XVII. Свидание с подругою детства

Как семинаристов в литературе и в обществе пятидесятых и шестидесятых годов представляли образцом тупости, глупости и не развязности; так точно и всех вообще девиц духовного звания в ту пору представляли образцами неуклюжести, неучтивости, неряшливости, безграмотности и вообще всех тех недостатков, которые каждому не нравятся в девушках и нетерпимы в образованном обществе. Кроме неприличных названий: «поповна», «неклюжая поповна», «дряблая дева» и т.п. никакого другого имени им не давали в ту пору. Мало того, даже в недавнее время именно в 1871 году некто г. Старостин в своем уродливом «подражании Гоголю» – в поэме «Похождения семинариста Хлопова», помещенной в журнале «Дело», представил публике таких уродливых, глупых и бесстыдных «Сонек, Анюток, Наташек, Олюшек» и др. священнических дочерей вологодской епархии, каких и между крестьянскими девицами в настоящее время едва ли найдешь. И нужно удивляться тому, как почтеннейшая редакция «Дело» могла дать место на странницах своего журнала описанию многих весьма неблагопристойных, и даже вполне бесстыдных сцен, происходивших во время похождений Хлопова, напр. в роде нахального подсматривания Хлопова, как переодевается его невеста, которую он едва только увидел в каком-то погребе и вовсе не был расположен взять за себя. Унизить себя и свой журнал до такой степени, чтобы в наше просвещенное время снизойти до печатания в одном из более видных журналов описания безнравственных сцен, и притом описания самого бесстыдного, значит, ясно показать свою крайнюю небрежность к делу, неуважение к читающей публике и в особенности к целомудрию молодых читательниц-девиц, и желание хоть чем-нибудь набить страницы своего журнала⁴⁸. Это есть то именно литературное невежество, против которого однажды уже было говорено в «Отечественных Записках». Мы не можем достаточно надивиться тому, где все эти гг. Старостины и подобные им писатели не по призванию, a из-за гроша денег на хлеб насущный, набирают этих „Сонек, Анюток, Наташек, Олюшек» и всех вообще тех девиц, которых они величают «неуклюжими поповнами» и «дряблыми девами»?.. Положим, в семье не без урода; но дело в том, что урода так и следует представлять уродом, исключением из ряда людей обыкновенных, a не типом целой семьи и притом семьи достойной уважения по многим причинам. Мы никак не можем себе представить того, чтобы духовенство вологодской епархии так именно было пошло, праздно и низко, каким г. Старостин представляет большую часть священников, посещенных Хлоповым, и их жен, или чтобы священнические дочери той епархии были так глупы, бесстыдны и безнравственны, какими он представляет чуть не всех виденных Хлоповым невест. Мы скорее склонны к той мысли, что сам автор «Похождений семинариста Хлопова», человек далеко неблаговоспитанный, едва ли не принадлежащий к отребьям семинаризма, и потому вместо того, чтобы в самом деле в подражание Гоголю вывести на сцену такие личности, которые могли бы быть действительными типами сельских священников вологодской епархии, a равно и их жен и дочерей, он рисует такие грязные личности, которые своею неблаговоспитанностью и неблагоповедением близки его сердцу, или его душевной настроенности и умственному складу... Да, мы склоняемся к этой мысли, будучи несомненно уверены в той истине что писатель, наделенной добрыми качествами ума и сердца, благовоспитанный и неиспорченный, непременно выведет на сцену в повести или романе и поэме главных героев личностями умными и добрыми, так сказать, воплотит в них самого себя, свои мысли и чувства и свой характер, и напротив писатель, не наделенный добрыми качествами ума и сердца, в лице своих героев представить негодяев и глупцов, – и чем благовоспитаннее и высоконравственнее автор, тем лучше описываемые им главные герои, a чем невежливее и безнравственнее автор, тем грязнее и пошлее выводятся им на сцену герои. Пусть г . Старостин не погневается на нас за это слово правды, потому что по плоду всегда познается и ценится всякое древо плодовитое. Пусть и публика, читавшая «Похождения Хлопова», не сочтет описанных Старостиным невест за истинные типы священнических дочерей: невесты эти не более, как уроды, но и уроды не действительные, a вымышленные; это не то, что типические личности y Гоголя: Чичиков, Собакевич, Манилов, Плюшкин, Коробочка и прочие, в этих личностях y Гоголя воплощены идеалы люден с известными нравственными качествами, y Старостина совсем нет воплощения идеалов, a следовательно нет и типов, но есть лишь один вымысел фантазии автора, совсем незнакомого с действительною жизнью духовенства во всех ее проявлениях для того, чтобы изображать истинные типы девиц духовного звания и их родителей; в поэме Гоголя истинное творчество и поэзия, a в поэме Старостина нет ни истинного творчества авторского, ни поэзии, но лишь видно желание сделать такой набор слов, который бы с виду находил на поэму Гоголя, как лист вяза походит на лист орешника или как обезьяна походит на человека. – Если же таково изображение личностей священнических дочерей в поэме Старостина, где о них говорилось вовсе не мимоходом, не случайно, не как о личностях стоящих на последнем плане, но как о героинях; то что же сказать о тех «поповнах», которые выводились до Старостина на сцену только ради потехи и глумления над духовенством? Здесь кроме злонамеренного игнорирования правил литературного приличия, ничего не было. Всем этим господам известно было заранее, что публика любит посмеяться и потешиться, и что духовное звание так безответно пред всеми, что над ними можно каждому встречному глумиться сколько угодно; ну, и давай в романах и повестях ради потехи и глумления, выводить на сцену беззащитных и безответных священнических дочерей, величая их «поповнами», «дряблыми девами» и подобными непристойными названиями. Честно ли, или нечестно поступали эти авторы, позоря девиц духовного звания, правду ли они говорили или же чистейшую ложь, до этого «дела им не было», лишь бы было смешно, забавно для публики, да лишний грош за это перепал автору в карман. Не удивительно поэтому, если такие авторы не из действительной жизни брали личности и сцены, a сами злонамеренно измышляли их, чтобы представить их карикатурными. И все это зло происходило от того, что эти писатели или совсем никогда не видывали священнических дочерей, или же видели вскользь двух, трех и не постарались узнать, что это за личности, есть ли в них что либо доброе и от чего зависят некоторые недостатки их. Мы положительно утверждаем, что как семинаристов все несправедливо презирали и поносили и в литературе, и в обществе потому, что или вовсе не знали и не видали их, или же не понимали их; так и девиц духовного звания потому выводили на сцену в романах и повестях ради потехи, что общество вовсе не знало и не понимало их...

