К вопросу о происхождении и взаимном отношении синоптических евангелий

Внимательному читателю наших Евангелий не трудно заметить, что первые три из них, резко отличаясь от четвертого как по своему содержанию, так и по внешней форме, в том и другом отношении представляют поразительное сходство между собою. Если пристальнее вглядеться в это сходство, оно оказывается:

I . Со стороны содержания синоптических Евангелий. Общественная деятельность Господа, как об этом можно догадаться уже a priori и как в этом уверяют нас известия четвертого евангелия, обиловала, без сомнения, многочисленными и разнообразными событиями. Между тем наши синоптики (в особенности Матфей и Марк) согласно ограничивают свой рассказ одною только галилейскою деятельностью Господа, из которой притом они выбирают небольшое количество одних и тех же событий¹ . То же самое следует заметить и относительно бесед, речей и притчей Господа, передаваемых синоптическими Евангелиями. Несмотря на то, что Христос произносил конечно многочисленные речи и делал бесчисленные замечания, действовавшие на сердца и умы Его учеников, синоптики единогласно ограничиваются всегда почти передачей одних и тех же и притом немногих изречений Господа.

II . Со стороны внешней формы синоптического рассказа. В этом отношении примечательно, во-первых, совпадение синоптиков в общем движении, распорядок и группировка Евангельского материала. Так Гольцман, ученейший и основательнейший из современных исследователей синоптического вопроса² , указывает следующие общие группы в синоптическом рассказе: а) История жизни Иисуса до вступления Его в общественное служение (у Матфея и Луки)³ ; б) начало мессианского служения Господа, связанное у всех трех синоптиков с крещением и искушением: Мф. 3, 1–4, 11. Мк. 1, 1–13. Лк. 3, 1–4, 13; в) общественная деятельность Иисуса в Галилее, рассказанная всеми синоптиками подробно и параллельно: Мф. 4, 12–18, 35. Мк. 1, 14–9, 50. Лк. 4, 14–9, 50; г) шествие Господа из Галилеи в Иерусалим: Мф. 19, 1–20, 34. Мк. 10, 1–52. Лк. 18, 15–19, 28⁴ ; д) вход Господа в Иерусалим и Его деятельность там: Мф. 21–25 гл. Мк. 11–13 гл. Лк. 19, 29–21, 38; е) наконец параллельные рассказы о страданиях, смерти и воскресении Господа⁵: Мф. 26–28 гл. Мк. 14–16 гл. Лк. 22–24 гл.

Примечательны, во-вторых, совпадения синоптиков в микроскопических деталях: а) Многие частные рассказы у всех трех синоптиков занимают одинаковое место по отношению к другим рассказам и стоят в одинаковой связи между собою, каковы например: крещение – искушение Иисуса и возвращение Его в Галилею, буря на озере и гадаринцы, расслабленный и мытарь Левий, срывание колосьев и сухорукий, суждение Ирода и насыщение 5 тысяч, исповедание Петрово и предсказание Господом своих страданий, иерихонские слепцы и вход Господень в Иерусалим. Еще более аколуфических совпадений в частных рассказах замечается между Матфеем и Марком: все почти, что у Марка параллельно Матфею (а таково почти все содержание второго Евангелия) совпадает с последним также и с аколуфической стороны. б) Сходство в изложениях отдельных эпизодов из Евангельской истории у синоптиков часто доходит до буквального тождества. Таковы: рассказ о чудесном насыщении: Мф. 14, 19. 20; Мк. 6, 41. 42; Лк. 9, 16–17; история преображения: Мф. 17, 5; Мк. 9, 7; Лк. 9, 35; классический пример совпадений в целых отделениях Гольцман⁶ находит в рассказе о расслабленном: Мф. 9, 1–8; Мк. 2, 1–12; Лк. 5, 17–26⁷ . в) Многие отдельные изречения, а также целые беседы Господа у всех трех, а еще чаще у двух синоптиков переданы с буквальным тождеством, что в греческом тексте наших синоптических Евангелий представляется особенно примечательным в виду того, что сам Христос говорил свои поучения на арамейском языке; такова, например, эсхатологическая беседа Господа Мф. 24 гл. Мк. 13 гл. Лк. 21 гл., где буквально совпадения заметны не только в патетических и наиболее важных местах, но даже и в незначительных и служебных частях речи. г) Нередко синоптики совпадают в употреблении своеобразных, новосоставленных слов, неупотребительных оборотов, странных грамматических форм, редких сочетаний и т. п. Таковы, например: άπαρθή о женихе Мф. 9, 15. Мк. 2, 20. Лк. 3, 35; γεύσωντα θανάτου Мф. 16, 28. Мк. 9, 1. Лк. 9, 27; удвоение приращения в аористе άπε ͷατεστάθη Мф. 12, 13. Мк. 3, 5. Лк. 6, 10; έι δέ μή, в запрещении Господа вливать новое вино в старые мехи; также неупотребит. δυσͷόλως Мф. 19, 23. Мк. 10, 23; Лк. 18, 24; έπιούσιος Мф. 6, 11. Лк. 11, 3 и мн. др.; д. Наконец у всех трех синоптиков повторяются такие цитаты из Ветхого Завета, которые, одинаково уклоняясь от перевода LXX так и от еврейского подлинника, представляют или оригинальную композицию или свободный перефраз ветхозаветных мест. Таковы: προσχυνήσεις Κόριον τόν θεόν συυ Мф. 4, 10. Лк. 4, 8, между тем как у LXX Второз. 6, 13 ϕοβηθήση ­ ארת , ср также Иса. 40, 3–5; Мк. 1, 3; Мф. 3, 3; Лк. 3, 4; Ис. 29, 13; Мф. 15, 8. 9; Мк. 7, 6. 7⁸ .

