Архимандрит Макарий – старец Болховский

Горе же мне есть, аще не благовествую.

1Кор.9:16

Тщанием не лениви, духом горяще,

Господеви работающе.

Рим.12:11

Оставив Алтайскую миссию 4 июля 1844 года, в Болхов архимандрит Макарий попал только в середине ноября. Из его писем видно, что по пути он останавливался на несколько дней в Бийске, Тобольске, Екатеринбурге и Перми. Особенно же долгим было пребывание в Москве: приехав в Первопрестольную 6 сентября, архимандрит Макарий получил от Святейшего Синода разрешение сделать здесь остановку на три месяца для поправки расстроенного здоровья. Но ему пришлось уехать из Москвы раньше – по всей видимости, из-за неприятностей, связанных с переводом Библии, над которым он продолжал активно работать.

К новому месту своей службы, в болховский Троицкий Оптин монастырь Орловской епархии, архимандрит Макарий прибыл в ночь с 15 на 16 ноября и сразу же отслужил с братией монастыря молебен. »...С того времени, – писал он через полгода, – нахожу много утешения в знакомстве с гражданами Болхова» [233. С. 502]. Источником этого утешения была пастырско-просветительная, или, что почти то же, миссионерская деятельность, которой он посвятил себя всего, теперь уже – в центральной части России⁶⁴. «Не излишне быть миссионером и среди православных», – соглашался с архимандритом Макарием митрополит Московский Филарет [244. Ч. 1. С. 136]. Святитель Филарет и впоследствии не изменил своего мнения, в его письмах разных лет есть такие высказывания: «...и правда, что у нас и для православного народа нужны своего рода миссионеры. Но трудно устроить сие»; «что у нас и для православных христиан нужно миссионерское действование, то правда» [236. Ч. IV. С. 231; 249. С. 186–187].

Примечательно, что архимандрит Макарий предвосхитил характер своего будущего служения, еще находясь на Алтае. Он, правда, предполагал иное место приложения своих сил: перед отъездом из миссии, собираясь на богомолье в Палестину, старец писал П. П. Глебовой-Стрешневой: «...умоляю Вас не беспокоиться на мой счет, не препятствовать, а еще помогать исполнению желания моего, и даже совсем не думать, будто я оставляю миссионерскую службу; ее можно проходить многоразличными образами и в различных местах, о чем свидетельствует вся книга Деяний Апостольских. Прежде времени не разглашайте ничего обо мне; а когда сделается известным то или другое, без содействия Вашего, тогда не приставайте к тем, которые будут судить и рядить, не зная дела; но молчите, молитесь за меня Богу, и предавайте меня Ему и благодатному Слову Его» [233. С. 402].

Оказавшись вместо Палестины в орловской глубинке, преподобный Макарий обнаружил, что работы для пастыря здесь не меньше, чем на Алтае. Он и раньше считал, что не только не просвещенные светом Христовой истины народы России, но и сам русский народ нуждается в проповеди христианской, но то, чему он стал свидетелем при первой же встрече со служащими ратуши, удивило и до глубины души возмутило его: оказалось, что даже городской голова не знает Символа веры, а знает только «Вотчу», как он называл молитву Господню. Новый игумен болховского монастыря заявил, что будет сам учить их, и попросил объявить всем, чтобы и сами к нему приходили, и детей приводили.

Религиозное невежество болховчан сильно взволновало старца. Ему не давала покоя мысль, что эта непросвещенность отдаляет от Бога целый город. Не теряя времени, он принялся за дело. И вскоре, по свидетельству протоиерея Евфимия Остромысленского, ему удалось «возбудить во всех такую жажду к духовному просвещению», что он смог «в короткое время привлечь к себе умы и сердца целого города» [216. С. 68].

Церковное просвещение народа преподобный Макарий начал с детей. Ему удалось быстро завоевать их расположение. Приводя детей в свои покои, он с отеческой лаской и любовью расспрашивал их: «Знаешь ли ты какую-нибудь молитву? Как молишься Богу, умеешь ли читать?» [216. С. 70–71]. Дети, знавшие молитву Господню и Символ веры , пели их; он и сам пел с ними, подсказывая слова нетвердо знавшим. Затем все вместе пели другие молитвы – псалом пятидесятый, десять заповедей, евангельские блаженства. Так научал старец детей молиться. Прилежных тут же поощрял: хвалил, угощал сластями, награждал книжками. Вскоре он сумел настолько расположить их сердца, что детвора целыми днями стала пропадать в монастыре. Известно, как трудно бывает занять детей чем-либо надолго, но у любимого батюшки они могли распевать церковные песнопения, не замечая времени. Видя это, за детьми в монастырь потянулись и их родители...

