Памяти архиепископа Саввы, епископа Амфилохия, проф. А.И. Павинского и гр. М.В. Толстого

„Во время исправления должности синодального ризничего он сделался известным деятельными и основательными археологическими занятиями».

Филарет, митрополит Московский.

Все более и более редеют поначалу плотные ряды ветеранов дорогого всем нам Императорского Московского Археологического Общества. В настоящее время едва ли и десяток насчитается членов этого Общества, вступивших в ряды их в самый первый, 1864-й год, существования его. К числу этих немногих принадлежал скончавшийся 13 октября сего, 1896 года, высокопреосвященный Савва, архиепископ Тверской и Кашинский, который „сделался известным деятельными и основательными археологическими занятиями» еще ранее основание сего Общества, во время исправления им должности синодального ризничего, т.е. в 1850–1858 годах, и который посему избран был в члены нашего Археологического Общества прямо по учреждении сего последнего, именно 4 октября 1864 года.

Преосвященный Савва родился 15 марта 1819 года. Родиною его была Владимирская губерния, как известно, весьма изобилующая древностями и церковными, и гражданскими, и бытовыми. В своих обширных автобиографических записках, еще не напечатанных, но мне известных, преосвященный Савва, описывая места своей родины, с любовью и заботливым вниманием, как истинный археолог, останавливается на этих древностях, и нельзя не выразить желание, чтобы эти записки поскорее увидели свет в печати. Он, кроме сообщения любопытнейших сведений о многоразличных предметах, лицах, обстоятельствах и проч., с которыми почившему архипастырю приходилось в течете своей долголетней жизни так или иначе соприкасаться, пролили бы истинный свет и на его собственную жизнь и деятельность¹, в частности и на археологически его занятая, из коих некоторые не вполне верно иными понимаются и не всегда в надлежащем свете представляются². Происходя от благочестивых, духовного звания, родителей и будучи от природы весьма любознательным, общительным, трудолюбивым, обладая умом светлым, основательным, сердцем любящим, отзывчивым на все доброе и вместе с тем волею и характером твердыми, устойчивыми, выросши в крайней бедности и рано лишившись родителей³, а потому привыкши собственным трудом и усилиями добиваться чего бы то ни было и пробивать себе дорогу, почившей имел все задатки к тому, чтобы по времени явиться одним из самых полезных деятелей на поприще служения церкви и обществу, а равно и науке, главным образом исторической и археологической. С великим усердием и выдающимся ycпеxoм занимался он науками в течение всего курса своего образования в Шуйском духовном училище, во Владимирской духовной семинарии и, наконец, в Московской духовной академии, в которой кончил курс магистром богословия в 1850 году. Но еще ранее поступления в академии для высшего образования преосвященный Савва успел сделать приложение к делу из приобретенных им дотоле познаний. В 1840 году, окончив семинарский курс в числе первых студентов и до получения штатной должности некоторое время позанявшись, в видах пропитание себя, частными уроками и трудами по надзору за семинарскою больницею, он в конце 1841 года поступил в г. Муром на должность учителя в тамошнем духовном училище и вместе священника при Муромском соборе. Самое рукоположение его в священника состоялось 25 января 1842 года. Будучи учителем и священником, он, при тщательном исполнении своих обязанностей по должностям, с особенною любовью в часы досуга предавался чтению книг, по преимуществу духовного и исторического содержания, как сам о себе говорил в своих автобиографических записках. Живой интерес возбуждали в нем так же истории и древности Муромского собора и других церквей города. Но более широкое приложение и самой любви к истории и древностям и познаний в их области настало для преосв. Саввы по окончании им академического курса. Лишившись в 1844 году единственная сына, а в следующем 1845 году и жены, он решил осуществить давно желанную мысль – поступить в академию, чтобы там же и постричься в монашество. Когда один из друзей стал было отвлекать его от этой мысли, он в защиту свою писал ему: „для чего же Бог вложил в меня такое непреодолимое влечете к занятию книжному? С тех самых пор, как я начал сознавать себя, книги были исключительным предметом моих занятий, а теперь обратились в какую-то потребность»⁴. В 1846 году преосвященный Савва, в то время еще носивший мирское имя Ивана Михайловича Тихомирова, и поступил в академию в числе лучших студентов, так же как и учился там с свойственным ему усердием и наилучшими успехами в науках, которые в то время в академии преподавали такиe знаменитые профессора, как покойные А. В. Горский, П. С. Казанский и другие. „Между студентами, особенно часто посещавшими библиотеку, – писал бывший в то время также в числе наставников академии и состоявший помощником библиотекаря в ней бакалавр иеромонах Леонид (Краснопевков), скончавшийся в 1876 году в сане архиепископа Ярославского, – приметен был молодой священник с светлыми волосами, чрезвычайной худобы в теле и с приятною смесью чего-то кроткого, серьезного и добродушного в лице. Его, переходящего с книгами от шкафа к шкафу, и его короткую рясу я врезал в память навсегда. Этот священник поступил из Владимирской епархии, где был иереем Муромского собора»⁵. В то же время этот иерей Иоанн, ближе всего опять в видах наиболее удобного занятия книжною премудростью, столь возлюбленною ему, стал все более и более приходить к мысли о приняты монашества. «О монашестве у меня никогда прежде не было и помысла, – писал он сам к одному из друзей своих, – а теперь этот путь для меня сделался совершенно неизбежным, если бы я даже не был в академии⁶. Но да будет надо мною воля Божия. Особенная выгода монашествующего в академии та, что можно беспрепятственно, чем светским студентами, заниматься науками»⁷. Так, в 1848 году, по переходу на старший курс, отец Иоанн подал прошение о пострижении в монашество, а 1 октября того же года было совершено самое пострижение в трапезной церкви Сергиевой лавры, при чем ново постриженному дано было имя Саввы в честь преподобного Саввы Вишерского, в тот день празднуемого. Пострижение совершал ректор академии архимандрит Алексий (Ржаницын), впоследствии архиепископ Тверской († 1877), произнесший при этом приличествующую речь к новопостриженному⁸, а восприемником при пострижены был инспектор академии Иеромонах Сергий, ныне высокопреосвященнейший митрополит Московский и Коломенский. Митрополит Филарет прислал новопостриженному от себя в дар параманд и рясу. Новому иеромонаху Савве, как уже опытному в священнослужении и человеку аккуратному, поручено было заведовать церковными службами по академии. „Помню, – говорить преосвященный Леонид, – как накануне всякого праздничного дня, пред всенощною, приходил он к нам, монашествующим бакалаврам, предлагать служение литургии с о. ректором. Привычка видеть его в определенное время делала само ожидание его прихода приятным»⁹. Так, в тщательном, по обычаю, исполнении своих обязанностей, незаметно для отца Саввы прошел, и весь четырехлетний курс академического образования и наступила пора более самостоятельного и деятельного служения церкви и отечеству. Но между тем, как и начальство академическое по началу предполагало было назначить Иеромонаха Савву на духовно-учебною службу, и сам о. Савва желал воспользоваться случаем быть назначенным на инспекторскую должность в родную Владимирскую духовную семинарию, Господу угодно было совершенно иначе устроить его службу и притом так, что он прямо и весьма близко, лицом к лицу, стал с зарождавшеюся в нашем отечестве наукою археологии.

В то время как незабвенный основатель Императорского Московского Археологического Общества, покойный граф А. С. Уваров, примыкая еще к С.-Петербургскому Археолого-Нумизматическому Обществу, производить свои первые, но уже блестящие опыты археологических, исследований южной России и берегов Черного моря, знаменитый московский архипастырь, митрополит Филарет озабочен был приведением во всеобщую известность богатой сокровищницы книжных, рукописных редкостей и других предметов древности в Москве, в бывшей некогда Патриаршей, а потом Синодальной, ризнице и библиотеке. Еще в 1849 году, имея в виду поручить описание славянских рукописей этой библиотеки А. В. Горскому и К. И. Нестроевой, митрополит писал в Св. Синод следующее: „Синодальная, в Москве, библиотека, особенно ее рукописи, по своей важности, для удобнейшего ее употребления и для вернейшего сохранения, требуют описание точного, полного, ученым образом составляемого. Мысль, сея довольно давно уже начала занимать Синодальную контору, при избрании заведывающего сею библиотекой синодального ризничего, и она старалась избирать в сию должность получивших не только семинарское, но и академическое образование. В недавнее время составлена новая опись сей библиотеки, более прежней исправная и полная в отношении к хранению книг (впрочем, еще не получившая окончательного утверждения), но не приспособленная к ученому познанию и употребление библиотеки. По требование Синодальной конторы, синодальный ризничий представил новый опыт описания нескольких книг, который подавал бы добрую надежду, если бы дело продолжалось по представленному образцу. Но дело сие было бы слишком продолжительно в руках одного человека, даже такого, который имел бы лучшее здоровье и более приготовительных для сего дела сведений, нежели как нынешний синодальный ризничий»¹⁰. Дело в том, что этот тогдашний синодальный ризничий. иеромонах Евстафий (Романовский), был хороший монах, но ризничий неудовлетворительный. Кроме того, что он не имел достаточных подготовительных для дела своей должности сведений, несмотря на то, что уже с 1839 года занимал должность ризничего, он был человек болезненный, раздражительный, нередко крайне тяжелый для посетителей ризницы и библиотеки и для занимающихся в той и другой. Это было не безызвестно митрополиту, и митрополит занят был мыслью о подыскании более подходящего лица на его место, для чего обратился за рекомендацией к ректору академии, помянутому раньше архимандриту Алексею. Хорошо зная личные достоинства Иеромонаха Саввы, ректор его и порекомендовал митрополиту, а так как дело было пред экзаменами, летом 1850 года, то митрополит, собираясь на эти экзамены, и обещал обратить особенное внимание на иеромонаха Савву. И ответы отца Саввы на экзамене, и сам отвечавший понравились митрополиту, и он вскоре же после экзаменов послал о нем представление в Св. Синод; а так как дело с представлением несколько замедлилось в Петербурге, между тем перемена ризничего, по самому существу и характеру дела¹¹, не терпела отлагательства, то митрополит от 6 августа означенного 1850 года писал к присутствовавшему тогда в Св. Синоде архиепископу Казанскому Григорию (Постникову): „представлено мною, чтобы синодального ризничего¹² произвести в архимандрита в Высотский монастырь (в Серпухове), а на его место определил студента академии иеромонаха Савву. О синодальном хоре, который подведом ризничему, надобно позаботиться, и по долгу, и по предосторожности, чтобы мысль об отнятии его у духовного ведомства не возобновилась. Потому и сие дело просить милостивого разрешения»¹³. Между делом, до получения синодального указа об утверждении о. Саввы в должности ризничего, митрополит поручил ему перевести с латинского на русский язык письмо известного дьякона англиканской церкви Пальмира к главному священнику армии и флотов В. И. Кутневичу. Наконец, 30 августа получен был указ, и 1 сентября иеромонах Савва вступил в отправление своих новых обязанностей. Неохотно приняв эту должность и уступив лишь воле митрополита и убеждениям такого уважаемого лица, как А. В. Горский, который и сам испытывал много неудобств от сношений с о. Евстафием по делам о рукописях Синодальной библиотеки, а о. Савву знал за человека, весьма подходящего для этой должности, иеромонах Савва затем скоро не только вполне освоился с своей новой должностью, но и весьма полюбил ее, так как она раскрывала пред ним всю богатую сокровищницу книжных редкостей и других предметов древности. Почти целых девять лет проходил он должность синодального ризничего и в течении этого времени много принес пользы церкви, обществу и науке, с честью, достоинством, знанием дела, охотно и с неизменным благодушием и предупредительною любезностью исполняя свои, довольно многосложный, обязанности. Эти обязанности состояли в следующем: а) хранить древнюю патриаршую, ныне Синодальную, ризницу, заключающую в себе неоцененные сокровища и множество священных и других предметов древности, а равно и богатую библиотеку древних греческих и славянских рукописей: б) заведовать, в качестве настоятеля, церковью 12-ти апостолов в Кремле; в) приготовлять все потребное для мироваренья, затем хранить и раздавать или рассылать миро в разный места по указным предписаньям Синодальной конторы, от которой ближе всего и находился в зависимости ризничий; г) заведовать домом хора синодальных певчих и, как мы отчасти видели, иметь наблюдение в нравственном и учебном отношениях за этим самым хором; наконец, д) допускать любопытствующих к обозрению всех бывших в заведывании у ризничего учреждений, особенно ризницы, и содействовать ученым в пользовании рукописями библиотеки для ученых целей. Помещение ризничий имел в самой Синодальной палате, в бывшем кабинете и моленной патриарха Никона, в том же Кремле, близ Успенского собора. По званию синодального члена и первоприсутствующего в Московской Синодальной конторе митрополит Филарет имел весьма близкое начальственное наблюдение за деятельностью ризничего и весьма частые отношение к нему по теме или другим случаям, при чем нередко, в защиту ризничего, вынуждаем был ограничивать излишние притязание прокурора Синодальной конторы на начальственную же власть над ним. Мы могли бы много привести, в доказательство всего этого, и печатных и рукописных данных. Укажем из многого немногое. По разным причина-м, главным образом в видах деятельности Московского архипастыря по утверждение едино- верея в Москве и епархии митрополиту неоднократная представлялась надобность в соборном свитке 1667 года, хранящемся в Синодальной библиотеке, – и вот мы имеем несколько писем митрополита Филарета к ризничему за 1851–1854 годы о доставлены ему, митрополиту, этого свитка, о выписке из него статьи, и под.¹⁴ Далее, в 1852 году возбуждено было, по Высочайшему повелению, дело о перенесении некоторых рукописей Синодальной библиотеки (харатейной Кормчей и рукописи „О проставлении благочестивых царей и великих князей на царство») в Московскую оружейную палату. Дело это также прямо касалось синодального ризничего и вызывало отписки и распоряжение со стороны митрополита Филарета¹⁵. Подобный же характер имело и возбужденное бывшим профессором Московского университета О. М. Бердянским дело об издании хранящейся в Синодальной же библиотеке рукописи: „Изборник болгарского царя Симеона и великого князя русского Святослава Ярославича“¹⁶, и т. д. Затем, еще в 1845 году Московская духовная академия, с 1843 года предпринявшая издание творений св. отцов греческой церкви в русском переводе, возбудила пред митрополитом Филаретом ходатайство о дозволении ей пользоваться для сей, цели рукописями Синодальной библиотеки. Дозволено было дано, и академия широко пользовалась этим правом, встречая, однако нередко затруднение и препятствие то со стороны прокурора Синодальной конторы и его чиновников, то со стороны строптивого ризничего иеромонаха Евстафия. Когда вступил в должность синодального ризничего иеромонах Савва, это последнее затруднение было устранено, и так как в это время профессор академии А. В. Горский уже занимался известным описанием славянских рукописей Синодальной библиотеки, то обыкновенно чрез него и шло дело означенного пользования. В письмах преосвященного Саввы к А. В. Горскому, остающихся в рукописным виде и хранящихся в архиве А. В. Горского в библиотеке Московской духовной академии, мы находим целые ряды №№ как греческих, так и славянских рукописей Синодальной библиотеки, требуемых или возвращаемых академией чрез А. В. Горского. Но затруднение со стороны прокурора и чиновников Синодальной конторы продолжало существовать. И вот образчик и отношений их к делу пользования рукописями, и отношений Синодального ризничего Саввы к тому же делу, и отношений митрополита Филарета, к ним и к тому же делу, заимствуемый нами из помянутых, неизданных, писем преосвященного Саввы к А. В. Горскому. „Не излишним почитаю сообщить Вам при сем, – пишет он к А. В. от 12 апреля 1858 г., – о моей и вместе вашей победе над некими супостатами¹⁷. Вам известно, что я, вследствие отношений вашего редакционного комитета, решившись отпустить к вам по почте две гречески рукописи Синодальной библиотеки, чуть-чуть не подвергся уголовному суду, яко отступник от буквального смысла указа Синодальной конторы, которым разрешается отпускать в редакционный комитета рукописи, но не иначе, как под расписку кого-либо из членов комитета; по крайней мере мне сделано (без ведома, разумеется, владыки) замечание, чтоб я впредь, в подобных случаях, поступал по точной силе известного указа. Ясно понимая, что это замечание не столько оскорбительно для меня, сколько стеснительно для комитета, я решился на сих днях объясниться об этом с высокопреосвященным митрополитом. Владыка, выслушавши мое объяснение, изволил сказать: „Странные они люди! думают, будто расписка одного лица важнее отношения целого комитета». Затем, обещавшись прибыть на другой день в Синодальную контору, приказал мне напомнить об этом деле. – На следующий день – это было в прошедший понедельник – владыка действительно прибыль в контору, и когда я, встретивши его высокопреосвященство в секретарской комнате, напомнил ему о вчерашнем приказании, владыка с улыбкой изволил сказать: „помню». – Затем, вошедши в присутствие, где уже собрались все члены, и г. Лопухин¹⁸ тут же, владыка минут десять или более говорил с приметным жаром и энергией, без сомнений, о моем деле; потом, пригласив меня в присутствие, торжественно изволил объявить мне следующее: „Не стесняйтесь указом; посылайте и впредь по почте рукописи в редакционный комитет, если будет оттуда отношение; по почте безопаснее посылать рукописи, нежели с частным лицом». – Итак, от души поздравляю и вас и себя с торжественной победой над. Лопухиным и его клевретами. Жаль, впрочем, если оо. члены Синод. конторы примут мое объяснение с владыкою на свой счета. У меня не было ни малейшего намерения оскорблять их»¹⁹. – Это письмо, вместе с тем, ясно показывает, как предупредительно-любезен был синодальный ризничий Савва к нуждам ученых людей в деле пользованья сокровищами вверенного ему учреждения. И просто любопытствующие из разных мест России и даже заграничных земель и разного рода ученые, также отечественные и иностранные, всегда находили у него и радушный прием, и просвещенное внимание и содействие к достижению их целей по обозрению и пользованию сокровищами этого редкого учреждения, и разнообразные услуги, по части справок, выписок из рукописей библиотеки и проч. В числе посетителей ризницы и библиотеки при нем были и Высочайшие Особы, и иерархи, и простые любопытствующие, и ученые, духовные и светскиe. Между прочим, в начале 1355 года, как известно, совершилось торжество 100-летнего юбилея Императорского Московского университета. В видах подготовление к этому торжеству издания: „Материалы для истории письмен восточных, греческих, римских и славянских», профессоры университета, в том числе один из старейших сочленов Императорского Московского Археологического Общества О. И. Буслаев, значительное время занимались в Синодальной библиотеки рукописями этой последней. Занимались в ней также профессоры С. П. Шевырев, О. М. Бодянский, С. М. Соловьев²⁰ и др. Особенно много и посетителей и ученых перебывало у о. Саввы в ризнице и библиотеки в коронационный 1856 год. Между прочим, от 13 июня этого года митрополит Филарет писал ризничему: „допустите члена Оксфордского университета г. Пюзея до пользования рукописями Синодальной библиотеки на обыкновенных правилах. Синодальная контора получит о сем от меня предложение вслед за сим“²¹. Этот Пюзей или Пьюзей, сын знаменитого профессора Оксфордского университета и основателя новой секты в англиканской церкви, так называемого пьюзеизма, был замечательный человек, и потому своеобразны были отношения к нему синодального ризничего. „Является ко мне, – пишет в своей автобиографической хронике сам преосвященный Савва, – ученый муж, и удивил меня своим появлением. Я увидел пред собою низенького молодого человека лет 25-ти, с костылем в одной руке, и с акустическою трубою в другой. Оказалось, что этот искатель мудрости был хромой и глухой. Целью занятий его в Синодальной библиотеке было сличение печатных изданий творений св. отцов с древними греческими рукописями, для открытия вариантов или разночтений, в виду предполагавшегося или уже продолжавшегося тогда, при Оксфордском университете, нового издания творений св. отцов восточной церкви. Приступивши к занятиям своим в половине Июня (1856 г.), г. Пюзей продолжал оное до первого числа октября, а это было в то время, когда в Москве ежедневно происходило необычайное движение по случаю торжества коронации Государя Императора. Пюзей, из Леонтьевского переулка на Тверской, ежедневно путешествовал в Кремль, большею частью пешком, с костылем в одной руке и с фолиантом под мышкою в другой, и притом, как я сказал, глухой; как он остался цел и невредим при ежеминутном движении по улицам экипажей, я решительно не могу понять»²². Беседу между собой г. Пюзей и синодальный ризничей вели на бумаге, по-латыни, и по окончании занятий первого расстались друзьям», оставаясь таковыми и на последующее время, по возвращении Пюзея в Англию. – Были у ризничего и такие встречи по его должности, как та, о которой от 15 февраля 1857 года писал ему митрополит Филарет: ,,Вручителям сего покажите, отец ризничий, в Синодальной ризнице и библиотеке предметы, нужные им для удостоверения в истине преданий православной церкви против внушений раскольников»²³. Вообще отец Савва „должность ризничего – по словам близко знавшего его преосвященного Леонида – проходил «превосходно; ученые 1обращались к нему, как к специалисту. Готовность всякому служить своими знаниями, своим временем, своими учеными связями, делала библиотеку и ризницу общедоступною сокровищницею старины; и лицо синодального ризничего поставляли, в общем, мнение так высоко, как оно никогда не возвышалось. И русские не могли довольно нахвалиться им, и ученые иностранцы, особенно которые могли говорить с ним по латыни, делали о нем великолепные отзывы в журналах²⁴. Но и этого мало. Главная заслуга преосвященного Саввы по заведыванию Синодальною ризницею и библиотекою состояла в составлении и издании Указателя для обозрения Московской патриаршей (ныне Синодальной) ризницы и библиотеки. Из предшествующего мы уже знаем, в каком положении дело это было до вступления о. Саввы в должность ризничего. Кроме неудовлетворительности и неполноты прежних рукописных каталогов и описей предметов ризницы и рукописей библиотеки, в печати описания ризницы совсем не было, а описание рукописей, например греческих, хотя и было (разумеем труд проф. X. Ф. Маттеи, составленный еще в прошедшем столетие, а вышедший в печати в начале нынешнего столетия, Lipsiae, 1805), но, с одной стороны, также было не полно, а с другой – и главное – как изданное на латинском языке, не всем было доступно, да к тому же сделалось библиографическою редкостью. А между тем и в видах наибольшей доступности для ознакомления с редкостными сокровищами ризницы и библиотеки и в видах наилучшего сохранения этих сокровищ от хищений необходимо было иметь печатное их описание. И митрополит Филарет, хорошо сознававший эту необходимость²⁵, на первых же порах служения отца Саввы в должности синодального ризничего поручил ему озаботиться этим делом и составить описание, по крайней мере, более примечательных предметов, хранящихся в патриаршей ризнице и библиотеке.

