Константинопольские Патриархи от времени Халкидонского Собора до Фотия

Содержание

Избрание нами для изучения хронологии константинопольских патриархов и жизни и деятельности некоторых замечательнейших из них в период времени именно от Халкидонского собора и именно до Фотия не должно представляться произвольным. Если выделение этих четырех веков (с половины 5-го до половины 9-го) в особый законченный период может не иметь достаточных оснований при изучении церковно-исторической жизни вообще во всех ее разветвлениях, то такое выделение вполне законно при изучении истории одного патриархата константинопольского. По концам означенного периода стоят столь крупные исторические факты, что их по отношению к истории этого патриархата с полным правом можно назвать эпохами в общепринятом значении этого слова. Что касается, прежде всего, патриарха Фотия, то едва ли даже следует упоминать о том, что жизнь и деятельность этого замечательного человека представляют собою такую эпоху не только в истории константинопольского патриархата, но и в истории всей вообще восточной церкви: Фотий начал собою «период трагической борьбы между церковью Римскою и Византийскою, закончившийся печальным следствием разделения единой церкви на два течения»¹. В частности такое отчуждение между Востоком и Западом не замедлило сказаться очень ясно и на положении константинопольских иерархов. До сих пор папы если и не могли добиться признания своего первенства со стороны константинопольских патриархов то своими протестами (Лев Великий, Григорий Великий, Адриан) они, так или иначе, задерживали естественный рост авторитета и юрисдикции последних по отношению к трем другим патриархам восточным. После разделения церквей такие протесты должны были прекратиться, а вместе с тем и отношения константинопольских патриархов к трем главным иерархам Востока должны были измениться. Это изменение не было вызвано честолюбивыми притязаниями столичных патриархов, а происходило естественно, необходимо и подготовлялось давно. С ѴІІ-го века патриархаты александрийский, антиохийский и иерусалимский стенали под игом мусульманским, вследствие чего внутреннее их благоустройство находилось на самой низкой ступени развития. Отсюда их предстоятели все больше и больше теряли влияние на церковно-общественные дела. «Центр тяжести управления церковью сам собою переносился в Константинополь»², положение патриаршей кафедры в котором было сравнительно блестяще³. Это новое положение вещей не замедлило найти свою санкцию в законодательстве. Любопытно то совпадение, что эта санкция явилась именно вскоре после правления Фотия в эпанагоге императора Василия Македонянина и его сыновей – Льва и Александра(884–886.). Относительно патриарха константинопольского здесь, между прочим, говорится: «Престол константинопольский, украшающий столицу, признан первым в соборных постановлениях, последуя которым божественные законы повелевают, чтобы возникающие при других кафедрах несогласия доводились до сведения и поступали на суд этого престола. Каждому патриарху принадлежат забота и попечение о всех митрополиях и епископиях, монастырях и церквах, а равно суд, рассмотрение и решение дел; но предстоятелю Константинополя предоставлено и в пределах других кафедр, где не последовало еще освящение храма, дать ставропигию; и не это только, но и рассматривать и исправлять возникающие при других кафедрах несогласия». По смыслу этого закона, кафедра константинопольского патриарха была средоточием, к которой стекались и при которой получали решение важнейшие дела со всего Христианского Востока»⁴. Таким образом, находясь на рубеже двух периодов церковной жизни на Востоке, взятой в целом, правление Фотия начало собою в частности новый период и в истории патриархата Константинопольского.

Значение же Халкидонского собора в истории константинопольского патриархата состоит в том, что, благодаря его определениям, предстоятели восточной столицы сделались патриархами в тесном, техническом, сложившемся исторически, смысле этого титула.

