Александр Ярославич Невский, великий князь Владимирский и всей Руси

Историко-биографический очерк

Сий князь Олександр бе побежая, а не победим.

Продолжатель Нестора¹.

Александр Невский, сопричтенный православной церковью к лику святых, занимает, действительно. видное место в ряду самых крупных личностей Русской Истории. Имя его, не только гремевшее на Руси XIII века, но известное тогда и в странах отдаленных, перешло к потомству прочно и, в обстановке подвигов святого князя, сделалось именем одного из любимых героев народных преданий. Подвиги Александра тем ярче, знаменитее и народнее, что они чужды себялюбия, в большей или меньшей степени, свойственного деятельности других, исторически-замечательных, государей русских. Александр, но единогласному свидетельству летописцев, «много тружшеся за землю русьскую. и за Новгород, и за Псков и за все великое княжение живот свой отдавая, и за правоверную веру», «за православное християньство»². Мудрено ли, что русская земля помнит святого «страдальца» за нее, а современники Александра Невского, проникнутые очевидно неподдельными чувствами любви, благодарности и удивления к нему, сравнивают своего героя и с Александром Македонским и с Ахиллесом³.

Александр, именуемый Невским, второй сын Ярослава II Всеволодовича, великого князя киево-владимирского и всей Руси, родился 30 мая⁴ 1220 г.⁵. в Переславле-Залесском, где его отец жил тогда удельным князем. Матерью Александра была Ростислава-Феодосия Мстиславовна, вторая⁶ жена Ярослава II, дочь Мстислава Мстиславича, знаменитого князя галичского и новгородского, слывущего в летописях Удатным или Удалым, также Храбрым⁷.

О самом раннем детстве Александра никаких летописных известий нет. Можно, впрочем, предполагать с достоверностью, что детство это принадлежит не одному Переславлю. Так, уже в 1223 г., видим Ярослава, отца 3-х-летнего тогда Александра, переезжающим из Переславля, разумеется, со всей семьей. на княжение в Новгород, – откуда однако Ярослав, поссорившись, с Новгородцами, чрез несколько месяцев возвратился домой. А в 1225 г., он был призван снова на княжение теми же Новгородцами, «характер которых – замечает один из наших историков – отличался живостию и изменчивостию»⁸. Здесь, в Новгороде, Александр достигнул отрочества и, вероятно, подвергнут обряду постригов, который, в княжеском быту того времени, совершался, как кажется, неупустительно и состоял в том, что ребенка-княжича, иногда 4-х летнего, после известного молитвословия над ним в храме, торжественно сажали на коня и опоясывали мечем. К этому же периоду должно отнести и начало грамотности Александра, между тогдашними князьями уже на столько распространенной, что составителям «Жития» Александрова не стоило бы вводить, особенно для восхваления святого князя, такую фразу: «родивше, родители его (Александра) паки второе породиша и святым крещением, и святым книгам научиша его»⁹. Гораздо лучше было бы составителям сказанного «Жития» пояснить фактами и другую свою же фразу, без такого объяснения – голословную, что Александр «от юна возраста и от младых ногтей всякому делу благу научен быв»¹⁰. Не придавая значения подобным фразам, мы однако не можем отвергнуть, чтоб ребенок-княжич вообще, стало быть и Александр, одновременно с началом грамотности, даже раньше того, не получал и первых задатков развития нравственного, тогда своеобразного, пожалуй, одностороннего, но все таки – развития. Эта сторона образования ограничивалась семьей – и исчерпывалась преподаванием княжичу, в смысле примера, подвигов, добродетелей и важнейших событий жизни только его предков. Чтоб понять такую особенность, надо всмотреться в миросозерцание русских людей удельного периода, среди которых родился и рос Александр, будущий Невский. «Семья–говорит один исследователь этого периода – была для них более, чем жизнь: она храм, святыня. Для нее благо мира, для нее все силы, все помыслы, для нее молитвы, вся жизнь. Чувство семейное двигает всеми делами периода уделов: оно говорило в князьях, в дружинах, в народе. В этом чувстве мир, нет ни войны, ни тревог»¹¹. И княжич Александр, воспринимая первые впечатления в лоне такой семьи, слушал, с живым любопытством ребенка, безыскусственную повесть о своих предках, из которых, напр.. дед его по отцу, Всеволод III Юрьевич Большое-Гнездо, великий князь владимиро-суздальский и всей Руси, умерший лет за восемь до рождения Александра, «не токмо – говорит летописец – единой суздальской земли заступник бе, но и всем странам земле роусьскыя, и новгородской, и муромской»¹². Кто знает, не оставался ли этот пример деда заветом и для внука.

На сцену исторического действия будущий Невский выступает впервые в 1228 г., когда Ярослав, отец его, вследствие неладов с Псковом, братом Новгороду, уехал, с своей княгиней, в Переславль, оставив в Новгороде двух старших сыновей, Федора и Александра, обоих под надзором вельможи Федора Даниловича и тиуна Иоакима. Отроки-князья, в отсутствие родителей, видели мало радости: «Той же осени – повествует летописец – наиде дъжгь (дождь) велик день и ночь, на Госпожин день (15 августа) оли и до Никулина дня (6 декабря) не видели светла дни; ни сена людьм бяше лзе добыти, ни нив делати». К этому естественному бедствию присоединилось и политическое: вольнолюбивый Новгород встал мятежом, выгнал архиепископа, разграбил домы своих бояр и, от имени веча, послал к Ярославу гонца с разными требованиями. Но Ярослав медлил ответом, а Новгород продолжал бушевать – и оба княжича, сыновья Ярославовы, были увезены из Новгорода своими дядьками тайно, ночью, уже на первой неделе поста 1229 г. Узнав об этом побеге, Новгородцы говорили: «дажь что зло съдумав на святую Софию, а побегл, а мы их не гонили, н братью свою есме казнили, а князю есме зла не створили ни которого же; да оно им Бог и крест честьный; а мы собе князя промыслим»¹³. Не дальше однако, как в следующем же 1230 г., Новгородцы, рассорившись с новым князем своим, Михаилом черниговским (впоследствии святый). воспользовались отъездом его в Чернигов, подняли усобицу – и призвали к себе опять Ярослава, который н явился к ним, с сыновьями Федором и Александром, 30 декабря. Но в половине января 1231 г. Ярослав возвратился в Переславль, сбирать полки на Михаила черниговского, а оба княжича, по прежнему, остались в Новгороде и тут, с наступлением весны, были очевидцами страшного бедствия, голода, какого Новгород и не запомнил: «Что глаголати бывшей на нас от бога казни? восклицает летописец; яко инии простая чадь резаху люди живыя иядяху, а инии мьртвая мяса и трупие обрезающе ядяху, а друзии конину, псину, кошкы... ини же мъх (мох) ядяху, ушь (лыки), сосну, кору липову и лист ильм, кто что замысля. А инии пакы злии человеци почаша добрых людии домы зажигати, кде чююче рожь, и тако разграбливахуть имение их... а видяще пред очима нашим гнев божий: мьртвьци по уличам и по търгу и по мосту по великому, от пьс и изъедаемы, оже не можаху погребати... брат брату не съжаляшеться, ни отечь сынови, ни мати дъчери, ни сусед суседу не уломляше хлебо; не бысть милости межи нами, н бяше туга и печаль, на уличи скърбь друг с другом, дома тъска, зряще детии плачюще хлеба, а другая умирающа.. и даяху отци и матери дети свое одьрень (заклад), из хлеба, гостьм (купцам)»¹⁴. Такое зрелище, надо полагать, оставило свой след в памяти и сердце 11-ти летнего Александра, которому суждено было, еще через два года, изведать горе более личное, следственно, более тяжкое: старший брат его Федор, с Александром до сих пор неразлучный, сделав, по приказанию св. великого князя Юрия II, родного дяди своего, поход на Мордву, изготовился вступит в брак с невестой, уже приведенной к жениху, и–умер внезапно, в Новгороде, 5 июня 1233 г.¹⁵. В следующем 1234 г., Александр был свидетелем выступления отца своего из Новгорода к Дерпту, на ливонских рыцарей, а оттуда к Старой Русе и дальше, в Торопец, на Литовцев, грабивших русские пределы, – по поводу чего неизвестный описатель жизни Александра не оставляет заметить, что «промыслу Божию, казалось, угодно было предварительно открыть будущему защитнику Новгорода и всей земли русской все и внутренние неустройства, и внешние опасности края, где ему надлежало впоследствии действовать»¹⁶. Начало итого «действия» можно отнести к 1236 г., под которым в летописи отмечено: «Поиде Ярослав из Новагорода Киеву на стол, а в Новегороде посади сына своего Александра»¹⁷. С Александром осталась в Новгороде и мать его, княгиня Ростислава Феодосия¹⁸.