Несмотря на это, доходящее до таких микроскопических размеров, сходство синоптиков, между ними встречаются однако же и далеко не незначительные уклонения и разногласия. Нередко евангельские события и речи Господа у синоптиков излагаются не в одинаковом объеме и не в одинаковой исторической связи, иногда видоизменяется и самое содержание рассказа. Такие разногласия и уклонения в некоторых случаях едва не доходят до кажущихся противоречий. Матфей, например, говорит, что Христос исцелил двух бесноватых гадаринских Мф. 8, 28 – между тем Марк и Лука извещают только об одном бесноватом Мк. 5, 2. Лк. 8, 27. По Матфею Господь возвратил зрение двум слепцам, в то время, когда Он выходил из Иерихона: Мф. 20, 29–30; по известию Луки это был только один слепец и самое исцеление совершилось при входе Иисуса в Иерихон: Лк. 18, 35; а по известию Марка, чудо совершилось, хотя и при выходе Иисуса из Иерихона (как и у Мф.), но слепец был один (как и у Луки): Мк. 10, 46. Еще более странными и малопонятными представляются неважные и незначительные уклонения синоптиков. Нередко один Евангелист начинает излагать известное событие или речь Господа буквально сходно с другим синоптиком, тем самым располагая читателя думать, что сходство продолжится до конца изложения; но часто в самой середине сходство это совсем неожиданно прерывается и делаются иногда значительные отступления, после которых конец известия у синоптиков снова совпадает: таков, например, рассказ о капернаумском сотнике: Мф. 8, 5–13. Лк. 7, 1–10. Встречаются также значительные опущения у одного евангелиста сравнительно с другим (у Марка, например, нет целой нагорной беседы) и по видимому бесцельная замена одних выражений другими однозначащими: например, ό πονηρός вместо σατανãς и διάβολος, единственное вместо множественного (например, ср. Мф. 13, 4–23; Мк. 4, 3–21; Лк. 8, 5–15) и. т. п.

Объяснение такого сходства и различия между синоптиками составляет задачу, так называемого в богословской критико-экзегетической литературе, синоптического вопроса: за отсутствием прямых исторических свидетельств требуется найти такой более или менее вероятный способ происхождения синоптических Евангелий, при котором становились бы понятными и естественными с одной стороны их сходство даже в незначительных частностях, а с другой – их доходящие до кажущихся противоречий уклонения и разности.

С конца прошлого столетия и до настоящих дней вопрос этот в западной богословской науке вызывал и продолжает вызывать многочисленные и разнообразные решения⁹ . Небезъизвестен он и нашей духовной литературе во Введению Гэрике¹⁰ , исследованию Еп. Михаила¹¹ и диссертации г. Троицкого¹² , хотя и ни одно из указанных сочинений не предстваляет обследования этого вопроса с желаемой обстоятельностью и должной полнотой. Говорим так потому, что параграф о взаимном отношении синоптиков во Введении Гэрике и его переводе в книге Еп. Михаила, по самой задаче своей, касаются этого вопроса в общих чертах и бегло, развивая – и то коротко – только одно менее всех других удачное решение его (Гизелерову гипотезу устного первоевангелия), без необходимого в подобных запутанных вопросах подробного обследования и разбора других решений; что же до диссертации г. Троицкого, то хотя она и носит общее заглавие «О происхождении первых трех канонических Евангелий», но ограничивается разбором – даже только «опытом разбора» – гипотез двух германских ученых Гольтцмана и Евальда, представляя положительное решение проблемы столь же беглое и в том же духе, как и Гэрике. Потребности нашей литературы в более цельном и менее одностороннем обследовании синоптического вопроса стремится удовлетворить, предлагаемое вниманию читателя, наше исследование.

Исходным пунктом для решения синоптической проблемы должен служить тот неподлежащий сомнению факт, что указанное сходство между синоптиками такого рода, которое отнюдь не может быть ни признано делом простого случая (внешнее формальное сходство), ни быть объяснено самым предметом синоптического рассказа (сходство в содержании). Совпадение всех трех Евангелий в выборе и распорядке евангельского материала, в буквальной передаче евангельских событий и речей Господа, в повторении одинаковых едва уловимых частностей: редких оборотов и грамматических форм, новосоставленных слов, своеобразных цитат и пр., – все это делает решительно немыслимым происхождение наших синоптиков независимо от какого-либо общего источника и необходимо предполагает их связь «с каким-нибудь уже сформировавшимся типом евангельского рассказа»¹³ . Вопрос, следовательно, сводится к ближайшему определению того общего источника, что лежит в основе синоптического рассказа.

Но здесь возможны два случая: синоптики, не зная один другого и независимо друг от друга, могли пользоваться каким-то общим, до нас не дошедшим, первоисточником; или же каждый последующий Евангелист при составлении своего Евангелия знал и пользовался своим предшественником, например, Марк – Матфеем, а Лука – Матфеем и Марком. Предположение первого рода возможного случая составляет так называемую гипотезу первоевангелия ( Urevangeliumshypothese )¹⁴ , предположение второго рода возможного случая называется гипотезой взаимного пользования ( Ben ü tzungshypothese )¹⁵ .

Большинством новейших учёных предполагается и доказывается первого рода случай. Делается это впрочем не потому, чтобы в пользу этого предположения существовало больше положительных научных данных сравнительно со второй гипотезой, но, главным образом, в виду будто-бы решительной несостоятельности гипотезы взаимного пользования, т. е. просто в силу логической необходимости принять одну из альтернатив, когда доказана невозможность другой.

Несмотря однако же на это количественное преобладание приверженцев первой гипотезы, полагаем, что именно эта гипотеза имеет на своей стороне всего менее научной вероятности, – и, намереваясь выяснить преимущество древне-августиновской теории взаимного пользования, считаем полезным для ясности дела предварительно указать читателю тот путь, каким в нашем вопросе возможно добраться до наивероятнейшего результата.

Так как для решения синоптической проблемы положительных данных нет, и, следовательно, все сводится здесь к предположениям и догадкам, то, как это само собою понятно, мы должны в обследовании этого вопроса идти путем отрицательно-критическим и гипотетическим. Поэтому, во-первых, предположительно признав справедливым утверждение защитников гипотезы первоевангелия, что к принятию второго рода возможного случая существуют решительные и неустранимые препятствия, в свою очередь мы можем спросить: нет ли таковых же препятствий и к принятию первой гипотезы, и не представляется ли и она столь же невозможною, как и вторая? Во-вторых, если ввиду некоторых данных гипотеза общего первоевангелия окажется, как надеемся, не только маловероятною, но и прямо невозможною, мы должны будем обследовать: таковы ли те данные, какие обыкновенно приводятся против гипотезы взаимного пользования, что они ни в коем случае не могут быть ни объяснены с точки зрения последней, ни примирены с нею; или же все они суть только мнимые противоречия этой гипотезе, нисколько не подрывающие её научной вероятности? Наконец, в-третьих, после решения этого вопроса в последнем смысле, мы надеемся путем сравнительного анализа синоптического текста найти в нем ряд таких явлений, которые не могут быть объяснены иначе, как только предположением, что Евангелист Марк, при написании своего Евангелия знал и пользовался текстом Матфея, – а Лука – преимущественно (а не исключительно) текстом Матфея и Марка.

