Важнейшие источники для определения времени крещения и Руси и их данные

Первым и важнейшим историческим памятником, на котором главным образом, почти исключительно, основано мнение неблагоприятное для летописи, бесспорно признается „Похвала князю русскому Володимеру» мниха Иакова. Открытая пр. Макарием и напечатанная им в 1849 г. (в „Христ. Чт.“), она немедленно обратила на себя внимание ученых, как замечательное произведение древности, составленное совершенно независимо от летописи. А профес. Голубинский, составляя свой капитальный труд – „Историю русской церкви», положил „Похвалу» в основание своих разысканий о месте и времени крещения св. Владимира. Но вслед за этим в судьбе произведения мниха Иакова настает резкая перемена... Между тем, как раньше, вскоре после напечатания „Похвалы», ученые (пр. Макарий, Срезневский, Погодин и др.) отнеслись к ней с должным вниманием, старались оценить ее показания без всякой преднамеренной цели умалить этот памятник пред летописью; теперь же, после попытки проф. Голубинского – обосновать свои суждения на „Похвале» Владимиру, защитники летописного рассказа поняли, какая серьезная опасность угрожает их взгляду со стороны показаний мниха Иакова⁶, и решили во что бы то ни стало устранить эту опасность, для каковой цели стали изыскиваться различные средства – перетолкование слов Иакова, соглашение его показаний с показаниями летописи и, как более надежное и верное средство, отрицание древности „Похвалы». Напрасно г. Завитневич полагает, что защитники летописи не решились «отрицать компетентности» Иакова⁷; желание отстоять свое мнение побудило их и на этот, кажется, уже последний шаг...

В числе лиц, неблагосклонно относящихся к показаниям „Похвалы» и скептически смотрящих на ее хронологические данные, едва ли не самое видное место занимает проф. Соболевский, придающий, как увидим ниже, слишком малое значение тому памятнику, который некоторыми учеными признан наиболее древним и наиболее авторитетным.

«Похвала» кн. Владимиру, рассуждает ученый доктор славянской филологии, несомненно, принадлежит Иакову мниху (как будто кто-нибудь в этом сомневался!), но мы не имеем никаких известий о том, когда жил этот писатель. Мнение, что он – тот Иаков, которого Феодосий Печерский хотел назначить своим преемником, не имеет за себя никаких данных и есть ни что иное, как ни на чем не основанная догадка»⁸.

Совершенно справедливо, что мы не имеем вполне несомненных сведений о жизни писателя „Похвалы». „В древней Руси, говорит проф. Голубинский, авторская слава вовсе не составляла чего-нибудь слишком высоко ценимого, так чтобы люди имели побуждения слишком дорожить ею и слишком искать ее“⁹. Вследствие этого мы знаем по имени почти только тех писателей, которые сами называют себя, и иногда знаем лишь то, что они сами сообщают о себе, как делают это преп. Нестор и первый летописец. Последний, не смотря на чрезвычайную важность его труда, доселе составляет предмет несогласий, так как не назвал себя по имени, хотя передал некоторые сведения о своей жизни¹⁰. Удивительно ли после этого, что мы ничего не знаем о писателе „Похвалы», кроме его имени, которое сообщил он сам?!..

Справедливо и то, что отожествление автора „Похвалы» с тем пресвитером Иаковом, который упоминается в летописи под 1074 г., не есть несомненный факт, хотя решительно нет ничего невероятного в таком отожествлении¹¹.

Но допустим, что Иаков – писатель и Иаков – инок печорской обители, предназначавшийся Феодосием в игумены, – совершенно отдельные лица; пусть о первом мы не имеем никаких сведений, – какой же вывод следует отсюда? Можно ли на этих отрицательных данных обосновать мнение, что автор „Похвалы» жил позднее XI в., к каковому заключению и клонит свою речь проф. Соболевский?

Вышеуказанное рассуждение доктора слав. филологии направляется к тому, чтобы отнести составление „Похвалы», как можно, к более позднему времени – из XI в. в XII и даже ХIII в. Здесь проф. Соболевский делает попытку новой, до него, кажется, неизвестной, постановки исследования о мнихе Иакове. Г. Завитневич, против которого и писал свои критические замечания Соболевский, не касается вопроса о времени жизни писателя „Похвалы Володимеру». Ссылаясь на Иакова, он имел в виду „общее мнение» ученых, признающее этого писателя древнейшим и авторитетным¹². С большею вероятностью можно сказать, что трудно было даже и ожидать возражения с той стороны, с которой возражает проф. Соболевский, – со стороны древности и компетентности писателя „Похвалы», и г. Завитневич, как мы знаем, действительно считает невозможным такое возражение.

И в самом деле, что Иаков – писатель XI в. и древнее летописца, – это авторитетными учеными признано за несомненный факт. Погодин выдает даже за историческое положение, что Иаков черноризец, написавший «Похвалу Володимеру» – современник св. Феодосия, жил во время Ярослава и сына его Изяслава¹³.

В. Г. Васильевский называет „Похвалу» драгоценным памятником XI в.¹⁴ Наконец, не приводя мнения пр. Макария, проф. Голубинского и друг.¹⁵, укажем, что проф. Кирпичников, несогласный с теми, которые доверяют Иакову больше, чем летописи, признает „Похвалу» „документом (какой официальный язык!) несомненно древним (или современным летописи, или древнее ее) и подлинным»¹⁶.

Проф. Соболевский держится взгляда прямо противоположного сейчас указанному. Отвергнув тождество Иакова-писателя с Иаковом-пресвитером и современником преп. Феодосия, сказав, что о первом мы не имеем никаких верных сведений, проф. Соболевский дает тем полный простор относить написание „Похвалы» к какому угодно времени. А так как целью ученого доктора было доказать, что ошибаются те, которые считают Иакова писателем XI в., то он и пытается найти в самой „Похвале» такие признаки, по которым можно отнести написание ее ко времени, насколько возможно, более позднему. И признаки эти проф. Соболевским отысканы...

„Старания „Похвалы», говорит он, оправдать канонизацию Владимира и уничтожить сомнения в его святости („не дивимся, возлюбленнии, аще чудес не творит по смерти») показывают, что мы имеем дело с памятником едва ли не того времени, когда Владимир был канонизован нашею церковью, т. е. конца XII или начала XIII столетия, следов., с памятником, уступающим в древности нашей летописи»¹⁷. Таким образом, проф. Соболевский утверждает, что поводом и побуждением к написанию Иаковом „Похвалы» было отрицание кем-то уже совершившейся канонизации св. князя Владимира; а так как канонизацию эту он относит к концу XII в. и к началу XIII, то „Похвала» не могла быть написана раньше этого времени.

Не мало недоумений возбуждает эта ученая аргументация ученого профессора. Прежде всего обратим внимание на то, справедливо ли канонизация св. Владимира отнесена Соболевским к концу XII в. или к началу ХIII? Едва ли. На чем основывает свое мнение ученый профессор, неизвестно; только оно – это мнение – не находится в согласии с известными теперь изысканиями о времени канонизации крестителя Руси.

Так, пр. Филарет и пр. Макарий полагали, что почитание св. Владимира началось рано, еще в правление сына его Ярослава, и тогда несомненно признавали его в лике святых¹⁸. Такое мнение, в случае его принятия, было бы решительным отрицанием того доказательства проф. Соболевского, которым он хочет отнести написание „Похвалы» к более позднему времени. Однако признать правильным это мнение преосв. историков нет возможности, и то, что пр. Макарий полагает как несомненное, на самом деле крайне сомнительно. Правда, пр. Макарий ссылается на слово Илариона о законе и благодати; но это-то доказательство и не доказывает того, в подтверждение чего приводится. „Обращения к лицу Владимира и эпитеты, прилагаемые к нему (великий каган, учитель, отче честный и пр.), ясно говорят, что Иларион и его современники не чествовали Владимира как святого»¹⁹. Впрочем, проповедник называет просветителя русской земли апостолом, блаженным, человеком, сподобившимся небесных почестей²⁰, но делает крайне осторожно, с целью указать на то, чего достоин св. князь за совершенный им подвиг крещения земли русской и за свои добродетели. А что особенно важно, – Иларион нигде не называет Владимира святым; а такие слова, как: „встань от гроба твоего, честная главо!.. ты не умер, но спишь до общего всем востания... посмотри, как Господь не оставил тебя без памяти на земле, в сыне твоем”, – едва ли могут быть обращены к прославленному и канонизованному святому.

Да и слишком трудно допустить, чтобы Владимир, скончавшийся в 1015 г., к 1051 г. (в котором Иларион был избран в митрополиты, а слово о законе произносил он в сане пресвитера) был уже канонизанным святым. Подобная канонизация была бы слишком поспешною. Если принять во внимание, что монахи Киево-Печерского монастыря только через 34 года после смерти Феодосия и чрез 17 лет после перенесения мощей его ходатайствуют пред князем (Святополком) и то не о канонизации бывшего игумена печорского, а только о внесении имени его в „сенаник» для поминовения “на соборех”²¹, т. е. в синодик, читаемый в неделю православия²², то тем труднее будет согласиться, что Владимир чрез какие-нибудь 30 лет после смерти был уже канонизованным святым.

К тому же долго жившая в народе память „о пированьях – почетных пирах и о столованьях – почетных столах“ Владимира (как догадывается проф. Голубинский)²³, полное отсутствие чудес²⁴ (как засвидетельствовано мнихом Иаковом) оказались сильным тормозом к скорейшему прославлению памяти крестителя земли русской. Действительно, автор «жития Володимерова» и первый летописец, писавшие гораздо позднее Илариона, удостоверяют, что память Владимира не чтится русскими людьми и за него не возносятся молитвы в день преставления, и что, если бы эти молитвы возносились с должным усердием, то Бог прославил бы его²⁵. Очевидное доказательство того, что Владимир в начале XII в. не был еще канонизованным святым.

По позднейшим и более надежным историческим изысканиям, канонизация равноапостольного князя совершилась гораздо позднее сейчас указанного срока и именно около половины ХIII в. Мнение это, принадлежащее проф. Голубинскому, развито проф. Малышевским. Первый, в форме только вопроса, высказал, что празднование памяти Владимира установил Александр Невский после одержанной победы над шведами 15 июля 1240 г.²⁶, а второй утвердительно говорит и обстоятельно доказывает, что именно невская победа Александра Ярославича была поводом к канонизации крестителя земля русской²⁷. И если бы мних Иаков действительно писал по тому поводу, который предполагает проф. Соболевский, т. е. для оправдания совершившейся канонизации Владимира, то «Похвала» могла быть написана не раньше половины XIII в. и мнение этого ученого о времени ее появления было бы неверно. Впрочем, может быть, Соболевский не согласен с вышеуказанным взглядом Голубинского и Малышевского на время прославления памяти св. князя, в таком случае ему нужно доказать правильность своего мнения и неосновательность других суждений.

Но действительно ли Иаков писал по тому поводу, который указан проф. Соболевским? – вот вопрос существенно важный для определения времени написания „Похвалы». Этим поводом, как указано выше, является канонизация Владимира, а целью составления „Похвалы"– оправдание этой канонизации, при чем неизбежно разумеются такие скептические люди, которые каким бы ни было образом отрицали ее, иначе на что же нужна апология, если нет возражающих. Не легко понять указанные ученым профессором побуждения к составлению Иаковом похвального слова Владимиру; а еще труднее согласиться с ними!..

Как известно, канонизация святых принадлежит церкви и, представляя собою авторитетный голос ее, которому с благоговением должны внимать истинные церковные чада, не имеет нужды в защите и оправдании со стороны отдельных членов ее. Всякое сомнение касательно правильности канонизации есть недоверие к авторитету церкви, посягательство на принадлежащее ей право. Положим, что в наш скептический век такое отрицательное отношение к авторитету церкви вполне возможно; но возможно ли оно было в XI–ХIII вв.?.. Наши предки, несомненно, думали, что святым, канонизованным церковью, нужно молиться, память их нужно чтить; в честь их составляли службы, писали жития, но не апологии. И Иаков, без сомнения, никогда не решился бы выступить апологетом Владимира, признанного уже святым, не осмелился бы, так сказать, брать под свою защиту авторитетный голос церкви. Как „старание оправдать канонизацию и уничтожить сомнение в святости “ святого Владимира, признанного таковым самою церковью, которая, конечно, имеет веские основания для прославления того или другого святого, „Похвала» представляет нечто непонятное, произведение единственное в своем роде. И „Церковные Ведомости», видимо согласные со взглядом проф. Соболевского на время происхождения разбираемого памятника, не решаются повторять тот довод ученого доктора слав. филологии, на основании которого написание „Похвалы» отнесено к концу XII или к началу XIII в., т. е. старание Иакова оправдать канонизацию и уничтожить сомнение в святости св. Владимира, и делают это, без сомнения, потому, что не разделяют ученой аргументации профессора. Они говорят лишь, что „есть некоторые основания отнести этот памятник (т. е. „Похвалу») ко времени прославления св. Владимира, т. е. к концу XII или к началу ХIII стол.»²⁸, при чем остается умолоченным, по какому поводу и по каким побуждениям написана „Похвала», хотя именно эти-то обстоятельства и были для Соболевского не только главным, но и единственным основанием перенесть мниха Иакова из XI в. в конец XII или даже в ХIII в. Таким образом, „Церк. Вед.“, смеем думать, согласны с нами в том, что Иаков при составлении „Похвалы» князю Владимиру не имел в виду оправдания канонизации и защиты святости признанного святым крестителя русской земли.

Кого собственно, каких сомневающихся лиц, скептически относящихся к канонизованным святым, желал бы убедить Иаков, – остается совершенно неизвестным, и проф. Соболевский этого вопроса не касается. Является даже сомнение, были ли действительно такие скептики, против которых, по предположению ученого профессора, и ратует мних Иаков.

Можно указать, как на сомневающихся лиц, на митрополитов из греков, которые, говорят, „всегда относились скептически (к чему?) и затрудняли дело канонизации русских святых“²⁹. Но затруднять канонизацию (только еще предполагаемую) и отрицать ее уже совершившуюся – далеко не одно и те же. Полагаем, совершенно неоспоримо, что митрополиты-греки относились неблагосклонно к прославлению святых русской церкви и, насколько от них зависело, старались затормозить дело канонизации их. Вероятно и здесь – и в деле, касающемся исключительно веры и церкви – высказался надменный и пренебрежительный взгляд греков на все, что было не греческого, варварского. И могли ли наши крестители, считавшие себя самыми верными глашатаями истины католической и самым просвещенным народом в мире, вполне сочувственно отнестись к попыткам русских – этих новообращенных ко Христу варваров – указать, что и они – новое стадо – приобрели благоволение Божие, имеют своих ходатаев пред Богом за русскую землю, своих молитвенников, которые, в сознании народа, приравнивались к великим представителям церкви греческой?! Очень может быть, что из чувства национальной гордости грека проистекало неверие митрополита Георгия в святость муч. Бориса и Глеба даже после их канонизации³⁰. Впрочем, это неверие требует некоторого уяснения. По словам пр. Нестора, „митрополит бе неверствуя, яко свята блаженная»; а летописец передает, что Георгий „бе не тверд верою к нима“ („бяше не твердо веруя»³¹), – что, кажется, справедливее и согласнее с событием, бывшим при перенесении мощей св. мучеников. Это маловерие вовсе не должно считаться равным отрицанию канонизации. У митрополита Георгия обнаружилось явное Фомино неверие: не быв сам свидетелем ни одного чуда св. мучеников, он не верил и в совершение этих чудес, и когда увидел неправоту свою, сознал ее и, по словам летописи, „просяше прощенья». Для нас особенно важно то, что по поводу недоверия митрополита-грека к святости мучен. Бориса и Глеба никто из русских (среди которых не могло быть ни одного сомневающегося в святых своих) не выступил с апологетическим сочинением за св. мучеников: подобное дело, без сомнения, считалось ненужным и бесцельным; таких скептических лиц, как митр. Георгий, действительно могли уверить и убедить не слова, не рассуждения, а чудеса, как доказательства и уверения свыше. На этом основании полагаем, что Иаков в своем произведении, которое „далеко не может быть отнесено к числу совершенных»³² со стороны внешней, в котором нет „логического порядка»³³, едва ли мог выступить с такою задачею, которую усвояет ему проф. Соболевский, – не только ослабить, но и уничтожить сомнение в святости св. Владимира. Была ли эта задача, требующая хорошей литературной подготовки, по силам „худому мниху», который, кажется, и сам сознавал слабость своих сил для выполнения предпринятого им на себя труда, и которого могло побуждать к написанию „Похвалы» исключительно благоговение к памяти св. равноапостольного князя и желание передать о его жизни некоторые черты, жившие в памяти народа.

Впрочем, проф. Соболевский напрасно строит догадки о поводе и о цели написания „похвалы Володимеру». Иаков, автор ее, без сомнения, гораздо лучше ученого профессора знавший обстоятельства происхождения своего произведения, говорит нечто иное, чем Соболевский. Побуждением к написанию „похвалы» Иаков выставляет то именно, что, согласно заповеди св. апостола Павла (2Тим.2:1–2) и по примеру евангелиста Луки (6:1–4), „многих святых писати начяша житиа и мучения. Такоже и он, „худый мних Иаков“, решился написать „о благоверном (но не святом еще) князи Володимери всея рускыа земля». Целью написания было из слышанного „от многих» о крестителе Руси собрать и записать хотя кое-что „мало», для памяти потомству и главным образом о том – „како просвети благодать Божия сердце князю рускому Володимеру... и вжажда святого крещения»³⁴. Где же здесь оправдание канонизации и старание уничтожить сомнение в святости святого Владимира?!.

Но допустим справедливость догадки проф. Соболевского, что Иаков писал „Похвалу» для оправдания канонизации, для уничтожения сомнения в святости Владимира. Ясное дело, что выступая апологетом равноапостольного князя, Иаков был решительным сторонником его канонизации, и сам, несомненно, признавал его святым и прославленным угодником Божиим. Так должно быть с точки зрения проф. Соболевского. А что мы видим на самом деле?

К немалому удивлению оказывается, что Иаков, старающийся, по уверению Соболевского, оправдать и защитить св. Владимира, нигде не называет его святым. Составленное им сочинение надписывается: „Память и похвала князю русскому Володимеру». Указав, что после св. евангелиста Луки и по его примеру „многих святых писати начяша житиа и мучения», Иаков со своей стороны обещается однако написать не о святом, а „о благовернем князе Володимери». Здесь Иаков не только мог, но неизбежно должен был назвать Владимира святым, чего он однако не делает и тем дает полное основание утверждать, что не признает его таковым и не знает о его канонизации, тем более, что непосредственно за приведенными словами называет Бориса и Глеба святыми и славными мучениками³⁵. Правда, в дальнейшей речи в своей „Похвале» Иаков называет Владимира блаженным и треблаженным³⁶, но подобные эпитеты не равны названию „святым». „Название блаженного, скажем словами проф. Н. И. Петрова, служило только одною из предварительных ступеней к полной канонизации известного угодника Божия, подобно тому, как в западной римской церкви и доныне беатификация (признание блаженным) служит только подготовительною ступенью к санктификации (признание святым) известного лица»³⁷. И в древней Руси понимали, что „святый“ и „блаженный“ далеко не одно и то же, что ясно видно из выше приведенных слов преп. Нестора – „яко не свята блаженная», которыми указывается, что Борис и Глеб могут считаться „блаженными», но могут не признаваться святыми.

Автор „жития блаж. Володимера», сказав, что кн. Владимир не чтится, как святой, и что за него не возносятся и молитвы в день преставления, в заключительной молитве обращаясь к царям Константину и Владимиру, называет их святыми („О, святая царя, Констянтине и Володимере!»)³⁸, выражая этим относительно крестителя земли русской только свое личное мнение³⁹, а не голос церкви. Иаков не решился поступить даже подобно этому неизвестному писателю „жития» и ни разу не назвал Владимира святым, хотя бы по своему личному убеждению. Если автор „Похвалы» сам не обнаруживает вполне ясной и вполне твердой уверенности в святости Владимира, то мог ли он брать на себя ту задачу, которую ему приписывает проф. Соболевский.

Ученый профессор, в подтверждение правильности своей догадки о поводе и о времени написания Иаковом „Похвалы», ссылается на слова: „не дивимся, возлюблении, аще чюдес не творит по смерти», но подобная ссылка вовсе не доказывает того, будто Иаков старается оправдать канонизацию и уничтожить сомнения в святости Владимира. Желание автора „Похвалы"– указать, что и великий князь может быть прославляем как святой. Верно, что Владимир не творит чудес, но „мнозе святии, праведнии, продолжает Иаков, не сътвориша чудес, но святи суть», почему же не может быть признан таковым и киевский князь?

Златоуст говорит, что святость человека познается от дел, а не от чудес, а по делам-то, рассуждает автор „Похвалы», „блаженный Володимер» вполне достоин сделаться наследником рая вместе со святыми, угодившими Богу, и далее эту мысль Иаков подробно доказывает исчислением дел Владимира. „Конечно, подобная речь была бы совершенно неуместна, как справедливо говорит г. Славнитский, если бы уже тогда произошла канонизация св. Владимира“⁴⁰ и „не было бы нужды этого доказывать»⁴¹, что именно доказывает Иаков. Еще раз замечаем, что „Похвала», как попытка оправдать канонизацию и защитить святость уже святого Владимира, представляет нечто странное, мало понятное и единственное в этом роде произведение.

Однако если Иаков говорит, что заключение о святости нужно делать не от чудес, а от дел, то без сомнения он имел к тому побуждения, которыми можно определить до некоторой степени и повод к составлению „Похвалы».

Не подлежит сомнению, что канонизация Владимира не могла совершиться вскоре после его смерти: различные причины, о которых отчасти мы упомянули и выше, могли затруднять это благое дело. Но рядом с воспоминанием о былых пирах Владимира жила память и о его равноапостольном подвиге – крещении земли русской, и чем больше христианство входило, так сказать, в плоть и кровь русского народа, тем с большею благодарностью, большим благоговением воспоминалось имя крестителя земли русской. В сознании, если не большинства русских людей, то лучшей части из них, подвиг, совершенный св. Владимиром, делал его равным апостолам, великому Константину, участником царства небесного.

Отсюда не трудно было прийти к мысли о канонизации и церковном прославлении равноапостольного князя. Мних Иаков несомненно был из числа ревнителей такого прославления. Но, к огорчению русских людей, оказывалось чрезвычайно важное препятствие к канонизации крестителя земли русской: Владимир не творил чудес. А между тем чудеса считались не только главным, но и единственным, кажется, верным признаком святости (даже предпочтительно пред нетлением мощей). Так, в Ростове одновременно открыты были мощи Леонтия и Исаии, и однако к лику святых причислен был только первый, потому вероятно, как полагает проф. Голубинский, что при мощах его совершались чудотворения⁴². Одновременно с Борисом и Глебом от руки Святополка погиб (в 1015 г.) и третий сын Владимира Святослав⁴³ (убит и погребен на Карпатах), однако никто и не думал считать его мучеником, так как тело его⁴⁴ очевидно и несомненно не творило чудес. „Житие бл. Володимера“ и летопись ясно дают знать, что чудеса считались необходимым условием для канонизации. Оба памятника, упрекая русских людей за нерадение к памяти св. князя, говорят: аще быхом имели потщание и молбу приносити Богу за нь в день преставления его, – видя бы Бог тщанье наше к нему, прославил бы и“⁴⁵ и, конечно, ничем иным, как чудотворениями, после которых и могло бы последовать прославление Владимира, как святого.