Выходя из храма, архимандрит Макарий приглашал к себе в келью детей и объявлял всем, что всякий, кто пожелает быть у него, может приходить каждый день после обедни в любое время. Всех приходивших он принимал с большой любовью. Распознав в новом игумене благодатного старца, народ стал идти к нему со своими нуждами: кто за советом или утешением, кто с телесными немощами. И ни один не уходил разочарованным, для каждого у него находились слова утешения, совета, наставления. «Посмотрите-ка, что теперь у нас в монастыре, – делился своей радостью болховский купец Д. Попов. – В нем с утра до вечера толпится народ: тот за советом, тот за утешением, тот за наставлением к отцу архимандриту. И всех он, родимый, принимает, со всеми беседует: да как сладко, как умно беседует! Заслушаешься! Это нам отца родного послал Господь. А посмотрели бы вы, сколько детей вокруг него! Сами бегут к нему со всего города. И всех он сам учит; иным раздает книжки, иным крестики дает, иных ставит на молитву и учит молиться, других грамоте учить приказывает своим послушникам» [215. С. 14–15].

Вскоре число посетителей настолько возросло, что архимандрит Макарий организовал особый порядок их приема: одни оставались в зале, где послушник или кто-либо из прихожан, умеющих хорошо читать, громко и ясно читал Евангелие и Псалтирь на русском языке (это тогда не было принято, не существовало даже канонического перевода этих книг на русский язык), другие небольшими группами проходили в гостиную, где настоятель беседовал с каждым отдельно. Стены комнаты, в которой шли занятия, были увешаны разного размера картонными листами с библейским текстом, а также небольшими картинами со священными изображениями. На самом видном месте – десять заповедей на огромном листе картона, вокруг – листы поменьше с цитатами из книг Священного Писания. Закончив беседу, все вместе пели молитву Господню и Символ веры и после этого расходились. По прошествии некоторого времени архимандрит Макарий ввел еще и пение нараспев десяти заповедей, заповедей блаженств, псалмов и различных славословий. Некоторые люди благородного сословия порицали архимандрита Макария за то, что он принимал их вместе с простым народом. «Он не умеет различать людей», – говорили они. Старец отвечал на это: «Скажите им: правда, я не могу различать, чья душа честнее пред Богом, ибо всех нас один Спаситель искупил Своими страданиями. Он один и знает, а их честь всегда с ними, а в Царствии Небесном все будут цари и священники Богу и Отцу (Откр.1:6) [212. С. 38].

Важное место в пастырской работе архимандрита Макария занимала проповедь. В храме он проповедовал ежедневно в форме простой отеческой беседы: выходил после литургии на амвон с Евангелием и самыми простыми словами объяснял евангельское, а иногда и апостольское чтение этого дня. Для того чтобы слова его лучше доходили до слушающих, он повторял объяснения по нескольку раз, проверяя выборочно, как его поняли: задавал вопросы, переспрашивал, следя за тем, все ли слушают; обличал рассеянных и напоминал о высоте звания христианина. Угодник Божий умел на редкость доходчиво объяснять самые сложные места из Священного Писания, донося их суть простым, понятным языком и удачно оживляя речь примерами из жизни. Очевидцы сообщают, что проповеди эти оказывали сильнейшее воздействие на слушателей. «После проповеди... у многих видны были на глазах слезы, а некоторые из женщин плакали вслух», – вспоминает один из них [106. С. 171]. «Слова его были так разительны, что все плакали... – пишет другой. – Все говорили: «Это не человек, а ангел». Все доказывало его смирение. С народом он общался очень просто. Все это я хорошо помню, только не могу надлежащим образом выразить его смирение» [185. С. 54].