I.

Итак, во-первых, сходство и различие между синоптиками может ли быть объяснено предположением, что в основе их лежит текст какого-либо нам неизвестного источника?

Когда говорят о зависимости синоптиков от общего первоисточника, то под последним можно разуметь: или однообразный стереотипный устный пересказ о жизни и учении Господа; или же какой-либо письменный первоисточник (один или несколько), появившийся ранее наших синоптических Евангелий и до нас не дошедший. В том и другом виде гипотеза первоевангелия находит себе защитников в среде представителей новейшей критики.

А) Гипотеза устного первоевангелия. Остоумнейшая защита этой гипотезы принадлежит Гизелеру¹⁶ , за которым следуют: Ебрард¹⁷ , Гэрике¹⁸ , Тирш¹⁹ , из русских: Архим. Феодор Бухарев²⁰ , Архим. (ныне Епископ) Михаил и г. Троицкий²¹ .

Сущность этой гипотезы состоит в следующем.

После вознесения Господа на небо апостолы и первенствующие христиане, как известно, пребывали некоторое время в Иерусалиме, в тесном общении между собою (Деян. 1, 13–15; 2, 1, 44). Понятно само собой, что воспоминания о Великом Учителе, Его словах и делах должны были составлять главный и постоянный предмет общих бесед этой горсти первопоследователей Христа. При этом, как обыкновенно бывает в подобных случаях, рассказ одного очевидца о каком-либо деянии изречении Господа вызывал в другом воспоминание о других событиях и изречениях, – каждый спешил припомнить и рассказать другим то, чем полно было его сердце, – что он видел и слышал. Одинаковая степень умственного развития первохристиан, одни и те же одушевляющие их надежды и идеалы, одинаковая точка зрения на лицо Иисуса, – все это должно было содействовать тому, чтобы среди Иерусалимских последователей Иисуса установился довольно однообразный устный пересказ евангельских событий и бесед Господа, который, при постоянных повторениях, должен был отливаться все в более и более стереотипную форму и в этой форме все тверже и тверже запечатлеваться в памяти рассказчиков и слушателей. Так уже рано в Иерусалиме образовался не только определенный и вполне законченный круг рассказов из евангельской истории, но и выработался общий тип и самая внешняя форма этого рассказа. Поэтому когда апостолы должны были покинуть Иерусалим и разойтись по разным странам, у них было уже нечто вроде евангельского катехизиса, которого строго держались первенствующие миссионеры христианские. Усвояемое на память, это устное первоевангелие значительное время (по меньшей мере до 60-х годов первого столетия, следовательно, около 30-ти лет) хранилось и распространялось между первохристианами путем предания, пока наконец, при постепенном уменьшении непосредственных свидетелей жизни и учения Господа, в разных церквах не появилась нужда запечатлеть это предание в письменном виде и тем охранить его от различных неблагоприятных случайностей. Так произошли наши синоптические Евангелия, – независимо друг от друга, в разное время, в различных местах и от различных авторов: наше первое Евангелие представляет запись устного первоевангелия в том виде, как оно проповедывалось палестинским Иудеям Апостолом Матфеем; в Евангелии от Марка записана проповедь Ап. Петра в Риме; третий синоптик изложил устное общеапостолькое первоевангелие со слов Ап. Петра. При таком предположении, по-видимому, без натяжек и очень естественно объясняется вышеуказанное отношение синоптиков между собою: их совпадения даже в незначительных деталях зависят от того, что в основе всех трех синоптических Евангелий лежит один и тот же текст устного первоевангелия; а разногласия и уклонения синоптиков объясняются их независимым друг от друга происхождением, всегда возможным при устном усвоении и передаче видоизменениями буквы первоначального текста, индивидуальными особенностями стиля составителей наших синоптических Евангелий, различным назначением и т. п.²²

Долг справедливости требует признать, что в основе этой гипотезы лежит несомненная доля истины: верно то, что устное предание должно было быть и действительно было самым первым и некоторое время даже единственным средством к сохранению и распространению Евангелия и что оно – это предание – образует общую основу наших синоптиков. Но одним только устным преданием невозможно объяснить именно то взаимоотношение синоптиков, какое мы действительно находим между ними, те частные совпадения и уклонения их, какие мы указали выше.

а) И прежде всего устным первоевангелием невозможно объяснить, почему из всего обширного евангельского материала все синоптики согласно выбирают один и тот же и притом весьма ограниченный круг речей и дел Господа? Как произведение обще-апостольское, предполагаемое устное первоевангелие должно было бы заключать в себе, если и не без исключения все то, что говорил и делал Иисус, то во всяком случае наиболее необычайное, более важное, – что » в жизни Господа играло выдающуюся роль, что » самими же Апостолами потом признавалось необходимым для веры христианской и как таковое сообщалось письменно в восполнение синоптического пробела²³ . Между тем все наши синоптики единодушно опускают едва ли не большую половину мессианской деятельности Иисуса, а именно: Его частые путешествия в Иерусалим на праздники, Его обиловавшую весьма важными событиями деятельности там, и особенно многозначительные, полные глубокого и таинственного смысла, неотразимой увлекательности и задушевной искренности речи Господа. Как объяснить с точки зрения гипотезы устного первоевангелия пропуск у всех синоптиков столь важной и обширной евангельской материи? – Предполагать, что ее не было и в самом устном первоевангелии решительно нет никакой возможности: ведь тот же самый Иоанн, который письменно изложил иудейскую деятельность Господа, который был неотлучным спутником Иисуса и Его довереннейшим и любимейшим учеником, должен был, может быть более всякого другого Апостола, принимать активное участие в составлении предполагаемого обще-апостольского устного первоевангелия; ведь эти, опущенные у синоптиков, события и речи Господа имели весьма важное значение в жизни Иисуса, – может быть более важные, чем многие из сообщаемых синоптиками; ведь таких, наконец, отлучек Господа в Иерусалим было не одна и не две, а несколько, и притом на весьма продолжительное время. Имея в виду все это, было бы крайним произволом допускать, что все без исключения Апостолы при составлении устного первоевангелия умолчали об иудейской деятельности Иисуса – по забвению ли, или по какой другой причине. – Нельзя также думать, чтобы сделали это сами синоптики, – чтобы все они опустили из устного первоевангелия всю галилейскую деятельность Иисуса преднамеренно, с определенной целью. Правда, по отношению к первому синоптику такая преднамеренность может быть допущена. Наше первое Евангелие не есть история жизни Господа в собственном и тесном смысле, – оно скорее есть дедукция, вывод из этой истории, – последней оно пользуется только как средством для доказательства одной определенной мысли, что Христос есть действительный, обещанный в В. Завете Мессия. Так как таковым Христос явил себя преимущественно среди галилейских рыбаков и поселян, то понятно, что Матфею конечно можно было и не касаться иерусалимской деятельности Иисуса, имевшей большею частью полемический характер. – Но невозможно то же самое утверждать относительно двух других синоптиков – о Марке и Луке. Первый и особенно последний преследуют главным образом историческую задачу – начертать тщательно, подробно и последовательно верный образ жизни Иисуса²⁴ . Спрашивается поэтому: как могли они, при такой задаче, обойти совершенным молчанием почти большую и во всяком случае весьма важную половину деятельности Иисуса? Говорят же они о путешествиях Господа по городам галилейским, – упоминают о хождении Его в далекие страны Тира и Сидона; почему же исключение делается ими для неоднократных и продолжительных путешествий Господа на иерусалимские праздники? Для объяснения этого явления, по нашему мнению, можно сделать только два предположения: или общественная деятельность Христа действительно ограничивалась одною только Галилеей, и в таком случае известие четвертого Евангелия придется признать вымыслом какого-либо неизвестного фальсификатора, как это и делают наиболее последовательные защитники гипотезы устного первоевангелия (Штраусс); или же Марк и Лука в выборе евангельского материала были ограничены каким-либо авторитетным письменным источником (предположим Евангелием Апостола-очевидца Матфея), в котором по каким бы то ни было причинам излагалась одна только галилейская деятельность Господа и от которого Марк и Лука, как не очевидцы дела, не могли да и не желали отступать.

