архим. Агапит

Источник

Глава VII. Природные способности старца Макария, его разумная внешняя обстановка, наружный вид, келлия и порядок ежедневных занятий

Как при изучении внешних наук успешнее усвояется внешнее образование и многознание людьми даровитыми: так и при изучении науки наук – жизни духовной – замечается тот же порядок, конечно, при благом произволении и усердии подвизающихся39. Так, можно думать, и приобретению боголюбезных качеств души и высоких духовных дарований старца Макария много способствовали его природные способности, направляемые при его тщании Промыслом Божиим к благой цели.

Старец от природы имел ум светлый и любознательный. Как окончивший школьное свое воспитание в приходском училище и поступивший на гражданскую службу в уездное казначейство с 14-летнего возраста, он, очевидно, не был достаточно обучен внешним наукам; но по поступлении в святую обитель – это училище жизни духовной – деланием заповедей Христовых со всегда присущим ему глубоким смирением и прилежным чтением Божественных и отеческих писаний и житий святых угодников Божиих скоро достиг высокого совершенства жизни духовной. Так что, думается, если бы пришлось ему долго заниматься изучением светских наук, он много бы потерял дорогого времени, употребленного им для достижения главной своей цели – спасения души. По долгом труде Господь просветил ум смиренного подвижника к ведению всех Божественных писаний – так что на нем можно видеть исполнение слов св. Исаака Сирина: «Смиренномудрым открываются таинства»40.

Память у старца Макария была изумительная и, очевидно, промыслительно дарованная ему для вспоможения в деле служения ближним. Сказывали его современники монахи, что когда он предлагал какому-либо брату для пользы его душевной прочитать какое-либо место из творений св. отцов, то указывал по памяти даже страницу книги, где можно было отыскать то место. Еще: если кто раз был у него на исповеди или откровении, то он долго помнил все главные касавшиеся его обстоятельства. Можно себе представить радость какой-либо бедной старушки, которая после многих лет первого личного свидания со старцем, придя к нему в другой только раз в своей жизни, бывала встречаема от него приветствием вроде следующего: «А, здравствуй, Дарья! Что детки? Здоровы ли? Как Иринушка твоя поживает? Ведь она, кажется, у тебя уж года три будет как отдана замуж?..» И вот, изумленная таким неожиданным вниманием и памятованием о ней святого отца, старушка уже и забыла вполовину то горе, которое привело ее в обитель, а вместе исчезла и робость, с которой она шла к старцу, раздумывая: «Как-то я, грешница, покажусь ему, как расскажу ему – что есть на душе?» И легко и свободно изливает она пред ним свою душу, черпая в то же время утешение в словах благоглаголивых его уст.

До самой своей кончины старец сохранил врожденную живость характера, делавшую его крайне подвижным и на всякое благое дело скоро уготованным. Живость эта проявлялась во всех его действиях – в чтении, разговоре, походке, во всех его занятиях и даже в некоторых телодвижениях. Самое упомянутое выше косноязычие было следствием быстрого выговора слов, отчего язык у него был перебит. По той же живости характера он не любил и в других медлительности и вялости, долгих сборов и т. п. Так, например, если кому случалось ехать с ним в дорогу, надобно было собраться спешно или заранее; потому что, едва лишь поданы бывали лошади, он уже готов был к отъезду и шел садиться. В делах послушания также любил, чтобы все братиями делалось скоро, или, вернее сказать, с усердием и тщанием, ибо что делается усердно и тщательно, то бывает и споро, и скоро. Небрежности же не мог терпеть даже в маловажных делах. Например, если кто, взяв в руки книгу, вследствие торопливости или просто без внимания положит ее нижней стороной вверх, увидев это, старец не преминет заметить: «Ты положил книгу небрежно – это нехорошо», – и сам поправит ее.

