Русский народ верит государству, поскольку оно осуществляет нравственную идею, которой учит Церковь... Православный повинуется власти, но не страху одному, а потому что чтит в ней волю Божию. Но разорвется связь с Церковью и государство потеряет эту силу, а человеческого авторитета русские люди не очень-то слушают... Таким образом, заключают «Моск. Вед.», для Государства союз нужен не по одним религиозным, но и по чисто политическим причинам (конечно, заметим мы, для христианского государства на первом месте должны стоять причины религиозно-христианские, а «чисто-политические» уже сами собой «приложатся»! Лишь но мнению г. А. Суворина не только наоборот, но и религиозные причины нужны лишь до времени воцарения на Руси «культуры»!).

В статье: «государство в роли Пилата» (№ 278) та же газета сравнивает речь г. Стаховича с словами Пилата: «что есть истина?» и передает ее сущность следующими словами: «ты там все споришь с разными расколами и сектами (так говорить должно, по г. Стаховичу, государство церкви)... Ну и отлично, спорь... Мое дело сторона. Может быть ты права, а может быть они... Кто вас там разберет?! А ты старайся, но знай, что если они одолеют тебя и если общественное мнение будет против тебя, то я отдам тебя на пропятие этому общественному мнению и со спокойной свободной совестью умою себе руки!»

Вне всякого сомнения, что высказанные «Москов. Ведом.» мысли, к которым мы попутно делали свои добавления, в качестве разъяснений, намечают истино-христианский взгляд на взаимное отношение между христианской церковью и христианским государством и устанавливаюсь правильный взгляд на сущность доклада г. М. А. Стаховича.

В духе «Москов. Ведом.» высказалась и Петербургская газета «Свет» (№ 2 60). «Под громкими словами: о «свободе совести», – пишет «Свет», – скрывается у г. Стаховича полное пренебрежете к православию. Веротерпимость существует в России задолго до рождения г. Стаховича. Ст. 45 Основ, гос. зак. говорит: "свобода веры присвояется не токмо христианам иностранных исповеданий, но и евреям, магометанам и язычникам»... Но по ст. 40-й и в сознании народа русского православная церковь есть первенствующая и господствующая в России. А потому право каждого славить Бога по своему не есть еще право совращать из православия. Если отменить все карательные законы за совращение из православия, то придется допустить и свободу проповеди таких лжеучений, как учение Л. Толстого. Придется спокойно взирать как при смешанных браках православных русских подданных с инославными, дети будут крещены в римско-католичество и лютеранство (заметим, что этого не допускал и И. С. Аксаков). Придется терпеть изуверное вероучение скопцов,⁵⁶ противонравственную секту хлыстов, противогосударственную секту штундистов.

На доклад г. Стаховича откликнулась и юридическая газета «Право». В последней некто г. Вл. Набоков напоминает, между прочим, что «мысль о необходимости отказаться от насилия в делах веры, о возможности лишь духовной борьбы -проповедью»⁵⁷, высказывалась и в Государственном Совете. Вот что читаем в журнале ВЫСОЧАЙШЕ учрежденного особого совещания при Государственном Совете для предварительного рассмотрения проекта уголовного уложения: «стремление к обращению в веру, исповедуемую виновным (т. е. совратителем), является столь естественным проявлением религиозного чувства, что там, где совращение не сопровождалось насилием, самая наказуемость его может возбуждать серьезные сомнения, а обложение его наказанием строгим представлялось бы несправедливым⁵⁸. Борьба с распространением верований, сект и учений путем жестоких уголовных кар, как указывает непререкаемый опыт истории (мы уже не раз замечали, что ссылка на «опыт истории» – обоюдоострый меч и посему несравненно лучше брать критерием закон сердцеведца Христа!), имела всегда обратное влияние, содействуя развитию сект, создавая религиозное мученичество. Главным способом борьбы должно являться орудие духовное (а мы думаем, что для Христовой Церкви орудие распространение света учения Христа есть не только «главное», а единственная сила нравственного убеждения, соответствие внутреннего достоинства проповедников веры проповедуемым ими идеям, а не тюрьма и ссылка (без сомнения!)⁵⁹

Откликнулись на речь г. Стаховича и наши толстые журналы, как то: «Вестник Европы» и «Русская Мысль».

«Вестник Европы» заявляет («Ноябрь» стр. 459), что «г. Стахович, высказавшись открыто и прямо за свободу совести, собственно вступил только на путь, давно уже проложенный такими верными сынами православной церкви, как Хомяков, Ю. Самарин, Ив. Аксаков и Вл. Соловьев!»

Думаем, что если бы «Вестник Европы» серьезнее вдумался в речь г. Стаховича. то он ясно бы увидел, что пути г. Стаховича с одной стороны и славянофилов и Вл. Соловьева с другой в решении вопроса о свобода совести не только не совпадают, но и друг друга исключают, так что остается избрать лишь один из двух, а не оба пути!⁶⁰ Далее тот же журнал пишет: «реакционная печать, убежденная в том, что на ее улице праздник, исполнена нетерпимости ко всему напоминающему о гуманности о свободе (но так ли на самом деле?.. Почему же «Вестник Европы» в 1881 г. причислил к этого рода печати и газету И. С. Аксакова «Гусь»?!. А ныне сам же свидетельствует, что тот же И. О. Аксаков сторонник «Свободы гуманности»?!. Если же суд «Вестника Европы» справедлив лишь над мертвыми, то ясно, что считаться с его взглядами на живых – преждевременно!) Она читает в мыслях противника чрез особые очки, извращающие то, что есть, и показывающие то, чего нет вовсе. И в данном случай результатом такого чтения явилось обвинение г. Стаховича в намерении отделить Церковь от государства, чего, по мнению журнала, в докладе г. Стаховича нет. Есть ли в докладе г. Стаховича мысль об отделении церкви от государства, мы увидим из разбора этого доклада, а сейчас заметим, что вся пресса, даже и не «реакционная», и высказавшаяся в защиту г. Стаховича, рассматривала его речь именно в связи с вопросом об отделении Церкви от Государства, так как этот вопрос лежит в основа всех частных положений доклада г. Стаховича, и не раз принимал в том же докладе точную формулировку, которую «Вестник Европы» почему-то обошел молчанием?!.. Да, наконец, и сам «Вестник Европы» в 1876 году решал вопрос о «свободе совести», но поводу возникших о сем в «Обществе любителей духовного просвещения», в СПБ прений, именно в связи с основным вопросом о взаимном отношении между Церковью и Государством?!. Не говорим уже о том, что в лучших исследованиях по Церковному праву и вообще в области права и политики вопрос о «свободе совести» трактуется как исходной пункт отношений нового государства к религии (И. Бердников: «Новое Государство»; Ев. Темниковский: «Госуд. полож. религ. во Франции»; Блюнчли: «Гиншиус» и др.) Мы считаем лишним останавливаться на той «травле» на миссионеров, которую «Вестн. Европы» почему-то счел нужной пропечатать и на своих страницах словами свящ. о Т. Черкасского, и о которой мы уже говорили при разборе мнений «С. Петерб. Ведом.». Заметим только словами глубокочтимого историка М. О. Кояловича, который, изучив виды западнической критики, пришел к тому, бесспорно верному заключению, что «наши русские западники, на весь мир шумящие о научности, гуманности, сами не показывают ни той, ни другой!» («История Русск. Самосознания» 901 г. 552 стр. – по поводу критики этого сочинения «Вестником Европы», «Русск. Мыслью» и др.)

«Русская Мысль» поместила статью некоего г. Веталиса, под заглавием: «Со стороны» (Ноябрь, стр. 212-я). Выругавшись, хотя и Библейским языком, по адресу «Москов. Ведом.» и их «единосочинителей», назвав таковых «лицемерами пера и фарисеями печати» (какой обоюдоострый меч борьбы?!. Христос был сердцеведцем; ну, а г. Веталис где научился проникать туда, о чем сказано: «кто бо весть от человек, яже в человецех»?!. И не служит ли такая брань ширмою бессильной злобы?!), г. Веталис ограничился лишь тем, что приведет отрывок из сочинений И. С. Аксакова и чисто по-детски спросит: «"что имеете возразить г. Грингмут» или: «господин Грингмут: «что вы можете возразить против И. Аксакова и, стало быть, против М. А. Стаховича?» Мы не знаем, что возразил, да и счел ли нужным возражать г. Веталису г. Грингмут?!. Но думаем, что ответ возможен один: не хорошо брать отрывок у какого-либо писателя и по отрывку судить о его целом мировоззрении; не хорошо отыскивать сходство в путях, из коих один ведет к свету, а другой – к тьме; не хорошо отожествлять И. С. Аксакова с г. М. А. Стаховичем; а еще хуже не видеть бревна в своем глазу и всячески искать сучка в глаз ближнего своего!

Перейдем теперь к краткому обзору мнений духовной прессы по вопросу, поднятому г. Стаховичем.

В № 41-м «Церковного Вестника» читаем: «основная мысль доклада г. Стаховича – это требование безусловной свободы совести, состоящей не только в свободе верования, но и в свободе исповедания, т. е. совращения других (отожествление свободы исповедания с совращением допускает г. Стахович, о чем и говорить «Церк. Вестник»), так что нужно уничтожить все наказания за проповедь перед взрослыми и за совращение сознательных людей. Нужно совершенно устранить вмешательство государства в дела веры. Идеал г. Стаховича – отсутствие всякого религиозного законодательства, совершенное игнорирование государством дел веры». «Но, – замечает «Церк. Вестник», – Франция и сию минуту принимает репрессалии относительно религиозных конгрегаций; Австрия всячески содействует иезуитам давить православие на Востоке и в славянских странах; Германия при помощи протестантизма стремится расшатать католицизм австрийских немцев и тем подготовить почву для слияния; Америка гонит мормонов, хотя последние и доказывают ей пользу от полигамии».

«Капитальное заблуждение в докладе Стаховича, – по мнению «Ц. Вест.», – скрывается в смешении свободы веры с свободой пропаганды».

В той же газете появились еще две статьи по данному вопросу (за 8 Нояб. и №№ 47 и 48), причем в первой (о. К. Попова) подробно развита мысль, что именно раскольники и сектанты и знать не хотят «свободы совести», и крайне неразборчивы в средствах пропаганды, а во второй прекрасно изображены практические последствия предлагаемой г. Стаховичем «свободы совести», – последствия, конечно, самые нежелательные с христианской точки зрения.

