Источник

Часть вторая

Глава I. Определение задачи. Субъективизм Канта. Что такое субъективный и объективный мир. Что в нашей душе причисляется к объективной и что к субъективной областям, и какое между ними отношение. Субъект как самообнаружение объекта

В предшествующем отделе мы старались показать, что христианское понятие о бытии Бога является для нашего непосредственного сознания лишь логическим выражением того, что оно созерцает как Безусловно-должное. Отсюда понятие о бытии Бога для нашего сознания является как понятие истинное. Теперь нам остается показать, что с точки зрения логики должна быть признана полная достоверность свидетельства нашего непосредственного сознания об этом Безусловно-должном. Тогда для нашей мысли понятие о бытии Бога будет вполне соответствовать сущей действительности, как она есть сама в себе, и, следовательно, будет вполне истинным не только для нашего сознания, но и само по себе. Пред нашим сознанием предстоит Безусловно-должное. Мы сознаем его как истину. Оно отражается в нашей логической мысли как понятие Бога. Мы сознаем полное соответствие этого понятия с тем, что сознается нами как безусловно-должная Истина. Поэтому и понятие о Боге должны сознавать как понятие истинное. Но спрашивается: действительно ли безусловно должно то, что мы сознаем безусловно-должным? достоверно ли наше сознание? существует ли объективно то, что оно сознает существующим? Предположим, что наша мысль признает, что сознаваемое нами безусловно-должное имеет лишь одно субъективное значение. Тогда мы вынуждены будем сказать, что мы должны сознавать Бога существующим, но действительно ли Бог существует, мы не знаем, так как наша мысль не признает за свидетельством сознания объективного значения. Мы принуждены сознавать нечто безусловно-должным. Но действительно ли такое безусловно-должное существует объективно, мы не знаем. Мы принуждены его сознавать объективно существующим, но это для нашей мысли еще не служит достаточным основанием признать это сознание достоверным. Мысль требует логического оправдания этого факта сознания. Когда оно для себя по своим основаниям выяснит, что субъективное свидетельство сознания в данном случае имеет действительно объективное значение, тогда вопрос решится окончательно. В первой половине решения вопроса о бытии Бога мы вывели, что понятие бытия Бога соответствует тому, что мы непосредственно сознаем как безусловно-должную Истину, как Бога. Пусть теперь наша мысль признает, что то, что мы сознаем как Безусловно-должное, как Бога, и на самом деле, помимо нашего сознания, само по себе существует как Безусловно-должное, как Бог. Тогда понятие о бытии Бога для нашей мысли получит вполне твердое объективное значение и необходимо должно быть признано безусловно соответствующим сущей действительности, как она есть сама по себе, а не только как она кажется нашему сознанию.

***

Доселе философская мысль не может освободиться от влияния Канта, который прекратил нам, по-видимому, всякий доступ к теоретическому познанию действительности, как она есть сама в себе. В самом деле, мы своим сознанием ведь не можем выйти из себя. Мы неизбежно связаны сами собой и знаем исключительно только себя. Что вне нас, мы не знаем и никогда не будем знать, потому что все, что знаем и можем знать, все находится внутри нас и, следовательно, уже подчинено нашим субъективным законам. Мы всё познаем непременно собой и в себе. Очевидно, что в таком случае для нас не может быть известно, как существует объект вне нашего познания, как он есть в себе. По самой сущности дела, для нас как субъектов все необходимо субъективно. В самом крайнем случае мы можем лишь сказать, что нечто мы вынуждены сознавать как бы объективно существующим, но наша мысль не считает себя вправе заключить отсюда, что это нечто и действительно существует. Она в этом видит лишь, что наш субъект, по требованию своей субъективной природы, нечто принужден сознавать как объективное, но этот принудительный факт сознания может и не иметь объективного значения, а быть лишь направляющей силой нашего субъективного развития. Такой крайний случай Кант и видит, между прочим, в идее Бога. Идея Божества, по Канту, вытекает из самой природы теоретического разума. Она – необходимое начало при всяком разумном постижении вещей. Наш разум имеет единственной целью свести все знания к гармоническому единству. Разумное постижение какой-либо вещи не в чем ином может состоять, как в определении ей такого места, которое свойственно ей по природе и которое она может занимать без всякого противоречия с другими вещами. Но, очевидно, при такой деятельности разума предполагается, что такое единство всех знаний, такая всереальность, в которой все частные реальности совмещаются в полной гармонии, возможны. Очевидно, вся деятельность разума направляется верой в такую возможность этой единой всереальности, то есть Абсолютного, или Божества. Поэтому Кант и называет эту идею регулятивом теоретического разума, высшим законом его движения к единству знаний, идеалом разума, единственным ручательством возможности свободного от противоречий знания292. Не выходи разум из этой идеи, не обусловливайся ею в своей деятельности, он не имел бы никакого смысла существования. Насколько разум хоть что-нибудь постигает, настолько он имеет в виду идею бытия высшего всеобщего Единства, в котором постигаемая частность занимает известное место, которое разум и должен определить. Идея реального всеединства, то есть Бога, есть, таким образом, основание, регулятор и цель, или идеал, всякой разумной деятельности. Однако, полагает Кант, придавать этому субъективно необходимому для разума идеалу объективное бытие мы не имеем никакого теоретического основания. Мы должны связывать эмпирические вещи так, как будто бы они были упорядочены высшим единым Разумом, но это с точки зрения мысли есть лишь требование нашей субъективной природы и еще не решает вопроса, могут ли и объективно все реальности в их совершенстве быть мыслимы в одном реальном субъекте – Боге, то есть существует ли в действительности этот субъект – Бог – так же, как Он необходимо предполагается субъективным нашим сознанием? Решить этот вопрос нам, пока мы субъекты, никогда нельзя, ибо нельзя выйти изнутри себя и заглянуть в то, что вне нас.

Если до сих пор не найден переход от субъективного мира к объективному, то это, кажется, зависит от того, что недостаточно твердо установлены понятия субъективного и объективного и недостаточно верно освещены касающиеся этого пункта психологические и гносеологические данные.

Что такое субъективный мир? Это – тот мир, который освещен светом сознания и самосознания. Когда я говорю, что нечто происходит в моем субъективном мире, то этим я говорю, что нечто происходит в области моего личного сознания. Представление пишущей сейчас руки и пишемых слов – мое субъективное представление, потому что оно предстоит сейчас моему сознанию и освещается им. Сознание себя личностью точно так же – мое субъективное сознание, ибо происходит в моем «я».

Что такое объективный мир? Это – мир вне моего сознания и самосознания. Кругом меня сейчас происходят изменения, которых я не сознаю. Они происходят объективно, и я о них могу заключить уже из последующих фактов. Правильно или нет мое заключение, – это дело другое, но я прихожу к убеждению, например, что от того момента положения солнца на небе, который я наблюдал своим сознанием три часа тому назад, до настоящего момента последовал целый ряд постепенных изменений, которых я, однако, не воспринимал своим сознанием; отсюда я заключаю, что эти изменения объективно происходили, но субъективно замечены не были, вне меня существовали, но до моего сознания не доходили. В моем организме теперь совершаются всевозможные химические и физиологические изменения, и опять они, не освещаясь светом сознания, совершаются только объективно. Наконец, и в моей душе происходят такие изменения, которых я не замечаю сознанием, но которые, несомненно, должны существовать, если судить по тем результатам, которые потом всплывают в моем сознании. У меня сейчас перед сознанием возникла новая мысль; она явилась для сознания совершенно неожиданным результатом новой комбинации прежних мыслей; эта комбинация довольно сложна; вывод должен был произойти как последнее звено довольно длинной цепи логических процессов; но эти процессы не были в моем сознании; пред ним предстала уже готовая заключительная мысль. Очевидно, мы говорим, что эти процессы совершались объективно, но не доходили до сферы сознания.

После того как несколько уяснены понятия субъективного и объективного, мы посмотрим теперь, что в нашей душе может быть причислено к объективной, что к субъективной областям и какое между ними отношение.

В настоящее время в психологической литературе весьма веские и даже почти непоколебимые основания имеет та мысль, что очень значительная часть нашей душевной деятельности совершается в бессознательной области. К этой мысли давно уже приходила и философия; на ней зиждется вся современная философия бессознательного; ее вполне подтверждает и чисто опытная психология.

Относительно того, что формальные логические комбинации нашего душевного содержания могут быть бессознательными и возникать в недоведомой нам глубине нашей души, – это мы видели уже из упомянутого выше примера; и таких фактов может быть указано весьма много, и каждый может их наблюдать в себе. Новые мысли весьма часто являются готовыми пред нашим сознанием, и иногда совершенно неожиданно, озаряя вдруг весьма большую часть нашего душевного содержания светом своего обобщения. Только уже всматриваясь в готовую мысль, мы замечаем, результатом какого долгого процесса она должна была явиться. И нужно признать, что таким бессознательным путем выработанные мысли иногда бывают самыми лучшими и меткими. Озарение, вдохновение, творчество и состоят именно в этой бессознательной возбужденности души, которая постоянно порождает из себя все новые и новые образы, сравнения, мысли и т. п., приводящие подчас в изумление и самого творца. Мысли, вымученные чисто сознательными усилиями, в большинстве случаев являются бледными и мертвыми. Если к этим потугам сознания не присоединится порождающая мощь бессознательной души, то не выйдет ничего. Существование логических процессов вне нашего сознания представляет, кажется, наиболее трудную вещь для нашего обычного понимания, потому что мы привыкли непременно соединять их с сознанием и считать их деятельностью именно этого сознания. Но неопровержимые факты нашей душевной жизни говорят против этого. Количество этих фактов умножится до бесконечности, если мы присоединим к ним факты из так называемой психофизической области явлений, наши элементарные логические процессы, которые совершенно ускользают от нашего сознания; таковы, например, наши приспособления различных органов чувств, и особенно зрения, к различным положениям и расстояниям, таковы процессы нашего хождения, чтения и т. п., таковы факты гипнотизации, угадывания мыслей и т. д.

Что у нас существуют бессознательные стремления, влечения, волевые движения – это гораздо менее встречает затруднения в нашей обычной мысли. Каждый может наблюдать в себе, как сознание только заносит в свой протокол то или другое влечение нашей воли, то или другое ее, нередко весьма целесообразное, движение. Все движения нашего организма суть проявления нашей бессознательной воли. Когда мы ходим, то наши движения в громадном большинстве случаев совсем не сознаются нами; усилия воли и ее трата только тогда привлекают к себе наше сознание, когда доходят до известного предела. Часто в нашей душе существует стремление, которого мы не знаем и о существовании которого заключаем только из того факта, что ничто сейчас нам предстоящее нас не удовлетворяет, и душой овладевает какая-то неопределенная тоска. Это стремление выясняется в сознании, когда находится предмет, его удовлетворяющий; это случайное иногда совпадение вдруг открывает сознанию, как сильно было бессознательное стремление души.

Точно так же и наши чувствования могут происходить в бессознательной области нашей души. Мы своим сознанием часто замечаем уже совершившийся факт из сферы чувствований. Мы открываем гнев, который уже давно обуревал нашу душу и которого мы не сознавали. Перед нами вдруг является сложившееся и выросшее чувство любви, существования которого мы и не подозревали. Наша душа волнуется или раздражительностью, или беспокойством, ею овладевает или беспричинная радость, или беспричинная печаль, и мы долго не замечаем этого настроения и совсем не сознаем его. Элементарные наши ощущения, происходя в душе, иногда совсем не сознаются нами. Наше настроение обусловливается бесчисленным множеством частных мелочных чувствований, которые решительно ускользают от самого внимательного анализа сознания.

Таким образом, явления нашего ума, воли и чувства могут происходить вне нашего сознания. Они могут, конечно, сопровождаться сознанием, но могут быть и без него. Это показывает, что та область, в которой они происходят, из которой они возникают, не есть область сознания. Следовательно, эту область душевных явлений ума, воли и чувства мы не можем, не имеем права назвать областью субъективной. Раз она вне сферы сознания и может как освещаться, так и не освещаться им, мы обязаны причислить ее к области объективной.293

Где же наш субъективный мир? Если мысли, чувства и движения воли возникают на почве бессознательности и только уже затем предъявляются нашему сознанию и входят в субъективную область, то в чем же состоит эта последняя? Что мы должны приписать субъекту как субъекту? Какие факты мы можем считать чисто субъективными?

Несомненно, справедлива та мысль, что само сознание есть факт в полном смысле субъективный. Сознание не может быть, конечно, вне сознания. Очевидно, что когда я что-нибудь сознаю, то этим самым я это «что-нибудь» помещаю в области сознания, и эта область для меня есть внутренняя, моя область, ясная для меня изнутри, освещенная своим собственным светом, самопрозрачная для себя. Если бы сознание не было самопрозрачно для себя, то в нем не было бы никакого места для сознания чего бы то ни было; это место должно быть внутри его, а как может быть внутреннее без самооткровения? «Внутри» только тогда и открывается, когда что-нибудь заглядывает в себя, становится прозрачным для себя. Все это приходится говорить потому, что, несмотря на очевидность, по-видимому, того, что сознание не может быть вне сознания и, следовательно, должно быть непременно причислено к фактам субъективным, это положение может встретить возражения со стороны тех, кто отделяет сознание от самосознания, первое считает возможным без последнего. Если принять эту мысль, то тогда сознание будет какою-то силой, вбирающей душевные явления в какую-то область, которую оно само не знает и которая, следовательно, не есть его «внутренняя» область, ибо без самосознания ничего не может быть «внутреннего» в строгом смысле этого слова; тогда сознание должно быть тоже причислено к объективным фактам, ибо не светло само для себя, не подлежит самому себе, следовательно, не субъективно. Но если принять это, тогда нужно совершенно отказаться от объяснения природы сознания; оно станет для нас положительно непонятным и его деятельность необъяснимой. Тогда оно становится бессознательной силой, и его деятельность ничем не отличалась бы от всякой другой природной деятельности; тогда незачем и называть его сознанием и деятельность его сознательною. Но в том-то и дело, так называть ее мы принуждены, потому что она совершается «внутри» чего-то, в области внутреннего света, и это ее выделяет от всякой другой природной, объективной деятельности. Но, признавая, что деятельность сознания совершается внутри его, мы должны необходимо признать, что оно смотрит само в себя, субъективно для себя, следовательно, нераздельно с самосознанием, предполагает его, ибо обусловливается им. Итак, соответственно с истиной нужно признать то положение, что сознание не может быть вне сознания, вне себя; оно может быть только внутри себя, то есть самосознательно. А это значит признать его фактом чисто субъективным, личным. Сознание имеет корни в самом себе, подлежит постоянно самому себе, субъективно. Оно не может наблюдать себя извне, ибо это значило бы выйти из себя, из своего «внутри» и, следовательно, перестать быть сознанием; поэтому оно никогда не может предстать себе в качестве внешнего объекта, оно не может быть никогда для себя объективным.

Мы видим, что одни изменения нашей души возникают в нашей бессознательной природе и входят в сознание лишь в качестве его предметов, другие происходят только в области самосознания и никогда не могут быть бессознательными. Это показывает, что в нашей душе есть как бы две различных почвы, из которых на каждой произрастает свой особенный ряд явлений. В основе одного ряда производящей силой должно положить силу самосознания и сознания, в основе другого ряда – бессознательные психические силы, бессознательную душевную природу.

Рассматривая эти два вида наших душевных сил, мы не можем не заметить, что они имеют один существенный общий им обоим признак: и сила сознания, и бессознательная сила души суть действительные силы; они в душе каждого несомненно существуют и производят действительный ряд явлений. Все наши логические отправления, все чувства и стремления – все это несомненно реальный факт, все это проявления действительной душевной силы. Точно так же и наше сознание не есть какой-либо призрак, какая-нибудь иллюзия, где-то в пустоте отражающаяся мечта, а есть тоже действительная сила, действительное бытие, проявляющееся в известном ряде изменений, не менее действительных, не менее сущих, чем изменения нашей бессознательной душевной природы.

Теперь если мы всмотримся в то, что отличает сознательное бытие от несознательного, то увидим, что это отличие не есть отличие по природе и что между тем и другим наша мысль устанавливает известную родственную связь. Наше сознание есть такое же действительное бытие, как и наша бессознательная природа; хотя оно в то же время отлично от последней, но это отличие, очевидно, состоит только в том, что сознание есть бытие, ставшее прозрачным для себя. Душевная природа осталась одна и та же, но в бессознательном состоянии она темна, а в сознательном она стала ясной для себя. Кроме этого самопрояснения, этой самопрозрачности наша мысль не замечает ничего особенного в нашем сознании.

Но что это такое за свойство: самопрозрачность? Откуда оно взялось? Представлять дело так, что в душевной бессознательной силе каким-то образом вдруг возникло новое свойство, новое направление, по которому сила устремилась на себя и сознала себя, неосновательно. Прежде всего, как можно представить себе, что сила бессознательная, стремящаяся вовне, почему-то вдруг выделила из себя такую силу, которая направилась прямо по противоположному направлению и устремилась внутрь породившей ее силы? Почему, вследствие каких причин произошло это выделение? Вообще, видеть в сознании какую-то особенную силу, неизвестно почему выделившуюся из бессознательной душевной силы, приросшую, так сказать, к ней, – значит ничуть себе не выяснить природы и происхождения сознания, а следовательно, и его отношения к остальным душевным силам. Сознание тут является как deus ex machina.294 Чтобы понять его, и нужно именно обратить внимание на то, как, по каким основаниям оно возникает, какие причины его произвели, в какой генетической связи оно находится к остальному бытию.

