Слово в день восшествия на престол Благочестивейшего Государя Императора Александра Николаевича. (19-го февраля 1877 г.)

Вот уже и две седмицы пройдены нами по милости Божией во святом поприще поста. Особенный характер этого церковного времени в году дает нам повод сказать о нем несколько слов. Души истинно благочестивые, конечно, усиливают теперь свои духовные подвиги, ибо настало для них время наибольшего простора в борьбе с сластолюбивою плотию и с живущим в ней злом. Напротив для людей не привыкших и не приученных уважать церковные правила, и вообще для людей чувственных, измеряющих цену жизни только ее приятностями, идет теперь время, подающее повод к усиленным воплям против излишних будто бы стеснений естественного права человеческой природы, которые будто бы делает церковь своими уставами о постах и своим запретом разных законных и невинных будто бы удовольствий. В настоящие минуты это могло бы дать нам повод коснуться вопроса весьма конечно не нового, но никогда не истощимого и особенно уместного в наше сластолюбивое время, – вопроса об отношении высоких требований евангелия к земным нуждам и естественным потребностям и удовольствиям человека. Но есть некоторая сторона в этом вопросе, которую нам особенно хотелось бы поставить на вид. Ибо среди удовольствий человеческих есть некоторые такие, которые по своему характеру и по своей близости к духовной стороне человека кажутся особенно законными и даже возвышающими и облагороживающими человека. Мы разумеем так называемые эстетические удовольствия, имеющие источником своим вложенное самим Богом в человека чувство прекрасного. Людям, у которых широко развито воспитанием это благородное чувство, нет будто бы возможности без противоестественного насилования себя подчиняться суровым требованиям церковным о пище, об одежде, об ограничении потребности наслаждения и вообще о духовном подвижничестве. Что и в этом случае, как и в других бесчисленных случаях, современные люди ошибаются и грешат против церкви, не желая знать ее истинного духа, – это, кажется нам, не трудно доказать.

Прежде всего мы намерены предложить и разъяснить взгляд церкви на эстетические удовольствия. Когда Господь, приступая к созданию человека, сказал: сотворим человека по образу нашему и по подобию (Быт. 1:26), то он оставил в его богоподобной душе некоторый светоносный след своей божественной красоты, и зажег в его сердце святую искру любви ко всему, что отражает на себе эту неземную красоту, – ко всему изящному и прекрасному в мире. Так-что теперь стремление к красоте и гармонии и потребность наслаждаться ею есть как бы воспоминание и воздыхание человеческой души о том блаженстве и о том первоисточнике всякой красоты и всякого наслаждения, к которому некогда человек был так близок; это есть, так сказать, вопль душно потерянном рае. От того-то чем глубже, чем чище и духовнее проявляется в человеке потребность изящных наслаждений, тем более оттеняется она характером грусти и некоторой тихой меланхолии. Прочтите сто третий псалом Давидов, в котором описывается красота творения Божия и неистощимое богатство природы: это чувство некоторой сокровенной скорби при созерцании красот природы ясно слышится в боговдохновенной душе псалмопевца. Итак, чувство прекрасного есть общее человеческое чувство, – и если некоторые люди потребность изящных наслаждений горделиво считают исключительно своею потребностию и на этом основании готовы причислять себя к некоторой высшей человеческой породе, то они очень ошибаются. В самом простом и не совсем загрубелом человеке по временам ярко вспыхивает это святое чувство прекрасного, умягчает его душу и тихо, но почти неудержимо, влечет туда, где нет ни печали ни воздыхания, но жизнь бесконечная и наслаждение бесконечное. Таков взгляд Христовой церкви на живущее в человеческой душе чувство прекрасного, и потому она хочет, она даже старается, чтобы это небесное чувство в надлежащей и соответственной степени развито было во всяком человеке, без различия сословий и состояний. Грубостию нравов, жесткостию и неприличием внешнего поведения, безвкусием и безобразием житейской обстановки – она одинаково гнушается, где бы они ни проявлялись; ибо все это большею частию бывает, верной вывеской внутренней беспорядочности и душевного безобразия. Напротив, и в самых простых семействах она хочет видеть чистоту и опрятность, любовь к красотам природы, стремление к порядку и стройности и т. под.; ибо любовь к красоте и стремление к изяществу есть шаг к нравственному совершенствованию или некоторый задаток духовного преуспеяния, в человеке. Посему-то не редко само слово Божие богатство облагодатствованного духа, и нравственную красоту души изображает под образом внешнего благолепия и красоты. Возрадовася душа моя о Господе, поет св. пророк, облече бо мя в ризу спасения, и одеждею веселия одея мя. Яко жениху возложи ми венец, и яко невесту украси мя красотою, и проч. (Исх. 61:10).

