Глава I. СОДЕРЖАНИЕ СОХРАНИВШИХСЯ ТВОРЕНИЙ

«Пир десяти дев» святого Мефодия, по обоснованному заключению всех компетентных исследователей, должен быть признан одной из его ранних работ. Сходство формы и многих деталей «Пира десяти дев» с Платоновским «Пиром» явилось причиной неоднократно повторявшихся высказываний о подражании святого Мефодия Платону. Необходимо иметь в виду, что по существу дела речь здесь идет о чисто формальном подражании; по своему содержанию «Пир десяти дев» представляет собою весьма ярко выраженную антитезу Платоновскому диалогу.

Если уже апологеты II в., а за ними александрийские богословы с большим успехом поработали над тем, чтобы овладеть «египетским наследством» античной культуры, то позднее, на исходе III столетия, христианство в лице своих ученых богословов чувствовало себя достаточно сильным, чтобы применить сокровища античной философии и литературы для своих целей. В данном случае святой Мефодий поставил перед собой задачу использовать форму одного из самых блестящих произведений всемирно известного автора и вместе с тем предложить читателю вместо Платоновского апофеоза Эроса возвышенное христианское учение о девстве и целомудрии, сделав это учение движущим принципом нравственной жизни.

Вполне вероятно, что Мефодиев «Пир» был задуман как наставление в вере и в христианских добродетелях, адресованное общине дев. которые принесли особые обеты воздержания и чистоты. Если всмотреться внимательно в содержание «Пира», то легко убедиться в том, что в основную ткань диалога, представляющего собою восторженную поэтическую похвалу девству, включены многочисленные, зачастую весьма обстоятельные катехизические наставления об основных истинах веры, о фундаментальных нормах христианской жизни, об отношении к различным лжеучениям, о методах истолкования Священного Писания. Не исключена также возможность того, что автор «Пира десяти дев» имел в виду не только противопоставление идеала христианского девства Платоновскому Эросу, но и достижение гораздо более глубокой цели. Эту цель можно сформулировать как стремление привести читателей «Пира» к выводу о том, что идеализм Платона в его самых высоких устремлениях и прозрениях нашел свое естественное раскрытие и завершение не в модных учениях Порфирия и других неоплатоников, а в Христовом Евангелии.

Пир десяти дев под председательством Ареты (Добродетели), дочери Философии, совершается в саду, сияющем райской красотой, под сенью широколиственного целомудренника (agnus castus). Девы последовательно произносят свои речи в похвалу девству. Содержание речей становится известным из беседы двух дев, не принимавших участия в празднике у Ареты. Григора, подруга десяти избранниц, рассказывает о том, что говорилось на этом празднике, своей собеседнице Еввуле ³.

Старшая из дев – Маркелла – объясняет, почему высшая добродетель – девство – не была известна в древности. Она стала известной только с пришествием в мир Христа. Воплотившееся Божие Слово, будучи Первосвященником, Первопророком и Первоангелом, явилось и Перводевственником. Уподобиться Христу можно только в том случае, если мы стараемся соблюдать девство.

В следующей по порядку речи, которую произносит Феофила, гневно осуждается плотоугодие, похоть и беззаконная любовь; в то же время дается высокая оценка целомудренному законному браку. Предпочитая девство, не следует гнушаться деторождением.

Фалия истолковывает текст из Послания апостола Павла к Ефесянам (Еф.5:28–32), где идет речь о таинственном союзе Христа с Церковью. Воплощение и вочеловечение Божия Сына представляется как всецелое восприятие Христом первозданного Адама, восстанавливаемого силою Божия всемогущества в первоначальном достоинстве. Как для Адама помощница – Ева – была создана во время его она, так и помощницы Христа – уневестившиеся Ему души – получают благодатную силу (для исполнения своего служения в Церкви) в таинстве Христовой смерти, которая сравнивается со сном: Божие Слово, уснув истощанием страдания, добровольно умерло, чтобы представить Себе Церковь славною и непорочною (Еф.5:26–27). На основании сопоставления ряда текстов из различных посланий апостола Павла раскрывается возвышенное учение о христианском девстве и целомудрии.

Феопатра прославляет девство, вдохновляясь преимущественно ветхозаветными прообразами и словами Давидовых псалмов. Девство – путь Духа и самое действительное средство для восстановления в нетлении и для примирения с Богом.