О том, как архимандрит Макарий учил своих прихожан молиться, рассказывает протоиерей Евфимий Остромысленский. Когда началась всенощная, старец не пошел в алтарь, а остался среди народа. Он подходил к людям и тихо о чем-то говорил с ними. Видно было, что почти каждый богомолец, с которым постоит он, точно оживает, начинает пламеннее и усерднее (а иной и со слезами) молиться Богу. Расспросив после службы одного из тех, к кому подходил архимандрит Макарий, отец Евфимий услышал следующее: «Он подошел ко мне и говорит: «Ну как ты молишься? Станем вместе молиться. Говори за мной: Отец Ты наш Небесный!» Я сказал: «Отец Ты наш Небесный!» – «Нет! Нет! – говорит, – ты поусердней, от души скажи», – и возвысил тон голоса: «Отец Ты наш Небесный!» Я повторил, но уже со вниманием и с чувством. «Нет! Нет! – говорит, – ты еще поусердней и покрепче скажи: Отец Ты наш Небесный!» Сердце забилось в груди моей. Я сам возвысил голос, и из глубины души воззвал: «Отец Ты наш Небесный!» – «Ну, молись так, молись!» – и пошел к другим» [215. С. 19].

Преподобный Макарий учил народ не только в церкви и своих покоях, но и на улицах города⁶⁵. Как сообщает историк Г. М. Пясецкий, в то время в Болхове существовал суеверный обычай, по которому «девушки до своего замужества считали за стыд ходить в церковь: вместо того чтобы идти в храм, они выносили пред ворота скамьи и садились в полном наряде; тут же являлись молодые люди и «невестились». Такими скамьями, во время всенощного богослужения, уставлялись все улицы города» [274. С. 1108–1109]. Архимандрит Макарий стал с посохом в руках обходить во время службы улицы города и за короткий срок силой любви, молитвы и убеждения сумел искоренить этот обычай.

Дни он проводил в беседах с людьми, которые постоянно шли к нему, а ночи посвящал чтению слова Божия, молитве и библейским переводам. При новом настоятеле болховский Оптин монастырь превратился в школу благочестия, учиться в которую стекались со всех сторон и стар и млад, здоровые и больные, богатые и бедные, знатные и простые.

Как почитали и любили своего старца болховчане, видно из следующего рассказа протоиерея Евфимия Остромысленского: «Однажды ему нужно было поехать в Москву на несколько недель⁶⁶, и в городе пронесся слух, что он вовсе уезжает из Болхова и не воротится назад. Надо было видеть, как этот ложный слух поразил граждан. Мне рассказывали очевидцы, что тысячи народа шли за ним от монастыря через весь город и громко кричали: «Не покидай нас, батюшка! Воротись к нам, родимый!» Человек до трехсот шли за его повозкой до самого поместья г-жи Жедринской, отстоящего от Болхова в семнадцати верстах» [215. С. 20]. Отец Евфимий, у которого преподобный Макарий останавливался, бывая в Орле, так пишет о своих встречах с ним: «С умилением вспоминаю то счастливое время моей жизни – те отрадные часы дней и ночей, которые провел я в беседе с отцом архимандритом Макарием... С незабвенным батюшкой... я проводил целые ночи в самой искренней, дружеской беседе... Нельзя было не удивляться его любви к слову Божию, его ревности к духовному просвещению. Бывало, бьет уже далеко за полночь; жалко станет лишить его сна: встану и пожелаю ему покойного рассвета. «Что вы, – скажет, – куда вы?» И запоет: «Ночь не светла неверным, Христе, верным же просвещение в сладости словес Твоих...». Так и просидим до света. И знаете ли, о чем всего больше любил беседовать отец Макарий? Зачем мы, духовные пастыри, так нерадим об образовании духовных овец, от Бога нам вверенных? Зачем не сближаемся с ними, как отцы с детьми, не входим к ним в дома для беседы, не учим их на площадях и улицах, на полях и лугах? Зачем не растолкуем им даже молитвы Господней, не переведем для них по-русски слова Божии? Глупое «вотчу» так больно отзывалось в его памяти, что он с сердечною скорбию повторял о нас слова Христа Спасителя: горе вам законником, яко взясте ключ разумения: сами не внидосте, и входящим возбранисте» (Лк.11:52) [215. С. 12,15].

Отдавая много сил окормлению своих прихожан, архимандрит Макарий не оставлял без внимания и чисто монастырские дела. По свидетельствам современников, он возложил на себя в Болхове только духовные обязанности, не приняв хозяйственных. Ему при этом удалось не только возродить монастырь духовно, но и «содействовать полному продовольствию братии» [185. С. 14].