Самосознание наше состоит в том, что нам ясно наше собственное действительное бытие. Кто говорит «я», тот утверждает самоочевидность своего существования.295 Следовательно, в самосознании бытие доходит само до себя, остается одно с самим собой, относится к самому себе и чрез это становится прозрачным само для себя: это есть чистое самопрозрачное бытие. Если мы обратим внимание на окружающее нас бытие, на все бессознательное, то увидим, что в нем все относится друг к другу, и из этих взаимно соотносящихся существований и состоит вся совокупность бытия, насколько последнее выражается в частных существованиях, в частных проявлениях своей первоосновной сущности. Если теперь мы будем рассматривать эти проявления и добираться до определения их первоосновы, то наш путь будет состоять в том, что от наиболее частных отношений отдельных предметов между собой мы будем восходить к более общим отношениям различных родов бытия и законов, ими управляющих.

В конце этого пути должно быть поставлено такое бытие, которое уже не относится ни к чему иному, так как ничего иного и нет, а следовательно, может относиться лишь к самому себе; а бытие, дошедшее до самого себя, ставшее в отношение к самому себе, ничем иным не может быть, как самосознанием. Чистое отношение к самому себе есть ничто иное, как отношение тожества; отсюда возникает абсолютное тожество этого чистого бытия, или самосознания.

Таким образом, самосознание есть то же самое бытие, только очистившееся от всего частного, самое чистое объединенное бытие, высший синтез бытия, абсолютно тожественное с собой бытие.296 Если мы так посмотрим на самосознание, то нам уяснится его отношение к бессознательному бытию, его природа, его происхождение. Самосознание является имеющим такую же основу, такую же природу, как и все бытие, но это – самая вершина бытия или самая его глубина, как угодно, это есть чистое объединенное бытие, абсолютное самотождество бытия; самосознание – конечный, предельный пункт бытия, завершающее собой все его единство.

Из сказанного видно, что и сознательная, и бессознательная области душевных явлений имеют в основе своей одну и ту же природу, несмотря на свое видимое различие. Это различие состоит в том, что бессознательная область представляет низшую, частную ступень душевной природы, сознательная – самую высшую ее ступень, ее конечный, чистейший синтез. В нашей душе являются соединенными как бы два предельных пункта ее бытия. Один пункт – это чистое самоотносящееся бытие, высший его синтез. Другой пункт – область частных душевных факторов с их переплетающимися взаимными отношениями, стоящими еще весьма далеко от объединения, только еще начинающими его. Там, наверху – прозрачное само для себя, соотносящееся к себе, светлое самосознание. Здесь, внизу – темная плетеница бессознательных душевных фактов. То высшее единство бытия, представляющее из себя неизменный конечный пункт, которому развиваться, синтезироваться далее невозможно, так как он дошел сам до себя, – это область многоразличных душевных фактов, влияющих друг на друга, развивающихся взаимно, подлежащих постоянному движению, изменению, объединению. Таким образом, в нас – и совершенно неизменная природа самосознания, и вечно стремящаяся к объединению изменчивая область относительного бытия, наших мыслей, чувств и стремлений.

Глава II. Душевные изменения суть изменения объективные. Самосознание есть самообнаружение объективности. Сознание есть объективирующая деятельность

Намеченный нами взгляд на наши душевные явления и их природу есть, по нашему мнению, естественный вывод мысли из наблюдаемых каждым фактов его внутренней жизни. Мы пытались уяснить этот взгляд лишь постольку, поскольку он подрывает те основания, которые приводит в свою пользу философский и психологический субъективизм.

Субъективизм смешивает в одно все наши душевные явления, подводя их под общее название явлений субъективных. Эти явления составляют, по нему, свой мир, со своими особенными законами. Мы постоянно живем в этом субъективном мире и не имеем никакой возможности выйти из него и соприкоснуться с действительностью, какова она есть на самом деле. Мы принуждены вечно смотреть на все окружающее, на самих себя, на все бытие под своеобразным освещением нашей субъективной природы; мы вечно как бы в особых очках со своим особенным цветом, и у нас нет никакой возможности узнать, какой же цвет вселенной на самом деле; и все попытки к такому объективному познанию так же странны и так же безнадежны, как попытки убежать от себя или выпрыгнуть из себя. Предположим даже, говорит субъективизм, что объективное бытие соответствует нашему познанию о нем; но мы этого соответствия никогда не можем знать, потому что для нас нет никакой возможности выйти изнутри себя и сравнить наши субъективные законы с объективными законами бытия, определить степень их соответствия между собой и, следовательно, степень достоверности нашего познания. Поэтому мы принуждены сказать: мы не знаем ничего объективного, между нами и реальным бытием – непроходимая пропасть, соприкоснуться с сущей действительностью мы не в состоянии, потому что вечно внутри себя и вечно принуждены на все смотреть из себя и под своим субъективным освещением.

Мы видели, что наши душевные изменения нельзя все подводить под название субъективных; большая часть из них происходит вне нашего сознания, и поэтому они должны быть причислены к изменениям объективным. Законы этих изменений – законы объективного бытия, независимого от нашего сознания. Наше сознание рассматривает их как уже данные. Таким образом, на первом же шагу пропадает искусственная и ложная грань между нашей душой и объективной действительностью. Сама душа входит в область этой действительности. Изменения души с этой точки зрения являются изменениями одной части, одной точки объективной действительности под влиянием всех других и, главное, близ окружающих точек той же действительности. Насколько эти изменения соответствуют тем влияниям, которые их производят, это зависит от того, насколько наша душа приспособлена наиболее верно отражать в себе эти влияния. Наше сознание находит уже готовыми эти изменения и познает в них объективную действительность. Таким образом, несоответствие наших душевных изменений фактам действительного бытия может происходить единственно только от недостаточной приспособленности души к правильному отражению в себе этого бытия, а уж никак не от разности их природы. Все окружающее нас производит на нашу душу многоразличные влияния. Душа, воспринимая их, воздействует в свою очередь на них. Законы этого влияния, восприятия и воздействия общи всему объективному бытию. Мы можем неверно воспринять в себя то влияние, которому мы сейчас подвергаемся, и можем неправильно на него обратно воздействовать, подобно тому как кривое или еще недостаточно отполированное зеркало неправильно отражает окружающие предметы. Я имею неправильное представление о картине, потому что она недостаточно верно отпечатлелась в моей душе. В порыве гнева я принял одного человека за другого и обидел его, потому что моя душа, обуреваемая чувством, неправильно отразила внешний облик этого человека и слила его с тем, который был у нее на первом плане. Дитя видит месяц и протягивает к нему ручки, потому что отношения месяца к земле и к человеку не нашли еще места в душе дитяти; она еще не приспособилась к ним и потому неправильно воздействует на впечатление. Когда моя душа через орган зрения подвергнется более продолжительным и разносторонним влияниям световых волн от картины, тогда в моем сознании отразится более правильное представление о ней. Если бы моя душа не сливала, поддаваясь буре нахлынувшего чувства, два различных образа, а поставила бы их в соответствующие действительности отношения, тогда я своим сознанием увидел бы различие предстоящего человека от представляемого врага, и неправильного действия в виде оскорбления не последовало бы. Если бы душа ребенка отразила в себе все отношения между луной и всеми другими предметами окружающего мира, тогда его сознание увидело бы луну на более соответствующем действительности расстоянии и воля не двинула бы его рук по направлению к недосягаемому предмету. Когда наша душа настолько бы благоустроилась, что стала бы совершенно правильно отражать в себе все влияния действительного мира, все их взаимные отношения и все отношения их к ней самой, тогда перед сознанием возник бы верный образ действительного мира, верно наметилось бы воздействие на этот мир нашей волей и предстало бы верное чувство оценки взаимных отношений между природой нашей души и природой окружающего мира. Таким образом, мы неправильно, неверно знаем действительность не потому, что природа нашей души и ее законы совершенно иные, чем у самой действительности, а только потому, что наша душа, подчиняясь законам действительности, недостаточно еще приспособилась к ее многоразличным влияниям, недостаточно верно отражает их в себе.

Через то, что изменения нашей души подведены нами под изменения объективные, подлежащие законам объективного бытия, субъективизм еще нимало не подорван. Пусть эти бессознательные душевные факты объективны и подлежат общим с действительностью законам; но ведь мы об этих фактах ничего не знаем помимо нашего сознания, а сознание наше субъективно и все, что воспринимает в себя, воспринимает под своим субъективным освещением, по своим субъективным законам. Поэтому что же мы, в сущности, выгадываем, подводя бессознательные душевные явления под разряд явлений объективных? Ведь они нам так же неизвестны, как неизвестна и вся остальная действительность. Что у меня совершается в душе, когда я смотрю на белую бумагу, я не знаю; я знаю только то, что я перевел уже на язык сознания и что сознается мною как белый цвет. Очень может быть, что изменение души под влиянием светового луча, определенного числа колебаний эфира было объективного порядка, но это изменение я воспринял своим сознанием под призмою собственных законов последнего и, следовательно, я знаю это изменение уже не таким, каково оно есть на самом деле, а таким, каковым оно должно быть в окраске моих субъективных законов. И такова судьба всей душевной жизни. Всю ее я воспринимаю через призму сознания. Следовательно, весь мой внутренний мир, насколько он известен мне, подчинен законам сознания и, следовательно, субъективен. Чрез подведение душевных бессознательных явлений под факты объективные мы тогда вогнали субъективизм глубже в нашу душу, но не уничтожили его совсем. Мы отвоевали себе у объективной действительности лишнюю пядь ее владений, но эти владения не дают нам никакого ключа к познанию ее, будучи сами для нас совершенно неизвестными; она остается все так же недоступной и непонятной нам, как была и прежде, потому что, как и прежде, мы познаем ее своим субъективным сознанием. Следовательно, весь интерес и вся важность вопроса сосредоточиваются на сознании. Делает ли оно наше познание совершенно и бесповоротно субъективным или же в нем можно найти мост к познанию действительности, как она есть в самой себе? Переводит ли оно все душевные изменения на особенный субъективный язык или же оно видит их в их настоящей природе? Дает ли какое-нибудь решение этого коренного вопроса прежде высказанная нами психологическая точка зрения? Сперва скажем о самосознании. Мы говорили, что самосознание не есть какая-либо совершенно новая сила сравнительно с другими душевными силами; во всех них одна и та же природа и одни и те же законы. Самосознание только тем и отличается, что в нем бытие стало прозрачным для себя. Но если бытие стало прозрачным для себя, то чрез это его природа не сделалась уже иною, с какими-либо другими, совершенно новыми законами. Какое было бытие, таким оно и осталось. Какие законы действовали в нем, такие и действуют. Только эта природа и эти законы, вместо того чтобы иметь отношение лишь к чему-либо другому, вне их находящемуся, имеют отношение к самим себе и, следовательно, становятся ясными сами для себя. В частном, бессознательном бытии они обнаруживали свое существование во влиянии на другое частное бытие. В самосознании бытие влияет само на себя, обнаруживает себя самому же себе. Но как чрез отношение к чему-либо другому природа бытия не меняется, так и чрез отношение к самой себе она остается одной и той же. Когда белый цвет бумаги, волна эфира с известным количеством колебаний влияет на мою душу, ведь он остается белым же цветом, и отношение его к моей душе никак не изменило его природы с ее законами; точно так же, когда бытие остается лишь в отношении к самому себе, влияет само на себя, чрез это его природа остается неизменной со всеми ее законами. То, что обнаруживалось для другого, теперь обнаруживается для себя. Сущность природы остается одной и той же. Таким образом, возникновение сознания ничего не прибавляет лишнего к бытию, не увеличивает его сил, не умножает его законов. Какие силы и какие законы были, такие и остались. Только они на вершине бытия вместо частных взаимоотношений относятся к самим себе и поэтому становятся ощутительными сами для себя. Изменилось отношение, природа осталась одна и та же. Вместо взаимоотношения множества объектов стало самоотношение единого субъекта, но природа осталась та же. Явилась самопрозрачность, но то, что стало самопрозрачным, осталось тем же, чем оно было прежде.

Если бы самосознание было какой-то особой силой со своими особыми законами, то оно не было бы и самосознанием. Ведь в чем задача самосознания? Сделать ясным для себя свое собственное бытие, как оно есть на самом деле. Но представим, что сила самосознания – особая сила со своими законами. Пусть бессознательное бытие выделяет эту силу для познания себя. Но так как эта новая сила имеет свою природу со своими законами, то она будет сознавать бытие сообразно со своими же законами, следовательно, не так, как есть бытие помимо сознания, каково оно на самом деле. Значит, такое самосознание не будет знать себя, свою объективную природу, следовательно, вечно будет обманчиво, то есть совсем не будет самосознанием. Самосознание только тогда и имеет смысл своего существования, только тогда и может назваться самосознанием, когда оно не есть особая сила, отличная от силы своей объективной природы, а есть лишь особое отношение той же силы, ничуть не изменяющее самой природы ее, ничего не прибавляющее к ней и ничего не убавляющее от нее, когда оно есть сила, тожественная с силой реального бытия, но сила, соотносящаяся с собой и этим отличающаяся от всякой бессознательной силы, имеющей отношение лишь к иному.

С указанной точки зрения можно оценить степень достоверности самосознания. Оно абсолютно достоверно. Оно есть совершеннейшее тожество с объективной природой самого себя. В самосознании говорит само объективное бытие, но только говорит так, что слышно самому себе. То, что мы видим в самосознании, есть на самом деле, но есть так, что видно само для себя. Законы самосознания суть законы объективного бытия, ставшие ясными себе самим. Самосознание есть само объективное бытие в самой его сущности, совершенно очистившееся от всего частного и оставшееся лишь с самим собою. Следовательно, никаких иллюзий в нем быть не может, ничего единственно только субъективного в нем нет: что в нем субъективно, то в то же время в нем и объективно, потому что и сама субъективность есть тоже объективность, но в отношении к самой себе. Таким образом, наше самосознание так же объективно, как и остальные наши душевные силы, в которых происходят все наши бессознательные душевные изменения. Между тем и другими только та разница, что жизнь бессознательной души состоит из взаимоотношений между ею и окружающими ее частными предметами, а жизнь самосознания состоит из отношения к самому себе. Бессознательное бытие, подвергаясь постороннему влиянию, может неправильно отразить его в себе, изменяя его сообразно своей индивидуальной природе. Самосознательное бытие, входя само в себя, не может быть неправильным. Если отношения между частными, влияющими друг на друга и отражающимися друг в друге предметами могут быть только отношениями большего или меньшего подобия, то отношение к самому себе может быть только тожеством. Если подобие может иметь различные степени и, следовательно, может изменяться, то тожество может быть только одно и, следовательно, по природе своей неизменно. Итак, самосознание есть совершенное тожество объекта и субъекта и поэтому абсолютно достоверно в сознании своей объективной природы, будучи лишь самообнаружением этой последней.

Таким образом, мы отняли у субъективизма еще одну точку опоры. Но он этим не уничтожен до конца. Пусть самосознание и бессознательная природа души объективны; но ведь наш внутренний мир есть мир сознания, а это нельзя смешивать с самосознанием. Пусть самосознание абсолютно верно говорит о себе, но как оно говорит о том частном бытии, которое предстоит ему, то есть насколько оно достоверно, когда становится сознанием? Как самосознание воспринимает те частные объективные изменения нашей души, которые получаются в ней под влиянием окружающей действительности? В чем здесь роль сознания? Не изменяет ли оно предстоящее ему частное объективное бытие по своим законам? Не здесь ли именно и становится все субъективным? Не тут ли главная опора субъективизма?

Лучшим ответом на поставленные вопросы может служить изложение того, как с точки зрения принятого нами психологического взгляда, происходит в нас сознание и к каким последствиям приводит его деятельность.

Представим себе, что что-нибудь чрез посредство нашей нервной системы повлияло на нашу душу. Конечно, душа должна отозваться на это влияние сообразно со своей природой и со своим наличным содержанием. Таким образом, в нас произойдет определенный душевный факт с теми или другими характерными чертами, в которых выразится такое или иное отношение нашей души к тому, что произвело на нее влияние. Этот происшедший в нас душевный факт составляет один из моментов общего течения нашей душевной жизни независимо от нашего сознания. Бесчисленные и ускользающие от всякого наблюдения влияния ткут бесконечно сложную и запутанную сеть подобных душевных фактов, наполняющих всю бездну нашей бессознательной жизни.

Представим себе, что мы обратили внимание на то, что сейчас произошло в нашей душе. Обратить внимание значит направить на известный пункт свое самосознание, то есть то, что мы называем своим «я». Обращая внимание на происшедшее в душе изменение, мы воспринимаем его в круг нашего самосознания. Но самосознание, как и всякая реальная сила, может воспринимать что-нибудь лишь сообразно со своей природой. Мы видели, что отличительная черта природы самосознания состоит в том, что оно есть бытие, пришедшее в отношение к самому себе, а потому и самопрозрачное само для себя. Поэтому сила самосознания может воспринять в себя что-нибудь, не иначе как только ставя воспринимаемое в отношение с ним самим. Но раз мы отнесли воспринимаемое нами к нему самому, это значит, другими словами, что мы сознали его. Так самосознание становится сознанием того или другого частного душевного факта, того или другого момента нашей душевной жизни.

