История Православной Церкви до начала разделения церквей

Задача этого труда несложная и понятна будет всякой душе истинно христианской; эта задача – внушить учащимся детям любовь к Церкви, научить любить ее сознательно за то, что она все превозмогла и сберегла в себе тот святой огонь, который Спаситель пришел Сам низвести на землю! Горит огонь этот и поныне, и, если Бог даст, даже эта малая книжка сможет зажечь его в юных сердцах, когда по прочтении ее станет им понятно чувство умиления и благодарности за то, что соблюдена нам наша Церковь во всей красоте своей!

Грустно и обидно, если при мысли об «Истории Церкви» возникает представление о заучивании известных фактов, расположенных в известном порядке, как то: последовательное перечисление семи Вселенских соборов с обозначением цели каждого и т.п. История Церкви должна запечатлеться не в одной памяти, но в сердце каждого, как таинственная история страдания ради великой бесконечной любви. Должно помнить, что все те, которые в борьбе и страдании претерпели до конца, терпели не только ради имени Божия, но нераздельно и ради Церкви Его: как во времена языческие самые страшные гонения не могли искоренить открытого исповедания Господа, так и во времена иконоборства никакие страшные гонения не могли заставить отречься от святых икон, когда их освятила Церковь, не могли заставить умолкнуть те чудные песнопения, которые именно во время преследований слагались с такой любовью в честь этих икон.

При должном отношении к истории Церкви скажется во всей полноте великое значение самой Церкви и станет понятно, что ничто не может сокрушить ее и что она теперь та же, что была в те далекие времена – источник нашей лучшей радости и единственное наше земное сокровище.

Наше сказание начинается с описания Рима в ту пору, когда в последний раз прибыл в Рим святой апостол Павел, и оканчивается в ту пору, когда впервые упомянуто в истории о нашей вновь просвещенной стране, и история Русской Православной Церкви сразу становится тождественной и уже нераздельной с историей русского народа.

В нашем рассказе мы не касаемся истории Церкви апостольской, самых первых годов служения апостолов, не считая себя вправе перефразировать сказания самих апостолов.

Наша книжка предназначена для учительской школы: детям этих школ уже знакома книга Деяний, пусть же привыкнут они прямо в этой святой книге находить простое вдохновенное сказание о том, как сложилась история Церкви с самой той минуты, как приняла она Духа Святого. Пусть представление об этих первых годах роста Церкви останется во всей чистоте своей без примеси нашего словосочинения... Что можем мы убавить или прибавить, например, в величавой картине обращения Савла? Священные слова лучше сохранить и для ума, и для сердца, и для слуха в неприкосновенной святости «Слова Божия», в цельном составе той книги, в которой они «сияют лучезарною красою».

Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца... ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым (Деян. 1:4,5).

Вознесение Господа.

И будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли. Сказав сие, Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их (Деян. 1: 8, 9).

Ожидание в молитве и моление об исполнении обещания.

Избрание на апостольское служение нового апостола: жребий выпадает Материю.

Сошествие Святого Духа на апостолов. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра... И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать (Деян. 2:2–4).

Великое смущение народа.

Мощное слово Петра: он приводит целый ряд пророчеств, которые ясно указывают на только что совершившиеся события, и в заключение призывает народ к покаянию: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святаго Духа. Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш (Деян. 2: 38, 39).

Народ умиляется сердцем: в этот самый день крестится около 3000 душ. Верующие пребывают в любви и молитве, и с каждым днем спасаемые прилагаются к Церкви.

Изумление и страх народа.

Петр снова обращает речь свою к народу: что дивитесь сему, или что смотрите на нас, как будто бы мы своею силою или благочестием сделали то, что он ходит?.. И ради веры во имя Его, имя Его укрепило сего, которого вы видите и знаете, и вера, которая от Него, даровала ему исцеление сие перед всеми вами, и снова заканчивает эту свою речь призывом к покаянию тех, которые по неведению распяли Христа: Бог, воскресив Сына Своего Иисуса, к вам первым послал Его благословить вас, отвращая каждого от злых дел ваших... Итак покайтесь и обратитесь, чтобы загладились грехи ваши, да придут времена отрады от лица Господа (Деян. 3: 12, 16, 19,20,26).

Апостолов отдают под стражу.

Первосвященники Анна, Каиафа и другие, призвав апостолов, требуют, чтобы они признались, чьей властью они сотворили чудо.

Петр, исполнившись Духа Святого, дает ответ: то да будет известно всем вам и всему народу Израильскому, что именем Иисуса Христа Назорея, Которого вы распяли, Которого Бог воскресил из мертвых, Им поставлен он перед вами здрав (Деян. 4: 10).

Первосвященники, недоумевая перед смелостью этих простых, некнижных люде и не имея возможности опровергать очевидное чудо, решают отпустить апостолов, запретив им с угрозой учить о имени Иисуса.

Но Петр и Иоанн единодушно возвысили голос к Богу и сказали: Владыко Боже, сотворивший небо и землю и море и все, что в них! И ныне, Господи, воззри на угрозы их, и дай рабам Твоим со всею смелостью говорить слово Твое (Деян. 4: 24, 29).

Многое множество народа уверовало, и у уверовавших было одно сердце и одна душа (Деян. 4: 32).

Чудеса исцеления продолжаются, народ прославляет апостолов.

Зависть первосвященников и саддукеев возрастает. Апостолы, по их приказанию, заключены в темницу. Ангел Господень ночью выводит их из темницы: сказал: идите и, став в храме, говорите народу все сии слова жизни (Деян. 5: 19, 20).

Изумление и ярость синедриона, когда узнали, что заключенные апостолы на свободе и проповедуют в церкви.

Апостолы перед синедрионом.

Смелые ответы Петра и других апостолов на вопрос первосвященника: не запретили ли мы вам накрепко учить о имени сем? – доводят гнев синедриона до крайних пределов. Замышляют умертвить их.

Знаменитый законоучитель Гамалиил своей разумной речью отклоняет членов синедриона от их намерения наложить руки на апостолов.

Апостолы с радостью переносят бесчестие побиения во имя Господа Иисуса.

Отпущенные с повторением запрещения говорить о Христе, они продолжают открыто благовествовать слово Божие, и число верующих все возрастает.

Апостолы решают именно на это служение поставить 7 диаконов, чтобы самим пребывать в молитве и служении слова.

Рукоположение Стефана, Филиппа и пяти других диаконов.

Стефан силой своей проповеди увлекает многих: и из священников очень многие покорились вере (Деян. 6: 7).

Лжесвидетели обвиняют его в богохульстве.

Стефан перед синедрионом: И все, сидящие в синедрионе, смотря на него, видели лице его, как лице Ангела (Деян. 6: 15).

В этой знаменитой, вдохновенной своей речи он последовательно, точно восстанавливает всю историю Ветхого Завета, начиная с обетования Бога Аврааму, и изречениями самих пророков доказывая, что весь Ветхий Завет есть как бы подготовление к принятию того Завета Нового, которого Израиль не захотел познать; он заканчивает речь грозным обличительным словом: Жестоковыйные! люди с необрезанным сердцем и ушами! вы всегда противитесь Духу Святому, как отцы ваши, так и вы. Кого из пророков не гнали отцы ваши? Они убили предвозвестивших пришествие Праведника, Которого предателями и убийцами сделались ныне вы (Деян. 7: 51, 52).

По мере того как говорит Стефан, растет негодование и усиливается ярость синедриона; но когда Стефан, исполнен Духа Святаго, воззрев на небо, воскликнул: вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога (Деян. 7: 55, 56), все в единодушном ужасе устремляются на него и влекут его за город, чтобы предать смерти: побивали камнями его... И, преклонив колени, воскликнул громким голосом: Господи! не вмени им греха сего. И, сказав сие, почил (Деян. 7: 59, 60).

Гонение на Иерусалимскую Церковь.

Апостолы остаются в Иерусалиме; ученики их, рассеявшись по Иудее и Самарии, благовествуют Слово.

Проповедь Филиппа в Самарии: И была радость великая в том городе (Деян. 8: 8).

Ангел внушает Филиппу идти по дороге, ведущей в Газу.

Встреча с царским евнухом, едущим на колеснице и в недоумении читающим книгу пророка Исайи. Филипп по внушению Духа подходит к колеснице: Филипп отверз уста свои и, начав от сего Писания, благовествовал ему об Иисусе (Деян. 8: 35).

Евнух изъявляет желание креститься, исповедуя веру свою: верую, что Иисус Христос есть Сын Божий (Деян. 8: 37).

Крещение евнуха.

Еще дыша угрозами и убийством на учеников Господа (Деян. 9: 1), Савл испрашивает у первосвященников разрешение идти в город Дамаск, в котором было много последователей учения Христова, и там утвердить гонение. Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна. Он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать? и Господь сказал ему: встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать (Деян. 9:3–6).

Савл от сияния снега теряет зрение, его приводят незрячего в Дамаск.

Видение Анании, повеление исцелить Савла.

Смущение и возражение Анании. Анания исцеляет Савла: и, возложив на него руки, сказал: брат Савл! Господь Иисус, явившийся тебе на пути, которым ты шел, послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Святаго Духа. И тотчас как бы чешуя отпала от глаз его, и вдруг он прозрел; и, встав, крестился (Деян. 9: 17, 18).

Первая проповедь Савла в Дамаске. И тотчас стал проповедывать в синагогах об Иисусе, что Он есть Сын Божий (Деян. 9: 20).

Недоумение и изумление иудеев, их злоба на Савла; намереваются умертвить его.

Прибытие Савла в Иерусалим.

Недоверие и смущение апостолов при встрече с Савлом, Варнава повествует апостолам обо всем бывшем с Савлом. И пребывал он с ними, входя и исходя, в Иерусалиме, и смело проповедывал во имя Господа Иисуса (Деян. 9: 28).

Церковь преуспевает по всей Иудее, Галилее и Самарии.

Петр исцеляет расслабленного в городе Лидде, воскрешает девицу Тавифу в Иоппии.

Таинственное, троекратное видение Петра.

Прибытие в Иоппию посланных Корнилия.

По внушению Духа Петр следует за ними в Кесарию.

Корнилий со всем домом своим встречает Петра. Петр сказал им: вы знаете, что Иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником; но мне Бог открыл, чтобы я не почитал ни одного человека скверным или нечистым... Но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему (Деян. 10: 28, 35).

Дух Святой сходит на всех уверовавших еще во время благовествования Петра.

Они все крестятся во имя Иисуса Христа.

Недоумение иудеев, пришедших с Петром, что дары Духа Святого изливаются и на язычников.

Петр повествует им о своем таинственном видении, во время которого был голос с неба ему: что Бог очистил, того ты не почитай нечистым, о явлении Ангела Божия Корнилию и о ниспослании даров Духа Святого на вновь уверовавших язычников. Выслушав это, они успокоились и прославили Бога, говоря: видно, и язычникам дал Бог покаяние в жизнь (Деян. 11: 18).

Варнава послан на проповедь в Антиохию, и приложилось довольно народа к Господу (Деян. 11:24).

Прибытие Савла также в Антиохию; больше года оба апостола учат в Антиохийской Церкви. В Антиохии в первый раз ученики их стали называться христианами.

По повелению царя Ирода (внук того, кто избил младенцев в Вифлееме) предан смерти Иаков (брат Иоанна), Петр заключен в темницу и назначен день его казни.

Чудесное явление Ангела Божия Петру в ночь накануне казни: И вот, Ангел Господень предстал, и свет осиял темницу... и пробудил его... Петр вышел и следовал за ним (Деян. 12: 7, 9).

Пройдя первую и вторую стражу, они пришли к железным воротам, ведущим в город, которые сами собою отворились им (Деян. 12: 10).

Апостолы все вместе в ту ночь усердно молились Господу о Петре.

Их радость и изумление, когда Петр вдруг предстал пред ними и рассказал им, как послал Господь Ангела Своего, чтобы избавить его от руки Ирода.

Гнев Ирода, вскоре страшная его кончина. Слово же Божие росло и распространялось (Деян. 12: 24).

Оба принимают рукоположение.

Савл выступает на проповедь в первый раз как Павел.

Проповедь на острове Крите.

Обращение проконсула Сергия Павла.

Волхв Елима, наказание его.

Прибытие Варнавы и Павла в Антиохию Писидийскую. День был субботний, они прямо идут в синагогу.

По окончании служения в синагоге начальники синагоги посылают сказать им: если у вас есть слово наставления к народу, говорите (Деян. 13: 15).

Павел во вдохновенном слове возвещает им о Господе Иисусе: Итак, да будет известно вам, мужи братия, что ради Него возвещается вам прощение грехов; и во всем, в чем вы не могли оправдаться законом Моисеевым, оправдывается Им всякий верующий (Деян. 13: 38, 39).

Иудеи при виде впечатления, которое производят на народ слова Павла, исполнены зависти и противоречат ему с хулой и злословием.

Варнава и Павел в негодовании дерзновенно обращают к ним речь свою: вам первым надлежало быть проповедану слову Божию, но как вы отвергаете его и сами себя делаете недостойными вечной жизни, то вот, мы обращаемся к язычникам (Деян. 13: 46).

Радость язычников. Слово Божие быстро распространяется по всей стране.

Иудеи изгоняют апостолов из своих пределов. Апостолы же исполнялись радости и Духа Святаго (Деян. 13:52).

Восторг народа, который восклицает: боги в образе человеческом сошли к нам (Деян. 14:11).

В знак благодарности весь народ со жрецами во главе стремится совершить перед ними, как перед своими богами, жертвоприношение.

Ужас апостолов. Обращение их к народу: что вы это делаете? И мы – подобные вам человеки, и благовествуем вам, чтобы вы обратились от сих ложных к Богу Живому, Который сотворил небо и землю, и море, и все, что в них (Деян. 14: 15).

Некоторые иудеи, придя из Антиохии, возбуждают народ против апостолов.

Внезапная бессмысленная ярость народа.

Павел страшно побит камнями. Народ, считая его мертвым, выбрасывает его за город.

Апостолы благовествуют в Иконии, в Пергии и Атталии, рукополагают пресвитеров в каждой церкви и словом своим утверждают души учеников: увещевая пребывать в вере и поучая, что многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие (Деян. 14:22).

Возвращение в Антиохию, откуда были посланы на проповедь: Прибыв туда и собрав церковь, они рассказали все, что сотворил Бог с ними и как Он отверз дверь веры язычникам (Деян. 14: 27).

Первый Собор в Иерусалиме.

Речь апостола Петра: он напоминает, как он первый был избран Господом для привлечения к Нему именно язычников: и Сердцеведец Бог дал им свидетельство, даровав им Духа Святаго, как и нам; и не положил никакого различия между нами и ими, верою очистив сердца их... Мы веруем, что благодатию Господа Иисуса Христа спасемся, как и они (Деян. 15: 8, 9, 11).

Речь апостола Иакова. Он указывает на знаменательные пророчества: Потом обращусь и воссоздам скинию Давидову падшую, и то, что в ней разрушено, воссоздам, и исправлю ее, чтобы взыскали Господа прочие человеки и все народы, между которыми возвестится имя Мое, говорит Господь (Деян. 15: 16, 17), и предлагает Собору прийти к решению не обременять соблюдением закона Моисеева язычников, обращенных в христианство, и их об этом решении известить письменно.

Собор принимает предложение апостола Иакова.

Первое соборное послание, писанное к братьям из язычников. Оно заканчивается следующими словами: Ибо угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите. Соблюдая сие, хорошо сделаете (Деян. 15: 28, 29).

Павел, Варнава, Иуда и Сила, отправленные в Антиохию, вручают послание. Они же, прочитав, возрадовались о сем наставлении (Деян. 15: 31).

Варнава отделяется от Павла.

Прибытие в город Филиппы.

Обращение Лидии, и Господь отверз сердце ее внимать тому, что говорил Павел (Деян. 16: 14).

Изгнание злого духа из служанки-прорицательницы служит поводом к волнению в народе.

Павла и Силу влекут на площадь к начальникам.

Им дают по приказанию воевод много ударов, ввергают в темницу, забив им ноги в колоду.

Апостолы проводят всю ночь в пении молитв.

В полночь землетрясение, раскрываются двери, распадаются узы.

Ужас темничного стража: в трепете припал к Павлу и Силе, и, выведя их вон, сказал: государи мои! что мне делать, чтобы спастись? Они же сказали: веруй в Господа Иисуса Христа (Деян. 16:29–31).

В ту же ночь он берет их в дом свой и крестится сам и все домашние его.

Воеводы, узнав, что апостолы – римские граждане, приходят в страх, извиняются перед ними и просят удалиться из Филипп.

Иудеи не перестают возбуждать народ против Павла.

Павел должен удалиться и из Верии.

Павел в Афинах: возмутился духом при виде этого города, полного идолов (Деян. 17: 16).

Он ежедневно учит в синагогах иудейских и на торжищах.

Философы разных философских школ входят с ним в препирательства и ссоры.

Приводят его в ареопаг, говоря: Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши. Посему хотим знать, что это такое (Деян. 17: 20).

Павел перед ареопагом. Речь его.

Во вдохновенном, огненном слове он перед лицом всего образованного мира исповедует Бога своего: Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам. Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и все (Деян. 17: 23 – 25).

Афиняне слушают со вниманием, но относятся легкомысленно ко всему слышанному, о воскресении же мертвых рассуждают насмешливо. Итак Павел вышел из среды их (Деян. 17: 33).

Акила и Прискилла; с ними Павел занимается ремеслом: деланием палаток.

Павел проповедует и еллинам, и иудеям.

Иудеи продолжают со злобой хулить всячески учение Христово.

Грозное к ним слово Павла: кровь ваша на главах ваших; я чист; отныне иду к язычникам (Деян. 18:6).

Обращение Криспа, начальника синагоги, и многих других.

Иудеи приводят Павла на суд к правителю Галлиону.

Галлион не принимают их жалобы, не желая быть судьей в споре, касающемся учения и веры.

Видение Павла: Господь же в видении ночью сказал Павлу: не бойся, но говори и не умолкай, ибо Я с тобою, и никто не сделает тебе зла (Деян. 18: 9, 10).

Павел остается в Коринфе год и шесть месяцев, непрестанно уча слову Божию.

В продолжение двух лет он в Ефесе благовествует, творя немало чудес: Бог же творил немало чудес руками Павла (Деян. 19: 11).

С такою силою возрастало и возмогало слово Господне (Деян. 19: 20).

Утвердив Церковь в Ефесе, апостол Павел решает побывать предварительно в Иерусалиме и потом идти в Рим.

Мятеж в Ефесе. Серебряник Димитрий.

Апостол Павел покидает Ефес.

В Милите перед тем, как отплыть в Палестину, Павел вызывает из Ефеса пресвитеров Ефесской Церкви.

Последняя его беседа с ними.

Это прощальное его слово есть выражение его любви к Церкви Христовой, его заботы о чадах этой Церкви и также его всецелой, радостной преданности тому служению, которое он принял во имя Господа Иисуса: иду в Иерусалим, не зная, что там встретится со мною; только Дух Святый по всем городам свидетельствует, говоря, что узы и скорби ждут меня. По я ни на что не взираю и не дорожу своею жизнью, только бы с радостью совершить поприще мое и служение, которое я принял от Господа Иисуса (Деян. 20:22–24). Бодрствуйте, памятуя, что я три года день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас. Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: «блаженнее давать, нежели принимать» (Деян. 20: 31,35).

Общая коленопреклоненная молитва.

Со слезами провожают Апостола на корабль.

Таинственные слова пророка Агава.

Павел сказал: ...я не только хочу быть узником, но готов умереть в Иерусалиме за имя Господа Иисуса (Деян. 21: 13).

Ученики перестают уговаривать его: успокоились, сказав: да будет воля Господня (Деян. 21:14).

Прибытие Павла в Иерусалим. Апостол Иаков советует Павлу, в надежде сближения с иудеями, принять участие в исполнении обрядов закона Моисеева.

Иудеи при виде Павла в их храме приходят в неудержимую ярость. Мгновенно волнение охватывает весь город: что весь Иерусалим возмутился (Деян. 21: 31). С криками и побоями разъяренная толпа устремляется на Павла и влечет его на казнь. Начальник войска освобождает его из рук черни, приказывает заковать в цепи и отвести в крепость.

При входе в крепость Павел испрашивает позволение говорить народу.

В кратких чертах он воспроизводит перед ними историю всей своей жизни: как был он строгим ревнителем закона Моисеева и жестоко, безжалостно гнал последователей Христа, как на пути его в Дамаск чудное видение отверзло его душевные очи, и он тут же сам призвал имя Того Иисуса, Которого гнал, как, наконец, стоя на молитве в храме Иерусалимском, он пришел в исступление: и увидел Его, и Он сказал мне: поспеши и выйди скорее из Иерусалима, потому что здесь не примут твоего свидетельства о Мне... И Он сказал мне: иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам (Деян. 22: 18,21).

Иудеи прерывают его слово с яростными криками.

Начальник воинов повелевает предать его бичеванию, но узнав, что он римский гражданин, отменяет казнь и, созвав весь синедрион, выводит Павла на суд.

Ожесточенная распря между фарисеями и саддукеями.

Начальник воинов опасается, чтобы саддукеи не растерзали Павла.

Павла уводят обратно в крепость.

Видение Павла. В следующую ночь Господь, явившись ему, сказал: дерзай, Павел; ибо, как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме (Деян. 23: 11).

Тайный заговор иудеев убить Павла на пути из крепости в синедрион.

Ночью под сильной охраной конных и пеших воинов Павла ведут в Кесарию к правителю Феликсу.

Павел на суде перед правителем Феликсом.

Оправдательная речь Павла производит видимо глубокое впечатление на правителя Феликса.

Он откладывает решение дела.

Однако в угоду иудеям содержит Павла в узах еще два года.

Снова первосвященники иудейские требуют суда над Павлом с тем, чтобы его привели из Кесарии в Иерусалим. Павел сказал: я стою перед судом кесаревым, где мне и следует быть судиму. Иудеев я ничем не обидел (Деян. 25: 10).

Тогда Фест решает отправить его в Рим: ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься (Деян. 25: 12).

Торжественный прием царя Агриппы и царицы Вереники.

Фест сообщает им о деле Павла. На другой день, когда Агриппа и Вереника пришли с великою пышностью и вошли в судебную палату... по приказанию Феста приведен был Павел (Деян. 25: 23).

Агриппа слушает Павла с глубоким, сосредоточенным вниманием. Агриппа сказал Павлу: ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином (Деян. 26: 28).

Царь и все слушавшие оправдательную речь Павла находят, что он ничего достойного смерти или уз не сделал.

Царь своей властью освободить его не может, так как Павел уже потребовал суда у кесаря.

Противный ветер.

Страшная буря, страх и ужас спутников Павла.

Павел ободряет их, говоря, что из них никто не погибнет: Ибо Ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу, явился мне в эту ночь и сказал: «не бойся, Павел! тебе должно предстать пред кесаря, и вот, Бог даровал тебе всех плывущих с тобою» (Деян. 27: 23, 24).

Все спасаются на берегу острова Мелита (Мальты).

Жители встречают сострадательно и дружелюбно.

Укушение ехидны не причиняет вреда Павлу, жители воображают, что он бог.

Исцеление Публия и многих других от разных недугов.

Признательность жителей острова.

Прибытие Павла в Рим.

Тамошние братья, услышав о нас, вышли нам навстречу... Увидев их, Павел возблагодарил Бога и ободрился (Деян. 28: 15).

Павлу дозволяют жить особо от других узников.

Он созывает знатных иудеев, живущих в Риме, объясняет им, почему он искал суда кесаря.

Иудеи изъявляют желание слышать от самого Павла о его учении, которое везде возбуждает столько споров.

Одни принимают это учение, другие не верят ему и уходят.

Последнее слово Павла к иудеям: хорошо Дух Святый сказал отцам нашим через пророка Исайю: пойди к народу сему и скажи: слухом услышите, и не уразумеете, и очами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их. Итак да будет вам известно, что спасение Божие послано язычникам: они и услышат (Деян. 28:25–28).

Апостол Павел два года открыто проповедовал в Риме слово Божие, и принимал всех, приходивших к нему (Деян. 26: 30).

Когда апостолы Христовы явились в мире с проповедью Евангелия, люди языческого мира, сидевшие во тьме, впервые увидели свет велий (Ис. 9: 2; Мф. 4: 16) и услышали слово истины и спасения.

Весь известный тогда мир был под властью Рима, но ни в народе, ни в правителях его не было веры, а без веры человечество развращается и гибнет. Правда, все большие города Римской империи были наполнены великолепными храмами, посвященными ложным богам, всюду возвышались художественные их статуи и приносились жертвы, но люди ученые и образованные перестали уже верить богам своим, а для простого народа обряды служения этим богам служили только зрелищем, не давая никакого утешения и никакой надежды. Но как человек не может быть без всякой веры, то вместо веры истинной распространились суеверия всякого рода. Вся жизнь римлян была полна обрядов, совершаемых из суеверного страха перед таинственными враждебными силами, заклинаний, гаданий и волшебств. Жрецы, совершавшие все эти обряды, сами в них не верили, но прилежно совершали их, обманывая народ. При всем том языческая религия почиталась государственной и поддерживалась государством; с падением веры в идолов число их не только не уменьшилось, но еще умножалось теми ложными богами, которых приносили с собой в Рим покоренные народы. Раболепный страх перед императорами довел до обоготворения злодеев, сменявшихся на троне: в честь Тиверия и Калигулы воздвигались алтари, возносились жертвы, курился фимиам, и совершение обряда в честь них считалось свидетельством верности и любви к отечеству, а уклонение от того – изменой.

Рим обогатился награбленными от всех покоренных народов сокровищами; но эти сокровища не обращались на пользу народную и не составляли народного богатства. Они послужили лишь к непомерному обогащению правителей и знатных сановников, распространяя повсюду жадность к приобретению новых богатств от народного угнетения, чрезвычайную роскошь и всеобщий разврат. С умножением роскоши и разврата распространилась жестокость в народах и страсть к зрелищам, возбуждающим страсти. Любимым народным зрелищем стали гладиаторские игры, на которых борцы бились друг с другом насмерть и дикие звери терзали людей, брошенных им на съедение, или театральные представления, на которых выставлялись на вид самые безнравственные действия и отвратительные пороки. Рабы, в бесчисленном множестве собранные со всех концов мира, несли на себе весь труд в общественной жизни и в домашнем быту владельцев. Будучи людьми, имея, подобно всем, бессмертную душу, нередко образование и художество, они считались не за людей, а за вещь, не имели никаких прав и состояли на полной воле – жизни, терзания и смерти – у бесчеловечных и развратных господ своих.

До того доходило это ужасное состояние общества в древнем Риме, что в нем не было уже, как многим казалось, места правде, добродетели и чистоте. Один из лучших римлян, философ Сенека, писал так о своем отечестве: «Мир исполнен преступлений и пороков – и нет средства избавиться от этого зла. Порок, попирая все доброе и священное, рыщет повсюду на своей воле и уже ни от кого не скрывается. Порочная злоба стала так бесстыдна, так проникла во все сердца, что уже нельзя и искать чистоты и невинности: ее не найдешь нигде».

Но выйти из такого безотрадного состояния, по мнению этих лучших людей древности, человечество было бессильно. Для этого, утверждали они, нужна была сверхъестественная Божественная помощь, нужен был тот небесный Посланник, о Котором говорилось в священных книгах иудейского народа и ожиданием Которого был тогда исполнен весь иудейский мир. Действительно, все надежды порабощенной Риму Иудеи были обращены к будущему Мессии. Когда Иоанн Креститель выступил на проповедь, из Иерусалима к нему было послано посольство спросить – не он ли Мессия? Простые женщины, рыбари, самаряне, люди из грубого народа, знали все пророчества, возвещавшие об Иисусе Христе, Спасителе людей... вся Иудея томилась в ожидании своего Избавителя. Но всегда считавшие себя народом избранным, народом Божиим, иудеи не могли допустить мысли оставаться вечно в порабощении другим народам и в обещанном Мессии ждали царя-завоевателя, который даст земное царство славы одному еврейскому народу. Гордый своей истинной религией, бывшей только у него одного, еврейский народ ожидал и Мессию только для одного себя как народа избранного. Признаки явления Мессии, означенные в книгах пророков, всем казались теперь близкими – все ждало обновления, – и среди этой тьмы вдруг засиял тихий луч Божественного света и благодать учения Христова впервые коснулась человечества, погрязшего в идольской лести, в заблуждениях, пороках и бедствиях всякого рода. Все сердца, в которых оставалось еще желание ощутить цель своей бедственной жизни и правду, которой посреди ее нигде не находили, все пресыщенные наслаждениями порока, равно как и все труждающиеся и обремененные (Мф. 11:28), со всей горячностью верования принимали в душу новое слово любви, проповедуемое апостолами. Новая вера явила им в первый раз Бога – Отца всякой живой души, Им созданной по образу Своему и подобию, Бога, из любви к падшему человеку сошедшего на землю в лице Сына Божия и с Собой воскресившего человека на вечную жизнь. Проповедниками Евангелия явились живые свидетели о Христе, с Ним жившие и Им посланные в мир, и по их пламенному слову у старцев и юношей, у жен и дев и малых детей сердца загорались любовью ко Христу, любовью крепкой паче смерти.

Христианская вера распространилась сперва в кругу людей бедных и незначительных и довольно долго не привлекала внимания правительства и языческого общества. Точно Сам Господь охранял начало Святой Церкви Своей: в тишине, как бы в тайне лица Его, росла она и крепла, изменяя и жизнь, и сердца уверовавших, приготовляя их к принятию предстоявшего им подвига. В великолепных чертогах Рима еще совершались возлияния в честь языческих кумиров, а в мрачных его подземельях уже зарождалась новая жизнь... Туда во множестве стекались христиане для молитвы, для слушания Слова Божия, и как воины Христовы ждали призыва, памятуя в сердцах своих слово Спасителя, сказанное в виду предстоящих гонений на Его учение: не мир пришел Я принести, но меч (Мф. 10: 34).

Когда настал час, весь иудейский и языческий мир воздвиг гонение на христиан. Иудеи возненавидели христиан как последователей Того, Кого они сами не захотели познать, и непримиримую свою на них злобу выразили убиением первомученика Стефана, который в грозной, вдохновенной речи, возвестив им падение Ветхого Завета, обличил их в противлении Самому Духу Святому за то, что Завета Нового они не захотели принять.

Язычники, которые долго смотрели на христианство как на иудейскую секту, возненавидели его, когда, осознав свою ошибку, поняли, что это новое учение обращено не к одному какому-нибудь народу, но стремится собою объять весь мир, и увидели, насколько оно, почти никем не примеченное, успело уже распространиться, подрывая основы народной религии, грозя поколебать весь строй языческой жизни!

Римское правительство сочло своей обязанностью препятствовать распространению этой новой веры, и вступление в эту веру с той поры стало считаться государственной изменой.

Гонение на христиан со стороны язычников начинается собственно при императоре Нероне.

До того времени если были преследования, то лишь частные и случайные.

Изверг-император, губивший для своего удовольствия жизнь и благосостояние своих подданных, однажды для своего развлечения сжег более половины Рима. Голос народный винил его самого в этом пожаре; чтобы отвлечь от себя подозрение и успокоить волновавшийся народ, Нерон обвинил в поджоге христиан. Народ легко поверил этой клевете; подстрекаемый жрецами, он давно смотрел с отвращением на христиан как на безбожников, на людей преступных и самых порочных. Ярость черни не знала пределов... начались доносы, казни – и правительство воздвигло гонение, которое распространилось по всем областям Империи и продолжалось около четырех лет, до самой смерти Нерона. В Риме гонение было особенно жестоко. Христиан зашивали в звериные шкуры и бросали на растерзание псам, распинали их на крестах; иных обмазывали смолянистым составом и, привязав к столбам, зажигали. Сами язычники, привыкшие к кровавым зрелищам, содрогались от ужаса при виде страданий христиан.

Именно во время этого жестокого гонения находились в Риме святые апостолы Петр и Павел. Невзирая на опасность, они бесстрашно проповедовали Евангелие. Раздраженный распространением учения Христова, Нерон стал искать святых апостолов, чтобы предать их казни. Вскоре оба, и Петр, и Павел, заключены были в темницу. Тут, как говорит предание, святые апостолы пробыли около девяти месяцев, обратили стражей темничных и совершали чудеса. В последнем Послании к Тимофею, писанном из заключения, апостол Павел говорит: я уже становлюсь жертвою, и время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем, возлюбившим явление Его (2Тим. 4:6–8).

Апостолов осудили на смертную казнь. Петр сперва был свидетелем казни жены своей, и затем сам претерпел крестную смерть, считавшуюся у римлян самой позорной. Святые отцы Церкви указывают, что Господь предрек ему крестную смерть, сказав ему известные слова: когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь (Ин. 21: 18).

Святой апостол Павел, как римский гражданин огражденный от позорной казни, был обезглавлен мечом. Полагают, что христиане погребли тела святых учителей в катакомбах или подземельях, которых было много в Риме. Верующие часто собирались на молитву на гробницах великих апостолов и благоговейно чтили их память.

Вот что пишет о святых апостолах святой Климент, который жил в Риме одновременно с ними и разделял их апостольские труды. «Много претерпел Петр от неправды людской, и так совершив свое мученичество, достиг уготованного ему места славы. Павел в борьбе со злобой явил пример долготерпения и стяжал венец нетленный. Семь раз был он в оковах, претерпел ссылку, побиваем камнями, но проносил слово Божие на восток и до крайних пределов запада, проповедуя праведность в целом мире; наконец, претерпев мученичество у владык земных, отошел на место святое из здешнего мира».

Святой апостол Петр был по преимуществу «апостолом обрезания», апостолом для иудеев, и оба Соборные его Послания обращены к избранным пришельцам рассеяния (1Пет. 1: 1), т.е. к иудеям верующим, рассеянным между язычниками, в Малой Азии, в Сирии, в Вавилоне. Главное же дело его, по завету Господню, было в Иерусалиме, где в первое время является он главным действующим лицом и служит поистине камнем для созидания Церкви, и ему суждено было первому открыть двери Царствия сначала иудеям, потом и язычникам. Павел был «апостолом необрезания», апостолом язычников. Еще Савлу явился в чудном видении Сам Господь и сказал ему: иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам (Деян. 22: 21). И Савл, под именем уже Павла, понес имя Божие в отдаленные страны, возвещая людям, что Новым Заветом упразднено различие между иудеем и язычником, что и без обрядового закона Моисеева всякому доступна благодать через веру, что не буква закона, но дух веры и любви есть основание христианской жизни, что все – христиане: и иудей, и еллин, и раб, и свободный – все равно и одинаково составляют одно Тело, Единую Церковь, которой Глава – Христос.

Более всех других апостолов он трудился, более всех других страдал... Сам он горел духом, был великим проповедником любви христианской и в своих вдохновенных посланиях огненными, таинственными словами начертал для нас, чем должна быть жизнь тех, кто принял на себя звание последователя Господа Иисуса Христа.

Господь Иисус, когда повелел апостолам Своим проповедовать Евангелие, предрек им, что они за то подвергнутся гонениям от людей, что их станут ненавидеть ради имени Его и обвинять перед правителями и царями. Но вместе с тем Господь обещал им всесильную помощь; обещал быть всегда с Церковью Своей; обещал, что Дух Святой внушит им мудрость и твердость, и силу слова; что именем Христа они будут творить знамения и чудеса.

После сошествия Святого Духа апостолы в первое время благовествовали во Иерусалиме, где надлежало им, по завету Христову, прежде всего свидетельствовать о Воскресении. Здесь в совокупном собрании, по вдохновению свыше, они сложили и первый «Символ веры», известный под именем Символа Апостольского и состоящий из двенадцати членов.

1. Верую в Бога Отца Всемогущаго; 2. Творца неба и земли. 3. Верую во Иисуса Христа, Сына Его Единороднаго, Господа нашего; 4. Который зачат был от Духа Святаго, рожден от Марии Девы; 5. Пострадал при Понтии Пилате, распят, умер и погребен; 6. сошел во ад, в третий день воскрес из мертвых; 7. восшел на небеса, седит одесную Бога Отца Всемогущаго. 8. Оттоле приидет судить живых и мертвых. 9. Верую и в Духа Святаго, Святую Церковь Соборную; 10. общение Святых; 11. воскресение плоти; 12. жизнь вечную.

Затем разошлись они по тому же слову даже до края земли (Деян. 1: 8), проповедуя Евангелие, совершая Крещение, утверждая церкви.

Голод и холод, преследования, темницы, смерть – ничто не останавливало их; глаголом они жгли сердца людей; везде, где они появлялись, возникали новые церкви. По словам современников, христианство как зараза проникало всюду – не только в города, но и в села и деревни, так что пустели языческие храмы, сами собою прекращались языческие празднества.

Объяснить какими бы то ни было причинами быстрое распространение Евангелия на огромном пространстве между многими тысячами людей – невозможно: это распространение есть само по себе чудо.

Святой апостол Иаков был епископом Иерусалимской Церкви, и один из апостолов жил постоянно в Иерусалиме. Своей праведной жизнью, строгим подвижничеством, постом, непрестанной молитвой в храме он приобрел уважение даже не веровавших иудеев и снискал себе особую любовь всего народа тем, что хотя одобрил решение Апостольского Собора, постановившего, что обряды закона Моисеева не обязательны для обращенных из язычества, сам строго соблюдал их. Ему одному дозволялось во всякое время входить в ту часть храма Иерусалимского, куда даже первосвященники входили только раз в год. Все звали его праведным и твердыней народной. Вот как повествует о нем один историк того времени: «Многие иудеи по слову его уверовали во Христа – даже некоторые из старейшин. Это встревожило фарисеев и книжников. Зная, как народ любит Иакова, и думая, что народ идет ко Христу ради его слова и его праведности, они стали уговаривать его, чтоб остановил народ и отговорил его от веры во Христа – Мессию Распятого. Итак, когда на Пасху сошлось множество народа в Иерусалим, они поставили Иакова на криле церковном, чтобы он держал речь к народу. Тогда Иаков громогласно сказал: «Что вопрошаете меня об Иисусе, Сыне Человеческом? Он сидит на небесах одесную силы Божией, и опять приидет на облаках небесных судить живых и мертвых».

Тогда верующие, в народе, воскликнули радостно: «Слава Богу! Осанна Сыну Давидову!» Но раздраженные фарисеи и книжники стали кричать: «Праведный заблуждается, свергнем его – тогда народ перестанет ему верить», и, низринув его, стали побивать камнями. Праведный, собрав последние силы, стал на колена, поднял руки к небу и громогласно молился, говоря: «Господи Боже, прости им! Они не ведают, что творят!» Пока его били, некто, священник из племени Рихава, бросился в народ с криком: «Что вы делаете? Праведный молится за вас, а вы его побиваете!» В это время один суконщик ударил Иакова тяжелым валиком и разбил ему голову».

Хотя Апостол всю жизнь свою провел в Иерусалиме, но он имел горячую заботу и о христианах, рассеянных по дальним странам: к ним он написал известное Соборное Послание, преисполненное духом любви и мира, в котором он умоляет их доказывать любовь свою и веру во Христа добрыми делами, всегда помня, что вера без дел мертва.

Святой Иаков еще составил первый чин служения литургии к совершению Святой Евхаристии. Эта литургия и доныне совершается в Иерусалиме вдень его памяти.

Святой апостол Матфей проповедовал сначала в Иудее и первый написал Евангелие на еврейском языке. Оно было почти тотчас же переведено на греческий язык, как полагают, святым Иоанном Богословом.

Святой Лука был верным спутником апостола Павла, и в Риме не оставлял его до самой его кончины. Лет 15 спустя по Вознесении Господнем он написал на греческом языке Евангелие; он же передал нам в книге Деяний святых апостолов драгоценную повесть о распространении Церкви Христовой. Он проповедовал в разных странах и был епископом в греческом городе Солуне; сподобился мученической смерти, по мнению одних, в Ефесе, а по словам других, в Патрах. Святой Лука был врачом и живописцем.

Святой Марк сопутствовал апостолу Петру при первом его путешествии в Рим и под его руководством написал там Евангелие на греческом языке. Был первым епископом Александрийской Церкви и в Александрии положил начало училищу, которое впоследствии сделалось знаменитым. В этом же городе святой Марк был замучен язычниками, которых отвращал от поклонения идолу. Перед кончиной он сподобился явления Христа и радостно перешел в лучшую жизнь.

Святой Андрей Первозванный благовествовал в Иудее, в Греции, в Малоазийских областях, лежавших близ берега Черного моря; в Грузии, Абхазии, и проник даже в Россию, которую тогда называли Скифией и мало знали. Древние летописи наши сообщают нам, что святой Андрей проповедовал в Херсонесе Таврическом (на нынешнем Крымском полуострове), и потом по Днепру доплыл до того места, где ныне стоит Киев; что тут на горе он водрузил крест и сказал спутникам своим: «На этом месте воссияет благодать Божия, воздвигнутся храмы Богу, и свет истинный изыдет отсюда на всю страну». Святой апостол дошел и до Новгорода.

Святой Андрей много пострадал от язычников в городе Синопе близ Черного моря. Затем он основал церковь в Византии (нынешнем Константинополе). В греческом городе Патры первозванный ученик Христа сподобился положить жизнь за веру свою. В этом городе его благовествования и чудеса обратили ко Христу множество язычников, и в том числе брата и жену самого начальника области. Начальник, узнав об этом, велел заключить в тюрьму святого апостола; но в темницу и вокруг нее собирались верующие для молитвы и слушания слова; и число христиан все увеличивалось. Начальник призвал к себе Андрея и долго увещевал его отречься от Христа. «Как можно, – говорил он, – веровать в человека, который, как злодей, был распят на кресте?» Святой апостол объяснял ему, что Господь добровольно, из любви к людям, принял страдание; что Он смертью Своей примирил людей с Богом и даровал им вечную жизнь. Начальник не уверовал в спасительную истину и осудил святого Андрея на крестную смерть. С радостью приветствовал апостол крест, считавшийся у язычников орудием самой позорной казни, но освященный для христианина смертью Христа. «О, крест давно любимый! – воскликнул он, – возьми меня от людей и отдай меня Учителю моему; пусть тобой примет меня Тот, Кто тобой меня спас!»