„Я, – пишет о себе в своей автобиографической хронике, с свойственною ему скромностью, сам преосвященный Савва, – немедленно приступил к исполнению этого архипастырского поручения, но исполнить оное мог не без затруднения. К археологическим занятиям я вовсе не был приготовлен; тем не менее, первый опыт моих археолого-библиографических трудов заслужил одобрения строгого ценителя всяких письменных произведений, митрополита Филарета».²⁶ Приступив с обычным усердием к делу и скоро ознакомившись с ним, при помощи многочисленных книжных пособий, на приобретение которых о. Савва не щадил никаких издержек, а равно и при помощи советов и указаний как самого митрополита Филарета, так и людей опытных в этом деле, например А. В. Горского, и при известной деле содействия некоторых других лиц, каковы: начинавши тогда свою археологическую и библиографическую деятельность товарищ преосвященного Саввы по академическому курсу А. Е. Викторов, также сотрудник А. В. Горского К. И. Невоструев и др., он в течение трех-четырех лет составил в 1855 году первым тиснением издал означенный „первый опыт своих археолого-библиографических трудов», т. е. Указатель для обозрения Московской патриаршей (ныне Синодальной) ризницы и библиотеки. Москва 1855. 8°. Стр. 155+II. И не без причины от метели мы признание автора, что этот „первый опыт заслужил одобрения строгого ценителя всяких письменных произведений, – митрополита Филарета». Проницательный взгляд Филарета зорко и неослабно следил за деятельностью нового синодального ризничего вообще и за исполнением данного ему поручения относительно указателя в частности. „Строгий ценитель» – митрополит направлял эту его работу, нередко делал ему своего рода экзамены по части ее, и т. д., – и он ли стал бы одобрять ее, если бы она н была его самостоятельным трудом? А надобно заметить, что она прошла, прежде, нежели выйти на свет в печати, через руки и другого не менее строгого ценителя, тогдашнего архиепископа казанского Григория, выше упомянутого. Не удивительно, поэтому, что, с одной стороны, и митрополит Филарет прямо по окончании рассматриваемого труда иеромонаха Саввы представил его к сану архимандрита и в том же 1855 году возвёл его в этот сан, чего дотоле с синодальными ризничими не бывало, а с другой, – и общество и учено-литературная критика тогда же искренне приветствовали появление этого труда в печати. Еще большего одобрения со всех сторон заслужило второе, значительно расширенное во всех частях своих и дополненное во многих местах²⁷, ,,с приложением пояснительного словаря неудобопонятных слов и названий предметов, в книге», издание, вышедшее в свет в 1858 году. Оно удостоено было от Академии Наук Демидовской премии, при верной лестной оценке труда преосвященного Саввы со стороны такого знатока дела, каким был покойный академик И. И. Срезневский. А митрополит Филарет от 23 октября 1858 года писал архимандриту Саввы: „ По поднесении Государю Императору экземпляра составленного вами указателя для обозрения Московской патриаршей ризницы и библиотеки, Его Императорское Величество, удостоив благосклонного принятия сию книгу, всемилостивейший соизволил, согласно с ходатайством г. Синодального Обер-Прокурора, пожаловать вам подарок в 429 рублей из духовно-учебных капиталов²⁸. Мне приятно о сем Изъявлении Высочайшего благоволения вас известить и с оным поздравить»²⁹. Равно также и С-Петербургское Императорское Русское Археологическое Общество поспешило избрать автора этой книги в свои члены корреспонденты в заседании 22 марта 1860 года³⁰, и Московское Общество Истории и Древностей, Российских еще в 1855 году, по появлении в свет первого издания его книги, избрало его в члены соревнователи, а в 1866 году и в почетные члены свои; Московское же Археологическое Общество не только в первом заседание по получении утверждавшего его деятельность Устава, избрала преосвященного Савву в свои действительные члены, но и в следующем 1865 году положило составленный им Указатель Синодальной ризницы взять в основание. в числе немногих других источников) при составлении. Материалов для археологического словаря»³¹ и в дальнейших трудах своих членов делало нередкие ссылки на него как на источник и авторитета³². Сам автор Указателя, еще со времени трудов над составлением его для первого издания, сильно полюбил археологические занятия и глубоко погрузился в обширную область археологии и филологии с палеографией. Эта любовь, в которой, он сам открыто признавался, в речи, например, по наречении во епископа в 1862 году, говоря о своем положении в должности синодального ризничего, что быв поставлен близ сего великого храма (т. е. Успенского собора в Москве) хранителем священных древностей, он возлюбил было искать в них следов и воспоминаний древней церковной жизни»³³, была насколько сильно и это погружение в археологические занятия настолько глубоко, что митрополит Филарет, хотя и с большим одобрением относившийся к весьма усердной и много полезной деятельности синодального ризничего, начал подумывать, однако, и в видах дальнейшего движения его на путь более духовной деятельности, более широкого в духовном направлении кругозора умственного, о перемене службы для архимандрита Саввы. В этих видах еще в 1857 году 19 сентября, по получении известия о смерти ректора Висанской духовной семинарии, архимандрита Нафанаила, владыка митрополит, призвав к себе ризничего на Троицкое подворье, спрашивал его согласия на назначение его ректором означенной семинарии, и когда отец Савва изъявил свое согласие, владыка от 10 октября того же года писал к исправлявшему тогда должность Синодального Обер-Прокурора тайному советнику К.С. Сербиновичу о предполагаемых им двух кандидатах на ректорскую вакантную должность – архимандритах Игнатии (Рождественском) и Савве, при чем о последнем, как ризничем, считал нужным „Изъяснить, что он настоящую должность исполняет с особенным достоинством и пользою, и желательно, чтобы продолжал ее некоторое время, дабы окончить продолжающееся приведение Синодальной ризницы в порядок и составление описи. Но, с другой стороны, настоящая должность, занимающая его вещественными предметами и археологическими о них сведениями, – добавлял митрополит, – не дает ему случая возвышать свое образование в духовных предметах, и потому желательно обратить его на путь ученой службы, и через то сделать его более полезным»³⁴. И если на этот раз выбор из двух кандидатов пал на архимандрита Игнатия, а не на архимандрита Савву, то причиною сему было обстоятельство совершенно случайное. Известный духовный писатель, хотя и светский человек, близкий к митрополиту Филарету и находившийся с ним в переписке А. Н. Муравьев († 1874). случился у митрополита в то время, когда решался вопрос об этой кандидатуре. Услышав от владыки о кандидатуре архимандрита Саввы, Муравьев, хорошо знавший последнего как ризничего и также нередко пользовавшийся его услугами, сказал митрополиту с обычною ему смелостью и настойчивостью: ,,Архимандрит Савва ризничий примерный, а ректор будет, может быть, посредственный; на ректорскую должность можете вы найти способного человека; а где вы возьмете такого человека на должность ризничего?»³⁵ И таким образом, архимандрит Савва на некоторое время еще остался в должности ризничего и без всякого сомнения на пользу археологии, ибо в течение этого времени успел приготовить к изданию и напечатать еще раз, в дополненном весьма значительном виде, упомянутый выше Указатель ризницы и библиотеки. Но вскоре же после этого второго издания Указателя настала для архимандрита Саввы пора того движения по службе, которое предусматривал уже в 1857 году митрополит Филарет и которое естественно отвлекало его от археологических занятий, к каковым занятиям он мог потом возвращаться лишь урывками. Повторяем, сам митрополит очень ценил эти занятия отца архимандрита, как и вообще высоко ценил и хорошо знал археологию, особенно церковную³⁶. Но не мог же он, как благо попечительный архипастырь московской паствы и мудрый святитель церкви русской, оставлять его, имевшего и ученую степень магистра богословия и обладавшего личными высокими достоинствами, на все время в должности ризничего и в сане архимандрита. Поэтому от 17 октября 1858 года, сообщая обер-прокурору Св. Синода графу А. П. Толстому свои предположения касательно возведения ректора Московской духовной семинарии архимандрита Леонида в достоинство викария, митрополит Филарет писал ему, в таком случае ректором семинарии надобно будет определить синодального ризничего архимандрита Савву, который может быть достойным ректором не только семинарии, но по времени и академии и потому полезно без умедления обратить его на поприще училищной службы»³⁷. А 9 мая следующего 1859 года, уже прямо в виду вакантности ректорского места в Московской духовной семинарии митрополит ему же писал: „к занятию должностей ректора и профессора богословских наук в Московской духовной семинарии способным и достойным усматривается синодальный ризничий архимандрит Савва. С особенным достоинством и пользою проходит он настоящее служение: но как особенно благонадежный по способностям, познаниям и характеру, с большею пользою может быть употреблен на более обширном поприще ученой и церковной службы. Посему долгом поставлю покорнейше просить ваше сиятельство предложить Св. Синоду о назначении архимандрита Саввы в выше означенные должности»³⁸. И когда архимандрит Савва, уже состоя на должности ректора семинарии, был избран в члены-корреспонденты Императорского Русского Археологического Общества в С-Петербурге и спрашивал разрешения у митрополита Филарета на принятие этого звания, то митрополит от 1 июня 1860 года писал ему: „Почему не принять вам избрание в сотрудники Археологического Общества? Нам приятно, что ваши. труды и познания приобретают вам справедливое внимание.³⁹ Затем, когда в конце 1860 года ректор Московской духовной академии архимандрит Сергий, нынешний владыка-митрополит Московский, был назначен во епископа Курского, то, рекомендуя на его место в ректоры академии архимандрита Савву, митрополит Филарет писал о сем последнем, от 15 декабря означенного года, к тому же обер-прокурору Св. Синода графу А. П. Толстому, что „вовремя исправления должности синодального ризничего он сделался известным деятельными и основательными археологическими занятиями. С основательными познаниями соединят твердый характер в управлении»⁴⁰. Подобным же образом и представляя в следующем 1861 году архимандрита Савву, уже как ректора академии, к награждению орденом св. Анны 2 степени, митрополит писал тому же графу А. П. Толстому, что он, „проходя должность синодального ризничего, снискал почетную известность археологическими занятиями. Должность ректора семинарии проходил так же с полным достоинством»⁴¹.

Но вот, наконец, настала для архимандрита Саввы пора и высшего служения церкви в сане епископа. Не долго прослужил в должностях ректора и профессора богословских наук в высшем рассаднике духовного просвещения, – в Московской духовной академии, но прослужив также с честью, пользою и достоинством и оставив о себе весьма приятное и благодарное воспоминание⁴², архимандрит Савва в конце 1862 года был назначен вторым викарием Московской митрополии, епископом Можайским, начав собою ряд епископов-викареев можайских в Московской епархии, после него не прекращающийся и доселе. Наречение его совершенно было 2-го, а рукоположение во епископа 4го ноября означенного 1862 года, при чем и рукополагаемый и главный рукоположитель – митрополит Филарет – обменялись знаменательными речами⁴³, из коих в речи преосвященного Саввы, сказанной по наречении во епископа, кратко, но весьма живой сильно очерчена вся жизнь и деятельность его самого до этого наречения; не забыто и служение археологической науке. Быстрое смена должностей за время по оставлении должности синодального ризничего в 1859 году и новые обязанности служения в звании епископа-викария с выделенною ему части дел епархиального управления⁴⁴, с многочисленны и продолжительными архиерейскими священно служениями, обозрениями епархии и проч., конечно, в значительной мере отвлекали преосвященного Савву от его любимых археологических занятий; однако и при этом он не покидал совсем этих занятий. Кроме продолжавшихся, от времени до времени, учено литературных трудов в области археологии и истории, преосвященный Савва и в сане епископском живое и деятельное участие принимал в практическом решение вопросов археологии, совершал, можно сказать, своего рода археологические экскурсии, и т. д. Об учено литературных трудах его у нас речь будет после; теперь же мы скажем о практическом отношении его к археологии после того как перестал он быть синодальным ризничим, представив, прежде всего, хронологический порядок движения его по службе за это затем на должность ректора академии определен 21 января 1861 года и вместе с тем 7 марта того же года сделан был настоятелем Московского Высоко петровского монастыря; назначение его в епископа Можайского состоялось 14 октября 1862 года; перемещение на Полоцкую кафедру – 17 июня 1866 года; – в Харьков – 7 декабря 1874 года и на конец в Тверь – 23 апреля. 1879, при чем здесь 20 апреля 1880 года преосвященный Савва возведен был в сан архиепископа, в каковом сане он и скончался. Еще, будучи ректором семинарии, преосвященный Савва должен был, в сотрудничестве с двумя другими лицами (протоиереем Г. П. Смирновым-Платоновым и наставником семинарии И. В. Беляевым), работать над разбором и описанием рукописей и книг, хранящихся в Синодально-типографской библиотеке в Москве, каковое дело поручено было ему в бытность его синодальным ризничим⁴⁵. Затем в должности викария-епископа Можайского, он, как сам говорил о себе в своих автобиографических записках, при посещении церквей во время обозрения епархии, «после осмотра святыни и рассмотрения церковных документов, более всего обращал внимание на предметы древности. Меня занимала например, – говорит он, – архитектура той или другой церкви; меня восхищали древние иконы, древние священные и церковные утвари и надписи на них, старинные книги и рукописи и пр. В первую поездку мою по епархии⁴⁶ усмотрена была мною в церкви села Ознобишина, Подольского уезда, замечательная картина, мерою в длину около 4-х аршин. На ней изображен праведный Иов, сидящий на огромной черепахе и держащий в правой руке четыре верви, коими он как бы влечет за собою четырех своих друзей, стоящих позади его в некотором расстоянии; непосредственно же за ним стоит дьявол, а впереди – шесть человеческих фигур (может быть дети Иова) составляют как бы хоровод и представляются пляшущими. Картина эта, по отзыву академика Кузнецова, очень древняя и стоит не менее 3 тысяч рублей»⁴⁷. И такими интересными археологическими наблюдениями, заметками и описаниями сопровождались обыкновенно все поездки его по епархиям Московской, Полоцкой, Харьковской и Тверской, о чем любопытнейшие подробности заключаются в не раз упомянутых автобиографических записках преосвященного Саввы. Особенно много и любопытного в археологическом отношении и прискорбного нередко для взгляда строго православного при этом представляла собой епархия Полоцкая, где так еще много было, выражаясь словами митрополита Московского Филарета, „праха прежней унии»⁴⁸, с ее латинскими обрядами, обычаями, памятниками и предметами древности и проч. Храмы, особенно городские, нередко были величественные, так, как обращены, были из римско-католических костелов, но внутри весьма неблагоустроенное; в них некоторые священные изображения, церковные утвари и другие принадлежности носили на себе по большей части ясные следы унии и латинства. Скудость церквей, особенно сельских, в утвари церковной, в церковно-богослужебных книгах и проч. была нередко поразительная. Встречались храмы, где без кровная жертва приносилась, вместо сосудов, которые мы привыкли видеть в великорусских православных церквях, в малых, на подобие кубков, чашах, сохранившихся от времени унии, без всяких священных на них изображений,; а в одной церкви, именно Сиротинской, Полоцкого уезда, преосвященный Савва, при своем обозрении епархии, нашел такую чашу с вырезанным на ней именем известного гонителя православия, рьяного римско-католика Иосафата Кунцевича, признаваемого за святого и мученика в римско-католической церкви; также не редко были случаи почитания православными считаемого римско-католическою церковью за святого Иезуита Иоанна Бобыли, с резною фигурою его в храмах православных, и т. д. Как архипастырь весьма деятельный, привыкший в Москве видеть полное благолепие храмов Божиих и исполненные в строго православном стиле церковные принадлежности, как хороший знаток дела по вопросу о стиле этих принадлежностей, весьма известных ему уже по времени заведывание Синодальною ризницею, притом как человек, своими личными достоинствами и превосходными душевными качествами, заслуживший общее расположение к себе в Москве, он обратился за содействием к москвичам и нашел среди них полное сочувствие себе и своей епархии. С помощью щедрых денежных и вещевых (предметами утвари церковной, облачениями и проч.) пожертвований из Москвы, для чего он двукратно (в 1867 и 1870 годах) сам ездил в первопрестольный град, он в течение восьмилетнего управления своего Полоцкою епархию успел благоустроить ее храмы в духе православия, насколько это возможно было. Подобные же явления замечаемы были и в монастырях Полоцкой епархии. Что же касается до обрядов и обычаев, то преосвященный Савва отмечает, особенно в крестьянском белорусском населении епархии, подчиненном помещикам большею частью латинского исповедания, много случаев, например, крещение через обливание, крестного знамения, коленопреклонений и лежание на земле с распростертыми руками (кругом) по римскому обычаю, принесения свечей, называемых громниц, в церковь, по латинскому же обычаю, для освящения и т. д.⁴⁹ Наконец, из времени служения преосвященного Саввы на Тверской епархии нельзя не отметить уже занесенного в летописи истории Московского Археологического Общества случая по делу о реставрации одной из древних церквей этой епархии. Разумеем то именно, относящееся к 1885 году, обстоятельство, когда преосвященный Савва обратил внимание И. М. Археологического Общества на плачевное состояние древней церкви Архангела Михаила в селе Никулине-Городище, Старицкого уезда, основанной в 1398 году великим князем тверским Михаилом Александровичем. Преосвященный, и как знаток археологии и как член Археологического Общества, принимал деятельное участие и в самой реставрации этой церкви, после того как Общество поручило покойному члену своему А. К. Женевскому осмотреть ее и представить отчет об осмотре, а архитекторам Кузьмину и Султанову – произвести самую реставрацию церкви⁵⁰. Не безучастно отнесся преосвященный Савва и к реставрации древней деревянной церкви в г. Торжке⁵¹; равно и в других случаях выражал не только сочувствие, но и содействие археологическим изысканиям и трудам как целого Археологического Общества, так и отдельных членов его.

Обращаемся к учено-литературной деятельности почившего архипастыря.

Та любовь, к древностям, к археологии, которая воспламенилась в пре освящённом Савве занятиями его по должности ризничего, в которой сам он, как мы видели, признавался по наречении во епископа, и которую в нем так ценил и одобрял митрополит Филарет, выражалась почти во всей учено-литературной деятельности почившего, насколько дозволяли ему отдаваться этой деятельностиности занятия по должностям на служении церкви, к которым последовательно призываем он был в течение последних сорока лет. Исключение в этом отношения представляют разве проповеди его⁵², да и то некоторые из них (например, речь при вступлении на Харьковскую паству) отличаются если не археологическим, то церковно-историческим характером так что всю учено-литературную деятельность преосвященного Саввы можно по справедливости охарактеризовать как археологическую или археолого-библиографическую и церковно-историческую.

После начального и уже известного нам учено литературного труда его, увидевшего свет в печати, именно Указателя для обозрения Московской патриаршей (ныне Синодальной) ризницы и библиотеки (Москва 1855. 8°. Стр. 155 + II), который, по самому заглавию своему, представляет не только археологический (указатель ризницы), но и библиографический (указатель библиотеки), труд, идет ряд работ автора в том же направлении археолого-библиографическом. Как труд, – повторяем с прежнею настойчивостью, – самостоятельно составленный, он возбудил в душе автора многие сродные предмету его вопросы археологии, филологии палеографии и проч., а при постоянном питании ума с помощью разносторонних наблюдений, прилежного чтения книг (любовь к которому была издавна присуща ему), советов с людьми опытными и т. п., расширялся и кругозор его, – и вот мы в последующем видим и этот самый первый труд его перерабатываемым, расширяемым, усовершенствуемым и постепенно дополняемым любопытнейшими сведениями в дальнейших его изданиях, и другие сродные труды печатаемыми. Кроме помянутого раньше второго издания Указателя (Москва 1858), которое, в первой его части (указатель ризницы) появилось в 1859 году, в Москве же, и во французском переводе, исполненном г-жею Нейдгардт, указатель ризницы собственно выходил еще изданием в 1863 году, а в 1883 году вышло и „издание пятое (пересмотренное и дополненное), с приложением 15 таблиц фотографических снимков с замечательнейших предметов патриарший ризницы»⁵³ и с объяснительным словарем неудобопонятных слов и названий предметов, встречающихся в указателе», также значительно дополненным и усовершенствованным по сравнению с прежними изданиями его (Москва 1883. 4°. Стр. 855–20–11 и далее снимки). Кроме того, уже ко второму изданию Указателя (М. 1858) автор сделал научное приложение (стр. 137), содержащее в себе отрывок из древностей церковной истории Ульпия Римлянина О телесных свойствах богоносных отцов, с предварительными о сем отрывке историко-филологическими замечаниями (стр. 281–290). Затем, в 1858 году, в 7 томе ,,Известий Императорской Академии Наук по отделению русского языка и словесности», на страницах 371–373 появилось письмо архимандрита Саввы к редактору (И. И. Срезневскому), сообщающее об открытии им, архимандритом, в рукописях Синодальной типографской библиотеки двух памятников 11века с значением года их написания. Это именно – служебной минеи месяца октябрь и ноябрь. А в одной рукописи 12 века той же библиотеки (служебной минеи месяц июль) архимандрит Савва разобрал имя одного русского писателя, бывшего известным в литературе. Сообщение сопровождается филологическим разбором и палеографическим описанием означенных рукописей. Между тем из автобиографических записок и неизданных писем преосвященного Саввы к А. В. Горскому мы узнаем, что еще на должности синодального ризничего он задумал и тот серьезный, можно сказать, капитальный труд свой, который вышел уже в 1863 году под заглавием: Палеографические снимки с греческих и славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки (Москва. В полистаю, стр. 5–46–62 таблицы снимков)⁵⁴. Этот труд, ценный и означенную своему для науки палеографии, тогда еще только зарождавшейся, и по стоимости самого издания его, которое можно назвать, не только изящен, но и роскошным, встречен был и в обществе и в печати также с полным одобрением и глубокою благодарностью к автору и сопровождаем, был многочисленными ссылками на него, как на авторитет и источник в учено-литературных исследованиях того и последующего времени не только в русской, но и в заграничной печати⁵⁵. Далее после недосугов, сопряженных с быстрыми передвижениями по службе, идет ряд церковно-исторических работ преосвященного Саввы, начинающийся уже в 1871 году небольшим по объему, но весьма ценным сообщением О принесении части св. мощей преподобный Ефросинии, княжны Полоцкой; из Киева в Полоцкий Евфросинниевский монастырь, напечатанным в Витебске отдельною брошюрую. Этому принесению деятельно способствовал сам преосвященный Савва, для того нарочито ездивший в Киев в 1870 году, и такое принесение весьма важно было для епархии Полоцкой, лишенной детали, особенно чтимой православной святыни⁵⁶. В Харькове и Твери преосвященный более имел досуга для учено литературных занятий, и плодами этих занятий были следующее труды его: 1) Воспоминания о высокопреосвященном Леониде, архиепископе Ярославском и Ростовском. Харьков 1877. 8°. Стр. 7+347+34. – 2) По поводу статьи Церковно-Общественного Вестника за 1877 г. №45. Статья, напечатанная в „Харьковских Епархиальных Ведомостях» за 1877 г. – 3) Воспоминания (очевидца) о священном короновании Их Императорских Величеств в Безе почивших Государя Императора Александра Николаевича и Государыни Императрицы Марии Александровны. Тверь 1883. 8°. Стр. 45⁵⁷. – 4) Письма Московского митрополита Филарета к покойному архиепископу Тверскому Алексию, 1843–1867. Москва 1883. 8°. Стр. VIII+280. – 5) Собрание мнений и отзывов Филарета митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. Том 1–5 и том дополнительный, равно как и особый том Собрания его же мнений и отзывов по делам православной церкви на Востоке. СПб. и Москва, 1885–1888. 8, majore. Стр. IX+510+XII; III+485+10; IV+600+XV; VIII+613+XIII; VI+1033+39+XIII+II+XV; VIII+XVI+697; XXVII+490+IX. Всего 8 книг. (5-й том, по огромной своей, делится на две половины)⁵⁸. – 6) Письма того же митрополита Филарета к Высочайшим Особам и разным другим лицам. Ч.1–2.Тверь 1888. 8°. Стр. IV+207+342. – 7) Письма его же к игуменьи Спаса-Бородинского монастыря Сергии. Тверь 1890. 8°. Стр. VII+41. – 8) Сборника писем духовных лиц 18 века к преосвященному Арсению (Верещагину), архиепископу Ростовско-Ярославскому, бывшему епископу Тверскому и Кашинскому. Тверь 1893. 8°. Стр. LV+108+XIII. Из всех этих изданий, вообще представляющих в себе много ценного, по большей части дотоле неизвестного в печати, особенно важным и ценным в различных отношениях является многотомное Собрате мнений и отзывов митр. Филарета, извлеченных из архивов разных учреждений духовного и свитского ведомства. Важность и ценность этого издания определяется как особенности значения личности и деятельности митрополита Филарета, обладавшего умом необычайно острым, проницательным и глубоким, взглядом быстрым и вместе широким, силою суждения, твердою и непобедимою логикою, – вообще умом, какие родятся только веками, и обнаруживавшего деятельность необыкновенно энергическую, неутомимую и разностороннюю, так и великим разнообразием предметов содержания этих мнений и отзывов, разнообразием отношений святителя Московского к лицам, учреждениям и т. д., так как этот святитель был не только знаменитый иерарх церкви, но и муж по истине государственный. а в архипастыре Тверском Савве, как своем верном ученике и хранителю своих заветов, нашел наилучшего истолкователя и издателя своих писаний, потому весьма ценных и для церкви, и для государства, и для различных отраслей наук, и для практики. Много в них весьма ценного и по части археологии. При этом архипастырь-издатель не ограничился предложением сырых лишь материалов, а снабдил их более или менее значительными по объему введениями, историческими и архивными справками, многочисленными и дорогими примечаниями нередко исправляющими и изменяющими дотоле существовавшие взгляды на лица и события, и т. д. Но для археологии собственно более всего имеет значение не раз упомянутый Указатель патриаршей ризницы, который и доселе не теряет того научного значения, которое он получил прямо по выходе своем в свет. Не даром он, положен Московским Археологическим Обществом в основание при составлении Материалов для археологического словаря»; не даром на него, как на источник и авторитет, издавна ссылались археологи, в том числе и основатель Московского Археологического Общества граф А. С. Уваров⁵⁹, в своих исследованьях и статьях. Древнерусский, особенно церковный быт, с его религиозным мировоззрением, с его домашним и общественным обиходом, с его искусством на различных ступенях развитая последнего и т. д., до наглядности ясно раскрывается в описании ризницы, составленном преосвященным Саввою, особенно при помощи фотографических снимков, которыми автор уже в 1863 году, при 4м издании Указателя, украсил его; а приложенный к концу книги „пояснительный» или „объяснительный словарь», составленный в обыкновенном азбучном порядке, облегчать справки о предметах и понятиях археологических. Притом, в последующих изданиях Указателя автор всячески старался усовершенствовать этот словарь⁶⁰. Многочисленные же, разновременные по происхождению и разнообразные по содержанию, памятники древней письменности, хранящееся в Синодальной библиотеке и хотя с жато, однако со всею необходимою обстоятельности описанные в Указателе, простирающиеся не только на Русь в разные времена ее истории, но и на иные страны, особенно Грецию, открывают собою обширное поле для изучения состояния просвещения в этих странах, для исследования в области наук богословских, философских, исторических, словесных, юридических и других. И последующие исследования русских ученых, основанные именно на разборе рукописей Синодальной библиотеки, ясно показывают, какой сильный толчок научному движению дал Указатель преосвященного Саввы⁶¹. В виду такого значения этого Указателя, а равно и других, выше исчисленных, археологических и церковно-исторических трудов его, из коих последние обнимают собою эпоху почти в целых два столетия (18 и 19) русской церковно-исторической жизни, Московская духовная академия присудила почившему архипастырю высшую ученую степень – доктора церковной истории, и 20 июня 1894 года он был утвержден в этой степени Святейшим Синодом. Это, конечно, есть высшая и наилучшая оценка его трудов и учено литературной деятельности. Не даром также он, еще со времени появления в печати его Указателя, был, избираем в действительные и почетные члены различных ученых учреждений, притом главным образом исторических и археологических. Так, кроме раньше упомянутых, в 1865 году он был избран в действительные члены Общества Древне русского Искусства; в 1866 году – в почетные члены Одесского Общества Истории и Древностей; с 1877 года состоял в звании члена-учредителя Общества Любителей Древней Письменности; в 1881 году был избран в почетные члены С. Петербургского археологического института; в 1883 году – в таковые же члены Московской духовной академии, и т.д.