Что-нибудь нам сознать – значит сделать это что-нибудь прозрачным для нас. Сделать прозрачным что-либо мы не можем иначе, как только соотнеся это что-либо с самим собою, возвратив, так сказать, его содержание к нему же самому. Но когда мы что-нибудь соотносим с самим собою, то этим уже самым мы придаем ему некоторую самобытность, некоторое отдельное, самостоятельное существование. Поэтому-то каждое душевное изменение мы необходимо сознаем не как только прозрачный для нас момент нашей душевной жизни, но как некоторое отдельное бытие, отдельный предмет. Так сознание становится силой, объективирующей частные моменты нашей внутренней душевной жизни.

Отсюда становится совершенно понятным тот наблюдаемый каждым факт, что мы как будто совсем не видим своей душевной жизни с ее явлениями, а пред нашим сознанием предносятся отдельные предметы. Какой бы душевный факт ни сознавался нами, он сейчас же становится существующим не как только изменение нашей души, а как что-то самостоятельное. Не говоря об ощущениях, восприятиях и конкретных представлениях, даже понятия сознаются нами как нечто отдельное от нас, относятся нами в область самостоятельного бытия; даже чувства и стремления и те в момент сознания получают предметный характер, рисуются в образе какой-то сущей реальности, носят воззрительный отпечаток. Таким образом, направляя внимание на преходящие и несамостоятельные изменения души, мы относим эти изменения к ним самим и чрез это сознаем их реальное существование.

Итак, каждое изменение нашей души, насколько оно сознается нами, является как бы самостоятельным бытием. Так как наша душевная жизнь есть бесконечная, непрерывно вновь плетущаяся сеть изменений, то и пред нашим сознанием поэтому предносятся постоянно вереницы сменяющихся образов с присущим им как будто бытием. Так как все изменения нашей души находятся между собой в самых тесных и разнообразных отношениях, то и сознаваемые нами образы составляют из себя весь сотканный из взаимных отношений мир различных существований. Так как одни изменения души суть выражения ее непосредственных отношений к тем влияниям, которые проводятся чрез органы чувств, то и образы, в которых сознаются нами эти изменения, отожествляются с этими влияниями; эти последние рисуются сознанию как чувственные предметы и путем самых разнообразных соображений и опытов ставятся душой в определенные пространственные и временные отношения; эти предметы и составляют непосредственно предстоящий нам конкретный чувственный мир, влияющий на наши органы чувств. Но, кроме этих изменений, в душе должны быть и другие, возникающие из взаимоотношения первых. Они должны составлять как бы вторичный ряд изменений, возвышающийся над первым. Эти изменения, конечно, тоже могут восприниматься нашим сознанием и получать предметное бытие. Но, не получаемые путем внешних чувств, эти существования не могут быть относимы к конкретному чувственному миру. Они составляют так называемый умопостигаемый мир и относятся к некоторому идеальному пространству. Таковы все наши обобщения и отвлечения. Этот мир идеальных существований сознается нами непременно как мир, имеющий предметное бытие. Мы не можем не сознавать его объективным, хотя и не видим его чувственно, не можем потому, что в опредмечивании, в объективации и состоит отличительная черта природы сознания.

Таким образом, в чем же роль сознания? Оно опредмечивает наши душевные изменения. Оно само от себя ничего не привносит в содержание этих изменений. Оно, соотнося их с ними же самими, лишь придает им предметное бытие. Делается ли чрез это опредмечивание наше познание субъективным и не соответствующим действительности? Мы видели, что изменения нашей души суть факты объективные. В них выражается отношение той части действительного бытия, которую мы называем душой, к другим частям того же бытия, которые составляют окружающий нашу душу мир. Эти отношения могут иметь различные степени подобия. Чем более наша душа приспособлена к тому, чтобы правильно воспринимать эти влияния окружающих предметов, тем их отношения будут ближе к отношению тожества. Но, во всяком случае, ее изменения будут всегда составлять только один член отношений; другим членом будут те внешние ей предметы, которые произвели в ней данные изменения. Наша душа эти изменения делает предметными, отожествляет их с произведшими их влияниями. Разве в этой деятельности сознания есть что-нибудь не соответствующее объективности? Нет ли тут прямо процесса воспроизведения этой последней? Это отожествление, конечно, может быть ошибочным, но это уже зависит не от сознания, а от бессознательной души, неправильно отразившей в себе данное влияние. Во всяком случае, роль сознания во всем этом не только не субъективная исключительно, не только не противоположная объективной действительности, но и есть именно тот творческий процесс, которым воспроизводится в нашем духе объективность.

Из всего сказанного следует, что вместо того, чтобы все в нас считать субъективным, нужно, наоборот, все субъективное свести на объективное. Собственно субъективного как чего-то особенного от объективной действительности, чего-то действующего по своим особенным законам, преследующего свои исключительные цели – такого субъективного бытия не оказывается. Субъект есть то же самое действительное бытие, дошедшее чрез синтез до отношения к самому себе и сделавшееся поэтому само для себя прозрачным. Природа, законы – все осталось неизменным. Прибавилось лишь одно формальное свойство – отношение к себе и, следовательно, самопрозрачность. Таким образом, мысль, что мы вечно принуждены познавать мир лишь под окраской своих особенных, субъективных законов, оказывается не имеющей прочных оснований, неправильной. Что мы вечно принуждены жить в своем сознании и все созерцать под его освещением – это верно. Но это совсем не полагает непроходимой пропасти между нами и действительным миром, потому что самосознание есть та же действительность, и оно не только не мешает нам, но, наоборот, помогает познать вне нас существующее бытие в его отдельности от нас. Резкая природная грань между нашим внутренним миром и внешней действительностью должна рушиться, и всюду должны быть одни и те же законы, царящие над всем бытием и дающие нам возможность воспроизводить в своем сознании то, что существует в действительности вне его.

Глава III. Оценка психической деятельности с точки зрения познания. Душевные изменения могут иметь бесконечно различную ценность в этом отношении. Сознание настолько достоверно в познании, насколько достоверный материал представляет наша бессознательная душа. Оно достоверно по форме. Самосознание абсолютно достоверно как по форме, так и по содержанию

Так на принятой нами психологической почве препобеждается, по нашему мнению, субъективизм, отрицающий всякую возможность для нас познания действительности, как она есть сама по себе. Но если мы имеем возможность познавать действительность, то это еще не предрешает вопроса о том, насколько мы на деле осуществляем эту возможность. Может быть, наше познание, хотя и носит объективный характер, тем не менее не отражает в себе действительного бытия, как оно есть само по себе, во всей его объективной истинности. В таком случае с победой над субъективизмом наша мысль ничего не выигрывает и по-прежнему может не доверять свидетельству нашего сознания. Если мы с такой чисто познавательной точки зрения посмотрим на наши душевные процессы, то увидим, что они имеют различные степени достоверности.

Мы признали, что изменения нашей души, наших ума, воли и чувства суть изменения объективные, потому что могут совершаться вне сферы нашего сознания и выражают собою отношения нашей души к действующим на нее со стороны влияниям. Эти изменения столь же объективны, как изменения в любой точке действительного мира, происшедшие от влияния на нее других точек того же мира. Но эти изменения, будучи объективными, могут иметь бесконечно различные степени соответствия с произведшими их влияниями и, следовательно, бесконечно различную ценность с точки зрения познания. Душа младенца менее приспособлена верно отражать в себе влияния, чем душа взрослого; душа дикаря – менее, чем культурного человека; душа ненаблюдательного – менее, чем душа наблюдателя и ученого; различные люди в различной степени обладают этим свойством души верно воспринимать впечатления и верно на них отвечать. Все развитие опытной науки состоит именно в том, чтобы как можно полнее и вернее отобразить в душе человека все влияние видимого мира; к этому направлены все наблюдения и эксперименты, и во всем большем и большем возрастании приспособленности нашей души ко всем внешним влияниям видится дальнейший научный прогресс.

Наше сознание по своему содержанию, конечно, достоверно только настолько, насколько достоверный материал представляет наша бессознательная душа. Но, очевидно, это уже не вина сознания, если этот материал не соответствует действительности. Зато в воспроизведении этого материала наше сознание вполне достоверно. Что сознается нами, то несомненно существует в нашей душе. Чего нет в душе, того не может быть и в сознании, наблюдающем душу. Как что-либо созналось из содержания души, так оно и действительно находится в ней. Может быть более сосредоточенное и полное и более рассеянное и поверхностное сознание, но что насколько созналось, то настолько несомненно есть в душе. Сознание может не схватить всего, но не может прибавить ни одной лишней черты.

Такая достоверность сознания понятна сама собой. Ведь сознание ничего иного не делает с изменениями души, как только опредмечивает их, дает им некоторое предметное бытие. Нового содержания никакого оно прибавить не может: значение сознания чисто формальное. Это его значение и дает возможность нам постигать действительность в ее самостоятельном от нас бытии, то есть, следовательно, какова она есть на самом деле. Без этого мы имели бы дело вечно со своими душевными изменениями и ничего не знали бы об объективном бытии. Чрез опредмечивание наших изменений мы выносим их на широкий Божий свет со всей его реальностью. Без данного свойства сознание знало бы лишь свои собственные отношения между изменениями души; теперь оно постигает действительные отношения между предметами. Представим себе множество отдельных существований, влияющих друг на друга со всех возможных сторон. Представим среди этих существований и нашу душу. Она окружена различными влияниями. В ней происходят постоянно изменения. Эти изменения могут в большей или меньшей степени отражать в себе те предметы, которые их произвели. Представим, что в нас есть сознание, которое делает изменения души прозрачными для себя, но не дает им отдельного существования. Сознание и тогда не было бы ложным, оно воспроизводило бы в себе то, что есть в нашей душе; но такое сознание было бы односторонним, потому что оно знало бы одну только свою душу с ее изменениями и ничего не знало бы, что эти изменения – лишь одна сторона дела, один член отношения; а другая сторона, бесконечно большая, – другой член отношения, бесконечно важнейший, были бы ему неизвестны. Сознание знало бы, что и оно само, и душа с ее изменениями – только одна бесконечно малая часть среди других существований, составляющих один цельный мир, среди которого живет и созерцаемая им, сознанием, душа. Чрез опредмечивание изменений души сознание переносит нас в широкую действительность, открывает пред нами действительное положение дел. Оно показывает нам, что наши изменения суть только наши отношения к влиянию действительных предметов; оно видит эти предметы; пред нами рисуется объективность во всей ее широте.

Такова роль нашего сознания в деле постижения действительного мира, и мы видим, что оно нас не только не вводит в какой-либо обман, но, наоборот, имеет все назначение свое в том, чтобы показать нам объективную действительность. И если при этом оно часто показывает нам ее неправильно, говорит нам не то, что есть на самом деле, то это уже зависит никак не от него. Оно только заявляет, что изменение должно быть тожественно по содержанию с произведшим его предметом, и поэтому оно их отожествляет. Насколько же душа верно отразила в своем изменении этот действительный предмет и насколько, следовательно, отожествление, произведенное сознанием, соответствует действительности – это уже дело нашей бессознательной души. Сознание дает лишь задачу, намечает цель – правильность выполнения зависит от души. Цель и задача несомненно верны. Выполнение может быть ошибочно. Сознание говорит, что воспринятое должно отнести к действительному предмету, и сейчас же относит; но что воспринято и как отнесено – это уже не его дело. Если в воспринятом совершенно верно отразился предмет, если отношения предмета и впечатления от него в нашей душе доходят до тожества, то и отожествление, произведенное сознанием, будет вполне соответствовать действительности. Если душа верно отнесет восприятие в пространство, верно поставит его в отношения к другим предметам, то мы будем видеть пред собой действительный предмет, как он есть на самом деле и в таких отношениях к другим предметам и к нам самим, каковы эти отношения в действительности. Таким образом, сознание, будучи по своему содержанию в зависимости от степени благоустроения бессознательной души, по своей форме вполне достоверно с точки зрения познания объективного бытия.

Если сознание со своей познавательной стороны совершенно достоверно по своей форме и может иметь различные степени достоверности, начиная от самой ничтожной, граничащей с заблуждением, по своему содержанию, то самосознание абсолютно достоверно как по форме, так и по содержанию, ибо и то и другое заключено в нем самом и не почерпаются ниоткуда извне. Формальная деятельность самосознания та же самая, что и в сознании; это – отожествление содержания с ним же самим; но только в самосознании этим содержанием служит оно же само. Бытие, составляющее содержание самосознания, то есть то, что делает его действительным, а не призрачным, ставит себя в отношение к самому же себе и чрез это делается очевидным для себя. Следовательно, содержанием самосознания служит то самое бытие, которое самосознает себя, то есть чистейшая объективность; самосознание, таким образом, есть лишь совершеннейшее самооткровение этой объективности. То, что говорит самосознание, говорит само объективное бытие в своем высшем синтезе. В самосознании ничего постороннего, ничего не соответствующего его объективной природе и не может быть. Откуда бы и взяться такому несоответствию?! Да здесь нельзя употреблять такого даже слова, как соответствие. В самосознании не только соответствие между внутренним и действительным, но и полное их тожество: внутреннее есть то же самое бытие, что и действительное, лишь самопрозрачное для себя, а это не только не нарушает тожества, но даже, наоборот, совершеннейшим образом его осуществляет. Таким образом, самосознание в своей чистоте имеет саму абсолютную степень достоверности в нашем познании объективного бытия, как оно есть само по себе.

Так наша мысль в самосознании открывает безусловно достоверный путь к познанию действительности. Если и весь наш внутренний мир мы не имеем никакого права мыслить имеющим какую-то особенную природу, совершенно заграждающую нам дорогу к воспроизведению объективного мира, то в самосознании мы должны признать полное соприкосновение, полное тожество субъективного и объективного. Самопознание с познавательной точки зрения есть откровение объективного бытия самому себе – откровение не через что-нибудь чуждое себе, откровение, идущее не окольным путем, а откровение в силу совершеннейшей чистоты и самопрозрачности своей природы, откровение, само собой явившееся лишь естественным последствием синтетического процесса того же бытия. Что говорит о себе самосознание, то говорит о себе сама действительность. Если для нашей логической мысли наши бессознательные душевные процессы могут быть в весьма различной степени достоверными и могут вводить нередко в обман, если для нее сознание достоверно лишь по форме, в познании действительности, то в самосознании наш рассудок не находит возможным предположить никакой ошибки, никакой неверности в познании объективного бытия ни по форме, ни по содержанию: оно, безусловно, для него достоверно.

Глава IV. Бытие, открывающееся нам в самосознании, есть единое, реальное, самодовлеющее и свободное бытие

Что же видит в своем самосознании открывающаяся сама себе действительность? Прежде всего, она созерцает себя единою. Это – первое, что мы сознаём в себе. Сколько бы наше самосознание ни вглядывалось в себя, оно никогда не может заметить в себе и тени какого бы то ни было разделения. Единство – общий необходимый признак самосознания, основная его черта, присущая решительно всем без всякого исключения. Кто сознаёт себя, тот сознаёт себя как «я». Кто сознаёт себя как «я», тот сознаёт свое абсолютное единство. Единый, нераздельный свет личности есть ничем не истребимое свойство сознающего себя, открывающегося себе бытия. Для нашей логической мысли это наше субъективное показание совершенно тожественно с объективной действительностью, есть лишь ее самообнаружение себе самой.

Если мы припомним, что было прежде говорено о природе самосознания, об его, так сказать, логически воссоздаваемом нашею мыслью происхождении, то поймем, почему действительно оно и должно быть единым по своей природе. Мы говорили, что самосознание есть высший синтез бытия, тот пункт его природы, в котором оно, перейдя от более частных взаимоотношений к более общим, доходит наконец до отношения к самому себе и становится вследствие этого прозрачным само для себя. Но это отношение самого себя к самому же себе произойдет, естественно, только в том случае, когда бытие останется одно с самим собой, дойдет до чистого синтетического объединения. Если мы мысленно представим себе бытие еще в состоянии какой-либо необъединенной множественности, то тогда отношение между собою элементов этой множественности дает для нашей мысли в результате только более объединенное бытие, но не самотожество бытия, не самосознание. Только такое бытие мы можем мыслить самопрозрачным для себя, то есть самосознательным, которое дошло до высшего единства, объемлющего в своем синтезе все, но не разделяющегося в себе ни в чем, которое очистилось, освободилось от всего постороннего и частного и вошло в отношение к самому себе. Только единое мыслимо самосознательным, и поэтому самосознание необходимо должно быть единым.