Чтобы продлить мучения святого апостола, начальник велел привязать его ко кресту, а не пригвоздить. Народ вознегодовал, ибо успел полюбить апостола за его святую жизнь и спасительное учение. «За что страдает этот святой муж, этот друг Господень?» – восклицала толпа, негодовала и волновалась. Андрей же с креста своего поучал народ и увещевал его к кротости, говорил о любви к ближним, о прощении обид, о вечной жизни. «Не страшна смерть для тех, которые подвергаются ей за правду, – говорил он, – они ею достигают блаженного покоя; она страшна лишь для тех, которые в сей жизни рабы греха, ибо те идут на вечную казнь. Братья, не забывайте учения моего: любите веру истинную, храните заповеди Господа Иисуса Христа». Два дня и две ночи уже висел на кресте ученик Господень; и следуя примеру Божественного Учителя, произносил лишь слова любви и прощения; на третий день народ наконец с угрозами и криком потребовал от начальника, чтобы его сняли со креста. Начальник, испугавшись волнения, сам пришел на место казни и велел воинам своим снять святого мученика; но Андрей с молитвой предал душу Богу.

Святой Иоанн Богослов, возлюбленный ученик Господа, во исполнение завета Божественного своего Учителя, оставался охранителем Его Пречистой Матери и потому не отлучался из Иерусалима до самой Ее кончины, последовавшей в 48 году, когда, согласно преданию, апостолы, восхищенные облаком, чудным образом прибыли из разных стран в Иерусалим и сделались свидетелями небесной славы Пречистой Девы. Святой Иоанн Богослов просвещал своим благовествованием все области Малой Азии, главным же его местопребыванием был город Ефес. Отсюда во время великого гонения, воздвигнутого императором Домицианом, он был вызван в Рим, где сподобился быть исповедником за Христа. Долго убеждали святого старца отречься от христианской веры; били его жестоко, думая истязаниями вынудить отречение; но Иоанн среди мучений оставался верен Божественному Учителю своему. Заставили его выпить отравленное ядом питье; но отрава не подействовала на него, по слову Спасителя, обещавшего ученикам: и если что смертоносное выпьют, не повредит им (Мк. 16: 18). После этого повергли святого апостола в котел с кипящим маслом; но и тут он остался здрав и невредим. Присутствующие, изумленные чудом, стали восклицать: «Велик Бог Христианский!» Тогда Домициан, убедившись, что истязания бессильны над человеком, которого так чудесно охраняет невидимая сила, велел отвезти Иоанна на заточение на остров Патмос, близ берегов Малой Азии.

Но и на далеком пустынном острове святой Иоанн не чувствовал себя одиноким – с ним была любовь Того, за Кого он смолоду был готов отдать и жизнь, и душу свою – и здесь эта любовь посетила его в таинственно чудном видении, в котором ему дано было узреть небесную славу Господа, созерцать Его благость, ощутить Его любовь к Церкви и к людям Своим и наконец постичь неземным испытанием красоту Иерусалима Нового, т.е. Царствия Небесного! По повелению Божию Иоанн описал это чудное откровение; оно дошло до нас в священной книге, называемой Апокалипсисом или Откровением святого Иоанна. Кончая описание чудесного видения своего, он восклицает: Ей, гряди, Господи Иисусе (Откр. 22: 20). Эти слова его выражали, как томилась его душа по Тому, Кого он так любил на земле! Но ему предстояли еще долгие годы труда. Император Домициан был убит, наследник его, Нерва, вызвал из ссылки всех изгнанных христиан, и Иоанн возвратился в Ефес к великой радости своей паствы.

В это время страшные ереси или ложные толкования святых истин веры начали вкрадываться в общества христиан, и эти лжеучения распространились особенно в Малой Азии. Появились лжеучители, которые стали отвергать самую сущность христианства – искупление человека смертью Сына Божия: одни отвергали Его Божественность, другие – Его человечность и почитали Его за духа, имевшего только призрачный образ человека. Иоанн негодовал и скорбел, стараясь всеми силами оградить своих от лютых волков не щадящих стада (Деян. 20: 29). Тогда пресвитеры Ефесской Церкви и многие из христиан приступили к нему с мольбой изложить им учение о Христе так, как он принял его от Самого Божественного Учителя. Предание говорит, что он наложил на христиан пост, и сам, с учеником своим Прохором, удалился на гору, на которой пробыл три дня в посте и беспрерывной молитве; наконец, вдохновенный свыше, велел Прохору записывать со слов его, что внушал ему Дух Святой. Так было написано Евангелие, которое начинается величественным исповеданием Божества Христа Бога, Слова Единосущного с Богом Отцом, и как Он, Творец мира. И Слово стало плотию, – возглашал в опровержение еретикам вдохновенный евангелист, – и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца (Ин. 1: 14).

До конца жизни своей святой Иоанн продолжал посещать собрания верующих – он был так слаб, что ученики приносили его на руках – не доставало у него сил говорить, как прежде, поучения, – он только с любовью останавливал свой взор на окружающих, повторяя тихим голосом то слово, которое он принял от своего Господа: «Дети, любите друг друга». Ученики спрашивали: «Отчего ты повторяешь все одно и то же слово?» «Оттого, – отвечал он, – что это одно слово все в себе содержит».

Святой Иоанн почил в Господе уже в первых годах второго столетия. В продолжение долгой жизни своей он образовал многочисленных учеников, которые ревностно распространяли Христово учение и всей жизнью являли пример христианской добродетели. Самые известные из учеников Иоанна были святой Игнатий Богоносец и святой Поликарп, епископ Смирнский.

С Иоанном Богословом кончается первый век христианства, век апостольский. Все очевидцы Слова жизни почили в Господе; но оставили учеников, которым сообщили власть, данную им Господом: благовествовать слово, совершать таинства, вязать и разрешать, научать все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа (Мф. 28: 19). Они оставили писания, источник отрады, утешения и наставления для человечества до скончания века. Многочисленные ученики апостолов продолжали ревностно дело благовествования. Святых мужей, получивших наставление непосредственно от апостолов, церковная история именует мужами апостольскими. Таковыми мужами апостольскими считаются: святые Варнава, Климент и другие.

Святой Варнава, друг и спутник святого Павла, с которым положил основание Церкви в Антиохии, благовествовал на Кипре, в Милане и скончался мученической смертью на Саламине. Мы знаем, что он один из первых продал имущество свое для того, чтобы раздать деньги нуждающимся, и что он был прозван апостолами сыном утешения (Деян. 4: 36), потому что имел особый дар утешать скорбящих.

Святой Климент родился в Риме, в богатом и знатном семействе, бывшем в родстве с самим императором. Странная судьба, постигшая семейство его, омрачила печалью его детство и его раннюю молодость: когда он был еще малым ребенком, мать его и двое старших братьев предприняли далекое путешествие, и с самой той поры о них больше ничего не было слышно; отец, удрученный горем, оставив в Риме своего младшего сына, отправился разыскивать жену и остальных детей и, узнав вскоре, что корабль, на котором они плыли, разбился о скалы, не имел силы возвратиться в дом свой; многие годы все они, спасенные и хранимые Промыслом Божиим, были рассеяны и оплакивали друг друга как погибших.

Климент же рос один. Роскошь окружала его; но молодая жизнь, не знавшая ласки и любви матери, не знала и радости, и бе печален всегда, сказано о нем в его житии. Он тщательно изучил все философские учения того времени, но не находил в языческой мудрости ни опоры, ни отрады. Часто размышляя с тоской о кончине родителей своих и всех своих присных, не находя никакой сладости в благах земных, он в смущении спрашивал себя: есть ли жизнь иная, лучшая – после этой кратковременной жизни?.. С каждым годом он становился мрачнее и задумчивее – ему минуло 24 года, когда в первый раз он услышал о Христовом пришествии в мир: разом душа его озарилась светом и распалилась желанием неизреченным узнать ближе это учение о Христе. Он оставил дом свой, все свои богатства, и поспешил в Иудею, где слышал, что еще проповедовали святые апостолы. Первые слова благодати услышал он от святого апостола Варнавы, а Святое Крещение принял от апостола Петра и с той поры стал его учеником. Вместе с ним он направился обратно в Рим. На пути Господь послал ему радость: он чудным образом обрел всех членов своей семьи и всех их обратил в веру Христову.

В Риме Климент был участником всех трудов святого апостола Петра, в терпении и любви благовествовал вместе с ним слово Божие. Перед своей мученической кончиной апостол Петр поставил его епископом города Рима, и долго он опытной рукой направлял корабль Церкви Христовой среди волнений и бурь. Памятником его деятельности на пользу Церкви оставалось его послание к Церкви Коринфской, в которой еще при жизни святого апостола Павла образовались различные религиозные партии; одни называли себя учениками Павловыми, другие Петровыми, иные Христовыми, а некоторые совсем отложились от иерархии и отказались признавать ее власть. В своем послании святой Климент, проникнутый духом апостольской любви и кротости, убеждает своевольных коринфян смириться, покаяться и покориться своей иерархии, доказывая им, что все церковное устройство имеет происхождение божественное. Это послание святого Климента было в большом уважении в древней Церкви, так что читалось при богослужении наравне с Книгами Апостольскими.

Нравственное действие святого Климента простиралось не только на простой народ, но и на людей знатных и ученых. Частые случаи обращения им в христианство знатнейших граждан Рима возбудили гнев императора Траяна: святой Климент был сослан в Херсонес Таврический на работы в каменоломнях. Прибыв туда, он нашел готовое дело, к которому приложил душу свою: на рудниках было многое множество христиан, осужденных на тяжкие работы, и все эти несчастные, скорбные, забытые, горем убитые люди почувствовали силу его молитвы за них. Не их одних его слово любви озарило радостью надежды – множество язычников уверовали и крестились. Чтобы прекратить это движение, император Траян приказал прибегнуть к пыткам и казням, но, видя радость, с которой эти люди все шли на мучение за Христа, решил не губить столько народа, а предать смерти одного. Святой Климент сподобился мученической кончины: на ладье отвезли его далеко в море и там потопили. На берегу стоял народ, напутствуя его молитвами и горьким рыданием. Святой апостол Павел в своем Послании к Филиппийцам, упоминая о святом Клименте, причисляет его к тем, которых имена – в книге жизни (Флп. 4: 3).

Спустя много веков его святые останки были обретены просветителями славян Кириллом и Мефодием. После апостола Андрея святой Климент был первым проповедником христианской веры в отдаленном краю отечества нашего, откуда впоследствии воссиял и на всю Россию свет истинный.

Святой Игнатий Богоносец. Церковное предание как бы тихим сиянием осветило имя святого Игнатия, повествуя о нем следующее: Егда бе еще младенец, и Христос Господь, на земли с человеки живый, народы о Царствии Божий учаше, – Господь воззре нань и призва к Себе, и объем и, наруце взем, рече: аще не обратитеся и будете яко дети, не внидите в Царствие Небесное: и иже аще приимет отроча таково во имя Мое, Мене приимет. И того ради святый Игнатий – Богоносец наречен бысть, яко носим бе руками Бога воплощенна – и сего ради, яко и он ношаше Бога в сердце своем, и во устах своих пронесе имя Божие перед языками и цари (Четьи-Минеи).

Смолоду святой Игнатий был учеником святого апостола Иоанна Богослова, слушателем святого апостола Петра, был, как говорит о нем святой Иоанн Златоуст, и «общником их и в речах, и в том, что неизреченно». Сам апостол Иоанн Богослов рукоположил его во епископа Церкви Антиохийской, и этой Церковью он управлял более тридцати лет.

Времена были тяжкие: свирепствовало гонение, воздвигнутое на христиан Домицианом, возникали ереси, которые могли поколебать веру в истину Христова учения. Святой Игнатий во время своего великого служения Богу и людям проявил, по словам святого Иоанна Златоуста, все добродетели, какие только возможны для человека. Непрестанным учением, молитвой и любовью он оберегал паству, вверенную ему Богом, «чтобы не потонул кто-либо из малодушных или неопытных». Он любил красоту церковного богослужения и особенно о ней заботился. Он ввел в Антиохийской Церкви торжественное антифонное пение на два лика и постоянно в своих поучениях указывал на силу общественной молитвы, совершаемой в духе единения, мира и любви: «Если молитва того или другого, – писал он, – имеет великую силу, то тем более молитва епископа и всей Церкви». Все наставления свои он преподавал в духе любви и крайнего смирения: «Я сам не совершен во Христе, а говорю вам, потому что любовь моя к вам не позволяет мне молчать».

Умилительно, что в последнем своем послании к христианам Римской Церкви он их просит молиться за его Антиохийскую Церковь, веруя, что Тот, Кто сказал: Я есмь пастырь добрый (Ин. 10: 11, 14), Сам посетит ее и попечется о ней.

В 107 г. император Траян, отправляясь на войну с парфянами, прибыл в Антиохию, и ему было донесено, что в торжественной встрече, сделанной от города, не приняли участия христиане, а на епископа Игнатия указано, как на главного в этом виновника. Сделан был допрос, и последовало решение императора: «Игнатия приковать к воинам и отправить в Рим на съедение зверям для увеселения народа». Велика и неутешна была скорбь его паствы, со слезами и рыданием провожали они его. Труден был путь узника во имя Господа, жестоко с ним обращение десяти воинов, сопровождавших его, но любовь и преданность обратили этот скорбный путь как бы в величавое шествие к принятию победного венца: всюду толпы христиан встречали святого епископа, желая принять его последнее благословение, слышать от него последнее наставление; многие церкви высылали к нему своих представителей, чтобы приветствовать его и иметь радость послужить ему. В ответ на все эти умилительные изъявления любви, святой Игнатий во время пути написал семь посланий, из которых самое замечательное было вызвано опасением, что на самом месте казни, в самом Риме, христиане возымеют желание спасти его от той смерти, навстречу которой он шел так радостно. «Я узник во Христе, – писал он, – и молю Бога, чтобы Он помог мне воспринять до конца жребий мой... Боюсь любви вашей... Мне хорошо идти ко Господу – любовью вашею не мешайте мне...»

«Господа желаю, Сына истинна Бога и Отца, Иисуса Христа. Того ищу, Кто за нас умер и воскрес!»

«Простите меня, братие! Не мешайте мне идти к жизни – Иисус бо есть жизнь вечная!»

«Кто Христа имеет в себе, тот поймет меня».

«Пишу к вам полный жизни, объятый любовью к Иисусу Христу, желанием умереть за Него! Моя любовь распята на кресте, и нет больше во мне огня любви к миру сему. Помолитесь вместе со мной, чтобы Духом Святым я достиг!»

Вслед за письмом своим прибыл в Рим и сам святой епископ. С тихой скорбью встретили его христиане Римской Церкви – никто из них теперь не возражал ему... Он был прав, когда писал, что его поймут все, имеющие Христа в себе... Все вместе помолились одной коленопреклоненной молитвой, поручая друг друга любви Божией, прося Его даровать мир Церкви Его святой, каждому из них – силу подвигом добрым подвизаться (1Тим. 6: 12; 2Тим. 4: 7). – Затем, со слезами обняв святого Игнатия, оставили его в руках воинов, которые тотчас вовлекли его на казнь. Медлить было нельзя, праздничные игры приходили к концу, цирк был переполнен зрителями, с нетерпением ожидавшими своей потехи: зрелища казни святого старца.

С величественным спокойствием обратился святой Игнатий к народу и громко сказал: «Знайте, римские граждане, что не за злодеяние и преступление осужден я на смерть, но за веру во Единого Бога моего, Которого люблю! Я – пшеница Его, а зубами звериными измалываюсь, чтобы сделаться для Него чистым хлебом...» Едва успел мученик произнести эти слова, как на него накинулись два выпущенные льва и мгновенно растерзали его.

Это было 20 декабря 107 года. Христиане с благоговением собрали оставшиеся кости мученика и доставили их в Антиохию вместе с повествованием о его кончине, писанным очевидцами, Филоном и Агафоподом. Они следующими словами заключают рассказ свой: «Мы, видевшие это собственными глазами, всю ночь потом провели дома в слезах и с коленопреклонением и молитвой просили Бога утешить нас о случившемся. Когда потом мы немного заснули, некоторые из нас увидели блаженного Игнатия, стоявшего близ нас и нас обнимающего; другие видели его молящимся за нас; иные же облитым потом, как после великого труда, и предстоящим Господу. С радостью увидев это и сравнив сонные видения, мы воспели хвалу Богу».

Святой Поликарп вместе с Игнатием Богоносцем был учеником апостола Иоанна Богослова. Быв рукоположен от самого Апостола во епископа Смирнского, он отечески пас Церковь более сорока лет и пережил несколько гонений. При начале гонения от Марка Аврелия взволновалась языческая чернь и потребовала казни святого епископа. Поли-карп сначала хотел остаться в городе, но потом склонился на просьбу близких ему людей и удалился в одно селение. Здесь, во время молитвы, было ему видение, что горит возглавие на его постели. Он сказал своим спутникам: «Я буду сожжен живым». Наконец место его убежища было открыто. Со словами: «Да будет воля Господня!» Поликарп сам вышел к своим преследователям и даже велел дать им угощение, попросив себе только несколько времени для молитвы, по окончании которой бодро отправился на место мучения. Вблизи города встретили его начальники римской стражи и стали убеждать к отречению от Христа: «Что худого сказать, – говорили они, – «господи (domine) кесарь», чтобы спасти себе жизнь?» Но святый Поликарп был непреклонен. При появлении его на городской площади чернь подняла страшный крик. В эти минуты, явственно для святого Поликарпа и окружавших его христиан, раздались слова: «Мужайся, будь непоколебим!» Проконсул сказал святому Поликарпу: «Пощади свою старость, одумайся, поклянись гением кесаря, произнеси хулу на Христа, и я тебя отпущу». Святой Поликарп отвечал: «Восемьдесят шесть лет я служу Ему и видел от Него только доброе: могу ли хулить Царя моего и Спасителя?» Проконсул стал грозить ему дикими зверями, костром и пр. Поликарп твердо стоял в своем исповедании, и радостно сияло лицо его. Толпа между тем неистово кричала: «Это учитель нечестия, отец христиан, хулитель наших богов – львам его!» Когда распорядитель зверинца в цирке объявил, что представление уже окончено, то раздались новые крики: «Сжечь Поликарпа!», и проконсул согласился на это требование. Тотчас натаскали бревен и дров, причем особенно усердно действовали евреи. Святого Поликарпа по обычаю хотели прикрепить к столбу железными скобами; но он стал просить, чтобы оставили его на свободе. «Тот, Кто даст мне силу терпеть сожжение, – сказал он, – поможет и без железных уз быть на костре неподвижным!» Поэтому привязали его к столбу только веревками. «С руками, связанными за спиной, – пишут очевидцы, – он походил на агнца, избранного в жертву благоприятную Господу. Пред самым временем зажжения костра святой Поликарп произнес молитву, в которой благодарил Бога за то, что Он причитает его к сонму Своих мучеников. Когда костер был зажжен, то, к всеобщему удивлению, пламя вздулось, как бы от сильного напора ветра, и окружило мученика наподобие сияния; в воздухе носился аромат ладана, или благоуханных кореньев».

Очевидцы страданий святого мученика, описав в письме все, нами рассказанное, кончают так послание свое: «Язычники не знают, что мы не можем отступить от Христа, пострадавшего за спасение всех, и поклониться кому-либо другому. Ему мы покланяемся как Сыну Божию; а мучеников достойно любим как учеников и подражателей Господа; любим за их неизменную приверженность к своему Царю и Учителю. Да сподобимся и мы быть их общни-ками и соучениками!»

Придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего (Лк. 19: 43, 44).

Как точно и буквально сбылись эти слова Иисуса Христа над преступным народом! Еще живы были слышавшие Христа Спасителя, в последний раз восклицавшего в храме: Се, оставляется вам дом ваш пуст (Мф. 23: 38), как уже предсказанные Им бедствия пришли и разразились.

Первым и самым тяжким бедствием для иудеев были правители их, достойные наместники императоров Калигулы, Клавдия, Нерона. Они сменяли один другого, усиливая жестокости и грабительства предшественника, пока, наконец, в лице Гессия Флора, последнего прокуратора Иудеи, не соединились все низкие страсти. Побуждаемый корыстолюбием, он безнаказанно грабил и убивал граждан, и, наконец, коснулся и до сокровищ храма Иерусалимского. Тогда народ, подстрекаемый зилотами (ревнителями), в безумном ослеплении решился сам вступиться за себя и отрекся от повиновения кесарю: возмущение охватило всю Палестину. Это было в 67 г.

Начались бедствия, предсказанные Иисусом Христом, и Промысл предвозвестил их страшными знамениями на небе и на земле. Еще прежде восстания Иудеи, страшные землетрясения, разрушившие целые города в Италии и Вифинии, ужасный голод, предсказанный пророком Аггеем и опустошивший Рим, Грецию и Палестину, язва и междоусобия, казалось, предвозвещали приближение Великого Суда Божия. Комета, целый год виденная над Иерусалимом в образе меча, свет, около часа виденный ночью во храме вокруг жертвенника, видение колесниц и войска на облаках, наконец, в день Пятидесятницы, при входе священников в храм, шум и голос: пойдем отсюда, вызывавший христиан из погибающего Иерусалима за Иордан, в Пеллу, давали знать, что исполнение суда Божия имеет быть вскоре (Лк. 21: 11). Первые действия римского войска против осажденного города не имели успеха и только ободрили мятежный народ. Но Нерон послал в Палестину лучшего своего полководца Веспасиана, и страшные римские легионы вызваны были отовсюду на Иерусалим. Между тем, по смерти Нерона, Веспасиан сам стал императором, а покорение Палестины довершено было сыном его Титом.

При первом известии о мятежных действиях в Иудее чернь во всей Римской империи начала истреблять иудеев страшными казнями. Повсюду они погибали десятками тысяч. Военная сила захватила всю землю Израилеву. Кого буря войны застигала на кровле дома, тот не успевал уже спастись, если заходил еще в дом за имуществом; кто был на поле, тот не мог уже возвратиться домой за одеждами. Никому не было пощады; кто избегал меча, того продавали в рабство. Тучи бедствий нависли над самим Иерусалимом, – и еще в такую пору, когда туда по случаю праздника Пасхи собралось более двух миллионов народа. В Иерусалиме, окруженном со всех сторон римским войском, начались ужасные бедствия: съестные припасы были скоро истреблены, и настал такой страшный голод, что одна мать, терзаемая голодом, заколола и съела свое новорожденное дитя. Развились болезни, люди умирали в таком множестве, что некому и негде было их хоронить. Более 150 000 трупов было выкинуто только в одни из городских ворот. Многие из евреев бежали вон из города, прямо в руки неприятеля, и их распинали на крестах. Более 500 крестов стояло вокруг города с распятыми евреями, и видимо исполнилось безумное их заклятие: «Кровь Его на нас и на чадах наших». Наконец, не достало и дерева для крестов.

После долговременной осады и бесполезных переговоров о сдаче Тит назначил приступ, приказав воинам беречь храм, считавшийся чудом искусства. После кровопролитных приступов римские легионы одолели тройной ряд стен с 90 башнями, защищавшими Иерусалим, и язычники вошли в святилище Бога Израилева. Но на этом месте давно уже стояла «мерзость запустения», и великолепному храму не суждено было сохраниться. Римский солдат, защищаясь от неприятеля, бросил в него пылающую головню; от нее запылал храм, и все здание погибло со всеми своими сокровищами. Иерусалим был разрушен со всеми своими твердынями.

Прошло около 70 лет после этого ужасного опустошения; песни левитов давно уже смолкли, и жертвы прекратились, но иудеи все еще питали надежды обновить развалины Иерусалима и храма. Обольщенные появлением нового лже-мессии, они опять подняли знамя бунта против римлян, и опять полились реки крови. Император Адриан решился окончательно уничтожить еврейский народ. Иерусалим снова взят был римлянами; 580 тысяч иудеев погибло, город разрушен совершенно, а по развалинам храма, по повелению императора, прошел плуг. Здесь окончательное исполнение слов Спасителя о храме Иерусалимском: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено (Мф. 24: 2). Новый город с новыми жителями, с новым именем и богами возник на развалинах Иерусалима, а иудеи навсегда изгнаны из него; им запрещено даже приближаться к нему, а позволено только в один известный день, издали, с Елеонской горы посмотреть на город отцов своих. «В этот день, – говорит блаженный Иероним, – толпы старцев, покрытых рубищем, женщин, одетых в траур, с большими усилиями взбирались на Елеонскую гору, и когда устремляли оттуда взоры свои на великолепный город Адриана, слезы потоками лились из глаз их; только одни рыдания и стоны слышны были на этой священной горе, и за это позволение плакать в виду Иерусалима они должны были расплачиваться золотом с солдатами и трибунами! Таким образом те, которые некогда купили у Пилата кровь Иисуса Христа, должны были теперь, по закону ужасного возмездия, покупать у римлян позволение проливать слезы!»

Так исполнились древние пророчества о народе еврейском. Вот что писано о нем было еще в ветхозаветных книгах пророка Моисея:

За то, что ты не служил Господу Богу твоему.., будешь служить врагу твоему... в голоде и жажде и наготе и во всяком недостатке (Втор. 28: 47, 48).

Пошлет на тебя Господь народ издалека, от края земли: как орел налетит народ, которого языка ты не разумеешь, народ наглый, который не уважит старца и не пощадит юноши (Втор. 28: 49, 50).

И рассеет тебя Господь Бог твой по всем народам от края и до края земли... но и между народами не успокоишься, и не будет места покоя для ноги твоей (Втор. 28: 64, 65).

Сбывались слова Спасителя: наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу (Ин. 16: 2).

Радостно и восторженно старые и молодые, богатые и бедные шли на смерть, так как смерть была для них – жизнью.

Гонения на христиан, как уже было сказано выше, начались с царствования императора Нерона. В последующие за тем времена степень гонений зависела то от произвола, то от воззрения и характера государей. Император Траян был правителем справедливым и мудрым, но на христиан смотрел с точки зрения язычника, и первый издал о них положительный закон. По этому эдикту все обвиняемые в принятии христианства подлежали строгому наказанию. Но розыски и доносы этим законом воспрещались.

При императоре Адриане этот закон не был изменен, с той только особенностью, что нападки на христиан сделались чаще и ожесточеннее; нередко даже судить обвиняемых становилось затруднительным, так как яростная толпа требовала немедленной их казни! Император, возмущенный подобными беспорядками, издал дополнительный закон, который ограждал христиан, по крайней мере, от самоуправства черни. В царствование императора Марка Аврелия произошла существенная перемена в отношениях римского правительства к христианам: доселе правительство не разыскивало и не преследовало их, только производило над ними суд, когда их обвиняли и приводили пред судилище; теперь же оно само начинает их преследовать, и новый эдикт императора повелевает: всюду христиан разыскивать, убеждать их отказаться от своих заблуждений, а если они останутся непреклонными, предавать пыткам, которые прекращать тогда только, когда они поклонятся богам. Жестоко и страшно было гонение в это царствование!..

Затем следует целый ряд императоров, из которых иные по равнодушию, другие по убеждению не возобновляли последовательного гонения на христиан. Но если некоторые государи и были лично благосклонны к христианам и старались не давать воли ненависти народа, ненависть эта становилась все сильнее и сильнее и ждала случая проявить себя. Случай этот представился, когда римский престол занял император Декий, человек, способный на всякое злодеяние. Он был истинным ненавистником христиан и решил истребить их совершенно.

В 250 году был издан и разослан ко всем областным правителям страшный эдикт, по которому в определенное время все христиане известной области должны были являться в назначенное место и тут же приносить жертву богам...

Преследование, которое началось со дня обнародования этого эдикта, превосходит своей жестокостью все предшествующие гонения. Толпами шли христиане на предназначенные места мучения, иные претерпевали страшные пытки и оставались в живых, но в большинстве были замучиваемы до смерти...

Вопреки всем врагам Церковь росла и множилась, бойцы ее не изнемогали, и после каждого нового нападения врага точно входили они в силу... И ученый языческий мир, который в свою очередь восстал на них, победить их не смог.

Не ограничиваясь насмешками и ругательствами над христианством, многие знаменитые ученые разных философских школ предприняли труд в научных сочинениях научно доказать его несостоятельность, и грубым толкованием того, что было христианину заветно и дорого, подорвать основы Церкви.

Тогда в защиту Церкви выступили из среды самого язычества обращенные ученые и даровитые мужи. Познав истину учения Христова, они предприняли оправдать ее и перед римским правительством и перед обществом языческим от клевет, возводимых на нее врагами. Эти христианские писатели называются апологетами, а сочинения их носят общее название апологий (что значит – защита, оправдание).

Самые замечательные из них: Иустин Философ и Мученик, Ориген и Тертуллиан. Святой Иустин и Тертуллиан родились язычниками и язычниками долго оставались, но когда познали учение Христово, так же как и Ориген, возлюбили это учение и бесстрашной твердой защите его посвятили всю жизнь.

Святой Иустин родился около 105 года. Родители его были язычники, и потому он получил воспитание в среде, чуждой христианству. Обширное научное образование не удовлетворяло Иустина – душа его жаждала Бога, а в философских учениях он напрасно искал ответа на вопросы о вере. К христианскому учению внимание его было впервые привлечено тем мужеством, с которым христиане шли на смерть. Он слышал и отчасти сам верил обвинениям, возводимым на христиан; но когда он стал вглядываться глубже и внимательнее, то понял, что христиане не страшатся не только смерти, но и всего того, чего обыкновенно страшатся люди – понял, что христианство в сердцах этих людей создало новый образ красоты и совершенства, образ доступный не одним ученым и разумным, но и людям простым, смиренным и нищим духом, и что тысячи и десятки тысяч готовы умереть за веру во Христа, «Который есть сила неизреченного Бога».

Постепенно окрыляясь, душа его готовилась к принятию высшей истины.

Сам Иустин в одной из своих книг рассказывает о своем таинственном свидании с неведомым старцем на пустынном берегу моря, куда он однажды удалился, чтобы в тишине предаться своим размышлениям. Этот старец величавого, но кроткого вида при первой встрече с ним точно овладел его душою: долго длилась их беседа, и старец закончил ее следующими словами: «Во времена отдаленные от нас, ранее всех философов, жили мужи святые и праведные и угодные Богу, которых звали пророками. Они говорили, будучи научены Духом Святым, и предсказали то, что ныне и сбылось. Они возвестили людям истину; не зная страха, не ища себе славы, они говорили то, что слышали и видели, когда были исполнены Святого Духа. Писания их существуют поныне и содержат то, что должно знать истинному философу... Они прославляли Творца всего, Бога и Отца, и возвещали о посланном от Него Христе, Сыне Его... Только прежде всего молись истинному Богу, да отверзет тебе двери света – Он один может открыть их и открывает тем, кто с молитвой и любовью обращается к Нему». Сказав эти слова, старец скрылся, и Иустин уже больше никогда не видел его. «Но сразу, – продолжает он, – как бы огонь возгорелся во мне, я полюбил и пророков и всех тех, кто был близок ко Христу, я понял, что истинно все в словах Христовых, и что великая сила их наводит ужас на отступающих от них и дает мир и радость исполняющим их».

На тридцатом году жизни Иустин принял Святое Крещение. В Риме он открыл училище и все свои знания, все силы свои посвятил на служение Христову учению. «Кто может возвещать истину и не возвещает, тот будет осужден Богом», – писал он. Когда император Антонин открыл гонение на христиан, Иустин лично подал ему свою знаменитую «Апологию» или защиту христианского учения от языческих обвинений.

«К вам (к императору, сыну его, сенату и народу римскому), – говорит он, – обращаюсь я с моим словом и прошением за людей из всех народов, несправедливо ненавидимых и гонимых...

Нас называют безбожниками – сознаемся, что мы безбожники в отношении к мнимым богам, но не в отношении к Богу Истиннейшему, Отцу правды и всех добродетелей и чистому от всякого зла... Мы чтим благоговейным поклонением Его и Его Сына, а равно и Духа Пророчественного, воздаем сию почесть словом и истиной, открыто преподавая всякому, желающему поучиться, то, чему сами научены.

В нашей воле отречься при допросах, – только мы не хотим жить обманом. Мы желаем вечной и чистой жизни, мы стремимся к пребыванию с Богом.

Когда вы слышите, что мы ожидаем Царства, то напрасно полагаете, что мы говорим о каком-либо царстве земном, между тем как мы говорим о царствовании с Богом; это ясно из того, что при допросе мы признаемся, что мы христиане, хотя знаем, что нам за то предлежит смертная казнь.

Знайте, что истинно только то, что говорим мы, узнавши от Христа, от предшествовавших Ему пророков, которые древнее всех писателей ваших. Надо верить словам нашим не потому, что мы говорим сходное с ними, но потому, что говорим истину, как научил нас Иисус Христос, Единый собственно Сын Божий, Первенец и Сила, по воле Бога сделавшийся человеком».

Христиане нигде не могли чувствовать себя в безопасности; однако же Иустин продолжал открыто учить и проповедовать. Вскоре Иустин и с ним еще пять человек были обвинены в исповедании христианской веры и приведены на суд к префекту Рустику. Суд был коротким... Рустик обратился со следующими словами к Иустину: «Послушай ты, который называешься ученым и думаешь, что обрел истинную мудрость: если по всему телу будут бить тебя бичами, а потом отсекут голову, уверен ли ты, что взойдешь на небо?» «Да, я надеюсь получить обещанное Христом, – отвечал Иустин, – ибо я знаю, что Он милостив ко всем, до конца хранящим заповеди Его».

Тогда Рустик произнес смертный приговор. Перед казнью всех христиан жестоко били, а потом отсекли им головы мечом. Верующие похоронили тела святых мучеников.

Такой кончины уже давно ожидал святой Иустин. Он и прежде не раз повторял гонителям: «Знайте, вы можете убить нас, но погубить не можете».

Ориген (ок. 185 – 254) был сыном христианского мученика и, следовательно, христианин по самому своему происхождению. С ранних лет и сердце и ум его были направлены к тому, что впоследствии дало смысл и цель его жизни: маленьким ребенком он ежедневно заучивая наизусть места Священного Писания, изумлял отца своего своими вопросами о внутреннем смысле усвоенных им рассказов – точно с этих пор душа его навыкала понимать красоту таинственного и находить себе удовлетворение именно в том, что было сокровенного в Святом Слове. Вся жизнь Оригена прошла в изучении Слова Божия. Постоянное общение с миром духовным, близость того, что свято, наложило отпечаток какой-то особой чистоты на образ этого великого учителя первых веков христианства.

С семнадцатилетнего возраста началась его учительская деятельность. Сначала он давал частные уроки словесных наук лишь для того, чтобы спасти от нищеты свою семью, которая после мученической кончины его отца оставалась на его попечении. Затем, когда многие язычники, желавшие принять христианство, обращались к нему, чтобы он их научил истине – он сделался огласителем. Вскоре же его великие дарования и его ревность по вере были замечены епископом Александрийским Димитрием, который поручил ему должность катехета и начальника Александрийского огласительного училища. Всецело отдался Ориген новому своему служению. Ученики толпами стекались к блестящему молодому учителю, и число их постоянно увеличивалось. Приходили слушать его и те, которые искали выхода из заблуждений язычества, и те, которые яростно защищали правоту своего верования; приходили еретики, и философы, и люди праздного любопытства, и все чувствовали силу его убежденного слова – многие от него принимали то самое учение, которое пришли опровергать и хулить... Таким образом он обратил знатного ученого еретика Амвросия, который сделался с той поры первейшим его другом. Везде, где почитается имя Оригена, там с благодарностью вспоминается и имя Амвросия: все свое огромное богатство он посвятил на облегчение ученых трудов Оригена, когда, побужденный им же, Ориген решился предпринять великий, бессмертный труд свой – толкование и исследование текста Священного Писания. К этому труду, для которого потребовалось изучение и еврейского языка, Ориген приступил с чувством глубокого смирения и с сознанием, что один Бог может просветить ум его к разумению Писания. Вот что писал он к Амвросию, беспрестанно побуждавшему его заняться толкованием Библии: «Ты меня довел до сего, тогда как я, сознавая опасность, долго отказывался рассуждать о Священном Писании. Итак, ты будешь свидетелем моим перед Богом, когда Он будет испытывать жизнь мою и писания, с каким расположением принял я это на себя... Так как без Бога ничего не может быть доброго, особенно же разумения Святого Писания, то еще и еще прошу тебя молиться о мне и просить Бога, Отца всех, чрез Спасителя нашего и Первосвященника Бога Рожденного, дабы мог я верно исследовать».

В продолжение 27 лет занимался Ориген исследованием Ветхого Завета и писал толкование почти на все Святое Писание. Кроме того он написал множество сочинений по разным богословским и философским вопросам и апологии в защиту учения Христова. Самая замечательная из них – его ответ известному ученому Цельсу, который в своем сочинении «Истинное слово» систематично, научными приемами, пытался доказать призрачность всего того, на чем было построено верование христиан.

При своем обширном знании языческой философии и глубоком понимании Святого Писания Ориген, со спокойным сознанием своей силы и ничтожности доводов своего противника, опроверг все, что злобой и клеветой было возведено на христианство, и в заключение указал на то, что распространение христианства по всему миру, вопреки всем и всему, не есть призрак, но факт, признанный даже язычниками – громкое засвидетельствование истины Христова учения.

Много пришлось Оригену пострадать и от зависти и непонимания своих современников... Буря их негодования часто бушевала вокруг него, но он, исследуя Писания (Ин. 5: 39), в величавом спокойствии совершал свой великий подвиг труда и терпения, уповая на Того, Кто утишал и ветры, и море... Вся жизнь его была как бы одной непрерывной молитвой, одним непрестанным стремлением к общению с Невидимым!

Ориген смолоду жаждал мученичества за имя Христово; в гонении, воздвигнутом императором Декием, он сподобился принять великое страдание. Долго, страшно пытали его... Он все превозмог, но, измученный истязаниями, скончался скоро после того, как его освободили из темницы.

Он известен в истории Церкви под славным прозванием Дцамантова, что значит: непобедимый.

Тертуллиан считается одним из знаменитых писателей Западной Церкви. Он был сыном римского сотника и получил блестящее образование. Страстный и впечатлительный по природе, он с ранней молодости весь отдался увлечениям шумной, развратной жизни того времени. Наконец, беспокойство, уныние, отвращение к самому себе побудило его искать в христианстве тот мир, которого мир не мог ни дать ему, ни отнять у него. Все, что было чистого, доброго в нем, точно сразу воскресло в том чувстве покаяния, которое привело его к подножию Престола Божия. Сознание его собственной немощи не покидало его: в молитве и терпении он сберег душу свою (Мф. 10:39). Вслед за его обращением вскоре последовало и его крещение. В силу и действительность Крещения он имел глубокую, непоколебимую веру и готовился к нему со страхом и великой радостью.

По принятии Крещения Тертуллиан все свои богатые дарования, блестящий ум, энергию, образование посвятил на служение христианскому учению, в котором он нашел возрождение.

В своих знаменитых апологиях, Тертуллиан с увлекательным красноречием объясняет и отстаивает учение Христово и нравственную красоту христианской жизни.

Как в пылу своей юности не мог он противиться искушениям, так и в преклонном возрасте не устоял от увлечений и впал в некоторые заблуждения, осужденные Церковью. Однако Церковь отнеслась к нему снисходительно и, несмотря на его заблуждение, считает его одним из своих учителей.

Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби (Мф. 10: 16). Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить (Мф. 10: 28). В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16:33).

В этих словах Господа точно предначертана вся история мученичества. В 284 году вступил на императорский престол Диоклетиан, с именем которого связано последнее великое гонение на христиан.

Осознав, как трудно одному управлять громадной Римской империей, на окраины которой производили постоянные набеги варварские народы, Диоклетиан выбрал себе соправителем одного из своих полководцев Максима и поручил ему западную половину Империи, предоставив ему титул августа. Затем он избрал еще двух помощников в управлении, дав им титулы кесарей – Констанция Хлора для Западной империи, Галерия для Восточной. Жестокий кесарь Галерий был злейшим врагом христианства. Находясь под влиянием своей матери, грубой и суеверной женщины, он был упорно предан язычеству и христиан ненавидел всем существом своим. Как подчиненный кесарь, он не мог сам воздвигнуть всеобщего, открытого гонения, но вскоре сумел совершенно подчинить своему влиянию больного, престарелого императора и возбудил в нем такое же чувство ненависти, выставив перед ним христиан мятежниками, презрителями религии и царской власти, готовыми на поджигательства и всякое преступление. Решено было искоренить христианство со всеми его учреждениями и храмами к положенному сроку, и обнародован следующий эдикт: «Все богослужебные собрания христиан запрещаются. Христианские храмы должны быть разрушены; списки Святого Писания должны быть отбираемы и сжигаемы; все христиане лишаются своего достоинства и гражданских прав; у христианских рабов отнимается навсегда надежда на освобождение; при суде над христианами дозволяются всякие пытки без принятия от них жалоб...»