Фаллуса толкует текст из книги Числ (Числ.6:1–21). «Великий обет», о котором говорится в законоположении пророка Моисея, полностью раскрывается только в деятельном осуществлении заботы об исполнении всех заповедей Божиих, ибо безразличное отношение к совокупности всех добродетелей уничтожает труды, направленные исключительно на соблюдение девства. Девство телесное должно соединяться с девством души, сердца, ума и всех чувств.

Агафа вдохновенно описывает красоту девственных душ и подробно изъясняет притчу о Десяти девах. Душа, сохранившая и умножившая елей добрых дел и мудрости, очищенный от всего тленного, становится невестой Слова и свещеносицей незаходимого Света. Сонм дев всегда следует за Господом, где бы Он ни был. А неугасимое пламя добродетели, излучаемое светильниками мудрых дев, озаряет людей добрыми делами так, что прославляется Отец Небесный.

Прокилла, пользуясь аллегорическими приемами, толкует тексты из Песни песней. Первыми, кто войдет вместе с Господом в покой новых веков, будут девы, ибо их подвиг является поистине олимпийским подвигом, равночестным с подвигом мучеников. Но и другие подвиги во имя правды не останутся неувенчанными, ибо все души, с которыми входит в общение Христос, приносят различные плоды добродетели.

Фекла выступает как ученица апостола Павла, обогащенная его премудростью. Она подробно говорит о Жене, облеченной в солнце (Откр.12:1–6). Для Феклы эта Жена – Церковь; рождаемый ею младенец – не что иное, как община верных. Церковь – наша мать. Она постоянно зачинает прибегающих ко Христу и, образуя их по образу и подобию Христову, рождает для новой жизни, для небесного гражданства. Змий, угрожающий Жене гибелью, – диавол. Для тех христиан, которые держатся непоколебимого основания истины, его угрозы не страшны, а звезды, которые ему удается увлечь с неба, – это сонмища еретиков, искажающих истину веры. Одним из злых ухищрений диавола является привлечение им людей к вере в роковую силу предопределения и в бредни астрологов. Учение о предопределении не имеет ничего общего со здравым смыслом и недостойно христиан, которым открыто учение Церкви о свободе воли. Человек должен быть господином самого себя и жить сообразно с примером Христа.

После Феклы выступают с речами Тисиана и Домнина. Основное содержание их высказываний – аллегорическое и вместе с тем типологическое истолкование различных текстов Ветхого Завета, в которых автор «Пира» усматривает указания на величие подвига во имя сохранения девства. Великий праздник кущей (Лев.23:39–43) будет праздноваться в новом, непреходящем мире, когда будут собраны земные плоды и когда девство – равноангельная жизнь будущего века – воцарится в Божием Царстве. Достигнув воскресения и совершая вместе с Христом праздник тысячелетия покоя, девственная душа водружает свою кущу, украшенную плодами всех добродетелей, не на земле, а в Божием Царстве. Участниками вечного праздника кущей будут и все, живущие целомудренно, ибо целомудрие в супружеской жизни тоже приносит «хотя малые отрасли девственности».

Притча о деревьях, искавших себе царя (Суд.9:8–15), и тайна видения пророка Захарии (Зах.4:1–4) истолковываются типологически. Исполнение всех пророчеств и прообразов совершается только тогда, когда девство начинает владычествовать над миром и приносит плоды правды. Ступенями, последовательно возводящими человечество к высоте девства, явились: заповедь, данная человеку в раю, после нее – заповедь, которую получил Ной после потопа, и, наконец, закон, принятый Моисеем в пустыне. Девству как величайшему и совершеннейшему откровению Божией воли мы научаемся из заповедей, данных апостолам для спасения мира.

Арета, заканчивая праздник, хвалит всех дев, возвеличивших девственную чистоту и целомудрие, но самой удачной признаёт речь Феклы. Еще раз подчеркивается, что подвиг девства только в том случае достоин похвалы, если соединяется с деятельной любовью и человеколюбием.

Песнь, которую в конце «Пира» поют его участницы под предводительством Феклы, славит сияющую райской славой добродетель – святое девство и напоминает подвижникам чистоты и целомудрия о тех Божественных воздаяниях, которых удостоены девственники и девственницы Ветхого и Нового Заветов.

