Азбука веры Православная библиотека Иван Яковлевич Чаленко Ближайшие задачи христианской апологетики при исследовании вопроса об историческом происхождении христианства и христианской морали

Ближайшие задачи христианской апологетики при исследовании вопроса об историческом происхождении христианства и христианской морали

Источник

Предметом моего исследования является вопрос об отношении христианского учения о нравственности к этике греко-римских философов-моралистов. Этот вопрос решается мною в том смысле, что I христианская мораль, со стороны своего исторического происхождения, по существу, в целом, безусловно, независима от этики античных философов.

По своей основной задаче мое сочинение, т. о., носит определенно выраженный апологетический характер.

В какой степени мне удалось или не удалось развить и обосновать основной тезис моего сочинения, об этом, конечно, судить не мне. В настоящий момент я хочу лишь точнее формулировать некоторые частные задачи и мотивы, какими я руководствовался при выборе данной темы для своего сочинения и соответствующего метода для ее разработки.

Тему своего исследования я сузил сравнительно тесными рамками, ограничившись решением вопроса об отношении христианского учения о нравственности, именно, к греко-римской культуре, точнее, к античной философии, оставляя в стороне столь важные в научном отношении вопросы, как, напр., вопросы об отношении христианской морали к иудейству, буддизму и т. п. Я нисколько не скрываю от себя всех недостатков, неизбежных при таком сравнительно одностороннем освещении данного вопроса, но полагаю, что и в принятой мною постановке исследуемый вопрос сохраняет свое научное значение. И действительно, при выяснении той связи, в какой христианская мораль стоит с предшествующими ей нравственными учениями и настроениями, прежде всего должно обратить внимание на тот несомненный исторический факт, что распространение христианства, в течение первых веков христианской эры, территориально, в общем совпадает с сферою влияния, именно, античной культуры, а хронологически с постепенным разложением этой последней. Правда, самое то возникновение христианства территориально непосредственно связано с Иудеей, а не с греко-римским миром; но несомненно также и то, что в своем дальнейшем распространении и развитии христианство вскоре перенесло свой центр, именно, в греко-римский мир, и достигнутые здесь христианством успехи, конечно, безмерно превосходят аналогичные же его успехи в Иудее. Но при таком положении вещей, естественно, возникает вопрос: в какой степени и в какой форме христианство и христианская мораль испытали на себе влияние греко-римской культуры, в частности античной философии? и не было ли это влияние столь всесторонним и глубоким, что, благодаря ему, первоначальное христианство и христианская мораль подверглись радикальной метаморфозе и изменились в самом своем существе настолько, что должны быть рассматриваемы, главным образом, как естественно – исторический продукт, именно, греко-римской культуры и греко-римской образованности, их видоизмененной формой, по существу сохранившей основы прежнего культурно-исторического содержания? Но если так, то, независимо от того, положительный или отрицательный ответ должен последовать на все эти вопросы, – остается несомненным одно: для такого или иного решения вопроса об историческом происхождении христианства, в частности христианского учения о нравственности, является существенно важным и необходимым выяснить взаимоотношение важнейших истин христианской религии и морали, с одной стороны, и основ греко-римской религии, культуры и образованности, с другой. Конечно, греко-римская религия, культура и греко-римская образованность ко времени возникновения и первоначального распространения христианства представляют из себя историческое явление в высшей степени сложное, со стороны своего происхождения и содержания, заключая в себе значительную примесь элементов самого разнообразного, в особенности, восточного происхождения. Эта особенность греко-римской религии и культуры подчеркивается многими новейшими учеными настолько, что исторических корней христианства и христианской морали весьма часто ищут не столько в греко-римском мире, сколько, именно, на востоке–в Вавилоне, в Египте, в Персии, в Индии. Я не имею в виду здесь касаться вопроса о том, в какой степени основательны или нет подобного рода попытки объяснить историческое происхождение христианства и христианской морали. Для моей цели в данном случае важно отметить лишь то обстоятельство, что все эти попытки поставить историческое происхождение христианства и христианской морали в такую или иную связь с религией и культурой восточных народов, если даже признать за ними значительную долю законности и научной основательности, сами по себе не могут быть признаны исчерпывающими интересующий нас вопрос настолько всесторонне, чтобы ими устранялась необходимость выяснения вопроса об отношении христианства и христианской морали, именно, к греко-римской религии я культуре. Ведь, если даже предположить, что христианство в эпоху своего первоначального развития и распространения испытало в той или иной степени влияние религий и культуры восточных народов, то это влияние, во всяком случае, не было непосредственным, а так сказать предварительно преломилось сквозь призму специфически греко-римской культуры и образованности, так как, именно, эта последняя имела значение того основного культурно-исторического фермента, который наложил свою специфическую печать и окраску на всю внешнюю и внутреннюю жизнь греко-римского мира в рассматриваемую нами эпоху и, в общем, ассимилировал себе культурные элементы других народов, в том числе и восточных. Отсюда понятно, почему в богословской науке, преимущественно западно-европейской, вопрос об отношении христианства и христианской морали к греко-римской культуре и образованности всегда, на протяжении почти целых двух тысяч лет, приковывал к себе особенное внимание ученых и мыслителей, в той или иной степени интересовавшихся вопросом о происхождении христианства и христианской морали, как это я и пытался показать в первой части моего исследования. Этого вопроса в громадном большинстве случаев не могут совершенно обойти даже те из ученых, которые исторических корней христианства и христианской морали ищут на востоке, как только им приходится подойти к решению вопроса о ближайших, непосредственных культурно-исторических связях христианства с современными ему народами и их религией и культурой.

