Книга третья. Авраам и его время

В южной части Месопотамии, в так называвшейся в древности Халдей, на правом берегу Евфрата, верстах в десяти от него находится деревня Мугейр, основанная на развалинах древнего города, остатки которого видны еще и теперь. Город этот, как видно из надписей на памятниках, был Ур, называвшийся по месту своего положения халдейским, – родина Аврама, того великого избранника Божия, которому выпала великая честь сделаться родоначальником нового избранного Богом рода.¹¹²

В древнее время Ур находился гораздо ближе к берегу Персидского залива, от которого теперь отделяет его большая полоса наносной земли, и вел обширную морскую торговлю. Название Ур или Уру есть семитическая форма аккадийского Эри, что значит «город», и вероятно дано было этому городу, как наиболее важному в этой местности или как первому оседлому месту жительства ее некогда кочевых жителей. Новейшее название этого места означает «осмоленный», – очевидно, вследствие большого количества смолы, находящейся в окрестностях. Если он и не находился на самом берегу, то все-таки, расположенный при широком низовье Евфрата, в действительности был морским городом и служил в качестве порта для Вавилонии. Туземные надписи постоянно говорят о кораблях Ура и об оживленной торговле, производимой его жителями. Город этот имел чрезвычайно большое значение и за 2000 лет до Р. Хр. был столицей могущественного монарха Урука, основавшего великий храм, посвященный лунному богу Гурки, остатки которого видны еще и теперь. Монарх этот был независимый государь и владел всей полосой земли, тянущейся к северу до Ниффера, древнего Халне. Великолепие его зданий и обширность его строительных предприятий доказывают, что он обладал большими средствами и высокими замыслами. Следуя ошибочному преданию, некоторые толкователи, как древние, так и новые, отождествляли Ур с греческой Эдессой, новейшей Орфой, которая, по-видимому, некогда называлась Орра. Этот город, лежащий в верхней Месопотамии, приобрел большую известность в христианские времена в качестве столицы того царя Авгаря, который, по преданию, писал письмо к Христу, и даже доселе сохраняет следы предания об Авраме в названиях своей мечети и озера. Но все более вероятные известия, дошедшие до нас, заставляют полагать Ур в собственной Халдее, наносной стране на берегу Персидского залива, и не может быть никакого сомнения, что Мугейр, как свидетельствуют надписи, и был именно Ур халдейский.¹¹³ Даже предание, приводимое Евсевием из Эвполема, дохристианского греческого историка, что Ур или, как он называет, Урия есть вавилонский город Камарина или Халдеополь, соответствует этому именно взгляду; потому что, как замечает профессор Ролинсон, эти имена указывают на то, что этот город был посвящен лунному богу, каковым и был именно Ур.¹¹⁴ Остатки города состоят из ряда низких курганов, расположенных в овальной форме и имеющих около трех верст в протяжении. Самый выдающийся курган есть тот, на котором воздвигнут был храм, и он вздымается на 70 футов над окружающей равниной. Храм построен был из больших кирпичей, воздвигнут на чрезвычайно большом подвале и обращен к четырем главным странам света. Первоначально этот подвал поднимался уступами, на самом верхнем из которых находилось святилище, содержавшее изображение бога. Храм был окружен роскошными финиковыми рощами, и благодаря своему огромному объему и башнеобразной высоте, здание это было видно со всех частей города и заставляло каждого жителя и прохожего обращаться с молитвой к Гурки, великому богу-луне. В самом здании есть одна особенность, которая подтверждает обстоятельство, указываемое надписями, что оно было делом двух различных монархов, ранний из которых, по-видимому, царствовал за 2200 лет до Р. Хр. В нижнем этаже кирпичи скрепляются смолой, а в верхней известью. Цилиндры, на которых значится имя основателя, были найдены заложенными по углам здания, как это было в обычае при закладке халдейских зданий. Среди зданий, воздвигнутых строителем этого храма, был дворец, называвшийся домом верховного князя (Рубу-Циру), развалины которого можно видеть еще и теперь. То, что оставил неоконченным этот монарх, закончил его сын Дунги. Этот сын его между прочим распространил царство своего отца к северу, так что следы его строительных работ можно видеть в восстановлении храма Эреха, а также и в храме, который он воздвиг в Вавилоне. Около этого именно времени, вероятно, и родился Аврам.

Теперешняя Халдея представляет чрезвычайно монотонную и безынтересную картину. Будучи совершенно наносной страной, обязанной своим существованием рекам Тигру и Евфрату, она представляет собою низменную равнину, лишенную всяких гор или холмов. Но ее удивительное плодородие не подлежит сомнению, и при трудолюбивом населении, при лучших условиях внешнего состояния, она должна бы представлять поразительный контраст с ее теперешнею обнаженностью и безлюдием. Вместо теперешних печальных полос пустынного песку здесь некогда были хорошо орошаемые и обработанные поля, бывшие источником богатства для трудолюбивого поселянина. Геродот, сам посетивший эту страну, так описывает ее плодородие: «страна эта мало орошается дождем, но корень зернового хлеба питается другим способам. Он питается рекою – не разливом ее, как в Египте, но искусственным орошением. Во всем мире нет еще такого плодородия хлеба. Правда, там не делается никаких попыток для разведения смоковниц, винограда¹¹⁵, или маслин; но зерновым хлебом она так богата, что обыкновенно дает сам-двести и в лучшие годы сам-триста. Пшеница и ячмень часто имеют стебель в четыре пальца толщины. Что касается проса и кунжуда, то я не могу сказать, по крайней мере из своего личного опыта, до какой изумительной высоты растут они; потому что уже и то, что я сказал касательно произведений Вавилонии, должно показаться невероятным для тех, кто никогда не посещал эту страну. Вся равнина покрыта пальмами, большая часть из которых плодовиты, и из них жители приготовляют хлеб, вино и мед».¹¹⁶ Новейшие путешественники также признают производительную силу этой почвы, в то же время оплакивая беспечность и леность, которые привели к ее теперешнему жалкому состоянию. Двумя главными естественными произведениями служат пшеница и финиковая пальма. Первая растет так скоро и пышно, что ее два раза косят и затем выгоняют на нее скот, чтобы воспрепятствовать излишнему росту стебля и заставить ее расти в колос. Прекрасная финиковая пальма придает некоторое очарование монотонному ландшафту и составляет драгоценную принадлежность страны. Польза ее вошла в пословицу. Кроме снабжения жителей хлебом, добываемым из ее плодов, вина и меда из ее сока, она дает топливо, веревки, уксус и особого рода бурду для откармливания скота. Плоды в роде пом-гранатов, яблок, винограда и тамариска добываются в большом изобилии. Но в стране чувствуется недостаток в большом строевом лесе, и кипарис, акация и пальма лишь изредка встречаются кое-где. Для возмещения этого недостатка в строевом лесе, халдеи прибегали к огромному камышу, который почти составляет особенность этой местности и из которого и доселе арабы делают себе дома и лодки. Камыш употреблялся также и для построения некоторых из великих халдейских зданий. Из тростей этого камыша делался обыкновенно остов, который обкладывался кирпичами. В стране не было камней для зданий; если оказывалась нужда в камнях, то они обыкновенно сплавлялись издалека по рекам. Но превосходная, находимая повсюду глина, и высушенные на солнце кирпичи, скрепленные земляною смолою, составляли обычный материал, из которого возводились здания.

Благодаря чрезвычайному плодородию окружающей местности, промышленность страны была оживленная, и население, отличавшееся мирным промышленным характером, пользовалось полным благосостоянием и стояло на высокой ступени цивилизации. Необычайная прозрачность воздуха, в котором звезды скорее пылают, чем просто светят, дала повод к раннему наблюдению над небесными светилами. Астрономия, с сродной ей астрологией, была любимым предметом особого класса ученых, которые занимались также изучением математики, законодательства и способов государственного управления. Письменность уже хорошо была известна, и существовали даже целые библиотеки, хотя вместо книг служили глиняные плитки с изображенными на них письменами. Из промышленных искусств известны были особенно производство тканей, обработка металлов и гравирование. К несчастью, вся эта богатая цивилизация была насквозь пропитана самым грубым идолопоклонством и неразлучным с ним нечестием. Вместо жертвенников истинному Богу, повсюду возвышались храмы и капища идолам, служение которым часто принимало грубо-чувственный и постыдный характер. Главными божествами считались солнце и луна, за которыми следовали другие второстепенные божества, как меньшие планеты и звезды. Им строились храмы, посвящались города, делались из них изображения, получавшие значение домашних богов (терафимы), которым вверялось охранение благосостояния отдельных семейств. Если в высших классах сохранялись следы более чистых религиозных представлений, то в низшей массе преобладало полное суеверие, часто принимавшее самые грубые формы. Веруя, что судьбы человеческой жизни и сама природа управляются капризными божествами, лишенными всякого нравственного чувства, народ прибегал к умилостивительным жертвам и молитвам даже в таких случаях, где нужно было бы прибегать к простому благоразумию и обычным средствам. Вместо употребления напр. медицинских средств в болезнях, они прибегали ко всевозможным заговорам и причитаниям. Большая часть вавилонской литературы, существующей теперь, состоит из различных формул для устранения болезней и колдовства. Существует также много трактатов о гаданиях и предзнаменованиях. Из всего этого легко заключить, что народная религия стояла на низкой ступени, и поэтому скорее могла содействовать нравственному упадку, чем возвышению ее приверженцев.

Население Халдеи было смешанного происхождения, но главным образом кушитского племени, как именно свидетельствует Библия (Быт. 10:8 –10)¹¹⁷. Но в Уре, как одной из первоначальных столиц и важнейшем порте страны, можно было встречать представителей различных племен и народностей. Корабли Ура вели торговлю с Эфиопией и странами, лежащими по берегами Красного моря, название которого распространялось на Персидский залив и даже на Индийский океан; благодаря этим сношениям, народ приходил в соприкосновение с чужеземными народами, и несомненно многие пришельцы из различных стран поселялись в их городе. Между другими там поселилось и то семитическое семейство, от которого произошел Аврам, отец верующих, друг Божий. Отдаленным предком этого семейства были Евер, происшедший чрез Арфаксада от Сима. Арфаксад, в смысле названия страны, представляет собою область, лежащую на севере Ассирии, на границе Армении; из этой местности евреи или потомки Евера переселились на юг. Обычной причиной подобных переселений несомненно была та непоседная жажда к перемене и искание новых поприщ жизни, которые как бы врождены человеку с целью побуждать его стремиться к совершенству. Неизвестно, что собственно заставило это семейство семитов променять любимый ими пастушеский образ жизни на оседлость в промышленном, бойком, беспокойном городе. В этом городе они с своими простыми пастушескими привычками должны были чувствовать себя крайне отчужденными среди населения, всецело преданного торговле, искусствам и строительству. Повсюду встречающееся идолопоклонство должно было казаться им крайним извращением их собственных чистых религиозных преданий. Под открытым небом, на свободном воздухе равнин, они могли поклоняться Господу, как поклонялся их предок Ной; но здесь атмосфера была переполнена идолопоклонничеством и все кругом могло лишь затемнять их высшие религиозные верования и склонять их к ложной религии.

Отцом этого семитического семейства был Фарра. У него образовалось в Уре собственное семейство, состоявшее из трех сыновей: Аврама, Нахора и Арана, которые в свою очередь поженились, и у последних двух были свои дети, а жена Аврама, Сара (сестра ему по отцу, но не от одной матери), была бесплодна. Положение этого семейства в идолопоклоннической стране несомненно было тяжелое. Кругом царило самое омерзительное для него идолослужение. Самый Ур халдейский, как уже сказано, был даже центром местного идолопоклонства и славился своими храмами идолам, среди которых самым почитаемым была Луна. Все это так тяготило благочестивое семейство Фарра, и особенно его старшего сына Аврама, что они, не видя возможности долее оставаться в идолопоклоннической и нечестивой стране, жители которой, быть может, к тому же враждебно относились к ним за их истинную веру и не поклонение идолам, намеревались совсем оставить ее и переселиться в землю Ханаанскую. Но различные связи с страною все-таки удержали их от этого, и они переселились лишь в другой халдейский город Харран, где и остановились на жительство¹¹⁸. Харран, имя которого удержалось за одной деревней до настоящего времени, лежал на реке Балихе, притоке Евфрата в верхней Месопотамии. Слово Харран есть, вероятно, аккадийское и значит «дорога», что может указать на то, что город этот был расположен на большой дороге с востока на запад. И действительно, расположенный в местности, от которой расходилось много дорог к знаменитым бродам Тигра и Евфрата, Харран представлял собою важный коммерческий пункт и находился в торговых сношениях с финикийским Тиром. Он был посвящен тому же самому божеству, как и город Ур, именно богу Луне, символом которого был конический камень со звездой наверху. Весь этот округ с древнейшего времени принадлежал правителям Вавилонии, и Харран был пограничным городом ее, командовавшим большой дорогою, которая вела в Сирию и Палестину. Это была местность, закрытая горами и реками и представлявшая большое разнообразие в почве и климате, вследствие ее возвышенного положения и обилия воды. Сам Харран лежал в центре богатой наносной равнины, славившейся чудесным плодородием. По описанию одного недавнего путешественника, «с каждым шагом вперед от Орфы, на пути к Харрану, холмы справа и слева равнины отступают все дальше и дальше, пока вы не оказываетесь посредине безбрежной равнины, усеянной то оазисами чрезвычайно ярких цветов, то богатыми и зеленеющими пастбищами, покрытыми стадами овец и коз, вместе с несколькими верблюдами, пасущимися под надзором сына или дочери их владельца. При взгляде на эту картину, легко понять, почему сыны этой открытой местности, бедуины, так любят ее и не могут расстаться с нею: ни одна другая страна не была бы столь пригодна для них. Воздух столь свеж, горизонт столь далек и человек чувствует себя столь свободным, что страна эта, по-видимому, нарочно создана для тех, жизнь которых состоит в странствовании и которые не признают никакой власти, кроме своей собственной... Самая деревня Харран состоит из нескольких конических домов, в роде ульев, построенных из камней, наложенных друг на друга без всякой глины или извести. Эти дома имеют отверстия для света на крыше, и ютятся у подошвы разрушенного замка, построенного на холме, который делает Харран видным со всей окружающей равнины. Главные жители местности – бедуинские племена, которые занимаются пастушеской жизнью в окрестностях. Одно из этих племен – Аназеи, раскинуло свои палатки из черной козьей шерсти у подошвы холма, между ним и источником Ревекки. Женщины по вечерам приходили черпать сюда воду, и все кругом носило на себе отпечаток самых отдаленных времен»¹¹⁹.

В этой-то местности и жил некогда Фарра с своими сыновьями. Между тем окружающая среда не осталась без влияния и на это благочестивое семейство: сам Фарра к концу жизни, по-видимому, поддался идолопоклонству (Нав. 24:2), и таким образом опасность угрожала вере даже в этом ее убежище. Тогда Господь определил взять из этого именно семейства человека, чтобы сделать его Своим избранным орудием в деле сохранения истинной религии в мире. Божественный выбор пал на Аврама. Это был несомненно самый верующий и благочестивый член в семействе, и, по иудейскому преданию, он еще в детстве проявил необычайную преданность истинной религии. Будучи еще отроком, Аврам, при виде окружающего его грубого идолопоклонства, тревожно занят был великим вопросом: право ли поступают люди, боготворя небесные светила? Однажды, говорит предание, озирая землю и взглянув на небо, отрок Аврам начал думать, кто бы мог сотворить все это. Вот взошло солнце во всем своем блистательном великолепии, и Аврам подумал, что должно быть это и есть Создатель всего. И он поклонился ему и боготворил его целый день. Когда однако же с наступлением вечера солнце закатилось, Аврам усомнился, чтобы так мог помрачаться Создатель всего. Но вот на восток поднялась в своем чарующем блеске луна, и вокруг нее засверкали бесчисленные звезды. «По истине, – закричал отрок, – это Творец вселенной и звезды Его слуги!» И он поклонился луне и обоготворил ее. Однако же луна медленно скатилась на запад, звезды померкли и вновь на восточном небосклоне поднялось дневное светило. Тогда сказал Аврам: «нет, не может быть, чтобы какое-нибудь из этих небесных светил могло быть Создателем мира; они повинуются только воле Невидимого, которому они и обязаны своим существованием, и вот отселе я и буду только боготворить Его, Ему-то я и буду только поклоняться». И этой истинной веры он непреклонно держался до того момента, когда промысл Божий сделал его своим избранником.

И сказал Господь Авраму: «пойди из земли твоей, от родства твоего, и из дому отца твоего, и иди в землю, которую Я укажу тебе». Чтобы ободрить его в этом подвиге, Господь тотчас прибавил великое обетование: «и Я произведу из тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословении. Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну, и благословятся в тебе все племена земные» (Быт. 12:1, 2). Здесь заключается обетование троякого благословения, отчасти земного и отчасти духовного. Аврам должен отправиться в землю, в которой он оснует свое жилище; от него произойдет великий народ, и в нем, и чрез него все народы земные получат благословение. Полный смысл этого обетования могло выяснить только время. Насколько понимал его сам Аврам, мы не можем сказать; но из него он должен был получить новый урок касательно сущности Бога. Теперь он видел в Господе не только великого Творца, но также и мудрого Правителя; он признавал Его правящий Промысл, знал, что именно по воле Божией он должен поселиться в земле, в которую он был направляем, что в этом новом месте жительства он и его потомство получат какие-то необычайные благословения, и что от его семени произойдет нечто чудесно доброе для всего человечества. Это торжественное обетование овладело всей его душой, направляло всю его жизнь, заставляло его с необычайною любовью взирать на землю Ханаанскую, с которой неразрывно связывалось это благословение. Авраму в это время было 75 лет от роду. Он был женатый человек и, хотя не имел детей, все-таки уже вполне устроился на своей родине; поэтому, чтобы оставить все и идти в неизвестную землю, требовалась сильная вера в голос откровения. Но Аврам был силен верою. В доме отца он мужественно боролся против вторжения идолопоклонства, и теперь, слыша такое великое обетование, выше которого в патриархальное время и не могло быть для верующего человека, он «верою повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в наследие; и пошел, не зная, куда идет» (Евр. 11:8). Мало того: он оставил не только страну, но и своих родственников и дом своего отца. Правда, в этом новом странствовании его сопровождал племянник его Лот, оставшийся сиротою после своего отца Арана, но Нахор со всеми своими домочадцами и семейством остался в Харране или местности, известной под названием города Нахорова (Быт. 24:10; 27:43; 28:5, 10), в соседстве с которым в течение многих лет впоследствии, как показываюсь ассирийские надписи, постоянно совместно встречались имена хананейского и еврейского типа. Он самоотверженно порвал со всеми этими привязанностями.

Сравнительно он был человек одинокий, когда отправился в это путешествие в обетованную землю с своей женой и племянником. Но он захватил с собою все свое имущество, которое было у него и у Лота, равно как и всех домочадцев, родившихся в Харране; стада овец и рогатого скота, рабы и домочадцы – все это сопровождало великого странника. Это было скорее переселение племени, чем переселение семейства из одного места в другое. Не имея намерения когда-либо возвратиться назад, он ничего не оставлял позади себя. Он отправился в пустыню, как странник, который навсегда оставлял свой прежний дом и не надеялся уже никогда увидеть его более. Судя по некоторым данным, можно полагать, что владения Аврама и Лота в стадах были весьма значительны, и во всяком случае караван был весьма многочисленный, как можно судить по тому, что Аврам несколько лет спустя в земле обетованной уже мог, в случае нужды, собрать 318 слуг, пригодных для военных целей. Вследствие этого, можно думать, что весь караван состоял не менее, как из 1000 душ. Для такого количества людей требовалось, по крайней мере, не менее сотни палаток, сделанных, вероятно, из черной козьей шерсти, как делают их и бедуинские племена в настоящее время. Таким образом, мы имеем картину переселения патриарха, дающую нам живое понятие о его богатстве и могуществе. Все эти домочадцы несомненно научились истинной вере от своего господина. Выражение «взял всех людей, которых он имел в Харране», как иудейскими, так и христианскими комментариями объяснялось в том смысле, что Аврам обратил их к истинной вере и приобщил к обетованию Иеговы. Нет никакого сомнения, что ему трудно было порвать с старыми привязанностями. Человек с честолюбивыми замыслами, воин, возбуждаемый страстью к завоеванию, глава рода, стремящийся к накоплению богатства, – всякий из них мог бы чувствовать желание выселиться из своей мирной родины; но Аврам не был ни одним из них. Смотря на дело с простой точки зрения, ему не предстояло ничего выиграть и много потерять чрез это переселение; но послушание неразлучно с самопожертвованием. Путешествие было трудное и опасное, будущность была совершенно неизвестна и предстоящее благодеяние было неосязательно: что же из того? Бог повелел и нужно повиноваться. Этот разрыв семейных уз был необходим; это входило в божественный план для выделения избранного рода. Аврам видел эту необходимость в разрыве с старыми привязанностями, в устранении себя от злых влияний суеверия и идолопоклонства, и он предался водительству высшей руки с безусловною верою. Чем дальше он уходил от родного дома и родной страны, тем ближе он подходил к Богу; чем меньше мог он полагаться на других, тем более он старался опираться на всемогущую, поддерживавшую его длань Божию. Все вело к лучшему; каждое испытание было лишь подготовлением пути для окончательного испытания. Здесь делался новый шаг для содействия истинной религии. Всякая попытка озираться назад в таких обстоятельствах была бы роковою для этого божественного плана, как было бы противно и всей прежней жизни Аврама. Это было своего рода отречение от мира, которое предстояло ему сделать. Здесь было предвестие того сурового урока, который преподает Евангелие: «если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником. Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Лук. 14:26, 33).

И вот караван избранника Божия двинулся по безлюдной пустыне по направлению в землю обетования, в землю, о которой он не имел никакого понятия. Это был знаменательный момент в истории. В бездетном человеке, ищущем неизвестной ему земли, нельзя не видеть великого учителя той славной истины, которой предназначено победить все ложные системы и образовать основу всякой истинной религии, именно истины, что Бог есть един. Это была великая победа, пред которой стушевываются в ничтожество подвиги Александров, Цезарей и Наполеонов. Здесь закладывался основной камень того здания, которое должно завершиться в Новом Иерусалиме; здесь совершалось окончательное выделение того нового рода, от которого должен был произойти Мессия, бескровный победоносец, беспорочный покоритель падшего мира. Одинокий в своем общении с небом, одинокий в своих надеждах и побуждениях, встречая лишь мало сочувствия в своих ближайших друзьях, Аврам, твердый своим упованием, полагаясь на невидимую помощь, с твердою уверенностью совершал свой путь. Лот, видимо, мало проникал в глубину сердца своего дяди, даже вера Сары была слаба. Слезы, вопли и сожаления сопровождали отца верующих на первой ступени его жизненного поприща; не мало тоскливых взглядов устремлялось назад за реку, где эти взгляды встречали соответствующий отклик со стороны оставшихся в Харране родственников; но сам Аврам твердо шел вперед, как бы видя Того, который невидим. Он не колебался никакими страхами и худыми предчувствиями, путь был для него ровен, а в том, к чему он приведет, Аврам всецело полагался на Бога.

О том пути, которым Аврам направлялся к Ханаану, ничего не сообщается. Бытописатель просто говорит: «и вышли, чтоб идти в землю Ханаанскую; и пришли в землю Ханаанскую» (Быт. 12:5). Предание старалось восполнить это краткое повествование различными подробностями, хотя и сомнительного достоинства. Так, И. Флавий¹²⁰, следуя туземному писателю Николаю, заявляет, что по оставлении Харрана, Аврам со всем своим караваном прибыл в Дамаск и царствовал там некоторое время, но вынужден был восстанием народа удалиться отсюда в Ханаан. Имя его, однако же, прибавляет он, еще славится в этом городе, и доселе показывается селение, известное под названием «жилища Авраамова», лежащее верстах в двух от северных ворот города. Иустин Философ¹²¹ также по-видимому приводит то же самое предание, хотя у него оно сопровождается явными ошибками. Так, он пишет: «иудеи произошли из Дамаска, знаменитейшего города Сирии, получившего свое название от своего царя Дамаска. После него царствовал Азел, затем Адор, Аврам и Израиль». В лице Азела быть может можно видеть сирийского Азаила – обычное имя позднейших царей, и в Адоре Эвальд видит Елиезера, так как Адор или Адер было лишь диалектической вариацией Елиезера. Св. Писание не представляет никакого подтверждения для этих рассказов, кроме случайного упоминания о том, что домоправитель Аврамов, Елиезер, происходил из Дамаска (Быт. 15:2). Но нет ничего невероятного, что патриарх мог избрать этот именно путь для вступления в землю обетованную. Переселение Аврама с многочисленными стадами и многочисленным караваном было конечно весьма трудно, и вообще это путешествие могло быть успешно совершено только по такому направлению, которое бы доставляло все необходимые запасы пищи и воды. Ближайший путь чрез бедную Сирийскую пустыню представил бы непреодолимые затруднения для подобного каравана; между тем к Дамаску вел большой караванный путь, которым постоянно двигались торговцы, а иногда и армии, и этот путь несомненно мог обильно снабжать всеми потребностями жизни. Он избегал опасностей пустыни, проходя по ее северной границе и ниспускаясь в оазис Дамаска с севера, где он соединялся с одним из больших трактов оттуда в Египет. Эти южные тракты шли мимо центра Палестины, который покрыт был горами и не представлял удобств для путешествия; они шли или по восточной границе страны, пересекая пустыню на юге, или по береговой лиши, которая была сравнительно низменной. Трудности более прямого караванного пути из восточных стран в последующее годы значительно уменьшились, благодаря основанию города Фадмора в пустыне, – города, который под своим последующим именем Пальмиры получил большую известность в истории. Оазис, в котором стоит этот древний город, несомненно всегда был любимым местом стоянок караванов, останавливавшихся для отдыха в знойной Сирийской пустыне; но этот оазис со всех сторон окружен обширной площадью знойной страны, вследствие чего северный тракт, хотя и длиннее, был во всяком случае удобнее и легче для переселения такого многочисленного каравана. Так напр. ближайший источник воды к Пальмире на Дамасской дороге находится в Курьетейне, верстах в 60 от города, причем все промежуточное пространство представляет собою бесплодную равнину, лишенную всяких пастбищ, источников или листвы. Богатые источники этой местности делают оазис своего рода раем среди мертвой пустыни, и можно думать, что этот оазис и есть то селение источников (Гацар-Энон), о котором упоминает пророк Иезекииль, как находящемся на восточных границах Дамаска и Имафа (47:17; 48:1). Страна, лежащая к западу от Курьетейна, так описывается новейшим путешественником: «Вот мы в пустыне. Почва покрыта маленькими обломками кремня и как бы разбросанной извести, чрез которую кое-где пробивается хилая трава или полувысохший вереск. На всем пространстве, окидываемом глазом, нет ни дерева, ни какого-либо зеленеющего кустарника, и животная жизнь одинаково редка, потому что, исключая редких случаев, когда по пути попадается стадо газелей или партия бедуинов, мы движемся в течение целых часов, не видя никаких живых существ. Повсюду кругом нас песчаная почва, волнистая равнина и обнаженные скалы гор; над нами безоблачное небо и пламенное солнце, с утра до ночи изливающее потоки палящих лучей на сожженный ландшафт».¹²²

Неизвестно, сколько именно времени пробыл Аврам в Дамаске,¹²³ но вот он двинулся в дальнейший путь, в землю обетования. С наибольшею вероятностью можно думать, что Аврам направился в Ханаан южным путем, который вел по восточной стороне озер Меромского и Геннисаретского, причем перешел Иордан по мосту Джиср-эл-Меджамия или близ него, верстах в 12 к югу от последнего из этих озер, и оттуда направился в местность, известную впоследствии под именем Вефсана или Скифополя, откуда, перейдя Гелвуйский хребет, дорога тянулась в Самарию и на юг страны. И теперь еще в таком именно направлении идет большой караванный путь из Дамаска на юг, а по физическим особенностям страны – путь этот не мог много измениться с древнейших времен.

«И прошел Аврам по земле сей (по длине ее) до места Сихема» (Быт. 12:6). Здесь этот «еврей», т.е. как означает это слово, «перешедшей с другой стороны» великой реки, реки Евфрата, сделал свою первую стоянку в земле обетования под дубом или теревинфом Морэ. Кто или что такое было Морэ, – неизвестно. Это могло быть имя начальника, который славился в этой местности, или могло означать «возвышенный» (по переводу 70) и «знаменитый» или «славный» (по переводу Вульгаты), или же могло находиться в этимологической связи с глаголом, означающим «видеть», и таким образом указывать на бывшее здесь Авраму видение. Как бы то ни было, в этой дубраве Аврам раскинул свою палатку и отдыхал после своего продолжительного странствования. Тот именно дуб, под которым покоился великий отец верующих, долго почитался потом и существовал до времени Иакова, потому что, как говорит бытописатель (Быт. 35:1–4), Иаков закопал отобранных им у своих домочадцев чужих богов «под дубом, который близ Сихема». Местоположение Сихема чрезвычайно красиво. Он лежит в закрытой долине, прикрываемой Гаризимом с юга и Гевалом с севера. Подошвы этих гор, где они вздымаются за городом, отстоят не более как на двести сажен одна от другой. Дно долины находится почти на 1800 футов над уровнем моря, а вершина Гаризима на 800 футов поднимается еще выше. Кому приходилось быть в Гейдельберге, тот согласится, что картина, открывающаяся от подошвы этих гор, весьма похожа на этот прекрасный немецкий город. Положение теперешнего города, которое, как можно думать, было и местоположением древнего палестинского города, лежит как раз на уровне моря; и потоки, выходящие из многочисленных источников, струятся по противоположным склонам долины, орошая зелень и оплодотворяя почву во всех направлениях. Несколько пустынный вид прилегающих гор представляет лишь как-бы искусственный контраст для того, чтобы еще более возвысить красоту зеленеющих полей и садов, наполняющих долину. «Во всей Палестине, говорит путешественник Кларк, нет ничего прекраснее, как вид Наблуса (Сихема) с окружающих его высот. Когда путешественник сходит вниз с этих холмов, город кажется утопающим в роскоши восхитительнейших и благоухающих цветников, полузакрытых богатыми садами и стройными рощами дерев вокруг всей прекрасной долины, в которой стоит он». «Вся долина, говорит Робинсон, переполнена овощными огородами и плодовыми садами всякого рода, орошаясь источниками, которые бьют в различных частях и текут к западу освежающими потоками». «Здесь уже нет и следа пустыни, говорит еще один путешественник; здесь уже нет диких зарослей, но все покрыто зеленью, повсюду тень не от дуба теревинфа и рожкового дерева, но от масличных рощ, столь нежных по цвету, столь красивых по форме, что ради них мы охотно бы расстались со всеми другими деревами»¹²⁴.

Страна эта, ко времени прибытия в нее Аврама, уже не была безлюдною. «В этой земле тогда жили хананеи» (Быт. 12:6). Потомки Ханаана, сына Хамова, под различными племенными названиями, расселились по низменным частям Палестины, по морскому берегу и в долине Иордана. Имя Ханаан первоначально прилагалось лишь к той полосе земли, которая у греков и римлян называлась Финикией и лежала между Ливаном и морем; но так как племя это, поселившись там в своих отдельных отраслях, распространилось по всей окрестной стране, то и вся земля стала называться Ханааном, и ее жители, несмотря на различное происхождение, вообще стали называться хананеями. Язык, которым они говорили, был весьма близок (если не тождествен) к еврейскому; у пророка Исайи (19:18) еврейско-финикийский язык называется «языком ханаанским». В своих сношениях с древними обитателями евреи, по-видимому, совершенно не нуждались в переводчиках и сами непосредственно входили с ними во все сношения. Собственные имена ханаанских лиц и мест совершенно еврейские и могут быть объяснены еврейской этимологией¹²⁵. Конечно, возможно, что израильтяне переводили туземные имена на свой собственный язык, придавая ими однозначащее еврейское название, подобно тому, как они изменяли ассирийские и египетские слова, придавая им еврейские формы; но нет никакого сомнения, что остатки финикийского языка, дошедшие до нас, имеют ближайшее сходство с еврейским, и что финикийский язык был именно языком Ханаана, это уже принимается на достаточных основаниях¹²⁶.

С первобытными жителями Ханаана Аврам, по-видимому, не входил в сношения. Следы троглодитов были открыты не только в Едоме, где, как известно, было местожительство хорреев, но и в Бейт-Джибрине, на границах равнины Шефела и в Ливане, где их кремневые орудия перемешаны с костями северного оленя и дикого вола. В Библии часто упоминается об исполинском туземном племени рефаимов, которые главным образом жили в Васане и столицей которых был Аштероф-Карнаим, получивший свое название от двурогой богини, которой они покланялись. Эти племена встречались также на западе среди филистимлян, и они оставили свое имя в плодородной равнине, близ Иерусалима, которая была местом некоторых замечательных событий в иудейской истории¹²⁷. Потомки этого исполинского племени известны были впоследствии под названием енакимов, эмимов и зузимов. Нет основания полагать, чтобы племя это вообще особенно превосходило средний высокий рост обыкновенных людей, хотя случайно и могли являться отдельные личности огромного роста. Евреи, вспоминая легенды ранних времен и наделяя этих жителей отдаленного прошлого чудовищными качествами, прилагали термин рефаим к мертвым, быть может связывая это представление с мыслью, что Шеол был обиталищем этих падших исполинов. Другой древний народ, авимы, жили на морском берегу к югу. Аврам входил в сношения только с покорителями этих туземных жителей. В Сихеме он нашел, что страною владели хананеи. Этот народ происходил, как сказано выше, от Ханаана, сына Хамова, и, отличаясь во многих отношениях от народов семитического происхождения, по-видимому вторгся с юго-востока, постепенно распространяясь к северо-западу, и обосновался в Сидоне и других сильных местностях по берегу, равно как и на западной стороне Иорданской долины до озера Галилейского. Другим народом, с которым входил в сношения Аврам, были аморреи. Самое их название, по-видимому, указывает на то, что они жили в гористом округе. Первоначальное место их жительства находилось за горами, по берегу Мертвого моря, и к югу от позднейшей территории колена Иудова; но в патриархальные времена они занимали центральную и юго-восточную области Палестины, причем среди них оставались также некоторые остатки туземного населения. Они были народ воинственный и храбрый, и союз именно с ними дал возможность Авраму впоследствии успешно одержать победу над эламитскими завоевателями. В полной противоположности этому воинственному племени стояли мирные хеттеи или сыновья Хета, – ветвь того великого народа, открытие исторической роли которого есть один из главных триумфов новейшего исследования. Их город Хеврон наиболее тесно связан с жизнью Аврама, и в нем находится даже его гробница. Священный историк упоминает (Числ. 13:22), что Хеврон был построен семью годами раньше Цоана или Таниса в Египте, и этим по-видимому высказывает мысль, что, хеттеи составляли часть гиксов, сделавших нашествие на Египет приблизительно около этого времени, причем часть их осталась позади в южном Ханаане и там поселилась.

С племенем хетов, обитавших у дубравы Мамре, патриарх имел самые дружественный сношения. Свои стада он пас среди них и к ним именно он обращался за покупкой пещеры Махпела. Это был народ просвещенный и высоко цивилизованный. Один из их южных городов известен был под названием Кириаф-Сефер, т. е. «город книг», – название, которое указывает на существование в нем целой библиотеки; им же принадлежат и многие надписи, открытые в последнее время. Их одежда, как можно видеть из изображения на памятниках, даже в их южном местопребывании, напоминала о капподакийском происхождении. Они всегда изображаются в сапогах с вздернутыми кверху носками, какие еще и теперь носятся горцами в Малой Азии. По внешности, они приземисты и широкоплечи, желтоватого цвета, с черными волосами, но без бороды. Таковы, несомненно, и были друзья Аврама, сыновья Хета, в Кириаф-Арбе. Ферезеи, жители деревень, были, вероятно, те же самые хеттеи, только под другим названием и жившие в различной местности. Филистимляне упоминаются как жители Герара на юго-западе. Придали ли они уже тогда название Филистии приморскому берегу Ханаана и морскому тракту в Египет, определить трудно. Можно считать несомненным, что они поселились на острове Крите и населили этот остров, вероятно, в то же самое время, как они появились и в Ханаане. Этим может быть объяснена их связь с Кафторимом, если только, как предполагает Эвальд, название Кафторим обозначало весь остров Крит или часть его. Замечательный памятник этого народа существовал на острове Мальте каких-либо сорок лет тому назад, хотя с того времени он подвергся большой порче. Памятник этот известен под названием «камней молитвы» (Hdjar Cham) и состоит из храма самой грубой работы, в стенах которого найдены были изображения женских божеств, вероятно, Астарт. Пред этими статуями были каменные жертвенники, и в особом помещении находился резной жертвенник из пальмового дерева, – финикийский символ, вместе с первосвященническим седалищем, на спинке которого были вырезаны два змея и яйцо. Этот храм, по предположению, был воздвигнут кем-нибудь из жителей Палестины, которые бежали из нее, спасаясь от победоносного шествия Иисуса Навина. Но филистимляне в патриархальные времена, очевидно, владели еще незначительною силою и вели мирную пастушескую жизнь, совершенно не проявляя той беспокойной деятельности и военного искусства, которым сделали их впоследствии страшными врагами во времена Саула и Давида. Эта позднейшая перемена в их национальном характере объясняется, быть может, привнесением в их среду свежего элемента, благодаря переселению сюда и других «чужеземцев», как они называются в греческом переводе 70.

Религия ханаанских племен состояла в боготворении природы, постепенно выродившемся в безнравственность и жестокость. Хеттеи заимствовали многие из своих божеств из Вавилонии, так как между ними Аврам находил следы той религии, которую он отвергал на своей родине. Главным их божеством была Истар или Астарта, поклонение которой они совершали повсюду, где только ни жили, и распространяли его между своими сирийскими соседями. Другие племена поклонялись также Ваалу под различными именами: Эл, Молох, Адони. Как и во всех подобных системах, уклонявшиеся от богооткровенной религии народы обыкновенно освящали свои собственные страсти и похоти, прикрывая распущенность как-бы божественным соизволением. Для умилостивления сил природы, они приносили человеческие жертвы и, выходя из мнения, что чем дороже приношение, тем больше милости может получить приносящий, они не смущались убивать даже своих собственных детей на жертвенниках своим богам. Следы первобытного идолопоклонства можно еще и доселе видеть в каменных кругах, обелисках и долменах, хотя последующие иудейские цари, в своей религиозной ревности, разрушили большую часть из них в Иудее. В то же самое время в некоторых местах сохранялась и более чистая религия. Мелхиседек был священник Бога Всевышнего (Элион). Прилагался ли этот термин Элион, как говорит Евсевий Кесарийский, к финикийскому божеству, или нет, во всяком случае ясно, что Аврам признавал этого царя Салимского поклонником того же самого Бога, которому поклонялся и он сам. Авимелех (Быт. 21:22 и след.) также знал о Боге (Элогим), которого именно признавал и Аврам; и хотя во множественной форме этого слова многие видели следы политеизма, однако же, так как это слово соединяется с глаголом единственного числа, оно употреблялось несомненно не только для того, чтобы постепенно ввести веру в единого Бога, но равным образом и для того, чтобы приготовить умы людей к полному раскрытию учения о св. Троице. Во всяком случае в Ханаане в это время рядом с идолопоклонством и многобожием сохранялось и предание об истинной религии, и Аврам, признававшийся поклонником единого Бога, не был преследуем или презираем на этом основании. В своих сношениях с местными жителями он, конечно, не упускал случая внушать им более чистое учение и обращать их к истинной религии, что напр. видно из того, что он пользовался местным термином Эл-Олам, «вечный Бог», и отождествлял его с Иеговой (Быт. 21:33); но нет ни малейшего указания на то, чтобы он этим самым преувеличивал веру своих слушателей или приписывал им веру, которой они в сущности не имели. Пример подобного человека среди испорченной религии и омерзительного порока должен был производить сам по себе доброе влияние и приводил к заключению, что Бог, поклонником которого был человек столь высокого характера, был не то же, что боги язычников.