Сочинение «О свободе воли» представляет собою диалог, в котором собеседниками (в большинстве греческих рукописей) являются Православный (автор), Валентинианин и Друг Валентинианина. В славянских рукописях эти названия собеседников отсутствуют. Следует отметить, что славянское название трактата «О Бозе и о вещи и о самовластьстве» значительно полнее раскрывает смысл текста, чем греческое: теме о свободе воли в собственном смысле слова посвящены только 13–21 главы. Центральная тема диалога – происхождение зла и его проникновение в мир. Главное острие полемики автора диалога направлено против дуализма во всех его проявлениях. Как известно, дуализм характерен и для платонических теорий и для гностических построений. С ними и полемизирует автор в первую очередь. Вместе с тем диалог имеет и антиоригенистическую направленность. Поскольку Ориген, задавшись целью примирить христианское учение с платонизмом, допустил возможность вневременного творения, а также реальное существование не наполненных содержанием форм вне времени, постольку автор диалога «О свободе воли» поставил своей целью выяснить строго церковную библейскую точку зрения на проблемы миротворения и показать ее несовместимость с оригенистическими двусмысленностями. Отправным пунктом рассуждений святого Мефодия очень часто являются мысли, высказанные Оригеном. В результате весь диалог «О свободе воли» выглядит как своего рода исправленное, строго церковное издание Оригеновского труда «О началах». Участвующие в диалоге валентиниане могут быть называемы таковыми лишь весьма относительно и по существу дела должны быть признаны типичными для своей эпохи представителями модных теорий религиозно-философского эклектизма. Соблазняющие путников языческие сирены, о которых идет речь в самом начале диалога, – это, без сомнения, носители просочившихся в некоторые слои церковного общества ложных теорий. Предостерегая своих читателей от этих соблазнов, автор диалога пользуется преимущественно чисто логической аргументацией в духе аристотелевской школы. Цитаты из Священного Писания немногочисленны. Что касается обильного использования платоновских мотивов и классических литературных приемов, то следует отметить, что как в «Пире десяти дев», так и здесь они употребляются только в качестве формы. И здесь под формальным покровом платонизма святой Мефодий выступает как защитник традиционного церковного учения. Исследователи отмечают подчеркнуто деликатный, дружественный тон полемики с оригенистами и на этом основании считают диалог «О свободе воли» одним из ранних произведений святого Мефодия, написанным в то время, когда его антиоригенизм еще не был так ярко выражен, как впоследствии.

В начале диалога проявления красоты, гармонии и чудесной закономерности, наблюдающиеся в природе, сопоставляются с фактами, свидетельствующими о наличии в мире зла в виде насилий, убийств и всевозможных противоестественных злодеяний. Ставится вопрос: откуда в мире зло? Решения, предлагаемые дуалистами, которые хотят найти извечный принцип зла в материи, якобы не имеющей начала, явно несостоятельны. Совечной Богу материи нет и быть не может. Бог не может быть ни творцом, ни первопричиной зла. Зло – лишь качество, а не субстанция. Является зло лишь в результате чьих-то действий, совершающихся не по необходимости, а по свободному волеизъявлению действующих лиц (гл. 1–12).

Ничто не бывает злым само по себе, а становится таковым лишь по причине злоупотребления. А возможность употребления чего бы то ни было во благо или во зло коренится в принципе свободы воли, который дан Творцом человеку. Свобода воли – главное отличие человека от всех других творений и от стихийных сил природы, подчиненных железному закону необходимости. Цель сотворения человека – достижение совершеннейших благ через благое употребление свободной воли. Мир духов также одарен свободой воли. Но один из духов, не захотевший быть исполнителем Божиих велений, сделался отступником и из зависти научил злу людей. Почему же Бог не уничтожил начальника зла – диавола? Бог пренебрег диаволом не по бессилию, а с той целью, чтобы люди с Божией помощью сами научились одолевать того, кто ранее одолел их (гл. 13–21).

В конце диалога подчеркивается незыблемость библейского учения о творческом всемогуществе Создателя, Который ввел человека в созданный Им мир, наделив его несказанно великими обетованиями. Обращаясь к Валентинианину, Православный заканчивает свою речь такими словами: «Прославляй Бога так, как это Ему угодно. А я не хочу быть слушателем не Божиих истолкований».

Трактат с таким названием встречается только в славянских сборниках творений святого Мефодия. Несмотря на то, что, по мнению некоторых исследователей, это сочинение якобы не имеет бесспорных признаков подлинности, нет ни одного веского доказательства в пользу подозрений скептиков. Содержание и стиль трактата полностью созвучны с содержанием и формулировками, которые характерны для другого произведения святого Мефодия, также сохранившегося только в славянском переводе, – «О различении яств»; отчетливо выраженные аналогии имеются и в других бесспорно принадлежащих святому епископу творениях: «Пир десяти дев», «О свободе воли» и «О воскресении».