До 2-го вселенского собора положение константинопольского епископа было очень неопределенно. 3-м правилом названного собора было предоставлено ему «преимущество чести после римского епископа» без соответствующих впрочем, преимуществ действительной власти⁵. Но хотя З-е правило 2-го собора не сообщало константинопольскому епископу никакой обязательной власти над епископами диоцезов, ближайших к столице, однако оно создало ему такое положение, которое само собою по естественному ходу вещей должно было к преимуществам чести присоединить прерогативы власти: в первых с внутреннею необходимостью скрывались последние. Из частных факторов, действовавших при истолковании жизнью 3-го правила 2-го собора в интересах в части константинопольского епископа, соответствующей его почетному положению, нужно отметить особенно следующие: 1) посредничество столичного епископа между императором и епископами, приезжавшими в столицу⁶; 2) существование в Константинополе так называемого σύνοδος ἐνδημοῦσα, который, естественно, возвышал авторитет столичного епископа в глазах тех, которые к нему обращались⁷; 3) личные высокие достоинства некоторых столичных иерархов. Особенно это нужно сказать об Иоанне Златоусте. Он почти единолично совершил дело утверждения власти константинопольских предстоятелей в тех округах, которые формально были подчинены им на Халкидонском соборе⁸. – Но как ни благоприятны были условия для роста власти столичного иерарха над иерархами соседних диоцезов во время до 4-го собора, эта власть оставалась пока только случайною и в своем применении нередко встречала протесты, иногда очень энергичные, оканчивавшиеся не в пользу столичного епископа⁹. Определения Халкидонского собора, не расширяя юрисдикции этого епископа в территориальном отношении, изменили ее в другом направлении: jus extraordinarium, на основании которого столичный епископ действовал в отношении к соседним диоцезам, возвели в закон. Сущность этих определений состоит в следующем: 1) в случае неудовольствий и споров с областными митрополитами клирики и епископы должны были обращаться «или к экзарху округа или к престолу царствующего города Константинополя (пр. 9 и 17); 2, "митрополиты понтийского, асийского и фракийского округов и, кроме того, епископы у иноплеменников, упомянутых округов, да рукополагаются от святейшего престола святейшей константинопольской церкви» (пр. 28). – Этими определениями Халкидонского собора константинопольская кафедра была возведена на степень патриархата. Положение это нельзя понимать в том смысле, что именно со времени Халкидонского собора константинопольские епископы получили титул патриарха. Титул явился позднее, – не в нем было главное дело, а в том, что столичный иерарх приобрел такие права, которые впоследствии, когда понятие патриарха получило устойчивое содержание, когда название это из слишком широкого и неопределенного сделалось техническим, – соединялись с представлением о патриархе. Еще на самом Халкидонском соборе имя патриарха употреблялось в довольно неопределенном значении. Императорские сановники называют этим именем духовных представителей всех диоцезов вообще, а в правилах собора 9 и 17, наоборот, те епископы, которые стали после называться патриархами, именуются экзархами округов. Всматриваясь в прошлое употребление этого титула, мы видим, что в христианской церкви он не имел сначала церковно-юридического или канонического характера. Его прилагали к известным лицам просто в виду их добродетельной жизни и учености. В таком смысле Григорий Богослов называл патриархом своего отца, а Григорий Нисский Мелетия Антиохийского.¹⁰ Сократ называет этим именем тех выдающихся епископов, общение с которыми после 2-го вселенского собора должно было служить признаком православия.¹¹ Но уже ко времени Халкидонского собора, видимо, этот титул в своем употреблении суживается, его начинают прилагать главным образом к тем иерархам, которые после именовались им постоянно и исключительно. Так император Феодосий в 449 г. в письме к Валентиниану по поводу созвания собора титулует патриархом Льва великого¹². На самом Халкидонском соборе в первом четвертом заседаниях тот же Лев называется патриархом четыре раза. Один раз этот титул прилагается к Анатолию собором епископов 2-й Мизии¹³. После Халкидонского собора название патриарха вскоре получает свое определенное, техническое значение, сохраняющееся за ним до сих пор, и причиною этого было именно сосредоточение в руках пяти главных иерархов высшей юрисдикции, сказавшейся в поставлении митрополитов диецезов и в созвании областных соборов¹⁴.