Попытка причислить Владимира к лику святых особенно могла появиться среди русских людей после канонизации свв. Бориса и Глеба⁴⁶. Мы склоняемся к той мысли, что память Владимира косвенно чтилась и до его канонизации, но не в день его преставления, но, как выражается составитель „Степенной книги», „купно время»⁴⁷ с Борисом и Глебом и, так сказать, в лице их, „яко фюник высок възращает и кисте две согрели и мученика приносящи – Романа и Давида честьнаго» (т. е. Бориса и Глеба⁴⁸). Но прославление св. князя, если таковое могло быть в памяти его сыновей–св. мучеников, очевидно не могло соответствовать желанию тех русских людей, которые хотели бы почтить память равноапостольного крестителя земли русской. Но чем настойчивее обнаруживалась попытка причислить Владимира к лику святых, тем с большею силою выступало возражение, что, между тем как Борис и Глеб сияют чудесами, Владимир чудес не творит. Вот на это-то возражение, считающее чудеса единственным признаком святости, и отвечает Иаков словами: „не дивимся, возлюблении, аще чюдес не творит по смерти: мнози бо святии праведнии, не сътвориша чудес, но святи суть“ и проч. Это не оправдание канонизации, а попытка между прочим убедить, что Владимир, хотя и не творит чудес, следов., не имеет, так сказать, внешнего признака и доказательства святости, может быть признан святым на основании дел. На эту попытку Иаков решается после того, как уже от многих слышал о благоверном князе, о его достойных памяти добродетелях. Желание сохранить эту память от забвения и вместе стремление устранить препятствия к церковному прославлению св. Владимира и могли быть поводом к составлению „Похвалы”.

Можно обратить внимание еще на следующее. По мнению не профессора, впрочем, Соболевского, а тех, которые считают Иакова древнейшим нашим писателем, последний писал около 1070 г.⁴⁹, и в это время кафедру русской митрополии занимал тот самый митрополит Георгий, который, как сказано выше, обнаружил явное фомино неверие к чудесам свв. мучеников Бориса и Глеба, а тем более скептически относился к канонизации Владимира, не прославленного чудесами, хотя о такой канонизации может быть и радели русские люди, благоговевшие пред равноапостольным подвигом крестителя земли русской. Для Иакова было полное побуждение упомянуть о том, что чудеса не составляют необходимого признака святости. Слова: „не дивимся, возлюблении...» и т. д. вызывались, так сказать, потребностью времени!..

Наконец, нужно заметить, что проф. Соболевский и сам не вполне уверен в справедливости своего предположения, будто „ Похвала “ составлена в конце XII–в начале XIII столетия: он выражается, что это сочинение едва ли не относится к сейчас указанному периоду времени, и, следовательно, позднее летописи. Это „едва ли» ясно показывает, что ученый профессор далеко не убежден в том, что говорит относительно времени происхождения „Похвалы Володимеру» мниха Иакова. И „Церков. Ведом. “, передающие сущность ученой статьи проф. Соболевского, видимо признают неособенную надежность и даже шаткость доводов этого ученого для того, чтобы считать „Похвалу» произведением конца XII или начала XIII вв. Они говорят лишь, что „есть некоторыя основания» для такого предположения; только „некоторыя», следовательно не вполне прочные и не вполне твердые и не более сильные противоположного мнения, относящего „Похвалу» к XI в. В числе таких оснований „Церков. Ведомости» ставят, например, слова: „не дивимся, возлюблении...»⁵⁰. Это „например“ дает ясно понять, что имеются еще и другие основания для предположения проф. Соболевского, но какие же? „Церков. Ведом.» их не знают, а Соболевский, которому они в данном случае доверяют, мог указать только одно такое основание в вышеуказанных словах, которое, будучи неверно понято, вероятно и соблазнило его на перерешение вопроса о времени написания „Похвалы».

Отвергнув, хотя и не с полною уверенностью и на шатком основании, древность „Похвалы», признав ее произведением более поздним, чем летопись, проф. Соболевский пытается определить ее первоисточник, из которого Иаков почерпал сведения, несогласные с летописными показаниями. „Иаков мних, говорит ученый профессор, очевидно не знал летописи и пользовался каким-то другим, кажется, очень важным источником, который нам неизвестен, вследствие чего мы можем делать только догадки об отношении „Похвалы“ к этому источнику и о способе Иакова им пользоваться»⁵¹.

Мы, с особенным удовольствием, могли бы отметить признание ученого профессора, что первоисточник „Похвалы» Иакова очень важный, – это без всякого сомнения возвышает цену и достоинство показаний самой „Похвалы», – если бы догадка об источнике, которым пользовался Иаков, не была сделана совершенно бездоказательно и решительно напрасно. Проф. Соболевский совсем растерялся в определении того, какого рода памятник мог быть под руками Иакова и как – умело или нет – автор „Похвалы» воспользовался им, между тем несколько ниже обвиняет Иакова в грубых ошибках и даже в искажении текста первоисточника, хотя такое тяжкое обвинение, как недоказанное (что мы увидим ниже), лежит пока на совести ученого доктора славянской филологии.

А, между тем, Иаков, конечно, лучше проф. Соболевского знавший источник своих сведений, сам же и указал его в следующих словах: „слышав от многих о благоверном князе Володимери... и мало събрав от многих я добродетели его написах»⁵². Ясное дело, что писатель „Похвалы» не имел под руками никакого письменного источника, догадки о котором тщетно строит проф. Соболевский. Ученые историки давно обратили внимание на приведенные сейчас слова Иакова и, руководствуясь ими, пришли к выводу, что „Похвала» составлена не на основании каких-либо писанных памятников, а только по слухам и, следов., раньше летописи⁵³. Действительно, Иаков не знает в русской исторической литературе даже и образца для своего сочинения о кн. Владимире; пред ним было только наставление ап. Павла Тимофею (2Тим.2:1–2) и пример церковной историографии („житиа и мучения»), начатой евангелистом Лукою, и пример из русской историографии в его же собственном сочинении о св. мучениках – Борисе и Глебе. Эти указания Иакова дают полное право на заключение, что „он первый, решившийся написать о Владимире и о Борисе с Глебом, и вообще первый исторический писатель“⁵⁴.

Если бы Иаков жил и писал в конце XII или в начале XIII в., как предполагает проф. Соболевский, когда Владимир, по словам того же ученого, был уже канонизованным святым, то ужели из многих лиц, сообщавших ему сведения о св. князе, никто и не слыхал, что существует предание, записанное уже в летописи и сообщающее подробности о месте и времени крещения св. Владимира?! Немыслимо допустить, чтобы канонизованный святой, каким проф. Соболевский представляет Владимира во время написания „Похвалы», не имел никакого составленного в честь его жития, и память о нем жила лишь в устном предании. Жития, хотя бы и самые краткие, образец которых можно видеть в проложном житии св. Владимира XIII–ХV вв.⁵⁵, иногда даже предшествовали канонизации и прославлению святого (что, наприм., известно об Авраамии смоленском⁵⁶) и во всяком случай неизбежно должны были сопровождать их. Почему же Иаков, если он писал в то время, которое указывает проф. Соболевский, не знал и видимо не предполагал никаких записанных сведений о св. Владимире?.. Это потому, без сомнения, что тогда, т. е. во время написания Иаковом „Похвалы», не существовало никаких письменных памятников о свят. князе. А коль скоро мы согласимся, что „Похвала» написана только на основании устного предания, – с чем, по нашему мнению, нельзя не согласиться в виду свидетельства самого составителя ее, – то должны будем необходимо признать, что это предание, которым пользовался Иаков, было слишком свежее, так как в нем сообщались сведения иногда столь подробные, которые со временем, пожалуй, легко могли изгладиться из памяти. Впрочем, мы знаем, что и проф. Соболевский признает первоисточник Иакова очень важным, по всей вероятности, по достоинству сообщаемых в нем и воспроизведенных в «Похвале» сведений (иначе почему же?), а так как этим первоисточником было устное предание, несомненно предшествовавшее письменным памятникам, то его очевидно нужно считать источником очень свежим, близким к тому времени, о котором рассказывается в нем.

Итак, попытка проф. Соболевского отвергнуть древность «Похвалы Володимеру» и тем подорвать авторитет ее должна считаться несостоятельною и неудовлетворительною. „Похвала» несомненно написана до канонизации Владимира, на основании только устного предания, очень свежего и заслуживающего доверия (Иаков писал, слышав „от многих”), и прежде летописи. По вопросу о времени происхождения сочинения Иакова и о достоинстве сообщаемых в ней сведений, приходится, таким образом, вернуться к тому мнению, против которого выступил со своими критическими замечаниями проф. Соболевский, т. е., что „Похвала» – драгоценный памятник XI в., составленный раньше нашей начальной летописи. И в юбилейной литературе мнение Соболевского о сравнительно позднем происхождении «Похвалы» является, кажется, одиноким, и мы уверены, что Иаков и на будущее время сохранит издавна признанный за ним авторитет. Впрочем, как мы знаем, проф. Соболевский и сам не вполне уверен в справедливости своего мнения, и ниже, как бы в противоречие себе, выдвигает авторитет Иакова, так что противопоставляет его авторитету несомненно древнейших писателей, в роде преп. Нестора.

Второе произведение, на котором основывает свои выводы г. Завитневич и относительно древности которого с ним не согласен проф. Соболевский, есть „Сказание страстей и похвала о убиении св. мученик Бориса и Глеба» неизвестного автора. Сочинение это имеет, впрочем, косвенное отношение к вопросу о времени крещения св. Владимира и Руси, а потому о времени написания его мы должны ограничиться немногими замечаниями и главным образом применительно к сказанному об этом предмете проф. Соболевским.

Прикрываясь ссылкою на Иловайского (Ист. Рос. I, 313), ученый профессор отвергает тождество автора „Сказания» с мнихом Иаковом, составителем „Похвалы Володимеру». В этом случае Соболевский, по нашему мнению, прав. Не смотря на то, что многие ученые – одни предположительно, другие утвердительно (пр. Макарий, Срезневский, Погодин, Сухомлинов, Бестужев-Рюмин, Голубинский и др.) высказались, что „Сказание» и „Похвала» написаны одним и тем же лицом – Иаковом мнихом, мы полагаем, что первое сочинение, т. е. „Сказание», ему не принадлежит и лично давно разделяем убеждение в том. В данном случае и г. Завитневич согласен с Соболевским⁵⁷.

Составитель „Сказания» остается неизвестным по имени, а время его жизни и происхождения „Сказания» проф. Соболевский определяет следующим образом: „Сказание» „в своей главной части есть не что иное, как извлечение из летописи, к которому автор прибавил от себя цитаты из свящ. Писания, молитвы св. князей и сведения о их чудесах и перенесении их мощей при Владимире Мономахе. Последнее упоминается летописью (по Лаврентьевскому списку) под 1115 г., после известной приписки Сильвестра, след. не в Несторовой летописи, а в ее продолжении, в так называемой киевской летописи. Это обстоятельство, в связи с тем, что старший список „Сказания“ (в Успенском сборнике) относится к ХII в. и самое большее к первой половине ХIII в., показывает, что автор „Сказания» или был младшим современником нашего первого летописца, или принадлежал уже к следующему за ним поколению»⁵⁸.

Таким образом, проф. Соболевский признает „Сказание» произведением менее древним, чем летопись, на следующих основаниях: а) „Сказание“ есть расширенное и распространенное летописное повествование о смерти Бориса и Глеба, так что труд автора его состоял лишь в прикрашивании текста летописи такими дополнениями, которые не имеют исторического характера; б) к „Сказанию» присоединен его автором рассказ о чудесах и перенесении мощей Бориса и Глеба и, между прочим, о том перенесении, которое было в 1115 г.; в.) древнейший список „Сказания» относится или к XII в. или XIII в.

Указанная сейчас ученая аргументация профес. Соболевского не может однако не вызывать недоумений и возражений; трудно признать ее вполне правильною.

Не подлежит сомнению, что между „Сказанием» и летописью сходство самое близкое, а по местам⁵⁹ буквальное, наводящее на мысль о зависимости одного произведения от другого. Но взаимное отношение между этими древнейшими памятниками определяется неодинаково. Между тем как Соболевский полагает, что автор „Сказания» пользовался летописью, пр. Макарий находил более справедливым думать совершенно наоборот, что именно „летописец воспользовался „Сказанием»⁶⁰, а проф. Голубинский даже и не сомневается в этом.⁶¹ Вопрос о том кто же у кого заимствовал, – автор ли „Сказания» у летописца, или же наоборот, второй у первого, – остается, таким образом, непорешенным окончательно. Решение его, по нашему мнению, зависит от выяснения личности составителя „Сказания» и того, был ли этот автор писателем оригинальным и самостоятельным, или же только переделывателем чужих произведений; но об этом предмете мы поговорим несколько ниже.

Самое сходство между „Сказанием» и летописью нуждается в некотором разъяснении. Это сходство доходит до буквальности только там, где идет рассказ о междоусобной войне Ярослава с Святополком (со слов: „Ярославу же еще не ведущю о отни смерти» до: „утер пот с дружиною своею“)⁶²; первая же часть „Сказания,“ заключающая повествование об убиении Бориса и Глеба и заключение, содержащее общую похвалу св. мученикам, вместе с упоминанием об отыскании тела св. Глеба при некотором сходстве с летописью, имеют и немаловажные отличия от последней.

Напрасно проф. Соболевский говорит, что автор „Сказания» прибавил только к летописному рассказу цитаты из свящ. Писания и молитвы князей. Но при внимательном сличении этих двух памятников оказываются и некоторые другие различия между ними. То совершенно справедливо, что „Сказание», сравнительно с летописью, обилует выписками из св. Писания и, как имеющее „отличительной чертой усиленное стремление автора к драматизму»⁶³, передает длинные речи св. князей; но рядом с этим в исторической собственно части по местам оказывается фактичнее летопись (ср. „Сказ.» Хр. Чт. 1849 г. II, 381; лет. по Лавр. сп. 129 стр.; лет. по Ип. сп. 92–93 стр.), по местам „Сказание“, которое сообщает, наприм., точную дату смерти св. Бориса и Глеба, некоторые подробности об отыскании св. тела последнего, о чем летопись не говорит. В некоторых местах рассказ идет в летописи не в том порядке, в каком – в „Сказании» (ср. „Сказ.» Ibid. 385–386 и Лет. по Лавр. сп. 131–132; Лет. по Ип. сп. 93–94 стр.); иногда рассказ обширнее в летописи и сокращеннее в „ Сказании “, иногда наоборот (ср. „Сказ.» Ibid. 384 и 389 стр. и Лет. по Лавр. сп. 131 и 133 стр.; Лет. по Ип. сп. 93 и 95 стр.); а в самом начале повести об убиении св. мучеников летопись приводит выписку из книги Притчей Соломона более обширно, чем „Сказание». Упомянув об убийцах Бориса и Глеба и относя к ним слова Соломона, автор „Сказания» говорит: „о таковых бо рече пророк: скори суть прольяти кровь без правды» и только; а летописец продолжает выписку: „ти бо общаются крови» и т. д.⁶⁴

Теперь отчасти можно судить, справедливо ли предположение Соболевского, что „Сказание» в своей главной части (т. е. в рассказе об убиении Бориса и Глеба) есть ничто иное, как извлечение из летописи, дополненное выписками из свящ. Писания и молитвами св. князей.

Сличение летописи и „Сказания», беспристрастное отношение к этим памятникам, по нашему мнению, скорее всего должно привести к мысли, что именно летописец пользуется „Сказанием», пользуется на столько, на сколько находит в нем исторического материала. Составляя такой обширный исторический сборник, как наша начальная летопись, он должен был взять из своего источника только то, что отвечало его задаче – ежегодной записи замечательных событий. Мало этого. Летописец делает попытку, так сказать, систематизировать исторический материал „Сказания», изложить его короче и последовательнее и эта попытка, по нашему мнению, ему достаточно удается⁶⁵. Там же, где исторический материал „Сказания» недостаточно полон⁶⁶, летописец восполняет его из какого-то другого источника, нам неизвестного, но о существовании которого, или же подобного ему, можно делать предположение (о чем несколько ниже). Само собою понятно, что, извлекая из „Сказания» только нужный для своей цели материал, летописец должен был до minimum’а сократить видимо сочиненные речи и молитвы князей и цитаты из свящ. Писания⁶⁷. Они могли иметь место в похвальном слове, но являлись лишним балластом в историческом сочинении, повествующем, к тому же, не об одном, а о чрезвычайно многих предметах.

А если автор „Сказания“ пользовался летописью, что предполагает проф. Соболевский, то зачем ему нужно было разбивать (и то не к лучшему) исторический материал своего первоисточника, если его целью было вложить в уста князей пространные сетования, молитвы и речи и дополнить рассказ обширными выписками из свящ. Писания?!.

Что касается той части „Сказания“, которая за самыми незначительными исключениями буквально сходна с летописью, а также указания проф. Соболевского на рассказ о перенесении мощей св. Бориса и Глеба, как на доказательство позднего сравнительно с летописью, происхождения „Сказания», то для правильного суждения об этих отделах разбираемого сочинения (рассказ о войнах Ярослава с Святополком и рассказ о чудесах и перенесении мощей св. мучеников) и о силе основанных на них доказательств нужно принять во внимание следующее.

Списки „Сказания» (а их известно значительное количество) не отличаются однообразием в своем составе, и различие между ними зависит от тех отделов, которые сейчас указаны. Оказывается, что далеко не во всех списках „Сказания“ находится рассказ о войнах Ярослава с Святополком, далеко не ко всем им присоединен рассказ о чудесах св. мучеников и о перенесении их мощей, а в тех списках, к которым этот рассказ прибавлен, количество чудес неодинаково и о перенесении мощей св. Бориса и Глеба в 1115 году повествуется лишь в некоторых.

В отношении к рассказу о чудесах, пр. Макарий делит списки „Сказания“ на три фамилии: в одних содержится собственно рассказ об убиении Бориса и Глеба, заканчивающийся общею похвалою им; в других к этому рассказу присоединяются сведения о первых трех чудесах св. мучеников и известия об открытии мощей их при Ярославе и о смерти этого великого князя; в третьих рассказ о чудесах продолжается и повествуется о перенесении мощей Бориса и Глеба в 1072 г., или даже и о втором перенесении в 1115 г., при в. кн. Владимире Мономахе⁶⁸.

Из сопоставления и сличения всех этих списков не трудно понять, что рассказ о чудесах Бориса и Глеба не составляет необходимой принадлежности „Сказания“, что он лишь постепенно пополнялся новыми и новыми данными, и первичною редакцией его без сомнения была та, которая заключает меньшее число чудес. Вполне естественно думать, что эти постепенные дополнения к сказанию о чудесах делались различными авторами. Во всяком случае непонятно, почему проф. Соболевский приписывает все рассказы о чудесах св. мучеников, включительно до второго перенесения их мощей в 1115 г., одному автору, которого вместе с тем признает и составителем „Сказания“. В самом же деле гораздо справедливее думать совершенно напротив.

Сведения о первых трех чудесах св. Бориса и Глеба явились очень рано и без сомнения до преп. Нестора, который при составлении своего „Чтения“ об убиении св. мучеников уже пользовался ими, как источником⁶⁹. Вполне естественно думать, что первоначально записи о чудесах при гробах св. братьев велись в Вышгороде с тою конечно целью, чтобы оглашением их способствовать прославлению св. мучеников⁷⁰, что действительно и случилось.

Дальнейший рассказ о чудесах Бориса и Глеба после перенесения мощей их в 1072 г. составлен именно пр. Нестором, который ясно дает понять, что передает здесь как современник и очевидец⁷¹, следовательно, рассказ этот присоединен к „Сказанию» неизвестного автора уже из „Чтения» Нестора, позднее и не тем лицом, которое записывало первые чудеса.

О втором перенесении мощей св. Бориса и Глеба, бывшем в 1115 г. при Владимире Мономахе, пр. Нестор не говорит, так как писал свое „Чтение» раньше этого события, следовательно, рассказ о нем – этом втором перенесении – заимствован и прибавлен к „Сказанию» из какого-нибудь третьего источника и уже позднее Нестора.

Таким образом, есть некоторая возможность хотя отчасти проследить, как (и даже откуда) постепенно восполнялся рассказ о чудесах св. мучеников, пока он не достиг самой обширной известной теперь редакции. Целью этого пополнения вероятно было желание собрать „во едино» все разбросанные в разных сочинениях сказания о чудесах Бориса и Глеба и, так сказать, округлить сведения о их мощах.

Подобною целью и могли задаваться позднейшие списатели „Сказания» об убиении Бориса и Глеба и сказания о чудесах их.

В виду сейчас сказанного, указание проф. Соболевского на то, что к „Сказанию» прибавлены сведения о перенесении мощей св. мучеников в 1115 г. и, следовательно, произведение это написано позднее сейчас указанного года, в действительности решительно не может говорить ни о времени составления „Сказания“, ни о времени жизни автора. Такая ссылка ученого проф. могла бы иметь значение (и то отчасти) в том только случае, если бы Соболевскому удалось доказать, что самая обширная редакция сказания о чудесах, какую он и имеет в виду, несомненно, принадлежит одному автору. Но доказать-то это положительно трудно!..

Вопреки такой ссылке (какую делает проф. Соболевский) ученые указывают, что в самом „Сказании» (а не в рассказе о чудесах) не говорится даже о таком славном событии, каково перенесение мощей Бориса и Глеба в новую церковь в 1072 г., и отсюда заключают, что „Сказание» написано до этого года⁷².

Затем, мнение проф. Соболевского о сравнительно (конечно с летописью) позднем происхождении разбираемого нами памятника основывается на том положении, принятом без всяких ограничений, что и „Сказание» об убиении Бориса и Глеба и повесть о чудесах их писал один и тот же автор. Правда, подобное мнение разделяется и другими учеными (напр., пр. Макарием и проф. Голубинским)⁷³, но в полной справедливости его нельзя не усомниться. Впрочем, еще пр. Макарий высказал предположение, что „Сказание» написано „может быть другим лицом», отличным от автора повести о чудесах⁷⁴ и нельзя сказать, чтобы он был не прав именно в этом случае. В самом деле, автор „Сказания» об убиении Бориса и Глеба решительно не выражает в своем произведении никакого намерения, никакого желания писать о чудесах св. мучеников-братьев (а о Владимире и других событиях он обещается рассказать „инде“, но об этом несколько ниже), хотя для него был самый удобный случай высказать подобное желание. Он пишет: „сия святая постави (Господь) светити в мире премногими чюдесы, сияти в руской великой стране, идеже множество стражющих спасени бывают, слепии прозирают, хромии быстрие серны рищють, глухии прострение (слух) приемлют. Но или могу вся исповедати, или сказати, творимая чюдеса? Поистине, ни всь мир может понести, яже деются предивная чюдеса, паче песка морскаго“⁷⁵. Какой прекрасный повод для автора указать здесь, что он из многих чудес св. мучеников расскажет, по крайней мере, о некоторых; но он этого не делает и тем дает понять, что подобный рассказ решительно не входит в его планы. Пр. Нестор, тоже написавший об убиении св. Бориса и Глеба, имея в виду со временем записать и некоторые из чудес их, выражает это прямо и решительно: „аще Богу веляшу, то и чудес ю мало нечто исповемы»⁷⁶. Автор „Сказания» ничего подобного не обещает... Это обстоятельство в связи с тем, что многие списки „Сказания“⁷⁷ не имеют прибавления – рассказа о чудесах, а напротив последний встречается как отдельное сочинение⁷⁸, показывает, что отожествление автора „Сказания» об убиении св. Бориса и Глеба с автором рассказа о чудесах есть произвольная, ни на чем не основанная догадка.

Можно обратить внимание еще на следующее обстоятельство: пр. Нестор, воспользовавшийся, как мы знаем, рассказом о первых чудесах Бориса и Глеба, не был знаком с „Сказанием» об убиении их⁷⁹, а это-то, по нашему мнению, и свидетельствует о том, что в древнейшей редакции, до нашего времени не сохранившейся, первое произведение – рассказ о чудесах, – было отделено от второго – „Сказания», как сочинение самостоятельное и особое.