Основная мысль трактата – увещание терпеливо довольствоваться тем, что Бог даровал в земной жизни каждому отдельному человеку, и с надеждой ждать исполнения пророчеств и обетований, относящихся к жизни будущего века. Поводом к рассуждениям на эту тему явился часто встречающийся ропот многих людей на изменчивость житейских обстоятельств. Человек не должен превращаться в раба вещей; надлежит также всегда помнить, что законом земного бытия всегда и везде бывает изменение условий, предметов и состояний, ибо ничто в этом мире не пребывает незыблемым. Трудности, встречающиеся на жизненном пути, а также испытания и страдания укрепляют дух, дисциплинируют тело и научают стремиться к вечным непреходящим и неизменным благам. В перенесении искушений, в терпении, в мужественном преодолении напастей совершаются «таинства нашей жизни». Попускаемые Богом скорби – или наказание за содеянные грехи, или средство врачевания души, уязвляемой грехом. Истинный пример для подражания всякий внимательный человек может увидеть в Евангелии – в обстоятельствах многотрудной и исполненной всяких превратностей земной жизни Христа и Его Предтечи. Человека, решившегося на деле наполнить Божии заповеди и претерпеть за них всевозможные лишения, ждут великие награды в Небесном Царстве.

Тематика первых четырех глав трактата имеет много общего с рассуждениями, характерными для стоической морали. Вторая часть сочинения (гл. 5–8) изобилует ссылками на тексты и мысли, содержащиеся в Священном Писании.

Ни одно из сочинений святого Мефодия не пользовалось в древности такой известностью, как антиоригенистический диалог «О воскресении». Судя по некоторым указаниям, можно думать, что его первоначальное название было «Аглаофон» – по имени одного из собеседников. При своем появлении это сочинение, как и «Пир десяти дев», послужило поводом для враждебных нападок на автора и по этой причине первоначально не было доведено до конца в том объеме, в котором было запланировано («О различении яств» 1, 1). За полноту сохранившегося текста «О воскресении» нельзя ручаться: следует считать доказанным фактом, что в славянском переводе имеют место значительные сокращения, нарастающие в объеме по мере приближения к концу ⁴.

Трактат состоит из трех «Слов» или «Книг»; объем текста второй Книги вдвое меньше объема первой Книги, а количество текста третьей Книги едва достигает одной трети первой Книги. Расположение материала в диалоге подчинено классическим приемам, характерным для произведений греческой литературы.

В самых общих чертах построение диалога имеет следующий вид. Еввулий (т. е. сам автор – Мефодий) предпринял путешествие из Олимпа в Патару, чтобы встретиться с другом Феофилом, которого туда забросила буря. Еввулия сопровождает Прокл. Они находят Феофила в доме врача Аглаофона. Там же находятся Систелий, Авксентий, Меммиан и другие лица. Между встретившимися друзьями и хозяином дома завязывается беседа, имеющая своим главным содержанием вопрос о воскресении плоти. Здесь очень часто и выразительно звучат мотивы, напоминающие диалоги Платона (как подлинные, так и приписанные ему уже в древности). Автор обнаруживает также знакомство с текстами «Илиады», с трудами Аристотеля и некоторых других греческих авторов. Тексты из Священного Писания используются автором в большом изобилии. Отчетливо чувствуется также стремление автора подчеркнуть связь с церковной традицией. Отправной точкой для рассуждений и полемики на протяжении всего сочинения служат творения Оригена. Тон этой полемики в основном представляется значительно более напряженным, чем в диалоге «О свободе воли» ⁵. Интересно отметить, однако же, что в ряде случаев святой Мефодий как бы ищет у Оригена мысли и высказывания, подтверждающие традиционно-церковную точку зрения на тему диалога.

Многие мысли и утверждения Оригена (о предсуществовании души, о грехопадении, совершившемся якобы до сотворения мира, о сущности и назначении всего, созданного во времени) подвергнуты критическому пересмотру. С подчеркнутой серьезностью излагается учение Церкви о том, что человек был создан бессмертным и по душе, и по телу, и о том, что смерть вошла в мир завистью диавола. Цель Божия промышления указывается в соединении противоестественно разделенного (т. е. души и тела, союз которых расторгнут смертью), в возобновлении и прославлении первозданного. Совершая опасение людей, Божий Сын воспринял на Себя человечество, умер и воскрес для того, чтобы мы чрез эти ступени спасения могли восходить к славе неделимого единства души и тела.