Для большей ясности дела нужно сказать, что самосознание должно строго отличать от знания себя. Самосознание – непосредственно. Оно есть бытие, ставшее само для себя прозрачным. Единство самосознания есть лишь единство самоосвещающего себя внутреннего света. Знание себя есть посредственное знание о себе. Знание необходимо требует участия рассудка и состоит в подведении чего-нибудь под ту или другую логическую категорию. Признать себя единым значит подвести себя под рассудочную категорию единства. Поэтому непосредственное сознание единства присуще нам от нашего рождения и во всякий момент нашего личного существования. Признание же себя единым возможно только с того момента, когда наша душа, воспринимая влияние от нашего сознания, подвела его своим рассудком под категорию единства и тем отличила получаемое от него впечатление от других впечатлений с характером множественности; самосознание, обратив на этот душевный факт свое внимание, опредмечивает его и относит к себе как определение самого себя; в этом будет состоять признание себя единым. Такое признание будет присуще нашему самосознанию только в те моменты, когда оно обратит свое внимание на то изменение, которое оно само произвело в душе и которое, опредмечивая, оно отнесло к самому себе. Знание себя есть как бы созерцание самосознанием своего собственного отражения в зеркале логических рассудочных категорий, следовательно, созерцание непременно посредственное. Самосознание само себе очевидно, само себе светло без всяких посредств, по полному с собой непосредственному тожеству. Будучи непосредственно самопрозрачным для себя, единство самосознания не может подлежать никакому изменению. Но подведение самосознания под логическую категорию единства может иметь множество различных ступеней, потому что в этом подведении рассудок руководится всем своим постоянно растущим опытом. Подведение рассудком нашей личности под категорию единства может происходить или чисто формальным путем, или путем обобщения содержания. По форме рассудок постоянно признает за самосознанием одно и то же единство, потому что не видит в его формальной природе ничего множественного. Но если наш рассудок будет на наше личное самосознание смотреть с точки зрения того содержания, которое оно объединяет, то тут характер единства утрачивает свою яркость. Наше «я» мыслится нами тем более единым, чем более объединено содержание, которое оно освещает собой и воспринимает в себе. Так как наше душевное содержание всегда более или менее является необъединенным и полное объединение есть лишь наша задача, то наше самосознание постоянно видит себя отраженным в душе неодинаково и поэтому в различные моменты смотрит на себя различно, то есть, лучше сказать, видит себя в рассудочном зеркале различным. Но все же это, хотя не объединенное во всем, сознательное душевное содержание может быть подведено под категорию единства, коль скоро в нем есть какое-либо отношение между составляющими его элементами. Если же мы представим себе, что наше душевное содержание потеряло свое единство, разорвалось на части, ничем не объединенные между собой, то тогда и самосознание наше будет видеть то одно, то другое свое отражение и относить их к себе без всякой взаимной связи. Тогда в один момент оно будет видеть себя с одним душевным содержанием, в другой момент – с совершенно другим, не имеющим с первым никакой связи. Отсюда самосознание будет признавать себя то одной личностью, то другой. Это и бывает при так называемом разделении личности. Разделяется не само личное бытие, не сама личность, постоянно по своей природе с собой тожественная и единая, а разделяется то содержание, которое личность видит в душе и под определениями которого она посредственно познает и признает себя. Таким образом, эти болезненные случаи разделения личности нимало не подрывают для нашей мысли достоверности непосредственного свидетельства нашего самосознания о своем абсолютном единстве.

Единство, о котором говорит нам наша объективная природа в нашем самосознании, есть лишь самооткровение ее формы. Но ведь под этой формой должно же быть какое-нибудь содержание. Сознавая себя едиными, мы не сознаем себя пустыми. Наше самосознание, кроме своего единства, открывает себе и свое бытие, свою действительность. Наше «я» есть реальное "я», а не ничто.297 Это бытие, это единое нечто самосознается нами как самопрозрачный свет нашего «я», как блестящая самосветлая сфера, в которую что ни входит, все становится прозрачным и ясным. Эта светлая реальность нашего самосознания сознается нами как бы покоящеюся в себе, созерцающею себя и в этом покойном самосозерцании самоутверждающею себя, находящею в себе внутреннее удовлетворение. Никто не может сказать, что самосознание себя как бытия, как реально существующей личности не давало бы какого-то удовлетворения, какой-то самодовлеемости, было бы совершенно к себе безучастно, холодно, не переживало бы в себе некоторой любви к себе, довольства своим бытием. Сознание личности неразрывно связано с сознанием какой-то самоценности в себе, какого-то своего реального достоинства. Сознание своего бытия непременно есть сознание чего-то самого по себе хорошего. Можно с рассудочной точки зрения различно оценивать себя и свою личность ставить в ничто, можно тяготиться разладом, дисгармонией душевного содержания и считать поэтому свое существование злом, но непосредственное самосознание, освобожденное от всего частного и рассудочного, чисто как самосознание своего светлого внутреннего бытия, непременно в каждом человеке, даже самом мрачном пессимисте, имеет характер самодовлеющего себе самоуслаждения своим бытием. Потому мы и сознаем что-либо злом, что сами в себе переживаем добро. Чистое самосознательное бытие сознается как самоценное в себе, самопрозрачное для себя благо.298 Никакие рассудочные соображения, никакие житейские горькие опыты, никакая внутренняя дисгармония душевной жизни не в силах истребить и даже хотя в самой ничтожной степени поколебать эту характерную черту нашего самосознания. Часто бывает наоборот: чем больше разлада и страданий в наличной жизни, тем сильнее чувствуется сладость бытия, тем яснее пред сознанием по рассудочному контрасту выступает ценность и красота нормальной, созерцаемой лишь в чистом самосознании жизни. В чистом самосознании непосредственно открывается себе нечто благое, довлеющее себе, услаждающееся собой. Бытие, открываясь себе как чистое, освободившееся от всего частного и множественного, сознает само себя единым. То же бытие, открываясь себе как реальное, сущее, сознает себя самодовлеющим себе бытием, благом. Одно сознается нераздельно с другим как единое самодовлеющее благо.

Итак, самодовлеющее себе благое бытие – вот та реальная стихия, которая составляет содержание нашего непосредственного чистого самосознания. Но наше самосознание не есть покоящееся только, неподвижно довлеющее себе бытие. Каждый самосознает в своем «я» нечто самодвижное, некую деятельную силу.299 Не мертвой, хрустальной прозрачностью недвижного бытия самосознается нами наше «я», а непременно и очевидно чем-то живым, упругим, самодвижущимся. Никто не может сознать свое «я» мертвым и косным. Мы не воспринимаем пассивно своим сознанием все, что только попадается под руку, а самостоятельно направляем свое внимание на известные факты и можем усиленно сосредоточить его на данном избранном пункте, не поддаваясь никаким другим влияниям. Короче сказать: в нашем самосознании бытие открывается нам как деятельная и самодвижная сила. Так как в своей самосознательной деятельности мы опираемся сами на себя, то поэтому и самосознаем себя свободными. Как бы мы ни признавали справедливыми все теории, отрицающие в нас свободу, – все равно мы никогда не в силах отрешиться от сознания себя свободными; это является нераздельно связанным с нашим самосознанием. Когда мы начинаем рассудочно анализировать свои действия и мысли, то можем приходить к неотразимому, по-видимому, выводу, что все необходимо и в своем бытии и в своем действии зависимо от другого. Но коль скоро мы остаемся одни со своим непосредственным самосознанием, которое, опираясь на себя, может направлять себя самим же собою, мы не в силах уничтожить в себе сознание своей свободы, мы непреодолимо сознаем, что свободно можем распоряжаться нашим самосознанием, и сейчас свободно направляем его на мысль о его свободе, и сейчас можем столь же свободно направить его в другую сторону. Мы самоочевидно сознаем, что в своем личном самосознании опираемся на самих себя, имеем бытие в самих себе, не можем не сознавать этого бытия как блага и потому не можем не сознавать себя свободными в своем личном бытии, имеющими внутреннее право на это бытие. Все сказанное – неистребимый факт нашего непосредственного самосознания, лежащий в основе всех человеческих понятий о свободе и достоинстве человека самого в себе.

Если мы примем во внимание то, что мы прежде говорили о природе нашего самосознания, то увидим, что оно и по нашим рассудочным соображениям должно быть таким свободным, каким открывается себе непосредственно. Самосознание есть бытие, пришедшее в отношение к самому себе. Насколько оно вошло в это отношение, настолько оно стало самопрозрачным для себя. Будучи самопрозрачным для себя, оно довлеет себе, самосознает себя как благо, как самоценное бытие. Самосознавая себя самоценным бытием, оно самоутверждает себя к бытию. Самоутверждая себя к бытию, оно уже перестает быть стихийным бытием, существующим неизвестно по какому внутреннему праву, а становится бытием свободным, существующим по своим собственным, внутренним, самодовлеющим основаниям. Если самопрозрачность самосознания возникает как бы из недр его природы, то в свою очередь эта природа возникает как бы из самопрозрачной глубины самосознания. И то и другое сливаются в тожество бытия и свободы, в свободное бытие. Насколько самосознание сознает свое бытие, настолько оно довлеет себе и сознает себя благом. Насколько это самосознательное благо самосознает себя возникающим из прозрачных недр своего собственного самосознания, настолько оно самосознает себя свободным. Когда мы идем от чистого бытия к самосознанию, то в самосознании видим это бытие как самодовлеющее себе благо. Когда идем, наоборот, от самосознания к бытию, то видим в этом бытии самосознание, возникающее из своих самоочевидных недр, и, следовательно, свободу. А так как чистое бытие и самосознание составляют полное тожество, то и благо со свободой представляют одно совершенное тожество. И то и другое мы созерцаем в одном акте непосредственного самосознания. Благо есть самоутверждение самосознания; свобода есть самовозникновение этого же самосознания. Благо есть покоящееся, самоутверждающееся бытие самосознания; свобода есть деятельная, самопорождающая себя из своих недр сила этого самосознания. Самосознание есть не только бытие, очутившееся в отношении к самому себе, но бытие, само себя поставившее в это отношение, есть, следовательно, не только покоящееся бытие, но и деятельная сила. Насколько эта сила есть сила самопрозрачная, ставящая себя в отношение к самой себе в свете своего же собственного, тожественного с собой самосознания, настолько она есть сила свободная.

Таким образом, в нашем самосознании нам открывается единое, самодовлеющее и свободное бытие. Все три черты нераздельно между собою связаны в одно целое как во внутреннем непосредственном нашем самосозерцании, так и по рассудочным нашим соображениям.

Если внимательно всмотреться в указанные свойства нашего самосознания, то можно увидеть, что ими должна исчерпываться вся его природа и что никаких еще других свойств в нем и быть не может. Мы уже говорили, что самосознание по своей природе не есть какая-либо совершенно особенная сила сравнительно с другими психическими силами, а есть лишь их абсолютный синтез, в котором они дошли до своего полного единства. Отсюда понятно, что в самосознании, как во всеобъемлющем синтезе, должны быть сосредоточены воедино все стороны психической природы. Все, до чего мы можем дойти в классификации и обобщении всех наблюдаемых нами явлений внутреннего мира, – это распределить их на три группы, из которых каждая со своими несводимыми одно на другое характерными свойствами. В этих группах мы и должны признать троякое направление нашей душевной жизни, проявление трех ее несводимых одна на другую сторон: ума, чувства и воли.300 Эти три стороны души должны быть и в самосознании, как их абсолютном синтезе, но только не отдельно одна подле другой с частными между ними взаимоотношениями, а в совершеннейшем сопроникновенном внутреннем единстве с полным между собою тожеством. Их мы и находим в трех указанных выше чертах нашего самосознания. Самосознание нами своего единства есть лишь самосознание того абсолютного предела, до которого только могут дойти формальные отношения частного душевного содержания, самосознание конечной цели всех рассудочных действий. Сознание нами в своем самосознании его бытия, самоутверждение себя к бытию, сознание блага этого бытия есть самая высшая и самая общая точка, до которой только может дойти наше чувство, переходя от более частных форм к самой общей форме – чувству бытия вообще, чистого бытия. Сознание нами свободы своего самосознательного бытия, самовозникновение его из своих собственных недр есть лишь самосозерцание воли самой себя в своем конечном самоисточном пункте, где она порождает себя из самой же себя, помимо всяких частных возбуждений, по чистому, внутреннему, единому самоопределению. Все эти черты самосознания, представляя собой высшие абсолютные пункты развития психических сил, в то же время и между собой слиты в одно нераздельное единство, в единый акт непосредственного самосозерцания. Как тремя упомянутыми сторонами обнимается вся психическая жизнь, так и указанными тремя чертами нашего самосознания исчерпывается вся его природа. Ни меньше, ни больше их быть не может. И в этих трех чертах открывается нам сама действительность, пришедшая в отношение к самой себе и ставшая самосознанием.

Глава V. Самосознание как регулятив внутренней сознательной жизни: рассудочной деятельности, чувствований и воли. Самосознание есть наш разум. Идеи разума суть стороны нашего самосознания. Самосознание есть самооткрывающаяся действительная идея Безусловного

Итак, в непосредственном самосознании открывается сама действительность в своих основных чертах. В нем мы как бы находимся в самопрозрачной вершине реального бытия, где субъект и объект сливаются в абсолютное тожество.301

Непосредственно сливаясь с объективной действительностью в ее высшем пункте, самосознание представляет из себя в то же время тот фокус, в котором сосредоточивается вся наша внутренняя сознательная жизнь. Все, что мы знаем о своем внутреннем мире, знаем в свете своего самосознания. Этот свет составляет ту призму, чрез которую проходит каждое сознанное душевное явление. Эта призма есть призма синтетического единства. Все, что проходит через нее, вступает в синтез и приводится к большему или меньшему единству.

Будучи само формальным единством, самосознание ничего не может сознать в себе, не приведя сознаваемого в какую-либо объединяющую связь. Единство может созерцать в себе все лишь в свете этого единства. Но в чем будет найдена объединяющая связь, какая нить будет проведена между соотносящимися фактами – это будет зависеть от наших душевных сил, от нашего рассудка. Самосознание лишь предъявляет ему требование, заявляет условие, при котором оно может воспринять что-либо, и соответственно этому требованию он устанавливает ту или иную связь между душевными изменениями. Самосознание является, таким образом, высшим регулятивом всей нашей рассудочной деятельности.302 Своим формальным единством оно, как уже было сказано, вечно ставит нашему рассудку задачу, которую он постепенно выполняет посредством своих логических операций над душевными фактами, все более и более объединяя их.

Самосознание нами своего реального бытия как самодовлеющего блага, как чистого гармонического синтеза служит регулятивом для всей области наших сознательных чувствований. Сознательное чувство есть ничто иное, как сознание бытия. Так как в самосознании бытие представляет из себя чистейший синтез, то и сознание этого бытия в существе дела есть не что иное, как чистейшее, абсолютно уточненное, гармоническое чувство. Какое бы душевное состояние мы ни наблюдали своим сознанием, мы всегда бываем принуждены пропускать его сквозь призму гармонического чувства самосознания. Чрез это самое самосознанием поставляется высший критерий для оценки всех чувствований, и вместе с этим в душе сама собой ставится задача – привести их в возможно высшую гармонию, в возможно большее согласие с чистейшим аккордом самосознательного бытия. Всякое очищение, всякая гармонизация всей запутаннейшей области наших чувств совершается именно таким образом. Постоянно устремляя на них свое самосознание как синтетически единое, а следовательно, гармоничное бытие, мы тем самым постоянно просветляем и умиряем их. Как в самосознании бытие насквозь ясно для себя, а следовательно, и чувство совершенно чисто, светло и прозрачно, так и для всей душевной жизни чистота чувства является высшей конечной целью, только еще предвкушаемой на вершине чистого самосознания. Как самосознательное бытие в нашем «я», будучи прозрачным для себя, самоутверждает само себя как благо, довлеет само себе, так самодовлеемость и самоценность чувствований является идеалом при всякой попытке к их нравственному улучшению. Достигнуть полного самоудовлетворения своим бытием – вот высшее благо и высшее счастье человека, и он идет к нему, руководясь тем тончайшим чувством самоудовлетворения, которое сознается им в непосредственном самосозерцании своего личного, самоутверждающего себя как самодовлеющее благо бытия.

Непосредственное самосознание свободы своего бытия служит постоянным регулятивом всякой нашей сознательной волевой деятельности. Как в самосознании мы созерцаем свое бытие возникающим из своих собственных самопрозрачных для себя недр, так и, сознавая каждое частное стремление и действие нашей души, мы, само собой, предъявляем ему требование – вытекать из своих собственных самоочевидных оснований и, следовательно, быть свободным. Как в самосознании возникшее из своих недр чистое бытие мы сознаем как бытие должное, долженствующее быть по своим самоочевидным и самодовлеющим основаниям, так и каждый свой сознательный поступок мы хотим видеть должным, имеющим свою внутреннюю и саму для себя ясную самодовлеемость, то есть свободным. Вся сущность свободы заключается в том, что нечто возникает к реальному бытию из своих собственных, самоочевидных и самодовлеющих оснований, а не по каким-либо посторонним или темным побуждениям; отсюда и весь процесс нашего внутреннего самоосвобождения заключается в том, что наша внутренняя жизнь, постепенно просветляясь, все более и более отрешается от темных побу[ждений] бессознательной природы и становится существующим по своим самодовлеющим и самоочевидным основаниям. Путеводной звездой и притягательной силой на этом пути служит непосредственно созерцаемая нами свобода нашего самосознательного «я». Она служит постоянным регулятивом нашей деятельности. При ее свете мы избегаем рабства своей бессознательной природе. Она возводит нас на высоту нравственной свободы, где все само себя возводит к бытию.

Из того, что мы сказали о значении самосознания в нашей душевной жизни, видно, что это значение совершенно то же самое, какое Кант приписывал теоретическому и практическому разумам. Теоретический разум у него является регулятивом нашей теоретической деятельности, а практический разум – регулятивом практической деятельности. Кант разделял то и другое. По нашему мнению, оба разума составляют единое нераздельное начало.303 То же начало, которое синтезирует все наши знания и возводит их к все высшему и высшему единству, влечет нас к просветлению и гармонизации наших чувств, к должной и свободной деятельности. И синтетическое единство, и самодовлеющее благо, и категорический императив слиты воедино в нашем непосредственном самосознании и производят одно целостное регулирующее действие на всю область нашей душевной жизни.304

Наше самосознание есть, таким образом, наш единый разум. Если мы ближе всмотримся, то увидим, что те черты, которые мы нашли в нем, совершенно совпадают с теми идеями истины, добра и красоты, которые издавна приписываются человеческому разуму.