Имея ум, осененный благодатию Божиею и проникнутый смирением, старец располагал и всею внешнею обстановкою своею разумно. Во всех телесных деланиях держался среднего, непадательного, так называемого св. отцами царского, пути, удаляясь всемерно крайностей, которые они же называют бесовскими. Так, относительно употребления пищи, следуя совету св. Иоанна Лествичника, а вместе и прикрывая воздержание свое смирением, он вкушал в определенное время понемногу от всего предлагавшегося, не запрещенного монахам; в мере же, как можно было заметить, держался правила св. отцов – вставать из-за стола с чувством неполного удовлетворения голода. Но кто пожелал бы узнать, сколько старец скушал пищи за один раз, тот, взглянув, например, на оставшийся после обеда на его приборе хлеб, мог бы удостовериться, что он не съел и одной трети обыкновенной порции оного, полагаемой к трапезе каждому брату, состоящей из ломтя хлеба средней величины. То же можно сказать и о прочей пище, было ли то в братской трапезе, в чьем-либо доме или в своей келлии. Нелишне заметить здесь, что оставшийся на старцевом приборе хлеб трапезные монахи всегда сберегали и потом раздавали понемногу почитателям батюшки о. Макария на благословение. Принимая по вечерам приходивших к нему на откровение помыслов скитских и монастырских братий, старец не всегда имел возможность участвовать своевременно за общею братскою трапезою. Тогда келейники приносили ему в келлию обычной трапезной пищи – щей и каши в двух небольших глиняных горшочках, которые и ставили до времени в печь, чтобы пища не остыла. Окончив же прием братий, продолжавшийся час и более, утомленный старец подкреплялся разогретою пищею запросто из тех же самых горшочков.

Таков был вообще у старца Макария порядок в отношении употребления пищи. Готовясь же к причащению Святых Христовых Таин, он усугублял пост, употребляя пищу без масла, а иногда ограничиваясь и сухоядением. Так же и в посты, в особенности в Великий, и преимущественно в первую и Страстную седмицы, он постился иногда до изнеможения сил телесных. Вместо чая пил раз в день после вечерни одну или, может быть, две чашки настоенной укропом горячей воды и довольствовался суровою скитскою трапезною пищею в самом умеренном количестве; почему в одном письме к племянницам и жаловался полушутя, что «кормят плохо»41.

Одежда старца Макария была простая и самая скромная. В келлии ходил он обычно в белом холщовом или канифасовом, иногда с заплатами, балахоне, который сменял не часто и который потому временем был довольно заношен; на голове имел черную вязаную шапочку; для молитвенных келейных правил употреблял короткую мантию; для чтения и письма надевал очки в стальной оправе старой формы. В храм Божий ходил, как и прочие монахи, по заведенному в Оптиной Пустыни порядку, в простой мухояровой мантии. Выходя куда-либо из своей келлии, старец надевал летом сверх легкого коленкорового черного подрясника тоже мухояровую черную ряску, на ногах имея башмаки; калош ни зимой, ни летом не носил. Зимою сверх рясы надевал весьма поношенную, крытую темно-зеленым драдедамом легкую шубку, опираясь при том на старческий посох или костыль, с четками в руках, из коих любимыми были у него коралловые, подаренные ему в бытность его в 1852 году в Москве досточтимым старцем – митрополитом Филаретом.

Наружный вид старца Макария был чрезвычайно привлекательный. Волосы на голове и бороде имел он недлинные и седые, бороду окладистую. Руки его отличались мягкостию и гибкостию, как и весь его стан – стройностию. Лицо белое и чистое, ничем, впрочем, с первого взгляда не поражающее и по недостатку в глазах несколько неправильное, даже, по обыкновенным понятиям о красоте физической, вовсе некрасивое, притом с печатью постоянного самоуглубления, следовательно, на вид более строгое, чем ласковое. Но такова сила благодати Божией, что лицо это, служа зеркалом чистой, смиренной и любвеобильной души старца, сияло какою-то неземною красотою, отражая в себе то или другое из свойств внутреннего человека – плодов Духа, исчисленных апостолом (Гал.5:22, 23). Взор тих, слово смиренно и чуждо дерзновения. Вообще в нем было редкое соединение ума и детской простоты, величия и вместе тихости и смирения, делавших его доступным для всех и каждого.