Этого достаточно, чтобы видеть, сколь великую утрату понесла наука в лицо почившего архипастыря. Если же присоединить к тому его заслуги церкви и отечеству на различных поприщах пройденного им длинного пути служения, а равно принять во внимание его личные высокие достоинства: его любвеобильную общительность во всем, его отеческую доброту и снисходительность, его всегдашнее радушие и другие добрые качества: то станет понятным, почему его кончину так горько оплакивают все те, которые узнали его и имели к нему какие бы то ни было отношение. Да будет же там, за гробом, мир и вечный покой много потрудившемуся здесь, на земле, духу его, а от нас вечная благодарная память ему за то, что им сделано при жизни, особенно для науки.

В 1850 году окончивший курс в Московской духовной академии со степенью магистра иеромонах Савва, будущий архиепископ тверской, по воле митрополита Филарета занял место ризничего и библиотекаря Московской Синодальной ризнице и библиотеки.

Его предшественником был монах Евстафий, человек, по отзывам современников, необразованный, грубый, необщительный и болезненно-раздражительный. Эти качества о. ризничего делали еще более неудобным и без того не легкий, тогда, доступ к сокровищам ризницы и библиотеки: тогда Синодальная библиотека была доступна немногим ученым, получившим на право занятия особое разрешения. А время это – последний год управления ризницею Евстафия и первые годы управления ею Саввы для Синодальной библиотеки было временем замечательным: в это время создавался труд, сделавший эпоху не только в истории Синодальной библиотеки, но и во всей нашей науке о древности: А. В. Горский в сотрудничестве с К. И. Невоструевым созидал в эти годы свое грандиозное „Описание рукописей Синодальной библиотеки». Работы начались еще до 1850 года, и русским „балландистам» Горскому и Невоструеву, пришлось иметь дело со строптивым, больным Евстафием, который даже им доставлял не мало препятствий и неудобств при занятиях их рукописями Синодальной библиотеки. Поэтому уже простая замена о. Евстафия лицом более общительным, более способным оказывать посильную помощь ученым труженикам в библиотеке было шагом вперед в развитии и увеличении научного и общественного значения Синодальной ризницы и библиотеки, все более и более с этих пор становящихся доступными, как для любознательной публики, так и для специалистов ученых.

Вероятно, сознавая важность и ответственность места ризничего, Савва не решался дать положительный ответ на предложение чуть не требование – настойчивого митрополита, но совет и увещание А. В. Горского имели результатом то, что с 1 сентября 1850 года Савва вступил в новую должность. С первых же пор своей службы он пошел навстречу все усиливающемуся в обществе и в науке интересу к Синодальной ризнице и библиотеке. С этого времени начинается деятельность Саввы, как ученого, как археолога и палеографа. „Когда я вступил в должность синодального ризничего, рассказывает в автобиографии своей сам Савва, высокопреосвященнейший митр. Филарет поручил мне тогда составить описание наиболее примечательных предметов, хранящихся в Патриаршей ризнице и библиотеке. Я немедленно приступил, продолжает он, к исполнению этого архипастырского поручения; но исполнить оное мог не без затруднений: к археологическим занятиям я вовсе не был подготовлен; тем не менее первый опыт моих археологических трудов заслужил одобрение митр. Филарета»⁶². Этим первым археологическо-библиографическим трудом нового ризничего был „Указатель для обозрения Московской Патриаршей (Синодальной) ризницы и библиотеки», – результат почти пятилетней работы начинающего археолога и археографа⁶³. Большую часть этой книжки занимает описание предметов ризницы, описание немногословное, точное, с приведением записей и подписей на предметах, со справками по старым описям ризницы; все как раз соответствовало помеченной цели издателя: составить книжку

„для руководства при самом обозрении предметов, так и в пособие для удобнейшего сохранения в памяти того, что видели (посетители)». В виду этого библиотеке уделено самое незначительное место, где указаны наиболее для публики интересные рукописи: это рукописи замечательные или по древности, или по украшениям, или по владельцам. Но и здесь уже научные цели описания не остались вовсе в стороне: в начале описания приложена краткая история Синодальной (Патриаршей) библиотеки, составленная вся по документам, правда, пока весьма немногим. Это была первая попытка истории этого важного книгохранилища. Пособий у автора при составлении указателя на первый раз было немного, даже слишком мало для начинающего археолога; это были: История Иерархии (М. 1822), Софийский временник (1820–21 гг.), История Карамзина, Описание государственного архива старых дел (Иванова 1860 г.), памятники московской древности (И. М. Снегирева)⁶⁴ из неизданных источников встречаем только старые описи ризницы и ссылки на не многие рукописи Синодальной же библиотеки. Эту небольшую литературу автор „Указателя» основательно себе усвоил, на ней выработал себе приемы описания, так что, если бы сам автор не заявил о своей неопытности и если бы мы не знали, что это первый его труд по археологии, никогда бы нам не пришло в голову видеть новичка автора в книге с твердо, установленной методой описаний, с богатой археологической номенклатурой, с авторитетными указаниями на время, характер работы и значение того или другого из описываемых предметов.

Но труд этот, хотя и заслужил одобрение требовательного митрополита, хотя и достиг своей цели в публике, разошедшись весьма быстр. в 1858 г., т. е. три года спустя после первого издания, понадобились уже третье издание „Указателя ризницы», однако он не удовлетворил самого своего автора, который в 1858 г. выпускает новое издание, но уже ,,в более обширном виде», но его собственному определению⁶⁵. В действительности же, это новое издание было не только повторением прежнего в более обширном виде. (так как в него вошли описание предметов ризницы, опущенная в прежнем), но представляло коренную переработку первого издания, получившего совершенно иной характер в первой части своей, и представившего совершенно новый труд во второй. Вот что сам автор говорит о своем новом труде: „мы проверяли и те заключения, какие сделаны были нами о некоторых из предметов прежде, при первом издании „Указателя». Притом, не ограничиваясь изучением самых памятников ризницы и библиотеки и теми сведениями, какие можно было найти о них в рукописях и актах Синодальной библиотеки, а равно и в печатных исследованиях о них, сделанных прежде нас учеными археологами, мы имели возможность расширить круг наших разысканий и успели собрать для этой цели довольно материалов в некоторых из московских архивов; в особенности нам удалось найти много драгоценных исторических сведений о вещах, а частью по греческих рукописях библиотеки в Главном Архиве Мин. Ин. Дел.

„...Сверх расширения истории библиотеки новыми историческими данными, найдено удобным, вместо описания нескольких отдельных манускриптов библиотеки, представить краткое перечисление в алфавитном порядке всех, без исключения, как греческих, так и славянских рукописей»⁶⁶.

Результатом такого отношения к своей задаче у автора вышло с одной стороны научно археологическое описание предметов ризницы, с другой стороны практически указатель рукописей библиотеки. Особенно важное значение „Указателю» Саввы придала именно эта вторая его часть. Синодальная библиотека, как раз во время управления ею Саввы становится, как мы видели, все более и более предметов научного интереса, все более и более становится она доступной для ученых, часто давно уже знавших по слухам и трудам предшественников про сокровища этой библиотеки, но не имевших туда свободного доступа, то из-за ряда формальных стеснений, то просто из-за каприза такого ризничего, каким был предшественник Саввы. Наконец, далеко не все, что хранилось в ризнице и библиотеке, было приведено в известность даже у самой администрации библиотеки и ризницы: начатое еще в 1824 году К. О. Калайдовичем „Ученое и подробное описание Синодальной библиотеки» тогда же оборвалось и ограничилось описанием не более ста номеров рукописей. Труд другого трудолюбивого библиографа В. М. Ундольского „Описание славянских рукописей Московской Патриаршей библиотеки» продвинул дело не много далее: описано было 110 №№», да и описание это, начатое печатанием в 1847 году, постигла печальная участь: в 1848 году погром в Общества истории и древностей остановил дело печатание, текст был допечатан в 1867 году (Чтения, кн. 2) О. М. Бодянский⁶⁷. Разве ([в 1805 г.) Сделанное проф. Фр. Маттеи описание греческих рукописей также мало удовлетворило цели: оно обнимало собою греческие рукописи, составляющие только треть всех рукописей Синодальной библиотеки, а кроме того оно уже в 50-х годах считалось большой библиографической редкостью⁶⁸. Наконец, начавшееся в 1849 году описание славянских рукописей библиотеки, предпринятое в таких широких размерах А. В. Горским и К. И. Невоструевым, только тогда начало появляться в свет⁶⁹. Кроме того, судя по вышедшим томам этого описания, труд Горского и Невоструева был рассчитан на добрый десяток, да и не один может быть, лет труда. Так это и случилось⁷⁰. А потребность в занятиях именно синодальными рукописями, единственным тогда крупным и более или менее доступным в Москве собранием⁷¹, возрастала ежечасно: Шевырев, Бодянский, Буслаев, Тихонравов, Соловьев и др. все эти московские ученые не могут обойтись без рукописей Синодальной библиотеки: то нужны они для юбилейного издания университета, то для изучения отреченных книг, то для „Истории России с древнейших времен». В такое время толковый, практичный указатель рукописей, составленный архимандритом Саввой, пришелся как нельзя более кстати: он давал в руки средство начать основательную разработку богатств библиотеки, давая „полное и отчетливое понятие о письменных сокровищах Синодальной библиотеки»⁷². Этому указателю, несмотря на его краткость, суждено было сыграть крупную роль в ряду наших библиографических изданий: он сохранил свое значение до сих пор; до сих пор он остается единственным обзором всех рукописей Синодальной библиотеки: грандиозное предприятие Горского и Невоструева остается до сих пор далеким от своего завершения, а других, хотя более скромных, описаний нет: недавно (1894 г.) вышедшее описание рукописей архим. Владимира, обнимая только одни греческие рукописи, заменило собой только часть труда архим. Саввы. Славянский отдел указателя остается незаменимым до сих пор. Наконец, новое издание приняло совершенно научный характер, благодаря приложениям к описаниям и словарю; это, во-первых, новые – материалы для истории синодальной ризницы (из описей 1738 г.), во-вторых, новый отрывок из Ульпия Римлянина (о телесных свойствах богоносных отцов), отрывок, важной для истории греческого и русского иконописного подлинника (стр. 281–283), наконец ,,пояснительный словарь неудобопонятных слов и названий предметов, встречающихся в указателе для обозрения патриаршей ризницы и библиотеки». Этот словарь, в высшей степени полезный при слабом знакомстве у нас с археологией и старым языком русским, составлен весьма тщательно, с полными знанием дела, он, если и не отличается полнотой, во всяком случае имеет значение и более широкое, не только как приложение к „Указателю». Все эти взятые вместе особенности нового издания показывают, что из скромного обзора наиболее замечательных предметов „Указатель» превратился, не утрачивая однако основного характера указателя, в научный труд, если не во всех частях одинаково обработанный, то везде показывающий большое трудолюбие, ученую любознательность автора, испещрившего простой указатель первого издания массой любопытных и важных археологических и исторических справок и указаний, в большинстве случаев почерпнутых прямо из первоисточника: из рукописи, грамоты, старинного издания. В общем „Указатель» Саввы явился ученым трудом и, как такой, он был премирован Академией, наградившей его Демидовской премией. Но это новое издание было и последним, выпущенным автором за время его ризничества: 18 мая 1850 года архимандрит Савва становится ректором Московской семинарии. Но и здесь, несмотря на чисто административный характер новой должности, отнимавшей массу времени, Савва и здесь попробовал было продолжать так удачно начатую учено-археологическую деятельность. Случай к этому не замедлил было представиться чуть не тотчас же по вступлении Саввы в новую должность; князь Валериан Голицын затеял издание громадного библейского словаря, жертвуя на это предприятие довольно крупную сумму. Нужда в подобном издании, важном для богословской и исторической науки, сознавалась давно; дело было крупное, доступное только целой группе ученых работников, которые должны были на него положить многие годы труда. Во главе этого предприятия и должен был стать Савва. Но все это предприятие не осуществилось, и мы до сих пор не имеем сносного русского библейского словаря⁷³... Вскоре произошло новое перемещение Саввы, ставшего ректором Московской духовной академии (1861 г.), где он оказался начальством своих бывших учителей, в том числе А. В. Горского, которому пришлось быть ему преемникам по ректорству и поднять академию до небывалой высоты. В 1862 г. Савва покинул уже ректорство и должен был стать преимущественно администратором, помогая, в качестве викария, Филарету в управлении Московской митрополией. Эти быстрые перемещения с место на место, постоянные перемены в деятельности, конечно, не могли быть благоприятны для ученой деятельности Саввы. Но выгодную сторону этого периода жизни составляло то, что он не отрывался вполне умственного центра, где он начал свою деятельность: он оставался в Москве, недалеко от Синодальной библиотеки, от своих бывших учителей и ученых сослуживцев по академии. Только с уходом (в 1866) не далекий запад, в Полоцк, прекращаются ученые труды Саввы, который только под конец жизни в Твери опять возвращается к учено-литературным трудам, издавая труды митр. Филарета. Действительно, к „московскому», если так можно выразиться, периоду деятельности Саввы относится труд его, давший ему широкую известность не только в России, но и за ее пределами. За это время он, во-первых, переиздал в измененном виде первую часть своего „Указателя» 1858 г., именно „Указатель Московской Патриаршей ризницы (1863 г. 4», Москва). Это издание отличалось от предыдущего не только форматом (в четвертку), но и прибавлением пятнадцати литографированных таблиц с изображениями наиболее интересных предметов ризницы, в остальном это – повторение прежнего указателя ризницы (без библиотеки) с не большими изменениями в словаре неудобопонятных слов: из словаря исключено то, что относилось к рукописям и их описанию в издании 1858 года. В промежуток времени 1858–1863 гг. Савва приготовил и издал (в 1863 г.) свой капитальный труд, известные specimina palaeographica – палеографические снимки с греческих и славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки 6–18 веков (4°). Это издание явилось выдающимся фактом не только в молодой нашей истории палеографии, но и заметным в истории греческой палеографии на Западе. Чтобы оценить этот труд еп. Саввы, оглянемся несколько назад, по смотрим хотя в общих чертах, что было сделано по части палеографии у нас и на западе до 1863 года.

Первым „палеографическим» трудом в нашей литературе считают известное письмо „О тьмутараканском камне» Оленина (1806г.). С этого времени все чаще и чаще встречается у нас материалы для палеографич. изучения древних памятников: это преимущественно приложения к библиографическим трудам, к изданиям памятников, дополнение к снимкам предметов археологических⁷⁴, редко попытки издать facs1m1le рукопись⁷⁵. Специальные палеографические издания, представлявшие попытку систематизировать собранный материал, начинаются позднее значительно: это сначала приложение к описаниям рукописей и изданиям, где снимки приложены не в виде образчиков только, а в подборе, могущем дать практические указания для чтения или определения рукописей и старопечатных книг⁷⁶. Наконец только являются самостоятельные сборники специально палеографические подобранного материала, каковы „образцы славянского древлеписания» (М. П. Погодина, М. 1840–41. 2 тетради), где опытный в чтении и определении рукописей составитель дает ряд снимков с рукописей, преимущ. своего собрания. Следующим изданием видим ,,Сборник палеографич. снимков с почерков древнего и нового письма разных периодов времени» (изд. Иванов, М. 1844 г.), где к довольно плохо, неряшливо и не всегда верно изданным снимкам присоединен „Исторический взгляд на развитие славяно-русской письменности и словесности»⁷⁷. Наконец – „Палеографические и филологические материалы для истории письмен славянских» – известный своими учеными достоинствами и изяществом снимков с греческих и славянских рукописей Синод, библ. труд О. И. Буслаева в юбилейном издании Московского У-а (1855 г.). Вот все специально палеографические труды русские, предшествовавшие труду Саввы. Также скудны были и теоретические сведения по палеографии: кроме трудов, действительно замечательных, А. X. Востокова, его ,,Описание Румянцевского музея» и его же ,,Рассуждение о славянском языке», мы не встречаем работ по русской и славянской палеографии. Каково бы достоинство этих трудов ни было (я имею в виду труды А. X. Востокова, Погодина, Буслаева), труд Саввы имеет перед ними одно важное преимущество верности идеи и надежности метода, проходящего через все издание: снимки, исполненные, кстати сказать прекрасно, уступающие по изяществу только „Материалам» Буслаева сделаны исключительно с рукописей датированных. Этого принципа, последовательно примененного во всем издании, мы не найдем ни в одном из предыдущих изданий; а это составляет громадное преимущество и достоинство труда, как это отметили тотчас тогда же и критика: от этих прочных оснований (датированных рукописей), достоверность которых стоить выше личных толкований, следует отправляться палеографу за затем, чтобы возвести свою науку на степень положительного, достоверного знания. Со временем навык заменить отсутствие хронологических заметок; но приобрести этот навык только и можно предварительным изучением рукописей, рождение которых отмечено, так сказать, в метрической книге; потому в издании пр. Саввы мы видим не только богатый вклад в науки отечественной палеографии, но и прочное руководство тем, кто захочет приобрести палеографический навык... Весьма важное условие палеографического труда – умение выбрать наиболее существенное и характеристичное – выполнено пр. Саввой удовлетворительно: рукописи, им избранные, действительно, могут служить образцами письма данной эпохи... Это первый палеографический труд, имеющий, хотя сколько-нибудь систематически! характер... Главное достоинство палеографич. снимков пр. Саввы заключается в строгой палеографической точности»⁷⁸. Давая, такой богатый и поучительный палеографический материал, издатель не ограничился только воспроизведением тем или других страниц синодальных рукописей: он в конце издания дал сравнительную таблицу алфавитов славянских рукописей с 11 в. (1073 г.) по 17 век (1695 г.), собрав эту таблицу опять-таки исключительно из датированных рукописей. Достоинство и практичность подобных таблиц, разумеется, не те, что самых снимков: буква, оторванная от текста, определяемая часто местом в этом тексте, теряет весьма часто свою физиономию, перестает быть характерной для того или другого письма⁷⁹. Как бы то ни было, снимки с славянских рукописей Синодальной библиотеки, сделанные пр. Саввой, вместе с мастерскими снимками в „Материалах» Буслаева, его палеографическо-филологическими приемами описании, вместе с образцовыми описаниями Востокова и трудами Горского и Невоструева, остаются до сих пор лучшим, надежнейшим руководством для славянорусской палеографии: известные лекции по палеографии И. И. Срезневского⁸⁰, несмотря на многие достоинства, не могут заменить собою труда Саввы: лекции оканчиваются 14 в., т. е. охватывают древнейший период письменности, бедный памятниками, до нас дошедшими, а оставляют без внимания период с 15 в., когда число памятников значительно увеличивается, когда увеличивается и трудность при определении и чтении текстов; кроме того, и на протяжении 11–14 вв. труд Срезневского не лишен недостатков, в свое время отмеченных критикой. Еще менее могут оттеснить труд Саввы работы его продолжателя – архим. Амфилохия, не отличающиеся ни систематичностью, ни точностью сборника Саввы.

Не меньшей заслугой было издание снимков с греческих рукописей Синодальной библиотеки. Не говоря уже о том, что эти снимки были первыми изданными в России в качестве руководства для чтения греческих рукописей, они, в силу метода Саввы и своего выполнения, заняли выдающееся место среди палеографических изданий Европы. Как и в русской и славянской палеографии, так и на Западе в области греческой у Саввы предшественников было немного, так как и на Западе наука греческой палеографии, созданная, по выражение Гардтхаузена, Бернардом Монфоконом „из ничего»⁸¹, получила свое правильное развитие только сравнительно поздно, уже позднее выхода сборника Саввы в деятельности К. Тишендорфа, а главным образом в трудах Гардтхаузена и Ваттенбаха. Б. Монфокон своей „Palaeographia graeca» (Paris 1708) впервые установил правильный научный метод палеографического исследования: (он вполне признал важное значение датированных рукописей для палеографии, хотя сам на деле не всегда дает таким рукописям исключительное предпочтение, какого он заслуживают : так, он образцы письма этих рукописей ставить на одну доску с недатированными, которые иногда представляются совершенно особенными по характеру»⁸². В виду состояния материала, его количества в труде Монфокона более удачно разработаны „устав» (unc1ale) и древний курсив; поздний же курсив и минускул изучен Монфоконом менее удачно и менее полно⁸³.

Так блестяще начатая Монфоконом новая наука долго не могла найти достойных работников; из последующих палеографов выделяются Вильлуазон (Villoison), попробовавший – и не без успеха – приложить на практике⁸⁴ обобщения и наблюдения Монфокона; Баст (Fr. J. Bast) в своем Gommentatio palaograph1ca, присоединенном к изданию Григория Коринеского (Leipzig 1811), пытается разъяснеть несколько палеографических мелочей, главным образом стараясь изучить связанные начертания (ligaturae, abbreviaturae) и из них объяснить ошибки в рукописях, искажающие текст; отсутствие исторического метода ослабляет труд Баста. Его последователи (Hodgkin, Schubart, Walz) продолжают его работу, но все более и более увлекаются филологическим методом, отводя палеографии все более и более служебную роль – побочного доказательства, подтверждение филологического вывода⁸⁵. У позднейших ученых, преследующих свои специальные цели, также проскакивают иногда важные чисто палеографические наблюдения, приводимые опять-таки как сторонние, второстепенное соображение, напр. у Hug'a, в его тюбингенском издании Нового завета (1847 г.), Griesebach'a, Credner'a и др. Но ни у кого из последователей Монфокона палеография сама по себе не составляет цели исследования. Переход к новому отношению к палеографии, как к самостоятельной науке, или скорее – возвращение к взгляду на нее Монфокона, мы видим в трудах „профессора библейской (т. е. унциальной) палеографии», как его называли одно время, в трудах Константина Тишендорфа: посвятивши свои труды изданию древнейших кодексов священного Писания и связанных с священным текстом памятников⁸⁶, Тишендорф старательно разыскивал эти древние кодексы, специализировался поэтому на унциальном древнейшем письме, которое и изучил как никто до него, но зато он оставлял без внимания другие шрифты. Также мало двинули вперед теперь уже специалисты палеографы, каков был Westwood (Palagr. Sacra pictoria. London 1843) и славившийся в свое время Silvestre, Раleоgraphie universelle (Paris 1841) которого, несмотря на заманчивое заглавие „всеобщей палеографии»⁸⁷, есть, по словам К. Тишендорфа, „роскошная книга с картинками, и только, как таковая, имеет она значение: греческие факсимиле там частью своеобразно прикрашены, частью же бросаются в глаза своими грубыми ошибками... Составитель книги был живописцем, художником, отнюдь не ученым; иногда даже он не умел по-гречески прочесть...⁸⁸.