В 303 году, 23 февраля, в день великого языческого праздника этот эдикт вступил в силу – в этот же день великолепный Никомидийский храм был разрушен до основания, святые книги отняты и сожжены... Вслед за тем начались ужасы, которые и изобразить трудно. «Если бы у меня, – пишет один из современников, – была сотня уст и железная грудь, то и тогда я не мог бы исчислить всех родов мучений, претерпленных верующими». Свирепство доходило до такой степени, что изувеченных лечили, чтобы снова мучить, мучили в одном месте от десяти до ста человек в день без различия пола и возраста. «Я сам был очевидцем этого, – говорит историк Евсевий, – так что железо притуплялось и ломалось, и сами убийцы, утомившись, поочередно сменяли друг друга». И на Востоке, и на Западе, в Египте, Сирии, Палестине, Малой Азии, в Африке и Италии, везде вновь воздвигнутые храмы Божий разрушались, сжигались священные книги, и страшно умножалось число святых мучеников.

Из необозримого числа христианских мучеников и мучениц времен гонения представим хотя бы несколько примеров.

В Карфагене пострадали святые мученицы Перпетуя и Фелицитата. Они готовились принять Святое Крещение, когда их схватили и привели на суд. Вивия Перпетуя была знатная и богатая вдова, всего 22 лет от роду: мать-христианка научила ее вере; Фелицитата – ее служанка. Перпетуя сама описала допросы и заточение свое в темнице. Отец ее был язычником и вместе с судьями умолял ее отречься от Христа; но мольбы его, как и угрозы судей, были тщетны.

Допросы продолжались несколько дней, и в продолжение этого времени все обвиненные нашли средство принять свое крещение. Это исполнило их еще большей ревностью; они только молили Бога, чтобы даровал им силу все перенести за имя Его. Вскоре их всех заключили в темницу.

«Я ужаснулась, – говорит святая исповедница, – никогда я не была в столь ужасной темноте. Тяжелый день! Томительная духота от множества заключенных, жестокое обращение приставников и, наконец, мучительная тоска о ребенке...» Верующие, подкупив стражей, нашли возможным несколько облегчить страдания юной исповедницы. Она поспешила воспользоваться данной ей льготой, чтобы кормить свое дитя. Наконец ей дозволено было взять его к себе в тюрьму. «Темница стала теперь для меня дворцом», – говорит обрадованная мать, лаская своего малютку. В темницу пришел к Перпетуе престарелый отец, и начались для нее жестокие испытания. Отец не приказывал своей дочери, а просил ее, умолял, падал перед ней на колени, убеждая ее отречься от веры, целовал ей руки и обливал их слезами. «Умилосердись над моей сединой, – говорил он своей дочери, – не делай меня предметом поругания. Посмотри на свою мать, братьев, сына; ему не жить без тебя!» С невыразимой тоской смотрела на отца святая Перпетуя и, оставаясь непреклонной в истине исповедания, истощалась в усилиях сколько-нибудь умерить скорбь его. «Не скорби, отец, – говорила она, – будет то, что угодно Богу; мы зависим не от себя, а от воли Его».

Вот что пишет она сама о публичном допросе. «Множество народу собралось на это зрелище. Нас привели и поставили на какое-то возвышение. Сначала стали спрашивать моих товарищей. Когда дошла очередь до меня, подошел ко мне отец с грудным моим ребенком на руках и, отведя меня в сторону, стал говорить: «Пожалей ребенка!» Стал говорить и проконсул: «Сжалься хоть над своим ребенком, принеси жертву за здравие императора». «Не могу», – отвечала я. «Так ты христианка?» «Да, я христианка». Отец ни за что не хотел оставить меня и беспрестанно уговаривал, чтоб я отреклась от веры: проконсул приказал столкнуть его вниз и наказать розгами. Этого я не могла вынести – лучше бы меня били, а не его. Наконец проконсул произнес приговор: нас осудили бросить зверям на съедение. Мы вернулись радостные в свою темницу».

За три дня до казни Фелицитата в тюрьме родила дочь и жестоко мучилась родами. «Ты страдаешь теперь, – говорил ей тюремщик, – что же будет, когда звери станут терзать тебя?» «Теперь, – сказала ему мученица, – я страдаю одна и кричу от боли, а тогда не я одна буду выносить муку: Тот, за Кого стану страдать, укрепит меня».

«Наконец, – продолжает рассказ, – настал день победный, повели мучеников из тюрьмы в амфитеатр. Они шли, как на праздник. Перпетуя – последняя, тихо, величаво, точно матрона христианская, возлюбленная Богом, шла опустив глаза, а вся толпа вперила на нее взоры».

Перпетую и Фелицитату раздели донага и окутали сетью, но народ вступился за них и потребовал, чтобы их одели. Выпустили на них бешеного быка – он подхватил на рога Перпетую и отбросил далеко. Она встала и, готовясь снова навстречу зверю, спешила прикрыть разорванными лоскутьями наготу свою и завязать себе волосы, «для того, – поясняет рассказ, – что мученик должен быть прибран и украшен, не должен, идя на победную славу, быть в растерзанном виде, свойственном похоронному трауру». Перпетуя, уже раненая, забыв о своей боли, стала поднимать лежавшую Фелицитату, и обе жены обнялись нежно посреди арены. Зрители были тронуты, так что мучениц увели по требованию народа, но лишь затем, чтобы они оправились для решительной казни. Их вывели снова вместе с остальными на середину арены, и тут гладиаторы закололи их копьями.

Молодой воин, очень любимый царем, по имени Георгий, бесстрашно обличал суетность идолопоклонства, и самые жестокие истязания не могли склонить его отречься от Христа, как того требовал Диоклетиан. Бог помогал молодому христианину, чудесно врачуя его раны и даруя ему власть творить чудеса. Эти дивные проявления силы Божией изумляли язычников, и многие из них обращались. Супруга Диоклетиана, царица Александра, пораженная дивной силой Божией, громогласно исповедала, что и она христианка; она была осуждена на казнь, но предала душу Богу прежде, чем ее коснулся меч. Юный воин претерпел казнь и славен в нашей Церкви под именем великомученика Георгия Победоносца.

Другой молодой воин по имени Севастиан, из дворцовой стражи, посещал темницы, где содержались христиане, ободрял узников и славил подвиг их. Два брата, осужденные на казнь за исповедание веры Христовой, склонились было к отречению, видя слезы родителей и жен своих. Севастиан увещаниями своими возвратил их к долгу и, обратив многих ко Христу, сам сподобился мученической смерти: его пронзили стрелами и потом забили до смерти палками. Вместе с ним пострадало великое множество христиан.

Святая Потамиена, молодая рабыня редкой красоты, была предана на казнь господином своим, который донес на нее, что она христианка. Ее мучили ужасным образом и, наконец, медленно опустили в котел с кипящей смолой. Во время допроса и истязаний присутствовавший народ осыпал девицу ругательствами; но один воин по имени Василид, тронутый ее терпением и кротостью, старался, сколько мог, ограждать ее от оскорблений разъяренной толпы. Потамиена поблагодарила его и обещала, что по смерти станет молить Господа о спасении его. Прошло несколько времени. Однажды товарищи Василида по какому-то случаю требовали от него клятвы. Он сказал, что клясться не может, потому что он христианин. Ему не поверили, – подумали, что он шутит; но он повторил исповедание свое, и его отвели к судье. И тут Василид продолжал утверждать, что он христианин, и судья велел заключить его в темницу. Некоторые христиане, услышав об этом, посетили его и расспрашивали о причине такого внезапного обращения. Василид рассказал им, что, через три дня после казни Потамиены девица явилась ему и, возложив на голову его венец, сказала, что она исполнила обещание свое, и что он скоро умрет за имя Христа. Василид в темнице принял Святое Крещение и вскоре затем был казнен как христианин.

Вот еще трогательная повесть о чудесном обращении одного комедианта по имени Генес. Осмеивая христиан, он на сцене, для забавы царя и народа, представлял таинства христианского богослужения; все смеялись, дивясь искусству его. Вдруг, по милосердию Господа, луч небесной благодати коснулся души его; он воскликнул: «Я верую и желаю креститься». Зрители продолжали смеяться; но Генес повторил исповедание свое и, обратясь к товарищам, сказал им, что вовсе не шутит, а желает принять Святое Крещение, потому что познал истину христианской веры. Повели комедианта к царю; и он опять сказал, что верует во Христа; что пока он осмеивал таинства веры, ему было чудное видение; что он видел Ангела, омывающего в воде Крещения книгу, в которой были вписаны все согрешения его, и что он хочет быть христианином. Ни увещания, ни угрозы, ни мучения не поколебали его твердости, и он был казнен.

Святая Анастасия Узорешительница. В темнице был, и вы пришли ко Мне (Мф. 25: 36): глубоко проникло это слово в душу святой Анастасии. Все горе своей разбитой молодой жизни, связанной с человеком жестоким и грубым, за которого ее насильно выдали замуж, она утолила в чувстве любви и сострадания к тем «забытым» людям, которыми переполнены были смрадные и ужасные темницы тогдашнего Рима.

Бодрая, светлая, образованная радостью, которую давала другим, она ежедневно обходила темницы, и везде встречали ее, как Божиего Ангела.

Но недолго была с ней благодать этого утешения: муж ее вознегодовал на нее и, опасаясь, что она все богатство свое расточит на заключенных, стал держать ее взаперти, приставил к ней стражу. Она доходила до отчаяния и писала своему бывшему воспитателю: «Моли за меня Бога, за любовь к Которому я страдаю до изнеможения...» Старец ей ответил на это: «Не забывай, что ходящий по водам Христос силен утишить всякую бурю: Но Он, встав, запретил ветру и волнению воды; и перестали, и сделалась тишина (Лк. 8: 24). Ты теперь стоишь как бы среди волн морских, в терпении ожидай Христа – Он придет к тебе... Свету всегда предшествует тьма; после смерти обещана жизнь; конец предстоит земной скорби, как и земной радости. Благословен от Бога тот, кто уповает на Него».

Вскоре святая Анастасия овдовела и получила свободу отдать все свое богатство и всю жизнь свою на то служение, которое она так возлюбила. Теперь она уже не ограничивалась темницами одного Рима, она переходила из города в город, из страны в страну – доставляла узникам пищу, одежду, омывала их раны, большими деньгами подкупала темничных стражей, чтобы они освобождали страдальцев от железных оков, натиравших им раны. За эти дела и присвоено ей наименование Узорешительницы.

Сколь многим ее любовь принесла утешение, сколь многим она дала силу претерпеть до конца! Трудясь день и ночь, она совершенно забывала, что и сама может подвергнуться преследованию: однажды, придя в темницу к узникам, которым она служила еще накануне, не нашла их на месте, так как ночью все они были казнены, чтоб опростать место в темнице для множества других, вновь забранных христиан. Она горько заплакала и спрашивала у всех сквозь слезы: «Где же мои друзья-узники?» Заключив из этого, что и она христианка, ее взяли и представили на суд к правителю: ее распяли между четырьмя столбами и развели огонь, чтобы ее сжечь, но прежде чем разгорелось пламя, она скончалась среди мучений.

Святая Варвара. Сам Господь вложил нам в душу желание красоты, и в природе она находит удовлетворение, потому что природа есть высшее выражение бесконечной красоты – Бога. Природа таинственно научает нас через видимое созерцать невидимое, и в природе слышит простая и верующая душа призыв в той радости небесной, о которой поведает нам красота природы. Умилительна повесть, сохраненная Церковью о том, как «этот призыв к небесному» был услышан юной язычницей, отроковицей Варварой. По преданию, она была дивной красоты и по желанию отца своего Диоскора жила вдали от всех родных и сверстниц, с одной наставницей и несколькими рабынями, на высокой башне, которую отец нарочно для нее построил. Окружена она была всякой роскошью, одно требовалось строго, – чтобы никто не нарушал ее уединения. Башня, в которой жила она, стояла на высокой горе, и далеко вокруг в непрерывной красоте расстилались чудные картины. Варвара любила сидеть у окна и по целым часам безмолвно смотрела на «горняя и дольняя создания Божия». Душа ее прислушивалась и зрела в тишине. Солнечное сияние, течение луны, бесчисленные звезды, нивы, леса, цветы – вся эта светлость небесная и красота земная таинственно будто глядела на нее, и она вглядывалась... и трепетно становилось у ней на душе.

«Кто сотворил все это?» – наконец спросила она у своей наставницы и у рабынь, приставленных к ней. «Наши боги», – отвечали они. Опечаленная, она больше не стала их спрашивать. Однажды, когда по обыкновению своему сидела она у своего окна и долго смотрела на небо, думая с тоскою: «Кто сотворил эту ширь небесную, эту голубую таинственную даль», – внезапно неизъяснимая сладость наполнила ее душу: свет благодати коснулся ее, она поняла, и через создание познала Создателя.

С той поры все желание Варвары было устремлено к одному – скорее познать учение Божие. Но не могла она найти себе наставника, так как никто к ней проникнуть не мог. Жила она, как чистая голубица, на высокой башне своей вдали от всего земного, ни к чему земному не прилагая сердце свое и чувствуя близость Бога Живого, Который все содержит, все устрояет, все оживляет, о всех промышляет.

Настал, наконец, и светлый день, когда она в первый раз услышала имя Иисуса Христа. Когда отсутствие отца в дальнюю поездку дало ей возможность сходить со своей башни, она встретила христианок, которые объяснили ей учение Христово. С неизреченной радостью приняла она Христово учение: оно раскрыло перед ней новую жизнь, которую уже давно предчувствовало и предугадывало ее сердце. От проезжего из Александрии священника она тайно приняла Святое Крещение и тем приготовила себя к принятию огненного Крещения страданием.

Скоро отец ее узнал, что она приняла христианство. Страшен был гнев его, и страшно читать, на какие муки злоба людская осудила эту чистую молодую жизнь! С молитвой за тех, кто страдает, отошла она в радость Господа своего (Мф. 25: 21, 23). Святая Церковь празднует 4 декабря память святой великомученицы Варвары и так восхваляет ее:

Радуйся, Варваро, незлобивая голубица!

Радуйся, яко в твари аки в зерцале Самого Творца усмотрела ecu!

Радуйся, яко в созданных светилах несозданный Свет узрела ecu!

Более всего поражала язычников, стоявших вне Церкви, взаимная любовь христиан, та любовь, которая в своем бесконечном сочувствии и жалости ко всем ближним была для языческого мира чем-то совершенно новым. Сила этой любви особенно проявлялась во времена общественных бедствий: голода, язвы и т.п., когда верующие, страдая наряду со всеми, с изумительным самоотвержением ходили за умирающими и больными, которые были покинуты самыми близкими им людьми. На таких-то людей были направлены гонения, для них придумывались всевозможные пытки и мучения, утомившие под конец самих мучителей.

1 мая 305 года Диоклетиан отрекся от престола. В течение нескольких лет императорская власть была в руках у шести императоров, которые оспаривали ее другу друга. И положение христиан в империи было неодинаково, смотря по характеру различных правителей. Констанций Хлор в Британии и Галлии, хотя и язычник, уважал христиан и тайно покровительствовал им. Но на Востоке, при Галерии, продолжалось страшное гонение, пока Бог не поразил его страшной, мучительной болезнью. Тогда в нем заговорила совесть: в ужасе он прекратил гонение и издал указ, которым дозволялось христианам исповедовать открыто свою веру и восстанавливать свои церкви. Но суеверный страх внушил язычнику закончить указ свой просьбой к христианам, чтоб они молились о его выздоровлении!

После смерти Галерия Максимин, жестокий, грубый и суеверный, поспешил отменить указ Галерия, и гонения возобновились на Востоке с новой силой. В то же время на Западе Максентий преследовал христиан в Африке и Италии.

Между тем готовились те великие события, которые привели к торжеству христианской веры: на Западе, в могуществе и силе возрастал будущий покровитель христиан – Константин.

В то время как языческий мир, вооружившись против христианства огнем и мечом, мечтал совсем стереть его с лица земли, – Промысл Божий уготовлял для Церкви Своей, среди самого двора кесарей, царственного покровителя в лице великого и равноапостольного Константина.

Константин был воспитан в веровании отца своего Констанция Хлора, который был язычником, но глубоко сочувствовал христианству и в нем более, нежели в язычестве, находил удовлетворение своему религиозному чувству. Под влиянием впечатлений, полученных с самой ранней юности, Константин имел возможность беспристрастно следить за ходом событий языческого мира и мира христианского. Он был свидетелем обнародования эдикта Диоклетиана и следовавших за тем ужасов, он видел жестокость римских правителей, лукавство языческих жрецов, видел кротость и верность христиан, неодолимость Христовой Церкви среди всех ее бедствий, и видел, наконец, бедственное положение самого язычества, тщетно искавшего помощи от несуществующих богов. Все эти впечатления также слагались в мысли его: он сам еще не сознавал, что делалось в тайнике его души, но рука Божия постепенно уготовляла его и многообразными средствами очищала в избранный сосуд Своей славы.

После смерти Констанция Хлора Константин был провозглашен императором. Он еще больше, нежели отец его, оказывал покровительство христианам, часто давал им предпочтение пред язычниками, но сам продолжал принимать участие во всех общественных обрядах язычества. Решающее событие в духовной жизни Константина совершилось в 312 году, когда он выступил походом против императора Максентия. Этот император, злейший враг и гонитель христиан, располагал громадными военными силами и не опасался за исход борьбы. Константин, который в этой борьбе видел борьбу не за власть, но за правду, ощущал потребность сверхъестественной помощи.

«Он вспомнил, – говорит историк Евсевий, – что Бог христиан был втайне и Богом отца его, и к этому Богу он теперь обратился с такой мольбой: Боже! явись мне, вразуми меня о Себе и в предлежащем деле простри мне Свою десницу». Когда он так молился, то увидел на небе лучезарный крест с надписью: «Сим победиши». Будучи поражен видением, император вдруг впал в глубокий сон, и тогда явился к нему Спаситель и, держа в Своей руке тот же символ, который показан был на небе, повелел ему употребить его как знамя на войне и дал уверенность в победе. Когда Константин пробудился от сна, он начертал знак, который показан был ему в сновидении, и тотчас обратился к христианским священникам за объяснением сего таинственного явления. От них получил он наставление о значении чудного видения, «которого сподобил его Господь». С этого времени войска Константина никогда не выступали в поход иначе, как под покровом labarum, т. е. знамени, на котором крест соединен был с первыми буквами имени Искупителя.

Победа осталась за Константином: войско Максентия, несмотря на свою многочисленность, было разбито, сам Максентий утонул в реке Тибр, и Рим в первый раз открыл врата свои перед изображением Креста!

Тотчас после победы была воздвигнута в Риме статуя императора с крестом в правой руке и надписью, в которой победа приписывается не ему, а силе «сего спасающего знамени».

Константин по смерти Максентия остался один правителем на Западе, – на Востоке же в это самое время, по смерти императора Максимина, правителем стал Ликиний. Первым указом, обнародованным императором, был указ, возвещавший всем его народам полную веротерпимость: язычникам Оставлялись права совершать обряды своего богопочитания, христианам дозволялось свободно открыто поклоняться одному истинному Богу.

По всем городам начались праздники обновления и освящения церквей, везде слышались хвалебные песни, возносились благодарственные моления. Император не только возвратил христианам их усыпальницы, отнятые гонителями, но сам щедро содействовал построению новых церквей: всюду воздвигались великолепные храмы. Сам Константин усердно посещал церковные богослужения и тщательно изучал Святое Писание. Епископы были его любимыми собеседниками, он всегда стоя выслушивал самые даже длинные их речи, глубоко ценил их советы, ими руководствовался, хотя и сам глубоко вникал во все вопросы, касающиеся веры. Священнослужителей он освободил от налогов и от всяких обязательных посторонних занятий, дабы они могли совершенно себя посвятить служению Богу.

Все христиане, находившиеся в ссылке или на рудниках, были им возвращены; те из них, которые лишены были общественных должностей вследствие своей веры, были восстановлены в них. Собственность мучеников была возвращена их наследниками и, если не оказывалось таковых, то отдавалась Церкви. Он также облегчил участь рабов, дозволив, чтобы освобождение их совершалось в церквах. Сирот, бедных, увечных, больных, всех этих несчастных, которые языческому миру внушали лишь ужас и отвращение, он принял под свое покровительство.

В 315 году им была отменена казнь распятия на кресте. Государственным умом своим он постиг, что в христианстве одном была сила жизни, что оно одно могло принести обновление, восстановить могущество империи. Учение Христово видимо налагало свой отпечаток на все мероприятия властелина Запада, тогда как на Востоке жестокий повелитель Ликиний не переставал угнетать и преследовать всех тех, кто этому учению следовал.

«Римская империя, – писал Евсевий, – разделенная на две части, кажется всем разделенной на день и ночь: населяющие Восток объяты мраком ночи, а жители другой половины государства озарены светом самого ясного дня». Сношения Ликиния с Константином мало-помалу перешли в открытую борьбу. Эта борьба должна была решить судьбу христианства в Римской империи. Оба императора готовились к решительной битве, каждый сообразно со своей верой. Оракулы предвещали победу Ликинию, – христиане молились за Константина.

Бог даровал победу Константину, Ликиний лишился престола и жизни. Константин сделался единодержавным – христианство восторжествовало.

После победы своей Константин поспешил распространить и на христиан восточных областей те самые права, которыми они пользовались на Западе.

В своем указе областным начальникам восточных стран Константин, увещевая всех своих подданных к добровольному принятию Евангелия, заканчивает это свое слово молитвенным к Богу обращением, по которому можно судить о заботе, наполнявшей его душу.

«Теперь, – пишет он, – молю Тебя, великий Боже! Будь милостив и к восточным Твоим народам! Под Твоим руководством начал я и окончил дело спасения, преднося везде Твое знамя, и вел за ним победоносное свое войско. Потому и предал я Тебе свою крепко испытанную в любви и страхе душу, что искренно люблю Твое имя и благоговею перед Твоей силой, которую явил ты мне. Хочу, чтобы народ Твой наслаждался спокойствием и безмятежностью, хочу, чтобы, подобно верующим, мир и тишину вкушали и заблуждающиеся, ибо такое восстановление общения может их вывести на путь истины».

Константин, как явный покровитель христиан, был мало любим в Риме, где оставалось еще много обычаев и нравов языческих; поэтому он редко и неохотно посещал древнюю столицу. Он решил основать новую столицу, новый Рим, город христианский, который не был бы ничем связан с язычеством. Ему полюбилось положение Византия, древнего небольшого города на берегах Босфора, и он избрал его в новую столицу империи.

С чудесной быстротой воздвигалась новая столица, названная по имени императора: дворцы, водопроводы, бани, театры украсили ее, и она наполнялась сокровищами искусства, свезенными туда из Греции, Италии и Азии. Гладиаторский бой и другие варварские зрелища, составлявшие услаждение римлян, ее не осквернили, и в ней никогда не было воздвигнуто храмов языческим богам.

Первая церковь нового города была посвящена Софии Премудрости Божией.

Христианское учение стало из гонимого торжествующим, и Церковь христианская наслаждалась внешним миром. Но внутреннего мира в ней не было. Ереси, или ложные учения о предметах веры, появившиеся еще со времен апостольских, умножились и возбуждали вражду между последователями различных учений. Отцы Церкви и местные соборы обличали лжеучения, но от лица всей Церкви Христовой не было провозглашено, в чем должно состоять истинно православное учение, по которому следует отличать правую веру от неправой.

В царствование Константина появилась в Церкви новая, не бывшая до того, ересь – арианство. Арий, александрийский пресвитер, человек даровитый, но гордый умом своим и ученостью, составив по своему рассуждению понятие о лицах Святой Троицы, стал учить и проповедовать, что Иисус Христос не единосущен с Богом Отцом и не безначален, но сотворен Отцом, и было время, когда Его не было. Это заблуждение Ария могло бы остаться личным его заблуждением и не произвести волнений в Церкви, если бы он не был человеком столь гордым и честолюбивым. Он надеялся быть епископом в Александрии, но клиром и народом был выбран не он, а Александр. Выслушав от Ария богохульное его мнение, надменно высказанное, Александр ужаснулся; но Арий, не внимая никаким увещаниям, стал обзывать еретиками всех несогласных с ним, и, не подчинившись суду епископа, стал распространять свое учение. Он не покорился и собору в Александрии, осудившему его, но стал проповедовать ересь свою в Египте и в Палестине и распространять ее в народе посредством стихотворений, гимнов и песней. Сам Арий привлекал к себе множество последователей: его изможденный, почти дикий вид, порывистые, нервные движения, часто безумно-возбужденная речь производили странное впечатление, а тихий, мелодичный голос и что-то душевно-ласковое в обращении имело удивительное воздействие на всех, кто ближе подходил к нему. Вскоре арианская ересь охватила весь Восток. Повсюду поднялись горячие, соблазнительные споры о лице Господа Иисуса Христа, не только в среде духовенства, но и в народе, споры, возбуждавшие ненависть до драк и кровопролитий. Многие из епископов, увлекаясь учением Ария, приняли его сторону. Разрасталась ужасная ересь, которая вела к отвержению искупления рода человеческого, а следовательно и всего христианства.

Константин, объезжая Восток, со скорбью и удивлением услышал о споре, о котором на Западе почти ничего не знали. Сначала, так как он был еще не достаточно посвящен в вопросы церковного богословия, ему казалось, что весь этот спор есть не что иное, как суетное словопрение. В надежде примирить враждующих, он отправил к Александру и к Арию письмо, убеждая их кончить спор полюбовно и его, императора, успокоить. В этом письме Константин свидетельствует с клятвой, что он почитает своим призванием и целью своей жизни – соединить весь мир в одном правлении и в одной вере. «С какими надеждами, – говорит он, – ехал я от смятенного бранями Запада к восточным пределам, откуда воссиял Божественный свет, и – о, Божественное Провидение! – какой язвой поражен здесь слух мой, или скорее, мое сердце! Оставьте пустые, бесконечные ваши споры, возвратитесь к согласию единой, общей веры! Возвратите и мне безмятежные дни мои и спокойные ночи – дайте мне свет и радость вместо воздыханий и слез».

Это письмо было привезено в Александрию Осией, епископом Кордубским, одним из самых уважаемых пастырей всего Запада, близким другом и советником самого Константина. Но было уже поздно надеяться на примирение, когда ересь распространилась так далеко. Осия, выслушав Ария на новом соборе в Александрии, вместе с прочими епископами осудил его лжеучение. Арий не уступил. Тогда император взглянул на все это дело иначе. Он понял, какую великую и существенную важность имело рассматриваемое учение. Необходимо было возвратить мир взволнованной Церкви: невозможно было допустить, чтобы вечность и Божественность Христа Спасителя оставалась вопросом, спорным для верующих. Вся Церковь через предстоятелей своих должна была изложить веру, преданную ей Христом и апостолами Его. Константин остановился на мысли – созвать всех епископов христианского мира на Вселенский собор в город Никею, столицу Вифинской области.

До сих пор еще не было и не могло быть Вселенского собора; он стал возможен только теперь, когда все обширное Римское государство, от Востока до Запада, в первый раз объединилось под властью одного христианского царя.

Призыв на собор по необходимости должен был исходить от императорской власти, как единственной власти, которая непререкаемо признавалась всеми христианами империи.

Императором были разосланы призывные грамоты епископам всей вселенной. Епископы со всех стран с готовностью поспешили в Никею. Все издержки их путешествия и пребывания в Никее принимал на себя император. Прибыли епископы из Египта и Палестины, из Сирии и Месопотамии, Африки, областей Малой Азии, Греции, из Персии, Армении, Мизии и Дакии, от задунайских готфов, недавно обращенных в христианство: всех 318; их сопровождали и другие духовные лица, пресвитеры и диаконы. Были здесь и ученые, и малограмотные, и знатные, и бедные, и старые, и молодые, престарелые епископы, которые уже стояли на краю могилы, молодые, только что поставленные диаконы, едва вступившие на свое служение. В этом собрании подразделение на старое и новое поколения имело особое значение, потому что как бы олицетворяло события истории Церкви Христовой: новое поколение выросло во времена мира и тишины, оно смутно помнило радость, возбужденную первым эдиктом великого императора, – но само через страдание оно не прошло... Старое же поколение, которое составляло самую значительную часть собрания, наоборот, великого этого страдания сподобилось... Это все были воины Христовы, прошли они все чрез брань, оставившую на них следы страшных увечий, отпечаток тяжких мучений. Постановления этого Собора закреплены навсегда и в силу того, что он был Вселенский, и в силу того, что почти все члены его принадлежали к святому воинству мучеников и исповедников.

Собор открылся в июне 325 года в обширной палате царского дворца. Всех присутствовавших с пресвитерами и диаконами было более 2000 человек; епископов – 318. Вокруг рядами расположены были седалища и скамьи для епископов и пресвитеров; посреди, на престоле, лежали книги Священного Писания, как верное свидетельство истины, с которым должно было согласоваться решение Собора.

Все ждали с напряженным вниманием – всеми чувствовалось приближение давно желаемого... Извне послышался сдержанный шум – императорское шествие приближалось, и в зал один за другим стали появляться лица свиты императора. Оруженосцы и воины отсутствовали. Они не были допущены на великое это христианское собрание, которое собой уже освятило место, на котором заседало. Из приближенных царских получили разрешение сопровождать своего владыку лишь те, которые приняли христианство.

Наконец широко распахнулись двери зала, все собрание мгновенно поднялось со своих мест, и в первый раз его восторженному взору предстал император. Его величавая осанка, красивые, правильные, выразительные черты вполне соответствовали величию его сана. Было что-то светлое в его взгляде, какое-то удивительное сочетание силы и кротости во всем его облике, которому великолепие и пышность царских одежд придавали еще более блеска и красоты.

Многим из собранных здесь епископов доводилось в первый раз в жизни находиться в присутствии царя... При виде царского величия и царственной красоты, при сознании того, что сделал для них и для их Церкви этот именно царь, все они трепетно взирали на проходящего мимо них Константина, видя в нем не человека, но Ангела Божиего, посланника небесного.

Константин в первый раз видел себя в среде представителей той Церкви, в которую привела его благодать Божия: перед ним стояли люди, которые почти все успели страданием исповедать перед Богом и людьми свою крепкую, юную веру, и все они на него с восторгом взирали как на своего покровителя. Благоговея перед ними, император сам смутился – краска разлилась по лицу его, он неровной поступью, с поникшим взором подошел к креслу, которое было ему уготовано, и стоял неподвижно, пока епископы сами не пригласили его сесть.

Таково было начало великого Вселенского собора, постановившего твердый, непререкаемый и на Востоке, и на Западе закон православной нашей веры.

Арий упорно защищал свое учение; его сторону открыто держали до семнадцати епископов, но православные с силой оспаривали их. Особенно привлек на себя общее внимание молодой диакон, прибывший с Александрийским епископом, Афанасий, которому суждено было прославиться своей твердостью и постоянством в борьбе с арианами. Никто не превосходил его силой красноречия; меткость его возражений удивляла его противников, но тщетны были все усилия вразумить ариан: чем долее продолжались прения, тем очевиднее становилось, сколь далеки ариане от истины. Арий не уступил, лжеучение его было торжественно осуждено, и он был изгнан с некоторыми из приверженцев своих.

Решив главный предмет спора, Собор занялся обсуждением и других вопросов. Вопрос о времени празднования Пасхи до сих пор оставался еще нерешенным; и Пасха еще в некоторых Церквях совершалась в одно время с иудейской. Отцы Собора положили праздновать Пасху везде одновременно, а именно в первое воскресенье после весеннего полнолуния.

Во всех постановлениях Собора строгость смягчалась духом христианской любви, снисходящей к человеческой слабости. Некоторые епископы предложили безбрачие духовенства; но против этого очень сильно восстал исповедник и пустынник Пафнутий, епископ Фиваидский. Хотя сам безбрачный, он не считал нужным возлагать на клириков непременную обязанность безбрачия, и словами апостола Павла доказывал честность брака. Его мнение превозмогло.

Отпуская епископов с Собора, Константин в прощальных словах, обращенных к ним, умолял их иметь мир между собой. «Берегитесь, – говорил он, – горьких ваших споров между партиями. И пусть никто не имеет зависти к епископам, явившим особенную мудрость: достоинство каждого считайте общим достоянием всей Церкви. Высшие и превосходные, не смотрите высокомерно на низших: Богу одному ведомо, кто превосходнее. Совершенство редко где бывает, и надо иметь снисхождение к слабейшим братьям; все неважное покрывайте прощением, берите в рассуждение людские слабости: мирное согласие всего дороже. И спасайте неверующих – помните, что не всякого можно обратить ученым рассуждением: искренние любители истины редки. Мы должны походить на врачей и соображать свои лекарства с болезнями, а свое учение с различными расположениями каждого».

Собор разошелся, совершив свое великое дело утвердив на вечные времена догмат воплощения Сына Божия Христа Спасителя, основной догмат христианства. Вера Вселенской Церкви единодушно выразилась следующим образом в Никейском Символе:

Веруем во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого; И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, рожденного от Отца, т. е. из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, Отцу единосущного, чрез Которого все произошло как на Небе, так и на земле. Ради нас человеков и ради нашего спасения низшедшего, воплотившегося и вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых; и в Духа Святого.

Арианская ересь была торжественно осуждена на Никейском соборе, но этому лжеучению суждено было еще долго производить волнения в Церкви. Споры между арианами и православными о лице Господа Иисуса Христа вскоре снова поднялись, и поднялись еще с большим ожесточением. В первый раз история Церкви представляла странное явление: гонение христиан на христиан. Знаменательно и поучительно, что это первое гонение исходило не от правоверных против еретиков, но от еретиков против правоверных.

Арианская партия не замедлила найти себе доступ к императорскому двору: Констанция, сестра императора, на смертном одре умолила своего брата приблизить к себе ее духовника, имевшего неограниченное на нее влияние. Этому пресвитеру, арианину по убеждению, удалось поколебать мнение Константина относительно правоты осуждения Ария, и Арий из ссылки был вызван в Константинополь. Здесь он сам представил императору письменное исповедание своей веры, изложив в нем в общих чертах учение о Божестве Сына Божия и Его рождении прежде всех век от Отца.

Константин, будучи недостаточно сведущ в вопросах богословия, предполагал на основании этого исповедания, что Арий оставил свои заблуждения, и вследствие этого освободил его от заточения. Почти одновременно были возвращены из ссылки на свои прежние кафедры епископы Евсевий Никомидийский и Феогний Никейский, оба ярые сторонники арианства.

Имея значение и влияние при дворе, ариане теперь смело выступили против православных; все защитники православия на Никейском соборе подверглись их нападению. Но более всех был им ненавистен епископ Александрийский, святой Афанасий, и на него главным образом была направлена их злоба.

Через несколько месяцев после своего возвращения с Никейского собора в Александрии скончался престарелый епископ Александр, указав на святого Афанасия как на своего преемника. Афанасий, несмотря на свои молодые годы, был единогласно избран в епископы. В продолжение 46 лет занимал он кафедру Александрийскую, посвящая все свои силы на утверждение истинного учения. Его непреклонному стремлению к одной благой цели, его крепкой воле и умению обращаться с людьми Восточная Церковь, и конечно вся Церковь, обязана сохранением от арианской ереси. Ариане ненавидели его не только вследствие его высоких дарований, но также вследствие того, что он был епископом той самой Церкви, из которой был изгнан Арий. Им хотелось, чтобы безотлагательно именно эта Церковь восстановила Ария в прежнем его сане, и они уговорили самого императора написать Афанасию письмо с просьбой принять Ария и его последователей в общение с Церковью, – письмо заканчивалось угрозой низложения и ссылки в случае отказа. Отказом ответил Афанасий. Он твердо заявил, что не может признавать лиц, которые осуждены определением всей Церкви. Константин не настаивал. Казалось, что дело тем и кончилось. Но противники Афанасия хорошо понимали, что сдержанный гнев Константина был готов вспыхнуть при каждой удобной минуте: была подготовлена почва для принятия всякой лжи, всякой клеветы!

Действительно, одно обвинение следовало за другим, и, наконец, с согласия императора был созван в городе Тире собор, на который велено было явиться и Афанасию. Афанасий явился в сопровождении пятидесяти епископов. Когда, войдя в зал заседания, он направился к тому месту, которое принадлежало ему по старшинству его кафедры, ему было повелено председателем собора Евсевием Кесарииским стоять, как лицу обвиняемому. Все до одного обвинения оказались ложными. Но так велика была ярость врагов Афанасия, что император, хотя быть может в душе своей и был возмущен их клеветами, счел необходимым, для предохранения Церкви от больших смут, удалить Афанасия с того места, где он мог сделаться опасен. Афанасий был сослан в Тревы, главный город Галлии. Там великий поборник православия нашел почетный прием при дворе сына императора, младшего Константина.

Арию дозволено было вернуться в Александрию. Но дух великого епископа продолжал одушевлять Александрийскую Церковь: была твердо отвергнута попытка Ария добиться общения, и он был принужден вновь удалиться. На Александрийскую кафедру, несмотря на настойчивые требования ариан, Константин отказался назначить преемника Афанасию, и этот отказ не мог не смущать торжествующих ариан...

Тяжело было святому Афанасию жить далеко от возлюбленной своей паствы, от всего, что было ему знакомо и дорого с самого детства. Известия, доходившие до него из Александрии и Константинополя, волновали и глубоко возмущали его душу... С замиранием сердца узнал он, что Евсевию Кесарийскому наконец удалось окончательно убедить императора в правоте Ария и в необходимости, для отвращения новых страшных бед, всенародно возвратить его к общению с Церковью.

Император снова взял на себя допрос Ария, снова был удовлетворен его ответами... Тогда, признав учение Ария свободным от всякой ереси, император призвал епископа Константинопольского Александра и приказал ему на другое утро торжественно ввести Ария в церковь.

Епископ Александр, человек робкий, ничего не сумел возразить императору. Сознавая с глубоким смирением, что нет у него той силы, которая могла бы устоять против воли царской, он поспешил в ту церковь, в которой ему было приказано на другое утро принять Ария, и со слезами молил Бога, говоря: «Если Арий придет завтра в эту церковь, возьми меня отсюда! Но если Ты жалеешь Свою Церковь, то возьми отсюда Ария, дабы, когда он войдет, не вошла с ним ересь!..»

Настало роковое утро. Толпы возбужденного народа наполняли улицы. Арий, окруженный своими приверженцами, торжественно направлялся в церковь, когда вдруг почувствовал себя дурно и тут же на пути внезапно скончался...

Нельзя было в этой смерти не признать посещения Божия, чудесного проявления Божией силы, оградившей Свою Церковь от страшного лжеучения, когда всякое вмешательство человеческое оказывалось тщетным.

Закончилась жизнь одного из важнейших деятелей Никейского собора, приближался конец и императора, созывавшего Собор.

Константин собирался в дальний путь в Палестину. Посетить эту страну стало его заветным желанием с тех пор, как его заботой был восстановлен Иерусалим и Святая Земля сделалась предметом общего благоговения. По его желанию, мать его, царица Елена, совершила в 336 году свое знаменитое путешествие по Палестине и сподобилась чудесным образом обрести на самой Голгофе Святое Древо Животворящего Креста Господня. При ней был тогда же заложен в Иерусалиме великолепный храм Воскресения и сооружены церкви на горе Елеонской и над пещерой Вифлеемской, и в первый раз принесена была бескровная жертва на тех самых местах, где родился, жил, пострадал и воскрес Спаситель. Во множестве стали стекаться паломники на поклонение великой святыне: к ней мысленно стремился и Константин.

Настала Пасха 337 года. Всегда праздник этот совершался с величайшим торжеством: по всем улицам города зажигались высокие восковые столбы, которые превращали темную ночь в светлый день; всю ночь в церквах молились, а когда наступало утро, царь раздавал всему народу дары в знак радости Воскресения Христова. В последний раз был Константин участником этой светлой радости! Долго и усердно молился он всю святую ночь в церкви Святых Апостолов, призывая благословение Божие на предпринимаемое им путешествие, и тут же вдруг занемог.

Состояние его здоровья ухудшалось с изумительной быстротой. Врачи отправили его на теплые минеральные воды; облегчения не последовало, и болезнь приняла угрожающий характер.

Чувствуя приближение смерти, Константин переехал в предместье Никомидии. Тут он призвал епископа Кесарийского Евсевия и других епископов, поведал им свою скорбь, что воля Божия не допустила осуществиться его желанию принять Святое Крещение во святых струях Иордана, и просил их неотлагательно совершить над ним Святое Таинство. Не только во времена Константина, но еще и долго после него у многих было в обычае отлагать Крещение на многие годы. Одни поступали так из смиренного сознания своей греховности и из благоговения к Великому Таинству, к которому считали необходимым приготовиться годами молитвы и покаяния; другие не решались вдруг отказаться от прежней жизни и возродиться в новую жизнь, духовную и святую, тем более что Церковь была строга к согрешениям, совершенным после Крещения; веря, что Крещение омывает от грехов, думали, что лучше всего принять это таинство перед самой смертью, дабы явиться на суд очищенными. Приготовившись молитвой и исповедью, Константин с умилением и глубокой верой принял Святое Крещение, видя в нем залог своего возрождения. Облеченный в белые ризы крещаемого, возлег он на ложе, покрытое покровом также белым, и так ждал призыва Господа своего.

Велика была радость его по принятии Святого Таинства: когда воины и ближние люди вошли в его комнату и, горько рыдая, стали прощаться с ним, он восторженно им улыбался и уговаривал их радоваться, что он так скоро достигнет небесной своей отчизны. В полдень, в самый день великого праздника Пятидесятницы, 20 мая 337 года, император скончался. Страшный вопль скорби поднялся среди войска и народа, когда разнеслась весть о кончине Константина.

Тело его было положено в золотой гроб и в торжественном шествии, в котором принимала участие вся армия, перенесено в Константинополь, где было положено в церкви Святых Апостолов, в гробницу, заранее уготовленную самим императором. Церковь, с благодарностью вспоминая его ревность к христианской вере, именует как его, так и мать его, царицу Елену, равноапостольными и празднует память их обоих вместе 21 мая.