После сего естественно конечно следует вопрос: как же согласить врожденное в человеке чувство прекрасного и проистекающую из этого чувства жажду эстетических наслаждений с евангельским учением о нищете духовной, о пренебрежении к телесным требованиям и об отрешенности от всего чувственного и земного? Первое, что на это имеем мы сказать и что всегда надобно иметь в виду при вопросах подобного рода, – это то, что как небесные обители у Отца небесного многи суть, так и пути к этим обителям многоразличны. И не одним и тем же путем ведет своих чад Христова церковь к нравственному совершенству. Есть пути высшие и кратчайшие, по которым идут не все и даже не большинство, а только те, им же дано есть, т. е. то избранное меньшинство учеников Христовых, которые действительно отказываются почти от всего земного, хотя бы облеченного в прекрасную форму, и живут как ангелы Божии, все свое существо непосредственно устремляя к Богу. Все красоты и приятности земные, как отраженные и посредствующие, для них уже не имеют большего значения, ибо сердце их и без того всецело и прямо устремлено к первоисточнику всякого блага и совершенства и к красоте всесовершенной и первоначальной, т. е. к Господу Богу. А потому и теми изящными удовольствиями, которые так сильно волнуют человеческое сердце при ощущении и созерцании прекрасного в мире, святые подвижники имели и имеют право и не дорожить; ибо это прекрасное, как заключенное все-таки в ограниченные и чувственные формы, ниже, так сказать, их чисто духовного и беспримесно – нравственного достоинства и характера. Они даже имеют повод и особенные побуждения совершенно отстранять от себя все таковые удовольствия, как ни благородны и ни прекрасны они сами по себе; ибо, по тесной связи своей с чувственным и земным миром, эти удовольствия незаметно могут затрогивать их собственную человеческую чувственность, всегда, как известно, бренную и слабую, и таким образом незаметно сводить их с той духовной высоты, на которой они стремятся держаться.

Для того, чтобы совершенно утвердиться на этой высоте, и завоевать себе полную, равно-ангельскую свободу духа среди разнообразных чувственных и земных впечатлений, хотя бы то и прекрасных, святые подвижники предпринимают поистине изумительные подвиги. О тех великих подвигах, которые несут эти земные ангелы и небесные человеки, сам Господь Спаситель сказал, что только могий вместити их да вместит – и значит не всех нас к ним обязывает. Таким образом сравнивать наше житейское положение с положением этих великих угодников Божиих и, ссылаясь на недосягаемую почти высоту их примера, вовсе отказываться от исполнения христианских правил, как будто бы невыполнимых, – значит просто бояться призраков и убаюкивать свою дремлющую совесть, чтобы уклониться от того, что для нас вполне возможно и чего требует св. церковь на этом основании от всех чад своих. Что же именно для нас житейских и обыкновенных людей возможно и обязательно?