Защитники оригенизма – Аглаофон и Прокл – утверждают, что «кожаные ризы» (Быт.3:21) обозначают человеческое тело, и приписывают плотскому началу в человеке происхождение всякого зла. Одновременно высказывается утверждение, что душа сама по себе недоступна для греха. Если умершее прежде тело будет возрождаться, то с ним вместе должен возродиться и грех. Учение о воскресении физического тела представляется абсурдом, ибо всё в этом мире находится в постоянном движении и распавшиеся части организма не могут соединиться в прежних сочетаниях. Согласно Оригену, воскреснуть может только духовное тело, точнее – воскресение может быть уделом не физических элементов плоти, а только телесной формы, ибо только она остается неизменной во время земной жизни человека.

Еввулий с помощью Авксентия и Меммиана опровергает доводы оригенистов. Предложенное противниками церковного учения толкование «кожаных риз» несостоятельно, ибо искажает смысл библейского повествования. И плоть сама по себе не может быть источником зла: она может лишь служить или добру, или злу. Из всех живых существ только человек создан руками Творца, а потому он должен быть бессмертным в совокупности своего богозданного существа – и по душе, и по телу. Говоря о появлении зла среди людей, защитник церковного учения подробно останавливается на проблеме свободы воли и выясняет библейское учение о соблазне, внесенном в сознание первозданных людей диаволом. Смерть, пришедшая в мир как наказание за грех, рассматривается вместе с тем как Божие благодеяние, как врачебное очищение, необходимое и для тела, и для души. Как художник, увидев созданную им статую испорченной и разбитой, расплавляет ее и отливает вновь, возвращая ей прежнюю красоту, так поступает и Бог с Своим твореним, которое повреждено и сокрушено грехом; путь к воссозданию и восстановлению первоначальной красоты творения пролегает через смерть. Воскресает, конечно, тело, а душа, вновь соединившись с телом по воскресении, оказывается очищенной и утвержденной в добродетели (Книга I, гл. 1–62).

Выяснив принципиальные ошибки оригенистов в вопросе о воскресении плоти, защитник церковных традиций переходит к подробному психологическому анализу греховных искушений, среди которых проходит жизнь людей, подверженных тлению. Здесь же дается подробное, строго церковное истолкование ряда текстов Священного Писания, часто используемых оригенистами в превратных целях. Особое внимание уделено 7-й главе Послания апостола Павла к Римлянам. Невидимая брань, совершающаяся в человеке, имеет своим содержанием борьбу между добром и злом и протекает в условиях воздействия на свободную человеческую волю трех постоянных факторов (по терминологии, которой в соответствии с словоупотреблением апостола Павла пользуется святой Мефодий, – трех «законов»). Первый из этих факторов – сила добра, вложенная в человеческую душу при сотворении, второй фактор – приходящие извне искушения злой силы, третий фактор – укоренившаяся в человеке похоть, внутреннее влечение к греху. Постоянно искушаемый и побеждаемый грехом человек получил от Бога могущественную поддержку в пришествии Христа, потому что мы получаем во Христе Иисусе «закон духа жизни», освобождающий нас «от закона греха и смерти» (Рим.8:2). Этот четвертый «закон» есть не что иное, как Христово Евангелие.

После этого снова рассматриваются, критикуются и опровергаются воззрения оригенистов. В качестве аргументов и иллюстраций к высказываемым мыслям привлекаются и различные тексты Священного Писания, и соображения философского характера, и картины из жизни природы, и мысли из писаний ранних церковных авторов. В качестве одной из иллюстраций к тезису о Божием всемогуществе предлагается рассказ о необыкновенном явлении, которое можно наблюдать на склонах Ликийского Олимпа: огонь, который сам собою восходил там из земных недр, вздымаясь до вершины горы, не причинял никакого вреда стоявшему подле огня цветущему растению, называемому целомудренником, в то время как на другие предметы огонь оказывал обычное действие.

Божественное всемогущество превосходит человеческое разумение. Поэтому нет никакой нужды смущаться, представляя себе трудности, неизбежно связанные с размышлением о том, как именно может совершиться воскресение истлевшей и уничтоженной плоти. Библия свидетельствует о многих чудесах, творимых Божией силой; такова, например, история пророка Ионы. Богозданная природа также говорит внимательному исследователю о неизреченном могуществе ее Творца; таков чудесный источник в Тивериаде, образованный струями разного вкуса и различной температуры. Для Божией силы не составляет труда воспрепятствовать исчезновению в лоне естественных стихий тех частиц, из которых состоят наши тела. У Бога, создавшего вселенную, ни в чем нет недостатка. Поэтому несостоятельны те попытки Оригена объяснить таинство будущего воскресения, в которых дан простор игре воображения и философским домыслам, противоречащим ясным указаниям Священного Писания (Книга II, гл. 1–30).