Девицы духовного звания вовсе не были в пятидесятых и шестидесятых годах такими, какими их представляло себе общество и какими их выводили на сцену в романах и повестях писатели из-за гроша денег на хлеб насущный. Они были бедны, застенчивы, чересчур скромны и незнакомы со всеми тонкостями светского приличия; но чтобы они были так пошлы, неряшливы, неучтивы, бесстыдны и безграмотны, как рисовали их в литературе до Старостина или как изобразил их Старостин в своей уродливой «поэме», этого никак нельзя сказать. По крайней мере относительно девиц духовного звания мутноводской епархии мы смело можем сказать, что они вовсе были не таковы, чтобы можно было их брать в образец неряшливости, неучтивости, неуклюжести, бесстыдства и безграмотности. Они не были знакомы с светскими правилами приличия, не умели танцевать и говорить по-французски, не перекидывались комплементами с встречным баричем и бегали от его масляных кошачьих взглядов на них при встрече, были вообще бедно одеты, застенчивы и слишком скромны; но разве все это такие недостатки, которые дают каждому право нецеремонно глумиться над этими девицами? Разве это делает девушку неблаговоспитанною на столько, чтобы она не имела никакого права на уважение к ее личности? Разве отсюда можно заключить, что в таких девушках ничего нет доброго? И кто же виновен в их бедности и незнакомстве со всеми тонкостями светского приличия? Неужели они сами, когда бедственное, чисто нищенское положение их родителей и презрение дворянства к духовенству затворили для них двери помещических домов почти повсюду? Но за всем этим, мы имеем полное право сказать, что девицы духовного звания в пятидесятых и шестидесятых годах ничуть не были не благовоспитаннее и не образованнее дочерей тех мелкопоместных дворян, которые сами едва прошли два три класса гимназии или кадетского корпуса, да потом поступивши на службу, добились первого чина, вышли в отставку, женились и проживали в своих имениях на счет трудов бедных крестьян, и которых в ту пору крестьяне величали куроедами: многие девицы духовного звания были даже благовоспитаннее и образованнее дочерей этих дворян, проживавших в своих имениях. Тогда как эти последние окруженные няньками и мамками, лишь с малолетства учились трепать по щекам своих «девушек» да лепетать по-французски и едва выучивались грамоте, девицы духовного звания с малолетства приучались к труду и развивались под руководством своих братьев семинаристов, непременно мыслили гораздо логичнее, чем те дворяночки, потому что семинаристы не оставляли своих сестер в невежестве, но во время каникул учили их грамоте и развивали их ум своими разговорами с ними, и чем умнее был семинарист, тем благовоспитаннее была его сестра, так что сестры тех семинаристов, которые шли потом в высшие учебные заведения или оканчивали курс студентами семинарии, своим здравомыслием могли поспорить с любою дворяночкою, получившею домашнее воспитание. Стало быть, прежде, чем осуждать девиц духовного звания и смеяться над ними, следовало бы обратить внимание на их бедность и недостаточность средств к воспитанию в учебных заведениях, да узнать какие они имеют добрые качества. Стремление к научному образованию в них всегда было, но оно не удовлетворялось по бедности родителей: они сами себя должны были воспитывать при непродолжительном руководстве братьев-семинаристов и надзоре матерей за всеми их действиями⁴⁹. И опыт достаточно показал, что девицы духовного звания, если иногда выходили замуж за офицеров, «служащих» и даже за мелкопоместных дворян, нигде не роняли себя лицом в грязь, но, вступая в светское общество, скоро привыкали к общепринятым в светском обществе порядкам и обычаям и делались такими же дамами благороднейшими и соответствующими своему новому положению, какими были и другие дамы, получившие хорошее нравственно-религиозное образование. Понятно, что, если бы они не были благовоспитанны, они и в новом своем положении были бы пошлы, глупы и безнравственны, но ничуть не сделались бы дамами благородными в полном смысле слова. что же касается до наружной благовидности девиц духовного звания, то мы должны сказать, что, во-первых, о вкусах не спорят, a во-вторых, в целом обществе всегда возможны все виды красоты и безобразия; от последнего не избавлено даже и самое высшее сословие. Вообще, мы должны сказать, что никто в ту пору не имел права всех девиц духовного звания изображать непременно безобразными и смешными по их наружности. Мы знаем не одну, a целые десятки таких красавиц в числе девиц духовного звания, что, если бы одеть их с шиком по последней моде да ввести в общество, они своею неподдельною красотою затмили бы тех прославленных красавиц, за которыми всюду следуют сотни поклонников. Да и вообще между девицами духовного звания, несмотря на то, что они занимались черными домашними и полевыми работами, всегда было не мало таких, которых обыкновенно называют хорошенькими. Красота их была привлекательнее красоты светских девиц, потому что они не портили своих лиц румянами, белилами, пудрою и другими косметическими средствами, и не искалечивали их теми сильными возбуждениями страстей, какие так легко всегда можно видеть на лицах великосветских девушек во время танцев и объяснений с своими кавалерами, и следы коих точно печать навсегда остаются на их лицах. Девицы духовного звания всегда веди жизнь самую скромную и далекую от всех треволнений мира. Жизнь их была весьма близка к природе, не требовала того, чтобы день превращался в ночь, a ночь в день, но заставляла их все делать в свое время и чрез то сберегала свежесть их сил, a вследствие того и красота их была красотою естественною, неподдельною.