б) В предполагаемом устном первоевангелии, как произведении Апостолов-очевидцев конечно не могло быть никаких неточностей, неопределенностей и, тем менее, ошибочных указаний по крайней мере в изложении наиболее важных событий из евангельской истории: если один рассказчик неотчетливо и не совсем точно передавал все обстоятельства события, то многие другие очевидцы могли бы исправить и дополнить его. А между тем, не говоря уже о других, в самом важном отделе евангельской истории – в известиях о последних днях земной жизни Господа, о Его страданиях, смерти и воскресении, как между самими синоптиками, так и особенно между ними и четвертым Евангелием существуют значительные разногласия. Для примера можно сослаться на разность между Иоанном и синоптиками в указании дня совершения Господом последней вечери. По Иоанну, как известно, это было 13-го Низана в будень накануне опресноков; по синоптикам напротив Господь совершил пасху в первый опресночный день, следовательно, 14-го Низана²⁵ . Для объяснения этой разности с точки зрения рассматриваемой гипотезы приходится сделать невероятное предположение, что первый день опресноков или 14-е Низана был указан в самом устном первоевангелии (так как без этого предположения невозможно объяснить единогласное уклонение всех трех синоптиков от подлинного текста устного первоевангелия) и, следовательно, этот день был действительным днем совершения Господом последней вечери. Называем предположение это невероятным потому, что все научно-исторические данные благоприятствуют сообщению Иоанна, – потому, далее, что такая неточность не могла быть допущена Апостолами – очевидцами, совокупными силами которых должно было составляться предполагаемое первоевангелие, – потому, наконец, что во всяком случае нужно бы было ожидать исправления этой неточности в предполагаемом устном первоевангелии если не одним, так другим или третьим Евангелистом. Одним словом, это и другие подобные же явления в наших Евангелиях, по нашему мнению, могут быть объяснены опять только одним предположением, а именно, что все три или два последних синоптика в данном случае стоят в зависимости от какого-либо письменного источника, от которого они отступать не могли.

в) Еще менее, чем разногласия, гипотеза эта в состоянии объяснить мелкие совпадения синоптиков в цитировании ветхозаветных мест, в группировке евангельских событий и в лингвистических особенностях. Относительно совпадений в цитировании В. Завета следует заметить, что хотя бы даже в предполагаемом устном первоевангелии, согласно с бездоказательным предположением защитников рассматриваемой гипотезы, и делались ссылки на В. Завет, то во всяком случае нужно признать, что при изложении Евангелия в письменном виде приведение этих цитат в том или в другом виде зависело от личной свободы каждого Евангелиста и определялось целью и обстоятельствами происхождения каждого Евангелия. Евангелисту, например, предназначившему свое произведение христианам, говорившим на греческом языке, было бы конечно странно цитировать В. Завет по еврейскому оригиналу или арамейскому переводу, а не по греческому переводу 70-ти. Между тем у синоптиков, как мы говорили уже, встречаются совпадения не только в тех цитатах, которые приводятся по еврейскому подлиннику, но даже и в тех, которые представляют собой своеобразную композицию или свободный перефраз ветхозаветных мест. Для объяснения этого явления защитники рассматриваемой гипотезы вынуждены предполагать, что такое своеобразное цитирование существовало в самом устном первоевангелии, так что наши синоптики в этом случае были только верными копиистами его. Но исторических данных для такого предположения решительно никаких; напротив, сравнивая сохраненные книгою Деяний образцы первоапостольской проповеди, не трудно заметить, что цитаты из В. Завета в них всегда зависят от личного благоусмотрения самого проповедника и от обстоятельств и цели произнесения его проповеди²⁶ . Кроме того это предположение если и может иметь силу, то разве только в отношении к тем цитатам, которые встречаются в речах самого Христа и Его собеседников: тогда придется признать, что при воспоминании Господних изречений Апостолы старались воспроизвести ветхозаветные цитаты именно в том самом своеобразном виде, в каком они приводились Самим Христом. К прискорбию защитников рассматриваемой гипотезы такие совпадения нередко встречаются и там, где Евангелисты говорят от своего собственного лица и где, следовательно, приведение цитат в том или другом виде должно было зависеть исключительно от благоусмотрения самого Евангелиста²⁷ . Таким образом, и это явление, как и все предыдущие, по нашему мнению необходимо предполагает зависимость наших синоптиков от какого-либо письменного источника, цитировавшего В. Завет (по каким бы то ни было причинам) именно в таком же своеобразном виде, как и наши синоптики, и служившего для последних обязательным авторитетом. Во-вторых, уже очень давно – со времен Шлейермахера – учеными исследователями наших Евангелий замечено, что весь исторический материал у синоптиков распадается на несколько отдельных мелких групп или, как называют их, дигез, из которых каждая имеет одинаковое у всех синоптиков начало и одинаковую заключительную формулу²⁸ . Явление это, вполне естественное в письменной обработке евангельского материала, трудно объяснить в первоначальном, безыскусственном, конечно, устном первоевангелии. – В-третьих, с точки зрения рассматриваемой гипотезы нелегко объяснить сходство между синоптиками в микроскопических деталях: в повторении одних и тех же случайных заметок, в одинаковом строении периодов, в употреблении одинаковых необыкновенных грамматических форм, новосоставленных, своеобразных слов и т. п. Таково, например: повторение всеми синоптиками в заключении притчи о сеятеле, к самой притче не имеющего органического отношения, восклицания: имеяй уши слышати да слышит Мф. 13, 9 – Мк. 4, 9. Лк. 8, 8. Следует кроме того, напомнить указываемые Гольцманом ἁ πεχατεστά θ η , επιουσιος, πτερύγιον²⁹ . Заслуживает также внимания примерно указанная Блеком³⁰ параллель Мф. 12, 27. 28 – Лк. 11, 19. 20. Καὶ εὶ (Лк. εὶ δὲ) ἐγὼ ἐν Βεενζεβουλ ὲκβάλλω τὰ δαιμόνια, όι ὑιοὶ ὑμῶν ἐν τίνι ἐκβὰλλουσι; διὰ τοῦτο ἁὐτοὶ ὑμῶν ἔσονται κριταί (Лк. κριται ὑμῶν ἁοτοὶ ἔσονται). Εὶ δὲ ὲν πνεύματι θεοῡ ἐγὼ (Лк. ὲν δαχτύλψ θεοῡ) ὲχβάλλω τὰ δαιμόνια, άρα ἔϕθασεν ἐϕ ὑμᾶς ἡ βασιλεία τοῦ θεου.