Одной из особенностей Палестины было то, что она могла содерживать гораздо более многочисленное население, чем это можно бы было думать по ее незначительному объему. Площадь западной Палестины составляет только 15,000 квадратных верст, но она так пересечена холмами и долинами, так хорошо была орошена и плодородна при обработке, что в ней могло находить себе в избытке пропитание весьма густое население. Когда на равнинах Моавских было произведено исчисление израильтян (Числ. 26), то народ, принадлежавший к девяти с половиной коленам, которым предстояло населить западную Палестину, состоял из двух миллионов душ. Это составило бы 135 душ на квадратную версту, что гораздо меньше, чем сколько живет в некоторых странах теперь: в Бельгии числится 143, в Северной Голландии – 202 и в Южной Голландии – 205 жителей на квадратную версту. В лучшие времена в Палестине не было ни одного необитаемого места; всякий склон горы был садом, огородом, или виноградником. Города и деревни виднелись во всех направлениях; горы, равнины и долины были покрыты жилищами. Множество развалин настоящего времени изумляют и озадачивают всякого путешественника. Все это предполагает большое население и неусыпный труд, так как страна эта при других обстоятельствах скоро могла бы превратиться в бесплодную пустыню, каковою она и представляется в настоящее время. В таком же запущенном состоянии она, по-видимому, находилась и во время поселения Аврама. В то время в ней было еще мало городов; если исключить города Иорданской окрестности, то в Библии упоминается не более, как о полудюжине городов на всем остальном пространстве Палестины, и население, по-видимому, было даже более редким, чем теперь. В ней обитало от семи до десяти различных племен, но большая часть из них были весьма малочисленны, не связаны между собою узами общей гражданственности, не управлялись каким-либо одним верховным начальником и настолько были разделены между собой, что не имели надобности даже враждовать из-за земель. Аврам не встречал никаких затруднений в прокормлении своих стад, где только ему хотелось; многочисленность его домочадцев делала его сильным начальником племени и естественным главою союза туземных начальников, когда им угрожала общая опасность.

О физических и нравственных особенностях этих племен, о их обычаях и нравах, несмотря на отдаленность времени мы можем составить некоторое понятие из изучения их преемников, если не потомков, феллахов Палестины. Это не арабы, подобно бедуинам, рыщущим но пустыне, или белладинам, живущим в городах; они отличаются от арабов одеждой, чертами лица, обычаями и языком, и хотя они не остались чужды иудейских, греческих, христианских и мусульманских влияний, все таки их можно считать представителями древних жителей, которых израильтяне нашли жившими в стране при ее завоевании, и которая в более раннее время составляла редкое население тех областей, где Аврам раскидывал свою палатку. Иудеи не истребили их совсем и жили вместе с ними; и со временем эти туземцы более и более принимали религию победителей и жили совместно с ними, хотя и никогда не смешиваясь с ними. Так и в настоящее время, хотя они приняли магометанство, они все-таки удержали многие из своих древних суеверий. Среди них есть следы их древнего многобожия; их любовь к «высотам» и их благоговение к известным деревьям, святилищам на горах и почитание ими особых дубрав столь же заметны, как и в то время, когда пророки возвышали против них свой голос и благочестивые цари употребляли все свои усилия для ниспровержения этих суеверий. Замечательная точность, с которою они сохранили названия местностей, показывает непрерывность предания, проходящего чрез их руки. Они приносят умилостивительные жертвы по совершенно финикийскому обряду; имеют суеверия касательно луны, совершенно отличные от обычных арабских мифов; употребляют амулеты и другие предметы, сделанные совершенно по-финикийски; их праздники, их язык, их обычаи, их рассказы уводят нас к доисторическим временам и поражают своею древностью, в сравнении с которою мусульманское завоевание кажется совершенно недавним событием. Надо думать, что эти феллахи сильно выродились со времени Аврама, потому что изучавшие их путешественники говорят, что они представляют собою худший род человечества на востоке. Они лишены всякого нравственного чувства. «Ложь есть соль человека», гласит одна из них пословиц. Они всегда призывают имя Божие в свидетельство истинности своих слов и в то же время без всякого смущения нарушают свои клятвы. Разбойничество, воровство и убийство обычные среди них явления, если только они могут совершить эти преступления тайно и без опасения наказаний. Женщины низведены на степень простых чадородных или вьючных животных. Дети не имеют никакого нравственного воспитания и вырастают в совершенном неведении касательно того, что хорошо и что дурно. Правда, в ранние годы они не лишены ума, но после отроческого возраста они совершенно не развиваются и, вступая в брак почти в совершенном детстве, приобретают различные грязные привычки и застывают в невежестве, которое уже потом не искореняется из их натуры. Феллахи по-своему гостеприимны и всегда предлагают закусить прохожему страннику, но средства их скудны и их источники весьма сомнительны. Они живут в жалких хижинах, темных, грязных и лишенных всякого удобства, иногда построенных из камня или вообще из глины и покрытых необделанными бревнами и землей. Обстановка состоит из нескольких горшков, чашек и грубых половиков. Мясо они едят только тогда, когда приходится убить животное для того, чтобы предупредить его естественную смерть от издыхания, или по большим годовым праздникам; обычной пищей для них служат ячменный или пшенный хлеб, дикая мальва, кислое молоко, масло, сыр и яйца. У них есть одна только добродетель, если только можно назвать это добродетелью, именно любовь к своей родине. Это не значит, что они имеют какие-либо патриотические чувства или заботятся об общем благосостоянии страны и почитают своих правителей. Их любовь относится непосредственно к почве, на которой они живут; с чрезвычайным упорством они держатся тех холмов или долин, где жили и умерли их предки. Не имея понятия о действии общими силами для какого-либо общего дела, совершенно не заботясь друг о друге, если, не находясь в открытых враждебных отношениях, они никогда не покидают своей родной деревни, если только не вынуждаются оставлять ее набором или какой-либо другой подобной же причиной, но и тогда единственная мечта их – возвратиться как можно скорее в свои жалкие жилища.

Если таковы были поселяне в Палестине, когда впервые появился там Аврам, то жители городов несомненно стояли на более высокой степени цивилизации и знакомы были с лучшими способами и порядками жизни. Они занимались торговлей и различными промыслами, и у них существовало даже публичное судопроизводство у городских ворот. В соседстве этих более постоянных жилищ Аврам и основывал свое временное обитание. Его образ жизни представлял приятный контраст с образом жизни туземцев. Простой и чуждый всякой роскоши в своих привычках, он раскидывал свою палатку в каком-нибудь облюбованном месте, воздвигая отдельную палатку для своей жены и ее служанок. Пищи было у него в изобилии; она состояла из пресных лепешек, сбитых сливок или масла, мяса свежеубиваемых козлят или телят. Рабы, рожденные ли в доме или приобретенные покупкой, пользовались хорошим обхождением и составляли стройную общину, над которой глава рода имел безусловную власть, ограничиваемую естественною добротою характера. До настоящего времени «закон Авраамов», как называется неписанный кодекс, сохранившийся от первобытных времен, предпочитается феллахами закону Корана и обыкновенно приводится в исполнение шейхом и старейшинами каждого племени. Женщины Аврамова каравана совершенно не походили на тех жалких забитых существ, какими были женщины окружающих племен. Хотя они и ходили за водой в общественный колодезь, приготовляли пищу для почетных гостей, но это отнюдь не было унижением для них, а находилось в полном согласии с первобытною простотою их обычаев. Взаимная любовь Аврама и Сары, Исаака и Ревекки, Иакова и Рахили и то уважение, с которым они относились друг к другу, составляют прекрасную картину семейного счастья, картину, явно показывающую высокое понятие о том положении, которое занимали женщины в патриархальном хозяйстве.

И вот, когда Аврам поселился на почве Ханаана, он удостоился нового откровения, которым была разъяснена ему цель его переселения. Послушание таким образом в его жизни было раньше знания о цели его. Ему опять явился Господь и дал определенное обещание этому бездетному человеку: «потомству твоему отдам Я землю сию» (Быт. 12:7). И он поверил этому слову. Исполнение его стояло вне человеческой воли и могло бы показаться невероятным для более плотской души. Но Аврам не колебался в вере. Как всегда, так и теперь, вера у него торжествовала над видением. В доказательство этого доверия и своего благоговения, он воздвиг жертвенник Господу. Так он поступал везде, где только ему приходилось останавливаться во время своих странствований. Он не воздвигал дома или постоянного жилища, которое могло бы доставить ему особые удобства жизни, но он повсюду приготовлял место для поклонения Богу. Подобно тому, как Ной, по выходе из ковчега, принес благодарственную жертву на обновленной земле, так и отец верующих проявил свою веру и освятил землю построением жертвенника явившемуся ему Господу. Это было свидетельством его истинной религии, которую он принимал всем своим сердцем; это был его протест против многобожия и идолопоклонства окружавших его народов. По присущей ли им терпимости или равнодушию, хананеи не оказали никакого противодействия этому его религиозному акту, и конечно не видели, что это было подготовлением того великого будущего, когда их земля должна была сделаться достоянием потомков этого именно патриарха и стать местом служения Господу, единому, истинному Богу.

От своей стоянки в Сихеме Аврам легкими переходами подвинулся дальше в окрестности Вефиля, тогда называвшегося Лузом. Хананеи, быть может, подозрительно смотрели на этого пришельца из далекой страны и делали его положение в открытой долине не безопасным; а быть может и необходимость в отыскании новых пастбищ для бесчисленных стад могла заставить его переменить место своей первой стоянки на гористый округ между Вефилем и Гаем, – городами, находившимися верстах в трех один от другого. Местоположение Вефиля, теперешнего Бейтина, никогда не затеривалось в истории. Селение это стоит в каких-нибудь пятнадцати верстах к северу от Иерусалима на большом хребте, который разделяет страну и с которого крутой наклон ведет к Иерихону, находившемуся в двенадцати верстах отсюда. Несколько постоянных источников орошают известковые скалы окрестности и поддерживают зелень среди каменистой почвы. Самое место жертвенника, построенного здесь Аврамом, впоследствии отождествлялось с развалинами Бурдж-Бейтина на небольшой каменистой, но плодородной равнине, к востоку от деревни. И сколько возвышенных мыслей должно было связываться с этими жертвенниками впоследствии, как свидетелями одного и того же Бога в различных местах! Память о жизни предков, нигде не записанной, сохранялась в этих видимых знаках. Сказания преданий находили подтверждение в этих внешних предметах. Дети отдаленных поколений могли узнавать в них дело своего великого предка и могли видеть, что земля эта была посвящена Иегове и предназначалась в их владение. Они могли таким образом ясно представлять себе Невидимого, могли признавать во всем руку Божию, руководившую тем, который воздвигал эти святилища, и вследствие этого могли поручать свою будущность Его водительству. Как ни пустынен и ни жалок вид теперешнего Вефиля, он всегда находился в высоком почтении, как священное место. Слишком скудный слой почвы на скалах лишает его растительности, и хотя в долине было достаточно воды, собиравшейся в огромный пруд, ведший свое начало, по-видимому, из глубокой древности, однако же он никогда не представлял хороших пастбищ. «Вся окрестность, говорит новейший путешественник¹²⁸, представляет собою серый обнаженный камень или белый известняк. Жалкие поля огорожены каменными стенами, лачуги кое-как сколочены из камня; холмы к востоку состоят из твердых скал, и лишь кое-где покрыты скудными смоковничными садами; древние гробницы высечены в низком утесе, и большой резервуар к югу от деревни ископан в скале. Место это, по-видимому, как-бы превращено в камень, и отсюда легко вообразить, что одинокий патриарх (Иаков) не нашел здесь ничего более мягкого, кроме камня вместо подушки для своей головы, когда на обнаженном склоне холма он спал и видел чудесный сон о лестнице». В этом-то древнем религиозном святилище Аврам и раскинул свою палатку; он поил свой скот у источников в пруде, и в нем его служанки наполняли водой свои кувшины. С окружающих высот в последующие времена можно бы было видеть отсюда вершину храма Соломонова; и это место, опозоренное впоследствии поклонением тельцу, находилось также в виду горы Мориа, где святилище истинного Бога неба и земли представляло безмолвный протест против нововведенного Иеровоамом идолопоклонства¹²⁹.

В земле обетованной Аврам вел спокойную пастушескую жизнь, останавливаясь на том или другом месте, пока был запас корма и воды, и когда они истощались, он передвигался в другую более плодородную местность, но все время «продолжал идти к югу», в южную область Палестины, которая называлась по-еврейски Негеб. Куда бы только он ни приходил, он везде приносил жертву и «призывал имя Господа». Своих домочадцев он заставлял поклоняться Иегове, и несомненно, по мере возможности, действовал и в качестве миссионера по отношении к окружающим язычникам, проповедуя истинную религию и показывая делами одушевлявшую его веру.

Но вот постигло его новое испытание. «Божий атлет», как говорит св. Амвросий, «упражняется и закаляется бедствиями». Земля, которая была обещана ему и в которую он переселился, как в свое будущее наследие, будучи столь чудесно руководим к ней, не могла содержать его долее. Настал сильный голод. Аврам должен был или оставить свое настоящее местопребывание, или измориться от недостатка воды и пастбищ. Такая страна, как Ханаан, отчасти только обработанная, без всякого искусственного орошения и большею частью находящаяся в зависимости от годичных дождей в отношении самого существования ее пастбищ, часто страдала от засухи. Подобные же большие голода случались впоследствии во времена пророков Илии и Елисея¹³⁰; о таких же бедствиях упоминается и у пророка Амоса: «за то и дал Я вам голые зубы во всех городах ваших и недостаток хлеба во всех селениях ваших и удерживал от вас дождь за три месяца до жатвы» (4:6–8). При таких тяжелых обстоятельствах жители Палестины естественно обращали свои взоры к Египту. В этой стране, хотя дождь и не редкость на ее северных берегах, главным источником плодородия была река, и она своими правильными разливами делала обширную низменную равнину, по которой она течет, как бы раем плодородия. Не завися от местного выпадения дождей, Египет таким образом мог наслаждаться полным избытком в хлебе, когда другие окружающие его страны страдали от голода; и травы, и овощей, и пищи всякого рода там было в изобилии во все времена года. Туда-то Аврам и отправился пожить на некоторое время. Бытописатель ничего не говорит о том, чтобы Аврам предпринял этот важный шаг по указанию свыше, и последующие обстоятельства скорее заставляют полагать, что в этом отношении он руководился своим собственным побуждением.

Определить в точности время прибытия Аврама в Египет, равно как и то, кто был фараоном, занимавшим в то время египетский престол, при теперешнем состоянии библейско-исторической науки еще невозможно. И. Флавий называет его в одном месте Нехао, а в другом – Фараотом¹³¹. Другие иудейские писатели называют его Рикайоном или Ракайоном, прибавляя, что он вышел из Сеннаара и достиг царского достоинства силой и обманом. Малала¹³² называет его по имени Парахо, что, по-видимому, составляет лишь извращение имени Рикайон, и что вероятно то же самое, как и Нехао И. Флавия. Что Египет даже в это раннее время имел весьма важное значение и считал за собою весьма почтенную древность, это не подлежит сомнению в виду дошедших до нас памятников; но туман его древних летописей еще не прояснен наукой, равно как не установлена с точностью и хронология его различных династий. По одному предположению, Аврам прибыл в Египет во время владычества там чужеземцев, так называемых гиксов или царей пастухов; но более вероятно, что это было во время царствования последнего царя из знаменитой двенадцатой династии, одной из величайших в истории Египта.¹³³ Во всяком случае, когда Аврам вступил в пределы этой страны, то пред его глазами должно было открыться зрелище совершенно нового, невиданного для него мира. Огромные пирамиды в это время давно уже возвышались на берегах Нила, так как, по крайней мере, восемь династий уже прошло со времени основания первой из них. В северной части Дельты уже не мало поселилось семитических народов, по различным побуждениям искавших здесь себе убежища, и они не только хорошо обработали эту местность, но и наполнили ее бойкой промышленностью и торговлей, между тем, как к югу от них вся долина Нила находилась под властью одного фараона; разливы Нила находились под строгим контролем правительства; был сделан особый обширный резервуар для отвода лишних вод в каждом году, именно в знаменитом озере Мерис, и страна покрыта была городами, поселениями и деревнями, причем первые украшались большими храмами и дворцами, развалины которых еще и теперь возбуждают удивление в путешественниках. Во всех направлениях виднелась богато обработанная почва, повсюду работали большие водоподъемный колеса, вращаемые волами, разливавшая благодатную влагу во всех направлениях, хотя бесчисленные ручьи и обширные каналы и без того разносили живительную влагу из реки Нила по всем окружающим полям. Пашущие или молотящие волы, сопровождаемые песнями работников; огромные стада рогатого скота или овец, благоухающие огороды и богатые сады и виноградники придавали прелесть всей картине с каждым шагом путешественника вперед. Не было недостатка и в других приятных подробностях в картине. Лошадь была еще неизвестна в Египте, но многочисленные и часто прекрасные ослы заменяли ее для всяких мирных целей. Население (теперь смешанной крови, но первоначально азиатского происхождения, именно ветвь тех самых кушитов, которые основали и Вавилонское царство) было спокойного и благодушного характера, хотя высокосановные вельможи и жрецы смотрели на более бедные классы с нескрываемым презрением. В общем страна наслаждалась счастливой жизнью. Гостеприимство было одним из священных обычаев страны, и если весь день проводился в трудах, то вечера обыкновенно проводились в песнях и плясках, под звуки труб и арф. Обычная одежда состояла из полотна, разноцветного для народа вообще, но совершенно белого для жрецов; причем более знатные женщины одевались часто в столь тонкие и прозрачные одежды, что это не всегда могло мириться с скромностью. Охотники любили заниматься охотой с собаками на крокодилов или гиппопотамов; птицеловы имели особенно дрессированных кошек для охоты на птиц в камышах по берегам каналов и Нила, по водам которого скользило множество судов – от легкого челнока и тяжелой барки, нагруженной камнями для общественных построек или всевозможной провизией, до великолепных яхт знати или самого фараона. Неограниченный правитель (фараон) принимал от своего народа божеские почести, как прямой потомок богов. Науки и искусства процветали, и имелась уже значительная литература по разным отраслям знаний и особенно по анатомии и медицине. В больших богатых столицах и городах возвышались многочисленные храмы и обелиски, обложенные полированным гранитом, и повсюду можно было видеть множество сфинксов и всевозможных статуй и идолов – из камня, золота, серебра, бронзы и слоновой кости. Богатейшие изукрашенным живописью и скульптурой гробницы с покоившимися в них набальзамированными покойниками (мумиями) представляли собою целые города мертвых, и кругом кипела самая бойкая общественная жизнь. Фараонов дворец в Мемфисе кишел всевозможными жрецами и волхвами, состоявшими в качестве приближенных советников фараона. Знатные вельможи жили в великолепных домах, наполненных всякою челядью, всевозможными слугами и рабами, и вся окружающая жизнь свидетельствовала о том, что Египет по справедливости заслужил название страны чудес.

Все это, несомненно, должно было не мало поразить Аврама (хотя он и видел нечто подобное на своей родине в Халдее); но он, однако, уже раньше наслышался о Египте и даже отчасти был знаком с характером правления и нравами страны. Ему известно было, что египтяне, имея весьма высокие начала нравственности в литературе, в то же время в жизни оказывались народом чрезвычайно чувственным и преданным всевозможным порокам. Чувственность, роскошь и пьянство были обычными явлениями в этой стране. Сам царь имел множество жен, и прекраснейшие девицы отовсюду доставлялись постоянно в его гарем.

Окружающее его сановники друг перед другом старались выслужиться пред фараоном, обращая его внимание на прекраснейших женщин, и примером этого может служить рассказ, сохранившийся в так называемом Папирусе Орбини.¹³⁴ В этом повествовании рассказывается, как вид одного случайно замеченного локона волос приводит к заключению, что владетельница его должна быть «дочерью бога» и может быть достойною внимания фараона, вследствие чего она и приведена была в царский гарем. Зная такие обычаи страны, Аврам, вступая в нее, нашел нужным принять некоторые предосторожности. С этою целью он согласился с Сарой, чтобы она выдавала себя только за сестру его, так как иначе, в случае если она понравится фараону, египтяне убьют ее мужа, что и действительно случалось, как показывают памятники древнего Египта. Этому опасению отнюдь не противоречит то обстоятельство, что Саре в то время было уже более 60 лет от роду, так как известны примеры, когда женщины сохраняли свою красоту до весьма преклонных лет. К тому же Сара не была ослаблена муками деторождения или истощена заботливостью о детях. Ее красота могла вполне сохраниться до этого времени, так как она жила до 127 лет и в 90 лет еще способна была сделаться матерью Исаака¹³⁵. Что Сара была женщина необычайной красоты, это понятно само собою; опасение Аврама при приближении к распущенному двору египетскому имело таким образом все основания. В одном Папирусе, находящемся в Берлине, рассказывается история, в высшей степени похожая на этот случай в жизни Аврама. В нем рассказывается, как у одного рабочего надзиратель отнял осла, и ему пришлось приносить жалобу начальнику Меруитенсу который наконец доводит это дело до царя, фараона одиннадцатой династии и таким образом приблизительно того самого времени, когда Аврам переселился в Египет. Сделав допрос рабочему, царь говорит: «он не отвечает ни на что сказанное ему, пусть будет сделан для нас писанный доклад и мы рассмотрим дело. Жена же его и дети будут принадлежать царю; строго стеречь его и снабжать его пищей». Жена и дети рабочего таким образом сделались царскою собственностью, а придворные стали заботиться о содержании мужа¹³⁶.

Чего Аврам опасался, то именно и случилось. Всякие новые пришельцы, как было в обычае у египтян, сразу же приводились во дворец царя. На самой границе жили особые чиновники, на обязанности которых было следить за всеми подобными событиями, и до нас дошли некоторые из отношений, сделанных этими чиновниками при подобных обстоятельствах. До нас дошла одна писанная копия, содержащая в себе формальное разрешение одному пастушескому племени поселиться в северной Дельте (во времена фараона Менефты). Из нее видно, что чужеземцы всегда приводимы были лично к царю для того, чтобы получить соизволение остаться в стране, и в случае отказа в этом, они немедленно же препровождались обратно за границу. В скалистых гробницах, высеченных в крутом холме на восточной стороне Нила, на полпути между Мемфисом и Фивами, в деревне Бени-Гассан (сынов Гассана), древнего арабского племени, давно поселившегося на этом месте, мы имеем затем поразительную картину приема со стороны высокого сановника представителей одного семитического племени, совершенно похожего на племя Аврама и именно из времени патриарха. Это именно племя Аму или семитских чужеземцев, которые были номадами, подобно евреем, и прибыли в Египет с женами и детьми, всеми своими животными, а также и домочадцами и даже оружием, служащим, очевидно, доказательством их политической независимости. Подробности картины дают нам возможность лучше уяснить и обстоятельства появления Аврама пред фараоном. Придворный писец вводит во дворец начальника племени, одетого в мешкообразный плащ, доходящий до колен и состоящей из красных, белых и зеленых цветов, затейливо отороченный всевозможными украшениями. Как он, так и его ближайший спутник, сняли свои сандалии. Начальник ведет с собою каменного козла, в качестве подарка, при поднесении его кланяется с распростертыми руками, а стоящий рядом с ним держит антилопу за ошейник и за рога. Третий, следующий за ними, одет только в юбке. Следующие четыре человека одеты в длинные узкие рубахи, приспособленные к жаркому климату: двое из них в белой, двое других – в красной, белой и голубой с самыми изысканными узорами. Все четверо держат в руках свое оружие: копья и лук вместе с особым оружием из гнутого дерева, похожим на австралийский бумеранг для метания, или быть может изогнутой палкой, еще и теперь употребляемой арабами при управлении верблюдами. Позади их идет осел, навьюченный коробами, наполненными частью быть может светлыми цветными материями, которыми славился Ханаан, но отчасти также и детьми, двое из которых высовывают из них свои головы. Далее следуют четыре женщины без всяких покрывал, в плотно стянутой сорочке, которая и до сих пор служит единственной одеждой арабских девиц, причем одна сторона поддерживается надплечной застежкой, а руки и другое плечо совершенно голы. На ногах у них красные башмаки, отороченные наверху белым. Все фигуры с открытыми головами, но все с обильными волосами, причем волоса женщин подвязаны вокруг головы лентой. Впереди их идет мальчик с копьем, в короткой рубашке, а позади их второй осел везущий копье и по-видимому щит; процессия заключается двумя мужчинами, из которых первый играет на большом струнном инструменте, держа его пред собою, а другой несет в руках лук с колчаном и дубину; единственное их одеяние состоит из своего рода отороченной и всячески украшенной юбки, доходящей от талии до колен¹³⁷

Когда придворные сановники узнали о прибытии в Египет знатного начальника племени с своей прекрасной сестрой, то тотчас же обратили на нее внимание фараона, и Сара была взята во дворец с целью устроить почетную свадьбу в должное время. Ее мнимому шурину, с целью обеспечить его согласие в этом деле и в виде уплаты за невесту, даны были хорошие подарки, как это было согласно с обычаями страны. Аврам был одарен, между прочим, «мелким и крупным скотом, и ослами, и рабами, и рабынями, и лошаками, и верблюдами». Критики утверждали¹³⁸, что некоторые из упоминаемых здесь среди подарков животных не были еще известны в то время в Египте, но новейшие исследования вполне доказали точность библейского повествования. В этом перечислении обращает на себя внимание отсутствие лошади; помимо того, что лошадь могла быть мало полезна патриарху, она не была туземного происхождения в Египте и, по всей вероятности, еще совсем неизвестна была там, так как введена была впервые только гиксами после Аврама. Что касается других упоминаемых животных, то они часто изображаются на памятниках. В гробнице, рядом с великой пирамидой, есть изображение вместе с надписью, гласящею, что лежащий в этой гробнице покойник имел не менее 2235 обыкновенных овец и коз и 973 высшего рода, всего 3208 голов. Рогатый скот в Египте разводился в огромном количестве; кости его находимы были на значительной глубине в Дельте, а памятники показывают, что уже в самые древние времена жители пользовались им так же, как и в настоящее время. В одной надписи от двенадцатой династии чиновник, по имени Амени, гордо заявляет, что он собрал в округе Сагу, в котором он состоял начальником, стадо в 3000 волов с телятами и телицами. Вол был самым обыкновенным животным, употреблявшимся для пашни, и молочное производство занимало весьма значительное место в пище египтян и в их религиозных церемониях. Диодор рассказывает, что в его время 360 чаш ежедневно наполнялись молоком, в качестве жертвоприношения, жрецами, совершавшими мистерии Озириса. В позднейшие время были особые должностные лица, которые имели надзор за волами и телицами, принадлежавшими богу Аммону. Писец Анна, гробница которого открыта была в Курне, имел на своей обязанности, как гласит его эпитафия, продавать молочные продукты от этого скота. Существование многочисленных ослов в Египте доказывается изображением Бени-Гассан и еще более древними гробницами близ пирамид, на которых изображаются целые стада ослов. Богатые люди гордо заявляют в своих эпитафиях о том, что они владели ими целыми тысячами. В позднейшее время бог Сет, которому был посвящен осел, правда, считался злым богом, вследствие чего и посвященное ему животное сделалось «мерзостью для египтян»; но даже и после того осел еще находился в большом употреблении при езде и перенесении тяжестей, хотя и посвящался Сету чрез сбрасывание его с вершины скалы. Ко времени прибытия Аврама в Египет, он был предметом немалого почтения, как еще и теперь в Африке, где, как говорит Бекер, название ослом считается скорее комплиментом, чем обидой, так как самое животное это считалось благородным и бывает довольно смышленым в этих странах. Упоминание о верблюдах в качестве подарка Авраму враждебные критики издавна считали доказательством позднейшего происхождения этой части книги Бытия; но новейшие исследования с достаточностью показывают, что животное это было известно с самых ранних веков в Египте. Хотя, правда, и не встречается изображений его на памятниках, но это вероятно происходило вследствие одного из тех многочисленных законов, по которому художники этих времен ограничивались в своих изображениях известными фигурами, начертывавшимися по определенным правилам. Петухи и куры, которых было чрезвычайно много по берегам Нила с самых древних времен и которые приносились даже в жертву богу Анубису, по той же самой причине нигде не встречаются в изображениях на памятниках. Но во всяком случае несомненно, что египтяне были уже вполне знакомы с верблюдами, так как они издавна употреблялись на Синайском полуострове, находившемся в это время под властью Египта.

Одарив так Аврама, фараон думал, что он сделал с своей стороны все, что было необходимо для обеспечения Сары для своего гарема, и он действительно хотел было сделать ее своей женой (Быт. 12:19). Но Господь явился в этом отношении покровителем Аврама. Предназначенная матерь избранного рода не должна была подвергнуться такой несправедливости. Дом фараонов поразила таинственная болезнь и воспрепятствовала предполагавшемуся браку. Устрашенный этим обстоятельством, царь, по свидетельству И. Флавия, спросил жрецов о причине постигшей его язвы, и последние объяснили ему, что он поражен ею за то, что намеревался жениться на замужней уже женщине. Встревоженный таким открытием, он призвал Сару и узнал от нее о действительном ее отношении к Авраму. При этом фараон проявил чрезвычайную мягкость, так как нисколько не думал отомстить за обман, который чуть не заставил его совершить тяжкое преступление. Призвав Аврама, фараон сказал ему: «что ты это сделал со мною? Для чего не сказал мне, что она жена твоя? Для чего ты сказал: она сестра моя? И я взял было ее себе в жены. И теперь вот, жена твоя; возьми ее, и пойди». При этом он даже не потребовал от Аврама назад данных ему подарков, но так как голод в Ханаане уже прошел, то фараон просто велел выпроводить его за пределы страны, дав в то же время слугам своим поручение оказывать ему всякое содействие в путешествии и проводить его.

Как продолжительно было пребывание Аврама в Египте, неизвестно, но, по всей вероятности, не долее нескольких месяцев. Вследствие посещения Египта Аврам сделался «очень богат скотом, и серебром, и золотом». Эти металлы были хорошо известны египтянам его времени, но еще были мало в ходу в Палестине. Серебряные рудники Египта в восточной пустыне обогащали страну как серебром, так и золотом, причем вместе с тем источниками их служила и дань из Эфиопии, центральной Африки и других стран. Употребление серебра даже раньше Аврама доказывается короной фараона двенадцатой династии, сохраняющейся теперь в Лейдене. Она сделана из золота и серебра и состоит из широкой пластины, составленной из обоих этих металлов, причем менее драгоценный прикрывается более дорогим. Во времена девятнадцатой династии золото употреблялось для всевозможных украшений, как это можно видеть на картинах гробниц Бени-Гассана. Аменемат I имел дворец, который был богато вызолочен повсюду, украшен арками из лапис-лазури, и стены его отделаны были драгоценными камнями и бронзой. К концу древнего периода Египта, даже гробницы обыкновенно золотились. Промывкой золота египтяне занимались в Нубии в царствование Аменемата I, а рудники меди и ртути разрабатывались на Синайском полуострове с самых ранних времен, так что и тогда уже упоминается о «надзирателях золотой сокровищницы». В позднейшее время, именно в царствование Рамзеса III, как показывает одна картина в храме Мединет-Абу, богатство фараонов было огромным. Изображаемая на ней сокровищница переполнена массою золота и серебра в мешках, кувшинах или кучах, причем более дешевые металлы лежат кругом в больших массах, подобно простому строительному камню. Если к этому прибавить золотые колесницы, золотые кресла и подножные скамейки, золоченые двери и колонны, сосуды из золота и общую позолоту комнат во дворцах фараонов новейшего периода истории, то царское богатство с достаточностью оправдывает слова одного из фараонов слуге, которому он хотел оказать особенную честь, что «он будет носить золото вокруг своей шеи, на спине, на ногах за то, что верно служил царю во всем».¹³⁹

По свидетельству И. Флавия, Аврам ходил в Египет не только для прокормления в этой стране, но и для исследования египетской религии и для беседы с жрецами касательно Бога, которому они веровали, и в случае, если бы нашел их верование неразумным, то имел в виду научить их более возвышенной религии. Когда, по его исследованию, оказалось, что туземные верования были совершенно пустые и ни на чем не основанные, то он пользовался всяким случаем для доказательства превосходства своей собственной веры, и ясностью своих доводов и убедительностью своей речи приобрел славу ученого философа, и был почитаем как чудо мудрости и святости. Иудейской историк к этому прибавляет, что он научил египтян знанию звезд и арифметике, чему он сам научился в Халдее. Но это последнее сказание явно выдает свою апокрифичность, так как египтяне издавна славились своими познаниями в астрономии и математике.

Не имея больше возможности оставаться в Египте, Аврам, вместе с своим племянником Лотом, тихо двинулся опять назад к Ханаану чрез возвышенность Негеба или южной страны, которая в то время была гораздо плодороднее, чем теперь, и направился к своему прежнему стану между Вефилем и Гаем. Подобные передвижения племен имели один и тот же характер во все времена, и отсюда легко составить представление об этом путешествии Аврама и Лота по описанию передвижения одного арабского племени. «Мы оказались, пишет Лейярд, среди широко раскинувшихся стад овец и верблюдов. Насколько мог хватать глаз, направо, налево и впереди все представляло ту же самую движущуюся массу. Тут тянулись длинные обозы волов и лошаков, нагруженных черными палатками, огромными котлами и разнородными коврами. Престарелые женщины и мужчины, неспособные уже ходить пешком, были навьючены на животных вместе с домашними принадлежностями. Дети, запрятанные в мешки при седлах, высовывали свои маленькие головы чрез узкие отверстия, уравновешиваясь на спине животного козлятами или ягнятами, привязанными с противоположной стороны. Затем молодые девицы, одетые только в узкую арабскую рубашку, которая скорее обнаруживала, чем скрывала их красивые формы; матери с своими детьми на плечах; мальчики, погонщики стад ягнят; всадники, гарцевавшие с своими длинными копьями по равнинам обширных степей; погонщики верблюдов, вооруженные короткими крючкообразными палками и ведущие в поводьях своих породистых скакунов; жеребята, прыгающие среди стад; высокородовитые женщины, сидевшие под покровом огромных крыльев, свешивавшихся подобно бабочке с обеих сторон верблюжьего горба, и не менее разноцветно и пышно разодетые, – такова была пестрая масса, чрез которую нам приходилось двигаться в течете нескольких часов». Стоить только вычеркнуть из этого описания лошадей и пред нами во всей полноте будет картина путешествия Аврама.

О возвращении из Египта, Аврам поселился в окрестностях Вефиля, где он возобновил свое богослужение, «призывая Господа». Обладая полным благосостоянием, Аврам думал на время найти здесь покой. Но случилось не так. Что Христос сказал своим последователям, то истинно и по отношению ко всем слугам Божиим: «в мире вы будете иметь скорбь»; это именно и пришлось испытать на себе лично великому патриарху. Поводом к этому послужило самое благосостояние, которым Бог наделил его. Стада Аврама и его племянника были теперь уже так велики, что им стало не доставать пастбищ, и пастухи того и другого начали заводить из-за пастбищ споры и ссоры между собой. Этому еще более содействовало то, что самая страна не была их собственностью, а занята была хананеями и ферезеями (Быт. 13:7), причем первые жили в укрепленных городах, а последние обитали в лесах, горах и деревнях. Споры пастухов естественно скоро привлекли к этому делу и самих владельцев стад, причем оказалось, что Лот к этому спору примешивал и явное желание освободиться от влияния своего дяди. Это было новое испытание веры Аврама, и он не посрамил ее. Чтобы покончить с этим спором, Аврам сказал Лоту: «да не будет раздора между мною и тобою, и между пастухами моими и пастухами твоими: ибо мы родственники. Не вся ли земля пред тобою? Отделись же от меня. Если ты налево, то я направо; а если ты направо, то я налево». Лот воспользовался этим великодушным предложением своего дяди и избрал себе лучшую часть пастбищ, взяв всю богатейшую окрестность Иорданскую, – страну, которая, «вся до Сигора, орошалась водою, как сад Господень, как земля Египетская». Сам Аврам, веруя в лучшее обетование, остался на скудных пастбищах Вефиля.

Черты местности дают нам возможность определить самое место, где совершился этот благородный примерь самоотвержения со стороны великого патриарха. Аврам, видимо, построил свой жертвенник на вершине «горы к востоку от Вефиля», где тогда стоял он вместе с Лотом, и с которой вся окружающая местность, подобно карте, расстилалась пред ними. Теперь окружающая местность представляет собою лишь ряд темно-коричневых и округленных известняковых скал, вздымающихся обнаженными холмами, без всякой древесной растительности на них; но в то время она, вероятно, представляла прекрасные аллеи с открытыми пастбищами, затеняемыми лесистыми склонами, уходящими в далекую синеву во всех направлениях. Но богатейшее место страны, именно окрестность Иорданская, лежала к востоку и была как-бы у самых ног их, там именно, где глубокая ложбина реки переходить в открытую долину, пред тем, как ее воды окончательно теряются в том озере, что теперь называется Мертвым морем. Если Содом и Гоморра лежали в этой северной части, то они, несомненно, виднелись из своей богатой зелени; растительность, следы которой остаются еще и теперь, некогда привлекала взоры всякого, кто только смотрел с холмов на окрестности Вефиля. Обильные воды, которые еще и теперь стремятся с высокой западной равнины, еще и в настоящее время поддерживают здесь богатую растительность. Но употребляемые, как это было в древности, с целью орошения во всех направлениях, источники эти делали всю окрестность истинным садом Господним, как-бы частью благословенной Египетской страны, которую Аврам и Лот только что оставили с ее богатейшими пастбищами и полями. Красота местности не ограничивалась ее естественными свойствами: на большом тракте восточной торговли лежали Иорданские города и обещали проницательному взгляду Лота богатый рынок для сбыта произведений от его стад, равно как и предметы роскоши и всевозможных житейских удобств. Более преданный миру, чем Аврам, он избрал эту именно соблазнительную страну, забывая, что внешнее преимущество может оказаться слишком дорогим, если с ним связывается несправедливость нравственная или духовная. Избирая эту богатую долину, а вместе с нею и развращенную цивилизацию, до ужасной пышности развившуюся среди искушений и под влиянием теплого расслабляющего климата, он обратил свое лицо в ту сторону, где пред ним расстилался этот земной рай, лежавший на 1300 футов ниже уровня Средиземного моря, и, получив соизволение своего дяди, раскинул свою палатку у ворот Содома.

Аврам с своей стороны, как сказано выше, остался на более скудных пастбищах Вефиля, и за эту веру, соединенную с самоотвержением, Господь наградил его третьим обетованием: «возведи очи свои, сказал ему явившийся Господь, и с места, на котором ты теперь, посмотри к северу, и к югу, и к востоку, и к западу. Ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему на веки. И сделаю потомство твое, как песок земной; если кто может сосчитать песок земной, то и потомство твое сочтено будет. Встань, пройди по земле сей в долготу и ширину ее: ибо Я тебе дал ее (и потомству твоему) навсегда». Аврам двинул свой шатер и поселился у дубравы Мамре в Хевроне. Это было третье место стоянки Аврама в земле обетованной, и оно сделалось обычным местом пребывания его там. Точное место его стоянки быть может обозначается теми развалинами древней загороди, упоминаемой у И. Флавия, которая еще и теперь видна к северу от Хеврона. «Там», говорит иудейский историк, «стоял теревинф, под которым патриарх принимал ангелов»; дуб этот, по своей древности, ровесник, как тогда предполагалось, самому миру. Он, будто бы, сожжен был уже в XVII столетии по Р. X., прослужив в течение целых тысячелетий предметом высокого почтения. Здесь наконец Аврам мог спокойно отдохнуть, как-бы у себя дома, в прекрасной долине, изобилующей источниками и теревинфовыми рощами, наслаждаясь прохладой превосходного климата, так как самая местность лежит почти на 3000 футов над поверхностью моря. Если Лот наслаждался тропической роскошью Содома, то на долю Аврама выпал освежающий воздух холмов, склоны которых покрыты были группами седых маслин и живописно перемешаны были рощами из помгранатов, смоковниц, абрикосов и миндальных дерев, причем кругом расстилались волнующиеся нивы пшеницы и ячменя, прерываемые зелеными садами и виноградниками, столь знаменитыми, что, по верованию иудеев, виноград на этих плодородных склонах впервые насажден был рукою самого Бога. Его стаду затем стоило только передвинуться до ближайших высот за пределы этого мирного убежища, чтобы на окружающих его возвышенностях находить для себя необозримые пастбища.