В двух последних частях настоящих очерков мы выведем на сцену героинь из священнических и причетнических дочерей, могущих служить истинными типами девиц духовного званию пятидесятых и шестидесятых годов; теперь же мы покамест познакомим читателей с одною очень интересною личностью, подругою детства Владиславлева, девицею шестнадцати лет, Верою Ивановною Воздвиженскою, которая тоже может быть типом сельской священнической дочери сироты, развивавшейся под руководством лучших из семинаристов.

Вера Ивановна была дочь священника села Воздвиженского. Родители ее были люди очень благомыслящие и добрые, но ей не суждено было наслаждаться в детстве ласками и попечениями своей матери. В самом раннем возрасте оставшись сиротою, она до одиннадцати лет росла под надзором и попечением о ней старшей сестры, a потом, когда сестра вышла замуж, осталась одна одинешенька: отец ее, всегда занятый своими приходскими и домашними делами, очень редко видел ее и еще реже занимался с нею. Но воспитание ее и при этом шло своим чередом. Братья ее, учившиеся в семинарии очень хорошо, во время своих приездов на родину весьма много заботились о ее воспитании. Будучи свободны от занятий полевыми и домашними работами, два старших брата ее много употребляли времени на то, чтобы развить ее умственные способности своими разговорами с нею о необходимых предметах знания и чтением книг, которые отец позволил им покупать в Мутноводске нарочно для нее, потому что имел возможность уделять из своих средств по нескольку рублей в год на покупку детских книг для своей дочери. При быстрых природных способностях и большой любознательности, Вера Ивановна без труда обогащала себя познаниями самыми разнообразными, хотя и краткими, по всем тем наукам, которые тогда преподавались в духовных училищах и семинарии, за исключением древних языков алгебры и геометрии: братья ее оставляли ей все свои классические записки и книги, сделавшиеся для них ненужными по приходе в высший класс, и она все их читала со вниманием. Когда же один из ее братьев умер в богословском классе, a другой по окончании курса поступил во священники, на умственное и нравственное развитие ее большое влияние имел герой наш Владиславлев, доводившийся ей троюродным братом. Во время отпусков из семинарии Владиславлев видался с нею раза по два в неделю, a в последний пред этим год гостил в Воздвиженском во время каникул недели с три. Владиславлев любил Веру Ивановну больше всех своих родных за ее кротость, сообразительность, уменье вести хорошо домашнее хозяйство и стремление к обогащению себя познаниями. В постоянных разговорах и чтении книг вместе с нею Владиславлев обыкновенно не видел, как проходили дни, когда он гостил в Воздвиженском или когда она сама приезжала в Спасское. По прибытии домой из семинарии Владиславлев всегда на третий же или четвертой день отправлялся в Воздвиженское, чтобы навестить свою подругу детства, a отчасти и отдохнуть на свободе от своих ученических трудов и далекого путешествия на родину пешком. Если же он почему либо замедлял своим прибытием в Воздвиженское, то Вера Ивановна сама приезжала в Спасское, чтобы осведомиться о его здоровье. В настоящие же каникулы Владиславлеву было уже не до того, чтобы думать о своей поездке в Воздвиженское, когда домашние и полевые работы совсем задавили его. Сознавая себя виновным в том, что долго прожил в Дикополье без согласия на то отца, Владиславлев