План и распорядок отделов нашего исследования определяется во всех его подробностях самым существом предметов, обнимаемых нашей темой. Определение и установка хронологии константинопольских патриархов изучаемого нами периода естественно предваряется вопросом о том, чем вызывается нужда в написании этой хронологии? Нет ли таких сочинений, затрагивающих эту область, которые могут сделать дальнейшую работу в этом направлении если не излишнею, то слишком малоплодной? Чтобы не отвечать на поставленный вопрос голословно, для этого, очевидно, нужен обзор главнейших, замечательнейших трудов по хронологии константинопольских патриархов интересующего нас периода. Такой обзор и составит первую главу нашего исследования. Труды, подлежащие этому обзору, будут нами рассматриваемы не всегда в хронологическом порядке: так как Гергенрётер, например, большею частью только повторяет выводы Купера и Ле-Кеня, то замечание о его хронологии константинопольских патриархов удобнее сделать непосредственно после обзора трудов этих ученых; с другой стороны, так как Купер иногда ссылается на Бандурия, то о труде последнего мы будем говорить ранее, чем о труде первого. В остальном выдерживаем порядок хронологический, начиная с новейших сочинений – Муральта и Мануила Гедеона. Вводя в наш обзор сочинения только некоторых авторов и исключая из него, например, капитальные труды Барония и Паги, мы руководились тем соображением, что почти все лучшее, что сделано этими двумя учеными для определения хронологии константинопольских патриархов, занимающего нас периода, принято во внимание в трудах Бандурия, Ле-Кеня и Купера.

Обзор трудов по хронологии константинопольских патриархов избранного нами периода приведет нас к отрицательному решению поставленного выше вопроса. Этот

отрицательный ответ весьма естественно возбуждает дальнейший вопрос о том, где те средства, с которыми можно уклониться от недостатков, которыми страдают все вообще сочинения по хронологии константинопольских патриархов. Как увидим, для всех таких сочинений источники были часто почти одни и те же; и в тоже время, однако авторы их часто разногласят между собою в определении той или другой даты. Это обстоятельство даст возможность увидеть, что причины недостатков сочинений, подлежащих нашему обзору, кроются главным и почти исключительным образом в том или ином отношении авторов к источникам, в тех или иных приемах, в той или иной оценке весьма часто противоречивых хронологических показаний. Чтобы избежать таких недостатков, для этого необходимо выяснить и обосновать те приемы, которыми следует руководиться при оценке достоверности той или иной даты, показанной в источниках. Так мы пришли к необходимости во 2-й главе нашего исследования поместить обзор источников для хронологии наших патриархов, решить вопрос о том, какие из этих источников заслуживают большего доверия, какие меньшего; как следует делать поправки в известных местах источников, как согласовать противоречивые даты и пр. Кстати, здесь заметим, что обзор пособий по хронологии патриархов нашего периода, помещаемый в 1-й главе, кроме указанного уже значения, приносит ту пользу при написании 2-й главы, что после изучения недостатков пособий и после сопоставления этих недостатков в разных трудах между собою естественно открывается много сторон, много новых точек зрения, с которых нужно приступать к оценке источников, всплывает много недоумений, которые необходимо нуждаются в разъяснении и которые, однако, обходились до сих пор молчанием. Благодаря этому, вопросы, которые ставятся на очередь для решения во 2-й главе, являются необходимыми вопросами, ответы на которые настоятельно нужны для надлежащего написания самой хронологии.