Креста Твоего образ на Небеси видев, и якоже Павел, звание не от человек прием, во царех Апостола Твой. Господи, царствующий град в руце Твоей положи, егоже спасай всегда в мире молитвами Богородицы, Едине Человеколюбце.

Константину Великому наследовали три сына: Константин, Констанс и Констанций. Воцарение их сопровождалось ужасным делом – поголовным истреблением императорского рода: братья Константина, его племянники, все ближайшие его родственники были умерщвлены воинами, спаслось лишь двое малолетних его племянников: один из них, Галл, недолго оставался в живых, другому, Юлиану, суждено было сделаться отмстителем этого страшного злодеяния.

Старший из императоров, Константин, который на долю свою получил Галлию, Британию и Испанию, был убит на войне уже в 340 году. Император Констанс, которому достались Италия и Африка, после смерти брата завладел всем Западом.

Император Констанций царствовал на Востоке. Человек слабый и подозрительный, неумолимый в своей вражде, он много причинил бед Церкви своим неразумным вмешательством в дела ее. Он совершенно ошибочно считал себя глубоким богословом, и его невежество и тщеславие делали из него слепое орудие тех, кто умел подходить к нему.

Знаменательно, что Константин Великий, быв на смертном одре, вспомнил о святом Афанасии, и точно для того, чтобы самому засвидетельствовать его правоту, повелел тотчас возвратить его из ссылки на его Александрийскую кафедру. Преемники Константина поспешили исполнить эту его волю, и после двух с половиной лет разлуки Афанасий вернулся к своей возлюбленной пастве, которая твердо хранила его учение и еще крепче прежнего привязалась к нему в эти годы скорбей и гонений.

Однако ариане не могли примириться с возвращением Афанасия и стали употреблять все усилия для окончательного его низложения. Им удалось наконец собрать против него в Антиохии собор, на котором ариане осудили и низложили его, а в Александрию послали нового епископа, арианина Григория. Александрийская церковь с негодованием отвергла его, ссылаясь на свое древнее право избрания, которое было нарушено лживым собором. Тогда решено было водворить Григория силой. В самые дни Великого поста Григорий явился в Александрии. Видя, что православные готовы стоять за своего епископа до последней крайности, эпарх Египта, взяв себе на помощь язычников и иудеев, силой ввел Григория в церковь, изгоняя из нее православных, подвергая оскорблениям иноков и дев, посвященных Господу. Одна церковь была совершенно разграблена, а затем начались пытки и истязания православных. Афанасий, убедясь, что его присутствие в Александрии только более раздражает врагов и подвергает опасности приверженцев его, решился тайно оставить город.

На Востоке Церковью завладели ариане: он решился искать опоры на Западе, где арианство было бессильно, и отправился в Рим. В Риме папа Юлий созвал собор, торжественно восстановивший Афанасия.

Тогда император Констанс явился заступником его и настоятельно потребовал от брата, чтобы он возвратил Афанасия из ссылки, грозя в случае отказа силой оружия восстановить пастыря, желаемого всей паствой. Между тем умер и лжеепископ Григорий. Тогда только Афанасий отправился в Александрию. Возвращение его было настоящим торжеством: народ с радостными восклицаниями толпился вокруг мужественного страдальца, скитавшегося в изгнании более семи лет; паства ликовала. В Антиохии Афанасий виделся с императором, и благосклонность, оказанная ему Констанцией, устрашила на время врагов его. Из страха перед Констансом даже вожди арианства отреклись от прежних своих действий и письменно осуждали то учение, за которое прежде стояли.

Но это торжество Афанасия было непродолжительно. В 350 году покровитель православия Констанс погиб в войне с Магнецием, который завладел всей его областью. Вскоре затем Констанций, одолев и Магнеция, стал единодержавным государем всей империи. Констанций ненавидел Афанасия тем более, что так долго из страха должен был скрывать свои чувства и оказывать ему притворную благосклонность. Как только он достиг полной власти, то созван был в 355 году собор в Милане уже не для рассмотрения обвинений на Афанасия, а прямо для осуждения его; западным епископам повелено было принять осуждение, произнесенное восточными, а не соглашавшихся всех сослали в заточение.

Все покорялось воле кесаря в деле веры и совести... Один Афанасий стоял как твердыня: весь мир был против него – и он один был против мира. Полстолетия продолжалась эта неравная борьба между тем, кто имел за себя все земное, и тем, кто за себя имел лишь Бога и смерть: Бога как Защитника его правоты, смерть – как избавление от скорбей.

Энергичный и строгий, но вместе с тем полный сочувствия и нежного сострадания, Афанасий как магнит притягивал к себе людей и, умея поддерживать в них твердость духа и непоколебимое упование на всемогущество Бога, мог спокойно править Александрийской Церковью. Ненависть Констанция к этому непреклонному христианскому епископу возрастала изо дня в день, и наконец повелено было нанести ему решительный удар. В Александрию прибыл царский сановник с требованием, чтобы Афанасий оставил свою Церковь; но не предъявлял письменного повеления от императора. Афанасий же имел несколько писем, в которых Констанций, находясь еще под страхом брата, уверял его, что он до конца жизни останется в Александрии. Афанасий отвечал, что не может оставить паству без письменного на то повеления. Весь город был в тревожном ожидании. Однажды, когда епископ служил всенощную, в полночь, до пяти тысяч вооруженных воинов окружили церковь, которая была полна народа. Афанасий понял, что пришли за ним, но не устрашился. Став в алтаре, на горнем месте, он велел диакону читать псалом 135: Исповедайтеся Господеви, яко благ, яко в век милость Его, а народу повторять припев и в то же время расходиться по домам. Но народ не захотел оставить его. Воины ворвались в церковь, стали давить и бить молящихся и грабить церковь. Произошло страшное смятение, но посреди него слышались еще вдохновенные слова псалма, возглашающие торжество победы над врагами и вечную милость Господа, Который сотворил чудеса великие, вывел Израиля из Египта рукой крепкой и мышцею высокой, Который помнит униженных и избавляет их от врагов, яко в век милость Его! Наконец епископ произнес отпустительную молитву, и народ начал расходиться. Афанасий выжидал, пока уйдет народ, и тогда только священнослужители увлекли его за собой. Ночная темнота и теснота на улицах помогли ему скрыться от преследовавших его воинов, которым велено было захватить его живого или мертвого. Он некоторое время скрывался в самом городе, в окрестностях, и наконец при помощи друзей достиг пустыни.

Афанасий был в безопасности среди суровой пустыни; его охраняла любовь и преданность отшельников. Обширные египетские пустыни, горы и бесплодные равнины, окрестности самой Александрии были в эту пору заселены множеством иноков и отшельников; все они горячо были преданы Афанасию и готовы были даже до смерти стоять за твердого защитника истины, слава которого гремела и в пустыне. Воины тщетно обыскивали монастыри и отшельнические кельи; все иноки были настороже: лишь появлялась опасность, Афанасий был немедленно извещаем о ней и препровождаем далее в пустыню. Таким образом он мог в продолжение целых шести лет укрываться от преследователей. Великий епископ любил пустынную жизнь с ее лишениями и трудами; подвигами самоотречения удивлял самых суровых отшельников и внушал им глубокое уважение.

Между тем в Александрии было получено от императора повеление отдать все церкви арианам; выносили из них утварь, святой алтарь, завесу, престол епископский и пред вратами храма сжигали все как нечистое.

Православные, лишенные церквей, собирались по ночам на кладбищах для Богослужения, как во время гонений от язычников; но и тут нападали на них с военной силой и потом предавали пыткам и казни, кого только могли захватить. Между тем Афанасий не переставал следить за делами Церкви, о которых через друзей получал известия, и на все возникавшие вопросы отзывался из пустыни. Верующие принимали с радостью каждое его слово, как победоносное оружие против лжеучений. Таким образом он в глубине пустыни жил и трудился на пользу Церкви, и истина, вопреки мерам насилия, распространялась и укреплялась.

Ветхозаветный закон воспрещал иудеям совершать свое богослужение иначе, как в храме Иерусалимском. Но слово Спасителя возвестило людям, что поклонение Богу возможно на всяком месте: Наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу... Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине... (Ин. 4: 21, 23). Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18:20).

Поэтому в самые первые дни христианства апостолы и верующие собирались на молитву не в одном только Иерусалимском храме, но и в частных домах. В этих последних они собирались главным образом для совершения Таинства Евхаристии, совершать которое им нельзя было в Иерусалимском храме. Обыкновенно на молитву в доме посвящалась одна просторная горница, отделенная от остального помещения. Эти горницы, в которых собирались верующие, образовали собой первые христианские церкви. Во времена апостольские им не было усвоено название храма, имевшее также значение языческое; обыкновенно их называли: дом Божий, дом Господень, дом молитвы. Когда начались гонения, опасно стало совершать богослужение в домах уже известных под этим христианским наименованием; христиане стали собираться на молитву в темницах, на уединенных кладбищах, и наконец в подземельях, так называемых катакомбах. Катакомбы в своих символических изображениях и надгробных надписях выступают перед нами как таинственное выражение того, чем было христианство для христиан первых веков. Эти мрачные подземелья состояли из длинных галерей, по сторонам которых были углубления, выдолбленные в стенах, для принятия гробов усопших. Великое множество мучеников погребено в этих пещерах, которые также служили усыпальницами и для язычников. Язычники сжигали тела своих умерших, но сохраняли их пепел в урнах, которые поставлялись в гробницы. Эти гробницы, равно как и гробницы христиан, были покрыты изображениями и надписями, которые все свидетельствуют о великом перевороте, произведенном учением Христовым в понятиях и чувствах его последователей.

Страх смерти, бесконечное отчаяние перед вечной разлукой, бессильная злоба на богов, горькие упреки выражаются языческими памятниками, тогда как рядом, на гробницах вновь обращенных, повторяется с трогательным однообразием тихое слово: «с миром!» Слезы любви чувствуются в подобных надписях: «моя маленькая незлобивая голубка», «невинный маленький агнец»; но чувствуется также, что скорбное сердце озарила надежда, что ему непонятно прощание навеки... Краткая надпись: «Корнилий, епископ, мученик», возвещает всеобъемлющее прощение: нет жалобы, нет даже намека на страдания мученика, все покрыто любовью в ожидании светлого, близкого будущего. Как просто верилось в это будущее, видно из следующей надписи: «Климент живет!»

Любимые символы, которые чаще всего повторяются в катакомбах: олень, жаждущий источника вод; лист, вечно зеленый; белый голубь; виноградная лоза, символ радости и т.д. Новозаветные фрески немногочисленны, больше встречаются фрески ветхозаветные, которые служат прообразом новозаветной истины. Но самое дорогое изображение было изображение доброго Пастыря. Изображение же распятия не встречается в катакомбах. От изображения умершего Христа древние христиане уклоняются. Для них Он был живой, и смерть оттого казалась им жизнью, что через смерть они делались причастны Его жизни. Вообще древние христиане уклонялись от всякого прямого изображения Иисуса Христа, дерзая лишь в таинственном символе выражать неизреченное чувство своей души. По памятникам катакомб мы можем составить себе верное понятие о жизни древней Церкви, о той детской простоте, с которой вновь обращенные приняли ее обетования. С верой крепкой шли они по скорбному пути, ведущему в «Царство», свято храня память о первом слове, произнесенном Господом после воскресения Своего: радуйтесь! (Мф. 28: 9).

Бесчисленные эти гробницы мучеников громко свидетельствуют о великих страданиях, принятых христианами первых веков, символы же и надписи этих гробниц свидетельствуют о радостно светлом настроении чистой их жизни.

Во II и III веке, когда по временам бывали промежутки в гонениях и христиане немного оправлялись от гонений, любовь их к Церкви своей находила выражение в построении особых зданий, посвященных исключительно на служение Господу. Желание украсить дом Божий красотой стало присуще всякому, кто возлюбил это селение Божие, чья душа распознала, что один день во дворах Твоих лучше тысячи (Пс. 83: 11). Много раз с возобновлением гонений храмы, воздвигнутые с любовью, делались жертвой ярости язычества, но любовь не оскудевала, и когда снова наставали дни затишья, усердием христиан снова воздвигались храмы. Когда же при императоре Константине христианская вера стала верой господствующей, церкви устроялись с особым великолепием: кедры ливанские, золото, мрамор, все, что было наидрагоценнейшего, служило материалом для их сооружения. Живопись, изображавшая разные события Ветхого и Нового Завета, украшала их стены, но чаще всего повторялось изображение Креста, прежде – орудия позорной казни, теперь – символа безграничной любви... Обыкновенно зданию церкви придавалась продолговатая форма наподобие корабля, а внутреннее устройство применялось к устройству Иерусалимского храма, и храм разделялся на три части. Первая часть при входе в церковь составляла притвор. В этой части должны были стоять во время богослужения оглашенные. За притвором следовала вторая часть, место для верующих – собственно церковь. Третью часть храма составлял алтарь, отделенный от средней части храма перегородкой (иконостас) и завешиваемый завесой во время совершения Евхаристии. В алтарь вели три двери; средняя называлась святыми вратами, а ныне называется – царскими. Против этой двери стоял престол, на котором совершалось Таинство Евхаристии. За престолом было возвышенное место, на котором в известное время, при богослужении, восседал епископ. По обе стороны епископского седалища, несколько ниже, были устроены седалища для пресвитеров. Лампады, светильники, кадильницы, священные одежды, священные сосуды – все эти необходимые принадлежности богослужения были одинаковы с теми, которые и теперь в употреблении в нашей Церкви.

Святые апостолы заповедали христианам непрестанно молиться (1Фес. 5: 17). Но так как богослужение церковное совершалось для целого общества, необходимо было определить времена и обозначить часы, в которые верные призывались к молитве.

Для дневной молитвы сами апостолы отметили часы третий, шестой и девятый, соединяя с каждым часом воспоминание из жизни Господа Иисуса Христа: с третьим – осуждение Спасителя на смерть и сошествие Святого Духа на апостолов, с шестым – распятие Спасителя на Кресте и с девятым – Его спасительную смерть. В эти часы и совершалось богослужение.

Когда же настали времена гонений, христиане стали собираться на молитву ночью или поздним вечером. Ночью перед рассветом совершалось и Таинство Евхаристии. Также особенно посвящены были служению Богу дни, ознаменованные страданием, смертью и воскресением Спасителя: среда, в которую было решено предать Спасителя смерти, пятница, в которую Он был распят – были днями печали и поста, а день, следующий за субботой, день Воскресения – был днем радости, днем молитвы, в который богослужение совершалось с особенным торжеством.

Празднование двух великих праздников Ветхозаветной Церкви: Пасхи и Пятидесятницы, перешло и в Церковь Новозаветную, получив иной смысл и иное значение. Пасха в Церкви Еврейской есть праздник, установленный в память избавления от рабства египетского. Пасха в Церкви Христовой есть праздник праздников, невечерний день радости и света, возвестивший нам радость всеобщего воскресения! К принятию этого Святого Праздника Церковь приготовлялась сорокадневным постом с воспоминанием сорокадневного поста Господа Иисуса Христа в пустыне.

В Еврейской Церкви праздник Пятидесятницы установлен в память Синайского Законодательства или устройства подзаконной Церкви. В христианской Церкви с этим праздником соединено воспоминание об устройстве Христовой Церкви Самим Господом, ниспославшим Духа Святого на апостолов.

Дни, посвященные памяти разных событий земной жизни Господа, образовали с давних времен святые праздники: Вознесения, Крещения, Преображения, Рождества Христова. К этим же временам относится установление праздников Благовещения Пресвятой Богородицы, Сретения Господня, Входа в Иерусалим и праздников в честь святых мучеников.

В первые годы служения апостолов у верующих, образовавших собой Христову Церковь, по словам святых апостолов, было одно сердце и одна душа (Деян. 4: 32). Каждый день они единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пишу в веселии и простоте сердца, хваля Бога. В заключение трапезы, которая называлась вечерей любви, или агапой, совершалось Таинство Евхаристии – совершалось так, как оно было установлено Самим Господом. Но в конце I века совершение Таинства Евхаристии отделено было от вечери любви и уже присоединено к богослужению, потому что по умножении верующих стало неудобно совершать таинство вместе с обыкновенной трапезой.

Богослужение, на котором совершалось Таинство Евхаристии, стало называться литургией. Тогда, как и теперь, литургия разделялась на литургию оглашенных и литургию верных, диакон произносил прошения от имени всех присутствующих, читалось Евангелие, Послания Апостольские, избранные места из Ветхого Завета; во время литургии верных при повторении слов, сказанных Самим Господом на Вечери Его Тайной, и призывании Духа Святого на Святые Дары, совершалось Таинство Евхаристии.

Во II веке уже положено было начало тому чину богослужения, который окончательно был утвержден в IV веке и ныне принят нашей Церковью. Во времена апостольские при богослужении обыкновенно пели все верующие, но очень рано появились хоры певцов. Шестым Вселенским собором было выражено желание, чтобы «приходящие в церковь для пения с великим вниманием и умилением приносили псалмопение Богу, ибо Слово поучало сынов Израилевых быть благоговейными». С первых же веков христианства уже вошли в употребление следующие молитвы: Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, Господи, помилуй, песнь Ангельская: Аллилуйя, другая песнь Ангельская: Свят, свят, свят Господь Саваоф и третья: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение». Еще при апостолах, или вскоре после апостолов, эта третья песнь была распространена воззваниями: Агнче Божий, вземляй грех мира, помилуй нас; вземляй грехи мира, приими молитву нашу; седяй одесную Отца, помилуй нас. Весьма рано вошли в последования богослужения песни Симеона Богоприимца: Ныне отпущаеши, Богоматери: Величит душа моя Господа; особенно же молитва Господня «Отче наш». Большую часть последований богослужения составляли псалмы Давидовы; особенно любили их христиане из евреев, каковы были и сами апостолы; по одному, по два, по три, по шести сразу пелись псалмы в исследованиях. Кроме псалмов первые христиане употребляли и другие ветхозаветные песни, как то: две песни Моисея на переход через Чермное море, песнь Анны, матери Самуила, песни Исайи и Ионы и песнь трех отроков Вавилонских. С IV века введено в употребление всенощное бдение в Константинополе, в Антиохии и др. Наблюдалось, чтобы богослужение совершалось по чину. Во всех местах верующие старались употреблять одни и те же молитвы.

Учение о Таинствах, раскрытое Церковью в первые века христианства, есть то же самое, какое содержит Православная Церковь в настоящее время.

Благоговением целых веков освящены те молитвословия, те песнопения, вся та поэзия и красота, сочетание которых составляет чудную гармонию богослужения нашей Православной Церкви.

В I и II веках подвижничество было явлением одиночным. Подвижники не составляли из себя отдельных обществ с определенными правилами жизни, но принимали на себя по своему собственному выбору разного рода обеты: одни принимали на себя обет девства, другие – обет нищеты, иные постоянно пребывали в молитве и посте, а некоторые соединяли все эти обеты вместе: такие подвижники известны под названием аскетов. Затем, в страшные времена гонений, уже многие стали искать забвения виденных ими ужасов в подвижнической жизни вдали от мира.

Таким образом было положено начало монашеской жизни, которая в IV веке получила полное свое развитие. Чистота жизни христиан первых веков стала мало-помалу затмеваться по мере того, как христианство массами принимали язычники, внося в него многое, что было ему чуждо, и тогда явилось у многих непреодолимое желание искать уже вне человеческого общества осуществления христианских идеалов... К тому же, в это время прекратились гонения – а жажда подвига осталась... Жизнь вдали от мира, в ненарушимом общении с небесным, трудность безусловного послушания, лишения и скорби жизни отречения, все это, принимая вид подвига, влекло к себе неотразимой силой... На вершинах гор, в диких ущельях, в суровых пустынях стали воздвигаться монастыри: «Были они, – говорит с умилением святой Афанасий, – как храмы, наполненные Божественными ликами, людьми, жизнь которых проходила в пении псалмов, в чтении, молитвах, посте и бдении, людьми, которые всю надежду полагали в будущих благах, жили в смирении и удивительной любви. Они не знали ропота и прекословия, не знали желания делать зло другим, они только соревновали, чтобы предварять друг друга в добродетелях». Основателем монашества и пустынножительства почитается преподобный Антоний.

Он родился в Египте в 251 году, в богатой и знатной семье. Его родители сами были ревностные христиане и всячески старались о сохранении в нем чистой веры и непорочности сердца: чтение Божественных книг и молитва были единственными источниками его просвещения и подготовили его душу к восприятию благодати. Ему было около 20 лет, когда скончались его родители. Он остался один наследником их богатства, имея на своем попечении единственную малютку-сестру. Все те радости и развлечения, которые обыкновенно пленяют юность, не имели для него значения; воображение рисовало перед ним картины совсем иной жизни: жизнь эта, ему еще неведомая, притягательной силой манила его к себе. Все мысли его и желания были устремлены к подвижничеству в пустыне.

Однажды шел он в церковь и размышлял о святых апостолах, как они оставили все, чтобы идти за Господом. Входит в храм и слышит Евангельские слова: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною (Мф. 19:21).

Благодать Божия коснулась его сердца. Ему показалось, что эти слова сказаны Господом лично ему, и, следуя влечению своей души, давно горевшей любовью к Богу, он тотчас по возвращении из церкви стал продавать имение свое и раздал бедным. Слова следуй за Мною (Мф. 9: 9 и пр.) остались для него святым призывом; но мысль о маленькой сестре его смущала. Входит он в храм в другой раз и опять слышит слово Евангельское, и опять в нем ощущается ответ себе и указание: не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы (Мф. 6:34). Антоний принял эти слова в свою душу, – поручил сестру известным ему добрым христианским женам, оставил дом свой и посвятил всю жизнь и служение одному Господу.

Предызбранный быть основателем монашества, преподобный Антоний, прежде чем явиться великим наставником иноков, сам прошел все степени духовной жизни. Сначала он поступил под руководство старца, был смиренным учеником, чтобы научиться быть учителем. Затем в продолжение 20 лет жил один в пустыне, учась опытом над самим собой познавать и немощи человеческие, и близость помощи Божией. Нельзя и изобразить, что вынес в эти 20 лет великий подвижник. Он страдал и от голода, и от жажды, и от холода и зноя. Но самое страшное искушение пустыннику, по слову самого Антония, – в сердце: это тоска по миру и волнение помыслов. Часто ему казалось, что нет у него больше сил продолжать эту внутреннюю борьбу: он изнемогал – и тогда в чудных видениях Господь являл ему помощь Свою. «Где Ты был, благий Иисусе? Почему в начале не пришел прекратить мои страдания?» – взывал Антоний, когда Господь после одного тяжкого искушения явился ему. «Я был здесь, – сказал ему Господь, – и ждал, пока увижу твой подвиг». Раз, среди ужасной борьбы с помыслом, Антоний воззвал: «Господи! Я хочу спастись, а помыслы не дают мне...»

Вдруг он видит: кто-то похожий на него сидит за столом и работает; потом встав, начинает молиться, по молитве снова принимается за работу, далее молится опять... Это был Ангел Господень, посланный для наставления и подкрепления Антония. И Ангел сказал ему: «И ты так делай и спасешься». Всю свою жизнь Антоний помнил это дивное внушение и в нем находил источник бодрости духовной.

Он испытал сам все трудности духовного подвига, но и всю радость близости Господа; он постиг всю неизреченную сладость совершенной молитвы и вышел из своего затвора с богатством духовных сокровищ и с великим призванием указывать путь другим. Явившись к людям, он поразил всех своим видом: казалось, что время не коснулось его, не заметно было в нем и следов изнурения, его лицо точно сияло светлостью и красотой, точно отражалась в нем чистая душа, озаренная благодатью Святого Духа. Долговременное отчуждение от людей не сделало его грубым и суровым; тихим, ясным взором и кротким приветом он встречал всех тех, которые толпами стекались к нему. Во всей его наружности было нечто особенное, и кто, не видав его прежде, приходил искать его в пустыню, те узнавали его прямо посреди множества иноков.

Чудодейственной силой веры он врачевал, а словом утешал печальных, учил неразумных, укрощал гневливых, внушал всем более всего любить Господа Иисуса. Слово Антония, растворенное солью Божественной благодати, столь сильно действовало на сердца приходивших к нему в пустыню, что многие из них, презрев мирскую жизнь, тут же решались с Антонием проходить пустынную жизнь. Постоянно возраставшее число учеников Антония дошло до того, что безлюдная дотоле пустыня уподоблялась раю, населенному Ангелами, потому что жизнь отшельников была жизнь ангельская, а не человеческая, по своей чистоте и отречению от всего земного. Одни из пустынников жили вместе и составляли общину; другие рассеивались по пещерам и проводили отшельническую жизнь. Но все они, находясь под руководством Великого Антония, утоляли свою духовную жажду благих советов из одного источника – из уст его. Руководя иноками, Антоний не давал им внешних правил для жизни; уставы должны были образоваться впоследствии по мере надобности; он же беседовал с братьями, как отец с детьми; старался внушить им смирение, любовь к Богу и ближним.

Впоследствии он написал несколько поучений, которые дошли до нас.

«Кто желает всем сердцем обратиться к Богу, – учил преподобный Антоний, – того Сам Бог научит, как молиться Ему. Дух Святой ниспосылает Свою помощь по мере ревности к благочестию, по мере того, как человек сильно чувствует нужду в пособии и желает получить оное».

«Молитесь как можно чаще, пойте псалмы по утру, по вечеру и в полдень и чаще имейте в руках Священное Писание».

«Будьте незлобивы. Незлобие – источник жизни вечной».

«От ближнего зависит и жизнь и смерть: если ты приобретаешь брата, то приобретаешь любовь Божию...»

«Несовершенна молитва того, кто замечает и помнит, что он молится. Господь сказал: Царствие Божие внутри вас (Лк. 17: 21); это значит, что добродетель в нас, ей потребна только наша воля, и состоит она в том, чтобы сохранить душу в той чистоте, в какой ее Господь сотворил... Соблюдем же Господу душу, как принятый от Него залог – чтобы признал Он в ней Свое творение!»

Гонение при Максимине привлекло Антония в Александрию, где он служил страдальцам и всячески подвергал себя смертной опасности. Но когда опасность миновала, он заключил, что венец мученичества, к которому он стремился, не предназначен ему; тогда он направился в пустыню, еще более отдаленную, чем та, в которой он жил раньше. Местопребыванием его стала теперь пещера в одной высокой горе. Он обработал клочок земли для хлебного посева и для овощей, чтобы ему не только избавлять других от труда добывать ему пищу, но чтобы иметь некоторый запас для подкрепления посетителей. Народ толпами стекался к нему. К заступничеству его часто прибегали угнетенные, и оно никогда не было напрасно. Император Константин и его сыновья искали сношения с ним и просили его молитв. Во время арианских споров и смятений Антоний и его иноки были стойкими и могущественными поборниками православия. Престарелый отшельник пустыни, с намерением поддержать Афанасия и уничтожить сочувствие к арианскому делу, сам посетил Александрию. Народ толпами стекался смотреть на этого странного пришельца, который вел жизнь столь не похожую на жизнь остальных людей, и с трепетным сердцем слушал его простое, пламенное слово. Когда Антоний возвращался в свою пустыню, Афанасий сам проводил его до ворот Александрии, у которых великий отшельник, преподавая последнее свое благословение, сотворил чудо исцеления над юношей, одержимым злым духом.

Основателем общежительного монашества почитается преподобный Пахомий Великий.

Родители преподобного Пахомия были язычники. Богато одаренный от природы, он получил в молодости хорошее образование. В 312 году он взят был в войско кесаря Максимина, который возмутился против императоров Константина и Ликиния. Среди трудов и лишений похода он имел случай узнать христиан, как они, по заповеди своего Учителя, милосердно и с любовью относились к страждущим врагам своим. Он стал молиться Господу Спасителю, еще не зная Его, и по возвращении с войны крестился, пошел в пустыню и спасался под руководством одного подвижника по имени Полемон.

После пятнадцати лет сокровенных духовных подвигов Господь внушил ему соединить под одно общее правило отшельников, живших отдельно. На одном острове реки Нила (Тавенне) он начал устраивать монастырь. Вскоре этот монастырь не мог уже вмещать всех желавших спасаться под руководством святого Пахомия, и он вынужден был основать еще несколько монастырей на берегах Нила, не в дальнем расстоянии один от другого. Он устроил даже один женский монастырь, где первой настоятельницей была его сестра. В своих монастырях он ввел определенные правила, обязательные для всех. Основаниями этого устава были: целомудрие, смирение, отречение от всего земного и беспрекословное подчинение авве. Монахи жили по трое в каждой келье, вместе занимались рукоделием и вкушали пищу. По несколько раз в день все вместе собирались на молитву. У всех была одинаковая одежда. Общественное богослужение совершалось два раза в сутки, днем и ночью. По звуку трубы или била монахи безмолвно стекались в церковь. Здесь читали Священное Писание, слушали наставление старца, молились, пели псалмы. В воскресенье из соседнего селения являлся пресвитер, совершал литургию и причащал иноков. На работу выходили все в порядке и молчании вместе со своим настоятелем. Без благословения старшего никто не мог ни начать новой работы, ни перейти с одного места на другое. Работа, исполненная тем или другим братом, принадлежала не ему, а всей общине. Пища принималась один раз – именно в полдень, и состояла из хлеба, овощей, плодов; в воскресенье полагалась вечерняя трапеза. Для того, чтобы все эти правила неизменно выполнялись иноками, преподобный Пахомий положил не прежде принимать желающих поступить в монастырь, как по годичном испытании. Основанное на таких началах, общество монахов еще при жизни святого Пахомия возросло до 7000, а через сто лет после него – до 50 000 человек.

Один из учеников святого Антония, святой Иларион, перенес монашество на свою родину, в Палестину, и основал обитель близ Газы. Отсюда монашество распространилось по всей Палестине и Сирии. Василий Великий, посетивший по окончании своего образования обители в Палестине и Египте, водворил монашество в Каппадокии и дал ему строго определенный устав, который сделался всеобщим на Востоке. Один из подвижников V века, Савва Освященный (т.е. соединивший со званием инока сан священника), учредил обитель близ Иерусалима, в скале, у потока Кедронского, и ввел здесь строго определенный богослужебный устав. В Европе восточное монашество нашло себе особенное убежище на горах Олимпийской и Афонской. На последней (на протяжении 30 верст в длину и 20 в поперечнике) находятся около 20 монастырей, до 800 скитов и около 8000 подвижников.

На Западе монашество распространилось с Востока. Святой Афанасий Великий во время своего пребывания там описал жизнь преподобного Антония Великого и возбудил во многих желание подражать его подвижнической жизни. Такое же действие имел на ревнителей благочестия знаменитый учитель Западной Церкви блаженный Иероним жизнеописанием преподобного Павла Фивейского. Многие из знатных римлян, мужчины и женщины, отказались от мира для жизни уединенной в пустыне. Но собственно отцом и организатором монашества на Западе почитается Венедикт. Он дал западному монашеству иное, более практическое направление. Он не требовал от своих последователей тех лишений, которые несли монахи на Востоке, а заповедовал им только порядок, воздержание и трудолюбие. В числе трудов, удобных для монаха, он указал на переписывание книг. Благодаря этому многие из творений святых отцов и исторические памятники самой глубокой древности сохранились для потомства в стенах монастырей, основанных Венедиктом.

Велико значение монашества в истории Церкви и в истории духовного возрастания человечества! Иноки действительно удалялись из мира для достижения высшего нравственного совершенства, но и воздействие их на мир было громадное. Уже один взгляд на отрешенную от всего земного жизнь иноков давал людям чувствовать, чего требует от христианина его небесное звание и где его истинное отечество. Слава жизни и подвигов святых пустынников привлекала к ним множество людей, ищущих наставления и утешения. Со всех пределов Римского мира стекались ревнители благочестия – видеть эту чудную жизнь подвижников. Посетители не только сами учились у них благочестию, но и рассказывали о них другим и записывали их деяния и слова. Собрания деяний и изречений святых подвижников становились учебной книгой и руководством нравственности для всех христиан.

Помогая духовным нуждам ближних, иноки не отказывались, когда имели возможность, служить и временным их нуждам. Добывая себе трудами пропитание, они делились избытком с неимущими. При монастырях были странноприимницы, где иноки принимали, питали и покоили странников. Из иноческих обителей рассылалась милостыня и по другим местам: узникам, томившимся в темнице, бедствовавшим во времена голода и от других несчастий. Способствуя душевному и телесному благу верующих, иночество содействовало распространению веры Христовой и окончательному падению язычества. Высокая жизнь иноков приводила в удивление самих язычников и была для них доказательством святости христианской религии. Иноки являлись в наиболее нужное время для борьбы с еретиками и безбоязненно обличали сильных мира за уклонение от Церкви и православия. Видя высокое благочестие иноков и их духовную мудрость, архипастыри начали возводить их на священные степени. Впоследствии еще более возвысилось значение иночества. Из среды иноков стали преимущественно, а затем исключительно, возводить на высшую священную степень епископа.

Но главная, неоценимая заслуга монашества, это непрестанная молитва: молитва о Церкви, отечестве, о живых и умерших – и соблюдение священнослужения во всей его полноте и красоте.

Василий Великий и Григорий Богослов были одновременно призваны на великое служение Церкви. С самых юных лет таинственно соединили их судьбы Божий – потому имена их нераздельны и в истории.

Оба родились в Каппадокии. Оба начали свое образование в знаменитом Кесарийском училище, оба закончили его в Афинах и оба на себе испытали великое значение того воспитательного действия, которое берет свое начало в силе примера. Родители и Василия Великого, и Григория Богослова оставили в жизни их светлый след: с младенчества дети привыкли, следуя за ними, ощущать правду и красоту там, где и родители ее ощущали, чувствовать, что конечная цель жизни не здесь, а там, где сложили они себе сокровище неоскудевающее (Лк. 12: 23).

Вся семья Василия Великого издавна отличалась преданностью Церкви. Отец его был знаменитый учитель красноречия и глубоко убежденный христианин. Мать его Емилия, подобно святой Нонне, матери Григория, и святой Монике, матери Августина, оставила нам поэтичный, светлый образ того, чем должна быть христианская женщина.

Семейство Григория также было известно своим благочестием, хотя отец его смолоду и был язычником. Молитва жены его Нонны привела его к Богу. Он сам не умел еще молиться и не знал псалмов Давида; но вот однажды в сновидении снится ему, что он поет чудную песнь: Возрадовался я, когда сказали мне: пойдем в дом Господень (Пс. 121: 1). Сладко и радостно стало ему на душе... С радостью и весельем он действительно вошел в дом Божий и до конца дней служил в нем сначала в сане пресвитера, а потом епископа.

Мать святого Григория еще более, нежели отец его, имела влияние на воспитание духа великого их сына. Григорий всегда смотрел на мать, как на Ангела Хранителя своей жизни, и в ее молитве видел ту святую силу, которая сохранила его таким, каким желала его любовь ее. В молитве она искала себе прибежища во всех своих испытаниях, и Господь дал ей великую и редкую отраду верить в действительность своей молитвы. Умная, бодрая, крепкая духом, она от всей души делала всякое дело свое. Всегда кроткая и послушная в отношении к мужу, она же была его руководительницей на все доброе, умела любить все, что страдает, и говорила, что готова была бы продать себя и детей своих в рабство, чтобы иметь, чем пособить неимущим.

Все эти черты ее характера с удивительной нежностью описаны самим Григорием в одной из его проповедей. Эта любовь его к матери как тихий луч светится сквозь все невзгоды его жизни. «Она для того только касается земли, – говорил он о матери, – чтобы здешней жизнью приготовиться к жизни небесной».

Двумя обетами жизнь святого Григория была посвящена служению Господу. Первый обет был дан в минуту трепетной радости, когда исполнилась молитва матери его и Господь даровал ей сына: она сама отнесла свое дитя в церковь, освятила его младенческие руки возложением их на Священную Книгу – этим предопределяя его быть пресвитером... «Бог даровал меня, – писал об этом впоследствии Григорий, – молившейся светлой моей матери и принял меня от матери, как угодный Ему дар».

Второй обет был дан в минуту ужаса, когда казалось, что все, что было дорого, дороже жизни, погибало в пучине морской: страшная буря настигла святого Григория, когда он направлялся в Афины. Буря эта продолжалась 24 дня. Все погрузилось во мрак, озаряемый только проблесками молнии, которые еще увеличивали ужас этой тьмы... В эту пору Григорий еще не был крещен: ему страшна была мысль отойти из здешнего мира неосвященным, только «жаждущим духовной воды». «Все вокруг меня, – говорит он, – боялись обыкновенной смерти, а ужас моей души насколько был страшнее!» Он молился, проливал слезы, давал обет посвятить всю жизнь одному Богу, если Он спасет его погибающую душу. Господь принял дар этой юной жизни, столь нужной для утверждения Церкви Его. – И сделалась великая тишина (Мф. 8: 26). – «Я страдал, – говорит Григорий, – и со мной страдали родители мои: в ночном видении они разделяли со мной мою скорбь и издалека подавали мне помощь молитвой своей». Григорий верил, что именно этой молитве он обязан своим спасением. Случай этот произвел на него глубокое впечатление: он принес себя в дар – и чувствовал, что с этой минуты не принадлежит себе.

В Афинах Василий и Григорий снова встретились, дружба их «из искры превратилась в высокий, горящий пламень». Эта дружба была особенно драгоценна в Афинах, в городе столь богатом соблазнами и ложной мудрости, и ложной красоты. Она дала им силу твердо и радостно быть и называть себя христианами, предпочитая это название всякому другому. Работали они с увлечением, соблюли веру свою, но не чуждались всего прекрасного, что находили и в языческом мире. «Мы не должны, – говорит Григорий, – презирать небеса и землю и воздух, потому что некоторые по заблуждению поставили их предметом боготворения, почитая тварь Божию вместо Бога, но, наслаждаясь всем, что есть прекрасного, мы должны постигать Творца из сотворенного и, как говорит Божественный Апостол, пленить всякое помышление в послушание Христу».

После пятилетнего пребывания в Афинах Василий возвратился на родину, а Григорий занял в самых Афинах место учителя красноречия.

Василий уже не застал в живых своего отца; предложили ему занять место отца в училище, но он отклонил это предложение: он стоял как бы на перепутье, не зная, какую себе избрать дорогу. Гордое сознание своего превосходства, то наслаждение, с которым он увлекался красноречием, были силы, манившие его к жизни, не похожей на идеал, созревавший в душе его. Его недоумение продолжалось, пока он не принял Таинства Крещения: тогда благодать Божия коснулась его сердца; он предался Богу и решил посвятить себя монашеской жизни.

Монастыри еще были почти неизвестны в Малой Азии, и Василий предпринял путешествие в Египет и Палестину, чтобы ознакомиться самому с образом жизни в пустыне. Глубокое впечатление произвела на него жизнь посещенных им подвижников. Возвратясь, он поселился в уединенном живописном месте на бepeгy реки Ирисы и здесь в тишине предался изучению Священного Писания. «Бог открыл мне, – писал он оттуда другу своему Григорию, – жилище по сердцу моему: мне дано видеть в действительности то, о чем мы так часто с тобой мечтали». Он с восторгом называет этот мирный уголок земли своей «лествицей, восходящей до небес, своей горой Елеонской»

Однако жизнь его не могла долго утаиться от людей. В начале было ему тягостно возобновлять общение с миром, но скоро душа его возгорелась любовью ко всем тем людям, которые взывали к нему и, чувствуя в нем человека, власть имеющего (Мф. 7: 29 и пр.), ждали услышать от него слово жизни. Мало-помалу вокруг него стали селиться подвижники, скоро возникла и обитель. Затем под его же руководством стали устраиваться и другие монастыри – мужские и женские. От этих благословенных обителей веяло миром и тишиной, в тяжкие времена они привлекали к себе, как источник воды в пустыне: сироты, бездомные, дети, старцы, юноши, утомленные жизнью, и те, которые восторженно отрекались от незнакомых еще им радостей, все находили убежище в этих священных местах уединения. О них Василий имел особую заботу: он не избрал себе подвига «отшельнического», потому что душе его свойственна была любовь деятельная, и на этой любви основаны им правила монашества, написанные для основанных им монастырей. «Получив заповедь любить Бога, приобрели мы и силу любить.

Кто же любит Бога, тот любит и ближнего. И опять, кто любит ближнего, тот продолжает свою любовь к Богу; потому что Бог всякую милость к ближнему приемлет за милость к Себе».

Неоднократно Василий звал к себе своего друга, который к этому времени также вернулся из Афин. Утолив свою жажду знания, Григорий теперь жаждал уединения и тишины, но прежде нежели остановиться на каком-либо решении, он по возвращении в Назианз стал приготовляться к принятию Крещения. На Крещение смотрел он как на главное событие своей жизни, которым будут смыты прежние грехи его, и он будет допущен принести в жертву к подножию престола Божия все, что приобрел: свое знание, свою ученость, свои таланты, все свое. – «Слово – дар выражения – есть одно, чем я дорожу, – говорил он, – но единственно как служитель Слова». Жизнь созерцательная вдали от мира давно уже привлекала его к себе, и он, несомненно, принял бы монашество, но любовь к родителям превозмогла. «Она, как груз, влекла меня к земле, – говорит он, – даже не столько любовь, сколько жалость, это благословенное чувство нашей души: жалость к седине, жалость к скорби...»

