Библиотеке требуются волонтёры
еп. Михаил (Чуб)

Источник

Глава V. ХРИСТИАНСКОЕ СОВЕРШЕНСТВО

Одной из своеобразных особенностей той эпохи, когда жил святой Мефодий, была весьма распространенная (по крайней мере в образованном обществе) односторонняя оценка земной жизни, исходным пунктом которой следует считать гностический дуализм, часто сочетавшийся с идеями неоплатонизма. С этой точки зрения, материальная жизнь и человеческая плоть считались злом и вместилищем скверны. Естественным следствием таких пессимистических представлений было презрение к плоти и уничижение ее (как и всего материального) во имя интересов «чистого духа». Формальный аскетизм и своеобразное идеалистическое настроение защитников этих теорий нередко импонировали тем людям, которые более или менее серьезно задумывались над смыслом и целью человеческой жизни; серьезные умы не могли, конечно, довольствоваться примитивным языческим гедонизмом с его чувственными удовольствиями. Не подлежит сомнению, что отзвуки таких утонченно-спиритуалистических настроений проникали и в среду христиан 37.

Святой Мефодий, выступивший в своем «Пире десяти дев» с ревностной проповедью воздержания и прославивший девственную чистоту, соединяемую с мудростью, как высший идеал христианской жизни, стоит на таких позициях, которые не имеют ничего общего с брезгливым пренебрежением к материальной стороне бытия. Его учение об идеале христианской жизни тесно связано с учением о спасении и о Церкви. Закономерности, определяющие направление жизни человека, формулируются следующим образом: «Человек, …поставленный между нетлением и тлением, если к которому из них преклонится, то и говорится о нем, что он изменился в природу того, что одержало верх. Склонившись к тлению, он делается тленным и смертным, а (склонившись) к нетлению – нетленным и бессмертным» («Пир» 3, 7). Учение Христово – это учение о том, как человек должен «шествовать к Богу» (там же 1, 4). Обращение человека-христианина к Источнику вечной жизни должно быть предметом его постоянного попечения. От степени этого обращения, от заботы человека о стяжании сокровища нетленной жизни зависит всё его духовное преуспеяние. Само собой разумеется, что устремление человека к Богу, к Его святыне и чистоте требует от устремившегося огромной работы над собою, чтобы святыня, чистота и нетление сделались его уделом («Пир» 1, 1). Однако «в делах святости» ничто не должно быть «по необходимости и принуждению, но по свободному произволению души» (там же 3, 13).

Подобно тому, как Церковь, прежде чем совершилось ее явление в мире, предуготовлялась и предобразовывалась еще во времена Ветхого Завета, так точно и целомудрие, чистота и воздержание и венец всех этих добродетелей – девство открылись людям лишь после долгого и постепенного приготовления. «В древности человек еще не был совершенным и потому еще не был в состоянии вместить совершенное девство» (там же 1, 4). Если в начале для быстрого умножения человеческого рода были допущены плотские связи даже между братьями и сестрами, то со времени Авраама они были объявлены незаконными. Позднее, при пророках, было уничтожено многоженство и единобрачие сделалось уздою, сдерживающей похоть. И уже в ветхозаветные времена показались первые лучи сияющей добродетели девства. Но в те отдаленные века девственная чистота была уделом весьма малого числа избранников («Пир» 1, 2–3). Ведь по существу дела до пришествия Христова «из многих пророков и праведников, возвещавших и совершавших многое и прекрасное, никто не прославлял и не избирал девства» (там же 1, 4). «Преподать это учение предоставлено было одному Господу, так как Он один, пришедши, научил человека шествовать к Богу. Ибо Первосвященнику, Первопророку и Первоангелу надлежало наименоваться и Перводевственником» (там же). Пример Христовой жизни на земле – это реальный образец для подражания всем тем, кто хочет всецело исполнять Божии призывы. Господь, «приняв плоть, сохранил ее нерастленною в девстве. Так и мы, если хотим быть подобными Богу и Христу, должны стараться соблюдать девство. Ибо подобие Божие состоит в воздержании от растления» (там же 1, 5).