теперь боялся и заикнуться о том, чтобы его хоть на два или на три дня отпустили в Воздвиженское. Он был уверен, что Вера Ивановна сама приедет навестить его и с нетерпением ожидал, когда настанет время его свидания с нею, чтобы поделиться с нею теми отрадными мыслями я чувствами, которые он вынес из своего короткого знакомства с Людмилою. Вера Ивановна действительно, как только узнала о возвращении Владиславлева на родину, сама в первое же воскресенье приехала в Спасское. К сожалению, это было уже в конце вакации, и Владиславлеву не долго пришлось видеться с нею и побеседовать с нею от души.

– Милый братец! – сказала она Владиславлеву, когда после обыкновенного свидания со всеми его семейными, вышла с ним прогуляться по улице; заехавши в Дикополье, вы, кажется, совсем забыли про нас и от того не поторопились оттуда раньше приехать домой.... Бог вам судья за это!.. Без вас тут как было скучно... И я сколько чрез то потеряла времени.

– Неужели даже и вы против моей поездки в Дикополье и долгого пребывания там? – возразил Владиславлев.

– A как же иначе? Мы здесь соскучились по вас... Я два раза уже приезжала сюда в надежде видеть вас, и обманывалась в своей надежде... Мамаша ваша весьма много скучала здесь без вас, много беспокоилась о том, здоровы ли вы и как проводите время, много и жалела о том, что в рабочую пору лишилась такого усердного ей помощника во всем, как вы... A посудите сами, хорошо ли доставлять матери хоть даже малейшую печаль? Ведь она вас очень сильно любит, и ей конечно приятно бы было видеть вас тотчас же после отпуска из семинарии... Вы не знаете того, что мамаша ваша каждый день плакала по вас, a я это знаю и поэтому сужу о том, как в самом деле ей тяжело было не видеть вас так долго...

– Я понимаю вполне, что мамаше нелегко было не видеть меня целый месяц в среде прочих детей, и уверен в том, что и вы поняли это хорошо; но, посудите сами, ведь я уже не мальчик и не могу не нуждаться в знакомстве с людьми достойными всякого уважения... Через год я окончу курс семинарии и быть может должен буду стать лицом к лицу с действительною жизнью вне школы: хорошо ли будет, если я вступлю в эту жизнь, не ознакомившись с нею? Войдите в мое положение и скажите, не должна ли бы мамаша с своей стороны иметь это в виду при ее любви ко мне и не беспокоиться обо мне?..

– Положим, что это так по вашему взгляду на это и, по-моему, и вообще по взгляду тех, кого это не касается очень близко; но для матери, мне кажется, это ничего не значит. Мне кажется, мать больше живет настоящим, хотя бы и плохим, чем мечтами о будущем своего сына, известном одному Богу. Посмотрите на нее! Она радуется первому лепету дитяти и приходит в восторг от каждого нового слова, которое оно начинает произносить; но ничуть не радуется тем мечтам о будущем счастье ее дитяти, какие иногда могут войти ей в голову... Она радуется, когда видит пред собою своего сына, и не весела, даже грустит, когда находится с ним в разлуке, хотя бы разлука эта была очень полезна для ее сына и, хотя бы она получила самые отрадные вести от него... Поэтому-то и вашей мамаше нелегко оторваться от мысли о настоящем и утешать себя будущим, ожидающим вас: для нее тяжела самая даже мысль о том, что вы не около нее в ту пору, как другие дети при ней... Не будь кого-нибудь другого из ее детей, она не скучала бы так, как скучала теперь, когда не было вас, любимого сына и опоры ее.