После таких предшественников становится в 1863 году известен труд Саввы, прямо восстановлявший идею Монфокона, но применявший ее настойчивее и последовательнее, нежели сам автор Palaeographia graeca: за исключением трех рукописей 6–8 вв., не датированных, се остальные рукописи, принятые в собрание снимков, датированных; снимки дают образцы преимущественно минускула и курсива, т.е. представляют прочный материал для палеографии сравнительно поздних рукописей. Таким образом главная масса материала, даваемого снимками Саввы, была, во-первых, как и в славянской части, точкой отправления палеографа, желающего ,,приобрести навык», а во-вторых, самое качество материала (минускул и курсив) представлял и новый материал для палеографии, до сих пор слабо представленный в палеографической литературе. Издание Саввы сразу заняло выдающееся место среди европейских изданий этого рода; появление его было встречено сочувственной рецензией К. Тишендорфа⁸⁹. Для того, чтобы показать, как взглянула на труд Саввы западная наука, приведу отзыв о нем одного из лучших современных палеографов – V. Gardthausen`a⁹⁰: „Значение этого труда покоится вовсе не на таблицах с образцами унциального письма; он ни по содержанию, ни по графике не представляют особенной важности, да к тому же поставлена через чур высоко по древности и ценности. Значение этих specimina гораздо более заключается в ряде хронологически расположенных образчиков письма минускульных рукописей, датированных годами 880–1630; если еще можно иногда пожелать увеличения некоторых снимков по объему, то техническое воспроизведете, оригиналов посредством фотолитографии оставляет желать очень немногого. Таким образом, это весьма ценный материал, за который мы должны сказать „спасибо» издателю, хотя мы и видим, что он не всегда был в состоянии им воспользоваться. За попыткой, по крайней мере, у него дело не остановилось. Он дает в конце издания таблицу унциальных шрифтов от 5 в. до Р. X. по 9 в. по Р. X., причем он привлекает без разбора и надписи и рукописи, унциал и курсив. На следующей таблице у него помещены алфавиты из изданных выше снимков минускульных рукописей в том же роде, как это раньше, и совершенно бесцельно, было сделано уже Seroux d'Agincourt"ом (Histoire de l'art, V, p1. 81) для 8–13 вв.; эти отделенные друг от друга буквы, понятно, не могут дать никакого представления о характере письма, не говоря уже о том, что он – если не принимать в соображение лигатуры – не помогут для хронологического определения не датированной рукописи. Затем следует еще табл. 9–13 Abbreviaturae Graecae е variis Synodalis bibliothecae codicibus, argumenti praecipue liturgici, desumptae, в основе которых, лежат таблицы Монфокона и Дюканжа; Bast'a, commentat1o palaeograph1ca, невидимому, осталось Савве неизвестным. Дополнение в сокращениях сравнительно с более ранними списками их очень различного характера, потому что здесь приняты и такие начертания, где все буквы на лицо, и такие, которые по их несколько необычной и кудреватой форме могут представить затруднение при первом на них взгляде. Сверх того распорядок и транскрипция сокращений заставляют желать кое-каких улучшений. Обстоятельство, что славянская часть соединена с греческой, слишком увеличивает (продажную) цену книги, которая к тому же уже разошлась».

Эта оценка издания Саввы сделана была в 1879 году, когда Гардтхаузен уже мог сравнить издание Саввы с роскошными изданиями Ваттенбаха, уже имевшего в руках Specimina Саввы. Этим объясняется некоторая суровость в приговоре Гартхаузена второй части труда Саввы. Да и не она, собственно, составила славу изданию, а первая половина, о которой с такой похвалой и отозвался критик. Это значение образцового труда, первого после издания Монфокона, за изданием Саввы оставалось долго: только в 1873 году начались палеографические специальные изданная английского общества (Palaeographical Society), мало имевшие распространения, и только в 1878 г. появились Eхeтрla codicum graecorum litteris minusculis scriptis (Heidelberg), изданный A. von Velsen«ом и. W. Wattenbach»ом: издание это есть продолжение издания Саввы; продолжение по принципу приводить только датированные рукописи. Совмещение же в одном издании греческих и славянских снимков, поставленное в вину издателю расчетливым, по-видимому, Гардтхаузеном, едва ли мы поставим в вину: не говоря уже о самостоятельном значении снимков с кирилловских рукописей, помещение их вместе с греческими в виду известного, но неточно определенного соотношения между славянской и греческой письменностью, шрифтами, мы скорее поставим в заслугу издателю⁹¹. Издание Саввы, кроме всего этого, не назначалось быть учебником, от которого можно требовать дешевизны, как, по-видимому, смотрел на spec1m1na Гардтхаузен, а за ним и W. Wattenbach, приведший в своем учебнике⁹² в сокращении отзыв Гардтхаузена. Это было такое же научное издание, как и приведенное выше издание Volsen'a и «Wattenbach'a ; ясно, что о цене здесь вопроса быть не могло⁹³. Таким образом, ясно видим, что труд Саввы имел полное право занять такое выдающееся место в палеографической западной литературе, и первое место занял он у нас не только по времени, но и по выполнению. Продолжатель дела Саввы, архим. Амфилохий⁹⁴, много поработавший для славянской и греческой палеографии не мог достичь той отчетливости в трудах, какое отличает се издание пр. Саввы.

Таким образом, за Саввой утвердилось имя не только археолога, но и лучшего знатока греческой палеографии в России.

С архиепископом Саввою я познакомился за полгода до празднования столетнего юбилея Моск. Университета, по следующим обстоятельствам. Для этого торжества, между прочим, было предложено составить описание древнейших рукописей церковнославянских в сличении с греческими, снабдив это описание точными снимками и именно из рукописной библиотеки, состоящей при Синодальной ризнице. Этим учреждением заведовал состоявший тогда ризничим отец Савва. Помощником его по ркп. отделу был Алексей Егорович Викторов, его товарищ и друг, специально и с особенным прилежанием изучавший ркп. этой библиотеки. В течение нескольких недель ежедневно, не исключая и праздников, я посещал квартиру отца Саввы и работал над ркп. с раннего утра до позднего вечера, разумеется, обедая у него за его монастырской трапезой вместе с Викторовым.

С тех пор я более и более сближался с отцом Саввою в продолжение многих лет, начиная. С его архимандритства в Петровском монастыре и до многолетнего служения его в сане архиепископа Тверского и Кашинского, даже один раз посетил его в его тверской резиденции, проведши у него несколько летних дней, гуляя вместе с ним по его прекрасному саду и угощаясь ежедневно самым изысканным столом. Он держал у себя отличного повара и был самый любезный хлебосол. В это же время был со мною и Викторов.

Лучшим аттестатом отца Саввы было дружеское и милостивое отношение к нему митрополита Филарета, который иногда любил вести с ним беседу о многих вопросах религиозного и административного характера.

Такие интимные беседы с знаменитым архипастырем навели отца Савву на мысль внести их содержание полностью в свои записки. Записки эти со временем усложнялись более или менее крупными делами и распоряжениями самого Саввы по управлению епархией и по разным сношениям в его текущих делах, и таким образом составилась у него целая библиотека этих записок, размещенная по целым шкафам. Записки эти могут дать богатый материал за многие десятки лет по истории русской иерархии. Сверх того преосв. Савва напечатал описание ркп. Синодальной библиотеки, и несколько томов своих проповедей.

Я не имел счастья работать под непосредственным руководством высокопреосвященного Саввы, так как был ребенком в то время, когда он заведовал Синодальной библиотекой. Но уже с первого курса университета я слышал от моих наставников, О. И. Буслаева и Н. С. Тихонравова, почти восторженные отзывы о его приветливости и готовности помогать всякому трудящемуся. Из этого почтенного кружка истинно великих радетелей славянорусской филологии и археологии ближе всех к покойному стоял тоже покойный Алексей Егорович Викторов, и мы, юные студенты, с удивлением слушали его правдивые рассказы о преосвященном викарии, который так живо интересовался всеми научными трудами по археологии и сродным областям, так входил в университетские дела и даже в интересы учащейся молодежи, как будто сам он принадлежал к лучшей части университетской корпорации. Как только мы на 3м курсе приступили к более самостоятельным работам, мы встретились с печатными трудами преосв. Саввы, для многих из нас лучшими настольными книгами, без которых шагу нельзя было сделать. Но о них сегодня говорено обстоятельнее.

Лично я узнал покойного только в 1890 г. на Московском Археологическом Сезде, когда он был у нас почетным председателем по отделению церковных древностей. Лично я испытал на себе не только его удивительную приветливость, ободряющую простоту обращения, благодушие, поразительную скромность, при огромных ученых заслугах, но и его истинно христианскую гуманность, соединенную с горячей любовью и уважением к научной истине. Когда люди исключительно светского образования берутся за разработку христианских древностей, они при полной чистоте намерений могут, не скажу, погрешить – там нет греха, где нет лжи и злобы, а только чистая любовь к истине – но нарушить принятые в этой сфере обычаи – способом выражения, формой постановки вопроса. Тогда могут найтись охотники, не поняв, перетолковать такое выражение, такую форму и обвинить скромного работника чуть не в преступлении. В таких-то случаях бывало драгоценно активное или даже молчаливое вмешательство высокопросвещенного иерарха, всегда отличавшего правду от слепого и злобного невежества, хотя бы и прикрытого ли чиною усердия к церкви. Иерархи с таким направлением, как высокопреосвященный Савва, даже и при меньших собственных ученых заслугах, чем у него, совершают великое культурно научное дело: они засыпают, ровняют с землею тот, по счастью, неглубокий ров, который, по примеру наших западных учителей, стал было образовываться и у нас между науками духовной и светской. (Как будто есть две науки! Как будто есть две истины!) Они истинные носители того христианского смиренномудрия, которыми еще в древние времена блистали лучшее представители православной церкви, и которым они внушали не страх, а горячую любовь и уважение. А когда к этому присоединяется безупречная чистота жизни и труды, достойные времен Монфоконовых, наше уважение переходить в глубокое почтение, и мы уверены, для наших потомков имя архиепископа Саввы станет не последним в светлом ряду иерархов, тружеников и просветителей земли русской, Макариев, Евгениев, Филоретов, которые и наш 19 век не постыдили, перед веками предшествующими.

Не прошло еще двух лет с тех пор, как я имел высокую честь и вместе печальный долг говорить здесь о почившем лице духовного сана, которое долго и много служило на пользу археологии, и преимущественно церковной, и которое давно стояло в число членов императорского Московского Археологического Общества. Разумею покойного наместника Сергиевой Лавры, архимандрита Леонида. И вот теперь снова выпадает на мою долю такая же честь и такой же долг занести в летописи Общества вести об утрате другого лица, также духовного сана, которое более тридцати пяти лет самоотверженно трудилось на пользу археологии, преимущественно церковной, и которое почти тридцать лет (с 4 октября 1864 года) состояло членом того же Общества. Я говорю о скончавшемся 20 июля 1893 года, на 76-м году жизни, преосвященном Амфилохий, епископе Угличском. Между ним и отцом Леонидом было много общего и в роде археологических занятий, и в характере этих занятий и даже в некоторых чертах личности, обстоятельств жизни и общественного положения. Оба они были страстные любители и искатели старины, преимущественно, повторяем, церковной, как-то более и соответствовало их сану. Оба целые десятки лет жизни своей провели в сане архимандрита, не быв возводимы, хотя и давно были достойны того, в сан архиерейский, который по необходимости отвлек бы их от любимых занятий археологией для многосложных дел епархиального управления. Оба были настоятелями Воскресенского, Новый Иерусалим именуемого, монастыря, – этой богатой сокровищницы старины всякого рода; управляли и другими древними монастырями, древности которых тщательно изучали и подробно описывали. Оба не щадили своих скудных средств на приобретение памятников старины и на опубликование своих изысканий о них и других предметах древности. Оба любили более жизнь замкнутую, духовные, так сказать, беседы с деятелями разного рода и даже с предметами седой старины, насколько и эти последние говорили их уму и сердцу то, что́ им нужно было знать от них, нежели жизнь шумную, открытую, беседы с живыми людьми современного общества, часто ищущими более приятных, нежели истинно полезных разговоров, и т. д. Но оба они имели и черты различия между собою во многих отношениях, как это яснее откроется из краткого очерка жизни и деятельности преосвященного Амфилохия, который осмеливаюсь предложить Вашему благосклонному вниманию⁹⁶.

Преосвященный Амфилохий, в мире Павел Иванович Казанский, родился 20 июня 1818 года в селе Любицах, Малоярославецкого уезда, Калужской губернии, где отец его был причетником. Рано узнал он бедность и нужду собственными усилиями пробивать себе дорогу. Получив кое-какую домашнюю подготовку, он в 1829 году поступил в Боровское духовное училище, из которого в 1834 году перешел в Калужскую духовную семинарию, окончив здесь курс учения с отличным успехом в 1840 году и в том же году поступил, для получения высшего о богословского образования, в Московскую духовную академию. В духовной академии, помещающейся в стенах Лавры преподобного Сергия, среди окружавших повсюду, и в Лавре и отчасти в самой академии, образцов иноческой жизни, Павел Иванович Казанский почувствовал сильное влечение к жизни иноческой и едва только перешел на так называемый старший курс (теперешние третий и четвертый курсы академического образования), как, согласно выраженному в его прошении желанию, был пострижен в монашество с именем Амфилохия 2 ноября 1842 года. К концу курса он посвящен был в иеромонахи и по написании курсового сочинения: О трех обетах монашества: девстве, не стяжании и послушании, в числе не многих таковых сочинений за ту пору напечатанного отдельную брошюрою (Москва, 1845), был в 1844 году выпущен из Академии с ученой степенью кандидата богословия, имея товарищами своими по академическому курсу таких выдающихся, по большей части уже умерших, а отчасти и доселе здравствующих, деятелей на разных поприщах общественного служения, каковы: нынешней архипастырь Московский, митрополит Сергий; известный проповедник, архиепископ Харьковский Амвросий; архиепископ Кишиневский Неофит, а из почивших – епископы: Серафим (Протопопов) Самарский († 1891); Андрей (Поспелов) Муромский († 1862); Платон (Троепольский) Томский († 1876) и Петр (Екатериновский), член Московской Синодальной конторы († 1889); – профессора Московской духовной академии протоиереи: И. М. Богословский-Платонов († 1870), С. И. Зернов († 1886) и С. К. Смирнов († 1889), писатель Г. 3. Елисеев († 1891), составитель весьма употребительной в свое время грамматики русского языка К. Г. Говоров († 1874) и другие. По окончании курса в Академии иеромонах Амфилохий был назначен на духовно-училищную службу смотрителем Суздальских духовных (приходского и уездного) училищ, Владимирской епархии, при чем с 1 ноября 1846 года преподавал также греческий язык, географию и нотное пение. Много трудов, забот, неприятностей и лишений выпало на его долю во время служения его на этой должности. Суздальское духовное училище до него было крайне не благоустроено; училищьная бурса (интернат) во всех отношениях, а особенно в материальном, представляла жалкий вид. „Когда я приехал сюда на должность, – писал о том сам, о. Амфилохий от 14 ноября 1846 года, – то на 29-ти кроватях было только

10 войлоков, а подушек ни одной, между тем как бурсаков было 65 человек⁹⁷». Поэтому первою заботою о. смотрителя было улучшить положение несчастных бурсаков, и он приложил все старания к благоустройству бурсы и вообще училища, близко принимая к сердцу интересы воспитанников, как сам прошедший всю школу бедности и нужды и в семье бедных своих родителей и в Боровском духовном училище. При тогдашних порядках, он ничего в этом отношении не мог сделать без семинарского (владимирского) начальства, и ему многих усилий, даже неприятностей стоило добиться хотя чего-либо в отношении к благоустройству училища и бурсы⁹⁸. Только с получением помянутых уроков греческого языка и проч. несколько увеличилось его собственное жалованье, и он стал иметь возможность оказывать хотя некоторую помощь своим бедным родителям⁹⁹. Несмотря на то, он себя во всем ограничивал, сам во всем терпел лишения, чтобы помочь также и означенному благоустройству училища, вверенного его попечению и смотрению. И труды его не остались без награды. В 1852 году, чрез 8 лет службы, он был удостоен сана архимандрита и перемещен на должность смотрителя же духовного училища в древний Ростов Великий, с назначением в настоятели второклассного Борисоглебского монастыря, что́ на реке Устье, в 15-ти верстах от Ростова, продолжая, по отношению к училищу собственно, действовать в прожнем духе истинно отеческой о нем попечительности и уже как умудренный опытом управления Суздальским духовным училищем. Затем в 1856 году, когда в Москве все подготовляемо было к торжеству коронации и когда поэтому предусмотрительный святитель Филарет, митрополит Московский, очень озабочена был „неисправностями» и „странностями» настоятеля Воскресенского, Новый Иерусалим именуемого, монастыря архимандрита Климента¹⁰⁰, опасаясь, как бы эти неисправности и странности не обнаружились особенно неблаговременное в дни коронационных торжеств, в которые предполагалось Высочайшее посещение этой обители, – митрополит Филарет, предлагая высшему духовному начальству, в видах устранения могущих возникнуть отсюда неудобств, удалить Климента из нее и дать ему другое назначение¹⁰¹, на его место рекомендовал некого другого, а именно архимандрита Амфилохия, которого признавал к тому ,,способным и благонадежным»¹⁰². Так о. архим. Амфилохий в апреле 1856 года перемещен был в Новый Иерусалим, и вместе с этим перемещением, состоявшимся по предложению и с благословения знаменитого святителя церкви русской, началось его многоплодное и непрерывное, неутомимо деятельного служение науке, преимущественно археологической. Правда, еще в бытность свою на службе в древнем городе Суздаль, а тем более в Ростове, отец Амфилохий, по природе весьма живой, впечатлительный, отзывчивый на все могущее интересовать любознательного и вдумчивого человека, к тому же исполненный горячей любви к отечеству и всему отечественному, видел и с интересом наблюдал и исследовал многие памятники отечественных древностей, как напр. Суздальский Рождественский собор. Суздальский же архиерейский дом¹⁰³ и т. п.: однако тогда, занятый своими служебными обязанностями, он не мог пристальнее и серьезнее заняться археологическими розысками, а заготовлял лишь материал для таковых разысканий. Совершенно в иной обстановки и условиях оказался он в Воскресенском Ново-Иерусалимском монастыре. Духовно-учебной службы здесь он никакой не нес настоятельские обязанности не требовали от него много времени на их исполнение; а между тем в управляемый им монастырь, с специальноархелогическими и филологическими целями по отношению к монастырским рукописям, в бытность его настоятелем Нового-Иерусалима, приехал известный ученый филолог и палеограф, покойный академик Императорской Академии Наук Измаил Иванович Срезневский, который и воспламенил в отце Амфилохий не угасавшую с тех пор любовь к археологическим и преимущественно палеографическим занятиям, и с тех пор завязалась между ними неразрывная дружба, продолжившаяся до самой смерти И. И. Срезневского (в 1881 году). Измаил Иванович, находясь и работая, как и естественно, по большей части в Петербурге, где профессорствовал, весьма часто пользовался услугами о. Амфилохия по части справок в рукописях, старопечатных изданиях московских и находящихся близь Москвы библиотек, а отец Амфилохий пользовался его взаимными услугами, учеными указаниями и советами для своих палеографических и других работ, начавших выходить в свет именно лишь со времени его настоятельства в Новом Иерусалиме. Обязанный и побуждением научной любознательности в области археологии и направлением своих археологических трудов И. И. Срезневскому, о. Амфилохий часто и самые издание свои посвящает ему, как „первому из своих доброжелателей...» „первому поощрителю» его к серьёзному изучению наших славянских древностей...» „первому... давшему добрый совет серьезно исследовать» тот или другой памятник древности и под., как значится в самом начале многих из этих изданий; часто ссылается в своих трудах на ученый авторитет И. И. Срезневский и т. д. В свою очередь и. И. Срезневский не оставался в долгу пред о. Амфилохий. Он способствовал упрочению его славы как археолога чрез помещение его исследований и статей в изданиях Академии Наук чрез свои благосклонные отзывы о трудах его, имевшие последствием своим иногда и удостоение его премий (Демидовской, Уваровских) и т. п.

В бытность свою настоятелем Ново-Иерусалимского монастыря архимандрит Амфилохий ближе всего занялся историею» и древностями вверенной ему обители. Плодами его трудов в этом направлении были следующие, вышедшие в свет, исследования и статьи его: 1) Выписки, из списка Пандекта Антиохова 11 в., принадлежащего Воскресенскому, Новый Иерусалим именуемому, монастырю. Напечатано в Известиях Императорской Академии Наук по отделению русского языка и словесности за 1858 г., т. 7, столб. 41–47 и 147–155 приложений к протоколам¹⁰⁴; 2) Описание рукописей Воскресенского ставропигиального первоклассного. имянуемого Новый Иерусалим, монастыря, писанных на пергаменте и бумаге (там же, т. 7, столб. 257–288 и т. 8, столб. 89–112, 186–202). Этот труд вышел и отдельным оттиском (СПб. 1859)¹⁰⁵. В тоже время составлены или заготовлены, хотя окончательны обработаны или изданы и несколько позже, некоторые и другие труды архим. Амфилохия, каковы: 3) Описание Евангелия, писанного на пергаменте в Новгороде для Юрьевского монастыря в 1118–1128 годах (на печат. в тех же Известиях И. Акад. Наук за 1861 г., т. 10, вып. 1, столб. 73–78); 4) Дополнение к церковнославянскому словарю А. X. Востокова: из Пандекта Антиохова 11 века и из Ермолая 12–13 Воскресенской Ново-Иерусалимской библиотеки (там же, вып. 3 и 6); 5). Выписка из подробной описи имуществу Воскресенского Ново-Иерусалимскаю монастыря 1680 года (в Известиях Императорского Археологического Общества за 1862 г., т. 4, вып. 1, столб. 25–60) и ник. др. Кроме того, как настоятель обители, о. архим. Амфилохий озаботился пере изданием житие основателя его, патриарха Никона, которое было составлено раньше архимандритом Аполлосом; но переиздание это он совершил .в 1859 году) с значительными изменениями, основанными на его собственных археологических разысканиях¹⁰⁶.

Между тем в 1860 году одно прискорбное обстоятельство послужило причиною изменения в ходе служебной деятельности отца Амфилохия и надолго задержало дальнейшее движение его по службе. Он должен был покинуть Ново-Иерусалимский монастырь и помещен был в число братства сначала Николо-Угрешского, а затем, в виду болезненности его, требовавшей лечение в Москве, московского Покровского монастыря, на скудном содержании, в каковом положении ему суждено было провести целых десять лет. И только уже в 1870 году по милостивому вниманию к нему и ходатайству за него со стороны покойного митрополита Московского Иннокентия, он назначен был настоятелем Московского же Данилова монастыря¹⁰⁷, в каковой должности он и пробыл до самого возведения своего в сан епископа Углицкого, викария Ярославской епархии, с пребыванием в знакомом ему издавна Ростове.