Сделавшись, таким образом, князем новгородским, без наследственных владений где либо и без всякой военной или другой поддержки со стороны отца, которому в Киеве было уже не до Новгорода, 16-ти летний Александр приобретал самостоятельность трудную и, в стороне от Владимира и Киева, этих двух узлов тогдашней русской государственности, предоставлялся средствам собственно новгородским. Средства эти, положим, были; и Новгородцы, тогда уже богатые, если и видели в Александре сына Ярослава, для них тяжелого, то видели в нем также внука Мстислава галичского, память которого была дорога для Новгорода, привыкнувшего к тому же считать и самого Александра как бы своим вскормлеником. Совсем тем Новгороду, лишенному теперь низового подспорья, предстояла неизбежная борьба с его естественными врагами и соседями, Немцами и Литовцами, которые, напротив, к этому времени усилились: Ливонцы слились с воинственным немецким орденом св. Марии. Шведы окрепли победами своего знаменитого полководца Биргера, а Литовцы, опасные и прежде, в 1237 г. одержали важную победу над соединенными силами Ливонцев и Псковитян¹⁹. Но еще раньше, вступления в борьбу с Немцами и Литвой, Александру пришлось изведать всю тягость ожидания другой борьбы – с Татарами, роковое имя которых, не слышное со времен несчастного поражения русских князей на р. Калке, в 1224 г., уже наполняло снова ужасом землю русскую. Свирепый Батый, двинувшись от степей притибетских, вторгнулся в Европу, испепелил Великий город, столицу царства болгарского на Волге; в декабре 1237 г. взял приступом Рязань, при чем всю область рязанскую, по выражению красноречивого Историографа, обратил «в неизмеримое кладбище»²⁰: в феврале 1238 г. разорил Владимир и истребил всех жителей в Суздале, а в марте разбил, на р. Сити, св. Юрия II Всеволодовича, великого князя Владимирского, тут же положившего свою голову, и быстро шел к пределам новгородским, в которых, после двух недельной жестокой осады, овладел Торжком, откуда приближался уже, Селигерским путем, к самому Новгороду, опустошая все по дороге и «людей секуще аки траву»²¹. В Новгороде – где. по сказанию летописца, «койже (каждый) бе в недоумении и страсе»²² – бодрствовал Александр, ожидая помощи – разве свыше. К счастию его, Татары, храбрые только в широкой степи да в чистом поле, чувствовали себя не совсем ловко в дремучих лесах новгородских, а потому, не дойдя всего ста верст до Новгорода, от так называвшегося Креста Игнатова, повернули к Козельску – событие, которое, но понятиям того времени, объяснено летописцем так: «Новгород же заступи милосердый Бог, и святый великий отец Кирил архиепископ Александрийский, и святых правоверных архиепископ Новгородских молитва, и благоверных князей русских, и преподобных черноризець и ерейского (иерейского) събора; и они безбожнии въспятишася у Игнача Креста, прогнали святым Кирилом»²³. Во всяком случае, страшная гроза татарская пронеслась благополучно над головой Александра, уже вполне развивавшегося юноши, внешние и внутренние достоинства которого восхищенный летописец изображает так: «Взраст его паче инех человек, и глас его акы труба в народе, и лице его аки лице Есифа (Иосифа Прекрасного), иже бе поставил его Егупетьскый (египетский) царь второго царя в Егупте: сила бе его часть от силы Самсоня: дал бе ему Бог премудрость Соломоню, и храбрьство акы царя Римьского Еуспасьяна (Веспасиана), иже бе пленил всю подъиюдейскую землю»²⁴. В следующем 1239 г., молодой князь новгородский, свободный пока от Татар и Немцев, вступил в брак, который и отпраздновал народными пирами в двух городах, о чем в летописи сказано: «Оженися князь Олександр, сын Ярославль, в Новегороде, поя в Полотьске у Брячьслава дчерь²⁵, свенчася в Торопчи, ту кашю чини, а в Новегороде другую²⁶. По этому поводу, один из описателей жизни Александра замечает, по нашему мнению, излишне, что «Александр делал двойные пиры не из любви к пирам, а из желания делиться своею радостию с народом; он хотел – поясняет этот автор, – чтобы народ был его семьею, чтобы его домашняя жизнь имела тесную связь с государственною жизнию»²⁷. Таких, думаем мы, немыслимых результатов не мог достигнуть пирами русский князь удельного периода, – еслибы даже составители «Жития» Александрова не старались уверять нас, что Александр «от мирских суемудрий отврати себе, душетленных же и богоненавистных игр и бесовских сонм до конца возгнушася»²⁸.

Женившись, князь Александр, к чести его, не предался бездейственной неге молодого супруга, но пригласил Новгородцев рубить «городци» по Шелоне²⁹, чтобы, с этой стороны, обезопасить свой край от покушений Немцев и Литвы. Александр понимал хорошо, что не устоять против этих покушений, уже не однажды разбивавшихся о русския силы, значило бы покрыть себя безславием и, кроме того, подвергнуть всю землю новгородскую господству тех самых Немцев, распоряжения которых в соседней Ливонии были близко известны Новгороду. «Городци» по Шелоне не мешали и властолюбию Александрова отца, Ярослава, который, наследовав после погибшего св. Юрия II, брата своего стол великокняжеский, уже перебрался из Киева в разоренный Татарами Владимир-на-Клязьме и отсюда не переставал оказывать верховное влияние на Новгород, где молодой сын его очутился почти между двух огней, завися, с одной стороны, от непреклонной воли отца, а с другой – от свободной воли Новгородцев, подчинявшихся неохотно притязаниям великого князя Владимирского и всей Руси³⁰. Однако Александр умел выходить из такого затруднения легко, и руководимый своим благоразумием, в 20-ти летнем юноше редким, налаживал дела так, чтоб, по русский пословице, «и волки были сыты и собаки целы». Благоразумие Александра, вместе со всею представительною внешностью князя новгородского, возбуждало похвалы не только Русских, но и чужеземцев, из которых, напр., Андрей Вельвен, магистр ливонских рыцарей, в 1240 г. посетивший Новгород для переговоров о мире, до того восхитился личностью Александра, что, по возвращении домой, говорил своим Меченосцам: «Прошед страны и языки, не видах такового ни в царех царя, ни в князех князя»³¹. Но такая молва об Александре не остановила намерений Биргера, знаменитого ярла шведского, который, из видов на престол Эрика XI Эриксона Косноязычного, короля шведского, своего зятя, не имевшего детей, старался всячески заслужить доброе расположение Шведов, искал случая отличиться в особенности каким нибудь великим подвигом, и пользуясь буллой папы Григория IX, возвещавшей, еще в 1237 г., крестовый поход против язычников Тавастландцев (в Финляндии) и схизматиков Русских, ревновал не только овладеть всей новгородской землей, но самого князя ея взять руками³². С этой целью, Биргер собрал несколько тысяч Шведов, Норвежцев, Финнов, посадил их на суда, вошел с ними в Неву, тогда еще пустынную и, став в устьях Ижеры, послал сказать князю новгородскому: «аще можеши противитися, то се есмь уже зде и пленю землю твою»³³. Извещенный об опасности, князь Александр, по свидетельству летописца, спешил напутствоваться молитвой в церкви Св. Софии, произнес там слова Псалмопевца: «суди. Господи, обидящим мя, възбрани борющимся со мною, приими оружье и щит, стани в помощь мне», потом благословился у архиепископа Спиридона, и, сказав немногочисленной дружине своей: «не в силах Бог, но въправде»! немедленно выступил из Новгорода. «Жалостно же и слышати, добавляет летописец, яко отец его, честный Ярослав великий, не бе ведал такого встанья на сына своего Олександра, ни оному бысть послати когда весть к отцю, еже бо ратнии приближишася; темже многи Новгородци не совокупилися беша, понеже ускори князь пойти»³⁴. 15 Июля 1240 г. Александр прибыл на берега Невы–и тут, если верить сказанию летописца (внесенному однако не во все списки), некто Пелгусий, в св. крещении Филипп, старейшина земли ижерской и начальник местной морской стражи, встретил князя донесением такого содержания: «Стоящю ему (доносителю) при краи моря, стрегущю обою пути, и пребисть всю нощь в бдении; яко же нача въсходити солнце, и услыша шюм страшен по морю, и виде насад един гребущ, посреди насада стоящи Бориса и Глеба³⁵ в одежах червленых, и беста руки держаще на рамех (плечах), гребци же седяща аки в молнию³⁶ одены; и рече Борис: «брате Глебе! вели грести, да поможем сроднику своему Александру»³⁷. Того же 15 Июля, в 6 часу дня, началась знаменитая битва Невская и продолжалось до ночи: противники жестоко секлись мечами, схватывались руками, не щадили друг друга, самонадеянный Биргер единоборствовал с самим Александром, который, по выражению летописи, «Бергелю (Биргеру) възложи печать на лице острым копием своим»³⁸. Из сподвижников Александра отличались в особенности шестеро. Первый, Гаврило Олексич, паехал на шнеку и видя, что Биргера поднимают на неё под руки, по доске, взъехал на ту же доску и, сброшеный с конем в море, опять взобрался на шнеку, вступил тут в бой с самим воеводой и бился так крепко, что убил и воеводу (Спиродона)³⁹ и епископа. Другой, Сбыслав Якунович, Новгородец, много раз въезжал в самыя густы толпы врагов, с одним только топором, и так бесстрашно рассекал их, что все дивились его силе и храбрости. Третий, Яков Полочанин, ловчий князя, один, с своим мечем, ударил на целый полк неприятелей, и так мужественно и крепко поражал их, что сам князь похвалил его. Четвертый, Новгородец, именем Миша, собрав дружину соратников, пеший, бросился в море и погубил три судна неприятельския. Пятый, некто Сава, один из младших воинов, наехал на большой златоверхий шатер Биргеров и, подсекши столп, уронил его, чем возвестил полкам Александровым победу. Шестый, Ратмир, слуга Александров, воитель мужественный, бился пеший и погиб от ран, врубившись в толпу Шведов. «Си же вся – удостоверяет летописец – слышахь от господина своего великого князя Олександра и от инех, иже в то время обретошася в той сечи»⁴⁰. К ночи участь битвы была решена: Биргер, с остатками разбитых полков своих, бежал, едва успев нагрузить два судна трупами и побросать остальные в огромную яму, вырытую на берегу Невы. «Бысть же тогда чюдо, заключают разсказ свой летописцы: егда победи Александр корабли, а обонпол (на том берегу) реки Ижеры, идеже не бе проходно полку Александрову, где обретошася множество мертвых, избиеных от ангел Божиих»⁴¹. Весело встретили Новгородцы своего князя, возвратившегося с Невы невредимым, – и вся Русская земля, только что оплакавшая разорение Батыем «матери градов русских>, Киева, громко радовалась славной победе Александра, за которую она нарекла его единодушно Невским, самый же факт подвига на Неве, вовсе не думая различать в сказаниях о нем действительное от чудесного, занесла благодарно в свои сердца и скрижали.