– Но я вовсе не принадлежу к числу ее избранных, любимых детей: любимый сын ее, которого она больше всех лелеяла всегда, это – Павел, который даже избалован ее ласками, так что из него мало выйдет доброго в конце концов...

– Я это знаю хорошо; но вы этим не можете убедить меня в том, что ваша мамаша могла легче перенести ваше долгое отсутствие: там есть баловство, a не естественная любовь, a здесь чистая материнская любовь... вы опора матери, a Павел Петрович предмет ее баловства – не больше...

– Да, я согласен с вами, что без меня мамаша была здесь как без рук, потому что братья слишком мало обращают внимания на хозяйство и не слишком дорожат мамашею, и в этом отношении я не мог сам не пожалеть о своем долгом пребывании в Дикополье. Но ведь я не знал ничего о болезни папаши и остановки в работах; иначе же я поспешил бы сюда... Впрочем теперь, слава Богу, все приведено в порядок...

– Очень рада этому... Но, скажите, как вы провели время в Дикополье?

– Ах, я там провел время так хорошо, как и не воображал никогда провести его!.. Там я познакомился с семейством графа Дикопольского и в особенности с младшею из дочерей графа, прелестною институткой... Это, я вам скажу, такая прекрасная личность, каких немного: она так умна, скромна и добра, что ее нельзя не полюбить от всей души... Мне кажется, что она на меня имела весьма благотворное влияние: после знакомства с нею я как будто стал еще честнее, еще мягче характером и еще добрее, чем каким был прежде... Теперь я стал убеждаться в том, что назначение женщины не ограничивается одними заботами о домашнем хозяйстве и воспитании детей, но состоит главным образом в том нравственном влиянии, которое она может иметь на своего мужа и которым она может помогать ему в его усовершенствовании, смягчая его характер, указывая ему его ошибки и подавая ему благие советы... Мне кажется, что один только умильный взгляд, одно задушевное слово доброй жены может в момент смягчить гнев мужа или успокоить тревожное состояние его чем-нибудь раздраженного духа...

– A как же иначе?.. Я, хоть и очень еще молода, но достаточно знакома с жизнью и убеждена в том, что тут-то именно жена и будет помощницею мужа, где она своим влиянием на мужа, своими ласками, советами и предостережениями смягчает его нрав, удерживает от ошибок или исправляет их и указывает ему те предметы деятельности, на которые он должен обратить свое внимание... По крайней мере я вижу это на опыте в таком семействе, которое может быть вполне названо счастливым. Я разумею здесь своих зятя и сестру... Зять наш, как и ваш известно, человек очень крутого характера, вспыльчивый и до крайности самоуверенный... Если бы не сестра Маша его не поддерживала, он много бы делал больших промахов по службе, не мало доставлял бы неприятностей людям, обращающимся к нему за справками по делам и советами... Но теперь, при ее на него добром влиянии, он старается всем непременно угодить и, если кого обидит чем, вознаградит за обиду, и все его любят за это... Как бы ни был он расстроен или кем-нибудь рассержен, одно ласковое слово Маши и он успокоился, одумался и с нею же вместе начал сейчас же обсуждать, что ему делать...

– Но в этом отношении и вы не отстанете от своей сестры. Сколько мне известно, вы своим умом, предусмотрительностью и добродушием тоже ее малое имеете влияние на своего папашу, который, не смотря на свою опытность во всем и вашу молодость, во многом советуется с вами...

– Да, папаша действительно во многом советуется со мною, и я не раз выводила его из-затруднительных обстоятельств и облегчала его горе, когда оно случалось...

– Такое влияние женщины на смягчение нравов очень важно, и что, если бы побольше было женщин с добрым сердцем, светлым умом и желанием благодетельно влиять на мужей!.. Тогда своими силами и способностями они восполняли бы те недостатки наших сил и способностей, которые необходимо проявляются в нас вследствие недостаточного или неправильного воспитания, и влияние женщины на общество было бы весьма велико и весьма благотворно... И вот бы где женщина тогда служила обществу, a не в присутственных местах и общественных учреждениях, чего ныне хотят добиться гг. эмансипаторы!..