Однако раз воспламененная в о. Амфилохий любовь к археологическим изысканиям и занятиям, при таких резких переменах жизни, не угасла, а напротив, как бы все более и более возрастала и приумножалась. Находясь в глубоко смиренном положении в челе братства Покровского монастыря, он как бы единственное и утешение себе находил в таковых изысканиях и занятиях, и это ему было тем удобнее, что в Москве несколько было таких сокровище хранительниц книжных и рукописных, какою был Новый-Иерусалим, и самые со кровище хранительницы были гораздо ближе к Покровскому, нежели к Ново-Иерусалимскому монастырю. „Испросив, – как сам о себе свидетельствует, – благословение глубоко уважаемого, глубоко ученейшего, знаменитейшего пастыря нашей церкви, митрополита Филарета, в начале 1863 года на занятия нашими славянскими и греческими древностями» в церковных московских библиотеках и особенно в богатейших из них Московской Синодальной библиотеке¹⁰⁸ и не имея возможности, по крайней скудости материальных средств, ездить в экипаже, о. Амфилохий почти ежедневно путешествовал в Синодальную библиотеку пешком, в самом скромном, чтобы не сказать больше, одеяние, и последние гроши свои тратил на удовлетворение своей ученой любознательности: па покупку книг и рукописей, на переписку, снимки и под. Само собою разумеется, что материальное положение его значительно изменилось к лучшему с помянутою выше переменою его положения в 1870 году, когда он мог и стал больше тратить на то же самое денег, нежели в 60х годах. Но и с такою переменою к лучшему он, как истинный, нестяжательный по одному из главных обетов своих, инок и самоотверженный любитель науки, все свои средства употреблял или на добрые дела помощи бедным, или на то же дело науки, ограничивая себя во всем и окружая себя самою простою, даже скудною обстановкой, ведя самый скромный образ жизни. При этом, с 1870 года, отец Амфилохий и самые плоды трудов своих гораздо более стал издавать отдельно, главным образом, конечно, на свой счет, хотя, по-прежнему, печатал их также и в различных повременных изданиях, не желая оставить общество в неизвестности относительно тех научных результатов, которых он достиг с помощью упорного труда, продолжительных и кропотливых изысканий.

Плоды трудов отца Амфилохия, появившиеся в печати за период времени от 1863 и до 1888 года и отдельными изданиями и в других, периодических и непериодических, изданиях, чрезвычайно разнообразны по содержанию, но все они не только по преимуществу, но и почти исключительно археологического характера, в частности исторического, филологического, палеографического и т. п. свойства. Вот перечень их, в хронологическом порядке, независимо от выше исчисленных, раньше 1863 года вышедших из печати:

1. Жизнь преподобного Иринарха, затворника ростовского Борисоглебского монастыря, что на Устье реки, с картинами и изображениями его праведных трудов. Москва, 1863. Стр. 33 + IV. Второе, исправленное и дополненное одним новым рисунком издание вышло там же, в 1875 году. Стр. 59.

2. Краткая жизнь ростовского Борисоглебского монастыря, что на Устье реки, чтеца Алексея. Стефановича (юродивого), с его портрета. Москва, 1863. Стр. 7.

3. Археологические заметки о греческой Псалтири конца 4 века, бывшей Лобковской, а теперь А. И. Хлудова, со снимками. Москва, 1866. Вместе с другими рукописями библиотеки и А. И. Хлудова, эта рукописная Псалтирь поступила в последствие в библиотеку московского Никольского единоверского монастыря. Статья эта читана была о. Амфилохием в одном из заседаний Московского Археологического Общества.

4. Царские врата в Успенской теплой церкви в Николо-Угрешском монастыре, и пр. Древние церковные вещи того же монастыря. (Обе статьи напечат. в. Сборнике Общества древнерусского искусства, отд. 3, ,,Смесь», стр. 122–124. Москва, 1866).

5. Описание иконы Божией Матери. Благовещение с лицевым акафистом по полям, находящейся в Ростовском Борисоглебском монастыре , в теплой церкви Благовещенской. Там же, стр. 148–150)¹⁰⁹.

6. О греческой Кормчей Московской Синодальной библиотеки, последней четверти 9 века, под № 393. (См. Археологич. Вестник за 1867 год, изд. Московским Археологическим Обществом, вып.1).

7. Находка древностей в юрту станицы Мичуринский на Дону. (См. Древности. Труды Московского Археологич. Общества. Т. 1, вып. 2, стр. 197–200, отдела ,,Археологических известий». Москва, 1867). С рисунком кубка.

8. Объяснение об исследовании греческого кондакария 12–13 века, № 437, Московской Синодальной библиотеки, сравнительно с древним славянским переводом и с снимками. (В Записках Импер. Академии Наук за 1868 г., т. 13, кн. 1, стр. 186–194. То же самое напечатано потом и на стр. 4–13 Сборник статей, читанных в отделении русского языка и словесности И. Акад. Наук т. 7. С. Пб. 1870).

9. О греческом Кондакария 7–8 века Московской Синодальной библиотеки сравнительно с древним славянским переводом. В Записках И. Акад. Наук 1869 г., т. 16, прилож. № 4, стр. 1–37. Тоже и в Сборнике статей, читанных в отд. рус. яз. и слов. И. А. Н. 1870 г., т. 7, стр. 1–37, № 7. Отдельный оттиск. С. Пб. 1869).

10. О неизданных канонах в греческой февральской минее конца 10 века Московской Синодальной библиотеки. Москва, 1870. Стр. 24.

11. О писание образа Неопалимой купины. (В Московских Епархиальных Ведомостях за 1870 г., №№ 1 и 2. Отдельный оттиск. Москва, 1870. Стр. 15), c литографическим снимком.

12. О миниатюрах славянской Псалтири 13 века. (Первоначально напечатано в Древностях. Трудах Москова. Археолог. Общества. За 1870 год, т. 3, вып., стр. 1–28¹¹⁰; а отсюда перепечатано в Чтениях в Обществе любителей духовного просвещения). Срв. отзыв И. Д. Мансветова об этой статье в Чтениях в Общ. люб. дух. просв. за 1871 г. № 2, стр. 35 и дал.

13. О миниатюрах и украшениях в греческих рукописях Императорской публичной библиотеки, одной рукописи 1072 г. библиотеки Императорского Московского Университета и одной из библиотеки г. Норова, хранящейся в Московском публичном музее. (В чтениях в Общ. люб. дух. просв. за 1870 г. кн. 11, стр. 215–276). С литографическими снимками и рисунками. Отдельный оттиск М., 1870.

14. О лицевом греческом акафисте Божией Матери, 2й половины 14 века, Московской Синодальной библиотеки № 429. (Там же, 1870, кн. X, стр. 118–126). С литографическим снимком. Отд. оттиск. М., 1870.

15. О древних иконах в московском Даниловом монастыре, сев. ап. Петра и Павла, Владимирской Божией Матери, с акафистом по полям, и семи вселенских соборов. (Там же, 1871 года, № 1, стр. 20–23 и № 2, стр. 28–31). С рисунками и снимками литографическими.

16. О писание Евангелия, писанного на пергаменте, в Новгороде, для Юрьевского монастыря, 1120–1128 года. (Печатано в приложении к Чтению в Общ. люб. дух. Просв., за 1871 год. Отд. отт. М. 1871, 1n 4°. Стр. 32). Перепечатано, с некоторыми дополнениями и новыми Изъяснениями, из 10 тома Известий И. Акад. Наук за 1861 г., о чем см. выше.

17. О печатном Евангелии 1681 года, находящемся в Высоко-Петровском московском монастыре, с рисованными изображениями родословного дерева Спасителя, четырех евангелистов с их символами и бордюрами по краям листов. (В Чтениях в Общ. люб. дух. просв. за 1871 г., № 4, стр. 13–19). С двумя литографическими снимками текста и украшений Евангелия.

18. О иконе на шиферном камне, Воскресения Христова, св. первомученика архидиакона Стефана, св. Николая Чудотворца и Распятия Господня 13–14 века, в современном ветхом с филигранью оклад, пожертвованной в отделении иконоведения¹¹¹ действительным членом Общества люб. дух. Просвещения протоиереем Н. И. Надеждиным. (Там же, стр. 20–22). С рисунком иконы литографическим.

19. О лицевом славянском акафисте Божией Матери, 17 века, пожертвованном в отделении иконоведения полковницею Анною Любенковою. (Там же № 8, стр. 29–33). Отд. отт. М. 1871¹¹².

20. Надгробные памятники иноверцев, найденные архимандритом Амфилохием в1870 году в московском Даниловом монастыре. (Там же, № 10, стр. 37–42). С литографическим снимком с надгробных надписей на итальянском и армянском языках.

21. О внутреннем расположении храма, поставленного в 1025–43 году Алексием, патриархом Константинопольским, по рукописи славянской 12 века № 330 Синодальной библиотеки. (Там же, 1872, № 8, стр. 64–74). Как эта, так и предшествующие статьи читаны были также в заседаниях Моск. Археол. Общества.

22. О влиянии греческой письменности на славянскую с 9 до начала 16 века Москва, 1872. С 16ю таблицами снимков. Читано на 1м Археологическом съезде Москве.

23. Замечание о греческих миниатюрах 10 века на листах Евангельских чтений. (В Известиях Импер. Археолог. Общества за 1872 г. т. 7, 24 и дал.).

24. Летописные и другие древние сказания о св. благоверном великом Князе Данииле Александровиче, сыне св. благоверн. велик. Князя Александра Невского, и о построенном им Даниловском, за Москвою рекою, монастыре. (В Чтениях в Общ. люб. дух. просв. за 1873 г., № 2, стр. 14–26, и №4, стр. 31–56 отд. „Материалов для истории русской Церкви»). С литографическими снимками на двух таблицах. Отд. отт. М. 1873. 8°. Стр. 32.

25. Описание греческой Псалтири 862 года из собрания рукописей преосв. Порфирия, с точным снимком символа веры, записи, азбуки и других признаков древнего письма. (Там же, 1873 г., № 10, стр. 376–383). С литографическим снимком символа веры. Отд. отт. М. 1873.

26. О древлесловянской Псалтири 13–14 века с греческим текстом из толковой Феодоритовой Псалтири 10 в., с филологическими и палеографическими примечаниями по древним памятникам. Самую главную часть этого труда составляют обширные Замечание на древлесловянской перевод этой Псалтири. (Там же в приложениях, за 1873 г., № 10, стр. 384–402; №11, стр. 562–576 и № 12, стр. 748–763; 1874 г., стр. 101–116; 164–175; 197–244; 271–320; 381–396; 488–536; 652–716; 853–900; 1017–1048; 1875 г., стр. 1–192; 1876, стр. 193–432 и 1877 г., стр. 433–483. Отд. оттиск в двух томах. Москва, 1874–1877.)

27. О миниатюрах в толковом сводном Четверо Евангелии 10–11 века Московской Синодальной библиотеки № 41. (Там же, 1873 г., № 10, стр. 403 404.) С 3-мя рисунками евангелистов.

28. Ростовские древности. (В Вестнике Общества древнерусского искусства, 1874 г., вып.1–3, стр. 1–5.) Описываются древности преимущественно Борисоглебского монастыря.

29. О самодревнейшем Октоихе 11 века югославянского юсового письма, найденном в 1868 году А. Ф. Гильфердингом в Струмице. Москва, 1874. Статья эта также читана была в одном из заседаний Моск. Археол. Общества.

30.Замечание о миниатюрах в греческом сборнике житий святых и поучений 1063 года. (В Вестнике Общества древнерусского искусства, 1875 г., вып. 6–10, стр. 56–58). Сборник 1063 г. принадлежит Московской Синодальной библиотеке (№ 9).

31. Объяснение надписи Пятигорского креста. (Там же, 4, 80 и дал.).

32. Описание Воскресенской Ново- Иерусалимской библиотеки, с приложением снимков со всех пергаментных рукописей и некоторых писанных на бумаге. Москва, 1875. Стр. 214. Удостоено малой Уваровкой премии от И. Акад. Наук.

33. Положение выбранное на Боннской конференции в 1875 году из сочинений св. Иоанна Дамаскина, с снимком из греческой рукописи 9–10 веков. (В Московских Епархиальн. Ведомостях за 1876 г. №.№ 9 и 10). Отдел. отт. М., 1876.

34. Описание Юрьевского Евангелия 1118–28 г. Воскресенской Ново-Иерусалимской библиотеки, с приложением оттиснутых резных на пальме букв и заставиц (3 таблицы) и словаря из него, сличенного с Евангелиями 11–12 веков и 1270 года. Москва, типография А. Кудрявцевой (со множеством опечаток), 1877. 4°. Стр. 3+1+40. Срав, выше, под №16м.

35. Описание Евангелия 1092 года, сличенного преимущественно с Остромировым Евангелием. (В Древностях. Трудах Моск. Археол. Общ. 1877 г., т. 7, вып. 1, стр. 29–58). Отд. отт. Москва, 1877. 4°. Стр. 32 и десять таблиц со снимками. Печатано в Синодальной типографии. На пожертвованном в библиотеку Московской духовной академии экземпляре сам преосв. Амфилохий от 21 июня 1891 года написал: „Снимки деланные литографическою тушью мной».

36. Утренние песни из древлесловянской Псалтири 13 века (В Чтениях в Общ. люб. дух. просв. за 1877м г., № 4, особ, прилож., стр. 1–104).

37. О миниатюрах славянской Псалтири 13 века. (Там же, стр. 105–140).

38. Псалтирь, сличенная по церковнославянским переводам сравнительно с греческим текстом и еврейским и с примечаниями. (Там же, За 1877–1879 Годы, В прилож. Отд. Оттиск. Москва, 1879. 8°. Стр. 386).

39. Что внес св. Kunриан, митрополит Киевский и всея Росси, а потом Московский и всея Росси, из своего родного наречия и из переводов его времени в наши богослужебные книги.? (См. Труды 3-го Археологическим съезда, Клев, 1878, Т.2, 231–251).

40. О поучении св. Леонтия, епископа Ростовского. (В Москов. Епарх. Ведомостях 1878 г. №№ 24 и 25).

41.. Хожденье, по Вознесении Господа нашего Иисуса Христа, св. Апостола и Евангелиста Иоанна, учение и преставленье, списано Прохором, учеником его. С одним рисунком. Издание Общества любителей древней письменности. Москва, 1879. Стр. 80.

42. Кондакарий в греческом подлинники 11–14 века по рукописи Московской Синодальной библиотеки № 437, с древнейшим славянским переводом кондаков и икосов, какие есть в переводе, и с приложеньем выписок кондаков и икосов из служебных греческих рукописных миней, с славянским древнейшим переводом и из славянских служебных миней рукописных с греческим текстом и без оного и с разночтеньями на обоих языках. Москва, 1879. Стр. VIII+160+103. С снимками. Этот труд от И. Ак. Наук также удостоен малой Уваровкой премии.

43. О переводе древле-славянской Псалтири 1) с греческого языка 70 толковников, 2) с латинского языка Вульгаты (доктора Скорины в 1517 г. и Димитрия Толмачева в 1536 г.) и 3) с немецкого (Фирсовым в 1683 г.). В Чтеньях в Общ. люб. дух. просв. за 1879 г., № 10, прилож., стр. 1–115). 44. О исправленьях в древле-славянской Псалтири: 1) в Толковой Феодоритовой Псалтири 11 в. и списке с ней 1472 г., 2) Полное исправление текста Псалтири, которое почти без изменений доселе осталось и находится в следованной Псалтири митрополита Киприана 14 в., хранящейся в библиотеки Московской духовной академии, под» № 142; 3) Третье исправлены в нашей древле-славянской Псалтири сделано Максимом Греком Толковой Псалтири. (Там же, стр. 11–130).

45. Палеографическое описанье греческих» рукописей 9–17 веков определенных лет, с выписками греческого подлинника и древле-славянского перевода оных выписок. Т 1, рукоп. 9 и 10 в., с 26-ю таблицами снимков, в две краски. Москва, 1879, 4°, стр. 84 + III + III; – Т. 2, рукоп. 11 и 12 в., с 30-ю таблицами снимков, также в две краски. М. 1880, 4», стр. 78 +2 и 6 стран, дополнение; – Т. 3, рукоп. 13и 14 в., с 35-ю таблицами снимков в две краски. М. 1880, 4°, стр. 123 + III; – Т. 4, рукоп. 15–17 в., с 22 таблицами снимков, в две краски. М. 1880, 4», стр. 73 + 3 общих замечаний о влиянии греческой письменности на славянскую и проч. Печатано в типографы Кудрявцевой, а снимки деланы в литографиях А. Гаврилова и П. Ефимова. Труд этот цензурою разрешен к печати еще в 1877 году.

46. Ответ на разбор, сделанный И. Д. Мансвентовым на „Греческий Кондакарий”. (В Чтениях в Общ. люб. дух. просв. за 1880 г., № 5, отд. 11, стр. 185–206). Разбор проф. И. Д. Мансветова помещен в Прибавлениях к Твор. св. отцов за 1880 г., кн. 2, стр. 482–503.

Второй и последний ответь на статью И. Д. Мансветова о „Греческом Кондакария». (В Чтениях в Общ. люб. Дух. просе, за 1880 г. № 11, отд. 2, стр. 383–390). Статья И. Д. Мансветова (другая) напечатана была в Приб. к Твор. св. отц. 1880 г., кн. 4, стр. 1055–1069.

Исследование о Пандекта Антиоха 11 века, находящемся в Воскресенской Ново-Иерусалимской библиотеке. Москва, 1880. Стр. 134. С таблицею оттиснутых букв, резанных на пальме. Это исследование, на основами И. И. Срезневского, Академией Наук еще в 1863 году было удостоено Демидовской премии. См. Тридцать второе присуждение Демидовских наград, стр. 72–75. При этом имелись в виду вышеупомянутый работы о. Амфилохия над рукописью Пандекта Антиоха. Настоящий труд, так же как и следующий за ним (№ 49, ниже), есть только расширение этих работ.

Словарь из Пандекта Антиоха X1 века, Воскресенской Ново-Иерусалимской библиотеки. Москва, 1880. 4°. Стр. 167 и 1 страница опечаток. Печатано в типографии А. Кудрявцевой.

Об отзывах из богослужебных древле-славянских книг 11,12,13 веков, болгарских и сербских¹¹³. (В Чтениях в Общ. люб. дух. просв. за 1880 г. № 2, прилож. стр. 1–27. Отд. отт. М. 1880 г. 8°. Стр. 27). С литографированным снимком.

Древле-славянская Псалтирь (Псалтирь Симановская до 1280 года), сличенная с рукописными Псалтирями 11–17 в. и старопечатными 15 и 17 в., с греческим текстом 10 в., сличенным с Псалтирью в Синайской Библии, Псалтирью 862 года, Псалтирью 10 в. Воровскою, Псалтирью 10–11 в., с примечаниями. Т. 1–14. Москва, 1880–1881. 4». Стр. 544; 545; 452 и 14–8+288. Т. 3 с 10 таблицами миниатюр, а IV 4-й т. с 6 листами снимков. Издание второе, дополненное молитвами, изображением царя Давида и буквами из Пандекта Антиоха 11 в., Юрьевского Евангелия 1118–28 г. и Ермолая 11–13 в. резанными на пальм. Том 4-й напечатан, кроме того, и без примечаний. М. 1881. Стр. 164.

О переводе святыми Кириллом и Мефодиев Апостола (В Трудах 11-го Археологического сезда. С.-Пб. 1881. Т. 11).

Четверо-Евангелие Галичское 1144 года, сличенное с древле-славянскими рукописными евангелиями 11–17 в. и печатными: Острожским 1581 и Киевским 1788 г. и с греческим текстом 835 г. Т. 1, стр. X8+ 897; – т. 11, стр. 342 и т. 111, стр. 1008. Москва, 1882–1883. 8°. С изображениями и снимками¹¹⁴. Часть этого труда была помещена в Чтениях в Общ. люб. дух. просв. за 1880 г., №№ 7 и 8.

Лексис с толкованием словенских мов просто. С предисловием архим. Амфилохия. (В Чтениях в Общ. истории и древностей за 1884 г. кн. 2, стр. 1–18).

Святой Алексей митрополит, как исправитель Нового Завета по греческому подлиннику. (В Москов. Церк. Ведомостях за 1885 г. № 4, стр. 49–54).

Сборник изображений Спасителя, Божией Матери и других святых с 10 по 15 век, конечных украшений, заставок, заглавных букв с 835 года по17 век. Москва, 1885. Таблиц 76.

1 Древле-славянский Карпинский Апостол 13 века с греческим текстом 1072 года, сличенный по древним памятникам славянским 11–17 в., с разночтениями греческими, заимствованными из Нового Завета, издание Рейнекция 1747 года. С изображением св. Евангелиста Луки из греческого Нового Завета 12–13 в. Синодальной библиотеки. Т. 1, ч. 1 и 2; т. 2 и т. 3, ч. 1 содержать в себе именно Апостол; а т. 3, ч. 2 – следующие статьи: 1. О древнем переводе Апостола; 2. Об исправлении его; 3. Дополнение к описанию рукописей: Охридского и Слепченского Апостолов; 4. Снимки с более замечательных рукописей; 5. Новозаветный древле-славяно-греко-русской словарь, сравненный по древним памятникам. Москва, 1885–1888. 8°. Стр.84--705; 8 + 315; 825; 580.

2 Апокалипсис 16 века, исправленный, преимущественно по Апокалипсису, исправленному и писанному св. Алексием» митрополитом». С картинами. Москва, 1887. Стр. 270.

3 Заметка о служебники Преподобного Серия, по поводу сведения о нем, заключающегося в Житии npen. Сергея (М. 1885), изд. редакции „Троицких Листков». (В Москов. Церк. Ведомостях за 1887 г. № 9).

Вторая заметка по тому же предмету, писанная в ответ автору Жития npen. Сергия. (Там же, № 13). Замечание автора Жития npen. Сергея напечатано в № 12 Моск. Церк. Ведомостях за тот же год.

Что св. Алексий митрополит в своем Новом Завете, писанном его святительскою рукою самолично, исправил и какие слова заимствовал из новозаветных книг, прежде него писанных? (Там же, 1887 г., № 33, стр. 445–448).

Сюда же должно отнести и исполненное о. архим. Амфилохием, мало известное не только для публики, но и для библиографов и библиофилов фотографическое издание всего кодекса Нового Завита св. Алексия митрополита, хранящегося в Московском Чудовом монастыре, конечно не таков роскошное, каков в 1892 году сделано по- распоряжению митрополита Московского Леонтия, но все же, как исполненное хорошим знатоком и любителем древностей, заслуживающее полного уважения.

Уже из длинного перечня трудов архимандрита Амфилохия мы могли видеть, как ярко и сильно отражалась в них и вообще его любовь к археологии, к древностям и в частности признательность к разным местам его общественного служения, где он находил покой для своего духа и удовлетворение своей научной любознательности. И ростовские святыни, древности ц достопамятности и памятники старины, истории и достопримечательности Николо-Угрешского, а особенно Данилова монастыря, вызывали его на учено-литературные труды и в бытность его на невольном бездействие в Покровском монастыре и в многолетний период кипучей деятельности в Даниловом монастыре, когда он и настоятельские обязанности исполнял с честью, и обязанности члена духовной консистории аккуратно исполнял, и нес многотрудную должность цензора всех изданий Общества любителей духовного просвещения и председательствовал в отделении иконоведения при этом Обществе и т. д., и в то же время находил часы для многократных посещений разная рода ученых собраний, между прочим и заседаний Императорского Московского Археологического Общества. Он так втянулся, если позволено будет так выразиться, в учено-археологическую деятельность и в свое тогдашнее положение, что и не искал и не желал выхода из той и другого.