Григорий остался при престарелых своих родителях и был жезлом их старости, веруя, что этим творит он угодное Богу. Поселиться возле Василия было заветной его мечтой; но он принес ее в дар тем, кто был дорог ему, и лишь короткое время провел он возле своего друга в красоте лесов, холмов и потоков. Долго потом они оба с восторгом вспоминали эту счастливую пору своей жизни: неизъяснимую сладость молитвы, тихие песнопения, чтение Святого Писания и тот свет неземной, который озарял их душу для разумения тайн Божиих, и тяжелый дневной труд, и добровольные лишения...

Но недолго и Василий наслаждался той жизнью, которую он называл «жизнь по сердцу моему».

И Григорий и Василий, оба были люди отмеченные: к ним и к подобным им относятся слова Христовы: да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного (Мф. 5: 16).

Со смертью Констанция прекратилась на время власть ариан; но новое бедствие постигло Церковь: неожиданное гонение от язычников. Оно, впрочем, продолжалось недолго и лишь указало, как крепко утвердилась христианская вера и как тщетны и безумны были бы все попытки оживить умирающее язычество.

После Константина Великого оставшиеся в живых малолетние племянники его Галл и Юлиан воспитывались, по повелению Констанция, под надзором христианских наставников из ариан. Они были окружены почетом, но их содержали почти в неволе. Оба они крестились, затем были поставлены чтецами в церкви. Заставляли их строго соблюдать все обряды христианского закона: поститься, посещать гробницы мучеников, делать пожертвования в пользу храмов, но дух Христова учения не коснулся их: никогда образ Христа не был представляем им в настоящем своем свете и величии. Среда, в которой они воспитывались, мало имела влияния на старшего из них, Галла: слабый и физически, и умственно, он ко всему относился одинаково равнодушно и к тому же не долго оставался в живых. Младший же, Юлиан, богато одаренный природой, принял в душу свою впечатления всего того, что с детства его окружало. Он видел вблизи жизнь тех, кому было поручено его христианское воспитание, – видел, что эта жизнь была переполнена злобой, враждой, взаимным преследованием, и причину зла стал искать в христианском учении. Ко влиянию же язычества он относил все то прекрасное и великое, что сквозь прозрачность таинственной дали представляла его воображению жизнь героев древнего мира, к памяти которых он относился не иначе, как с благоговейным восторгом! Христианства настоящего он не знал, а то, которое думал видеть в жизни близких к нему людей, – презирал и ненавидел...

Он жаждал знания; ему долго запрещалось общение с языческими философами, и это запрещение придавало новую привлекательность их учению, тогда как учение, преподаваемое ему людьми, которых он глубоко презирал, могло лишь охладить его душу, живую, беспокойную, любознательную...

Так возрастал он, тая в душе своей ненависть к Церкви Христовой... Наконец император Констанций признал нужным позаботиться о дальнейшем образовании Юлиана, и для этой цели ему велено было предпринять путешествие по Малой Азии и Греции. В Афинах Юлиан посещал то самое училище, в котором учились Василий Великий и Григорий Богослов, и вполне предался изучению классических наук и языческой философии. Замечательно, что вскоре после первой своей встречи с ним Григорий, которого неприятно поразило гордое, презрительно насмешливое выражение Юлиана, воскликнул, беседуя о нем со своими друзьями: «Какое проклятие в нем подготовляет себе империя!»

Еще в бытность свою в Ефесе Юлиан, на двадцатом году жизни, отрекся от Крещения и был посвящен в язычество. В Афинах же он совершил над собою языческий обряд очищения чрез окропление жертвенной кровью и был торжественно, хотя тайно, принят в число служителей богов. Он не смел еще прямо объявить себя язычником, и необходимость притворяться и скрывать свои истинные чувства и убеждения еще усилила в нем ненависть к христианской вере... Император Констанций внезапно умер, Юлиан вступил на престол как единственная отрасль дома Константина; дальнейшее лицемерие стало теперь лишним... Языческая партия ожила: ниспровержение христианства и восстановление язычества сделались главной целью жизни Юлиана.

Он тотчас же объявил себя почитателем богов Греции и Рима, велел во всех городах открыть языческие капища и, где они были разрушены христианами, построить новые на счет христиан. Он сам принимал деятельное участие во всех языческих торжествах и говорил, что звание верховного жреца для него почетнее и драгоценнее, нежели самый титул императора. Окружив себя языческими философами и софистами и будучи сам образован и учен, он вместе с тем вдавался в языческие суеверия, верил гаданиям и заклинаниям, старался узнать будущее по внутренностям жертвенных животных, считал за великую честь принимать участие во всех языческих обрядах, вставал ночью, чтобы совершить молитву идолам, начинал день жертвоприношением в честь Солнца, которое чествовалось в особенности.

Юлиан понимал однако, что язычество не может иметь силы, если не преобразуется и не очистится. Христианский закон явил миру образец нравственной чистоты, которая внушала уважение и удивление даже неверующим; итак, безнравственность язычества должна была неприятно поражать лучших людей между язычниками. Юлиан старался перенести в язычество дух чистоты и добродетели, свойственных христианству. Он запретил жрецам являться на публичные увеселения; требовал, чтобы они вели жизнь чистую и воздержную, предлагали народу нравственные поучения; велел устраивать при капищах странноприимные дома и больницы, на содержание которых выдавать деньги. «Стыдно нам, – говорил он, – что «галилеяне» (так звал он христиан) содержат не только своих бедных, но еще и наших».

Желая заменить христианство преобразованным язычеством, Юлиан однако не хотел открыто преследовать христиан: он хорошо понимал, что «кровь мучеников есть семя христианской Церкви», и надеялся иными путями подавить столь глубоко им презираемую веру... По восшествии на престол он объявил, что каждый из его подданных свободен поклоняться тому божеству, которое считает истинным. Затем он возвратил из ссылки всех изгнанных за веру. Эта глубоко обдуманная мера имела двоякую цель: достигнуть похвалы за веротерпимость и нанести удар христианству, возвратив тех изгнанников, которые могли снова вселить раздор и смуту в дело Церкви.

Однако скоро он познал свою ошибку: общая опасность от возрождения язычества сплотила все партии, заставила умолкнуть все те споры, которые так долго раздирали Церковь... Ненависть Юлиана теперь главным образом обратилась не на массу народную, исповедовавшую христианскую веру, но на тех вождей и пастырей Церкви, которых он сам этому народу возвратил... Особенно опасался он влияния Афанасия, признаваемого повсюду главной опорой веры и Церкви Православной.

Возвращение Афанасия к Александрийской пастве было народным торжеством, о котором современники вспоминали с умилением, сравнивая его со входом в Иерусалим. Весь город от мала до велика выступил ему на встречу с восторженными восклицаниями, песнями и благодарственными молитвами. Афанасий принялся немедленно за восстановление мира в возмущенной распрями пастве: умея соединить мудрую строгость с кротостью, он старался покрывать снисхождением вины многих, отступивших в смутное время от православия.

Юлиан с раздражением следил за каждым его действием; не прошло еще и года от возвращения Афанасия, как императорским указом было повелено ему удалиться, из Александрии в силу того, что указ, возвративший изгнанников, не имел в виду восстановление епископов на кафедры, которые они занимали до изгнания. Афанасий немедля выехал из города; а когда православные обратились к царю с просьбой возвратить епископа, это еще более раздражило Юлиана, и он велел изгнать Афанасия даже из Египта. И этого казалось мало. Вскоре пришло повеление разрушить главную церковь в городе и предать Афанасия смерти, если найдут его где-либо в Египте. Христиане со слезами провожали любимого епископа; он утешал их и говорил: «Не плачьте, это небольшое облако; оно скоро пройдет». Он на ладье поплыл по Нилу в Фиваиду. Воины, имевшие повеление умертвить его, последовали за ним. Они уже почти настигли его, но Афанасий велел обратить лодку и плыть им навстречу. Воины, не ожидавшие этого, не узнали его. «Далеко ли Афанасий?» – спросили они. «Нагоните скоро, если поспешите», – отвечали им спутники епископа. Они продолжали плыть; а Афанасий вышел на берег и вновь нашел убежище у пустынных подвижников. Изыскивая все способы, чтобы унизить христиан, Юлиан уничтожил все христианские символы на общественных зданиях и на знаменах, вводя повсюду статуи и символы языческих богов, не упускал случаев насмеяться над христианством и в публичных речах своих, и в сочинениях. Христианское духовенство он лишил всех прежних льгот и запретил делать завещания в пользу Церкви. В христианских училищах запретил изучать классических писателей древности под тем предлогом, что христианам довольно своих священных книг, так как сами их учители хвалятся не мудростью, а невежеством и простотой. Наконец, для посрамления их верования, он решил, хотя и обманом, вовлечь их в совершение языческих обрядов и приказал кропить кровью идольских жертв припасы, продаваемые на рынках. Господь не попустил такого посрамления верных. Предание гласит, что на первой неделе Великого поста епископу Константинопольскому явился ночью святой мученик Феодор Тирон и сказал: «Запрети христианам употреблять в пишу купленное на рынке; а пусть те, которые не имеют других запасов, сварят у себя пшеницу с медом». С этих пор ведется в Церкви обычай приносить на первой неделе Великого поста коливо в память святого мученика Феодора Тирона.

Зная ненависть иудеев к христианам, Юлиан стал оказывать особенное покровительство иудеям и верованиям и обрядам иудейским. Он задумал приступить к восстановлению храма Иерусалимского, надеясь нанести этим чувствительный удар христианству и доказать ложность пророчеств о разрушении храма. Иудеи приняли это предложение с восторгом. Восстановление храма было любимой мечтой несчастного народа; с возобновлением древней святыни связывал он надежды на величие и славу. Иудеи вновь возмечтали о независимости и толпами поспешили в Иерусалим. Уверенные в покровительстве царя, иудеи стали везде наносить оскорбления христианам; во многих городах они предавали их истязаниям, везде безнаказанно ругались над их верой. В Иерусалиме особенно положение христиан сделалось крайне тяжелым от оскорблений, которые наносили им торжествующие иудеи. Между тем приступили к работам.

Но едва успели расчистить место и приготовить материалы для постройки, как страшное землетрясение с бурей и вихрем разметало все заготовленное, и множество работников было завалено обломками и камнями. Оставили на время работу; когда же опять приступили к делу, произошло новое землетрясение, страшнее первого. На этот раз остатки еще уцелевшего основания были вырваны из земли, орудия разнесены вихрем; пламень клубами вспыхивал из земли и опалял работников. Ужас объял иудеев; они оставили предприятие, убедившись, что Сам Бог против них; многие уверовали и крестились.

В военных делах с германцами и персами Юлиан показал себя искусным полководцем; но последний задуманный им поход на Персию был неудачен и стоил ему жизни. Двинувшись со значительными силами, на пути он посещал знаменитейшие языческие капища, совершал усердно жертвоприношения и вопрошал оракулов; давал щедрые пособия на возобновление разрушенных языческих храмов, обещая открыть их торжественно на возвратном пути. Ободренный первыми успехами своего оружия, он зашел далеко за Евфрат, сжег за собой флот, понадеявшись на верный успех предприятия, но, внезапно окруженный персами в опасном месте, был смертельно ранен в сражении неприятельской стрелой. Утверждают, что перед смертью, в отчаянии, захватил он в горсть крови, текущей из раны, и бросил ее на воздух, воскликнув: «Ты победил, Галилеянин!» Так он скончался в 363 году.

Он хотел устранить веру, принесшую миру святые идеалы, святую отраду, но только успел закалить ее новым страданием; с его жизнью закончилось возрождение язычества.

На следующий день был избран императором Иовиан – христианин. Войско объявило себя христианским, и на возвратном пути армии священный лабарум, предшествовавший войскам, возвещал всем народам, какой вере принадлежит новый император. Водворился мир. Христиане радовались; проповедники возбуждали к кротости и незлобию, и нигде радость не омрачилась гонением на язычников. Но скоро эту радость сменила печаль... Миновало гонение от язычников, настало снова гонение от ариан.

По смерти Юлиана Афанасий вернулся на свою Египетскую кафедру, которой он спокойно правил во все время непродолжительного царствования Иовиана. Когда новый владыка Востока, арианин Валент, стал изгонять всех православных епископов, – и Афанасий подвергся изгнанию, однако мольбы преданной его паствы побудили императора согласиться на его возвращение. В то время, когда дело, которому посвящена была вся его жизнь, подвергалось преследованию во всех других частях Восточной империи, великому поборнику православия было дано провести свои последние годы в мирном обладании той самой кафедрой, на которую с ранней его молодости поставила его рука Божия. Он скончался в мае 373 года.

Продолжительная борьба святого Афанасия с царской властью и уже одно то, что императоры столько раз принуждены были с ним вступать в борьбу, свидетельствуют о том духе свободы, который в эти дни всеобщего нравственного порабощения сохранился в Церкви христианской.

В истории борьбы Церкви с арианством Василий Великий выступает сильным защитником православия в то время, когда святой Афанасий Александрийский уже сходил со своего поприща, и является соучастником и продолжателем его великого дела, сперва в сане пресвитера и затем архиепископа обширной Кесарийской епархии.

Епископ Кесарийский Евсевий, когда почувствовал, что управлять одному обширной своей епархией ему не под силу в столь трудную пору, призвал к себе Василия, посвятил его во пресвитера и поручил ему часть своего служения. Он трудился неутомимо, и мало-помалу все управление Церкви перешло в его руки, так что в действительности епископом стал собственно Василий. Проповедовал он слово Божие ежедневно, иногда даже два раза в день, утром и вечером, и проповедь привлекала такую массу народа, что он иногда был вынужден сокращать свои беседы, чтобы слишком долго не отвлекать рабочих от их работ.

Имя святого Василия знаменито в истории церковных дел и церковного управления на Востоке; но особенно близка и понятна православному сердцу деятельность его как народного проповедника. Толпами стекались к нему простые и бедные люди, а он вдохновенным своим словом учил их возвышаться к Богу созерцанием природы, описывал им чудеса мироздания и благость Создателя. Мысль его была направлена к Богу и вечности; но он сохранил при том и природную нежность души, и живость воображения, так что величественные картины природы служили для него средством привлекать к Богу верующие души. Итак, святой Василий вместе с Григорием оставили Церкви первый образец красноречия, направленного к духовному просвещению народа, к исправлению нравов и к утешению скобящих и бедствующих.

Вся жизнь святого Василия была как бы выполнением апостольской заповеди: радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими (Рим. 12: 15). Любовь его была всегда деятельная, и его милосердие простиралось ко всем бедным, страждущим по какой бы то ни было причине. Все они, говорил он, одинаковое имеют право на сожаление и так же смотрят на руки наши, как мы на руки Божий, когда чего просим.

В 368 году обширная область Кесарийская потерпела от страшного неурожая. Подвоз хлеба из других мест оказался недоступен по дороговизне доставки, так что вся страна подверглась бедствиям голода. Страдание народа стало страданием и его пастыря – в эту тяжкую годину он был всем для всех (Кор. 9:22).

И примером, и силой своего слова сумел он воздействовать на тех, кто мог прийти на помощь страждущему народу. «Земледельцы, – говорит святой Василий в трогательном своем слове, – сидя на нивах и сложив руки на коленях, посмотрят на малюток своих и начнут рыдать... устремят взор на жен и зальются слезами; потрогают и пощупают сухие листы взошедших стеблей и громко зарыдают, как отцы, потерявшие сыновей, достигших цветущего возраста... Какого же достоин наказания тот, кто пройдет мимо?.. Что еще можно прибавить к такой жестокости? Кто имеет возможность уврачевать зло, но добровольно и по любостяжательности откладывает это, того по справедливости можно осудить наравне с убийцами!» (Беседы Василия Великого).

Все свое имение он немедленно продал, чтобы на вырученные деньги прокормить голодающих. Все приходившие к нему получали хлеб без различия возраста и народности. Умилительным и строгим словом, так же как и этим своим примером, он тронул сердца богатых и побудил их открыть и свои житницы. Так сделался он как бы новым Иосифом для страждущей Кесарии.

По смерти Евсевия в 371 году вся Кесария пожелала иметь Василия епископом.

Царствовал в это время император Валент. Он был совершенно ослеплен ересью Ария и пользовался своей властью, чтобы всячески покровительствовать арианам и притеснять православных. Между главными мерами к ослаблению православия было изгнание из Церкви православных епископов и замена их арианскими. Среди всех этих гонений на православие архиепископ Кесарийской Церкви, славный умом, познаниями и добродетелями, естественно обращал на себя особенное внимание как православных, которые надеялись иметь в нем оплот православия, так и ариан, видевших в нем главное препятствие своим замыслам. И точно, подвигнуть такой светильник с места нелегко было для самого повелителя Востока; поэтому Василий оставался на своем престоле, когда вокруг него уже многие места епископские были заняты арианами. Святой Василий был истинно-евангельским епископом – отец народу, друг бедным и бедствующим, в вере непреклонный, неутомимый и неистощимый в благотворении.

Его заботами в Кесарии и окрестностях устраивались приюты, странноприимные дома, больницы.

В одном из отделений кесарийской громадной, великолепной больницы был в первый раз устроен приемный покой для прокаженных. Прокаженные возбуждали к себе особую нежность святого Василия; он без слез не мог смотреть на этих страдальцев, которые терпели самое великое зло: чувствовали себя от всех ненавидимыми за одно только то, что подверглись несчастью... «Они – братья наши по Боге, – говорит святой Василий в умилительном слове, произнесенном здесь же, в этом убежище, – братья, получившие одинаковое с нами естество, так же как и мы, одаренные образом Божиим и хранящие его, может быть, лучше нас; хотя и истлели телом, но во единого облечены Христа; за них, равно как и за нас, умер Христос, и они суть сонаследники небесной жизни, хотя отчуждены от земной, и страдают они со Христом, дабы с Ним прославиться! Что же мы? Презрим ли их? Пробежим ли мимо? Оставим ли их как мертвецов, как страшилищ? Нет, братья! Не тому учит нас – овец Своих – добрый Пастырь Христос, обращающий заблудших, взыскующий погибших, укрепляющий немощных... Не то внушает нам и природа человеческая, которая вложила в нас закон сострадания». Святой Василий не гнушался ими, часто посещал их, обнимал, давал им великую радость чувствовать близость любви своей.

Приданное Василию прозвище «Великого» объясняется тем особенным впечатлением, которое он производил на своих современников... Вся его внешность: осанка, бледное, изможденное лицо, глубокий взгляд, спокойная важность телодвижений, возбуждала во всех чувство благоговения... «Одна его улыбка была похвалой, а молчание укоризной». Враги его не могли не сознавать нравственной его силы, а друзья с восторгом подчинялись ей. Влияние Василия на духовенство было так велико, что при нем оно достигло высшей степени достоинства, и епископы чужих епархий просили у него пресвитеров для своих церквей.

Он сам любил красоту церковную, благолепие храма, гармонию в богослужении, и это чувство внушал окружающим его; два раза в его жизнеописании упоминается о его служении в церкви – и оба раза говорится о том особом впечатлении, которое оно производило на душу. Святой Ефрем Сирин и император Валент, люди столь разнородные, оба восприняли одно впечатление при виде торжественного величия этого служения. «Я видел на ступенях алтаря дома Божия, – говорит увлеченный своим восторгом святой Ефрем, – видел этот сосуд избранный – стоящим пред лицом своей паствы, украшенным и обогащенным словами, сияющими, как драгоценные камни. На плече у него, казалось мне, сидел белый как снег голубь и шептал ему на ухо, а все собрание светилось божественным сиянием благодати».

В храме же и при совершении богослужения была встреча святителя с императором Валентом. При обозрении подвластных стран императору однажды приходилось проезжать и по Кесарии. Не желая иметь столкновение и вступать в прения с епископом, который держался иного учения и думая, что нетрудно будет его привлечь на свою сторону, царь предварительно поручил префекту Модесту расположить Василия к общению с арианами. Модест, приехав в Кесарию прежде императора, тотчас приказал потребовать к себе святого Василия. Святой Василий явился перед ним с обычным ему спокойствием, как будто пришел он на праздник, а не на суд. Модест, окруженный ликторами с прутьями и топорами в руках, сначала обошелся со святым Василием почтительно и льстивым образом убеждал его исполнить волю императора, признать арианство. Но когда увидел средство это безуспешным, то принял грозный вид, и в чрезвычайной досаде, не удостоив святого Василия и имени епископа, сказал: «Василий, что это? Как смеешь ты упорствовать против столь великого императора, притом один и так нагло?» Василий объяснил, что не может принять заблуждения ариан. Модест стал грозить ему изгнанием, лишением имущества, смертью.

«Это и все? – сказал Василий. – Ничто из этого не устрашает меня. Тот, у кого ничего нет, не может быть лишен имущества, если только не пожелаешь отобрать несколько книг, которые составляют мое имение. Изгнание? Я не имею понятия о нем. Я не связан ни с каким местом. Та земля, на которой я теперь обитаю, не моя; а всякая земля, в которую я могу быть заброшен, вся моя или скорее вся Божия, на которой я только странник и пришелец. А что касается до смерти, то смерть есть благодетельница, так как она приведет меня к Богу, для Которого я живу и Которому я служу».

Величие Василия изумило префекта. «Доселе никто так не говорил со мною», – сказал он.

«Вероятно, тебе не случалось говорить с епископом», – спокойно отвечал Василий.

Между тем Валент прибыл в Кесарию, и Модест немедленно донес ему, что епископ победил его; что на него не действует ни угроза, ни ласка и что потому остается одно – употребить насилие. Валент, выслушав все, невольно в душе своей почувствовал к святому Василию какое-то особое влечение; он, быть может, даже сознавал, что истина с ним, – но оставить арианство ему было стыдно. Он начал искать случая, чтобы изъявить святому Василию хотя бы свое глубокое уважение.

Случай скоро представился. Наступил торжественный праздник Богоявления. Валент в сопровождении своих телохранителей вошел в храм, где святой Василий совершал богослужение, и стал между православными мирянами, показывая этим как бы свое общение со святым архиепископом. Церковь была переполнена народом: люди, как волны морские, теснились, налегая друг на друга, но ничто не нарушало тишины. Неслось стройное праздничное пение; за престолом, обратясь лицом к народу, стоял сам архиепископ: он ни взглядом, ни знаком не показал, что замечает присутствие императора. Высокий, стройный, он стоял неподвижно во всем величии своего архипастырского облачения, с посохом в руке; глубокий, пламенный взор его устремлен был на святой престол. Вокруг него в благоговейном порядке стояли пресвитеры и диаконы, будучи похожи скорее на Ангелов, нежели на людей.

Красота святости наложила свой особый отпечаток на всех служащих – и тихий свет благодати осенял молящихся. Робкий, впечатлительный Валент был потрясен до глубины души величием этой картины. Его волнение было всеми замечено, когда он подвинулся вперед и дрожащей рукой хотел подать свое приношение на жертвенник; никто из духовных, не зная воли архиепископа, не посмел принять его от императора; Валент пошатнулся и непременно бы упал, если бы один из пресвитеров не поддержал его. Тогда святой Василий, видя, что император предлагает приношение не с гордостью, а со смирением, захотел лучше несколько ослабить строгость церковных постановлений, нежели пристыдить его при всем народе. Он принял его приношение сам.

Через несколько дней после этого император опять пришел в церковь к святому Василию и слушал его поучение; потом выпросил себе у него позволение войти в алтарь, где и вступил в желанную беседу с ним. Святой Василий долго и с чрезвычайной силой говорил ему об истинном учении веры. Император слушал его весьма внимательно, и, казалось, несомненно признал сторону святого Василия действительно правоверной. Он сделался благосклонен к православным и велел прекратить гонение на них.

Эта царская милость продолжалась весьма недолго. Едва прошло несколько дней, как униженная гордость придворных и хитрость арианских епископов успела снова возбудить в императоре гнев на святого Василия, и, не задумываясь, он подписал ссылку святого архипастыря. Велико было торжество ариан, глубока печаль православных. Вероятно, для того, чтобы не произошло возмущения в народе, святой Василий должен был выехать из города до рассвета в первую ночь по получении приговора.

Но Бог очевидным образом вступился за святого и всемогуществом Своим тотчас дал всему течению дел совсем иной вид. В эту самую ночь шестилетний сын императора сделался опасно болен. Император призвал искуснейших врачей; но врачи отказали в надежде. Он сам усердно молился Богу, многократно повергаясь на землю, но – тщетно.

При этом вдруг вошла императрица, встревоженная ужасным сновидением; терзаемая скорбью о потере сына, она сказала своему супругу, что болезнь сына послана в наказание за оскорбление архиепископа; император, стыдясь своего поступка со святым Василием, постепенно отменил приговор и послал просить молитв епископа. Ребенок выздоровел. Валент уже не тревожил Василия; и гонение, сильное во всех областях, миновало Каппадокию.

Святой епископ Кесарийский недолго наслаждался водворением мира: в постоянной борьбе с противниками православия истомилась душа его. Труды, невзгоды жизни сломили его. Он скончался 1 января 379 года. Друг его Григорий не мог присутствовать при его кончине, потому что сам в это время был опасно болен. Последние слова святого Василия были: в руки Твои предаю дух мой (Пс. 30: 6; Лк. 23: 46).

Имея великую заботу о достоинстве и благолепии богослужения, святой Василий много для него потрудился. Он составил величественный чин литургии, известный под его именем. Принимая во внимание немощь молящихся и полагаясь на ревность избранных пресвитеров, он на литургии сократил общие молитвы, расширив в то же время молитвы священнослужителей. Состав утреннего богослужения устроен по его указаниям и наставлениям. Многие известнейшие православные молитвы Часослова и Псалтири, равно и из правила к причащению, составлены им же. Наконец, чудно-таинственные молитвы о ниспослании нам Духа Святого и об упокоении усопших, которые с коленопреклонением читаются в день Святой Пятидесятницы, тоже его творение. В своих писаниях святой Василий оставил Церкви сокровище мудрости, красноречия и священной поэзии. Вот что говорит о них святой Григорий: «Когда я беру в руки и читаю «Шестоднев», то прихожу в общение с Творцом... Когда читаю книги, написанные им о Святом Духе, я нахожу Бога... Когда читаю другие его толкования, я слышу, как бы это был один глубокий призыв от одного к другому, вижу свет, стремящийся к свету, – и постигаю значение Священного Писания».

Святой Василий родился быть властелином; чувство христианского смирения с трудом подавляло в нем сознание своего превосходства над людьми. «Василий, – говорит Руфин, один из его современников, – был смирен пред Богом; но Григорий был смирен и перед людьми». Сам Григорий не защищает его от этого обвинения, но доказывает, что если и была его гордость велика, то она терялась в бездне любви, милосердия и нежности к меньшей братии.

В продолжение всего царствования императора Валента, т.е. в продолжение около 40 лет, в Константинополе были поставляемы исключительно арианские епископы. И епископы, и гражданские власти назло православным покровительствовали всяким лжеучениям; всевозможные ереси разглашались свободно, и страсть к богословским спорам и прениям объяла все народонаселение; на улицах слышались беспрестанные прения; ремесленники, лавочники спорили о Божественности Христа, об отношении Его к Богу Отцу, утверждали или отвергали Божественность Духа Святого.

Между тем как все лжеучения исповедовались свободно, Никейское вероисповедание было постоянно преследуемо. Православные не имели в Константинополе ни одной церкви; они собирались втайне для богослужения, иногда в горах и лесах, где часто на них нападали враги. Никогда еще Православная Церковь не терпела такого угнетения, не нуждалась так в крепкой защите. По смерти императора Валента, одушевленные проблеском новой надежды, православные обратили свои взоры на Григория Назианзского как на единственного человека, который мог собрать около себя православное стадо и из развалин воссоздать их расстроенную Церковь. Они поспешили написать к нему, умоляя его прибыть в Константинополь и взять на свое попечение малочисленную Церковь Православную.

Святой Григорий по воле отца своего и против своей воли был рукоположен в пресвитеры; против своей воли, по воле друга своего Василия, был возведен в сан епископа. Он в трепетном ужасе взирал на таинство священства и не считал себя вправе служить у алтаря «великого Бога нашей жертвы и нашего Первосвященника». То, что он, однако, принял это служение, легло тяжелым гнетом на его до болезненности чуткую душу. Настроение его никогда не было жизнерадостным; тем не менее он изнемогал и принужден был искать себе успокоения в тиши сельского уединения. Но никогда еще жизнь не казалась ему мрачнее, нежели именно в это время: «Я потерял Василия, – писал он к одному из своих друзей, – потерял моего духовного брата и могу сказать с Давидом: отец мой и мать моя оставили меня (Пс. 26: 10). Здоровье мое слабо, друзья не верны. Церковь без пастырей, все, что есть хорошего, гибнет, зло выступает обнаженное. Мы плаваем во мраке, и нигде не видно маяка... Христос почивает».

В призыве Константинопольской Церкви Григорий почувствовал определение воли Божией. Наступила теперь самая деятельная пора его жизни, хотя ей суждено было ограничиться лишь тремя достопамятными годами.

Все дело возрождения Церкви в Константинополе Григорий совершил силой духовной и удивительным красноречием своей проповеди. Во всех внешних отношениях он далеко не соответствовал ожиданиям тех, кто призвал его. Они заочно слышали о его громкой славе и ожидали увидеть человека, сразу поражающего величием и блеском. Вместо того они увидели человека малого роста, тощего, болезненного. Его истощенное заботами лицо, которое так часто орошалось слезами, носило отпечаток обычной грусти, его бедное одеяние более походило на одежду нищего, нежели на одежду епископа. И тем не менее, Григорий скоро заставил всех забыть все эти первые невыгодные впечатления, выполнил все и даже больше того, чего от него ожидали. Он отдал свою чистую душу на служение Церкви, и святость его кроткой, смиренной жизни, как солнечный луч пригрела всходы на той заглохшей Божией ниве, которую он в терпении принялся возделывать вновь.

Прибыв в Константинополь, он остановился у родственников; и в их доме скоро устроилась церковь, в которой стал он совершать богослужение и проповедовать. Он назвал эту церковь Анастасией, что значит воскресение, надеясь, что тут воскреснет православие.

Сначала немного слушателей посещало его бедную церковь; но после каждой проповеди число их увеличивалось. Скоро малая церковь стала тесна; никогда еще в Константинополе не слышалось такого могучего, убедительного слова; язычники, еретики, равнодушные миряне, приходившие из любопытства послушать нового проповедника, были увлечены его красноречием.

В то время проповедники обыкновенно начинали свою проповедь словами «мир всем», а народ отвечал: «И духу твоему». Григорий этим воспользовался, чтобы произнести свою знаменитую проповедь о духе мира. «Бог, – говорит он, – с особенным благоволением открывает Себя как Любовь, а мы, боготворя Того, Кто есть Любовь, – почему же ненавидим друг друга? Мы проповедуем мир: почему мы ведем яростную войну?» Он боролся против заблуждений ереси с энергией, твердостью и искренней серьезностью, но вообще его образ действий отличался необыкновенно кротким обращением со всеми: мало-помалу он себе завоевывал сердца людей. Когда же с кафедры Анастасии раздались его высокие беседы о богословии, то множество самых отъявленных противников его были окончательно побеждены; громкие рукоплескания и восклицания часто прерывали его речь; и за ним навсегда утвердилось название Богослова. Тем не менее, ему приходилось выступать против целой бури ненависти и злобы. Приходилось постоянно слышать издевательства и насмешки от ариан. Встречая его, осыпали ругательствами по поводу его убогого, смиренного вида, часто метали в него камнями, даже и жизнь его не раз была в опасности.

Силы стали уже изменять ему; однажды в беседе своей он намекнул на то, что, быть может, ему придется оставить Константинополь. Тогда поднялись рыдания в церкви, и один из слушателей громко воскликнул: «Если ты изгонишь себя самого, ты изгонишь учение о Троице из нашей Церкви!» Эти слова так подействовали на Григория, что он тут же обещал не покидать свою паству. Заветное желание его было – возвратить народу утраченное им православное учение о Святой Троице; в одной из бесед своих он в порыве увлечения восклицает: «Дерзаю сказать с Апостолом: столько люблю вас, что готов быть отлученным от Христа (Рим. 9: 3), только бы вы стояли с нами и вместе прославляли мы Святую Троицу».

Григорий, как и Василий Великий, восторженно любил природу. Он мог находить действительный мир в вере и молитве, но и вера и молитва разгорались у него в общении с красотой природы. В своих беседах он радостно говорит и о свете солнечном, и о сиянии луны, о зеленеющей траве, о благоухании цветов, о журчании ручьев, о щебетании птиц, обо всей красоте Божия мира, восхваляющей Бога голосами неизреченными.

После недолгого отсутствия Григорий возвратился на свое служение, и возвращение его было вскоре ознаменовано окончательным торжеством той Церкви, для которой он был главной опорой.

Около этого времени прибыл в Константинополь вновь избранный молодой император Феодосии Великий. В последний раз в лице его было восстановлено единодержавие в великой Римской империи. Мудрый, полный энергии и силы, он доказал на деле, что может сила христианского нравственного закона; вспыльчивый и страстный по природе, он старался обуздывать порывы гнева своего и не поддаваться своим страстям, умел чувствовать раскаяние, приносить покаяние, был милосерден и великодушен. Указами, им изданными, был нанесен последний удар язычеству. Крещение он принял от православного епископа Солунского, признал за единственно истинное Никейское вероисповедание и объявлял еретиками всех отвергавших оное. В то же время он повелевал возвратить православным церкви, отнятые у них арианами. Арианский епископ выехал из Константинополя, а Григорий был торжественно введен в соборный храм самим императором при кликах православных: «Григорий епископ!» Эта торжественность была тягостна смиренному Григорию, как видно из его собственных слов. Он шел неохотно, с поникшей головой, видел вокруг себя толпы ариан, недовольных, безмолвных, уступавших лишь силе. Самое небо, казалось, не благоприятствовало торжеству; погода была пасмурна, небо покрыто тучами; но едва Григорий вступил в святилище, как яркие лучи солнца блеснули из-за туч. Народ признал это счастливым предзнаменованием и громкими, радостными восклицаниями приветствовал нового православного епископа.

Григорий продолжал в отношении еретиков действовать лично с замечательной кротостью. В проповеди своей он обличал их сильным словом, но всячески удерживал императора от строгих мер преследования. Между тем арианство под сильным покровительством императорской власти успело пустить глубокие корни в Империи и само породило множество различных толков, друг с другом препиравшихся. Важнейшая из этих сект была секта духоборцев. Арианству, отрицавшему Божественную сущность Иисуса Христа как лица Святой Троицы, естественно было дойти идо отрицания Божественной сущности Духа Святого. Это лжеучение, начавшееся от арианина Евномия, приобрело особенную силу и распространилось под покровительством Константинопольского епископа Македония, под именем которого оно и известно. К этому лжеучению принадлежало в 380 году не менее 36 епископов.

Итак, через 55 лет после Никейского собора оказалось необходимо вновь утвердить на Вселенском соборе правду православного учения. Собор этот созван был императором Феодосием в Константинополе в 381 году. Съехалось до 150 епископов с Востока, и Собор открылся под председательством Мелетия Антиохийского, который, впрочем, скоро скончался; тогда место его как председателя на Соборе занял Григорий.

Македонианские епископы, прибыв по вызову, отказались принять участие в Соборе и удалились. Тогда отцы Собора, рассмотрев в совокупности все ереси, возникшие в связи с арианством, осудили их, затем подтвердив Никейский Символ Веры неизменно, присовокупили к нему изъяснение правой веры о Духе Святом, о Церкви, Крещении, воскресении и будущей жизни.

И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшего пророки. Во Едину Святую Соборную Апостольскую Церковь. Исповедую едино Крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Так составился вполне Никео-Цареградский Символ Веры.

Канонами этого Собора, которых всего семь, были решены споры о перекрещивании еретиков и узаконено в первый раз распределение церковных властей и управлений применительно к распределению гражданского областного управления в Римской империи. В столичных городах учреждены патриаршества, именно: в Риме для Запада, в Константинополе для Востока, в Александрии для Африки, в Антиохии для Азии; Иерусалим, хотя и не считался столицей, но по священному значению этого города епископ его уравнен с патриархами. Риму, по старшинству древности, присвоено первое место, а Константинополю, второму Риму – второе. В состав патриархата входили епископы больших и малых городов с их округами. Это распределение управления остается в силе и доныне; но в то время некоторым важным городам присвоено было управление независимое от патриархов, в ведении экзархов.

Святой Григорий не остался до конца на Соборе. Его утомили нескончаемые споры и разногласия епископов, силы его истощились, и он просил отпустить его в пустынное уединение. Собор окончился уже под председательством нового патриарха Нектария.

Трогательно было прощание его с паствой, которую он покидал навсегда, и прощальная речь его к народу служит знаменитым памятником его красноречия. Великая забота его в эту минуту была о том, кто будет ему преемником, кто станет продолжать его дело. «Дайте мне, – восклицал он, – преемника, имеющего чистые руки, образованного, достойного ходить в звании своем». Этому завету Григория суждено было осуществиться лишь в 398 году, когда после Нектария вступил на Константинопольскую кафедру святой Иоанн Златоустый.

Последние шесть лет своей жизни Григорий провел в тихом убежище своей дачи близ Назианза, оставшейся после отца. Часто обращались к нему с просьбами прибыть лично на церковные соборы, но Григорий, слабый и больной, мог только на письме принять участие в делах Церкви. Он вел строгую подвижническую жизнь; молитва и занятия, с молодости любимые, услаждали его одинокую старость. Он любил в звучных стихах излагать воспоминания о прошедшей жизни: описывал и счастливое детство в родительском доме, и нежную дружбу с Василием, пустынные труды, скорби и немощи души среди бурь житейских. «Изнуренный болезнью, – писал он, – в стихах находил отраду, как престарелый лебедь, пересказывающий сам себе звуки своих крыльев». Великий святитель отошел к Господу в 387 году. Он – один из немногих, кого рано коснулась благодать, и чистая жизнь его с самого детства вся перевита, как одной неразрывной нитью, чувством любви к Церкви и ко всему святому.

Иоанн, «светильник мира, учитель вселенной, столп и утверждение Церкви», представляет собой самый величавый образ проповедника первых веков христианства. Его грозное, огненное слово и обличило, и осветило древний мир, по имени христианский, но погруженный в бездну разврата и всякого беззакония: оно вызвало подъем его духовных сил, привело его на путь возрождения. Но злоба людская восстала на Иоанна, и, осужденному ею, надлежало ему окончить славную жизнь свою в тяжком изгнании.

Родился он в Антиохии в 347 году, в богатой и знатной семье. Отец его скончался, когда он был младенцем в колыбели; а матери его Анфусе тогда не было еще 20 лет. Всей горячностью страстной и скорбно-одинокой души она привязалась к своему ребенку, в чертах его думалось ей видеть как бы отражение другого дорогого образа; она забыла красоту свою и молодость, и вся ее жизнь точно ушла в жизнь ее сына. Она воспитала душу его; то, что дала ему ее любовь, осталось для него тем чистым источником, из которого он черпал отраду и силу до конца своей жизни.

Образование Иоанн получил в школах языческих, так как, по повелению императора Юлиана, в христианских школах было воспрещено преподавание всех высших наук. Своими блистательными способностями и столь же блистательными успехами он поражал и товарищей, и преподавателей. Одаренный способностью познавать все прекрасное, он не мог не поддаться обаянию языческой философии, но устоял против ее воздействия на убеждения, уже воспринятые его душой. Также устоял он и против соблазнов мира, которые со всех сторон окружили его по выходе из школы.

Восторженный, впечатлительный, он искал себе в жизни постоянного возбуждения, и светская жизнь Антиохии с ее шумными развлечениями, при тех восторгах, которые возбуждали удивительное его красноречие, сразу дала ему то, чего жаждала юная его душа... Но увлечения эти не могли быть продолжительны; душа его привыкла, как он сам выражался, утолять жажду свою у чистых вод иного Источника, и к этому Источнику она скоро возвратилась: все, что начало было пленять его – вдруг ему опостылело... Более и более он уходил в себя, в свой внутренний мир и пожелал принять Святое Крещение.

Принял он крещение от Антиохийского епископа Мелетия, который, узнав его, полюбил и назначил чтецом при церкви. Это была самая низшая из церковных должностей и давала ему лишь право с амвона читать Священное Писание, но она определенно посвящала его на служение Богу. После Крещения он считал себя возрожденным... снова пылкая душа заговорила в нем: прежде она жаждала наслаждения, теперь жаждала подвига. Его стала привлекать монашеская жизнь с ее бесконечным самоотречением, и он решился было навсегда удалиться в пустыню. Но та самая любовь, которая воспитала его для Бога, теперь удержала его от этого решения. Анфуса была христианка, но прежде всего была мать: она не в силах была отдать добровольно «радость» всей своей жизни. Умилителен рассказ самого Иоанна. «Когда моя мать узнала о моем намерении, она безмолвно подошла ко мне, взяла меня за руку и повела в свою комнату: мы оба сели возле той постели, на которой я был рожден, и она тихо заплакала... затем стала говорить слова, еще печальнее слез...

«Сын мой, – сказала она, – одно мое утешение в эти долгие, одинокие годы было смотреть на тебя, в твоих чертах узнавать того, кого уже не было со мной. С самого твоего младенчества, когда ты еще говорить не умел, в ту пору жизни, когда дети наиболее дают радости, в тебе одном и находила все свое утешение. Теперь прошу тебя об одном: пожалей меня, не заставляй второй раз переживать ужас одиночества, снова проливать те горькие, уже выплаканные слезы! Подожди немного; быть может, я скоро буду отозвана отсюда, тогда поступай, как знаешь; а пока потерпи меня, не скучай пожить еще со мной; не обижай ту, которая никогда ничем не обидела тебя – этим прогневишь ты нашего Бога!"»

Сколько скорби и сколько мольбы в этих простых словах! В них сказывается вся тайна этого бедного материнского сердца, у которого не хватало силы даже для Бога отказаться от любви своей!