Немыслимо, чтобы два писателя могли до такой степени совпасть в выборе и употреблении слов, их расстановке, строении всего периода и пр. (до сознательного уклонения δακτύλ ῳ ) независимо друг от друга или от общего письменного первоисточника³¹ . Такие и подобные совпадения в греческом тексте синоптиков представляются тем менее понятными, что, по теории, предполагаемое устное первоевангелие было составлено на языке арамейском.

г) Несостоятельным оказывается в рассматриваемой гипотезе и самый способ происхождения предполагаемого устного первоевангелия. Защитники ее вынуждены прибегать к двум одинаково невозможным предположениям. Одни (Гизелер, Ебрард, Герикэ) думают, что Апостолы во время пребывания своего в Иерусалиме, – преднамеренно ли, по уговору, или же без всякого предварительного соглашения, а так, само собой, от частых повторений, – усвоили себе на память с буквальной точностью все, бывшие предметом их беседы, рассказы, и в этой однажды усвоенной форме проповедовали их у разных народов. – Как мало психологической естественности в этом предположении, это кажется довольно ясно само собой. Если мы встречаем какого-нибудь школьника, знающего на память (конечно только к экзамену) катехизис Филарета, то это понятно: заучиваемый материал в этом случае представляет собой нечто вполне чуждое для заучивающего субъекта, в чем последний не может иметь никакого самодеятельного участия. Но мы решительно отказываемся понять, как может кто-либо раз навсегда усвоить себе в однообразной форме рассказ о том, чему свидетелем был он сам. Напротив, при воспроизведении известного события или речи у каждого свидетеля должны возникать всякий раз свои собственные, полученные им впечатления, которые так или иначе должны неизбежно отражаться и на самой внешней форме рассказа и сообщать ей своеобразный колорит. Столь же мало в упомянутом предположении и исторической естественности. Утверждаемый им мертвый механизм в образовании и распространении устного первоевангелия всего менее соответствует живому и действенному духу апостольского века: такой-ли безжизненный, механически усвоенный образ Иисуса носил в своем сердце каждый апостол! Такая ли однородная и мертвая проповедь могла увлекать массы народов в недра церкви христовой! Другие приверженцы рассматриваемой гипотезы (Штраус и Троицкий³² ) для уяснения способа происхождения и сохранения устного первоевангелия обращаются к аналогии образования и хранения народно-эпических сказаний по теории О. Мюллера. В этом случае процесс образования устного первоевангелия представляется не как сознательная работа известных отдельных лиц, а как бессознательное творчество коллективной личности всей первохристианской Церкви. Но во-первых, характерной чертой народно-эпических сказаний служит правильность и законосообразность их внешнего изложения – своеобразный народный ритм, благодаря которому становится возможным и легким усвоение и хранение их народной памятью и неизменно-однообразном виде. Между тем внешняя форма изложения в наших синоптиках своею полной безыскусственностью напоминает скорее простоту летописи, чем ритм народно-эпической поэзии. Во-вторых – и главное – аналогия образования и хранения устного первоевангелия с народными былинами может быть признана законной в том только единственном случае, когда предполагается продолжительный период времени между историческим фактом и его заключением в однообразную форму: народные сказания, как известно, слагаются веками. Между тем беспристрастные исследования даже таких ученых, которых далеко нельзя причислять к почитателям церковного предания, как Гольцмана, Вейцзэкера и Гингельфельда, доказали, что по крайней мере наши первые два Евангелия написаны около разрушения Иерусалима, следовательно, спустя не более 20 – 40 лет по вознесении Господа, – срок, во всяком случае не естественно-краткий для того, чтобы евангельская традиция успела не только застыть в однообразно-стереотипную форму, но и распространится в этой форме по всем странам тогдашнего мира.