В другой духовной газете – «Церковные Ведомости» (№ 41-й), – после краткого изложения содержания речи г. Стаховича и мнений светской прессы, говорится: «путь к истинной свободе лежит в послушании воле и закону Божию. В согласии с законом Божиим, в духовном единении с Господом, люди обеспечивают себе свободу. Для них не стеснителен никакой гражданский закон, не противоречащий воле Божией.⁶¹ Всегда действуя в духе закона, они становятся выше буквальных предписаний его и наилучшим образом его исполняют. Здесь хранится и свобода совести, как духовное право поступать по высшему разумению нравственного закона, не стесняясь его буквою; между тем как люди с отупевшею и искаженною совестью полагают эту свободу в праве для всякого беззаконника действовать по своему произволу (т. е. заметим, ставят свое «я» для себя абсолютным законом!) с пренебрежением ко всем законам» А что гражданский закон не противоречит на Руси воле Божией – это, но мнению «Церк, Ведом.», видно из того, что «у нас Церковь и государство не стремятся разойтись и действовать отдельно, как в других христианских странах, а составляют одно целое, как тело, одушевляемое живою душою. В области духа независимо действует Церковь, в области государственной жизни нераздельно владычествует Царь».

Большое внимание уделил докладу г. Стаховича и специальный миссионерский журнал «Миссионерское Обозрение», особенно в Ноябрьской книжке.⁶² Поместив, полностью доклад г. Стаховича и разбор его членами съезда,⁶³ журнал предпослал данному докладу большую статью В. А. Тернавцева, озаглавленную: «вопрос о свободе совести на Орлов, мисс. съезде» и посвященную критике доклада г. Стаховича. Автор этой статьи вполне справедливо смотрит на речь г. Стаховича, как на проповедь совершенного отделения Церкви от Государства» и, признавая за ней «собственно политическое значение», отводит ей место «в каком-либо собрании государственных чинов» России. «Вся речь г. Стаховича, по мнению В. Т., от начала до конца проникнута двойственностью, которая на каждом шагу умерщвляет убеждающую силу той правды, которую хотелось бы видеть в его словах, – и это не случайно!». Далее автор признает «свободу» у г. Стаховича не Христовой, а революционной. Христова свобода – это «победа над грехом и смертью – во Христе; ее содержание – вечное блаженство; пророчественная песнь ее – всеобщее воскресение». «Другая – ложная свобода, которую восхищает человек себе сам. Гордая самодостаточность человека по отношение к Богу возводится в истину. Смерть естественна и неизбежна. Вечность только в наследиях среди потомства. Конечный вывод – сверхчеловечество. Эти две свободы прямо противоположны.... Доказав присутствие в православии «Свободы Христовой» и «свободы» у мучеников-христиан среди самых мучений», автор снова еще яснее раскрывает совпадение понятия «свободы» у г. Стаховича с «свободой мирской», а не Христовой, причем первая является с «безбожным и богохульным обликом». «Если речь г. Стаховича, – заключает В. Т. свою статью, – не словА, не кимвал, бряцавший без любви, то Стахович должен был бы сам бросить все, порвать с ветхим человеком, и сам, став в ряды проповедников, явить себя борющимся за дело Христово». Пожелаем того же и другим ярым обличителям г.г. миссионеров!...

«Гортань отличает пищу из дичи,

так разумное сердце – слова ложные»

(Прем. Сир. 36:21).

Присутствуя на съезде в качестве члена оного, я имел возможность тогда же высказать несколько слов по существу содержимого в докладе г. Стаховича. Но так как вопрос о «свободе совести» ни каким образом не может быть отнесен к числу тех, кои решаются ex abrupto, то я искренно скорблю, что, при полном желании «отплатить» с своей стороны г. Стаховичу за его просвещенное и «братское» участие в занятиях съезда, не мог хотя бы с мало-мальски достаточной полнотою и ясностью в один момент, ⁶⁴ разрешить «мучивший его все время недоуменный вопрос», притом еще – «единый на потребу... краевый угольный камень»?.. С другой стороны, полная невозможность уловить течение мыслей искусного оратора, пестрота и обилие в докладе цитат, которые громко и неоспоримо свидетельствуют о неисчерпаемой эрудиции лектора, поразительное уменье последнего проникать к самый корень вещей и от своих щедрот дарить слушателей богатством посылок, удивительным сочетаньем мыслей и фактов, и еще более неожиданными выводами из них: все это ошеломляло меня, и невольно приходило мне на мысль, что для почтенного лектора поставленный им вопрос давно решен. Но, все же, сказав несколько слов в заседании съезда, я считаю долгом дополнить наскоро данный ответь.

Доклад г. Стаховича, за исключением обычного салонного пустоцвета – вступления, – представляет собой: во 1-х, дословную – почти ²/₃текста – выдержку из IV т. сочинений И. С. Аксакова, откуда почерпнуты ссылки и на других писателей, как-то: Гизо, Геттэ, Овербека etc; во 2-х, крайне неудачную и поразительно скудную перефразировку, не более двух-трех выводных суждений И. Аксакова; в 3-х, вольный пересказ с комментариями текста «Миссионер. Памятки» и слов о. Переверзева; и, в 4-х, далеко не оригинальный заключительный пафос.⁶⁵ Бросив глубоко несправедливый упрек миссионерам в том, что ими якобы забыто было «единое на потребу», вековое слово: «свобода совести» (г. Стахович не посетил всех заседаний съезда!), оратор говорит: «Иде же Дух Господень – ту свобода», так начиная ряд доказательств в пользу «свободы совести» и далее спрашивает: «Значит ли это, что где дух не Господень, там не должно быть и свободы? Или может быть, это значит, что где нет свободы, там нет и Духа Господня?»

Отвечаем: целью доклада поставлено решение вопроса не о «свобод» вообще, а о «свободе совести», посему оратору необходимо было привести библейские доказательства в пользу именно «свободы совести», чего он, к сожалению, не сделал. Приведенный же им из послания Ап. Павла текст говорить не о «свободе совести», и даже не о «свобод» вообще, а, как видно из контекста речи, о свободе от рабства Моисееву закону!

Быть может, г. докладчик возразит: «без решения проблемы свободы нельзя говорить о свободе совести, потому что прежде необходимо определить и согласиться в том, что разуметь под свободой?» Вполне соглашаемся с таким существенным возражением. Но тогда спросим, почему же оратор не выяснил понятия свободы, я не говорю с чисто философской⁶⁶, но с богословски-православной

точки зрения??. Он взял слово «свобода», как нечто весьма определенное, неоспоримое и общеизвестное, и в поисках за библейским авторитетом пристегнул к нему отрывочно взятый из апостола текст, нисколько не заботясь о том, что могло выйти, и действительно, вышло не лучше того, как «Петербургские Ведомости» (№ 267) требовали признания свободы слова на основании евангельского текста: «в начале бе Слово и Слово бе к Богу и Бог бе Слово»!.. Между тем, но выражению Ю. Ф. Самарина: «слово свобода – самое неопределенное»...

И действительно, понятие свободы, как чисто формальное, само но себе пусто и бессодержательно; отсюда в требовании свободы могут сойтись и действительно сходятся люди самых различных верований, направлений и убеждений, не исключая и отставного ген.-лейтен. И. Филипенко («Петерб. Ведомос» № 284). Посему, нельзя употреблять слово свобода в постановленных докладчиком вопросах, прежде чем не выяснено, с какой точки зрения смотреть на свободу и что под ней разуметь? Если, например, отвечать на приведенные нами вопросы оратора с христианской точки зрения, то необходимо признать, что «где Дух не Господень, там нет истины, нет и свободы, а царит рабство лжи и греха; или, где нет свободы от рабства лжи и греху, там нет и Духа Господня» (сравн. Иоан, 8:32–33; 1 Иоан, 2:21). Совместность свободы с Духом Господним обязательна лишь при христианском понимании свободы, ибо «какое соглашение между Христом и Велиаром»? Или какая совместность Духа Господня с свободой атеистов, революционеров и пp? Ясно, что о положительном значении требования свободы можно говорить лишь тогда, когда установлена точка зрения на самую свободу, определена ее цель и содержание и, смотря потому, какова эта цель или содержание, самая свобода получает с известной точки зрения далеко не одинаковое достоинство. Но, к сожалению, оратор предпочел более легкий и скорый, хотя и более скользкий путь. В попытках оправдать себя библейским текстом, он к словам апостола: «ту свобода» произвольно подставил всего лишь несколько своих слов и, по-видимому, достиг искомой цели – получилось, что «где нет свободы для слова, свободы для мнения, свободы для сомнения, свободы для исповедания, – там нет и места для веры, там не повеет Дух Господень»! Очевидно, пылкий оратор забыл, что «Слово Божие острее всякого меча обоюдоострого», и что, следуя примеру, или, точнее, произволу, г. Стаховича мормон вправе сказать: «ту свобода» не слова, не мнения, не сомнения, а полигамии, хлыст – свального греха, скопец – оскопления, ген. И. Филипенко – «религиозной эволюции» («Петерб. Вед.» № 284), а пылкий француз давно уже воскликнул: «ту свобода» революции, и начертал ее на знамени последней, и возвел ее в девиз террора, анархии, тирании... А, как-то водится, не так уж исстари, вслед за французом и «наши антиподы западного либерализма» провещали: «ту свобода» всего, свобода ради свободы и из-за последней, чуждой и тени религиозных принципов, приняли под свое особенное покровительство разные расколы и секты, забыв, что в конце концов, и сами придут к той же западной тирании, которой, по словам И С. Аксакова, кончается «всякий либерализм». Впрочем, «либерализм» – либерален на чужое и строгий консерватор на свое!..

Не только не выяснив, но даже исказив идею свободы у ап. Павла, г. Стахович слышит заявить, что эта идея «нуждается в бренном воплощении и, как тело в одежде, нуждается в мотивировке». Думаю, что почтенный оратор крайне неудачно сравнивает потребность идеи в мотивировке с потребностью тела в одежде, так как между отношением тела к одежде и идеи к мотивировке самая пылкая фантазия может открыть сходство лишь в том, что оба они, т. е. тело и идея нуждаются. Но все же согласен, что для бренных целей несравненно лучше искать воплощения в брении, чем в тексте св. Писания!. Такое «воплощение» идеи свободы г. Стахович находит, прежде всего, в двух выдержках из сочинения Гизо: «méditations sur l´essence de la religion chrétienne», процитированных им по И. С. Аксакову (т. IV, стр. 28–32). Сущность первой выдержки такова: «христианская религия, претерпев мученичество и гонение под скипетром языческих императоров, в свою очередь жила под стражею гражданского закона, защищаемая оружием светской власти. Но ныне, вследствие великой умственной и социальной революции, существенные черты которой: дух науки, преобладание демократического начала и политическая свобода, ей приходится иметь дело со свободной мыслью, свободным суждением и защищаться уже самой, самой охранять себя и свидетельствовать неустанно и против всякого встречного свою истину, нравственную и историческую, свое право на разум и душу человеческую. Католики, протестанты, жиды, христиане и философы, – все теперь, но крайней мере, во Франции, ограждены от всякого преследования; наружное выражение верования равно свободно для каждого. Правда, свобода религиозная, т. е. свобода верить, верить различно, или вовсе не верить, еще не вполне принята и обеспечена в разных государствах, но, очевидно, что она более и более становится всеобщим фактом и станет отныне обычным правом просвещенного мира. Все политические учреждения должны будут прилаживаться к этим фактам, и все нравственные власти жить с последними в мире. Христианская религия также не избавлена от этого испытания, но она преодолеет его, как преодолела множество других».