Между тем Лот, отделившись от своего дяди Аврама, поселился в нижней части долины Иорданской, которая в то время занята была пятью богатыми городами. Города эти – Содом, Гоморра, Севоим, Адма и Бела (или Сигор) составляли союз пятиградия; каждый из них имел своего особого царя, но во главе их стоял царь Содомский. Население этих городов отличалось возмутительным растлением нравов и порочностью, омерзительными и противоестественными пороками. Но Лот мало обращал на это внимания, так как исключительно руководился житейскими побуждениями, заботясь об обеспечении себя всеми житейскими удобствами. Сначала, быть может, он намеревался, насколько возможно, держаться прежней пастушеской жизни, вследствие чего и поставил свою палатку вблизи Содома. Но на этом решении он не остановился надолго. Прелести городской жизни оказались слишком сильными для его слабого характера. Мало-по-малу он оставил пастушескую жизнь, поселился в этом нечестивом городе, сделался жителем Содома и настолько поддался влиянию этой жизни, что даже и своих дочерей повыдал за содомитян. Ревность, с которою он некогда следовал примеру и руководству своего дяди, значительно ослабела; человек, который некогда оставил свою родину и свою страну для того, чтобы свободно и спокойно служить своему истинному Богу, теперь ограничивался бесплодным протестом против идолослужения и нечестия своих соседей и думал, что он исполнял свою обязанность, воздерживаясь только от подражания их порокам и сохраняя свою веру в Иегову.

Содом, главный из этих городов, равно как и другие союзные с ним города, обязан был своим основанием племени Хамову, – тому самому, которое воздвигало башни вавилонские, храмы и пирамиды египетские и оказалось столь ожесточенным врагом израильтян в последующее время. До какой высоты просвещения и цивилизации достигли они в это время, определить невозможно, так как у нас не имеется памятников или остатков, по которым можно бы было судить о их благосостоянии; но мы знаем, что они пользовались чрезвычайным довольством, находились в стране необыкновенно плодородной и на большой торговой дороге между Египтом и Востоком. Вследствие этого жители сделались чрезвычайно богатыми и жили роскошно; они давно уже потеряли веру в единого истинного Бога с ее ограничивающим влиянием и поклонялись божествам, служение которым состояло в гнусном поощрении человеческих страстей и похотей. Расслабляющее влияние тропического климата, в котором они жили, еще более содействовало проникновенно в среду этих жителей испорченности и порочности. Их цивилизация не возвышала их до истинного просвещения и утонченности, но, вся состояла в наиболее удобном и полном чувственном наслаждении. «Вот», говорит Господь чрез пророка Иезекииля, «в чем было беззаконие Содомы, сестры твоей и дочерей ее: в гордости, пресыщении и праздности, и она руки бедного и нищего не поддерживала. И возгордились они, и делали мерзости пред лицом Моим, и увидав это, Я отверг их» (16:49, 50). Противоестественный порок, которым особенно отличался Содом, был признаком крайнего нравственного падения, и народ, среди которого преобладал такой порок, очевидно пал уже до такой бездны зла, что по необходимости должен был подлежать разрушении, и он вскоре получил весьма страшное предостережение, именно в виде тяжкого бедствия, постигшего как весь город, так и поселившегося в нем Лота¹⁴⁰.

За четырнадцать лет до этого времени, именно, когда Аврам был еще в Халдее, цари востока, под предводительством Кедорлаомера, царя Еламского, сделали нашествие на Сирию и, среди других завоеваний, подчинили себе также жителей Содомского пятиградия. Елам был страною к востоку от Вавилонии, обнимал то, что известно под названием Сузганы, и лежал частью в горах и частью в равнине. Он населен был туранским племенем, совершенно отличным по характеру от вавилонян, с которыми оно находилось в постоянных войнах. Сама Вавилония была раздроблена на отдельные княжества и неспособна была противиться внешнему нашествию; отсюда не раз случалось, что еламитяне брали верх и на время даже властвовали над всею страною. Ассирийский монарх Ассурбанипал, отождествляемый с Сарданапалом, рассказывает в одной из своих надписей, как за 1635 лет до его времени, т.е. около 2280 года до Р. Хр., царь Еламский, по имени Курдур-Нанхунди, сделал нашествие на Вавилонию и увез с собою образ богини Нана, которой поклонялись там. В течение многих лет после этого еламитяне удерживали за собою господство, и Кедорлаомер, вероятно, был потомком Курдур-Нанхунди и повелителем вавилонских царей, упоминаемых вместе с ним (Быт. 14:1). Уже отсюда видно, что это повествование бытописателя, которое доселе подвергалось всевозможным критическим сомнениям со стороны рационалистов, находит блестящее подтверждение в новейших изысканиях и показывает, что оно составлено по несомненным документам¹⁴¹. Самые имена этих царей, союзников Кедорлаомера, очевидно заимствованы из точных записей в национальных летописях. Первым упоминается Амрафел, царь Сеннаара или южной Вавилонии; греческий перевод называет его Амарфелом, и имя его, хотя и не находящее себе тождественного соответствия в надписях, содержит, по мнению профессора Сейса, весьма сходный элемент с именем упоминаемого на памятниках царя по имени Амар-Аку. Первенство дается ему как представителю великого царства, основанного Нимродом, от которого некоторые писатели считают его четвертым преемником. Затем упоминается Ариох, царь Елласарский. Елласар есть Ларса, город на восточном берегу Евфрата, немного к юго-востоку от Ереха или Шарки, и теперь известен под назвнием курганов Сенкере. Ариох управлял тою частью южной Халдеи, которая не входила в царство Амрафела. Имя Ариох встречается в качестве имени одного вавилонянина в Дан. 2:14. Не без основания предполагают, что это одно и то же лицо с аккадийцем Эри-Аку, «служителем лунного бога», который в надписи, найденной в Мугейре и находящейся теперь в Британском музее, называет себя сыном Курдур-Мабугса, «царя Еламского» и «отца запада», т.е. Сирии. Кудур и Эри равнозначащие термины, означавшие «служитель», причем первый есть слово еламитское, а последний – слово аккадийское. Кудур, по-видимому, служил составною частью многих еламитских имен, и библейский Кедорлаомер (или по 70 Ходорлогомор) в действительности есть Кудур-Лагамар, «служитель Лагамара», еламитского божества, подобно тому, как Кудур-Мабук означает «служителя богини Мабук». Очень возможно, что Кедорлаомер и Кудур-Мабук были братья, и что Ариох был назначен первым из них в качестве вассального царя над Сумиром, т.е. южной Вавилонией. Четвертый из союзных царей называется Фидалом, царем Гоимским. Еврейское слово Гоим здесь, по-видимому, тождественно с словом Готим, означающим полосу земли к северу от Вавилонии, простирающуюся до гор Курдистана и заключающую в своих пределах то, что впоследствии было царством Ассирийским. Жители этой страны часто упоминаются в ассирийских надписях под именем Гути или Кути, видал, в греческом переводе 70 называемый Фаргалом или Фалга, находит соответствие в аккадийском слове Кар-Гал «великий судия», или Тур-Гал «могущественный юноша». В виду таких поразительных совпадений, относить все это повествование в область мифа или иносказания, как это делают некоторые немецкие критики, значит явно отрицать исторические факты и не соглашаться с выводами, совершенно достаточными для убеждения всякого непредубежденного ума. В этом вторжении с востока нет ничего беспримерного. Аккадийские народы не в первый раз уже вторгались с оружием в руках в страны заходящего солнца. Задолго раньше этого Саргон I и его сын Нарамсим делали нашествие в Сирию; там они встретили значительный отпор, но им все-таки удалось проникнуть до Средиземного моря, где они оставили по себе вырезанные плиты на берегу. Они даже переправлялись чрез море до острова Кипра. Кудур-Мабук называется между прочим «отцом западной страны», и это выражение означает, что он властвовал над Ханааном. Ни вавилоняне, ни ассирияне никогда не придавали имени Ханаана этой стране; для них это «западная» или «задняя» страна, а мы знаем, что этот термин включал Тир, Сидон и Самарию, Едом и Филистию, страну, тянувшуюся до Средиземного моря. Во время одного из этих нашествий Кедорлаомер и утвердил свою власть в равнине Иорданской и поддерживал ее в течение двенадцати лет. Целью его несомненно было держать открытым путь в соперничествующее царство египетское, большая дорога в которое лежала чрез Арабу в соседстве этого пятиградия. Для еламитских победителей было весьма важно, чтобы эти маленькие царства вдоль большой дороги признавали над собою их власть. Были ли эти пять городов расположены на север или на юг от Мертвого моря, – в точности неизвестно; но во всяком случае они лежали на пути шествия войск из Дамаска к Египту, и в их власти было препятствовать или содействовать проходившим их пределы войскам.

Когда Лот поселился в этой долине, содомитяне еще признавали над собою главенство Еламского монарха. Но на тринадцатом году своего подчинения пять царей этих городов заключив между собою взаимный союз, возмутились и отказались платить обычную дань. Следствием этого было то, что Кедорлаомер, с тремя упомянутыми союзными царями, двинулся для их усмирения и наказания. Отправившись обычным путем от Евфрата в Сирию, он и его союзники прежде всего напали на рефаимов в Васане (Быт. 14:5), на одно из первобытных племен страны, столица которых Аштеров находилась верстах в шести от Едреи. Поворотив оттуда на юг, они напали на зузимов, живших между Арноном и Иавоком, и на эмимов, живших в Кириафаиме. Вслед затем оружию их подпали хорреи или жители пещер Петры и горы Сеира; направившись затем к северу около Кадеса, они сделали нашествие на страну амаликитян и амморреев и тогда уже двинулись к городам Иорданской долины для совершения над ними наказания. Для защиты городов царь Содомский выступил против них в союзе с четырьмя царями других городов долины. Войска враждебных сторон встретились в долине Сиддим, изобилующей множеством смоляных ям. Один новейший путешественник обратил внимание на арабское слово Сиддт, которое жители Иорданской долины прилагают к скалам или мергелевым глыбам, существующим по соседству. По более древнему объяснению, Сиддим есть множественное число еврейского слова саде – «равнина». Эту местность они выбрали для своего лагеря в надежде, что смоляные ямы, служа для них защитой, послужат своего рода западней для неприятеля, кавалерия и колесницы которого могли находить сильное для себя препятствие в таких особенностях этой местности. Но их надежда потерпела полное крушение. Преданные роскоши и расслабляющим порокам, жители Иорданской долины не могли выстоять против закаленных и искусных воинов Халдеи. Ямы, на которые они так полагались, послужили к их собственной гибели.

Лишь только была прорвана их боевая цепь, все пришло в страшное замешательство, и они были разбиты на голову. Войска их были обращены в бегство, цари Содомские и Гоморрские в страхе попадали в ямы и погибли, а остальные убежали в горы. Ямы эти в некоторых местах были весьма глубоки и существование их доказывается и теперь появлением плавающих масс смолы у южного угла Мертвого моря, водами которого покрыта теперь эта долина. В этой же местности существуют и особого рода болота, в которых часто гибнут животные. Воспользовавшись этою победою, победитель захватил все имущество Содома и Гоморры со всеми запасами их, и с большой добычей и множеством пленных отправился в обратный поход. Среди пленников оказался и Лот, который в это время жил в Содоме. Он сам выбрал этот город местом жительства для себя, и сам должен был нести последствия своего выбора; он разделял вместе с содомитянами удовольствия их города и вместе с ними должен был разделять постигшее их бедствие. Ему теперь угрожала страшная участь провести всю остальную часть своей жизни в тяжелом плене, но от этого он был избавлен своим великодушным и мужественным дядей Аврамом.

Захватив богатую добычу, победители отправились в обратный путь на свою родину, направляясь к северу по долине Иорданской. Аврам в это время жил еще у дуба Мамрийского, где и получил печальное известие об этом событии. Некоторые из оставшихся в живых, зная его заботливость о Лоте и признавая в нем главу могущественного племени, поспешили к нему с сообщением о несчастии. Это чрезвычайно поразило Аврама, но он не медлил ни одной минуты и тотчас же приступил к делу избавления своего племянника. Хотя он был и «еврей», т.е. переселенец из-за реки Евфрата, но у него все-таки не было недостатка в друзьях и союзниках в этом новом месте его жительства. В союзе с ним состояли три могущественных амморейских вождя, которых он теперь и призвал к себе на помощь. Как ни неприятно было ему, мирному патриарху, браться за военное дело и вмешиваться в мирские дела, здесь самые обстоятельства дела требовали его вмешательства, так как он считал своим долгом позаботиться об освобождении своего племянника Лота. Тотчас же он вооружил всех своих собственных слуг, родившихся в его доме, в количестве 318 человек, и вместе с своими союзниками пустился в погоню. Победители достигли уже окрестности Лаиса, впоследствии называвшегося Даном и в позднейшее время составлявшего самую северную границу царства Израильского, при одном из источников Иордана. Некоторые думают, не разумеется ли здесь Дан-Иаан в северной Перее, так как Лаис не стоял ни на одной из дорог из долины Сиддим по направлении к Дамаску. Но И. Флавий ясно говорит, что местность эта находилась при одном из источников Иордана, и бл. Иероним с своей стороны подтверждает это свидетельство. Место это может быть определено как по своим естественным особенностям, так и по своему теперешнему названию. Оно теперь называется Телл-эл-Кази, «холм судьи», причем Дан и Кади слова синонимически. Пониже места древнего города, окруженного густою рощей олеандров, находится скалистый бассейн, имеющий шагов 50 в ширину, в котором бьет чрезвычайно обильный фонтан, составляющей значительный поток уже при самом своем начале. Это считается третьим истоком реки. Главный исток находится в Байне. Исток в Дане называется Леддан, и самый малый и наиболее северный называется Гашбани в Гашбейзе, и они, соединяясь между собой в Шейх-Юсефе, верст на восемь ниже Дана, образуют реку Иордан, имеющую там футов 50 ширины. В этой местности и остановился станом Кедорлаомер с своим войском. Считая себя совершенно обеспеченным от преследования, он не принял даже никаких предосторожностей против нечаянного нападения. Выступить открыто против неприятеля в правильной битве, конечно, совершенно не входило в намерение Аврама. Целью его было избавить лишь своего племянника, а не приобретение военной славы. Вследствие этого он прибег к военной хитрости. Он разделил свой отряд на отдельные части и предположил напасть на неприятеля ночью. Он не выступал против главных сил неприятеля, но порешил напасть на них в отдельных пунктах, употребляя тактику Гедеона, когда он разделил свой маленький отряд в 300 человек на три части и неожиданно напал на мадианитян (Суд. 7:16), или план Саула, когда он приобрел великую славу победителя, разбив аммонитян (1Цар. 11:11). И вот, напав ночью на беспечно спавшего неприятеля с различных сторон его лагеря, Аврам привел его в крайнее замешательство, разбил его на голову и обратил в беспорядочное бегство. Освободив таким образом всех пленных вместе с Лотом, своим племянником, а также и все захваченное неприятелями имущество, он преследовал бегущих неприятелей далее горной цепи антиливанской до места, известного под названием Ховы, которую Евсевий Кесарийский отождествляет с деревней вблизи Дамаска, населенной евионитами. В то время на эту деревню указывали как на то именно место, где Аврам молился Богу по своем возвращении из преследования месопотамских царей; но вероятнее всего Хова находилась на полпути между Дамаском и Пальмирой, на прямой дороге на восток, где находится деревня, носящая это самое название. С большою добычею и освобожденными пленниками, Аврам возвратился в мире в долину Иорданекую.

Такой великий подвиг, принесший столь великое благодеяние жителям страны, не мог пройти без выражения особой признательности. Слава и влияние патриарха чрезвычайно возвысились от этого подвига, и благодарность народа выражалась всячески. Прежде всех вышел к нему навстречу царь Содомский, чтобы поздравить его с этим успехом и получить свою часть добычи из его рук. Место этой встречи называется «долиной Шаве, что ныне долина царская».

Это, вероятно, северная часть долины Кедронской, где теперь находятся «гробницы царские» и где бездетный Авессалом воздвиг себе памятник, чтобы не забыто было его имя¹⁴². Исполненные благодарности за мужественный подвиг Аврама, царь Содомский желал чем-нибудь отблагодарить его за великую услугу. Обращаясь к Авраму, он сказал ему: «отдай мне людей, а имение возьми себе». Это было обычное условие при таких обстоятельствах в восточных странах. Строго говоря, вся возвращенная добыча принадлежала освободителю, а не прежним ее владельцам; но теперь неуместно было настаивать на таком праве, да великодушный Аврам и не желал этого. Патриарх решительно отказался от этого предложения. Он вел войну не для своего обогащения и не для корысти; щедрый и великодушный, как всегда, чуждый всякой алчности, он торжественно отвечал царю содомскому: «поднимаю руку мою к Господу, Богу Всевышнему, что даже нитки и ремня от обуви не возьму из всего твоего, чтобы ты не сказал: я обогатил Аврама». Он не был какой-нибудь наемный воин, чтобы нуждаться в плате за свои военные подвиги. Притом, для него, как истинного поклонника единого Бога, было бы непристойно ставить себя в некоторые обязательные отношения к содомитянам и принять награду из их рук, оскверненных грехом. Все, на что он согласился, это именно принять некоторую часть провизии для своих рабов и союзников.

Другим царем, вышедшим встречать победоносного Аврама, был Мелхиседек, царь Салимский, и эта встреча сопровождалась в высшей степени замечательными обстоятельствами. Вокруг этой таинственной личности предание собрало множество различных сказаний. По словам бытописателя, Мелхиседек «вынес хлеб и вино; он был священник Бога Всевышнего, и благословил его и сказал: благословен Аврам от Бога Всевышнего, владыки неба и земли, и благословен Бог Всевышний, который предал врагов твоих в руки твои. Аврам дал ему десятую часть из всего». В этом повествовании представляется несколько затруднений, на который еще не дано более или менее удовлетворительного решения. Присутствие Милхиседека, «священника Бога Всевышнего» (Эл-Элион), среди языческого, как можно думать, населения Салима само по себе чрезвычайно поразительно. Появление его с жертвоприношением хлеба и вина является слишком неожиданным для нас уже потому, что мы привыкли видеть среди погруженного в идолопоклонство населения одного только Аврама в качестве носителя истинной веры. Но еще поразительнее становится эта встреча вследствие того, что сам Аврам занял, по сравнению с Мелхиседеком, низшее положение и принял от него благословение. Кто он такой, из какого племени или народа, – оставлено без всякого объяснения. Неожиданно появляется он на страницах библейской истории на один краткий момент, и затем его имя уже не встречается в течение тысячи лет, и оно вновь появляется только уже в книге Псалмов (Пс. 109); проходит еще тысяча лет, прежде чем опять имя его появляется в Послании к Евреем, так что с его именем связывается какая-то тайна, придающая особенный интерес и величие самой личности. Самое имя его И. Флавий объясняет в смысле «праведный царь», а ап. Павел в своем Послании к Евреем – в смысле «царь правды». Оно несомненно семитического характера, как и Авимелех, Адониседек, и некоторые предполагают, что оно означает «мой царь Седек», принимая последнее слово за одно из названий Бога. Но древнее толкование гораздо правдоподобнее. Место, в котором он был царем, составляет предмет спора. Обыкновенно под Салимом разумеют Иевус или Иерусалим; но высказывались и другие мнения. Бл. Иероним хотя и говорит в одном месте, что Салим был первоначальным именем Иерусалима, в котором Мелхиседек был царем, в другом месте ясно утверждает, что упоминаемый в книге Бытия Салим был не то же, что Иерусалим, но так назывался город вблизи Скифополя или Вефсана, где в его время еще показывались развалины дворца Мелхиседекова. Этот город действительно лежал на древнем пути из Дамаска в Египет, но он находился слишком далеко к северу, чтобы соответствовать данным повествования о встрече Мелхиседека с Аврамом, которая, по-видимому, произошла где-нибудь по близости к Иерусалиму. По другому предположению, Салим одно и то же с тем Салимом, близ Енона, где крестил Иоанн Предтеча (Ин. 3:23) и который отождествляется с деревней, изобилующей великолепными источниками и лежащей на противоположной стороне долины Наблуса или Сихема. На основании рассказа, приводимого Евсевием из Эвполема, заявляющего, что Аврам был торжественно угощаем в Аргаризине, некоторые доказывали, что встреча произошла на горе Гаризим, так как самое это название в действительности есть Гар-Гаризим. Но нельзя придавать особенной важности ни одному из этих противоположных мнений. Лучше всего следовать свидетельству И. Флавия и Таргумов и видеть в Салиме именно город Иерусалим, как говорит и псалмопевец: «и было в Салиме жилище его и пребывание его на Сионе» (Пс. 75:3). Если так, то здесь мы находим поразительное обстоятельство, что ветхозаветный прообраз Божественного Сына Давидова был царем в том именно городе, где царствовал сам Давид. Но если считать этот пункт вопроса решенным, то все-таки касательно самой личности и происхождения Мелхиседека существует столько различных мнений, что ничего нельзя сказать с безусловною определенностью. Некоторые еретики считали его Духом святым; Ориген и Дидим видели в нем ангела; иудеи, с целью объяснить его очевидное превосходство над Аврамом, отождествляли его с Симом, благочестивейшим из сыновей Ноя, который, согласно с их родословными, жил «до времен Исаака». Некоторые христиане, как в древнее, так и в более позднее время думали, что он был Сын Божий, явившийся в человеческом образе; но это само собой уничтожало бы его прообразовательный характер, на котором с такой настойчивостью останавливается ап. Павел в послании к Евреем. Он не мог быть прообразом самого себя, и нельзя было бы сказать, что он «уподоблялся Сыну Божию» (Евр. 7:3), если бы он был сам Сын Божий. Апостол также выразительно заявляет, что его родословная идет не из колена Левиина, и он никогда бы не мог назвать его «без отца и без матери», если бы он считал его именно Симом; и притом различие между священством Мелхиседека и Левия не было бы столь резким, чтобы можно было основывать на нем целую аргументацию. Нет никаких оснований сомневаться, что он был исторической личностью. Что касается его национальности, то из его семитического имени ничего еще нельзя выводить, так как это имя могло быть только еврейским переводом его первоначального имени. Он жил среди потомков Хама и видимо признавался начальником одного какого-либо из ханаанских племен. Если бы он был семитического происхождения, то едва ли бы он считался в столь резкой противоположности с Левием и иудейским священством; его священство не имело бы того независимого характера, который приписывается ему. Что касается того, что он был священником единого, истинного Бога, то монотеисты, несмотря на помрачение первобытной религии, отдельными личностями встречались и среди языческих народов, как в это, так и в более позднее время, каковыми были Иов в земле Уц и Валаам в Пефоре. Отсюда можно заключать, что он был того же самого происхождения, как и окружающие его жители, хотя и сохранял то откровение истинного Бога, которое перешло от Ноя к его непосредственным потомкам. В первый раз в Библии мы встречаемся здесь с часто употреблявшимся впоследствии термином «Бог Всевышний», священником которого называется Мелхиседек. Что под этим разумеется истинный Бог, это видно из того, что сам Аврам употребляет то же самое название вместе с священным именем Иеговы, когда он отвечал царю Содомскому: «поднимаю руку мою к Господу, Богу Всевышнему». Очень возможно, что Мелхиседек не знал имени Иегова; и вот почему он благословил Аврама именем Бога, как Владыки или Творца неба и земли, которого он знал только под этими свойствами. Аврам прибавляет к этому титул единого, единственно самосуществующего Божества. В священстве Мелхиседека было нечто более возвышенное, чем простое главенство над племенем, и сам Аврам признал превосходство его священства. «Видите, как велик тот, которому и Аврам патриарх дал десятину из лучших добыч своих. Получающие священство из сынов Левииных имеют заповедь брать по закону десятину с народа, то есть, с своих братьев, хотя и сии произошли от чресл Аврамовых. Но сей, не происходящий от рода их, получил десятину от Аврама, и благословил имевшего обетования. Без всякого же прекословия меньший благословляется большим» (Евр. 7:4–7). Но так как, «никто сам собою не приемлет чести священства, но призываемый Богом» (Евр. 5:4), то несомненно и Мелхиседек не был самозванным священником, но получил этот особый дар от Господа и совершал священное служение среди благочестивых последователей, собиравшихся вокруг него из среды языческого населения, над которым он царствовал, как царь в этом городе мира. Его священство налагало на него обязанность приносить жертвы и раздавать благословение, что он и совершил при встрече с Аврамом. Филон свидетельствует, что при этом случае он принес в жертву первые плоды добычи, но библейский историк говорит, что он принес вино и хлеб, следовательно принес их в качестве жертвы и сделал при этом возлияние по обычаю того времени. Хлеб и вино едва ли могли предназначаться для подкрепления воинов, так как в этом отношении они уже были снабжены всем необходимым из добычи; но после принесения определенной части Богу остальное было роздано им для потребления, как это и бывало в случае мирных приношений. Эти эмблемы даров Божиих человеку были также символами божественного благословения и должны были представлять собою, что этот великий благодетель населения заслужил лучших даров земли. Древние писатели единогласно видят в этом обстоятельстве прообраз установления св. таинства евхаристии, великую бескровную жертву, которую Христос, священник по чину Мелхиседекову, приносить за своих верных. В этом приношении плодов земли Авраму могло заключаться и видимое подтверждение обетования, что вся земля эта в будущем будет принадлежать ему. Что патриарх смиренно принял благословение от этого царственного священника, как низший, подчиняясь высшему, это совершенно согласно с его смирением и верой. Видя в Мелхиседеке веру, подобную собственной, и признавая в нем не просто главу племени, но великого священника, Аврам низко поклонился ему для принятия от него торжественного благословения и дал ему десятину из всей добычи, отнятой им у еламитян. Был ли это лишь естественный порыв благодарного человеческого сердца? В этом отношении не было еще каких-либо писанных установлений; но мы знаем, что Иаков в Вефиле (Быт. 28:22) посвящал десятину Богу; и обычай этот, как известно, сохранялся среди язычников в различных странах. Так, Крез советовал Киру требовать от своих персидских войск уплаты десятины Зевсу, что они считали справедливым и законным. Карфагеняне, по свидетельству Диодора Сицилийского, также посвящали десятину от всех своих доходов. Ксенофонт налагал на жителей земли, которою он обладал близ Скифа, обязанность платить десятины на содержание храма Артемиды. Вообще приношение десятой части имения Всемогущему Богу, по-видимому, было естественным законом, происхождение которого, как и происхождение жертвоприношений, теряется в тумане древности, так как позднейшие постановления Моисеева законодательства по этому предмету были лишь подтверждением издавна существовавшего обычая.

Общий характер Мелхиседека заставляет невольно видеть в нем замечательный прообраз Христа. Самое его имя и титул полны глубокого значения. «Царь правды» и «царь Салима», что означает «мир» – такие названия особенно идут к тому, который есть Господь правды и Князь мира. Мелхиседек был священник не из рода Ааронова, но совершенно особого племени; и он благословил Аврама, отца верующих, в котором должны были получить благословение все племена земные. Так и Христос есть единый, всемирный Первосвященник всех народов и всех веков, который принес Себя в жертву за всех, ходатайствует теперь о людях, и должность которого, как Ходатая и Заступника, простирается на весь род человеческий и на все века, и который благословляет народ Свой дарами любви и благодати. Мелхиседек, царь и священник, был выше Аврама, подобно Христу, который есть Царь царей, великий Первосвященник, так что по сравнению с Ним все другие священники суть только преходящие тени. Окруженный таинственным ореолом вечности, он стоит совершенно одиноко; у него нет ни предков, ни потомков; мы не знаем ни о его рождении, ни о его смерти; его священство и его жизнь, по-видимому, не имеют начала, равно как не приписывается им и конца. Так и Христос, как божественный Первосвященник, не имеет земного родства и служение Его бесконечно; по своей человеческой природе Он не имел земного отца; и Он един и тот же вчера, сегодня и во веки; Он был от начала, Он есть от вечности единый, бессмертный и живущий во веки веков. Таким образом, во всем своем характере, в своей должности, в самом способе своего появления на страницах священной истории, Мелхиседек представляет обильный материал для глубоких размышлений; и эти его свойства поистине делают его прообразом Христа, Первосвященника всего человечества.

Когда дано было обетование сына, Бог напомнил Авраму, насколько он был предметом Его особенного попечения с того времени, как поведено было ему оставить свою родину и идти в обетованную ему землю. Хотя Аврам и поверил словам Божиим, но у него невольно явился вопрос «Владыко Господи! почему мне узнать, что я буду владеть ею»? В вопросе этом не было какого-либо сомнения, а выражалось лишь недоумение естественного разума, поражавшегося несообразностью обетования с действительностью. Он хотел иметь какой-нибудь внешний знак, что то, что он слышал или видел, было действительностью, не сном или каким-либо призрачным видением, а формальным откровением, которое могло оставить в нем твердое убеждение и на последующее время. Гедеон также просил знамения в доказательство того, что Господь именно говорил с ним (Суд, 6:17, 36 и след.). Так и царю Езекии впоследствии дано было знамение в виде возвращения тени, что он получит чудесное исцеление от смертельной болезни (4Цар. 20:8). Бог снизошел и к просьбе Аврама и дал ему знамение. Он объявил ему, что Аврам отселе должен войти в особый союз с Господом, в завет с Иеговой, по которому сам Иегова впоследствии сделается царем имеющего произойти от Аврама народа, и этот народ вследствие этого будет пользоваться особенным Его попечением и руководительством. Но это высокое преимущество должно быть приобретено страданием. Аврама должны постигнуть различные испытания, от которых однако же его вера должна все более очищаться и укрепляться; происшедший от него народ должен будет пройти суровую школу жизни и в стране рабства, у иноплеменников, должен достигнуть предназначенного ему освящения. Им придется перенести всевозможные превратности, огорчения, угнетения, во время которых они научатся познавать ту божественную длань, которая руководит ими и выжидает времени для избавления и благословения их. И вот таким образом между Богом и патриархом заключен был формальный завет. Это уже не в первый раз устанавливался завет Бога с человеком; такой термин прилагается в Библии и к тому божественному обетованию, которое дано было Ною после потопа, что человеческий род уже никогда не будет подвергаться опять подобному бедствию. Но завет с Ноем имел общий характер и не сопровождался никакими особенными духовными благословениями. Теперь же Бог заключает завет с одним определенным человеком и его потомством, соглашаясь даровать ему особые великие преимущества на известных условиях. Сообразно с обычаем того времени, завет был подтвержден жертвоприношением. Патриарх должен был взять животных, которые были лучшими в его владении и впоследствии только и приносились в жертву по закону, именно телицу, козу и овна трехлетнего возраста, следовательно, в полном возрасте и силе. Самое число три имело несомненно особое значение. В св. Писании оно вообще является в качестве символа Бога и св. Троицы. Так, херувимы восклицают: «свят, свят, свят». Этих трех животных Аврам должен был разделить каждое на две половины и положить эти половины одну против другой; вместе с тем он должен был также взять горлицу и молодого голубя и без рассечения положить их один против другого, как это установлено было впоследствии Моисеевым законом (Лев. 1:17). Когда были сделаны все эти приготовления, договаривающиеся стороны должны были пройти между жертвами в знак того, что такая же судьба, какая постигла жертвенных животных, постигнет и всякого нарушителя завета. Обычай такого подтверждения договоров известен был и вообще в древности. В классической древности известны случаи, когда договаривающиеся смешивали свою кровь в подтверждение договора. Так, Геродот рассказывает, что когда аравитяне желали подтвердить какой-нибудь договор, третье лицо, стоящее между двумя договаривающимися, делало надрез на ладони рук обоих договаривающихся и, ваяв кусочек от одежды каждого из них, обмакивало его в кровь и помазывало ею семь, положенных посредине, камней, в то же время призывая богов. Он рассказывает также о скифах, лидийцах и мидянах, что по случаю заключения союза договаривающиеся резали себе тело и взаимно лизали себе раны или, смешивая кровь с вином, пили этот напиток. При совершении завета с Аврамом, не совершалось подобного пролития крови. Это оставлено было для будущего, когда, при дальнейшем развитии обетования, установлен был обряд обрезания; не было при этом и формального жертвоприношения, так как не было никакого всесожжения на жертвеннике или кропления кровью; но сущность жертвоприношений состояла в убивании жертв, что и имело здесь место. С своей стороны обязанность прохождения между рассеченными животными Аврам совершил лично, а Господь Бог соблаговолил явиться под видом дыма и пламени, которые также прошли между рассеченными жертвами. Когда все было готово, Аврам ожидал совершения обряда, сидя весь день у своих жертв и прогоняя хищных птиц, налетавших на трупы. Некоторые видели в этом указание на старание какого-либо нечистого народа, именно египтян, воспрепятствовать исполнению завета Божия и на неудачу их в этом отношении. Другие признают духовный смысл в этих хищных птицах, представляющих собою врагов души, которые хотели бы похитить доброе семя из христианского сердца и воспрепятствовать ему наслаждаться единением с Богом, ставшим возможным в силу искупительной жертвы Христа. Когда солнце скользило своими последними лучами по вершинам окружающих холмов, глубокий сон напал на Аврама, как некогда на Адама при сотворении Евы из его ребра, и вместе с тем «напал на него ужас и мрак ведший». Дух его ужаснулся присутствия Бога, и мысль о печальной будущности, ожидающей его потомство, омрачила его дух. В этом состоянии он услышал голос Божий, который говорил ему: «знай, что потомки твои будут пришельцами в земле не своей, и поработят их, и будут угнетать их четыреста лет; но Я произведу суд над народом, у которого они будут в порабощении; после сего они выйдут (сюда) с большим имуществом, а ты отойдешь к отцам твоим в мире, и будешь погребен в старости доброй. В четвертом роде возвратятся они сюда, ибо мера беззакония аморреев доселе еще не наполнилась». Тут были свет и мрак, бедствия и благоденствие, печаль и утешение. Будущность была мрачна и последующее годы доказали истину этого предсказания.

Таково именно предсказание дано было Авраму, когда он повергнут был в глубокий сон. Его потомство, правда, наследует землю, на которой он стоял, но прежде всего оно должно пройти чрез суровую школу испытания, жить в чужой стране, подвергаться всевозможным угнетениям и оскорблениям в течение четырех столетий, но затем настанет избавление; эта обетованная земля опять примет их обогащенными и облагодетельствованными; испытания их кончатся, и они вступят в назначенное им наследие. Но почему же они не сразу могли вступить во владение предназначенной им землей? По двум причинам. Во-первых, теперь они еще не были достаточно многочисленны, чтобы населить эту землю, и недостаточно сильны, чтобы очистить ее от теперешних обитателей. Во-вторых, мера беззакония аморреев (самого могущественного хананейского племени, принимаемого здесь в качестве представителя всего населения) «доселе еще не наполнилась». Они были беззаконны, но Бог, но Своему бесконечному долготерпению, ожидал, что вследствие различных предостережений и наказаний, а также под влиянием возвышенного примера святых, они могут еще раскаяться и исправиться. Господь в Своем всеведении, конечно, знал, что испорченность и беззаконие их в будущем еще более увеличится, но он воздерживал Свою карающую руку, пока не сделалось очевидным, что исправление их невозможно и что они обременяли лишь населяемую ими землю, поступая даже вопреки самых законов природы и естественной религии и делаясь источником нравственного развращения для всех, кто только приходил в соприкосновение с ними. Тогда только они и должны были подвергнуться истреблению и очистить место для лучшего народа, который мог воспользоваться дарами Божиими для более достойных целей.

Так Аврам был утешен за бедствие, которое должно было постигнуть его потомков. Все с течением времени должно было привести к благому концу. А что касается его самого, то он сам в мире отойдет в могилу и присоединится к своим предкам в ином мире, хотя тело его будет лежать в этой отдаленной земле. Ему обещана долгая и благословенная жизнь: «будешь погребен в старости доброй», и затем Бог более определенно показывает, в чем именно состоит то владение, которое Он обещает потомству Своего верного раба: «потомству твоему, сказал Он, даю Я землю сию от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата». Река Египетская есть несомненно Нил или его восточная ветвь; и Господь обещает, что израильтяне будут господами страны от Нильской долины до Евфрата. Таково было намерение Божие, и оно в действительности осуществилось в последующее время, именно в блестящий век царствования Соломона, который действительно «господствовал над всеми царями, от реки Евфрата до земли Филистимской и до пределов Египта» (2Пар. 9:26).

Все эти обетования требовали от Аврама великой веры, потому что осуществлению их противоречила действительность. Аврам уже приближался к преклонным летам, а все еще был бездетным. В самом обетовании не сказано было, что обещанное Авраму потомство должно было произойти непременно от Сары. Прошло уже десять лет со времени переселения его в Ханаан; Авраму было 85 лет от роду, а Сара была только на десять лет моложе его. В виду этих обстоятельств, исполнение обетования казалось безнадежным. Размышляя об этом в сердце своем и думая, что ее собственное бесплодие препятствует осуществлению обетования, Сара, более нетерпеливая, чем ее муж, не хотела ждать больше и прибегла к другим средствам для осуществления их взаимного желания. У ап. Петра Сара изображается в качестве великого примера супружеского послушания, «так как она повиновалась мужу, называя его господином» (1Пет. 3:6). Но теперь она по-видимому сама составляет план действия и склоняет Аврама делать то, о чем у него никогда не являлось и мысли и что могло даже несколько возмущать его чувства. Если в Саре похвально то самоотречение, которое для достижения великой цели заставило ее лишить себя драгоценнейшего преимущества женщины и поставить другую в принадлежащее ей самой по закону положение, то порицать в ней можно разве только ту нетерпеливость, по которой она не хотела ожидать исполнения воли Божией, а старалась собственными усилиями ускорить его. У нее была рабыня, по имени Агарь, которую она привезла с собою из Египта и которая, вероятно, подарена была ей фараоном. Древнее сказание говорит, что она была дочь царя от одной из его наложниц, и фараон отдал ее в рабыни, убеждая ее, что лучше быть рабой в доме человека, столь возлюбленного Богом, чем госпожой в своем собственном семействе. Имя Агарь означает «бегство» и могло быть дано ей здесь в предчувствии об ожидавшем ее событии – ее бегстве от своей госпожи, или потому, что она оставила свою родину в Египте, чтобы сделаться странницей в чужой земле. Эту-то женщину Сара и уговорила Аврама взять себе в качестве наложницы под условием, чтобы имеющееся родиться от нее дитя считалось принадлежащим ей самой. Аврам не был многоженец; он сохранял первобытный брачный закон, полученный в Едеме и нарушавшийся только такими беззаконными и чувственными людьми, каков был Ламех. Но этот чистый взгляд на брачную жизнь не препятствовал наложничеству при известных обстоятельствах. Рабыня была в безусловном распоряжении своей госпожи, которая могла распоряжаться ею, как хотела. Позор бесплодия был так велик, что подобные меры, принимаемые для отвращения этого несчастия, считались естественными и позволительными. Кроме того, главное побуждение, заставлявшее прибегнуть к этому соглашению Аврама и его жену Сару, было исключительно религиозным и не имело ничего чувственного или грубого. Наложница, по-видимому, без всякого формального обручения или брачной церемонии, занимала положение второстепенной жены, по выразительному повелению своей госпожи, которая сама продолжала занимать господственное по отношении к ней положение и не теряла ни одного из принадлежащих ей прав. Дети от этого союза считались как бы законными. Во всяком случае они считались в качестве дополнительного семейства и вполне могли рассчитывать на содержание от своего отца, хотя «конечно и не имели полные равенства с сыновьями жены. Говоря вообще, дети наложниц наследовали от отца скорее по завещанию, чем в качестве естественных наследников. Наложница теряла свои права и привилегии по смерти ее господина, и хотя она уже не могла быть продана в качестве рабыни, но во всяком случае могла быть отпущена без всякого обеспечения. Закон Моисеев также допускал наложничество и устанавливал только некоторые правила против злоупотребления им. Люди научаются высшему закону нравственности только постепенно. Патриархальные обычаи Моисеева законодательства были лишь подготовлением к лучшему закону, провозглашенному Христом. Суровая чистота христианства проповедовалась словом и примером, прежние чувственные обычаи были очищены и видоизменены, а не отменены насильственно, что могло бы возбудить у многих крайнее ожесточение; и тогда только святость сердца и тела, которую проповедовал Сын Божии, нашла отголосок в сердцах человеческих и была принята Его последователями. Объяснение ап. Павлом отношения Агари к Авраму и Саре показывает, как Бог направляет к добру и всякое зло. Здесь был прообраз синагоги и церкви, иудейского и христианского заветов. Обрядовый закон дан был только на то время, пока не пришло обетованное семя; когда церковь была еще бесплодна, синагога занимала ее место; но наконец Сара сделалась матерью многих народов и Агарь должна была удалиться (Гал. 4).