По званию скитоначальника, старец занимал корпус келлии, расположенный по левую сторону святых скитских врат при входе в скит совне, в котором всегда помещались скитские начальники (исключая только одного, бывшего начальником, – старца о. Иосифа Литовкина, †1911). Корпусок этот, как и прочие скитские корпуса, небольшой, с 1858 года извне обложен кирпичом, выбелен и покрыт железом, а внутри разделен теплым коридором на две половины. Южную половину занимал сам старец, а северную – два его келейника42.

Половина, которую занимал старец, состояла из двух комнат – обе с передними и с выходами в коридор. Первая передняя вела в приемную комнату, стены которой, кроме юго-восточного угла, занятого св. иконами, были обвешаны видами русских иноческих обителей и портретами известнейших наших архипастырей и мужей, просиявших подвигами благочестия. На западной стороне, над диваном, находились живописные портреты преосвященных: Астраханского Никифора Феотоки, Пензенского Иннокентия, Черниговского Лазаря Барановича; литографированные изображения: Александрийского Патриарха Иерофея и Всероссийского – Никона; высокопреосвященных митрополитов: Филарета Московского43, Филарета Киевского, Никанора, Григория и Исидора Новгородских и С.-Петербургских; архиепископов Воронежских Антония и Игнатия; епископов: Белгородского Иоасафа Горленки (ныне прославленного Св. Церковью) и Калужского – Григория П. Кроме сих, на других стенах келлии были еще портреты известных своею высокою жизнию старцев: Илариона Нефедьевича (вернее – Мефодиевича), подвизавшегося в посте и молитве в селе Троекурове Лебедянского уезда Тамбовской губернии более 30 лет при церкви св. Димитрия Солунского44; Иоанна, Затворника Сезеновского, той же губернии и уезда; Серафима, старца Саровского (ныне прославленного Св. Церковью угодника Божия); Киево-Печерской лавры иеросхимонаха Парфения, духовника высокопреосвященного Филарета, митрополита Киевского; архимандрита Макария (Глухарева), бывшего Алтайского миссионера, а потом настоятеля Волховского Оптина монастыря, скончавшегося в 1847 году; основателя Белобережской пустыни схимонаха Симеона; игумена Валаамского монастыря отца Назария; Саровского иеромонаха Илариона; Задонского затворника Георгия Машурина; Оптинского старца иеросхимонаха Иоанна, известного своими сочинениями против раскольников; Оптинского старца иеросхимонаха Леонида; Саровского схимонаха Марка; Задонского схимонаха Митрофана. Сверх того портреты мирских особ: Ивана Васильевича Киреевского, лежащего во гробе, и Ивана Акимовича Мальцева.

Рядом с этою приемного комнатою, которая служила старцу для принятия главным образом почетных гостей, была собственно так называемая келлия старца, в которой он провел двадцать лет своей сокровенной со Христом в Боге жизни. Это – небольшая продолговатая комнатка, в 6 аршин длины и 4 1/2 ширины, с одним окном на юг – на дорожку, идущую от св. скитских врат к Предтеченской церкви. Пред окном, завешанным зеленою шторкою, стоял простой деревянный стол, окрашенный белою масляного краскою и обитый старою клеенкою. В боковых ящиках его внизу хранились письма и письменные принадлежности, также образки, крестики, четки и пояски для раздачи посетителям. На столе стоял письменный прибор: на деревянном поддоне простая стеклянная чернильница и деревянная песочница, выточенная руками самого старца. Против прибора, на средине стола, сверху других бумаг, лежало всегда начатое письмо. По сторонам его – кучи писем, разделенные на требующие скорейшего ответа и терпящие отсрочку, читанные и по недосугу еще не читанные. Ближе к окну – вновь полученные духовные журналы или какая-либо вновь полученная книга, которые просматривались старцем урывками и большею частию взамен послеобеденного отдыха, и, наконец, одна или две из книг святоотеческих, в чтении которых, как замечено выше, старец полагал свою жизнь и дыхание. У письменного стола стояло кресло, обитое зеленым драдедамом, с овальною спинкою. На кресле лежала небольшая шитая подушка. Внизу под столом стоял медный подсвечник с жестяным зеленым зонтом.