Казалось, оратор должен был показать и доказать, что пророчество Гизо исполнилось, что действительно во Франции и других просвещенных странах de facto существует такая «религиозная свобода».⁶⁷ Между тем он берет мнение и даже проект доктринера Гизо на полную веру и приводить их в докладе за жизненную аксиому!.. Далее, процитировав Гизо по Аксакову, г. Стахович должен был оговориться, что Аксаков не вполне согласен с мнением Гизо. Но почему-то и этого г. Стахович не сделал, и, опустив возражения Аксакова, тотчас цитирует вторую выдержку из Гизо, и затем мнение Аксакова о последней приводит, как якобы относящееся к первой и второй!.. Между тем, в виду поразительно-сильного авторитета, каким пользуется не только мнение, но и буквальный текст Аксакова в докладе г. Стаховича, там же необходимо было выяснить, что, вопреки Гизо, Аксаков не только не противополагает христианской религии приведенные факты умственной и социальной революции, как что-то от нее совершенно отдельное, независимое, что-то ей чуждое, с чем ей, как бы волей-неволей, приходится считаться, но производит их от напора христианской идеи, которая нередко прорывалась в людях к жизни путем извращенным, не христианским, путем отрицания, насилия и революции. Не раз Аксаков вспоминает о выставленном на знамени первой французской революции девизе: «свобода, равенство, братство», который дан миру Евангелием и сожалеет, что смысл этого девиза исказили революционеры, вложив в него свое суждение и безумно неистовствуя против Евангелия!.. Если бы оратор привел это мнение Аксакова, то стало бы ясным, что, вопреки Гизо, по Аксакову, христианской религии не только не нужно «преодолевать» различные проявления свободы, или же делать им какие-то уступки, чтобы «жить с ними в мире», но что «свобода есть самая стихия жизни Церкви Христовой», посему необходимо отстаивать лишь христианское понимание свободы, чтобы под видом последней не было предложено христианам что-либо открыто враждебное Христу, или же искусно скрытое под христианским обличием, но также противное свободе, возвещенной Христом. Еще рельефнее станет различие между взглядом на «свободу» у Гизо и Аксакова, если обратимся к другим сочинениям Гизо. Так, в «Истории цивилизации в Европе» читаем: «страсть к личной независимости есть само по себе благородное чувство, почерпающее свою силу из нравственной природы человека: это – удовольствие сознавать себя человеком, это – чувство личности, самостоятельности человеческой в свободном ее развитии... Но это чувство личности, чувство свободы (индивидуума) было внесено в европейскую цивилизацию варварами; оно не было известно ни римскому миру, ни христианской Церкви, ни большей части древних цивилизаций. Если вы и находите в древних цивилизациях свободу, то свободу политическую, свободу гражданина. Там человек заботится не о личной, но о гражданской своей свободе, он принадлежит к известному обществу, посвятил себя ему, готов пожертвовать ему собой. Тоже самое было и в христианской Церкви: и там господствовало чрезвычайно сильно развитое чувство привязанности к христианской общине, преданности ее законам, живая потребность расширить ее владычество; или же религиозное чувство вызывало сильную реакцию человека против самого себя, своей души, внутреннее стремление ограничить свою свободу и подчиниться требованиям веры; но повторяю, – чувство личной независимости, стремление к свободе не было знакомо ни римскому, ни христианскому обществу. Оно было внесено и положено в колыбель европейской цивилизации варварами». Между тем, по учению славянофилов и в частности И. С. Аксакова (в данном случай согласного с западниками, напр., с Кавелиным), принцип свободы личности впервые возвещен был и установлен христианством и в этом заключается главное значение последнего. При таком взгляде И. С. Аксакова на «свободу личности» у нее не остается ничего общего, кроме названия, с «свободой личности» у Гизо. В то время как первый считает «свободу личности» и по названию и по содержанию главным элементом христианства, второй признает ее вкладом в европейскую цивилизацию от варваров и посему чуждой христианской санкции. Но «человеческая личность, – говорит Аксаков, – как скоро познала и вкусила однажды данного ей христианством значения свободы и затем совлекла с себя христианское освящение (какова свобода варваров), притворяется всегда не во что иное, как в самый дикий, разнузданный эгоизм»!.. Таким образом, подкреплять в докладе требование «свободы» двумя диаметрально противоположными взглядами на «свободу» равносильно уничтожению самого требования, а санкционировать мнение Гизо о свободе согласием Аксакова отнюдь нельзя.

Если теперь обратимся ко второй выдержке из Гизо, то опять увидим, что, подтверждая смысл ее мнением Аксакова, г. Стахович должен был сделать весьма существенные оговорки, чтобы не ввести слушателей в заблуждение относительно полной солидарности Аксакова с мнением Гизо. Сущность 2-ой цитаты из Гизо такова: сказав, что христианская религия преодолеет уже известные нам испытания, Гизо продолжает: «дело крайней важности и необходимости, чтобы христиане не обольщались на счет предстоящей им борьбы, на счет ее опасностей и тех орудий, которые им возможно будет употребить в дело. Нападение, направленное теперь на христианскую религию – нападение пламенное и совершаемое то с грубым фанатизмом, то с хитрым искусством, то во имя самых низких страстей, то во имя самых искренних убеждений: иные (на Западе) оспаривают ее, как лживую, другие отвергают ее, как слишком требовательную и стеснительную, большая часть страшится ее, как тиранию. Христиане, со своей стороны, с трудом допускают новое социальное положение и с трудом прилаживаются к нему. Не легко перейти от привилегии к общности права и от господства к свободе!?. И, однако же, они к тому вынуждены обстоятельствами – они уже нигде, как только в свободе суждения, и воспользовавшись всею полнотою своей собственной свободы, могут обрести нужную им силу, чтобы возвыситься над опасностями и делать тщетными нападения своих яростных противников». И. С. Аксаков согласен, что Гизо «с поразительной верностью определил настоящее положение дела, настоящей опасности, грозящей торжеству христианской истины, и что победа может остаться за христианской истиной только тогда, когда защитники этой истины будут вполне ей верны и будут защищать ее единым соответственным ее достоинству орудием, когда они убедятся, что только в свободе суждения, в свобода совести, и воспользовавшись всею полнотою собственной свободы, они могут обрести необходимую им силу для победы над могуществом лжи и мрака, для одоления своих многочисленных и искусных врагов». Но и сейчас Аксаков, вопреки Гизо, верит, что «свобода суждения», «свобода совести» и вообще «полнота свободы» – единое соответственное достоинству христианской религии орудие в борьбе с врагами, а не противное ей, к которому она лишь волей-неволей должна прибегнуть, вследствие изменившегося социального строя. Ей необходимо заботиться лишь о том, чтобы это орудие было христианским не только по названию, а главное – по цели его употребления и содержанию. Все приведенные нами оговорки считаем существенно необходимыми, чтобы не отожествить, (как сделал то г. докладчик), два противоположных взгляда на «свободу»: Гизо и Аксакова, и не пользоваться ими, как солидарными, для подтверждения своих требований свободы. Нельзя не заметить, что Гизо принадлежал к протестантскому семейству, сильно пострадавшему от религиозных гонений прежнего режима и от ужасов революции. Все это вместе с современной ему религиозно-политической жизнью Запада и отразилась на его учении о свободе. Он видел, что «католики слишком трусят свободы, протестанты слишком трусят авторитета», что в политической жизни также идет сильная борьба между началами свободы и началами строгого порядка, и вот вместе с Ройе Коллара создает во Франции школу доктринеров, которая доказывала возможность совмещения полной свободы с строгим общественным порядком. Но что легко было начертить в кабинетном докладе, то оказалось невозможным провести в жизнь, и школа Гизо падает, просуществовав не более 30 лет. Думаем, что совершенно иного взгляда держадся бы Гизо и на христианство, и на свободу, если бы знаком был с религиозной жизнью Востока. По крайней мере, другой протестант, современник Гизо, профессор и доктор богословия и философии Овербек, в своей брошюре, изданной в 1865 г.: «Ex oriente lux» говорит: «если бы Лютер принадлежал к Церкви Восточной, то он не имел бы причины оставлять ее, потому что первоначальные обвинения, справедливо возведенные им на Римскую Церковь, не нашли бы себе места по отношению к Восточной Церкви. Дух православного кафоличества – есть вера, любовь, убеждение, свобода, благочестие, движение вперед»!.. Если теперь обратимся к свидетельству современной исторической науки, то и с точки зрения последней, Гизо не достает строгой объективности, всюду проглядывают его предвзятые идеи и принципы, навеянные духом того бурного времени, которое переживала Франция в 30-х и 40-х годах прошлого столетия.

Невольно приходит на мысль, что если апостольская идея свободы и «нуждается в бренном воплощении и мотивировке», взятых у Гизо, то лишь для того, чтобы «апостольское» исказить или предать забвению, а под видом «апостольского» «бренное» провести в жизнь!..

Но пойдем далее. Почтенный оратор буквальными словами И. С. Аксакова задает от себя целый ряд вопросов.

«Что выражается требованием свободы совести»? – спрашивает он. Отвечаем: «у кого? Если у вас, то, к сожалению, еще не знаем, так как доселе вы привели и слили воедино лишь два диаметрально-противоположных чужих взгляда на «свободу»!