– О! мне кажется, эти гг. эмансипаторы не друзья человечества и не поборники прав женщины, a просто люди себе на уме, люди злонамеренные: под личиною желания добра женщине и обществу они скрывают свои задние мысли, хотят развратить женское сердце, убить в нас естественную стыдливость и невинность, набожность, покорность провидению, мягкосердечие и другие добродетели, свойственные преимущественно доброй женщине, хотят возбудит в нас ложную самоуверенность, религиозную холодность, распущенность и недовольство своею судьбою, и сделать нас жертвами своего эгоизма; под личиною покровительства нам посягают на все дорогое для нас... Если они желают нам добра, от чего они прежде всего не обратят внимания на то, чтобы женщине давалось правильное, нравственное, религиозное и вполне целесообразное воспитание, именно такое, чтобы она была доброю семьянинкой верною и любящею женою, истинною христианкой и заботливою матерью?

– От того, что они сами не получили такого воспитания и не знают цены ему, совсем не понимают того, в чем состоит истинное назначение женщины, какими дарами природы наделена женщина преимущественно пред мужчиною и в чем может состоять ее истинное влияние на общество и служение обществу...

– Признаюсь вам, когда я читаю какое-нибудь сочинение этих поборников прав женщины, мне всегда становится как-то грустно и тяжело... Мне кажется, что эти же самые поборники наших прав сами первые тираны своих жен, или первые волокиты, a если это женщины, то непременно первые ветреницы... И видится мне, будто этим поборникам наших прав так вот и хочется столкнуть нас с истинного пути христианской жизни и втянуть в омут жизни несвойственной христианкам...

– A вы что именно читали в последнее время?

– Из сочинений духовных, я читала „Письма о конечных причинах»... Ах, какая это прекрасная книга... Просто прелесть!... Из сочинений светских в последнее время я читала Белинского и „Отечественные Записки», которые мне сестра Маша прислала из города за два прошедших года с разу... Признаюсь, мне критические статьи вообще очень нравятся... Я до того теперь полюбила чтение их, что прежде всего в „Отечественных Записках» и „Современнике» читаю библиографический отдел... Тут, знаете ли, не читавши самого сочинения того или другого писателя, уже знакомиться с содержанием, достоинствами и недостатками этого сочинения.

– A как вам нравятся статьи полемического содержания?..

– Их читать очень интересно... Только, знаете ли, мне очень не нравится та руготня, которую авторы этих статей часто позволяют себе... Помилуйте! Иной раз прямо величают друг друга дураками, глупцами⁵⁰ и т. п. Как только встретится мне где-нибудь такая ругатня, я бросаю чтение... Мне кажется, что уж тут нечего искать правды, когда автор изливает свою злость на своего противника, a не спокойно рассуждает о предмете и не отстаивает своих убеждений...

– Да, это весьма большой литературный недостаток... Ругатня эта явно свидетельствует о неуважении к самой литературе и читателям не только самих авторов, но и редакторов, помещающих такие статьи в своих журналах, она унижает достоинство литературы и обнаруживает литературное невежество таких авторов и редакторов... И нужно удивляться тому, как общество не клеймит позором этих литературных ругателей и как начальство не преследует их, как публичных безобразников, оскорбляющих всю читающую публику...

– От чего же зависит такое печальное явление в современной литературе, которая должна заботиться о смягчении нравов и воспитании общества, a не оскорблять нравственное чувство общества?..

– От того, что эти гг. ругатели не знают должных правил приличия, не имеют сдержанности и благоразумия и истинного понятия о полемике... они не знают того, что критик должен иметь дело с сочинениями, a не с личностями авторов, и что литература не для того существует, чтобы каждому писаке⁵¹ можно было публично ругаться со своими противникам и изливать на них свою злобу... Они не понимают того, что этою ругнею они сами о себе свидетельствуют, что они люди незнающие правил приличия, гордецы и эгоисты, или еще хуже того, люди подобные уличным мальчикам и пьяным торговкам совсем не считающим за неприличие и позорь для себя ругаться публично...

Наступило минутное молчание.

– Расскажите мне, милый братец, все в подробности о своем знакомстве с графским семейством, – сказала Вера Ивановна прерывая это молчание, мне очень желательно знать, каким образом вы познакомились с этим семейством, и что доброго вынесли вы из своего знакомства с ним...

Владиславлев и сам давно уже намеревался начать разговор об этом, чтобы поделиться с Верою Ивановною своими мыслями и чувствами, но ждал удобной для того минуты. Минута эта теперь настала, и Владиславлев с увлечением стал рассказывать подруге своего детства, как он познакомился с Дикопольскими особенно с Людмилою, какое впечатление произвело на него его первое знакомство с ними и как потом он коротко сблизился с Людмилою. О Людмиле в особенности он очень много и долго говорил ей и выставил ее такою прекрасною личностью, которая не могла не заинтересовать собою каждого благомыслящего человека. Рассказ его произвел большое впечатление на Веру Иванову: в Людмиле ей виделся теперь тот идеал благовоспитанной девушки, который ей давно ужо желательно было где-нибудь видеть.