Когда Агарь зачала, то, считая себя как бы матерью обетованного наследника, стала с презрением относиться к своей бесплодной госпоже; она видела, как любит и уважает ее господин ее и захотела быть соперницей Сары в ее благороднейших чувствах. Это повело к своим естественным последствиям: неудовольствиям и раздорам. Как впоследствии Феннана огорчала Анну, «побуждая ее к ропоту на то, что Господь заключил чрево ее» (1Цар. 1:6), так и Агарь, возгордившись вследствие своего положения, начала уязвлять высокомерную госпожу в ее нежнейших чувствах. Будучи достаточно великодушной для того, чтобы принести столь великую жертву для великого дела, Сара не могла выносить теперь постоянного превосходства своей служанки над собою. Ее оскорбленные чувства сделали ее не только жестокою к наложнице, но и несправедливою к своему мужу. Хотя она сама убедила Аврама войти в эти отношения к Агари, однако же его именно она стала обвинять в последствиях своей собственной нетерпеливости; так как он не тотчас же становился на ее сторону и не хотел отмстить за пренебрежение, с которым относилась к ней рабыня, то она роптала на него и всю вину в этом возлагала на Аврама. «В обиде моей ты виновен», запальчиво восклицала она: «Господь пусть будет судиею между мною и тобою». Авраму, конечно, тяжело было поступить жестоко с будущею матерью его ребенка, но он не мог наконец противиться настойчивым жалобам своей жены. Ее естественных прав нельзя было умалять и таким образом необходимо было удалить источник раздора. Он поступил так, как поступил бы и всякий человек в его положении, заботящийся о мире и благосостоянии своего дома. Он не считал необходимым вмешиваться в споры между его женой и ее служанкой, но предоставил ей принять все такие меры, какие только она считала необходимыми для наказания рабыни за дерзость и для поддержания своей власти. «Вот», сказал он, «служанка твоя в твоих руках; делай с нею, что тебе угодно». Но Сара, под влиянием пережитых испытаний, настолько была несправедлива, что стала всячески угнетать Агарь и сделала жизнь ее настолько тяжкою, что последняя вынуждена была оставить дом Аврамов и совершенно одиноко бежала в пустыню, быть может имея в виду возвратиться на свою родину. Она отправилась по дороге к Суру, той части пустыни Тих, по близости к Египту, которая получила свое название от окружающих ее со всех сторон скал. Истомленная тяжелым путешествием, она с радостью увидела небольшой оазис в безжизненной пустыне и села там отдохнуть у источника, дававшего плодородие этому самому оазису. Это было место, часто посещавшееся путешественниками, и Моисей говорит о нем, как о хорошо известной стоянке между Кадесом и Баредом – где-нибудь на древней дороге в Египет, по юго-западной границе Негеба. Здесь явился ей «ангел Господень». Название это часто встречается в Пятокнижии и в других местах и повсюду имеет весьма таинственное значение. Здесь под видом ангела было как бы действительное богоявление, явление слова Божия, так как ангел Господень говорит здесь как Бог, и Агарь говорит о нем в том же смысле; он не только приносит ей весть от Иеговы, но сам отождествляет себя с Иеговою. Явившись Агари, ангел Господень воскликнул: «Агарь, служанка Сарина! откуда ты пришла и куда идешь?» И когда она рассказала ему, в чем дело, что она именно убежала от госпожи своей Сары, то он велел ей возвратиться к своей госпоже и покориться ей, обещав ей в то же время многочисленное потомство от имеющего родиться у нее сына Измаила: «умножая, умножу потомство твое», сказал ей ангел, «так что нельзя будет и счесть его от множества. Вот ты беременна, и родишь сына, и наречешь ему имя: Измаил, ибо услышал Господь страдание твое». Многие народы признавали Бога под именем Эл; имя Иегова было предоставлено только для избранного народа. Хотя ее сын и не будет сохранять в своем имени воспоминания о великом имени Иеговы, однако же Агари было сказано, что от Господа именно пришло ей это обетование и что милость ей теперь дается от Бога Аврамова. Затем ангел раскрыл пред нею характер и будущую судьбу ее сына, и его потомков: «он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих». Здесь ясно очерчен характер тех именно племен (аравийских бедуинов), которые произошли от Измаила и доселе живут жизнью своего предка. Они и действительно жили пред лицем братьев своих, населяя земли по всем сторонам земли обетованной, и встречались повсюду между Египтом, Евфратом, в северной Африке, в южной Азии, повсюду сохраняя те же самые особенности. Против них водились огромные армии, но они никогда не были подчинены совсем. Они сами постоянно делали набеги на прилегающие страны, но никогда не любили стеснений оседлой жизни. Живя в постоянной вражде друг с другом и со всем миром, они постоянно странствуют по пустыне, напоминая своим образом жизни, равно как и своими преданиями, неукротимую личность своего великого предка. Пораженная и изумленная этим предсказанием, убедившись, что говорящий с нею и предсказывающий ей отдаленную будущность есть сам Бог, Агарь приняла это откровение и нарекла явившегося ей новым именем: «ты Бог, видящий меня!» воскликнула она, т.е. ты Бог, который видит все и который виден мною. Эта полуязыческая женщина таким образом была приведена к познанию истинного Бога в явившемся ей ангеле и, веруя в него, она наполнена была изумлением и благодарностью за свое спасение. В течение последующих веков воспоминание об этом великом событии постоянно поддерживалось самым названием, предававшемся источнику Беэр-Лахай-Рои, т.е. «источник Живого, видящего меня».

Повинуясь божественному внушению, Агарь возвратилась к своей госпоже и покорилась ей, и в надлежащее время у нее родился сын, который и назван был Измаилом. Помириться с несправедливостью всегда весьма трудно, и когда эта несправедливость сопровождается ожиданием жестоких укоров и жестокого обращения, то задача делается еще более трудною. Если Агарь победила в себе все подобные чувства, то это весьма много говорит о ее великодушии. Но благословения Божии всегда приобретаются самоотречением и послушанием. Ей предстояла великая будущность в качестве матери сына Аврамова. Чтобы сделаться праматерью могущественного рода, она с удовольствием могла вынести временные неприятности; настоящее легкое огорчение можно было терпеливо снести в надежде на имевшую выпасть на ее долю славу. Ап. Павел поучает нас (Гал. 4) видеть в потомках Агари прообраз иудеев, Израиля по плоти, а в потомства Сары – образ христиан, духовных израильтян. Различие это еще яснее выступает в том обстоятельстве, которое впоследствии повело к окончательному изгнанию рабыни. Теперь мы видим только долгое ожидание церковью будущего спасения и введение того, что могло служить лишь временной заменой самой вещи. То и другое должно было совершиться по воле Божией; но это великое обетование было славнее закона и не могло потерпеть ущерба от него; и последний, как объясняет апостол, дан был лишь временно и случайно, «по причине преступлений, до времени пришествия семени, к которому относится обетование» (Гал. 3:19).

Авраму было уже 86 лет от роду, когда родился Измаил. О его жизни в течение тринадцати лет после этого у нас не имеется никаких подробностей. Он, по-видимому, все еще жил у дубравы Мамрийской, высылая отсюда свои стада под надзором пастухов на пастбища и ведя мирную, счастливую жизнь среди своего народа. Между тем сын его подрос и сразу же заявил себя своевольным; смелым, властолюбивым, признававшим себя наследником великих владений своего отца, заявлявшим склонность к странствующей жизни и, насколько можно судить, не встречавшим особенной любви со стороны Сары. Но вот приближалось исполнение великого события. Авраму было повое откровение и возобновлен был с ним завет. Ему опять явился Господь и, открывая Себя под именем Бога Всемогущего (Эл-Шаддаи), повторил ему прежние обетования еще с большею ясностью и подтвердил их таинственным символом. Такое подтверждение всемогущества Бога было необходимо для того, чтобы сделать для Его слушателей ясным, что то, что казалось по самому существу невозможным, возможно для Него. Приближалось новое испытание веры, и, чтобы подготовить Аврама к делу требовавшегося от него послушания, Бог повелел ему всегда жить пред лицом Своим и вести жизнь, чуждую всякого греха или непослушания. «Я Бог Всемогущий», сказал ему Господь; «ходи предо Мною и будь непорочен», или, по буквальному выражению подлинника, «будь совершенен». Это, очевидно, то же самое требование, которое впоследствии предъявил Христос Своим ученикам: «будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный». Идеал этот далеко превосходит способность человека; но для человека уже спасительно самое стремление и желание достигнуть его, и кто стремится к совершенству, тот исполняет эту заповедь и приятен Богу.

Это новое откровение содержит три особенности, уясняющие прежний завет. Первая касается семени. «И поставлю завет Мой между Мною и тобою», говорил Господь, «и весьма, весьма размножу тебя». И когда Аврам в благоговении пал на лицо свое, Бог продолжал говорить с ним и сказал: «Вот завет Мой с тобою: ты будешь отцом множества народов... и весьма, весьма распложу тебя, и произведу от тебя народы, и цари произойдут от тебя». В знак этого великого обетования и с целью постоянно напоминать ему и его потомству о его важности, самое имя Аврама было изменено в «Авраам» вставкою буквы «а»¹⁴³, одной из основных букв в имени Иегова. Аврам или Абу-Раму, как оно встречается на вавилонских памятниках, означает «высокий отец», т.е.. глава и начальник племени; но новое имя означает по-арабски «отец множества» и было таким образом подходящим именем для того, которому предстояло быть основателем могущественных народов. Собственно говоря, от него именно произошли двенадцать колен Израилевых, измаильтяне, потомки Хеттуры и едомитяне. Но буквальным истолкованием не исчерпывается смысл обетования. Оно обнимает собою всех, кто сыны Авраамовы по вере, под каким бы климатом и в каком бы веке ни жили они. Понимал ли Авраам это обетование в этом именно смысле в то время, неизвестно; но и помимо этого бесконечного смысла, даже в буквальном смысле обетования было нечто такое новое, что не могло не поразить его воображения. Уже не один только народ будет считать его своим родоначальником; многие народы произойдут от него, каковое предсказание предполагало, что по крайней мере еще сын должен родиться от него, что и подготовило его к тому изумительному откровению, которое следовало затем. Второй пункт откровения касался благословения, которое должно было принадлежать возлюбленному роду. Бог как бы обязывал Себя действовать по отношению к нему с особенным благоволением. Он давал им право ожидать от Себя таких милостей, на который не имел еще права никакой другой народ и какие еще не оказывались никому среди человечества. Отношения между ними установятся такие же, какие существуют между отцом и послушным семейством. Это благословение затем получило еще более определенное разъяснение в своем чудесном значении. С Авраамом и его потомками Бог заключит вечный завет, состоящий в том, что Он будет их Господом, их хранителем и благодетелем, а они будут Его верными слугами, поклонниками, почитающими и повинующимися Ему только, а не какому-нибудь другому богу. Третья особенность этого возобновленного завета касалась обещанного владения, о котором также заявлено с большею точностью и полнотою, чем это было раньше. «И дам тебе и потомкам твоим, после тебя, землю, в которой ты странствуешь, всю землю Ханаанскую во владение вечное». Авраам не мог, конечно, предвидеть, насколько своеволие и отступничество его потомства будут препятствовать исполнению этого обетования. Оно нарушило свою часть этого договора и дар был отнят от него. Но кто может сказать, что если потомки Авраама возвратятся к Господу в смирении и покаянии и с верою воззрят на Того, Кого они распяли, они опять не вступят в свое владение? Во всяком случае мы знаем, что небесный Ханаан, царство небесное открыто всем верующим, и что оно составляет вечное владение истинного семени Авраамова.

Это особое обетование было подтверждено и особым актом. Тринадцать лет тому назад божественное присутствие прошло между рассеченными жертвенными животными в знак милостивого принятия завета со стороны Господа; теперь должна была пролиться кровь и с другой договаривающейся стороны, именно со стороны Авраама, в знак обязательства исполнять выпадающую на его долю часть договора. Возведенный в достоинство договаривающегося с Богом Всемогущим, он должен был запечатлеть свое обязательство символическим обрядом обрезания, который должен был служить подтверждением и печатью завета, знаком того, что человек находится в полном единении с своим Богом. И это обязательство было распространено на весь род Авраамов: каждое дитя мужского пола, принадлежащее ли к его семени или рабского происхождения, родившееся ли в его доме или купленное за деньги, должно было подвергаться этому обряду на восьмой день после рождения. Наказанием за пренебрежение этого установления должно было служить отлучение, отсечение от народа Божия и даже по-видимому смерть. Позднейшие постановления придавали чрезвычайно большое значение обрезанию: оно сделалось необходимою печатью иудейской национальности, единственною входною дверью в иудейскую церковь с ее преимуществами; ни один иноплеменник не мог принимать участия в совершении Пасхи или считаться гражданином Израиля, пока он не подвергся обрезанию; и даже святость субботы не должна была служить предлогом к отсрочке совершения этого обряда долее восьми дней. Хотя операция эта обыкновенно совершалась отцом, но совершать ее мог и каждый израильтянин и, в случае необходимости, даже женщина, подобно тому, как и в христианской церкви крещение обыкновенно совершается священнослужителем, но в случае нужды может быть совершено и мирянином и даже женщиной. Согласно с божественным повелениям и с полною готовностью послушания, Авраам, его сын Измаил, бывший уже 13 лет от роду, и все его домочадцы были обрезаны в тот же самый день и таким образом приобщены к великому завету.

Обрезание не было обрядом, исключительно свойственным иудеям и впервые введенным теперь. Оно употреблялось в Египте раньше Авраама, если не у всех, то по крайней мере среди жрецов и тех, которые желали быть допущены к глубочайшим тайнам религии. Одна древняя надпись употребляет слова «необрезанный» и «нечистый», как синонимические. И на стенах храма Хонсу в Карнаке, построенного Рамзесом II, есть изображение самой операции¹⁴⁴. Геродот утверждает, что ассирияне и палестиняне заимствовали этот обычай от египтян. Но это сообщение было сделано ему туземными жрецами, гордившимися древностью своих обычаев, и потому не может иметь исторической достоверности. Многие народы несомненно получили этот обряд от Египта, как напр. калхеяне, африканские троглодиты, эфиопы Мерое; и он совершается еще и теперь в Коптской церкви и среди абиссинских христиан. Употребление его вошло в обычай и среди кафрских племен южной Африки и даже у некоторых туземцев островов Океании и Америки. Трудно сказать, насколько он распространен был среди сиро-арабских племен. Филистимляне и некоторые из ханаанских племен не обрезывались, как это видно из различных обстоятельств, упоминаемых в св. Писании; и из истории Сепфоры (Исх. 4:25) можно заключать, что он не особенно строго соблюдался и среди мадианитян. И. Флавий говорит, что аравийские измаильтяне обрезывались на 13-м году, что очевидно имеет своей источник в предании касательно их предка Измаила. Магомет нашел этот обычай уже существующим и сам был обрезан, когда издавал Коран; но сам он, по-видимому не считая обрезания религиозным обрядом, не упоминает о нем в своих законах. Его последователи однако же строго соблюдали его, как положительное постановление, и оно употребляется теперь среди всех магометан. Во время своего пребывания в Египте Авраам мог познакомиться там с этим обрядом, так что, когда он предложен был ему Богом в этом новом откровении и в его новом значении, патриарх уже был подготовлен к этому символу и мог сразу же понять его религиозное значение. Это значение затерялось или не принималось во внимание среди многих из тех народов, которые имели этот обычай, так что он среди них имел лишь санитарное, физическое или суеверное значение. Филон, с целью рекомендовать это учреждение Израиля язычникам, заявляет, что было четыре основания к его введению, именно воспрепятствовать одной известной болезни, свойственной жарким странам, сохранить чистоту тела, создать аналогии между внешними органами, производящими жизнь, и сердцем, производящим мысль, и усилить плодоносность; но он сам склонен был считать обрезание символом самоотречения в деле наслаждения и символом устранения гордости и заносчивости. В библейском повествовании об учреждении этого обряда однако же не говорится ни слова касательно его гигиенической или предохранительной полезности; в нем указывается только более высокое основание. Это был внешний знак союза между Богом и Израилем и средство получения преимуществ этого завета. Им иудеи должны были отличаться от других народов. Бог употребил обычай, уже существовавший между некоторыми народами, но придавая ему духовное значение и символическую важность, подобно тому, как Он придал новое значение радуге после потопа, хотя она уже существовала и раньше; или подобно тому, как Христос не изобретал обряда крещения, а воспользовался уже существующим обрядом, придав ему только новое значение и новую благодать. Обрезанные удостоверялись совершением этого обряда, что они вступали в новое отношение к Богу, и таким образом соглашались исполнять обязанности, который возлагало на них это отношение. Боль, причиняемая операцией, могла указывать на суровость и строгость закона, имевшего быть данным впоследствии, но теперь могла служить знаком посвящения Богу и духовного очищения; она показывала, что естественными силами нужно пользоваться умеренно и благоговейно, сообразно с целями завета, имевшего в виду исполнение божественного плана. Постановление это не распространялось на женщин, для которых не полагалось и какого-либо равносильного обряда. Это зависело от их соподчиненного положения. Женщина была создана для мужа, и муж есть глава жены; таким образом она освящалась в муже и с мужем; не как женщина, но как жена становилась она участницей завета. Точное положение незамужних женщин в этом отношении нигде не определяется, но можно предполагать, что в отношении их посвящение отца сообщало преимущества завета и дочерям. Причина того, что обрезание должно было совершаться именно в восьмой день, была совершенно символическая. Конечно, дитя, по своей слабости, раньше этого и не могло выносить подобной операции, но избрание первого дня второй недели жизни имеет весьма ясное значение. Число 7 в св. Писании имеет чрезвычайную важность. Оно может быть рассматриваемо в двух отношениях: как 6†1 или как 4†3, и от этих двух отношении зависит его значение. В первом случае символическое его значение определяется повествованием о творении. В 6 дней Бог сотворил небо и землю, и на седьмой день почил от дел. Так и дела творения, чтобы найти себе покой и освящение, должны соединяться с единицей, т.е. Богом; дела мира должны возвращаться к Богу, где они успокоятся и освятятся. С другой стороны, как 4 есть образ мира (с его 4 углами и 4 ветрами), и 3 образ св. Троицы, так 4 в соединении с 3 представляют мир, соединенный с Богом, творение, воссоединенное с своим Творцом. Таким образом 7 есть заветное число, выражающее гармонию, единство, совершенство и покой. Употребление числа 8 тесно связано с числом 7, составляя то, что в музыке называется октавой, возвращение к первому, начало нового круга. Как день, стоящий вне пределов семи дней творческой недели, он означает новую жизнь; отсюда он выражает идею возобновления, возрождения, воскресения; вследствие этого в отношении ребенка восьмой день считался как бы его вторым днем рождения, началом для него новой жизни и нового развития. Мы, христиане, видим в нем образ воскресения Иисуса Христа, который воскрес из мертвых на восьмой день и дал нам обрезание духа, которым мы умерщвляем ветхого человека, распиная в себе плоть с ее страстями и похотями и облекаясь в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины (Еф. 4:22 и след.).

После нового подтверждения завета, Аврааму сделано было поразительное откровение, что и сама Сара родит сына, престарелая женщина сделается матерью. В знак ее допущения к благословению, обещанному ее мужу, ее имя было изменено в Сарра (с изменением последней буквы в еврейской форме этого имени i на h, означающее титул Иеговы). Та, которая доселе известна была под именем «сварливой», отселе должна была называться «царицей», матерью народов, от которой должны произойти цари¹⁴⁵. В радостном изумлении, слыша это чудесное сообщение, «Авраам пал на лицо свое и рассмеялся». Это не значит, что он усомнился в обетовании, но оно поразило его своею необычайностью. В его душе мелькнула мысль: «неужели от столетнего будет сын? и Сарра, девяностолетняя, неужели родит?» Но он не высказал этого естественного вопроса вслух и подавил в себе протест естественного разума. «Не изнемогши в вере, как говорит апостол, он не помышлял, что тело его, почти столетнего, уже омертвело, и утроба Саррина в омертвении; не поколебался в обетовании Божием неверием, но пребыл твердо в вере, воздав славу Богу и будучи вполне уверен, что Он силен и исполнить обещанное» (Рим. 4:19–21). Вера победила в нем сомнение, но обетование однако же оставалось изумительным и противоречило всякому опыту. На первых порах оно быть может и не было уже особенно желанным для него. В течение тринадцати лет Авраам привык смотреть на Измаила как на своего наследника. Его надежды сосредоточивались уже на этом его сыне; он уже свыкся с мыслью сделать его вместо себя главою племени и наследником обетований, когда ему придется в мире отойти к отцам своим. Призванный неожиданно перенести эти надежды на другого и будущего сына, он не мог не выразить своих отеческих чувств и просил, чтобы «жив был хотя сын его Измаил». Некоторые объясняли это восклицание в смысле особенного благоговения Авраама, который как бы хотел сказать этим: «я не дерзаю обращаться с молитвой касательно этого новообещанного сына, но даруй, чтобы Измаил нашел Твое благоволение и жил доброю жизнью, ходя пред Тобою». Но гораздо вероятнее, что думая, что Измаил будет заменен для него Исааком, или даже, что Бог имеет в виду совершенно устранить последнего, как неблагоугодного в очах Своих, Авраам молился о его сохранении и будущем благоденствии. Ответ Бога на его просьбу делает это совершенно ясным. Бог уверяет его, что Измаил весьма размножится, будет отцом двенадцати князей (Быт. 25:12), но он не будет наследником великого обетования. Причина этого очевидна. Измаил был сын рабыни, и хотя, при отсутствии потомства от истинной жены, он мог наследовать владения своего отца, однако же, при появлении законного наследника, он сразу же должен был снизойти в положение своей матери. Мы знаем, как жалко было положение сына рабы из примера самого Измаила, когда он несколько лет спустя вместе с своею матерью были изгнаны из дома Авраамова и были предоставлены на волю судьбы. Имея в виду этот случай, и Спаситель говорил: «раб не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно» (Ин. 8:25). Такой человек, самое положение которого было неуверенно и зависело от случайностей, не мог быть родоначальником духовных детей Божиих, наследников великого обетования, имевшего вполне завершиться в Евангелии. Затем самый завет был не от природы, но от благодати; принимающий его должен был возвышаться над всеми людьми своею преимущественной верой. Наследник, который должен был унаследовать благословение и передать его потомству, не должен был быть сыном Мирских предположений или плотских пожеланий (Гал. 4:23), равно как не мог быть человеком, рождение которого было результатом недостаточной веры или естественной нетерпеливости. В этом божественном плане не должны были иметь место никакие человеческие предположения.

Наследник должен быть вознаграждением за веру, сыном чуда. Один только Исаак мог соответствовать требованиям обстоятельств дела, и права Измаила не могли идти ни в какое сравнение с правами сына свободной. Долго испытывавшееся терпение патриарха должно было найти вознаграждение не в плоде египетской наложницы, но в сверхъестественном даровании ему сына от его собственной жены.

После подтверждения завета с Богом, Авраам вполне сделался «другом Божиим» и жил в постоянном и ближайшем общении с Ним. Но в то время, как крепла вера и возрастало благочестие избранного патриарха, возрастали и усиливались безверие и нечестие тех злых и беззаконных городов, среди которых обитал его племянник Лот. Они быстро переполняли чашу своего беззакония и наконец навлекли на себя страшный гнев Божий.

Когда Авраам однажды в знойный день сидел при входе в шатер свой у дубравы Мамрийской, он увидел трех странников, проходивших по равнине. С истинно патриархальным радушием, он решил попросить их зайти к себе и отдохнуть от дневного зноя и усталости. С обычною восточною церемониальностью, но вместе с тем показывая более чем обычное почтение в своем обращении, патриарх поклонился им до земли. Обратившись сначала к тому, кто казался главным лицом среди странников, он просил его не пройти мимо, и затем немедленно позаботился доставить им то приятное удовольствие, которое высоко ценится на востоке, именно омыл путешественникам запыленные и уставшие ноги водою и затем подкрепил гостей пищей после путешествия. И его гостеприимство было награждено: это были не простые странники, а в лице их сам Господь с двумя служащими Ему Ангелами. Авраам лично служил своим гостям: он принес им новоиспеченных хлебов, нарочно убил для них теленка и угощал их маслом и молоком. И. Флавий и Филон находили затруднительным предполагать, чтобы эти небесные посетители действительно ели смертную пищу. Первый говорит, что только казалось, будто они ели, а последний говорит, что они лишь показывали вид угощаемых людей. Бл. Феодорит уверяет, что это было не действительное потребление пищи, потому что Ангелы имеют только временные тела, образуемые и принимаемые ими из воздуха только для определенных целей, и что пища, входившая в эти тела, разлагалась на элементы подобно тому, как солнце превращает влагу земли в пар, но не воспринимает ее в себя. Но нет ничего невероятного в том обстоятельстве, что если они приняли на себя человеческие тела, то могли также принимать и пищу, как принимают люди. Правда, что Ангел, посетивший Маноя (Суд. 13:16), отказался вкусить от его хлеба; но действие трех Ангелов, посетивших Авраама, можно приравнять к действию Спасителя по Его воскресении, когда с целью подтвердить веру Своих учеников, Он вкусил перед ними печеной рыбы (Лук. 24:43). Так и эти три Ангела, снизойдя к просьбе Авраама, дали ему возможность удостовериться в своем присутствии и уверить его, что то, что он видел, не было простым неосязаемым видением. По окончании угощения, они спросили о Сарре, которая была тут же за ними в шатре и могла слышать все, что происходило. Она, по-видимому, не вполне разделяла веру своего мужа в обетование сына. Естественная невозможность такого события поражала ее, как женщину, с большею силой. И однако же необходимо было, чтобы она также веровала и действовала, как добровольная участница в этом деле. С этою целью и было посещение трех Ангелов. Но они не сразу обратились к ней сами. Скромность ее пола и достоинство ее положения удерживали ее заключенною в ее собственном помещении, но то, что говорилось странниками, предназначалось и для нее, и было чрезвычайно изумительным для нее. И вот, во время беседы Господь открылся Аврааму. Никто кроме Иеговы не мог сделать такого обетования, которое сделал Он, говоря Аврааму: «Я опять буду у тебя в это же время (в следующем году), и будет сын у Сарры, жены твоей» (Быт. 18:10). Гостеприимство таким образом было награждено. Доселе неопределенное обетование было наконец точно определено с обозначением самого времени его исполнения. Давно предсказанный сын должен быть ребенком этой престарелой четы, которая уже давно отказалась от всякой надежды на семя и от которой уже по самой природе вещей не могло родиться ребенка. Сарра, услышав из своего помещения это странное предсказание, не поверила ему и засмеялась. Ее смех не был уже таким смехом, с которым раньше встретил подобное же известие Авраам, т.е. смехом радостного изумления, а простой насмешкой над самым обетованием, не имевшим, по ее мнению, никакой возможности для исполнения. Вследствие этого она должна была выслушать укор от Ангелов, которые знали ее мысли. «И сказал Господь Аврааму: отчего это (сама в себе) рассмеялась Сарра, сказав: неужели я действительно могу родить, когда я состарилась? Есть ли что трудное для Господа?» Тогда убеждение проникло в сердце Сарры и она испугалась. Забывая свою застенчивость, она громко отвечала из своего отделения и стала уверять, что она не смеялась. Но Господь сказал ей: «нет, ты рассмеялась». Ее сомнения скоро были рассеяны. И она поверила, как говорит апостол: «верою и сама Сарра (будучи неплодна) получила силу к принятию семени, и не по времени возраста родила; ибо знала, что верен Обещавший» (Евр. 11:11).

Но Ангелы при своем посещении Авраама имели своею целью не только сообщить радостную весть о рождении ему сына от Сарры, но имели и другую цель, к исполнению которой они теперь и готовы были приступить. Они отправились в свой дальнейший путь, и Авраам сопровождал их. Они направлялись к Содому, и когда, как говорит предание, они прибыли в Кафар-Беруху (теперь Бени Наим), откуда чрез ложбину открывался вид на холмы, окружающие Мертвое море, Господь открыл Аврааму о предстоящей гибели городов долины в наказание за их гнусное беззаконие. Но почему же Бог открыл свои советы человеку? Потому что этот человек был «друг Божий». Он избран был из всего человечества для того, чтобы быть хранителем божественной истины. Он был тем, который должен был вести род свой по пути религии и благочестия. И он должен был таким образом получить возможность передать всем последующим жителям этой страны о страшной причине разрушения нечестивых городов в предостережение от подобных же беззаконий. «И сказал Господь: утаю ли Я от Авраама (раба Моего), что хочу делать! От Авраама точно произойдет народ великий и сильный, и благословятся в нем все народы земли. Ибо Я избрал его для того, чтобы он заповедал сынам своим, и дому своему после себя, ходить путем Господним, творя правду и суд; и исполнит Господь для Авраама все, что сказал о нем». Великий завет, заключенный с Авраамом, обусловливался нравственным поведением со стороны людей. У Бога нет лицеприятия. Авраам не должен был похваляться той любовью, которою он пользовался, но должен был помнить, что данное ему благословение зависело от его праведности и благочестия, так что не составляло непременной принадлежности его и его потомства даже в случае их нравственной непригодности. Сам патриарх мог и не нуждаться в этом предостережении; но в последующее годы эта истина часто забывалась, и ни одно заблуждение не приносило столько ужасных бедствий, как ложное верование, будто бы самое происхождение от Авраама уже навсегда обеспечивало для его потомков милость Божию. Господь хотел теперь показать, что Он имел в виду не одно только семейство, но все племена земные. Он хотел теперь наказать виновных и показать Свое отвращение к греху. Но Бог всегда умеряет Свой гнев милостью. Говоря человеческим языком, Он объявил, что не хочет наказать без наследования; Он пойдет и посмотрит, действительно ли жители уже так испорчены, как они кажутся. И вот, двое Ангелов отправляются в долину, а третий, представитель Слова Божия, остается с Авраамом. «Авраам же еще стоял пред лицем Господа». Он признавал соприсутствие Бога и, по своей совершенной любви, устраняя всякий страх, он приблизился к Господу и с благоговейным дерзновением стал просить за преступный город. Он достаточно знал о свойствах Иеговы, чтобы быть уверенным, что Он совершенно справедлив и бесконечно милостив. Он уже знал, что Бог отнесется с полным беспристрастием даже к нечестивым обитателям, которые должны были уступить землю обетованному семени. Господь не хотел извергать их, пока не иссякла всякая надежда на исправление и пока не наполнилась мера их беззаконии (Быт. 15:16). Авраам признал бы справедливость Бога, даже если бы Он непременно должен был наказать виновных; и хотя он сознавал себя лишь прахом и пеплом пред лицем Божиим, однако же он дерзнул обратиться к Нему с молитвой о смягчении Его гнева. «И подошел Авраам, и сказал: неужели Ты погубишь праведных с нечестивыми, и с праведником будет то же, что с нечестивым? Может быть, есть в этом городе 50 праведников? Неужели Ты погубишь и не пощадишь (всего) места сего ради 50 праведников (если они находятся) в нем? Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно?» И когда Господь обещал, что если Он найдет 50 праведников в этом преступном месте, то Он пощадит его ради их. Авраам, думая о своем родственнике Лоте и поощренный снисходительностью, с которою выслушана была его просьба, стал настаивать в своем заступничестве, пока не получил милостивого ответа от Господа, что Он помиловал бы весь город, если бы в нем оказалось не 50 даже, а 30, 20 или даже 10 праведников. Отсюда само собою явствует, какое великое значение имеет ходатайство святых людей Божиих. Образец веры теперь стал образцом любви; человек, показавший себя столь мужественным в битве, теперь показал себя дерзновенным и в молитве; его руки некогда избавили Лота от смертельных врагов, его молитвы теперь избавляют его от еще более ужасной опасности, хотя спасение теперь, в силу необычайной распространенности порока, и не могло уже распространиться на весь народ. В беззаконных городах не оказалось и самого малого количества праведных, и потому казнь их была неизбежна.

Касательно того места, где Авраам стоял пред Господом, сложилось много преданий. Место, где стоял его шатер под дубом Мамрийским, теперь называется Раме или Рамет-эл-Халил и отмечается развалинами большего здания, построенного из огромных камней, из которых иные имеют более 16 футов в длину. Здесь, как рассказывает Созомен, жители Палестины ежегодно в огромном числе собирались со всех частей страны на ярмарку, на которой присутствовали безразлично как иудеи, так и язычники и христиане – иудеи потому, что они хвалились своим происхождением от Авраама, язычники вследствие того, что там являлись ему Ангелы, а христиане потому, что там в человеческом образе открывался Сын Божий. Туда они делали богатые приношения, и многие приносили в жертву животных; все время проводя в молитве, они жили в палатках, раскинутых на открытой местности вокруг центрального источника, в который они бросали свои дары и из которого в это священное время никто не осмеливался черпать воды. Император Константин, заметив многие суеверия, разросшиеся даже в открытое идолопоклонство вокруг дуба Авраамова, повелел разрушить воздвигнутые там жертвенник и статуи, а на место их построил великолепную церковь, и существующие на этом месте развалины быть может составляют остаток от ее стен и мозаического помоста. С этим местом связывается еще одно печальное воспоминание. После кровопролитного поражения иудеев в Вефере в 135 году по Р. Хр., когда по одному свидетельству их погибло 580,000 человек, многочисленные пленные всякого пола и возраста были публично продаваемы в рабство на этом именно священном месте.

Расставшись с Господом, Авраам с грустью возвратился в свой шатер, а двое Ангелов-странников отправились в Содом. В этом событии нельзя не видеть предъизображения обстоятельств того страшного суда, который впоследствии имеет постигнуть человечество. В то время, как известно, «пошлет Сын человеческий Ангелов Своих, и соберут из царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную» (Мф. 13:41, 42). «Так будет при кончине века: изыдут Ангелы и отделят злых из среды праведных». Сам Сын человеческий не приводит в исполнение приговор над грешниками. Он посылает для этого служащих ему Ангелов. Так, когда Он хотел истребить и преступное Содомское пятиградие, Он послал для этого Ангелов и Сам удалился. Как ветер и буря исполняют Слово Его и как Он делает Ангелами Своими духов и служителями Своими пламенеющий огонь (Евр. 1:7), так Он и вообще употребляет низшее орудие для исполнения Своей воли и Сам стоит как бы вдали от этого дела. Если бы только мы имели способность ясно понимать глубину вещей, мы могли бы находить чудесную гармонию во всем Слове Божием и чудесное указание на будущее в событиях настоящего. Летопись Ветхого Завета не простая история. Она есть прообраз и пророчество, и предвещает еще другие более важные события.

Когда странники прибыли в Содом вечером и вошли в городские ворота, служившие тогда, как и теперь на востоке, обычным местом совершения сделок, удовольствия и разговоров. Лот, который уже совершенно оставил пастушескую жизнь и жил в городе, сидел у ворот. Увидев странников, он, по примеру дяди своего Авраама, пригласил их к себе в дом и оказал им радушное гостеприимство. Для того, чтобы испытать его искренность, они сначала отклонили приглашение и заявили намерение провести ночь на улице; но настойчивость Лота превозмогла их отказ, и они согласились на его просьбу и были приняты им с особенным почетом. Но жители Содома, обезумев от необузданной похоти, даже накануне своей гибели не остановились пред оскорблением странников своим похотливым и развратным буйством. Необыкновенная красота ангелов возбудила в них животные страсти, и они стали требовать от Лота выдачи им этих странников для гнусного издевательства. Лот, слабый как и всегда, руководясь добрыми побуждениями, но не способный правильно уравновесить сталкивающиеся обязанности, хотел пожертвовать даже своими дочерями скотским похотям народа, чем потерпеть нарушение обязанностей гостеприимства. Но даже и эта жертва не могла бы спасти его гостей, если бы они сами не прибегли к своим сверхъестественным силам и не поразили слепотою гнусную толпу, хотевшую наложить на них руки. После этого наказание не могло уже быть откладываемо дольше. Ангелы объявили Лоту о причине и цели своего страшного посещения и повелели ему известить об этом всех своих родных и вместе с ними бежать из города. Его жена и две дочери находились дома, но его сыновья жили в городе среди других жителей. У него по-видимому были также другие дочери и сыновья, которые уже совершенно сжились с содомитянами, как это можно предполагать из слов Ангелов (Быт. 19:8, 12). Лот поспешил к ним с сообщением об угрожающем разрушении и убеждал их воспользоваться остающимся временем и бежать от верной гибели. Но он говорил как бы глухим. Он, очевидно, не имел никакого влияния на этих людей, и вообще известие его была столь необычайно, что «зятьям его показалось, будто он шутит». Сам он, хотя и убежденный в действительности приближения гибели, тоже не сразу хотел расстаться с городом, в котором он наслаждался роскошью и довольством. Он медлил. Тогда Ангелы, повелев ему взять свою жену и двух дочерей, насильно вывели его за город и повелели бежать в гору, бежать не оглядываясь. Но даже и тогда он не мог совершенно оторваться от места, к которому привязывали его житейские связи, и упросил, чтобы для него пощажен был хотя один из пяти городов долины, маленький Бела, в котором бы и мог спастись он. Туда они и направились для спасения. Но они не все достигли и этой гавани спасения. Им дано было строгое предостережение не оглядываться назад, не смотреть на тот город, от которого они спаслись по милости Божией. Жена Лота, имя которой не обозначено в повествовании, не могла однако же подавить в себе желания взглянуть на оставленное ею жилище; с свойственным женщинам любопытством она обернулась и посмотрела назад, показывая вместе с тем, с какою неохотою она следовала за своим мужем. Зачем ей оставлять место, где она жила в таком завидном довольстве? Да есть ли какая-нибудь правда в самом предсказании о грозящем этому городу мгновенном разрушении? Ее несвоевременное сожаление, ее неверующее сомнение были тотчас же наказаны – «она стала соляным столбом». И Господь Иисус Христос указывал на урок, представляемый ее жизнью, в немногих, но внушительных словах: «вспоминайте жену Лотову» (Лук. 17:32). В этой местности доселе возвышается покрытая солью скала, имеющая грубое очертание человеческой формы, и предание видит в ней останки злополучной женщины, называя эту скалу (у подножия Джебель Усдум) «женой Лота»; указывая на это обстоятельство, священный писатель последующего времени говорил: «памятником неверной души остался стоящий соляной столб» (Прем. 10:7). При восходе солнца, Лот достиг города Белы, ставшего называться Сигором. В этот же день совершилась страшная казнь над остальными четырьмя городами: Содомом, Гоморрой, Адмой и Севоимом. С неба полилась разрушительная лава из серы и огня, и на следующий день на том месте, где были беззаконные города, курился лишь смрад и дым, как «дым из печи», и волновалось желтомутное серное озеро, известное теперь под названием Мертвого моря.

Весть об этом бедствии распространилась далеко не только в земле Ханаанской, но даже и до отдаленных стран. В Британском музее есть теперь древняя плита, содержащая выдержку из одной аккадийской поэмы (с приложенным к ней ассирийским переводом), которая, по-видимому, относится к этому именно событию. Место это читается так: «из среды глубокой (тверди) снизошла буря; из среды неба явилось заслуженное наказание. Меч (молния) изрубил землю подобно траве. К четырем ветрам пылала молния, подобно огню разрушая. Она поразила людей в городах их; она истребила тела их. В городе и стране водворилась печаль; поразила она великих и малых. Свободного и раба истребила она одинаково; она наполнила (землю) горем; на небе и на земле она свирепствовала подобно грозовой буре и все сделала своей добычей. К месту убежища своих богов спешили люди и издавали великий вопль. Они получили сильную (защиту) своих богов и были сокрыты как бы одеждой». Не удивительно, что такое страшное событие должно было обращать на себя внимание и писателей последующих времен, и указание на него мы встречаем как у позднейших иудейских и новозаветных писателей, так и у языческих. И. Флавий говорит о нем следующее: «прилегающая к озеру область Содомитская некогда была благословенною страною по своему плодородию, и украшалась многими городами, но теперь она совершенно выжжена. Рассказывают, что за нечестие ее жителей она была погублена молнией. Даже до настоящего времени можно видеть некоторые остатки небесного огня и следы пяти городов; в самых плодах появляется зола: по внешности и цвету они кажутся настоящими плодами, но стоить только подавить их рукой, как они превращаются в пыль и золу»¹⁴⁶. Св. ап. Иуда в своем соборном послании говорит, что «Содом и Гоморра и окрестные города, подобно им блудодействовавшие и ходившие за иною плотью, подвергшись казни огня вечного, поставлены в пример всем делателям зла» (Иуд. 7). По свидетельству ап. Петра, Бог «города Содомские и Гоморрские, осудив на истребление, превратил в пепел, показав пример будущим нечестивцам» (2Пет. 2:6). О событии этом свидетельствуют и позднейшие языческие писатели. Римский историк Тацит, подробно описывая Мертвое море с его поразительными особенностями, затем говорит: «соседняя с ним равнина, некогда плодородная и заселенная большими городами, была погублена молнией, следы чего можно видеть в попаленной земле, теперь совершенно бесплодной»¹⁴⁷. Древний географ Страбон (17:2, 44), говоря о Мертвом море (которое он, впрочем, смешивает Сирбонским озером на границе Египта, объясняет его необычайные особенности действием подземных вулканических сил, хотя прибавляет свидетельство о сохранившемся у местных жителей предании, что оно образовалось вследствие катастрофы, погубившей Содом и двенадцать других соподчиненных ему городов, большая часть которых была поглощена водами озера.