В конце диалога защитник церковно-библейских традиций подвергает критике самый метод толкования оригенистами текстов и повествований Священного Писания. Стараясь во что бы то ни стало отстоять свою точку зрения, они допускают явные натяжки и привлекают в качестве доказательств такие цитаты из Библии, которые говорят отнюдь не в их пользу. Как образец неправильного изъяснения Библии приводится оригенистическое толкование 37-й главы книги пророка Иезекииля. Ориген хочет видеть в пророчестве об оживших костях только указание на возвращение израильтян из Вавилонского плена. Но история свидетельствует, что это возвращение было сопряжено с большими осложнениями и вовсе не было похожим на то победоносное воскресение, о котором говорит пророк. В подтверждение сказанного приводится выписка из 6-й книги «Иудейской войны» Иосифа Флавия. Следовательно, пророчество относится к таинству воскресения мертвых, которое исповедует Церковь.

Сравнение человеческого тела с пшеничным зерном, употребленное апостолом Павлом в первом Послании к Коринфянам (1Кор.15:36 и след.), научает нас глубоко и вдумчиво всматриваться в таинство воскресения. В самом деле, сеется по внешнему виду мертвое зерно; оно прорастает и дает начало новому растению – живому, плодоносящему; затем является колос – и в нем новые зерна. Но всё происходящее с посеянным зерном возможно только потому, что в зерне заложена энергия жизни, принцип воскресения. Так и тела наши воскреснут по той причине, что в них заложена живая сила воскресения. Богоподобное не может быть отвергнуто и оставлено без внимания.

Возражая утонченному оригенистическому спиритуализму, защитник церковного учения подчеркивает, что пренебрежительное отношение к телу обидно и для души, ибо и душа, по свидетельству Писания, имеет некоторую тонкую телесность; Один только Бог абсолютно бестелесен.

Диалог заканчивается молитвой. В ней прославляется победа над смертью, которая совершена чрез страдания и смерть Бесстрастного и Бессмертного. Господь призывается здесь как Помощник, Защитник и Врач, имеющий власть и силу исцелить греховные раны молящихся и избавить их от вечной смерти ⁶ (Книга III, гл. 1–23).

Это сочинение, как и следующие за ним два других, сохранилось только в славянском переводе ⁷. Все эти произведения в основном посвящены типологическому и аллегорическому истолкованию обрядовых постановлений Моисеева законодательства. Их содержание не имеет столь ярко выраженного полемического характера, как диалоги «О свободе воли» и «О воскресении». Тем не менее тон и этих произведений, имеющих своей задачей истолковать в христианском смысле иудейские обряды, не лишен своеобразной полемической направленности. В данном случае полемика вызвана необходимостью противопоставить церковное учение искажениям, вносимым в него иудеями или иудействующими.

Во всех трех произведениях большое место отведено экзегетике и морали, а также вопросам догматического характера.

«Телица», о которой говорится в книге Числ (Числ.19:2 и след.), в заглавии рассматриваемого сочинения упоминается в связи с книгой Левит. Эта ошибка, вернее всего, объясняется тем, что известное в настоящее время заглавие сочинения не является первоначальным. Не исключена также возможность того, что славянское выражение «в Левитице» следует понимать не как обозначение книги Левит, а в более широком смысле – «левитский закон».

Сочинение «О различении яств» состоит из 15 глав и представляет собою письмо, адресованное святым Мефодием Френопе и Килонии – очевидно, его ученицам. В начале автор рассуждает о смысле злоключений, выпадающих на долю праведников, и рассказывает о тех вражеских нападениях, которые он перенес из-за написанных им ранее сочинений «О девстве» и «О воскресении». В строках, посвященных описанию этих невзгод, сохранился, таким образом, наиболее содержательный текст автобиографического характера, не имеющий аналогий в других произведениях святого епископа. После этого введения следует подробное истолкование ветхозаветных предписаний о дозволенной и недозволенной пище и о жертве телицы. С христианской точки зрения все ограничения, содержащиеся в ветхозаветных указаниях относительно разных родов пищи, надлежит понимать как призыв к воздержанию, терпению и благоразумию. От простого и легко исполнимого (телесное воздержание) человечество возводится Богом, как Премудрым Наставником, к высшему и совершеннейшему – к воздержанию ума, чувств и воли. А жертва телицы – это прообраз крестной смерти Христовой. Руководящая идея всех объяснений – духовное понимание всех предписаний Ветхого Завета. Ключ к их уразумению дан в Новом Завете. В тексте сочинения имеется множество цитат из различных книг Священного Писания. Часто встречаются мысли и выражения, близко стоящие к темам, включенным в состав трактатов «О жизни и разумной деятельности» и «О проказе», а также встречающимся в «Пире десяти дев». В ряде случаев это сходство переходит в почти дословное совпадение, особенно там, где идет речь о типологическом понимании Ветхого и Нового Заветов (чрезвычайно близки типологические формулировки в трактате «О различении яств» 7 и 11 и в диалоге «Пир десяти дев» 3, 1; 5, 2; 5, 7–8; 9, 1–3). Параллели к высказываниям ранних церковных авторов почти отсутствуют. Исследователями до настоящего времени не была отмечена цитата, содержащаяся в одном из хорошо засвидетельствованных аграфов: «Неискушенный непригоден для Бога» («О различении яств» 11, 2). Мотивы классической философии и литературы в рассматриваемом сочинении не встречаются.