«Миссионерствуя» в Болхове, старец не забывал и об Алтайской миссии. Благодаря его поддержке начальником миссии был утвержден священник Стефан Ландышев. Преподобный Макарий убедил поехать на Алтай двух болховчанок, и они отправились туда в 1847 году. Одна из них, приняв монашеский постриг, осталась там до конца своих дней и смогла принести миссии большую пользу. Старец направил в Алтайскую миссию и своего болховского послушника Димитрия Коновалова (впоследствии иеромонаха Дометиана, в схиме – Димитрия). Помогал архимандрит Макарий родной миссии и советом, и молитвой; неоднократно посылал он на Алтай и денежную помощь.

В то же время преподобный Макарий настойчиво трудился над совершенствованием своего перевода на русский язык книг Священного Писания Ветхого Завета. В январе 1845 года он писал протоиерею Ф. А. Голубинскому: «...известите... какие известны Вам на языках латинском, французском и немецком лучшие из новейших переводов Библии... Покорнейше прошу Александра Васильевича (Горского. – С. Н.) прислать мне каталог избранных вкусом и знанием его писаний по Церковной истории и хронологии Библейской...» [158. Л. 12об.]. Работал он в свободное от дел и посетителей время, то есть по ночам, и перевел с масоретского текста почти весь Ветхий Завет.

Не оставлял архимандрит Макарий и своего намерения отправиться в Святую Землю. При этом он не только не просил помощи у своего покровителя митрополита Московского Филарета, но и не открывал ему своих планов. В августе 1846 года святитель Филарет писал архимандриту Макарию: «Вы, кажется, кроете от меня, что проситесь в Иерусалим: но я много раз о сем слышу, и хотя однажды скажу, что, кажется, подвиг Ваш совершен прежде, когда Вы просили о сем начальство, и при его молчании на просьбу хорошо было бы воспользоваться случаем к упражнению в отречении от своей воли» [244. Ч. 2. С. 137].

И все же осенью 1846 года, несмотря на явно неблагосклонное отношение к этому предприятию святителя Филарета, архимандрит Макарий добился желаемого. Возвратившись в ноябре 1846 года из Москвы с разрешением провести годичный отпуск в Иерусалиме, он отложил поездку до весны и стал усиленно заниматься переводческими трудами. Ночами архимандрит Макарий пересматривал свой перевод Ветхого Завета, готовя его, очевидно, к изданию за рубежом. Он вел в это время активную переписку с Е. Ф. Непряхиной, под руководством которой в Тобольске кружок его почитателей переводил комментарии западноевропейских экзегетов к Ветхому Завету и переписывал его переводы.

В середине марта 1847 года архимандрит Макарий сообщал А. П. Жедринской: «Все существо мое вопиет и требует спокойствия, дабы я, с твердым упованием на благость Отца Небесного, вступил в предстоящий мне дальний путь, которого трудности и опасности еще не изведаны мною на опыте, а известны мне только по слуху и книгам» [233. С. 529]. В своем прощальном письме протоиерею Ф. А. Голубинскому он писал: «Буду и я стараться о укреплении союза и общения нашего в Господе воспоминаниями о Вас, особенно же у Гроба Христова, когда великое и всемогущее Провидение благословит мне достигнуть его» [158. Л. 14].

Однако Всевышний рассудил иначе. Вместо Иерусалима земного Он благоволил воззвать Своего верного раба во град Бога живаго, Иерусалим небесный (Евр.12:22).

Келейник архимандрита Макария А. А. Орлов пишет, что с наступлением Великого поста 1847 года преподобный Макарий как бы предзнаменовал свое отшествие в горний Иерусалим, часто заставляя его с благоговением петь вечерний стих: «Свете тихий Святыя Славы, бессмертнаго Отца Небеснаго, Святаго, блаженнаго, Иисусе Христе...» – и говорил при этом, что знал одного человека, который перед скончанием своей жизни пел протяжно этот стих [212. С. 41–42].

Закончив приготовления к поездке, архимандрит Макарий начал прощаться со своей паствой. «По наступлении мая он даже не имел покоя от народа, пятого числа он дошел до изнеможения и уходил для отдыха на несколько минут; вечером, отпустив народ, в восемь часов потребовал ужин...» [212. С. 42]. Вкусив яйцо и маленький кусочек рыбы, он сказал келейнику: «Благодарю тебя за услугу; я этот кусочек рыбы съел с большим аппетитом, но не знаю, как он пройдет мне, ибо я чувствовал в желудке сильную боль» [212. С. 43]. Несмотря на то что ему с каждым часом становилось все хуже, он продолжал принимать посетителей, превозмогая недуг, и закончил прием лишь в третьем часу ночи. На следующий день, отслужив раннюю литургию и произнеся проповедь, старец поехал в город прощаться с друзьями. В какой-то момент он почувствовал себя совсем плохо. Преподобного привезли в монастырь; врачи нашли, что у него воспаление легких, печени и желудка, и запретили допускать к нему посетителей.