В чем видят проявление в человеке идеи истины? В непреодолимом стремлении его духа рассматривать вещи не в отношении их только к его душевной жизни, а в отношениях их между собой, не так, как они влияют на нас, а так, как они существуют сами по себе, в столь же непреодолимом стремлении подвести все многоразличные отношения действительного мира под одно всеобъемлющее единство. И то и другое стремление возникают из природы нашего самосознания в силу его характерной черты – самосоэнательного единства. Насколько единство самосознательно, настолько оно опредмечивает все наши душевные изменения и переносит их в мир объективных вещей с их самобытным существованием. Насколько самосознание едино, настолько оно все сознаваемые им вещи подводит под единство всеобъемлющего и все из себя порождающего начала.

Из чего мы заключаем о существовании в человеке идеи добра? Из постоянных стремлений его духа найти, обрести самодовлеющее благо, которое в самом себе носило бы и самоценное оправдание, и приятную усладу счастья. И это стремление возникает из самосознания нами своего чистого, самого для себя прозрачного, самого себе довлеющего самосознательного бытия. Это самосознание постоянно дает нам предвкушение той гармонии бытия, той самодовлеемости его, которые и побуждают нас в своем душевном мире реализовать то, что предначинательно сознается пока только на вершине чистого бытия самосознания.

Из чего мы заключаем о существовании в нас идеи красоты? Из ничем неистребимого желания созерцать всюду полное соответствие между формой и содержанием. Видеть, как содержание свободно возникает и растет из своей идеальной формы, как форма сама собой незримо облекается в реальность бытия, – вот в чем состоит наше высшее эстетическое наслаждение красотой. Сознавать, как из неопределенного тумана каких-то идеальных схем создаются сами собой живые образы, полные реальных сил, – вот в чем состоят восторги творчества, к которому влечет нас так называемая идея красоты. На самом деле эта идея есть та черта нашего самосознания, по которой оно созерцает само себя возникающим свободно из своей собственной самопрозрачной глубины. В самосознании мы видим полное соприкосновение формы с содержанием, единства с бытием, полное возникновение их друг из друга. Как мы непосредственно созерцаем в себе возникновение своего самосознательного бытия из его же самопрозрачного единства и свободную реализацию этого единства в бытие нашего самосознания, так и ничего другого не можем сознавать иначе, как только предъявляя те же требования полного сопроникновения идеальной формы с реальным содержанием.

Мы прежде определяли последнюю черту нашего самосознания как сознание своей свободы и видели, что последняя служит регулятивом в нашей практической деятельности как постоянное требование, чтобы все совершалось по своим внутренним основаниям, по долгу. Теперь мы определяем эту черту как идею красоты. Если внимательно посмотреть, то видно будет, что все три определения в существе дела составляют одно. Мы сознаем свободу своего самосознания в его самовозникновении из своих же недр. Насколько мы требуем, чтобы наша деятельность точно так же возникала из своих внутренних оснований и, следовательно, была свободной, мы требуем должного. Насколько мы требуем, чтобы осуществленное нашею деятельностью было проникнуто своими же внутренними основаниями, мы требуем красоты. Свобода действия есть долг; свобода бытия есть красота. Процесс совершается по долгу; результат – прекрасен. Долг есть красота в процессе; красота есть осуществленный долг.

Сведение свободы, долга и красоты к одному первоисточному началу нашего самосознания, к одной идее как нельзя лучше помогает уяснить нам их настоящую природу. Только теперь мы можем понять, почему истинная свобода может проявляться лишь в исполнении долга и почему только свободное вдохновение может порождать образы прекрасного. Теперь только можно видеть, как прав был Кант, заключая из существования в нас долга к существованию в нас свободы,305 и как он был односторонен, исключая из потребности долга элемент влечения к прекрасному и сознательного наслаждения им. Наконец, теперь мы поймем, почему красота была всегда неразлучна со свободой и без нее никак немыслима и почему в то же время в истинной красоте всегда мыслится необходимым элемент нравственный и только в нравственной стихии – возможным истинно прекрасное. Ни свобода, ни долг, ни красота одно без другого невозможны, потому что все они возникают из одной и той же черты нашего самосознания и различаются лишь в дальнейшем приложении. Сознание свободы есть, собственно, сознание того, как нечто возникает из своих же самоочевидных оснований: сознание долга есть сознание того, как эти самоочевидные основания в силу своей самодовлеемости стремятся к дальнейшей реализации; сознание красоты есть сознание того, как эта реализация сопроникнута своими собственными основаниями и есть лишь их воплощение в силу их внутренней самоценности. Созерцание свободы есть как бы созерцание того корня, из которого возникают и долг, и красота; созерцание долга есть созерцание свободного стремления самодовлеющей формы к реальному самовоплощению; созерцание красоты есть созерцание законченного результата этого самовоплощения идеального в реальном.

То, что до сих пор сказано об идеях, выясняет нам их настоящую природу и их надлежащее место в ряду наших знаний. Идеи суть стороны нашей самосознательной природы, самооткрывающиеся в акте непосредственного самосозерцания.306 Отсюда совершенно понятно, почему мы не находим идей среди других наших знаний, среди других посредствуемых логически фактов нашей душевной сознательной жизни. Идеи ничуть не знания, не понятия, не отдельные факты нашего душевного содержания. Отсюда понятно, почему мы, не сознавая их посредственно, представляем себе, что без всяких идей, самостоятельно организуем свою сознательную жизнь, переходя от низших форм единства к формам высшим. Идеи не представляются нам определенными, строго сознанными регуляторами нашей сознательной жизни: они коренятся в области непосредственного созерцания. Как мы нигде не видим в числе наших знаний своего собственного самосознания, потому что оно никогда не может быть своим внешним объектом, так не могут быть таковыми и наши идеи, составляющие из себя именно природу нашего самосознания.

Таким образом, то, что мы называем нашим разумом, есть не что иное, как наше чистое самосознание, а то, что называется идеями разума, суть характерные черты природы того же самосознания. Мы уже знаем, что эти черты исчерпывают всю его природу и сливаются в один нераздельный синтез. Чистое единство самосознательного бытия, его самодовлеемость, его свободное самовозникновение из своих самопрозрачных недр составляют один акт непосредственного самосозерцания. Этот акт должен быть назван безусловным, потому что составляющие его моменты суть характерные черты понятия природы безусловной. Чистое синтетическое единство нигде не может быть мыслимо, как только на безусловной вершине бытия; самодовлеемость и самопричинность суть также отличительные признаки понятия безусловного. То, что они слиты в один нераздельный синтез, делает из них ту безусловную точку, в которой с формальной стороны сосредоточивается все бытие и из которой возникает все многоразличие относительной действительности.

Что три стороны нашего самосознания сливаются в единый безусловный синтез, это находит полную параллель в том факте, что три перечисленные выше идеи нашего разума: идея истины, идея добра и идея красоты и в нашем обыденном сознании, и в философской мысли сливаются в одну идею Безусловного. Эта идея объемлет три остальные идеи в качестве своих моментов или сторон. Безусловное сознается единой Истиной, высшим Благом и совершенной Красотой в их живом единстве. Таким образом, и в этом отношении мы находим полное подтверждение того, что наше чистое самосознание вполне может быть отожествлено с нашим разумом. Разум не есть особая сила, внедренная в нашу самосознательную область, а есть сама наша самосознательная природа. Точно так же и идеи не нужно представлять как бы помещенными в наш разум, а должно мыслить в них лишь моменты или стороны этого последнего, сливающиеся между собою в одно нераздельное единство его безусловной природы.

Таким образом, если самосознание есть самооткрывающееся действительное бытие, то в то же время это же самосознание есть наш разум, направляющий всю нашу внутреннюю жизнь тремя моментами своей природы, а этот разум есть не что иное, как идея Безусловного; следовательно, наше самосознание есть самооткрывающаяся как разум действительная идея Безусловного.

Глава VI. Идея Безусловного есть единственная направительница всей нашей сознательной жизни как в субъективном, так и в объективном смысле

Мы видели, что идеи истины, добра и красоты суть направители нашей душевной жизни. Теперь, когда эти идеи оказались лишь сторонами или моментами идеи Безусловного, мы должны признать, что эта идея есть единственная направительница всей нашей сознательной жизни. Идея Безусловного есть

безусловный акт нашего непосредственного самосознания в нераздельном единстве его внутренних моментов. Все, что только проходит сквозь призму нашего самосознания, и, следовательно, все, что сознается нами, проходит, собственно, чрез идею Безусловного, потому что эта идея и есть наше единое непосредственное самосознание. Мы непосредственно воспринимаем все душевные изменения в свете Безусловного и этим самым предъявляем к ним требование приспособления к безусловной природе. Мы ни к чему не можем относиться иначе, как с требованием единства, самодовлеемости и внутренней свободы в их полном тожестве. Конечно, мы не сознаём этих своих требований как определенных мыслей, потому что эти требования суть требования самой нашей самосознательной природы, которая не может сознаваться нами посредственно, в качестве извне предстоящего объекта, а сознаётся лишь в непосредственном акте самосозерцания.

Посредственно мы узнаём об этих требованиях только из тех приспособлений, которые совершаются в душевной жизни под влиянием этих требований. Мы постоянно замечаем в себе неустанное стремление к объединению, ненасытную жажду самодовлеющего блага и нераздельного и тожественного с ним самоудовлетворяющегося счастья, наконец, ничем неистребимый позыв к освобождению себя от посторонних и темных побуждений, к деятельности по ясному сознанию долга и к осуществлению прекрасного. Но все это лишь отражение требований нашего самосознания, плоды влияния всенаправляющей идеи Безусловного. Эта последняя охватывает всю нашу жизнь, насколько мы сознаем ее. Чрез нее только мы и можем знать о том относительном мире, который предстоит самосознанию в нашей душе. Все относительное есть результат душевной работы над всеми теми влияниями, которым душа подвергается среди окружающих ее условий. Эта относительность постоянно переходит от более частных форм к более общим, непрерывно стремясь под влиянием нашего самосознания, то есть идеи Безусловного, к чистой безотносительности, к безусловному всеобъединяющему синтезу. И на весь этот душевный рост мы смотрим с точки зрения безусловного непосредственного созерцания, и в этом безусловном свете рисуется нам в настоящем виде и значении всякая относительность душевных явлений, а чрез них – относительность действительных предметов.

Направляющее действие идеи Безусловного мы можем еще ближе понять, когда примем в соображение одинаковость природы нашего самосознания с природою остальных душевных сил и всю их бесконечную разность с формальной стороны. Наше самосознание есть лишь безусловный синтез душевных сил. Влияя на них, оно влияет не как некая посторонняя, чуждая им сила, а как их собственная, внедренная в них, их конечная цель. Поэтому душевные силы сами собой, естественно влекутся повиноваться действующему на них самосознанию и совершенно укладываются именно в те рамки, которые требуются этим самосознанием: то, что предъявляет им самосознание, того требует и их собственный рост. Но в этом своем росте они вечно находятся под живым влиянием их конечной цели, и эта цель будет вечно действовать на них, пока они – в никакое время для них не достижимой, бесконечной дали времен – не достигнут Безусловного и не наполнят Его идеи безусловной полнотой относительного содержания. Но если, с одной стороны, душевные силы естественно влекутся к реализации идеи Безусловного как к реализации своей же собственной конечной цели, то, с другой стороны, и идея Безусловного, как наше самосознание, не остается холодной, безучастной исполнительницей своего дела и лишь посторонней зрительницей душевного роста. Будучи синтезом всех душевных сил, всего их возможного роста, самосознание, очевидно, в самом деле совмещает все моменты душевного развития, совмещает в виде неких следов, как бы моментов своего же собственного единого, чистого бытия. Поэтому всякий душевный рост, всякое душевное приобретение есть как бы прояснение самосознания и переживается им как нечто свое, родное, как бы только пояснение того, что уже есть в нем. В этом факте можно видеть живой смысл учения Платона о припоминании.307 Прояснение единого бытия самосознания, как бы внутренний его рост, само собою должно выражаться в прояснении чувства. Прояснение и рост чувства в таком случае и составляют тот особенный радостно-возвышенный интеллектуальный восторг, который сознается при духовном совершенствовании, при напряженной деятельности нашего самосознания.

Придавая идее Безусловного высшее направляющее значение во всей нашей сознательной жизни, мы не должны ограничивать его одною субъективной областью. После всего нами сказанного уже должно быть ясно, что идея Безусловного имеет столько же объективный, сколько и субъективный характер.308

Ведь наше самосознание и есть сущая действительность, дошедшая в своем синтезе до самоочевидности самой себе. Поэтому если мы признали, что самосознание есть акт безусловный и что открывающаяся в нем действительность есть действительность безусловная, то для нас само собою становится ясным, что и направляющая деятельность нашего самосознания имеет безусловный характер не только в субъективном, но и в объективном смысле. Это значит, что когда мы воспринимаем душевные изменения в безусловном свете своего самосознания, то это не только кажется нам лично, но и на самом деле, в действительности совершается подведение относительных явлений под безусловный синтез. Подводя душевные изменения под свое самосознание, под идею Безусловного, опредмечивая их, предъявляя к ним требования единства, самодовлеемости и свободы, мы воспроизводим в себе, осуществляем в своей реальности сущую действительность в ее внутреннем росте до ее безусловного, все завершающего и все объединяющего синтеза.

Наше созерцание всего в свете идеи Безусловного – не иллюзия, не мечта, не субъективная только наша позиция, а и объективно безусловная точка зрения, тот самый свет, которым озарена вся сущая действительность во всей ее полноте, в ее совершенно независимом от нас самих существовании. Не так нужно представлять дело, что мы, субъективно представляя объективно существующую где-то в высоте, вне нас идею Безусловного, все, что предстоит нам, подводим под нее, не имея в то же время никаких данных о том, что это наше представление соответствует действительности и что мы подводим под идею совершенно верно. Нет, идея Безусловного – это наше собственное самосознание. В самосознании мы сами непосредственно отожествляемся с безусловной точкой зрения; самосознание и есть эта точка, самооткрывшаяся сама себе. Мы не смотрим извне на вершину, а стоим уже на ней; наше «я» и есть эта вершина, самопрозрачная сама для себя и сознающая все, что ниже ее.

Для нашего самосознания не может быть никакого вопроса, соответствует ли его деятельность деятельности безусловной: оно само и есть эта безусловная деятельность. Для него не может быть никакой ошибки с формальной стороны в подведении чего-нибудь под Безусловное, потому что это подведение есть лишь выражение его собственной природы и подведение под себя самоё. Как ничто не может действовать вопреки той природе, которая выражается в действии, так и наше самосознание ничего не может делать вопреки требованию той безусловной природы, которая выражается в этом делании. Короче сказать, наше самосознание есть не субъективно только направляющая нашу жизнь сила, но и объективно безусловная с формальной стороны сила, воссоздающая по нашим частным душевным изменениям сущую действительность, как она есть сама в себе, во всей ее полноте, с ее всеобъединяющим безусловным началом.

Если в этом воссоздании сущей действительности в нашем самосознании мы замечаем постоянные недочеты, промахи, ошибки, которые потом понемногу при дальнейшем ходе нашей жизни исправляются и сглаживаются, то это совершается совсем не по вине самосознания и ничуть не говорит против только что высказанных нами мыслей об его субъективной и объективной безусловности. Наше самосознание все предстоящее ему в качестве душевных изменений непосредственно созерцает в свете Безусловного, все преломляя в призме Его безусловной природы. И в этой деятельности самосознания не может быть никакого промаха или пробела. Все, что ни есть, все должно быть в Безусловном, и, следовательно, все должно быть и созерцаемо в безусловном свете. Ошибки происходят в размещении относительного в области Безусловного. Но это размещение совершается уже не самосознанием, а нашими бессознательными душевными силами. Насколько правильно наша душа отразила в себе какой-либо предмет, насколько верно она восприняла в себя те отношения, в которых он находится в действительности, насколько в верную связь она поставила произведенное изменение со всем своим содержанием, насколько верно, наконец, она воздействовала на произведенные на нее влияния – все это зависит от правильности и гармонии душевных сил. Самосознание лишь созерцает все необходимое в свете Безусловного. Но этот свет, как мы видели, есть безусловный синтез, единство самодовлеющего бытия и свободы. Поэтому всему, на что бросается этот свет, предъявляются именно эти формальные требования. Если душа не упорядочила своих изменений, не поставила их еще на то место, которое они действительно должны занимать с соответствующими предметами в Безусловном, то это отзывается внутренним разладом, который побуждает нас стремиться к пересмотру душевного содержания и к устроению его в более соответствующее требованию самосознания положение. И эти пересмотры продолжаются до тех пор, пока действительно известные душевные факты не будут совершенно удовлетворять нашего самосознания, то есть пока они не будут поставлены на надлежащее место в объективном безусловном синтезе.