Совсем тем, герой Невский, едва успев возвратиться в Новгород, испытал неприятности, очевидность которых явствует из следующего сказания летописцев: «той же зимы (1240), выиде князь Олександр из Новгорода к отцю в Переяславль, с матерью и с женою и со всем двором своим, «роспревъся с Новгородци»⁴². О причинах этой распри – летописи молчат. Но составители «Жития» Александрова, сказав, что Новгородцы «распрение некое показаша», продолжают – по обычаю своему, голословно: «возропташа на св. великого князя Александра Невскаго, крамоляще, молву составляюще не малу в людех»⁴³; а один из жизнеописателей Александра даже поясняет, что Александр «тогда хотел, для лучшаго устройства или и для нужд общественных, излишния жителей пожни (сенные покосы) обратить на государя; но из того в народе, сегодни (sic) его обожавшем, на утрие начался ропот и негодование⁴⁴. Как бы то ни было, герой Невский, оставив Новгород после 10-ти летнего в нем пребывания⁴⁵, не сидел на родине праздно, но занялся построением в Суздале монастыря Александровского, первая церковь которого, деревянная, была посвящена им своему Ангелу, св. мученику Александру Персскому⁴⁶– Между тем. Немцы, уже обладатели Изборска, разбившие Псковичей, сведав об отъезде из Новгорода победителя на Неве, заняли Водьскую пятину, срубили городок в копорском погосте, взяли Тесов⁴⁷, рассыпались по р. Луге до погоста Сабельского и грабили гостей новгородских в 30 верстах от Новгорода. Видя, что дело плохо. Новгородцы, не умевшие отбиваться одни, просили себе князя у Ярослава II и получили сына его, Андрея Ярославича. Но земле новгородской нужен был не Андрей.

«Тогда же – повествует летописец – седумавше Новгородци, послаша владыку (архиепископа Спиридона) с мужи опять по Олександра; а на волость новгородьскую наидоша Литва, Немци, Чюдь, и поимаша но Луге вси кони и скот, и нелзе бяше орати (пахать) но селам и нечим». Ярослав отпустил Александра, который прибыл в Новгород с наступлением 1241 г.– «и ради быша Новгородци» добавляет летописец⁴⁸. Собрав под свои знамена, кроме новгородских полков, еще Ладожан, Корелян, Ижерцев, Александр пошел прямо на Немцев, взял Копорье, перевешал возмутившихся и изменивших Чудинов и Вожан, и, с большим немецким полоном, возвратился в Новгород, где, по сказанию одной летописи, также повесил бунтовщиков⁴⁹, – в чем, однако можно усомниться, если верить другому летописцу, что герой Невский «бе милостив паче меры⁵⁰. В 1242 г., Александр, как видно из двух летописей⁵¹, съездил, по приказанию отца, в волжское становище Татар, на поклон к Батыю, а возвратившись оттуда, выпросил у отца его суздальские полки и с ними спешил в Новгород, давший знать, что Псков уже занят Немцами и в нем сидят немецкие тиуны. Быстро овладев Псковом, при храброй защите которого 70 ливонских рыцарей сложили головы. Александр отправил немецких тиунов, закованными, в Новгород, а сам пошел вперед, на встречу Немцам, уже двигавшимся выручать своих. Передовой отряд Александра, при защите одного моста, был разбит, и Немцы, ободренные этим успехом, начали напирать сильнее и теснили головные полки Русских. Александр подался назад, к Чудскому озеру; но, видя, что Немцы продолжают наступление всеми силами, решился принять сражение, остановил свои полки и устроил их на самом льду озера, около урочищ Узменя и Воронья камня. Тут, 5 Апреля 1242 г., произошел знаменитый бой, слывущий в наших летописях Ледовым. Он начался, при восходе солнца, натиском Немцев и Чуди, которые, построившись в боевой порядок, называвшийся свиньею, врезались в полки Александровы и прошли их на сквозь. Но способ действия свиньею, выгодный и решительный против войск малодушных и нестойких, в настоящем случае, не имел никакого успеха и только усилил жестокость с обеих сторон. Гордые рыцари, закованные в крепкие брони, хотя и прошли сквозь густые полки Александровы, но далеко не все, потому что мечи и топоры русские уложили многих на этом кровавом пути. Остальные же, с ужасом видя перед собою, вместо ожидаемого растройства, живую стену замкнутых рядов, сверкающих оружием, на котором дымилась еще немецкая кровь, – упали духом. Тогда герой Невский начал свое дело: быстро ринулся, он, с запасными полками, на оторопелых бойцов смял их, сек и гнал по льду, который алел кровью: 500 рыцарей пали в бою, 50 взяты в плен, чудскими же трупами покрылось пространство на 7 верст, вплоть до Суболичского берега. По свидетельству очевидцев, озеро колыхалось под сражающимися и стонало от треска ломающихся копий и звяка секущихся мечей. Уже поздним вечером кончился этот ледовый бой, который, приведя в ужас всю Ливонию, осенил победителя новой славой. С этого времени, замечают наши летописцы, «имя великого князя Александра нача слыти по всем странам от моря Варяжского (Балтийского) и до моря Понтьского (Черного) и до моря Хупожского⁵² и до страны Тиверийския, и до гор Араратьских, обону страну моря Варяжского и до Великого Риму»⁵³. Ближайшим же следствием ледовой победы Александра была покорность побежденных: «того же лета (1242) прислаша Немци с челобитием: «что есмя зашли мечем, того ся отступаем»⁵⁴. Но посольство это уже не застало победителя в Новгороде, потому что Александр, угомонив Немцев, начал немедленно и произвел, в том же 1242 г., ряд набегов на Литву, подробности которых нам неизвестны, за исключением следующей заметки в летописной «Повести о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра: «В то же время⁵⁵ умножися языка Литовьскаго, и начаша пакостити волости Александрове; он же выездя и избиваше я. Единою ключися ему выехати, и победи 7 ратий единем выездом, и множество князей их изби, а овех рукама изыма, слугы же его, ругающеся, вязахут их к хвостом коней своих; и начаша оттоле блюстися имени его»⁵⁶.

Оградив славными победами спокойствие земли новгородской, Александр отдыхал в Новгороде весь 1243 г. и тут похоронил, в Юрьеве монастыре, мать свою, княгиню Ростиславу-Феодосию, умершую в иночестве, с именем Евфросинии, 5 Мая 1244 г.⁵⁷. Но в следующем 1245 г., дерзость Литвы, явившейся грабить окрестности Бежецка и Торжка, а потом засевшей, с полоном и добычей, в Торопце, вызвала героя Невского снова на битвы. Прибыв, с дружиной и полками новгородскими, к Торопцу, Александр, в тот же день, взял город, отнял у Литвы весь полон и посек одних князей литовских 8. Успех этот настолько удовлетворил Новгородцев, что они, вопреки настониям Александра, пошли от Торопца домой. Но герой Невский, пользуясь, как военачальник опытный, удобством момента, с одной своей дружиной ударил в погоню за Литвой, настиг и добил её у озера Жизца⁵⁸, проехал в Витебск за сыном своим⁵⁹ (вероятно, гостившим у деда) и, на обратном пути к Новгороду, встретил нечаянно, под Усвятом⁶⁰ другую рать литовскую, которую он разбил тут же, как и первую, на голову⁶¹. Встреченный упрямыми Новгородцами с честию, Александр оставался у них до осени 1246 г., когда весть о «нужной» смерти вел. кн. Ярослава II, последовавшей 30 Сентября, на обратном пути из орды, – потребовала присутствия Александра в земле суздальской. Похоронив отца во Владимире, Александр принял от нового великого князя Святослава III Всеволодовича, дяди своего, удел переславль-залесский и возвратился в Новгород, между тем как Андрей, брат Александров, отправился в Орду интриговать против дяди. На этот раз однако, пребывание Александра в Новгороде не было продолжительно: в 1247 г. он получил приказание Батыя явиться в Орду, о чем летописец повествует следующее: «Некто царь со всточныя страны силен и присла послы своя к великому князю Александру, а ркучи тако: «мне покорил Бог многи языки, ты ли един не хощеши покоритися державе моей? но аще хощеши соблюсти ныне землю свою, прииди ко мне, узриши честь и славу царства моего». Герои Невский благоразумно повиновался, поехал во Владимир, принял там благословение митрополита Кирилла и отправился далее. «Проиде же весть – продолжает летописец – и до устия Волгы, и начаша жены Моавитьския полошати (стращать) дети своя, а ркучи: «молчи, великий князь Александр едеть»... И прииде (Александр) ко царю; виде же его царь Батый, и подивися, и рече велможам своим: «воистинну поведоша, яко несть подобна сему князю»; и почти его царь многими дары»⁶². Чтобы дать понятие о домашней обстановке царя, которому ехал кланяться Александр, – вот выдержка из путевых записок Иоанна Плано-Карпина, римского монаха и посла папского, посещавшего волжскую орду ровно за год до поездки туда Александра: «Сам Батый живет на берегу Волги, имея пышный, великолепный двор, и 600000 воинов, 160000 Татар и 450000 иноплеменников, христиан и других подданных.... Провели нас в ставку его между двумя огнями, для того, как говорили Татары, что огонь есть чистилище для всяких злых умыслов, отнимая даже силу у скрываемого яда. Мы должны были несколько раз кланяться и вступить в шатер, не касаясь порога. Батый сидел на троне с одною из жен своих; его братья, дети и вельможи на скамьях; другие на земле, мужчины на правой, а женщины на левой стороне. Сей шатер, сделанный из тонкого полотна, принадлежал королю венгерскому⁶³: никто не смеет входить туда без особенного дозволения, кроме семейства ханского. Нам указали место на левой стороне, и Батый с великим вниманием читал письма.... переведенныя на.... татарский. Между тем, он и вельможи его пили из золотых или серебряных сосудов, при чем всегда гремела музыка с песнями»⁶⁴. Но летописец наш, сказав, в повествовании о Батыевом приеме Александру: «и почти его царь многими дары», заключает, вероятно, для сокращения: «и отъпусти с великою и честию на Русь»⁶⁵. Отпуск этот мог произойти только по возвращении из Великой Татарии, с берегов Амура, от Великого Хана, к которому, а не в Русь, отправлял Батый почти всех русских князей, приезжавших к нему, на Волгу. Туда же предложил он ехать и монаху Плано-Карпини, послал и Александра, с его братом Андреем. «Сии путешествия – пишет Историограф наш – были ужасны: надлежало проститься с отечеством на долгое время, терпеть голод и жажду, отдыхать на снегу или на земле, раскаленной лучами солнца; везде голая печальная степь, лишенная убранств и тени лесов, усеянная костями несчастных странников; вместо городов и селений представлялись взору одни кладбища народов кочующих, Может быть, в самой глубокой древности, ходили там карованы купеческие; Скифы и Греки сражались с опасностию, нуждою и скукою, по крайней мере, в надежде обогатиться золотом. Но что ожидало князей Российских в Татарии? Уничижение и горесть»⁶⁶. Именно в 1248 г., когда ездили в Великую Татарию князья Андрей и Александр Ярославичи, Великим Ханом был Гаюка, сын Огтаевь, личность и обстановку которого тот же Плано-Карпини описывает так: «Гаюка имеет от роду (в 1246 г.) 40 или 45 лет, росту среднего, отменно умен, догадлив и столь важен, что никогда не смеется. Христиане, служащие ему, уверяли нас, что он думает принять веру Спасителеву, ибо держит у себя христианских священников и дозволяет им всенародно, перед своим шатром, отправлять божественную службу по обрядам греческой церкви. Сей император говорит с иностранцами только через переводчиков, и всякой, кто подходит к нему, должен стать на колена. У него есть гражданские чиновники и секретари, но нет стряпчих, ибо Моголы не терпят ябеды и слово Ханское решит тяжбу. Что скажет государь, то и сделано; никто не смеет возражать или просить его дважды об одном деле. Гаюк, пылая славолюбием, готов целый мир обратить в пепел. Смерть Октаева удержала Моголов в их стремлении сокрушить Европу... ибо Моголы, следуя завещанию Чингисханову, непременно хотят овладеть вселенною. Гаюк чрез несколько дней принял нас, как и других послов. Секретарь его сказывал ему имя каждого; однакож немногие из них были впущены в ставку императорскую. Дары, поднесенные ими Хану, состояли в шелковых тканях, поясах, мехах, седлах, также вельблюдах (sic) и лошаках, богато украшенных. Между сими бесчисленными дарами, мы заметили один зонтик, весь осыпанный драгоценными камнями. В некотором расстоянии от шатров стояло более пяти сот телег, наполненных золотом, серебром, шелковыми одеждами, что все было отдано Хану, князьям и вельможам, которые после дарили тем своих чиновником. Одни мы не поднесли ничего, ибо ничего не имели..,. Откланявшись Гаюку и матери его⁶⁷, которая дала нам по шубе лисьей и по красному кафтану, мы отправились в обратный путь⁶⁸. То же самое сделали, в свое время, и братья-князья Ярославичи, поездка которых в Великую Татарию и обратно, ознаменованная пожалованием от Великого Хана Александру права на всю южную Русь с Киевом, продолжалась около двух лет, при чем посещение Александром Батыя, в этот раз, вопреки мнению Историографа⁶⁹. было уже второе, а не первое, на что указывает ясно и один из летописцев, говоря под 1246 г.⁷⁰. «Езди Александр другое (в другой раз) к Батыю»⁷¹.