Юго-восточный угол сей комнаты, как и в приемной, и большая часть южной стены над окном убраны были св. иконами. В числе их была особенно чтимая старцем Макарием Владимирская икона Божией Матери, пред которой теплилась неугасимая лампада45. Около нее – различные иконы – Богородичные и св. угодников Божиих, которые присылались старцу из разных обителей русских и св. мест восточных, иконы разной величины, окладные и без окладов, писанные на досках, на стекле, на финифти и перламутровые; кресты также разной величины, деревянные, живописные, резные из кипариса, перламутра, единороговой и слоновой кости; некоторые из них со св. мощами. Под иконами, в том же углу, деревянный угольник. Против угольника, на особом аналойчике для чтения обычных келейных правил лежала Следованная Псалтирь; по сторонам – Евангелие и Апостол, Канонник Богородичный Киевского издания, в коем находятся одни дневные Богородичные каноны всех восьми гласов, исповедная книжица. Вдоль западной стены, изголовьем к окну, стояла узкая деревянная кроватка, на которой старец давал краткий отдых своему утружденному телу. Над изголовьем – Распятие, выше его – образ Спасителя, вземшаго на рамо погибшее овча. Западная стена над кроваткой убрана была портретами. В средине – два живописных изображения Оптинского настоятеля о. архимандрита Моисея и брата его по плоти и по духу о. игумена Антония. Вокруг их фотографические портреты некоторых из учеников старца Макария и живописный – давно скончавшегося отца протоиерея Феодора Александровича Голубинского, профессора Московской академии, принимавшего в свое время, как ниже будет сказано, участие в издании Оптиною Пустынью святоотеческих книг. Над дверью, на северной стороне, ряд живописных портретов нескольких приснопамятных и близких сердцу старца мужей, как-то: святителя Тихона Задонского, в настоящее время прославленного Св. Церковью угодника Божия; схимонаха Симеона, основателя Белобережской пустыни; Московского Новоспасского монастыря иеромонаха Филарета; Площанской пустыни схимонаха Афанасия Захарова, бывшего старцем описываемого здесь старца Макария; Площанской пустыни иеросхимонаха Иосифа; схимонаха Феодора, ученика старца Паисия Величковского; Оптинского старца иеромонаха Леонида (в схиме Льва), ученика сейчас упомянутого схимонаха Феодора и Оптинского скита столетнего старца монаха Илариона.

Вот та тесная келлия, в которой возносил старец Макарий свои молитвы ко Господу, в которой в течение многих лет начертано им множество душеполезных писем в разрешение многоразличных духовных нужд, где ежедневно с утра и до вечера открывались от многих сердец помышления их, разрешались сомнения, упразднялись недоумения, священнодействовалось таинство покаяния, проливались обильно спасительные слезы умиления и раскаяния в содеянных беззакониях, слагались обеты к исправлению жизни; откуда входившие печальными выходили радующимися, скорбящие – утешенными, отчаянные – воздвигнутыми к покаянию в надежде спасения, самонадеянные – смирившимися. Но говоря о пользе, которую получали от старца приходившие к нему, – что было у всех на виду, – мы не можем подробно описать те сокровенные труды и болезни, которые подъял смиренный подвижник, ревнуя о своем духовном преуспеянии. Можно только полагать, что он, непрестанно содержа в памяти имя Божие, все более и более прилеплялся к Господу верою, надеждою и любовию, горящею в сердце, ища и толцая смирением, постом и непрестанною молитвою со слезами во всякое время. Благодатию Божиею он и обрел в сердце своем, по слову Господню, источник воды живой, от которой пия утолял жажду свою до сытости, подавая в то же время независтно и всем, искавшим оную.