Что удивительная, поэтому, если с видимою скорбно и боязнью за будущее принял весть о своем назначении во епископа, которое ожидало его в 1888 году, когда ему доходил уже 70-й год от роду, когда он так уже свыкся с любимою учено-литературною деятельностью и с положением в сан архимандрита, который носил целых 36 лет, между тем как в сане епископа его ожидали новые, ответственные и многосложные труды по епархиальному управлению. Особенно беспокоило его то, что он не докончил некоторых из предположенных им филологических работ. Это беспокойство не скрыл он и в своей речи при наречении во епископа, сказанной 29 апреля 1888 года в известной археологам „Белой столовой палаты» Ростова Великого, „Не мало озабочивают меня, – говорил он в своей речи этой, – неоконченные печатаные сочинения по древним богослужебным книгам. Будет ли у меня оставаться от прямых обязанностей святительских на печатание ненапечатанное, не знаю. Конец жития моего не далек. Если и буду в силах, то имея теперь около 70-ти лет, не могу по естественному закону рассчитывать на продолжительность земного своего странствования. Но мы не знаем ни дня, ни часа, в он же смерть нас настигнет. В ободрение себя и в поощрение припоминаю из драгоценного письма святителя Димитрия, митрополита Ростовского, так же как и я грешный, беспокоившегося о не окончании печатанием Четьих-миней за месяцы июнь, июль и август, следующие слова к своему другу Филологу: „Устраши меня смерть покойная Иоасафа Колдышсвского, друга нашего и моего особого благодетеля. Аще его столь здравого человека, не старого, не увечного, трудами не изможденная, смерть не в долгом времени похоти. Страх смерти напади на меня, и страх сугубый, яко не вем дне и часа, в он же меня смертный суд от Бога постигнет, и яко не готов есть к смертному исходу, а дело книгописное како останется, будет ли кто охотник за то и вершите? А еще много надобно в том деле трудиться, годом сего но совершить, и другим годом на силу к совершению поспеть, а конец при дверях, секира при корени, коса смертная над главою. Увы мне! не жаль ми? ничего, ниже имам чесого жальте, богатства не собирал, денег не накопил. Едино ми? жаль то, яко начатое книгаписание далеко до совершения. А еще и о Псалтири помыслы бывает. Жаль, что и Апокалипсис брянские богословцы¹¹⁵ не путем толкуют. Думка за морем, а смерть за плечами, обаче вся на волю Господа нашего, живыми и мертвыми обладающего, возлагаются. Он, аще восхищать, и от каменья воздвигнуты чада Аврааму можете». Св. Димитрий во время управления Ростовскою паствою успел закончить печатанием неоконченные месяцы Четьих-миней, в Киеве. Да поможет и мне Господь Бог закончить свои труды печатанием в Москве, в близком расстоянии от Ростова»¹¹⁶. И Господь не презрит доброго молитвенного пожелания старца – новонареченного епископа, хотя и направил несколько иначе, по сравнению с прежним, учено литературные труды его. Мая 1 дня того же 1888 года состоялась самая хиротония Амфилохия во епископа Угличского. Первенствовавший в соборе архиереев, совершавших хиротонию, митрополит Московский (ныне Киевский) Ианникий¹¹⁷, в своей речи при вручении жезла новорукоположенному епископу Амфилохию, между прочимо говорил: „В лета зрелого мужества, в кротости сил душевных и телесных тебе судил Господь быть руководителем и воспитателем детей духовенства здешнего края; здесь же положено было тобою и начало изучению и знакомству с церковными древностями. Теперь, на закате дней твоей жизни, снова привел тебя промысл Божий послужить здешнему краю уже в сане епископа. Возблагодари, боголюбезный брате, Господа, тако благоволившего о тебе, посвящая все силы души твоей во все остальное время жизни своей на возделывание нивы Господней, дабы не постыдно мог ты предстать пред престолом всевидящего Суды и с дерзновением сказать: се аз и Очти, яже ми дал ecu, Господи. Продолжая изучать не незнакомым уже тебе древности Христовой церкви, останавливай внимание свое не на одной внешней стороне их,– что, по слову Апостола, только вмале полезно есть, по позаботься уразуметь внутренний их смысл и значение. Этот внутренний смысл заключается в живой, полной и всецелой преданности благочестивых предков наших святой вере православной и в жизни, сообразной с св. верою. В сих поучайся, в сих пребывай, сему и других поучай: сия бо творя, и сам спасешися и послушающи тебе. Тебя окружает здесь целый сонм святителей Божиих, коих вера Богом оправдана и жизнь Богом прославлена, которые в земной своей жизни трудились над возделыванием той же самой нивы Господней, которая вверяется теперь твоему попечению и руководству. Изучая жизнь их по памятникам оставшимся после них, и взирая та скончание жительства их, возноси усердным молитвы к ним не о том, да будет дух, обитавший в них, сугубо в тебе, о чем можете быть слишком дерзновенно было бы и молиться, а о том, чтобы и тебе иметь в себе по крайней мере начаток того же духа и, по мере сил своих, подражай вере их. Последуй неуклонно стопам их, и сам управлен будешь в царствие Божие, и другим укажешь прямую стезю, ведущую к небесному царствию»¹¹⁸. Согласно этому наставлению, ново-рукоположенный епископ Амфилохий, в остальные, определенные ему Господом, пять лет жизни своей, провиденные в Ростове Великом, ближе всего занялся изучением жизни и творений одного из оставивших по себе самую светлую память, почивающих в Ростове святителей, именно св. Димитрия митрополита Ростовского, слова которого привел и в упомянутой речи своей при наречение во епископа, как руководственные для себя. Плодами этого изучения были следующие труды пре освященного Амфилохия:

Из неизданных сочинений святителя Димитрия Ростовского (в прозе и стихах), а именно „Память духовному отцу» и „От богословия ответ второй, и толкование греха праотеческого». (В Чтениях в Общ. люб. дух. просв. за 1888 г.. № 12, стр. 597–638, отд. 1, ч. 2).

Поучение св. Димитрия митрополита Ростовского, на поминовение. Л. 385–397 по подлинной рукописи св. Димитрия, хранящейся в библиотеке Спаса-Яковлевского Дмитриева монастыря, под № 7-мъ. (В Москов. Церков. Ведомостях за 1889 г., № 25, стр. 323–326).

Слово во время святых постов Кариона Истомина, управляющего типографией. Л. 398–399 по той же рукописи. (Там же, стр. 326).

Иже во святых отца нашего святителя Димитрия Ростовского поучение на память святых российских князей Бориса и Глеба. (Там же, № 30, стр. 395–397). Извлечено из сборника поучений святителя Димитрия в рукописи, хранящейся в той же библиотеки под № 15.

Из неизданных сочинений Димитрия, митрополита Ростовского: а) Слово в неделю 18-ю; б) Письмо святителя Димитрия к графу Григорию Димитриевичу Строганову 1707 года и в) Расписание пошлин с антиминсов, грамот и др. (Там же, 1890 г., № 14, стр. 191–194).

Слова св. Димитрия, митрополита Ростовского: в неделю сыропустную, в Великий пяток, на Воскресенье Христово, в неделю 3-ю, 25-ю, 26-ю, 28-ю и 30-ю по Святом Духе. (Там же, 1891 г., №№ 11, 12, 14, 16, 18, 24, 26 и 32).

Слова св. Димитрия, митрополита Ростовского, в неделю 5-ю по Пасхе о жене Самарянине и в неделю 33-ю по святом Духе. (Там же, №№ 39 и 50).

Слово св. Димитрия, митрополита Ростовского, на пречестную память иже во святых отца нашего Леонтия епископа, Ростовского чудотворца, месяца мая в 23 день. (Там же 1892 г., К: 21, стр. 316–321). Извлечено из рукописного сборника поучений св. Димитрия (л. 457–472^), принадлежащего самому преосв. Амфилохию. Кроме того Св. Синод поручил преосв. Амфилохию заготовить к издание полное, исправленное, собрате сочинений св. Димитрия Ростовского, и преосв. Амфилохий с любовью и с свойственным ему жаром юношеским принялся за это не легкое дело, приезжая для сего в Москву, чтобы навести ту или другую справку, порыться в той или другой библиотеке и т. п., при чем всюду почти только говорил что о св. Димитрии Ростовском; но не судил Господь ему завершить это дело, призвав его в мир горний, свободный от всех земных тревог и забот раньше, нежели труженик-старец закончил и это и другие задуманный, им дела своих ученых разысканий по части палеографы и филологии.

А между тем, живя в Ростове, преосв. Амфилохий но желал быть и праздным носителем названия епископа Угличского. В первый же год своего рукоположения во епископа Угличского он посетил г. Углич¹¹⁹ и естественно, как любитель и знаток археологи, обратил пристальное и серьезное внимание на древности и исторически памятники этого города. Плодом его исследований и с этой стороны был труд: Житие, страдания и чудеса св. Димитрия Царевича, за который он получил Высочайшую благодарность. Он же был одним из ревностных сторонников и двигателей к осуществлена мысли о возвращены в Углич известного исторического ссыльного колокола.

Из всего этого ясно видно, как много, настойчиво и неутомимо трудился покойный преосвященный Амфилохий в своих археологических разысканиях и других своих научных работах. Все его книги, часто огромные по объему и в своем изданы стоившие больших денег, все почти статьи его, исследования и издания были направлены к одной обширной и многосторонней области археологи, преимущественно церковной. Как можно было видеть из предшествующего, преосвящ. Амфилохий, подобно своему сотоварищу в работах по этой части, отцу архим. Леониду, едва не все места своего более или менее продолжительного пребывания ознаменовал описанием их и древностей, в них заключающихся, применением к делу своих археологических познаний, и всюду обнаруживал вкус истинного археолога-любителя и знатока. Так, в Даниловом монастыре он, быв настоятелем его, в 1880-хъ годах сам руководил расписыванием стен соборного храма по тем образцам, которые сам же, как глубокий знаток древне-русского художественного стиля, издал, – разумеем образцы древне-русских рисунков, заставок виньеток и заглавных букв из рукописных евангелий, псалтирей и других рукописей 9–17 веков по большей части им же самим и описанных¹²⁰; а в Обществе любителей духовного Просвещения, в котором вообще принимал живейшее и деятельнейшее участие, он же именно быль одним из самых деятельных участников и даже некоторое время председателем отделения иконоведения, имевшего целью собирание, разбор и описание древне-русских. икон, но к сожалению потом прекратившего свою деятельность. И свое пребывание в Ростове в последние годы жизни преосв. Амфилохий увековечил тем, что, по его желанию, на паперти Спасской церкви Яковлевского монастыря, в котором он жил, изображены пять характерных картин из Жития св. Иоанна Богослова особой редакции 17 века, по рукописи, лично ему принадлежавшей. Подобно же о архим. Леониду, преосв. Амфилохий быль, как мы уже замечали мимоходом., и в своих симпатиях вообще и в своих археологических изысканиях и работах в частности истинно русский человек и искренний любитель всего отечественного. Работая, напр., в области палеографии греческой, преосв. Амфилохий, как сам признается, работал не для чего другого как только для того, чтобы „принести посильную лепту нашим соотчичам, единоплеменникам и единоверцам¹²¹. Или разбирая рисунки одной из рукописей лицевого апокалипсиса Петровских времен и обращая внимание на существующее в литературе мнение о западном влиянии на эти рисунки, преосв. Амфилохий замечает: „Это едва ли справедливо. Тут скорее видно влияние свое, русское. Например, восьмиконечные кресты на церквах и чисто русский костюм, разве это западное влияние? Наши русские запад и западников не любили и не любят»¹²². «Так мог говорить только тот, кто был чисто русским человеком в душ.

Но, с другой стороны, между тем как отец Леонид был более археолог-историк, преосв. Амфилохий – более археолога-филолога; между тем как отец Леонид, знавший отлично нисколько новых языков, хотя и довольно долго жил на Востоке, между евреями и особенно греками, однако не только еврейского, но и древнегреческого языка не (он немного понимал только по- новогречески), преосв. Амфилохий, кроме знамя новых языков, обладал основательным знанием и языков древних: еврейского, греческого и латинского. Это дает большую цену его трудам, которые (как напр. исследования о Псалтири) нередко и прямо имеют в виду сличение текстов отечественных (русского, славянского) с текстами: еврейским, греческим и др. Поэтому теперь кстати, – вообще о научном, значении трудов преосвященного Амфилохия. Можно спорить против многого в его трудах, особенно что касается выводов из тех или других исследований, как и спорили с ним многие в свое время (напр. покойный И. Д. Мансветов по вопросу о Кондакарии). Можно по справедливости подвергать сомнению основательность некоторых приемов его филологической критики, особенно в виду уже получивших авторитетную известность работ в этом направлении и приемов таких ученых, как А. X. Востоков, А. В. Горский с К. И. Невоструевым и др., которые были, конечно, не безызвестны и преосв. Амфилохию, часто указывающему на них в своих трудах и бывшему с некоторыми из них (напр. с А. В. Горским и К. И. Невоструевым) и в частых живых, личных и письменных сношениях. Некоторые известные ученые и подвергают сомнению эту основательность¹²³). Но без всякого сомнения и помимо недостатков от которых не свободен ни один человек, согласно древнему изречению: nemo sine naevo, и от которых не свободен был и преосв. Амфилохий, труды его имеют весьма большое значение для науки вообще и для археологии в частности. Не говоря уже о богатстве заключающегося в них научного материала и для археолога, и для историка литературы, и для филолога, и для богослова, в них весьма много находится такого, до чего мы никак не дошли бы, руководясь одними лишь классическими по филологии трудами упомянутых Востокова, Горского и других¹²⁴. Особенно ценно в них сличение и сопоставление текстов разнообразнейших древних письменных памятников, приводящее нередко прямо к совершенно новым выводам, проливающее новый свет на историю славянских переводов и родного нам языка, и т. д. „Успешный ход научных исследований, – говорит!» один из известных ученых ценителей трудов преосв. Амфилохия (академик И. В. Ягич), заключается не только в выводах, обогащающих наши познания новыми истинами, но и в добросовестию исполняемых задачах предварительного характера, во внимательном наблюдении явлений, в усердном собирании данных, в тщательном сравнении и проверке собранных материалов»¹²⁵. А труды преосв. Амфилохия по большей части и являются такими драгоценными научными источниками и пособиями. Подобно отцу Леониду страстный любитель и собиратель книжных сокровищ и рукописных редкостей, составивший мало-помалу и свою собственную богатую библиотеку¹²⁶, преосв. Амфилохий, подобно ему же, и даже более, нежели он, усердно рылся в разных библиотеках, тщательно сличал известные, своп или чужие, памятники письменности разных времен с неизвестными дотоле и при обширности приобретенных десятилетиями упорного труда познаний, при свойственной ему проницательности и научной чуткости, вл. копце концов нередко приходил сам и других вел к выводам, которые по всей справедливости должны поставить его в ряду замечательных ученых нашего времени, и притом ученых-самородков. Приступив к научным работам, по-видимому, случайно, среди настоятельских забот об описании древностей и библиотеки вверенной ему обители Ново-Иерусалимского монастыря, он мало- помалу достиг того, что его имя с уважением произносилось в ученом мире не только в России, по и за границей. Начав дело с переписки древних рукописей и с копирования их, он потом перешел к серьезным занятием палеографией „Едва ли кто-нибудь на своем веку, – писал о нем еще в 1875 год) И. И. Срезневский, – приготовил сам своею рукою столько снимков с такого множества рукописей, как архимандрит Амфилохий в те годы, когда, живя в Московском Покровском монастыре, он мог находить утешение от невзгод, его постигших, только в молитве и научных занятиях. Все, за что брался, снимал он на прозрачную бумагу литографическими чернилами и найдя для себя доброго помощника в литографе Гаврилове, печатал своп снимки для раздачи любителям. Это не были издания в обыкновенном смысле слова; библиография их не отмечала, в библиотеки они попадали случайно; но все-таки это были издания, доступные по крайней мере для некоторых, подобно тем печатным книгам, которые печатаются в очень малом числе оттисков¹²⁷. Однако такая неблагодарная, по-видимому, работа переписчика и копировщика с течением времени настолько изощрила вкус преосв. Амфилохия к распознанию видов и способов, древнего письма, что потом его уменью различать рукописи по векам на основании почерков этого письма, знаков письма и письменного материала удивлялись невольно даже такие знатоки дела, как напр. покойный преосв. Порфирий, епископ Чигиринский¹²⁸. Притом значительная часть трудов преосв. Амфилохия в содержании своем дает больше, чем сколько обещают заглавия их¹²⁹. Впрочем научное достоинство трудов его уже давно оценено, и притом самою Императорскою Академиею Наук, чрез посредство таких компетентных!, ученых, как Π. П. Срезневский и И.В. Ягич¹³⁰; из них – Ягич сделал известными труды преосв. Амфилохия и за границей¹³¹. Не без основания, конечно, также и сама Академия Паук, неоднократно, за разные труды его или за совокупность этих трудов, присуждала ему более или менее значительные премии (Демидовскую, Уваровские, Ломоносовскую)¹³² и другие ученые общества и учреждения избирали его в свои действительные и почетные члены. Так оп еще 4 октября 1864 года был избран в члены-корреспонденты, а 26 апреля 1866 года и в действительные члены Императорского Московского Археологического Общества; 13 декабря 1868 года избран был в члены-корреспонденты Императорской Академии Наук по отделению русского языка и словесности; был членом Общества истории и древностей при Московском Университете; сперва действительным, а затем почетным членом Московского Общества любителей духовного просвещения и почетным членом С.-Петербургской и Московской духовных академий. За археологические собственно труды преосв. Амфилохия в 1880 году Императорское Археологическое Общество присудило ему большую серебряную медаль. Наконец в 1892 году преосв. Амфилохий Высочайше пожалован был орденом св. Анны 1 степени также преимущественно за свои ученые труды.

Все это ясно свидетельствует о сознаваемой всеми, понимающими дело, людьми великой пользе, принесенной и приносимой преосв. Амфилохием и его трудами наук. Если же мы к тому обратим внимание на черты личного характера покойного, то и здесь найдем много симпатичного и говорящего об истинной пользе им принесенной обществу. Под суровою и далеко не изящною наружностью, в нем скрывалось доброе, любвеобильное сердце; его очи нередко светились то детскою простатою, то истинно отеческою снисходительностью к немощам других, и т. и. Не даром он любил детей, и дети его очень любили. Этот „ростовский ежик», как он сам часто называл себя, имея в виду свою привычку без церемонии говорить всякому правду в глаза, – а „правда», как известно, по пословице, „глаза коготь», – Этот человек с прямым и открытым характером, чуждый лести и хитрости, всегда бывал готов на помощь и словом и делом всякому нуждающемуся. Это особенно должно быть памятно, с одной стороны, многим молодым, начинающим ученым, а с другой, например, монашествующим в Даниловом монастыре. Из этих монашествующих одного он положительно спас от хронического недуга (запоя), и наблюдая за ним как нянька и умея занять его трудом благородным (переводом с греческого кондаков и икосов, который печатался в свое время на страницах „Чтений в Обществе любителей духовного просвещения»), отвлекавшим его от недуга, при чем и самый труд этот совершаем, был под ближайшим, опытными руководством преосв. Амфилохия. Кто из москвичей не помнит также того поистине глубоко трогательного обычая, по которому преосв. Амфилохий провожал до самой могилы, пешком, как бы ни было далеко расстояние, в какое бы время года это ни случилось, какая бы ни стояла погода, всякого, кого отпевать и хоронить он призываем был – затем, как дитя радовался он не только какой-либо своей находке в области археологии, филологии и проч. (напр. новой заставке, букв), но и чужой радости, так же как искренно, горячо сочувствовал и чужому горю, как сам испытавший много горя на своем веку. С какою любовью говорить он напр. о том, какой сад и цветник развел он там, где до него не было никакой благовидности!¹³³ С каким жаром юности спорил он из-за какой-либо иногда мелочи в своей излюбленной научной области! В этом отношении, несмотря на старость лет своих, он вполне сохранял юношескую свежесть духа, идеальную настроенность, а будучи в то же время страстным любителем древности, старины, так сказать замогильного, осуществлял на себе слова Лермонтова, написанные на стенах жилища патриарха Никона в столь знакомом преосв. Амфилохию Воскресенске:

„Таков старик под грузом тяжких лет

Еще хранящий жизни первый цвет;

Хотя он свеж, на нем печать могил

Тех юношей, которых пережил»¹³⁴.

Без сомнения, весьма многие, и юноши и старцы, и ученые, и простецы, люди всякого возраста и пола, которым почивший преосв. Амфилохий в том или другом отношении сделал добро, оказал услугу, принес пользу, поминают, и помянуть его добрым словом и молитвою, особенно дорогою, теперь для него. Не сомневаюсь, что и мы, находящиеся в этом собрании, в этом помещении, которые почившей в свое время так часто и с такой любовно посещал, также доброй памятью вспомянем его (молитвенно мы уже помянули его)¹³⁵, забывая все былые споры с ним, его резкие по временам суждения и проч. и памятуя старинное правило: de mortuis aut bonum aut nihil. Но на нас, в виду того именно обстоятельства, что почивший преосв. Амфилохий принадлежал к числу самых давних и деятельных сочленов нашего Общества¹³⁶, что он так много сделал для археологи и что он часто посещал заседания нашего Общества, лежит долг почтить его память и особенным образом. Предлагаю почтить его память вставанием¹³⁷.

12/24 августа скончался в г. Гродзинске, Варшавской губ., знаменитый польский ученый, труды которого составляют эпоху в польской историографии, уважаемый и любимый всеми слушателями заслуженный профессор Варшавского университета по кафедре всеобщей истории, заведующий нумизматическим кабинетом и кабинетом древностей при том же университете и начальник Варшавского Главного Архива древних актов царства Польского – Адольф Иванович Павинский. Скоро разошлось печальное известие о его преждевременной кончине и вызвало глубокое, потрясающее впечатление у каждого, который знал поразительную и обильную деятельность этого даровитого, трудолюбивого и чрезвычайно выдающегося ученого, и который сумел оценит громадную потерю, какую потерпела наука вообще, а польская историография в частности. Представить в надлежащем свете научное значение этого неутомимого труженика, оценит его многочисленные, основательные труды по различным, вопросам исторической науки, указать на важность им впервые обнародованных источников польской истории, снабженных введениями, освещающими и всесторонне важность и содержание издаваемого им текста; изложить новые, добытые им на этих основаниях, неопровержимые результаты и при всем этом указать на примерный, блестящий метод в обработке, на ясность и изящность в изложении – это превышает мои силы, это делать можете только ученый специалист. Если же я, сознающий себя в этом отношении не вполне компетентным, все-таки посвящаю несколько слов памяти этого незабвенного ученого, то я не делаю это с целью дать образ его жизни и деятельности, а делаю потому, чтобы выразить свое глубокое сердечное сожаление о бывшем товарище, и чтобы в малой доле удовлетворить желанно знавших покойного и умеющих оценить невыразимую словами потерю, которую потерпела наука.

Станислав-Адольф Иванович Павинский родился 26 апреля/8 мая 1840 г. в гор. Згерж, Петроковской губ. Получив первоначальное образование в уездном училище в г. Лэнчице (Lęczyca), а затем окончив в 1858 г. гимназический курс с аттестатом зрелости и медалью в г. Петрокове (Piotrców), он поступил в 1859 году на историко-филологический факультет С.-Петербургского университета, а затем 1862 г. в Дерптский, ныне Юрьевский унив., который оставил в 1864 г. со степенью кандидата. Отправлен в 1865 г. правительством за границу на 2 года в качестве стипендиата, слушал в Берлине лекции проф. Droysen'a и Jaffé, а затем в Гёттингене проф. Waitz’a. Удостоенный за диссертацию под заглавием: Zur Entstehungsgeschichte des Consulats 1n den Communen Nord- und Mlittel-Italiens im XI. u. XII Jahrh. Goettingen 1867”, степени доктора философии Гёттингенского университета, он вернулся из-за границы и 9 февраля 1868 г., после диспута pro venia legendi, разрешено ему читать лекции по всеобщей истории в качестве доцента историко-филологического отделения б. Варшавской Главной школы. Независимо от сего, 6 марта 1868 г. занял место секретаря в уголовном отделении в б. Правительственной Комиссии Юстиции, а 5 октября того же 1868 г. – адъюнкт-переводчика для русского языка в той же комиссии. Затем 19 декабря т. г. единогласно был избран историко-филологическим отделением адъюнктом по кафедре всеобщей истории.