Исследуя в своем сочинении вопрос о генетическом отношении христианской морали к греко-римской культуре я эту последнюю рассматривал не во всем ее объеме, а останавливаю свое внимание лишь на одной ее стороне – на греко-римской философии, в лице наиболее видных ее представителей, полагая, что для выяснения вопроса о генетической зависимости или независимости христианской морали от греко-римской культуры знакомство с основными положениями греко-римской моральной философии является особенно важным, поскольку именно в греко-римской философии, по моему мнению, дано ясное, точное и полное выражение наиболее характерных, так сказать, типичных черт духовной культуры античного мира, при том–на высшей ступени ее развития, дана, так сказать, квинтэссенция ее идейного содержания, тот кульминационный пункт, -до какого она возвысилась...

Против такого взгляда на значение в данном случае греко-римской философии возможно, конечно, возразить, что на греческих и римских философов, этих образованнейших людей своего времени, мы вправе смотреть лишь как на представителей интеллигенции греко-римского мира; интеллигенция же, как Известно, далеко, ведь, не всегда является точной и полной выразительницей самых основ миросозерцания и настроения данного народа в его целостности. А если принять во внимание, что христианство, при своем первоначальном распространении в греко-римском мире, находило себе приверженцев, главным образом, среди простого народа, а не среди интеллигенции, то, по-видимому, оказывается, что, для выяснения вопроса о генетической зависимости или независимости христианства и христианской морали от греко-римской культуры, следует обратиться не к греко-римской философии, а к таким сторонам и явлениям античного мира, где отразились религиозно-нравственные воззрения, главным образом, народной массы, а не интеллигенции.