Теперь скажем о порядке ежедневных занятий старца, батюшки о. Макария. Каждый день вставал он на утреннее правило по звону к утрени монастырского колокола, то есть около двух часов утра. А если с вечера дольше обыкновенного просиживал за письмами или чувствовал себя нездоровым (ибо с детства страдал бессонницей), то не позже трех часов. Сам выходил в коридор и будил на правило своих келейников. Утреннее правило его состояло из чтения утренних молитв, 12-ти избранных псалмов, первого часа, дневного Богородичного канона по гласу недели и акафиста Божией Матери; причем сам пел ирмосы. Затем келейники расходились по своим келлиям, а старец оставался один с Богом. В шесть часов, когда обыкновенно в монастыре начинается ранняя обедня, старец опять призывал келейников для чтения богослужебных часов с изобразительными.

После сего он выпивал чашку или две (и никогда не более трех) чая и принимался писать письмо к кому-нибудь или читать отеческую книгу. С этого времени начинался старцем прием общий для всех, имевших до него какую-либо нужду, духовную или вещественную. Вот окончилась в монастыре ранняя обедня, и начинает время от времени раздаваться звон привратного колокольчика. Хибарки при старцевой келлии для принятия женского пола поначалу еще не было. «Батюшка! – докладывает келейник. – Там у ворот болховские женщины идут в обратный путь и желают принять ваше благословение. Да вот дали два пузырька – одна просит маслица, а другая – святой водицы». Старец оставляет только что начатое письмо, выходит к воротам, преподает благословение отходящим, оделяет их на дорогу знаками своего отеческого внимания: крестиками, образками, поясками... Едва успел он возвратиться в келлию, как опять раздается звонок: «Батюшка! Монахиня N. монастыря совсем готова к отъезду, ожидает только ответных писем, которые вы хотели послать с нею». Письма готовятся, запечатываются; и старец сам выходит к воротам вручить письма; дает вместе с тем отъезжающей просфору, несколько порций скитского хлеба... Возвратившись, старец опять пишет письмо или читает книгу, отрываясь непрестанно для беседы с приходящими братиями. Опять зовут на крыльцо: «Какой-то больной Христом Богом заклинает выйти к нему, хоть на минутку, – приплелся за несколько сот верст принять благословение...» и т. д. Выходы эти старца на крыльцо и далее к воротам бывали не только летом, но и в зимнее время. Старец наскоро, легко одевшись, и в башмаках на босу ногу, выходил к посетителям. В это время в его башмаки иногда засыпался снег. И он спокойно, при удобном случае, тут же скидал их с ног и снег вытряхал. При слабости сил телесных, старец, как передавали скитские монахи-старожилы, простуды не боялся.

Около 11 часов дня, по окончании в монастыре поздней обедни, когда в скиту, по обыкновению, ударяли в колокол к трапезе, старец вместе с другими скитянами шел на обед. После трапезы он запирался в своей келлии на полчаса или, много, на час. И это было единственное, в течение целого дня, свободное у него время для отдыха, ничем не развлекаемого чтения, письма, мысли... Но лишь только скрипнет, бывало, дверь, старец немедленно выходил из своего затвора или спрашивал: «Кто там?» И снова начиналась та же деятельность. Спустя час или два ходил он, изредка по немощи и ездил, на гостиницу, где уже его ждали многие десятки, а по великим праздникам и постам и целые сотни народа всех сословий, обоих полов и всех возрастов, из разных городов и селений со своими нуждами духовными и житейскими.