Глава, содержащая обзор источников, вышла у нас очень велика сравнительно с главою, содержащею самую хронологию константинопольских патриархов. Это обстоятельство условливается самым характером взятой нами темы: большинство сведений, которые нам приходилось излагать об известном источнике ради того, чтобы определить ценность нескольких нужных нам в нем дат, годилось бы и в том случае, если бы нужно было исчерпать и весь хронологический материал, в нем заключающийся. Кроме того источники, которыми мы пользовались, со стороны их хронологической ценности до сих пор не подвергались обследованию в науке: отсюда почти вся сложная черновая работа досталась на нашу долю. Вдаваясь в эту работу, мы поступали, конечно, прежде всего, по собственному сознанию крайней необходимости ее. Но с другой стороны мы имели пред собою и авторитетные указания, которые убеждали нас, что мы идем по правильному пути. «Ныне, гласит одно из таких указаний, все согласны, что в исторических изысканиях исследователь должен стараться, сколько это возможно в каждом частном случае, достигнуть ясных понятий о сочинителе источника, о его веке и личности, – должен твердо решить вопрос о том, таковы ли были обстоятельства, при которых жил и писал летописец, чтобы он, как современник, или при помощи других, тогда доступных источников, мог собрать и внести в свою летопись точные данные? Который из летописцев, сообщающих одни и те же данные, старше и вместе с тем достовернее?» В частности «критическая оценка византийских летописцев самым тесным образом связана с исправлением византийской хронологии; т. е. с одной стороны, относительное историческое достоинство византийских летописцев можно измерять по качеству их хронологических данных; с другой же стороны, причины правильности или неправильности хронологических данных у византийских летописцев совершенно можно раскрыть только посредством полной их критики»¹⁵. Впрочем подобные указания только сообщали нам уверенность в том, что предпринятый нами обзор источников – дело весьма полезное и необходимое. Ученого же опыта оценки летописцев со стороны достоверности их хронологических показаний пред собою мы не имели ни одного; и сколько нам известно, до сих пор такая оценка существовала больше в идее, чем в действительности (если не брать в расчет микроскопического и малоценного «praeface» к «essai» Муральта) – Подготовив и изучив в первых двух главах приемы обращения с материалом для хронологии наших патриархов, узнав, чему можно верить и в чем нужно сомневаться, в третьей главе мы представим самую хронологию, опираясь на первоисточники, призывая на помощь при пользовании ими все основательные и остроумные догадки, существующие в наших пособиях, и дополняя эти догадки собственными соображениями, основанными на тех данных, речь о которых будет во второй главе. Кстати нечто об этих догадках. При определении хронологии того или иного патриарxa нам в каждом частном случае будет довольно ясно видно из второй главы, каким свидетельствам должно отдать предпочтение пред другими, им противоречащими. Но одного этого недостаточно. Иногда свидетельство, наиболее близкое к истине, является одиноким среди множества других ошибочных и при том таких, в которых ошибка повторяется. При таких обстоятельствах, как бы ни был тщательно оценен источник во 2-й главе, может естественно закрасться подозрение в самой основательности его оценки. Отсюда, по нашему убеждению, необходимо, но только показать, почему мы выбираем одно свидетельство, как истинное, но в каждом частном случае – объяснить, как явились ошибки в других источниках. Такие объяснения, сделанные без натяжек, очень часто превращают свидетельство, которое с первого взгляда противоречит принимаемой дате, в новое доказательство истинности ее и, в крайнем случае, наглядно убеждают, что оно несомненно ошибочно. В каждом отдельном случае подобные разъяснения, конечно, принимают различный характер, смотря по характеру ошибочных показаний, но это не значит, чтобы они были делом произвола и фантазии. При внимательном рассмотрении часто возможно отметить особенно постоянные, правильно повторяющиеся случаи ошибок в некоторых источниках, подвести их под более или менее устойчивые категории, как это сделано нами, например, относительно каталогов. С другой стороны, например, при пользовании показаниями летописи Феофана мы очень часто пытались распутать процесс работы интерполятора, выяснить, что свидетельства самого Феофана не противоречат той дате, которую мы принимаем за истинную, – и во всех таких случаях мы отправлялись от той несомненной для нас мысли, что первоначальный труд Феофана после него покрыт чрезвычайно сложною сетью хронологических данных¹⁶. Всех случаев, когда приходилось прибегать к тому, что так характерно называют conjecturalkritik (догадочная критика),¹⁷ подвести под определенные рубрики, конечно, невозможно. Здесь мы позволим себе одно сравнение. Писать хронологию тоже, что решать сложные математические задачи. Приступая к такому решению, занимающийся, конечно, представляет правила, которые нужно иметь в виду, но это еще отнюдь не ручательство, что задача будет непременно решена правильно. Кроме знания правил требуется еще именно догадливость, которая при решении каждой отдельной задачи замечает то, что свойственно именно этой задаче, усматривает первоначальный узел, с которого только и можно начать распутывать сложную комбинацию. На сколько удачны приемы применения «догадочной критики» при написании 3-й главы, судить об этом мы не имеем права, тем более, что пред нами не было исследования, которое можно было бы считать образцом для нашей работы. Правда, в пособиях, обзор которых составляет 1-ю главу, можно встретить часто рассуждения и предположения о том, что известное показание испорчено и пр., но все эти предположения носят характер случайности, необоснованности и произвола, как это видно из примеров, приведенных в 1-й главе. Кончая речь о характере нашей работы во 2-й и 3-й главах, позволим себе сделать следующее заключительное замечание: указание большей части материала для хронологии константинопольских патриархов нашего периода мы нашли в наших пособиях; весь этот материал тщательно проверен нами по источникам, и, насколько позволяли наши знания, расширен значительными дополнениями; но главную свою заслугу мы видим в методе разработки и употребления уже имевшегося в руках прежних исследователей хронологического материала, методе, который, как выше замечено, до сих пор существовал больше в идее, чем в применении к разработке хронологии, и который однако же только один cпoсобен вывести исследователя из лабиринта иногда очень противоречивых хронологических показаний и дать ему возможность достигнуть прочных и устойчивых хронологических определений и выводов.