Иоанн внял мольбе матери и оставался с ней до самой ее кончины. Когда ее не стало, открылось для него вожделенное пустынножительство. На лесистых холмах, окружающих Антиохию, возвышались многие монастыри, и Иоанну они казались обителями неземными. В одну из этих обителей он удалился. Он был счастлив, потому что совершенно верил в тот идеал монашеской жизни, который хранился в душе его. Когда же настала пора искушения, и невозмутимая тишина пустыни, ее нерушимое уединение вдруг ужасом наполнили его душу, полную жизни, – он не упал духом: чтобы защитить себя от себя самого, он нашел в себе силу покорить свою волю воле другого – отдал себя духовному руководству старца, известного необыкновенно строгим самоумерщвлением, и под этим руководством прожил четыре года в непрестанных трудах, вынося необычайные лишения. Затем, не довольствуясь этим подвигом, он удалился в уединенную пещеру и там, посвящая все свое время молитве и глубоким богословским занятиям, в течение двух лет вел самую суровую, строго отшельническую жизнь. Здоровье его не выдержало, силы надломились... тогда, не чувствуя себя вправе продолжать самоумерщвление, которое могло прервать жизнь, данную ему Богом, он, для сохранения этого дара Божия, решился покинуть облюбленную им пустыню и вернуться на свою родину – в Антиохию.

Из шестилетней иноческой жизни Иоанн вынес глубокое знание Священного Писания, пламенную веру в действительность всего невидимого, и ту ясную проницательность, которая была присуща всем великим святым, выходившим в мир из глубины пустыни, где проводили они долгие годы, точно скрытые в «тайне лица Божия».

Вскоре по возвращении его в Антиохию святой Мелетий посвятил его в диакона; а в 386 году Флавиан, преемник Мелетия, возвел его в сан священника, возложив на него обязанность говорить поучения антиохийскому народу. Замечательно по глубокому смирению первое слово, с которым обратился вновь посвященный пресвитер к пастве своей: «Неужели настоящее не ночь и не сновидение? И кто бы поверил, что убогий и отверженный юноша вознесен на такую высоту власти... Помолитесь, да приидет на меня свыше великое подкрепление! Теперь мне потребны бесчисленные молитвы, да возмогу в целости возвратить залог, мной полученный ныне от Господа!» В своей книге «О священстве» Иоанн начертал величественный образ того, чем должен быть пресвитер. «Когда требуются, – писал он, – люди, могущие управлять Церковью и взять на свое попечение столь многие души, – пусть предстанут нам те герои, которые великой мерой превосходят всех других и настолько превышают всех совершенством души, насколько Саул превышал весь народ еврейский высотой тела, или еще гораздо более!» (О священстве). Себя он считал вполне недостойным этого служения; если дерзнул принять его, то лишь потому, что возлагал все упование на Того, Кто принял исповедание любви трепетной души, смущенной памятью своего троекратного отречения: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя! (Ин. 21: 17).

С тех пор, как великий Апостол первый услышал повеление пасти овец Христовых и тот вопрос, который предшествовал повелению, «эта любовь ко Христу, – говорит Иоанн, – стала первым условием пастырства, а само пастырство высшим ее выражением». Ей он освятил свою душу, и она дала ему силу твердо и мудро, в терпении и непрестанной заботе блюсти свое словесное стадо. В продолжении 12 лет раздавалась проповедь Иоанна в Антиохии. Со времен апостолов не слышен был столь могучий призыв к покаянию, к Богу.

Одних христиан в Антиохии было 100 000 душ, но и евреи, и язычники стекались толпами слушать его слово, которое возбуждало восторг даже тех, чья душа оставалась бесчувственной. Как некогда великие пророки, он «глаголом жег сердца людей», и громкие рыдания были ответом на его пламенные слова.

Церковь Апостолов, в которой он проповедовал, стала центром Антиохийской жизни. В избытке своих чувств народ называл его то сладкоглаголивым, то медоточивым, то устами Божиими. Златоус-тым назвала его одна простая женщина, которая, однажды слушая его и увлеченная впечатлением чего-то прекрасного, воскликнула: «Учитель душ наших, Иоанн золотые уста, учение твое глубоко, но слабый ум наш не все может вместить!» С этого времени и весь народ стал называть его Златоустым, и сама Церковь удержала за ним это наименование.

Особенно величественно выступает образ Златоустого в истории мятежа Антиохийского. Народ, раздраженный новым налогом по случаю военных обстоятельств, произвел открытое возмущение: чернь, доведенная до ярости разными подстрекателями, свергла императорские статуи, волочила их по улицам и, наконец, разбила в куски с дерзкими насмешками и ругательствами. К вечеру эта народная буря утихла и настала зловещая тишина. Опомнившись, мятежники пришли в ужас, сознавая, что они сделали и чего теперь должны ожидать. Гонцы уже неслись из Антиохии с донесением к императору... Иоанн молчал.

В первые дни этих страшных событий скорбь не позволила слову его свободно излиться из его сердца, а уныние, облегавшее души антиохийцев, не давало им даже вспомнить о слове учителя. По прошествии нескольких дней, когда сердца их смирились и смягчились, Иоанн понял, что он им нужен, и со своей кафедры обратил к ним свое слово покаяния и утешения.

«Что мне сказать и о чем говорить? – начал он. – Теперь время слез, а не слов; рыданий, а не речей, молитвы, а не проповеди... Так тяжело преступление, так велика язва... они выше всякого врачевства и требуют помощи свыше. Но, возлюбленные, передайте мне ваши души, – поспешает он ободрить унывающих, – возвратимся к прежнему нашему обычаю: как мы привыкли всегда быть здесь с благодушием, так и теперь возложим все на Бога. Не упадем духом. Не столько мы сами заботимся о своем спасении, сколько Тот, Кто даровал нам душу! Окрылим же себя надеждой и будем с любовью ждать, что будет благоугодно Господу сотворить с нами!»

К ужасу народа разнесся слух, что разгневанный император поклялся разрушить Антиохию дотла и предать смерти всех ее жителей. Престарелый епископ Флавиан решился сам отправиться в Константинополь умолять императора о помиловании виновных, но раскаивающихся антиохийцев.

Много дней должно было пройти, прежде чем народ узнал о решении императора; страх смерти овладел всеми. И этим именно часом ужаса воспользовался Иоанн, чтобы привлечь народ к единственному тихому пристанищу – к Церкви.

Начался Великий пост. Иоанн каждый день проповедовал. Никогда, вероятно, Великий пост не имел в Антиохии такого отпечатка святой торжественности: цирки и театры опустели, на улицах не слыхать было песен, даже лавки» закрылись, всех объяло молитвенное настроение – весь город превратился точно в одну великую церковь. «Все вы, и наша совесть, – говорил Иоанн, – свидетели тому, сколько пользы мы уже получили от настоящего искушения! Никогда не видавшие церкви пришли в нее; опустела площадь, но наполнилась церковь; люди поняли, что та возбуждает печаль, а эта подает радость».

Между тем Флавиан явился к императору. Не оправдывая страшных преступлений народа, он умолял императора, по примеру Христа, простить виновных – и тем прославить веру христианскую, дающую силу прощать врагам! И Феодосии простил. «Иди, утешь, – сказал император Флавиану, – когда увидят кормчего, то забудут ужас минувшей бури!» К самому празднику Пасхи возвратился Флавиан с вестью о милосердии. Весь город собрался во храм: неизъяснимая, светлая радость, в которой сливалось чувство и раскаяния, и любви, и благодарности, охватила всех. «Радуясь всем существом своим в день радости, – говорит Иоанн, – будем непрестанно благодарить Господа не только за прекращение бедствий наших, но и за то, что Он нам их послал».

Все это знаменательное событие послужило к славе веры Христовой. Никто не утешал, не одушевлял, не поддерживал народа в час испытания, кроме Златоуста. Никакая сила, кроме Церкви Христовой, не могла дерзнуть на ходатайство перед императором о прощении ужасного преступления. И император тогдашнего Рима мог простить только потому, что он был христианином.

Глубокое впечатление произвело это событие на язычников, и необычайное множество их пожелало войти в ту Церковь, в которую впервые привлекло их простое любопытство и в которой их удержало пламенное слово, возрождающее жизнь. Еще многие годы трудился Златоустый в Антиохии и с каждым днем возрастала восторженная любовь к нему народа. От него осталось великое множество бесед, записанных слушателями, и большая часть их относится ко времени его служения в Антиохии. «Не знать этих чудных творений, – говорит святой Исидор, – то же, что не видеть солнца в самый полдень!» Беседы Златоустого остаются навсегда образцом для всех проповедников; они потому и действовали так сильно, что шли из сердца, исполненного пламенной и простой веры, горячей любви ко Христу и жалости к народу. В той самой Антиохии, где в первый раз ученики стали называться христианами (Деян. 11: 26) и где потом иссякла простота христианских нравов в непомерной суете и роскоши столичного быта, – слово Златоустого возвращало слушателей к духу первых времен христианства, призывая их не только исповедовать веру в слове и обряде, но и осуществлять ее деятельно в целой жизни. Он был в особенности живым проповедником любви и милосердия. Подобно апостолу Павлу, которому он старался подражать во всем, он не уставал делать добро всякому и всякую душу старался приводить к Богу, чтобы «всех приобрести для Христа».

Как ни горячо он был привязан к своей анти-охийской пастве, пришлось ему внезапно покинуть ее: Богу угодно было призвать его к новой тяжкой борьбе.

Слава Иоанна гремела в империи. Когда скончался в Константинополе архиепископ Нектарий, император Аркадий, сын Феодосия Великого, остановил свой выбор на Иоанне. Итак, по единодушному желанию императора и всего народа, Иоанн был призван занять кафедру столицы. Чтобы избежать сопротивления, Иоанна вызвали из Антиохии обманом.

В Константинополе он был восторженно приветствован народом и угрюмо встречен противниками его избрания. Во главе недовольных был Феофил, патриарх Александрийский, который со злобой в душе должен был повиноваться приказанию императора и признать Иоанна патриархом, – но с той самой поры ненависть его не ослабевала, и много бед и скорбей навлекла она на святителя.

26 февраля 398 года Иоанн вступил на патриарший престол и понял с первого же дня, до чего был труден предстоявший ему подвиг. Укрепленный новыми дарами Святого Духа, он со властью вступил в новую свою деятельность. Плачевно было состояние Церкви, запустение чувствовалось во всем, а распущенность нравов была ужасающая.

С первого раза Златоуст произвел впечатление неблагоприятное. Как и Григорию Богослову, ему недоставало той внушительной наружности, которая сразу действует на воображение народа: он был малого роста и изможденного вида; одни только удивительно проницательные глаза придавали особое выражение бледным чертам его. Доступный для бедных и страждущих, он мог казаться надменным и резким в отношении к знатным и праздным посетителям. Строгий образ его жизни, с утра до ночи исполненной трудов непрестанных, не мог нравиться среди разврата роскошной столицы. Поднялись обвинения; но сильный сознанием своей правоты, Иоанн гордо безмолвствовал, не отвечая на нападки, направленные лично против него. В деле же Божием он не мог уступать никому – и, как гром с неба, разразилось его грозное слово; ничто не могло утаиться от него. Столица не привыкла к такому слову, и оно показалось невыносимым всем тем, к кому относилось обличение: богатым, утопавшим в роскоши и разврате, властителям, забывшим долг власти, хищникам и неправедным судьям.

Между тем он умножал труды свои, и мало-помалу заря нового дня начала озарять Церковь. В селениях созидались новые храмы; призывая народ к молитве, Иоанн всячески старался восстановить богослужение во всей его красоте. Особое внимание он обращал на пение: «Ничто так не возбуждает и не окрыляет душу, – писал он, – ничто с такой силой не отторгает ее от земли, ничто так не располагает к любви святой, как гармонический стих и священная песнь. Природа наша так услаждается песнопением и стихом, что и грудные дети, когда плачут, усыпляются ими. Кормилицы, нося их на руках, ходят туда и сюда, и напевая им детские песенки, тем утишают их плач; песнью услаждается всякий труд, и душа при звуке святой песни может легче выносить все – и тоску и печаль. Духовная песнь – это источник освящения, слова ее очищают душу, и Святой Дух нисходит в души поющих, так как те, которые поют псалмы с сознанием, действительно призывают на себя благодать Его». Вся любовь Иоанна к церкви отражается в беседах его. Действуя своим примером, он убеждал к тому же всех слушателей своих: «От примера, – говорит он, – исходит самое действенное учение. Выходя из церкви, человек не учит, не проповедует; но спокойствие в чертах лица его, но взгляд его, самый голос являют не бывшим в церкви, какую вкусил он радость, какое получил благо для души своей: что лучше такого увещания, такого призыва? Мы должны выходить отсюда, как из святилища выходят посвященные – чтобы, смотря на нас, все явно ощущали, какое благо выносим мы отсюда».

Он ограждал свою Церковь богослужебными уставами, изложил письменно чин литургии, сократив употреблявшийся дотоле состав литургии Василия Великого; установил всенощные бдения, крестные ходы с пением антифонов. Действуя и словом, и примером, он приучил снова духовенство исполнять долг святого служения, и Церковь точно воздвигалась вновь, и народ толпами стремился к ней.

Он всячески старался привлекать к православию и многочисленных ариан, которых более всего было среди готов. С этой целью он посвящал им священников из их племени, отдал им церковь для богослужения на их родном языке, сам часто там проповедовал, причем его слова переводились на готский язык особым переводчиком. Также имел он горячую заботу о распространении Евангелия в отдаленных странах, отправлял проповедников к скифам, к готам, к славянам. Мало-помалу восторженная любовь, которую он сумел возбудить в Антиохии, возгорелась к нему и среди его новой константинопольской паствы. И сам он всей душой привязался к тем, которых силой своей любви вывел на широту: «Вы, – говорил он своему народу, – вы мои отцы, мои братья, мои сыновья, мои члены, мое тело, моя жизнь, мой венец, мое утешение, мой свет!»

Тяжело останавливаться на последних годах жизни великого святителя, видеть, как торжествовали низость и насилие, как страдала святая добродетель.

Императрица Евдоксия, евнух Евтропий и Феофил Александрийский – вот имена нечестивых, не стерпевших праведника и погубивших его. Евнух Евтропий, любимец Аркадия, сам вначале указал императору на Иоанна – в надежде, что патриарх, ему обязанный своим возвышением, будет служить и ему опорой; но скоро убедился в своей ошибке и увидел в Иоанне грозного обличителя своих беззаконий. Феофил Александрийский вначале противился избранию Иоанна на патриарший престол и не мог простить ему его возвышения. Злоба, таившаяся в душе его, ждала случая обнаружиться. Императрица Евдоксия, стремясь избавиться от ненавистного ей господства Евтропия, который совершенно овладел слабоумным Аркадием, в новом патриархе думала найти себе могущественного союзника и всячески старалась снискать его расположение и содействие. Она богато наделяла церкви, помогала бедным и своим благочестием старалась привлечь к себе сочувствие патриарха.

В 398 году, когда совершалось перенесение мощей в усыпальницу за стенами города, она смиренно следовала за крестным ходом, босая, с непокрытой головой, и этим так тронула сердце Иоанна, что он, увлеченный и воображением, и собственным красноречием, в пламенных словах изобразил это светозарное шествие: «Смиренная, как раба Господня, светлая, как один из Его Ангелов!» Когда же она собственными усилиями сумела устроить падение Евтропия и стала сама руководящей властью в империи, то отношения ее к Иоанну изменилось. Враги Иоанна успешно воспользовались ее самолюбием, передавая ей слухи о намеках на нее, которые патриарх будто бы позволял себе делать в проповедях своих. Этого было достаточно, чтобы возбудить чувство мести в гордой, властолюбивой душе царицы; а в совести своей она должна была сознавать, что не чужда тех пороков, которые обличал Иоанн, угрожая за них судом Божиим. Евдоксия жаловалась императору; Иоанну делались выговоры за его смелые речи, а он отвечал: «Я – епископ, и мне вручено попечение о многих душах. Если царица не знает зла за собой, то ей не за что сердиться: я обличаю беззаконие, никого не называю, но учу всех не делать зла». Раздраженная достоинством епископа, Евдоксия не могла уже владеть собой – она приблизила к себе врагов его, и вместе с Феофилом Александрийским решили они созвать собор и на его обсуждение предоставить обвинения, возводимые на Златоуста. Собор, составленный из 36 епископов, вырванных из среды врагов Иоанна, открылся при Дубе, в селении близ Халкидона, на противоположном Константинополю берегу Босфора. Всех обвинений было 29 – и все они были основаны на самой наглой клевете. Иоанна обвинили, между прочим, в оскорблении императрицы, которую он будто бы дерзнул всенародно сравнить с Иезавелью. Беззаконный собор произнес низложение патриарха, приговорил его к изгнанию, и приговор был утвержден императором.

Когда весть об этом разгласилась, весь народ пришел в волнение. Со всех концов Константинополя устремился он к соборному храму святой Софии и архиерейскому дому, соединенному с ним галереей, и днем, и ночью окружил их как бы живой стеной. В городе стали ходить самые тревожные слухи; говорили уже не только об изгнании, но даже и о смертном приговоре. Народ, взволнованный такими слухами, наполнял церкви, молясь за Иоанна, или толпился на соборной площади, чтобы хоть издали увидеть архиепископа или услышать звук его голоса.

Среди общего смятения один Иоанн был спокоен. «Никто и ничто не может разлучить нас, – так говорил он своей пастве, – мы разделимся местом, но любовью останемся соединены; даже смерть не может разлучить нас: хотя умрет мое тело, но душа будет жива и никогда не забудет о сем народе. Не тревожьтесь настоящими событиями, в одном покажите мне любовь вашу – в непоколебимой вере. Я же имею залог Господа и не на свои силы полагаюсь. Я имею Его Писание; оно мне опора, оно мне крепость, оно мне спокойная пристань; слова в нем для меня щит и ограда. Какие слова? – Я с вами до скончания века (Мф. 28: 20). Христос со мною: кого мне бояться? Что Богу угодно, то да будет. Если Ему угодно оставить меня здесь, благодарю Его; взять отсюда – опять благодарю Его».

На следующий день, около полудня, один из придворных императора принес Иоанну повеление немедленно оставить город. «Я обязан повиноваться императору, – сказал он, – и не желаю, чтобы хоть одна капля крови пролилась из-за меня». Он поспешно вступил на корабль, уже готовый принять его, и вскоре ночная темнота скрыла от взоров народа удалявшегося святителя.

Но поутру смятение все еще росло. Народ наполнял храмы, толпился на улицах и площадях, воссылая горячие моления о любимом пастыре, негодуя на врагов его.

Ночь принесла с собой новые ужасы: произошло сильное землетрясение. Подземные удары были особенно сильны около царского дворца и в самом дворце. Среди ночи императрица Евдоксия, в ужасе, вся в слезах, вбежала к императору. «Мы изгнали праведника, – воскликнула она, – и Господь за то карает нас. Надобно его немедленно возвратить, иначе мы все погибнем». Евдоксия сама написала Иоанну письмо, в котором, уверяя его, что невиновна в его осуждении, именем Бога умоляла его возвратиться. За первым посланным последовал второй, третий: так нетерпеливо ожидала испуганная императрица возвращения Иоанна. Народ узнал о случившемся, и вскоре весь залив Константинопольский покрылся лодками. Кто спешил навстречу святителю, кто ждал его в пристани, чтобы его приветствовать; к ночи лодки осветились факелами; по всему берегу зажглись огни; и архиепископ вернулся при радостных кликах народа. Иоанн отказался вступить в город, пока низложение его не будет отменено новым собором. Настроение же народа было так мятежно, что императрица умоляла его прибыть немедленно: ради общего успокоения, он исполнил ее желание. Предшествуемый и сопровождаемый народной толпой при звуках торжественного песнопения, он вступил в город и вошел в храм свой. В храме он благословил свой народ, громко восклицая: «Благословен Бог, удаливший меня! Благословен Он, возвративший меня! Благословен Бог, попустивший бурю, и благословен Он, укротивший ее!» Новый собор из 65 епископов объявил незаконность Дубского собора, и Иоанн вступил вновь в управление своей паствой. Но вслед за этим просветом, осиявшим жизнь Златоустого, стали снова скопляться над ним мрачные тучи. Не прошло двух месяцев, как императрица успела оправиться от суеверного ужаса. Отуманенная высотой власти, до которой она теперь достигла, она пожелала, чтобы ей была воздвигнута статуя посреди города. Статуя была поставлена на площади против храма святой Софии, и открытие ее ознаменовалось шумными празднествами совсем языческого характера: крики, громкие песни, звуки музыки долетали до храма и во время богослужения заглушали церковное чтение и пение. Иоанн тогда произнес в церкви сильную речь против зрелищ. Императрице донесли, что в этой речи встречались слова: «Опять Иродиада пляшет, опять Иродиада волнуется; опять требует главы Иоанна!..» Еще яростнее запылала ее ненависть против патриарха.

Приближался праздник Пасхи, который нигде в христианском мире не совершался с такой торжественностью, как в Царьграде, в соборном храме святой Софии. Император, желая показать, что он признает незаконным положение Златоустого, отказался принять от него Святые Тайны и велел сказать святителю, чтобы он не являлся в собор. Между тем в Великую Субботу более трех тысяч человек новообращенных должны были принять Святое Крещение в храме святой Софии. Иоанн прибыл туда поутру; началась священная служба, и уже шло Таинство Крещения, как вдруг толпа вооруженных воинов с шумом ворвалась в храм и силой извлекла из него архиепископа. Народ стал защищать его, многие были ранены и убиты; разогнали новообращенных, готовящихся к Крещению; крики ужаса, звук оружия, плач женщин, стоны раненых и умирающих наполнили храм. Иоанна отвели в дом его, а новообращенные бросились в загородные крещальни и даже бани, где, освятив молитвой воду, духовенство стало довершать прерванное Таинство Крещения. Но и туда вторглись воины.

К ночи Константинополь опустел. Народ, чуждаясь церквей, где распоряжались враги святителя, собрался на равнине за городом для слушания торжественной пасхальной службы. Иоанна же в архиерейском доме держали как бы в заточении: около праздника Пятидесятницы ему был предъявлен приговор об изгнании. Как и в первый раз, пришлось ему удалиться тайно. Он пожелал еще раз быть в храме святой Софии и там проститься с верным ему духовенством и прочими друзьями. Между тем народ, узнав, что святитель в храме, собрался во множестве на площади, ожидая, что он выйдет главной дверью. Но святитель, простившись с духовенством и клиром, преподав им наставления и благословение свое, вышел противоположной дверью и вместе с посланными за ним направился к пристани.

Долго народ ждал; наконец, подозревая случившееся, некоторые поспешили к морю, но увидели удалявшийся уже корабль; другие стали ломиться в храм, но их отгоняли воины. Произошло опять ужасное смятение; взломали двери, народ хлынул в храм; опять засверкали мечи, опять стоны раненых и умирающих наполнили храм. Между тем поднялась буря, а в ночь в соборе святой Софии вспыхнул пожар, который разрушил храм, здание сената, богатые дома, окружавшие площадь, и угрожал царскому дворцу.

Враги Иоанна не постыдились указать на него как на виновника этого бедствия. Между тем больной и одинокий святитель продолжал путь к месту своего изгнания. Везде встречали его с любовью, но само путешествие было намеренно устроено так, чтобы причинить ему наибольшее страдание. Больной, изнуренный лихорадкой, он после семидесятидневного мучительного пути достиг, наконец, деревни Кукуз в горах Армении. Здесь, в жалкой деревне, он встретил столько радушия и сочувствия, что стало оживать его истомленное сердце. Все, что было возможно, было сделано епископом Адельфием и жителями, чтобы облегчить положение великого страдальца.

Среди своих глубоких лишений и тяжких немощей, Златоустый в течение трех лет продолжал писать и трудиться для Святой Церкви. Близость Бога и сочувствие всего христианского мира поддерживали его силы, и в Кукузе он продолжал быть тем, чем был в Константинополе: светильником вселенной. Он переписывался со многими епископами Запада и Востока, с разными монастырскими общинами, вел беседы с многочисленными посетителями, которые приходили к нему из Антиохии и даже из Константинополя. Возрастающее его влияние скоро стало ужасать врагов его. Было решено нанести последний удар великому святителю. В июне 407 года вышел приказ, чтобы Златоуст со всевозможной скоростью был отведен двумя солдатами в городок Питию (нынешняя Пицунда) на дальнем берегу Черного моря, где был последний предел Империи. Солдатам было, по-видимому, дано повеление влачить великого мученика вперед со всеми возможными оскорблениями и жестокостями в надежде, что он умрет во время путешествия, не стерпев муки. Приказ этот был приведен в исполнение со зверской жестокостью. После трехмесячного пути, возле города Команы, Иоанн был в таком изнеможении, что пришлось остановиться. Остановились возле склепа на могиле мученика Василиска. Златоусту в видении явился этот замученный епископ, чтобы утешить его обещанием скорого избавления от страданий. На другое утро, несмотря на жалкое состояние Иоанна, его опять безжалостно повлекли вперед. Но скоро приближение смерти стало так очевидно, что его поспешили принести назад к могиле мученика. Здесь была исполнена последняя его просьба: его облекли в белые крещальные одежды, и, приняв Святое Причащение, он скончался со знаменательными словами на устах: «Слава Богу за все! Аминь». Тридцать лет спустя после смерти святителя патриарх Прокл убедил императора Феодосия Младшего перенести в Константинополь мощи святого страдальца. Это было совершено с великим торжеством: император выехал навстречу в Халкидон и, повергшись на землю, молил святителя простить родителям его, Аркадию и Евдоксии; весь залив Константинопольский опять покрылся освещенными ладьями, и народ с благоговейной радостью встретил останки великого пастыря.

Христианское просвещение распространялось и усиливалось и на Востоке и на Западе. На Востоке слово Божие трудами святых благовестников и подвижников проникло в самые отдаленные места, в самые дикие и суровые пустыни. Святой Иоанн Златоустый ревностно заботился о переводе Писания на различные наречия и о просвещении варварских племен. Церковь Востока посылала благовестников в отдаленные страны; святые подвижники бесстрашно селились между варварами и благовест -вованием и примером благочестивой жизни обращали их ко Христу. В пустынных кельях святые отшельники трудились над изучением и толкованием Слова Божия. Восток духовной деятельностью своей привлекал множество благочестивых мужей с Запада и таким образом в продолжение нескольких веков имел сильное влияние на церковную жизнь западных христиан.

Все умственное движение того времени сосредоточено было в Церкви. Язычество окончательно рушилось, и немногие оставшиеся языческие писатели и философы не в силах были продолжать борьбу с Церковью, которая, особенно в IV веке, привлекла на служение себе великие умственные силы, людей высокого духа, глубокого знания и поразительного красноречия; таковы были на Востоке: Василий Великий, брат его Григорий Нисский, Григорий Богослов, Иоанн Златоустый, Кирилл Александрийский, Епифаний Кипрский и многие другие.

Но в то же время вопросы веры и Церкви, которыми все умы были заняты, служили предметом великих споров и волнений, и вместо прежних ослабевших ересей возникали новые, распространяясь с новой силой. Осужденное и низложенное арианство не смело являться на свет в прежнем своем виде, но семя его осталось, – и то же заблуждение возникало поддругими видами. Не смели уже утверждать, что Иисус Христос не есть истинный Сын Божий; но, вступая в дерзкое исследование свойств Богочеловека, одни усиливались в лице Его видеть одно Божество лишь с призраком человечества, другие выставляли на вид человеческую Его природу с одним лишь наитием Божества; иные, наконец, различая в лице Его естество Божие и естество человеческое, разделяли оное как бы на два лица и вследствие того, приобщая Пресвятую Деву, по рождению, к человеческому естеству Богочеловека, отказывались признавать и именовать Ее Матерью Божией.

Начальником этой последней ереси был Несторий, из антиохийских пресвитеров поставленный в патриарха Константинопольского при содействии императора Феодосия Младшего, которого он сразу успел подчинить своему влиянию. Несторий был известен строгой жизнью, ученостью и красноречием и в начале являл великую ревность к искоренению всяких ересей. Произнося одну из первых проповедей своих, он обратился к царю со словами: «Дай мне страну, чистую от еретиков, и я дам тебе Царство Небесное». Ариане и другие лжеучители подверглись строгим преследованиям от Нестория; малейшее отступление от церковных правил встречало в нем неумолимого обличителя; и тем не менее, сам он явился страшным ересиархом.

Скрывая в начале свое заблуждение, он предоставил заявить его прежде всего одному из пресвитеров своего клира, Анастасию. Однажды в церкви, в присутствии епископа, Анастасий, проповедуя о воплощении, стал утверждать, что не должно именовать Пресвятую Деву Богородицей, ибо Творец не мог быть рожден Своим созданием. Возмущенные слушатели обратились к патриарху, но и патриарх выразил подобное же мнение.

Это еретическое мнение, уже осужденное Церковью в первых веках, возбудило общее негодование; пресвитер Прокл с великой силой обличал неправомыслие Нестория. Несторий, однако же, не только не смирился, но, раздраженный сопротивлением в народе, стал, пользуясь своей властью, гнать и преследовать всех, кто осмеливался опровергать его. К несчастью, он имел опору в самом императоре. Императорская власть была тогда в руках неспособных: Феодосии II ни в чем не походил на великого своего деда. Слабый, бесхарактерный, безличный, он продолжал находиться под влиянием Нестория, который, умея пользоваться царской благосклонностью, продолжал беспрепятственно проповедовать учение свое не только в Константинополе, но и распространял его в других отдаленных местах посредством писаных бесед, которые рассылал по церквям и монастырям.

Эти беседы дошли до Египта и произвели между иноками волнение. Тогда патриарх Александрийский Кирилл явился защитником своей паствы и всего православного мира от лжеучения. Он стал обличать его в своих окружных посланиях и в переписке с самим Несторием. Римский папа Целестин присоединился к Кириллу в своих обличениях, так что сам Несторий, ввиду общего волнения, стал требовать созвания собора, к чему склоняла императора и благочестивая сестра его Пульхерия. Так открылся Третий Вселенский собор в городе Ефесе, 7 июня 431 года, в храме Пресвятой Богородицы.

Лжеучение Нестория было осуждено, и более двухсот епископов изъявили свое согласие с определениями Собора. Несторий объявлен низложенным и лишенным епископства.

Догмат Церкви о воплощении Сына Божия был выражен следующими словами:

Исповедуем, что Господь наш Иисус Христос есть Сын Божий, Бог совершенный и человек совершенный, с душой разумной и телом; что Он прежде век рожден от Отца по Божеству, и в последние времена Он же Самый, нас ради и нашего ради спасения, рожден от Марии Девы по человечеству, так что совершилось единение двух естеств, ради которого единого Христа и единого Господа исповедуем.

Святой Кирилл, возвратившись в Александрию, продолжал управлять Церковью до смерти своей в 444 году. Полный ревности к вере истинной, он заботился об искоренении в Египте остатков язычества. Богословские его творения имеют великую цену для Церкви: главным их предметом был догмат воплощения и опровержение лжеучений относительно этого догмата. На все книги Священного Писания он написал толкование. Ему приписывают составление молитвы Пресвятой Богородице Богородице Дево, радуйся, составление чина часов для Великого Пятка. Несторий жил несколько лет в монастыре близ Антиохии, но был потом сослан в пустынное место в Египте. Ересь его пустила, однако, корни в Азии, особливо в Персии и в Армении.

Вскоре новые смуты возникли в Константинополе. Благочестивые епископы, истинно желавшие блага и мира Церкви, боялись возбуждать богословские споры, столь опасные для христианской любви; они знали, сколько эти споры, столь опасные для христианской любви, возбуждают взаимной вражды, как часто они служат предлогом для корыстных целей, орудием ненависти и честолюбия. Но не таков был преемник Кирилла Александрийского Диоскор, человек честолюбивый и гордый; из личных видов своих он стал покровителем новой ереси Евтихия.

Евтихий был архимандритом одного из Константинопольских монастырей – и ревностным противником Нестория. Но, опровергая лжеучение Нестория, он впал в новую ересь – видоизменение несторианства. Он утверждал, что в Господе Иисусе Христе человеческое естество было совершенно поглощено Божеством, и потому в Нем следует признавать только одно Божеское естество (отсюда название этой ереси монофизитской). Некоторые епископы обвинили Евтихия в ереси перед Флавианом, патриархом Константинопольским, а один из них потребовал, чтобы мнения Евтихия были подвергнуты рассмотрению поместного собора, который именно в это время происходил в Константинополе.

Миролюбивому Флавиану нежелательно было поднимать спор; он знал, как легко в таком отвлеченном вопросе придать всякому необдуманному выражению значение ереси; и, боясь нарушить только что водворившийся мир, он всячески старался частным образом привести Евтихия к сознанию своего неправомыслия; но все было тщетно, и собор должен был принять обвинения и призвать Евтихия к ответу. Евтихий несколько раз отказывался явиться; и лишь по третьему зову явился с вооруженной стражей. На вопросы епископов он отвечал двусмысленно, оказывал пренебрежение Флавиану; но был уличен в ереси и определением собора лишен церковной степени.

Евтихий не покорился этому решению и требовал пересмотра дела. Он имел сильных покровителей при дворе слабого Феодосия; они обвинили Флавиана в ереси и убедили царя созвать собор в Ефесе в 449 году. Диоскор на нем председательствовал: он признал изложение учения Евтихия правым и произнес низложение Флавиана. Толпа монахов, фанатически преданных Евтихию, вместе с вооруженными воинами, которых призвал Диоскор, набросилась на Флавиана: ему нанесли столько тяжких ран, что он скончался через несколько дней. Среди шума и смятения кончился этот беззаконный собор, справедливо заклейменный названием Разбойничьего собора.

Тогдашний папа Римский Лев и множество епископов восточных стали настойчиво требовать, чтобы император снова созвал Вселенский собор; но Феодосии внезапно скончался, и уже сестра его Пульхерия и супруг ее, император Маркиан, в 451 году созвали Четвертый Вселенский собор в Халкидоне.

Заседания Собора происходили в церкви святой мученицы Евфимии при участии 630 епископов, в присутствии императора и императрицы; председателем был патриарх Анатолий, преемник Флавиана. Ересь Евтихия была осуждена; Евтихий и Диоскор низложены и изгнаны; повторено осуждение ереси Нестория, и по прочтении письма папы Льва изложен догмат, что Иисус Христос есть истинный Бог и истинный человек; по Божеству Он вечно рождается от Отца и во всем Ему подобен; по человечеству же Он во времени родился от Пресвятой Девы Богородицы и во всем подобен нам, кроме греха; по воплощении Он имеет одно лицо и два естества, соединенные в Нем неслиянно, неизменно, нераздельно, неразлучно.

Собор Халкидонский подтвердил определения бывших прежде трех Вселенских соборов и семи Поместных и равенство Константинопольской кафедры с Римской, которой она уступала только место.

Прошло столетие после Халкидонского собора, но споры и смуты не прекращались между ожесточенными партиями, из которых одна держалась несторианства, другая евтихианства; и те, и другие старались оправдывать свои мнения ссылками на писания отцов Церкви, толкуя выражения их по-своему. Эти споры, распространяя смуту в умах, дошли до такого раздражения, что оказался необходимым новый Вселенский собор, Пятый. Он созван был в 553 году в Константинополе Юстинианом I. То был император, знаменитый в истории и гражданской, и церковной; глубоко вникая во все вопросы своего времени, он поставил целью своей жизни умиротворить Церковь.

Пятый Вселенский собор, не провозглашая никаких новых догматов, торжественно утвердил вероопределение всех прежних Вселенских соборов и повторил осуждение и Несторию, и Евтихию.

Сам император Юстиниан изложил исповедание Божества и человечества Иисуса Христа в молитве, которая тогда же вошла в состав литургии: Единородный Сыне и Слове Божий, безсмертен сый, и изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы и Приснодевы Марии, непреложно вочеловечивыйся, распныйся же Христе Боже, смертию смерть поправый, един сый Святыя Троицы, спрославляемый Отцу и Святому Духу, спаси нас.

Однако богословские споры и затем не прекратились. К прежним предметам пререканий присоединились новые – о единстве воли, соединенной с естеством в лице Христа Спасителя.

В 648 году император Констанс II по внушению тогдашнего патриарха Феодора издал указ, известный под названием образца веры (типос), в котором запрещал под страхом строгих взысканий рассуждать о спорных вопросах, повелевая держаться во всем постановлений пяти Вселенских соборов. Не склоняясь ни на сторону истины, ни на сторону заблуждений, указ предписывал одно – молчание; но буря не унялась. Тогда начались гонения против ослушников царского указа, причем пострадали по ненависти врагов и прямые защитники православия: таковы были Мартин, папа Римский, и Максим Исповедник – святые, чествуемые Церковью.

По смерти Констанса, властью которого одобрены были все варварства последнего гонения, сын и преемник его, Константин IV, глубоко скорбя о разделении в Церкви, решился созвать в Константинополе Шестой Вселенский собор (680 год). В нем участвовали 170 отцов; после долгих прений положено: признавать в Иисусе Христе без смешения и разделения две воли, сообразно двум естествам. По истечении 11 лет Собор этот вновь открыл заседания свои в царских палатах, называемых Трулльскими, для пересмотра некоторых правил, касавшихся церковного благочиния. Собор принял за закон церковный 85 правил апостольских, правила

Вселенских соборов и семи Поместных. Этот собор называется Трулльским и тоже Пято-Шестым, потому что был как бы дополнением пятого и шестого. В Шестом соборе участвовал один из ревностных защитников истины, святой Андрей Критский, синкелл (домашний секретарь) Иерусалимского патриарха. Впоследствии он был архиепископом на острове Крите и славился благочестием и усердием в вере. Ему Церковь обязана Великим каноном покаяния, который читается в первые дни Великого поста и известен под его именем. Ирмосы этого канона составлены позже Иоанном Дамаскиным.

Святой Амвросий был для Запада тем же, чем Василий Великий был для Востока. Сам Василий Великий признает в Амвросии сродный себе характер: оба таинственной силой умели покорять себе волю людей, и оба оставили глубокий след в истории Церкви IV века.

Амвросий родился около 340 года. Он происходил из знаменитого рода; отец его был римлянином, и, занимая важную должность префекта Галлии, имел почти верховную власть над обширной областью. Ни в творениях, ни в жизнеописании Амвросия не видно, чтобы он когда-либо гордился своим знатным происхождением и высоким положением его предков и всей его семьи, – но несомненно, что среда, в которой он вырос, наложила на него свой отпечаток: он привык повелевать, привык чувствовать себя равным по положению с сильными мира сего; он их не чуждался, не робел передними, но, в сознании своего нравственного превосходства, обращался со всеми, как власть имеющий. Образование он получил в Риме. Та серьезность и та нравственная чистота, которые служили основой его характера, удержали его от всякого соприкосновения с той распущенной жизнью столицы, которая погубила столько молодых сил. По окончании своего образования Амвросий, благодаря связям и своим блистательным дарованиям, быстро выдвинулся вперед на служебном поприще. Префект Италии Проб приблизил его к себе и настолько был поражен его административными способностями, что указал на него императору Валентиниану I для назначения на важный пост правителя Лигурии.

Когда Амвросий отправился на место своего назначения, Проб, прощаясь с ним, сказал ему: «Иди и управляй не как судья, а как епископ». Эти слова были точно предсказанием. Два раза еще в жизнеописании Амвросия встречаются сказания о чудесных знамениях судьбы его. Первое из них, глубоко поэтическое, относится ко времени его младенчества. Однажды, когда он спал в саду, в своей колыбели, внезапно прилетел рой пчел и стал кружиться над ним. Кормилица в испуге хотела отогнать пчел, но отец малютки, как бы предчувствуя нечто чудесное в этом явлении, остановил ее; рой спустился на колыбель; пчелы садились на лицо малютки, на его глаза, на его губы, вползали ему в открытый ротик и выползали вон, но не причиняли ему никакого вреда; затем они улетали и поднимались все выше и выше к небу, пока в синеве небесной не скрывались совсем из виду. «Не значит ли это, помышлял с трепетом отец, что в свое время исполнятся над ребенком слова Священного Писания: Приятная речь – сотовый мед, сладка для души (Пр. 16: 24); и что подобно тому, как пчелы высоко поднимались к небу, его окрыленная мысль, услаждая сердца людей, от земного будет возводить их к небесному?»

Второе сказание относится к четвертому году его управления Лигурией. Столицей области был Медиолан, епископская кафедра которого считалась независимой от Рима, и императоры, предпочтительно перед Римом, имели резиденцию в Милане. После смерти арианского епископа Авксентия жители Медиолана ходатайствовали перед императором о назначении ему преемника, но император предоставил выбор епископа самому народу.

Естественно, что и ариане, и православные делали всевозможные усилия, чтобы избрать епископа из своей среды. Выборы происходили в соборной церкви. Начались прения, возбуждение росло и уже достигало крайнего предела, когда в церковь явился сам правитель Лигурии. Он обратился к возмущенному собранию с умиротворяющим словом, но едва закончил его, как среди глубокой тишины по всей церкви раздался детский голос, ясно произнесший: «Амвросий – епископ!» Этот детский голос был принят всеми за внушение Божественное – мгновенно и ариане, и православные в единодушии воскликнули: «Амвросий – епископ! Амвросий – епископ!» Амвросий стоял безмолвно, пораженный изумлением, но крики усилились: вражда партий была забыта, все слилось в одно желание, в одно чувство любви и уважения к человеку, на которого именно этим чудесным избранием указывал Сам Господь. Никогда Амвросию не приходило на мысль быть епископом; он не только не получал богословского образования, но в эту самую пору состоял только в рядах оглашенных и не был еще крещен. Однако желание народа все превозмогло – Амвросий должен был уступить. Он принял крещение от православного епископа; затем, пройдя последовательно через все церковные должности, был поставлен во епископа через 8 дней после своего крещения. Обе враждующие стороны призвали на это служение Амвросия, потому что, чувствуя над собой его нравственную силу, крепко верили в него.