Однако это возражение, в приложении к представителям греко-римской философии, в значительной степени теряет свою силу, поскольку у нас нет достаточных оснований смотреть на греческих и римских философов, как на людей, по существу порвавших в своем миросозерцании и настроении духовные связи с народною массою. Напротив, органическое единство основных метафизических и религиозно-нравственных тенденций у всех наиболее видных представителей греко-римской философии, несмотря на все разнообразие философских школ, далее, строгая логическая и психологическая последовательность в естественном развитии этих тенденций–особенность, какую я старался подчеркнуть во второй части моего исследования, – оба эти обстоятельства, по моему мнению, с достаточной убедительностию говорят о том, что в греко-римской философии нашли свое выражение не частные, поверхностные и случайные черты миросозерцания и духовного уклада одной какой- нибудь социальной группы античного мира, а черты, типичные, вообще, для греко-римского общества, черты, имеющие свои корни в самой глубине национальной психики грека и римлянине и потому устойчивые, способные, конечно, так или иначе варьироваться, в зависимости от индивидуальных особенной той или иной сословной группы, того или иного лица, и соответственно этому принимать ту или иную индивидуальную психологическую форму, но неизменные со стороны своей основной психологической природы. Но, если мы даже признаем известную долю истины в том положении, что греко-римские философы в основных чертах своего миросозерцания и духовного уклада в той или иной степени удалились от национального греко-римского психологического типа, то этим, ведь, еще не исключается возможность того предположения, что в лице античных философов мы имеем дело, по крайней мере, с зародышем той новой фазы в истории духовно-культурного развития греко-римского мира, сущность которой, может быть, в том, именно, и состояла, что основные черты религиозно нравственного миросозерцания и духовного уклада сравнительно небольшой группы лиц–античных философов– постепенно стали достоянием и широких народных масс, подвергшись, в той или иной степени, процессу популяризации и демократизации. То обстоятельство, что греко-римская философия в заключительный период своего развития, именно, к началу христианской эры, действительно в значительной своей части начала усваивать популярный характер, – является, по-видимому, и фактическим подтверждением упомянутого нами выше предположения. Но если так, то, при решении вопроса о генетической зависимости или независимости христианства и христианской морали от греко-римской религии и культуры, уже никак нельзя не считаться с тем предположением, что, может быть, именно христианство и является тем новым фазисом в развитии античной культуры, зародыш которого дан в античной философии. Насколько справедливо такое предположение, это – другой вопрос, и что касается лично моего мнения, то все мое исследование посвящено опровержению этого положения. Но, в данном случае важно то, что возможность и законность такого предположения, а priori никак не могут быть исключены, а тот факт, что весьма многие ученые и раньше и в настоящее время пытаются доказать генетическую зависимость христианства и христианской морали, именно, от греко-римской философии, уже прямо обязывает всякого, интересующегося вопросом о происхождении христианства и христианской морали, так или иначе считаться с этою научною проблемою, даже независимо от степени ее научной основательности.

При выяснении исторического происхождения христианства и христианской морали, вопросу об отношении христианства, именно, к античной культуре, в частности к греко-римской философии мы должны придавать особенное значение также в виду того обстоятельства, что и Новый Завет и творения отцов и учителей Церкви, т. е. самые источники христианского вероучения и нравоучения, написаны, ведь, на греческом и римском языке, притом в большинстве случаев лицами, в той или иной степени причастными греко-римской образованности и философии. Конечно, на основании этого одного факта делать тот априорный вывод, что христианское вероучение и нравоучение в той или иной степени является простым продуктом греко-римской образованности, было бы слишком поспешным; но, с другой стороны, у нас нет никаких научных оснований а priori категорически и отрицать научную основательность такого предположения, в особенности, если принять во внимание ту несомненную психологическую истину, что, вместе с языком известного народа, мы в большинстве случаев бессознательно в той или иной степени усвояем и круг его понятий и даже самый уклад его мышления, и что, во всяком случае, сохранить при таких условиях свою духовную самостоятельность и индивидуальность–вещь, в высшей степени трудная, требующая от данного лица большого запаса душевной стойкости и упругости. Отсюда невольно является такого рода вопрос: удалось ли и в какой, именно, степени новозаветным писателям, а также отцам и учителям Церкви вложить в заимствованные ими из греко-римской литературы религиозно-нравственные и философские термины новое, чисто христианское психологическое и идейное содержание или же, вместе с античными религиозно-нравственными и философскими терминами, они сознательно или бессознательно, привнесли в христианство и соответствующие им античные же понятия и настроения? Этот вопрос далеко выходит за пределы одной филологии, являясь, в значительной степени также вопросом из области духовно-культурной истории античного мира, а также его национальной психики, и он может быть решен только апостериорным путем, путем сравнительного не только филологического, но, главным образом, психологического анализа основных религиозно-нравственных понятий, составляющих, с одной стороны, достояние греко-римской образованности и философии, а с другой стороны, привнесенных в мир христианством.