При преобразовании б. Варшавской Главной Школы в Императорской Варшавской унив. был назначен и. д. доцента по кафедре всеобщей истории 1 августа 1869. Императорская Академия Наук наградила его золотой Уваровкой медалью за разбор сочинения Владимирского-Буданова: Немецкое право в Польше и Литве» 20 сент. 1870 г. Защитив диссертацию под .заглавием: „Полонские славяне», удостоен был Петербургским университетом степени доктора всеобщей истории 31 мая 1871 г., а вслед за тем назначен 31 шля 1871 г. экстраординарным профессором Варшавского университета. – Б. Комиссия Юстиции, признавая деятельность и заслуги, положенные в вверенном ему архиве, назначила его архивариусом Главного Архива царства Польского (29 марта 1872 г.). 12 февр. 1875 г. он был назначен начальником Варшавского Главного Архива древних актов царства Польского, а 9 ноября 1883 г. председателем комиссии, образованной по делу „разбора архивов упраздненных судебных мест губерний ц. Польского». Ординарным профессором был назначен 19 окт. 1875 г., а заслуженным профессором 1 августа 1894 года.

Во время профессорской деятельности он читал следующие лекции:

1) энциклопедию и методологию исторических наук,

2) источники первобытной цивилизации,

3) дипломатику и хронологию средних веков,

4) латинскую палеографию,

5) историю балтийских славян,

6) историю арабской цивилизации,

7) историю средних веков,

8) историю римской республики,

9) историю римской империи,

10) историю государственного устройства в Англии в средние и новые века,

11) историографию средних веков,

Лекции его, основанный на отличном знании источников, которыми он, как редко кто, свободно и критически распоряжался, глубоко обдуманный и обработанный истинно научным методом, привлекали слушателей не только по полноте содержания, но также по изящному их изложению. Но не только этими качествами отличался покойный профессор, громадны заслуги его и в педагогическом отношении. Когда при университете были учреждены семинарии, он, при своем знании палеографии, своем спокойном критическом такте и при своей необыкновенной даровитости в сопоставлении фактов и их комбинации, на примерах учил своих слушателей, как следует определять время документов, как обрабатывать их и как ими пользоваться.

Неоднократно Варшавский университет избирать его своим депутатом на различные съезды, русские и заграничные, в которых он принимал деятельное участие. Он был депутатом на археологических съездах в Петербурге 1870 г., в Киеве 1874 г., в Москве 1890 г. и в Вильни 1893 г., на Международном конгрессе по антропологии и доисторической археологии в Буда-Пеште 1875 г., в Париже 1878 г., в Лиссабоне 1881 г., в Париже 1889 г.

Ученая деятельность покойного профессора была известна не только в России, но и заграничным ученым обществам, удостоившим его избрания в число своих членов. Он состоять членом Императорского Московского Археологического Общества (1875 г.), Лиссабонского Общества литераторов (1882 г.), Императорского Московского Общества истории и древностей российских (1884 г.), Императорского Одесского Общества историю и древностей (1888 г.), Петербургского Исторического Общества (1890 г.), Загребской Академии Наук (1892 г.), Краковской Академии Наук (1892 г.), Пизанского Общества любителей наук (1896 г.)

Обратимся к его авторской длительности. Первым, насколько нам известно, сочинением его была диссертация, написанная на степень доктора философии Гёттингенского университета, под заглавием: Zur Entstehungsgeschichte des Consulate in den Communen Nord- und Mittel-Italiens im XI und XII Jahrhundert. Gott. 1867.

Ueber die lex salica von Hube. Göttinger Gel. Anze1gen 1867.

Kilka słow о Buckle’u. Bibl. Warsz. 1869.

1870.

Немецкое право в Польше и Литве. Разбор сочинения Владимирского-Буданова. С.-Пет. 1870. Удостоена золотой медали Импер. Академии Наук 20 сент. 1870.

Погребальные обычаи у западных славян на основании археологических раскопок в Мекленбурге. Реферат, читанный на Арх. Съезде в С.-Петербурге 1870

1871.

Полабские славяне. Диссертация, написанная для получения степени доктора всеобщей историю. С.-Петерб. 1871.

1872.

Notatki Kupca Krakowskiego. Warsz. 1872. Оттиск из „Biblioteki Warszawskiej».

1873–74.

Т. В. Macaulaya: Dzieje Anglii w przekładzie polskiem, pod kierunkiem A. Pawińskiego. Tomów X. I–VI. Warsz. 1873; Tomy VII–X Warsz. 1874.

W sprawie о narodowości Kopernika. Warn. 1873. Оттиск из Bibliot. Warsz.

1874.

Serbia. Zarysy Historyczno-Etnograf1czne. Skreślił A. Pawiński. Warsz.

1875.

Cmentarzysko w Dobrzysnycach. Warsz.

Доисторическое время в царстве Польском. Варшава.

1876.

Pamiętniki Marcina Matuszewicza, kasztelana Brzeskiego Litewskiego 1714–1765 wydał Ad. Pawiński. Tomów IV. Warsz.

1876–1895.

Под общим заглавием:

Źródla Dziejowe

изданы:

Т. 2 Dzieje zjednoczenia. Ormian polskich z kościvłem rzymsk1m w 17 wieku z dwóch rękopisów, włoskiego i ł'acińskiego w przekładz1e polskim. Wydał A. Pawiński. Warsz. 1876.

T. 3. Stefan Batory pod Gdańskiem w 1576–1577 roku. Listy, Uniwersały, Instrukcye wydał i szkicem historycznym poprzedził Ad. Paw. Warsz. 1877.

T. 4. Począjtki panowan1a w Polsce Stefana. Batorego 1575–1577. Listy, Uniwersały, Instrukcye wydał i rozprawką о Synodz1e P1otrkowskim z r. 1577 poprzedził Ad. Paw. Warsz. 1877.

Т. 7. Sprawy Prus ksiązęcych za Zygmunta Augusta w r. 1566–1568. Dyaryusz trzykrotnego Poselstwa komisarów kró1ewskich wydał i wstępem historycznym objaśnił Ad. Paw. Warsz. 1879.

T. 8. Skarbowość w Polsce i jej dzieje za Stefana Batorego przedstawił Ad. Paw. Warez. 1881.

T. 9. Księgi Podskarbińskie z czasów Stefana Batorego 1576–1586 w dwóch częściach wydał Ad. Paw. Warsz. 1881.

T. 11. Akta metryk1 koronnej w waźniejsze z czasów Stefana Batorego 1576–1586 zebrał i wydałz rozprawką na czele о królu Stefanie jako myśliwcu. Ad. Paw. Warsz. 1882.

T. 11 и 13. Polska 16 wieku pod względem geograficzno-statystycznym, opisana przez Ad. Paw. Wielkopolska. T. 1 и 2. Warsz. 1883.

T. 14 и 15. Polska 16 wieku pod względem geograficzuo-statyetycznym, opisana przez Ad. Paw. Małopolska. T. 3 и 4. Warsz. 1886.

Т.16. Polska 16 wieku pod względem geograficzuo-statystycznym opisana przez Ad. Paw. T. V, Mazowsze. Warez. 1895.

1877.

Dziejopisarstwo polskie wieków srednich. (Перевод сочинения Zeissberga под pуководством Ад. Павинского Т. 1 и 2 Warsz. 1877.

Археологические раскопки в Петроковской губернии. Труды Киевского археол. Съезда. 1877.

1878.

Pologne. Extra1t de la Revue h1stor1que. Par1s. 1878.

1879.

De rebus ac statu Ducatus Prussiae tempore Alberti Senioris, marchiouis Braudeburgensis, illo vero mortuo Alberti Iunioris, ducis Prussiae anno 1566–1568. Commentarii commissariorum Sigismundi Augusti regis – editi cura et studio Adolphi Pawiński. Varsaviae 1879.

1881.

Portugalia. – Listy z podróźy. Warsz. 1881.

Hiszpania. – Listy z podróźy. Tom. 11. 1881.

L'incineration chez les peuples Slaves. Lissabon 1881.

1882.

Вопрос о существовании человека в третичной формации. Варш. 1882.

Очерк научной деятельности О. М. Ковалевского. Варш.

Каменный период в России. (В сочинении графа Уварова, отдел 10 губернии западной полосы.

1884

Jana Ostroroga zywot1p1smo о napraw1e rzeczypospol1tej. Studyum z l1teratury pol1tycznej XV w1eku przez Ad. Paw. Warszawa 1884.

О pojednaniu w zabójstwie według dawnego prawa polekiego. Warez. 1887.

1884.

Dzieje Ziemi Kujawskiej. Rządy Sejmikowe w epoce Królów elekcyjnych, przedstawił Ad. Paw. T.1Warez. 1888.

Т.II. Dzieje Ziemi Kujawskiej. Rządy Sejmikowe. Lauda i Instrukcie 1572–1674.

T. III. Dzieje Ziemi Kujawskiej. Rządy Sejmikowe. Lauda i Instrukcie 1674–1700 ogl’os1.l Ad. Paw.

T. IV. Dzieje Ziemi Kujawskiej. Rządy Sejmikowe. Lauda i Instrukcie 1700–1733.

T. V. Dzieje Ziemi Kujawskiej. Lauda i Instrukcie 1733–1795.

Труд этот награжден премией Краковской академии наук и прем. „Кассы Мановского.

1890.

La methode scientifique appliquée à l'étude de la géographie historique. Напечатано в „Travaux à l'étude de géographie historique». Paris 1890.

Обзор польской исторической литературы; напеч. в историческом обозрении книг. 1.

1892.

Ostatnia Księzna Mazowiecka. Obrazek z dziejów 16 wieku przez Ad. Paw. Warez

1893.

Młode lata Zygmunta Starego piórem Ad. Paw. Warez.

Подляшское воеводство в 16 столетии в географическом и статистическом отношении. Реф. читанный на Виленск. арх. Съезде 1893.

1895.

Sejmiki Ziemskie. Początek. Ich i rozwój aź do ustalen1a eię udziału posłow ziemskich w ustawodawstwie sejmu walnego 1374–1505. Warsz. 1895.

1896.

Prof. Adolf Pawiński. Michał Gröll, obrazek na tle epoki stanisławowskiej z dodaniem spisu wydawnictw Grölla ułoźonego przez Zygmunta Wolskiego. Krakow 1898 Покойный Адольф Иванович напечатал также значительное количество статей исторического содержании, в различных, журналах, а именно в журналах: Biblioteka Warszawiska, Atheneaeum, Tygodnik Illustrowany, Gazeta Warszawska, Gazeta Polska, Słowo, Wielka Encyklopedya Illstrowana, Известия Варш. унив., Историческое Обозревание, Revue Historique, Jahresberichte der Geschichtswissenschaft, Dictionery for gazeteeri (географический отдел). – Если возьмем во внимание профессорские занятие, т. е. чтение лекции, а главным образом приготовление к ним, занимающее большую часть времени, то не можем не удивляться, что покойный ученый нашел еще довольно времени дли написании такого количества и так высоко ценимых трудов, из которых некоторые, именно по польской истории, положили новые основание, установили новые взгляды на развитие исторического быта Польши. „День дли служебных и общественных занятий, а ночь для меня» – это был его девиз, которому покойный служил до истощения сил. Он не знал досуга, не знал отдыха. Даже после первого удара, вопреки советов врачей, он продолжать работать, составляя статью „Dyplomatyka» дли Большой Иллюстрированной Энциклопедии (Wielka Illustrowana Encyklopedia), в которой она и будет напечатана. Это был последний, не вполне оконченный труд его.

Адольф Иванович Павинский пал жертвой науки.

В 1888 году, когда разный ученые учрежденья и лица, в том числе и Императорское Московское Археологическое Общество, с своим Председателем, графинею П. С. Уваровой во главе, приветствовали находившегося в Ростове, ныне покойного, графа М. В. Толстого с 40-летним юбилеем его учено-литературной, преимущественно историко-археологической деятельности, граф Михаил Владимирович, выслушал приветствие назначенного Общества, справедливо признававшего его „одним из главных двигателей того отдела, который посвятил себя высокой цели разработки и охранение древних русских памятников», с свойственною ему скромностью отвечал: „Не сознавая в себе и в трудах моих того значенья, которое придает им знаменитое Общество, скажу искренно, что заседанье его, в которых я принимал участье по званью члена, и шесть археологических съездов (кроме Тифлисского, на котором мне не удалось быть) были для меня не только наслаждением, но и практическою школою в изучены памятников древнего русского искусства»¹³⁸. Этот скромный отзыв о себе и о значении своих трудов свидетельствует только о духе истинного смиренья, каковым обладал почивший граф, и воспитанного в нем его матерью († 1852) и его наставником, знаменитым профессором Московской духовной академии, философом-христианином, протоиереем- Феодором Александровичем Голубинским († 1854), который еще в 1S30 году писал о графе покойному М. П. Погодину: „его постоянная любовь к ученью, – при отличных дарованьях, крепость нрава, неограниченное повиновенье добрым наставлениям матери, старавшейся воспитать его в духе истинного .христианства, трудолюбие без самомнения и другие любви достойные качества душевные были для меня приятнейшею наградою за слишком пятилетний труд в его образовании»¹³⁹.

Проследить жизнь, воспитание и деятельность графа М. В. Толстого, который с 28 апреля 1869 года состоял действительным членом Императорского Московского Археологического Общества, и раскрыть значение его и его трудов для археологи и будет составлять задачу настоящего моего сообщения.

В своих „Воспоминаниях», напечатанных в Русском Архиве за 1881 год, граф М. В. Толстой подробно излагает все обстоятельства своей жизни, отношений и деятельности до 1880 года, привлекая к изображению и сторонние лица и обстоятельства, так или иначе соприкасавшиеся с ним самим, и пополняя, частью же повторяя эти „Воспоминания» в других?, позже напечатанных статьях своих, особенно же в статьях, издаваемых под общим заглавием. „Хранилище моей памяти»¹⁴⁰; а потому нам нет необходимости вдаваться в биографические подробности в настоящем случаи. Мы ограничимся лишь извлечением отсюда наиболее необходимого, существенного для выполнения нашей ближайшей задачи и пополним сказанное графом о себе теми сведениями и соображениями, которых у него в автобиографических сообщениях не имеется, но который нам представляются необходимыми для выполнения той же задачи.

Прежде всего считаем долгом заметить, что упомянутый юбилей 1888 года был своего рода недоразумением. Он потому только и состоялся в 1888 году и в Ростове, хотя граф задолго перед тем переселился на постоянное жительство в Сергеев посад, что в 1847 году вышел первым изданием известный историко-археологический труд графа: „Святыни и древности Ростова Великого», или, как он тогда озаглавливался: „Древня святыни Ростова Великого» (Москва 1847). А между тем в 1888 году праздновался 40-летний юбилей общей ученолитературной, хотя и преимущественно, как мы сказали раньше, историко-археологической деятельности графа, а не юбилей упомянутого сейчас труда его. Но если ближе взглянуть на дело, то окажется, что даже историко-археологические работы графа, не говоря о других его учено-литературных трудах, начали появляться гораздо раньше 1847 г. и что в 1888 г. нужно было бы праздновать не 40-летний, а полувековой юбилей учено-литературной деятельности почившего. Верность всего сейчас сказанного покажет предлагаемый вашему снисходительному внимание краткий очерк, посвящаемый памяти графа Михаила Владимировича.

Граф М. В. Толстой родился 23 мая 1812 года и, происходя от старинного дворянского рода, при Петре I получившего графское достоинство, находился в родстве по отцу – с известными в историю и отчасти в археологии Толстыми, а по матери – с известными не менеe их в том же отношении Сумароковыми¹⁴¹. Отца своего граф М. В-ч рано лишился, на 13-м году своего возраста. Наибольшее воспитательное влияние на него имела мать и учителя, особенно же упомянутый профессора О. Л. Голубинский. Искреннее, чисто древнерусское благочестие было господствующею стихией в его домашнем воспитании, а близость его местожительства (село Каменки, Александровского уезда Владимирской губернии, в 20 верстах от Сергеевой лавры) к древнейшим и знаменитейшим русским святыням еще более способствовала влиянию этой стихи на его воспитание и образование, чтобы впоследствии выставить в лице его основательного исследователя- историка и археолога, притом главным образом церковного. Граф М. В-ч сам говорить о себе, что в детстве он считал для себя высшею наградою от родителей – обещание взять его „на богомолье в Троицу»¹⁴² и что во время поездок с родителями к родным по матери Сумароковым в Костромскую губернию дни остановок на пути, ради богомолья, в Переславле Залесском, Ростове и Ярославле с их святынями и посещение этих святынь „приводили его в восхищение»¹⁴³. Еще будучи шестилетним ребенком (в 1818 году), граф М. В-ч, в одну из таких поездок, в Ростове Великом имел случай видеть известного подвижника иноческой жизни, старца Амфилохия († 1824); когда мать графа просила, старца дать наставление сыну, то старец, обратясь к нему, сказал: „умеешь ли читать? знаешь ли заповеди“- и после того как юный граф ответил на эти вопросы, что читать он умеет, а заповеди твердо не знает, старец дал ему такое наставление: „Помни пока первую и пятую заповедь: молись Богу усердно и почитай родителей. Читай чаще жития святых: много доброго узнаешь, а чего не поймешь, проси, чтобы тебе объяснили. Эти слова неученого, но богоугодного и прозорливого старца, – продолжает рассказ о нем и себе сам граф, – глубоко врезались в моей памяти. С того времени я стал охотно читать сначала небольшие рассказы из книги Мансветова: „Училище благочестия», а потом и самую Четь-Минею. Любовь к чтению жития свитых, особенно русских, осталась во мне навсегда»¹⁴⁴. Значительным подспорьем к сему было и то, что к графу в детстве его приставлен был дядька, вольноотпущенный человек его бабушки, трезвый, честный и до мелочности точный в исполнении своих обязанностей. Этот дядька „любил читать по вечерам, – сообщает опять сам граф, – Четь-Минею и Пролог, и меня приохотил к этому чтению, которое, в месте с уроками из Нового Завета, поддерживало во мне христианские чувства и знакомило с церковно-славянским языком»¹⁴⁵. Само собою разумеется, что когда в 1824 году 12-летний граф познакомился с профессором духовной академии Голубинским и с 1825 года стал под его ближайшее и непосредственное руководство, продолжавшееся вплоть до августа 1830 года¹⁴⁶, то эти чувства и эти начала воспитания еще более окрепли и усилились, и сделали то, что граф и по поступлении в сем 1830 году в Московский университет сперва на юридически, а потом на медицинский факультет, и по окончании курса в университете в 1834 году, и по вступлении на службу по медицинской части, не мог отрешиться от них и вскоре перешел прямо на путь служения тому идеалу писателя-историка и археолога, главным образом, повторяем, церковного, который озарял его детство своим ярким и вместе согревающим светом и который потом уже не переставал освещать его ум и согревать его сердце во все остальным десятилетия его долгой жизни. Кстати заметим, что для служения этому идеалу граф обладал от природы и всеми необходимыми, наилучшими свойствами и условиями: ясностью ума, быстротой соображения, живостью воображения, отзывчивостью на все доброе, общеполезное, на все современное, неутомимым ,,трудолюбием без самомнения», наконец изумительною памятью. Еще будучи ребенком, он, как сам говорить о себе в „Воспоминаниях», рассказывал наизусть целую повесть в стихах о 1812 год¹⁴⁷; прослушав два-три раза те или другие стихи, которые читал ему отец, он уже знал их наизусть и мог повторить слово в слово¹⁴⁸; в один урок заучил твердо всю первую главу Евангелия от Луки, в 80 стихов¹⁴⁹; знал наизусть многие проповеди митрополита Московского Филарета¹⁵⁰, и т. д. Зная отлично древнюю русскую историю, он, в виду того или другого современного события, живо и ясно припоминал что-либо сходное с этим событием из дровней истории, – и вот уже чрез это рисовался в его ум план интересной статьи или исследования, как это, например, было в 1865 году при чтении в Московском Успенском соборе манифеста о кончине Государя Наследника Цесаревича Николая Александровича и о назначении наследником престола Великого Князя Александра Александровича (в Боге почившего Государя Императора), плодом чего была статья графа, тогда же напечатанная в Московских Ведомостях (от 22 апреля 1865 года), удостоившаяся внимания и благоволения Августейших Родителей почившего Цесаревича и перепечатанная во многих русских и иностранных повременных изданиях¹⁵¹. – При таких-то условиях и с такими-то природными задатками и свойствами выступил покойный граф Михаил Владимирович на служение указанному идеалу, в области учено-литературной. Еще в 1834 году, при окончании курса наук в университете будучи 22 лет от роду, он получил от университета серебряную медаль за сочинение по хирургии „De laesionibus, quae amputationem requirunt, neс non de varia perficiendi illam ratione»¹⁵². Затем, после практических занятий по медицине в Ново-Екатерининской с и по выдержанней устных испытаний на степень доктора¹⁵³, граф в 1838 году напечатал и публично защитил диссертацию на степень доктора медицины, под заглавием: „De strychninо» (Mosquae 1838. Pagg. 48). Но и быв удостоен высшей ученой степени, „высших почестей», как значилось в полученном им дипломе, звание врачебного и, по всегдашней, унаследованной от отца¹⁵⁴, любви к ботанике¹⁵⁵, в том же 1838 году еще напечатав одну статью естественно-научного характера, именно: „Наблюдения над временем цветения растений Московской флоры»¹⁵⁶, граф Михаил Владимирович не увлекся новым своим положением и не установил себя на врачебном и естественно-научном поприще, а вскоре избрал совершенно иной путь общественного служения. Тогда же (с 1838 по 1841 год) избранный в члены Общества испытателей природы, Российского Общества любителей садоводства, Физико-Медицинского Общества и Общества сельского хозяйства, граф только в последнем Обществе и нисколько лет после (до 1857 года в качестве секретаря и затем до 1878 года в нештатной должности казначея) продолжал принимать более или менее деятельное учащие, да и то, с одной стороны, потому, что его удерживал в нем искренний друг его, добрейший, бескорыстный, неутомимый труженик, покойный С. А. Маслов († 1879), а с другой – потому, что означенное Общество имел главною своею задачею – изучение быта и нужд сельского населения и возможное удовлетворение этих нужд, следовательно, отчасти преследовало цели благотворительную, соответствовавшую сердечным склонностям графа и его службе по благотворительным учреждениям (о чем вскоре будет сказано нами), а отчасти представляло возможность к изучению таких сторон быта, которые могли служить на пользу и писателю-историку и археологу, – тем более, что по должности секретаря Общества граф имел обязанность не одну лишь переписку по делам Общества вести, но и писать для его повременного издания оригинальные статьи, редактировать сообщения, доставляемым другими членами, переводить с французского и немецкого языков статьи для того же издания и под.

Мы сейчас заметили о службе графа по благотворительным учреждениям. Собственно эта-то служба, как более определенное официальное положение, и привлекала графа, тем дороже для него сделавшись, что она-то, первее всего, и поставила его на путь писательства в области церковной историю и археологии. Еще во время практических занятой в Ново-Екатерининской больнице по окончании университетского курса граф заметил, что не рожден для врачебного поприща,¹⁵⁷ но тогда, в видах довершения медицинского образования приобретением докторской степени, он приостановился пока в решимости переменит это поприще на другое; когда же, по удостоение степени доктора, принял приглашение доктора Поля вступить в должность сверхштатного ординатора той же Ново-Екатерининской больницы, то ему немногих месяцев врачебной практики было достаточно, чтобы еще более убедиться в этом, особенно же в том, что ему плохо давалась диагностика болезней¹⁵⁸. Как только убедился граф в своей неспособности к надлежащему диагнозу, он уже бесповоротно решил оставить избранное случайно поприще¹⁵⁹ и перейти на более соответствующее его склонностям и способностям; а таковым и могло быть для него на первых порах поприще благотворительной деятельности, на котором он, кстати, мог и сохранить не легко достигнутая права по университетскому своему образованно. По предложению давно знакомого ему, бывшего обер-прокурора святейшего Синода, С. Д. Нечаева, он в 1839 году поступить, с сохранением прав медицинской службы¹⁶⁰, сперва на должность врача-сотрудника при Работном Доме, переданном в управление только что учрежденного тогда Комитета для разбора и призрения просящих милостыни, председателем коего был С. Д. Нечаев, как его инициатор и составитель устава для него, а потом и на должность помощника правителя дел при Комитете. Через два года затем, именно в 1841 году, граф перешел на должность правителя же дел при новооткрытом Дамском Благотворительном Обществом, по предложению председательницы этого Общества княгини Е. М. Голицыной, и вскоре занял в нем должность правителя дел (на место князя Н. А. Щербатова), состоял членом попечительного совета при нем и был директором детских приютов, каковую службу продолжал до августа 1852 года¹⁶¹, много принесши пользы и сделав добра на этой службе. Еще на службе в Комитете для разбора и призрения просящих милостыни, по предложению С. Д. Нечаева, граф составлял, между делом, книжки религиозно- нравственного содержания и назидательного характера, в роде „Примеров крестьянского милосердия, выбранных из Четьей-Минеи и Пролога», „Жития св. Иоанна Милостивого» и под.¹⁶² Равным образом на службе по Дамскому Благотворительному Обществу он деятельно старался о распространении книг и брошюр подобного же содержания и характера¹⁶³ и сам трудился в составлении их. Так он постепенно входил и вошел в круг исторических, преимущественно церковно- исторических, повторяем, разысканий, а через эти разыскания естественно перешел и к археологическим, опять главным образом церковно-археологическим исследованиям.