Глава VII. Тожество субъективной идеи Безусловного с ее объективным бытием. Неразрывная связь идеи Безусловного с самим Безусловным. Бытие Существа Безусловного так же абсолютно достоверно, как бытие нашего самосознания

После всего сказанного понятно, почему доселе философская мысль не нашла никакого перехода от сознания нами бытия Безусловного к бытию этого Безусловного,309 почему доселе как будто выходит так, что мы необходимо должны сознавать, что Безусловное есть, но никак рассудочно не можем знать, верно ли в этом случае мы сознаем, есть ли Безусловное на самом деле, помимо нашего субъективного сознания. Такого перехода нашей мысли и нельзя найти, потому что его нет. Полнота бытия Безусловного бесконечно превышает нашу фактическую ограниченность, и мы имеем все основания мысленно стремиться к тому, чтобы хоть как-нибудь гадательно, путем аналогий и предположений перейти от своей ограниченности к пониманию беспредельной жизни Безусловного. Тут хотя между нашей жизнью и жизнью Безусловного непроходимая по необъятности бездна, но человеческая мысль, стремясь к своей конечной цели, вечно будет здесь прокладывать пути и переходы и через это хотя бы понемногу, но все же приближаться к ней. Другое совсем дело, когда речь идет не о полноте Безусловного бытия, а просто об Его бытии, об Его объективном, действительном существовании как об одном из Его свойств, как об одном из бесчисленных моментов Его неисчерпаемой полноты. Бытие как только бытие есть самое простейшее свойство. Оно присуще и нам, насколько мы существуем, хотя бы и в зависимости от Безусловного, хотя бы только как Его отражение. Искать мыслью перехода от сознания бытия Безусловного к самому бытию Безусловного значит то же, что искать перехода от субъекта сознания к его объективному существованию. Такого перехода быть не может. Субъект сознания – наше «я» – несомненно существует объективно потому, что оно есть не что иное, как самооткрывающаяся сама себе объективность. Мы непосредственно сознаем себя существующими, так как уже в основе нашего самосознания лежит реальное бытие. Не может быть сознания без бытия. Самосознание есть лишь самооткрывающееся бытие. Сознание и бытие, субъект и объект здесь совершенно между собой совпадают. Искать же перехода в полном тожестве наша мысль не имеет никакого права. Если мы признали, что наше самосознание есть безусловный синтез бытия, есть идея Безусловного, Его образ, то, очевидно, между таким самосознанием безусловности и бытием той же безусловности перехода для мысли быть не может. Самосознающая себя идея Безусловного несомненно существует, ибо самосознательность есть лишь самообнаружение объективности. Сознание нами Безусловного и есть самооткрывающийся себе объективно существующий образ этого Безусловного. Здесь нет никакого раздела между сознанием и бытием как только бытием, и сколько бы мысль ни искала тут посредства или перехода, она его никогда не найдет.

В самом деле, можно ли от самосознания нами своего «я» искать какого-либо посредственного перехода к бытию этого непосредственного самосознающего себя «я»? В самом самосознании и его искомое бытие: одно абсолютно тожественно с другим. И никто никогда из отсутствия этого перехода не будет заключать о несуществовании «я». Только болезненный, односторонний рефлекс может задаться вопросом о том, существует ли в самом деле, реально то самое «я», которое непосредственно сознается нами. И на этот вопрос он никогда доказательно не ответит, как бы он ни углублялся в анализ своего самосознательного «я». Нигде от сознания он не найдет никакого моста к действительности, тогда как непосредственное самосознание будет ясно говорить ему, что оно существует, так же ясно, как и то, что оно сознает себя.

То же самое можно приложить и к сознанию нами Безусловного. Каждый человек непосредственно сознает, что он постигает своим сознанием сущую действительность, как она существует независимо от нас. Кто может сомневаться не в теории, а на самом деле, что действительные предметы существуют сами по себе, а не в нашем только сознании? Сознавать же действительность, как она есть на самом деле, значит сознавать ее в свете безусловности, то есть независимости от чего бы то ни было. Но сознавать что-либо в свете безусловности значит иметь сознание с характером безусловности, так как сознавать какую-либо безусловность можно не иначе как с точки зрения той же безусловности, то есть совпав, отожествившись с ней. Иначе и Безусловное подпадет под условия нашего сознания, и ничто, следовательно, не сознается нами так, как оно существует в Безусловном.

Таким образом, непосредственная, ясная и непоколебимая уверенность в самостоятельном и, следовательно, безусловном существовании действительности – что это такое, как не непосредственная, ясная и непоколебимая уверенность в безусловности своего сознания, своей самосознательной природы? Сознавай мы свое самосознание условным, мы никогда не сознали бы, что что-нибудь есть на самом деле, само в себе. Мы тогда непосредственно сознавали бы, что все только существует в нашем сознании под условиями природы последнего, и никак не могли бы уверить себя, что нечто существует так и помимо нашей условной восприимчивости. Очевидно, мы тогда не сознавали бы предметов, а сознавали бы лишь свои душевные изменения. Но в нашем непосредственном самосознании и сознании все это происходит как раз наоборот. Мы непосредственно созерцаем не изменения нашей души, а предметы и даем им независимое от нас существование. Лишь дальнейшая логическая мысль ищет этому оснований, находит недочеты в соответствии сознаваемого и действительного и поправляет их. Но факт непосредственного сознания и за все это время поправок остается непоколебимым фактом. Мы сознаём, что исправляем свое постижение действительного мира, а не совокупность своих субъективных представлений. Каждое действие сознания есть деятельность безусловного характера, и мы непосредственно сознаем эту безусловность. Когда мы опредмечиваем своим сознанием свое душевное изменение, то ставим его предметом в себе и помещаем в действительный, независимый от нас мир. Но чрез это самое мы переступаем уже условия своей частной природы и переносимся в действительность, как она есть сама в себе, помимо наших условий, следовательно, в действительность безусловную. Насколько мы никогда не знаем и не можем даже знать тех душевных изменений, которые дали нашему самосознанию возможность воссоздать по ним действительность в себе, настолько не проявляется и не может проявляться в нашем самосознании условная природа. Наши душевные силы в своей деятельности условны, ибо они все воспринимают под условиями своей частной природы, и поэтому для них и нет ничего безусловного и никакой сущей действительности. Они все обусловливают, и весь мир в них есть лишь мир их частных, индивидуальных соотносящихся изменений. Самосознание освещает все воспринимаемое им условное светом Безусловного и видит пред собой действительное бытие в себе.

Итак, мы имеем непосредственное сознание действительности, как она есть в себе. Непосредственное сознание действительности, как она есть в себе, есть непосредственное сознание безусловности. Непосредственное сознание безусловности есть действительная безусловность сознания, ибо ничто условное не могло бы и сознать безусловного. Сознание безусловной действительности и действительная безусловность деятельности сознания совершенно одно и то же. Бытие и сознание здесь тожественны, и искать посредственного перехода от одного к другому так же невозможно, как между самосознанием нашего «я» и его существованием.

Непосредственное самосознание нами безусловности и действительная безусловность природы самосознания так ясны, что их приходится выяснять только ввиду страшной путаницы понятий и неопределенности слов. С одной стороны, как будто мы чрез это приписываем себе – простым, ограниченным людям – безусловное достоинство. Но ведь мы говорим лишь о безусловности самосознания и его деятельности, а не о безусловности того жизненного, фактического содержания, которое составляет материал для этой деятельности. Наша безусловная деятельность может применяться и действительно применяется к условной действительности, а потому, будучи, как образ Безусловного, безусловными в чистом самосознании и в его формально сознательной деятельности, мы бесконечно условны в своем реальном душевном содержании. Отсюда и возникает сознание двойственности нашей внутренней природы, которое испытывает каждый человек. С другой стороны, мы как будто становимся на непосредственную точку зрения толпы и подвергаемся опасности смешать верное с неверным, кажущееся с действительным и придать абсолютную значимость всему тому, что только представляется нашему сознанию. Но мы уже видели, что и этой опасности совсем не существует. В реальном, частном постижении действительности мы можем всячески ошибаться, это всецело зависит от степени благоустройства или неблагоустройства наших душевных сил; мы безусловны лишь в самосознании, в его сознательно опредмечивающей и направляющей деятельности и в его чистом непосредственном самосозерцании.

Таким образом, перед нами выяснилось, что наше самосознание, или наш разум, есть самооткрывающийся безусловный синтез бытия или идея Безусловного, Его образ. Эта непосредственно самоочевидная для себя простая идея Безусловного постоянно проясняется и наполняется содержанием чрез воссоздание или созерцание в себе сущей действительности посредством приспособления к последней наших душевных сил. Это безусловное воссоздание в себе сущей действительности имеет не только субъективный, но нераздельно с этим и объективный характер. Этот субъективно-объективный процесс воссоздания в нашем самосознании сущей действительности есть, очевидно, процесс приближения идеи Безусловного, Его образа, к полноте бытия этого Безусловного. Если мы до сих пор старались показать, что то, что мы непосредственно сознаем безусловным, есть действительно безусловно, что бытие и сознание совершенно тожественны в присущей нам идее Безусловного, то теперь остается пояснить еще, что из всего прежде сказанного с самоочевидностью становится ясным бытие и самого Безусловного во всей полноте Его бесконечного содержания. Если доселе мы утверждали объективное бытие самосознаваемой нами идеи Безусловного, то теперь должны утвердить неразрывную связь идеи Безусловного с полнотой бытия этого Безусловного, отраженного схематичного образа с отражающеюся полножизненной реальностью.

Идея Безусловного есть наше чистое самосознание. Чистое самосознание есть безусловный синтез бытия. Следовательно, идея Безусловного есть безусловный синтез бытия. Безусловный синтез бытия необходимо предполагает собой всю безусловную полноту бытия, потому что он и представляет собой именно ее синтез, и без нее решительно немыслим, невозможен. Как может быть синтез без того содержания, которого синтезом он служит? Как может быть эссенция без того материала, из которого она и может только произойти? Безусловный синтез бытия без безусловной полноты бытия – это вершина без корня, венец без здания, конец без начала. Но безусловная полнота бытия есть Безусловное Бытие в точном смысле слова. А Безусловное Бытие и есть то самое, что называется Безусловным, Божеством, Богом. Если идея Безусловного, тожественная с нашим самосознанием, есть безусловный синтез бытия, а этот синтез необходимо предполагает самую полноту бытия, то есть само Безусловное, то, следовательно, идея Безусловного есть самое достовернейшее и очевиднейшее свидетельство существования самого Безусловного.

Это свидетельство не есть лишь мысленное, посредственное, выводное, а самое непосредственное и самоочевидное. Синтез бытия самосознателен, самопрозрачен. Будучи самопрозрачным, он, очевидно, сознает непосредственно свою синтетичность, свою выводную природу. А это само собою говорит ему о безусловной полноте бытия, которой выводом он себя сознает. Это сознание сращивает его с предощущаемой полнотой бытия, устремляет его к ней. В непосредственном самосозерцании себя в своем единстве он как бы созерцает и то содержание, которое он синтетически в себе заключает и объединяет. Это выражается в том факте нашего самосознания, что мы как бы непосредственно уверены в существовании безусловной полноты бытия, то есть Безусловного. Мы как бы в самих себе созерцаем уже в тумане непосредственного прозрения вдаль это Безусловное во всем совершенстве Его бытия. Отсюда предположение Безусловного Существа есть необходимая, непосредственно-созерцаемая посылка для нашего единого самосознания. Не наблюдая в себе этого Безусловного Бытия в Его полноте, мы необходимо его предполагаем вне себя. Мы стоим на самопрозрачной вершине безусловной полноты бытия и непосредственно созерцаем и свою безусловность, и свою синтетичность, и то, что мы откуда-то вышли, и что наша безусловность есть выводная. Пред самосознанием намечаются вдали те основания, которых вершиною оно служит, та всецелая множественность, из которой вышло его единство; но эти основания самосознание не может видеть в нашей душе, ибо оно сознает здесь лишь еще только слагающееся бытие, только первые его начатки, возрастающие под его же, самосознания, руководством, только бесконечно ограниченное бытие. Поэтому перспектива полноты бытия Безусловного предносится самосознанию вне нашего индивидуального существования, в той действительности, бесконечно ничтожную часть которой мы составляем. Вот где объяснение того общечеловеческого факта, что человек непосредственно сам собою проектирует вне себя Безусловное Бытие, считает его объективным предположением самого себя, созерцает его пред собой и над собой.

Но безусловный синтез бытия не только сознает в своем единстве всю ту бесконечную множественность содержания, которая объемлется этим единством, но и в своем бытии, как чистом бытии, предощущает всю ту полноту бесконечно-содержательного бытия, эссенцией которого это чистое бытие служит. Если сознание бытия мы назвали чувством, то и сознание чистого бытия мы должны назвать самым утонченно-высшим чувством. Следовательно, когда чистое бытие предощущает в себе полноту бытия, то оно предощущает нераздельно с этим и полноту своего чувства, предощущает свою неразрывную связь с этой полнотой, с этим неисчерпаемым, бесконечным вместилищем всяких радостей бытия и с любовью устремляется к нему. Отсюда непосредственное непреодолимое стремление к Высшему Благу, к Безусловному как источнику всякого блаженства. Это стремление столь же естественно и столь же наивно непосредственно, как и стремление вообще к чувству счастья. Тут находят свое объяснение те бесконечные ощущения внутренней удовлетворенности, радости и возвышенных восторгов, которые дает человеку религиозно-нравственная жизнь.

Таким образом, идея Безусловного сама собой сращена с самим Безусловным, и переход от одной к другому является не только логически необходимым, но и непосредственно неизбежным. Наше чистое самосознание, будучи именно безусловным синтезом бытия или идеей Безусловного, само собой непосредственно влечется к Безусловному Бытию. И так как этот синтез имеет столько же субъективный, сколько и объективный характер, то связь его с Безусловной Полнотой бытия есть не только его субъективно непосредственное влечение к Ней, но и объективно неразрывная связь с Ней. Никак нельзя ни посредственно мыслить, ни непосредственно сознавать идею Безусловного без самого Безусловного, существование первой без существования последнего. Следовательно, бытие Безусловного Существа так же достоверно, как и существование идеи Безусловного. Существование идеи Безусловного так же абсолютно достоверно, как и существование нашего самосознания; следовательно, столь же абсолютно достоверно и существование сознаваемого нами Безусловного.

* * *

Целью настоящего отдела полагалось показать, что сознаваемое нами безусловно-должным действительно безусловно должно, что наше сознание в данном случае тожественно с бытием. В результате мы показали, что сознаваемое нами безусловным и на самом деле по природе безусловно, что сознание и бытие совершенно в этом случае совпадают. Очевидно, предположенная цель и достигнутый результат могли бы считаться между собой вполне совпавшими, если бы названное безусловно-должным в одном случае было признано нами тожественным с тем, что в другом случае мы назвали просто безусловным. Это действительно мы и должны признать. То, что сознается нами безусловно-должным с жизненно-практической стороны, что является таковым для нашего чувства и воли, то формальной стороне сознания, нашей логической мысли предстоит как безусловное. Безусловно-должное указывает на безусловную самоценность содержания и с этой точки зрения рассматривает форму этого содержания; просто безусловное указывает на безусловную форму самоценного содержания и с точки зрения формы рассматривает и оправдывает бытие этого содержания. Переживаемое безусловно-должное созерцается по форме как безусловное. В настоящем отделе мы хотели формально оправдать достоверность нашего сознания в постижении безусловно-должного содержания. Поэтому последнее обозначилось само собой таким формальным термином, как просто «безусловное». В существе дела в общем синтезе нашего единого самосознания обозначаемая упомянутыми двумя терминами реальность совершенно одна и та же. Приняв это во внимание, мы должны сказать, что предположенная в начале этого отдела цель может считаться вполне нами достигнутой.

Глава VIII. Общий обзор отдела и заключительные соображения. Существенное значение для решения вопроса о бытии Бога принятой нами психологической теории. Эта теория – библейская. Заключение

Нам остается теперь бросить общий взгляд на пройденный нами в этом отделе путь, чтобы сделать некоторые заключительные соображения.

Нашей задачей было перейти от сознания Безусловного к самому Безусловному. Главная трудность заключалась в том, что сознание Безусловного есть факт субъективный, а само Безусловное мыслится как действительность сама в себе; переход же из области субъекта в область вещи самой в себе для нас, по-видимому, невозможен, так как мы никак не можем своим субъективным сознанием переступить за пределы того же самого сознания и помимо его заглянуть в вещь, как она есть сама в себе. Как бы мы ни всматривались в сознаваемую нами идею Безусловного, какие бы доказательства ни приводили в пользу существования самого Безусловного, все же это будут только наши субъективные соображения, нимало не обязательные для не зависящей от нас сущей действительности, каковой мы мыслим Безусловное. Нам казалось, что эта трудность, действительно непреодолима, пока мы будем пытаться перейти от того, что признаем своей субъективной идеей Безусловного, прямо к тому, что мы мыслим реальной действительностью самого Безусловного во всей полноте его бытия. Несомненно, что это Безусловное само в себе должно быть вне нашего «я». Несомненно также, что выйти из своего «я» мы никогда не в состоянии. Значит, должно быть признано несомненным и то, что Безусловное в своем самостоятельном от нас бытии как будто вечно останется недоступным для нашего сознания и мы никогда как будто не можем знать, существует ли оно или не существует. Нам казалось, что непреодолимость перехода заключается именно в том, что мы принуждаем мысль внутреннее сделать внешним,310 а этого она никогда не может сделать по той простой причине, что она сама создала эти понятия как взаимные противоположности и для нее замена одного другим является противоречием себе. Требовалось показать, что существует Безусловное само в себе, вне нашего субъекта. Но чтобы это показать и чтобы это видеть, нужно ведь выйти изнутри себя вовне, заглянуть в то, что «не-я». Но это невозможно, потому что «я» по самому своему понятию может быть непременно только внутри самого себя, и для него бытие вне самого себя невозможно; «внутри» не может быть в то же время »вне», а всегда по самому понятию должно быть "внутри» и противоположно всякому «вне».