Ясное дело, что с признанием составителя „Сказания» лицом отдельным от автора повести о чудесах решительно теряет всякую силу представленное (и заимствованное именно у второго писателя) доказательство проф. Соболевского о времени написания „Сказания» позднее летописи.

Обращаемся теперь к той части „Сказания», которая за самыми малыми исключениями буквально сходна с летописью, т. е. к рассказу о войнах Ярослава с Святополком, – может ли она доказывать, что это сочинение есть ни что иное, как извлечение из летописи?

Достойно замечания, что сейчас указанный отдел, как и рассказ о чудесах Бориса и Глеба, вовсе не составляет необходимой принадлежности „Сказания»: в некоторых списках (Синод, и напеч. в „Хр. Чт.») он не имеет связи ни с предыдущим, ни с последующим, в некоторых (Сильвер., Румянц. и друг.) совершенно не находится. Преосв. Макарий полагал, что рассказ о войнах Ярослава с Святополком действительно заимствован из летописи, но не самим автором „Сказания», а позднее его⁸⁰. Проф. же Голубинский думает совершенно напротив, что сам составитель приставил к своему произведению тот длинный конец, в котором описаны события, последовавшие за смертью Бориса и Глеба до окончательного утверждения Ярослава на великокняжеском престоле⁸¹. Однако, думаем, есть вполне достаточное основание утверждать, что подобный рассказ представляет собою вставку в „Сказание». Это дает понять и сам автор его. Упомянув, что тело св. Глеба было „повержено на пусте месте» и оставалось долго в неведении, автор пишет: „не бысть памяти ни единому о взыскании телесе святаго, дóндеже нетерпя Ярослав сего злаго убийства, движеся на брата-убийца оного, окаянного Святополка, и брани многы с ным составив, и всегда пособием Божиим и поспешением святою победив⁸². Сделанное в этих словах краткое указание на „брани многи“ Ярослава с Святополком, с обозначением исхода их – победы первого над вторым, – показывает, что автор не имел в виду нарочито и подробно говорить о междоусобной войне сыновей св. Владимира; это замечание совсем исключает нужду подробного рассказа об тех событиях, которые уже упомянуты кратко; да и по самой цели автора – передать об убиении Бориса и Глеба, подобное повествование представляется совсем ненужным. И пр. Макарий справедливо замечает, что в тех списках „Сказания“, в которых недостает средины – сейчас указанного рассказа – повествование идет „самым естественным порядком⁸³, чем, без сомнения, и объясняется пропуск этого рассказа в некоторых списках.

Затем, повествование о войнах Ярослава и Святополка заканчивается рассказом о печальной судьбе, постигшей окаянного братоубийцу после поражения его при Альте в 1019 году. А между тем автор „Сказания“, хотя и обещается передать об этом, но когда-то „последи“ и не в сказании, потому что „нынеже несть время“⁸⁴. И эти слова, по нашему мнению, указывают, что рассказ о борьбе за великокняжеский престол между Ярославом и Святополком автором „Сказания» не предназначался к помещению именно в это сочинение и, следовательно, он составляет позднейшую вставку. По мнению пр. Макария, этот вставочный рассказ заимствован из летописи, но кажется, справедливее думать, что он взят из какого-нибудь другого источника, из которого занесен и в саму летопись⁸⁵; (по крайней мере, думаем, причина, побудившая сделать дополнение к „Сказанию“, отчасти понятна. Составитель разбираемого нами сочинения, как мы знаем, выражает намерение „последи» рассказать и о судьбе Святополка.

Вложив в уста братоубийцы слова: „приложю убо безаконие к безаконию; обаче грех матери моея не очиститьмися и с праведными не напишюся, но да потреблюся от книг животных“, автор „Сказания» замечает: „якоже и бысть“ (т. е., что Святополк истреблен из „книг животных»), но говорить об этом, прибавляет он, „ныне несть время“. Очень возможно, что кто-нибудь из позднейших описателей „Сказания» (которое для наших предков было одним из любимейших чтений), не желая оставлять читателей в неведении о том, какая же судьба постигла окаянного братоубийцу, и решился внести в само „Сказание» рассказ об этом предмете, а так как рассказ этот составляет заключение борьбы Ярослава с Святополком, то вставка должна была обнять весь этот период междоусобной войны. Возможность и даже естественность дополнения к „Сказанию“ объясняется и тем, что оно, может быть, взято хотя и из другого сочинения, но принадлежащего тому же автору и написанного как бы в дополнение к „Сказанию».

Замечательно, что и в летописи рассказ об убиении Бориса и Глеба и следующий за ним рассказ о борьбе Ярослава с Святополком не имеют между собою целостности. Первый начинается словами: „Святополк седе в Кыеве по отци своем и съзва Кыяны, и нача даяти им имение«; начало второго следующее: „Святополк же окаянный нача княжити Кыеве. Созвав люди, нача даяти овем корзна, а другым кунами, и раздая множъство»⁸⁶.

Не подлежит никакому сомнению, что в приведенных словах летопись говорит об одном и том же факте – занятии Святополком великокняжеского престола по смерти св. Владимира, но почему-то повторяет его. По предположению Соловьева, это произошло от того, что „повесть о смерти Бориса и Глеба явно вставлена после», а сам летописец не стал бы снова повторять: „Святополк же нача княжити... «⁸⁷. Однако справедливее думать, что это повторение случилось и не намеренно и, кажется, неизбежно. Под руками летописца были два „сказания»– одно об убиении Бориса и Глеба, другое – о войнах Ярослава с Святополком, оба начинающие рассказ с захвата Киева и великого княжения Святополком, но трактующие о разных предметах. Не имея возможности составить из этих двух сказаний одно цельное повествование, летописец стал вписывать в свой ежегодник каждое отдельно, но, закончив первый рассказ об убийстве Святополком своих трех братьев и не умея связать с ним второй рассказ, который, подобно предыдущему, начинался событиями, непосредственно следовавшими за смертью св. Владимира, он не мог поступить иначе, как повторив снова о вступлении Святополка на великокняжеский престол.

Таким образом, как в „Сказании» об убиении Бориса и Глеба рассказ о войнах между Ярославом и Святополком плохо вяжется с предыдущим, так и в летописи он присоединен к первому не вполне умело и чисто механически; это-то и может доказывать, что и в то и в другое произведение он внесен еще из третьего источника, указание на который находится, как мы видели, в „Сказании о убиении св. мученику Бориса и Глеба».

Выраженное автором „Сказания» желание и обещание „последи» – со временем – рассказать о наказании свыше, постигшем братоубийцу-Святополка, указывая на источник, которым мог пользоваться летописец, и из которого заимствована вставка в „Сказание» о войнах Ярослава с Святополком, имеет для нас значение и в другом отношении. Ясное дело, что в лице составителя „Сказания» пред нами предстает не жалкий компилятор, каким желает выставить его проф. Соболевский, а писатель самостоятельный, задавшийся целью, насколько было для него возможно, подробно изложить события, следовавшие за смертью св. Владимира. Мало этого. Автор „Сказания» обещается рассказать о некоторых других предметах, кроме указанных выше. Начиная свое, сохранившееся до нас, произведение, о котором мы собственно и ведем речь, и, упомянув о Владимире, „иже святым крещением просвети всю землю русскую», он замечает: „прочая же добродетели того инде скажем; ныне же несть время“⁸⁸ и, следовательно, высказывает намерение написать какое-то сказание и о свят. просветителе Руси христианством, при чем обозначается даже и самый предмет сочинения о Владимире. На приведенные слова „Сказания“ неизвестного автора давно было обращено внимание историков и на них-то не только главным образом, но, кажется, исключительно, основывается убеждение, что этот автор и есть мних Иаков, написавший „Похвалу Володимеру»⁸⁹.

Правда, отождествление составителя „Сказания» с мнихом Иаковом, как замечено выше, едва ли может быть допущено; но то несомненно, что первому автору принадлежит какое-то неизвестное теперь сочинение о „добродетелях» св. Владимира.

Но вот на что не было обращено должного внимания. Автор „Сказания», назвав некоторых сыновей Владимира (самых старших, начиная с Вышеслава и кончая Глебом), замечает, что отец „посади их по розным землям в княжении своем и еже инде скажем»⁹⁰, т. е. не находит уместным говорить здесь, в „ Сказании», подробно об уделах для сыновей св. князя, а обещает рассказать „инде“, в другом месте и, конечно, в другом сочинении. И действительно, упомянув далее о том, в каких городах были посажены на княжение Святополк, Ярослав, Борис и Глеб, – что было нужно для ясности последующего рассказа, – автор сам же и прерывает свою речь замечанием: „но о сих остану много глаголати» и, следовательно, подробную и обстоятельную речь об уделах для сыновей Владимира оставляет до другого сочинения.

Впрочем, пр. Макарий думал, что и в этих словах: „и еже инде скажем“ (о том, что Владимир „посади» своих сыновей „по розным землям в княжении своем») автор „Сказания “ только лишь повторяет свое обещание, высказанное выше, написать о добродетелях св. Владимира⁹¹; но подобное понимание слов писателя о Борисе и Глебе решительно не вытекает из контекста речи и ничем не может быть доказано; стоит лишь прочитать самое начало разбираемого нами произведения, чтобы понять полную несостоятельность подобного предположения.

Нужно даже думать, что едва ли автор „Сказания» предполагал говорить о разделении русской земли на удельные княжества при Владимире в сочинении прежде намеченном, которое должно было трактовать о предмете, мало сходном с сейчас указанным, – о добродетелях св. князя. Всего вероятнее, что каждый из этих двух предметов предназначался автором для отдельных произведений. Несомненно только то, что в настоящее время нет такого памятника древне-русской литературы, в котором более или менее подробно говорилось бы о распределении уделов между сыновьями св. Владимира. Вопрос о сыновьях равноапостольного князя – об их старшинстве, времени рождения, матерях – и даже о городах, назначенных им в удел⁹² очень запутанный, для решения его имеются очень недостаточные сведения, а иногда даже противоречивые известия⁹³, в которых, может быть, не слишком трудно было бы разобраться при помощи сочинения, составленного автором „Сказания“ и нарочито повествующего об этом предмете.

Затем мы уже знаем, что этот автор выражает намерение рассказать о судьбе Святополка окаянного. Очень может быть, что подобный рассказ, как и все повествование о войнах Ярослава с Святополком, входило в программу сейчас указанного второго, несохранившегося до нашего времени, сочинения составителя „Сказания».

Теперь мы хотя несколько можем выяснить личность автора разбираемого нами произведения: несомненно, что он не случайный писатель, соблазнившийся к авторству тем, что у него под руками была летопись, а совершенно самостоятельный составитель нескольких исторических сочинений, теперь в точности неизвестных (кроме „Сказания»), а можете быть чрезвычайно важных, и один из плодовитых писателей древности. Заслуживает внимания и то, что он ясно и определенно указывает на себя, как на автора „Сказания“ об убиении Бориса и Глеба, а так же и других произведений. Припомним вышесказанное, что в древней Руси авторская слава не составляла чего-нибудь слишком высоко ценимого и не было побуждением слишком дорожить ею и искать ее. „А поэтому у нас не только не являлось обычая создавать себе эту славу путем контрафакции и плагиата, но даже и настоящие авторы весьма нередко не выставляли своих имен под своими произведениями⁹⁴. И если автор „Сказания», не назвавший себя и по имени, выставляет себя составителем и этого и других сочинений, то несомненно он и был таковым, а отнюдь не жалким переписывателем и переделывателем чужих произведений, желавшим путем контрафакции стяжать себе авторскую славу, совершенно не лестную и мало ценимую. А если так, то сам собою решается вопрос – кто у кого заимствовал сведения об убиении Бориса и Глеба – автор ли „Сказания» у летописца, или летописец у этого автора, – решается, конечно, в интересах первого, т. е. составителя „Сказания,», как писателя самостоятельного и оригинального. Наконец, что он писатель независимый, не имевший такого надежного руководства, как летопись, это видно и из следующего.

Начиная свое повествование о Борисе и Глебе и упомянув о вел. кн. Владимире, его сыновьях, о разделении между ними русской земли на уделы, автор „Сказания» замечает: „но о сих (т. е. посторонним предметах) остану много глаголати, да не многописании в забыть влезем. Но о нем же (т. е. об убиении св. Бориса и Глеба) начах, си и скажем»⁹⁵. Это замечание автора, его желание не рассеиваться, а сосредоточиться на одном, избранном им, предмете, опасение впасть в ошибки по забвению⁹⁶, с очевидностью указывают, что он пишет не по готовому источнику, не переписывает рабски чужое произведение и даже не имеет под руками какого-нибудь записанного предания. А между тем, по г. Соболевскому, происхождение и составление „Сказания» должно быть представляемо в следующем виде. Неизвестный автор, вероятно с целью прослыть писателем, запасшись летописью, вздумал составить на основании ее сказание об убиении Бориса и Глеба и для этого начал извлекать из своего первоисточника сведения о заинтересовавшем его предмете, ограничив свою авторскую деятельность приведением обширных выписок из свящ. Писания и сочинением длинных речей и молитвенных воззваний св. князей (справедливо ли, что „Сказание» и летопись отличаются между собою только этим, мы уже говорили выше), что указывает на знакомство с свящ. книгами и на достаточно развитую фантазию непризванного писателя, а отнюдь не на знание исторического факта, и, однако, этот автор боится в „многописании в забыть влесть». К чему же относится это опасение? Ужели к тем речам св. князей, которые, видимо, сочинены самим автором и припоминать которые было более, чем трудно?.. Что же это – ирония ли автора над самим собою, или шутка, вовсе неуместная в серьезном историческом сочинении, повествующем о св. угодниках Божиих? Ни того, ни другого предположить нельзя, и сам автор „Сказания» ясно дает понять, что боится забвения и спутанности собственно исторических фактов, и мы полагаем за несомненное, что этим своим опасением, как бы не погрешить в достоверности повествуемого, составитель ясно дает видеть в себе не только человека осторожного, но и писателя, не имеющего под руками никакого писанного материала, который мог бы предохранять его от ошибок. Словом, по нашему мнению, нужно признать, что „Сказание» написано раньше летописи и могло служить при составлении последней важным пособием.

Наконец, последнее, указанное проф. Соболевским, основание для того, чтобы считать „Сказание“ об убиении Бориса и Глеба уступающим в древности начальной летописи, – то именно, что произведение это сохранилось в списке XII или начала XIII в. – решительно ничего не может доказывать и отнюдь не свидетельствует о том, что автор разбираемого нами сочинения был младшим современником летописца или даже принадлежал к следующему за ним (летописцем) поколению. Летопись сохранилась до нас в древнейшем списке XIV в. Что же может следовать отсюда касательно времени ее составления? Можно ли утверждать, что летопись написана не ранее XIII в.? Без сомнения, нет; а следовательно и то обстоятельство, что древнейшей список „Сказания“ восходит только к XII в., ни мало не свидетельствует о времени составления самого произведения. Во всяком случае, такое сказание, списки с которого делались уже в XII в., неоспоримо относится к древнейшим памятникам русской литературы!..

Мы закончили разбор мнения проф. Соболевского о времени написания «Сказания» и могли бы указать выводы из сделанных нами замечаний; но для полноты решения занимающего нас вопроса обратим некоторое внимание еще на те данные, которые находятся в разбираемом произведении и могут служить основанием для решения вопроса о времени происхождения «Сказания». Проф. Соболевский не опирается на эти данные в подтверждение своего взгляда, а между тем они могли быть истолкованы им в свою пользу...

Восхваляя св. мучеников Бориса и Глеба, автор „Сказания“ говорит, что они сияют чудесами, число которых „паче песька морьскаго», так что „по истине ни всь мир может понести» их, – сияют не только для своих соотечественников, но и для приходящих „от всех стран»⁹⁷. На основании таких выражений автора составление „Сказания» можно бы отнести к слишком позднему времени, когда св. Борис и Глеб прославились бесчисленным множеством чудес, определить каковое время чрезвычайно трудно...

Но было бы несколько поспешно и крайне ошибочно придавать вышеприведенным словам „Сказания» смысл вполне точного исторического свидетельства и совершенно определенного указания, что, впрочем, дает ясно понять и сам автор, употребляя такие выражения: „паче песька морьскаго», „ни всь мир может понести», „по всем странам, и по всем землям»... Можно ли буквально принять эти выражения, допущенные писателем очевидно с целью вящшего прославления св. мучеников?!.. А между тем перечисление автора „Сказания» – „множство страждущих спасени бывают, слепии прозирают, хромии быстрие серны рищют, глухии прострение приемлють» – есть обще-выраженное указание на самые первые чудеса Бориса и Глеба и приблизительно в том же порядке, в каком эти чудеса совершались⁹⁸.

Автор „Сказания» в похвалу св. мученикам нарочито отмечает, как знаменательное чудо, то, что они „сущих в темницах и в узах» посещают, – ясное указание на случай, рассказанный преп. Нестором, бывший в правление Ярослава „в некоем граде», когда св. страстотерпцы явились ночью к заключенным в темницу и внезапно освободили их и от оков и из темницы; на этом месте великий князь и повелел „создати церковь во имя святою»⁹⁹.

Наконец, указание автора, что св. Борис и Глеб прославились чудесами и между приходящими от „всех стран» не относится ли к чуду, бывшему над варягом вскоре после кончины св. братьев, вслед за погребением Глеба вместе с Борисом?¹⁰⁰ Во всяком случае, нет ничего невозможного в том, что на поклонение новоявленным и чудотворным мощам св. мучеников стекались не одни русские, а и иноземцы, по крайней мере из бывавших в Киеве (а Вышгород, где почивали Борис и Глеб, в 8 верстах от Киева), и между ними могли быть такие, которые искали исцеления и получали его¹⁰¹.

Словом, преувеличенное выражение составителя „Сказания“ о количестве чудес св. братьев-мучеников не может вести ни к какому положительному заключению о времени происхождения того памятника, о котором мы говорим. Второй признак для определения времени написания „Сказания», извлекаемый из самого сочинения, гораздо, по-видимому, определеннее первого, только что рассмотренного нами, и находится в следующих словах: „и на местех, идеже мученичьскым венцем (Борис и Глеб) увязостася, сздани бысть церкви во имя ею“. Автор „Сказания“ удостоверяет, таким образом, что ко времени написания им сочинения о св. мучениках существовали уже церкви, посвященные их имени – одна на Альте (где убит св. Борис), а другая на Смядыни (где погиб св. Глеб). Из летописи не видно, чтобы на указанных местах находились церкви в XI в. Кроме того обращают внимание на выражение писателя: „ сздани“ каковое указывает на сооружение церквей каменных¹⁰², а об этих последних точно известно следующее: церковь на Альте, заложенная в 1117 г., окончена когда-то до 1125 г. (при Владимире Мономахе); церковь каменная на Смядыни заложена кн. Ростиславом Мстиславичем в 1145 г.¹⁰³ Следов., говорят, „Сказание“, как упоминающее об этих церквах, могло быть написано только позднее 1145 г.¹⁰⁴

Однако, такое заключение, по-видимому, совершенно справедливое, на самом деле слишком шатко. Еще пр. Макарий и Срезневский обратили внимание на то, что выражение: „ иде же мученичьскым венцех увязостася“ находится не во всех известных списках „Сказания»; следоват., могло быть вставлено в него позднее, после построения указанных церквей, а потому основанное на этих словах мнение не вполне надежно.¹⁰⁵ Но допустим, что разбираемое выражение не есть вставка в „Сказание».

Прежде всего, представляется делом решительно невероятным, чтобы в течение целого столетия после смерти св. Бориса и Глеба места их мученической кончины оставались пустыми, не имели храмов и только в первой половине XII в. на них явились церкви и прямо каменные. Обыкновенно же каменные храмы сменяли собою деревянные и иногда не вдруг. И в Вышгороде, на гробах св. мучеников, каменная церковь была сооружена после двух деревянных. Почему же подобной смены не могло быть на Альте и на Смядыни?

В тот период времени, к которому относится построение каменных церквей на Альте и Смядыни, храмы, посвященные имени св. мучеников, созидались и в других местах. Так, Давид Святославович, умерший в 1123 г., построил церковь Бориса и Глеба в Чернигове¹⁰⁶. С некоторою вероятностью можно думать, что она была каменная.¹⁰⁷ Юрий Долгорукий (†1157 г.) построил церковь в селе Кидекше, на реке Нерли, около Суздаля, „идеже бе становище святою мученику Бориса и Глеба»;¹⁰⁸ эта церковь, несомненно, была каменная. Если такие места, как „становище» св. сыновей Владимира, почитались как будто священными и достойными памяти; если храмы в честь Бориса и Глеба воздвигались в разных концах земли русской¹⁰⁹, то можно ли допустить, что оставались в забвении и запустении те места, на которых пролита невинная кровь св. мучеников, признаваемых великими угодниками Божиими¹¹⁰, – тем более, что с этими местами соединялись и другие воспоминания: на Альте, где убит Борис, Ярослав одержал окончательную победу над братоубийцею Святополком окаянным, – победу, которую князь мог приписывать молитвам своего брата-мученика¹¹¹; на Смядыни, где погиб св. Глеб, слышали „пенья ангельская», видели „свет и свещи в пусте месте»¹¹². Припомним, что св. Владимир, избавившись от набега печенегов, строит по обещанию церковь в Василеве¹¹³; а Ярослав сооружает храм в „некоем граде», на месте явления св. Бориса и Глеба заключенным в темнице. После этого трудно допустить, чтобы мудрый сын Владимира оставил в забвении места мученической кончины своих святых братьев, и мы с решительной вероятностью полагаем, что церкви на Альте и на Смядыни построены во дни Ярослава, или, по крайней мере, сына его Изяслава.

Действительно, в летописи есть указание на то, что около половины XI в. на Альте существовала уже церковь и даже монастырь. В 1074 г., рассказывает летописец, преп. Феодосий Печерский, умирая, предложил в преемники себе по игуменству пресвитера Иакова, но братии было „нелюбо“ такое предложение, потому что Иаков не был пострижеником Печерского монастыря, а пришел, разумеется, монахом с „Летьца»¹¹⁴, под которым нужно разуметь Альту, (речку близ Переяславля, где убит св. Борис¹¹⁵. Неизвестно, когда Иаков прибыл в Печерский монастырь, но несомненно гораздо раньше 1074 г., так как преп. Феодосий уже успел узнать и оценить по достоинству этого пришлого монаха. Таким образом, нужно согласиться, что на Альте около половины XI в. существовал монастырь и вполне естественно полагать, что он был устроен на месте мученической кончины Бориса и в честь его и Глеба,¹¹⁶ потому что едва ли какое-нибудь другое место на указанной речке по своему значению имело больше прав на то, чтобы быть освященным основанием монастыря.

На Смядыни, на месте убиения св. Глеба, раньше построения каменной церкви также существовал монастырь, упоминаемый в 1138 г.¹¹⁷ Кем основан он и когда; неизвестно, но несомненно гораздо ранее сейчас указанного года.

Таким образом, есть вполне достаточное основание утверждать, что на местах мученической кончины свв. Бориса и Глеба еще в XI в. были построены церкви во имя св. мучеников и следов. нет уважительных причин переносить написание „Сказания“ об убиении Бориса и Глеба из этого века в XII в.

Нам могут заметить, что между тем как мы говорим о существовании на Альте и Смядыни деревянных церквей в честь св. мучеников, автор „Сказания» имеет в виду церкви каменные.