д) Наконец все, что на основании новозаветных и других свидетельств можно дознать о первоначальном виде апостольского Евангелия не только не говорит в пользу рассматриваемой гипотезы, но наоборот, прямо отрицает бытие устного первоевангелия в предполагаемой стереотипной форме. Так во-первых Буг³³ и Вейссе³⁴ указывают на то, что первоапостольская проповедь, насколько нам известно о ней по книге Деяний, отнюдь не была такого рода, чтобы из нее мог образоваться исторический рассказ подобный синоптическому, не только в однообразно-стереотипной форме, но даже и с более или менее подробным и однообразным содержанием, как то предполагают защитники гипотезы устного первоевангелия. Первохристианские миссионеры касались жизни Иисуса только в самых общих чертах и притом с догматической точки зрения, насколько это нужно было для того, чтобы посеять в слушателях веру во Христа, как искупителя мира: говорили вообще о чудесном явлении Господа миру, Его учении, Его страданиях, смерти, воскресении, вознесении и вторичном пришествии на землю, – на подобие Деян. 10, 37–42³⁵ . Но чтобы содержанием первоапостольской проповеди было сообщение собственно биографических сведений о Христе, связное и подробное изложение различных изречений Господа по тому или другому поводу, или частных случаев в его жизни, указаний на это решительно нет никаких ни в Н. Завете, ни в других источниках. Только о проповеди Ап. Петра в Риме Папий извещает, что в нее входили и некоторые биографические сведения о Христе, – но сам же Папий выразительно замечает при этом, что сообщения Петра были случайны, отрывочны и бессвязны³⁶ , т. е. характера как раз противоположного тому, какой предполагается в стереотипном устном первоевангелии. Во-вторых, если бы во времена апостолов существовало предполагаемое первоевангелие, то мы вправе требовать каких-либо, хотя бы темных, следов его бытия в тех случаях, когда Новый Завет довольно подробно излагает содержание евангельской проповеди того или другого Апостола; мы должны бы ожидать между изложениями евангельской истории различными лицами, а тем более одним и тем же лицом, точно таких же, или по крайней мере подобных, совпадений, какие замечаем между нашими синоптиками. К прискорбию защитников рассматриваемой гипотезы, ничего подобного не встречается ни в одном из тех образцов первоапостольского Евангелия, какие сохранил нам Н. Завет. Напротив, из книги Деяний мы узнаем, что Петр смотря по обстоятельствам, дает своему рассказу Евангельской истории различную форму и содержание³⁷ , что Стефан проповедует иначе чем Петр³⁸ , что Апостол Павел в афинском ареопаге говорит не то и не так, как и что – пред иудеями и пр.³⁹ . Точно также представляется странным отсутствие всяких указаний на предполагаемое первоевангелие в многочисленных посланиях Павла, и особенно в тех местах, где Апостол говорит о своей проповеди Евангелия⁴⁰ ; утверждаем это в виду того, что Павел, как известно, некоторое время вращался среди апостолов с исключительной целью – ближе познакомится с подробностями Евангельской истории, – и если для другого кого, то преимущественно для этого первохристианского миссионера, как неочевидца, предполагаемое первоевангелие должно бы было иметь особенное значение и обязательную силу. – Таким образом, на основании новозаветных указаний мы имеем все данные заключать, что не только до рассеяния апостолов по разным странам (как это утверждать должны защитники разбираемой гипотезы), но и, по меньшей мере, до первых уз Павла (61–62 г.) среди христиан не было никакого однообразного и общеобязательного устного первоевангелия. – В-третьих, если бы действительно существовал предполагаемый, пользовавшийся общеобязательным у христиан авторитетом, однообразный и вполне законченный тип Евангелия, то необъяснимо было бы весьма раннее отступление от него у Луки и полное нарушение его у Иоанна. В-четвертых, единственные более или менее определенные свидетельства, какие имеем мы о способе происхождения наших синоптических Евангелий, говорят против гипотезы устного первоевангелия. Разумеем свидетельства Евангелиста Луки и Папия, епископа Иерапольского (нач. 2-го в.). В прилоге к своему Евангелию⁴¹ Лука говорит о попытках своих современников и предшественников письменно изложить Евангельскую историю и ничего не знает о существовании предполагаемого однообразно-стереотипного устного первоевангелия. Точно также и Папий⁴² , сообщая известие о происхождении наших первых двух Евангелий, ничего не знает о существовании предполагаемого, вполне законченного, устного первоевангелия, но предполагает в основе их личный опыт самих Евангелистов – со стороны Матфея непосредственное знакомство с Евангелием Христа, – а со стороны Марка – воспоминание некоторых (ἔνια) рассказов Петра. Наоборот, если Папий утверждает, что Матфей трудился над связным и систематичным изложением Господних речений⁴³ , а Марк составил бессвязное, отрывочно-эпизодическое описание дел и речей Господа ⁴⁴ , то не следует ли отсюда заключить, что до появления наших первых двух Евангелий среди христиан не было никакого общепризнанного и однообразно-стереотипного устного рассказа о жизни и учении Господа?

В виду указанных недостатков гипотеза устного первоевангелия в современной богословской литературе защищается вообще неохотно и при том очень немногими, далеко не первой величины в ученом мире, светилами. Несравненно большим сочувствием пользуется

В) Гипотеза письменного первоевангелия. Несмотря на большое разнообразие в раскрытии частностей этой гипотезы, все многочисленные защитники ее единогласно признают, что появлению наших первых трех Евангелий должны были предшествовать одна или несколько первичных подлинно-апостольских записей, которых вторичную обработку, – вероятно более подробную и систематичную, и во всяком случае одна от другой независимую, – представляют наши синоптики. Таким образом, сходство между синоптиками с точки зрения этого предположения объясняется их зависимостью от одних и тех же письменных первоисточников, а уклонения и разногласия их становятся вполне понятными, если принять во внимание, что составители синоптических Евангелий работали над первоисточниками независимо друг от друга, более или менее самостоятельно, в разное время и с разными целями.

Несмотря на всю видимую простоту и естественность такого решения синоптической проблемы, гипотеза эта однако же далеко не может похвалиться должной степенью научной вероятности.

Серьезные затруднения возникают, прежде всего, со стороны внешних свидетельств. Единственной объективно-исторической опорой для этой гипотезы могло бы служить единогласное свидетельство древне-христианских писателей, что Ап. Матфей первоначально написал свое Евангелие на еврейском (арамейском) языке и что наш греческий Матфей есть уже вторичная обработка или свободный перевод арамейского оригинала⁴⁵ . Согласно с этим свидетельством защитники гипотезы первоисточников должны предполагать, что в основе всех трех наших греческих синоптиков лежит арамейский оригинал Матфея, и что разности между ними объясняются частью различным переводом арамейского подлинника, частью же добавлениями к нему и переработкой его сообразно с обстоятельствами происхождения и целью каждого синоптического Евангелия. В таком действительно виде эта гипотеза и была разработана творцом ее – Эйхгорном⁴⁶ . Но невозможность именно этого, с научно-объективной точки зрения единственно – вероятного, предположения Эйхгорна в настоящее время может считаться неопровержимо и всесторонне доказанною. При бедности языка арамейского и при богатстве и разработанности языка греческого представляются необъяснимыми совпадения синоптиков в употреблении не только одних и тех же слов и предложений, но и одинаковых своеобразных речений, неупотребительных грамматических форм, странных сочетаний и т. п. Как, например, объяснить, что все синоптики в одних и тех же местах арамейский аорист передают одинаковыми формами греческого глагола? Каким образом у всех трех синоптиков в одном и том же месте могло появится странное удвоение приращения в аористе ἀπεχατεστάθη. Почему только у Мф. в 27, 12, Мк. 14, 61 и Лк. 23, 9 употреблено ἀπεχρίνατο, между тем как во всех других случаях стоит страдательный залог? Почему в молитве Господней все три синоптика арамейское רתס переводят неупотребительным ἐπιούσιος? Эти и подобные недоразумения заставили Марша⁴⁷ , а потом и самого Эйхгорна⁴⁸ предполагать несколько (до 10–12?), посредствующих между нашими синоптиками и арамейским первоматфеем, греческих переработок последнего. Но полная бездоказательность и режущая глаза искусственность Марше-Эйхгорновской теории заставляют современных защитников гипотезы первозаписей единогласно отвергать арамейское первоевангелие Матфея и склоняться в пользу греческих подлинно-апостольских первозаписей – одной или двух. Однако же, развиваемая и в этой единственно-возможной форме, гипотеза письменных первоисточников хотя и выигрывает в простоте и ясности, но в ущерб научной вероятности и вопреки всем историческим данным.