«Для кого и для чего оно нужно? Для торжества ли лживых и суеверных учений? Выражается ли этим требованиям сострадание к расколу или простое увлечение современными либеральными требованиями цивилизации, прогресса и проч.? Ничуть не бывало-с» – отвечает оратор. Но позвольте: все это одни слова, одни излияния чувства, а где же доказательства? Бы говорите: «ничуть не бывало», а я скажу: нет, бывало и теперь бывает. Вспомните слова хотя бы И. С. Аксакова: «весь христианский мир на Западе охвачен теперь борьбою с врагом, которому ходячее имя – современный прогресс; это бой на жизнь и смерть с Церковью, бой во имя культуры, цивилизации, всяческой свободы и общественных благ. Этот бой зачинается и у нас⁶⁸, каждый день умножая противников Церкви, каждый день увлекая под знамя «прогресса» множество молодых... Ибо это знамя «равенства и братства», «свободы знания, мысли и совести», и т. д. Вое эти либеральные принципы, сдвинутые с основы христианского мировоззрения, логически приводят к абсурду: прогресс, в конце концов, становится регрессом, цивилизация завершается одичанием; свобода – деспотизмом и рабством». Но этим-то «либеральным» принципам, чуждым христианской основы, и наши поборники либерализма, в лице известной части прессы и вообще всех поклонников европейского прогресса, приняли под свое особенное покровительство, и ратуют за всяческие расколы и секты. Мы говорили, что конец этого «либерализма» – тирания, и видим это, например, во Франции, где государство, под предлогом «свободы совести» принудительною властью создает в христианской стране, для масс христианского народа, новую обязательную школу без всякой идеи о Боге, заменяя в учебниках самое слово Бог словом натура, т. е. навязывает насильно, согласно с «последним словом прогресса», своего рода сектантство. Не похожее ли на это стремились провести в жизнь и наши «либералы» в министерство Головнина и позже бар. Николай, когда и министерство, и «либеральная» пресса предприняли крестовый поход против духовенства и «церковщины» и когда, с помощью казенных, т. е. народных денег, целый легион передовых педагогов сочинял народные азбуки, в которых вместо старинного: Аз – А – Ангел, ставили: А – Арбуз; вместо: Буки – Б – Бог, ставили: Б – Баран!.. И все ликовали, что нанесли удар «клерикализму»⁶⁹, а «Страна» гудела хвалебным басом, ожидая себе благодарности от отечества!⁷⁰

«До цивилизации и прогресса нам и дела нет, говорите вы, ибо превыше всякой цивилизации и прогресса – идеал препоставленный человечеству Христом и требование свободы совести опирается лишь на самом Слове Божием». Но позвольте, опять: слова, слова и слова. Почему же вы свое требование «свободы совести» не основали на фундаменте их слов Христовых и апостольских? Почему не раскрыли истинно-христианский смысл понятий: «свобода совести»? Вы привели всего лишь один, да и то отрывочно взятый, и к данному вопросу не относящийся, библейский текст! Вы говорите, что идеал Христа "превыше всякой цивилизации и прогресса» но превосходная степень: «превыше» здесь неуместна, ибо идеал Христа и «современная цивилизация и прогресс» две величины не сравнимые, диаметрально-противоположные: первая влечет человека в мир горний, от земли, а вторая приковывает его к земле!

Не стану останавливаться па вашем утверждении, что схизматики и еретики Франции, Англии, Германии, Австрии смелее и справедливее относятся к иноверным христианам, нежели православие, потому что утверждение это скорее наивно, чем серьезно, ибо обосновано лишь на том, что заграницей издаются два православных журнала, да выпущена лет 5 тому назад брошюрка: «ех orientе lux»!.. Нет, для подобных утверждений мало процитировать только IV т. Аксакова, да и в последнем найдете много данных против себя!..

«У нас уверяют, – говорите вы, – что есть свобода верования, только нет свободы исповедания». Между тем «без последней не может быть первой». Вера в сердце зарождается и в нем обитает. И «от избытка сердца уста глаголют». Можно ли запечатать их на живом образе человеческом, не превратив веры в изуверство или не вытравив ее совсем из сердца? «Думаю, – отвечаете вы, – что нельзя».

Между тем, в следующих за сим строках вы сами признаете за государством право требовать от своих подданных, чтобы последние отнюдь «не смели признаваться в своей вере ни ему, ни другим»?! Но ведь «признание» в вере есть тоже, что внешнее проявление ее, или исповедание: словом, устами, делом и др.?!.

Значит, и вы допускаете возможность «веры» и «веры свободной без открытого или свободного исповедания ее!? Значит, и по-вашему, «запечатание» исповедания веры не есть еще превращение веры в изуверство или вытравление ее»?!. Тогда с кем же вы спорите и кого поучаете, если волей неволей и сами впадаете в ту же «ошибку», которую якобы враги Церкви «выдают за прямой обман»?

Но остановимся на вашем заявлении «законодательство вправе говорить любому подданному: «ты можешь верить, во что хочешь и как хочешь, или совсем не верить, – мне все равно. Только не смей в этом признаваться ни мне, ни другим». Но Церковь не может повторять за ним тех же слов. Больше: она не может не сказать государству: Нет! Предоставь мне, мне единой на то уполномоченной, ведать дела совести»

Итак, значит, по новым законам, проектируемым вами, государство и Церковь две совершенно отдельные области, не имеющие между собой ничего общего, и даже первое преследует вторую. Церковь ведает только совесть человека и притом совесть внутреннюю, а государство – внешнее проявление мысли, сердца и воли человека. В своей жизни первая руководится чисто-божескими законами, а второе – чисто человеческими, или, так сказать, чисто-юридическими, не только чуждыми какого-либо влияния религии, до которой им нет никакого дела, но и преследующими ее, как скоро она из сердца человека переходит в область государственную, или чисто-внешнюю.

Ничего подобного не только не говорили, но и думать не могли излюбленные нами авторитеты и, в частности, И. С. Аксаков. Напротив, в биографическом очерке Ф. И. Тютчева, Аксаков вполне соглашается с мнением последнего, что «образ государства, совершенно отвергающего всякое высшее освящение, всякое отношение к какому-либо сверхчеловеческому нравственному началу, государства, объявлявшего себя бездушным, а если и с душою, так не знающею никакой веры, впервые предложен революцией⁷¹. Но это притязание на нейтральность не есть дело серьезное и искреннее со стороны революции. Она слишком хорошо знает, что, в отношении к ее противнику, такая нейтральность невозможна: «кто не со Мною, тот против Меня». Уже для того, чтобы обратиться к христианству с предложением нейтральности, надобно было перестать быть христианином. Для того, чтобы такое безразличное отношение было не ложью или западней, нужно бы, чтобы государство согласилось отнять у себя всякое значение нравственного авторитета, низвело себя на степень простого полицейского учрежденья, простого материального факта, не способного по самой своей природа выражать какую бы то ни было нравственную идею. Но, впрочем, революция и не думает вовсе довольствоваться для государства, ею созданного по своему образу и подобию, таким смиренным положением, ни осуждать его на бездушие. Она изгоняет из государств признанные господствующие религии только потому, что заменяет их своею революцией, т. е. религией безверия. (La question Romaine et la papauté – Ф. Тютчева). К этим словам Тютчева Аксаков, между прочим, добавляет: «христианское общество, для которого государство служит внешним покровом, средством и формою общежития, не может допустить со стороны этой формы такого отношения к высшим нравственным целям своего общественнаго существования, которое не хотело бы с ними считаться; не может в своем общественном организме, облеченном в государственную форму, признать другой души, другого нравственного идеала, кроме той души и того идеала, которые оно само влагает; не может дозволить, что бы эта форма, это государство, творило бы само себя кумиром.⁷² Начало государственное должно в общественном сознании состоять в отношении нравственного подчинения к духовному, высшему для человека началу». В приведенных словах И. С. Аксакова нельзя видеть смешения «Божеского» или церковного с «мирским», или государственным. Необходимо помнить, что Аксаков признает как бы две Церкви, или, точнее, две стороны одной и той Церкви: во 1-х, Церковь внешнюю, или историческую, взятую и понимаемую со стороны обращенной к истории человеческой, и, во 2-хт, Церковь внутреннюю, не опознаваемую внешними признаками, но пребывающую в церкви исторической и самому о себе, как истина, свидетельствующую, вечную Церковь Христову, сохраняющую для мира, для всех веков и народов и, возносящую над ним идеал христианский во всей его чистоте и неумолимой строгости. Последняя-то Церковь и стоить вне действительной жизни; но Церковь историческая никогда не стояла вне действительной жизни. С воцарением христиан на троне кесарей ей потребовалось установить modus vivendi с государством, а «это такая задача, которую даже теоретически разрешить не могло человечество и до сих пор». И. С. Аксаков согласен с мнением о. Иванцова-Платонова, что «Церковь в государстве есть самостоятельный духовный организм», но так же согласен с о. Иванцовым-Платоновым и в том, что «из этого не следует, чтобы между государством и Церковью не было никакой связи, никакого взаимообщения, как то пытают установить на Западе». «Фактически никак нельзя провести решительного разобщения между Церковью и государством, когда Церковь и государство имеют своими членами одних и тех же живых людей. Напротив, желательно, чтобы между Церковью и государством существовало возможно близкое взаимообщение, чтобы Церковь и государство помогали друг другу в осуществлении задач и в достижении целей того и другого». «Русское государство, – говорит тот же Аксаков, – лучшими сторонами своего бытия, своим внутренним единством, целостью и крепостью духовной обязано именно Церкви, и иерархи православные были в то же время и главными зиждителями нашего государственного строя и величия, но им противно было политическое властолюбие». И такой порядок И. С. Аксаков не только не осуждает; но, напротив, считает его согласным с духом Церкви Христовой и залогом дальнейшего преуспеяния России. «Наши цивилизованные «националы», – говорит он, – стыдятся эпитета «Русь святая" и всячески «стараются доказать, что этого эпитета не сущёствует!!!» Но вот что пишет германский профессор Овербек: «упрек, делаемый России в том, что у русских народность и церковь сливаются вместе – утверждение довольно правильное: но это вовсе не может быть постановлено ей в упрек, а в преимущество. Что именно безотрадно для нас, бедных германцев, это то, что наше народное чувство пристегнуто к какому-то отвлеченному, безжизненному понятию: «Германия». И этот конгломерат раздельных частей еще раздвоен сердцем – в религии! Первое условие для единства Германии – есть единство веры... Мы охотно готовы допустить, что в России много недостатков, что она нуждается еще во многих преобразованиях, – но она – с религией тесно связанное государство и это ее превосходство. Государство чтит религию, религия чтит государство, и их интересы взаимно сливаются. Франция обладает сильным чувством национальности. Но она зиждется не на религии, а на gloire (славе). Англия обладает сильным чувством национальности, но и она зиждется не на религии, а на идее свободы! Россия же зиждется на вере, – оттого и великою будет ее будущность». «И это говорит, – добавляет И. С. Аксаков, – немец, профессор, протестант; и напечатано это по-немецки, в Галлэ! Не то ли же это самое, что высказывается во всех сочинениях Хомякова, К. Аксакова, Киреевского, как голос народного самосознания, и что подавало, и еще подает, такой обильный повод к глумлению в нашей цивилизованной публике?» Эта связь Церкви с государством в России настолько велика, что «православная вера в ней есть общественное и бытовое начало и проникает собою историческое бытие русского народа; без разумения духовно-исторического элемента России невозможно ясное разумение самой России и ее, по-видимому, чисто внешних, даже политических обстоятельств». Таким образом, И. С. Аксаков, вместе с другими славянофилами, ратует за тесную связь Церкви с государством, без нарушения самостоятельности той и другого, и видит в этом залог будущего процветания России и русской Церкви. При таком взаимоотношении Церкви и государства между последним и его подданными существует единение не только внешнее, чисто-юридическое, так сказать, «за страх», каково единение государства с иноверными подданными, но и внутреннее духовное – «за совесть»! И, думается, нет необходимости доказывать важность и преимущества именно последнего единения и его полное согласие с учением Христа. Не то ли же самое говорил и почивший В. С. Соловьев: «чтобы возродить все человечество, христианство должно проникнуть не только его личные, но и общественные стихии. Богочеловеческая связь должна быть восстановлена не только индивидуально, но и собирательно. Как божественная стихия имеет свое собирательное выражение в Церкви, так чисто-человеческая стихия имеет подобное же выражение в государстве и, следовательно, богочеловеческая связь выражается собирательно в свободном сочетании Церкви и государства, причем это последнее является уже как христианское государство»⁷³

Ну, а как же г. Стахович назовет то государство, которое его же словами скажет своим подданным: «ты можешь верить во что хочешь и как хочешь, или совсем не верить, мне все равно. Только не смей в этом признаваться ни мне, ни другим?!» Я думаю, что отнюдь не «христианским» и даже вообще не «верующим», а «безверным» – и трудно понять, каким образом г. Стахович в своих суждениях опирался на авторитеты славянофилов и В. С. Соловьева! Невольно приходит на память г. Григорий Градовский в связи с славянофильской статьей, напечатанной в №7 «Русь» за 1881 г.!