Подобное возражение основывается исключительно на выражении: „сздани», т. е. на словоупотреблении; но основание это так шатко, что на нем нельзя строить прочные выводы. Проф. Голубинский говорит, что „выражение летописи „создал“ располагает более думать о каменной, чем о деревянной церкви“, а след., нет оснований непременно думать так. И действительно, между тем как в некоторых списках говорится, наприм., „Владимир помысли создати церковь Пресвятыя Богородицы», Ярослав „заложи на золотых воротех церковь святыя Богородицы» и проч. и проч.¹¹⁸; в других списках, в подобных случаях, прибавлено „каменую"¹¹⁹, чем как будто дается понять, что сами по себе выражения: „создати церковь», „заложи церковь», не вполне определенны и не указывают непременно на основание церквей каменных. И на самом деле оказывается так. Летописец говорит, что „игумен (преп. Феодосий) и братья заложиша церковь велику.... и свершиша“¹²⁰, каковые выражения ясно должны указывать на основание церкви каменной, а на деле оказывается, что она была деревянною, как удостоверяет преп. Нестор. Проф. Голубинский находит такое словоупотребление у летописца странным¹²¹, но приведенный-то пример и может доказывать, что словоупотребление – доказательство не вполне твердое...

О десятинной церкви летописец выражается, что Владимир „сдела“ ее (в др. местах „создал»; в ипат. сп. „създа»)¹²²; такое же выражение употребляет он и о церкви Бориса и Глеба, построенной в 1072 г.¹²³; а между тем первая церковь была каменная, а вторая деревянная.

Полагаем, что и выражение автора „Сказания»: „сздани бысть церкви“ не доказывает непременно и безусловно, что это были каменные церкви¹²⁴.

Вот на что еще нужно обратить особенное внимание. Автор „Сказания“ знает и упоминает только три церкви, посвященные св. мученикам: одну в Вышгороде и две на местах убиения свв. Бориса и Глеба, и ничем не дает понять о существовании церквей во имя страстотерпцев в других местах. Если бы „Сказание“ было написано после 1145 года, то его составителю было вполне прилично и естественно, в похвальном слове мученикам указать и на то, что память их чтится во всех концах земли русской, в храмах, посвященных их имени, чего, однако, автор „Сказания“ не делает... Это обстоятельство в связи с тем, что в „Сказании“ не говорится даже и о первом перенесении мощей Бориса и Глеба (в 1072 г.), дает достаточное основание относить написание разбираемого нами произведения к XI в. Все попытки доказать противное не могут считаться вполне удачными.

Подводя, так сказать, итоги сделанным нами замечаниям о „Сказании“, мы приходим к следующим выводам:

a) «Сказание» об убиении Бориса и Глеба и повесть о чудесах этих святых – два отдельных сочинения, не принадлежащие одному автору.

b) Повесть о чудесах (в обширной редакции) составлена не вдруг, а в несколько приемов и, кажется, из разных источников.

c) «Сказание» имеет вставленную в него позднее повесть о борьбе Ярослава с Святополком.

d) Автор „Сказания» – писатель самостоятельный, составлявший свое произведение не на основании летописи и вообще без рукописных источников; вместе с тем он составитель нескольких исторических сочинений.

e) „ Сказание “ написано в XI в.; следов., не оно заимствовано из летописи, а летописец воспользовался им, как своим источником.

Третье произведение, в котором находится указание на год крещения св. Владимира – „Чтение о погублении блаженую страстотерпцу Бориса и Глеба» преп. Нестора. Этот „памятник, говорит проф. Соболевский, несомненно важный. Его автор – Нестор диакон, лицо, отличное от преп. Нестора летописца, упоминаемого в печерском патерике и, вероятно, составителя нашей древнейшей летописи – был младшим современником этого последнего. Он упомянул о Владимире несколько раз почти мимоходом и при этом показал, что он, говоря о Владимире, пользовался не летописью, а каким-то другим нам неизвестным источником, о достоинстве которого мы не можем судить»¹²⁵.

Прежде всего отмечаем, что проф. Соболевский, защитник достоверности летописного рассказа о крещении Владимира и Руси, не находит возможным отожествлять двух лиц – летописца и писателя „Чтения» о погублении Бориса и Глеба. Это уже можно признать шагом вперед, уступкой противному, высказанному довольно решительно¹²⁶ мнению, что Нестор не был летописцем. Однако ученый доктор славянской филологии не намерен отказаться от присвоения летописи именно Нестору и потому допускает, что в Киево-Печерской обители одновременно жили два инока, носившие одно и то же имя – Нестора, из которых один – преподобный, а другой – не преподобный; первый – летописец, упоминаемый в патерике печерском, а второй – автор жития преп. Феодосия и Чтения об убиении Бориса и Глеба. Впрочем, ученый профессор, с уверенностью различая двух Несторов, с некоторым колебанием и нерешительностью считает одного из ним летописцем, – что уже несколько странно. Во всяком случае, защитникам собственно Несторовой летописи можно теперь сделать попытку – принять мнение Соболевского и обстоятельно доказать, что доселе несправедливо смешивали летописца с автором „Чтения,» хотя они носили одно и то же имя. По Соболевскому, второй, т. е. Нестор диакон, хотя и был современником первого. т. е. Нестора летописца, но современником младшим.

Очень понятно, для чего высказывается такое замечание, – цель его указать, что и третье сочинение, на котором основывается г. Завитневич в решении вопроса о годе крещения св. Владимира, по древности и, след., по авторитету стоит ниже летописи, которая, таким образом, является единственным, заслуживающим доверия, памятником древности.

На чем основано мнение проф. Соболевского о Несторе, как младшем современнике летописца, остается неясным, хотя оно высказывается не в виде догадки и предположения, а как нечто несомненное.

Летописец сообщает о себе, что он пришел в Печерский монастырь еще при жизни св. Феодосия¹²⁷, след. до 1074 г., но когда именно, – точно неизвестно; а Нестор, автор „Чтения“, передает, что прибыл в тот же монастырь уже при преемнике Феодосия игумене Стефане. Уж не на этом ли основании проф. Соболевский называет составителя „Чтения“ младшим современником летописца? Вполне вероятно; но в таком случае нельзя назвать мнение ученого профессора вполне заслуживающим доверия.

Нет возможности вполне точно сличить лета Нестора с летами летописца для того, чтобы определенно сказать, который из этих двух современников старший, но можно сделать такое сравнение приблизительно.

Летописец сообщает о себе, что он прибыл в Киево-Печерскую обитель „лет 17 от рождения; но когда, в котором году, – этого не указал. Правда, о своем вступлении в монастырь он упоминает под 1051 г., но несомненно, что не в этом году пришел к Феодосию будущий составитель летописи. Под 1051 г. повествуется лишь о том, „в кое лето почал быти монастырь Печерьский», братия которого в начале была малочисленна (Варлаам передал пр. Феодосию 20 человек братии); умножение ее последовало уже после того, как игуменом обители сделался преп. Феодосий и начал „править добродетельное житье и чернечьское правило и принимать всякаго приходящего к нему»¹²⁸. Вот в это-то время в числе других, но, кажется, не первых, в Печерский монастырь и явился будущий летописец.

Неизвестно точно, в котором году пред. Феодосий сделался игуменом; по известию одной летописи (софийской), это было в 1057 г.¹²⁹, а преп. Нестор как будто дает основание относить это событие к 1062 г.¹³⁰.

Во всяком случае, не подлежит сомнению, что 17-летний юноша, прославивший себя впоследствии составлением летописного сборника, пришел к преп. Феодосию не ранее сейчас указанного срока, а по некоторым признакам позднее.

Под 1065 годом летописец говорит, что „в си же (Ип.: „в та же») времена „(полагаем, что это указание только приблизительное, а не вполне точное) из речки Сетомли был вытащен младенец урод, между прочим, с срамными удами на лице, „его же, замечает автор о себе, позоровахом до вечера»¹³¹. Случай этот, очевидно чрезвычайно памятный для летописца, так что он занес его на страницы своего летописания, обнаруживает решительно детское любопытство рассматривающего даже до вечера найденный труп, любопытство, которое указывает на слишком молодой возраст нашего летописца и возможно в том только случае, если он не был монахом Киево-Печерской обители. По поводу сейчас рассказанного случая проф. Голубинский делает следующее совершенно справедливое замечание: „так как речка Сетомль или Сетомля течет или текла под Киевом, за противоположным краем города от Печерского монастыря и весьма далеко от него; так как трудно предположить, чтобы монахи позволили себе такое неприличное занятое, как целый день глазеть на дитя-урода и притом урода какого-то еще срамного (по крайней мере таким находили его тогдашние монахи и Феодосиева монастыря): то есть вся вероятность полагать, что указанный случай имел место, когда летописец был еще в миру дитятей или юношей¹³².

Таким образом, есть основание думать, что иноком Печерской обители летописец сделался когда-то после 1065 г., по всей вероятности, незадолго до кончины преп., Феодосия¹³³, прожив впрочем при нем большее или меньшее время, приблизительно около 5–7 лет, так что смерть св. игумена застала его в возрасте меньшем 25-летнего.

Преп. Нестор, автор „Чтения“, пришел в Печерский монастырь уже при преемнике св. Феодосия – Стефане, но не в тех юных годах, в каких прибыл летописец. Постриженный в монахи, Нестор вскоре по своем вступлении в обитель был посвящен в сан диакона тем же игуменом Стефаном. Говорим: „вскоре“, потому что Стефан управлял Печерским монастырем около 4 лет и под 1078 г. известен уже его преемник Никон. Трудно, а, пожалуй, и невозможно допустить, чтобы в обители св. Феодосия, при большом количестве братии преп. игумен „совокупи братье числом 100“, на священные степени возводили лиц слишком молодых, не имеющих, наприм., 20 лет от роду. По канонам церкви, в сан диакона должны быть поставляемы лица, достигшие уже двадцатипятилетнего возраста (29-е прав, карфаг. соб. и 14 прав. VI всел. соб.).

Не можем сказать, соблюдалось ли в точности это постановление в древней Руси, но по всей вероятности оно исполнялось хотя приблизительно и если препод. Нестор, вскоре по вступлении в монастырь, не смотря на значительное число братии, был возведен в диаконский сан, то, без сомнения, кроме духовной зрелости, он достиг уже и вполне зрелого возраста.

Приблизительное сравнение лет первого летописца с летами Нестора может вести к тому заключению, что оба эти современника были сверстниками и ни откуда не видно, чтобы первый был старше второго. А между тем есть основание думать даже напротив, что именно летописец был младшим современником Нестора, и основание это заключается в начале литературного труда тем и другим писателем. Нужно признать, по нашему мнению, что преп. Нестор раньше своего современника-летописца выступил в качестве писателя, а это очень важно для оценки правильности мнения проф. Соболевского. Положение это основывается на следующих соображениях.

Начиная житие преп. Феодосия Печерского, Нестор в приступе к нему указывает, что „сперва» – раньше этого он написал о житии, убиении и чудесах святых и блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба, т. е. известное нам „Чтение». А житие Феодосия написано когда-то до 1091 г., так как Нестор не говорит об открытии мощей преподобного, бывшем именно в этом году; в противном случае, непонятно и необъяснимо, почему он, „одержимый любовью к святому и великому отцу Феодосию“, умалчивает о таком важном событии, праздновавшемся „светло»¹³⁴ в Киево-Печерской обители.

А если принять во внимание, что Нестор упоминает только о двух преемниках преп. Феодосия Стефане и Никоне¹³⁵ и не называет третьего Иоанна, при котором и случилось открытие мощей преподобного, то можно думать, что „житие» составлено до 1089 г., в котором Печерским монастырем правил уже Иоанн¹³⁶.

А если уже второе произведение преп. Нестора составлено до 1089 г. или, по крайней мере, до 1091 г., то первое, т. е. „Чтение» о погублении Бориса и Глеба, и значительно раньше сейчас указанных годов, так как нужно же отложить необходимое время на составление жития – произведения, имеющего за собою значительные литературные достоинства¹³⁷; а главное – на собирание сведений о преп. Феодосие, потому что, не быв сам непосредственным учеником св. игумена, Нестор должен был много потрудиться над подготовлением необходимого материала для жития его.

Таким образом, в небольшой сравнительно промежуток времени – от вступления в Печерский монастырь (когда-то между 1074–78 г.) до 1089–91 г. преп. Нестором составлено два произведения и из них первое, более древнее и более близкое к первому периоду времени есть, несомненно, „Чтение».

Обращаемся теперь к летописи. Крайне трудно точно указать время ее возникновения. А если обратить внимание на вышесказанное, что летописец пришел в Киево-Печерский монастырь „лет 17“, незадолго до кончины преп. Феодосия, то нужно согласиться, что он долго-долго после этого времени не мог приняться за составление такого сложного и обширного труда, как летопись; для этого нужна была хорошая литературная подготовка, знакомство с существующими древнейшими памятниками (а летописец был знаком даже с литературой греческой); нужны были умственная зрелость и, наконец, богатый опыт своей жизни.

Мних Иаков, неизвестный автор „Сказания» об убиении Бориса и Глеба и преп. Нестор пишут повести и сказания об отдельных событиях и лицах, а летописец составляет „повесть временных лет“; какой же у него должен был накопиться громадный материал для составления такого обширного произведения?!.

В частности, преп. Нестор дает понять, что не только „Чтение“ о погублении св. Бориса и Глеба, но и житие преп. Феодосия он пишет ранее летописца: во втором своем сочинении он не раз заявляет, что житие св. Феодосия не описано никем прежде его, и что он первый „покусился от грубости сердца своего написать о нем, что слышал“, – ясное указание на то, что раньше не существовало ничего записанного о преп. Феодосие, а след. и того, что записано в летописи учеником св. игумена.

Таким образом, можно утверждать, что не только „Чтение“ о котором мы собственно и ведем речь, но и житие преп. Феодосия, произведение, сравнительно с „Чтением», более позднее, по времени своего происхождения старше летописи.

В самой Летописи можно находить некоторые косвенные указания на время ее составления.

На первых же страницах своего труда, приведя выписку из Георгия Амартола о том, что „коемуждо языку“ есть свой закон и свои обычаи, летописец замечает от себя: „якоже се при нас ныне половци закон держать отець своих: кровь проливати, а хвалящеся о сих и ядуще мерьтвечину и всю нечистоту, хомяки и сусолы и поимают мачехи своя и ятрови, и ины обычая отець своих творять¹³⁸. По поводу этих слов летописи проф. Голубинский говорит следующее: „так как половцы стали соседями и врагами Руси с 1054 г. и так как они были узнаны в своих обычаях, конечно, не тотчас, то сейчас приведенное написано около 1060 г.“¹³⁹. Но не трудно убедиться, что выше указанные слова записаны много позднее 1060 г.

Проф. Голубинский решительно признает летопись произведением одного автора¹⁴⁰, который, по его же мнению, пришел в Печерский монастырь когда-то после 1065 г. семнадцатилетним юношей и, как мы говорили выше, не мог в ранних летах своего возраста заняться составлением „повести временных лет“.

Выше приведенные слова летописи и сами по себе наводят на ту мысль, что они могли быть записаны только значительно позднее 1060 г.

В самом деле, половцы стали соседями Руси или в 1054 г. (как указывает Лаврентьевская летопись), или в 1055 г. (как отмечено в Ипатьевской летописи)¹⁴¹, когда Всеволод Переяславский заключил с ними мир (предварительно не воевавши). В первый раз воевать русскую землю пришли они в 1061 г.; второй набег половцев последовал в 1068 году¹⁴². Само собою понятно, что на основании одного-двух случаев прихода на Русь новых, до того времени неизвестных, кочевников, летописец не мог сказать, что проливать кровь и хвалиться этим составляет закон для половцев. Подобное замечание возможно было сделать разве только после целого ряда опустошительных половецких набегов, вполне доказавших кровожадные инстинкты новых соседей Руси. Самый жестокие бедствия причинили половцы нашему отечеству, кажется, в последнее десятилетие XI в. и в начале XII в.¹⁴³, так что после постоянных почти нашествий на Русь, предпринятых половцами в этом периоде, вполне можно было сказать, что пролитие крови составляет для них как бы закон и предмет для похвальбы.

Кроме того, летописец знает некоторые обычаи половцев, наблюдаемые, конечно, в продолжение долгого времени и требующие самого близкого знакомства с этим кочевым народом. От кого, наприм., могли получиться на Руси сведения о том, на ком половцы женятся, что употребляют в пищу и под.? Всего вероятнее, что подобное близкое знание домашнего быта этих кочевников приносили на Русь те русские люди, которые, попав в плен к своим врагам, имели счастливую возможность бежать на родину¹⁴⁴. Вполне естественно, что не быстро могли распространяться такого рода сведения...

Таким образом, есть основание утверждать, что выше приведенные слова летописи о „законах и обычаях“ половцев написаны около конца XI или начала XII в. Следовательно, и самое появление и составление ее не могло быть ранее сейчас указанного периода времени.

Под 852 годом, прежде подробного указания, что и в какое „лето“ случилось, летописец сообщает общую хронологию событий, предназначенных им к описанию. Начав ее от Адама, он заканчивает следующими данными: „темже от смерти Святославля до смерти Ярославля лет 85; а от смерти Ярославля до смерти Святополчи лет 60“¹⁴⁵. Упоминаемый здесь Святополк, смертью которого летописец предполагал окончить свое бытописание, есть никто иной, как Святополк-Михаил, великий князь киевский, скончавшийся в 1114 году (по Ип. сп. в 1113 г.) 16 апреля¹⁴⁶, т. е. через 60 лет или на 60 году после смерти Ярослава.

Таким образом, можно думать, что в то время, когда неизвестный печерский инок был озабочен систематизацией предварительно собранного им материала и распределением его по годам, смерть Святополка-Михаила была уже совершившимся фактом, так что летописный сборник получил свою законченность и окончательно редактирован уже после 1114 года. В самой тесной связи с этим находится известная приписка Сильвестра, помещенная в Лаврентьевском списке летописи после 1110 г. В этой приписке игумен Сильвестр говорит о себе: „написах книги сы летописец при князи Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у святаго Михаила, в 6624, индикта 9 лета»¹⁴⁷, чем как-будто дает понять, что, будучи не переписчиком, а самим автором летописи („написах»; ср. выражение Иакова в „Похвале Володимеру»), он начал ее простым черноризцем, а довел до 1110 года и сделал припись уже в сане игумена Михайловского монастыря и уже при преемнике князя Святополка-Михаила, почти вполне обняв в своем летописании отмеченный в общей хронологии период.

Конечно, не мало времени требовалось на подготовление материала, из которого составилась „повесть временных лет» и который заключался или в записях предшественников летописца или в сведениях его самого, почерпнутых то из предания, из рассказов стариков, то из опыта своей довольно продолжительной жизни; количество необходимого на это времени трудно определить, но зато есть возможность приблизительно точно указать время составления всего начального летописного свода после предварительного собрания нужных для этой цели сведений, и оно – это время составления летописи – будет падать на начальные годы второго десятилетия XII в. Принимая во внимание отчасти приведенные выше указания летописи на время ее написания, отчасти указание пред. Нестора на то, что он первый и, следовательно, раньше летописца, решился описать жизнь Феодосия, мы решительно должны признать несостоятельною попытку проф. Соболевского отнести „Чтение“ о Борисе и Глебе к памятникам позднейшим, сравнительно с летописью. В действительности же было прямо наоборот, и Нестор, по крайней мере, как писатель, без всякого сомнения, старше своего современника, сделавшегося известным впоследствии в качестве летописца.

Теперь не трудно понять, почему преп. Нестор не только не пользовался, но и не мог пользоваться летописью, составляя свои произведения раньше ее. Что у него, при написании „Чтения“, мог быть под руками какой-нибудь источник, – это очень вероятно, и сам автор как будто намекает на него, когда говорит, что сообщает о житии и чудесах св. мучеников Бориса и Глеба, „опасне ведущих исписая»¹⁴⁸. Но из письменного ли источника или же из устного предания взята Нестором дата крещения св. Владимира, – решить этот вопрос в настоящее время не представляется, кажется, никакой возможности. Не невероятное дело, что эта дата заимствована из того же источника, который дал основание мниху Иакову высказать, что Владимир пожил в христианстве 28 лет.

Проф. Соболевский говорит, что ничего нельзя сказать о достоинстве того памятника, которым воспользовался Нестор при написании „Чтения“, и тем хочет набросить некоторую тень на достоверность и компетентность сообщения самого Нестора; но подобное мнение высказывается решительно напрасно. Мы не можем сказать ничего положительного и о достоинстве тех источников, которые имел летописец при написании особенно начальной истории нашего отечества, а следовательно и к сведениям, взятым из них в летопись, должны относиться с сомнением и крайним недоверием; а в таком случае придется заподозрить верность, пожалуй, слишком многих исторических известий; но будет ли такой скепсис благодетельным для науки!?.

Между тем несомненно, что если преп. Нестор пользовался какими-нибудь источниками, то, конечно, древними, которые уже поэтому заслуживают внимания. Притом же, Нестор передает сведения людей „опасне ведущих“ сообщаемое ими и, след., заслуживающих доверия. Может быть проф. Соболевский не верит собственно преп. Нестору (а не его источникам), подобно тому, как он не верит и мниху Иакову, обвиняя последнего в неумении пользоваться своим первоисточником, но, по нашему убеждению, такого рода обвинение никогда не должно быть голословным, как слишком тяжкое и до некоторой степени касающееся добросовестности писателя.

Вообще, недоверие к таким древнейшим писателям, как мн. Иаков и преп. Нестор, ссылка на незнакомство с источниками для них, обвинение этих авторов в неумении передать сведения первоисточника и в недобросовестности пользования их указывают вовсе не на объективное, беспристрастное исследование древних памятников, а на тенденциозное отношение к ним, при котором всякими средствами хотят достигнуть заранее намеченной цели. Едва ли такую критику можно назвать строго ученою... Несколько ниже мы еще встретимся с образцами подобного же тенденциозного отношения к историческим памятникам.

Наконец, в порядке обозрения источников, имеющих значение при решении вопроса о времени крещения св. Владимира и Руси, нам следовало бы остановиться на летописи, памятнике, несомненно, важном. Но в предыдущем изложении, в речи о „Похвале Володимеру» и о двух сочинениях, посвященных св. мученикам Борису и Глебу, мы не раз касались этого произведения древности и, по возможности, определили время его составления; а несколько ниже необходимо должны будем коснуться и некоторых данных летописи и оценить их достоинства. Впрочем, в короткой статье нет и возможности подробно и обстоятельно говорить об этом памятнике, сделавшемся предметом многих специальных исследований. Притом же и проф. Соболевский, с мнением которого нам и было желательно познакомиться, говорит о летописи слишком мало. Сделав попытку (как мы видели, очень неудачную) доказать, что „Похвала» св. Владимиру, „Сказание» об убиении Бориса и Глеба и „Чтение» о погублении их – произведения, сравнительно с летописью, позднейшие, ученый профессор указывает, почему нужно больше всего доверять не первым трем источникам, а последнему, а также отмечает и самый способ пользования им. Остановимся несколько на этих его указаниях. Заканчивая свои критические замечания по поводу статьи г. Завитневича, он пишет: „мы показали, что источники, на которых основывается г. Завитневич, взятые все вместе, не позволяют признать верными его выводы. Но у нас есть еще источник, которым он не захотел воспользоваться, – наша древняя летопись. Ее автор несомненно имел под руками какие-то древние записи IX–X вв. Они дали ему, кроме множества фактических подробностей, дату смерти Ольги, дату смерти Владимира, две даты прихода на Русь „в первый раз“ печенегов, дату смерти Мальфреди, Изяслава Владимировича, царицы Анны. Они должны были заключать в себе также дату события такой важности, как крещение Владимира, на которое не могли не обратить внимания современники, и которое должно было быть записанным и описанным, если были записаны другие сравнительно маловажные события¹⁴⁹. Летопись воспроизводит древние записи IX–X вв.; она сообщает множество фактических подробностей, – вот основание для того, чтобы отдать предпочтение ей преимущественно пред другими, указанными выше и, по возможности, оцененными памятниками древности. Не отрицаем справедливости первого замечания, что летописец пользовался древними записями (если не IX–X вв., то XI в.), хотя, ставши на точку зрения проф. Соболевского, могли бы выразить сожаление о том, что ничего не знаем ни о достоинстве этих записей, ни об умении летописца пользоваться ими (проф. Соболевский сам отмечает известие летописи о двух приходах печенегов на Русь в первый раз, „первое“¹⁵⁰. Совершенно неоспоримо второе замечание, что летопись передает множество фактических подробностей; наконец, невероятно, чтобы не сохранилось никаких известий, а, может быть, записанных заметок о крещении Владимира и Руси; но когда сравним показание летописи с показаниями источников, которым проф. Соболевский не доверяет, как более поздним и менее авторитетным, то увидим, что по точности указаний и по сообщению важных исторических данных летопись не только не превосходит выше отмеченные памятники, но и значительно уступает им.