Возвратившись с гостиницы, старец вместо отдыха слушал краткое молитвенное правило, которое прочитывали келейники его. Оно состояло из 9-го часа, кафизм с молитвами и канона св. Ангелу-Хранителю. Потом до вечерней трапезы, а иногда и во время оной, принимал он монастырских братий, приходивших к нему для ежедневного откровения помыслов, а также и некоторых скитских, не успевших побывать у него днем. Окончив прием братий и подкрепившись скудною пищею, старец слушал вечернее правило, на которое, кроме его келейников, приходили еще один или два ближайших к нему ученика. Правило это состояло из малого повечерия, молитв на сон грядущим, двух глав из апостольских посланий и одной главы Евангелия. Прочитывался затем конец вечерних молитв, начиная с молитвы: «Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет...», «Ослаби, остави...», «Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи...», «Исповедаю Тебе, Господу Богу моему...», (краткое исповедание грехов пред Богом). И отпуст. После сего ученики старца, участвовавшие с ним в отправлении правила, получив от него благословение, расходились по своим келлиям; а старец оставался один на краткий отдых, предварявшийся молитвенным подвигом. И когда, бывало, огни в скитских келлиях давно уже погасли, окно его келлии еще освещалось светом свечи, горевшей на его письменном столе или вскрай его кроватки. Но вот, наконец, погасал и этот свет. Оставалось только слабое мерцание неугасимой лампады пред святою иконою Той, Которая именуется Неусыпающею в молитвах Предстательницею и Ходатаицею пред Сыном Своим и Господом за весь род христианский.

* * *

39

Великие Оптинские старцы-подвижники: архимандрит схимонах Моисей (Путилов), родной его брат схиигумен Антоний, иеросхимонахи – Лев, описываемый Макарий и Амвросий – все были умы недюжинные, хотя почти все – не получившие достаточного школьного образования.

40

Слова св. Исаака Сирина 56 и 66.

41

В скиту такой порядок: в понедельник, вторник и четверг первой недели Великого Поста вареная пища для братий не поставляется в трапезе; а вместо того после великопостных часов, которые оканчиваются часа в два пополудни, братия закусывают, кому что угодно – хлеб, квас, огурцы, соленые грибы и, может быть, еще что, только не вареное. Ужин вообще не полагается; а вместо сего братия после вечерни кушают наподобие чая какую-либо травку, например, душицу, шалфей или большею частию мяту с медом, а некоторые слабосильные при сем чего-либо невареного понемногу и закусывают. На Страстной неделе после продолжительной службы с чтением Евангелий, часа в два пополудни, по причине положенных в эти дни Литургий, полагается обед, который в первые три дня седмицы состоит только из двух блюд – щей и проховой гречневой кашки с прибавлением малого количества картофеля, и все это непременно без масла. Ужин, как и на первой неделе Поста, не полагается. В Великий пяток трапезы не бывает, но немощные вечером довольствуются сухоядением.

42

Летом 1910 года этот начальнический корпус при скитоначальнике игумене Варсонофии несколько распространен пристройкой с северной стороны.

43

Сверх того еще были – один портрет сего владыки акварельный, а другой живописный в миниатюре. Последний постоянно находился у старца на письменном столе.

44

Старец сей окончил свою подвижническую жизнь 1853 года 5 ноября в глубокой старости.

1

Сельцо это после принадлежало г. Делянову. Родитель старца Макария, по доброте своей, в свое время отдал это имение в поручительство за долг своего приятеля, который долга этого не уплатил, и имение г. Иванова поступило в продажу.

45

Эта замечательная местночтимая чудотворная икона, полученная на благословение схимонахом Феодором при выходе его из Молдавского Нямецкого монастыря в Россию от старца Паисия Величковского и перешедшая по кончине о. Феодора по преемству к старцу о. Леониду и затем к старцу о. Макарию, взята была у последнего скитским монахом Иоанникием (в схиме Леонидом), родственником схимонаха Феодора, при переходе его из скита в Тихонову пустынь. И хотя о. Иоанникий по времени возвратился на жительство в Оптинский скит; но св. икона, по просьбе Тихоновского настоятеля о. игумена Геронтия, оставлена была им в Тихоновой пустыни и поставлена в храм во имя Преображения Господня на видном месте в особом киоте с надписью.


Источник: Жизнеописание оптинского старца иеросхимонаха Макария / [Архимандрит Агапит ; Ком. Е. Болдиной и др.]. - Москва : Отчий дом, 1997. - 415, [1] с., [16] л. ил., факс. : ил.

Комментарии для сайта Cackle