Так, во-первых, представляется странным и необъяснимым полное забвение и утрата в церкви предполагаемых подлинно-апостольских записей о жизни и учении Господа. Странной представляется эта утрата в виду того уважения, какое первенствующие христиане питали к подлинно-апостольским произведениям и благодаря которому ни одно из них, сколько то нам известно, не было утрачено в церкви. Почему же, можно спросить, такая исключительная участь постигла именно апостольские первоевангелия? Недоумение это нисколько не устраняется предположением, что подлинно-апостольские записи, как более или менее краткие, отрывочные и случайные, были вытеснены нашими синоптическими Евангелиями, как торжественными с первыми, но в то же время более обстоятельными и систематичными обработками жизни Иисуса. Такое вытеснение одних, хотя бы и кратких и отрывочных, апостольских произведений другими, хотя бы и более обстоятельными и более систематичными, не только неапостольскими, но даже и подлинно-апостольскими сочинениями не находит себе аналогии в истории первохристианства. Напротив, – все, что мы знаем о характере и способе употребления апостольских писаний у первенствующих христиан говорит как раз вопреки этому предположению. Каждое апостольское произведение, после дознания его подлинности, обыкновенно списывалось в каждой церкви и отсылалось для того же другим церквам; каждое сочинение апостольское хранилось потом в церквах как драгоценная святыня и во время молитвенных собраний всенародно читалось рядом с ветхозаветным писанием⁴⁹ . Благодаря такому отношению первохристиан к апостольским произведениям, в церкви свято и неприкосновенно сохранились даже и такие, всего из нескольких строк состоящие, произведения апостолов, как частные письма Иоанна к некоему Гаю и к одной женщине по имени Кирии. Итак, если столь частные по назначению, краткие по объему и незначительные по содержанию письма апостолов не были утрачены церковью, то почему же эта участь могла постигнуть весьма важные и без сомнения интересные для первохристиан записи апостольские о жизни и учении Господа Иисуса? – Далее, – несмотря на то, что наши Матфей и Лука обстоятельнее и систематичнее, чем Марк, излагают деяния и речи Господа⁵⁰ , однако же ни Матфей ни Лука не вытеснили Марка из церковного употребления. Поэтому, если сходство синоптиков и их сравнительно-большая обстоятельность одного перед другим отнюдь не препятствовала им существовать и употребляться в церкви рядом друг с другом, то почему же не могли оставаться в церкви подлинно-апостольские, хотя бы и краткие и отрывочные, записи рядом с неапостольскими, хотя бы и более обстоятельными, переработками их? – Наконец, – судя по тому, как церковь относилась к подобным попыткам не апостолов – очевидцев обработать наши Евангелия в одно более систематичное Евангелие (разумеем гармонии Феофила и Тациана, которые, как известно, никогда не пользовались в Церкви одинаковым с нашими Евангелиями авторитетом и никогда не имели общецерковного употребления), не должны ли мы сделать заключение, как раз противоположное предположению защитников рассматриваемой гипотезы, – что позднейшие не апостольские обработки подлинно-апостольских произведений никогда не могли не только вытеснить последних, но даже и иметь одинаковый с ними авторитет.

Во-вторых, к такому же отрицательному результату по отношению к гипотезе письменных первозаписей приводит и рассмотрение всех исторических данных о происхождении наших синоптических Евангелий. Первое место здесь принадлежит уже упомянутому известию Папия со слов пресвитера Иоанна, сверстника апостолов и ученика Господа, что «Марк, быв истолкователем Петра, хотя и не в порядке, но тщательно, насколько мог припомнить, записал слова и дела Господа, как они сообщались Ап. Петром», а «Матфей связно изложил на Еврейском наречии изречения (Господа)»⁵¹ . Как бы ни толковал это известие, – относительно ли его к нашим теперешним первым двум синоптикам, или же видеть в нем указания на недошедшие до нас первозаписи – сделанное Марком бессвязное и отрывочное изложение случайных сообщений Петра о жизни и учении Господа и систематическую обработку Ап. Матфеем Господних изречений на арамейском языке, – в том и другом случае получается результат одинаково неблагоприятный для гипотезы первозаписей. Если допустим, что Папий говорит о наших Матфее и Марке, и следовательно, предполагаемая переработка апостольских первозаписей должна была совершиться ранее Папия, – то почему Папий – этот тщательный собиратель старины апостольской –⁵² в своем известии о происхождении Евангелия Матфея и Марка не только ничего не говорит о предполагаемых подлинно-апостольских первозаписях и их, тоже предполагаемой переработке, в наши синоптические Евангелия, а наоборот, прямо отрицает таковую переработку, утверждая, что сам Матфей, по непосредственному личному опыту своему, но не по первозаписям, связно изложил изречения Господни, – а Марк, по воспоминаниям Петровой проповеди, но опять-таки не по предполагаемым первозаписям, отрывочно изложил дела и слова Господа? Если же предположить, что Папий разумеет не наши синоптические Евангелия, а предполагаемые первозаписи, т. е. первоматфея и первомарка, и следовательно, переработка этих первозаписей должна была совершиться после Папия, – тогда еще непонятнее будет для нас: а) утрата подлинно-апостольских первозаписей в такое время, хотя христианская письменность была уже широко развита и канон новозаветный был уже давно закончен (вторая половина второго века) и б) неизвестность этой переработки жившим после Папия христианским писателям, на глазах которых она должна была совершиться (Ириней, Ориген, Тертуллиан и др.). Столь же мало согласуется с предполагаемой заменой подлинно-апостольских первозаписей неапостольскими синоптиками молчание об этом еретиков 2-го столетия, хотя бы указания на эту замену и были бы им на руку в полемике с православием⁵³ . Почему, наконец, Евсевий, – отличный знаток христианской древности, изучивший почти всю первохристианскую литературу, – почему он не только нигде не нашел ни малейшего следа предполагаемых подлинно-апостольских первозаписей, но наоборот, приобрел твердое убеждение, что из наших синоптиков, по крайней мере Евангелие от Матфея, есть первичное и подлинно-апостольское произведение⁵⁴ ?