При выяснении вопроса о генетической зависимости или независимости христианского учения о нравственности от этики греко-римских философов, в своем сочинении я придерживался историко-генетического метода исследования, полагая, что, именно, история развития греко-римской философской морали лучше всего способна дать соответствующий ответ на поставленный мною вопрос, показав, в каком, именно, направлении шло развитие античной философской морали: в направлении ли сближения с христианской моралью, настолько, что последняя представляет из себя лишь дальнейшую логическую и психологическую стадию развития античной морали, или же в направлении, как раз обратном, так что о генетической зависимости, по существу, христианского учения о нравственности от этики античных философов и речи быть не может. При этом, главное внимание в своем исследовании я старался сосредоточить не столько на историческом развитии нравственного учения античных философов, сколько на исторической эволюции морально-психологического типа античного философа, Со времени софистов и приблизительно до 2 в. по Рождестве Христовом.

В заключении к I части своего сочинения я пытался обосновать те мотивы, в силу которых я следовал, именно, атому, а не иному методу исследования. В данном случае я в общих чертах остановлюсь лишь на некоторых частностях, так или иначе связанных с тою задачею, какую я преследовал в своем сочинении, и с избранным мною методом исследования.

В моем сочинении в количественном отношении преобладающее внимание уделено исследованию нравственных воззрений, именно, античных философов. Эта особенность моего сочинения в известной степени обусловливается, так сказать, самою природою сопоставляемых мною исторических величин: с одной стороны, простотою и ясностию, в основных чертах, христианского нравоучения и отчасти незначительным объемом его основного первоисточника – книг Нового Завета, с другой стороны, многочисленностию источников, с какими мне пришлось иметь дело при воспроизведении нравственных воззрений античных философов, а также нередко неясностию и спутанностию, а иногда и противоречивостию их содержания. Преимущественное, в количественном отношении, внимание в своем сочинении мне пришлось сосредоточить именно на этике античных философов, также в силу избранного мною историко-генетического метода исследования. Этот метод обязывал меня вопроса о христианском нравоучении касаться лишь постольку, поскольку это было необходимо для определения того направления, в каком, по отношению к нему, шло историческое развитие античной философской морали, т. е. в направлении ли сближения с христианскою моралью или же удаления от нее. Таким образом, хотя основным, центральным понятием моего исследования, определяющим и его конечную цель и идейное содержание, является христианское учение о нравственности и морально-психологический тип христианина, но, по методологическим соображениям, мне пришлось количественно главное внимание, как я сказал, сосредоточить на изложении и анализе нравственных воззрений именно античных философов.

Развивая в своем сочинении ту основную мысль, что христианское учение о нравственности и морально-психологический тип христианина генетически, т. е. со стороны своего происхождения в целом, по существу, независимы от античной философской этики и морально-психологического типа античного философа,– я, естественно, мало имел поводов говорить о том положительном историческом значении, какое в истории христианской морали имела античная философская этика, поскольку в этой последней, с моей точки зрения, не дано положительных культурно – исторических корней для христианской морали, почему мне и приходилось подчеркивать, главным образом, принципиальную несоизмеримость этих двух исторических величин, сравнительно мало обращая внимания на те частные и второстепенные стороны, по которым они, так или иначе, исторически между собою сближаются. Этим я вовсе не имел в виду отрицать за античной философской этикой какое бы то ни было значение в истории христианской морали; но мне просто казалось, что, с моей точки зрения, распространяться об этом было бы более уместным не при исследовании вопроса о происхождении христианского учения о нравственности, а лишь при изложении истории развития этого последнего, так как известные прямые услуги античная философия оказала христианству, главным образом, в этом последнем отношении, а никак не в смысле создания того историко-психологического корня, из которого христианство выросло. Впрочем, в своем исследовании я неоднократно и вполне определенно отмечаю также то косвенное значение, какое в истории христианской морали имела античная философская этика, развивая в греко-римском мире смутные, но тем не менее весьма напряженные стремления к новым нравственным устоям и идеалам, родственным с идеалами, возвещенными впоследствии христианством, хотя положительного удовлетворения этих стремлений в античной философии греко-римский мир найти не мог.