Все эти свидетельства с достаточностью подтверждают историческую достоверность страшного события, но вместе с тем отчасти способствуют выяснению самого способа гибели городов. Местность эта поражает необычайным обилием серы. «Серные источники, говорит один из новейших исследователей (Тристрам), повсюду бьют здесь по берегам; сера лежит целыми слоями или рассыпана кусками и по всей запустелой равнине; вместе с тем смола большими массами всплывает со дна озера, просачивается в щели скал, перемешана с песком на самом плесе берега или даже является с примесью опять серы, как бы вследствие какого-то необычайного потрясения.... Воспламенение такой массы горючих веществ – от молнии ли или от другой какой причины – вместе с землетрясением, выбрасывающим смолу и серу из озера, способны сами по себе производить опустошения на прилегающей равнине»¹⁴⁸. Эта особенность таким образом сама по себе делает довольно ясным способ гибели города. Для этого нет надобности предполагать даже действия подземных вулканических сил. Все указывает именно на воспламенение горючих веществ, находящихся там в таком изобилии, и это воспламенение могло произойти от молнии или от другой причины, превративши всю долину с городами в дымящуюся печь, как это и было по свидетельству библейского повествования. Плиний говорит, что в Ликии в его время были так называемый Эфестовы горы, которые состояли из такого горючего вещества, что его можно было зажигать даже головней; от огня песок на берегу рек раскалялся, и самая вода, по своему серному свойству, не только не тушила огня, но усиливала его. В виду этого обстоятельства становится понятным, почему не осталось и следов от погибших городов, если даже предполагать, что не вся долина была затоплена озером. Они могли быть построены из того же горючего вещества, от которого погибли. Катастрофа эта естественно произвела глубокую перемену в окружающей местности, которая из роскошного оазиса превратилась в мрачную пустыню. Все это, конечно, были лишь второстепенные причины, служащие только к уяснению способа гибели нечестивых городов; но за ними стоит главная и первая причина – воля Праведного Судии, который самые естественные причины употребляет как орудие и средство осуществления Его святого правосудия. Что касается до местоположения Содомского пятиградия, то доселе оно еще не определено с достаточною точностью; но большинство новейших географов полагают, что города эти находились к северу от Мертвого моря, в той части иорданской долины, которая теперь потоплена водою. Это само собою предполагает, что Мертвое море существовало уже и раньше катастрофы, так как оно служило бассейном, куда сливались воды Иордана, но несомненно было меньших размеров и отличалось другими свойствами, быть может было таким же прозрачным и оживленным, как и озеро Галилейское или Геннисаретское.¹⁴⁹

Гибель Содомских городов есть одно из самых страшных и замечательных событий в Библии, и на нее чаще всего делаются указания как на доказательство страшного гнева Божия за попрание всяких законов нравственности. Люди мало пользуются увещаниями и предостережениями, от которых сохраняется только воспоминание. Великий урок, данный потопом, уже давно потерял свою силу, и общий упадок религии и нравственности, бесстыдство и открытое распутство, господствовавшие в этих городах, требовали необычайного события для того, чтобы прекратить возрастающее зло и показать гнев Божий на порочность. Поэтому-то здесь среди промышленного населения, где постоянно проходили армии, путешественники, купцы и караваны, воздвигнут был страшный памятник гнева Божия, который могли видеть все и рассказ о котором мог распространяться до последних пределов земли, так что люди могли вразумляться им и понимать, что Бог дает предостережение раньше, чем Он поражает, но что когда Он опускает Свою карающую длань, она бывает неотразима.

Последующая история Лота печальна и унизительна. По своей слабости и недоверию он опасался жить в Сигоре и удалился с своими дочерьми в одну из пещер, которыми изобилуют холмы, нависшие над Мертвым морем, и там невольно сделался виновником чудовищного преступления. Он, подобно Ною после потопа, предался опьянению. Две дочери его, думая, что весь остальной человеческий род погиб, воспользовались этим его состоянием для восстановления рода, и у них родились сыновья Моав и Бен-Амми, ставшие родоначальниками двух народов, называвшихся по их имени моавитянами и аммонитянами. Рассказ этот, по предположению отрицательной критики, не имеет исторического основания и будто бы изобретен позднейшими израильтянами для выражения своей ненависти к этим двум племенам. Но происхождение этих народов от Лота и их ближайшее родство с израильтянами подтверждаются и в других местах Библии. Историк, если бы он желал скрыть недостатки святого семейства и выставить своих предков в наиболее благоприятном свете, наверно опустил бы эти подробности или старался бы как-нибудь извинить это невольное преступление. Между тем бытописатель рассказывает об этом обстоятельстве с полною откровенностью, носящею на себе неотразимую печать истинности. Позднейший автор, обнаруживая непримиримую ненависть, существовавшую в последующее время по отношению к этим народам, конечно мог изобрести рассказы, служащие к их поношенно; но он едва ли был бы настолько прямодушен, чтобы обеспечивать за ними известные права, как это сделал Моисей, или называть их сыновьями Лота, как это делает он (Втор, 2:9, 10). Тесная связь этих двух племен, которую мы видим в продолжение всей истории¹⁵⁰, подтверждает предание об их общем происхождении. Никакое другое объяснение этой связи не было бы достаточным, и таким образом все показывает, что рассказ о происхождении их имеет полную историческую достоверность. Побуждения к преступлению очевидны. С одной стороны, возможно предположение, что дочери Лота считали весь человеческий род погибшим, исключая их отца и самих себя. Но помимо этого у них могли быть и другие побуждения: говоря, что «нет человека на земле, который вошел бы к ним по обычаю всей земли», они могли разуметь незаконность вступления в брачные связи с туземцами. Поэтому, сознавая необходимость сохранения их рода, где они могли найти себе мужей? Кто мог согласиться вступить в брак с теми, которые были обитательницами нечестивого и злополучного города Содома? Измаил, их родственник, был еще ребенок. Таким образом, на их взгляд оставался только один способ сохранения их рода, что они и сделали. В то же самое время они знали, что было бы невозможно убедить своего отца сознательно совершить предполагаемое преступление. Поэтому-то они для достижения своей цели и прибегли к его опьянению. Несомненно также, что развращающее влияние городов долины, царствовавшие там открыто распутство и развращение понизили их нравственный уровень и затуманили в их глазах величие преступления. И вот таким образом Лот сходит со страниц священной истории, правда, спасенным, но с потерею всего того, что он считал дорогим для себя; теперь он был вдовым, бездомным, бездетным, имея лишь наследников своего позора, и представляя полную противоположность с Авраамом, который имел мир и радость в вере и на котором исполнилось Слово Писания: «благочестие на все полезно, имея обетование жизни настоящей и будущей» (1Тим. 4:8). Несмотря на это, ап. Петр называет Лота праведным (2Пет. 2:7). Но человеческая праведность относительна. Сравнительно с обычаями и характером тех, среди которых он жил, добродетель Лота несомненно сияет ярко; и если его последующий образ действия обнаружил в нем слабость, преданность миру, самолюбие, то собственно нравственный дух его не может подлежать сомнению и вызывает одобрение. Бог не запечатлевает несовершенство Своим одобрением, но Он милостив в оценке Своих немощных тварей, и личная чистота и вера получают некоторую похвалу, хотя бы они и сочетались с недостатками в других отношениях. Лот должен был бороться против серьезных искушений, которые он главным образом навлек сам на себя, и он успешно противодействовал худшим из них. Он был спасен среди общей гибели и разрушения (ведь грех всегда влечет за собою наказание), потому что Бог видел то добро, которое находилось в нем, хотя в то же время различными испытаниями Он наказывал его неразумие и преданный миру дух. Как одна звезда отличается от другой в славе, так различны и степени праведности. Лот, конечно, по своей праведности стоит гораздо ниже Авраама, но и он, живя среди окружавших его нечестивцев, настолько возвышался среди них нравственно, что вполне заслужил даваемый ему ап. Петром эпитет «праведного»: «ибо сей праведник, живя между ними, ежедневно мучился в праведной душе, видя и слыша дела беззакония» (2Пет. 2:8).

Пятнадцать лет Авраам прожил у дубравы Мамрийской, но вот он опять двинул свой стан к югу страны. Побуждением к этому, вероятно, служило не просто желание найти лучшее пастбище для своих стад. Страшное бедствие, разразившееся над долиною Содомского пятиградия, вид этой опустошенной местности, мысль о постигшем Лота и его семействе разорении сделали всю окружающую местность невыносимой для нежно-сердечного патриарха. Если он даже и знал о спасении Лота, то он все-таки не мог иметь утешения в общении с ним особенно если до него дошло известие о преступлении его племянника. И вот он оставил свое прежнее местопребывание и направился в ту страну, куда некогда бежала Агарь от угнетения своей госпожи, между Кадесом и Суром, и которой Авраам и сам уже проходил на своем пути в Египет и обратно. Здесь он передвигался с одного места на другое и наконец раскинул свой шатер близ города Герара. Этот город лежал в долине, идущей к Вирсавии, от которой он находился верстах в сорока. Остатки его заключаются в куче развалин, называемых Умм-эл-Джеррар, в 15 верстах к югу от Газы, в 45 от Елевферополя, где можно видеть останки цистерны и множество осколков глиняной посуды. Там патриарх впервые пришел в соприкосновение с филистимлянами, которые в последующие годы жили в Шефеле, т.е. прибрежной равнине Ханаана, ведя непрестанные войны с израильтянами. Теперь они еще не составляли того союза из пяти городов, который был столь силен и страшен во времена Судей, а представляли собою пастушеское племя, жившее под начальством царя, который носил титул Авимелеха, «отца-царя». В последующие годы они так усилились и получили такое значение, что от них и вся страна стала называться Палестиной, каковое название совершенно заменило собою во время греческого владычества древнее имя Ханаан. Не будучи еще ни многочисленными, ни воинственными в этот период своей истории, они, хотя и не семитического происхождения, радушно приняли странствующего патриарха и по-видимому понимали его язык. По крайней мере самое слово Авимелех семитическое, и в самом повествовании нет ни следа, который указывал бы на нужду в переводчике в их сношении с евреями (ср. 1Цар. 17). Возможно, что они, покорив первоначальных семитических поселенцев здесь, приняли язык покоренных племен, как это не раз бывало в истории.

Дружественные отношения между ними и Авраамом сначала едва не нарушились вследствие той же самой причины, которая повела к затруднению с фараоном в Египте двадцать лет тому назад. Опять и здесь Авраам должен был выдать Сарру за свою сестру, потому что, как прибавляет греческий перевод 70, «он боялся сказать, что это жена его, чтобы жители города того не убили его за нее», и опять дело кончилось тем же, так как Авимелех «послал и взял Сарру». Если бы здесь имелась в виду красота Сарры, то это несомненно представляло бы некоторые затруднения, так как Сарре было теперь уже 90 лет; и поэтому некоторые критики утверждали, что этот рассказ есть лишь просто повторение того самого рассказа, который помещен в главе 13, но только вводимый здесь элогистом, между тем как прежний был введен иеговистом. Но нужно иметь в виду, что все подробности этих двух рассказов совершенно различны и нет ничего невероятного в том обстоятельстве, что та же самая опасность два раза могла угрожать Сарре во время пребывания Авраама среди языческих народов. Что же касается причины, побудившей Авимелеха взять ее, то нужно помнить, что ее физические силы были возрождены со времени посещения трех Ангелов, так как она стала способною зачать и родить ребенка, вследствие чего ее красота могла сохраняться даже до этого преклонного возраста. С другой стороны, Авимелех мог просто желать соединиться узами родства с могущественным начальником племени и заключить таким образом почетный для себя и своего народа брак. Что касается побуждений, которые заставили Авраама опять прибегнуть к сокрытию истины, то этими побужденьями могла быть только его беспредельная вера в высшую помощь. Бог уже раз оказал защиту его жене, и по вере Авраама Он окажет ее и опять. Обетование наследника от его собственной плоти, законно зачатого, должно было исполниться; никакая случайность не должна была замедлить исполнения обетования Божия; как бы ни был опасен путь, как бы ни затруднительно было положение, непременно должен оказаться выход из него. И это упование на всеуправляющий Промысл и вера в свое высшее назначение делали Авраама спокойным и поддерживали в нем надежду на все лучшее среди самых критических обстоятельств. И надежда его вполне оправдалась. Бог предостерег Авимелеха во сне не совершать имевшегося им в виду преступления. «Вот, ты умрешь за женщину, которую ты взял, ибо она имеет мужа», возвестил ему божественный голос. Писанный закон против прелюбодеяния еще не был издан (Втор, 22:22), и однако же гнусность этого греха уже ясно признавалась в человеческом обществе, а здесь и сам Бог выразил Свое предостережение против него. Раньше Он уже предоставил фараону самому познать гнусность этого преступления из его собственных следствий и лично не предостерегал его от преступления; но царь Герарский в нравственном отношении стоял выше фараона; он различал доброе от злого и хотел следовать закону совести; он имел некоторое познание о Боге (Елогим) и готов был принимать всякое сообщение Его воли. Вследствие этого и дано было ему сновидение. Этот способ сообщения часто употреблялся в то время, когда не давалось прямых откровений или божественных посланников. Подобные же примеры были и впоследствии. Иаков на поле Луз, Лаван во время преследования им своего зятя, Иосиф во время предсказания ему его будущего величия, другой Иосиф в деле обручения ему пресвятой девы Марии, восточные мудрецы пред возвращением их на свою родину, ап. Павел во время великого кораблекрушения – все они получали от Бога сообщения посредством сновидений. В настоящем случае в сновидении была объяснена причина чудесно насланной болезни, которая поразила Авимелеха и его дом. Она была наслана с целью предупредить его от нанесения оскорбления Сарре и от невольного совершения преступления царем народа, который не принимал участия в грубых пороках хананеев и среди которого оставались еще некоторые следы истинной религии. Царь вполне мог сказать, что он действовал здесь не с злыми побуждениями, но с искренностью в сердце и невинностью в руке; он мог в этом отношении во всяком случае назвать свой народ справедливым, и Бог соблаговолил открыть и объявить дела Своего Промысла и показать ему, как ему относиться к Аврааму и как вознаградить его за нанесенное оскорбление. Авимелех тотчас же должен был возвратить Сарру ее мужу и просить заступничества Авраама: «ибо он пророк, и помолится о тебе, и ты будешь жив». Но в каком смысле Авраам был пророк (наби)? Мы слишком привыкли придавать это название только тем боговдохновенным лицам, которые предсказывали будущее. Но употребление этого слова в св. Писании не ограничивается этим смыслом. Так называется всякий, вдохновенный Богом или служащий орудием сообщения Его воли людям. Аарон, говоривший за Моисея, называется также пророком (Исх. 7:1). «Не прикасайтесь к помазанным Моим, и пророкам Моим не делайте зла», говорит Господь, разумея патриархов (Пс. 104:15). Равным образом уже во времена христианства учители веры назывались пророками, хотя они и не предсказывали будущего¹⁵¹. Поэтому и Авраам, как человек, пользовавшийся особенным благоволением Бога и находившийся в общении с Ним, получает также титул пророка, и Авимелех охотно признал в нем священную личность, носящую эту священную должность, и просил его ходатайства, с целью загладить свою невольную ошибку. Должность ходатая была уже не новою для патриарха. Она составляла необходимую часть того чудесного отношения, в котором со времени возобновления завета Авраам стоял к Иегове. Подобно тому, как он с мужественным смирением ходатайствовал за города долины пред их погублением, так и теперь он выступил в качестве ходатая за Авимелеха и вознес за него молитву тому Богу, который соблаговолил даровать ему подобное право. Ходатайство его было услышано; болезнь прекратилась, и Авимелех с своим домом освободились от страха, которым поражены были их сердца в виду язвы и сопровождавшего ее высшего объяснения. Царь, вполне сознавая высокое положение Авраама, весьма кротко укорял его за поведение, которое могло привести как его лично, так и его народ к совершению великого преступления. «И призвал Авимелех Авраама, и сказал ему: что ты с нами сделал? Чем согрешил я против тебя, что ты навел было на меня и царство мое великий грех? Ты сделал со мною дела, каких не делают. Что ты имел в виду, когда делал это дело?» Авраам извинялся тем, что он не имел доверия к нравственности жителей, которые не были, как он предполагал, поклонниками истинного Бога и могли нанести ему обиду и оскорбление чисто из религиозных побуждений. «Я подумал, сказал он, что нет на месте сем страха Божия, и убьют меня за жену мою. Да она, прибавил он, и подлинно сестра мне: она дочь отца моего, только не дочь матери моей, и сделалась моею женою». Извинение это вполне удовлетворило Авимелеха, и он, наделив Авраама всевозможными подарками, выразил даже желание остаться в хороших отношениях с столь влиятельною личностью, которая обладала не только большим богатством и значительною военною силою, но и находилась в особых сношениях с небом, так что во всяком случае был человеком таинственным и необычайным. Вследствие этого Авимелех предложил Аврааму выбрать лучшую местность во всей его земле и поселиться в ней. Между данными Аврааму подарками, он наделил его также деньгами, именно, дав ему тысячу сиклей серебра. О форме и ценности этого подарка мы ничего не знаем. Еврейский текст называет его просто «тысяча серебра», и это вероятно, как и впоследствии при покупке пещеры Махпела, был нечеканенный металл, в кольцах или в какой-нибудь другой форме, имевший известный вес. Прежде чем отпустить Сарру, филистимский царь сделал ей кроткий укор, высказанный загадочным языком, который делает его весьма трудным для истолкования. Он именно сказал ей: «вот я дал брату твоему тысячу сиклей серебра; вот это тебе покрывало для очей пред всеми, которые с тобою, и пред всеми ты оправдана». Высказывались различные объяснения этого выражения. Оно, по-видимому, означает, что так как Авраам, которого Сарра называла своими братом, был ей муж, то она должна была покрыть свое лицо и таким образом признавать себя замужней женщиной, согласно с обычаем, существовавшим среди того народа (ср. 24:64). Деньги, как некоторые предполагают, могли предназначаться ей как средство для приобретения покрывала, так чтобы никто другой уже не мог впасть в ошибку Авимелеха; но обычай давать деньги для покупки каких-либо принадлежностей совершенно чужд практике и понятиям тех первобытных времен, и был бы совершенно неуместен здесь. По другому толкованию, Авимелех имел в виду выдачей серебра побудить Сарру и ее мужа забыть его поступок в отношении к ней, как к замужней женщине, и слово «покрывало» употребили быть может с целью напомнить ей, что если бы она носила это покрывало, приличное всякой замужней женщине, то он и не впал бы в ошибку. Другие наконец находят ключи к этим загадочным словам в суеверном почтении, которое филистимский царь почувствовал к пророку, как-бы говоря Сарре: «быть может он и брат твой, как ты сказала: но брат ли он или муж, во всяком случае он в силу своего священного пророческого характера есть полная защита тебе от всякого оскорбления, – покрывало, которое может защитить тебя от взгляда нечистых глаз, не здесь только, в нашей Филистии, но и везде, куда бы ни привели тебя твои странствования. Жене пророка нет надобности бояться оскорбления и нет надобности ей прибегать для своей защиты к лжи». «Так она получила укор»¹⁵². Такое объяснение весьма правдоподобно; но только трудно понять, почему Авимелех упоминает о своем денежном подарке в этом отношении. Очевидно, вся речь вращается на подарке; наиболее естественное объяснение состоит в том, что он желал этим средством побудить чужеземцев помириться с полученным им оскорблением и забыть о несчастном случае. Полученные Авраамом деньги предназначались как бы в свидетельство и знак того, что Авимелех признавал свою ошибку, и его извинение было принято. Давание подарков в подтверждение известной сделки было обычаем, который в древности встречался нередко.

После этого события Авраам не долго оставался в ближайшем соседстве Герара; но, воспользовавшись позволением Авимелеха, он двинулся с своими стадами в плодородную долину, идущую от моря к Вирсавии. Это хорошо орошаемый округ. По долине проходит текучий поток, который орошает большую площадь, и в западной части равнины много источников, повсюду разносящих благодатную влагу. По всей стране вода добывается также посредством вырытия колодцев на большей или меньшей глубине. Прибыв в облюбованное место, Авраам вырыл для своего собственного употребления колодезь, который впоследствии стал называться Вирсавией. Местоположение его вполне известно. Он теперь называется Бир-эс-Себа, и находится в Вади-эс-Себа, которая тянется на протяжении нескольких верст от востока к западу, и затем, поворачивая к северу, соединяется с Вади-Гуззе, на которой стоит Умм-Джеррар. Эта вади оканчивается в песчаных дюнах на морском берегу, немного пониже Газы. Вирсавия таким образом находилась в 45 верстах к югу от Хеврона. Существующее там колодцы были различно исчисляемы путешественниками, так что некоторые находили их семь, а другие меньше. Но главных два, из которых больший имеет 12¹/₂ футов в диаметре, а другой, на некотором расстоянии к юго-западу, 5 футов в диаметре. Вода, отличающаяся чистотой и приятностью, находится на глубине 40 футов. Нижняя часть большого колодца на 16 футов высечена в сплошной скале. Вокруг обоих находятся многочисленные водопойные корыта для скота, и каменные стенки, которыми обделано устье колодцев, носят на себе глубокие следы, образовавшиеся от трения веревок, посредством которых достается вода. Эти каменные стены, вероятно, от XII столетия по Р. Хр., так как на одной из них открыта арабская надпись, указывающая приблизительно на этот именно период. На нескольких холмах к северу от колодцев видны остатки древнего поселения; но так как дома были построены из рыхлых материалов, то и остатки эти не представляют особенного интереса. Самые колодцы несомненно относятся к глубокой древности, и из камней, употребленных для последующей обделки колодцев, некоторые могли принадлежать к тем именно, которые положены были здесь во времена патриарха. Черты местности могли измениться лишь немного, и вид пологих холмов к северу и великой равнины Араб-эл-Азазиме к югу, теряющейся в пустыне, вероятно был во всех существенных отношениях тот же самый, какой теперь представляется взорам новейших путешественников.

Несколько времени спустя после удаления Авраама из пределов Герара, Авимилех, в виду могущества и влияния патриарха, нашел выгодным заключить с ним союз. Побуждением к этому союзу было не просто естественное желание быть в дружественных отношениях с богатым и сильным человеком, и самый союз не был простым частным соглашением общественного доверия и почтения; это был формальный племенной союз, заключенный с обычными церемониями и подтвержденный присутствием представителей страны. В качестве свидетелей соглашения Авимилех привел с собою Фихола, своего военачальника, и, по свидетельству греческого перевода, Ахузафа, своего ближайшего друга (невестоводителя) (26:26). Частным побуждением к этому соглашению послужил один из тех споров касательно воды, которые так обычны среди обитателей пустыни. Филистимляне стали противодействовать притязанию Авраама на обладание колодцем, который вырыт был им с большими трудами. Это сначала делалось без ведома их господина; и когда Авраам заявил об этом Авимилеху, то последний сразу же признал справедливость требования патриарха и подтвердил его право. Затем между ними был заключен формальный союз, причем царь признавал права Авраама, и Авраам с своей стороны поклялся находиться с ним и его потомством в дружественных отношениях. Это первый союз, какой только упоминается в истории, и он замечателен в некоторых отношениях. В нем нет никаких мелких условий или пунктов; все предоставляется доброй вере договаривающихся, которая считается совершенно достаточным обеспечением договора. Договор запечатлен кровью жертв и обменом подарков. Кроме этого Авраам предложил Авимелеху семь молодых овечек, на которых была совершена клятва, и царь принял их в знак того, что он признавал право патриарха на колодезь и обещался защищать его. Эти овечки могли считаться знаком почтения земному владыке, подобно тому, как Иаков впоследствии предложил свой дорогой подарок Исаву, когда последний с своим войском встретил его на дороге в Ханаан. Отсюда и место это названо было Вирсавия, «колодезь клятвы» или «колодезь семи», как подтвержденный семью дарами или жертвами: связь между клятвою и числом семь была столь тесная и признавалась столь обычною, что это собственное имя производилось иногда то от одной, то от другого. В память этой сделки Авраам посадил тамарисковое дерево (эшель)¹⁵³, которое, как вечно зеленое и способное жить в сухих местах, могло долго оставаться памятником договора. Здесь также он, по-видимому, воздвиг жертвенник или святилище, в котором он поклонился Иегове, Эл-Олам (Господу Богу вечному). В последующее время эта посадка деревьев вокруг святилища выродилась в идолопоклонический обычай, когда народ совращался с пути истинного богослужения, и даже сама Вирсавия сделалась центром ложной религии¹⁵⁴.

Но вот наконец пришло время, когда должно было исполниться великому обетованию, полученному Авраамом от Господа. Аврааму было 100 и Саре 90 лет, когда у них, по-видимому во время стоянки в Вирсавии, родился давно желанный сын. По установлению он был обрезан в восьмой день, и ему дано имя, уже предназначенное ему раньше. Это имя обыкновенно принято произносить Исаак, согласно с греческим и латинским переводами, хотя в других местах оно произносится как Иитшак; но как бы ни произносили его, по своей этимологии оно находится в связи с значением «смех», на что и указывается три раза. Когда впервые сделано было предсказание об этом Аврааму (17), он засмеялся от восторга и радостного изумления, что он и его престарелая жена могут быть родителями сына, в котором благословятся все народы земли. «Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой; и увидел, и возрадовался» (Ин. 8:56). Затем, когда Сарра услышала, как Ангелы говорили об имеющем родиться от нее сыне (18), она тоже засмеялась от смешанного чувства сомнения и радости; и когда наконец исполнилось само обетование и младенец был принят в завет с Господом, она, подобно пресвятой Деве Марии, произнесла благодарственную песнь и, намекая на божественно данное имя, восторженно воскликнула: «смех сделал мне Бог; кто ни услышит обо мне, рассмеется. Кто сказал бы Аврааму: Сарра будет кормить детей грудью? Ибо в старости его я родила сына». Имя это получало особое значение не только вследствие предшествующих обстоятельств, но и вследствие этого радостного и довольного настроения родителей, и более всего от его прообразовательного характера, как предвозвещающего Мессию, радость всей земли, и орудие обетованного благословения, которое должно было озарить мрачный мир радостным ликованием о примирении с Богом. Две тысячи лет спустя, в том же самом округе иудеи, и в том же духе пресвятая Матерь Иисуса Христа торжественно воспевала свою торжествующую песнь: «величит душа моя Господа: и возрадовался дух мой о Боге, Спасителе моем, что призрел Он на смирение рабы Своей; ибо отныне будут ублажать меня все роды; воспринял Израиля, отрока Своего, вспомянув милость, как говорил отцам нашим, Аврааму и семени его до века» (Лук. 1:46–55).

Рождение законного наследника совершенно изменило положение Измаила. Доселе, в течение тринадцати или более лет, он считался прямым наследником своего отца. Воспитанный в пустыне, проводя жизнь с суровыми пастухами, которые пасли многочисленное стадо патриарха, разделяя их опасности и считаемый ими как прямой наследник, он с летами становился человеком повелительным по натуре и нетерпеливым в своих желаниях. Мать его несомненно поддерживала его в честолюбивых надеждах и не ограничивала его заносчивых притязаний. Понятно отсюда, с каким неудовольствием он должен был почувствовать разочарование в своих надеждах и внезапное низведение в низшее и зависимое положение. При отнятии Исаака от груди, он выразил свои уязвленные чувства дерзко и с ожесточением. При этом случае, по обычаю, сделан был большой пир. В каком именно возрасте дитя отнималось от груди, это зависело от обстоятельств. Мать семи сыновей, убитых Антиохом (2Мак. 7:27), говорила, что она питала их грудью в течение трех лет; и очень возможно, что Исаак был именно в этом возрасте, когда случилось это событие. Видя особые почести, оказываемые этому ребенку и сопоставляя их с своим собственным разочарованием, Измаил (о котором в повествовании даже не упоминается по имени) не мог воздержаться от заявления своего неудовольствия насмешками и издевательствами. Ап. Павел говорит (Гал. 4:29), что он преследовал духовного наследника. Его мать не только не старалась воздержать его дерзость, но, напротив, поддерживала его втайне, что конечно не могло долго оставаться незамеченным со стороны ревнивого глаза Сарры. Надменная госпожа не замедлила отмстить за это грубое неуважение к ее сыну. Она пошла к своему мужу, обратила его внимание на то, что произошло, и с непреодолимою настойчивостью потребовала немедленного изгнания Агари и ее сына. Она сказала Аврааму: «выгони эту рабыню и сына ее, ибо не наследует сын рабыни вместе с сыном моим наследником». Несознательно она произнесла многознаменательное пророчество и высказала требование, которое было в согласии с божественным намерением. Но ее муж не видел еще этой стороны дела. Все это обстоятельство было чрезвычайно печально для него. Он любил мальчика, который первый называл его отцом. Он не мог вынести мысли о разлуке таким образом с своим любезным сыном и рабыней, которая была для него женой. Он рассердился на Сарру за требование ею такой жертвы своих чувств; и только когда уже божественное внушение заставило его обратить внимание на слова своей жены, он согласился наконец подчиниться этому требованию и с неохотою проводил Агарь с ее сыном в пустыню, прилегающую к Вирсавии. Причина их изгнания очевидно заключается в самом обетовании Божием: «В Исааке наречется семя твое». Измаил не должен был сделаться сонаследником с Исааком, равно как и не должен был спорить с своим братом за право первородства. Величественное обетование должно было ограничиться одной законной линией и не могло распределяться между различными соперниками. Притом Измаил и не был пригодный сотоварищ и руководитель для нежного Исаака, даже если бы нечего было бояться его мстительного характера и его заносчивых притязаний. Он видимо не находился под влиянием того страха Божия, которым так явно отличался его отец. Порывистый, гордый, заносчивый, смелый, он, при своем более сильном характере, легко мог совратить с истинного пути и своего нежного брата и ослабить в нем ту полносердечную веру, которая требовалась от сына завета. И хотя разлучение с своим первородным сыном было тяжким испытанием для сердца Авраама и справедливо считается одним из его «искушений», но оно вместе с тем предназначалось в качестве одного из уроков в его духовном воспитании. Оно содействовало подготовлению его к тому великому моменту, когда Бог призывал его отказаться от своего драгоценнейшего сокровища в послушание слова Его. Духовная важность этого обстоятельства объясняется ап. Павлом (Гал. 4). Здесь предзнаменовалось поведение неверующих иудеев в отношении к христианской церкви. Они исповедовали некоторую дружбу к духовному Исааку, между тем как в действительности они преследовали и оскорбляли его, и поэтому-то необходимо было освободить сынов обетования от сынов плоти.

Божественное внушение касательно изгнания Агари и Измаила, сопровождавшееся обетованием, что от последнего произойдет великий народ, сделано было Аврааму ночью во сне или видении. С быстрым послушанием, подавляя в себе нежное отеческое чувство, Авраам встал рано утром и выслал Агарь и ее сына за пределы своего стана. С кожаным мехом воды на плече и запасом хлеба, сделанным для нее Авраамом, Агарь вышла из стана, ведя за руку своего сына, которому было уже теперь около 16 лет. Путь их направлялся к югу в пустыню ниже Вирсавии, по дороге в Египет. В этой сухой местности вода, которая заключалась в мехах, скоро истощилась, а между тем не было ни колодца, ни источника. Знойное солнце вверху, раскаленный песок внизу; не было ни тенистой пальмы, ни какого-либо другого дерева на всей обнаженной местности, и странникам грозила ужасная судьба. Нетерпеливый, высокоодаренный юноша чувствовал муки голода сильнее, чем его закаленная в трудах мать. Возможно также, что в то время, когда жизнь человека была продолжительнее, чем теперь, слабость детства продолжалась также дольше, и юноша в 16 лет, по своим физическим силам, равнялся только современному мальчику 10 или 12 лет. Истомившись от недостатка воды, Агарь привела своего сына под тень одного куста, – единственной защиты, какую представляла обнаженная местность от солнца, и сама в отчаянии села на расстоянии полета стрелы, чтобы не видеть ужасной смерти своего ребенка. В мучительной жажде Измаил застонал. Мать не выдержала этого испытания, и сама «подняла вопль, и плакала». Вопль ее был услышан, и с раскаленного неба раздался голос Ангела Божия к Агари. Здесь Ангел Божий называется уже не Ангелом Иеговы, как это было раньше, а Ангелом Елогима. Эта перемена в имени объяснялась критиками на основании елогистической и Иеговистической теории в том смысле, что эти отдельные рассказы составлены различными авторами. Такое мнение сбивало многих толкователей с истинного пути, но самая перемена имени вполне находится в соответствии с переменою в положении Агари. Когда она принадлежала к дому Авраама и занимала положение второстепенной жены, она считалась участницей завета, и Иегова, Бог завета, находился в общении с нею; теперь же она была отделена от священного семейства и сделалась предметом попечения Бога, только как Бога всей земли, Бога духов всякой плоти. Поэтому-то и явившийся к ней Ангел называется просто Ангелом Божиим, а не Ангелом Иеговы. Он обратился к ней с ободряющим воззванием: «Что с тобою, Агарь? не бойся; Бог услышал голос отрока оттуда, где он находится. Встань, подыми отрока и возьми его за руку; ибо я произведу от него великий народ». Затем он направил ее взоры к колодцу, который доселе был не замечен ею, и она наполнила свой мех водою и спасла жизнь своему сыну. Но они уже никогда не возвращались в дом того, который изгнал их. Они остались жить в пустыне Фаран, той пустынной местности, которая тянется от Арабы до Суецского залива к западу и от пределов Палестины до Синайской горной цепи к югу.

Когда пришло время для женитьбы Измаила, Агарь, исполняя свою материнскую обязанность избрания жены для него, избрала женщину из своей собственной страны – Египта и таким образом, насколько зависело от нее, порвала всякую связь с его семитическим родством. В следующем поколении однако же связь эта была возобновлена; потому что внук Авраама, Исав, человек по сердцу Измаила, такой же дикий, предприимчивый и неукротимый, женился на его дочери Махалафе или, как она называется в другом месте, Васемафе (Быт. 28:9, 36:3, 26:34). От Измаила, как и предсказано было Богом, произошло двенадцать князей, глав племен, и у них были известные по их имени селения и кочевья (25:16), т.е, они вели частью земледельческий, частью пастушеский образ жизни. Имя измаильтян прилагалось ко всем племенам пустыни, который известны теперь под названием бедуинов; в некоторых местах св. Писания они называются также мадианитянами¹⁵⁵. Некоторые из этих потомков Измаила или их городов вполне известны. Под именами Наваиофа и Кедара (именно первых из 12 князей) упоминаются в надписях Ассурбанипала известные места, из которых первое, под названием Навуфеи (Набатея), включало в себе Петру, где этот народ делал себе высеченные в скалах жилища. Во времена Маккавеев навуфеи распространились до Сирийской пустыни (1Мак. 5:25). Затем они покорили страну вокруг Дамаска и сделались столь могущественными и распространились так далеко, что вся страна от Красного моря до Евфрата, по свидетельству И. Флавия, называлась Навуфейской. При этом они известны были не только своими воинственными подвигами, но и с большим успехом занимались мирными промыслами; их торговые предприятия были весьма обширны; они чеканили монету, вырезывали надписи на камне, и их чудесная столица Петра остается до настоящего времени памятником их искусства, вкуса и красоты. О сыновьях Кедара часто упоминается в Ветхом Завете; они были искусные стрелки, богаты стадами всякого рода; в ассирийских памятниках они называются Кидра; Ассурбанипал свидетельствует, что, в наказание за возмущение одного из этих арабских князей, он наложил на них ежегодную подать золотом, верблюдами и ослами (ср. Иер. 49:32). Они жили главным образом в черных палатках (Песн. 1:5), подобно другим бедуинам, но некоторые племена имели города и деревни и вели более оседлую жизнь. Их потомки еще и теперь живут в окрестностях Мекки и Медины и неизменно сохраняют свои племенные особенности, будучи истинными сынами «дикого человека», своего предка, и самыми воинственными и сильными жителями Хеджи. От них произошло племя, к которому принадлежал ложный пророк Магомет¹⁵⁶. Из всего того, что мы знаем об этих различных племенах, происшедших от Измаила, мы видим, что пророчество касательно его исполнилось с совершенною точностью. Каков был их предок, таковы и они теперь, таковыми были и всегда. Их судьба и характер вполне соответствуют его судьбе и его характеру. Они сохранили обряд обрезания, полученный от него, отлагая его совершение до тринадцатилетнего года жизни ребенка, сообразно с библейским повествованием о самых обстоятельствах установления этого обряда. Они остались свободными и независимыми, низвергая всякое чужеземное иго, подобно дикому ослу пустыни. Живя грабежами и вымогательствами, они враги всех окружающих их племен: руки их на всех и руки всех на них. Представляя собою дикий, неукротимый народ, они не поддаются никакому влиянию со стороны обычаев и привычек окружающих их племен и в течение почти сорока веков живут без всякого изменения.

Много лет уже в мире и счастье прожил Авраам в Вирсавии. Великое обетование исполнилось; давно ожидаемый сын возрастал и мужал под его бдительным глазом; его первородный преуспевал в своих диких подвигах в пустыне; филистимляне, среди которых он жил, были его друзьями и союзниками; все, по-видимому, обеспечивало продолжительный покой и беспечальную жизнь. Не было ни облачка на горизонте, ни признака какой-либо приближающейся бури. Могло казаться, что престарелому патриарху предназначено сойти в свою могилу в состоянии полного покоя и не нарушаемого ничем благоденствия. Но в очах Божиих испытание его было еще не закончено. Атлет не мог еще оставить своих упражнений и считать время своей деятельности законченным; он должен был выиграть еще окончательную победу и поэтому должен был подвергнуться наитруднейшему испытанию. Выйдет ли он победителем из этого испытания? Восторжествует ли в нем вера над человеческою любовью и взлелеянного надеждой? Это испытание в некотором смысле пришло неожиданно, хотя вся предыдущая жизнь Авраама была приготовлением к этой окончательной борьбе. Самоотречение и беспрекословное послушание давно уже были знакомы ему; вся жизнь его состояла из них. Он оставил свою родину в послушание голосу Божию; он порвал все связи с своим родным семейством в Харране, отправился в Ханаан безродным и бездетным, переносил в течение многих лет тяжести не исполнившихся надежд, перенес душевную муку за безопасность своей дорогой жены; разлучение с Лотом терзало его нежное сердце; страшная гибель Содома и Гоморры, со всеми сопровождающими и последующими ужасами, страшно потрясла и поразила его; весьма прискорбным для его души было насильственное изгнание Агари и Измаила; он уже в действительности самоотрекся от родного сына, столь сильно им любимого; но теперь он призван был сделать еще более великую жертву.