По отношению к предмету нашего слова так можно выразить вкоротке требования св. церкви. «Чувство прекрасного врождено человеку, и основывающаяся на нем жажда прекрасных наслаждений, которые могут доставить нам природа и искусство, есть законная жажда. Но не приносите все в жертву этому чувству, не делайте его целию жизни»! В самом деле, цель человеческой жизни не есть наслаждение, и кроме эстетической стороны в нашем духе есть другие не менее высокие и благородные стороны – умственная и нравственная. Давши неограниченную волю своему сердцу, хотя бы в наилучших и прекраснейших его порывах, можно впасть в односторонность и даже совершенно сбиться с царского пути чести и добродетели, можно забыть наивысшие обязанности и свой долг, сделаться изнеженными, праздными мечтателями, неспособными ни к какому серьезному делу. Земная жизнь по учению евангелия не есть настоящая и окончательная жизнь человека; это есть странствование к небесной жизни. И потому не есть она и не должна быть цепью наслаждений; она есть поприще для подвигов и борьбы с темною областью зла. Человек на земле есть гость и странник, который, конечно, имеет право среди утомления отдохнуть иногда душой в красотах природы, попадающихся ему на пути, – но горе ему, если он, предавшись неге и лени, забудет о своем отечестве небесном. Вот первое, что мы должны принять к сведению в интересующем нас вопросе.

Продолжаем далее. Свято живущее в сердце человека чувство прекрасного; но не оскверняйте же его теми постыдными формами, в которые так часто любит облекать его современное искусство. Это второй совет и внушение св. церкви. И без того увлекателен грех для падшей природы человека, но облеченный в прекрасную форму, он имеет почти непреодолимую силу. Вот чего бы не должно быть вот что богопротивно и грешно. Не музыка не сродна христианству, а тот изнеживающий и сладострастный характер, которым так часто она дышат. Не живопись и не поэзия не сродны христианству, а то нечистое и грязное служение страстям человеческим, которое оне всего чаще отправляют по намерениям и целям современных поэтов и художников. Мы не язычники, а христиане, – и языческая древность для нас не пример. Вообще христианин должен быть трезв, серьезен, непорочен душой и сердцем и свободен от всякого пристрастия, могущего отвлечь его от главной цели и увлечь в область чувственного и земного. Все мне позволительно, говорит Ап. Павел, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною (1Кор. 4:12). Вот всеобщий отличительный характер внутреннего подвижничества, который обязателен для всех христиан, и который даже нас, обыкновенных и житейских людей, сближает с величайшими подвижниками евангелия. В меру и во и время пользуйся всем законным и свойственным человеку, но ни к чему не прилагай сердца и на всем полагай печать духовности и святости. Для воспитания этой свободы и независимости нашего сердца от всякого пристрастия даже к вещам по-видимому достолюбезным и законным, каковы напр. изящные искусства, и нужны для нас некоторые урочные и обязательные времена, в которые мы должны отрешаться от всяких удовольствий и наслаждений, даже эстетических, должны сосредоточиваться и углубляться в себя, чтобы, по прошествии этих уставных времен, выходили мы с новыми силами на борьбу с врагами нашего спасения – с суетностию мира, с диаволом и своею собственною чувственною природою. Вот откуда вытекает нужда и великое значение постов в христианской церкви, и против которых так часто и так много слышится порицаний и воплей, и особенно по поводу запрета налагаемого церковию даже и на так называемые эстетические, и в особенности драматические и театральные удовольствия.