Но если государство г. Стаховича не «христианское», то какое же? Ответ найдем в словах того же И. С. Аксакова: «известно, – пишет он, – что по новейшим западным теориям⁷⁴, затверженным и повторяемым слово в слово и нашими антиподами западного либерализма, «религия есть только личное, субъективное чувство», до которого не только государству, но и обществу никакого нет дела, так как государство по существу своему безверно, а общество-де, как общество, не должно иметь никакого вероисповедания: религиозные интересы касаются лишь отдельных лиц, который, пожалуй, могут, ради их слагаться в некоторые группы, – но все же эти интересы при надлежать категории частных, а не государственных, и не общественных интересов». Не то же ли самое говорит г. Стахович? Да, отвечаем, тоже и даже еще строже: западные теории допускают («пожалуй могут»), а он говорить: "не смей признаваться»! К чему же играть в прятки и расточать фальшивую словесность – на словах кричать: «до цивилизации и прогресса (разумею, западных?) нам дела нет, а в сущности – доводить требования этого «прогресса» до логического конца! Или это также в духе западной «свободы совести»? Не лучше ли говорить прямо, чего хотите? Вот г. Н. Дурново откровенно сознается, что ненавидит он духовенство за то, что государство якобы стремится сменить упавшее дворянство духовенством и, отняв у дворянства власть над крестьянами, отдало последних, якобы, в материальную кабалу духовенству?!. . При такой откровенности ясны и вылазки г. Новикова против церковных школ⁷⁵, да и вообще против Русской Церкви!...

Но продолжим логический вывод из теории «государства», предлагаемой г. Стаховичем. На столь любимом им Западе «государство, по словам Аксакова же, далеко не безверно. Как ни бьется оно, – все же оно не в силах вполне освободить себя от стихии религиозной, хотя бы в отрицательном смысле, Оно – вероисповедное государство, но исповедует веру в атеизм, но творит себе кумиром себя самого и себе поклоняется. В языческом мире не существовало, вне государства, высшего идеала общежития; государство было для него выражением высшей истины. Само в себе имеющее цель, само для себя существующее, само олицетворяющее божество, такое государство (каковым был Рим) стало уже немыслимо в мире христианском. Христианство, открыв человеку и человечеству высшее призвание вне государства и высший идеал вселенского единства в Церкви, отвело государству настоящее, подобающее ему место, ограничило его значение значением «царства от мира» указало предел «Кесарю», одним словом, поставило над кесарем Бога и провозгласило то высшее, божественное начало, которому подчинена личная совесть и правящих, и управляемых, а следовательно, подчинено нравственно и государство и всякий иной вид человеческого общежития. В наши дни, именно на Западе, мы видим попытку «Кесаря» (этот образ лишь олицетворение идеи государства) раздвинуть пределы того, что ему отведено и захватить то, что принадлежит «Богови». Он не мирится с мыслью, что над ним есть Бог – Царь Царствующих; он не терпит над собою никакого высшего начала, и стремится поэтому вытеснить Бога, Церковь, а с ними и душу, и совесть, заменить их исключительно «правовым порядком»⁷⁶ внести правовое, юридическое, государственное начало повсюду».

Такое же государство в его отношении к Церкви рекомендует нам и г. Стахович, волей или неволей подражая и другим «нашим легкомысленным либералам». Последние очень часто и не отдают себе полного отчета в значении этого явленья на Западе. Им кажется даже, что почва у нас для такой проповеди вполне благоприятная! И вспоминаются здесь слова в Боге почившего В. С. Соловьева: «народ сам по себе всегда относился правильно и к Церкви, и к государству, и к другим классам; он всегда исполнял свое назначение, возделывал землю для общей пользы, сохраняя вполне свою солидарность с высшими религиозными и гражданскими интересами, а лучшие люди – общественные деятели и вожди народа, показатели пути – вместо того, чтобы быть свободными служителями государства и Церкви, слишком часто хотели быть господами во всем и над всем!»

Но пойдем далее. «Меня спросят, говорит оратор: чего же вы хотите? Разрешение не только безнаказанного отпадения от православия, но и права безнаказанного исповедания своей веры, т.е. совращения других?»⁷⁷ И я (т. е. оратор) отвечу: «да, только это называется свободою совести» ⁷⁸

Как, однако, г. Стахович почти на каждом шагу противоречит себе?!.. Только что он говорил, что государству нет никакого дела до внутренней веры своих подданных и что последите даже «не смеют признаваться в своей вере ни государству, ни другим», а теперь требует от того же государства: во 1-х, разрешения всем людям безнаказанно исповедовать свою веру; во 2-х, безнаказанно «совращать» других, не исключая и тех, кои объединены со своим государством внутренне, духовно – т. е. одной верой и, в 3-х, безнаказанно переходить из одной веры в другую, не исключая и перехода из православия в иные веры!.. Но опустим эти частности, хотя и немаловажные. В общем, государство г. Стаховича сохраняет свой прежний тип: это – государство нейтральное, т. е. одинаково, или безразлично относящееся к вере своих подданных. Мы уже говорили, что такой тип стараются принять, хотя и безуспешно, западноевропейские государства и указывали последствия таких стремлений. Теперь же добавим, что там, – на Западе – такие стремления вытекают из чисто юридического взгляда на государство, как на институт исключительно внешне правовой, который в своем законодательстве преследует правду только формальную – чисто человеческую, чуждую каких-либо религиозных элементов. Но так как ни один юридический вопрос, или отношение нельзя себе представить без лежащих в его основе нравственных элементов, то и государство, будучи юридическим институтом, в то же время есть и нравственный институт. А если далее такое государство чуждо религии, то и нравственность его опирается не на религию, а на основаниях чисто натуралистических, каковой и является нравственность. предлагаемая «либералами» и г. Стаховичем!⁷⁹ Но можно ли рекомендовать христианскому государству обосновывать свои отношения к подданным на требованиях натуралистической нравственности? Да и можно ли требовать от подданных-христиан подчинения такой нравственности? Ответ на это можно найти в уже приведенных нами словах И. С. Аксакова, по которым не государство, а «христианское общество, для которого государство служит внешним покровом, средством и формою общежития, вправе требовать от своего государства признания именно его души, его нравственного идеала, а не другого»... «Христианство, -говорить В. С. Соловьев, – придя в мир, чтобы спасти мир, спасло и высшее проявление мира – государство, открыв ему истинную цель и смысл его существования – это добровольное служение высшей цели – т. е. царству Божию. Оно призывает государство к борьбе с злыми силами мира под знаменем Церкви и требует, чтобы оно проводило в политическую и международную жизнь нравственные начала, постепенно поднимало мирское общество до высоты церковного идеала, пересоздавало его по образу и подобно Церкви Христовой. Представитель власти в христианском государстве не есть только обладатель всех прав, как языческий Кесарь, – он, главным образом, есть носитель всех обязанностей христианского общества по отношению к Церкви, т. е. к делу Божию на земле. А Церковь должна освящать и чрез посредство христианского государства прообразовывать всю естественную, земную жизнь народа и общества. Если же христианское государство немыслимо без христиански-нравственного элемента, проникающего его законы, то само собой понятно, что оно не может быть «безразличным» и к источнику христианской нравственности – христианской вере, и к хранительнице веры – св. православной Церкви. Напротив, эта Церковь должна пользоваться полною свободой в своей деятельности и самым широким покровительством православного государства и вправе требовать от последнего, чтобы ее интересы отнюдь не были чуждыми и посторонними для него. Отсюда уже ясно, как христианское государство должно относиться к тем, которые всячески стараются «совратить» в иные веры его подданных, объединенных с ним одною врою и тем причинить ущерб ему⁸⁰, Церкви и даже совращаемому, ясно и то, как то же государство должно относиться и к тем, кои лицемерно, и к тем, кои искренно пребывают в духовном общении с ним – отрицаться такого общения с первыми и укреплять его с последними, ясно, наконец, и то, как христианское государство должно относиться и к тем своим подданным, которые исповедывают иные веры -предоставить им свободу исповедания без всякого ущерба своим христианским и государственным интересам, и без всякого содействия их собственно религиозным нуждам, как, напр., содержание на государственный счет католического высшего и низшего и протестантского высшего духовенства, служителей Магомета, еврейских раввинов и проч...

Но пойдем далее. «Только при разрешений безнаказанного отпадения и безнаказанного совращения других», не исключая и православных, может «жить и действовать, спасать и спасаться вера истинная и неистинная, обращаемая и обращающая» – говорить г. докладчик.

Каким образом может спасать и спасаться вера «неистинная» в чем тогда отличие веры истинной от неистинной, в чем – самое спасение и, наконец, нужна ли тогда и самая вера?!! – вот вопросы невольно и строго логически вытекающие из приведенных слов оратора!.. Мы знаем, что «несть бо иного имене под небесем, данного в человецех, о нем же подобает сластится нам», кроме имени Иисуса Христа и что «спасен будет» лишь тот, кто «веру имеет в Него и крестися» – так учить нас Слово Божие!.... Знаем и то, что не так учит «современный прогресс» или «либерализм». Последний не допускает в государстве какой-либо господствующей религии и вытекающей из нее нравственности, потому что считает совершенно излишним для государства сохранение тех воззрений, чувств и нравов, которые образовались и поддерживаются в его подданных этой религией. Он не признает эти воззрения истинными и эти нравы добрыми. А так как он далее требует от того же государства одинакового отношения ко всем религиям, то, следовательно, и все религии он не признает истинными. Всякая религиозная вера, с точки зрения «либерализма», есть суеверие, обман, заблуждение и потому нужно стремиться к тому, чтобы всякая религия утратила, наконец, свою власть и господство над умами Лично же для «либерализма» нет никакой веры, а, следовательно, нет и спасения в религиозном смысле!