Внезапно, без всякого предупреждения, в ночном видении до него дошел голос Божий, и Авраам услышал страшное повеление: «Авраам! возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе» (Быт. 22:2). Много недоумений возникает в нашей душе при размышлении об этом странном повелении. Часто делались возражения против его нравственного значения: повеление это, говорят некоторые, было недостойным Бога; патриарх был жесток и бесчеловечен, повинуясь ему. Что касается до повеления, то оно действительно было единственным в своем роде и, по-видимому, необъяснимым. Толкователи много изощрялись в стараниях дать какое-либо разумное объяснение этому обстоятельству, некоторые воображали, что внушение, которому повиновался патриарх, происходило не из внешнего источника, но просто было мыслью, неожиданно возникшею в его уме вследствие наблюдения за практикой тех, среди которых он жил, что именно он также, подобно им, лучше всего может угодить Богу принесением в жертву своего собственного сына. К исполнению этой мысли он и приступил; но при дальнейшем размышлении он пришел к убеждению, что намерение его ошибочное и несообразное с божественным достоинством, и вследствие этого, вместо предполагавшейся человеческой жертвы, он заклал барана. В ответ на такое толкование достаточно сказать, что оно совершенно не оправдывается точным библейским повествованием или намеками в позднейших библейских книгах. По другому предположению, самое внушение Аврааму вышло не от Господа, а от сатаны, подобно тому, как это было впоследствии с Давидом, когда «восстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление израильтян» (2Цар. 24:1; и Пар. 21; или подобно тому, как в греческой трагедии Орест выражал опасение, что быть может он послушался злого демона, воображая, что слышал голос Аполлона, повелевавший ему убить свою мать¹⁵⁷. Но принимая во внимание слова самого повествования и нравственную цель, лежащую в основа этого «испытания», мы можем считать это мнение безосновательным и пустым. Что повеление это вышло от Бога, Авраам по крайней мере нисколько не сомневался в этом. Это для него могло быть единственно возможной авторизацией такого повеления. Святость человеческой жизни выразительно узаконяется Ноевыми постановлениями (Быт. 9:5, 6). Чувства отца – жалость, нежность, любовь – всегда были непременною частью душевной человеческой жизни. Взгляд Бога на нечестие человеческих жертв, хотя быть может не вполне оцениваемый Авраамом, в последующее время выразился в строгих постановлениях закона против подобных обычаев Ханаана¹⁵⁸; и однако же здесь, по-видимому, было повеление, как раз стоящее в прямом противоречии с этими соображениями. Тем не менее Авраам не мог ошибаться, предполагая, что оно дано было Богом. Происхождение его было столь же несомненным, как и происхождение обетования о продолжении его семени в Исааке, каковое обетование этим новым повелением, по-видимому, подрывалось в корне; здесь он так же мало заблуждался, как и тогда, когда повиновался божественному голосу, который, повелевая ему оставить свою страну, обещал ему в вечное владение землю Ханаанскую, заключил с ним вечный завет и установил обряд обрезания. Нет, здесь не могло быть ошибки; внушение было от Бога, послано с неба. Но что же было в этом повелении такого, что превозмогало его внутреннюю странность и несообразность? Конец испытания, конечно, был хорошо известен всеведению Божию. Бог видел, что Авраам выдержит это тяжкое испытание; Он отнюдь не имел в виду давать этого повеления для действительного его исполнения; Он намеревался остановить его, когда цель, для которой дано было повеление, будет достигнута. Цель эта состояла в испытании веры патриарха, как и говорит бытописатель: «и было, после сих происшествий, Бог искушал, (то-есть испытывал) Авраама» (Быт. 22:1). После всего, что уже пройдено было Авраамом, после многих доказательств который он дал касательно своего совершенного упования на Бога и своего беспрекословного послушания, нужно было по отношению к нему сделать еще одно испытание его расположения, прежде чем его духовное воспитание будет закончено и окончательное торжество будет обеспечено. Захочет ли он увековечить данное ему благословение решимостью добровольно отказаться от него? В этом именно и заключалась сущность испытания, в этом и заключается поражающий парадокс божественного домостройства. Земное благо должно быть принимаемо как духовное благословение и усвояемо верою. Человек должен обеспечить свои права на известное благо борьбою и страданиями верующей души. Испытание это было сообразно с разумением Авраама и с тою степенью религиозного опыта, до которой он достиг. О трудности его нет надобности и говорить. Повеление дано было Аврааму во всей его ужасной простоте; весь ужас, все затруднение, вся жестокость приказываемого дела ясно представлялись Аврааму. Он должен был взять не волов или ягнят для жертвоприношения, но своего сына, своего единственного сына от своей жены Сарры, ребенка столь давно ожидаемого, сына своей старости, сына обетования, столь сильно любимого, чрез которого должен был продолжаться его род и все народы получить благословение, – он должен был взять его и своею собственною рукою принести его во всесожжение, т.е. не оставить ни малейшего следа в воспоминании, а превратить его возлюбленное тело в пепел; и он должен был сделать это теперь же, без всякой отсрочки, без всякого замедления. Здесь испытывался Авраам как отец, патриарх и верующий, и он с торжеством вышел из этого странного испытания. Только такое мучительное и суровое испытание и могло вполне доказать, что он был достоин того необычайного благословения, которое дано было ему. Необычайные преимущества требовали необычайной заслуги; величие дара требовало оправдания в величии веры. И доказательство этой необычайной веры сделалось ясным отселе для всех последующих поколений. Настоящим испытанием сам Авраам мог познать тот дух, который находился в нем; он сам засвидетельствовал о благодати Божией, которая восторжествовала в его повиновении; и последующим поколениям в течение последующих веков это испытание вполне показало несравненный характер и благочестивую самоотверженность этого отца верующих, который самым делом поучал, что ничего не должно предпочитать Богу и что человек должен быть готов принести на служение и по слову Божию свое самое дорогое сокровище.

Нравственный характер и мудрость этого испытания со стороны Бога таким образом становятся понятными, и Авраам получает оправдание в своем повиновении. Оправданием исполнения этого повеления было самое убеждение, что оно исходило из уст Божиих. Это убеждение победило в нем все те недоумения, которые могли быть у него касательно непристойности или жестокости повеления. Как бы оно ни было тяжким для его чувства и противным тому, что он мог ожидать в качестве внушения от Бога, признав его божественным, он мог только преклонить свою голову в послушании. Все, что повелевал Бог, для него было законным и справедливым. Всем своим сердцем признавая премудрость и правосудие Божие, он считал своею обязанностью только повиноваться, понимал ли он или нет причину и значение испытания. Мы не должны однако же привносить в это дело нашего собственного взгляда на человеческие жертвы. Очень возможно, что для Авраама такое жертвоприношение не было столь ужасным, каким оно сделалось позднее и как мы привыкли смотреть на него. Повеление это, при всей своей ужасности и беспримерности, могло в его глазах не казаться бесчеловечным или противозаконным. Было бы ошибочно предполагать, что такие жертвоприношения свойственны только людям, стоящим на самой низкой ступени дикости. Обычай принесения в жертву детей в древности был распространен между различными народами, отнюдь не варварскими или дикими. Семитические племена получили его от Туранского населения Халдеи¹⁵⁹; оно встречалось между древнейшими обитателями Палестины, перешло отсюда к карфагенянам, египтянам, и позднее к моавитянам, аммонитянам и арийским племенам. Авраам жил в стране, где такое жертвоприношение было не неизвестно, и таким образом он знаком был с подобным обычаем. Власть отца над жизнью своего сына в то время признавалась безусловною. «Убей двух моих сыновей, клятвенно говорил Рувим своему престарелому отцу, если я не приведу Вениамина к тебе» (Быт. 42:37). Не надлежало ли верующему патриарху показать столь же истинную преданность своему Господу и с такою же охотою пожертвовать ему своим возлюбленным и драгоценным сыном, какую способны были обнаруживать те из идолопоклонников, которые приносили человеческие жертвы своим ложным богам? Затем, кончится ли этим полученное им повеление? Не случится ли еще чего-нибудь, когда он прибудет к назначенному месту? Послушание, которое он исполнял, было не слепым, рабским, а разумною, верующею покорностью; он не оскорблял своей совести исполнением этого повеления; его нравственное чувство не оскорблялось, как бы ни мучительно отзывалось это повеление на его сердце. Кроме того, во всем этом испытании нельзя не видеть и другой, более глубокой истины. Патриарх, по высшему вдохновению, знаком был с великим учением об искуплении; он знал, что одному из его потомков предстоит быть принесенным в жертву и сделаться благословением для всех народов земли; но личность, которой предстояло осуществить это назначение, ему еще не была указана. Когда поэтому дано было ему внушение, чтобы он принес в жертву своего собственного сына, он мог даже предполагать, что Исааку и предстоит быть обетованным искупителем, и поэтому-то он с такою охотою хотел принести его в жертву, предзнаменуя этим великим делом божественное дело Отца небесного, который отдал Сына Своего единородного на страдания и смерть за род человеческий. С другой стороны, все это дело могло быть лишь способом преподания высшего учения об искуплении, знаком и действием вместо слов¹⁶⁰. Авраам давно и нетерпеливо желал видеть день Христов, т.е. то искупление, которое Он должен был совершить, то жертвоприношение, которому Он должен был подвергнуться. И он видел его в этом именно наглядном изображении. Нигде еще иначе во всей своей истории он не мог бы видеть своими глазами истину искупления, и когда Христос говорил, что Авраам видел день его, Он разумел именно жертвоприношение Исаака. Чтобы наставить Авраама в этом великом учении и показать ему, до каких безграничных пределов может доходить любовь Божия к людям, Бог и повелел ему исполнить эту картину и самому почувствовать, что значить лишиться сына возлюбленного.

Некоторые толкователи однако же стараются иначе объяснить эту историю. Так, Генгстенберг думает, что Авраам не понял того способа, которым повелено было ему сделать приношение. Но слова повеления слишком ясны, чтобы возможна была какая-либо ошибка в этом отношении. В повелении прямо сказано: «возьми сына твоего и принеси его во всесожжение». Школа Кюнена и подобных ему рационалистов полагает, что принесение человеческих жертв было «национальным обычаем, совершавшимся в богослужении Иегове, рассматриваемому в качестве местного божества». Они основывают это мнение на буквальном истолковании обета Иеффаева, на таких местах, как Мих. 6:7: «но можно ли угодить Господу тысячами овнов или несчетными потоками елея? Разве дам ему первенца моего за преступление мое и плод чрева моего за грех души моей»? Здесь однако же пророк или указывает на обычай моавитян, царь которых при одном великом национальном бедствии принес в жертву своего сына (4Цар. 3:27), или говорит от лица богоотступнического народа, который, по его изображению, готов принести все, даже то, что было строго запрещено, чем то, что именно требуется Богом, т.е. сердце и волю. Рационалисты приводят и другие изречения, свидетельствующие будто бы о существовании подобного обычая. Так, гаваонитяне потребовали выдачи себе семи сыновей Сауловых, чтобы «повесить их пред Господом» (2Цар. 21:6); Самуил «разрубил Агага пред Господом в Галгале» (1Цар. 15:33); на основании этих и подобных мест, они доказывают, что эти люди были приносимы в жертву Иегове, или во всяком случае, что человеческие жертвоприношения считались не чуждыми идее иудейского богослужения. Но такое мнение настолько неосновательно, что не нуждается даже в формальном опровержении. Выражение «пред Господом» просто обозначает торжественность и открытость действия; приговор приводился в исполнение при свете дня и совершался с целью умилостивления оскорбленного величия Божия. Тоже самое изречение встречается напр. в Числ. 25:4, где Моисею повелевается взять начальников, народа, которые согрешили с дочерьми Моава, и «повесить их Господу пред солнцем». Здесь, конечно, никто не будет утверждать, что это был акт жертвоприношения Иегове; потому что «проклят висящий» – по закону (Втор. 21:23). В библейском повествовании всегда выразительно заявляется, что народ прибегал к этим жертвенным мерзостям только тогда, когда оставлял Бога отцов своих; что он приносил своих детей Ваалу и Молоху, что он приносил своих сыновей и дочерей идолам Ханаанским. Что касается того заключения, что когда в Моисеевом законодательстве встречается какое-либо закрепление известных обычаев или учреждений, то такие обычаи будто бы непременно существовали раньше и первоначально среди евреев и дозволялись до тех пор, пока не были заменены более гуманными обычаями последующей цивилизации, то такое заключение основывается на полном непонимании дела, изобличаемом св. Писанием, преданием и историей. В действительности такие запрещения постановлялись против обрядов и обычаев окружающих народов, с которыми евреи могли приходить или приходили в соприкосновение и худой пример которых мог заразительно действовать и на них.

Иудейское предание дополняет историю испытания Авраама многими предварительными подробностями, заимствованными видимо из повествования об Иове¹⁶¹. По этому рассказу, сатана обвинял Авраама пред Богом в том, что он служит ему только из желания пользоваться его милостями, и к этому прибавил, что как только он получает исполнение своего желания, так он уже не заботится о принесении жертв или о принесении ему даров. Господь отвечал, что это обвинение настолько несправедливо, что если бы Он даже потребовал от Авраама жертвоприношения его возлюбленного сына Исаака, то и тогда он повиновался бы повелению с полною готовностью. Сатана стал просить Бога испытать Своего раба таким именно образом; Господь согласился и обратился с Своим повелением в глухую темную ночь. Авраам тотчас же послушался и приступил к делу. Сатана встретили его на дороге под видом немощного старца и старался отвратить его от исполнения этого дела. Потерпев неудачу в намерении поколебать решимость отца, он старался возбудить противодействие в сыне; но потерпел поражение одинаково и здесь – вследствие спокойной решимости и твердости Исаака. И таким образом дело было доведено до конца, и вера Авраамова нашла полное оправдание.

Но возвратимся к библейскому повествованию. Сознавая, что услышанное им повеление исходило от Бога, Авраам тотчас же приступил к его исполнению. Рано утром он встал с своей постели; не говоря никому о своем намерении, он сам сделал все необходимые для путешествия приготовления; будучи господином целых сотен рабов, он сам снарядил осла, нарубил дров, разбудил двух из своих слуг и своего сына Исаака, и отправился к месту, которое указано было ему Богом. Он не сказал ни слова жене своей Сарре. Она не должна была омрачать чистого жертвоприношения слезами и бесполезным противодействием; тут не должны были иметь места ни прощальные слова, ни печальная разлука, чтобы не ослабить его намерения и не воспрепятствовать его послушанию. В тишине раннего утра, он тайком отправляется в путь. Исаак, теперь уже юноша не менее как двадцатилетнего возраста, взял все заготовленные для жертвоприношения вещи, но не знал цели самого путешествия. В течение трех дней Авраам находился в пути, нося в своем сердце свою безмолвную скорбь. Эта страшная тайна тяжело отзывалась на его душе, хотя он и не боролся против божественного повеления, однако же человеческие чувства не могли быть вполне подавлены в нем; повелевающая сила благодати не могла всецело победить тайных чувств природы. Что он вытерпел в течение этого медленного путешествия, знает только Бог один. Наконец, путь был кончен, и на третий день он издали увидел назначенное место. Оно было на горе, в земле Мориа. Что разумеется под этим названием, это служило предметом самых горячих споров; но различные соображения заставляют склоняться к мнению, что местом этим был Иерусалим¹⁶². Правда, Эвальд и другие критики видят здесь только тенденциозный намек с целью представить всякое место, считавшееся священным с незапамятных времен, освященным присутствием или действием кого-либо из патриархов; но допуская даже, что есть некоторая истина в этом предположении, если мы признаем историческую точность в самом событии, то должны также признавать и подлинность предания, которое определяет самую местность события. И нет ничего такого, что делало бы это указание невероятным. Говорить о горе Мориа, «будто она впервые была освящена только Давидом и Соломоном», причем ее «четвертый повествователь насильственно внес в историю Авраама», – говорить так, значить обнаруживать полную несправедливость в обсуждении самых обстоятельств дела. Сообщение это появляется совершенно естественно в повествовании и соответствует всем его подробностям. Слово Мориа есть очевидно Мори-иа, то есть видение Иеговы (у Симмаха и в латинской Вульгате оно переводится как «земля» или «гора видения»; у Аквилы – «видная земля» и у 70 – «высокая земля»). Это название дано месту, на котором Соломон построил храм (2Пар. 3:1), и оно нигде еще не встречается в Ветхом Завете. И. Флавий¹⁶³ выразительно утверждает, что это было то самое место, где находилось гумно Орны Иевусеянина, и было местом построения храма Соломонова; иудейское предание вообще приводит к тому же самому заключению¹⁶⁴; книга Юбилеев заявляет, как хорошо известный факт, что под этою горою разумеется гора Сион. Самая сущность дела уже говорит за тождество места этого поразительного акта благочестия с местом, где должна была обитать слава Божия и где должно было постоянно приноситься удовлетворение за народ Божий. Если на эту связь не делается указаний в позднейших книгах св. Писания, то ведь не делается их и на гору Гаризим, в которой некоторые критики хотели бы видеть Мориа. Самаринское предание естественно считало местом жертвоприношения Исаака гору Гаризим; и декан Станлей и его последователи считают местом жертвоприношения именно вершину горы Гаризим, основываясь на выражении, что Авраам «увидел то место издалека» (Быт. 22:4), между тем как храмовая гора становится видною только тогда, когда вы уже сравнительно близко подойдете к ней. Но слов этих нельзя насильственно истолковывать так, чтобы исключать и ту мысль, за которую мы стоим. Они могут означать, что Авраам увидел то место или ту местность, к которой он направлялся, прежде чем достиг ее. Он мог еще и не видеть той именно скалы, на которой должно было совершиться жертвоприношение; но окружающая местность должна была виднеться ему уже с некоторого отдаления, совершенно достаточного для оправдания неопределенного выражения «издалека»; и в действительности на древней, еще существующей теперь, дороге с юга, пересекающей хребет к востоку от равнины Рефаимовой, в одном месте открывается замечательный вид горы Мориа и всего местоположения Иерусалима, версты за три расстояния от них¹⁶⁵. Кроме того, Иерусалим находится как раз в трехдневном пути от Вирсавии, между тем как до горы Гаризим ни один навьюченный осел не мог бы пройти всего пространства в то же самое время¹⁶⁶. Мельхиседеков город Салим был вероятно весьма небольшой и на хребте Мориа могло оказаться не мало мест достаточно уединенных и отдаленных для совершения жертвоприношения без всякого постороннего вмешательства.

Увидев предназначенное место, Авраам велел своим слугам остановиться. Он не хотел делать их свидетелями предстоящего дела. Он хотел совершить его наедине с Богом. В этом деле не было ничего тщеславного; никакая мысль о похвале или славе не должна была запятнать простоты его послушания. «Останьтесь вы здесь с ослом, сказал он двум сопровождавшим его слугам, а я и сын пойдем туда и поклонимся, и возвратимся к вам». Не изрекал ли он этим несознательного пророчества? Неужели это был простой оборот речи с целью закрыть слугам глаза на сущность предстоявшего дела? Апостол представляет дело в ином свете, когда он говорит, что Авраам «принес в жертву Исаака..., ибо он думал, что Бог силен и из мертвых воскресить; почему и получил его в предзнаменование» (Евр. 11:17, 19). Но имел ли он действительно в виду возможность возвращения Исаака к жизни или нет, во всяком случае он ни на миг не сомневался во всемогуществе Божием касательно исполнения его великого обетования, что в его семени должны благословиться все народы земли. Как могло совершиться это, он не знал, и однако же он не колебался в вере; он был всецело убежден, что Господь найдет средство для исполнения Своего намерения. И вот, оставив слуг на месте, он возложил дрова для всесожжения на плечи юного Исаака, взял огонь и нож в свою руку, и они отправились на гору.

Когда они поднимались по скалистому пути, «начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: отец мой, вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения»? Можно представить, как этот вопрос, столь невинный и простосердечный, должен был мучительно отозваться на сердце отца! Самая эта простосердечность должна была нанести тем большую рану его страдающей душе. И однако же Авраам еще не открыл своей тайны. Почти несознательно, но с ясным пророческим предчувствием, он, с болью в сердце, ответил ему: «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой». «И шли далее оба вместе», поднимаясь на холм. Когда они достигли назначенного места, Авраам построил простой жертвенник из камней или торфа, сложил дрова на нем и затем наконец открыл страшную тайну. И. Флавий влагает в его уста речь, которая выражает чувства патриарха в этот страшный момент; но ораторское искусство, допустимое у Фукидида и Ливия, совершенно неуместно и несвоевременно в торжественном повествовании св. Писания. Что произошло между отцом и сыном, об этом не говорится нигде. Несомненно, Исаак был уже в таком возрасте, что мог бы воспротивиться намерению своего отца, если бы только он хотел этого; поэтому, вероятнее предполагать, что он беспрекословно согласился на жертвоприношение и позволил связать себя по рукам и по ногам веревкой и положить на жертвенник. Верующий сын верующего отца с полным сознанием и с добровольною покорностью всецело предавал свою жизнь. Трудно сказать, что более всего достойно здесь изумления: мужественный ли дух патриарха, или кроткое самоотречение его юноши сына. Священник или жертва – что превосходит своим смиренным послушанием? С безвлажными глазами и твердым взглядом, добровольно, как человек, решившийся совершить великое действие, и однако же твердо, как человек, который не мог поколебаться в своем намерении, Авраам простер свою руку и взял нож. Вот уже поднят жертвенный нож для заклания, – нож, который блестит на солнце пред спокойными глазами жертвы; еще один миг – и отец убил бы своего сына. Но Бог удержал его руку. Ангел Господень, Ангел завета воззвал к нему с неба: «Авраам, Авраам!» Испытание кончилось: достаточно было сделано для доказательства веры патриарха; победа была одержана. В крайности человека Бог всегда является благовременно. Когда наступает самое худшее, на помощь является само небо. Если Бог позволяет своим слугам впадать в тяжкие испытания и в жестокие бедствия, в то же время Он всегда соприсутствует с ними, и в самый момент крайней нужды помощь его не заставляет ждать себя. Так было и здесь. Остановленный внезапным возгласом Ангела, Авраам невольно опустил нож, обернулся и в изумлении осматривал это уединенное место. Никого не было видно. Но этот самый голос он уже слышал раньше; он узнал его знакомые звуки и терпеливо ждал, что будет сказано дальше. И голос продолжал: «не поднимай руки твоей на отрока, и не делай над ним ничего; ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога, и не пожалел сына твоего, единственного твоего для Меня» Нежный Исаак был развязан и снят с жертвенника, на котором он готов был умереть. Таким образом Авраам получил своего сына как бы из мертвых. Здесь, несомненно, заключается урок для всех последующих времен, что когда законы Божии или служение Богу требуют от нас какой-либо тяжкой жертвы, отдачи чего-нибудь такого, что мы любим более всего, то мы должны повиноваться охотно, с бодрым сердцем отрекаясь от самой любимой вещи, веруя, что Тот, кто требует этой жертвы, в должное время прояснит эту тайну, покажет цель урока и обратит все к Своей славе и нашему благу.

Но хотя Исаак и был освобожден, все-таки нужно было принести жертву. Бог показал, что Он не хочет принять приношения человеческой жизни, что отселе такие жертвы были мерзостью для Него. По божественному указанию, Авраам увидел по близости барана, запутавшегося рогами в чаще кустарника, и это-то животное патриарх и принес в жертву вместо своего сына. Не было ли все это событие притчей? Не имело ли оно своим предназначением предизобразить жертвоприношение и смерть Христа, возлюбленного Сына Своего Отца, который действительно должен был быть принесен в жертву и умереть (в той же самой земле Мориа) и после смерти воскреснуть опять к жизни? Поистине, это испытание Авраамовой веры было прообразом той высшей жертвы и должно было открыть людям, что страшное событие Великой Пятницы было предсказано и предизображено издревле. Теперь, когда тень уступила место самой сущности, образ осуществился, мы, христиане, можем проследить это сходство во всех его подробностях, можем видеть в этом пророчество и изображение величайшего события, какое когда-либо видела земля от основания мира. Это не простая история, не простой мифический рассказ седой старины, который бы не имел никакого отношения к нам в новейшее время. Это есть проявление божественного плана, который, постепенно осуществляясь, придает событиям такой вид, что они предзнаменуют грядущую тайну. Здесь с одной стороны Отец не щадит Своего собственного Сына, но предает его на крест; там с другой стороны простой человеческий отец добровольно отдает своего собственного сына на смерть по повелению Бога. Здесь Сын единородный Своего Отца, хотя способный хотеть иначе (Ин. 10:18), добровольно соглашается повиноваться повелению Своего Отца; и там с другой стороны Исаак, в полной крепости и сильной юности, добровольно ложится на жертвенник и преклоняет свою голову для жертвенного ножа. Единственный сын своего отца, наследник всего, чем владел богатый патриарх, премного возлюбленный сын, рождение которого, давно предсказанное, в точности осуществилось в назначенное время, невинный и однако же осужденный на смерть, кроткий и покорный воле своего отца, несущий дрова для собственного жертвоприношения на холм, – этот Исаак был чудесным прообразом Христа. Равным образом и в своем возвращении к жизни, после того, как он был в течение трех дней в намерении своего отца уже мертвым, он предизображает собою воскресение Христа. Он, правда, не умер, как умер Христос; но здесь именно заключается другой символ великого искупительного дела. Чтобы закончить этот прообраз, требовались смерть и искупление, и он закончен был в жертве, принесенной на место Исаака. По истинному объяснению древнего писателя (Феодорита), Исаак был прообразом Божества, и баран – прообразом человечества Христа. Как не должен был умереть Исаак, который был слишком великою и благородною жертвою, чтобы подвергнуться смерти, так и Божество не может умереть, и Христос должен был воплотиться, прежде чем Он мог вкусить смерть, хотя Божество и было неразрывно соединено с человечеством. Баран, так сказать, был соединен с Исааком и потерпел смерть, и таким образом жертвоприношение было совершено. Но нужно заметить, что действительность во всех отношениях превосходит тень. Исаак, хотя он и был разлучен с своими слугами, был не один, а вместе с своим отцом на горе жертвоприношения. Христос был предан смерти Своим собственным учеником, оставлен всеми своими избранными апостолами, и в час неведомой агонии был предоставлен Самому Себе, лишенный даже утешения божественного соприсутствия, когда Он вскричал: «Боже Мой, Боже Мой! Зачем оставил Ты Меня?» Исаак был положен на костер любящими руками отца; Христос был пригвожден ко кресту грубыми бесчувственными воинами. Исаак видел, как поднялась рука отца на заклание его; Христос чувствовал, как «стрелы Вседержителя были в Нем; яд их пил Дух его; ужасы Божии ополчились против Него» (Иов. 6:4). Исаак спасен был от смерти, когда небесный голос запретил жертвоприношение; но Христос до конца пострадал на кресте. В великом искупительном деле жертва должна была умереть, там не была остановлена поднятая для заклания рука, и вместо того, что говорил Исаак; «вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?» Христос говорил; «вот Я иду исполнить волю Твою, Боже».

Жертва была принесена, совершен был великий акт, последствия которого должны были громоносно отозваться на всех последующих веках; дым жертвоприношения разорялся и, при тлеющем пепле, на дикой вершине горы, отец и сын безмолвно стояли, изумляясь тому, что совершилось, и чувствуя в своих сердцах избыток веры, любви и всяких нежных чувств. Тогда с безмолвного неба во второй раз раздался голос Ангела, возвещавший награду за это великое дело. Бог назвал Авраама по имени и с великою торжественностью произнес ему величественное благословение, предвосхищая то, которое впоследствии высказано было по отношению ко всем, одерживающим победу в вере: «хорошо, добрый и верный раб, войди в радость Господина твоего». Бог клятвою подтвердил, что обетование его Аврааму никогда не будет нарушено, что благословение его всегда будет почивать на нем и на его потомстве, что не только его собственные прямые потомки будут наслаждаться светом его лицезрения, но что от него благословение распространится на все народы земли. Это духовное обетование, данное уже при прежнем откровении много лет тому назад, здесь было повторено и подтверждено самым торжественным образом. «Бог, – говорит апостол, – давая обетование Аврааму, как не мог никем высшим клясться, клялся Самим Собою, говоря: истинно благословляя благословлю тебя, и размножая размножу тебя. Люди клянутся высшим, и клятва во удостоверение оканчивает всякий спор их. Посему и Бог, желая преимущественнее показать наследникам обетования непреложность Своей воли, употребил в посредство клятву, дабы в двух непреложных вещах, в которых невозможно Богу солгать, твердое утешение имели мы, прибегшие взяться за предлежащую надежду» (Евр. 6:13–18). Это преимущественное обетование, последнее, какое только сделано было Богом Аврааму, постоянно было в устах Господа и его слуг; оно было повторено Исааку, было утешением Иосифа на его смертном одре, им Моисей вдохновлял своих соплеменников и с ним же ходатайствовал за них пред Богом; оно особенно делало черною неблагодарность народа при его богоотступничестве; оно придавало особенный огонь обличениям пророков и поддерживало их надежды; оно сияло в благословенной песни Захарии и им же проникнута была вся речь первомученника Стефана. И однако же благословение это еще не получило своего полного осуществления. Израильтяне, избранный народ Божий, были семенем Авраама, и из его рода родился Христос. Однако же кто может сказать, какие еще победы предстоят царству Христову? Кто может сказать, каких неизреченных благословений Он, Спаситель, Мессия, БогоЧеловек, сподобил и сподобит Свое тело, церковь, и чрез нее все творение? Полного значения этого ангельского слова не может знать ни один смертный: оно выше нашего разумения, мы не можем обнять всей глубины его необъятного смысла.

«И нарек Авраам имя месту тому: Иегова-Ире, – Бог усмотрит». В ответ на простодушный вопрос своего сына о жертве, он говорил ему: «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения»; и теперь, видя, как чудесно оправдались его слова, как Бог показал Себя милостивым избавителем, Авраам и назвал место этого чудесного события «Иегова-Ире». В виду важности всего этого события легко могло образоваться впоследствии приточное выражение, заключающее более чем одну великую истину. «Посему и ныне говорится: на горе Иеговы усмотрится», то-есть, что как помощь оказана была Аврааму в его величайшей нужде, так и мы всегда можем ожидать помощи и облегчения, когда будем обращаться к Богу. Горой Господней в других местах (напр. Ис. 30:29; Зах. 8:3) называется храмовый холм; и отсюда изречение это означает, что там будет обитать Иегова. На горе Мориа Господь имел Свое особенное соприсутствие в Своем храме, когда Он показал Свою божественную славу и принял поклонение от Своего народа; в этот дом Божий приходил Господь в лице Христа, как предсказывал прор. Малахия (3:1), и на соседней горе Голгофе воздвигнут был крест, на котором принесена была та величественная жертва, которая взяла на себя грехи людей, – принесен был Агнец, закланный от начала мира.

Так заканчивается эта великая история. Когда славное обетование исполнилось, голос с неба запечатлел его истину, Исаак избавлен был от смерти и навсегда было обеспечено существование возлюбленного семени, тогда ничего уже не могло последовать лучше этого. Размышляя о всем этом, благодарные, исполненные благоговения и надежды, отец и сын возвратились к своим слугам, которых они оставили внизу, и, направляясь тем же путем, которым прибыли сюда, они отправились в свой дом в Вирсавию.

Но вот нужно было позаботиться о вечном месте упокоения для ее тела. Авраам хотел с честью похоронить свою покойную жену, но во всей земле обетованной у него не было собственной земли ни на стопу ноги; он не имел здесь постоянного дома, не имел ни одного такого места, которое бы сделалось для него дорогим от долгой жизни и воспоминаний о прошедшем. Но теперь он решил приобрести место погребения, место, где бы он мог в безопасности положить смертные останки той, которую он любил, и таким образом, как бы хотя отчасти войти во владение обетованной землей и передать это владение своим наследникам и потомкам. Вид его умершей жены напомнил ему о своей собственной смертности, равно как и об отсутствии обеспеченного места для погребения. Вследствие этого, он решил купить участок у своих соседей хеттеян. С этою целью он обратился к ним с просьбой: «я у вас пришлец и поселенец: дайте мне в собственность место для гроба между вами, чтобы мне умершую мою схоронить от глаз моих». Желание самое естественное и понятное, общее людям всех времен и всех мест. Образованный язычник, обыкновенный христианин, безграмотный дикарь – все одинаково оказывают почтение погребальному месту своих умерших, почитают гробницы предков, хотя и не одинаково. В христианстве, конечно, вера в воскресение тела содействовала особенному почтению к мертвым, так как христиане смотрят на смертные останки своих друзей как на сосуды жившей в них благодати Божией. Дорогое и тщательное бальзамирование тел в Египте возникло из верования, что душа умершего некогда опять будет нуждаться в своей земной храмине. В других странах сохранение тел вытекало из естественного благоговения, из уважения к умершим и из желания предохранить возлюбленное тело от разрушения. Сожигание тел, по-видимому, не было в обычаях в Палестине в то время, хотя в последующее века оно иногда употреблялось, как в виде чести, так и в виде наказания¹⁶⁷. В Ханаане и других странах для погребения мертвых обыкновенно высекались гробницы в скалах. В Уре, где естественных скал нет, гробницы обыкновенно делались искусственно в виде сводообразных комнат. В Урфе или Эдессе, по соседству с Харраном, патриарху наверно часто приходилось видеть высеченные в скалах гробницы. Там можно видеть их и теперь, и они представляют собою помещение, иногда имеющее до четырех сажен в длину и трех в ширину, причем вход в них обыкновенно закрывается камнем, а за этим входом бывает другое отверстие, ведущее во внутреннее помещение, кругом которого лежат мертвые в углублениях, высеченных в стенах. В Ханаане, где горы обыкновенно состоят из известняка, подобные гробницы делать было нетрудно. Иногда они вырывались в мягких слоях скал и покрывались плитами в уровень с поверхностью, а иногда делались выше ее в виде саркофага. Есть также гробницы, представляющая собою простые ямы овальной формы; но большею частью для погребения служили естественные пещеры, которые лишь наскоро приспособлялись к погребению, для чего высекались особые углубления в стенах их. На такой-то именно естественной пещере и остановился Авраам при выборе места погребения для своей возлюбленной Сарры. Во время своего продолжительного пребывания в Хевроне он, по-видимому, часто видел и осматривал разные пещеры, и теперь он вспомнил об одной из них и нашел ее чрезвычайно пригодною для общего погребения его рода. Это была «двойная пещера», то есть, или имевшая два входа, или состоявшая из двух помещений, и она называлась Махпела, каковое название прилагалось также и к округу, где она находилась. Местоположение ее вполне известно. Непрерывное предание всегда указывало на одно и то же место. Различные жители Св. Земли соперничали между собою в оказании почтения к этой гробнице. Иудеи, христиане и магометане – все одинаково относятся к ней с благоговением. Здание, которое теперь включает в себе это место, стоит на небольшой равнине, пред Мамрийской дубравой, против того места, где и стоял шатер патриарха, когда он жил под дубом Мамрийским. Этою пещерою он хотел воспользоваться и для себя самого навсегда, так чтобы прах его рода не смешивался с прахом язычников, чуждых его крови.

Чтобы предотвратить всякую возможность в будущем каких-либо споров, Авраам решил купить ее, равно как и землю в прилегающей окрестности, и добиться формального засвидетельствования этой покупки со стороны собственников земли. Он обратился с заявлением этого желания к начальникам хеттейского племени. Они отвечали ему с восточною любезностью, столь обычною даже и в настоящее время, предлагая ему выбрать любое Место для погребения. «Послушай нас, господин наш, сказали они ему; ты князь Божий посреди нас; в лучшем из наших погребальных мест похорони умершую твою; никто из нас не откажет тебе в погребальном месте для погребения (на нем) умершей твоей». Авраам назвал себя странником и пришельцем, а они смотрели на него, как на могущественного князя, который некогда оказал добрые услуги на поле битвы, имел сильный караван, владел большим богатством и был высоко почитаем всеми; они выразили желание принять такого человека в общение с собою и привязать его к себе узами общих прав погребения. Но это далеко не соответствовало желаниям отца верующих. Он не мог омрачить своего чистого богослужения идолопоклонническими жертвенными церемониями хананеев; если он порвал всякие связи с своим прежним родом и искал нового местожительства далеко от Харрана и дома своих отцов, то он должен был иметь и усыпальницу для себя независимо от чуждых ему жителей, обеспеченную от языческого вторжения. Избранное им место принадлежало Ефрону или Ефраиму, как называет его И. Флавий, сыну Цахарову, и Авраам, вежливо кланяясь жителям земли, просил их добрых услуг в деле склонения владельца пещеры к продаже ее за приличную сумму. Ефрон, услышав эту просьбу, сразу же, с обычною восточною любезностью, предполагающею однако же возможность торга, предложил сделать из пещеры подарок Аврааму. «И отвечал Ефрон, хеттеянин, Аврааму, вслух сынов Хета, всех входящих во врата города его, и сказал: нет, господин мой, послушай меня: я даю тебе поле и пещеру, которая на нем, даю тебе, пред очами народа моего дарю тебе ее, похорони умершую твою». Но Авраам не хотел принять пещеры в качестве подарка. Вся эта земля обещана ему Богом; он не хотел ни пяди из нее получить от рук человека, и поэтому настаивал на покупке. Никто не должен был сказать, что он обогащен дарами, полученными от язычников. Вследствие этого начался торг; желаемое место продано было за 400 сиклей серебра, «какое ходит у купцов». «Такова цена земли, говорит Ефрон; но что это для меня и для тебя? Похорони умершую твою». Такая незначительная сумма, как бы так говорил он, ничего не значит для нас, как людей богатых. На всяком восточном базаре можно ежедневно слышать подобные сделки, заключаемые подобными же словами и сопровождаемые подобными же знаками взаимного почтения и любезности. Все это повествование в высшей степени согласно с действительностью и служит новым доказательством неизменности восточных обычаев. Нельзя не поражаться тою тщательностью, с которою договор был заключен в этом случае. Все повествование о покупке пещеры читается как извлечение из юридического документа. Можно конечно сомневаться, были ли эти условия действительно записаны; но условия эти во всяком случае были заявлены пред свидетелями, и таким образом контракт получил силу. И в настоящее время подобные сделки между местными феллахами не всегда делаются письменно, но заявление пред свидетелями считается столь же обязательным как если бы договаривающаяся стороны скрепили документ своими подписями и печатями. Покупка пещеры Махпела так определяется в этом древнем документе: «и стало поле Ефроново, которое при Махпела, против Мамре, поле и пещера, которая на нем, и все деревья, которые на поле, во всех пределах его вокруг, владением Авраама, пред очами сынов Хета, всех входящих во врата города его» (Быт. 23:17, 18).

Сумма, заплаченная за пещеру, составляет около 320 рублей на наши деньги, хотя неизвестно, какие именно здесь разумеются сикли. О чеканной монете не упоминается в Библии до Вавилонского плена, и самые ранние из существующих иудейских монет были чеканены Симоном Маккавеем в 140 г. до Р. Хр. У египтян в самые древние времена были монеты в виде колец, но эти кольца не были однообразной цены и, как средство обмена, всегда взвешивались. Вавилоняне и ассирияне, как показывают памятники, весили свои не чеканенные деньги при всякой частной уплате. Жители Ханаана, особенно прибрежных местностей, отличались торговой предприимчивостью и были привычны к торговым сделкам, в которых товары отдавались в обмен на известное количество одного из драгоценных металлов. Ходячая торговая монета, о которой упоминается здесь, могла представлять собою простые бруски серебра с помеченным на них весом, или простые куски всякого объема или формы, которые и взвешивались для определения требующейся суммы.