Возвратившись в отечество, Александр оставался некоторое время на своей родине, в земле суздальской, и где, под одним и тем же 1249 г., встречаем его в двух летописных известиях: «Тое же зимы Володимер князь Константиновичь⁷² преставися в Володимери... Плакася над ним Олександр князь и с братьею много, и проводи и честно из золотых ворот, и везоша и в Углече поле.... Тое же зимы Василий князь Константиновичь⁷³ преставися в Володииери.... И повезоша и на Ярославль, и Олександр князь проводи и»⁷⁴. Проезжал ли Александр из земли суздальской, как полагают некоторые⁷⁵, взглянуть на новопожалованную ему южную Русь и Киев, управляемый тогда чиновниками Батыевыми⁷⁶, он только в 1250 г. прибыл в Новгород, где ждали его давно с большим нетерпением: «Приеха князь Олександр из Орды – отмечает летописец под 1250 г. – и бысть радость велика в Новгороде»⁷⁷. Должно быть, к этому же времени и месту относится летописно-известное появление на Руси римских кардиналов Гальда и Гемонта, имевших поручение сказать, от имени Папы Иннокентия IV, князю Александру: «Тако молвить Папа нашь: слышахомь тя, княже, честна и дивна, и велика земля твоя; сего ради прислахом ти от двою надесять кардиналу два хытрейша, да послушавши учения нашего». На что герой Невский доблестно ответствовал: Слышите, посланницы папежстии и прелестницы преокаяннии! От Адама и до потопа, и от потопа до разделения язык, и от разделениа язык до начала Авраамля, а от Авраама до пронтия сквозе Чермное море, а от начала царства Соломона до Августа царя, а от начала Августа до Рождества Христова, и до страсти и до воскресения Его, а от воскресения Его и на небеса вшествия и до царствия Великого Константина и до первого Собора и до седмого Собора – сия вся сведаем добре, а от вас учения не принимаем». «Они же – досказывает летописец – възвратишася в свояси»⁷⁸. И, конечно, не без связи с этим нашествием кардиналов был приезд к Александру в Новгород, в следующем же 1251 г., двух Кириллов, митрополита владимирского и епископа ростовского, по отбытии которых – или и в присутствии их – «бысть болезнь тяжка князю Олександру, но Бог помилова и»⁷⁹. По миновании опасности, Александр отправил послов к Гакону, королю норвежскому, с требованием запрещения Финляндцам грабить Лопь и Корелию, области новгородские, п с заявлением желания женить сына своего, Василия на Христине, дочери Гаконовой. Король норвежский отвечал Александру своим посольством, которое, заключив мир в Новгороде, объявило согласие Гакона на брак королевны. Но Александр должен был уже спешить в Орду, по делам владимирским.

Там, во Владимире, стол великокняжеский занимал Андрей, брат Александров, ссадивший интригами дядю своего Святослава III, который за то, пресмыкаясь в Орде, строил козни племяннику. Козни эти, вероятно, удались, потому что Сартак, сын Батыев, правивший Ордой за своего устаревшего отца, летом 1252 г. послал в землю суздальскую сильную рать Татар, под начальством трех воевод: Неврюя, Олабуги. слывшого Храбрым, и Котья. Тогда-то, сведав о выступлении этих воевод из Орды, герой Невский поспешил в Орду и, пока Татары, обрадованные случаем пограбить, пустошили землю суздальскую, молил Сартака изменить гнев на милость. Заступничество героя Невского достигло цели: Сартак не только внял Александру, но отпустил его «с честью великою, давше ему старейшиньство во всей братьи его»⁸⁰, то есть – ярлык на великокняжение Владимирское, где, кстати сказать, не было уже Андрея, который, чуя грозу татарскую, «сдума с своими бояры бегати, нежели царем служити, и побежа на неведому землю, со княгынею своею и бояры своими»⁸¹. Прямо из орды, Александр приехал во Владимир, и, встреченный с любовию у ворот столицы митрополитом Кириллом, духовенством, тысячским Романом Милайловичем, боярами и гражданами, занял торжествесно стол великокняжеский. Стол этот, со времени Андрея Боголюбскато († 1174 г.)⁸², не видал на себе такого великого князя, действительно, всей Руси, каким был теперь Александр-Невский, облеченный, в силу ханского пожалования, правами на южную Русь с Киевом и имевший за себя в Новгороде своего сына, Василия, тогда же объявленного князем новгородским. Вся разница между великими князьями Боголюбским и Невским, сопричтенными православною церковью одинаково к лику святых, состоит в том, что Боголюбский, исполненный властолюбия, брал и Киев и Новгород приступом, не жалея русской крови для своих личных целей; Невский же «страдалец» за русскую землю, предоставляя князьям Галича южного титуловаться спокойно и киевскими, спасал Новгород не однажды и жертвовал русской кровью только на защиту родной земли.

В звании великокняжеском, первоначальная деятельность Александра Невского, оставшегося на житье в стольном Владимире, была посвящена родному его Переславлю, который, после приступа к нему татарских полчищ Неврюя с товарищи, лежал в развалинах и, разумеется, требовал сострадательного участия. «По пленении же Неврюеве, свидетельствует летописец, великий князь Александр церкви воздвигнув и град людий исполнив, разбегшаася люди собра в домы своя»⁸³. Тогда же, надо думать, особенно широко пролагалась к делу еще одна черта души Александра, выражавшаяся тем, что герой Невский, по объяснению летописца, «не остави пути отца своего (Ярослава II), посылая ко царю в орду за люди своя, иже пленени быша от безбожных Татар, и много злата и сребра издавая на пленникех, и скупая от безбожных Татар, избавляя их от бед и напастий»⁸⁴. На столько милостивый к подданным, Александр, естественно должен был относиться еще теплее к родичам – и доказал это, приютив мирно в Суздале брата своего, бездомовного Андрея, выбежавшего от Шведов в том же 1253 г., когда Василий, сын Александра, жестоким поражением, у Торопца, наказал Литовцев за грабеж окраин земли новгородской, а опустошением Наровы отмстил вероломным Немцам за их покушение на Псков. Благодаря всему этому, наступивший 1254 г. прошел до конца так безмятежно и благополучно, что летописец сделал о нем только одну, но весьма выразительную и отметку: «Добро бяше хрестьянам»⁸⁵. Да и события 1255 г., повидимому, нарушившие общее спокойствие Руси, представляют только в истинном свете личность Невского и значение, каким она тогда пользовалась. В этом 1255 г., вольнолюбивые Новгородцы, преследуя всячески свою любимую мечту: выделиться из федерации, уже заметно сплочивавшей всю северную Русь в одно крепкое целое, прогнали Василия, сына Александрова, который и ушел в Торжок, а к себе пригласили Ярослава, меньшого брата Александрова, оставившего почему-то свою Тверь. «Но Александр – говорит один из нашит историков – поднял на них рать не как старейший князь за обиду подручника-князя, как бывало делали прежде суздальские князья, а как лицо, сознававшее собственно за собою достоинство Новгородского правителя»⁸⁶. Пройдя Торжок, где еще держался Василий, Александр подступил к Новгороду, где уже не было Ярослава, и послал на вече сказать: «выдаите ми Онанью посадника: или не выдадите, яз вам не князь, иду на город ратью». Вече, устами своих послов, владыки Далмата и тысячьского Клима, ответствовало Александру: «поеди, княже. на свои стол, а злодеев не слушай, а Онаньи гнева отдай и всем мужем Новгородьскым». Однако герой Невский «гнева не отдавал», чем самым заставил Новгородцев, по крайней мере, благоразумнейших, одуматься и говорить вечу: «аже, братья, князь нашь тако сдумал с нашими крестопереступникы, оно им бог и святая Софья, а князь без греха». Три дня полки суздальские и новгородские стояли друг против друга, на готове к бою; но в четвертый день, Александр уступил великодушно первый, послав – вместо прежнего требования выдачи посадника – сказать Новгородцам: «аже Онанья лишится посадничьства, яз вам гнева отдам». И лишися посадничества Онанья, досказывает сочувственно летописец, и взяша мир на всей воли новгородской, и поиде князь в город, и срете и архиепископ Далмат со всем иерейским чином, с кресты... и вся радости исполнишася, а злодеи омрачишася; зане хрестьяном радость, а дьяволу пагуба, яко не бысть хрестьяном кровопролития велика, и седе князь Александр на своем столе»⁸⁷. Таким образом, человеколюбие или, как называют теперь, гуманность – является преимущественно душою тех, по нынешнему, административных мер, которыми Александр Невский, слишком шесть веков назад, обезоруживал недовольных и, с тем вместе, достигал государственных целей. Если же он, как увидим ниже, отступал изредка от правил человечности, то – что сказать о тех властителях русских, которые к таким правилам и не приступали?...