Но если девство, будучи богоподобным, является той высшей ступенью добродетели, на которую человек может подняться, живя на земле, то было бы крайне несправедливо на этом основании осудить и отвергнуть брак и семейную жизнь. Обоснование и защита христианского учения о браке, о чистой и благословенной семейной жизни – вот в чем основное содержание второй речи «Пира десяти дев», являющейся своего рода поправкой и дополнением к первой речи, посвященной исключительно восхвалению безбрачия. Нам «не следует гнушаться определением Творца, вследствие которого и мы сами стали существовать» («Пир» 2, 1). Ведь только в том случае, «если бы реки уже окончили свое течение, если бы свет был совершенно отделен от тьмы (а теперь он еще отделяется), если бы суша перестала производить плоды с пресмыкающимися и четвероногими животными, …следовало бы воздерживаться и от деторождения» (там же). «Создатель еще доселе образует человека… и мир еще стоит и устрояется» (там же).

Как непреложно Божие повеление «Плодитесь и размножайтесь», так неизменна и забота Божия о людях, вновь и вновь рождающихся в мире. Это Божественное попечение распространяется не только на детей, родившихся в законном браке, но и на тех, которые явились на свет в результате преступных связей. Но «дети, рождаемые от беззаконных сожитий, суть свидетели разврата против родителей при допросе их» (Прем.4:6) («Пир» 2, 6).

Безусловное осуждение брака было бы «нелепостью» еще и по той причине, что «и после нас ожидаются будущие мученики и противники лукавого» (там же 2, 2). Мысль о том, что явление в мир каждого вновь рождающегося человека происходит в соответствии с Божией волей, подтверждается и таким соображением: если даже найдутся люди, допускающие, «будто плотяный покров души, насаждаемый людьми, образуется сам собою, без определения Божия», то, «конечно, никто не поверит тому, кто стал бы учить, что вместе с смертным телом также насаждается и бессмертное существо души; бессмертное и нестареющееся вдыхает в нас Один Вседержитель» («Пир» 2, 7).

Девство, без сомнения, предпочтительнее брачной жизни, но не для всех оно по силам. Вот почему «Церковь уподобляется цветущему и разнообразнейшему лугу, как украшенная и увенчанная не только цветами девства, но и цветами деторождения и воздержания» (там же).

Истолковывая учение апостола Павла о браке и о девстве (1Кор.7 гл.), святой Мефодий подчеркивает (в третьей речи «Пира»), что девство следует рассматривать как высший идеал христианской жизни, тогда как брачная жизнь представляется лишь своего рода уступкой, сделанной во имя слабости человеческой природы. «Нет ничего столь действительного для возвращения в рай, для восстановления в нетлении и для примирения с Богом и столь спасительного для людей, …как девство» («Пир» 4, 1). Но девство, избираемое как путь жизни, требует от человека, решающегося на безбрачие, самого серьезного и осмотрительного отношения к себе. Речь идет не только о том, что далеко не все люди способны выдерживать трудности и опасности, связанные с девственной жизнью; одно только плотское воздержание отнюдь не есть еще девство. Истинное девство – это девство сердца, воздержание всех чувств и способностей ума и души. Девствующим надлежит «неленостно, соревнуясь, слушать Божественные изречения… стремиться к доброму и отличаться между первенствующими в мудрости» («Пир» 1. 1). «Девство, хотя ходит по земле, но, нужно думать, касается небес» (там же). Идеальные требования, предъявляемые к лицам, избравшим подвиг девства, чрезвычайно разносторонни: «Кто отчасти соблюдает себя и внимателен к себе, а отчасти развлекается и согрешает, тот не всецело посвящает себя Богу» (там же 5, 2). Девственнику и девственнице надлежит «быть чистыми великою чистотою» (там же 5, 4) 38. Проводя девственную жизнь, следует всецело посвящать себя Господу. «Сонм девственниц есть бескровный жертвенник… Таким великим и славным стяжанием является девство» (там же 5, 6).