Совершив эту покупку и обеспечив за собою вечное владение пещерой и окружающим ее полем, Авраам, которому теперь было 137 лет от роду, похоронил в пещере Махпела тело своей возлюбленной Сарры. Эта гробница теперь находится в ограде большой мечети, называемой Гарет-эл-Гарам, которая содержит в себе также гробницы самого великого патриарха, Исаака и Ревекки, Иакова и Лии. Внешние стены этой ограды представляют четырехугольник имеющий 197 футов в длину и 111 футов в ширину, с подпорками на четырех углах и в промежуточных пространствах. Некоторые из камней, составляющих эту стену, имеют до 24 футов 8 дюймов длины и до 3 футов 8 дюймов высоты, и обнаруживают следы того же века и того же строительства, как и Харам в Иерусалиме. Самая стена имеет более 7 футов толщины и около 40 футов высоты. Единственным входом в ограду служат ступени и дверь в восточной стене. Мечеть, на которую пошли большие останки от христианской церкви, занимает южную часть ограды, и три из ее внешних стен образуются древними валами. По объему, она имеет около 70 футов в длину и 93 фута в ширину. Внутренность ее со времени занятия Палестины поклонниками Магомета закрыта была для христиан до сравнительно недавнего времени, и сведения касательно ее содержимого были сначала очень скудны и недостаточны. Весьма мало известно было о ней кроме того, что можно было позаимствовать из сочинений древних авторов Аркульфа и Вениамина Тудельского, а также из описания путешествия одного испанца, который, приняв ислам и имя Али-бега, в 1807 году осматривал и описал это здание. Но в последнее время открылась новая эра, и три раза столь долго охраняемые тайны Харама были открываемы для царственных глаз. В 1862 году принц Уэльский с своей свитой, в которой, между другими, был и знаменитый декан Станлей, в 1869 году наследная принцесса Прусская и затем лет пять тому назад два сына принца Уэльского получили позволение, по фирману султана, осматривать эту мечеть, и результаты этого осмотра сделались теперь достоянием мира. Из этих описаний мы теперь знаем многое такое, о чем в прежнее время только догадывались или имели лишь смутное представление. Внутренность здания разделяется на три придела неодинаковой величины, причем южный, наиболее удаленный от входа, есть самый узкий, имеющий всего около 15 футов, между тем как другие имеют от 25 до 30 футов. На полу мечети и прилегающих зданий находится шесть больших усыпальниц, которые не представляют собою гробниц тех лиц, имена которых они носят, но по-видимому стоят вертикально над их могилами. Каждая из них находится внутри отдельной часовни, закрытой бронзовыми дверями, причем все они богато украшены шелковыми занавесями, и над ними висят дорогие матерчатые балдахины. Гробницы Авраама и Сарры стоят в восьмиугольных часовнях в двойном притворе пред дверями; гробницы Исаака и Ревекки находятся внутри самого здания, а гробницы Иакова и Лии находятся в особых помещениях близ северной оконечности Харама. Но эти усыпальницы имеют сравнительно малый интерес. Наиболее важную достопримечательность составляет великая пещера под полом ограды, и в ней-то именно содержатся гробницы патриархов и их жен. В эту пещеру, которая и есть в действительности пещера Махпела, никогда не проникал христианский глаз, по крайней мере в новейшее время, и никогда не вступала в нее христианская нога. Никакой султанский фирман не может допустить вторжения «неверных» в это трисвятое, по мнению мусульман, место. Все, что было открыто доселе и известно, заключается в следующем: самая гробница, находящаяся под полом мечети, состоит из двух помещений. В нее существуют только три входа, которые никогда теперь не открываются и проникнуть чрез которые нельзя иначе, как разорвав особые настилки, что было бы сочтено великим святотатством со стороны мусульманских стражей. Один вход заделан каменными плитами, скрепленными железом, и завершается небольшим куполом, поддерживаемым четырьмя тонкими колоннами. Этот вход вероятно вел в западную пещеру, где, или во внутренней пещере, по предположению, и лежат останки патриархов. Вход в восточную пещеру находится немного к северо-востоку от только что упомянутого и также закрыт материями, составляющими пол церкви. Третье отверстие находится близ западной стены здания и отличается от других тем, что представляет собою как бы столб, возвышающийся над полом и заключающейся камнем в роде туземного колодца. Отверстие в этом каменном покрове имеет около фута в диаметре при начале, но делается шире книзу и вероятно имеет достаточные размеры для того, чтобы опускать туда человека на веревке. При последнем посещении этой мечети английскими принцами, туда опускалась лампа, благодаря которой отчасти можно было видеть нижнюю часть этого помещения. Оно имеет около 12 квадратных футов, и пол его на 15 футов ниже потолка; но состоят ли стены его из цельной скалы, убедиться в этом не было возможности, так как они покрыты известью. На юго-восточной стороне находится квадратная дверь, которая, по-видимому, служила единственно видимым доступом в это помещение, и она, по всей видимости, первоначально вела в самую пещеру, для которой эта комната и служила как бы прихожей. По мнению новейшего исследователя, пещера эта вероятно походит на многие из высеченных в скале пещер Палестины, имеет тщательно высеченную квадратную прихожую и два внутренних погребальных помещения, доступ в которые в позднейшее время сделан был чрез кровлю. Возможно однако же, что прихожая есть позднейшая пристройка и отчасти представляет собою каменную работу. По мнению другого исследователя (Вильсона), первоначальный вход был против двери в эту комнату и теперь он закрыт стеною здания, известного под именем гроба Иосифова, которое воздвигнуто было в конце XIV века по Р. Хр.¹⁶⁸ Единственный посетитель этой пещеры, оставивший более или менее достоверный рассказ о своем исследовании, есть упомянутый выше Вениамин Тудельский, который во время занятия христианами Св. Земли в 1163 году по Р. Хр. осматривал все это здание. Он пишет что язычники воздвигли там шесть усыпальниц, которые, как обыкновенно говорят христианским паломникам, представляют собою гробницы трех патриархов и их жен. Но иудеи, за уплату дополнительных денег, допускаются и к дальнейшему осмотру.

Снабженные зажженной свечей, они проходят железною дверью в первую пещеру, которая пустая; проходят вторую – также пустую, и наконец достигают третьей, которая содержит шесть гробниц, именно гробницы Авраама, Исаака и Иакова и затем Сарры, Ревекки и Лии одна против другой. На всех них находятся надписи еврейскими буквами в роде таких: «это гробница Авраама, отца нашего»; «мир да будет на нем» (эти надписи, вероятно, не глубокой древности). Во внутренней пещере постоянно день и ночь горит светильник, и там находится много особых ящиков, наполненных костями израильтян, принесенными их набожными друзьями для погребения в этом священном месте. Все эти сведения быть может передаются автором только по наслышке, но, при отсутствии других сведений, они не лишены некоторого интереса. В течение шести или семи столетий положительно никто из христиан не входил в эту пещеру. Когда будет удовлетворено новейшее любопытство, то нет ничего невероятного в том, что, если и не будут найдены останки пяти других погребенных там тел, но набальзамированная мумия Иакова быть может и доселе существует в состоянии такой же совершенной целости, как и мумия всякого фараона в Египте такой же или даже более глубокой древности.

Не была ли эта заботливость о сохранении земных останков умерших подсказана верою в воскресение тела? Что Авраам верил в жизнь загробную, в этом не может быть никакого сомнения. Апостол свидетельствует, что никакие временные обетования не удовлетворяли стремлений древних патриархов; они искали города, основания которого заложены Богом; они стремились к лучшему, т.е. к небесному отечеству; они ожидали себе небесной награды. Предание о взятии Еноха на небо преемственно переходило от Сима к его потомству. Рассказ о смерти Авеля должен был служить важным уроком в этом отношении. Бог никогда бы не допустил, чтобы человек, действующий и живущий согласно Его воле, потерпел жестокую смерть, а убийца наслаждался жизнью и благоденствием, если бы тело и душа не находили особого вознаграждения в будущей жизни. Ни один размышляющий человек не мог думать, чтобы такие необычные отношения с Богом, которые были великим преимуществом Авраама, могли ограничиваться этою короткою земною жизнью. Часто повторяющиеся выражения об «отшествии к отцам своим», о «приложении к народу своему» показывают веру в вечное существование души, а не означают только того, что смертное тело предназначалось для общей могилы предков; потому что Авраам, о котором употреблена была последняя фраза (Быт. 25:8), был погребен далеко от своей родины в пещере Махпела, где не было никого, кроме его жены Сарры. И хотя самое это выражение может быть приписываемо Моисею, однако же мы не имеем никакого основания думать, что он имел какое-либо особое откровение касательно будущей жизни, которого не дано было его великому предку. В Египте Авраам нашел народ, погруженный в идолопоклонство и однако же веровавший в загробную жизнь, где души подвергались суду и получали награду или наказание. Там он видел то почтение к мертвому телу, которое приводило к тщательному бальзамированию его и к заботливости навсегда сохранить внешний вид человека, возникавшей вследствие мнения, что эта мертвая форма некогда опять получит жизненную искру. Авраам не мог быть ниже египтян в своем понятии о бессмертии души и о воскресении тела. То учение, которое иудеи в позднейшие времена содержали без всякого дальнейшего откровения, было содержимо также и патриархами. Когда Спаситель, в доказательство бессмертия души и воскресения тела, указывал на то обстоятельство, что Бог называет Себя Богом Авраама, Исаака и Иакова, то Он приводил довод, совершенно согласный с иудейским воззрением; Он указывал на истину, которую провозглашало св. Писание, именно, что души верных продолжали жить с Богом и после смерти и что таким образом Он в должное время восстановит их в прежней личности. Человек не есть только одна душа или одно тело; он есть тело и душа, соединенные в одно лицо; если Бог есть Бог Авраама и патриархов давно умерших, то Он есть Бог их всецелого существа, которое должно ожидать восстановления в своем полном состоянии. Авраам всецело уповал на всемогущество Божие, и когда он возлагал своего сына на жертвенник, то этим самым показывал, что Господь, на которого он уповал, мог воскрешать из мертвых. Одним словом, полагая тело своей возлюбленной жены в пещеру Махпела, Авраам вверял ее душу Богу и уповал на радостное воскресение.

Убыль в семействе Авраамовом, произведенная смертью Сарры, не скоро была восполнена. Любящее и нежное сердце ее сына глубоко чувствовало потерю своей нужной матери, и в течение трех лет Исаак глубоко скорбел о ней, вспоминая о ее материнских добродетелях. Видя это, Авраам нашел благовременным возбудить в своем сыне новые чувства. Исааку в это время было уже сорок лет от роду, но он еще и не думал о женитьбе и не размышлял о том, как будет исполнено великое обетование, данное семени его отца. Авраам однако же не забывал об этом, и он начал заботиться о том, как и где найти ему подходящую жену для своего возлюбленного наследника. На его взгляд, выбор был весьма ограниченный. Его сын не мог вступить в союз с кем-нибудь из окружающих его идолопоклоннических племен; религиозные причины запрещали всякое такое соприкосновение, но вместе с тем воспоминание о своей родине и о своем племени располагало его поискать невесту для своего сына в какой-нибудь ветви его собственного родства. Связи родства еще и теперь поддерживаются среди номадов пустыни взаимными браками кровных родственников. Авраам имел некоторые сведения об оставленных им в Харране родственниках; у его брата Нахора было двенадцать сыновей, и у одного из этих сыновей, Вафуила, была дочь, по имени Ревекка. Вспомнив об этом семействе, по-прежнему жившем на своей родине, Авраам решил поискать жену для своего сына в этой именно стране. С этою целью он отправил туда своего верного слугу Елиезера, и результатом этого была женитьба Исаака на Ревекке, которою он и «утешился в печали по Сарре, матери своей».

Но вот приблизилось время, как оно приближается и ко всем, святым или грешным, царям или поселянам, когда великому патриарху надлежало быть отозванным в тот невидимый мир, куда уже отошла его возлюбленная жена и в существование которого он верил непоколебимо. Но за это время совершилось еще событие, которое давно смущало толкователей и представляет значительные трудности. После повествования о женитьбе Исаака, священный бытописатель говорит: «и взял Авраам еще жену, именем Хеттуру» (Быт. 25:1). Употребленное здесь для обозначения жены слово (иша) в других местах прилагается к наложнице (как напр. в Быт. 30:4, в отношении Валлы, наложницы Иакова); и действительно, Хеттура в другом месте прямо называется наложницей Авраама (1Пар. 1:32). Что касается времени этого события, то оно очевидно совершилось после смерти Сарры. Иначе трудно вообразить, чтобы с одной стороны Авраам мог так поступить вопреки своему очевидному нерасположению к подобным связям, равно как и забыл горький опыт о печальных результатах их, и чтобы с другой стороны ревность Сарры не воспрепятствовала ему вступить в столь излишнюю связь при ее жизни. Главный довод против мнения, что Хеттура сделалась его второстепенной женой после смерти Сарры, извлекается из его возраста в это время. Ему в это время было уже 137 лет от роду, и в виду этого, доказывают, что было бы в высшей степени невероятно, чтобы человек, тело которого было почти уже омертвелым, когда родился у него Исаак, мог еще спустя сорок лет после этого сделаться отцом шести сыновей (от Хеттуры) и дожить до того времени, когда они выросли и обзавелись самостоятельными шатрами. Но на это можно ответить, что юношеские силы Авраама, чудесно восстановленные ему пред рождением Исаака, сохранялись в нем до глубокой старости. И. Флавий, по-видимому, полагает, что вторая женитьба Авраамова совершилась до женитьбы Исаака; иудейское предание утверждает, что это было после этого события, откуда и вытекало правило, что вдовец не должен был вновь жениться до тех пор, пока он не устроит своих сыновей в жизни¹⁶⁹. Но вообще хронологически вопрос должен быть оставлен нерешенным. Равным образом нельзя с уверенностью решить и вопроса касательно народности, к которой принадлежала Хеттура. Что она происходила из одного из соседних ханаанских племен, это кажется в высшей степени невероятным в виду твердой настойчивости, которую Авраам проявил против подобных связей в вопросе о женитьбе своего сына. Вероятнее всего, что она была дочь одного из его домочадцев, как и утверждает «Книга Юбилеев»¹⁷⁰.

От этого союза произошло шесть сыновей, на половину менее сыновей Израиля, и они сделались родоначальниками многих арабских племен, обитающих в местности между Красным морем и Персидским заливом, или, как свидетельствует одно иудейское сказание, от Фармона (Фарана) до врат Вавилона. Этим сыновьям Хеттуры и Агари, сыновьям своих наложниц, как они назывались (25:6), Авраам сделал подарки; но, наученный прежним опытом и желая устранить всякую возможность споров с его действительным наследником, он еще при жизни своей отослал их из места своего пребывания на восток, в страну, где они и стали известны под названием «сынов Востока» (Суд. 6:3) и в позднейшее время получили название «сарацинов», которое имеет то же самое значение. Новейшими исследованиями вполне выяснено, что мадианитские племена и поселения северной Аравии принадлежали арамейской ветви семитического семейства. Быть может в них и нельзя видеть тех племен, которые произошли от Хеттуры и ее шести сыновей, но новейшие открытия доказали, что племена арамейского происхождения занимали эту страну между Петрой и Меккой даже до III или IV столетия христианской эры. И. Флавий говорит, что по указанию Авраама эти шесть сыновей отправились и поселились в стране троглодитов и в счастливой Аравии, расселившись до берегов Красного моря. Зимран, старший из сыновей, быть может дал свое имя Заврану, главному городу, по свидетельству Птоломея, кинедоколпитов, которые жили к западу от Мекки на берегах Красного моря. По мнению Эвальда, имя это воспроизводится под формой Зимврии в Иерем. 25:25. Иокшан, второй сын, если его имя, как некоторые полагают, видоизменилось в Кашан, быть может был родоначальником касанитов, живших пониже упоминаемого народа. Меданиты и мадианитяне составляли племя, лучше всех известное из потомков Хеттуры (от третьего и четвертого ее сыновей Медана и Мадиана). Они населяли часть Синайского полуострова, а также местность к востоку от Иордана в соседстве с моавитянами. Они в свое время сделались весьма могущественным народом и стояли во главе пастушеских племен Аравии. В св. Писании имеется много сказаний о их столкновениях с израильтянами. Ведя обширную торговлю с Сирией и Египтом, они иногда назывались измаильтянами, – общим названием купцов пустыни, как они называются и в рассказе о продаже Иосифа (Быт. 37:25, 28). Из их рода Моисей взял себе жену, когда он, после бегства из Египта, искал себе убежища на Синайском полуострове, и он таким образом вступил в связь с потомками своего великого предка, хотя этим самым и не обеспечил их дружбы, как это доказали последующие печальные события. Следы владений Ишбака, пятого сына Хеттуры, исследователи находят в знаменитом в средние века замке Шобеки, который стоит на холме, так называемой «Царской горе», верстах в 18 к северу от Петры. По мнению других, имя его находит отголосок в названии долины Сабак в северо-восточной части Неджда, аравийской возвышенности на границе великой пустыни. Имя младшего сына Шуаха найдено в стране, известной в надписях под названием Суху, лежавшей на правом берегу Евфрата между устьями Валика и Ховара. Один из друзей Иова, Вилдад, называется савхеянином и вероятно происходил из этой местности (Иов. 2:11; 8:1) Упоминание здесь о Шеве и Дедане, как сыновьях Иокшана, между тем как в 10:7 они упоминаются среди потомков Хуша и сыновей Раамы, по-видимому указывает на какую-нибудь местную или брачную связь между семитским и хамитским племенами, поведшую к усвоению имен тех, с которыми они вступали в брачные или вообще тесные связи.

Но вот пришел и последний час жизни Авраама. 175 лет прожил он, и из них 100 прошло вполне в земле Ханаанской, за исключением непродолжительного пребывания в Египте. Он устроил все свои житейские дела; богато одарив своих других сыновей, он все свое владение передал Исааку. Освободившись от мирских забот и будучи в мире с Богом, он готов был отойти из юдоли сей, чтобы навсегда быть с своим Господом. Одно сказание повествует¹⁷¹, как его сын Исаак приносил жертву на семейном жертвеннике в сообществе с Измаилом, который был призван к смертному одру своего отца, и послал патриарху лучшие из жертв и первых плодов, чтобы он поел и благословил его пред смертью. В это время у Авраама было уже два внука: Исав и Иаков, и он, подозвав к себе Иакова, поцеловал его, сердечно благословил этого своего любезного внука, преподал ему несколько великих уроков благочестия и взял его к себе на руки, где мальчик глубоко заснул. Пробудившись, Иаков нашел, что его дед лежал рядом с ним уже бездыханным. Так закончилась эта священная жизнь; так этот великий святой предал дух и умер, «умер в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью, и приложился к народу своему», – присоединился к обществу тех верующих отошедших братий, для которых Бог приготовил небесное жилище (Евр. 11:6). Примиренные этою великою скорбью, Исаак и Измаил отдали дань почтения своему умершему отцу и благоговейно положили его тело рядом с останками своей матери в пещере Махпела.

О самом обряде погребения можно составить некоторое представление из того, как и теперь совершаются погребения на востоке. Описывая погребальные церемонии одного знатного шейха, новейший исследователь¹⁷² говорит, что при этом погребении было большое стечение народа, постоянно увеличивавшееся от прибытия уполномоченных из окружающих местностей. Плачущие мужчины и женщины занимали отдельные места на кладбище. Женщины составляли из себя три концентрических круга. Внешний круг состоял из более пожилых женщин, которые сидели на земле и мало принимали участия в обрядах. Следующей круг состоял из более молодых женщин, одетых в длинные голубые одежды, с полосатыми шарфами на головах, причем у каждой из них в руке было по белому или зеленому платку, которыми они махали в воздухе, ходя кругом и поя монотонный гимн в прославление умершего начальника, или по временам вскрикивая и вопя в притворном исступлении. Внутренний круг состоял из молодых девиц, которые, сцепившись руками, вертелись кругом. Все эти женщины по временам затягивали плачевную песнь, причем некоторые, в кажущемся возбуждении, вырывались из их круга и с дикими и исступленными криками бросались к могиле шейха. Мужчины сидели поодаль и менее заявляли о своей скорби, причем их скорбь большею частью ограничивалась лишь взрывами вопля при приближении всякой новой толпы друзей к кладбищу. При виде всякой такой толпы, они все поднимались и отправлялись на встречу к ним, присоединяя свои вопли к воплям новопришедших, пока те в свою очередь не садились спокойно вместе с ними. Подобными же воплями быть может сопровождалось и погребение великого, по общему мнению хананеев, князя Авраама. Исаак привлек к погребению всех старых служак своего отца; Измаил привел с собою своих диких соратников и союзников. Целые толпы друзей из хананейских и хеттейских племен спешили воздать последнюю дань чести страннику, который жил между ними так долго, и таким образом среди сильной, отчасти действительной, а вместе и притворной скорби тело патриарха Авраама было поставлено в пещеру, где оно покоится и до настоящего времени, охраняемое почтением и благоговейным страхом населения.

Память об Аврааме доселе сохраняется среди арабов, которые называют его Эл-Халил, то-есть, «другом Бога». Вокруг Хеврона и ближайших к нему мест это название совершенно вытеснило даже его собственное имя. Так и колодезь его называется колодцем Эл-Халил; большая ограда, воздвигнутая вокруг места, где стоял шатер Авраама, известна под названием Харам-Румет-Халил. И каким именем лучше всего можно было определить характер патриарха и обозначить его права на наше глубочайшее почтение? Друг Божий! Этот титул дан ему не слепым боготворением людей, а ведет свое начало от боговдохновенных уст и подтвержден свидетельством апостола¹⁷³. Чтобы быть «другом Божиим», человек должен был получить особые дары благодати и должен был особенно соответствовать божественному призванию. А таков именно и был Авраам. Бог не насиловал его воли. В принимающем божественное призвание должно быть нечто такое, что бы соответствовало ему; наперед должно быть приготовлено место, для призвания, ухо для слышания, сердце для воспринятия его; иначе напрасны были бы все милостивые преднамерения Божии. Бог видел в пресвятой Деве нечто такое, что имело сделать ее пригодною стать матерью воплощенного Слова. Он же видел, насколько душа Авраама способна была воспринять божественное призвание; Он видел, как открыто было его сердце для воспринятия любви и благости Божией. Он знал, как хорошо Авраам употребит свет и знание, сделавшееся его достоянием. Отсюда Он нашел благовременным открыть Свою волю этому верному служителю и сделать его посредником благословения, которое должно было распространиться до концов земли и на всю вечность. Мы видели, как Авраам ответствовал на этот призыв. Его трепещущая несовершенная вера была укреплена им; новый свет воссиял в его душе; каждое новое откровение все более и более проясняло ему сущность Божества; всякое испытание его, увеличивая его знание, в то же время воспламеняло в нем любовь и надежду. В чем заключалась особенность его личного характера? Одною из главных особенностей его несомненно было благочестие, постоянное сознание соприсутствия невидимого Бога, любовь и почтение к Всевышнему и деятельная самоотверженность в служении Ему. Где бы он ни странствовал, в каком бы месте он ни останавливался, первою его заботой было воздвигнуть жертвенник, назначить особое место для богослужения. Сихем, Хеврон, Вирсавия – все эти главные места его странствования сделались вместе с тем и памятниками его благоговения и любви. Где только он воздвигал свое временное жилище, там воздвигал он вместе с тем и святилище, и Бог, которому он поклонялся, не был для него Богом неприступным, отдаленным от него, чуждым человеческих дел, Он был для него личным нежным отцом, который вступил в тесный завет с его родом, был руководителем и советником, милостивым хранителем всех исполняющих волю Его и праведным Судиею для непослушных. При всяком обстоятельстве своей жизни Авраам обращался к Богу, как отцу и другу, и находил в Нем помощь себе при всякой нужде. При этих священных отношениях он чувствовал не рабский страх, а скорее благоговейную радость. Он приближался к престолу благодати, как приближается христианин, который знает, что он будет услышан, будучи «принят в Возлюбленном». С каким рвением он ходатайствовал за преступный Содом, полагаясь на безусловное нелицеприятие Бога и на Его снисхождение к нему! С каким безграничным упованием на Промыслителя он посылал своего управителя найти невесту для Исаака! Вся его жизнь проходила пред очами Божиими; он ходил пред Господом и стремился к совершенству. И затем, как не самолюбив был он, и как заботлив о других! Он отказался от своих личных прав в пользу своего недовольного племянника; отступил от своих собственных привычек и мирного настроения, чтобы только избавить того же племянника из рук Кедорлаомера, и затем не хотел обогащать себя даже принятием той части добычи, которая следовала ему по праву. Самоотречение было господствующим правилом его жизни. У него не было ни малейшей мелочной гордости; всегда он был смирен и кроток сердцем. Он немедленно признал над собою верховенство первосвященника Бога Всевышнего, дал ему десятину и смиренно принял от него благословение; он смиренно кланялся пред народом обетованной ему страны, когда покупал у них место для погребения. Прямодушный и строгий в своих понятиях о честности и справедливости, он заплатил за обладание пещерой Махпела большую, потребованную за нее, цену, без всякого спора или сожаления. Внутреннее благородство его характера проявлялось при каждом случае. Никакие низкие страсти не влияли на его действия и никакие низкие побуждения не направляли течение его жизни. Если в двух случаях он, по-видимому, совершил дела, не подходящие к общему уровню его высокого характера, то все-таки и в этих случаях он не падал в своих собственных глазах, не грешил против своей совести и не делал ничего вопреки лучшего сознания внутри самого себя. Быть может самый избыток его упования на провидение и заставлял его дважды подвергать свою жену опасности с целью сохранения своей жизни и полагаться в деле ее избавлении на помощь Божию. Все его существо было проникнуто любовью. Какою отеческою любовью проникнуто его пламенное восклицание: «хотя бы жив был пред Тобою Измаил»! Какая глубина скорби, но вместе и упования заключается в его выражении: «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой»! Сколько восторга и нежности проявил он, когда, в ответ на уверение о рождении у него сына и наследника, он пал на лицо свое и смеялся! В течение всей своей жизни он был человеком искренним, ревностным, чистым и действовал от полноты сердца. Но он выступает пред нами, главным образом, как пример веры, пример человека, который веровал слову Божию и всецело поступал на основании этой веры. Вера, воплощаемая в действии, есть главный ключ к его жизни. По простому слову Божию он оставил все и последовал Его водительству. Плодородные и изобилующие всем земли, роскошный, цивилизованный и богатый город, влиятельное положение, богатство, честь, друзья, гробницы отцов, родина – все это оставлено было им, когда он услышал призвание Божие; все нежные связи были порваны им, как только он услышал голос, повелевавший ему удалиться отсюда. Когда уже казалась невозможною всякая надежда, он все таки веровал в обетование сына; Измаил, который первый дал ему узнать, что значит родительская любовь, который первый называл его отцом, был смиренно отослан им в пустыню в послушание божественному повелению, чтобы его собственный наследник мог вырасти без соперника и вдали от всякого вредного влияния; сын его любви, в котором сосредоточивались все его надежды, от которого зависела вся великая и славная будущность, был оставлен им без малейшего прекословия. Ни одной пяди земли еще не принадлежало ему во всем Ханаане, и однако же он всецело веровал в обетование, что его потомству вся эта земля будет наследием; и в этом своем уповании он решительно и навсегда оставил свою родную страну и заставлял даже клясться своего верного раба Елиезера, чтобы он никогда не отводил туда его сына Исаака. Такова была его вера, не случайная, временная, неуверенная, но обнаруживающая всецелое самоотречение и послушание. Поистине он был отцом верующих. Никогда у него не возникало сомнения касательно слов и обетований Божиих, хотя бы исполнение их казалось для человеческого разума совершенно невозможным. «Верою», говорит апостол, «Авраам, будучи искушаем, принес в жертву Исаака, своего единственного сына, от которого должны были произойти все обещанные ему потомки. Ибо он думал, что Бог силен и из мертвых воскресить» (Евр. 11:17–19). Ни к кому еще не прилагалось в такой силе выражение, что он «веровал в Господа», т.е. всецело уповал на Него, успокаивая свой дух в этой вере, как дитя покоится на руках матери своей. И неудивительно, что такая вера была вменена ему в праведность, потому что она составляла главный источник, из которого может возникать праведность. «Авраам слушался голоса Господня, соблюдал Его повеления, уставы и законы» (Быт. 26:5). Отсюда он навсегда останется высшим образцом верующего человека. В примере его могут черпать вдохновение святых чувств веры, надежды и любви люди всех народов и веков. Не даром память его свято чтится народами трех величайших религий мира: иудейства, христианства и ислама. – Но несмотря на все величие его веры и упования, о нем можно сказать то же, что сказано и о многих других подобных ему праведниках: «все сии умерли в вере, не получив обетований; а только издали видели оные, и радовались, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле» (Евр. 11:13).

Все великое богатство духовных и материальных благ, которыми обладал Авраам, перешло от него к его единственному истинному наследнику Исааку. И он, как прямой преемник великого патриарха, сосредоточивает в свой личности весь дальнейший ход ветхозаветной истории, отличающейся в своем течении теми же самыми промыслительными действиями со стороны Бога, которыми отличалась и жизнь Авраама. Как носитель и наследник лучших обетований, Исаак должен был по необходимости быть столь же отчужденным от окружающего языческого мира, каким был и Авраам. Это вполне сознавал сам Авраам и потому он еще при жизни принял все меры к тому, чтобы сохранить эту духовную самобытность Исаака. В душе Авраама уже давно твердо сложилось убеждение в двух отношениях: именно, что Исаак ни в каком случае не должен брать себе жену из среды окружающих хананеян, не должен входить в связь с теми, которые впоследствии должны были лишиться владения занимаемой ими земли, и с другой стороны, что Иегова, который столь часто проявлял Себя верным Богом, из послушания которому он теперь отказывался от того, что могло казаться в высшей степени выгодною связью, Сам найдет подходящую подругу жизни для Исаака. Эти два убеждения решили дальнейший образ действия Авраама, и он, как уже известно, через три года после смерти Сарры приступил к исполнению первого из своих желаний, именно касательно приличной женитьбы Исаака.

За несколько времени пред тем (Быт. 22:20) Авраам получил известие, что его брат Нахор, которого он оставил в Харране, благословлен был многочисленным потомством. Туда-то и направил патриарх свой взор, поручив исполнение этого дела старшему в доме рабу, управителю всем его владением, невидимому Елиезеру Дамасскому, который одно время считался даже невольным наследником Авраама и только с рождением действительного сына-наследника занял положение управляющего в доме. Призвав его к себе и взяв с него два обещания, во-первых, что он возьмет жену для Исаака из собственного родства патриарха, а не из хананеян, и во-вторых, что он не отведет его сына назад в землю, откуда Бог вызвал самого Авраама, патриарх и поручил ему важное дело устройства этой женитьбы. Первое желание Авраама вызывалось необходимостью охранять святое семя свободным от осквернения чужою кровью и связью с идолопоклонническими племенами, равно как и желанием отца, чтобы Исаак имел своею женою личность, боящуюся Бога; второе условие сделано было в должном согласии с его верою в обетование Божие отдать Ханаан ему в наследие, равно как и с послушанием, которое побудило его навсегда оставить свою собственную страну и искать жилища в своих будущих владениях. Не даром апостол, говоря о патриархах, заявляет: «и если бы они в мыслях имели то отечество, из которого вышли, то имели бы время возвратиться. Но они стремились к лучшему, то есть, к небесному» (Евр. 11:15–16). Насколько Авраам сознавал особенность своего положения – решить трудно; но можно с основанием думать, что вера его уносила его мысль далеко за пределы вещественных владений в мир невидимый, заставляя его полагать, что великое обетование не могло найти своего полного завершения в земном состоянии или временных благах, и поэтому он ожидал небесного царства и вечного блаженства.

Осторожный управитель, прежде чем принять на себя поручение исполнить желание своего господина, спросил, что ему делать, если женщина, которую он изберет в качестве жены Исаака, откажется сопровождать его в далекий путь. Авраам ответил ему на это, что он требует от него действовать как только будет лучше, и что если девица не согласится на предложение, то он может возвратиться и считать свое дело исполненным; но что бы ни случилось, он никогда не должен брать Исаака назад в землю своих отцов. На этих условиях Елиезер дал свое торжественное обещание. В этом важном деле Авраам не считал себя в праве удовлетвориться простым обещанием своего управителя, но скрепил его обещание клятвой. Обряд, употребленный при этом, чрезвычайно своеобразен и встречается еще только раз в то время, когда Иаков брал с Иосифа клятву похоронить его в Ханаанской земле в одной гробнице с его отцами (Быт. 47:29). Управитель должен был положить руку свою под стегно Авраамово и поклясться Господом, Богом неба и Богом земли, причем патриарх так называл Иегову, чтобы сделать Его более доступным умопредставлению управителя, чем обычное заветное наименование. Что собственно означало сопровождавшее эту клятву действие – с достоверностью неизвестно. Некоторые полагают, что это был вид клятвы, принимавшейся только низшими и выражавшей своего рода почтение и подчиненность; но по более вероятному объяснению обряд этот означает то, что так как стегно считалось символом потомства, то лицо, дававшее такую клятву, клялось потомством, привлекало его в качестве свидетеля в заключавшемся условии и в качестве мстителя за клятвопреступление, если нарушено будет принятое на себя обязательство. Так, Елиезер клялся потомством своего господина и теми поколениями, которые должны были возникнуть от него, клялся быть верным исполнителем принятого им на себя обязательства и со всем усердием исполнить данное ему поручение. Для выполнения посольства сделаны были большие приготовления. Авраам, как сильный владетельный князь, имел все средства в своем распоряжении и чувствовал себя уверенным, что его желание будет исполнено. Он сказал Елиезеру, что Господь «пошлет Ангела Своего пред ним», и дал ему полное позволение взять с собой все, что нужно было для такого предприятия, чтобы оно могло осуществиться без всяких препятствий. Вследствие этого снаряжен был большой караван, состоявший из десяти верблюдов, нагруженных дорогими подарками для невесты и провизией для путешествия.

И вот, управитель отправился в путь – тою ли дорогою, которою прибыл в Ханаан сам Авраам шестьдесят пять лет тому назад, или более кратким и более прямым путем чрез возвышенности Галаадские, чрез Авран, мимо Фадмора. Путь этот прямо вел к городу Нахорову, в двух-речный Арам, называемый в греческом и латинском переводах Месопотамией, но не включавший всей той страны, которая называлась так в последующие времена, а только ту, что находилась между Евфратом и Ховаром. В этой области лежал город Харран, где жил Нахор с своим семейством. Прибыв на окраину города, Елиезер остановился вечером при одном из колодцев и, заставив своих верблюдов опуститься на колени, стал развьючивать их и снимать все тяжести с них. Это было время, когда обыкновенно женщины города приходили к колодцу за свежей водой. Как человек, научившийся примеру благочестия в доме своего великого господина, Елиезер обратился к Господу, Богу своего господина, с молитвой об успехе дела. «Господи, Боже господина моего Авраама» молился он: «пошли ее сегодня навстречу мне, и сотвори милость с господином моим Авраамом»; и затем он просил, чтобы женщина, которую ему суждено избрать, пришла к колодцу почерпнуть воды и была указана ему каким-нибудь особым знаком по его собственному выбору. Знак, по которому бы он хотел судить о предназначенной для Исаака невесте, должен был показать душевное расположение девицы. «Вот», говорил он, «я стою у источника воды, и дочери жителей города выходят черпать воду; и девица, которой я скажу: наклони кувшин твой, я напьюсь; и которая скажет мне: пей, я и верблюдам твоим дам пить, пока не напьются, вот та, которую Ты назначил рабу Твоему Исааку; и посему узнаю я, что Ты творишь милость с господином моим Авраамом». Если это испытание подсказано было ему простым соображением здравого смысла, то оно должно было служить показанием внимательности и любезности девицы, которая бы подошла под этот признак. Но возможно, что оно внушено было свыше тем Ангелом, в соприсутствии которого во время пути заверял его Авраам. Такие знамения Бог давал в различные времена в подтверждение Его присутствия и промышления¹⁷⁴. Оправдалось испытание и в настоящем случае. Среди женщин, приходивших к колодцу для черпания воды, оказалась Ревекка, дочь Вафуила, сына Нахорова. Она явилась сюда с кувшином на плече подобно тому, как некогда Агарь отправилась с кувшином или мехом на плече, когда была выслана в пустыню. Это была «девица прекрасная видом, дева, которую не познал муж». Елиезер невольно обратил на нее внимание и попросил у нее воды напиться, и когда та оказалась настолько услужливой, что не только напоила его самого, но постаралась начерпать воды и его верблюдам, то после этого он уже не мог упустить ее из виду: телесная красота и душевная доброта приковали его к ней. Видя в этом полное соответствие предположенному им признаку, Елгезер сразу же увидел, что это и есть предназначенная невеста Исааку. Он тут же подарил Ревекке золотую серьгу, весом полсикля, и два запястья на руки ей в десять сиклей золота. На вопрос, чья она дочь и есть ли у них место для ночлега, Елиезер получил в ответ от удивленной и обрадованной подарком доброй девушки, что у них «много соломы и корму, и есть место для ночлега». Так как полученные ею подарки были такие, которые обыкновенно делались при брачных предложениях, то Ревекка сразу же догадалась о предстоящем предложении, побежала к своей матери и рассказала ей о всем случившемся. Ее брат Лаван, себялюбивый и алчный человек, увидев драгоценности, подаренные его сестре чужеземцем, и надеясь на получение каких-нибудь особенных выгод для своего семейства, сразу же поспешил к Елиезеру к колодцу и настойчиво предлагал гостеприимство. Последний немедленно согласился и отправился в дом Нахоров, где тотчас же предложено было ему угощение. Но Елиезер, заботясь более всего об исполнении принятого им на себя обязательства, сразу же заявил о цели своего прибытия, рассказал, кто он такой, именно, что он раб Авраама, брата Нахорова, и господин его отправил его сюда с целью найти невесту для его сына и наследника среди его собственного родства. Он рассказал также о том, как он просил особенного указания от Бога и как избранный им с этою целью признак вполне оказался соответствующим действиям Ревекки. Чтобы устранить возможность всякого предположения, что сын Авраамов может быть слишком стар, чтобы быть женихом для внучки своего брата, Елиезер объяснил, как он рожден был уже в преклонные годы своей матери, и затем, забывая о своей собственной усталости и с некоторою подозрительностью к Лавану, он распространился о том, что Исаак есть единственный наследник всех великих владений своего отца, и требовал немедленного ответа на его вопрос, согласны ли они отпустить Ревекку в качестве невесты для Исаака. Родители девицы и принимавший в ней особенное участие брат ее, Лаван, видя серьезность поручения раба, а равно и богатство его господина, ничего не жалеющего для своего любимца сына, согласились на предложение. «От Господа пришло это дело», сказали они; «мы не можем сказать тебе вопреки ни худого, ни доброго». «Вот Ревекка пред тобою», добавили они, «возьми ее и пойди; пусть будет она женою сына господина твоего, как сказал Господь». Все это представляет в высшей степени верную картину древних восточных обычаев. Отцу принадлежит обязанность и право выбирать жену для своего сына и сделать необходимые предложения родителям девицы, и когда предложение принято, то согласие невесты считается решенным, так как ее мнение не всегда считается необходимым. Сам Исаак, по-видимому, не принимал никакого участия в настоящем деле. Строгие внушения управителю касательно его поведения в случае смерти Авраама показывают, что Исаак, при своем уступчивом, смиренном характере, нуждался в твердом руководителе. Он, конечно, должен был знать о цели путешествия Елиезера, но все исполнение этого дела он с полною охотою предоставил своему отцу.

Когда получено было согласие отца и брата, то согласно с обычаем необходимо было, чтобы родителям невесты дано было некоторое вознаграждение и предложены подарки ее родственникам. Эти подарки представляли собою как бы уплату родителям в возмещение потери ими услуг дочери и в возмещение им стоимости ее воспитания. Невеста не только не приносила с собой никакого приданого при вступлении в дом своего мужа, но последний должен был платить известную цену за нее и в действительности как бы купить ее у ее законных владетелей. Согласно с этим обычаем, Елиезер вынул свои сокровища и от имени Исаака подарил Ревекке различные драгоценности из золота и серебра, дороги одежды, одарив также ее мать и брата.

Скрепив таким образом союз и считая сделанные подарки хорошею платою за столь прекрасную невесту, он был доволен всем совершившимся, потому что, по словам Премудрого, «кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов» (Притч. 31:10). Счастливо заключив условие, управитель наконец позволил себе удовлетворить потребности своего тела и приступил к пище и питью в гостеприимном доме родственников своего господина.

Но он не мог медлить долго и торопился в обратный путь. Он знал, как Авраам считал дни его отсутствия и ожидал известий об успехе исполнения данного ему поручения. Самый успех его дела заставлял его торопиться в обратный путь с доброю вестью. На следующее же утро он обратился к родителям Ревекки с просьбою: «отпустите меня, (и я пойду) к господину моему». Напрасно родители ее просили его остаться с ними дней хотя на десять; он нетерпеливо торопился, и для того, чтобы окончательно решить дело, спросили и Ревекку, намерена ли она теперь же отправиться в путь. Ревекка дала свое согласие, выразив готовность оставить отца, мать, родной дом и родную страну, чтобы следовать указанию руки Промысла, направлявшей ее к Исааку. Вследствие этого, родители и родственники не противились долее немедленному отбытию; они отпустили ее вместе с кормилицей ее Деворой и несколькими служанками, напутствуя ее родительским благословением. «Сестра наша», сказали они, «да родятся от тебя тысячи тысяч, и да владеет потомство твое жилищами врагов твоих».