Соболевский указывает на то, что летопись дает нам дату смерти св. Ольги; а разве мних Иаков в своей „Похвале» не дает ее – этой даты – и притом более точно, чем летопись? Последняя помещает кончину св. княгини под 969 г. и выражается: „по трех днех умре Олга“¹⁵¹, но от какого числа нужно считать эти три дня решительно неясно, по всей вероятности от разговора Святослава с матерью о том, что ему не любо жить в Киеве, но, на основании летописи, нет возможности даже и приблизительно определить время этой беседы Ольги с своим сыном. Точно ли такое обозначение? Определенна ли дата?.. Между тем Иаков пишет: Ольга „успе месяца июня в 11 день в лето 6477 (969)“¹⁵². Это указание нельзя не назвать самым определенным и точным. Мало этого. Иаков говорит, что св. княгиня пожила во св. крещении „лет 15», – каковое обстоятельство дало ученому проф. Голубинскому повод перерешить вопрос не только о времени, но и о месте крещения Ольги¹⁵³.

Проф. Соболевский отмечает, что летопись указывает дату смерти св. Владимира; а разве этой даты нет у Иакова, который ясно и определенно говорит, что св. князь „успе с миром месяца июля в 15 день, в лето 6523 (1015)?“¹⁵⁴. В чем же здесь преимущество летописи пред мнихом Иаковом?!. А вот на что не излишне было бы обратить внимание проф. Соболевскому, особенно в виду того способа вычисления лет, который он усвояет летописцу, признавая единственно правильным. Иаков указывает не только год, но и день воцарения Владимира – 11 июня 6486 (978 г.); так что, по точному известию этого писателя, св. князь царствовал 37 лет, 1 месяц и 14 дней, а летопись говорит, что он сел в Киев в 980 г., княжил 37 лет и умер 15 июля 1015 года; не очевидная ли неточность, признаваемая даже теми, которые скептически относятся к показаниям Иакова и вполне доверяют летописи¹⁵⁵.

О дне убиения Бориса и Глеба летописец не говорит, а неизвестный автор „ Сказания “ об их страданиях обозначает эту дату вполне точно: Борис убит 24 июля „преже 9 каланд авгаста“, а Глеб 5 сентября, в понедельник¹⁵⁶. Несколько ниже нам придется еще говорить и о других хронологических данных особенно мниха Иакова, сравнительно с данными летописи.

Представляя вышеприведенные примеры, мы имели в виду исключительную цель – указать неточность и шаткость ссылки проф. Соболевского на то, что летопись сообщает „множество фактических подробностей», конечно, сравнительно с „Похвалой Володимеру“, с „Сказанием» и „Чтением» о Борисе и Глебе. Совершенно справедливо, что ни мних Иаков, ни неизвестный автор „Сказания», ни преп. Нестор решительно ничего не говорят ни о приходе печенегов на Русь, ни о смерти царицы Анны, Мальфреди, Изяслава, – им не было никакой причины, ни малейшего повода говорить об этих событиях; но в пределах того, о чем они собственно ведут речь, хронология их и точность показаний, несомненно, стоит выше показаний летописи, – а это очень важно.

Впрочем, проф. Соболевский и сам признает, что к данным летописи нужно относиться критически и, что при уменьи сделать это, можно извлечь из них „много вполне достоверных сведений“¹⁵⁷ (следов. не все сведения летописи достоверны?). Кто же отрицает это? Кто спорит против такого пользования этим источником? Но странное дело!.. Как скоро действительно начинается критическое отношение к летописи, или точнее, к летописному рассказу о крещении св. Владимира и Руси (хотя бы критика была и не столь беспощадна, как у проф. Голубинского), со стороны защитников летописи являются упреки, подозрение, обвинение и ни в чем ином, как в неумелом пользовании ею. Ясное дело, что абсолютное ведение некоторых, так сказать, исторических секретов ученые, в роде проф. Соболевского, усвояют лишь себе, обвиняя других, несогласных с их выводами, чуть-чуть не в поголовном невежестве... При такой постановке дела, самый добросовестный исследователь с трудом может избежать обвинения, им, конечно, не заслуженного, в неумении пользоваться летописью.

Впрочем, для нас важно уже и то, что со стороны ученого защитника летописного рассказа о крещении св. Владимира и Руси не только одобряется, но и рекомендуется критическая проверка летописных сведений. И сам проф. Соболевский сделал попытку такого отношения к летописи по поводу, например, ее даты крещения киевлян. Правда, здесь является самый естественный вопрос: где же тот твердый критерий, при помощи которого можно выделить из летописных сказаний вполне достоверные сведения? Чем можно проверить справедливость показаний летописи, когда отвергнута компетентность и авторитетность древнейших писателей, как-то мниха Иакова, преп. Нестора и друг. Но никакого ответа на этот вопрос мы не находим у проф. Соболевского; да едва ли здесь возможен какой-нибудь иной ответ кроме отрицательного. А если пользоваться летописью нужно умело и критически, если ее показания проверять оказывается нечем, то исследователь древнейшей русской истории поставлен на чрезвычайно скользкий путь догадок, предположений, всевозможных гипотез; вместо точности являются „кажется», „можно думать», „вероятно», что заметно и у проф. Соболевского; объективность исследования должна уступить место субъективным воззрениям, которым открывается широкая дорога. Таким-то путем, с точки зрения Соболевского, должна идти разработка вопроса о крещении Владимира и Руси. Спрашивается: будут ли результаты такой разработки вполне прочны? И не лучше ли поступают те, которые, допуская критическое отношение к летописи, в своих изысканиях опираются на древнейшие памятники древнерусской литературы, не поставляя выше их свое субъективное мнение и догадки?!. Думаем, что не трудно отвечать на этот вопрос.

Затем, относительно летописи возникает и иного рода недоумение – все ли находящееся в ней по известным теперь спискам действительно принадлежит летописцу и нет ли чего-нибудь вставленного в произведение печерского инока позднейшею рукою? Возможность и уместность такого вопроса достаточно понятны. Летопись окончена составлением в самом начале XII в., но древнейший список ее мы имеем только от второй половины XIV в., следовательно от написания летописи до переписки ее монахом Лаврентием протекло более двух с половиной столетий. Времени слишком много... Кто же может поручиться, что в течение столь продолжительного периода времени ничья посторонняя рука не коснулась нашей летописи, подвергая ее тем или другим изменениям – иногда дополнениям, иногда сокращениям?!. Разве не мог явиться такой начетчик и любитель письменности, который, находя некоторые летописные известия краткими, осмелился распространить их там, где имелся подходящий для этой цели материал?

Прежде чем рассуждать об авторитете летописи и достоверности сообщаемых ею сведений, нужно, по нашему мнению, обосновать мысль, что все, находящееся теперь в летописном сборнике, действительно вышло из-под пера первого летописца, или, по крайней мере, нужно доказать это относительно повести о крещении св. Владимира и Руси. Проф. Соболевский, кажется, держится именно этого мнения о происхождении всех, имеющихся в летописи, сведений от одного лица – первоначального ее составителя. А между тем в исторической науке было высказано мнение, что повесть о крещении Владимира и Руси, читаемая теперь в летописи, т. е. самый важный для нас отдел ее, есть именно вставка¹⁵⁸.

Правда, ученые не согласны в определении времени, когда сделана эта вставка: по мнению одних¹⁵⁹, после летописца и в замену его, быть может, кратких сообщений; по мнению других¹⁶⁰, указанная повесть помещена в летопись самим ее составителем – печерским иноком, который, так сказать, санкционировал достоверность этого рассказа своим авторитетом.

Не будем касаться вопроса о том, которое из этих мнений справедливее, тем более, что суждение по этому предмету было уже высказано нами¹⁶¹; во всяком случае, полагаем, нужно признать, что летописный рассказ о крещении Владимира и Руси есть ничто иное, как отдельное, составленное не для ежегодника, сказание, в котором сгруппированы события нескольких лет без точной и обстоятельной хронологии. Для удостоверения в этом следует прочитать лишь летописную запись под 988 годом. Сколько событий помещено под этим годом! Здесь рассказывается о корсунском походе св. Владимира, сопровождавшемся продолжительной осадой города, о крещении св. князя по взятии города, о крещении русского народа по прибытии в Киев, о поставлении церквей „по градом“, о начале „ученья книжнаго“, о сыновьях Владимира, о двукратном размещении их по уделам¹⁶², о построении городов около Киева „по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне“ и, наконец, о войнах Владимира с печенегами. Могли ли все сейчас перечисленные события случиться в продолжение одного только года? Допустить это не только трудно, но и решительно невозможно. Следовательно, в летописной записи под 988 г. мы имеем дело с таким известием, в котором хронологически спутаны события нескольких лет, и было ли бы справедливо все их поместить под одним именно годом? Уже поэтому ссылка на преимущественную и предпочтительную пред другими источниками авторитетность летописи по отношению к вопросу о времени крещении св. Владимира и Руси почти не имеет места, по крайней мере нуждается в сильных ограничениях.

Потом остается неизвестным, кому принадлежит датирование событий, рассказываемых в повести о крещении Владимира и Руси, и на каком основании оно сделано. Возможно, что первоначальный автор этого сказания вовсе и не имел в виду хронологической отметки фактов и группировки их по годам, что видно уже из перечисления событий, значащихся под 988 летописным годом, как и делает автор „жития Володимера“, признаваемого многими учеными (и, кажется, на достаточных основаниях) прототипом той повести, которая читается теперь в летописи. По крайней мере, размещение в летописи событий, начиная с 986 г. и кончая 993, или не имеет за себя никакого внутреннего оправдания и возбуждает сомнения, или представляет по разным спискам такую спутанность, разобраться в которой чрезвычайно трудно. Почему, например, летопись, передавая под 986 г. о прибытии к Владимиру послов от разных народов с предложениями вер, только в следующем 987 году сообщает о том, что киевский князь созвал бояр и старцев для совещания относительно сделанных ему предложений? Ужели было невозможно устроить это совещание в 986 году? Почему его нужно было откладывать до другого года? Впрочем, следует заметить, что в летописной повести при начале 987 г. не стоит „минувшю лету», как значится это пред рассказом о походе Владимира на Корсунь; не указывает ли этот пропуск на то, что такое выражение после 986 г. (летописного) неуместно и разделение между двумя годами событий, видимо связанных близостью времени, неосновательно?.. Далее, основание десятинной церкви, заложение Белгорода и Переяславля в разных списках летописи относятся к разным годам.

Например, первое событие по Лаврентьевской летописи значится под 989 г., по Ипатьевской – под 991 г. и т. д. Где же причина этого разногласия и этой спутанности? Ее не могло быть у первого летописца, следовательно здесь распоряжалась чья-то чужая рука, а это и подтверждает вышесказанное предположение, что мог же явиться такой переписчик летописи, который сделался и переделывателем ее... А причина хронологической путаницы не лежит ли во внесении в летопись каких-нибудь новых сведений, в роде читаемой теперь повести о крещении Владимира и Руси (после которой эта путаница действительно и начинается), уже после летописца рукою позднейшего списателя?!.

Обращает на себя внимание и следующее. По Лаврентьевскому списку летописи, Владимир „помысли создати “ церковь св. Богородицы в 989 г., т. е. на другой год своего крещения; но – странное дело! – летопись не выражается здесь: „минувшю лету», как следовало бы ожидать, а довольно неопределенно: „посемь Володимер живяше в законе хрестьянстве, помысли»... каковое выражение находится и в Ипатьевском списке, относящем основание десятинной церкви к 991 г., – это-то выражение и указывает, по нашему мнению, на срок времени более годичного, так что в Лаврентьевском списке (наиболее древнем) или основание десятинной церкви отмечено неверно, или же самое крещение св. Владимира.

Вообще, относительно многих фактов из жизни св. Владимира, передаваемых в летописи, ее компетентность подлежит еще сильному сомнению. Припомним еще, что летопись неверно указывает год воцарения равноапостольного князя – 980 вм. 978; обратим внимание и на то, что древнейшие (и, следовательно, авторитетные) источники по вопросу о крещении Владимира передавали не то, что читается в летописи („крестился есть в Киеве, инии же реша: Василеви, друзии же инако скажют»), что было известно и автору летописной повести, и мы поймем, почему в розысканиях о времени крещения Владимира и Руси ненадежно полагаться только на авторитет летописи и утверждать, что дата крещения Владимира уже потому заслуживает доверия, что значится в летописи, как утверждает проф. Соболевский. Во всяком случае, авторитет летописи по указанному вопросу стоит решительно ниже авторитета Иакова, преп. Нестора и писателя „Сказания“. В лице последних мы имеем дело с древнейшими авторами, жившими и писавшими раньше летописца, на точность показаний которых вполне возможно положиться...

В заключение, попытку проф. Соболевского умалить значение „Похвалы Володимеру“, „Сказания» и „Чтения» о Борисе и Глебе и выдвинуть против них авторитет летописи нужно признать неудачною...

В след за отрицанием древности и авторитетности трех указанных древнейших памятников, попытка ослабить мнение, неблагоприятное для летописи, направляется к тому, чтобы истолковать показания и не летописные в пользу летописи.

Прежде всего, указывают, что ни мних Иаков, ни автор „Сказания» о Борисе и Глебе, ни преп. Нестор не называют места крещения Владимира, между тем в летописи оно отмечено ясно – Корсунь, город греческий. Конечно, это правда; но от чего зависит молчание Иакова, составителя „Сказания» и преп. Нестора о месте Владимирова крещения? У последних двух оно, впрочем, понятно: оба эти писателя повествуют не о Владимире (специальное сочинение автора „Сказания» о „добродетелях“ св. князя неизвестно теперь), говорят о нем мимоходом, и для них не представлялось повода и не было необходимости нарочито указывать место крещения просветителя Руси христианством. Но молчание Иакова кажется соблазнительным и вызывает недоумения. Одни из защитников летописи видят в нем неточность показаний этого писателя и потому отдают предпочтение летописному сказанию¹⁶³. Другие, принимая во внимание слова Иакова, что Владимир взял Корсунь уже на третьем году своего крещения, молчание автора „Похвалы» о месте принятия св. князем христианства признают явным несогласием с летописью¹⁶⁴.

Третьи думают, что Иаков молчаливо признает Корсунь местом крещения св. Владимира и, следовательно, согласен с летописью¹⁶⁵. Уже это разногласие и даже противоречие в суждениях защитников летописного рассказа по поводу молчания Иакова о месте, где крестился св. Владимир, показывает, что они – эти защитники летописи – желают во что бы то ни стало устранить или ослабить свидетельство писателя „Похвалы», что, как увидим ниже, они делают всякий раз, когда замечают несогласие этого автора с летописной повестью. В данном случае им в достижении намеченной цели помогает отсутствие у Иакова точного указания. А между тем автор „Похвалы», если внимательно отнестись к его известиям, не называя места крещения Владимира, не признает таковым и Корсунь. Так, в молитве, с которою св. князь обращался к Богу под стенами Корсуни, он говорит: „Господи Боже, Владыко всех! Сего у Тебе прошю, даси ми град, да прииму и приведу люди крестьяны и попы на свою землю, и да научат люди закону крестьяньскому». Почему же Владимир, если он предпринимал корсунский поход с целью переменить веру и еще язычником, молится только за своих подданных, о просвещении их светом христианства, а не о себе, не о даровании ему истинной веры? Разве такая молитва излишняя¹⁶⁶?..

Далее, Иаков, передав, что молитва св. Владимира была услышана Богом и св. князь овладел Корсунью, ничем не дает понять, что в завоеванном городе совершилось крещение победителя греков, а говорит следующее: „прия град Корсунь. И взя съсуды церковные и иконы и мощи“ Климента и других святых, и затем отправил посольство в Константинополь с просьбою руки царевны Анны. Что за странность! Владимир, еще язычник, по взятии Корсуни озабочен приобретением священных для христиан предметов. Чтобы уяснить такие действия киевского князя, Иакову и нужно было сказать, что случилось это после принятия Владимиром христианства и как результат крещения; но автор „Похвалы» не говорит о такой причине; почему же? Мало этого. Упомянув далее о том, что византийские императоры согласились отдать свою сестру за Владимира, Иаков опять не упоминает о крещении князя и тем снова вводит читателя в недоумение касательно этого брака, если признать, что Владимир предпринимал корсунский поход язычником. Почему же автор „Похвалы» снова умалчивает о событии не только слишком важном, но и служащем к объяснению других фактов? Крещение св. Владимира – случай решительно выдающийся, о котором Иаков упоминает в „Похвале» несколько раз¹⁶⁷ и не странно ли, что он не упоминает о нем там именно, где и было бы всего естественнее упомянуть, – при рассказе о корсунском походе, если только в Корсуни совершилось это событие?!.

Объяснение такого недоумения находится у самого же Иакова. Уже в конце своего сочинения, перечисляя дела св. князя по крещении, автор „Похвалы» говорит, что завоевание Корсуни случилось на третьем году этого события, т. е. крещения. Теперь мы понимаем, почему под стенами осажденного города Владимир молится о просвещении христианством подданных, почему, по взятии Корсуни, заботится о приобретении христианских святынь и почему о крещении его прежде брака с Анною не говорится у Иакова: корсунский поход был предпринят христианином-Владимиром. Ясное дело, что крещение св. князя, по мнению автора „Похвалы», совершилось не в Корсуни, а до похода под этот город, года за два, но – где? Место события Иаковом не названо, – почему же? Не потому ли же самому, почему одни из лиц близких ко времени св. Владимира, как засвидетельствовано в летописи, передавали, что св. князь крестился в Киеве, другие – в Василеве, третьи – иначе, т. е. не знали точно и не могли сказать утвердительно, где же именно Владимир принял христианство? Очень может быть, что Иаков, от многих собиравший свои сведения о крестителе Руси, слышал не мало разнообразных сведений о месте Владимирова крещения и, не желая передавать читателям одни только догадки об этом предмете, не счел нужным заносить их на страницы своего произведения. Одно только твердо знал автор „ Похвалы“ что Владимир принял крещение не в Корсуни и до корсунского похода.

Вопреки сейчас сказанному и представленному пониманию известий „Похвалы Володимеру», утверждают, что „если Иаков прямо не говорит о крещении Владимира в Корсуни, то смысл дальнейшей речи его не оставляет в этом никакого сомнения. Сказав о возвращении его из Корсуня с священными дарами, он прибавляет: „Тако добре поживе благоверный князь Володимер, и скончя житие в правоверной вере... Нам кажется, что заключение это относится не к тому, что могло быть с Владимиром два с половиною года тому назад, а логически вяжется с переменой, совершившейся в нем тут, в Корсуни“¹⁶⁸. Так кажется г. Матченко, а тому, кто прочитает приведенные слова „Похвалы» в связи с предыдущими, покажется и должно показаться совершенно иначе. Слова: „тако добре поживе благоверный князь Володимер» составляют заключение не к акту крещения, не к перемене, которая, но мнению г. Матченко, совершилась в Корсуни, и не к тому, „что могло быть с Владимиром два с половиною года назад», а ко всему периоду жизни св. князя в христианстве; не напрасно же Иаков к указанным словам прибавляет: „и скончя житие свое». Выше он только что сказал о той нравственной перемене, которая произошла с Владимиром после принятия христианства, как этот князь, живший „в поганьстве акы зверь», после крещения стал сиять добродетелями „поревнова святых муж делу и житию, возлюби Авраамово страннолюбие, Ияковлю истину, Мойсееву кротость, Давидово безлобие, Костянтина царя великого правоверие“, но больше всего отличался раздачею милостыни и нищелюбием, за каковые его добрые дела Бог помогал ему и давал победы над врагами, в числе которых Иаков на последнем месте помещает и греков, против города которых – Корсуни и выступал в поход св. Владимир. Упомянув обо всем этом, сказав о добродетельной жизни св. князя в христианстве и о божественной помощи на врагов, Иаков и заканчивает свою речь словами: „тако (как сказано выше) добре поживе благоверный князь Володимер и скончя житие свое...» Таков ясный и простой смысл его речи. Никаких ни малейших намеков на крещение Владимира в Корсуни в указанных словах нет и отыскивать не нужно.

Впрочем, г. Матченко и сам, кажется, не признает представленное им доказательство вполне твердым. „Далее, продолжает он, Иаков говорит еще определеннее (след. выше говорил не вполне определенно?). Сравнивая Владимира с Ольгой, он замечает: „и та бо шедши Цареграду прияла бяше святое крещение»... Ясно, что как Владимир ходил в Корсунь и там крестился, так и Ольга ходила в Царьград и проч.“¹⁶⁹ Вполне ли ясно? Ведь это сравнение принадлежит не мниху Иакову, а г. Матченко; вопреки ожиданию, автор „Похвалы» не проводит такой параллели между Владимиром и Ольгой, хотя она (т. е. параллель), если бы, по Иакову, Владимир крестился в Корсуни, решительно напрашивалась сама собой и была необходима „как мы говорили несколько выше, для уяснения некоторых событий, упомянутых писателем „Похвалы» в рассказе о Корсунском походе св. князя. И выше Иаков, в начале своего сочинения, проводя сравнение между св. Ольгою и ее внуком, упомянув о первой, „како шедше ко Царюграду прияла бяше святое крещение и пожи добре пред Богом», о втором говорит только, что он, „слышав о бабе своей Олзе подража житие“ ее и ничем, никаким даже намеком, не дает понять, что для принятия христианства Владимир, по примеру своей бабки, ходил в какой-нибудь греческий город. Автор „Похвалы» в параллель указанию на место крещения св. Ольги о крещении равноапостольного ее внука говорит лишь следующее: „Видя Бог хотение сердца его, призре с небесе милостию своею и просвети сердце князю рускыа земля Володимеру приати святое крещение“ и „крестижеся сам Володимер и чада своя и весь дом свой святым крещением просвети». Далее Иаков называет добрым тот день, в который принял крещение св. князь¹⁷⁰ и решительно не дает никакого указания на то, что событие это случилось далеко от родины, на чужбине, и для него нужно было предпринимать даже военный поход. И не странно ли? Всякий раз, когда Иаков говорит о принятии христианства Ольгою, он называет и место этого события – Царьград¹⁷¹, но когда речь заходит о крещении Владимира, о месте, где совершился этот факт, – ни слова и даже там, где довольно подробно говорится о пребывании св. князя в Корсуни. Во всяком случае, Иаков не желал намеренно скрыть от своих читателей такой факт, о котором имел верные сведения, и не хотел предложить им что-то в роде загадки, и если он не говорит о крещении Владимира в Корсуни, не смотря на многие поводы к тому, то, значит, и событие это случилось не там... Сравнение между Ольгою и Владимиром Иаков основывает исключительно на том, что как первая «прияла бяше крещение и много сотворив добра в житии сем пред Богом, и скончя житие свое в добрей вери“, так и второй по крещении „добре поживе и скончя житие свое в правоверней вере о Христе Иисусе Господе нашем, и с благоверною Ольгою“, – а не на том, что эти святые приняли христианство вне отечества: об Ольге Иаков действительно отмечает подобный факт, но о Владимире ни разу и ни одним намеком; какая же может быть здесь параллель?..