По принятии высокого епископского сана Амвросий сразу вошел в жизнь дотоле ему совершенно чуждую, и строго ежедневно выполнял свои новые епископские обязанности: утром, после домашних молитв, он совершал ежедневно богослужение и Святую Евхаристию. Затем принимался ревностно за изучение Священного Писания при помощи греческих толкователей и особенно Оригена, «чтобы самому научиться тому, чему он должен был учить других». Двери его были всегда открыты, всякий мог видеть его и всякий мог советоваться с ним. Когда кто-либо приходил к нему с просьбой о помощи, он немедленно оставлял чтение, все свое внимание посвящал делу просителя, и затем снова принимался за чтение. Бедные в нем находили друга, но и знатных и богатых он от себя не отталкивал; в интересах самой Церкви он поддерживал дружеские отношения с важнейшими сановниками Империи. Все свое время, и даже часть ночи, он проводил в занятиях, приготовляя те поучения, которые говорил народу во все воскресные и праздничные дни. Народ любил его и в его душе находил нежную ответную любовь. Но во всем величии своей нравственной силы Амвросий выступает на поприще политической деятельности. Государственным деятелем он был раньше, нежели стал епископом, что и дало особый оттенок его епископской деятельности. Он повел борьбу свою властно и спокойно, взирая на величие земное с высоты духовной, на которой утвердил свою душу Уже в первые годы епископства он показал свою бесстрашную независимость, когда, обратившись с речью к самому императору Валентиниану I, в церкви обличал пред ним беззакония его министров, злоупотреблявших императорской властью.

В царствование Валентиниана II он является грозным сокрушителем язычества: язычество коренилось гораздо сильнее на Западе, нежели на Востоке. Самые знатные римляне еще держались своей старой религии – не из убеждения в ее истине, но из гордого чувства не хотели отступить от предания своих предков. Язычество не служило препятствием для назначения на самые высшие должности. В самом сенате римская знать разделялась на две партии, христианскую и языческую, и между ними шла ожесточенная борьба по поводу жертвенника золотой статуи Победы, который с незапамятных времен стоял в сенате, но был уничтожен еще по повелению императора Константина. Языческая партия всячески ходатайствовала перед новым императором Валентинианом II о восстановлении жертвенника. Тогда Амвросий сказал свое слово, проникнутое сознанием конечного торжества той истины, в защиту которой он грозно возвышал свой голос. «Епископ, – писал он императору, – не может допустить решение, противное Церкви. Если ты уступишь их просьбе, то будешь уже этим самым отлучен от Церкви. Идти в церковь ты можешь – но там ты не найдешь священника, или найдешь такого, который воспротивится тебе!» Император не принял ходатайства язычников.

Язычество не было уничтожено, но видимо угасло. Борьба с язычеством не потребовала от Амвросия особенных усилий, но против арианского двора пришлось ему вести борьбу долгую и многотрудную.

Императрица Иустина была убежденная, страстная арианка. Она окружила себя арианским духовенством и с негодованием смотрела на постепенное исчезновение арианства в Италии под влиянием великого епископа Миланского. В 385 году, на праздник Пасхи, она потребовала от епископа, чтобы он уступил арианам сначала загородную базилику, а затем и самую большую церковь в городе. Амвросий спокойно, но решительно отказал. Два раза посланные от императрицы заявили ему, что он не может не уступить императорской власти. Амвросий отвечал, что он готов расстаться со всем, что принадлежит ему лично, даже со своею жизнью, но что не в его воле уступить святыню. «Храм Бога не может быть оставлен священником, и император не имеет власти над тем, что принадлежит Богу». Население города пришло в крайнее возбуждение; народ схватил одного арианского пресвитера на улице и вероятно убил бы его, если бы сам Амвросий за него не вступился. Солдаты, посланные занять церковь силой, обнаружили расположение перейти на сторону православных: многие из них прямо заявляли, что пришли в церковь лишь для того, чтобы присоединиться к молитвам епископа.

Императрица должна была уступить; но Амвросий чувствовал, что борьба еще не окончилась.

В следующем же году православный мир был повергнут в ужас императорским указом, которым предоставлялась арианам полная свобода иметь свое богослужение во всех церквах, а за всякое противодействие угрожалось смертью. Вслед за этим было повторено требование о передаче Миланской базилики арианам. Без страха епископ вошел в борьбу с грозной силой императорской беспредельной власти: он оставался непоколебим в своем решении, повторяя, что он не откажется от наследия своих отцов. Ему велено было оставить город, но он твердо отказался оставить свою паству. По просьбе народа, опасавшегося за жизнь его, он несколько дней и ночей провел безвыходно в церкви среди плачущей и молящейся толпы: ее молитва, как говорил он сам, была ему защитой. Военная стража, стоявшая вокруг церкви, позволяла всем входить в церковь, но никому не позволяла выходить из нее. Наконец поняла императрица свое бессилие. Победа епископа была полная.

В 390 году произошло знаменитое событие, с которым навсегда соединены в истории Церкви имена Амвросия и императора Феодосия. В Салониках случился народный бунт. Феодосии в порыве необузданного гнева, который при сильном раздражении охватывал его страстную душу, расположенную к добру и склонную на сострадание, приказал избить мятежных солунян, не разбирая зачинщиков и виновных. Епископ старался преклонить его к милости, но придворные советники, склонные льстить всякому движению царя, отговорили его от милости. Через несколько дней император раскаялся, но указ был уже послан. Для того, чтобы заманить народ, в цирке назначено было большое представление; народ набрался туда тысячами; тогда заперли ворота, и вооруженные воины бросились избивать кого попало. Началось страшное побоище, на котором в течение 3 часов погибло более 4000 человек всякого пола и возраста. Когда весть об этом избиении разнеслась по империи, всюду раздались вопли негодования. Православный император уподоблялся Нерону. Все взоры были устремлены на Церковь – на Амвросия. От Церкви ждали обличения и отмщения, и Амвросий выступил поборником оскорбленного человечества. В Милане ожидалось прибытие императора. Видеть императора как бы еще в самый час совершенного им преступления было невыносимо тяжело для Амвросия – оба люди крепкой воли, крепкой веры, были друзьями, любили и понимали друг друга. Амвросий удалился из Милана, а императору написал свое знаменитое письмо, исполненное духа ветхозаветного пророчества.

«Не смею – ни хранить молчание, ни относиться снисходительно к преступлению, – писал он. – Я призываю тебя к покаянию. Ты человек, и как человек ты должен покаяться, в слезах и уничижении пребывая перед Богом своим.

Прошу, убеждаю, заклинаю – сними этот грех со своего царства! Помни: никакой Ангел, никакой Архангел не может снять его – один Господь кающихся может простить тебя! Я люблю тебя. Я молюсь за тебя, но знай, что в присутствии твоем я не дерзну приносить бескровную жертву. Если ты веришь мне, прими, что я говорю тебе; если не веришь, прости меня, что предпочитаю Бога тебе».

Первая встреча Амвросия с императором была у врат Миланского собора. Невзирая на письмо епископа, император по установленному обычаю явился в храм; Амвросий грозным словом остановил его на самой паперти храма. «Ты согрешил перед Господом, – сказал он. – Какими ногами взойдешь ты во дворы Его? Какими глазами будешь смотреть на красоту Его? Как будешь ты воздевать в молитве руки, обагренные кровью? Удались! Не прибавляй греха ко греху...» «И Давид погрешил, – возразил император, – однако же Давид был прощен». «Ты последовал ему в своем грехе, – отвечал Амвросий, – последуй ему также и в его покаянии».

Император смирился. Он согрешил перед целым миром – его покаяние было столь же открытым, как и грех его: в продолжение восьми месяцев, повинуясь неуклонной воле Амвросия, император не дерзал вступать в церковь Божию; изгнанный из нее, он чувствовал себя как бы изгнанным из Царствия Небесного. Наконец он получил от епископа приказание вместе с другими кающимися явиться в храм. Император стал посреди них и открыто исповедовал свой грех, со слезами и рыданием умоляя Господа о прощении, повторяя в сокрушении души своей: О, Боже, оживи меня по слову Твоему! (Пс. 118: 107).

Гордый, непобедимый властитель вселенной признал за служителем Божиим власть поднять руку свою для благословения или проклятия во имя Бога Живого, от Которого никто уклониться не может.

Дружеское чувство между великим императором и великим святителем выразилось в последний раз в прощальном слове, которое сказал Амвросий над гробом Феодосия, скончавшегося в 395 году: «Я любил его, этого человека, милосердного и смиренного, чистого сердцем и кроткого душой. Я любил этого человека, который, обличение предпочитая лести, сумел, отложив свое царское величие, всенародно в церкви оплакать свой грех. То, чего устыдился бы частный человек – всенародное покаяние – не смутило этого императора... Я любил его – признаюсь в этом – и вот почему оплакиваю я его из глубины моего сердца. Надеюсь на Господа моего, что приимет Он молитву, которой напутствую эту незлобивую душу!»

В 397 году, в Великую Субботу, мирно и радостно почил и сам «великий священник Божий».

Святой Амвросий ввел в Западной Церкви антифонное пение, издавна употреблявшееся на Востоке. Он ввел его во время гонений от Иустины, когда православные в унынии наполнили храм: тогда для ободрения народа установилось пение псалмов и гимнов антифонно, по клиросам. А после совершенной победы над арианами Амвросий составил благодарственную торжественную песнь «Тебе Бога хвалим» – общее и доныне наследие от него и Восточной, и Западной Церкви. Всему богослужению Миланской Церкви он придал новый вид, применительно к восточному обычаю, и составил для него особый чин литургии.

Блаженный Августин родился в 354 году в африканском городе Тагасте. Мать его, Моника, в ранней молодости была выдана замуж за язычника, человека необузданного и глубоко безнравственного. Кроткая, любящая, она сумела заставить его уважать те святые правила, которые руководили ее жизнью, и силой своего примера привела его ко Христу. Постоянно стараясь и в малом, и в великом умиротворять всякую вражду, всякое раздражение, она была тихим ангелом мира не для одной семьи своей, но и для всей среды, в которой жила. Детей своих она воспитала для Бога; но многих страданий и слез стоил ей старший из них, Августин, которого она, как он сам говорит, вторично возродила к жизни молитвой и слезами, когда он блуждал во мраке безверия.

«С самого раннего детства, – пишет Августин, – слышал я о жизни вечной, дарованной нам смирением Сына Твоего, Господи, Которому угодно было снизойти до нас. Вскоре после моего рождения мать моя, для которой Ты был единственной надеждой, начертала на челе моем знамение Креста; дала мне вкусить таинственной соли Твоей». Но за этим приготовлением к Святому Крещению не последовало совершение самого Таинства, которое в то время часто отлагалось до совершенного возраста. Августин убедительно просил Крещения во время болезни, случившейся с ним в детстве; болезнь прошла, и Крещение было отложено.

Родители послали Августина учиться в город Мадавр; он быстро успевал в науках, но увлекся примером товарищей и с шестнадцатилетнего возраста вел жизнь беспорядочную. Отец радовался успехам его в красноречии но мать глубоко скорбела о пороках сына. Когда Августин на время возвратился из училища в родительский дом, она с грустью почувствовала, что нет в нем ни твердой веры, ни твердых нравственных правил, что утрачена чистота его сердца. Она со страхом отпустила его в Карфаген, и сама по смерти мужа переселилась туда же, чтобы не разлучаться с любимым сыном. Но этот любимый сын долго был для нее только причиной горьких слез. Он вел грешную, развратную жизнь, давал полную волю страстям своим; наконец, он совершенно отдался лжеучению, и его богохульные мнения внушали такой ужас несчастной его матери, что она запретила ему жить в ее доме. Дни и ночи проводила она в слезах, умоляя Господа Бога возвратить ей сына, которого она оплакивала, как умершего, ибо жизнь и спасение души его были для нее дороже всего. «Но и тогда с высоты небес рука Твоя простиралась ко мне, Господи! – восклицает Августин в своей «Исповеди» . – Тебя тронули мольбы и слезы Твоей верной рабы. Она оплакивала меня более, чем плачет мать над умершим ребенком своим, ибо видела меня мертвым для Тебя. Ты услышал ее, Господи! Ты не отринул слез ее, которые лились обильным потоком всякий раз, как она возносила к Тебе молитву свою. Не Ты ли, Господи, послал ей это успокоительное сновидение, после которого она снова позволила мне жить в ее доме и вкушать пишу за ее столом, чего она не допускала с тех пор, как я увлекся столь противными ей убеждениями!»

Ей снилось однажды, что стоит она на длинной узкой полосе, как всегда, подавленная своей печалью, и вдруг видит, что приближается к ней Ангел – радостный, весь в сиянии! Ласково он спросил у нее, отчего она ежедневно проливает такие слезы? «Я плачу по погибающей душе своего мальчика», – с тоской ответила она. Ангел светло улыбнулся и сказал: «Не бойся! Оглянись – там, где ты стоишь, видишь, стоит и он!» Она оглянулась в своем сновидении и с трепетной радостью действительно увидала, что Августин тут же возле нее. «Когда мать рассказала мне этот сон, – пишет Августин, – я старался объяснить его тем, что она примет мои убеждения; но она отвечала: нет, этого не может быть; он не сказал мне, что я стану там, где ты стоишь, но что ты станешь рядом со мной».

Эта радостная надежда еще не скоро сбылась. Целых девять лет Августин блуждал во мраке порока и лжи. Моника просила одного святого епископа поговорить с сыном, чтобы обратить его. «Еще не время, – отвечал он, – оставь его и молись о нем». Моника продолжала со слезами умолять епископа. «Успокойся, – сказал он ей, – продолжай только молиться; невозможно, чтобы погибло чадо стольких слез».

Против воли матери Августин поехал в Рим, где стал преподавать красноречие. Вскоре он занемог опасно. Теперь он не просил Крещения, а напротив, глумился над Священным Таинством, ибо потерял уже всякую веру. Но непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его (Рим. 11: 33)! Понадобился в Милане преподаватель красноречия; обратились к префекту римскому Симмаху, и он дал эту должность Августину. Прибыв в Милан, Августин воспользовался первым случаем, чтобы услышать проповедь великого Амвросия. «Я приведен был к нему, – говорит он, – неведомо Богом, чтобы быть заведомо приведенным от него – к Богу».

Епископ принял его с обычной добротой, и Августин сразу почувствовал над собой его покоряющую силу. По целым часам стоял он в переполненной народом базилике и с наслаждением слушал его слово: вначале приятно было ему слушать потому, что речь была красноречива и увлекательна, и что сам величавый вид Амвросия неотразимо привлекал его к себе; но мало-помалу началось воздействие этой крепкой души на его душу, и он, быть может еще бессознательно, стал веровать в значение того, о чем говорил Амвросий.

Он пожелал быть принятым в число оглашенных. В тихой радости услышала Моника о желании своего сына, – сама же она почти что жила в базилике Амвросия – все молилась и ждала.

В душе Августина совершалась между тем трудная борьба; христианское учение представлялось ему как единый путь к свету и спасению, но с ним боролись страсти, привычки грешной жизни, которые жаль было оставить. «Спаси меня, Господи, но еще не теперь, – взывал он иногда из глубины души, терзаемой и желанием истины, и привязанностью к заблуждениям. Изучение Посланий святого апостола Павла произвело глубокое впечатление на его душу – расширило его сердце, смирило его гордость. Близка уже была заря его новой жизни. – «Слова Твои, Господи, глубоко проникли в сердце мое, – писал он. – Со всех сторон я был как бы осаждаем Тобой; не было уже во мне сомнения насчет жизни вечной, хотя и видел ее только как бы сквозь тусклое стекло, гадательно; я уже понимал, что Ты – единый Источник всего сущего; не осталось во мне другого желания, как утвердиться в Тебе... Но в том, что касается до христианской жизни, я еще колебался; сердце мое не очистилось от старой закваски; я радовался, что обрел Спасителя, что знаю истинный путь, но не решался ступить на этот узкий путь».

Однажды к Августину и к другу его Алипию пришел один соотечественник их, Понтиниан, христианин. Разговаривая с ними, он случайно взял книгу, лежавшую на столе, и с радостным изумлением увидел, что эта книга – Послания апостола Павла; эту книгу он не ожидал найти у Августина. Он стал говорить о Господе, о силе веры; рассказал, как в Египте Антоний, услышав евангельское слово о добровольной нищете, тотчас же оставил все, чтобы отдать себя Богу; далее он стал говорить о множестве людей всех званий, всех состояний, которые, побежденные любовью ко Христу, оставляют мир и, удаляясь в пустыни и монастыри, служат Господу молитвой, лишениями и трудами. Августин был потрясен до глубины души; изменившийся звук голоса, выражение лица – все обличало его душевное волнение. Он вышел в сад; душа его была полна ужаса; так он ненавидел себя за нерешимость отдаться Тому, к Кому призывали его все силы его души. «Чтобы идти к Тебе, Господи, – писал он, – не нужно было ни колесниц, ни кораблей; нужна была только воля; но воля всецелая, твердая, не похожая на те болезненные и колеблющиеся порывы, которые в утомительной борьбе то возвышают душу к небу, то влекут ее к земле».

Утомленный и измученный внутренней борьбой, чувствуя, что в нем поднимается страшная буря, которая должна разразиться слезами, он пал на землю и дал слезам полную волю. «Они лились потоками, и Ты, Господи, принял их, как жертву Тебе угодную, – говорит он. – Я взывал к Тебе: доколе, Господи, доколе гнев Твой на меня? Забудь неправды прежней жизни моей! – Я чувствовал, что эти-то неправды гнетут меня, и повторял мысленно: когда же, Господи? Завтра ли? Послезавтра ли? Почему не сейчас будет конец моему поношению? Пока я это повторял, рыдая и проливая горячие слезы, мне вдруг послышался певучий голос, как бы ребенка или молодой девушки, повторяющий несколько раз: «Возьми, читай! Возьми, читай!» – Я изменился в лице и стал припоминать, нет ли какой игры, в которой дети повторяют этот припев; но ничего подобного я не припомнил и пришел к заключению, что мне повелевается открыть Священное Писание и прочесть то, что представится моим глазам. Так Антоний, как мне рассказывали, услышав в церкви слова: пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах (Мф. 19: 21), – принял их, как повеление Божие. Я встал ипошел к тому месту, где я оставил книгу Посланий. Я взял ее, открыл и прочел глазами следующие слова: не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти (Рим. 13: 13, 14)».

Далее он не стал читать, да и не нужно было: уже свет озарял мрак его души. Он пошел к матери. Взглянув на него, Моника поняла все: в ответ на ее молитву Господь даровал ей более даже, нежели она дерзала просить – в радости его тихого взгляда она чувствовала, что «сладость любви Божией навсегда вошла в его сердце».

Августин написал Амвросию письмо, в котором изложил всю историю своей жизни и просил дозволения готовиться к принятию Святого Крещения. В тишине уединения, в горах Италии, он в продолжение нескольких месяцев готовил свою душу к переходу в обновленную жизнь. «Тесен дом души моей, чтобы Тебе войти в него; но да будет он расширен Тобой! Он в развалинах, восстанови его. Он сильно оскорбит Твои очи, я знаю это – но кто очистит его, и к кому я воззову, кроме Тебя: очисти меня, о Господи, от тайных моих грехов!» Наконец настало то время, которого он ожидал в трепетном восторге: накануне Пасхи 387 года Августин принял Святое Крещение от руки самого Амвросия.

Облеченный в белые одежды, он воспел торжественный гимн, незадолго перед тем сложенный Амвросием, – «Тебе Бога хвалим», который в то время воспевали и крещаемый, и совершавший крещение. Чудно-таинственное песнопение вызывало в нем благодать слез, навеяло на него тихую радость, в Боге успокоилось сердце его. «Ты сотворил нас, – писал он, – для Тебя Самого: потому и мятется наше сердце, пока не обретет Тебя!»

Вскоре после Крещения Августин с Моникой решили возвратиться на свою родину. Перед отплытием в Африку они провели несколько дней в Остии, на берегу Средиземного моря.

Августин, подобно Василию Великому, любил природу и находил глубокое наслаждение в общении с ее красотами вид моря всегда приводил его в особенный восторг, но никогда еще он не смотрел на мерцающие его волны с таким глубоким чувством, как в тот достопамятный вечер: и ему, и матери его думалось, что это последний вечер пребывания их в Остии. Трогательно оставленное Августином описание этой беседы. Они сидели вдвоем у окна: над ними – темная бездна безоблачного звездного неба; перед ними – сверкающая бездна беспредельного моря, а вокруг – тишина таинственной ночи. Все ее величие отразилось в душе у них обоих неудержимым стремлением к горнему, небесному. Тихо лилась их речь, далеко отступало все земное, близким становилось одно невидимое, и неземная радость, касаясь их, была как бы предчувствием того блаженного часа, в который раздается призывный глас: внидите в радость Господа своего! «Сын мой, – сказала Моника, готовясь расстаться с ним, – я жить хотела, чтобы вымолить тебе истинную радость, – мой Бог даровал мне более, нежели я просила у Него: я вижу тебя Его служителем и знаю, где сокровище твое; теперь я могу умереть радостно». На другой день предположенный отъезд пришлось отложить: Моника занемогла, и через несколько дней ее уже не стало. Она совершила дело свое и показала христианским матерям, как сильны молитвы и слезы матери, как много может слабая женщина, одушевленная верой и любовью!

Августин сознавал, что грешно проливать слезы по этой чистой, блаженной душе, отшедшей в Жизнь; но при мысли, что возле него нет больше той прекрасной жизни, которая с его младенчества охраняла его – он не мог удержать своего плача.

Возвратившись на родину, Августин продал имение свое и раздал деньги, бедным, а сам стал иноком и провел три года в совершенном уединении и в строгих подвигах.

В 395 году он был избран в епископа Иппонского. От Амвросия принял он высокое понятие о епископском сане и о епископской власти, но вследствие мягкости своего характера и нежности душевной не мог осуществить той власти, которую ценил так высоко в учителе своем Амвросии. Августин желал быть учителем бедных. В епископском сане не изменил он обычной простоты своей ни в образе жизни, ни в обращении с людьми. Тридцать пять лет он епископствовал, и во все это время проповедь его была усладой тех бедных, простых жителей Иппонского края, к которым была обращена исключительно. В этой проповеди не было ни высокого красноречия, ни глубоких богословских рассуждений, но было нечто глубоко трогавшее сердца людей, была любовь – и горячее желание наставлять свою паству на добрую христианскую жизнь. Сердце у него было пламенное, и глубокая вера проникала всю жизнь его. Оттого и слово его озарило и укрепило в любви христианской многих, и творения его драгоценны для всех благочестивых христиан, хотя не все богословские его мнения одобряются Церковью.

Иероним (340 – 387), один из знаменитейших отцов Западной Церкви, родом из Стридона, на границах Паннонии и Далмации, прославился и своей аскетической жизнью, и борьбой с еретическими учениями, и в особенности своими писаниями, которые составляют драгоценное достояние Церкви. Пылкий от природы, с живым воображением, он увлекался в юности своей искушениями роскошной жизни Рима, – но вскоре же преодолел себя и предался ученым трудам и уединенной молитве. Проведя несколько лет в суровом пустынножительстве, он испытал тяжкую борьбу со страстями, прежде чем успел достигнуть желанного мира. Затем в Риме он явился суровым обличителем распущенных нравов тамошнего духовенства и, собрав около себя дружину благородных жен и девиц, одушевленных желанием исправить нравы римского общества и стремлением к аскетической жизни, вступил в борьбу с укоренившимися в Риме злыми обычаями. Это возбудило против него злобу всех, кого не щадил он в своих беседах и посланиях, так что он принужден был оставить Рим и отправиться в Палестину, где обошел все святые места, и наконец избрал себе место пустынножительства возле Вифлеемской пещеры. Здесь, вскоре после падения Рима, поразившего весь христианский мир крайним унынием, Иероним скончался. И в Риме, и в Палестине написаны были им знаменитые творения, составляющие в совокупности целую библиотеку. Обширная его переписка дошла до нас и представляет живую картину христианского общества и нравов того времени. Но всего драгоценнее труды его по переводу и истолкованию Священного Писания. Глубокое знание и греческого, и еврейского языка дало ему возможность исследовать и сверить с подлинниками списки священных книг и Ветхого, и Нового Завета и приготовить латинский перевод всей Библии, который послужил основанием текста, принятого Западной Церковью и доныне в ней употребляемого.

Аравитяне, или сарацины, считавшиеся потомками Сима и Измаила, издревле расселенные по Аравийскому полуострову Азии, отличались своим патриархальным бытом и независимостью, которую смогли сохранить в течение многих веков под властью родовых старшин своих, эмиров и шейхов. Первоначальная религия их, состоявшая в поклонении солнцу, луне и звездам, выродилась с течением времени в грубое идолопоклонство, причем каждый род имел и чествовал собственных богов своих; однако от времен древних таилось между ними сродное с еврейским предание о едином Боге, коему имя было Алла. Этих диких и воинственных сынов пустыни, разрозненных разнообразными языческими суевериями, аравитянин Магомет сумел объединить в новой, основанной им религии.

Магомет родился в 570 году в Мекке, где находилось главное идольское святилище аравитян. Отец его был идолопоклонник, мать – иудейка, один из близких родственников – христианин. От природы задумчивый и мечтательный, Магомет молодость свою провел в торговых путешествиях, имел случай многое видеть и наблюдать. Церковные смуты на Востоке породили немало еретиков и фанатических сектантов, странствовавших далеко и разносивших всюду толки о вере и рассказы о священных событиях. Списки Священного Писания были редки, но вместо них в народе обращались баснословные сказания о Христе Спасителе. Из этих источников Магомет, по всей вероятности, почерпнул свои понятия о христианстве. Женившись на богатой вдове, Магомет получил возможность не работать, а на досуге предаваться своим мечтам. Достигнув сорокалетнего возраста, он совсем бросил торговлю, провел несколько времени в уединенной пещере и явился оттуда в Мекку, объявив себя пророком, получившим через Архангела Гавриила небесное откровение: повеление уничтожить язычество и восстановить правую веру – веру Ноя, Авраама и других пророков, искаженную будто бы иудеями и христианами. Иисуса Христа он почитал за великого пророка. «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его!» В этом обычном воззвании магометан выражается сущность учения Магомета; он излагал его в кратких изречениях, которые, будучи впоследствии собраны, составили книгу Алкоран. Он сохранил много иудейских обычаев и предписывал некоторые правила христианской нравственности: милостыню, посты, частую молитву; дозволял многоженство, обещал правоверным рай и вечные наслаждения и, как к делу святому, призывал их к распространению ислама и искоренению врагов Божиих, то есть христиан и идолопоклонников, – во всей вселенной, которую, по слову его, призваны были завоевать для новой веры аравитяне.

Природное красноречие Магомета, поэтический дар слова, выразившийся в его Коране, волшебные сказки, которые он умел передавать как сущую быль, некоторые его личные качества, наконец, благоприятные условия именно того времени – волнение среди христиан вследствие ересей, религиозная вражда, разделявшая арабов-язычников – все это способствовало тому, что лжеучение Магомета быстро распространялось и число его последователей с каждым днем умножалось при содействии учеников, которых он собрал около себя. Магомет умел внушить народу безграничное доверие и горячую привязанность к себе; умел направить воинственный пыл аравитян к делу, которое представлял делом священным; учил их презирать опасность и смерть, представляя им, что определенной каждому судьбы миновать нельзя. Вскоре он завладел Меккой, а потом и вся Аравия признала его учение и власть. В лице своем он соединял власть и духовную, и гражданскую.

Утвердившись в силе, Магомет отправил послов ко всем соседним народам – в Абиссинию, в Египет, в Персию, в Константинополь – с приглашением покориться исламу. Когда император Ираклий отверг это предложение, Магомет со значительными силами собрался идти на него войной – но вскоре (в 632 году) скончался, и войну продолжал преемник его Абубекр, первый калиф, или наместник пророка. Успехи Абубекра и наследника его Омара были так быстры, что чрез несколько лет в Сирии, Египте, Палестине распространилось учение Магомета, и все эти страны признали власть калифа. В 637 году Омар осадил Иерусалим; жители защищались два месяца с отчаянным мужеством, но принуждены были сдаться. Патриарх Софроний вел переговоры и сдал город Омару под условием, чтобы были сохранены в целости Гроб Господень и христианские храмы. Это условие было соблюдено; на месте же, где стоял храм Соломона, Омар заложил мечеть: так называется молитвенный дом магометан.

В продолжение VII века калифы завоевали Персию, Армению, Каппадокию и часть Африки, но потерпели неудачу, осаждая Константинополь, и принуждены были платить дань Византийской империи. Считая святой обязанностью своей распространение ислама, калифы после победы всегда требовали от побежденных признания Магомета пророком; налагали на них дань, от которой освобождались лишь те, которые соглашались принять ислам; часто подвергали христиан преследованиям и тяжким истязаниям, ругались над верой их, упрекали их в многобожии и идолопоклонстве, указывая, что они поклоняются Святой Троице и чествуют иконы. Во многих странах христианство очень оскудело, а с этим вместе падало и просвещение: разрушались школы и библиотеки. Овладев Александрией в 638 году, калиф Омар велел сжечь тамошнюю библиотеку, самую значительную в мире, наполненную сокровищами знания и литературы, собранными Птолемеями. «Если эти книги содержат то же, что Коран, то они не нужны, – говорил он, – если же другое, то они вредны». Так погибли невозвратно драгоценные рукописи Александрийской библиотеки, основанной почти за триста лет до Рождества Христова.

Преследуя христиан, победители оказывали покровительство различным сектам – несторианам и другим – в Египте, Сирии и Месопотамии. Это покровительство не относилось к вере их; но сектанты, ненавидевшие православных, оказывались полезными союзниками и верными подданными магометан.

Так суждено было, по воле Божией, разориться и подпасть под неверную власть многим Церквям православным, некогда процветавшим и великим Благочестивые современники признавали это бедствие карой Божией христианам за их взаимные распри, за оскудение любви и веры и упадок добрых нравов.

Едва начала Церковь Православная на Востоке успокаиваться от возмущавших ее ересей, как поднялась в ней новая жестокая смута от насилия над древним благочестивым ее обычаем – молиться, взирая на иконы Спасителя, Божией Матери и святых угодников Божиих.

Этот обычай, издревле вошедший в употребление и служивший к великому утешению верующих, подавал иногда повод к злоупотреблениям. Люди, недавно бывшие еще язычниками, не отвыкшие от вековых преданий идолопоклонства, впадали в суеверие и склонны были соединять со святыми иконами понятия, свойственные язычеству, то есть, поклоняясь иконам, чествовали неразумно не священное лицо, к которому от образа возводится молитвенная мысль, но сам образ делали предметом обожания. Против этого грубого суеверия всегда восставала Церковь, но вместе с тем благоговейно сохраняла древний обычай. Еще в IV веке святой Григорий Богослов, рассуждая об этом обычае, советует хранить его и не отменять из-за случайного суеверия, напоминая ученым и знатным людям, что для множества неученых, неграмотных и простых священные изображения служат вместо книг, возбуждая чувство веры и поучая в вере.

В VIII веке от людей ученых поднялись ожесточенные нападки на этот древний обычай с требованием отмены его: без сомнения, при частых тогда сношениях с магометанским миром действовали на них и мусульманские понятия, так как ислам отвергает решительно всякие священные изображения. К этой партии иконоборцев присоединился страстно тогдашний император Лев Исаврянин, славный своими успехами в войне с мусульманами; он мечтал, что, уничтожив почитание икон, он привлечет к христианству и мусульман, и иудеев.

Царь заявил о своей воле народу, но настроение народа было мрачное – чувствовалось глубокое неудовольствие. Тогда он обратился к патриарху. Патриархом Константинопольским был в то время Герман, муж твердой веры и святой жизни. Он объявил царю, что не отступится от святых икон и готов пострадать за них с народом, а к епископам написал послания, убеждая их не изменять Церкви и разъясняя им истинное значение иконопочитания. Царь, видя, что ни угрозою, ни лестью нельзя уговорить святителя, решился обойтись без согласия Церкви и издал в 728 году указ, воспрещавший поставление икон не только в церквях, но и в домах частных. Тогда патриарх сложил с себя сан свой и удалился в изгнание. На место его был назначен Анастасий, который во всем подчинился приказаниям императора. В исполнение царского указа велено было выносить отовсюду иконы и жечь их на площади. Начали с иконы Христа Спасителя, поставленной еще Константином над вратами царского двора. Но когда конюх, взобравшись наверх по лестнице, стал разбивать ломом лик Христов, народ возмутился и, отняв лестницу, избил конюха до смерти. Вспыхнул мятеж, начались жестокие казни мятежников и ослушников. В ожесточении своем царь велел разрушать училища, в которых наставники не принимали его мнения об иконах; сжег в Константинополе, вместе с огромной библиотекой, и двенадцать человек библиотекарей за то, что один из них указал в рукописях мнения, противные иконоборству. Разрушались монастыри и пустынные кельи, иконы предавались поруганию; преследовались иконописцы. Тогда многие, гонимые на Востоке, нашли убежище в Италии, где ввели начало живописи; множество православных искали спасения в бегстве, но не всегда могли укрыться от ярости гонителей, которые преследовали их и в чужих странах; темницы были полны узников: православные громогласно заявляли, что хотят лучше перенести всякого рода мучения, нежели не почитать Господа и святых Его в их изображениях. Народ показывал презрение к тем из епископов, которые из угодливости к царю принимали иконоборство, а страдальцев за иконы чествовал, как святых мучеников.

Император усиливался склонить на свою сторону Римскую Церковь, но папа Григорий II, а также преемник его папа Григорий III в своих письмах к нему обличали безумие иконоборческой ереси и даже грозили, что если он будет настаивать на уничтожении иконопочитания, Рим отойдет из-под его власти. Эта твердость римских первосвященников в смутное для Церкви время немало послужила к возвеличению папства на Западе.

На Востоке сильнейшим обличителем иконоборства является Иоанн Дамаскин, славный и в христианском, и в мусульманском мире. Араб-христианин, он снискал себе всеобщую любовь и уважение и занимал важную должность первого министра калифа Дамасского. Его занятия по делам управления не препятствовали ему предаваться изучению богословских и философских наук, так что, когда вспыхнула новая ересь, он не только как верующий, но как богослов и ученый выступил против нее. Живя в стране, подвластной мусульманам, Иоанн мог беспрепятственно вести борьбу с императором – и в защиту святых икон написал три послания, которые признаются Православною Церковью исповеданием истинной веры. В первом послании он смело обращается к самому императору со следующими словами: «Государь! Мы будем тебе повиноваться во всех случаях, касающихся дел житейских; но в убеждениях религиозных и ответственности за них в будущей жизни мы будем слушать апостолов и учителей Христовой Церкви. Не станем мы потрясать в основании древние столпы, поставленные святыми отцами, но последуем в точности полученным от них преданиям. Что касается до меня, то не могу я повиноваться властелину, похищающему насилием священную власть у Церкви...» Затем слово его обращено к верующим для укрепления их в вере. «Братия, – говорит он, – будем стоять на камне веры и преданий Церкви, не переходя пределов, положенных святыми отцами, не попуская нововведений и не позволяя разорять здание Святой Соборной и Апостольской Церкви Бога Спаса нашего. Ибо, если и всякому, кто захочет, дозволено будет отваживаться на все, то мало-помалу все тело Церкви разрушится. Будем поклоняться и служить Единому Творцу, как по естеству Своему Единому, достойно поклоняемому Богу; будем поклоняться Пресвятой Богородице не как Богу, но как истинной Матери Божией по плоти; будем поклоняться и святым угодникам Его, как избранным служителям Божиим, имеющим дерзновение к Богу. Братия! Христианин познается от веры: кто с верою приходит, тот получает великую пользу, а сомневающийся ничего не получит, ибо все святые верою угодили».

Послания эти переходили из рук в руки, служа источником утешения для страдавших за свою святыню, производили глубокое впечатление в Константинополе и на всем Востоке. Власть царя была бессильна против грозного обличительного слова, которое раздавалось из-за пределов его владений, и он, пылая злобой, решился прибегнуть к клевете, чтобы погубить Иоанна. Он составил от имени его подложное письмо, в котором Иоанн будто бы предлагал предать царю Дамаск. Калиф поверил клевете и прогневался на Иоанна. Житие святого повествует, что калиф велел отрубить у него правую руку, но чудесной помощью Пресвятой Богородицы отсеченная рука срослась с составом; невинность Иоанна обнаружилась, и калиф возвратил ему прежнее безграничное свое доверие.

По кончине святого Иоанна иконоборчество, еще усилившись, охватило всю Восточную Церковь. В 741 году умер Лев, оставив царство сыну своему Константину Копрониму, еще более лютому иконоборцу, человеку злобному, жестокому, лукавому и развратному, от которого страдала Церковь целых тридцать четыре года. Он собрал в 753 году лживый собор из 330 епископов-иконоборцев на осуждение икон и всех чествующих иконы. Тогда началось самое лютое и беспощадное гонение, и умножилось число мучеников за святые иконы. Сын Константина, Лев, был тоже иконоборцем, но по смерти его вдова его, благочестивая царица Ирина, почитательница икон, прекратила гонение. На Константинопольскую кафедру избран был новый право-верующий патриарх Тарасий, и по внушению его положено – для умиротворения Церкви собрать Вселенский собор. Но его оказалось невозможно собрать в Константинополе, посреди войска, зараженного упорным иконоборчеством, и так он собрался в 788 году в Никее под председательством Тарасия и при участии 367 епископов, между которыми были и представители Римской Церкви. Это был Седьмой из Вселенских соборов, на которых зиждется вероисповедание Святой Православной Церкви.

Собор на основании Священного Писания и свидетельств из писаний святых отцов утвердил иконопочитание, выразив, что следует чествовать святые иконы и им кланяться не как Богу, а как Его и святых Его воспоминательному начертанию. Собор опроверг все пункты иконоборческой ереси. Определения Собора были сообщены всем Церквям. Римская Церковь приняла их вполне.

Но этим Собором еще не закончилась иконоборческая смута. Ирине довелось царствовать недолго.

Сменивший ее император и его преемники были нетверды в правой вере, а с 813 года, при Льве Армянине и потом при Михаиле и Феофиле, возобновились гонения на иконы и на всех поборников иконопочитания с лютостью, напоминавшей времена Ко-пронима. Возобновилась борьба, в которой прославились новые мученики за Церковь и ревнители закона: в числе последних Церковь прославляет в особенности святого Феодора Студита. Наконец в 842 году вступила во власть правоверная царица Феодора. Собранный по ее велению Поместный Собор снова и окончательно осудил иконоборческую ересь и установил Торжество Православия, совершаемое доныне в Православной Церкви в первый воскресный день Великого поста.

Так окончилось безумное иконоборчество, которое в течение целого века терзало Церковь, жестоко нарушало свободу совести, в порывах дикого невежества разрушало монастыри, сжигало драгоценные рукописи, истребляло памятники искусства и вносило раздражение и разлад в жизнь человека.

Но не может грубая сила принудить верующий народ отречься от того, что освятило святое предание, что стало заветно дорого: именно в эти тяжкие времена в честь поруганных святых икон слагались те церковные песнопения, которые и поныне поются в церкви, составляя красоту и поэзию нашего богослужения.

Самым вдохновенным песнопевцем этого времени был великий обличитель иконоборчества святой Иоанн Дамаскин. Сказание о том, как он светлую радость своей жизни принес в жертву Господу и как потом вновь воспринял ее по заступничеству Пречистой Девы – доводит душу до неизъяснимого умиления...

Презрев величие и почести, Иоанн, как о нем повествует сказание, покинул пышный двор Дамасского калифа. Среди блеска и шума светской жизни душа его томилась... ей нужен был простор, общение с миром невидимым. Все свое великое богатство он раздал неимущим и один, с посохом в руках, направил путь свой к обители святого Саввы. Давно уже он взирал на эту святую обитель как на желанное пристанище, на безбурное жилище, в котором чаял найти то, чего искала душа его. Путь его был трудный, шел он одинокий и нищий, но на душу его сходила благодать в чувстве бесконечной любви ко всему Божиему миру, в ней все возрастала сила вдохновения – и одна за другой в чудных звуках лились восторженные хвалебные песни.

Когда он достиг святой обители, игумен и братия, которые уже немало слышали о великом защитнике православия, дивясь его смирению, с восторгом приняли его; но никто из иноков не дерзал взять его, как требовал устав, под свое духовное руководство. Наконец один старец, известный своей строгой жизнью, изъявил желание принять его своим учеником. Когда же обрадованный Иоанн подошел к нему, чтобы от него принять благословение, старец, остановив на нем пытливый взор, промолвил: «Отныне наложи печать молчания на свои уста... таково первое мое тебе послушание». Как громом поразило Иоанна это слово, которое сразу отнимало у него всю красоту, всю радость, весь свет его жизни. От богатства, от почестей он отказался без сожаления, трудов и лишений он не боялся, давно душа его относилась безучастно ко всему земному и жила лишь восторгами святого вдохновения. Тут Иоанн понял, где для него скрывалось настоящее отречение, и безропотно, смиренно отдал Богу чудный дар свой – песнь свою. Разом в нем и вокруг него все точно погрузилось во тьму; дни за днями тянулись в томительном однообразии; с ужасом он прислушивался к тишине: ему все казалось, что замолкшие звуки снова пробуждаются в душе его, – и он со страхом следил за собой... Но его крепкую волю сломило чувство жалости к чужому горю: однажды пришел к нему юный инок, безутешно плача о смерти своего брата, и умолял его со слезами – уврачевать его страждущую душу умильной надгробной песнью. Против слез его Иоанн не устоял – и из души его полились дивные звуки, сложилась чудная надгробная песнь. Кая житейская сладость печали не причастна? – песнь эта и ныне вносит в скорбные души ту усладу и успокоение, которые принесла в ту пору бедному, одинокому иноку.