Утвердив князя Василия по прежнему в Новгороде. Александр Невский с спокойной совестью возвратился во Владимир и отправился немедленно, со всеми князьями. в Городец и Нижний Новгород, как думают, для переговоров с татарскими чиновниками о порядке исчисления народа в русской земле, исчисления, предпринимавшегося тогда Татарами для более правильной раскладки дани⁸⁸, в самую же орду были посланы дары вельможе Улавчию, заведывавшему делами русских княжеств. Но политик благоразумный относительно Татар, герой Невский не перестал еще быть грозою Немцев, которые и испытали это не дальше. како в 1256 г. Извещенный тогда Новгородцами о том, что сборная рать Шведов, Финнов, Латышей и ливонских рыцарей строит городок на р. Нарове, в земле новгородской, Александр, с митрополитом владимирским и полками великокняжескими, прибыл в Новгород, вооружил полки новгородские и, не сообщая никому цели похода, двинулся к Копорью, тут отпустил назад митрополита, а сам, с Владимирцами, да немногими оставшимися при нем Новгородцами, и какими-то местными «шестниками», пошел прямо в Емь – нынешнюю Финляндию. «И бысть – замечает летописец – зол путь, акы же не видели ни дни, ни ночи». Под такими то непроглядными туманами, по страшным сугробам болотных ущелий, в которых «многым шестником бысть пагуба, а Новгородцев Бог сблюде». герой Невский добрался таки в Емь – к ужасу Шведов, растерявшихся при одном появлении такого врага в этой, но их убеждению, недоступной стране. Когда Емь была пройдена из конца в конец и лишилась множества туземцев – «овых избиша, а другых нзъимаша», поясняет летописец⁸⁹, Александр благополучно возвратился в Новгород, безопасность которого, со стороны присмиревших Шведов, была обеспечена этим славным походом, как оказалось впоследствии, лет почти на сорок⁹⁰. Но из Новгорода победитель Еми спешил уже во Владимир, где, в это время, шли деятельные переговоры с ханскими чиновниками об исчисления народа для раскладки дани – вопрос важный, решение которого не только определяло так или иначе все будущие отношения Руси к Татарам, но даже могло заключить к себе или нет залоги ея освобождения когда нибудь. Александр понимал это – и, «страдалец» за землю русскую, он, увенчанный лаврами стольких побед, не остановился перед тяготою новой поездки в орду для того собственно, чтоб, не жалея себя, но в пользу других, снова унижаться перед ханствовавшим Татарином и ласкательствовать его продажным слугам. Оценивая или нет такое самопожертвование великого князя, летописец однако знал главную – и, вероятно, единственную – цель поездки Александра в орду, и не только знал, даже интересовался этой целью, иначе зачем бы ему было, после отметки, под 1257 г. «Поехаша князи в Татары: Александр, Ондрей, Борис», прибавлять непосредственно: «чтивше Улавчея, приехаша в свою отчину»⁹¹. Это летописное «чтивше Улавчия» – служит как объяснение, почти официальное, системы Александровой политики в отношении Татар. И должно думать, что с этой именно – а не другой – системой соображались те первые, приехавшие вслед за Александром из орды, численники татарские, действия которых на Руси, в том же 1257 г., занесены в летопись так: «Тое же зимы приехаша численици, исчетоша всю землю Суждальскую, и Рязаньскую, и Мюромьскую, и ставиша десятники и сотники и тысящники и темники, и идоша в ворду (орду); толико не чтоша игуменов, черньцов, попов, крылошан, кто зрить на святую Богородицю и на Владыку (митрополита или епископа)»⁹². Стало быть, освобождение от поголовной дани, по крайней мере, лиц духовных – эта огромная услуга будущему России – остается, по нашему мнению, незабвенным плодом личных хлопот и трудов героя Невского. Довольный, вероятно, первым опытом исчисления народного, и желая утвердить систему своих действий по этому вопросу в наивыгоднейшей связи с действиями татарскими, неутомимый Александр отправился задобривать Улавчия еще раз, в 1258 г., о чем в летописи, под этим годом, сказано: «Того же лета поидоша князи в Татары, Олександр, Андрей, Борис, Ярослав Тферьский; чтивше Улавчия и вся воеводы, и отпущени быша в свою отчину... Тое же зимы – продолжает летописная отметка 1258 г. – приехаша численици в Володимерь; и поидоша численици и князи к Новугороду Великому, Александр, Андрей, Борис: исчтоша, и поехаша опять в Володимерь; Александра же удержаша Ноугородци, и чтиша и много; Олександр же дав им ряд, и поеха с честью в свою отчину»⁹³. Дело в том, что Новгородцы, больше чем не мирившиеся с мыслью о поголовной переписи, не только решили не допускать её у себя, но склонили на свою сторону сына Александрова, Василия, юношу пылкого и неопытного, который собирался неразумно умирать за св. Софию, однако, заслышав о приближении к Новгороду своего отца, хотя не сопровождаемого никаким войском, – бежал укрыться в Псков. Появление в Новгороде самого великого князя с послами татарскими не изменило образа мыслей большинства граждан: Новгородцы приняли с честию Александра и послов, представили последним даже дары для хана, но, отказав решительно в десятине, тамге и других постоянных данях татарских, твердо стояли на своем, как ни убеждал герой Невский бывших своих соратников подчиниться горькой необходимости. Не настаивали на своем требовании и послы: отложив взимание платежей до другого времени, они отбыли из Новгорода «с миром». Александр остался. Прежде всего, он велел схватить в Пскове виновного сына и отправил его, под стражей, во Владимир. Потом, взялся и за других: какого-то «Александра и дружину его казни, овому носа урезаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повел»⁹⁴. Казнь жестокая, замечает по этому случаю, Историограф; но современники – говорит он – признавали её справдливою, и самый народ считал их (казненых) виновными, ибо они возмутили сына против отца: столь власть родительская казалась священною⁹⁵. Так же думаем и мы, тем больше, что приведенный выше рассказ летописца о новгородской казни 1258 г., заканчивается, очевидно не без цели, известным текстом: «всяк бо злый зле да погыбнеть»⁹⁶.

Весь 1259 г. Александр провел, повидимому, в и своем стольном Владимире: Татары заняты были тогда и удачной войной с Литвою и Русь оставалась спокойной. Но зимой 1259–1260 г., Новгородцы, встревоженные ложным слухом, что сильная рать Татар в низовой земле ищет приказания двинуться на Новгород, собрали вече, и решив: в предупреждение грозы татарской, исполнить беспрекословно волю хана дачею числа, – послали сказать о том великому князю. Александр, получив такое важное известие, счел нужным явиться в Новгород лично и приехал туда, в начале 1260 г., сопровождаемый двумя ханскими чиновниками, Беркаем и Касачиком, при которых находились их семейства и многочисленная свита. Сначала все шло хорошо. Но когда чиновники ханские, неосторожными притеснениями возбудившие неудовольствия, увидели себя не в безопасности и, потребовав, получили от Александра охранную стражу, разумеется, из Новгородцев же, – самолюбивый Новгород встал открыто; завопил, что его обманули; мнения в нем разделились: Торговая сторона (чернь) поднялась на Софийскую (бояр) – и уже не далеко было до кровопролития, по своим последствиям, пагубного. Но герой Невский, не охотник до кровопролития, предупредил беду способом самым мирным: сопровождаемый Татарами и дружиной великокняжеской, он выехал из так называемого Городища или дворца, показывая вид, что предоставляет мятежный город его несчастной судьбе и гневу ханскому. Неожиданность этого выезда попала прямо в цель, облив Новгородцев, как водой: изумленные, испуганные, они почему-то удостоверились еще больше в существовании «на Низу» не бывалой рати татарской и, убеждаемые своими боярами, были челом Александру на всей воле ханской. Александр возвратился, татарские чиновники принялись ковать железо, пока горячо – «и почаша – говорит летописец – ездити оканьнии (окаянные) но улицам, пишюче домы христьяньскыя, зане навел Бог, за грехы наша, из пустыня звери дивия ясти силных плъти и пити кровь боярьскую». Так или почти так думал каждый Новгородец, глядя с горестью и злобой на ненавистную перепись. Но дело было уже сделано – «и отъехаша оканьнии, вземше число⁹⁷. Однако герой Невский, чем мог, порадел своим соратникам, Новгородцам: у них не оставлено тогда, и не видно потом, ни баскака, никакого другого татарского чиновника; так, что ежегодную дань они должны были отсылать в орду сами, или представлять её великому князю, в общий, так называемый, выход ордынский. Это, по-видимому, преимущество, быть может, удовлетворявшее несколько и самолюбию гордого Новгорода, остается, в сущности, одним из доказательств благоразумной и дальновидной политики Александра Невского, потому что, как замечает – и справедливо – один из историков наших, «платеж выхода привязывал Новгород к особе великого князя, который был посредником между ханом и князьями и русским народом всех подчиненных земель»⁹⁸. Покончив так счастливо затруднительное дело новгородское, Александр простился с Новгородцами – уже по отъезде татарских численников и по водворении на Городище одного из сыновей своих, о чем в летописи сказано именно: «а князь Олександр поеха после, посадив сына своего Дмитрия на столе новгородском»⁹⁹. Прежде однако, чем возвратиться в столицу великокняжескую, Александр посетил Ростов; и посещение это летописец – в выражениях, обрисовывающих, некоторым образом, набожность героя Невского и, отчасти, патриархальный быт того времени – отмечает так: «Приеха из Новгорода Олександр к святей Богородице в Ростов, в среду страстныя недели (1260), и кланяся святей Богородици, и целова крест честный, и кланяся епископу Кириллу: «Отче святый! твоею молитвою и тамо в Новгород ехал есм здоров, и семо приехал есм твоею молитвою здоров.» Блаженный же епископ Кирил, Борис и Глеб (Васильковичи, князья Ростовские)¹⁰⁰, и мать их, Марья княгиня¹⁰¹, чтиша Олександра с великою любовью: и поеха в Володимерь»¹⁰².