Г. Матченко обращает внимание на слова Иакова, в которых говорится, что Владимир, слышав о бабке своей: как она ходила в Царьград и приняла там крещение, как жила потом, и сам пожелал сделаться христианином, „разгарашеся Св. Духом сердце его, хотя святого крещения». Какой прекрасный повод сказать, что Владимир, подражавший своей мудрой бабке, действительно ходил в Корсунь и там принял христианство, но автор „Похвалы» молчит об этом!.. „Если пример Ольги имел такое влияние на Владимира, то почему же было и ему не желать крещения „в земле Греческой», спрашивает г. Матченко¹⁷². В самом деле, почему бы Владимиру, в подражание своей бабке, не отправиться для принятия крещения в Царьград? Это на самом деле было бы полным и точным последованием примеру мудрой Ольги, но Владимир почему-то довольствуется Корсунью... Г. Матченко сознает силу такого замечания, и для устранения его говорит следующее: „все-таки крещение произошло в одном из видных греческих городов, с которым связала его и предшествовавшая история и благоприятно сложившиеся обстоятельства осады этого города»¹⁷³. Едва ли можно назвать такое объяснение вполне удачным. Корсунь, конечно, далеко не тоже, что Константинополь, и крещение в ней славного киевского князя, особенно, если последний добивался торжественности такого события, на чем настаивают г. Матченко¹⁷⁴ и проф. Кирпичников¹⁷⁵, не могло совершиться при такой блестящей обстановке, при какой совершилось бы в византийской столице. Это очень ясно. Остается разве только одно утешение, что и Корсунь, не могущий стать наравне с Царьградом, все-таки не из плохих, а „из видных греческих городов». Правда, г. Матченко, в некоторое противоречие себе, отчасти согласен с проф. Голубинским, мнение которого подвергает беспощадной критике, что Владимир, принявший христианство в Корсуни, „вряд ли акту своего крещения хотел придать торжественность»¹⁷⁶, но в таком случае, спрашивается, почему он не мог креститься дома, а должен был отправиться (и то военным походом) в Корсунь, если дело не в погоне за внешней обстановкой, а во внутреннем расположении и в искренней уверенности в превосходстве христианства пред язычеством. А главное, где же здесь, со стороны Владимира, точность последования примеру своей бабки? Ведь та, „телом жена суща“, и, кажется, передавшая правление своему сыну – Святославу¹⁷⁷, отправилась для крещения не в один из видных греческих городов, а в самую столицу Византийской империи, как передает Иаков. А Владимир, действительный великий князь, победитель многих народов, удовольствовался Корсунью вместо Константинополя; почему же? – Г. Матченко заявляет, что св. князь едва не крестился в Константинополе, – для этого ему нужно было лишь выполнить свою угрозу, с которой он обратился к византийским царям по поводу сватовства за Анну¹⁷⁸ („аще ее не вдаста ми, створю граду вашему (т. е. Константинополю), якоже и сему (т. е. Корсуни) створих“)¹⁷⁹. Вполне ли исполнима была для Владимира такая угроза? Г. Матченко сам же признает, что киевский князь предпринял поход с небольшим войском и незначительными запасами, что он легко смотрел на дело завоевания Корсуня, но встретил такое сопротивление, что для взятия города вынужден был дать молитвенный обет креститься и добился желаемого только уже благодаря измене Анастаса¹⁸⁰ (уж не затем ли Владимир и крестился, по мнению г. Матченко, чтобы со стыдом не отступить от стен Корсуни?). Разве завоевать Константинополь было легче, чем Корсунь? Каким образом, скажем словами Матченко, Владимир, взявши этот город (Корсунь) с таким трудом, мог грозить и самому Царьграду¹⁸¹? Какое же он должен был дать обещание, если бы у него действительно явилась смелость осадить византийскую столицу, если для взятия Корсуни потребовалось обещание принять христианство?!..

Наконец, укажем на следующее: Иаков нарочито отмечает, что Ольга после крещения возвратилась „в землю рускую, в дом свой» с радостию великою, как освященная духом и телом¹⁸², но ничего подобного не говорит он о Владимире при описании корсунского похода, как будто св. князь, если только он был крещен в Корсуни, принял крещение не с радостью, и как будто не был освящен духом и телом. Нет! Иаков не раз говорит об этой радости Владимира при упоминании о принятии им христианства („възвеселися и възрадовася о Бозе и о святом крещеньи» и подоб.)¹⁸³, но говорит не там, где ждут защитники летописи, для оправдания своего взгляда на место крещения св. князя...

Возражая г. Завитневичу, проф. Соболевский указывает, что (вышеприведенная) молитва, которую Иаков влагает в уста Владимира под стенами Корсуни, – молитва не христианина, а язычника, и следоват., и самый поход был предпринят св. князем до крещения. Основанное на этой молитве заключение Завитневича, что Корсунь взята Владимиром христианином, по Соболевскому, было бы основательно, „если бы Иаков не изображал Владимира расположенным к христианству с самого детства и не указывал на то, что „благодать Божия просвещаше сердце его и рука Господня помогаше ему» при войнах с вятичами, радимичами, ятвягами и др., задолго до похода на Корсунь, и если бы у Иакова, вслед за приведенною молитвою, не было сказано: „и послуша Бог молитвы его и прия град Корсунь... И посла к ним (т. е. к Константину и Василию) Володимер, прося у них сестру оженитися, да ся бы болша на крестьяньскый закон направил“. Последние слова: „чтобы более утвердиться в христианстве», „чтобы совсем утвердиться в христианстве», показывают, что Владимир, по Иакову, при всем своем сочувствии к христианству, после взятия Корсуни, до самой женитьбы на греческой царевне не был христианином, т. е. не был крещен“¹⁸⁴.

По мнению г. Матченко, переданная Иаковом молитва Владимира – ничто иное, как то же обещание князя креститься, которое читается и в летописи: последнее только несколько короче первой¹⁸⁵. Далее, г. Матченко различает дела Владимира до крещения и дела по крещении: к первым относятся перечисляемые Иаковом победы св. князя, кончая корсунским походом, ко вторым – поход к порогам, вторичное, будто бы, взятие Корсуни, основание десятинной церкви¹⁸⁶ и проч. Конечная цель этих натянутых объяснений и рассуждений защитников летописного рассказа вполне понятна – доказать, что и „Похвала Володимеру», так же как и летопись, признает крещение равноапостольного князя именно в Корсуни. Но как, однако, не тверды и эти доказательства, как бы дополняющие собою вышеуказанные!

Совершенно справедливо, что Иаков все победы Владимира объясняет божественной помощью, но он решительно не указывает, даже не имеет и в виду указывать время их совершения и при том непременно будто бы до крещения св. князя. По связи с предыдущим содержанием „Похвалы», по контексту речи, можно было бы думать прямо напротив и признать, что все победы Владимира одержаны им уже после принятия христианства и что они – результат крещения, даровавшего равноапостольному князю силу одолевать врагов. Но как подобное предположение поведет к неправильному выводу, так и мнение проф. Соболевского и г. Матченко основано на ложном заключении и неверном понимании слов „Похвалы», будто Иаков, как объясняющий все победы Владимира одною причиною, тем самым относит их и к одному дохристианскому периоду жизни крестителя земли русской. Между тем цель Иакова там, где он говорит о победах Владимира, ясна – перечислить и указать, в видах вящшего восхваления св. князя, и его военные доблести, те случаи, когда Владимир „победи», и те народы, которые им побеждены, при чем автор „Похвалы» на стесняется тем, когда одержаны эти победы, т. е. до крещения или по крещении¹⁸⁷. Это очень ясно. Вся сила аргументации Иакова основана на слове „победи“; ряд этих побед автор „Похвалы» заканчивает корсунским походом, и не потому, чтобы здесь нужно было провести резкую грань между событиями двух периодов жизни св. Владимира – до-христианского и христианского, а потому, что из других, позднейших, сравнительно со взятием Корсуни, военных дел св. князя, трудно было указать такое, которое служило бы к увеличению военной славы его¹⁸⁸. Упомянул было Иаков о набеге печенегов, но по поводу его нельзя было сказать, что Владимир „победи»¹⁸⁹, притом же во время этой именно „рати“ последовала смерть св. князя. Во всяком случае, упоминание об этом последнем при жизни Владимира военном деле, указывает, по нашему мнению, на то, что автор „Похвалы», при перечислении побед Владимира, не ограничивался каким-нибудь определенным периодом времени, каким-либо одним сроком жизни князя, и поделил эти победы на группы; в противном случае, решительно не достигалась и цель писателя – по возможности полно восхвалить военные доблести Владимира. Утверждать же, что все победы равноапостольного князя одержаны им в язычестве, нет достаточного основания, по крайней мере Иаков не представляет его. В самом деле, разве Владимир не мог быть победителем по принятии христианства? Как же Иаков, объясняющий все победы князя божественною помощью, при перечислении их, мог ограничиться только теми, которые одержаны до крещения Владимира, как будто после этого акта рука Господня не помогала крестителю земли русской?!.

Г. Матченко, в подтверждение своего мнения о взятии Владимиром Корсуни до крещения, пользуется перечислением (в хронологическом порядке) у Иакова дел Владимира по крещении, и отсюда выводит заключение, что, значит, исчисленные выше победы св. князя принадлежат к до -христианскому периоду его жизни. Но как самое разделение дел Владимира принадлежит не писателю „Похвалы», а автору статей „Странника», так и основанное на таком делении заключение совершенно произвольно и прямо ложно. Оно могло бы иметь значение, если бы Иаков и в конце „Похвалы», там, где указывает некоторые факты из жизни Владимира по крещении, задавался целью доказать, что и после принятия князем христианства „рука Господня помогаше ему», и если бы ограничился перечислением хотя немногих походов Владимира, и не ставил рядом со взятием Корсуни заложение каменной церкви Божией Матери и под. события, ничего общего с победами не имеющие. Но автор „Похвалы» не имеет и в виду такой цели... „Вообще, рассматриваемый взгляд, говорит г. Завитневич, есть плод простого недомыслия и может быть обьяснен простым неуменьем извлекать исторический материал из литературных памятников»¹⁹⁰. А кроме того, этот взгляд указывает, по крайней мере по нашему мнению, на тенденциозное пользование историческими свидетельствами. Защитники летописи настойчиво указывают, что „Иаков не пишет последовательной истории о Владимире“¹⁹¹, что „Похвала» – „не повествование, а риторически-украшенное „слово», цель которого не изложение события в исторической последовательности»¹⁹², а сами, в явное несогласие с собою, ищут у Иакова строгой последовательности фактов там, где искать ее не имеется оснований, где писатель „Похвалы» ставит целью прославление св. князя; напротив игнорируют, стараются устранить и перетолковать точные хронологические данные этого древнейшего свидетеля, что, например, случилось и с указанием Иакова на время завоевания Корсуни Владимиром, о чем, впрочем, ниже мы будем говорить подробно. Однако, к немалому удивлению, мы встретили у г. Матченко упрек проф. Голубинскому за то, будто этот почтенный ученый слишком произвольно распоряжается показаниями Иакова, относящимися к крещению Владимира – „менее определенные места объясняет по-своему, а другие более точные и совсем игнорирует“¹⁹³. Слышать такие замечания от тех, которые больше всего и повинны в подобном произвольном пользовании „Похвалою“, слишком странно! Доказывать это не представляется ни малейшей нужды. Ясно, что защитники летописи свои недостатки усвояют другим, с больной головы сваливают на здоровую, и сами достойны тех упреков, которые несправедливо делают другим...

Неправильное понимание слов Иакова о победах Владимира и послужило для проф. Соболевского основанием не признавать молитву св. князя под стенами Корсуни (как она передана у Иакова) молитвою христианина. С устранением такого основания, как несправедливого, с разъяснением соблазнительного места „Похвалы Володимеру“ естественно падает и мнение ученого профессора. Впрочем, г. Соболевский склоняется, кажется, и к той мысли, что, пожалуй, прав и г. Завитневич, утверждающий на основании молитвы, что Владимир брал Корсунь христианином; если только устранить некоторые (напрасно, впрочем, его смущающие) слова „Похвалы».

Г. Матченко оказывается более смелым в своих суждениях о вышеуказанной молитве Владимира; по его мнению, она ни что иное, как ясно выраженное желание креститься, равное словам летописи: „аще се ся сбудеть (относительно взятия Корсуни), и сам ся крещю». Предоставляем каждому беспристрастному читателю судить, велико ли сходство этих слов с молитвою в „Похвале» (она приведена выше), и есть ли в ней хотя намек на обещание креститься. Выше мы обращали внимание на то, что Владимир молится только за своих подданных, о даровании ему средств к просвещению их светом христианства, где же здесь „и сам ся крещю»: и почему нет?..

Вторым препятствием для проф. Соболевского не признавать выше упомянутую молитву Владимира (по Иакову) молитвою христианина являются слова автора „Похвалы», что Владимир искал женитьбы на Анне с тою целью, „да ся бы болма на крестьяньскый закон направил», из чего Соболевский выводит заключение, что киевский князь до самой женитьбы на греческой царевне не был христианином. Каким образом получается это заключение, понять очень нелегко. И как бы ни переводили, как бы ни комментировали указанные слова защитники летописного рассказа, в них не заключается совсем указания на крещение Владимира в Корсуни; а при том понимании этих слов, какое находится у проф. Соболевского и у г. Матченко, получается не малая несообразность: оказывается не то, что Владимир крестился в видах получить руку царевны Анны, как передает летописная повесть, а совершенно напротив – киевский князь „женился на православной царевне, чтобы скорее войти в лоно церкви», как говорит г. Матченко¹⁹⁴. Объяснение оригинальное!.. Ужели, в самом деле, Владимир сначала женился, а потом уже принял крещение? Разве для принятия христианства необходим был брак с православной царевной? Если да, то почему же? Наконец, возникает недоумение, признают ли защитники летописи справедливыми, по крайней мере, сведения того источника, который взялись защищать, т. е. летописной повести, если они допускают вышеуказанное толкование слов Иакова?..

Конечно, автор „Похвалы Володимеру» своим выражением, что св. князь искал руки греческой царевны с тою целью, „да ся болма на крестьяньскый закон направил», не хотел сказать того, что предполагает проф. Соболевский и что утверждает г. Матченко. Уверенный, что Владимир взял Корсунь уже христианином, Иаков отмечает лишь то, что киевский князь домогался руки Анны с целью полного утверждения себя в христианстве, вящшего укрепления в вере, которая была еще для него верою новою. Ничего подобного замечанию Иакова мы не находим в летописи, по которой Владимир предпринимал Корсунский поход язычником. Очевидно, древние писатели ясно сознавали различие между обещанием креститься и желанием более утвердиться в христианстве, принятом, конечно, ранее; но в настоящее время такое различие дается нелегко ученым исследователям...

Вообще, рассматриваемые слова Иакова не заключают указания и не приводят к мысли, будто Владимир до самого брака с Анною не был христианином.

Что представленное нами понимание (соблазнительных для г. Соболевского и перетолкованных г. Матченко) известий Иакова о корсунском походе св. Владимира совершенно правильно, это мы можем подтвердить авторитетом таких ученых лиц, как Срезневский, Погодин, Бутков, проф. Малышевский, пр. Макарий, проф. Голубинский. Ужели, все эти почтенные ученые не сумели понять свидетельства Иакова и в своих толкованиях подвергли его искажению, а вполне правильно понял и разъяснил его г. Матченко. Легко ли поверить этому?!. А между тем, Срезневский, напр., из анализа „Похвалы» и особенно помещенной в ней молитвы Владимира под Корсунью, пришел к тому выводу, что „сочинитель отделял факт крещения Владимира от факта о водворении веры в земле русской и мог даже считать поход Владимира совершившимся тогда, когда сам был просвещен св. крещением в Киеве или в каком-нибудь другом месте“, а из показания года Корсунского похода и видно, „что он действительно так и считал“. Бутков с особенною силою указывает, что Владимир предпринимал поход под Корсунь „на тот единственно конец, чтобы привести оттуда христиан и попов в свою землю, к научению народа русского вере православной»¹⁹⁵, а не для своего личного крещения. Разве не тоже самое говорили и мы? – Г. Матченко с особенным удовольствием отмечает мысль проф. Малышевского, „что раз мы оставили летопись – догадкам и предположениям конца не будет»¹⁹⁶, следовательно, единственное спасение верить только этому источнику. А между тем проф. Малышевский, в своей рецензии на „Историю» Голубинского, ни мало не сомневается в точности выводов, сделанных историком из показаний Иакова. Как же смотрит на это обстоятельство г. Матченко?

Сам Иаков, по нашему мнению, блистательно подтверждает правильность сделанных нами разъяснений его свидетельства. Как мы говорили выше, он ясно и точно указывает, что Корсунь взята Владимиром „на третье лето по крещении» его, следовательно, под стенами осажденного греческого города молился не язычник киевский князь, и брак его с греческой царевной нужен был не для принятия христианства. Это указание Иакова, как изобличающее полную несостоятельность мнения о крещении Владимира в Корсуни и подрывающее правильность летописной хронологии, является для защитников летописи камнем сильного преткновения и крайнего соблазна, и решительно обезоруживает их. Но заранее намеченная цель защитить летопись – заставляет преодолевать все препятствия. И действительно защитники летописи, чтобы устранить неблагоприятное для них свидетельство мниха Иакова, прибегают к различным средствам – к перетолкованиям слов „Похвалы», к натянутым объяснениям и гипотезам, унижаются даже до того, что обвиняют Иакова в недобросовестности, едва не в намеренной лжи и под., о чем поподробнее мы надеемся сказать несколько ниже. Но не смотря на все попытки умалить значение приведенного выше, указания Иакова на время взятия Корсуни, один из защитников летописи, г. Матченко, признает, что это место „Похвалы» „можно понимать» так, как понимает проф. Голубинский¹⁹⁷, т. е. в смысле решительно неблагоприятном для летописи. Признание очень важное!

Уж если защитник летописи находит возможным принять понимание Голубинского касательно слов Иакова: „на третье лето (по крещении) Корсунь город взя» (Владимир), то это понимание и следует признать правильным и совершенно законным. Ведь не только трудно, но и решительно невозможно допустить, чтобы защитники летописи не доказали несостоятельности того мнения, которое им необходимо отвергнуть, и если они вынуждены признать его удобоприемлемость, то тем волей-неволей неизбежно сознают и свое бессилие и крайнюю слабость своей аргументации...

Итак, полагаем, попытка согласить сказание Иакова с летописью по вопросу о месте Владимирова крещения и доказать, что „Похвала» признает местом такого события Корсунь (хотя об этом и не сказано прямо) должна быть отнесена к числу неудачных и несостоятельных. По Иакову, Владимир крестился не в Корсуни, а где-то в другом месте и до Корсунского похода, следовательно, не на чужбине, а в пределах своего отечества; место этого события в древнейших памятниках (кроме летописи) не названо; в XII в. о нем передавали различно, и утвердительно обозначить его не представляется возможности в настоящее время. Правда, это молчание важнейших источников защитниками летописи истолковывается в свою пользу, как „не препятствующее верить рассказу» этой последней – возражают против Киева, как места крещения Владимира¹⁹⁸, отрицают возможность такого события в Василеве¹⁹⁹; но разве отсюда можно выводить, как необходимое заключение, что Владимир принял крещение в Корсуни? Ведь и этот греческий город, как место Владимирова крещения, не обозначен ни у мниха Иакова, ни у автора „Сказания», ни у преп. Нестора, между тех как, по крайней мере для первого из них, не только была возможность, но и, как мы говорили, необходимость сделать подобное замечание. Конечно, защитники летописи ко всем несогласным с нею показаниям о месте крещения равноапостольного князя прилагают слова автора летописной повести: „не сведуще право глаголют», видят в них непреложную истину, с величайшим усердием комментируют в свою пользу, строят на основании этих слов обвинения другим исследователям²⁰⁰, как будто устами неизвестного составителя летописной повести действительно вещает сама абсолютная правда. На самом же деле, аргументация, основанная на словах летописи: „се не сведуще право глаголют» и т. д. слишком шатка. Мы имели случай говорить о ней²⁰¹ и сейчас ниже сделаем по поводу ее некоторые замечания при оценке мнения проф. Кирпичникова.

Между тем как г. Матченко и проф. Соболевский пытаются согласить показания мниха Иакова с показаниями летописи по вопросу о месте Владимирова крещения и находят, что и автор „Похвалы» признает такое знаменательное событие для Руси совершившимся в Корсуни, проф. Кирпичников рассуждает несколько иначе. По его мнению, Иаков в указанном вопросе не подтверждает летопись (как однако не согласны между собою ее защитники!); несогласие этих двух источников – ясное, но преимущественная правда, как думает ученый профессор, не за „Похвалою Володимеру». Летописный рассказ о крещении Владимира, по мнению Кирпичникова, – легенда, чрезвычайно прикрашенная и мало достоверная в подробностях, но основа ее, особенно там, где говорится о Херсонесе, как месте крещения св. Владимира, „может выдержать самую строгую критику». В виду такого решительного заявления проф. Кирпичникова, не излишне обратить внимание на его аргументацию.

„Память и похвала кн. русскому Владимиру, рассуждает проф. Кирпичников, на которую ссылаются те, кто отвергает крещение Владимира в Корсуне, документ, несомненно, древний и подлинный, но это не повествование, а риторически украшенное „слово», цель которого не изложение событий в исторической последовательности его частей, а прославление его. „Память» несколько раз переходит от Владимира к Ольге и обратно и ничего не говорит о месте крещения Владимира. Может ли она, спрашивает профессор, составить достаточный противовес обстоятельному рассказу летописи, которая даже сличает разные сказания о месте крещения, ее источнику – житию Владимира и проложному сказанию?»²⁰². Отвечаем решительно и с уверенностью: может, и вот почему. Не будем говорить о том, что Иаков – наш древнейший и, след., авторитетный писатель, что он жил не только раньше автора летописной повести, но и самого летописца, что свою „Похвалу» он составлял на основании устного предания очень близкого ко времени св. Владимира и, следов., вполне заслуживающего доверия, – это положение, полагаем, достаточно разъяснено нами выше, и его одного довольно для того, чтобы противопоставить авторитет Иакова авторитету летописного сказания. А кроме того, в пользу автора „Похвалы», как не признающего Корсунь местом крещения св. Владимира, говорят: 1) те, которые, как засвидетельствовано в летописи, признавали крещение св. князя совершившимся или в Киеве или в Василеве или где-нибудь еще дома – на Руси; 2) хронологические указания преп. Нестора и автора „Сказания» об убиении Бориса и Глеба; 3) отчасти также сообщения иноземных писателей; не будем указывать на Бандуриево греческое сказание о крещении Владимира и на сагу об Олаве, ссылкой на которые чрезвычайно недовольны защитники летописи²⁰³, и без них, без этих легендарных свидетельств, показание „Похвалы», будучи подтверждено другими историческими свидетельствами, может составить не только достаточный, но и слишком сильный противовес „обстоятельному рассказу летописи». Несколько ниже мы надеемся подробнее ознакомиться с этими историческими указаниями, подтверждающими мысль о крещении Владимира не в Корсуни, а сейчас остановимся несколько на том предании, которое признавало крещение равноапостольного князя совершившимся или в Киеве или в Василеве или, может быть, в каком-нибудь другом месте, но на Руси. При внимательном рассмотрении, это предание может вести к выводам крайне неблагоприятным для повести о крещении Владимира в Херсонесе; но, как и следует ожидать, защитники этой повести не придают ему никакого значения. Проф. Кирпичников полагает, что летопись не только знает, но и сличает разные сказания о месте крещения Владимира, следовательно, основывает свой рассказ на критической проверке сведений; а г. Матченко находит даже, что летописец говорит с иронией и видимым пренебрежением к подобным слухам»²⁰⁴, как человек вполне уверенный в правоте своего мнения. Но в чем же на самом деле выразилось это сличение сказаний; в чем видна ирония? Разве сказать бездоказательно: „не сведуще право глаголють“ значит сличать сказания и отыскать истину?

Такой способ открыть правду был бы уж слишком прост!.. А чтобы видеть в указанных словах летописи иронию и видимое пренебрежение, для этого нужна некоторого рода особенная способность вычитывать из исторических свидетельств то, чего в них нет.