Если главная трудность перехода от субъективного сознания Безусловного к объективно реальному существованию Безусловного самого в себе происходила оттого, что Безусловное само в себе мыслится «вне» нашего «я», а потому и недоступно для него, сущего всегда «внутри» себя, то для мысли представляется единственно возможным такой исход для избежания трудности: нельзя ли как-нибудь устранить в данном случае борьбу противоположных понятий «внутри» и «вне»? нельзя ли подойти от нашего «я» к Безусловному каким-нибудь иным путем? При большем вникании в дело для нашей мысли действительно намечается такой путь в более определенных и положительных чертах: вместо того чтобы от субъективной идеи Безусловного прямо переходить к реальному существованию самого Безусловного, нельзя ли прежде попытаться пройти от субъекта вообще к реальному существованию тоже вообще? Если между нашей субъективной идеей Безусловного, которая внутри нас, и реальным существованием самого Безусловного, которое непременно вне нас, прямая, по-видимому, противоположность, то между просто субъектом и просто реальной действительностью нет такой очевидной пропасти. Так как одно из этих определений принадлежит нашему «я» и нашей идее Безусловного, а другое – самому Бытию Безусловному, то не может ли быть проложен путь от «я» к Безусловному именно чрез эти ближе друг к другу стоящие понятия, чрез сближение и примирение их?

Итак, нужно рассмотреть, как субъективность идеи Безусловного относится к ее реальности, или, общее, как относится субъективное бытие к объективному, субъект к объекту. Рассмотреть – это значило уяснить понятия субъективного и объективного на логической и психологической почве. Центральным пунктом внимания должно было быть то: нет ли в нашем субъекте, в нашем самосознании того, что совпадает с понятием реального, объективной действительности самой в себе? Таким образом, решение вопроса сводилось внутрь нас, в наше самосознание, в нем должна была быть найдена реальность. Если такая будет найдена, то, значит, вопрос решится благоприятно, борьба двух противоположных понятий «внутри» и «вне» устранится, так как будет ясно, что реальность может быть "внутри» и, следовательно, может быть постижимой для субъекта и сродной ему; чрез это проложится путь для субъекта и к той реальности, которая есть Безусловное само в себе. Если в понятии субъекта и в нашем самосознании не будет найдено ничего такого, что соответствует понятию реального, то это будет значить, что реальное может быть лишь вне субъекта, и, следовательно, непостижимым и недостижимым для него; а это само собой будет показывать, что от нашего субъекта не может быть никакого перехода и к той реальности, которая зовется Безусловным Бытием в себе. Эта гипотетическая дилемма должна была сосредоточить наше внимание на анализе самосознания. Но, имея в виду разрешить указанным путем предстоящую для мысли трудность перехода от субъективной идеи Безусловного к объективному существованию самого Безусловного, наша мысль не могла упускать из виду и того, что этот путь только наметит цель, но не доведет нас до нее, если не будет препобеждена главная, прежде упомянутая трудность примирения нашего внутреннего субъекта с Безусловным Бытием, которое, как Безусловное в себе, ставится выше всего частного, вне его, а следовательно, выше и вне нашего субъекта. Мы видели, что тут вся непреодолимость заключается в том, что наше сознание не может выйти из своего «внутри», не переставая быть сознанием, и, следовательно, не может постигнуть того, что «вне» его, как оно есть само в себе, следовательно, и Безусловного. Рассматривая, почему Безусловное должно мыслиться не иначе как вне нашего сознания, мы находим ту причину, что Безусловное всегда должно быть выше и вне условного. Если наше сознание условно, то для него Безусловное необходимо должно быть вне и выше его и, следовательно, непостижимо для него. Как бы мы ни старались своим сознанием постигнуть Безусловное, мы всегда принуждены будем подводить его под условия своего сознания и, следовательно, обусловливать его. Но раз мы его обусловливаем, мы, очевидно, не сознаем его как Безусловное. В таком случае Безусловное всегда должно быть вне нашего сознания и для него ни в какой мере не доступно. Если недоступно, значит, мы его никогда не можем ни видеть, ни показать, значит, и самое бытие его для нас недостоверно, недоказано, неочевидно. В самом крайнем случае это будет нашим субъективным убеждением, нимало не обязательным для объективной действительности. Но и этого случая никогда не было бы, потому что для условного сознания Безусловное было бы и немыслимо. Следовательно, единственно только тогда существование Безусловного может быть для нас мыслимо и доступно, когда мы имеем возможность схватить своим сознанием его безусловность. Но для этого наше сознание в своей деятельности само должно быть безусловным. Опять возникает дилемма: или существование Безусловного не может быть для нас достоверным, или деятельность нашего сознания безусловна. Опять, следовательно, решение вопроса зависит от анализа нашего субъекта, нашего самосознания.

Когда мы рассмотрели свой внутренний мир, то увидели, что и та и другая дилемма могут быть решены в благоприятном для нас смысле и, следовательно, соответственно требованиям всего человечества, то есть что реальное бытие Безусловного постижимо для нашего субъективного сознания. Между природой субъекта и природой реальности нет никакой непроходимой бездны, а, наоборот, субъект есть та же реальность, дошедшая лишь до собственной самопрозрачности. Точно так же нет никакой противоположности между нашим самосознанием и Безусловным Бытием, так как самопрозрачность самосознания есть свидетельство и его безусловности.

Такой взгляд на нашу субъективную природу и, следовательно, благоприятное решение поставленной нами задачи сделались для нас возможными единственно благодаря тому, что мы выделили из первой те элементы, которые хотя обычно приписываются ей, но в существе дела ей совсем не принадлежат. Это выделение произошло тогда, когда мы признали в нашей душе две различных области: область бессознательных душевных фактов и область сознательных явлений. В основе первых мы предположили бессознательные душевные силы; в основе последних – силу самосознания; в ней-то и увидели то, что, собственно, и есть наша субъективность, а все остальное в душе должно отнести к разряду бытия объективного. Наша объективная душевная природа предстала пред нами как только еще слагающееся бытие; оно растет под разнообразными влияниями окружающего мира; в нем все полно частностей; все переплетается во взаимных отношениях; все друг другом обусловлено; все – бытие лишь для другого бытия, но не для себя. Наша субъективная природа в противоположность объективной выяснилась пред нами как окончательно сложившееся бытие, не могущее уже более развиваться, а лишь только проясняющееся чрез восприятие душевных изменений; в нем нет ничего бессвязно-частного; оно есть безусловный синтез бытия, имеющий отношение лишь к самому себе, а потому и ставший для себя самопрозрачным. Таким образом, оказалось, что самосознание и бессознательные душевные силы находятся как бы на противоположных полюсах бытия, или, если приспособительней к данному случаю выразиться, душевные силы составляют как бы точки в основании пирамиды бытия, а самосознание – вершину, венчающую всю пирамиду во всем ее составе. Такой взгляд на бессознательную и сознательную нашу природу как на противоположные ступени одного и того же бытия и дал нам возможность понять, с одной стороны, как наш субъект безусловен и самопрозрачен при полной условности и темноте остальных душевных сил, а с другой – как, несмотря на это, самосознание имеет одну и ту же реальную природу, что и остальные душевные силы, и, следовательно, как, будучи безусловным по положению и реальным по бытию, оно может постигать Безусловную Реальность.

Тот же принятый нами взгляд на резкое различие нашего самосознания от остальных душевных сил открыл нам, что такое по своей природе идея Безусловного и какое значение она имеет в нашей внутренней жизни; через что нам выяснился не только возможный, но действительный процесс постижения Безусловного. Наши бессознательные душевные процессы состоят в накоплении частных изменений под влиянием окружающего мира и в их организации путем постепенного синтеза. Жизнь самосознания, по своему положению уже стоящего на безусловной вершине синтеза, может состоять лишь в прояснении последнего, следовательно, в постепенном анализе. Такая взаимная противоположность жизненных задач двух полюсов одной и той же психической природы делает для нас понятным их взаимное отношение. Самосознание, стремясь к прояснению себя, действует на бессознательную природу и в результатах ее деятельности выясняет само себя. Бессознательные душевные силы, стремясь к развитию в самосознании как безусловном синтезе своего бытия, находят направителя своего развития. Из взаимодействия этих противоположных, стремящихся одно к другому течений возникает и растет постоянно развивающийся организм нашей внутренней жизни. Самосознание в ней имеет направляющее, синтезирующее, целевое значение. Вникая в это последнее, мы нашли, что оно совершенно совпадает с тем значением, «какое приписывается нашему разуму. Стороны нашего самосознания оказались идеями разума, а само самосознание отожествилось с идеей Безусловного. Это отожествление еще более выяснило пред нами истинную природу нашего самосознания в его отношении к постижению Безусловного и бросило яркий свет на природу наших идей, и главное, идеи Безусловного с ее решающим, всеобъемлющим значением во всей нашей сознательной жизни. Если жизнь нашего самосознания есть не что иное, как постепенно проясняющаяся идея Безусловного, то становится понятным, что наше самосознание не только может, не только способно постигнуть Безусловное, но что это постижение составляет всю его жизнь, совпадает с его собственным самопрояснением, следовательно, что оно не только возможно, но и действительно происходит.

Наконец, тот же самый взгляд на двойственность нашей душевной природы объясняет нам жизненную необходимость и нравственную непреодолимость нашего стремления к Безусловному и к постижению его и характерные черты этого постижения. Наша сознательная жизнь оказалась, по этому взгляду, результатом взаимодействия стремящихся к развитию бессознательных душевных сил и стремящегося к самопрояснению нашего самосознания. В их взаимном слиянии (то есть чтобы проясненный безусловный чистый синтез самосознания совершенно совпал с частным условным содержанием души) состоит конечная цель нашей сознательной жизни, потому что тогда завершилось бы всякое развитие нашего душевного организма. Но когда чистый безусловный синтез самосознания, или, что то же, идея Безусловного, найдет всю полноту входящего в нее условного бытия, тогда он уже будет самим Безусловным бытием, внутренне совпадет с ним. Этого ни в какое определенное время, то есть, следовательно, для ограниченного бытия, никогда быть не может. Таким образом, Безусловное бытие есть естественная вечная цель нашего духовного организма, и стремление к нему так же жизненно необходимо, как стремление к конечной цели своего собственного существования. Отказаться от стремления к Безусловному с этой точки зрения значит то же самое, что отказаться от жизни.

Стремление к Безусловному по принятому нами психологическому взгляду не есть только естественный природный процесс. Это стремление вытекает из самосознательной природы нашего разума, а потому имеет характер самоочевидности, самообоснованной свободы и нравственной обязательности, каковым оно действительно и является в сознании всего человечества, резко отличаясь от всех природных стихийных стремлений, возникающих и питающихся под влиянием темных, не просветленных еще, а потому и несвободных потребностей нашей душевной природы. Природные душевные факты и стремления наше самосознание воспринимает как данные, и они становятся нравственными и свободными только постольку, поскольку наше самосознание просветило их, дало им определенное место в своем синтезе, сделало их самоочевидными, самодовлеющими себе по своим внутренним основаниям; но это случается далеко не всегда, и многие факты так и остаются чисто природными. Стремление к Безусловному вытекает из самопрозрачной глубины нашего самосознания, из самосознательной идеи самого Безусловного или из нашего разума, а потому само по себе всегда самоочевидно и свободно, а потому и нравственно обязательно. Противиться этому стремлению значит противиться своему разуму, противиться тому, что самоочевидно и самодовлеюще, что безусловно должно, что есть истина. Поэтому-то сознательный отказ от стремления к Безусловному всегда в человечестве считался извращением разумной человеческой природы, нравственным преступлением, нравственной смертью.

Наше стремление к Безусловному не кажется нам только процессом субъективного нравственного самосовершенствования, внутреннего духовного саморазвития. Как показывает опыт всего человечества, это стремление имеет прямо предстоящую сознанию объективную цель, строго очерченный предмет, именно – само Безусловное Бытие. Субъективное духовное развитие является для человеческого сознания как только усвоение, постижение этого помимо человека существующего, самодовлеющего бытия. Принятая нами психологическая теория совершенно выясняет этот факт. Безусловный синтез бытия, будучи нашим самосознанием или разумом, имеет заправляющее, руководящее значение в нашей внутренней жизни и, следовательно, чисто внутреннюю субъективную цель – наше духовное развитие. Но если принять во внимание, что безусловный синтез бытия, будучи нашим самосознанием и играя деятельную роль в нашей внутренней жизни, не перестает ведь быть в то же время безусловным синтезом всего бытия, образом самого Безусловного, то можно вполне понять объективный характер стремления к Безусловному. Будучи исходным пунктом нашей внутренней сознательной жизни, безусловный синтез есть завершительный пункт объективного бытия в его целом. Завершая собою все бытие, безусловный синтез в своем всеединстве объемлет, содержит в себе в качестве моментов все бытие. Будучи самопрозрачным, этот синтез созерцает, хотя бы лишь в тумане еще не проясненного предчувствия, и те моменты, из которых состоит полнота бытия. Эти моменты предносятся пред нашим непосредственным самосознанием как его основание, как та совокупность бытия, которого оно является лишь завершением. Но, созерцая в предчувствии эту перспективу входящего в него бытия, самосознание не может видеть ее внутри нашей индивидуальной природы; эта последняя еще только слагается, и притом под руководством самого же самосознания; очевидно, основания этого самосознания должны быть вне нас. Безусловный синтез бытия созерцает себя соединенным со всей полнотой бытия, которую наша индивидуальная жизнь призвана лишь воспроизводить под влиянием этого безусловного синтеза как индивидуального самосознания. Таким образом, если деятельная цель самосознания внутри нас, то созерцательная цель его необходимо должна рисоваться ему (и действительно есть) вне нас. Выросши из полноты бытия, оно нас возводит к этой полноте. Будучи Безусловным и созерцая всю входящую в него условность бытия, оно возводит к безусловности наше индивидуальное бытие.

Так Безусловное Бытие, являясь внутренней целью нашего жизненного развития, необходимо должно созерцаться нашим самосознанием как объективная Полнота Бытия, как внешняя абсолютно реальная цель, к достижению которой должна быть направлена наша жизнь.

Из сказанного видно, что Безусловное Бытие есть объективная цель нашего субъективного духовного развития, вечно предстоящая нам действительность, которую мы деятельно должны осуществлять внутри себя, пока наш безусловный синтез чистого бытия не совпадет со всем условным содержанием нашей души, то есть пока мы не будем сами Безусловным Бытием. Но эта цель никогда, ни в какое условное время не может быть достигнута, потому что синтез безусловен и, следовательно, может найти все входящие в него условия лишь в безусловное время. Таким образом, выясняется, что мы можем только приближаться к Безусловному Бытию, но никогда не совпадем с ним.

Хотя мы никогда не можем вполне осуществить в себе Безусловного Бытия, но стремление к нему, как мы видели, есть непреодолимое стремление к жизни, и приближение к нему есть путь постоянного саморазвития бытия, самопрояснение разума или идеи Безусловного. Так стремление к Безусловному разрешается в конце концов, с принятой нами точки зрения, в процессе вечной жизни, вечного саморазвития, а с ними вместе – вечных радостей, вечного, нескончаемого, постоянно возрастающего в бесконечность блаженства. Эти чаяния мы действительно и видим у всего человечества, и они вполне находят свое разъяснение и оправдание, если мы посмотрим на свою душевную жизнь и ее задачи с предложенной нами точки зрения на душевную природу человека.

Таким образом, при посредстве принятой нами психологической теории нам удалось показать, что присущая нам идея Безусловного, или сознание Бога, есть несомненное и самоочевидное ручательство реального существования Бога,311 что постижение этого существования не только возможно, но постоянно и действительно совершается и жизненно и нравственно необходимо.

Если мы в заключение посмотрим на эту принятую нами теорию, добытую из неопровержимых фактов самонаблюдения, из положения современной психологической науки, из тех обобщений, к которым последняя стремится, то увидим, что это теория библейская, и ей положено первое и прочнейшее основание на первых же страницах Библии; дальнейшее развитие ее проходит как по Ветхому, так и по Новому Завету и особенно в посланиях апостола Павла; эта же теория лежит в основании святоотеческих воззрений.

Сущность этой теории, как мы видели, состоит в том, что наша психическая природа двойственна. По библейскому воззрению, уже при творении человека положено различие души и духа.

Затем мы видели, что низшие душевные силы близко стоят к силам условного, развивающегося физического мира, а самосознание есть безусловный синтез всего бытия, завершающий его пункт, отличительная черта человека. По библейскому воззрению, душа постоянно ставится в один уровень с обычными животными силами, и только самосознательный дух составляет отличительную черту человека и возвышает его над миром.

Мы видели, что самосознание, будучи синтезом всего бытия, не могло произойти из естественного развития самой души, что, совершенно наоборот, сама наша душевная жизнь развивается под активным воздействием нашего самосознания как самостоятельной силы, направляется им, возводится к тому Безусловному Источнику, Безусловному Бытию, из которого оно само возникло. Это мы находим вполне признанным и в Библии, по которой дух человека есть дыхание самогу Бога и сообщен человеку посредством особого Божественного действия с очевидным и решительным выделением его из всей животной твари, с полным превознесением его над нею в область жизни Божественной.312

Мы видели, что нашему самосознанию по его природе должно принадлежать в жизни руководящее значение и что оно чрез деятельность души самопроясняет себя и возводит нас к Безусловному Бытию. Христианское воззрение именно и полагает, что дух должен везде преобладать над душой и руководить ее жизнью, что человек из душевного должен становиться все более и более духовным и в этом одухотворении все более и более уподобляться Богу, возрастая в Нем в процессе вечного самосовершенствования и бесконечной жизни с ее блаженством.