Первым учено-литературным трудом его, в этом роде, была упомянутая „Жизнь св. Иоанна Милостивого, патриарха Александрийского. С 6-ю картинами. Составлено по Четьей-Минее и Церковной Истории Иннокентия. Москва 1839». Было и еще несколько изданий (напр. 6-е. М. 1851). Затем – также упомянутые Примеры христианского милосердия, выбранные из Четьей-Минеи и Пролога (в двух книгах. М. 1840); также составленная на основании Четьей-Минеи и службы св. Николаю „Жизнь и чудеса св. Николая чудотворца, архиепископа Мирликийского. Со снимком с образа св. Николая, находящегося над Никольскими воротами Московского кремля (М. 1841)», – книжка, сделавшаяся весьма популярною, будучи весьма часто издаваема, с исправлениями и дополнениями и достигшая в настоящее время 18 изданий¹⁶⁴; далее – „Сказание о чудотворной Иверской иконе Божией Матери, почерпнутое из достоверных источников. Со снимком с образа Иверской Божией Матери, находящегося в Москве, у Воскресенских ворот (М. 1842)», – книжка, до выхода в печать бывшая на рассмотрении митрополита Московского Филарета и им исправленная¹⁶⁵, а после также имевшая несколько изданий¹⁶⁶; и наконец, – Очерк жизни графини Натальи Александровны Зубовой (дочери светлейшего князя Суворова-Рымникского), напечатанный первоначально в Москвитянине за 1844 год, № 5, ч. 111, стр. 185–188, а затем вышедший отсюда и отдельною брошюрою (Москва, 1844)¹⁶⁷.

Так положено было начало церковно-историческим и вообще историческим, главным образом в области русской историю, работам графа Михаила Владимировича. Но уже „при составлении книжки об Иверской иконе Божией Матери развилась во мне, – говорить о себе граф, – охота к занятиям археологическим»¹⁶⁸. После и в связи с сейчас упомянутыми историческими работами, еще более развилась и укрепилась в нем эта охота, и граф скоро сделался хорошим знатоком древностей, особенно русских и главным образом церковных. Первою, археологическою работою его было описание святынь и древностей Ростова Великого (Ярославской губернии), с детства ему знакомого. Это описание, ради которого граф совершил археологическую поездку в Ростов (и Переславле Залесский) в 1845 году)¹⁶⁹, появилось первоначально с 5-ю изображениями, на страницах Чтений в Обществ Историю и Древностей Российских при Московском университете за 1847–1848 год (год 3), кн. 2, стр. 1–86, под заглавием: „Древняя святыни Ростова Великого», и затем отсюда вышло отдельною книгою: Москва, 1847¹⁷⁰. Как первый научный археологический опыт, исследование это, по сознанию самого автора, было далеко не свободно от „ошибок и недостатков»¹⁷¹, которые были устранены или исправлены при дальнейших, втором (М. 1860) и третьем, изданиях, из коих последнее, 3-е, вышло в Москве же, в 1866 году, и является весьма значительно исправленным и дополненным¹⁷², в полном смысле капитальным трудом. Но уже и при первом появлении своем на свет описание ростовских святынь и древностей было принято хорошо в ученом мире¹⁷³, и Общество Истории и Древностей Российских тогда же в 1847 году избрало графа в свои действительные члены и охотно открыло для его работ страницы своего повременного издания. И мы видим несколько исследований и статей графа помещенных на страницах Чтений в Обществе Истории и Древностей Российских, каковы: 1) „Написание вдового попа Георгия Скрипицы из Ростова града о вдовствующих попах», с предисловием О. М. Бодянского (см. Чтения, 1847–1848, кн. 6); 2) „Нисколько слов об Успенском Дубенском монастыре^,, (Владимирской епархии), с двумя литографированными видами его (там же, за 1860 г., кн. 1); 3) „Арсений Мацеевич, митрополит Ростовский» (за 1862 г., кн. 2); 4) „Замечательный надгробный камень (открыт в Троице-Сергеевой лавре, на могиле одного из Шемячичей)» (за 1864 г., кн. 1); 5) „Павел митрополит Тобольский и Сибирский» (за 1870 г., кн. 2); 6) „Доношение Московскому архиепископу Августину Новодевичьего монастыря игуменьи Мефодии о французах, в сем монастыре стоявших в 1812 году» (за 1871 год, кн. 2) и др.

Вместе с тем, резвившийся, мало по малу, интерес к археологическим разысканиям побуждает графа к обозрению и других древностей и редкостей. Так, еще в 1841 году, отдыхая в Сокольниках за составлением „Жития и чудес св. Николая», граф, как сам говорить о себе, случайно услышал от кого-то из друзей и собратий своего вотчима¹⁷⁴ о необыкновенных изображениях и надписях в церкви архангела Гавриила, близ Чистых прудов, построенной первоначально известным вельможей времен Петра 1, князем А. Д. Меньшиковым, а в 1787 году возобновленной и украшенной различными мистическими эмблемами и изречениями на латинском языке. Как человек живой и восприимчивый, граф тогда же подробно осмотрел и описал достопримечательности этой церкви, особенно же означенная изображена и надписи, в 1852 году, по приказанию митрополита Филарета, уничтоженные, как не православная и необычный для строго церковного архитектурного стиля¹⁷⁵. Затем, в 1860 году, подобно тому, как гораздо ранее того осмотрен и описан был Ростов Великий, графом совершена была, для обозрения старины, поездка в Великий Новгород и Псков. Плодами этой поездки были не менее описания Ростова капитальные труды графа: „Святыни и древности Пскова. Москва 1861“ и „Святыни и древности Великого Новгорода. М. 1862“¹⁷⁶. Вместе с описанием ростовских древностей, в последнем его издании, эти труды составили как бы трилогию, разделенную на три части, под общим заглавием: Русские святыни и древности, из коих первая часть заключает в себе „Святыни и древности Ростова Великого“ (М. 1860), вторая, – „Святыни и древности Пскова» (М. 1861) и третья – „Святыни и древности Великого Новгорода» (М. 1862). Исследование о святынях и древностях новгородских было тогда потому особенно важном и благовременном, что в 1862 году в Новгороде подготовлялось и осенью совершилось торжество тысячелетие России. В этих видах граф, кроме означенной большой (стр. 264–1–22) книги о новгородских святынях и древностях, для ближайшего руководства посетителей Новгорода составил краткие указатели на русском и французском языках, – на русском, над заглавием: Указатель Великого Новгорода, с приложением Новгородского месяцеслова. Для богомольцев. Москва 1862. Стр. 24; на французском – под заглавием: Gu1de des (Strangers a Novgorod. Moscou 1862. Pagg. 31. С рисунками и планом Новгорода, как и святыни и древности Ростова, Пскова и Новгорода. – Свою книгу о святынях и древностях Великого Новгорода граф Толстой, в виду предстоявшего торжества тысячелетия России, послал было в Петербург к министру народного просвещения А. В. Головнину для поднесения Его Величеству Государю Императору, но к приятному удивлению получил обратно с уведомлением, что Его Величеству угодно¹⁷⁷, чтобы автор сам и именно в Новгороде, на торжестве тысячелетия, поднес свою книгу Государю Императору. Таким образом автор святынь и древностей Великого Новгорода был ближайшим участником торжества тысячелетия России и живым путеводителем для покойной Государыни Императрицы Mapии Александровны в обозрении Ею новгородских древностей и святынь, при чем Ее Величество обнаружила, по свидетельству гр. М. В-ча и большую любознательность и глубокие сведения в археологии¹⁷⁸.

Во всей своей вышеупомянутой трилогии, т. e. в описании святынь и древностей ростовских, псковских и новгородских, граф Толстой преследовал метод двойной, – исторический и археологический собственно, и в том сам поставляет отличие своих трудов этих от предшествующих трудов других ученых, касавшихся того же предмета¹⁷⁹. В свою очередь, этот метод ясно указывает на сильно возбужденный в нем и непоколебимо утвердившейся двойной жe интерес научный, – исторический и археологический. И этот двойной интерес проходить через всю дальнейшую учено-литературную и практическую стороны деятельности графа. Разумею его печатные труды, появлявшиеся с начала шестидесятых годов настоящего столетия и до последнего времени, – с одной, и деятельное участие в археологических съездах и археологические поездки – с другой стороны.

Таковы и отдельно появлявшиеся и в различных повременных изданиях труды его, кроме раньше упомянутых (напеч. в Чтениях в Обществе Истории и Древностей) в хронологическом порядке: 1) Рассказы из Истории русской церкви, печатанные первоначально в Душеполезном Чтении за 1865–1871 и 1873–1875 годы, а потом выходивши и отдельными книгами и выдержавшие до 6-ти изданий. Эти „Рассказы», на мысль о которых навел автора покойный друг его М. М. Евреинов († 1878), приобрели так же, как и ,,Житие св. Николая чудотворца^,, большую популярность¹⁸⁰ и читались охотно, как написанные живо, с чувством, с теплотой веры и, вдобавок, с хорошим знанием дела и потребностей читающего общества; 2) Владимир Сырков. Исторический рассказ из времен Грозного царя. С портретом царя Иоанна. Москва 1866. 8°, стр. 68¹⁸¹; 3) Стихотворенье по случаю события 4 апреля 1866 года (в Душеполезном Чтении за 1866 г., ч. 1); 4) „Благодарное воспоминание о милостях Божиих» (там же, и за 1869 г. ч. 1); 5) „Воспоминание юности» (там же, 1866, 2); 6) „Преосвященный Филарет, архиепископ Черниговский“ (там же, ч. 3); 7) „Иеросхимонах Иисус, основатель Распятского скита» (там же); 8) „Илларион, митрополит Суздальский» (там же, 1867, 1); 9) „Путевые письма с севера» (описание путешествия в северные русские монастыри) (там же, 1867, 2–1868, 1); 10) „Пребывание в Москве Афонской святыни и исцеления от нее“ (там же, 1867, 3); 11) „Нечто об игумене Артемии, мнимом еретике» (Вологод. Епарх. Ведомости 1868 г., № 15); 12) „Василий Степанович Своеземцев, в иночестве преподобный Варлаам Важский» (Душеп. Чтение 1868, 3)¹⁸²; 13) „Маврикия Ходнева, игуменья Горецкого монастыря» (там же, 2); 14) „Путевые письма из древней Суздальской области» (там же, 1868, 3–1869, 1 и 2); 15) „Юлиания Устиновна Осоргина, благочестивая и праведная помещица 16 века» (там же, 1869, 1); 16) „Живой мертвец» (там же, 1869, 2)¹⁸³; 17) „Письма из Киева“ (там же, 1869, 3–1870, 1–3); 18) „Церковное торжество в Москве 18 и 19 мая 1869 года по случаю двухсотлетнего пребывания Иверской иконы Богородицы в Московской Иверской часовне» (там же, 1869, 3)¹⁸⁴ 19) „Освящение храма в Московской духовной академии» (там же, 1870, 1); 20) „Письмо к М. М. Евреинову, в дополнение к его воспоминаниям о митр. Филарете» (там же 1870,3); – 21) „Путевые письма с берегов Волги» (там же, 1871, 1и 3); 22) „Задонские и Елецкие подвижники. Письма к М. М. Евреинову» (там же, 1872, 3); 23) „Мысли при гробе княгини А. П. Волконской» (там же¹⁸⁵); 24) „Бывший Сергиевский монастырь и пещера старцев в г. Ливнах» (там же, 1874, 1); 25) „Памяти А. Н. Муравьева» (там же, 3); 26) Иоасафа I, архиепископ Ростовский» (там же, 1876, 1); 27) „Воспоминание об Арсении, митрополите Киевском» (там же, 2); 28) „Ученики преподобного Сергия и основанные обители. Преподобный Ферапонт Боровенский. Память об Успенском Дубенском монастыре. Преподобный Ксенофонт Тутанский» (там же, 1877, 2); 29) „Святыни и древности Старой Русси» (там же, 1878,2); 30) „Памяти М, М. Евреинова» (там же, 1879, 1); 31) „Миссионерство Иннокентия¹⁸⁶: его письма к митрополиту Филарету. С предисловием графа М. В. Т-го» (Русский, Архив, 1879, 2); 32) „Переписка О. А. Голубинского с Ю. Н. Бартеневым и воспоминаете о Голубинском графа М. В. Т-го» (там же, 1880, 3)¹⁸⁷; 33) „Воспоминание» (там же, 1881, 1–3); имеют глубокий интерес для биографии графа М. В. Т-го. – 34) „Сила смирения» (Душеп. Чтение 1883, 3)¹⁸⁸; 35) „Ростовский кремль и воз- становление его зданий» (Воскресный День 1885, №№ 2, 4, 6 и 10)¹⁸⁹; 36) „Покровский женский монастырь в г. Суздаль» (там же, № 17); 37) „Древняя Богословская церковь близ г. Ростова» (там же, №1 8); 38) „Ризположенский девичий монастырь в Суздале“ (там же, 1888 г., № 24)¹⁹⁰; 39) „Первоначальники Киево-Печерской лавры» (там же, №№ 28, 29, 31, 33–34 и 35); 40) Книга глаголемая Описание о российских святых, где и в котором граде или области или монастыре и пустыни поживе и чудеса створи, всякого чина святых. Дополнил биографическими сведениями граф М. В. Т.» (Чтение в Обш. Истории и Древн. Росс.1887 г., кн. 4) и отдельною книгою: Москва 1887–1888. 8° majore, стр. 288-); 41) „Царица инокиня Дарья“ (Душеп. Чтение 1888, 1); 42) „Чудеса св. Димитрия Ростовского» (там же, 1889, 1); 43) „Спасообыденный храм и чудотворная икона Спаса в Вологде» (там же, 3); 44) „Преподобномученик Афанасий Брестский» (там же); – 45) „Иконы Софии, – Премудрости Божией» (там же, 1890, 1); 46) „Святые властители русской земли» (там же, 1и 2); 47) „Хранилище моей памяти» (там же, 1890, 2 – 1895)¹⁹¹; 48) „Памятные записки М. М. Евреинова с биографическим о нем воспоминанием графа М. В. Т.» (Русск. Архив 1891, 2¹⁹²; 49) „Воспоминания русского паломника,» (Душеполез. Чтенье 1891–1892); 50) „Село Подсосенье» (близ Серповой лавры) (там же, 1892, 2); 51) „Патерик Свято-Троицкой Сергиевой лавры, или Происхождение северо-восточного русского иночества из обители преподобного отца нашего Сергия игумена Радонежского чудотворца» (Чтение Общества Любителей Духовн. Просвещения за 1892 г., ч. 2). Вышло и отдельною книгою (Москва 1892. 8°, стр. 54), ныне повторенною изданием¹⁹³ 52) Преподобный Варлаам Шенкурский» (Богословский Вестник 1892, 4 ч.); 53) „Настасья Николаевна Хитрово и ее семейство» (Русск. Архив 1894, 1); 54) „Светлейший князь Димитрий Владимирович Голицын» (там же, т. 2); 55) „Воспоминания о моей жизни и учении в Сергиевом посад (1825–1830)» (Богосл. Вестник 1894, ч. 4)¹⁹⁴; 55) „Родовая икона Воейковых в Троицкой Сергиевой лавре“ (там же, 1895, ч. 1), и др.

Не говоря о многих из этих трудов, которые уже по самому заглавию своему относятся или к историю или к археологии, или же к той и другой вместе (каковы, например, „Путевые письма» из разных мест), даже самые, по-видимому, специальные исследования в области историю или археологии нередко наблюдают упомянутую нами раньше двойственность метода. Для примера возьмем, с одной стороны, „Святыни и древности Великого Новгорода», а с другой „Книгу глаголемую Описание о российских святых». Судя по заглавию, в первой из этих книг нужно было бы ожидать встретить исключительно археологическое содержание; между тем в ней, на ряду с археологическими сведениями о храмах, монастырях, древностях их и проч., мы находим и стихии прямо исторические, например жития святых (стр. 23 и дал., 28 и дал., 143 и дал., прилож., стр. 3, 5 и др.), списки архиереев (прилож., стран. 11) и под. С другой стороны, в „Книге глаголемой Описание о российских святых», наряду с биографическими сведениями составляющими, конечно, главный элемент содержали ее, мы видим и множество указаний на черты лика того пли другого святого, важных для иконописных подлинников (например, по отдельному изданию, на стран. 5, 6–7, 8, 10, 12 и мн. др.). Эта двойственность и понятна, если принять во внимание тесную связь истории с археологией¹⁹⁵, но у покойного графа Михаила Владимировича эта связь выступала «гораздо рельефнее, нежели у многих других историков или археологов. В этом отношении, при своих чисто литературных высоких достоинствах, труды графа М. В. Толстого ближе всего сходствуют с трудами покойного митрополита Макария (Булгакова), как справедливо заметил еще в 1888 году, по случаю юбилея графа, хорошо знавший и понимавший его и труды его тоже »покойный архиепископ Литовский Алексий (Лавров-Платонов, † 1890), в своем приветствии графу высказавшийся в следующих выражениях : „ литературные труды посвящены русской истории и по преимуществу историю церковной и археологи. Художественность и ясность изложения, благородный и изящный язык, всесторонность исследование дают вашим трудам место на ряду с самыми лучшими церковно-историческими трудами нашего времени каковы труды в Боге почившего митрополита Макария, с которыми ваши труды имеют замечательную близость по ясности изложения, благородству языка и основательности исследования. – Ваши труды, – добавляют преосвященный Алексей, – читаются с необычайной приятностью и приносят великую пользу»¹⁹⁶.

Археолого-исторические труды графа не замедлили доставить ему известное положите в ученом мире и многие ученые общества и учреждения последовательно стали избирать его в свои действительные и почетные члены, как например: Императорское Московское Археологическое Общество, Императорское Русское Археологическое Общество, Московское Общество любителей духовного просвещения, Ростовский музей древностей, Киевская и Московская духовная академии и т. д. Состоит с 1869 года, как мы заметили раньше, действительным членом Императорского Московского Археологического Общества, граф М. В. Толстой, хотя и не помешал своих изданий и статей в издании Общества: „Древности. Труды И. М. Археолог. Общ.“, однако зато, пока был в силах, принимал живейшее и деятельное участие в археологических съездах, которое устраивало Общество. Так, на первом съезде, в 1869 году, в Москве, граф Михаил Владимирович, в заседании 19 марта, при обсуждении вопроса о том, „в каком состоянии находится ныне наука русской археологи», – о „средствах к дальнейшему, более успешному развитию оной» и о „необходимости введения преподавания русской археологи», горячо восстал против того вандализма, с ка- ким во многих местах искажается древняя иконопись новейшими иконописцами, вообще разрушаются памятники древности отечественной, при чем указал и примеры такого искажения и разрушения, навлекшие на него даже неудовольствие тех, кого они касались, так как его замечание на съезде, записанный стенографами, на другой же день были напечатаны в „Московских Ведомостях»¹⁹⁷. Затем на том же заседании, при обсуждены вопроса о мерах „к сохранению и приведению в известность памятников как языческой, так и христианской древности в России», граф Михаил Владимирович между прочим подал мнение о сохранение этих памятников с помощью рисунков (снимков) и составление путеводителей к древностям¹⁹⁸. Далее, на втором Археологическом Съезде в Петербурге в 1871 году граф Толстой читал реферат в качестве депутата от Московского Общества Истории и Древностей Российских¹⁹⁹. На третьем Съезде, в Киеве, в 1874 году, кроме того, что на первом заседание (2 августа, вечером) 5 отделении – Древностей церковных, по поводу реферата покойного профессора Киевской духовной академии Ф. А. Терновского о происхождении упоминаемого в летописях обычая вещать княжеские одеяние в храмах, в разъяснение этого обычая, указал на случай сшитые ризы из шубы князя Пожарского в Суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре и хранение мечей княжеских в Псковском Троицком соборе²⁰⁰; также читал реферат „о лицевых псалтирях», привлекшие в нем ко вниманию результаты рассмотренные нескольких сот рукописей псалтири²⁰¹, а в одном из заседаний отделение церковных древностей и председательствовал²⁰². Равном образом на четвертом Съезде, в Казани, в 1877 году граф, кроме того, что председательствовал в отделении памятников искусств и художеств²⁰³, в заседании б августа читал реферат „О древних иконах в г. Старой Русы»²⁰⁴. Наконец, и на шестом Съезде, в Одесе, в 1884 году, граф Толстой, уже будучи 72 лет от роду, прочитал реферат „О древних иконах»²⁰⁵. На всех этих съездах, также, как и в археологических своих поездках (кроме упомянутых выше), например, во Владимир (на Клязьме), Суздаль, Нижний Новгород и Казань – в 1870 году²⁰⁶, в Старую Руссу и Новгород Великий – в 1877 году²⁰⁷ и т. д., бывших для него самого, согласно его собственному признанию, подлинною „школою», притом незаменимою практическою школою для верности и разносторонности археологических разысканий и суждений по предметам этих разысканий, граф вместе с тем строго и настойчиво преследовал, как и в учено-литературных своих трудах, все тот же двойной метод исследования, оживляя историческою идею „родового творчества» археологические, сами по себе сухие мертвые, частности „творчества единичного²⁰⁸. Доказательство этого можно видеть, например, в его реферате, читанном на четвертом съезде в Казани. А отсюда продолжаем и дальнейшие выводы из указанного раньше значения графа М. В. Толстого для истории и археологии у нас в России. Согласно мнению преосвященного архиепископа Алексия, – судьи, кстати заметим, весьма компетентного, – мы уже сопоставили графа в этом отношении с покойным митрополитом Макарием, который, как известно, также был одним из давних членов Императорского Московского Археологического Общества²⁰⁹. Теперь мы добавим, что если в отношении к истории отечественной церкви граф уступает митрополиту Макарию со стороны и обширности исследований и научного их значения, представляя превосходные опыты популярного собственного изложения истории, то в отношении к археологии русской значение графа Толстого, как можно видеть и из представленного мной краткого очерка его деятельности и трудов, даже выше значение митрополита Макария. В этом отношении граф по всей справедливости должен быть причислен к плеяде именно „главных двигателей того отдела» Археологического Общества, „который посвятил себя высокой цели разработки и охранение древних русских памятников²¹⁰. А этого о митрополите Макария, как историк по преимуществу и даже почти исключительно, нельзя сказать. Но зато, как мы припомним, граф приходить уже в полное содружество с этим досточтимым Иерархом „по ясности изложения, благородству языка и основательности исследования». Его „труды читаются с необычайною приятностью и приносят великую пользу»²¹¹. И замечательное обстоятельство! Принадлежа по воспитанию и образованию первой четверти истекающего столетия и воспитанный по преимуществу на духовных книгах и людьми духовного склада мыслей и выражений, граф Михаил Владимирович и до глубокой, маститой старости сохранит юношескую свежесть и силу мысли и слова, и в последних трудах своих писал языком и „благородным» и в то же время вполне современным, легким для чтения юношей настоящего десятилетия. Это, конечно, оттого, что он, согласно изречение народной мудрости, век жил и век учился, по смирению, свободному от „сам мнения», считал жизнь постоянною для себя школою и потому неустанно трудился от дней юности и до последних дней долгой жизни своей над усовершенствованием своего ума, познаний и словесного выражения, – трудился над тем, чтобы принести возможно больше пользы ближним²¹².

Мир праху его, вечный ему покой и вечная память!