Но, предположим, что автор летописной повести действительно сличает разные сказания о месте крещения св. Владимира, что он иронизирует над несогласными с его мнением; что же следует отсюда? Разве это доказательство.

В настоящее время церковно-историческая наука располагает некоторыми разноречивыми известиями о месте и времени крещения Владимира, и не смотря на то, что многие ученые делали попытки сличить, проверить эти свидетельства и, на основании критического рассмотрения их, прийти к точному и основательному ответу по сомнительному вопросу, попытки их не увенчались достодолжным успехом. А если ученым нашего времени не легко и даже положительно трудно разобраться в разногласиях по запутанному вопросу о крещении Владимира, то можно ли допустить, что задача эта вполне удалась неизвестному автору летописной повести, писателю XII в., который, таким образом, по критической проницательности достоин стать выше университетских профессоров XIX в.?!.

Полемизируя с проф. Голубинским, г. Матченко иногда „говорит с иронией“ о его доказательствах, но допустить на этом основании, что проф. Голубинский вполне не прав, было бы поспешно и, пожалуй, несколько наивно!.. Разве не то же самое следует сказать о том аргументе, что автор летописной повести о крещении Владимира сличает разные сказания об этом событии, что он иронизирует над теми, которые не согласны с его мнением. Сличение разноречивых данных не есть еще ручательство за безусловную правильность вывода, ирония – не доказательство.

Правда, проф. Кирпичников указывает, что летопись, при этом сличении разных сказаний о месте Владимирова крещения, основывается на „житии“ св. князя, как первоисточнике, и, следов., стоит на почве вполне твердой и могущей выдержать самую строгую критику. Но что же разумеет ученый профессор под этих „житием“? Вероятно, то сочинение, которое открыто преосв. Макарием, которое начинается словами: „аще убо бысть малым преже сих лет“ и которое некоторыми учеными действительно признается прототипом летописной повести, но это произведение не принадлежит к числу надежных (по Соболевскому, оно, напротив, есть сокращение летописного рассказа) и хронологическая несостоятельность его, кажется, не может подлежать сомнению²⁰⁵. И если это „Житие“ действительно послужило источником для летописной повести при решении недоуменного вопроса о месте крещения Владимира, то выбор именно его со стороны неизвестного писателя не может быть назван удачным и основательным, тем менее, думаем, что такой выбор способен доказывать уменье автора сличать, критически проверять и оценивать разные исторические свидетельства и извлекать из них заслуживающие наибольшего доверия.

Для большего противовеса авторитету Иакова, проф. Кирпичников присоединяет к „обстоятельному рассказу летописи и ее источнику – житию Владимира» и проложное сказание. Не трудно понять, как слаба поддержка, основанная на таком памятнике, и как незначителен противовес. Древнейшее, известное теперь, проложное сказание относится к XIII в. и едва ли могло явиться раньше, так как оно говорит уже о святом Владимире, а канонизация крестителя земли русской, по всей вероятности, совершилась, как мы говорили выше, не ранее 1240 г. Справедливо ли таким, сравнительно поздним, произведением проверять правильность показаний писателя XI в.? И вообще, мнение, основанное на таких не особенно надежных источниках, как „житие Володимера» и проложное сказание, может ли быть предпочтено свидетельству Иакова, подтверждаемому притом, как сказано выше, и другими важными историческими данными? Проф. Кирпичников и сам признает выдающийся авторитет писателя „Похвалы», но старается умалить его, указывая, что „Память и похвала Володимеру» не есть историческое сочинение, а риторически украшенное слово, что в ней события передаются не в исторической последовательности и рассказ несколько раз переходит от Владимира к Ольге и обратно.

Мы уже упоминали о том, как защитники летописи пользуются представленным доказательством, как они истолковывают в своих интересах ссылки на последовательность или непоследовательность фактов в „Похвале Володимеру“, судя по тому, находят ли возможным понимать свидетельство Иакова в пользу летописи или нет. Для историка важно не то, переходит ли Иаков несколько раз от Владимира к Ольге и обратно, а то, к каким годам писатель „Похвалы» относит важные, интересующие читателя, события из жизни св. Владимира, а эти-то именно указания и можно найти у Иакова, при чем последовательность фактов легко восстановляется сама собою. Вопрос, след., сводится не к тому, какая цель написания „Похвалы», изложено ли в ней событие крещения Владимира в исторической последовательности, а к тому, можно ли иметь веру к показаниям Иакова; но это вопрос уже совершенно иной: он касается древности и авторитетности „Похвалы», а об этом предмете мы достаточно говорили выше.

Второе основание считать, „вопреки мниху Иакову, Корсунь местом крещения Владимира проф. Кирпичников выражает так: „нельзя считать вероятной войну Владимира с империей немедленно после того, как он принял веру этой империи от рук духовенства, бывшего в зависимости от клира константинопольского, между тем как его поход на Корсунь до крещения может быть легко объяснен. Весьма важное арабское известие тоже ставит в связь крещение Владимира с его женитьбой на Анне»²⁰⁶. Не легко понять подобное основание! Ужели крещение Владимира, принятое им от духовенства, стоящего в иерархической зависимости от церкви константинопольской, на самом деле обязывало русского князя не поднимать оружие против Византии, хотя бы того требовали или его личные интересы или интересы государства? Могло ли духовенство, крестившее Владимира, возлагать на новокрещенного князя подобное обязательство, и в каких видах, и мог ли принять его сам князь?

Несколько позднее мы видим, что сын Владимира Ярослав ведет войну с греками и отправляет свое войско не на Корсунь, а самый Царьград²⁰⁷ и это в то время, когда русская церковь получала своего первосвятителя митрополита непосредственно из Константинополя, – ясное дело, что иерархическая зависимость нашей отечественной церкви от цареградского патриарха не налагала никаких обязательств на русского князя в отношении Византийской империи; тем меньше оснований думать, чтобы об интересах империи заботилось то духовенство, которое крестило Владимира и которое не имело с Византиею никакой связи кроме духовной.

Но станем на точку зрения проф. Кирпичникова: он признает невероятной или маловероятной войну Владимира с империей немедленно (по Иакову, на третье лето по крещении) после принятия князем веры этой империи. Насколько же маловероятным нужно считать вторичный поход Владимира на Корсунь не только после крещения, но и после женитьбы на греческой царевне, после того, как Корсунь была уже возвращена грекам, как вено за Анну, и самое крещение Киевского князя совершено было не духовенством, зависящим от клира константинопольского, а непосредственно самими греками, давшими нашей церкви пастырей?

По взгляду проф. Кирпичникова, подобный военный поход не только маловероятен, но, очевидно, и совершенно невозможен; а между тем, г. Матченко, тоже защитник летописи, решительно настаивает на его вероятности и полной возможности. „Вторичное взятие Корсуня, говорит этот автор, свидетельствует лишь о том, что родственная и духовная связь с греками не могла остановить Владимира в его непреодолимом влечении на юг“²⁰⁸. Как же могло воспрепятствовать такому влечению киевского князя принятие им крещения от рук духовенства даже не греческого, а только стоявшего в зависимости от греков, когда пред „непреодолимым влечением Владимира на юг“ ничего не значила даже „родственная и духовная связь» с Византией? Очевидно, защитники летописи, идя к одной цели – к оправданию летописного рассказа о крещения Владимира, – но путями разными, впадают в противоречие между собою и тем сами побивают себя. И это случается с ними не раз, что увидим и ниже.

Проф. Кирпичников в пользу представленного им основания за Корсунь, как место крещения Владимира, ссылается на одно „весьма важное арабское известие, под которым с полною уверенностью нужно разуметь известие Яхъи антиохийского, но о том, какого рода сведения сообщаются этим арабским писателем и как пользуются ими защитники летописи, мы надеемся сказать далее. Во всяком случае, полагаем, свидетельство Яхъи при сопоставлении с другими историческими памятниками, может выяснить причины войны Владимира с греками и то, мог ли св. князь предпринять корсунский поход после личного крещения или же непременно должен был сделать это до крещения.

„Наконец, говорит проф. Кирпичников, за Корсунь внутренние основания и многие параллели. Новую веру удобнее было принять в новом месте и преимущественно в таком, где все окружающее ей соответствовало. В Киеве, где стояли капища, в Василеве, где таковые могут предполагаться с полным основанием, крещение князя и дружины его не могло в должной торжественности быть обставлено, а напротив могло встретить противодействие со стороны горячих приверженцев старой веры, которое, во всяком случае, нарушило бы мирный характер великого акта. В Корсуне же с его великолепными храмами и святынями, среди сплошь христианского населения, крещение Владимира могло совершиться в такой форме, которая была вполне достойна государя великого народа. А когда новообращенный князь Владимир вернулся в Киев с победоносною дружиною, тоже окрещенною, с множеством священников, хоругвей и икон, сопротивление воле его могло проявиться разве в частных и незначительных случаях“²⁰⁹.

Таковы представленные Кирпичниковым внутренние основания к тому, чтобы, согласно с летописью, признавать Корсунь местом крещения св. Владимира. Не безынтересно сопоставить эти доказательства с рассуждениями других защитников летописи, чем уже можно хотя отчасти определить правильность и основательность аргументации их.

Кирпичников признает маловероятным мнение о крещении Владимира в Василеве (как предполагает проф. Голубинский), потому что в этом городе с полным основанием можно предполагать существование языческих капищ. А г. Матченко, разбирая мнение Голубинского, с уверенностью и решительностью заявляет, что „до крещения Владимира Василев даже не существовал; стало быть, и крещения в нем не могло быть. Первый раз упоминается он в летописи под 988 г.“ и т. д.²¹⁰, хотя далее тот же автор, не понятно зачем, подвергает критике мнение о крещении Владимира в Василеве, который уже признан не существовавшим.

Итак, с одной стороны – Василев ко времени принятия св. киевским князем христианства еще не основанный и не существовавший, с другой – тот же Василев и к тому же самому времени уже украшенный языческими капищами, – как понять эти разногласия и можно ли разобраться в подобной путанице?!.

Конечно, г. Матченко слишком быстро и спешно порешил, что Василев до 988 г. даже и не существовал; ему по крайней мере следовало бы обратить внимание на то предание, более древнее летописной повести, которое предполагало крещение Владимира возможным именно в этом городе. Называя держащихся такого мнения „несведущими право”, автор летописной повести совсем не дает понять, что во время принятия христианства Владимиром Василева не было, чем, безусловно, доказывалась бы полнейшая несостоятельность несогласного с ним предания; отсюда одно из двух следствий: или Василев существовал до 988 г., и, значит, не прав г. Матченко, или, если этот город основан после крещения Владимира – в 988 г., а может быть и позднее, то автор летописной повести, которому защитники летописи усвояют уменье разобраться в различных сказаниях о месте Владимирова крещения, на самом деле далеко не был так проницателен – город не существовавший до 988 г. принял за существовавший и не в состоянии был указать явную неправдоподобность древнего предания, голословно лишь назвав его неправильным. Ни тот, ни другой вывод, думаем, не может говорить в пользу защитников летописи.

Далее, Кирпичников признает, что крещение (личное) Владимира могло встретить противодействие со стороны горячих приверженцев язычества.

Не так думает г. Матченко. „Приступить решительно к крещению народа, говорит он, Владимир мог еще бояться, но за свое собственное, при той симпатии, которою он пользовался в среде дружины, не было к тому решительно никакого основания“²¹¹. В другом месте тот же автор, в некоторое несогласие с собою, признает даже, „что никакого нет основания к предположению, чтобы Владимир боялся выступить и на подвиг крещения народа из опасения возмущения»²¹². Не легко согласить подобные рассуждения защитников летописи: они относятся между собою почти как противоположности, как положение и отрицание. Какой же на самом деле должен быть дан ответ на вопрос: могло ли крещение Владимира встретить противодействие язычников, или же подобное опасение не имело решительно никакого основания.

По мнению Кирпичникова, сопротивление воле князя могло проявиться гораздо слабее, когда Владимир вернулся в Киев с победоносною и окрещеною дружиною. Г. Завитневич думает точно также, предполагая, что Владимир заявил о своем переходе в христианство только по возвращении из корсунского похода, хотя лично крестился раньше. А г. Матченко относится к такому предположению с крайним скептицизмом и возможность сильного и опасного сопротивления князю признает незаслуживающей доверия. Опять разногласие между защитниками летописи! Разве оно не показывает как слабы даже те доводы, которые самоуверенно выставляются могущими выдержать самую строгую критику, но которые на самом деле плохо признаются даже и самими защитниками летописи. Подвергать подобные разногласящие друг другу доказательства подробному и нарочитому разбору не представляется, полагаем, необходимости. Впрочем, нужно заметить по поводу мнения Кирпичникова, что если Владимир опасался противодействия язычников в случае своего крещения, если он считал за лучшее приступить к крещению народа по возвращении в Киев из похода с победоносною и окрещенною дружиною, то отсюда никак не вытекает необходимое следствие, что и принять христианство он должен был именно в Корсуни. Мысли, подобные сейчас указанным, высказываются и противниками летописи (напр., Голубинским и Завитневичем), следов. основанное на них доказательство есть меч обоюдоострый...

Но защитники летописи, в согласии между собою и в противоположность своим противникам, утверждают, что Владимир должен был принять новую веру в новом месте, с возможно большею торжественностью, которая была бы вполне достойна государя великого народа.

Несколько выше мы замечали, что для сообщения полной торжественности акту крещения Владимир, по примеру своей бабки, мог бы отправиться в Константинополь; ужели он не достоин креститься там? Но св. князь дошел только до Корсуни. Возможность и важность такого замечания сознает г. Матченко и тщетно пытается ослабить его²¹³. Но почему Владимир непременно должен был добиваться торжественности своего крещения? Если он принял христианство по убеждению в превосходстве его пред язычеством, в чем нельзя сомневаться и, по мнению защитников летописи²¹⁴, то к чему же погоня за внешностью, за обстановкой, за пустой формой, которая притом приобреталась ценою немалых усилий и предприятий рискованных? Говорят, того требовало достоинство государя великого народа, т. е., говоря иначе, пустое тщеславие или гордость; совместим ли этот порок с действительным убеждением Владимира в превосходстве христианства, с его искренним желанием принять святую веру? Да едва ли и сам Владимир, считавший себя сильным брать дань только с народов, носящих лапти, а не сапоги²¹⁵, был слишком высокого мнения о своем княжеском достоинстве. Здесь нам невольно припоминаются следующие справедливые слова Голубинского: „когда предполагают во Владимире гордость могущества и славы и крайнюю щекотливость этой гордости, то представляют его себе каким-то Тамерланом, завоевателем полусвета, чего на самом деле вовсе не было и без чего предполагаемая в нем гордость становится совсем невероятною, заставляя воображать его человеком до последней степени смешным»²¹⁶.

Указывают на то, что Владимир при своем крещении не мог же „не соблюсти и по отношению к себе лично, как князю, известного рода этикета»²¹⁷. Уж не ради ли этого этикета нужно было затевать войну, осаждать Корсунь, грозить Константинополю, стращать византийских императоров, тратить время, деньги, войско, при крайней еще сомнительности благополучного окончания военного похода?. Возникает даже такой вопрос: о чем же Владимир более заботился – об этикете ли и торжественной обстановке своего крещения, или же о принятии новой веры, в истинности которой он был уже убежден?!

Нет! не пустыми мечтами о своем достоинстве, не с заботами о торжественности приступил Владимир к святому таинству крещения, возрождавшему его к новой жизни!

Како взыска ты Христа? – спрашивает митр. Иларион, обращаясь к крестителю земли русской. И отвечает: „не виде апостола, пришедша в землю свою... не виде бес изгоняща именем Христовым, болящии здравующа... без всех сих притече ко Христу, токмо от благаго смысла и остроумия разумев, яко есть Бог един, Творец видимым и невидимым, небесным и земленым, и яко посла в мир спасения ради возлюбленного Своего Сына. И си помыслив, вниде в святую купель»²¹⁸. Вот с какими помыслами приступил Владимир к крещению! – Мних Иаков указывает, что Бог просветил сердце князя Владимира принять крещение²¹⁹, а преп. Нестор, как бы в пояснение этих слов „Похвалы», говорит, что Владимиру было какое-то особенное откровение и призвание свыше, „некое запятие", подобное тому, которое в древности было Плакиде („иди и крестися»), явление Божие, сделавшее его христианином²²⁰. Почему же Владимир, сам шедший на встречу христианству, просвещенный свыше, призванный к перемене веры, непременно должен был добиваться известного рода этикета, достойной обстановки и под.? Мог ли и должен ли он был говорить: „пожду и еще мало»²²¹, откладывать свое крещение под различными предлогами и принять его тогда, когда заставила внешняя необходимость? Где же здесь убеждение, просвещение и призыв свыше? В чем же величие подвига, сделавшего Владимира равноапостольным князем и святым по жизни? „Вряд ли он мог бы быть таковым для России, говорит г. Матченко, если бы крестился только по внешности, в интересах личных, житейских»²²². А разве не к таким интересам относятся – желание показать свое достоинство, заботы об этикете, о торжественности обстановки, домогательство руки Анны, ради чего, по летописи, и крестился Владимир?

Вообще же, указание защитников летописи на то, что Владимир должен был креститься торжественно, но не мог сделать этого дома – на Руси, – указание, признаваемое ими важным свидетельством за Корсунь, как место принятия св. князем христианства, на самом деле далеко не достигает цели и не представляет собою неопровержимого доказательства, и один из защитников летописи, как мы знаем, проговорился, что „пожалуй, можно сказать, что едва ли Владимир акту своего крещения хотел придать торжественность, т. е., поясняет этот автор, нет основания думать, чтобы он хотел креститься именно в Царьграде»²²³. Но ведь нет никаких оснований утверждать, что св. князь желал непременно креститься и в Корсуни!..

Вопрос о месте крещения Владимира мы рассматривали доселе безотносительно к вопросу о времени этого события, между тем хронологические данные наших древнейших источников решительно говорят, по нашему мнению, за то, что св. Владимир принял крещение не в Корсуни. Конечно, защитники летописи истолковывают и перетолковывают эти данные по своему, в своих целях, но как, об этом мы сейчас и будем вести речь.

Но в дополнение к сказанному о месте крещеная св. Владимира считаем не излишним сделать еще одно замечание. Чем можно объяснить различные предания о месте Владимирова крещения – торжественностью ли этого события, или же напротив недостатком торжественности, скромностью и простотой? Ясное дело, что вполне естественно было бы остановиться на второй причине. „Крещение Владимира“, говорит г. Завитневич, „совершено было скромно, без особой торжественности и на первых порах было скрыто от народной массы. Это необходимо допустить в виду смутного и сбивчивого представления первоисточников об этом акте»²²⁴. Совершенно тоже говорили и мы, доказывая, вопреки Костомарову, что Корсунь, как место крещения св. Владимира, не могла исчезнуть из памяти русского народа и замениться произвольно то Киевом, то Василевым, то каким-нибудь другим отечественным местом²²⁵. Совершенно не так думают защитники летописи. По их мнению, причиною разнообразных толков о том, где крестился св. Владимир, послужило именно торжественное совершение такого акта в Корсуни, в чужой земле²²⁶. Непонятно, однако, как событие, происходившее торжественно, могло подать повод к самым произвольным догадкам!.. А свидетели крещения? Их было не мало. Разве они не могли принесть на Русь и особенно в Киев и распространить здесь самые точные сведения о принятии Владимиром христианства?

Затем, крестители земли русской – греческие священники из Царьграда и Корсуни – непосредственные очевидцы и свидетели Владимирова крещения? Ужели они молчали об этом торжественном событии, которое должно было служить для русских людей ближайшим примером и образцом к перемене веры? Наконец, вещественные памятники, взятые Владимиром из Корсуни, могли напоминать русскому народу, а Киевлянам в особенности, что именно здесь, в этом городе, совершилось то знаменательное событие, которое было зарею новой христианской эры для нашего отечества. Кому же была нужда и какая необходимая причина выдумывать и сочинять разные, маловероятные сказания о месте крещения Владимира, которые г. Матченко считает ни более ни менее как народными сплетнями²²⁷? Хороши, однако, сплетни, когда дело касается такого выдающегося события, как начало христианства на Руси, – события, о котором каждому русскому, без сомнения, хотелось знать одну правду, а не сплетни. И с какой стати народ, прежде чем узнать о случившемся от лиц близко знакомых с делом, – начал придумывать, где же бы могло совершиться крещение св. князя? Нужно заметить и то, что автор летописной повести, умеющий, по словам защитников летописи, разбираться в разногласных известиях о событиях, едва ли имел в виду и мог останавливаться своим вниманием на народных сплетнях, и если он говорит о тех, которые признавали крещение Владимира совершившимся на Руси, то без сомнения потому, что мнение это считал заслуживающим упоминания.

Возможность сплетен, т. е. различных толков о месте крещения св. Владимира, г. Матченко объясняет и тем, что в „тогдашнее время не было газет» (газеты во времена св. Владимира!..)²²⁸. А разве газеты не распространяют маловероятные известия? А если бы г. Матченко каким-нибудь чудом предъявили газету современную началу христианства русского, в которой было бы сказано, что Владимир крестился или в Киеве, или в Василеве, или еще где-нибудь, только не в Корсуни, то кто мог бы поручиться, что автор статей в „Страннике» не счел бы это известие за газетную утку?!.

Кирпичников предполагает, что „источник тех несведущих, которые говорили, что Владимир крестился в Киеве, или в Василеве, или еще где-то“, заключается в том, что св. князь, внутренно предрасположенный к христианству еще до корсунского похода, не скрывал этого от близких людей²²⁹. Можно ли понять такую причину? Как же близкие к Владимиру люди, посвященные им в сокровенные тайны, могли не знать, где же действительно совершилось крещение князя и, вместо отыскивания правды (что для них было очень легко), стали строить свои гипотезы о месте этого события?!.

В теснейшей связи с вопросом о месте крещения св. Владимира стоит и вопрос о времени этого события, отчасти правильность решения первого из них находится в зависимости от правильности решения второго. Здесь, при определении времени принятия Владимиром христианства, приходится иметь дело с такими точными данными, которые, кажется, не должны бы возбуждать резких разногласий и подавать повод к перетолкованиям, чего, однако, к сожалению, нет. Весь вопрос, по-видимому, сводится к простому умению считать; но оказывается, что это умение – дело крайне мудреное, что каждый исследователь считает по своему, не признавая правильными вычисления других.

Важные для решения вопроса о времени крещения Владимира хронологические данные, находящиеся в древнейших памятниках отечественной литературы, суть следующие: по Иакову, Владимир, умерший в 1015 году, «по святом крещении поживе 28 лет». „Сказание“ о Борисе и Глебе неизвестного автора почти повторяет слова Иакова: „многым днем минувшим, летом 28 по святом крещении, въпаде Володимер в недуг крепок“, от которого и скончался. Пр. Нестор годом крещения св. князя признает 987. Основываясь на этих данных, принимая по внимание, что они находятся в древнейших и авторитетных памятниках, г. Завитневич действительно и приходит к тому выводу, что Владимир крестился в 987 г., что решительно несогласно с хронологией начальной летописи. Защитники последней для оправдания ее показаний делают попытку доказать, что вышеприведенные данные древнейших источников не только не противоречат летописной хронологии, но даже подтверждают ее.

Возражая Завитневичу и опровергая его вычисления касательно года Владимирова крещения, проф. Соболевский говорит: „Г. Завитневич, определяя год крещения по Иакову, предполагает, что в его 28 г. нужно видеть ровно 28 – не больше и не меньше и потому отсчитывает эти 28 лет от 15 июля 1015 г. по точным правилам арифметики. Конечно, у него получается 987 г. Но древние русские люди были мало знакомы с именнованными числами и производили действия с ними не по арифметическим правилам, а как-нибудь проще, вероятно по пальцам; при этом, высчитывая годы от события до события, они обыкновенно включали в их число оба года, в которые совершились эти события “²³⁰.