Величие девства в том, что оно – Божий дар (там же 3, 14). Велика и ответственность тех, кто вступает на этот путь. Святой Мефодий, вслед за апостолом Павлом, самым серьезным образом предостерегает тех христиан, которые избирают девство «по тщеславию», и рекомендует им «не растлевать себя тайно», а вступать в брак (там же). Человек, гордящийся своим девством, но не освободившийся от страстей и пороков, близок к гибели («Пир» 11, 1). Всем, кто принял на себя подвиг девства по изволению сердца, надлежит, зажегши в сердце неугасимый светильник веры и препоясавши чресла целомудрием, …бодрствовать и постоянно ожидать Господа» (там же 5, 3). Девы, сохранившие нерастленными и душу, и ум, и тело, первыми – вместе с мучениками – войдут в покой новых веков, как бы в брачный чертог Девы «принадлежат к мученикам, перенося телесные тяготы не какое-нибудь краткое время, но страдая всю жизнь и не убоявшись подвизаться воистину олимпийским подвигом девства; …они прежде всех получат почести, занимая лучшее место обетования» (там же 7, 3).

Подвиг девства рассматривается как вершина христианских добродетелей и совершенств: «Слово Божие поставило девство в заключение всех добродетелей» (там же 9, 4). Но это вовсе не значит, что девственники и девственницы выделены в какую-то особую категорию (хотя они и удостоятся первых венцов); каждый христианин, совершенствуясь в исполнении Божией воли, должен в той или иной мере приближаться к святыне нетленной чистоты. Об этом многократно и по разным поводам говорится почти во всех речах «Пира десяти дев». Если истинное девство (παρθενία) доступно лишь немногим, то целомудрие (σοφροσύνη) может и должно быть нормой поведения для множества христиан, в том числе и для живущих в браке; вдовствующим надлежит пребывать в воздержании (εγκράτεια).

Все названные здесь добродетели: девство, целомудрие и воздержание – как бы заключаются в одном всеобъемлющем идеале христианского совершенства. Этот идеал – святая и нетленная чистота (άγνεία). Забота о чистоте сердца – задача каждого христианина. «Кто мог когда-либо совершенно вместить Христа или Духа, не сделавшись сначала чистым?» («Пир» 10, 6). Поскольку страсти, загрязняющие душу, умножаются «от нашей изнеженности и беспечности», постольку очищение души от страстей необходимо должно предшествовать ее украшению добродетелями: «Так и в Евангелии вдова нашла кодрант, когда вымела дом и выбросила сор» (там же 9, 4).

Никогда не прекращающаяся борьба с греховным сладострастием, с изнеженностью мыслей, стремлений и чувств, исключительная нравственная серьезность, постоянное памятование об окончательной цели и смысле человеческой жизни, повседневная забота о достойном приготовлении к ожидающему нас великому равноангельному будущему – таковы обязательные элементы истинного девства души. Такова нравственная программа, начертанная святым Мефодием в «Пире десяти дев». Девство души и тела противоборствует влечениям к греху, сохраняет от мирской грязи и является наиболее совершенным средством для восстановления нарушенного грехом богообщения («Пир» 4, 2–6; 6, 1–2).