Во всем этом деле весьма замечательно то, что отец Ревекки, Вафуил, все время стоял на заднем плане, и главное участие в деле принимал брат ее, Лаван. Одинаково незначительную роль играл Вафуил и впоследствии в деле женитьбы Иакова, в повествовании о которой Лаван даже называется сыном Нахора (29:5). Выдающееся положение, занимавшееся братом в вопросе о распоряжении рукою сестры, отчасти было результатом полигамии, которая обыкновенно ослабляла любовь отца к детям различных жен и возлагала заботливость о дочерях на их единоутробных братьев. Так, из последующей истории известно, что Симеон и Левий считали себя обязанными отмстить за честь своей единоутробной сестры Дины избиением жителей Сихема (Быт. 34:25, 26); то же самое показывает история Авессалома, который умертвил Амнона за нанесение бесчестия своей сестре Фамаре (2Цар. 13:28); братья же именно женщин Силомских выступили с жалобою на захват последних вениамитянами, когда последние были в опасности на вымирание по недостатку жен (Суд. 21:22). Все это может служить отчасти объяснением того, почему именно Лаван занимал выдающееся положение в деле выдачи своей сестры замуж. Но отсутствие имени Вафуила в главных пунктах этого дела объясняется и иначе. По свидетельству И. Флавия, Ревекка заявляла Елиезеру, что отца ее уже не было в живых, каковое свидетельство однако же ясно противоречит библейскому тексту (24:50). Иудейское предание¹⁷⁵ утверждает, что он умер на другое утро после обручения, съев какое-то ядовитое кушанье на пиршестве в предыдущей вечер. По другому мнению, Вафуил страдал какою-то немощью или умственною неспособностью, и поэтому не способен был вести столь важное дело или принимать участие в семейных обстоятельствах. Какова бы ни была причина второстепенного положения отца, Лаван был главным распорядителем во всем деле, и его характер, как он особенно выяснился впоследствии в отношении с Иаковом, обнаруживал даже уже здесь некоторые черты крайнего себялюбия и алчности. В полной противоположности с себялюбивым и полуневерующим Лаваном стоит прямодушный и верный Елиезер. Он не даром долго прожил с Авраамом, и видимо научился от него истинной религии и упованию на Бога. Все домочадцы патриарха были содержимы в доброй нравственности и научались страху Божию. Во всем своем поведении управитель отражает благочестие, любезность и веру своего господина. Он обо всем молился Богу, прося высшего руководства, и всецело полагался на руководящей Промысл Божий. Постоянное сознание божественного присутствия составляет выдающуюся черту во всем этом деле. И вера Елиезера вполне оправдалась. Всемогущий Бог принял участие в этом человеческом деле, соблаговолил ответствовать на молитву верного раба Авраамова, и все то, что для мирского ума могло бы казаться простою случайностью, превратил в ясное знамение Своего высшего руководства.

И вот, караван Елиезеров отправился в обратный путь, везя с собою драгоценность, которая должна была обрадовать и Авраама, и Исаака больше, чем все их вещественные сокровища. Между тем, когда этот караван тихо подвигался из далекого Харрана, Исаак спокойно ожидал результата посольства в окрестностях Вирсавии. Он с своим отцом теперь жил у колодца Лахай-Рой, того самого, где Агарь некогда получила указание свыше. Однажды вечером он вышел на равнину помолиться и поразмыслить, – поразмыслить быть может о всех деяниях Божиих в отношении к его родителям, столь чудесным, утешительным и предзнаменующим великую будущность, – помолиться об успехе данного рабу поручения, столь важного для него и для его рода. Когда он размышлял об этом, то вдали заметил караван, приближавшийся с севера, и узнал своих верблюдов, на которых несколько недель тому назад Елиезер отправился в Харран. С своей стороны Ревекка, увидев его и узнав, кто это, смутилась, «взяла покрывало и покрылась». Так как восточный этикет запрещал женщинам ехать в присутствии высоких уважаемых личностей¹⁷⁶ и обязывал принимать начальников и знатных лиц стоя на ногах, то и Ревекка соскочила с своего верблюда на землю. История представляет не мало примеров этого. Нееман Сириянин сходил с своей колесницы для встречи посланного от пророка Елисея (4Цар. 5:21), и Авигия сходила с своего осла, чтобы поклониться Давиду (1Цар. 25:23). Из классической истории известно, как отец консула Фабия, желая испытать, достаточно ли сын его сознает высоту своего достоинства, выехал к нему верхом на встречу и был доволен, когда ликтор приказал ему слезть, так как из этого он удостоверился, что сыновняя любовь не перевешивала в его сыне сознания своего официального положения¹⁷⁷. Сделанное Ревеккой покрывало для себя также находится в полном согласии с восточными обычаями. Невеста не должна являться непокрытою пред женихом в первой стадии брачной церемонии. Этим именно обычаем воспользовался впоследствии Лаван, чтобы обмануть Иакова, подставив ему Лию вместо Рахили, так как этикет не позволял мужу видеть лицо своей жены, пока не закончен был брачный обряд (29:25). Исаак выслушал от Елиезера подробный рассказ о всем случившемся; услышал о высшем руководительстве, которое привело именно к избранию Ревекки, узнал о ее доброте и скромности, вере и решительности; он мог видеть красоту ее форм, мог представлять себе красоту ее души и с нежною любовью «ввел ее в шатер Сарры, матери своей, и взял Ревекку, и она сделалась ему женою, и он возлюбил ее; и утешился Исаак в печали по Сарре, матери своей».

Первые годы семейной жизни Исаака прошли еще при жизни его престарелого отца патриарха. Он был единственным наследником всех обетований Авраама, но и он, подобно отцу своему, должен был подвергнуться испытанию в своей вере. Жена его Ревекка была бездетна в течение двадцати лет, и по-видимому великому роду Авраама грозило прекращение. Искреннее желание Авраама обнять в своих старческих руках наследника своего возлюбленного сына, прежде чем он сам в мире отойдет на упокоение с своими отцами, долго оставалось без исполнения. Подобно его умершей жене Сарре, Ревекка была бесплодна. Многие другие благочестивые женщины узнавали из долгого ожидания, какой драгоценный дар Божий составляют дети. Так, долго и нетерпеливо ожидала их и Рахиль; благочестивая Анна также слезно умоляла о даровании ей детей. Нежный Исаак не показывал никакой нетерпеливости от неисполнения его надежд, и Ревекка, в его обществе, научилась ожидать от Бога всякого блага и пришла к убеждению, что обетованное семя должно быть плодом не плоти и крови, а благодати. Так это оправдалось и в ее собственной жизни. Тот опыт, к которому некогда прибегала Сарра для получения хотя бы побочного сына, по-видимому никогда не приходил на ум Исааку и жене его; во всяком случае они никогда не прибегали к нему в действительности. Они хотели иметь законного ребенка и терпеливо ожидали времени его дарования. Когда Исаак достиг уже шестидесятилетнего возраста, он не мог долее выносить печальной картины, видя, как Ревекка молчаливо скорбела об отсутствии детей, и он молился Богу о даровании их. Он умолял Господа ради жены своей. Как глава семейства и священник своего дома, он принес жертву, сопровождая ее молитвою о благословении его брачного союза. И его молитва была услышана. «И зачала Ревекка, жена его». Перед самыми родами случилось нечто необычное, встревожившее Ревекку, но она успокоена была откровением, что у нее родятся два сына близнеца, «и два различные народа произойдут из утробы ее», «один народ сделается сильнее другого, и больший будет служить меньшему», то есть что вопреки обычному порядку первородный не будет владеть правом первородства, с которым соединялись все великие обетования, данные потомству Авраама. Откровение это глубоко запало в душу Ревекки и послужило руководством для нее в последующей жизни.

Ревекка действительно разрешилась двумя близнецами: «первый вышел красный весь, как кожа, косматый, и нарекли ему имя Исав (косматый). Потом вышел брат его, держась рукою своею за пяту Исава, и наречено ему имя: Иаков» (т.е. держащийся за пяту). Сообразно с этим оказался и характер братьев близнецов. Когда они выросли, «Исав стал человеком, искусным в звероловстве, человеком полей, а Иаков человеком кротким, живущим в шатрах». Как нередко бывает, родители относились с некоторым пристрастием к избранным любимцам, и замечательно, что спокойный, кроткий Исаак больше любил смелого, отважного зверолова, между тем как Ревекка особенно любила скромного и нежного Иакова. Последний вероятно скоро узнал от своей матери о бывшем ей откровении касательно будущей судьбы братьев, и стал выжидать удобного случая для заявления своих прав на первородство. Случай скоро представился. Однажды Исав пришел с ноля усталый и, увидев, что Иаков сварил кушанье из чечевицы, и теперь составляющей любимое кушанье в Сирии и Египте¹⁷⁸, он стал настойчиво просить у него дать ему поесть этого «красного». Голод его был так силен, что когда Иаков заметил ему, чтобы он продал ему за это кушанье свое первородство, то Исав даже не обратил внимания на предложение Иакова и в нетерпении заметил: «вот я умираю, что мне в этом первородстве?» Исав знал, что с первородством он продавал все свои духовные преимущества и все права на обладание землею обетованной. Но по своей дикой и грубой натуре он видимо не придавал никакого значения первым, а что касается последних, то быть может надеялся возвратить их себе при помощи благосклонности к себе отца и даже прямым насилием над кротким братом, и таким образом он из-за удовлетворения своего голода продал свое первородство за «красную» чечевицу, отчего и «дано ему прозвание: Эдом» (красный).

Уже это событие, имевшее решительное значение в жизни братьев, ярко рисует их противоположные характеры. Исав по-видимому представляется прямым и открытым, а Иаков хитрым и низким. Но при более внимательном рассмотрении дело представляется иначе. В Иакове представляется человек, который, будучи наделен от природы более материальным характером, борется против своих естественных наклонностей и заканчивает полным торжеством более благородных сторон своего характера. Исав с другой стороны по мере возрастания все более подавляет в себе добрые стороны и всецело подчиняется худым наклонностям. Сначала все по-видимому говорит против Иакова. Он перехитряет своего брата, впоследствии обманывает своего отца и во всей жизни обнаруживает хитрость и недовес. И тем не менее, при всех видимых недостатках, его жизнь, взятая в целом, стоит гораздо выше жизни его брата. Если Исав и подкупает в свою пользу сначала своею беззаботною прямотою, своею отвагою в качестве неустрашимого охотника, тою охотностью, с которою он для угождения отцу отправлялся, вооруженный луком и стрелами, в степь за дикой антилопой, чтобы принести отцу свежую, любимую им дичь; то с другой стороны в нем нет ничего такого, что показывало бы глубокую нравственную натуру, способную возбуждать духовное сочувствие. Это был человек не глубокой натуры, – человек, который жил случайно, не заботился о высших интересах, не имел других целей, кроме удовлетворения своих удовольствий или телесных потребностей, и если даже способен был на благородные порывы, то вместе с тем способен был и на вспыльчивую и злобную мстительность. Открытый, мужественный и даже по временам великодушный, обладая одним словом качествами, из которых мог бы выработаться великолепный характер, Исав при отсутствии глубины в натуре постепенно превращается в простого степняка, живущего войной и разбоем. Происшедшее от него племя эдомитян, отличавшееся мятежностью, вероломством и необузданностью, всецело воплощало в себе все худшие качества своего родоначальника. Их жилища в сильных ущельях Сеира, удобного места для неожиданных набегов на соседей или для защиты от их мести, сами по себе, по сравнении с палатками Иаковова каравана в открытой местности, представляли поразительное отражение характеров этих двух братьев-близнецов. В Иакове выступают все как лучшие, так и худшие, качества его народа. Если в первой половине его жизни много низкого и недостойного, то уже и чрез нее проходит та духовная прозорливость и та настойчивость в достижении цели, какими только и могут быть обеспечены прочные и благородные результаты. В своем грехе против брата и отца в отношении первородства он достигал высокой цели низкими средствами; он делал худо, чтобы достигнуть хорошего. Право первородства, как заключающее в себе наследие божественного обетования, очевидно мало ценилось Исавом. «Он ел и пил, встал и пошел; и пренебрег Исав первородство» (Быт. 25:34). При некотором терпении он конечно мог бы получить пищу в палатке отца, без всякой подобной жертвы; но удовлетворение случайного голода для него значило более, чем даже высокое благо в будущем. Для Иакова с другой стороны право, дававшее возможность передачи великого обетования своему потомству, как избранному роду, было дороже всего. Презирая обыденный житейский труд, Исав избрал беспокойную и вместе праздную жизнь в пустыне; Иаков же тихо работал дома, неуклонно стремясь к раз поставленной цели. Ясно, на чьей стороне было более преимуществ и кому по праву принадлежала будущность.

В своем детстве оба сына Исаака имели то великое преимущество, что вместе с ними жил и их великий дед Авраам, который скончался, когда им уже было не менее пятнадцати лет от роду. Но ни один из них не воспроизвел в себе всей полноты его великой натуры. В первые сорок лет своей жизни они уже сложились в людей совершенно различных характеров. Исав явно превращался в дикого кочевника, в род бедуина, а Иаков постепенно переходил от пастушеской жизни к земледельческой, следуя в этом отношении очевидно примеру своего отца Исаака. Обширные поля и обильные жатвы сделались обычным зрелищем в окрестностях Герара и Вирсавии, и усиливали в Иакове ту любовь к земле, которую он впоследствии доказал тем, что приобрел себе в собственность участок, переданный им в наследство своему любимому сыну Иосифу.

Между тем в стране наступил один из тех голодных годов, которые и прежде вынуждали патриархов выселяться для пропитания в соседние, боле плодородные страны. Исаак решил последовать примеру своего отца патриарха и хотел переселиться в Египет, но ему запрещено было, и он провел голодный год в пределах филистимского царя Авимелеха, где с ним и с Ревеккой повторилась та же история, которая была и с Авраамом. Именно, он выдавал Ревекку за свою сестру, но когда открылась правда, Авимелех (вероятно сын Авраамова современника того же имени) оказал ему особенное покровительство и почтение. Благодаря этому, Исаак мог и там начать оседлую жизнь и приступил к земледелию. «И сеял Исаак в земле той, и получил в тот год ячменя во сто крат: так благословил его Господь. И стал великим человек сей, и возвеличивался больше и больше до того, что стал весьма великим. У него были стада мелкого и стада крупного скота, и множество пахатных полей». Но филистимляне скоро стали завидовать его богатству, начали притеснять его, зарывали колодцы, вырытые Авраамом, и вообще заводили ссоры, вынудившие наконец Исаака выселиться отсюда в Вирсавию. Там в подкрепление ему явился Господь, подтвердивший ему Свое благословение и обетование, и Исаак устроил там жертвенник, и призвал имя Господне. Увидев правоту Исаака и раскаявшись в несправедливых притеснениях ему, царь филистимский Авимелех прибыл к нему с извинением, и между ними, на сделанном Исааком пиршестве, заключен был клятвенный союз, около того же самого колодца, около которого некогда заключали свой союз отцы их (Вирсавия).

Тихая семейная жизнь Исаака скоро была возмущена непослушанием его любимца-сына Исава, который без благословенья родителей в сорокалетнем возрасте женился на двух хананеянках, вступив таким образом в родство с идолопоклонниками. «И они были в тягость Исааку и Ревекке». Но скоро предстояло ему еще более тяжкое семейное испытанье. С приближением преклонных лет, у него ослабело зрение, и он нашел благовременным совершить торжественное благословение для передачи связанных с ним обетований своему потомству. По установившемуся обычаю, право первородства он конечно намеревался передать Исаву, как старшему сыну, и сказал ему, чтобы он приготовил, по этому случаю, кушанье из собственной дичи. Исав едва ли передал ему о продаже своего права первородства, а Иаков в свою очередь не смел открыто высказывать своих притязаний на это право.

Неизвестно, знала ли об этом и Ревекка, но только она, услышав о намерении Исаака, решила употребить хитрость, чтобы посредством ее доставить благословение на первородство своему любимцу Иакову. По ее совету, он должен был надеть одежду своего брата, пропитанную запахом ароматических трав и кустов, среди которых приходилось проводить свою жизнь зверолову, и покрыть свое тело косматой шкурой, чтобы для осязания быть похожим на брата; сама же Ревекка обещала приготовить такое кушанье из домашних молодых животных, которое Исаак едва ли мог отличить от ожидаемого им кушанья из дичи Исава. Иаков колебался, боясь проклятия от отца в случае обнаружения обмана; но Ревекка убедила его, что она на себя примет даже проклятие. Иаков приступил к делу, но какой трепет испытывал он, когда старец отец, удивившись слишком скорому возвращению Исава и приготовлению кушанья, подозвал явившегося за благословением к себе для того, чтобы осязанием удостовериться в том, действительно ли это Исав. Старец ощупал косматый покров на руках Иакова и в недоумении заметил: «голос, голос Иакова; а руки, руки Исава». Но запах охотничьей одежды окончательно рассеял сомнения престарелого патриарха; он поел кушанья, выпил вина, велел поцеловать себя и затем благословил Иакова – благословением первородства: «Да даст тебе Бог от росы небесной и от тука земли и множество хлеба и вина. Да послужат тебе народы, и да поклонятся тебе племена; будь господином над братьями твоими, и да поклонятся тебе сыны матери твоей; проклинающие тебя – прокляты; благословляющие тебя благословенны!» Но замечательно, что в этом благословении есть лишь слабый намек на великое обетование Аврааму, именно, что в нем и его семени благословятся все народы земли. Исаак, воображая, что он благословляет Исава, очевидно считал его не вполне достойным для унаследования всей полноты благословения, и таким образом Иаков и Ревекка не вполне достигли того, чего добивались.

Едва удалился мнимый Исав, получивший благословение первородства, как за получением его явился и действительный Исав. Если неблаговиден был поступок Иакова, то не менее подлежат порицанию и действия Исава, так как он не хотел сознаться, что давно уже продал право первородства своему брату Иакову. Когда Исаак узнал об обмане, он «вострепетал великим трепетом», но отказался уже отнимать данное благословение. «Я благословил его, он и будет благословен» сказал встревоженный патриарх. Исав поднял «громкий и весьма горький вопль» и просил Исаака, чтобы он благословил и его. «Неужели, отец мой, одно у тебя благословение? благослови и меня!» с плачем упрашивал Исав, и Исаак благословил его и сказал: «вот от тука земли будет тебе обитание твое, и от росы небесной свыше; и ты будешь жить мечем твоим, и будешь служить брату твоему; будет же время, когда воспротивишься, и свергнешь иго его с выи твоей». В этом благословении предсказана была вся дальнейшая судьба потомков Исава – эдомитян, которые долго находились в подчинении у потомков Иакова – иудеев, но впоследствии из них даже вышел царь, который подчинил себе последних (Ирод Великий, эдомитянин по происхождению).

Потеряв право первородства, Исав возненавидел брата своего Иакова и замыслил даже убить его, как только умрет отец. Ревекка узнала об этой опасности и, зная буйный и неукротимый нрав Исава, решила отправить Иакова на некоторое время в Месопотамию к родному брату своему Лавану в Харране, пока не утишится ярость Исава. Но чтобы не тревожить своего престарелого мужа, она не сказала о кровожадном намерении Исава, а выставила пред ним другую причину для временного ухода Иакова из дома, именно, чтобы он мог жениться на ком-нибудь из ее родства, что несомненно было вместе с тем и истинным желанием ее сердца. «Я жизни не рада от дочерей хеттейских (жен Исава), сказала она; если Иаков возьмет жену из дочерей этой земли, то к чему мне и жить?» Исаак внял ее жалобе и отпустил Иакова к Лавану для отыскания себе жены, но вместе с тем уже сознательно повторил ему благословение, которое раньше дал по неведении, и притом усугубляя его всею полнотою данных Аврааму обетований. «Бог Всемогущий, сказал он, да благословит тебя, да расплодит тебя, и да размножит тебя, и да будет от тебя множество народов, и да даст тебе благословение Авраама (отца моего), тебе, и потомству твоему с тобою, чтобы тебе наследовать землю странствования твоего, которую Бог дал Аврааму!» Таким образом Исаак прозрел от духовной слепоты и дал свое благословение достойнейшему, а Исав все более и более предавался чувственности и взял себе третью жену Махалафу, дочь Измаила, заключая родственный союз с тем, кого изгнал Авраам. Так духовная неспособность Исава к первородству обнаружилась во всей своей полноте.

После этого события Исаак еще прожил сорок три года, но он уже ничем не заявлял о себе в истории. Да и вообще это был один из тех редких людей, вся жизнь которых есть безграничная кротость, воплощенное смирение и безмятежное довольство. Будучи патриархом немалочисленного рода, он однако же избегал всего, что могло сделать его положение особенно видным, и тем доказал, что смирением и кротостью можно так же угодить Богу, как и жизнью, исполненною великих подвигов и тяжелых испытаний. Беспрекословное повиновение отцу, даже до заклания самой жизни; нежная привязанность к матери, в потере которой он утешился лишь женитьбой на Ревекке; безусловная преданность и верность своей жене в тот век, когда обычно было многоженство; терпеливое перенесение домашних испытаний, причинявшихся ему со стороны жены и сыновей; малоподвижность самой жизни, в течение которой он никогда не удалялся более чем на сорок верст от места своей родины (Вирсавии) – все это вместе рисует пред нами образ патриарха, который велик был не внешними громкими подвигами, а тем внутренним духовным миром, который невидим для людей, но который тем ярче Сияет пред Отцом Небесным, тою непреоборимою верою в Промысл Божий, которая всю жизнь его делала воплощением надежды, смирения и любви.

После описанных событий судьба дальнейшей истории патриархальной эпохи сосредоточивается в руках Иакова, к которому перешло все наследственное благословение и обетование рода Авраамова.

Отправившись в далекий путь, Иаков в первый день, очевидно гонимый опасением своего свирепого брата, прошел более шестидесяти верст, и дойдя до местечка Луз, остановился там переночевать, так как солнце уже зашло и наступила ночь. Это было то самое место, где некогда Авраам воздвигал жертвенник Богу. Увидев нисколько камней, быть может остаток этого именно жертвенника, Иаков положил один из них себе под голову вместо подушки и от крайнего утомления заснул глубокими сном. И вот под влиянием только что пережитых событий они видит чудесный сон: видит лестницу, которая стоит на земле, а верх ее касается неба, и ангелы Божии восходят и нисходят по ней. Этот чудесный символ божественного промышления о земле заключился явлением ему Господа, который повторил ему обетование Авраамово: «Я Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака, (не бойся). Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему. И будет потомство твое, как песок земной, и распространится к морю, и к востоку, и к северу, и к полудню, и благословятся в тебе и в семени твоем все племена земные. И вот Я с тобою; и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь; и возвращу тебя в сию землю; ибо Я не оставлю тебя, доколе не исполню того, что Я сказал тебе». Столь дивное видение пробудило Иакова и он устрашился присутствия Божества на этом святом месте, поставил здесь памятник из камня, на котором спал, сделал на нем возлияние елея и назвал это место Вефилем, т.е. «домом Божиим», каковое название и заменило навсегда прежнее название Луз.

Ободренный и подкрепленный обетованием Божиим, Иаков отправился дальше к месту своего назначения, и через несколько дней пути прибыл на богатые пастбища с многочисленными стадами крупного и мелкого скота. Там он нашел колодезь, около которого, против обычая находились три стада, пригнанные пастушками на водопой гораздо раньше вечернего срока для этого. Профессор Ролинсон объясняет это явление из личного наблюдения. «На большей части водоемов обыкновенно лежит широкий и толстый плитообразный камень, с круглым отверстием в середине, составляющим устье водоема. Это отверстие в свою очередь обыкновенно прикрывается тяжелым камнем, отвалить который могут только два-три человека». Такое устройство и состояние колодцев может послужить объяснением и указанного обстоятельства, в том именно смысле, что пастушки рано пригнанных на водопой стад, будучи не в состоянии сами отвалить камня, поджидали прихода других стад, пастухи которых и могли бы открыть водоем для водопоя. Иаков, по обычной общительности жителей востока, разговорился с пастушками, среди которых была одна красивая девушка, по имени Рахиль. Узнав, что она дочь его дяди Лавана, он отвалил для нее камень от колодца, напоил ее стада овец и, поцеловав Рахиль, «возвысил голос свой, и заплакал», объявив ей, что он родственник отцу ее и что он сын Ревекки, тетки ее. Рахиль тотчас же побежала домой рассказать о случившемся, и отец ее Лаван с родственным радушием и приветом принял к себе в дом своего племянника от любимой его сестры Ревекки. Получив родственный прием, Иаков начал служить Лавану, и последний, заметив его усердие, предложил ему даже назначить себе плату за труд. Но у Иакова уже была на примете плата его сердца. У Лавана было две дочери, из которых старшая «Лия была слаба глазами, а другая Рахиль была красива станом и красива лицом». Иаков полюбил Рахиль и предложил Лавану проработать за нее семь лет, чтобы только он выдал ее за него в замужество. Лаван согласился, и эти семь лет показались Иакову «за несколько дней, потому что он любил ее».

Когда настало время свадьбы, Лаван, воспользовавшись восточным обычаем, по которому невеста во время заключения брака плотно закутывается в покрывало, обманул Иакова и вместо Рахили подставил Лию, оправдываясь потом тем, что по местному обычаю «так не делают, чтобы младшую отдать прежде старшей». Но он предложил Иакову и Рахиль под условием, чтобы он еще проработал семь лет, на что Иаков и согласился. В этом обмане со стороны Лавана для Иакова было как бы возмездие за его собственный обман при получении благословения первородства. Получив по прошествии недели брачной жизни с Лиею и Рахиль, Иаков проработал за нее еще семь лет своему тестю Лавану. Но это двоеженство совершилось без соизволения Божия, и потому в своей семейной жизни Иакову суждено было испытать множество огорчений как от соперничества жен, так и от поступков и судьбы своих детей.

Мстя Лии за ее невольный обман, Иаков относился к ней с пренебрежением и всецело привязался к Рахили; но Бог видел невинность и безропотную кротость Лии и потому благословил ее чадородием, между тем как гордая Рахиль оставалась бесплодною. У Лии уже было четыре сына – Рувим, Симеон, Левий и Иуда, а у Рахили еще не было ни одного. Терзаемая ревностью и завистью, она почти в неистовстве обращалась к Иакову с раздирающим душу воплем: «дай мне детей, а если не так, я умираю»! Иаков кротко упрекнул ее за такую нетерпеливость указав на то, что дети – дар Божий и не в его власти дать их ей. Тогда, все еще непреклонная и гордая, Ревекка в крайней зависти хотела иметь детей хоть чрез служанку свою Валлу, от которой действительно и родились два побочных для нее сына Дан и Нефеалим. Лия в свою очередь отдала Иакову свою служанку Зелфу и от нее получила двух побочных сыновей – Гада и Асира, а затем и сама еще родила Иссахара и Завулона и дочь Дину. Таким образом когда нелюбимая мужем Лия имела уже шесть собственных сыновей и дочь, помимо двух сыновей побочных, любимая Иаковом Рахиль несла все еще позор бездетства, столь тяжкий на востоке. Это заставило ее наконец смириться и с молитвой обратиться к Богу. «И услышал ее Бог, и отверз утробу ее. Она зачала, и родила (Иакову) сына, и сказала: снял Бог позор мой. И нарекла ему имя: Иосиф, сказав: «Господь даст мне и другого сына».

Сделавшись отцом семейства. Иаков почувствовал потребность приобрести самостоятельность и сделаться господином собственного дома и хозяйства. Поэтому он стал просить Лавана, чтобы тот отпустил его с семейством для возвращения на родину. Лаван, понимая его заслуги для умножения своего богатства, стал просить его остаться еще на несколько времени, предлагая ему после дать награду в виде скота, отмеченного черной шерстью, пятнами и крапинами. Иаков согласился, и под его руководством и наблюдением такой скот чудесно умножился, так что, когда ему пришлось получить свою награду, он «сделался весьма, весьма богатым, и было у него множество мелкого скота (и крупного скота), и рабынь, и рабов, и верблюдов, и ослов». Такое богатство даже пробудило зависть в Лаване и он стал глядеть на Иакова с мрачным и недовольным лицом, еще более нахмурившимся от наветов его сыновей, которые говорили: «Иаков завладел всем, что было у отца нашего, и из имения отца нашего составил все богатство сие». Вследствие бывшего Иакову видения, повелевавшего ему возвратиться на свою родину, получив согласие своих жен, которые также желали удалиться от своего корыстного отца, продавшего их за работу себе (Быт. 31:14 и 15), Иаков сделал все нужные приготовления к пути, и когда Лаван отлучился для стрижки своего скота, тайно двинулся в путь, причем Рахиль захватила с собой даже «идолов, которые были у отца ее». Переправившись чрез реку Евфрат, Иаков двинулся в пустыню и направился к горе Галаад. Лаван только через три дня узнал об уходе Иакова, и найдя, что у него похищены даже его идолы – «терафимы», он бросился вместе со своими сыновьями и родственниками в погоню за беглецом. На седьмой день Лаван настиг его у горы Галаада, и последствия этого несомненно были бы страшны, если бы Лаван накануне не получил во сне предостережения от Бога – не вредить Иакову. Благодаря хитрости своей дочери Рахили, он потерпел неудачу и в отыскании своих терафимов. Несмотря на свой якобы родственный укор Иакову, сопровождаемый лицемерным заявлением о том, с каким торжеством и честью он проводил бы Иакова из своего дома, если бы он сказался ему при отправлении, Лаван чувствовал свою неправоту пред Иаковом, когда последний высказал ему все свое негодование по случаю его алчности и несправедливости. Тогда Лаван смирился духом и заключил союз с Иаковом, который в свою очередь поклялся не обижать своих жен и не брать других, кроме дочерей Лавана. «И заколол Иаков жертву на горе, и позвал родственников своих есть хлеб; и они ели хлеб (и пили) и ночевали на горе. И встал Лаван рано утром и целовал внуков своих и дочерей своих, и благословил их, и возвратился Лаван в свое место, а Иаков пошел путем своим».

Одна страшная опасность миновала, и Бог отвратил от Иакова мщение со стороны тестя Лавана. Но впереди предстояла другая встреча, еще более опасная встреча с Исавом, от которого он мог опасаться мщения за лишение его первородства. Хотя Иаков был ободрен видением небесного воинства, как-бы ополчившегося на его защиту, но с этого места (которое он назвал в память этого видения: Маханаим, т.е. ополчение) он принял собственные меры для предотвращения опасности мщения со стороны Исава и с этою целью послал к нему в землю Сеир, в область Эдом, вестников с просьбою о благоволении с его стороны к возвращающемуся на родину брату. Но вестники возвратились лишь с ответом, что Исав сам придет встретить своего брата и при этом идет во главе четырехсот вооруженных воинов. Известие это было отнюдь не успокоительное, даже помимо того обстоятельства, что эти четыреста вооруженных воинов собрались под его знаменем видимо с целью грабежа и кровопролития, подобно тем диким племенам бедуинов, которые и теперь наводят ужас повсюду, где только ни появятся. Вследствие этого, услышав такое известие, «Иаков очень испугался и смутился». Он был совершенно беспомощен и беззащитен перед яростью своего мстительного брата, и единственно, что он мог придумать на случай действительной опасности, это – разделить свой караван на два стана в расчете, что «если Исав нападет на один стан и побьет его, то остальной стан может спастись бегством». Расчет был очевидно сомнительный и во всяком случае печальный. Тогда он обратился к единственной защите – с молитвой к Богу. Молитва его была искрения и горяча и представляет собою первую молитву, дословно сохранившуюся до нас из первобытного патриархального времени. Иаков молился так: «Боже отца моего Авраама, и Боже отца моего Исаака, Господи Боже, сказавший мне: возвратись в землю твою, на родину твою, и Я буду благотворить тебе. Недостоин я всех милостей и всех благодеяний, которые Ты сотворил рабу Твоему; ибо я с посохом моим перешел этот Иордан; а теперь у меня два стана. Избавь меня от руки брата моего, от руки Исава; ибо я боюсь его, чтобы он, пришедши, не убил меня и матери с детьми. Ты сказал: Я буду благотворить тебе, и сделаю потомство твое как песок морской, которого не исчислить от множества» (Быт. 32:9–12). Признавая свое полное бессилие, Иаков всецело полагает свое упование на Бога Авраамова и Бога Исаакова и на Его обетование не лишать его защиты. И этот вопль отчаяния не остался неуслышанным.

Между тем, чтобы все-таки умилостивить своего брата, Иаков выделил из своего каравана значительную часть стад и послал их в качестве подарка Исаву, а сам с семейством и остальным караваном двинулся позади и, переправив их через брод потока Иавок, текущий между Галилейским озером и Мертвым морем в реку Иордан, сам остался один, и тут совершилось одно из самых таинственных и великих событий в жизни Иакова. Место это поражает своею пустынною красотою. Самый поток бежит в глубокой ложбине, сплошь закрытой чащею олеандров и других ароматических кустов. Наступила ночь уединения для трепещущего за свою судьбу Иакова. Над головой блистали бесчисленные звезды, кругом царила мертвая тишина, нарушаемая лишь журчанием потока и отдаленными отголосками звуков от каравана. И в эту-то ночь «боролся некто с ним, до появления зари; и увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с ним». Таинственный противник, вступив в борьбу с Иаковом, хотел испытать мужество его веры и настойчивость его молитвы. И Иаков доказал это тем, что даже раненый он поборал своего противника и до тех пор не выпустил его из рук, пока тот не благословил его, сказав: «отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь». Иаков нарек имя месту тому: «Пенуэл», в знак того, что он «видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа его». Взошло солнце и Иаков, хромая на бедро, поспешил к своему каравану. Но что означало все это событие? «Некто», боровшийся с Иаковом «до появления зари», был Иегова. Иаков, правда, был верующим наследником обетований своих отцов, но вся его жизнь была некоторыми образом борьбою с Богом, так как он старался достигнуть успеха своею собственною силою и своею собственною хитростью. Думая, что он борется с человеком, в действительности он боролся с Богом, – поэтому и Бог боролся с ним. И вот наконец дальнейшая борьба для него теперь сделалась невозможною, потому что Бог «коснулся состава бедра его» и сделал его хромым и бессильным. Пред лицем приближавшегося Исава Иаков был беспомощен. Но прежде чем встретиться лицом к лицу с страшным земным противником, Иаков должен был сначала встретиться с Богом, с которым он уже давно боролся, хотя и несознательно для себя. Борьба с Исавом была ничто, но борьба с Богом – все. Господь не мог быть на стороне Иакова, пока он полагался на свои собственные силы; но теперь, будучи хромым и сознавая свою полную беспомощность, Иаков понял, что есть другое оружие, гораздо действеннее всякого меча, именно молитва. И когда он понял это, то, получив благословение от боровшегося с ним Бога, сделался непобедимым, не Иаковом уже, а Израилем, князем пред Богом, победителем человеков.

Когда Иаков ранним утром переходил через брод потока Иавок, сверкание копий на солнце среди темно-зеленого соснового леса дало знать ему о приближении Исава с его вооруженной силой. Но Иакову уже нечего было бояться людей после того, как он преодолел в ночной борьбе с Богом. И если он в борьбе с Богом преодолел силой веры и настойчивостью молитвы, то при встрече с Исавом он победил силой своего смирения, поклонившись ему в землю семь раз и предложив ему подарки. У Исава быть может было намерение отмстить Иакову или своей вооруженной силой доказать свое превосходство над ним. Но теперь при встрече своего давно невиданного брата, окруженного целым поколением юных племянников, суровое сердце Исава смягчилось, он побежал на встречу Иакову, «и обнял его, и пал на шею его, и целовал его, и плакали оба». После такого сердечного свидания Иаков благоразумно отклонил предложение Исава идти вместе с ним или по крайней мере дать ему часть вооруженной силы для охраны, и Исав возвратился на завоеванную им гору Сеир, после чего он совершенно сходит с поприща истории, являясь только для погребения Исаака.

Иаков между тем продолжал путь свой на запад, переправился через Иордан, вступил в землю Ханаанскую и прибыл в Сихем, который со времени Авраама уже разросся в сильный город и назван был так по имени Сихема, сына Эммора, князя аморрейского. Тут он купил себе «за сто монет» поле, ставшее первым владением избранного рода в земле Ханаанской, поставил на нем свой шатер, построил жертвенник и «призвал имя Господа Бога Израилева». Здесь он, по-видимому, вырыл колодезь, чтобы не иметь повода к столкновениям с туземцами, как это было около Вирсавии, и иметь постоянный запас воды для своих стад¹⁷⁹. Место это и теперь еще можно видеть вблизи «колодезя Иаковлева», у которого его божественный Потомок поучал женщину – самарянку молиться Богу духом и истиной. Но пребывание здесь Иакова принесло ему новое огорчение. Дочь его Дина, принявшая участие в одном из местных народных праздников, была обесчещена сыном местного князя, Сихемом, которому она так поправилась, что он чрез отца своего ходатайствовал у Иакова и ее братьев о том, чтобы они отдали ему ее в замужество. Братья согласились, но под условием, чтобы все жители Сихемские обрезались по закону. Когда же они действительно обрезались, то Симеон и Левий, воспользовавшись временем их болезни от обрезания, напали на город, умертвили весь мужеский пол вместе с княжеским родом и разграбили весь город, и так жестоко отомстили за бесчестие своей сестры Дины.

Но эта буйная жестокость возмутила Иакова, и он сделал строгий укор своим буйным сыновьям, высказывая опасение за возможность такого же жестокого возмездия со стороны хананеян. Вследствие этого он вынужден был на время удалиться отсюда в Вефиль, тем более, что под влиянием хананеян идолопоклонство стало проникать и в семейство Иакова, так что при удалении отсюда он велел всем своим семейным «бросить богов чужих». Это так называемые терафимы – «домашние боги», которые представляли собою небольшие фигуры, большею частью чрезвычайно безобразной формы, так чтобы можно было испугать ею злых духов и изгнать их из того дома, где хранились терафимы. В Луврском музее находится фигура, которая, по предположению, и есть одна из терафимов. Она представляет собою крайне безобразного демона в верхней части с туловищем собаки, ногами орла, руками, снабженными львиными лапами, хвостом скорпиона; голова наполовину обнажена до костей, на ней виднеются козлиные рога; четыре распростертых крыла дополняют безобразную фигуру этого терафима. Фигуры эти обыкновенно клались на пороге или у окон, чтобы воспрепятствовать вторжению нечистых сил. Подобные фигуры были в особенно большом ходу в Месопотамии и оттуда-то они вывезены были дочерьми Лавана. Чтобы очистить свой дом от подобного суеверия, Иаков отобрал их у своих жен и закопал под дубом близ Сихема. В Вефиле он воздвиг жертвенник Богу, и там опять явился ему Господь, который подтвердил ему все прежние обетования. В память этого Иаков поставил тут памятника, каменный и сделал на нем возлияние елея.

Около Вефиля, между прочим, умерла престарелая кормилица Ревеккина, Девора, и погребена была под дубом; трогательное упоминание о ней доказывает какою патриархальностью дышало все в семействе Иакова, который до конца жизни покоил старушку-кормилицу своей давно уже умершей матери. Затем Иаков двинулся дальше к югу по направлению к Ефрафе, т.е. Вифлеему. Не доходя несколько до города, Рахиль разрешилась вторым сыном; это было великое счастье для Иакова, который приобретал второго сына от любимой им жены. Но счастье это скоро сменилось неутешною скорбью, так как роды были смертельны. Умирая, Рахиль нарекла новорожденному сыну имя Бенони (сын моей скорби), но Иаков назвал его, в виде утешения за потерю любимой жены, Вениамином (сыном правой руки). Иаков похоронил Рахиль на дороге в Вифлеем, и поставил над гробом ее памятник, который стоит и доселе. Горе Иакова скоро отягчено было еще бесчестием, которое нанесено было старшим сыном его Рувимом ложу отца, чрез что он и лишился своего первородства. Наконец Иаков достиг стана своего отца Исаака, который еще был жив и пребывал в любимой Авраамом дубраве Мамрийской, близ Хеврона. Там, в этой местности, дорогой ему по сладостным воспоминаниям детства и юности, Иаков остановился на некоторое время, чтобы своим присутствием и своею сыновнею любовью успокоить отца в его преклонных летах. Исаак все это время жил одиноко, так как свирепый Исав давно уже покинул Ханаан и предпочитал скотоводству дикие подвиги грабительства и военных предприятий в горах Сеира. При Иакове именно и умер престарелый патриарх ста восьмидесяти лет от роду: «приложился к народу своему, будучи стар и насыщен жизнью; и погребли его Исав и Иаков, сыновья его». Это однако было уже после продажи Иосифа в Египет и только за десять лет до переселения туда Иакова с сыновьями. Но отселе историческая судьба дома Авраамова сосредоточивается именно в жизни Иосифа, старшего сына Рахили.