Если мы эти общие соображения и рассуждения захотим приложить к образу своего поведения в переживаемое время святой четыредесятницы; то сейчас и окажется, таков ли он есть, каким должен быть. Мы сказали, напр. что св. церковь внушает теперь всем сынам своим особенную сосредоточенность и трезвенность духа, располагает к самонаблюдению и изучению своих недостатков, к покаянию и сокрушению о грехах своих; а если мы несмотря на это, все также, как и всегда, ищем удовольствий и, ссылаясь на свою потребность изящного, все тянемся к наслаждениям, неизменно бродим по клубам и по гостям, или у себя устраиваем вечера с гостями, с музыкой, пением и танцами, с картами и обычной веселой болтовней, – то бесспорно мы это делаем дурно. Святая церковь желает, чтобы теперь наши свободные ежедневные умственные занятия оттенены были характером религиозным, чтобы мы думали теперь больше о том, что касается наших духовно-нравственных интересов; но если мы, как и всегда, все свое время тратим на чтение легких и развлекающих произведений светской литературы, если на уме у нас все романы и повести и драматические сцены, если не попадает к нам в руки ни одна духовная и нравственно-назидательная книга, то конечно это дурно, это не повеликопостному. Святая церковь, дабы дать наибольший простор нашему духу и сократить наши плотские и животные инстинкты, предписывает усиленное воздержание в пище, даже вовсе запрещает пищу лакомую и наиболее питательную и приятную; но если у нас, как и всегда, то же обилие и разнообразие в пище, таже утонченность и скоромь в ее приготовлении, а вместе с этим и таже скудость, поверхностность и лень в молитве, то без всякого сомнения это дурно, это не по великопостному, не по православному. Святая церковь внушает нам, чтобы внутреннее покаянное настроение нашего духа и печаль яже по Бозе выражались и в нашей внешности, в нашей одежде и во всей домашней обстановке, – подобно тому, как сами же мы это приличным и обычным считаем в каких-нибудь печальных и траурных случаях житейских; но если мы, не смотря на это траурное время в христианском и православном быту, любим и усиливаемся, как и всегда, щеголять изяществом и праздничною нарядностию одежды, холим и нежим свое тело, и заботливо хлопочем о всех мелочах привычной для него удобной обстановки и всей его внешности, – то конечно и это не похвально, и потому главным образом, что бывает неблаговременно. И еще кажется не мало можно бы взять сторон и случаев из нашей повседневной жизни для сравнения с великопостными правилами и уставами церкви православной, но это с большим удобством, с большими подробностями и с откровенною самообличающею искренностию можете сделать вы сами наедине с своей совестию. Наше главное намерение было поставить вас на христианскую точку, с которой бы в истинном свете можно было вам увидеть свою жизнь, по достоинству оценить ее и с точностию определить: хороша она или дурна.

Принять рекомендуемую вам точку зрения, или не принять, а держаться других убеждений и правил жизни, – от вас, слушатели благочестивые, зависит. По примеру своего главы, Господа Иисуса Христа, св. церковь никогда и никому насильно не навязывает своего учения и своих правил; она только может скорбеть и молиться о своих неверных и непокорных чадах. Очень может быть, что по выходе из сего храма и вам придется и слышать, и читать многое множество совсем других учений и совсем иных правил насчет только что изложенного нами предмета. Если вы не почувствуете в себе на первый раз достаточно мужества и силы, чтобы прямо пойти против этих учений и открыто обличать их; то не усердствуйте по крайней мере и не спешите выдавать себя якобы просвещенными сторонниками этих совершенно несветлых идей и правил. Вспомните, что у всех нас есть общая духовная матерь Христова церковь, которая не только насчет высоких догматов вероучения, но и насчет самых обыкновенных житейских предметов предлагает нам самые лучшие, самые чистые и святые понятия и правила. Запомните себе раз навсегда, что ничто истинно человеческое, ничто вытекающее из коренных законов и потребностей нашей природы не чуждо ей, ни одного нет требования с ее стороны, которое бы неклонилось к нашему духовному преуспеянию, и как-нибудь противоречило бы богодарованным свойствам и силам нашего духа. Удержитесь же, и других удерживайте бросать в нее камни порицания за отсталость и узкость будто бы взгляда. Не гораздо ли справедливее сознаться, что правила и понятия церковные слишком высоки и чисты для нашей природы, любящей негу и лень. Решитесь же хотя исподволь и постепенно приучать себя ходить в заповедях Господних, – текущее время святой четыредесятницы есть самое благоприятное к сему время, и Господь по молитвам св. церкви соделает вас впоследствии времени истинными чадами ее. С сими мыслями помолимся о державном покровителе св. церкви православной, государе императоре со всем его августейшим домом, да подаст Господь державе его и народу российскому дух строгого православия и истинного благочестия; ибо сей дух есть самый надежный и неизменный оплот нашей народной силы и нашего государственного могущества. Аминь.

***