В конце трактата (гл. 14–15) подчеркивается важное значение для духовного здоровья христианина покаянной дисциплины. Совершенное очищение для боящихся Бога – Тело и Кровь Христовы.

Тема о ветхозаветных предписаниях, касающихся различных видов проказы, служит для святого Мефодия материалом для аллегорического и типологического истолкования текстов в духе возвышенного христианского нравоучения. Употребляемые при этом толковании приемы и обороты речи напоминают собою характерные особенности предыдущего трактата. Но здесь, кроме многочисленных цитат из Священного Писания, встречается немало параллелей к формулировкам святого Иринея («Против ересей»), а также к высказываниям Оригена. Довольно часто употребляются литературные приемы, напоминающие диалоги Платона. До настоящего времени специалистами не было отмечено использование святым Мефодием в этом произведении двух известных аграфов («О проказе» 15, 3 и 18, 1); кроме того, имеются достаточные основания утверждать, что здесь использован еще один аграф, о существовании которого ранее не было известно («О проказе» 10, 5) ⁸.

Как уже было упомянуто, кроме славянского текста, известны и греческие фрагменты сочинения «О проказе». Объем этих фрагментов невелик. Однако сравнение сохранившихся греческих частей текста, как бы они ни были малы, с славянским текстом позволяет утверждать, что и в данном случае переводчик допускал по местам более или менее сильное сокращение текста.

Сочинение «О проказе» состоит из 18 глав и представляет собой диалог. Имена собеседников – Еввулий ( = Мефодий), Систелий и Евфимий. Конец диалога (гл. 13–18) представляет собой рассказ Систелия о его встрече с премудрой ликиянкой и о ее наставлениях.

Указания ветхозаветного закона, относящиеся к прокаженным и к обращению с ними, раскрываются в диалоге в плане христианского учения о грехе в его разнообразных проявлениях. Указания, относящиеся к очищению проказы, истолковываются как тема покаяния и борьбы с грехом. Разные виды проказы изъясняются как различные страсти и пороки, расстраивающие душевное здоровье человека и угрожающие чистоте высоких христианских идеалов. Грустными и тревожными нотами звучат здесь жалобы святого Мефодия на деградацию норм христианской морали у его современников, даже среди представителей клира, не исключая и высших из них.

Заслуживают особого внимания имеющиеся в диалоге указания на современную ему покаянную практику церковной жизни. Как древние иудеи показывали священникам телесную проказу, так члены христианской общины должны раскрывать иереям свою духовную проказу, т. е. грех, на исповеди. Иерею надлежит отлучать согрешивших на некоторое время от Церкви для покаяния. Если грешник покажет искреннее раскаяние, он может быть снова принят в Церковь. Но тот, кто закоснел в грехах, недостоин принимать спасительные таинства. Если кто-нибудь дерзнет скрыть свои грехи и обманом войдет в состав церковного общества, такой человек пребывает в Церкви только внешним образом, а фактически находится вне ее ограды. В соответствии с действительным расположением и состоянием души в этой жизни определится и будущая судьба человека: только тот, кто творит волю Небесного Отца, сохраняя свой светильник горящим, может войти в чертог вечности.

В словах мудрой ликиянки, передаваемых Систелием, еще раз предлагается духовное истолкование древних законоположений о проказе и прокаженных. Углубленное проникновение в сокровенный смысл ветхозаветных указаний позволяет с особой тщательностью подойти к выяснению многих фактов из области наблюдений над современной написанию диалога церковной жизнью. Подобно многовидному разнообразию телесной проказы приходится, к сожалению, наблюдать разные формы духовной проказы, растлевающей не только тело, но и ум и веру. Всё это следует признать совершенно нетерпимым осквернением чистоты христианского общества. Ведь Церковь – эта риза Господня – должна быть чистой.