Несостоятельной оказывается рассматриваемая гипотеза и с внутренней стороны. В этом отношении против гипотезы говорит уже то обстоятельство, что ее защитники не имеют в своем распоряжении никакого научно-объективного критерия для выделения из синоптических Евангелий того, что́ и из какого письменного источника взято в них, что́ заимствовано из предания, что́ принадлежит лично самим составителям Евангелий и т. п. Вообще, необходимое для ясности и научной вероятности определение числа, содержания, характера, времени, места, обстоятельств и цели написания предполагаемых первоисточников зависит в этой гипотезе от субъективных предрасположений каждого защитника и нередко от совершенно посторонних для синоптической проблемы тенденций. Не нравятся, например, какому-либо критику Евангельские известия о сверхъестественном рождении Господа, о нахождении монеты во рту рыбы, о хождении Иисуса по воде и т. п., – отделаться от них при помощи гипотезы первозаписей очень легко: для этого стоит только предположить, что этих рассказов не было в кратких подлинно-апостольских записях, но что они взяты составителями синоптических Евангелий или из стоустой молвы или из пи первозаписей очень легко: для этого стоит только предположить, что этих рассказов не было в кратких подлинно-апостольских записях, но что они взяты составителями синоптических Евангелий или из стоустой молвы или из письменных источников сомнительной достоверности. Такой тенденциозностью отличаются исследования Эйхгорна⁵⁵ , Михаэлиса⁵⁶ , Шлейермахера⁵⁷ , Евальда⁵⁸ и мн. др. Понятно, что при таком господстве личного вкуса каждого исследователя все попытки к более частному и ближайшему развитию гипотезы первозаписей представляют столько произвола в посылках, столько бездоказательности и фантастичности в выводах, что вдаваться в подробное обследование и разбор их частностей было бы делом и слишком утомительным для читателя и совершенно бесполезным для действительного уяснения синоптической проблемы. Самым верным средством против всех подобных, – хотя бы иногда и очень остроумных, но всегда в высшей степени произвольных, – предположений служит противопоставление им другой гипотезы, которая обладала бы большей простотой и естественностью, имела бы более твердых научно-объективных основ и открывала бы менее простора личному произволу исследователя.

Не все впрочем защитники рассматриваемой гипотезы отличаются тенденциозностью; между ними есть много и таких, которые следуют этой гипотезе, руководясь исключительно одним только научным интересом – найти в ней более или менее вероятное разрешение синоптической проблемы – и не преследуя посторонних догматико-философских интересов. Таковы: Блек⁵⁹ , Годэ⁶⁰ , Гольтцман⁶¹ , Вейсс⁶² , Вейцзеккер⁶³ и друг. Но благодаря именно этой безтенденциозности и научной объективности, гипотеза первоисточников у названных исследователей теряет свой основной колорит и почти переходит в древне-августиновскую теорию взаимного пользования. Так Вейсс и Вейцзэккер в основе наших синоптических Евангелий признают только две греческие первозаписи – первоматфея и первомарка, которых почти буквальную копию с весьма немногими добавлениями представляют наши первое и второе Евангелия. Блек и Годэ еще ближе подходят к древне-августиновской теории, предполагая только одну греческую первозапись – первоматфея, почти дословно сходную с нашим Матфеем и целиком в него вошедшую. Отсюда видим, что гипотеза первозаписей в том виде, в каком развивается она беспристрастной и строго научной критикой, от августиновского пердположения в конце концов отличается только искусственным удвоением наших первых двух синоптиков приставкой к ним частицы ur ( Urmatth ä us , Urmarcus ) и к перенесению синоптического вопроса от величин вполне известных и определенных (наших Матфея и Марка) на величины совершенно неизвестные и гипотетические (первоматфея и первомарка). Нет трудно однако же заметить, что такое искусственное удвоение наших Матфея и Марка только сглаживает и ослабляет резкости синоптической проблемы, но отнюдь не устраняет их. В самом деле, – если, например, наш Матфей говорит о двух иерихонских слепцах, а Марк и Лука – только об одном, – то сделается ли это разногласие более понятным и естественным от предположения его бытия не только в позднейших Матфее и Марке, но и в более ранних первоматфее и первомарке? Если первомарк имел причины назвать не двух, а только одного слепца, то почему того же самого не мог сделать и наш Марк, а за ним и Лука? Одним словом, разногласия между нашими синоптиками нисколько не делаются более естественными и понятными, допустим ли мы, что наш Марк, а за ним и Лука уклоняются от Матфея следуя устным сообщениям Петра, или же предположим, что Марк и Лука в подобных случаях уклоняются не от Матфея, а первоматфея, и на основании не устных сообщений других апостолов, а записи первомарка. – Таким образом, при совершенном отсутствии исторических данных и даже вопреки им, при полной произвольности и бросающейся в глаза искусственности, гипотеза первозаписей, как скоро она развивается с должным научным беспристрастием, оказывается также и вполне бесполезной для той цели, для которой она измышляется.

Нужно, впрочем, сказать, что и сами наиболее беспристрастные защитники этой гипотезы отнюдь не претендуют на научно-объективную несомненность её. Главную опору для себя они стараются найти не столько в положительных научных данных, сколько в логической необходимости принять один из двух возможных случаев, когда доказана невероятность другого, – гипотеза первозаписей может и старается быть сильной на счет слабости гипотезы взаимного пользования. Поэтому, если при ближайшем рассмотрении дела окажется, что серьезных и действительных препятствий к принятию гипотезы взаимного пользования нет никаких, что взаимоотношение синоптиков столь же и даже более легко объясняется и без искусственного превращения наших Матфея и Марка в первоматфея и первомарка, тогда гипотеза письменных первоисточников, как исторически невероятная, совершенно произвольная, слишком искусственная и при всем этом бесполезная, законно должна уступить свое место теории взаимного пользования, как опирающейся на более твердые научно-объективные данные, как более простой и делу более сообразной.