Гнев старца за нарушение возложенного им послушания был велик: он изгнал Иоанна из обители; однако, вняв просьбам всей братии, согласился оставить его, но с тем, чтобы в знак своего раскаяния он очистил своими руками все нечистоты монастыря. Иоанн с глубоким смирением принялся за исполнение этого нового послушания; он чувствовал себя виновным, соразмеряя степень своей вины с той всеобъемлющей радостью, которая исполнила его душу, когда он снова услышал песнь свою!

В ту же ночь, гласит предание, Владычица мира, Пресвятая Дева, явилась старцу в сонном видении и, взирая на него, с тихим укором сказала ему: «Зачем ты заградил источник воды живой, той воды, которую возжаждал пить Давид, которую обещал Христос Самарянке? Оставь Иоанну песнь его, да разольется она широко по всей вселенной, претворяя печаль в сладость, возвещая пророческим гласом радость Воскресения Христова!»

Поутру проснулся старец и тотчас послал за Иоанном. Поведав ему свое видение, он сказал ему: «Прости мое неведение, ты – сын послушания Христова, возвещай отныне своими устами то, что от Бога приняло твое сердце!» И с той поры потекли сладкими струями дивные песнопения Иоанна и исполнилось слово Пречистой Девы: многим претворяют они печаль в сладость, а в пасхальную таинственную ночь ими чудно выражается в нашей церковной службе торжество неба и земли, соединенных в одной совершенной радости – в радости общего Воскресения!

Кроме службы пасхальной Иоанн составил множество кондаков и ирмосов на великие праздники Господни. По особой благодати, он украсил наше Богослужение величественными «догматиками», которые в таинственно-поэтических образах проповедуют догматы – о Святой Троице, о двух естествах Христовых, о почитании Пресвятой Богородицы, и являют собою как бы опровержение всех ересей, которые волновали Церковь.

Стройное, мелодичное церковное пение уже ранее вошло в употребление, но окончательное определение церковных напевов принадлежит Иоанну: он установил 8 гармоний, или голосов, на которые положил составленные им же воскресные службы, и таким образом составился Октоих, который служит основой всей нашей церковной музыки.

Святой Иоанн Дамаскин первый составил основное руководство к богословию: в своих писаниях он является великим учителем и Востока, и Запада. Он написал историю всех ересей, возникших в Церкви, начиная с первого века и до его времени, а также множество отдельных сочинений в их обличение. Особенно много писал он против иконоборчества, которое так оскорбляло его душу, грубо попирая его святыню – образ тех, к кому он с любовью притекал.

Долгие годы в уединенной своей келье трудился он на пользу Церкви Христовой, пока не прейде ко Христу и к Пречистой Его Матери, да уже не в образах, но в зрении самого лица Их в небесной славе, покланяется Им.

Герман, преподобный Феодор Студит, Косма Маиумский также были вдохновенные песнопевцы этого времени, и все они сложили те исполненные высокой красоты церковные песнопения, которые каждому православному так знакомы и дороги!

Вот еще два имени, которых нельзя не упомянуть в числе великих песнопевцев, хотя они и не принадлежат к этому веку: инокиня Кассия и святой Роман Сладкопевец.

Не сложно, но глубоко трогательно краткое сказание о святом Романе. Смиренный, кроткий, незлобивый, он находил особую усладу в церковном богослужении, любил молиться именно в церкви Божией и в ней на молитве нередко простаивал целые ночи. Патриарх, заметив его ревность к церковной службе, поставил его в чтецы, хотя в чтении он разумел мало. За такое отличие его возненавидели другие церковнослужители и всячески старались оскорбить его: однажды в присутствии царя заставили его читать и петь на амвоне посреди церкви, но – начав, он докончить не мог... Горько и долго рыдал он перед образом Матери Божией; не было злобы в душе его, была лишь печаль о том, что не умеет он выражать все то, что душе его понятно, что так возлюбила она. В ту же ночь во сне увидел он Матерь Божию, Которая тихо, ласково улыбаясь, вложила малый свиток в уста его... Проснувшись, он припомнил сон свой и сердце его при этом воспоминании исполнилось неизъяснимою сладостью. Он почувствовал в себе прилив неведомой силы и, трепетно радуясь, поспешил в церковь, где уже шла утреня. Когда настало время петь канон, святой Роман вошел на амвон и запел сладкозвучно вдохновенную, еще никем дотоле не слышанную песнь: Дева днесь Пресущественного раждает... Тихое умиление охватило всех присутствующих, и с тех пор святой Роман стал известен под названием Сладкопевца.

Многое множество сложил он вдохновенных кондаков на праздники Господни, на праздники Богородицы, на недели Великого поста. Чудный дар песнопения больше не покидал его, и ныне, в селениях небесных, чистая душа его с ликами ангельскими продолжает в дивных песнях славословить Господа.

Кассия, жившая в IX веке при императоре Феофиле, из благородного семейства, славилась умом, красотой и образованностью. В ее житии писано, что она по красоте своей выбрана была в число одиннадцати девиц, представленных императору, когда он искал себе невесту. Подойдя к Кассии и дивясь красоте ее, он сказал ей: «От жены произошло всякое зло». Но девица, покраснев, отвечала ему: «От жены же произошло и все доброе». Тогда император, раздраженный смелостью этого ответа, отойдя от нее, выбрал другую. Кассия, посвятив себя Богу, основала монастырь близ Константинополя. Сложенные ей каноны и стихиры исполнены вдохновения. Особенно замечательны две из них: одну мы слышим в навечерии Рождества Христова: Августу едино начальству ющу на земли; другую – в среду Страстной седмицы, о жене, излившей миро на ноги Спасителя: Господи, яже во многие грехи впадшая жена. Эта чудная стихира есть выражение уповающей любви в душе, беззаветно верующей в Любовь Святую и в благость Того, Кого сама называет «Радостью Ангелов», – в Нем ощущает Спасителя грешников и потому к Нему идет.

После IX века составилось еще несколько песнопений, установились некоторые праздники, но уже не было значительных дополнений в службах церковных. Главное, самое существенное не изменилось, так что, когда наша Россия приняла веру христианскую, то она с нею приняла и точно изложенные догматы веры, объясненные Вселенскими соборами и святыми отцами и приведенные в систему великим Дамаскиным, и круг богослужебных книг, заключающий в себе чин и порядок совершения всех наших церковных служб – драгоценное наследие, сокровище духовного утешения и назидания, твердо хранимое нами из рода в род.

Когда Римское государство стало государством христианским, Церковь получила возможность распространить свою заботу и на языческие страны, лежащие вне пределов Империи: были устроены правильные миссии для обращения язычников, и с апостольскою неустрашимостью шли к диким варварам ревностные проповедники Евангелия. Но и иными путями, путями самыми разнообразными, насаждалось слово Божие, даже до края земли (Деян. 1:8; 13: 47): христиане, попадающие в плен к язычникам, несут к ним свет учения Христова; язычники, попадающие в плен к христианам, по возвращении на родину сами сеют в своем народе семя святого просвещения; монахи, подвижники, поселяясь в пустынях в странах языческих, своей святой жизнью многих и многих привлекают к Источнику истинного света; наконец, женщины-христианки, вступая в замужество за языческих королей, своим влиянием приводят и мужей своих, и своих подданных к святой вере, которую сами они исповедуют...

Итак, и благовествование, и мир, и война, и гонение, и торговля – все пути несли язычникам свет веры Христовой; она точно со всех сторон обступала их, разливая все шире спасительные лучи свои.

Абиссиния. В первой половине IV века приняли христианство абиссинцы, или эфиопляне. Около 316 года один христианский ученый со своими родственниками, еще юношами, Эдессием и Фрументием, путешествовал с научными целями в страны на юг от Египта по Чермному морю. Случилось, что корабль, на котором он плыл, пристал к берегам Абиссинии. Абиссинцы напали на мореплавателей, избили и потопили их всех, кроме Эдессия и Фрументия, которых представили в дар своему царю. Абиссинский царь нашел их годными для своей службы и дал им должности при своем дворе. Вскоре Эдессий и Фрументий сделались лицами влиятельными; по смерти царя Фрументий сделался даже воспитателем малолетнего наследника престола, Айзана. Пользуясь таким значением в стране, Эдессий и Фрументий могли свободно исповедовать свою веру. Они знакомились с приезжавшими в Абиссинию по торговым делам римскими купцами, устраивали с ними богослужебные собрания и даже построили маленькую церковь. Когда Айзан вырос, Эдессий и Фрументий просили его отпустить их на родину. Эдессий отправился в Тир к своим родным, а Фрументий в Александрию, где тогда был епископом Афанасий Великий. Фрументий рассказал ему, как легко могут быть просвещены христианством абиссинцы, и просил прислать к ним епископа и клир. Святой Афанасий счел за лучшее поставить в епископа для абиссинцев самого Фрументия, который и отправился к ним обратно. Молодой царь абиссинский по убеждению Фрументия крестился; за ним крестились многие из его подданных. Фрументий был абиссинским епископом долгое время, построил много храмов для новообращенных и после своей смерти оставил Абиссинскую Церковь прочно устроенной; он же дал ей и перевод Святого Писания Нового Завета на абиссинский язык.

Иверия. Глубоко поэтично священное предание, гласящее, что земля Иверская была дана Самим Господом в удел Пречистой Деве Марии: когда святые апостолы метали жребий, чтобы узнать, в какие страны им надлежало идти с проповедью, Пречистая Дева пожелала также быть причастною святому делу благовествования, и выпал Ей жребий быть просветительницей Иверии. Таинственно-чудным образом сказалась Ее забота о стране той в просветительных трудах слабой, юной девы, которую Она Сама избрала и в сонном видении благословила на великий подвиг, вручив ей крест, сложенный из виноградных лоз, и дав ей обещание всегда невидимо пребывать с ней. Давно уже сердце Нины влекло ее именно туда, куда Пречистая указала ей путь. Все помышления ее были направлены к Иверии – к бедным, диким людям, сидящим во тьме и сени смертной (Лк. 1: 79). Без страха, без сомнения, с крестом в руках пошла она к ним. На пути новое чудное видение укрепило ее душу, и во время сна был ей вручен чудный свиток, исписанный Евангельскими изречениями, во главе которых было начертано: истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала (Мф. 26: 13). И еще: научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа (Мф. 28: 19).

В Иверии Нина скоро сделалась известна чудесной помощью, которую оказывала страждущим и болящим: со всех сторон приносили к ней больных, и с молитвою она исцеляла их. Когда благословляли ее со слезами благодарности, она указывала на Того, Кому она служила, Чья любовь сострадала страждущим, исцеляя их немощи... Тихое слово ее, светлая, чистая жизнь – пробуждали и оживляли семя добра в загрубелых сердцах, и многие уверовали.

Царица Иверская, также ей исцеленная от тяжкого недуга, сделалась ревностной христианкой и побудила своего мужа к принятию веры Христовой. Тогда по совету святой Нины было отправлено посольство к Константину Великому с выражением желания всей Иверии принять христианство. Антиохийский епископ, святой Евстафий, прибыл в Иверию в 326 году, окрестил уверовавших и поставил епископа для новообращенной страны.

Старанием святой Нины воздвигались церкви, монастыри, и видимо апостольские труды ее были осеняемы благословением Матери Божией.

Армения. В первые века по Рождестве Христовом Армения нередко подпадала под власть римлян. Через это открывалась возможность сношения римских христиан с жителями Армении, и вместе с тем открывался путь христианству в Армению. Апостолом Армении (в III – IV веках) был Григорий, получивший за свою проповедническую деятельность наименование Просветителя. Он был сын армянского князя Анака. При истреблении всего дома Анака Григорий, будучи еще двухлетним ребенком, был спасен от смерти своей кормилицей, христианкой, и отправлен в Кесарию Каппадокийскую, где получил христианское воспитание. Возвратившись затем на свою родину, в Армению, он поступил на службу к царю и успел обратить его в христианство. Желая устроить Армянскую Церковь на прочных началах, он отправился опять в Кесарию, принял от тамошнего митрополита сан епископа и, возвратившись в Армению, с необыкновенною ревностью взялся за обращение своих соотечественников. Царь и двор крестились, за ними крестилось много народа. Вместо языческих храмов во множестве появились христианские церкви, появилось церковное просвещение и просвещенный клир. После смерти Григория Просветителя попечение об Армянской Церкви перешло к его потомкам, из которых многие были и епископами. В начале V века один из таких потомков, Исаак Великий, вполне докончил дело Григория. Он основал множество церквей и монастырей, приготовил целое поколение просвещенных клириков, устроил христианские школы для народа и положил основание армянской богословской литературе. При нем изобретена армянская азбука и переведено Священное Писание на армянский язык. Затем началась и продолжалась более двухсот лет религиозная война между армянами и персами; но, несмотря на все старания, персам не удалось искоренить христианство в Армении. Во время борьбы Церкви с ересями в IV веке и в первой половине V века Армянская Церковь оставалась верна православию; но во второй половине V века она отделилась от Церкви Вселенской по поводу ереси монофизитской.

Галлия. Покоренная еще при Юлии Цезаре, Галлия составляла одну из областей Римской империи.

Первым проповедником в ней Евангелия был ученик апостола Павла Крискентий. Около середины II века святой Поликарп Смирнский послал в Галлию проповедников. Между ними особенно известен ученик его, Ириней, много подвизавшийся за веру Христову, которая при нем в Галлии окончательно утвердилась. Другой ученик святого Поликарпа, Потин, был первым епископом, поставленным в Галлию; он в царствование императора Марка Аврелия пострадал за Христа вместе со многими другими мучениками, которых имена славны в истории Церкви. В V веке Галлия имела уже много церквей и монастырей, и во всех главных городах находились епископы, поставленные от Рима. Но в эту пору Галлия подверглась страшному разорению, ибо через Галлию варварские орды проходили далее в Испанию, Италию и Африку. Часть Галлии была завоевана готами. Готы были ариане, но не тревожили православных епископов, которые продолжали свободно править делами Церкви. Однако по мере того, как готы завоевывали новые области, власть ариан все усиливалась, и православные привыкали взирать на папу как на единого сильного представителя Никейского вероисповедания на Западе.

Другую часть Галлии покорили себе франки. Эти идолопоклонники отличались такой же храбростью в битвах, как и свирепостью, коварством и жестокостью, однако нашли себе поддержку и союзников в духовенстве, которое увидело возможность через это усилить свое значение и силою франков сокрушить еретиков. Дикие франки приняли христианство и признали над собою власть папы при вожде своем Хлодвике.

Хлодвик был женат на христианке – Клотильде; она долго и безуспешно убеждала его оставить идолопоклонство и обратиться к Богу истинному; но однажды, во время сражения, когда победа уже клонилась на сторону врагов, Хлодвик дал обет креститься, если Бог Клодильды поможет ему. Победа осталась за ним, и он исполнил обещание свое. Реймсский епископ торжественно совершил над ним Святое Крещение; 3000 человек из дружины его последовали примеру вождя. Известили папу об обращении короля франков, который, в знак своей сыновней покорности, послал в Рим богатые дары.

Преемники Хлодвика, христиане по имени, оставались варварами по образу жизни, но имели усердие к Церкви и щедро делились с ней добычей своей: землями и богатствами, добытыми силой и неправдой; охотно дарили Церкви поместья и сокровища, «для оставления грехов и спасения души». Искусная политика пап умела содержать их в повиновении, и Галло-Франкская Церковь стала главной опорой папской власти на Западе и охраной правой веры от ересей, которых держались прочие варварские племена. Между галльскими епископами было немало людей, отличавшихся и ученостью, и благочестием, так что в VI веке Галло-Франкская Церковь славилась во всем христианском мире.

Британия. Покоренная римлянами, Британия еще в первых веках христианства слышала благовествование слова Божия. Первые проповедники веры в Британии прибыли с Востока, и Британская Церковь долго хранила обычаи древней Ефесской Церкви.

Впоследствии, когда она подпала под власть дикого воинственного племени англосаксов, Британия стала называться Англией. Англосаксы были идолопоклонники. Вражда покоренного племени к чужим властителям долго препятствовала распространению между ними христианской веры, да и в самих британцах она видимо оскудевала, и скоро трудно было найти даже след ее среди одичалого народа.

В конце VI века папой Григорием Великим положено было основание христианской Церкви в Англии. Рассказывают, что, будучи еще иноком, он встретил однажды в Риме пленных юношей необыкновенной красоты, которых продавали в рабство; их ясно-голубые глаза, длинные белокурые волосы, нежный цвет лица поразили его, и, узнав, что их зовут англами, что они привезены с далекого острова и не знают Бога истинного, он воскликнул:

«Им не англами, а Ангелами приличнее называться, ибо на ангелов они походят». И с этой самой минуты глубоко запало ему в душу желание начать в Англии святое дело благовествования. Он выписал к себе в Рим несколько молодых англов, обучив, образовал из них миссионеров, и, наконец, сделавшись папою, успел осуществить давнишнее свое намерение: отправил их в Англию под руководством монаха Августина.

В 597 году римские благовестники пристали к берегам Англии и успели утвердиться там и снискать покровительство короля. Вскоре их благочестивая жизнь внушила к ним общее уважение. Рассказывают, что они творили чудеса и молитвою исцеляли больных. Многие уверовали и принимали Святое Крещение. Вскоре крестился и король. Он всенародно объявил себя христианином, но прибавил, что пример его не обязателен для его подданных, и что всякий свободен исповедовать новую веру или прежнюю. Множество народа обратилось; в один день Августин окрестил 10 000 человек. Богослужение совершалось в полуразвалившихся древних христианских церквях. Король дал благовестникам земли, и Августин известил папу об успехе дела. С тех пор новые проповедники являлись из Рима, Церковь утвердилась в Англии, основались монастыри и школы, и христианское просвещение распространялось.

Германия. В некоторых областях Германии христианская вера начала распространяться очень рано; в III и IV веках были уже епископства во многих областях, но эти области постоянно опустошались варварами, то гуннами, то готами, то вандалами. Все эти варвары были или язычники, или ариане, и христианство, едва укоренившееся, не устояло против их бурного набега. Только кое-где остались лишь слабые следы прежнего просвещения, и язычество еще не успело прочно водвориться в этих краях, когда снова началось в VI веке благовествование святого Евангелия.

Знаменитый проповедник, заслуживший название «апостола Германии», хотя он и не был первым благовестником в этих землях, известен в истории под своим иноческим именем Вонифатия.

Он родился в Англии и, с ранней молодости вступив в иночество, стремился к деятельности благовестника. Посетив Рим, Вонифатий там торжественно присягнул в верности папе и получил от него, со званием епископа, обещание покровительства. Из Рима он направился во Фризскую область на Рейне, где рядом с начинавшейся христианской Церковью язычество было сильнее. Возле главного города области стоял огромный вековой дуб, посвященный богу громовержцу, предмет суеверного поклонения народа. Вонифатий срубил священное дерево. Объятые ужасом язычники ожидали, что божество отмстит дерзновенному; но когда не воспоследовало ничего, они убедились в бессилии мнимых богов своих, и множество народа согласились принять Крещение; разрушенный дуб послужил на постройку малой церкви во имя святого апостола Петра. С этого дня Вонифатий начал служение свое. Папа предоставил ему звание архиепископа всей Германии и право надзора над всей Церковью. Вонифатий деятельно заботился о просвещении вверенных ему людей и об уничтожении беспорядков и злоупотреблений, вкравшихся в Церковь. Он проповедовал, устраивал церкви, монастыри и епархии, назначая в них усердных деятелей, заботился об образовании юношества, заводил училища, из коих выходили впоследствии сотрудники его и помощники. Вся деятельность его была беспрерывной борьбой то с язычеством, то со светскими и духовными властями, но твердостью своей и неутомимой ревностью он сумел победить сопротивление. К исходу его жизни и деятельности Германская Церковь была уже вполне подчинена папскому престолу.

Славяне. Славянские племена к IX веку занимали почти всю восточную половину Европы.

Тогда как другие народы, жившие о них на юг и запад, были просвещены христианством, славяне оставались еще язычниками. Но в IX веке христианство стало распространяться и между ними. Замечательно, что все славянские племена приняли христианство из Византии, следовательно – от Восточной Православной Церкви. Двум братьям, святым Кириллу и Мефодию, суждено было сделаться орудием воли Божией в деле просвещения славян. Оба они были родом из города Солуни. Мефодий, старший, по окончании образования поступил на военную службу и был правителем одной славянской области, но скоро оставил мир и принял иночество в одной обители на горе Олимп. Константин с детства выказывал удивительные способности и получил превосходное образование при царском дворе вместе с малолетним императором Михаилом III, где пользовался уроками знаменитого Фотия, впоследствии патриарха Константинопольского. По окончании воспитания он некоторое время преподавал в главном константинопольском училище любимую свою науку – философию. Самая блестящая будущность открывалась перед ним, но к иному стремилась его молодая жизнь; в душе его горел огонь, возожженный рукою Божиею: кого Он предопределил, тех и призвал (Рим. 8: 30). Он, на 24 – м году, покинул шумную столицу Востока, удалился в тот монастырь, в котором уже давно жил брат его Мефодий и там, в тиши уединения, пребывал в посте и молитве, готовя себя на дело ему неведомое, но ведомое Господу.

Светильник Божий горел – оставалось только указать его ищущим света. Хозары, жившие между Доном, Волгою и Каспийским морем, обратились к императору Византии, прося его послать к ним человека книжного, ученого, который мог бы разъяснить все их сомнения о вере. Поручить такое дело было возможно только братьям солунским, и, по желанию императора, отплыли они на царском корабле в Корсунь*, город, сопредельный с областью Хозарскою, где останавливались на время, чтобы изучить язык хозаров.

Итак, благовестники Христовы еще раньше своего путешествия к западным славянам коснулись пределов России, и первая их проповедь раздалась именно в Корсуни, откуда должен был воссиять свет учения Христова на всю землю русскую. Умилительно, что пребывание их в Корсуни ознаменовалось обретением мощей святого Климента, о котором жива была память в этом месте, где он так много страдал страданием страждущих, где любовь его и молитва были отрадой и силой стольких несчастных.

Много потрудились святые братья в земле Хозарской, много успела проповедь их, и хозары проводили их с почестями и благодарностью. По возвращении на родину они снова удалились в монастырь, но скоро снова были вызваны волей Божией на великое служение: настало время, определенное Господом – славянские народы сами восхотели принять святое просвещение.

Болгарский царь Борис посылает в Царьград за благовестниками и священниками; приходят в Царьград и послы от чехов и моравов: «Мы слышали, – говорят они, – что от вас закон добрый исходит в другие страны, позаботьтесь же о спасении нашем и пришлите нам наставников».

Велика была радость императора и патриарха; тотчас был созван собор для необходимых совещаний, и снова взоры всех устремились на солунских братьев, и им было предложено взять на себя подвиг благовествовать народам славянским. Они согласились с радостью, но одно смущало и опечаливало их: у славян не было своего языка письменного – а учить без помощи письмен, говорил святой Кирилл, то же, что писать на воде... Необходимо было найти буквы, составить азбуку, соответствующую славянской речи. Молитвой и сорокадневным постом готовился святой Кирилл к предпринятию этого труда. Он верил, что в немощи сила Божия совершается – и дано ему было по вере его: он выполнил великую задачу свою, азбука была составлена...

Первые слова, написанные на языке славянском, были начальные слова Евангелия от Иоанна: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог (Ин. 1:1). Этот великий труд святого Кирилла был радостно приветствован в Константинополе, и в присутствии императора был отслужен благодарственный молебен.

В 863 году святые Кирилл и Мефодий отправились в славянские земли, неся славянам дар бесценный – Слово Божие на их родном языке.

«Услышите, славяне все, – говорил им святой Кирилл, – слово, еже от Бога прииде, слово, еже кормит души человеческие, слово, еже крепит сердца и умы... Душа не имеет жизни, если словес Божиих не слышит. Без света нет радости оку видеть творение Божие – так и всякой душе безсловесной, не ведущей Божия закона. Отверзите прилежно уму двери, оружие приимите твердое, еже куют книги Господни: в буквах мудрость Христова является, она души ваши укрепит!»

Начало V века застало на престоле двух сыновей Феодосия Великого: Аркадия на Востоке и Гонория на Западе. Оба были равно неспособны управлять Империей в такое трудное время, когда ей со всех сторон угрожали сильные и многочисленные враги.

Аркадий, слабый и бесхарактерный, совершенно подпал под влияние недостойных своих любимцев, которые, овладев им, возбуждали его к покровительству ересям и к гонению на Церковь, сами же угнетали и грабили его подданных, меду тем как готы и другие племена опустошали северные области Империи. Ему наследовал восьмилетний сын его, Феодосии Младший. Вскоре шестнадцатилетняя сестра царя, Пульхерия, была призвана разделить престол брата и показала себя достойной дочерью Феодосия Великого: она мудро управляла внутренними делами, а в сношениях с внешними врагами умела поддержать честь Восточной Римской империи. Имя ее чествуется и Церковью, и историей. Феодосии Младший, воспитанный под ее надзором, действовал разумно лишь дотоле, пока слушал сестру свою. Положение Империи становилось все труднее, и в последние годы своего царствования Феодосии был принужден платить дань дикому народу гуннов, которые тревожили области его частыми нападениями. По смерти Феодосия Пульхерия избрала себе в супруги и соправители Маркиана, который с мужеством отстаивал достоинство империи. Когда царь гуннов, Аттила, потребовал у него дани, Маркиан твердо отвечал: «У меня золото для друзей, железо для врагов», и Аттила, оставив в покое Восток, обратил силы свои на Запад. Наследники Маркиана также отстаивали Империю против врагов, и блестящее царствование Юстиниана (527–565) напомнило миру древнюю славу римского оружия.

Бедственнее была судьба западной части Империи, и уже в V веке совершилось падение Рима. При слабом Гонории варвары беспрестанно нападали на Италию и соседние области Империи, слабевшей с каждым днем. В первых годах V века Аларих, король вестготов, опустошив северную Италию, явился к стенам Рима. Изумление и негодование овладели гордыми римлянами при вести, что варвары дерзают угрожать Вечному Городу; но опасность отечества не возбудила их к благородному мужеству. Когда голод начался в городе, окруженном со всех сторон врагами, – тогда сенат вступил в переговоры с Аларихом. Видя отчаянное положение римлян, Аларих предъявил чрезмерные требования. «Что же оставишь ты нам, царь, если таковы твои требования?» – говорили присланные из сената. – «Жизнь», – отвечал гордый варвар. Переговоры, однако, привели к соглашению, и Аларих удалился, взяв с Рима огромный выкуп.

Это было ненадолго. На следующий же год он был опять у стен Рима; Рим сдался и признал императора, назначенного Аларихом; но вскоре же, в 410 году, Аларих, в третий раз осадив Рим, вступил в город победителем.

Аларих исповедовал христианство, искаженное арианскими заблуждениями; он велел воинам своим щадить церкви и жизнь тех, кто найдет убежище в церквях; но город был предан грабительству варваров, которым помогали 40 000 освобожденных рабов. Готы сожгли множество зданий, разграбили пышные дворцы римских богачей, увели в плен и предали смерти огромное число римлян; но щадили церкви и церковное имущество.

Великие бедствия перенес Рим в это ужасное время. Множество богатых римлян, потеряв все имущество, были проданы в рабство; иные скитались нищими в чужих странах; те из римлян, которые сохранили еще поместья в других областях – в Африке, Испании – бежали туда. Вскоре все соседние страны, а затем и отдаленные, как Египет, Палестина, Малая Азия, приняли беглецов из Рима и услышали весть о разгроме Вечного Города. Эта весть потрясла вселенную и наполнила ужасом все сердца. Старец Иероним писал из убогой вифлеемской кельи своей: «Нет в сем мире ничего, что бы могло казаться долговечным; и время ничто, если бы мы не имели пред собою вечности. Все, что родилось, должно умереть, и что растет – состариться; и всякое дело рук человеческих должно погибнуть от руки времени. Но кто бы подумал, что и сам Рим, бога-тившийся добычей вселенной, некогда падет и, быв матерью народов, сделается гробницей их; что поморья Африки и Востока наполнятся беглецами из развалин всемирной столицы, и даже убогий приют вифлеемский даст у себя пристанище богатейшим гражданам всей земли! О, суета сует, – все суета! (Ек. 1: 2)».

Империя быстро распадалась и теряла область за областью. Из Британии она была принуждена вызвать войска свои, и Британия освободилась от ее владычества. Галлия была у нее завоевана готами и франками; Испания – вестготами; в Германию втеснялись беспрестанно разные племена готские, в Африку – вандалы. Знаменитая Африканская Церковь, одна из самых цветущих, прославленная при великом Августине, подверглась конечному разорению и с тех пор не могла уже оправиться. Прошло немногим более полувека со смерти Феодосия Великого, и Западная Римская империя, при нем столь обширная, состояла из одной Италии, которой беспрестанно угрожали варвары. Императоры, быстро следовавшие друг за другом на престоле, не были в силах защитить Империю; они были рады покупать данью удаление варваров; гордые римские императоры отдавали сестер и дочерей своих в замужество варварских вождям.

В 452 году Аттила, прозванный бичом народов, подошел к Риму. Ужас овладел городом; но на сей раз бедствие миновало его. Лев Великий, папа Римский, вышел навстречу Аттиле, умоляя его удалиться, и, к удивлению войск своих, Аттила отступил. Сохранилось предание, что ему в видении явились покровители Рима, святые апостолы Петр и Павел, и грозили смертью, если он не удалится.

Через три года после того Гензерих, король вандалов, осадил Рим. Опять папа Лев молил о пощаде; Гензерих обещал щадить жизнь граждан, но город предал грабежу; войска его жгли и грабили целые две недели. Все драгоценности римских богачей, славные добычи прежних побед, сокровища христианских церквей и золотые статуи языческих богов, – все было перевезено на кораблях в Африку, где Гензерих утвердил владычество свое. Множество знатных и богатых римлян сделались рабами суровых победителей, и множество их опять было выкуплено благотворительностью христиан.

Восточные императоры делали безуспешные попытки освободить Запад от владычества варваров но лишь в середине VI века Юстиниан достиг этой цели. Он пять раз отнимал Рим у готов и, наконец, утвердил власть свою в Италии в 554 году. Затем в продолжение двухсот лет императоры Византии правили большей частью Италии через представителя своего. И Рим со всей окружной областью признал владычество восточного императора.

Со времени Юстиниана историки называют византийских императоров греческими. Язык греческий на Востоке совершенно вытеснил латинский, который дотоле был языком правительственным и в самой Византии; все явственнее стало обозначаться разделение между миром греческим – восточным и миром латинским – римским.

Уже с самых первых веков христианства замечаются в Церквях Восточной и Западной некоторые особенности, которые дали направление всему ходу церковной жизни: Восточная Церковь, допуская участие разума в деле веры, уясняла верующим христианское вероучение; Западная, наоборот, отрицая совершенно участие разума в деле веры, избегала всяких рассуждений о догматах и чуждалась тех отвлеченных богословских вопросов, которые в жизни Церкви Восточной имели такое важное значение. Оттого Церковь Восточная при обращении в христианство новых племен заботилась о том, чтобы они имели церковные книги и богослужение на своем, им понятном, языке, а Западная, опасаясь, чтобы истина не дошла до них непосредственно, помимо лиц духовных, везде вводила богослужение на языке латинском, народу непонятном.

Западная Церковь стремилась к тому, чтобы народ всецело подчинить церковной власти и в духовенстве одном сосредоточить всю жизнь церковную, тогда как на Востоке вся Церковь, то есть все верующие как члены Церкви, принимали участие в этой жизни. Эта разность стремлений и убеждений разделяла Церкви, но все же не настолько, чтобы они считали себя совсем чуждыми друг другу; прекращение общения между ними могло последовать только в таком случае, когда бы нарушено было со стороны одной из них единство веры и догматов церковных. К прискорбию всего христианского мира, Римская Церковь единство нарушила.

На первых Вселенских соборах определены были права пяти первенствующих епископов Вселенской Церкви, и усвоено им название патриархов. Права их были совершенно равные, и только по порядку старшинства столиц и городов Римский патриарх именовался первым и занимал первое место, Константинопольский считался вторым, Александрийский третьим, Антиохийский четвертым и Иерусалимский пятым. Римский патриарх назывался папою (название, которое и доныне находится в титуле Александрийского патриарха). Но никакого преимущества власти не соединялось с этим порядком счисления. Как ни возвышены были права патриархов по церковному управлению перед другими епископами, в каноническом отношении все они равны между собой: это различные только виды одной степени епископской. Отличительные права епископства: рукополагать пресвитеров и диаконов и соборно – епископов, освящать храмы, антиминсы, миро – принадлежали и принадлежат равно всем епископам.

Но в течение времени, особенно с VII века, силою внешних обстоятельств изменилось положение всех патриархов. Области Александрийская, Антиохийская и Иерусалимская потерпели такое страшное разорение от арабов-мусульман и от варваров-ариан, что потом уже не могли оправиться. Область Константинопольских патриархов не уменьшилась в своем объеме, но патриаршество утратило много достоинства и силы от иконоборческой смуты, продолжавшейся целое столетие, и от гонения неверных императоров. Напротив, область Римского патриарха распространилась по всей западной Европе, и власть Римских пап возвысилась.

Рим был некогда столицей вселенной. После того, как Константин Великий перенес столицу в Константинополь, Рим, конечно, утратил часть своего значения; но зато в Риме с каждым годом усиливалась новая власть, власть папы, по мере того, как падало значение императорской власти. На Востоке признанное равенство главных кафедр не допускало одного епископа властвовать над прочими, на Западе же никто не мог оспаривать первенства епископа Рима, древней столицы и единственной апостольской кафедры. В глазах православных христиан Запада Рим был главным представителем и защитником истинного, Никейского вероисповедания. Для варваров имя Рима, всемирной столицы, имело еще сильное обаяние, и епископ Римский представлялся им духовным главой всего христианства. Новые племена, основавшие на развалинах Римской империи новые европейские государства, оказывали Римскому папе великое уважение; и духовенство из Африки, Галлии, Испании обращалось к папе, чтобы получать защиту. И с Востока, во время церковных раздоров и гонений, преследуемые епископы искали в Риме защиты и оправдания.

Таким образом, папа представлялся заступником всего христианства и единственным духовным владыкой на Западе. Богатство его уже было значительно и давало ему возможность оказывать щедрую помощь нуждающимся: во время голода, наводнения, других бедствий за помощью обращались к папе; когда нападали варвары, он духовной силой своей укрощал ярость суровых победителей – и народонаселение Италии постепенно привыкало смотреть на власть папскую как на единственную прочную власть в эти времена смут и переворотов и от папы ожидать защиты и помощи. Духовная власть Рима утверждалась на развалинах утраченного им всемирного владычества, и к началу IX века во всех западных Церквях папа считался уже верховным судьей и главой Церкви.

К этому же времени на Западе появился новый канонический сборник, известный в истории под именем «Лжеисидоровских декреталий»: ими подтверждались все те права и преимущества, которые папа желал себе присвоить. Где именно и кем были составлены эти декреталии, восходящие, как уверяли, к первым временам христианства, к епископу Клименту, ученику святого апостола Петра, никому не было известно. Несмотря на явную подложность декреталий, они были внесены на Западе в церковный закон, и папы стали указывать на них как на свидетельство того божественного права, которое поставляло их на высоту необычайную, делая из папы верховного епископа, от власти которого всякая другая власть получала свое освящение: епископы становились лишь послушным орудием его воли и ему беспрекословно повиновались, он один имел право назначать и низлагать их; он созывал соборы, и постановления, составленные без его ведома или согласия, не могли иметь силы; его власть превышала власть Вселенского собора, ибо, по уверению папы, Сам Христос поставил его главой Церкви Вселенской.

Однако Восток не признавал этого главенства. Восточная Церковь, сильная древним преданием, постоянно отвергала притязания римских первосвященников: подчинить ее себе сделалось главной целью их стремлений.

Во второй половине IX века представились удобные, по-видимому, для этого обстоятельства: в Константинопольской Церкви, едва отдохнувшей от бури иконоборческой, возникли новые волнения, и враждовавшие партии сами предоставили папе возможность вмешаться в их дела. В Константинополе неправильно низведен был с патриаршего престола святой Игнатий, по проискам регента Империи Варды, которого патриарх обличал в беззаконной жизни и за открытое нечестие, причинявшее великий соблазн народу, лишил Святого Причащения. Когда Игнатий был уже низведен, тогда вполне законно возведен был на патриарший престол Фотий, бывший прежде одним из высших сановников государства и известный необыкновенными дарованиями и редкой богословской ученостью. Жители Константинополя, издавна склонные к церковным спорам, разделились на две партии: одни стали за патриарха Игнатия, другие за Фотия; разногласие это положено было умирить на Поместном Константинопольском соборе, на который приглашен был и Римский папа. Папою в это время был Николай I. Его более, чем кого-либо из его предшественников, одушевляла мысль о всевластии папы: он первый из пап стал называть себя наместником Христа на земле, властно провозглашая, что его надзору подлежит весь христианский мир, а суду его – всякое нарушение нравственного закона, где бы и кем бы оно совершено ни было, всякое нарушение порядка и благочиния церковного. Сам он не поехал на Собор, а прислал легатов. Собор утвердил возведение Фотия на патриарший престол, и легаты папы были согласны с этим; но папа Николай осудил своих легатов и присвоил себе власть отменить соборное решение, показывая тем, что ставит себя выше Собора.

По просьбе болгарского царя Бориса патриарх Фотий, имевший особенное попечение о просвещении славян, отправил к болгарам миссионеров-проповедников, святых Кирилла и Мефодия. Они проповедовали народу на родном его языке, на который перевели для него и Священное Писание, и богослужебные книги, и их проповедью насаждено было с Востока православие в Болгарии и Моравии. Но эти страны принадлежали к области Римской Церкви, которая давно распространяла ложное учение о том, что совершение богослужения может быть допущено лишь на трех языках – еврейском, греческом и римском. Папа Николай I с изумительным дерзновением послал в Болгарию латинских священников, которые не только изгнали оттуда всех священников Восточной Церкви, но и объявили недействительными все совершенные ими над крещеными болгарами церковные таинства.

Невозможно было подчиниться такому притязанию Римского первосвященника, и необходимо было обличить всю его беззаконность.

Фотий собрал в Константинополе в 867 году собор, в котором участвовали и три епископа Западной Церкви. Собор этот, рассмотрев притязания папы, выраженные в его послании, объявил папу Николая недостойным епископского звания и отлучил его от церковного общения. Вслед за этим Фотий написал свое знаменитое окружное послание к другим Восточным патриархам, в котором обличал незаконные притязания папы и указал на допущенные в Западной Церкви отступления от православия. Самым важным отступлением было прибавление к Символу Веры в восьмом члене лишнего слова «filioque» и выраженное в этой прибавке учение об исхождении Святого Духа от Отца и Сына. Эта произвольная прибавка к символу возникла еще в VI веке, на поместном соборе Испанской Церкви в городе Толедо, когда принимали христианство вестготы, завоевавшие Испанию. Дабы предохранить их от арианства, разделявшего по естеству лица Святой Троицы, измыслили эту прибавку для лучшего изъяснения догмата; но оказалось, что она подавала повод к новым еретическим толкованиям. Вселенские же соборы утвердили единожды навсегда догмат о Святой Троице и положили оставить изложение его неизменным, дабы не возбуждались новые лжетолкования. В Западной Церкви распространилась испанская прибавка к Символу, и нововведение это было принято ею как догмат; но его не могла принять православная Восточная Церковь: она осталась верна учению Вселенских соборов. Кроме этого отступления Фотий обличил в Римской Церкви и многие другие.

Так положено было начало разделения Римской Церкви с Восточною Православною. Разделение это прискорбно для всякого верующего христианина, и Православная Церковь молится о прекращении оного – да будет в Церкви Христовой единое стадо и Единый Пастырь. Но она твердо верует в Единого Пастыря и Единую Главу Церкви – Господа Иисуса Христа, и не может признать непогрешимым и наместником Его для всей вселенной предстоятеля Римской Церкви.

Итак, среди внутренних бурь и волнений, ввиду опасности, грозившей со всех сторон, Православная Церковь сохранила в чистоте и целости святое учение христианское. От нее новые народы, народы славянские, приняли святое сокровище веры, и приняли совершенно, без утайки и примеси, приняли, по выражению Апостола: не как слово человеческое, но как слово Божие (1Фес. 2: 13). Они искали себе света на Востоке, и Церковь дала им Священное Писание, богослужение на народном языке, учила их покоряться не личному произволу одного человека, как это делалось на Западе, а Слову Божию и неизменным постановлениям Вселенских соборов.

Византия довершила свой трудный подвиг: семь Вселенских соборов ясно выразили и утвердили учение Церкви и определили церковные обряды как живое выражение церковного догмата.

Тогда приняла христианство и Россия, которая должна была сделаться самой могущественной из славянских держав и самой верной хранительницей вверенной ей истины. Она только что начинала свое историческое существование, и вера христианская легла глубоко в основу всей ее народной жизни: быть народом христианским стало главным ее стремлением. Это выразил ясно еще первый ее летописец, когда, исчисляя обычаи других народов, говорит: мы же един закон имамы: елицы во Христа крестихомся, во Христа облекохомся.