– Ах, – сказала она, выслушавши Владиславлева, какая великолепная личность эта Людмила! как бы я желала быть такою же благовоспитанною, как она!.. как бы хотелось мне теперь поучаться в институте или послушать лекции в университете, если бы они были открыты для девиц!.. Но мне, верно, суждено довольствоваться самою скромною долею... суждено быть женою сельского священника, если не умру прежде, чем папаша вздумает сдать место...

– Отчего же непременно женою сельского священника?.. Очень может быть, что вы и за градским священником будете...

– Нет, папаша на меня хочет принять зятя и ему сдать место, a против его желания я никогда не решусь поступить...

– Но если бы и так случилось вы будете довольны своею участью, потому что обладаете многими добрыми качествами, которые и в скромной доле жены сельского священника украсят вашу жизнь истинно добрыми делами и сделают вас верною женою, доброю хозяйкою и нежною матерью... даже в селе вы скорее можете сделаться таковою, чем в городе, потому что в селе вы меньше можете развлекаться визитами, приемами и разными другими затеями праздных людей и больше будете употреблять времени на исполнение своих прямых обязанностей доброй жены и матери семейства...

– Разумеется сельская жизнь более близка к природе и меньше заключает в себе фальшивой искусственности... Жизнь эта мне так уже хорошо известна, что я могу заранее быть уверенною в том, что она пойдет y меня своим чередом, хорошо и спокойно, если Бог даст мне здоровья и пошлет хорошего мужа... Но все бы, знаете ли, не мешало и здесь быть жене священника побольше образованною, чем я, не учившаяся ни в каком учебном заведении.

– Но вы, я уверен, и без того получили хорошее воспитание даже и научное, потому что вы хорошо знакомы со всеми общеобразовательными науками... Я не думаю, чтобы в институте вы получили больше научных сведений, чем здесь, или чтобы ваши познания были менее прочны, чем какие вы получили бы в институте... В учебных заведениях, науки изучаются по большей части лишь для того, чтобы переходить из класса в класс да получить диплом или аттестат; a вы здесь под руководством своих братьев, a отчасти и моим, знакомились со всеми общеобразовательными науками из-за одного только желания знать их и притом знать хорошо...в школьном образовании, конечно, больше лоску и систематичности, a в вашем, хотя и домашнем, больше прочности и целесообразности, при том же вы не были оторваны от семьи во время своего воспитания и не отвыкли от хозяйства a это тоже весьма важно…

– Пожалуй, так... A что вы скажите о пробуждающемся ныне стремлении женщин к высшему образованию? Принесет ли оно истинно великую пользу обществу?..

– Мне кажется, это много будет зависеть от того, каким образом дана будет женщинам возможность получать высшее образование, будут ли для этого открыты особые заведения, или же им дозволено будет слушать лекции в существующих ныне университетах совместно с студентами, на одной скамье с ними, – но не меньше будет зависеть и от того, как сами женщины будут заниматься своим высшим образованием: будут ли они всеми силами стремиться к обогащению себя познаниями и с усердием слушать лекции, или же они, по одной лишь моде и из желания слыть за образованных, будут наполнять открытые для них высшие учебные заведения без искреннего желания обогатить себя познаниями, равным образом будут ли они вполне подчиняться правилам школьной дисциплины или же пользуясь некоторым послаблением преподавателей, будут безнаказанно нарушать эти правила... Но всего более польза или вред для общества от высшего образования женщин будет зависеть от того, на каких началах будет основано высшее образование женщин. Если оно в основе своей будет иметь истинное христианское воспитание женщины т. е. развитие в женщинах правильного христианского образа мыслей, хорошего нравственного настроения, ясного сознания назначения женщины и в особенности женщины-христианки и стремления соответствовать своему назначению, – и сообщения ей важнейших правил истинно-христианского воспитания детей, – польза будет несомненно велика. Если же напротив оно поставит своею задачею передать слушательницам, как можно более научных сведений, хотя бы и совсем ненужных для женщины, a истинно-христианские правила воспитания будут игнорировать, пользы будет мало.

– Так вы полагаете, что все будет зависеть от условий, в какие будет поставлено дело высшего образования женщины?.. Но не будет ли польза или бесполезность этого воспитания много зависеть и от того, какое поле деятельности дано будет женщинам с высшим образованием? Если среда семейная, то в ней, конечно, женщина с высшим образованием доставит большую пользу и семье, и обществу добрым влиянием на мужа и личным, непосредственным участием в воспитании своих детей; если же ей предоставят поприще общественной деятельности, не воспитательной, a служебной, мне, кажется, добра не много выйдет.