Далее должны следовать очерки жизни и деятельности семи патриархов: свв. Анатолия, Геппадия, Иоанна Постника, Германа, Tapacия, Никифора и Мефодия. Вопрос, почему из длинного ряда патриархов, хронология которых установлена в 3-й главе, мы избираем для подробного изучения жизнь и деятельность только семи названных, легко решается указанием на заслуги для церкви со стороны этих Иерархов: за исключением одного из них Иоанна Постника, все они были образованнейшими людьми своего времени; все без исключения они были чуткими стражами церковных нужд своего века; все они без исключения же выказали себя высокими нравственными характерами; каждый из них сделал заметный вклад в церковную историю своею жизнью и деятельностью. В чем состояли эти вклады, покажут самые очерки. – В связи со сказанным стоит другое обстоятельство, объясняющее наш выбор для изучения жизни и деятельности только семи названных патриархов из числа многих: большее количество сохранившихся сведений именно об этих патриархах, чем о всех других за время от Халкидонского собора до Фотия. Хотя не всегда oбилие или скудость известий о каком-либо историческом лице прямо пропорциональны энергии его жизни и деятельности, но все-таки так бывает большею частью: история плохо запоминает все заурядное и твердо отмечает только выдающееся.

Таким образом, даже этот чисто внешний признак оправдывает наш выбор. Конечно, было бы удобнее представить последовательный ряд биографических очерков всех патриархов изучаемого нами периода, но feci, quod potui, plura faciant potentes.

Из семи очерков в появляющемся теперь первом выпуске исследования помещаются только три биографии свв. Анатолия, Геннадия и Иоанна Постника. Каждая из этих биографий представляет собою законченное целое и стоит вне связи с другими. Отсюда печатание их вместе с хронологией всех патриархов от Халкидонского собора до Фотия не представляет неудобств: первый выпуск является законченным исследованием. Присоединять сюда какой-либо из остальных четырех очерков не представляется удобным в виду того, что жизнь и деятельность свв. Германа, Tapacия, Никифора и Мефодия исследована в связи с иконоборческим движением, и все четыре очерка составляют одно нераздельное целое.

Разумеется, было бы всего удобнее не разделять исследования и выпустить его в свет во всем его объеме. Но обширность сочинения, требующего для его напечатания очень значительных материальных издержек, вынудила автора просить Совет Московской Духовной Академии, в случае признания сочинения удовлетворительным для получения степени магистра богословия, допустит к защите только часть исследования, каковая просьба обязательно и уважена г.г. рецензентами – профессорами А. П. Лебедевым и П. А. Заозерским и Советом Академии.