При чтении вдохновенных речей участниц «Пира» может возникнуть впечатление, что его автор ставит добродетель девства и проповедь воздержания на первое место в христианстве, как бы отодвигая в сторону величайшую Евангельскую заповедь о любви 39. Однако выводы такого рода нельзя признать основательными. Деятельная любовь, милосердие, сострадание, забота о нуждах ближнего – эти темы многократно и очень подробно трактуются в творениях святого Мефодия. Часто он выступает также с гневным обличением пороков, противоположных этим добродетелям («О жизни» 7, 1–7; «О различении яств» 4, 4–6; «О проказе» 2, 6; 16, 4–10; 17, 1–8; 18, 1–4; «Пир» 1, 1; 5, 4; 9, 4; 11). Необходимо также иметь в виду, что речи участниц «Пира» – это прежде всего увещание и призыв к девству, к целомудренной аскезе, к великим подвигам во имя достижения высочайших целей. А достижение этих целей заключает в себе также и награду за понесенные труды. При этом оказывается, что та превосходная награда, которая ожидает подвизающихся «олимпийским подвигом» девства, приравнивается к мученическому венцу («Пир» 7, 3). Чтобы должным образом понять это отождествление подвигов мученичества и девства, необходимо иметь в виду, что в древней Церкви исповедничество и мученичество за Христа, как правило, считалось самым совершенным доказательством величайшей любви христианина к Богу. Святой Мефодий, неоднократно возвращавшийся в своих творениях к теме исповедничества и страданий за Христа, несомненно, придерживался этой же точки зрения на мученический подвиг, именуя и его «состязанием… поистине олимпийским» («О воскресении» 1, 56); он и сам молился о том, чтобы ему также был ниспослан венец исповедничества, которое должно явиться свидетельством его любви к Богу (там же). Таким образом, следует сделать вывод, что подвиг девства, равновеликий с подвигом мученичества, рассматривается в творениях святого Мефодия как величайшее свидетельство истинности христианских убеждений. Подвиг человека, предпринимаемый во имя Христовых заповедей, осуществляется в полном соответствии с Божественными предначертаниями: «Бог… хочет, чтобы человек спасался не даром» («О жизни» 2, 5). По Божию установлению, вообще, не может быть спасения «без труда» («О воскресении» 2, 5).

Подвиг, воздержание, самообуздание, аскетизм – эти мотивы постоянно повторяются в нравственном учении святого Мефодия. Аскетизм имеет много граней. Аскет – это не только девственник; проявлениями аскетизма должна обогащаться жизнь каждого христианина, поскольку следование по пути, указанному Христом, обязательно включает в себя не только борьбу с внутренними похотениями, но и преодоление внешних искушений. Ведя повседневно такую борьбу по Христовым заветам, человек-христианин наилучшим образом свидетельствует о предании своей воли в волю Божию. Какие бы превратности жизни ни подстерегали христианина, он должен терпеливо укреплять себя твердой волей в Божие водительство, идти по «Божиим следам» («О жизни» 5, 5) и надеяться на Божественный Промысл. Эта тема подробно рассматривается и выясняется в трактате «О жизни и разумной деятельности» (см. также «О различении яств» 2–5).

Заключительные строки этого трактата позволяют сделать предположение, что основные направления христианской жизни представлялись для святого Мефодия (очевидно, на основании беседы Спасителя с богатым юношей – Мф.19:16–21 и паралл.) и как путь творения «евангельских заповедей», и как путь исполнения «евангельских советов». Хотя такая терминология установилась, как известно, у писателей-аскетов в более поздние времена, но сущность указанного здесь понимания вопроса совершенно отчетливо сформулирована уже словами, которые находятся в конце только что названного трактата святого Мефодия: «Если кто-нибудь хочет творить небесные заповеди и выполнять до конца закон спасения, (тот) найдет многие причины бывающих здесь огорчений» («О жизни» 8, 3). Далее речь идет прежде всего о подвиге безбрачия (в чем, очевидно, заключается исполнение «закона спасения» «до конца», т. е. осуществление «евангельского совета»), а затем о делах любви к ближнему, нуждающемуся в помощи (имеется в виду исполнение «евангельских заповедей»), «Такой (человек) будет причислен к лику стоящих направо от Судии, будет почтен Царем,… наименуется Божиим сыном» (там же 8, 4). Здесь, как видно, подвиг девства и труды деятельной любви к ближнему рассматриваются как одинаково ценные в очах Божиих и заслуживающие одинаковой награды.