Таким образом мы видим, что г. оратор остался верен все тому же «либерализму» и во взгляде на отношение Церкви к государству, и во взгляде на религию. Казалось бы, что если «вера неистинная может жить и действовать» лишь при «разрешении ей совращения других», то ревнителю «веры истинной» остается логически признать необходимость запрещения такого «совращения» Но не так рассуждают «либеральные» ревнители «веры истинной» и ссылаются, в свое оправдание на «либеральный» принцип «свободы совести», и с той же целью отожествляют: «исповедывание» веры с «совращением» в нее других!.. Sapienti sat!..

Далее, г. Стахович предлагает уголовному закону «карать проступки» совершенные но мотивам «вероисповедным» или религиозным, не обращая внимания на религиозную психику преступника!. Но ведь это было бы равносильно возврату ко временам варварства, когда внутренние мотивы преступления не были известны языческому миру, и закон карал лишь голый факт преступления!.. Не в том ли достоинство христианской юриспруденции – что последняя, при оценке преступления, открыла новый источник его, целый мир – мир внутреннего человека?!. Не об этом ли мире чувств, мире сердца, мире верований говорят лучшие юристы на судах, когда пред лицом судей стоит загадочный преступник?!. Разве справедливо будет, когда уголовный закон станет равно наказывать и того, кто оскорбил другого по чувству мести, и того, кто сделал тоже, но по чувству религиозного фанатизма?!. Прочтите г. Стахович внимательней В. С. Соловьева и вы увидите, что его замогильный голос вопит о том же!..

Вам не нравится ст. 1006-я XVI-гo т.: вы видите в ней «коварство» гражданской власти по отношению к духовной и с целью оправдать себя привели лишь отрывок из этой статьи! А на самом деле здесь не «коварство» и не «власти суетной земной», а искреннее братство и власти Божьей и Руси святой!.. Из полного текста означенной статьи усматривается, что «преследовать за сектаторство», равно и производить предварительное уголовное следствие по этим делам и должно одно только судебное ведомство. Если же «начатие» следствия судебным ведомством зависит от требования духовного начальства, то это потому, что «не может быть речи о начатии уголовного следствия, когда даже приблизительно не решен вопрос, преступно ли самое событие, о котором идет речь», т. е., есть ли в известном случай сектантство. Отсюда, духовное начальство является здесь лишь экспертом, к содействию которого прибегает гражданская власть, и отнюдь не считает себя в положении «коварно» обманутой последней, тем более что и «кары по делам веры» налагает не она, а судебное ведомство и по своему усмотрению! Такой экспертный характер права, предоставленного духовному начальству 1006 ст., подтверждается и следующей 1007 ст., по которой и "начатие», предварительного уголовного следствия по указанным в 1006 ст. делам, не носящим в себе явные следы преступления, как, напр., скопчество, зависит от судебного ведомства.

Я не буду останавливаться на разборе непростительно извращенных в докладе г. Стаховича слов о. Переверзева и выдержек из «Миссионерской Памятки». То, что было в 80-м году, г. Стахович приписал современному миссионерству и притом там, где о миссионерах не было еще и слуху, да и факт самый исказил!... Далее § 18 из «Миссионерской Памятки» имел целью устранить священников от сношений с полицейскими властями по судебным делам против раскольников и поставить их в непосредственное сношение по сим делам с епархиальным начальством, почему в том же §-фе и постановлено курсивом «только через епархиальное начальство» – а г. Стахович намеренно перенес центр тяжести на другие слова, и получилось у него, что «Миссионерская Памятка» «предписывает возбуждать судебные дела против раскольников»?!! Но Sapienti sat!..

«К свободе призваны вы, братья,

только бы свобода ваша не была

поводом к угождению плоти...

Стойте в свободе, которую

даровал нам Христос»...

(Галат. 5:1,13).

Когда люди хотят о чем-либо рассуждать, то они прежде всего начинают спорить и каждый старается уверить другого; что именно его «я» – родник истины, а «я» другого- лишь мутная водица!... Всматриваешься пристальней в эти споры и недоумеваешь: из-за чего собственно люди спорят?!.. Ведь все они правы – каждый со своей точки зрения, и мутная водица имеет свое оправдание в мутном источнике!.. И невольно приходишь к мысли: не лучше ли прежде всяких споров о самом предмете выяснить ту точку зрения, с которой намереваются обсуждать спорный вопрос? Я не допускаю рассуждений «вообще», т. е. ни с какой точки зрения!.. Мне думается, когда с надлежащею полнотою и ясностью будут установлены точки зрения разных лиц на известный вопрос, тогда не только значительно облегчится ход самых прений, не только не будут встречаться в диспутах непонятные, тяжелые недоразумения, не только не будет предлагаться в них камень просящим хлеба, но в большинстве случаев предрешится и самая необходимость, или излишество диспутов там, где спорящие стороны намерены обсуждать поставленный вопрос с совершенно противоположных и одна другую исключающих точек зрения.

Если бы приведенное нами предварительное и основное правило для всяких рассуждений было соблюдено нашей прессой при обсуждении вопроса о «свободе совести», то мы убеждены, что она потратила бы на это время и втрое меньшее, и с несравненно большей пользой!.. Тогда, по крайней мере, сразу стало бы ясным, что известные органы прессы никогда не придут к соглашению по вопросу о «свободе совести», так как обсуждают его с противоположных и одна другую исключающих точек зрения. Так, например: в то время как «либеральная» пресса («Вест. Евр.», «Русск. Мыс.», «Петерб. Вед.» etc..) обсуждала вопрос о «свободе совести» с точки зрения символа современной культуры, цивилизации, прогресса и прочих «стихий мира» и, вопрошая: «разве можно решать подобные вопросы, ссылаясь на апостольские послания?» («Вестн. Евр.» 1876 г.) – требовала, что бы само христианство, на ряду с другими «политическими учреждениями"(?!), прилаживалось и жило в мире с «мудростью мира сего», – другая часть прессы, известная под именем «консервативной», обсуждала тот же вопрос с точки зрения учения Христа и символа Его св. Церкви, и, в свою очередь, требовала, чтобы «господствующие в мире явления» или «дух времени» не только «прилаживался», но и всецело подчинился вечной и неизменной истине – Христу! Очевидно, что в данном случае соглашения не могло произойти, и если бы наша пресса, вместо того, чтобы в течение двух месяцев бряцать по-пустому оружием из искуссно-сплетаемых слов, сразу и неприкровенно выяснила свою точку зрения на спорный вопрос, то и самый вопрос исчерпан был бы несравненно скорее и яснее, а, следовательно, и прения вы шли бы кратче и плодотворней!..

Со своей стороны я намерен обсудить вопрос о «свободе совести» исключительно с христианской точки зрения, так как считаю для себя нравственной обязанностью стоять только в той свободе, которую даровал миру Христос!

«Сколько в мире различных слов, и ни одного из них нет без значения. Но если я не разумею значения слов, то я для говорящего – чужестранец, и говорящей для меня – чужестранец» – пред нами два слова: «свобода» и «совесть», посему постараемся выяснить значение каждого из них и тогда мы поймем их совокупный смысл.

Впервые весть о «свободе» раздалось из уст Христа пред уверовавшими в Него Иудеями: «если, говорил им Христос, пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ев. Иоан., 8:31–72)... О какой свободе говорил Христос? О той ли, которой ждали современные Ему «рабы от своих господ по плоти» (Ефес. 6:5–6), и попрание которой вырывало из уст несчастных жертв римского изуверства приветственный клик: «caesar, morituri te salutant»?!. Нет! На слова иудеев, понявших «свободу» в духе своего времени и потому вопросивших Христа: «мы – семя Авраамово, и не были рабами ни кому никогда; как же Ты говоришь: сделаетесь свободными» Иисус отвечал: «знаю, что вы – семя Авраамово», что по плотскому своему рождению вы – дети свободной (Сарры), а не рабы (Агари); и все же вы не свободные, а рабы, ибо: «истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха» и только «если Сыне освободит вас, то истинно свободны будете (Иоан, 8)!.. Таким образом, истинная, христианская свобода человека состоит в выходе его из «рабства греху и смерти» и даруется она лишь познавшим истину и соблюдающим слово Христа. Эту свободу, эту победу над грехом и смертью впервые возвестил миру Христос, и с той поры, как Он воскрес, весь мир получил надежду, познав истину, освободиться от рабства греху и тлению и перейти в царство истинной свободы, и воцариться там со Христом! Только отсюда понятно, почему Христос на подвиг души Своей, на Свои земные страдания и смерть, словом, на лишение высших благ «мирской свободы» смотрел с довольством и будучи истязуем, не открывал уст Своих для ропота (Ис.,53;7,11); почему Он и других учил не бояться убивающих тело и тем лишающих «свободы мирской», но не могущих потом ничего боле сделать, а бояться лишь того, кто, по убиении, может ввергнуть в геенну и тем лишить царства свободы истинной!..

Идея истинной, Христовой свободы красной нитью проходит чрез весь Новый Завет. Верные по велению Христа: «идите, научите все народы», Апостолы Христа призывали людей «вникнуть» именно в этот закон свободы и пребыть в нем, предсказывали суд Божий над людьми именно по этому «закону свободы» (Ап. Иаков)!.. «К свободе призваны вы, братия, – говорили они и в то же время предостерегали их от ложной, морской свободы: «только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти (похоть плоти, похоть очей и гордость житейская), только бы «вы не употребляли свободу для прикрытия зла» (Ап. Пав. и Пет.)!.. «Стойте, братия, в той свободе, – писал св. Ап. Павел, – которую даровал нам Христос» и «не подвергайтесь опять игу рабства»: мертвящей ли буквы (Моисеева закона), немощных ли и бедных вещественных начал мира (язычества), вожделений ли плоти, ибо это – узы греха и смерти!.. Но, как рабы Божии покоряйтесь истине и проводите жизнь по духу Христа, так как только закон духа жизни освободил нас от закона греха и смерти. Только такая свобода и есть истинная, а не призрачная – мирная или тленная! Только такая свобода и доступна всем людям, живущим во Христе, ибо в Нем все суть одно: «нет ни иудея, ни язычника, ни мужского пола, ни женского, ни раба, ни свободного»... «рабом ли ты призван, не смущайся... ибо раб, призванный в Господе, есть свободный Господа; равно и призванный свободным есть раб Христов»... Посему всякий, кто пребывает во Христе – «новая тварь», и ищет он уже «горнего, где сидит Христос одесную Бога», и «помышляет он о горнем, а не о земном» и там, в горнем мире наследует он полную свободу, свободу истинную – от рабства греху, смерти и тлению!..