Тут, во Владимире, великий князь оставался спокойным весь 1261 г., в течение которого, по выражению летописца, «бысть тишина»¹⁰³, а герою Невскому довелось испытать две радости: первая – рождение у него сына, Даниила, впоследствии князя московского, сопричтенного церковью к лику святых, отца знаменитого Ивана Калиты; вторая – учреждение в Сарае, столице Батыевой, православной епархии, под названием Сарской, доказывавшее, что вера Христова имела уже тогда многочисленных поклонников и на низовых Волги. Но в 1262 г. спокойствие Александра потряслось происшествием, которое случилось хотя в одном только краю суздальско-ростовском, но, при других обстоятельствах, могло бы отозваться горько всей земле Русской. Дело было так: Татары, определив переписью количество дани с народа русского, уступили эту дань, разумеется, из-за наддачи и к ней, Хазарам и Хивинцам, слывущим в наших летописях вообще бесерменами, которые, как делают обыкновенно откупщики, старались вознаградить и себя с лихвой, а потому притесняли всячески несчастный народ. И вот, в одно и то же время, как будто в силу предварительного согласия, по всем городам суздальско-ростовского края загудели вечевые колокола, призывая выведенный из терпения народ управиться с притеснителями земством, помимо князей. Управа эта, к чести русского сердца, обошлась почти без кровопролития и ограничилась единственно изгнанием жестокосердых откупщиков, – событие, о котором летописец, заметно сочувствующий ему, повествует так: «Избави Бог от лютого томленья бесурменьского люди Ростовския земля: вложи ярость в сердца крестьяном, не терпяще насилья поганых, изволиша вечь, и выгнаша из городов: из Ростова, из Володимеря, из Суждаля, из Ярославля; окупахуть бо ти оканьнии бесурмене дани, и от того велику пагубу людем творяхуть, роботяще резы (проценты), и многы души крестьяньскыя роздно ведоша, Видевше же человеколюбец Бог, послуша моленья Матерня, избави люди своя от великыя беды»¹⁰⁴. Впрочем, беда, собственно говоря, могла грозить еще впереди, еслиб хан татарский, долженствовавший считать себя оскорбленным в лице своих откупщиков, захотел наказать землю русскую, по тогдашнему обыкновению татарских ханов, огнем и мечем. Да и есть известие, что полки ханские уже выступили тогда из орды, неся с собою казнь мятежникам¹⁰⁵. Позаботиться о предотвращении такой беды надлежало всеми мерами. За этот тяжкий труд взялся опять герой Невский, как старейший между князьями русскими, а в настоящем случае, и как лицо больше других ответственное, потому что при всех договорах о порядке распределения и взимания дани – договорах, к нам не дошедших, порукою в исправных платежах Русскими всех повинностей Александр ставил Татарам самого себя. На себя же, следовательно, доводилось ему теперь принять и первый взрыв свирепого гнева ханского. Понимая хорошо всю опасность своего положения, Александр однако не остановился перед ней, но великодушно жертвовал собой и, в сборах к отъезду в орду, распоряжался, как перед смертью, напр. домочадцам своим, отправлявшимся с сыном его Дмитрием, князем новгородским, в поход к Дерпту, даже сказал на прощанье: «служите сынови моему, акы самому мне, всем животом своим»¹⁰⁶.

Александр поехал, достигнул орды, нашел хана (Берку) в Сарае, предстал ему – и обезоружил его. «Сей Батыев преемник – пишет о хане Берку Историограф наш – любил искуства и науки, ласкал ученых и художников, украсил новыми зданиями свою кипчакскую столицу, позволил Россиянам, в ней обитавшим свободно отправлять христианское богослужение»¹⁰⁷. К сожалению, подробности этой поездки Александра в орду, бывшей для него четвертою и последнею, остаются неизвестными. Видно только, что полки ханские, уже двинутые на Русь, предстательством Александра – возвращены с дороги и отношения самой Руси в Татарам подтверждены на прежних основаниях. Кроме того, Александру удалось отклонить ханское требование русского войска, для похода куда-то с Татарами¹⁰⁸. Дела такой важности, конечно, не могли оборачиваться около пальца – и Александр, по свидетельству летописей, оставался в орде целый год. Там, следовательно, узнал он об удачном конце похода сына своего, Дмитрия, под Дерпт, который «единым приступлением взят бысть, и люди многы града того овы побиша, а другы из имаша живы; а инии огнем пожжени, и жены их и дети, и взяша товара без числа, и полона»¹⁰⁹. Между тем, здоровье Александра, ослабленное, в особенности, последним пребыванием великого князя в орде, начинало изменять герою Невскому, летами далеко еще не старому, и он, отпущенный, наконец, ханом, но уже полубольной, осенью 1263 г. предпринял обратный путь в отечество. Дорогою, Александр ослабел еще больше и должен был приостановиться в Нижнем-Новгороде, откуда, после кратковременного отдыха, он отправился было далее, но, приехав в Городец-Волжский. разнемогся совсем и слег тут ж, в Федоровском монастыре¹¹⁰. Силы больного упадали постепенно, Александр чувствовал близость смерти, желал пострижения и принял его, с именем Алексия. Приближенные, простившись уже с умирающим, рыдали у одра его: «Удалитесь и не смущайте души моей жалостию»! молил их государь-инок¹¹¹. Началась агония, инок Алексей посвящен в схиму и, ночью на 14 ноября, его не стало... «О! – восклицает один из очевидцев этой смерти – горе тебе, бедный человече! Како можеши написати кончину господина своего? Како не упадета ти зеници вкупе со слезами? Како же не урвется сердце твое от корения? отца бо оставити человек может, а добра господина не мощно оставити; аще бы лзе и в гроб бы лезл с ним»¹¹². Так умел Александр привязывать к себе сердца людей, любивших в нем «господина» больше, нежели любят обыкновенно отца родного!

Печальная весть долетела во Владимир скоро. Тамошний митрополит Кирилл узнал о несчастии первый и, находясь тогда в служении, воскликнул, со слезами, к народу: «Чада моя милая! разумейте, яко зайде солнце русской земли!» Народ понял эти слова – и ответствовал единогласно: «уже погибаем!» 24 ноября, все население стольного Владимира, «малии и велиции», двинулось за 10 верст от города, к монастырю Боголюбову, встречать тело усопшего государя. Тут, и на всем пути до Владимира, происходило зрелище любви и скорби: «народи же – рассказывает очевидец – съгнатахутся (теснились), хотяще прикоснутися на честнем одре святого тела его, бысть же вопль и кричание и туга, яка же несть была, яко и земли потрястися». По принесении одра с телом во Владимир, началось отпевание тела, в Рождественском монастыре¹¹³. «Бысть же тогда – продолжает очевидец – чюдо дивно и памяти достоино: егда убо положено бысть святое тело его (Александра) в раку (гроб), тогда Савастиян иконом и Кирил мптрополит хотя розъяти ему руку, да вложат ему грамоту душевную, он же акы жив сущи, распростер руку свою и взят грамоту от рукы митрополита; и прият же я ужасть, и одва отступиша от ракы его. Се же бысть слышано всем от господина митрополита и от иконома его Савастиана. Кто не удивится о сем, яко телу бездушну сущю и везому от далних град в зимное время? И тако прослави Бог угодника своего»¹¹⁴. Погребение тела, от многих почитавшегося уже святым, совершено тут же, в соборной Богородицкой церкви владимирского Рождественского монастыря. Над могилой почившего героя помещена тогда же та самая икона Знамения Божией Матери, которую он носил с собой в походах¹¹⁵.

Так жил и умер великий князь Александр Невский. Сожаление о смерти его было в русской земле повсеместное. Современники Александра чувствовали, что с этой смертью они теряют государя, который «мног труд показа по богодарованной ему державе всео руския земля (sic), и живот свой полагая за православную веру»¹¹⁶. Даже летописец Новгорода, с Александром часто неладившего, отметку свою о погребении героя Невского заключает следующими, очевидно, сердечными словами: «дай, Господи милостивый, видети ему лице твое в будущий век, иже потрудися за Новъгород и за всю русьскую землю»¹¹⁷. К этому присоединились воспоминания, что почивший государь «бе иереелюбец и мнихолюбец, и нищая любя, митрополита же и епископы чтяше и послушааше их, аки и самого Христа»¹¹⁸. Наконец, в понятиях современников Александра и в преданиях поколений, к нему ближайших, сложились следующие черты нравственной личности героя Невского: «Сей благоверный и благородный, Богом преудобренный и хвалам достойный великий князь... во все время юности своея смиренномудрие вседушно держаше, воздержася и бдя, чистоту душевную и телесную соблюдаше, кротость же стяжа и тщеславия отвращашеся, и много полагаше тщание чрево удержавати, ведый, яко чревное насыщение целомудрие раззаряеть, и бдению спону (помеху) сотворяет, и прочим добродетелем сопротивляется. Во устех же его безпрестани бяху божественная словеса, услажающа его паче меда и сота; прочитая же их со усердием, и внимаше, и желаше сих реченная и делом исполняти... Аще бо и честию земного царствия почтен бысть от Бога, и супруга име и чада прижи, но смиренную мудрость стяжа паче всех человек... По премногу же милостив бысть... Сам всегда Богом сохраняем, и от всех сопротивных везде невредим пребываше. Наипаче же удиви Господь милость свою на нем и бысть всем сопротивным страшен и грозен, и по всюду имени его трепетаху. Мудрость же и остроумие дадеся ему от Бога яко Соломону. Паче же всего любяше правосудие, о нем и боляр своих часто наказуя притчами от божественных писаний, яко да преже всего воспросят от Бога премудрости, и от пиянства удержатся, и сами пред Богом да смирятся, да не забудут праведно судити, и не познают лица сильного, и не приемлют мзды неправедныя, и никого же обидят, но да избавят обидима от руки обидящих, и паче повеленнаго им ничто же взьемлють, но доволни будут оброки своими. И тако многажды глаголаше, овогда своея державы страхом воспрещаше им, овогда же и вечное воздаяние предлагаше им, иже на страшнем суде Христове комуждо поделом его. Боляре же и вси людие, видяще от Бога дарованную ему премудрость, ничто же могуще отвещавати, но вседушно обещавахуся творити, яко же повелеваше им»¹¹⁹.