Наиболее неприглядными представляются пороки клира и, в частности, его руководителей – епископов, среди которых наблюдается даже ростовщичество. Горе пастырям, использующим паству в корыстных целях и забывающим о своем призвании. Такое опьянение мирскими попечениями следует признать опаснейшей болезнью. Что за польза от слов, если нет подтверждающих их дел? Только тот, кто должным образом испытал и проверил себя, может обличать и наставлять других.

Произведение, помещенное в конце славянского сборника творений святого Мефодия, посвящено аллегорическому и типологическому толкованию текстов из книги Притчей Соломоновых (Притч.30:15–16), из 18-го псалма и из книги Премудрости Соломоновой (Прем.7:1–2). Следует думать, что это сочинение представляет собою письменный ответ на вопросы лица, близкого к святому Мефодию, по имени Евстохий («О пиявице» 1, 2). Текст состоит из 10 глав. В содержании этого произведения можно найти много параллелей к двум предыдущим сочинениям; часто встречаются также мотивы, напоминающие «Пир десяти дев» и «О воскресении». В связи с истолкованием вышеуказанных текстов Священного Писания рассматриваются задачи борьбы с грехом, в которой автор видит первостепенный долг каждого христианина. Имеются здесь также интересные высказывания сотериологического и экклезиологического характера. В конце сочинения идет речь о воплощении Божия Сына. Более подробное раскрытие этой темы обещано в другом сочинении «О теле». Патрологическая наука не располагает сведениями, было ли это сочинение фактически написано, или же его следует считать утерянным.

Эти фрагменты сохранились только в «Библиотеке» патриарха Фотия. Исследователи отождествляют выписки, сделанные Фотием, под названием «О сотворенном», с предполагаемым содержанием (вернее, его частью) диалога «Ксенон», о котором говорит Сократ Схоластик. Цель диалога – опровержение учения Оригена о вечности мира. Полемические приемы, употребленные для этой цели в сохранившихся фрагментах, весьма близки к тем приемам, которые применены святым Мефодием для достижения аналогичной цели в диалоге «О воскресении».

Число сохранившихся фрагментов – 12.

По единодушному свидетельству древних авторов, святой Мефодий был первым по времени литературным оппонентом неоплатоника Порфирия. Но, к сожалению, в настоящее время приходится констатировать, что из пяти фрагментов, известных в патрологии с именем святого епископа и представляющих собой опровержение нападок Порфирия на христиан, первые три, наиболее содержательные, в действительности принадлежат другому, не известному по имени, автору ⁹. Лишь 4-й и 5-й фрагменты могут быть признаны действительно принадлежащими святому Мефодию. В них идет речь о том, что такое истинное покаяние, что следует считать злом и что добром. Истинное добро – уподобление Богу, а зло – отсутствие стремления к богоуподоблению, забвение о Боге.

Извлечения, сделанные в древности авторами различных сборников из толкования святого Мефодия на книгу Иова, относятся к различным текстам этой книги. В настоящее время известен следующий объем этих комментариев: Иов. гл. 9, ст. 2, 5, 7, 10; гл. 25, ст. 1, 3, 4, 6; гл. 27. ст. 2, 3; гл. 28, ст. 14; гл. 29, ст. 3, 5; гл. 38, ст. 1–7; гл. 38, ст. 16; гл. 40. ст. 3, 10, 16, 17, 21, 22. В этих толкованиях речь идет преимущественно об отношении человека к Богу и к Божиему промыслу, а также о свободе воли и о благодати. Говорится также о том, как следует понимать выражение «Страх Божий», о совести, о способах познания Божиих судеб и о благодатной помощи, которую Господь подает заботливой и внимательной душе, стремящейся к небесам.

В двух весьма небольших по объему фрагментах говорится о том, что честь страдания за Бога является особым Божиим даром, и о том, что начало добрых дел находится в нашей воле, а конец их зависит от Бога.

Четыре небольшие по объему фрагмента, которыми завершено издание Н. Г. Бонвеча, сохранившиеся в виде выписок у разных авторов с именем святого Мефодия, не могут быть размещены в составе его творений, известных исследователям в настоящее время. Здесь содержится материал преимущественно нравоучительного характера (о мгле помыслов, затемняющей Божий свет в человеческой душе; о соразмерности будущего воздаяния с нашими душевными расположениями; о том, что такое истинная мудрость).