Отсюда понятно, почему Апостолы вслед за Христом пренебрегали всеми земными страданиями, как лишениями благ «свободы морской»! Гонимые, истязуемые, порицаемые, огорчаемые за имя Христово – они радовались и благодушествовали: «сердце наше расширено... внутренний наш человек со дня на день обновляется» – говорили они в таких случаях, и отнюдь не скорбели о том, что «плоть их страдает, что внешний их человек тлеет!» Правда и они «воздыхали», но – только о том, чтобы поскорее «выйти из тела, облечься в небесное жилище и водвориться у Господа, где смерть поглощена победою, где царство нетления и свободы истинной!» «Если, – учили они и других, – делая добро и помышляя о Боге, вы страдаете и терпите, то это угодно Богу, ибо вы к том и призваны, потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по стопам Его»; но, конечно: «что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки?».. Грозно предостерегали Апостолы своих братий по вере от лжеучителей, чрез которых «путь истины будет в поношении» и которые «будут уловлять их льстивыми словами» о призрачной свободе: «это – безводные источники, облака и мглы, гонимые бурей: им приготовлен мир вечной тьмы. Ибо, произнося надутое пустословие, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении. Обещают им свободу, будучи сами рабы тления, ибо кто им побежден, тот тому и раб, Ибо, если, избегши скверн мира чрез познание Господа и Спасителя вашего Иисуса Христа, опять запутываются в них и побеждаются ими, то последнее бывает для таковых хуже первого. Лучше бы им не познать пути правды, нежели познавши возвратиться назад от преданной им святой заповеди. Но с ними случается по верной пословице: пес возвращается на свою блевотину, и: вымытая свинья идет валяться в грязи!.. Не то ли же самое случается и в наши дни с теми, которые требуют приспособления и далее совершенной замены «свободы истинной – Христовой» и «духа Христова» – «духом мира сего» и «свободы» ложной, призрачной, мирской, которая в существе своем есть рабство греху и тлению?!. Да, скажем, тоже и далее более и коварнее того!..

Но перейдем к раскрытию христианского смысла и другого слова: «Совесть»

Когда книжники и фарисеи привели ко Христу женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставивши ее посреди, сказали: «Учитель! Эта женщина взята в прелюбодеянии, а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями! Ты что скажешь?» Иисус отвечал: «кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ев Ин. 8 гл.). Не счел Христос нужным обратиться к внешним судьям для решения вопроса о греховности книжников и фарисеев – нет!.. Он поставил своих совопросников пред судом их собственного, внутреннего судии, и вот: кто из них оказался бы праведным пред судом этого Судии, тот и должен был бросить на стоявшую посреди грешницу камень!.. И что же? Праведные пред внешними судьями, судящими лишь но наружности (Mф.,23:28), ибо «кто из человек знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем» (1Кор. 2:11), книжники и фарисеи оказались исполненными внутри лицемерия и беззакония, когда очутились пред судом своего собственного, внутреннего судии и, как передает нам Ев. Иоанн: «будучи обличаемы Совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних» (Ев. Ин. 8:9), так что не осталось у женщины обвинителей!.. Здесь впервые в Новом Завете выступает пред нами "Совесть», как самостоятельный, живущий внутри человека и незримый плотскими очами, его собственный судия, показующий ему всю его религиозно-нравственную правду, и тем самым, то оправдывающий, то обличающий, или обвиняющий его пред законом. Обитая в сердце человека (Евр., 10:22), этот Судия, или совесть в то же время свидетельствует тому же человеку, что оценка всей его жизни производится ею сообразно с тем религиозно-нравственным законом (т. е. сообразно с тою идеею Верховного Существа и с тем различием между добром и злом), который написан в самом сердце человека Богом, от дня рождения, или появления человека в мире (Римл. 2:14–15м); посему этот закон и называется: «законом природы» (Рим., 2:14–27) и «законом Божиим» (Римл. 7:22; ср. Евр. 8:10–11). Он доступен непосредственно – внутреннему созерцанию совести человека и только ей; посему-то Ап. Павел и указывал на совесть свою и «всякого человека пред Богом» (т. е. у которых «бог века сего не ослепил умы»), как на свидетельницу того, что он говорит истину во Христе, а не лжет; что он не искажает слова Божия и живет по благодати Божией, а не по плотской мудрости (Рим. 9:1; 2Кор. 1:12; 4:2–4; 5:11). Эта-то совесть и была для язычников единственным, за отсутствием у них внешнего закона Божия, показателем всей неправды их жизни (Рим. 2:10–15). Она же с поразительной силой свидетельствовала народу Еврейскому о действительному значении его внешнего закона, который никогда не мог сделать совершенным или оправданным пред Богом своего исполнителя, а только указывал последнему на действительного искупителя мира от грехов -Христа, и подготовлял людей к принятию Его (Евр., 9:9–14; 10:15–18). Она же, помимо Внешнего закона Божия, ясно свидетельствует людям, что «власти от Бога установлены», что они «страшны не для добрых дел, но для злых», ибо «начальник есть Божий слуга, тебе на добро». Посему, «если делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13:1–5)!.. Но так судит, так свидетельствует пред Богом и людьми, так служит Богу живому и истинному лишь совесть «добрая, непорочная, чистая, во всем желающая вести себя честно» (Деян. 13:1; 24:16; 1Тим. 1:5–9; 3:9; Тим. 1:3; Евр. 9:14). При такой совести и сердце чистое и искреннее, и «вера полная и нелицемерная», и «ум неисквернен» (Тит. 1:15; Евр. 10:22).

Но, как известно, первобытное человечество не устояло в том строе жизни, который определялся первоначальной чистотой его совести и непосредственным внешним общением с Богом. Отрешенный от такого общения с Богом за свою гордость, он поставлен был в необходимость устроить свою жизнь единственно по свидетельству своей совести. Но павшая природа в нем стала постепенно заглушать голос его совести, или «подавлять истину не правдой» и на смену «истины Божией» появляется «ложь» (Рим. 1:18–25). Подпав обаянию, или соблазну чувственной красоты, человек прежде всего омрачил сердце свое, это средоточие в нем духовной жизни (Рим. 1: 22–24); за сим соблазном последовал второй – соблазн ума, заменившего мысль о творце и религиозное служение Ему мыслью о твари, как самоисточном начале жизни и служением ей (ст. 25–27); наконец, ослабевшая воля увлекла человека в область мерзкого культа олицетворенных человеческих пороков (ст. 28–32)!.. Словом, появилось язычество в его трех основных формах – с преобладанием мотивов эстетических, рационалистических и ложно-моралистических. Переходя от соблазна к соблазну, заражая собою и избранный Богом народ, язычество, ко времени Христа, дошло до совершенного разложения умственного и нравственного. Отсюда естественно, что потускнел и тот идеал жизни, о котором ранее свидетельствовала ему чистая совесть и сама совесть являлась уже «порочной, оскверненной, немощной и сожженной» (Евр. 10:22; Тит. 1:15; 1Кор. 8 г.; 1Тим. 4:2–3). Лишь немногие – «во всяком народе боящиеся Бога» – сохранили начертанный в их сердцах религиозно-нравственный закон и потому «поступали по правде», оправдываемые своею совестью и приятные Богу (Деян., 10:35). Но как ни старался падший человек «подавить истину неправдой», заглушить в свой голос совести, он не находил в себе достаточно сил для окончательной победы над этим своим внутренним судьею, и бунт совести, то ослабевающий, то снова усиливающийся, нарушал его внутренний мир и довольство. Не имел в себе падший человек достаточно сил и для того, чтобы чутким ухом вслушаться в истинный, а не «сожженный» голос своей совести и устроить свою жизнь по ее суду и свидетельству. Получилась «трагедия веры»!.. Требовалась помощь со вне. И эта помощь была послана миру Богом в лице Единородного Сына Божия – Иисуса Христа. В «благовествовании» Посланника Божия открылась внешним образом, в виде Евангельского закона, та «правда Божия» (Рим., 1:16–18), которая начертана была в сердцах людей и о которой должна была говорить им их «чистая совесть»!.. В то же время Христос возродил и падшую природу человека, дав ей силы для борьбы со злом. И вот Апостолы призывают людей «приступить ко Христу с полной верой, очистить сердца от порочной совести и иметь совесть добрую во Христе», а также указывают им и то видимое средство, чрез которое Христос подает людям силы для хранения совести чистой, неоскверненной – это крещение во имя Иисуса Христа, которое – «не плотской нечистоты омытие, но обещание Богу доброй совести» и «спасает воскресением Иисуса Христа» (Евр. 10:22; 1 Птр. 3:21). Оттого-то проповедь Христа и встретила чуткую восприимчивость со стороны язычников и лучших сынов Израиля! И, таким образом, совесть добрая, а не сожженная – это тот внутренний, живущий в сердце каждого человека, духовный свидетель – судья, который свидетельствует человеку о написанном в его сердце «законе Божием», имеющем и внешнее выражение – в учении Христа и, в тоже время, согласно с этим законом, производит в нем суд над всей его жизнью (и внешней, и внутренней): то обвиняя, то оправдывая его пред самим собою и тем: то нарушая, то водворяя в нем внутренний мир и довольство!

В чем же теперь заключается «свобода совести» по учению Христа и Его св. Апостолов? Из представленного нами выяснения понятия: «свободы» и «совести» с несомненностью можно заключить, что «свобода совести» состоит в том, чтобы «совесть» всегда оставалась верной своей изначальной, чистой природе, т. е. чтобы она: во 1-х, всегда свидетельствовала человеку и судила его по закону той «правды Божией», или «истины», которая от Бога начертана в сердце человека и возвышена Христом, и которая одна освобождает, или дарует человеку надежду на полное освобождение его от рабства плоти, греху и тлению; и, во 2-х, всегда порабощала себе вожделения плоти человека и никогда не порабощалась ими, и тем не подавляла в человеке «истину неправдой», увлекая его призрачной, тленной свободой и делая его рабом тления и стихии мира сего!

Не подлежит также сомнению и то, что истинно-христианская «совесть», по самой природе своей, как внутренний Судья – Свидетель в человеке, крепким оплотом – телом человека ограждена от каких бы то ни было влияний на нее со стороны других людей. Посему, не может быть и речи о насилии над совестью человека. Если и можно говорить о насилии над совестью, то лишь в отношении определенного человека к его собственной совести, когда он сам старается подавить ее голос, неприятный ему; но эта работа человека в области своего духа незрима для других, ибо: «кто бо весть от человек, я же в человеце, точно дух человека, живущий в нем» (1Кор. 2:11)?!. Знаменитый немецкий юрист Иог.-Касп. Блюнчли, между прочим, пишет: «самому Богу угодно было охранить свободу совести, потому что он защитил внутреннюю жизнь духа человеческого покровом телесным. Люди не проникают во внутреннее святилище чувств и мыслей друг друга и, потому не имеют силы властвовать над верою индивидуума... Молчаливое, полное таинственности обращение индивидуального духа к Богу защищено от неразумного и неуместного вмешательства силы тем, что она не видит ничего во внутренней жизни души и не имеет средств преобразовывать чувства и мысли по своему произволу. Свобода совести не есть юридическое понятие и совсем не нуждается в человеческой, правовой защите⁸¹.