Из сказанного сейчас мы можем видеть, что христианский метафизический вопрос о бытии Бога положительно решается при помощи христианской же психологии, которая все более и более находит себе разъяснение и подтверждение в новейших научных данных.

* * *

Задача предлагаемого труда состояла в том, чтобы показать истинность христианского понятия о бытии Бога, то есть что это понятие вполне соответствует Безусловному Бытию, как Оно есть само в себе.

В первом отделе мы старались показать, что христианское понятие о бытии Бога вполне соответствует тому, что мы сознаем безусловно-должным бытием.

Во втором отделе мы старались показать, что то, что мы сознаем Безусловно-должным бытием, и само в себе есть действительно Безусловное Бытие.

Отсюда очевидный и вполне законный вывод тот, что христианское понятие о бытии Бога вполне соответствует Безусловному Бытию, как Оно есть само в себе, то есть что Бог существует.

Этот вывод делает задачу нашего труда в точности, по мере сил, исполненной.

* * *

292

"Итак, регулятивный принцип разума <...> состоит в следующем: в чувственно воспринимаемом мире все имеет эмпирически обусловленное существование, и никакое свойство в нем не имеет безусловной необходимости; в ряду условий [в чувственно воспринимаемом мире] нет ни одного члена, для которого не следовало бы ожидать и по возможности дальше искать эмпирических условий в возможном опыте; ничто не дает нам права выводить существование какого бы то ни было условия вне эмпирического ряда или считать это существование в самом ряду абсолютно независимым и самостоятельным, хотя этим не отрицается, что весь ряд зависит от какой-нибудь умопостигаемой сущности (которая поэтому свободна от всякого эмпирического условия и скорее содержит в себе основание возможности всех этих явлений)» (Кант И. Критика чистого разума. С. 342).

293

Иеромонах Михаил обращает внимание на извечную путаницу в понятиях «объективное – субъективное». Согласно обыденному мнению объективным считается то, что существует вне сознания, а субъективным – то, что существует в сознании и зависит от него. Отсюда отождествление объективного с материально-чувственным, а духовного – с субъективным. В действительности же согласно определению объективным является то, что не зависит от воли человека, а субъективно то, что от его воли зависит. В этом случае духовный мир, как не зависящий от воли человека, тоже может быть объективным, как и мир материальный. Собственно, на это обратил внимание уже Кант, считавший, например, что априорные формы чувственности, такие как пространство и время, существуют как субъективно, так и объективно: «Итак, время есть лишь субъективное условие нашего (человеческого) созерцания (которое всегда имеет чувственный характер, т. е. Поскольку мы подвергаемся воздействию предметов) и само по себе, вне субъекта, есть ничто. Тем не менее в отношении всех явлений, стало быть, и в отношении всех вещей, которые могут встретиться нам в опыте, оно необходимым образом объективно» (Кант И. Критика чистого разума. С. 57).

294

Бог из машины (лат.). Название драматургического приема древнегреческих трагиков: в конце спектакля некое божество опускалось на сцену при помощи специального приспособления (машины) и своим вмешательством разрешало запутанную ситуацию.

295

Эта мысль очень хорошо известна в западной философии от Декарта, который впервые ввел в новоевропейскую философию принцип интеллектуальной интуиции и естественного света разума, делающих очевидным существование самопознающего субъекта: «...все, на что указывает мне естественный свет (lumen naturale), никоим образом не может быть сомнительным, поскольку из самого факта моего сомнения вытекает, что я существую: немыслимо ведь существование какой-либо иной способности, которой я доверял бы так же, как этому свету, и которая могла бы мне доказать, что я неверно воспринимаю вещи» (Декарт Р. Размышления о первой философии. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1994. С. 32).

296

В этом рассуждении уже видна новизна подхода Михаила (Грибановского) к проблеме доказательства бытия Бога. То доказательство, которое предложил Декарт и о логике которого писал выше иеромонах Михаил, страдает серьезным недостатком, который и показал Кант в своей критике этого доказательства: можно мыслить понятие Бога, не имея в виду Его бытие, поскольку бытие не является атрибутом вещи. Ошибка Декартово-Ансельмовой версии доказательства и критики его Кантом состоит в том, что Бог у них мыслится только как вне человека существующая вещь. Но переход от понятия о Боге к бытию Его можно сделать и не выходя за пределы субъективности человека, поскольку, как было показано автором ранее, объективность содержится в самой субъективности. Подобный ход рассуждений логика встречается у Плотина, который также переводит исследование самопознания на онтологический уровень. Согласно греческому философу истинное самопознание возможно только для Ума-ипостаси, который есть истинное бытие, а не для нашего изменчивого и личного ума: «Таким образом, для человека возможно двоякое самопознание: или он познает и сознает себя только как дискурсивный разум, составляющий главную силу души, или он, восходя до ума, познает и сознает себя совсем иначе, а именно, соединяясь с умом и мысля себя в его свете, сознает себя уже не как человека, а как иное, высшее существо; человек в этом случае как бы восхищается и воспаряет в высшую сверхчувственную область той лучшей своей частью, которая способна, словно на крыльях, взлетать в область чистого ума и сохранять в себе то, что там увидит» (Эннеады. V. 3, 4). Обычно считается, что подобным образом возродили онтологическое доказательство Н. О. Лосский и С. Л. Франк. Так, например, С. Л. Франк пишет: «...онтологическое доказательство есть не что иное, как усмотрение самоочевидности абсолютного как такового. Оно не есть в обычном смысле «доказательство», т. е. умозаключение; оно есть, напротив, непосредственное усмотрение истины. Именно поэтому оно есть не плод какой-либо гордыни отвлеченного разума, не продукт интеллектуализма схоластики и рационалистической философии, а, напротив, выражение некой первичной и непосредственной мистической интуиции, простая формулировка своеобразия мистического или живого знания в его отличие от знания отвлеченного – предметного» (Франк С. Л. Онтологическое доказательство бытия Бога // Франк С. Л. По ту сторону правого и левого. Париж, 1972. С 136–137). В этом виде, по мнению Франка, впервые изложил онтологическое доказательство Плотин: «Истинным творцом онтологического доказательства... надлежит считать величайшего мистического философа всех времен... Плотина» (Там же. С. 127). Однако, как видно из этой работы, впервые именно иеромонах Михаил (Грибановский) предложил этот способ рассуждения, по всей видимости, даже не будучи знакомым с плотиновскими трактатами.

297

Критику реальности «я» проводил Кант в «Критике чистого разума». Согласно его мнению «я» – это субъект познания, и его никак нельзя мыслить как объект. Единство сознания есть лишь единство в мышлении, а не в реальности, «а посредством одного только мышления объект не дается» (Кант И. Критика чистого разума. С. 251). Поэтому «Я есть только осознание моего мышления; следовательно... у нас нет необходимого условия для применения к самому себе как мыслящему существу понятия субстанции» (Там же. С. 247). До Канта критику реальности и субстанциальности Я проводил Д. Юм: «Дух – нечто вроде театра, в котором выступают друг за другом различные восприятия; они проходят, возвращаются, исчезают и смешиваются друг с другом в бесконечно разнообразных положениях и сочетаниях» (Юм Д. Трактат о человеческой природе. Минск, 1998. С. 298).

298

В святоотеческом богословии можно проследить две традиции в понимании бытия Бога. Согласно одной из них Бог есть чистое, вечное, неизменное бытие, отличающееся от тварного мира, находящегося на границе с небытием, из которого он был сотворен; согласно другой бытие – это мир, следовательно, Бог сверхбытиен, сверхсущностен, непознаваем. Ярким представителем первой традиции является блж. Августин, второй – отцы-каппадокийцы. Причиной такого расхождения в онтологии является различное понимание бытия: блж. Августин мыслил бытие по Платону, для которого главным в бытии была его вечность, истинность, неизменность; каппадокийцы же понимали бытие по-аристотелевски, а для Стагирита существенным в бытии было его существование, а наиболее очевидным является существование чувственного материального мира. Видно, что иеромонах Михаил присоединяется к первой, платоновско-августиновской традиции. Кроме того, в этой фразе видно и разногласие автора с Плотином, помещавшим благо на более высокий уровень (Единое), чем бытие (Ум).

299

Одним из первых на то, что личность, «я» представляет из себя деятельную силу, обратил внимание Лейбниц. Согласно Лейбницу «я» субстанциально и сохраняет свое постоянство: «...разумная душа (вmе intelligente), знающая, что она такое, и могущая сказать «я» (а это слово говорит очень многое), сохраняет свое существование не только – хотя и в большей степени, чем прочие, – в метафизическом отношении, но остается одною и тою же в нравственном смысле и составляет тождественную личность» (Лейбниц Г. В. Соч.: В 4 т. М., 1982. Т. 1. С. 160). Главное же свойство субстанции, по Лейбницу, есть то, что «субстанция есть существо, способное к действию» (Там же. С. 404). В «Лекциях по введению в круг богословских наук» архим. Михаил солидаризуется с таким учением Лейбница, смотрящего «на мир как на совокупность развивающихся монад, переходящих из несовершенного состояния в более совершенное... Понятие жизни, развития предполагает единство, вне единства нет жизни... Пример развития представляет наша душа. В ней замечается появление новых фактов, усложнение ее содержания – метаморфоза форм; но все это объединяется в одной жизненной силе, которую мы называем душою; не будь единства в душе, все превратилось бы в механическую смену одних форм другими, не имеющую характера развития». Этот взгляд, продолжает архимандрит Михаил, «более соответствует правильному понятию о жизни» (Михаил (Грибановский), архим. Лекции... наст. изд.).

300

Учение о трех началах в душе впервые сформулировано Платоном. Греческий философ писал о том, что в душе существуют три начала: яростное, вожделеющее и разумное (см.: Государство. 439Ь>– 444а). Многие отцы Церкви пользовались этим учением. Например, прп. Максим Исповедник пишет: «Поэтому от собирания воедино вокруг божественных [вещей] и единения душевных сил, то есть силы разумной, желательной и яростной, и рождается любовь» (Максим Исповедник, прп. Творения. Кн. 2. Вопросоответы к Фалассию. Часть 1. Вопросы I–LV. С. 152). В терминологии современной психологии яростному началу в душе соответствует воля, а желательному – чувство. Кант, впрочем, тоже придерживался этого деления души: «Все способности человеческой души без исключения мы можем свести к трем: к познавательной способности, чувству удовольствия и неудовольствия и способности желания» (Кант И. Критика способности суждения // Соч.: В 6 т. М., 1966. Т. 5. С. 110).

301

Учение о слиянии субъекта и объекта в неразличимое тождество впервые предложил Плотин. Согласно этому философу в Едином «мыслящий субъект и мыслимый объект составляют одно существо» (Эннеады. V, 6, 1). В философии Нового времени такое же учение разрабатывал Шеллинг, именовавший такое неразличимое единство Абсолютом: «Чистый субъект-объект, абсолютное познание, абсолютное Я, форма всех форм есть единородный сын Абсолюта, одинаково с ним вечный, не отличный от его сущности, но единый с ним» (Шеллинг Ф. В. И. Бруно, или О божественном и природном начале вещей. Соч.: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 583). Архимандрит Михаил пишет об этом: «В философской мысли мы находим стремление к определению Абсолютного как единого; такое определение признавалось наивысшим. У неоплатоников Божество определялось как τò ἔν – единое. То же мы видим и в новой философии – германской, достигшей высшего расцвета в лице Шеллинга, – в его тождестве объективного и субъективного бытия» (Михаил (Грибановский), архим. Лекции...наст. изд.).

302

Эта мысль Михаила (Грибановского) также имеет кантовское происхождение. Правда, понятие регулятива у немецкого философа имеет не совсем положительный смысл, т. к. прирост знания и открытие законов природы возможны, по Канту, в результате не регулятивного, а конститутивного применения разума: «...разум может иметь при этом (при осуществлении нравственных целей. – В. Л.) только регулятивное применение и служит лишь для того, чтобы вносить единство в эмпирические законы» (Кант И. Критика чистого разума. С. 469). «Психологическая идея (т. е. идея души как простой субстанции. – В. Л.) и не может означать ничего иного, кроме схемы регулятивного понятия. Действительно, самый вопрос, не духовной ли природы душа сама по себе, не имеет никакого смысла, так как посредством такого понятия я устраняю не только телесную природу, но и вообще всякую природу, т. е. все предикаты любого возможного опыта, стало быть, все условия, при которых соответственно такому понятию мыслится предмет, между тем только там, где есть эти условия, мы имеем право говорить, что понятие имеет смысл» (Кант И. Критика чистого разума. С. 408). Для иером. Михаила же понятие регулятива вполне положительно и означает то, что в нас есть нечто безусловное, внеопытное, на основе чего только и возможен опыт познавательной деятельности.

303

Кант понимал эту проблему и поэтому также пытался показать единую природу разума, говоря о практическом и теоретическом применении одного и того же разума: «Теоретическое применение разума занималось предметами одной только познавательной способности, и критика разума в отношении этого применения касалась, собственно, только чистой познавательной способности... Иначе обстоит дело с практическим применением разума. Здесь разум занимается определяющими основаниями воли» (Кант И. Критика практического разума. С. 326).

304

Попытку построить такое единство Кант предпринял в «Критике способности суждения». «Критика чистого теоретического разума, которая была посвящена рассмотрению источников всякого априорного познания (стало быть, и того, что в нем относится к созерцанию), выявила законы природы, критика практического разума – закон свободы, и, таким образом, априорные принципы для всей философии теперь уже, кажется, полностью изложены. Но если рассудок дает a priori законы природы, а разум – законы свободы, то по аналогии можно ожидать, что способность суждения, которая осуществляет связь между обеими способностями, дает для этого, так же как и они, свои отличительные априорные принципы и, возможно, заложит основу для особой части философии» (Кант И. Критика способности суждения. С. 107).

305

Согласно Канту, нравственность невозможна без допущения свободы человека, ведь быть нравственным, т. е. ответственным за свое поведение, может лишь тот, кто свободно избирает то или иное поведение. Но нравственность невозможна и без допущения нравственного закона, именуемого Кантом долгом. «Но свобода единственная из всех идей спекулятивного разума, возможность которой хотя мы и не постигаем, но знаем a priori, так как она есть условие морального закона, который мы знаем... Но если бы не было свободы, то не было бы в нас и морального закона» (Кант И. Критика практического разума. С. 314).

306

Иеромонах Михаил выступает здесь сторонником учения о врожденных идеях в той форме, как оно разрабатывалось в XVII в. Декартом и Лейбницем. Согласно этим философам, врожденные идеи – это не некие застывшие знания о чем-либо, как думают некоторые противники этого учения, а скорее сущность самого нашего сознания, представляющего собой не чистую доску, а, по выражению Лейбница, «глыбу мрамора с прожилками». Поэтому Лейбниц утверждает, что «все мысли и действия нашей души вытекают из ее собственной сущности» (Лейбниц Г.В. Соч.: В 4 т. Т. 2. С. 75), «в нашем духе имеется много врожденного, мы, так сказать, врождены самим себе», «идеи и истины врождены нам подобно склонностям, предрасположениям, привычкам или естественным потенциям» (Там же. С. 52).

307

См., напр., в диалогах Платона: «...знание на самом деле не что иное, как припоминание» (Федон. 72е) и: «...найти знания в самом себе – это и значит припомнить» (Менон. 85d).

308

На подобное объективно-субъективное существование умопостигаемого божественного мира постоянно указывает в своих «Эннеадах» Плотин: «...они (т. е. Душа, Ум и Единое. – В. Л.) существуют отдельно от него, вне его... так и в нас, по выражению Платона, они составляют особого внутреннего человека» (V. 1, 10)».

309

Скорее всего, иером. Михаил имеет в виду рационалистическую философию, поскольку в религиозной философии (например, у Плотина, блж. Августина, Шеллинга) этот переход к бытию Безусловного осуществляется (правда, ценой отказа от притязаний философии на полное познание бытия).

310

Именно в проблеме возможности перехода от одного только понятия о предмете к бытию этого предмета состоит суть кантовской критики онтологического доказательства. Согласно Канту такой переход невозможен, поскольку «бытие не есть реальный предикат, иными словами, оно не есть понятие о чем-то таком, что могло бы быть прибавлено к понятию вещи» (Кант И. Критика чистого разума. С. 361– 362), и поэтому «попытка извлечь из совершенно произвольно построенной идеи существование самого соответствующего ей предмета была чем-то совершенно противоестественным и представляла собой лишь нововведение школьного остроумия» (Там же. С. 364).

311

Кант, положения которого критически разбирает Михаил (Грибановский), пишет, разумеется, совершенно противоположное: «...если мы посредством слова безусловный отвергаем все условия, в которых всегда нуждается рассудок, чтобы рассматривать нечто как необходимое, то для меня далеко еще не понятно, мыслю ли я вслед за этим посредством понятия безусловно необходимого еще что или, быть может, вообще ничего не мыслю» (Кант И. Критика чистого разума. С. 359).


Источник: Епископ Михаил (Грибановский) : Сочинения, письма, жизнеописание / Сост. H.Н. Лисовой, свящ. Павел Хондзинский. — Изд. Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. - Москва : Изд-во Московской Патриархии Русской Православной Церкви, 2011. — 883 с. (Русская богословская библиотека).

Комментарии для сайта Cackle