Нравственный идеал, изображенный святым Мефодием, включает в себя еще одну весьма существенную черту: речь идет о просвещении человеческого познания Божественной премудростью. Без этого просвещения не может быть христианского совершенства.

«Вéдение (γνώσιν), доставляющее отпущение грехов и воскресение» («Пир», 7, 6), ценится исключительно высоко. Ревность в исследовании Священного Писания, стремление к стяжанию истинной мудрости и к познанию Божиих тайн – эти задачи обязательно должен ставить перед собою каждый христианин. Без духовного упражнения в Писаниях «душа не может разумно принести себя в жертву Вседержителю» (там же 1, 1). Необходимо «насыщать себя… святыми познаниями» («О проказе» 18, 5). Сам Господь повелевает не лениться и не уклоняться от исследования Писаний. Указывая на необходимость богопознания, святой Мефодий продолжает древнейшую традицию, идущую от апологетов и антигностиков к александрийцам – Клименту и Оригену, в творениях которых подробно изображается идеал христианского мудреца-аскета 40. Работа человеческой мысли над усвоением содержания Божественных откровений требует больших сосредоточенных усилий («О пиявице» 1, 2). Усердно ищущему подается Божественная помощь: «Владыка вселенной показывает такой плод человеколюбия, что всеивает в некоторых (людей) образы Своего ведения» («О свободе воли» 21, 2). Человек, стремящийся к богопознанию, становится «орудием мудрости»: Бог Слово просвещает его ум «глубиною и силою Писаний» («Пир» 5, 4).

Драгоценное сокровище христианского совершенства, воплощаемое в девственной чистоте, богоуподоблении и богомыслии, благословляется благодатию Святаго Духа. Дух «восхваляет девство» («Пир», 7, 9); в сердце человека, живущего в чистоте, «как в храме обитает и покоится Дух Святый» («Пир», 11, 3).

Это харизматическое освящение девства включает в себя и то особое служение в Церкви, к которому призываются девственные души: именно они, как получившие «обновление и возрождение Духа и как совершеннейшие по степени преуспеяния», становятся «помощницами» Христа, чтобы «с пользой содействовать проповеди для спасения других» («Пир», 3, 8) (сравн. предыдущую главу). В этом пункте с особой выразительностью встречаются и соединяются экклезиологические и аскетические высказывания св. Мефодия, сделавшиеся впоследствии, в этом своем сочетании, жизненной программой, которую монашество в течение многих веков призвано было осуществлять в недрах Церкви.

* * *

37

Так, например, оригенист Иеракс, живший на грани III и IV столетий в Египте и бывший одним из основателей аскетических общин, утверждал, что брачная жизнь совершенно несовместима с христианством. Он отрицал также возможность телесного воскресения. Ригористический аскетизм и подчеркнутое пренебрежение к плоти были особенно характерны для иудео-христианской общины.

38

Здесь имеется в виду новозаветное толкование закона о назорействе (Числ.6:1–8).

39

Именно в такую ошибку впал один из исследователей богословия святого Мефодия – А. Биамонти. Он считает, что в этом предпочтении девства всем другим добродетелям заключается основная отличительная особенность нравственного учения святого епископа (A. Biamonti. L’etica di Metodio d’Olimpo. Roma, 1922).

40

Особенно подробно писал на эту тему Ориген, но начертанный им аскетический идеал носит на себе печать отвлеченного ригоризма и в известной мере обособлен от Церкви и её задач.


Источник: Михаил (Чуб), архиеп. Святой священномученик Мефодий и его богословие. Ч. 2. // Богословские труды. 1973. Сб. 11. С. 5-54.

Комментарии для сайта Cackle