Истощенный трудами организм легко поддался недугу, болезнь быстро приняла острую форму и перешла в тиф. Девятого мая архимандрит Макарий потребовал духовника; после приобщения Святых Таин над ним было совершено таинство соборования.

По свидетельству очевидцев, Преподобный с удивительным терпением переносил жестокие страдания. Хотя старец и искал помощи у врачей и даже отослал келейника в Москву к своим друзьям и к «какому-нибудь знаменитому доктору» [212. С. 45] (надо заметить, что святитель Филарет сразу же послал в Болхов своего личного врача, который приехал туда, когда земная помощь была уже не нужна). Преподобный Макарий вполне понимал всю серьезность своего положения. Напутствуя келейника, он наказал так отвечать митрополиту Филарету: «Если он только сам об этом спросит, – что по случаю тяжкой болезни не намерен ли он отложить свою поездку в Иерусалим, – что я еду неотложно в Иерусалим, и если он спросит: а по возвращении из Иерусалима где он намерен остаться, то сказать, что я там намерен остаться, где будет угодно Богу: если угодно будет Богу остаться мне в Иерусалиме, я там останусь⁶⁷; если же угодно будет Богу, чтоб возвратился назад, – я назад возвращусь, и где угодно будет Богу – в Киеве ли мне быть на покое, – там буду, в Москве ли или в Сергиевской лавре, в ските ли лаврском, – мне и там очень нравится; или в Болхов возвратиться, – я и в Болхов возвращусь, – мне болховский народ полюбился и он меня полюбил и почитает; братия здешняя для меня хороша и послушлива, ею я доволен; врагов у меня давно нет, – я со всеми мирен; я умираю спокойно и душа моя полна мира, и ничто меня смертное не смущает» [212. С. 45].

Во время болезни Преподобный отрешился от всего земного и устремился душой в мир горний. Его состояние выразилось в строках, написанных незадолго до смерти:

«Мой Бог! Мой Царь-Отец! Спаситель дорогой!

Пришел желанный день! Паду перед Тобой!

Еще я на земле! Но дух Тобой трепещет!

Зрю! Светит горний луч! Заря бессмертья блещет...»

[15. С. 83; 233. С. 538]

О бодрственной готовности преподобного Макария к смерти свидетельствуют и слова, сказанные им еще до болезни: «Придет время, когда и меня позовет к себе Господь: «Макарий!» – «Я, Господи!» – «Иди сюда!» – и стряхнет гнилую плоть мою» [297. С. 128].

17 мая 1847 года одна из духовных дочерей архимандрита Макария, которая находилась в соседней комнате все время его болезни, задремала от усталости и вдруг почувствовала, «как какая-то невидимая сила толкнула ее, и когда она открыла глаза, то увидела необыкновенно яркий свет и неподалеку стоящего отца Макария, поднимающегося кверху. Приоткрыв тихонько дверь, чтобы посмотреть, лежит ли он на постели, она, по знаку его, подошла к нему. Он приказал братии принести к нему с колокольным звоном икону Тихвинской Божией Матери»⁶⁸; пал пред нею на колени и долго молился, поддерживаемый братией [342. С. 96–97].

В день своей кончины преподобный Макарий причастился Святых Христовых Таин. Утром 18 мая ему в келью принесли Святые Дары. Старец попросил приподнять его и встал на колени. Он положил на себя крестное знамение и три раза медленно и благоговейно приклонил голову к земле. Поднявшись с помощью братии, он сел в кресло и попросил полотенце и воду. Омыл лицо, взял требник и, прочитав молитвы, с таким благоговением причастился Святых Таин, что присутствовавшие не могли потом без слез вспоминать те благодатные минуты его таинственного общения с Богом. «Видя приближение к... концу, – пишет А. А. Орлов, – братия поспешила ранее отслужить обедню и приобщить его Святых Таин, а по окончании поздней обедни... он того же 18 числа мая в 10 часов 20 минут скончался при собрании многих знатных лиц» [212. С. 47].