– Женщина предназначена к жизни преимущественно семейной и к воспитательному влиянию на общество; поэтому я полагаю, что высшее образование женщины нужно для семьи, a не для службы общественной, и получившая высшее образование женщина должна быть возвращена семье, a не на арену общественной службы выводима. И тут-то в этой-то среде семейной ее высшее образование может принести или великую пользу или же великий вред, как самой семье, так и обществу чрез семью... Женщина, получившая истинно-христианское воспитание, будет всегда благотворно влиять на свою родную семью, a чрез нее и на общество; за то женщина с превратным, чуждым христианского духа, воспитанием будет бременем для семью и злым духом ее: она внесет в свою семью все свои ложные идеи, нехорошие привычки и недобрую нравственность, и в лице своих детей даст обществу нравственных уродов, наростов разъедающих общество... Если в семье муж дурен и неблагочестив, зло приносимое им еще поправимо, когда жена y него добрая: добрая жена сумеет поддержать во всем должный порядок и воспитать детей правильно; но если жена дурна, пропитана анти-христианскими мыслями и имеет злой нрав, мужу никогда не исправить того зла, какой она принесет собою семье... Мне кажется, что для того, чтобы высшее воспитание женщины было вполне целесообразно и благотворно для общества и семьи, совершенно необходимо открыть высшие женские учебные заведения на началах истинно-христианского просвещения и строгой дисциплины. Правда, на это потребуется много и средств, и времени; но ради общей пользы церкви и общества для такого великого дела можно и государству, и частным лицам принести великие жертвы...

Долго еще Владиславлев и Вера Ивановна гуляли по улице; и вели самые задушевные разговоры о разных предметах. Не видевшись от Святой недели, они не могли теперь наговориться вдоволь. Притом же никто не обращал на них внимания в эту пору и не препятствовал им гулять по улице сколько угодно и говорить, о чем угодно. Даже и о. Петр, по обыкновению на все смотревший с критической стороны, с удовольствием смотрел на то, что Владиславлев так привязан к подруге своего детства: он знал Веру Ивановну, как очень ученую и добрую девушку и хорошую хозяйку дома, и не раз подумывал о том, чтобы, как только Владиславлев окончит курс, высватать за него веру Ивановну. Не раз и мать Владиславлева подумывала об этом и заранее радовалась тому, какую прекрасную, почтительную и услужливую невестку посылает ей Бог в лице этой девушки. Не раз она сама и некоторые из тетушек Владиславлева в шутку называли женихом, a Веру Ивановну невестою его. Но Владиславлев сам никогда даже и во сне не мечтал о том, будто Вера Ивановна его будущая невеста. Он настолько уважал родственные связи и был убежден в том, что между родными не бывают браки счастливы, что никогда даже и подумать не смел считать эту девушку своею невестою, a в особенности теперь, когда он имел причину надеяться, что его по окончании курса пошлют в духовную академию на казенный счет. Расставшись теперь с Верою Ивановною, он даже и не думал о ней много, потому что мысли его невольно теперь переносились в Дикополье и сосредоточивались на Людмиле: он все еще не переставал жалеть о том, что ему не пришлось проститься с этою институткой. «Людмила, милая, прелестная институтка, твердил он довольно часто: как жаль, что мне не пришлось проститься с тобою» !..

Прошло немного более двадцати лет со времени первой встречи Владиславлева с Людмилою, и вопрос о высшем образовании женщины сделался вопросом дня, требующим больших забот правительства и общества. Вместе с тем в течение этих двадцати лет и многое другое изменилось в России. Реформа крестьянская сблизила между собою все сословия, на сколько то было возможно ныне дворяне стали жениться на богатых купеческих дочерях, a купцы на дворянках, крестьяне стали выходит в купцы и делаются землевладельцами, a прежние мелкие землевладельцы частью стали поступать на службу не из-за чинов, a из-за жалованья, a частью принялись за торговые и разные промыслы; всесословная воинская повинность, даст большой толчок научному образованию в России, теснее сблизит все сословия и еще значительнее изменит экономическое благосостояние государства. И наши маленькие знакомые, обласканные Людмилою, сироты, в эти двадцать лет успели выйти в люди: Людмила дала им хорошее воспитание, и вот в один прекрасный день девушка-сиротка вышла замуж за сына одного мутноводского миллионера, a мальчик явился в Сладководске товарищем прокурора и женился на влюбившейся в него красивой вдовушке, княгине Скородумовой, на бывшей нашей знакомой Валентине, не знавшей ничего о происхождении своего жениха. И познала тут гордая Валентина, что Бог смиряет и возвышает людей, и нищих делает богачами и богатых нищими. Вспомнила она теперь Людмилу, но было поздно.

Конец первой части

Автор.