Такие понятия и предания были причиною, что память об Александре Невском не только не исчезала, но, напротив, приобретала больше и больше, характер чего-то священного и, наконец, с течением времени, перешла в область верований. Надь местом погребения тела героя Невского начались знамения. Вот сказание о первом из них, относящееся к 1380 г., когда Дмитрий Донской выступал на брань с Мамаем: «В преименитом граде Владимири, во обители Пречистыя Богородицы честного ея Рожества, у честныя раки блаженного великого князя Александра, во едину от нощей, попамареви церкви тоя спящу в паперти церковней, и виде в церкви свещи о себе возгоревшася, и два старца изыдоша честна от святого олтаря, и приидоста ко гробу блаженного Александра, и глаголаста: «0 господине Александре! востани, и ускори на помощь правнуку своему великому князю Димитрию, одолеваему сущу от иноплемянных». И в той час святый великий князь Александр воста из гроба, и абие со обема старцама вскоре невидима быста. Понамарь же поведа таковое всему священному собору. Они же много молитвовавше, и дерзнувше копати место, и деже положен бысть, и обретоша честныя его мощи целы, и тлению не причастны. И со многим благоговением вземше, и положиша их честно в раце верьху земли, и оттуду наипаче благоволением Божиим начаша от него бывати много чудеса и различна недужным исцеления»¹²⁰. В 1491 г. владимирский Рождественский монастырь сгорел, и к этому случаю приурочено второе сказание, которое повествуется так: «О явлении на воздусе святого великого князя Александра Невского, и о пожаре. В лето 6999 (1491) маия в 23 день, в понедельник, в преименитом граде Владимире бысть ужасно видение и страшно явление и грозно знамение гнева Божия, им же наказуя нас Бог, и от грех на покояние приводя. Иже глаголют нецыи, яко некогда во един от дний, по божественной литоргии, видеша мнози над каменною церковию Рожества Пречистыя Богородицы славныя обители честного архимандритства, прямо чюдесных мощей блаженного великого князя Александра Ярославича Невского, во иноцех же Алексея, от самого верха церкви тоя, видеша необычно видение, яко облак легкий протязашеся, или яко дым тонок изливаяся, белостию же яко иней чист, светлостию же яко солнцу подобообразно блещася; идеже тогда в тонкости и светлости облака того видеша подобие образа блаженного великого князя Александра на кони выспрь, яко к небеси, изимаяся ездяща. Людие же, видевше сие, великим страхом и ужасом одержими бяху, и начаша по всему граду звонити. И абие в полдень дни того таков велик пожар бысть, яко весь град и со всеми домы згоре, тако же и посады. Еще же во граде том и самый пречестный той вышереченный монастырь Пречистыя Богородицы честнаго ея Рожества погоре; в церковь же ту собрашася множество иноков и мирских со множеством имением (sic). И абие Божиим попущением и внутрь церкви тоя все выгоре, и с людьми. И чюдотворныя же мощи святого и преподобного великого князя Александра Ярославича, на них же аще и бысть видети нечто огненного знамения, но обаче Богом тако сохранена быша, яко и пелена, иже бяше во гробе его, обретеся неврежена от непостоянного того огня»¹²¹. Сказание о третьем знамении сообщает, что, в 1541 г. «по празднице Успения Пресвятыя Богородицы, в день пятка, по отпущении вечерни, загореся свеща о себе у гроба блаженного великого князя Александра, и сие видеша мнози от братия; понамареви же просту сущу, и неразумеющу преславного чудодействия, зело ужасеся, и абие погаси свещу ону, небесного огня светение. Возвещенно же бысть сие архимандриту Ефросину: он же прииде скоро, и осяза рукою своею свещу ону, и ощути еще воск тепл, идеже было небесного огня возгорение. Та бо свеща от многих лет не бяше возжена, но поставляху на ней инныя свещи, и вжигаху»¹²². Передаваясь из рода в род, сказания эти, повидимому, убедили достаточно Макария, митрополита московского, предложить об установлении впредь общего, по всей России, празднования св. Александру Невскому, которое, до того времени, совершалось местно, только в одном Владимире, – и предложение Макария утверждено Московским собором 1547 г.¹²³. Пять лет спустя, очевидцем нового знамения от мощей св. Александра Невского довелось. быть и царю Ивану IV Васильевичу Грозному, как, по крайней мере, уверяет в том один из его современников, повествующий, главным образом, о себе самом – следующее: «Когда идый (царь) к Казани ратию, и бывшу ему во граде Владимири, и в монастыри в церкви Рожества Пресвятыя Богородицы моления своя к Богу исполняющи, и тогда в церкви той, во время соборныя молитвы, случися быти ту у целбоносного гроба блаженного и великого князя Александра и мне грешнейшему. И виде же, близ помосту церковного, на гробе блаженного малу скважню; и яко уразумети хотя: что есть скважня она? и вложих персты руки моея в скважню ту, почутих яко в масть некую омочих руку мою, на ней же бяше струп некаков мал от многа времени: и абие исторгнух от скважни руку мою, и чюяшеся на ней яко маслом маститом, или яко миром благовонным, помазаний: и струп на ней не обретеся от дни того и до ныне»¹²⁴.

В 1695 г. устроена в Москве первая рака для мощей св. Александра Невского – деревянная, в серебряном вызолоченом окладе изящной резной работы, с ликом святого на верху, четырьмя кругами по сторонам, заключавшими в себе начертание краткого жития угодника, и следующею надписью по верхнему обводу и раки: «В сей сребропозлащенной раке положенныя Святыя Мощи Благоверного и Христолюбивого Великого Князя Александра Ярославича, во иноцех Преподобного Алексия Невского и Владимирского и всея Росии Чудотворца, внука бывша Всеволоду, правнука Георгию Долгоруку, праправнука Владимиру Маномаху, иже был правнук Великому Князю Владимиру Святославичу, во Святом Крещении нареченному Василию, просветившему Российскую землю Святым Крещением, от него же осмь степень великих князей Александр»¹²⁵. Рака покрыта была большой плащаницей, с изображением св. Александра, вышитым по камке; над главой – образ св. Троицы; венцы обнизаны жемчугом; опушка – атлас зеленый; тропарь и кондак шиты золотом и серебром; подбой – красная тафта. В эту раку св. мощи вложены в 1697 г. Илларионом, митрополитом суздальским, и пребывали на том же месте, в соборной Богородицкой церкви Владимирского Рождественского монастыря, до 1723 г., когда император Петр I, обстроив свою северную столицу, задумал украсить её святынею мощей победителя Шведов на Неве и, указом 29 мая, повелел перенести эту святыну в С.-Петербург, а для необходимых приготовлений к такому перенесению – нарядить особую коммисию, под ведением св. синода.

Комиссия приступила к делу немедленно. По распоряжению св. синода, устроены были: ковчег, для вмещения рака с св. мощами, и балдахин, для осенения ковчега, – оба с приличным «державной персоне» украшением. Ковчег, обитый малиновым бархатом с золотым позументом, имел, утвержденною на крышке, подушку лазоревого цвета, обложенную со всех сторон золотым же позументом с кистями; подушка увенчивалась княжеской шапкой малинового бархата, обложенной на-крест широким немецким позументом и опушенной горностаем, с серебряным вызолоченым крестом на верху. Балдахин, обитый снаружи таусинным (темновишневым) бархатом, а внутри малиновым байбереком (шелковая материя), и обложенный весь золотым позументом, имел на верху медный вызолоченый крест, а по сторонам четыре такие же лампады.

Сопровождать св. мощи от города Владимира до С.-Петербурга, синодальным указом предписано Рождественского монастыря архимандриту Сергию, «яко в первостепенных всероссийских архимандритах третий градус имущему»; а в Сенат сообщено о назначении «достойной из знатного офицерства персоны, могущей быть в уравнении против того архимандритского градуса»; и сенатским определением в должность эту назначен окольничий Михаил Васильевич Собакин. Архимандриту и окольничему вменялось в обязанность: сопровождать св. мощи с строгим наблюдением, чтоб в местах неудобных не произошло излишнего замедления, а в удобных «вредительной» поспешности; чтоб все, при мощах находящиеся, как духовные лица, так и охранный караул, «разсмотрительно определенный», были неотлучны; наконец, чтоб никаких притом «сквернословий и непотребных действ» ни от кого отнюдь не происходило. Иметь станы приказано не иначе, как «в удобных полевых местах», при чем ковчег с св. мощами содержать в шатре, под надлежащим присмотром и хранением.