Лишь когда «свобода совести» переходит в «свободу вероисповедания» – в области религии, т. е. становится достоянием человеческой воли и проявляется во вне ⁸² , тогда она, как вероисповедание, подлежит внешней, сторонне регламентации. В последнем случае и можно говорить о той или иной свободе и несвободе вероисповедания и вопрос об этом действительно становится вопросом права, как внешнего церковного, так и государственного. Как же христианская церковь и христианское государство должны относиться к вопросу о «свободе вероисповедания», то об этом мы уже говорили ранее, отнюдь не претендуя на полноту высказанных нами суждений.

Мы обсудили вопрос о «свободе совести» исключительно с христианской точки зрения. Но, быть может, нас опять спросят: в каком же отношении находятся между собой: «свобода Евангельская» и «свобода», начертанная в символе современной культуры? И мы ответим: в отношении духа к плоти: «дух желает противного плоти, а плоть – противного духу: они друг другу противятся» (Галат., 5:17)!.. Современная культура, начертав на своем знамени девиз: «свобода, равенство и братство» рассматривает эти члены своего символа исключительно как «сокровища земные», нужные и пригодные человеку только в рамках его земного бытия, – другой жизни она не признает! Отсюда и реализация этих сокровищ чисто внешняя, материальная, направленная на улучшение жизни «внешнего человека» или плоти его на земле. Все разноименные требования современной цивилизации могут быть сведены к заботе о том: «что нам есть? что пить? во что одеться?» и как собрать эти сокровища на земле в наивысшей степени их качества и количества? Здесь человек рассматривается лишь как продукт земли, как «прах земной» и его «свобода» – оковы земли, рабство земному!.. И какими бы именами не называла «культура» свою проповедь: «свободой ли? равенством ли?» или еще иными – новыми словами, которые более ласкали бы слух «сынов века сего», – водворяемое его на земле царство всегда останется царством «земли», плоти, или, точнее, рабством греху и тлению!.. Путь, проходимый современной нам культурой, не нов! Он давно уже пройден... И с глубокой древности до наших дней над ним стоит высокий могильный памятник с надписью Екклезиаста: «все – суета и томление духа». Не вызывайте же теней в суете погибших мертвецов!..

В одном из заседаний Орловского миссионерского съезда, как нам уже известно, был заслушан доклад свящ. И. Фуделя, озаглавленный: «миссия среди интеллигенции». В виду бесспорной важности и современной жизненности затронутого в докладе вопроса, мы и сочли за лучшее поместить его полностью, в особом приложении.

«Миссия среди интеллигенций»

«Бых немощным, яко немощен,

да немощные приобрящу»

1Кор. IX. 22

Религиозное настроение русского, так называемого, интеллигентного общества, крайне печальное с точки зрения православного христианина, в переживаемое нами время, кажется, ничем по существу не отличается от того, каким оно было 20–40 лет тому назад. Ибо при всей разнохарактерности увлечены общества модными теориями и влияниями, при видимом разнообразии тех идолов, коим оно поклонялось в последнее полустолетие, одна общая черта присуща всем этим увлечениям и объединяет их в одно целое, – это уклонения от Истины и блуждание по распутьям мира вне Церкви. В этом последнем заключается существенный характерный признак, настроений наибольшей части русского общества во все периоды его жизни.

В последний период эта черта общего настроения стала более резко выделяться среди других побочных, несущественных признаков, и это кладет свой отпечаток на наше время. Мы переживаем период освоенной напряженности противоцерковных и противорелигиозных стремлений крайних элементов нашего общества, стремлений, граничащих с открытой борьбой. По крайней мере, никогда еще у нас не выражалась так открыто, так, цинично страшная хула на все то, что дорого и свято каждому христианину без различия вероисповеданий. И никогда еще в обществе не наблюдалось такого холодного, циничного равнодушия, как теперь, к тому, что, казалось бы, должно вызвать крик общего единодушного негодования. Эти два явления находятся между собой в некоторой связи. Цинизм отрицания действует на массу средних людей растлевающим образом. Голый соблазн привлекателен для полуобразованных, полуневерующих, полумыслящих людей. Но, к счастью, есть и обратная сторона тех же явлений.

Цинизм отрицательной пропаганды, как и всякий голый цинизм, действует отрезвляющим образом на лучших, более чутких, более искренних людей общества; перед фактом циничного надругательства над тем, что свято, если не для них, то для их отцов, матерей, братьев и миллионов иных людей, они останавливаются, и задумываются. Вот почему именно теперь так часто встречаем людей, хотя бы и неверующих, но в то же время не уклоняющихся от умственного общения и откровенной беседы с искренно-верующими. Тогда как, недавно еще невозможно вследствие крайней исключительности и нетерпимости к чужому мнению со стороны последователей господствующего мировоззрения. Теперь же многие из увлеченных общим потоком неверия и отрицания начинают прислушиваться к голосу веры. Многое для них в этом голосе еще непонятно, но отраден уже самый факт, важно то, что это новое настроение создает благоприятную почву для личного сближения с людьми неверующими и личного воздействия на них. Было бы непростительно с нашей стороны и, во всяком случае, грешно не воспользоваться этим благоприятным для нас моментом.

Но каким путем, какими приемами возможно достигнуть в этой области благоприятных результатов? Здесь пред нами вырастает во всю величину громадной важности вопрос о миссии среди интеллигенции. Вопрос не нынешнего дня, вопрос старый, но настойчиво требующий своего практического осуществления именно в наши дни.

Во всем своем объеме вопрос этот охватывает великое разнообразие отношений личных, церковно-общественных и даже государственных, и вмещает в себе множество частных вопросов освещающих те пли другие стороны жизни, как например: об устранении или хотя бы смягчении розни между обществом и духовенством, о пользовании печатью, как орудием миссии, об устройстве публичных собеседований и лекции, о лучшей постановке церковного проповедничества и законоучительства в школе, об устройстве кружков ревнителей веры, союзов христианской молодежи и т. д.

Но берусь и не пытаюсь в настоящее время своими слабыми силами осветить этот вопрос во всем его объеме. Но имея в виду те признаки благоприятного для нас настроения среди интеллигенции, о коих я только что упомянул, считая своим долгом указать лишь на то, что составляет первейшее и необходимейшее условие всякой серьезной попытки личного воздействия как со стороны пастырей и миссионеров, так равно каждого верующего христианина на неверующего или полуверующего брата своего.

Условие это заключается в чувстве той скорбящей сердечной любви к погибающему брату, которая одна обладает способностью понимания чужой души и воздействии на нее. Только с этим чувством возможно подойти к ней ближе, возможно и заглянуть в тайники ее, другому чувству не доступные, и дождаться добрых плодов от общения с ней. И наоборот. Отсутствие в нас чувства братской снисходительности к немощи других ставит такое неодолимое препятствие на пути взаимного общения, что устраняет всякую мысль о какой-либо миссии, о каком-либо воздействии на других.

Мне приходилось не раз наблюдать очень грустное явление. Многие пастыри (не знаю, как присяжные миссионеры) при встрече с интеллигентом, о котором они имеют какое-либо основание судить, что он неверующий, сразу становятся к нему в предвзято-враждебное отношение. В лучшем случае, они к нему просто холодно-равнодушны. Он для них человек чуждого мира. И если его душа томится и мучится в неразрешимых вопросах, это томление и мука им странны, непонятны, а в глазах иных даже преступны. «Какое там неверие, – говорят они, – какие запросы, просто блажь одна!.. Если же ты мучишься какими-либо сомнениями – читай Слово Божие; там все сомненья разрешаются. А если не веришь и Слову Божию, тогда с тобой и разговаривать нечего!»

Если такое отношение к интеллигенции есть общее явление, тогда нечего удивляться замкнутому, холодному отношению ее к нам – пастырям Церкви, тогда станет понятным и тот факт, что за разрешением своих религиозных томлений эта же интеллигенция идет или к своим учителям, как Ф. Достоевский и Влад. Соловьев, или в единичных случаях, к таким высоким светильникам веры, как почивший Оптинский старец, о. Амвросий, в сердце коего было не тесно всем без исключения.

Счастлив тот, кто условиями своего рождения, домашнего воспитания, обучения, быта спасен от жала неверия, чья душа никогда не смущалась никакими сомнениями. Милость Божия охранила такого человека от великих искушений. Но, если он пастырь, то он должен знать, что эти искушения существуют, и что те несчастные, кои страдают от них, заслуживают не меньшой к себе жалости, чем голодные и нищие. И тот, кто проходить мимо этих несчастных с самодовольным спокойствием, не подобен ли тому, кто вкладывает в протянутую ему руку камень вместо хлеба?

Ведь надо же согласиться, что неверие бывает разное, по различию производящих его причин. Есть неверие от жестокосердия, от гордости и кичливости ума, от извращенности и грубости нравственного чувства, и есть неверие от соблазна, от увлечения чужим примером, духом времени, общим течением. Есть неверие книжников и фарисеев, и есть неверие апостола Фомы. Разве мы можем к тому и другому неверию относиться одинаково безразлично или одинаково сурово?

«Во времена преобладающего неверия, – писал недавно Вл. Соловьев, – важно различать, с каким неверием имеешь дело. Есть ли это неверие грубо-материальное, скотоподобное, не способное возвыситься до самого понятая об истине, – о таком бесполезно рассуждать; или это есть неверие лукавое, сознательно злоупотребляющее разными полуистинами из враждебного страха перед полною истиною, – за этою змеею необходимо следить, без гнева и боязни раскрывая все ее ухищренные извороты; или, наконец, мы имеем дело с чисто-человеческим, добросовестным неверием, жаждущим только полного и окончательного удостоверения в совершенной истине. Это неверие типа апостола Фомы имеет все права на нравственное наше признание, и если мы не можем, подобно Христу, дать этим людям требуемое ими удостоверение истины, но ни в каком случае не должны мы осуждать и отвергать их.⁸³ Мало того, скажу я. Не только не должны отвергать или осуждать их, но теперь именно, когда решение религиозных вопросов обострилось до высшей степени и стало для очень многих искренних натур делом жизни и смерти, нам надо идти навстречу малейшему наклону в нашу сторону людей колеблющихся. И это есть долг не только призванных миссионеров, не только пастырей церкви, но и каждого христианина, как вырождение его живой веры и не менее живой любви. Теперь именно более, чем когда-либо, неуместна гордая исключительность и фарисейское равнодушие к положению немощных по вере собратьев.

Побольше сердечной жалости и снисходительности к ним, побольше серьезной вдумчивости в их положение и запросы души – это и есть одно из первых условий, без соблюдения коих нельзя созидать великое дело миссии среди интеллигенции.⁸⁴

Свят. И. Фудель.

Присоединяясь от всей души к пожеланиям о. И. Фуделя, мы с своей стороны смеем питать надежду, что решение вопроса о миссии среди интеллигенции не станет делом далекого будущего, тем более что и «время ныне благоприятное» и «день спасения настал»... Итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою!... – Mф. 9:38.

Иван Айвазов.

Тамбов 1901 г.