Священник Николай Лавров приехал из Москвы по первому известию о болезни старца. Он пишет: «Кончина его была кончина праведника Божия! Предсмертные страдания его были чрезвычайно велики, но глубокий мир в душе, но радость благодатная, небесная радость поглощала чувство страданий телесных и во взорах его сияла невыразимо. Нельзя было смотреть на него без благоговейного страха. Дух его был весь погружен в молитву созерцательную. Он видел, кажется, отверзающееся перед собою Небо, питался откровениями, озарениями из Горнего мира. Он видел Самого Господа, Которого такою нежною, пламенною любовию любил он, и Которому служил он с такою преданностью и самоотвержением» [331. С. 88]. «С умилением смотрели мы, – вспоминает другой очевидец кончины преподобного Макария, – как догорала жизнь в такой дорогой лампаде. Он лежал неподвижно, замолкли и драгоценные уста его; каждую минуту ожидали его последнего вздоха. Но вдруг какой-то внутренней, таинственной силой он быстро поднялся с возглавия, сел, и словно яркий луч озарил тогда его и нас. Он громко и твердо произнес: «Свет Христов просвещает всех!» Склонил тотчас голову – мы бросились поддерживать его, положили на подушку, и в минуту наш батюшка кончился!» [215. С. 23].

«Колокол возвестил всему городу о его отшествии, – пишет келейник старца А. А. Орлов, – и народ со всех сторон стекался; всякий теснился, желая в последний раз взглянуть на него и отдать последний поклон...» [212. С. 47].

Когда тело покойного стали класть на стол, то «не нашли у него и простыни порядочной; постлали толстую, узкую и короткую» [216. С. 78]. Одели его во все старое, потому что лучшего не было... По завещанию Преподобного гроб для него приготовили необитый и неокрашенный, на нем было изображено крестное знамение и приведены слова Спасителя: Аз есмь воскрешение и живот: веруяй в Мя, аще и умрет, оживет: и всяк живый и веруяй в Мя не умрет во веки (Ин.11:25–26).

Болховчане упросили архиепископа Орловского Смарагда, приехавшего отдать последнее целование своему другу, не спешить с его погребением, и в течение нескольких дней многочисленные почитатели отца Макария прощались в соборном храме с любимым наставником. Преосвященный Смарагд сам совершал погребение преподобного Макария на восьмой день по его кончине. Народу было много, все плакали. Гроб с телом старца внесли в алтарь Царскими вратами и обнесли вокруг престола. Как передают очевидцы, вплоть до погребения «не было обнаружено обычных смертному следов тления» [139. № 20. С. 706].

Похоронили преподобного Макария в монастырском соборном храме, в склепе, расположенном с южной стороны трапезной. При жизни он сам любил спускаться в этот склеп помолиться. Впоследствии почитатели старца расширили трапезную и устроили по обеим сторонам ее два придела, сообразно словам, начертанным на его гробе: справа – придел Воскресения Христова, где под самым престолом находился гроб праведника, и слева – придел Воскрешения праведного Лазаря.

«Сказывают, – пишет П. Бакунина, – что когда отец Макарий был здоров и собирался в Палестину, один юродивый часто приходил к нему. Отец Макарий однажды сказал ему: «Как бы мне хотелось умереть в Иерусалиме!» Юродивый отвечал: «Я знаю один остров: там Тихвинская Божия Матерь; вот там-то хорошо тебе, отец Макарий». А болховский монастырь, в коем находится Тихвинская икона Божией Матери, с двух сторон обогнут промытыми глубокими оврагами, а с третьей стороны – рекой; то есть он стоит как бы на острове» [15. С. 83].

После кончины преподобного Макария жители Болхова по воскресеньям и праздникам, а иногда и в будние дни собирались, нередко целыми семьями, на месте его упокоения и возносили о нем теплые молитвы ко Господу. Вскоре было установлено правило служить панихиду по архимандриту Макарию собором монастырской братии по окончании ранней Божественной литургии. Соборная панихида совершалась в том храме, где совершалась ранняя литургия, а литийная ее часть служилась в пещерке преподобного Макария, где почивали его мощи⁶⁹.

Прихожане, придя в монастырь, обычно сначала заходили в пещерку своего любимого старца, а затем уже шли в храм. По окончании богослужения они опять спускались в пещерку помолиться о упокоении отца Макария, и многим по их вере подавалось просимое⁷⁰.