11 августа 1723 г., после литургии, при молебном пении, св. мощи поставлены «честно» в изготовленный ковчег и, окружаемые теснящимся к ним народом, вынесены из Рождественского монастыря, с процессиею п колококольным звоном; 17 того же месяца, к вечеру, прибыли в Москву и состояли, до утра, у пруда, что под Красным селом, близь двора князя-кесаря Ивана Федоровича Ромодановского; 18 числа, в 6 часов утра, приветствованы благовестом с Ивановской колокольни, а в 7 часов на сретение им вышли крестным ходом из Успенского собора духовные «персоны» с многочисленным народом, причем молебное пение совершено у церкви Василия Кесарийского, потому что ни в одни кремлевские ворота, за высотою балдахина, пройти было нельзя; и отсюда, уже в 3 часу дня, несены далее, в сопровождении назначенных следовать за ними до села Всесвятского протоиереев дворцового Верхоспасского собора, с духовенством всего Никитского сорока, между тем как по всей Москве, до самого вечера, происходил звон. Не доходя Всесвятского, ковчег с св. мощами был поставлен на поле, под царским шатром, и тут, для множества поклонников, священники молебствовали почти всю ночь. От села Всесвятского до села Никольского св. мощи провожала Дарья Арчиловна, царевна имеретийская, со всеми своими домашними. Пронесенные, 26 августа, с обычным торжеством, через Тверь, св. мощи, 7 сентября, в Бронницах, поставлены на судно и, 9 числа, в водах озера Ильменя, встречены братией Юрьева монастыря на лодках, а по изнесении на берег – приняты с честию епископом, всем духовенством и множеством обывателей Новгорода, в сопровождении которых процессия св. мощей следовала до соборной церкви Юрьева монастыря, где ковчег поставлен у северных дверей. Отсюда, 10 сентября, после литургии и молебна, св. мощи, сопровождаемые епископом новгородским, с собором всего духовенства, несены через Волховский мост, а за тем, поставленные опять на судно, везены, в том же сопровождении, до новгородского Антониева монастыря, у которого, на судне же, прочтено самим епископом напутственное евангалие. В дальнейшем шествии до Ладоги, ковчег с. св. мощами сретаем был духовными процессиями по чину. Из Ладоги процессия св. мощей следовала сухим путем и очень спешила, чтоб к дню 30 августа, годовщине заключения славного нейштадтского мира, быть в С.-Петербурге. Но так как день этот приближался, а процессия была еще далеко от Петербурга, то Петр. 28 августа, послал ей указ: не спеша к Петербургу, направиться в Шлиссельбург и там ожидать дальнейших повелений. 18 сентября процессия св. мощей прибыла в Шлиссельбург, где, 1 октября, по Высочайшему указу, св. мощи вынуты из ковчега и поставлены в каменной церкви Благовещения. Здесь находились они до 30 августа 1724 г., – дня, назначенного для торжественного перенесения их в С.-Петербург.

В этот назначенный день, император Петр I, в сопровождении всего генералитета, выехал на галере к устью Ижоры, тут встретил св. мощи, шедшие из Шлиссельбурга на яхте и, сняв их собственноручно с яхты на галеру, сам сел к рулю, а генералов посадил к веслам. Плавание с пушечной пальбой продолжалось, таким образом, до самой ограды Александроневского монастыря, к которому, на сретение св. мощам, был выведен Ботик Петра, под императорским штандартом. Когда галера пристала к берегу, сам государь, при неумолкаемом громе орудий и беглого огня, поднял, с генералами, св. мощи и донес их собственноручно к назначенному месту – в верхнем Александровском приделе каменной Благовещенской церкви Александроневского монастыря. Тогда же последовало Высочайшее повеление: 30 августа, день перенесения мощей св. благоверного и великого князя Александра Невского, отныне и впредь праздновать ежегодно и повсеместно. Императрица Екатерина I, преемница Петра и исполнительница многих его предначертаний, учредившая, 21 мая 1725 г., в честь и память св. Александра Невского, новый кавалерский орден, любила окружать день 30 августа особенной торжественностью. Вот, напр., любопытная записка Александроневского монастыря, заключающая в себе программу и исполнение церемониального отправления дня 30 августа в 1726 г. «1) 0 присутствии Ея Имп. Вел. с высокою их фамилиею заране праздника ехать г-ну архимандриту с прошением к Ея Вел. на праздник: ко всенощной ли или к литургии изволит быть, сухим путем или флотом; о том объявить в монастырь. 2) По той ведомости, в церкви, где стоять Ея Вел-ву, велеть убрать место архитектору, и где стоять Их Вел. фамилии, из трапезы обставить ширмами, и, взяв у ризничего, наслать коврами. З) Ежели Ея Имп. Вел. изволит быть ко всенощной, заготовить архитектору, где надлежит, приличную иллюминацию. 4) Ежели Ея Вел. изволит быть сухим путем, расставить вестовых и смотреть, когда Ея Вел. выступит до кареты, ехать на-скоро и репортовать о том эконому, а сему донести архимандриту и велеть начать благовест. Когда Ея Вел. будет выезжать из Аничковой (слободы), тогда, если это будет вечером, в монастыре и слободах зажечь свечи и иллюминацию, 5) На колокольне звонарям смотреть, как Ея Вел. приближаться будет к слободе Невской (нынешняя Каретная): тогда звонить во вся, пока в монастырь взойдет. 6) При въезде в монастырь, отдать Ея Вел-ву честь пушечною пальбою, изо всех пушек (монастырских). 7) Монахам в монастыре, от каменной церкви на мосту, стоять в мантиях, в две линии, и отдать Ея Вел. поклон. 8) А ежели Ея Вел. в Невский монастырь изволит быть флотом, то поставить дозорщиков и у Литейного двора, против Охты, и смотреть: когда Ея Вел. взойдет в яхту, ехать на-скоро и репортовать эконому. 9) Когда яхта будет равняться против слободы (Невской), тогда звонить во вся, пока дойдут до Черной речки; как поравняется с монастырем, тогда отдать честь пушечною пальбою изо всех пушек; а потом – паки звонить, пока войдут в церковь; а при входе в монастырь – монахам поклон отдать против вышеписанного. 10) Ежели знатным господам, приезжающим ко всенощной, будут требовать квартиры, – отводить в слободах. Исполнение. Государыня Императрица изволила быть к литургии. При этом случае, для пришествия Ея Вел-ва, честь отдана Ея Вел-ву с 21 пушки. Морскому флоту, по приезде к монастырю, (салют) с 11 пушек. По отходе обедни, дан сигнал с 11 пушек. Как Ея Вел. изволила хлеба кушать: по белому флагу – 2 сигнала с 11 пушек; по синему флагу – 3 сигнала с 7 пушек; по красному флагу – с 5 пушек. На отбытие Ея Вел-ва из монастыря – с 11 пушек. Морскому флоту, на отъезд, с 11 пушек»¹²⁶.

30 августа 1753 г., мощи св. Александра Невского, вместе с прежней деревянной ракой, в которой они принесены из Владимира, положены в новую раку, устроенную, по Высочайшему повелению императрицы Елизаветы Петровны, из первого серебра, добытого в колыванских рудниках. Рака эта, замечательная в художественном отношении, весит одного чистого серебра 86 пудов 30 фунтов. Она украшена чеканными барельефами, представляющими важнейшие подвиги жизни и кончину св. князя. С правой стороны, в кругу, вырезана следующая, сочиненная Ломоносовым, надпись в стихах:

Святый и храбрый князь здесь телом почивает,

Но духом от небес на град сей призирает

И на брега, где он противных побеждал

И где невидимо Петру споспешствовал.

Являя дщерь Его усердие свитое,

Сему защитнику воздвигла раку в честь –

От перьваго сребра, что недро Ей земное

Открыло, как на трон благоволила сесть.

Вверху этого круга – два ангела, из которых один указывает перстом написанное, другой трубит. По бокам, две женские фигуры, очевидно, символические: первая держит в одной руке книгу, в другой факел: вторая – в одной руке меч, в другой весы. Места, не занятые изображениями, украшены чеканными цветами и гирляндами. На верхней доске раки написан, по атласу, образ св. Александра Невского. Серебряная крышка раки утверждена над нею в виде балдахина на 4-х подставках, обвитых серебряным гасом, и окаймлена со всех сторон золотой бахрамой, с кистями. На крышке – атласная подушка, с бахрамой. кистями и утвержденными вверху ее, княжескими регалиями: короной, державой и мечем. Позади раки, в углублении, сооружена высокая серебряная, пирамида, с чеканными изображениями св. князя и его княгини: по сторонам, атласные вазы с цветами: а повыше их, – два литые изображения ангелов, держащих серебряные щиты, на которых вырезаны надписи, сочиненные Ломоносовым же и расположенные в таком порядке:

1.

«Богу

Всемогущему

и Его Угоднику

Благоверному

и Великому

Князю

Александру Невскому,

Россов усердному защитнику,

презревшему прещение мучителя,

тварь боготворить повелевшего,

укротившему варварство на

востоке,

низложившему зависть на

западе,

по земном княжении в вечное

царство переселенному в лето

1263.

2.

Усердием

Петра Великого,

на место древних и новых

побед перенесенному

1724 года.

Державнейшая

Елисавета,

отеческого ко святым почитания

подражательница,

к нему

благочестием

усердствуя,

сию

мужества и святости его делами

украшенную раку из первообре-

тенного при Ея

благословенной державе

сребра

сооружить благоволила

в лето 1752».

По обеим сторонам пирамиды поставлены литые из серебра трофеи св. князя, с воинскими доспехами и оружием старого времени. Рака эта, по словам одного старинного описателя Петербурга, «делана была чрез многие годы, и в первых на праздник поставлена была одна рака, потом после пирамида, а в 1753 году и совсем во окончание приведена»¹²⁷.

Пребывание этой раки на первоначальном месте положения св. мощей и ее постановки в верхнем Александровском приделе лаврской Благовещенской церкви, продолжалось до отстройки и освящения в лавре большого соборного храма во имя Живоначальной Троицы, и по совершении которых, рака с св. мощами, 30 августа 1790 г., в присутствии императрицы Екатерины II и наследника престола великого князя Павла Петровича, перенесена в новозданный Троицкий собор и поставлена в полукруглой нише, за правым клиросом.

Тут, рака с мощами св. Александра Невского находится и теперь, живо напоминая всем того, кто, по справедливому выражению древних русских книжников, «от добродетели многу и преславну приобрете похвалу, не токмо от человек, но и от самого Бога»¹²⁸.

М. Д. Хмыров