Излагая историю античной философской этики под определенным углом зрения, именно, со стороны ее отношения к христианской морали, я ставил своей задачей уловить основную и наиболее характерную черту в нравственных воззрениях античных философов, проходящую красною нитью ’через всю историю развития античной философской этики старался понять и представить эту последнюю, как органически целостную культурно-историческую величину, несмотря на все разнообразие отдельных философских школ, какое замечается на протяжении истории античной философии. Односторонний интеллектуализм и вытекающий отсюда натурализм, как это я доказываю во 2-й части своего исследования, и является таковою, именно, основною чертою, дающею нам право вести речь, вообще, о морально психологическом типе античного философа-моралиста, а не просто о воззрениях и нравственно-психологическом укладе того или иного античного философа в частности. Другими словами, я освещаю вопрос об отношении христианской морали к античной философии под углом зрения более или менее широкой исторической перспективы. Отчасти, в силу этих же соображений я в своем исследовании сознательно избегал прямой полемики с отдельными учеными, придерживающимися на интересующий меня вопрос, по существу, иных взглядов: мне казалось более целесообразным иметь в виду не столько те или иные частные возражения, какие когда-либо высказывались или могли бы быть высказаны по поводу защищаемого мною основного тезиса, сколько положительное его обоснование, не игнорируя в то же время тех общих выводов, к каким в целом приходит та группа ученых, которая смотрит на христианство, как на естественно-исторический продукт предшествовавшего исторического хода духовного развития человечества. Но иногда я считал себя вынужденным и отступать от этого своего общего правила: если мне казалось, что тот или иной частный вопрос из истории античной философской этики, имеющий для меня, по ходу дела, важное значение, недостаточно ясно и бесспорно освещен в существующей литературе, в таких случаях я позволял себе вдаваться и в более или менее детальный анализ этого вопроса. Я сознаю, что такое объединение синтетического и аналитического методов исследования, несомненно, должно было значительно повредить сжатости и стройности в изложении основных положений моей диссертации; но мне хотелось, по возможности, избежать упрека в голословности и необоснованности моих выводов. Из двух зол я старался избежать того, какое казалось мне большим...

Над своим исследованием мне все время пришлось работать в провинциальном, не университетском городе и, следовательно, при довольно таки неблагоприятных внешних условиях... Тем более дорогой и ценной для меня является та нравственная поддержка, какую я неизменно, в течение многих лет моей работы, встречал в лице глубокоуважаемого профессора А.А. Бронзова, его всегда неизменно благожелательное и терпеливое отношение к моему труду, всегдашняя готовность в нужную минуту ободрить, придти на помощь... Не могу не выразить ему своей искренней и глубокой признательности и за те его критически руководственные указания и советы, благодаря которым мне легче было справиться с имевшимся у меня довольно сложным литературным материалом. С чувством благодарности вспоминаю я и о втором рецензенте моего сочинения – покойном профессоре Е.П. Аквилонове, критическими указаниями которого я руководствовался при переработке моего исследования. Выражаю мою искреннюю и глубокую признательность также профессорам академии Н.Н. Глубоковскому и Н.И. Сагарде за неоднократно оказываемую ими мне моральную поддержку в моей работе и содействие в деле пользования многими весьма ценными для меня научными пособиями, а профессору С.М. Зарину – за принятый им на себя труд по прочтению и рецензированию моего сочинения.

И. Чаленко


Источник: Чаленко И.Я. Ближайшие задачи христианской апологетики при исследовании вопроса об историческом происхождении христианства и христианской морали // Христианское чтение. 1913. № 7-8. С. 944-954.

Комментарии для сайта Cackle