Таким образом, проф. Соболевский не согласен с г. Завитневичем уже в самом способе вычисления лет, который, по его мнению, двоякий: первый по точным правилам арифметики и менее верный для решения данного вопроса, – его держится Завитневич, – второй – более простой, по пальцам, при помощи его ведутся вычисления годов в летописи и вероятно вычисляет сам ученый профессор. Правильность своего положения Соболевский доказывает, несколькими примерами. Таким способом, какой им указан, рассуждает ученый профессор, „наш древний летописец в известном хронологическом перечне определил количество лет княжения русских князей, сосчитав все годы с года вступления на стол по год смерти включительно. Так Ярополк, по перечню, княжил 8 лет, Ярослав, 40 лет, хотя из летописного рассказа видно, что первый был убит на 8 году, прежде чем исполнилось целых 8 лет княжения, а второй умер на 40 году, опять прежде истечения 40 лет княжения“. Далее Соболевский указывает на число лет сидения Судислава в порубе и число лет жизни Владимира Мономаха и на основании представленных примеров приходит к такому заключению: „чтобы узнать год крещения Владимира по Иакову, мы должны вычесть из 1015 не 28, а 27 и признать искомым годом 28-й = 988-й год, т. е. тот год, под которым говорится о крещении в летописи»²³¹. Несколько ниже возвращаясь к летописному способу счисления, проф. Соболевский говорит: „мы принимаем за первый год самый год события, согласно с древне-русским способом вычисления, употребленным между прочим и в нашей древней летописи» и представляет пример: „жена Яня, Яневая, умерла в 18-й год по смерти Феодосия Печерского. Смерть ее упоминается под 1091 г., а смерть Феодосия под 1074 г., следов. за первый год принят год смерти Феодосия»²³².

Уже количество представленных проф. Соболевским примеров в подтверждение правильности понимания им летописи показывает, что в данном случае этот ученый чувствует себя на почве самой твердой. Но – странное дело – г. Завитневич не только не доказывает, что летопись не так ведет свое счисление, как указывает Соболевский, но совершенно согласен со своим критиком, что первым годом нужно считать год возникновения известного события и в подтверждение представляет почти все те же примеры, какие приводятся и Соболевским²³³. От чего же зависит и в чем заключается разногласие этих двух исследователей? А разногласие это зависит от того, как понимать те 28 лет, которые, по Иакову, Владимир прожил по святом крещении – нужно ли видеть в них летописный способ счисления годов, или же несколько иной? Проф. Соболевский конечно держится первого, утверждая, что древние русские люди считали попросту, по пальцам, как показано на вышеуказанных примерах из летописи, и что Иаков держался такого же счисления.

Так ли это на самом деле? Правильно ли понимает проф. Соболевский хронологические указания Иакова?

Но прежде чем говорить об этом, позволяем себе сделать некоторые замечания отчасти о счислении летописи, отчасти о некоторых примерах, представленных Соболевским в известных уже видах. В „известном хронологическом перечне», откуда брал свои примеры и проф. Соболевский, значится: от Рождества Христова до Константина 318 лет, от Константина до Михаила лет 542, а первым годом Михаилова царствования признается 852-й, т. е. 318+542 = 852 (По Соболевскому, может быть, 317+541=852?). Как назвать такое счисление?

Ссылаясь в подтверждение своего мнения на числа лет княжения Ярополка и Ярослава, Соболевский выпускает находящееся между ними указание на количество лет княжения Владимира. По летописи, св. князь „княжи лет 37 “, которые нужно считать от 980 года, когда св. Владимир сел в Киеве, кончая 1015 г. Считаем попросту, по пальцам, признавая первым годом год самого события и получаем общее число лет княжения Владимира – 36. Неправильность этой даты, особенно в виду точного указания Иакова на время занятия Владимиром киевского стола, была отмечена нами и выше. Однако г. Матченко, кажется, не намерен признать неточность в разбираемой летописной дате, поэтому первым годом княжения Владимира он признает 978, отмеченный мнихом Иаковом, и, приложив к этому году 37 лет, которые, по летописи, правил св. князь, действительно находит год смерти Владимира – 1015²³⁴.

Имея целью доказать правильность одной летописной даты (общего числа лет княжения Владимира) защитники летописи должны таким образом признать неточность и неправильность другой (начала княжения Владимира) и тем уже ослабить свое положение, что на хронологические данные нашей начальной летописи вполне можно положиться.

Нужно сделать некоторое замечание и относительно числа лет княжения Ярослава, указанных в летописи. Какой год нужно считать первым годом этого княжения? По Лаврентьевскому списку, который Соболевский признает наиболее авторитетным и заслуживающим доверия, начало правления Ярослава в Киеве падает на 1016 г.²³⁵ (в Ипатьевской летописи нет этого обозначения), а смерть этого великого князя последовала в 1054 г. Принимая во внимание эти даты, вычисляем летописным способом число лет княжения Ярослава и получаем 39, то есть Ярослав умер на 39 году своего княжения. Может быть, Соболевский скажет, что первым годом сидения Ярослава в Киеве нужно считать 1015, что, по крайней мере, так думал летописец, но в таком случае возникает вопрос: княжил ли в Киеве Святополк окаянный и как долго и как нужно понимать указание наиболее авторитетного списка летописи: „Начало княженья Ярославля в Кыеве, в лето 6524“?

Мы не отрицаем, что летопись признает за первый год самый год события; но она, видимо, различает полное число лет, протекших между двумя какими-нибудь событиями, счисление от года до года²³⁶ и счисление годов только приблизительное. Когда летопись говорит, что „Ярополк княжи лет 8“, „Ярослав княжи лет 40“ и т. д., то этим дает понять, что в действительности княжение упомянутых лиц обнимает лишь 7 лет, 39 лет... + сколько-то месяцев и дней. Жена Яна умерла на 18 году по смерти преп. Феодосия, следовательно, между этими двумя фактами протекло полных 17 лет (от года до года). Но летописец не выразился здесь, что предсказание преподобного Яневой сбылось лет чрез 18, а только на 18 году, как будто давая тем понять, что 3 месяца, 13 дней (от 3 мая до 16 августа) количество времени не настолько большое, чтобы его можно было округлить в целый год.

Иаков выражается точно и определенно: „по святом крещении поживе блаженный князь Володимер 28 лет», чем и показывает, что смерть св. князя постигла его или на 29 году жизни в христианстве (в самом начале этого года) или в самом конце 28-го, при полном почти истечении его, так что автор „Похвалы» без всякого ущерба для истины мог пренебречь или малым недостатком или небольшим излишком. В том и другом случае результат получится один и тот же, особенно при счислении по мартовским годам. Во всяком случае, полагаем, есть разница между выражениями 28 лет и лет 28, эти указания нельзя признать равными одно другому, и Соболевский, может быть, не без цели переставил слова в тексте „Похвалы» (вм. „28 лет» – лет 28), какового чтения пока неизвестно ни в одной из редакций сочинения Иакова (сличенных издателями „Похвалы» пр. Макарием и проф. Голубинским). Такая произвольная поправка слов Иакова может, по нашему мнению, вести к неправильному вычислению лет...

И действительно, предложенный проф. Соболевским способ определить по Иакову год крещения св. Владимира, – вычесть из 1015–27, – далеко не представляется верным: нельзя доказать, что 27 = 28, что дата Иакова только приблизительная, далеко не равная обозначаемому в ней числу, а главное, что Владимир и по летописи прожил в христианстве свыше 27 лет; следовательно, между „Похвалою» и летописью в данном случае нельзя установить тождество... Наконец, у Иакова есть одно определенное указание, как сейчас увидим, что Владимир крестился в 987 г...

Мы можем указать, что и защитники летописи в 28 годах жизни Владимира по крещении признают ровно 28. Так, г. Матченко, сказав, что некоторые данные самой „Похвалы» подтверждают летописный год крещения св. Владимира (988-й) говорит: „понятно, что с этими показаниями Иакова несогласно то, что Владимир жил по крещении 28 лет, потому что тогда год смерти его падает на 1016 (988+28)“²³⁷. Очень ясно, что для определения действительного года крещения св. князя из 1015 нужно вычесть 28 и получим 987. Это еще раз доказывает согласие защитников летописи, отстаивающих, по их мнению, авторитетнейший источник!..

Установив будто бы то положение, что автор „Похвалы“ относит крещение Владимира к 988 г., Соболевский продолжает: „этот год находит себе подтверждение в дальнейших показаниях Иакова, если мы их сопоставим с показаниями летописными. Он (т. е. Иаков) указывает, что город Переяславль был основан „на пятое лето“ по крещении, т. е. в 992 г.; летопись по древнейшему и наиболее авторитетному списку – Лаврентьевскому – помещает это событие под тем же годом;. он говорит, что десятина для десятинной церкви была установлена Владимиром в „девятое лето“ по крещении, т. е. в 996 г.; летопись по всем спискам помещает установление десятины также под 996 г. Только одно указание Иакова не подтверждает 988 г., как год крещения. Он говорит, что Владимир крестилси в „десятое лето“ по убиении Ярополка, случившемся, как сообщает летопись, вскоре после занятия Владимиром Киева“²³⁸.

Итак, собственно двумя примерами, взятыми из „Похвалы“ Иакова, проф. Соболевский подтверждает, что и этот писатель (по мнению ученого профессора, далеко не древний и не авторитетный) признает 988 год годом Владимирова крещения. Но почему же ученый доктор славянской филологии упустил другие факты из жизни св. князя в христианстве, указанные Иаковом? Последний передает, что Владимир „на другое лето по крещении к порогом ходи, на третье лето Корсунь город взя, на четвертое лето церковь камену святыя Богородици заложи? Пусть о первом из этих событий в летописи не имеется сведений, второе Соболевский признает ошибкой, объясняет невежеством со стороны Иакова, искажением текста первоисточника (справедливо ли это, – увидим несколько ниже), но третье событие – основание десятинной церкви, – об нем находятся сведения и в летописи, почему же оно со стороны ученого профессора обойдено молчанием? В Лаврентьевском списке событие это значится под 989 годом, по Ипатьевскому же списку под 991. Проф. Соболевский признает первый список наиболее авторитетным,²³⁹ след. уверен, что заложение десятинной церкви было в 989 г.; по Иакову, это событие имело место на 4-м году крещения Владимира, следовательно, в котором же году произошло самое крещение св. князя?..

Здесь г. Соболевскому в его исчислениях мог бы помочь Ипатьевский список, к указанию которого и прибегает г. Матченко²⁴⁰, но в таком случае и его по компетентности пришлось бы поставить наравне с Лаврентьевским и, таким образом, пред нами были бы два списка летописи, оба наиболее авторитетные, и трудно было бы отдать которому-нибудь из них предпочтение. А между тем, в распределении событий, следовавших за крещением св. Владимира, эти списки путаются в своей хронологии, чего конечно не могут отрицать и защитники летописи, так что им при попытке согласить показания „Похвалы» Иакова с летописными хронологическими данными приходится обращаться от одного списка к другому, признавать правильным то один, то другой, а вместе с тем оба не вполне точными в своей хронологии и требующими исправления. Впрочем, проф. Соболевский твердо держится принятого им мнения, что Лаврентьевский список летописи есть наиболее авторитетный, а потому не прибегает к указаниям списка Ипатьевского; но так как сличить, в интересах летописи, указание Иакова на время основания десятинной церкви с показанием Лаврентьевского списка о том же событии было затруднительно и даже невозможно, то попытка представить такое сличение даже и не была сделана ученым профессором: она никак не могла увенчаться должным успехом. В данном месте установить согласие между мн. Иаковом и летописью было очень не легко. Положим, что несогласие это – первое. Однако оно не помешало проф. Соболевскому сказать, что только одно указание Иакова не подтверждает 988 год, как год крещения Владимира, – это именно дата смерти Ярополка. Значит, год основания десятинной церкви, указанный в „Похвале“, подтверждает? Каким же образом? Пусть Соболевский разрешит это недоумение на основании Лаврентьевского списка летописи, как более авторитетного. Может быть, ученый профессор полагает, что читатели ему поверят на слово, не стянут проверять его ученые изыскания, но можно ли допустить, что в наш скептический век все так легковерны?

Но допустим, что только одно указание Иакова не подтверждает летописный год крещения св. Владимира, то именно, что св. князь крестился в „десятое лето» по убиении Ярополка. Как же смотрит на этот противоречащий факт проф. Соболевский? Он смело заявляет, что и „это указание не противоречит 988 г.“. „Нам неизвестно, рассуждает ученый профессор, к какому году источник Иакова относил смерть Ярополка; весьма возможно, если принять во внимание обстоятельства, описанные в летописи, что занятие Киева Владимиром, случившееся по Иакову в 978 г., произошло значительно раньше, чем убиение Ярополка, приблизительно за год, и источник Иакова относил смерть Ярополка к 979 г.“²⁴¹. Такое объяснение даже и по видимому нельзя назвать удовлетворительным, и то, что проф. Соболевский признает весьма возможным, на самом деле, кажется, прямо невозможно. По Иакову, Владимир сел в Киеве 11 июня 978 г. Точность указанной здесь даты не поддается никаким перетолкованиям. Остается предположить, что Иаков не вполне хорошо воспользовался своим источником и что некоторые сведения, сообщаемые этим последним, нам неизвестны. Мы уже знаем, что этот пресловутый источник Иакова, который предполагает проф. Соболевский, есть плод изобретательности самого ученого; существование этого источника пока ничем не может быть подтверждено; поэтому и судить, что в нем было, чего не было, как воспользовался его показаниями Иаков, – напрасный и бездельный труд, следовательно, и ссылка на то, что в источнике „Похвалы Володимеру“ смерть Ярополка относилась к 979 г., есть решительно произвольная догадка. Правда, г. Соболевский указывает, что так можно думать, „если принять во внимание обстоятельства, описанные в летописи»; но так ли это на самом деле? Верен ли расчет событий у проф. Соболевского? По летописи, Владимир занял Киев прежде убиения своего брата и после бегства его в Родню²⁴². Соболевский предполагает, что этот-то захват Владимиром Киева еще до смерти Ярополка и разумеет Иаков, когда говорит: „седе в Кыеве князь Володимер месяца июня в 11 день, в лето 6486“. Допустим, что это предположение справедливо. Сколько же времени прошло от указанного события до убиения Ярополка? Соболевский отвечает, что Владимир захватил Киев значительно раньше смерти своего брата, приблизительно за год до этого, так что убиение Ярополка, по Иакову, нужно полагать в 979 г. (а, значит, по летописи под 981); но несколько выше, тот же Соболевский говорит (и опять на основании летописи), что смерть Ярополка последовала вскоре после занятия Владимиром Киева. Уже такие выражения о последовательности одних и тех же фактов, как: вскоре, значительно раньше, приблизительно за год, показывают, что и сам ученый профессор значительно путается в определении действительного срока между упомянутыми событиями.

Притом же, допуская значительный промежуток времени между захватом Киева Владимиром и смертью Ярополка, – промежуток приблизительно в год, – Соболевский тем уже признает, что летопись под одним и тем же годом ставит иногда события годов разных, о чем мы выше говорили и чего он, кажется, не признает; а выражаясь, что рассматриваемые события совершились одно за другим вскоре, сам же ослабляет силу своего доказательства, будто Ярополк погиб на другом году занятия Владимиром Киева.

В действительности, ближайшее рассмотрение летописного рассказа о борьбе Владимира с Ярополком, помещенного под 980 г., не подтверждает предположения Соболевского. – Владимир вошел в Киев после того, как Ярополк бежал оттуда в город Родню, на устье Роси, где и был осажден немедленно своими врагами. Конечно, Ярополк бежал не один, а, вероятно, с военным отрядом, хотя и небольшим²⁴³; но мог ли он отсиживаться и защищаться в Родне долго, около года? Уж если он бежал из Киева, хотя и по совету Блуда, то могла ли быть продолжительною оборона в Родне? Притом же, город этот конечно мало был приспособлен к обороне, не имел запаса для продовольствия, и в нем, при отсутствии подвоза съестных припасов, действительно открылся „глад велик». А Блуд в свою очередь не переставал склонять Ярополка на мир с братом и указывать на невозможность борьбы с ним. В общей сложности все эти обстоятельства и не могли надолго отсрочить гибель Ярополка, приготовленную ему изменником Блудом. Сам Блуд потому и ускорял бегство князя из Киева, что признавал это более надежным средством к скорейшей развязке борьбы его с Владимиром. И летопись в своем рассказе ничем не дает понять, что осада Родни, куда бежал Ярополк, была продолжительна, тянулась около года. Простое и краткое повествование ее: „Володимер вниде в Киев и осаде Ярополка в Родне и бе глад велик в нем» указывает, что, убежавши из Киева, места более безопасного и надежного для защиты, Ярополк попал в ловко устроенную для него западню, в которой не в состоянии был держаться.

Наконец, Иаков, говоря о занятии Владимиром киевского престола, разумеет, полагаем, событие, бывшее уже после убиения Ярополка; по крайней мере, к такой именно мысли приводят его слова: „Ярополка убиша в Кыеве мужи Володимерове. И седе в Кыеве князь Володимер... « 11 июня 978 г. Последовательность фактов указана здесь, кажется, ясно. Прямой и простой смысл слов Иакова заставляет думать, что к 11 июня 978 г. смерть Ярополка была уже совершившимся фактом, и нет никаких достаточных оснований ни в „Похвале», ни в летописи относить это событие приблизительно на год позднее захвата Киева Владимиром.

И, так, попытка проф. Соболевского устранить единственное, по его мнению, указание Иакова, не подтверждающее 988 г., как год крещения Владимира, должна считаться недостигающей цели и несостоятельной, а следов., указание это, если не подвергать его перетолкованиям, может доказывать то положение, что Владимир принял крещение в 987 г.

Остаются два указания Иакова, которыми, по мнению проф. Соболевского, подтверждается летописный год крещения Владимира: заложение Переяславля на „пятое лето» по крещении св. князя и дарование десятины „церкви святей Богородици“, „в девятое лето» после того же события. Но ведут ли и эти указания непременно к признанию 988 г. годом Владимирова крещения? Можно ли признать правильным самый способ определить эту дату по известиям „Похвалы», но при руководстве летописью?

Но предварительно обратим некоторое внимание на то, как сопоставляют указания Иакова на некоторые факты из жизни св. князя с летописными данными другие (т. е. кроме проф. Соболевского) исследователи вопроса о времени крещения св. Владимира.

Г. Матченко, наприм., признающий, как мы знаем, вопреки проф. Соболевскому, что 28 лет жизни Владимира в христианстве, отмеченные Иаковом, не подтверждают летописный год крещения князя, указывает на то, что эта дата находится в противоречии с другими показаниями Иакова, а именно: по Иакову, Владимир вступил на престол киевский в 978 г., а крестился „в десятое лето по убиении брата своего Ярополка“; сложив эти даты получим 988 г. (978+10) – год крещения Владимира. Представленный пример г. Матченко признает, кажется, самым важным и доказательным. Но не удивительно ли? То самое указание „Похвалы“, которое проф. Соболевский признал явно несогласным с летописным годом Владимирова крещения, которое он старался устранить и перетолковать, по мнению другого защитника летописи, прямо говорит в пользу даты последней. О чем же, таким образом, и хлопотал проф. Соболевский?

Что касается других показаний Иакова – заложения десятинной церкви (на четвертое лето по крещении Владимира) и Переяславля (на пятое лето), то сопоставив их с показаниями летописи (первое событие по Ипат. сп. под 991 г. второе – по Лавр. сп. под 992 г.), г. Матченко оговаривается, что „в отношении этих двух дат могут еще быть недоразумения, потому что в летописных списках с 989 по 993 г. включительно есть разногласие в распределении событий по годам“. А значит одно из сделанных Соболевским сопоставлений показания Иакова с летописною датою (год заложения Переяславля) может вызывать еще недоумения...

Наконец, говорит г. Матченко, дарование десятины Владимиром, по Иакову, в девятое лето по крещении св. князя совершенно согласно со всеми летописями, по которым оно стоит под 996 г. “²⁴⁴. В этом и только в этом случае два защитника летописи вполне согласны между собою, так, что, сравнив между собою доказательства Соболевского и Матченко, мы могли бы придти к выводу, что только одно указание Иакова вполне, не вызывая недоумений, подтверждает летописный год крещения Владимира – 988-й. Не будем задаваться здесь вопросом: сильно ли такое доказательство?..

Между тем как защитники летописи с усердием, доходящим даже до взаимного противоречия, стараются истолковать показания Иакова, как подтверждающие летописный год крещения св. Владимира, проф. Голубинский, не признающий, как известно, правильности летописной даты и согласно Иакову полагающий крещение равноапостольного князя в 987 г., думает совершенно не так. „По Иакову, говорит он, Владимир после крещения на пятое лето Переяславль заложи, а в девятое десятину вда церкви Богородицы; снеся эти показания с годами летописи, получим год крещения 987“.

Очень ясно, что Голубинский имеет в виду те самые данные, которые для Соболевского послужили главным основанием утверждать, что и Иаков относит крещение Владимира к 988 г., если сопоставить его показания с летописными; и таким образом одни и те же основания, одни и те же данные „Похвалы» и летописи при их взаимном сопоставлении приводят двух ученых профессоров к разному выводу, к неодинаковому определению года крещения Владимира, что и составляет предмет разногласия. Но особенно замечательно следующее. Мы уже знаем, что только одно указание Иакова (рассмотренное выше) проф. Соболевский признает не подтверждающим 988 год, как год крещения св. Владимира; но – к удивлению, это же самое указание оказалось помехой и для проф. Голубинского. „У Иакова читается, говорит он, что Владимир крестился в десятое лето по убиении Ярополка; но тут должно видеть ошибку вместо девятое, как это и читается в Никоновской (I, 25) и Псковской (С. Лет. IV. 175) летописях»²⁴⁵. Таким образом в указанном примере и Соболевский и Голубинский считают нужным сделать поправку – первый, как мы знаем, признавая правильным чтение: „на десятое лето», исправляет год смерти Ярополка – 978 на 979; второй, как видели, поправляет текст „Похвалы», и для чего же? А для того именно, чтобы прийти к неодинаковому результату... И непонятно, почему проф. Соболевский не воспользовался в своих видах предложенной проф. Голубинским поправкой указания Иакова, тем более, что она решительно проста, естественна, удобоприемлема, по крайней мере, основательнее тех натянутых объяснений, которые придуманы ученым доктором славянской филологии.

Г. Завитневич, против которого выступил с критическими замечаниями проф. Соболевский, подобно своему критику, признает, что при сопоставлении „хронологических показаний Иакова с показаниями летописной повести» не может получиться 987 г., как год крещения Владимира; но вслед за другими учеными он признает, что Иаков держится иной хронологии, чем летопись, что проверять показания первого вторым источником крайне ошибочно и сравнительная авторитетность их может определяться сравнительною древностью²⁴⁶.

Не легко и даже положительно трудно разобраться в разногласных попытках соглашения показаний Иакова с летописью; разногласие здесь доходит до противоречия, одним исследователем отрицается то, что признается другим; одни и те же данные ведут к различным заключениям и в конце концов из сличения мнений вместо обстоятельного ответа получается не малая путаница...

Но какие бы ни были результаты сличения показаний Иакова с показаниями летописи, ясно только то, что второму источнику отдается видимое предпочтение, его данными проверяют сообщения первого источника, т. е, „Похвалы»; под мерку летописной хронологии хотят подогнать указания Иакова; а между тем подобная попытка проверки никак не может быть признана основательной, и г. Завитневич называет ее „грубой ошибкой»²⁴⁷. В самом деле, ведь это значит писателя древнейшего, по всем признакам заслуживающего нашего доверия, поверять писателем более поздним и источником не вполне твердым. Известно, что летопись в распределении событий, следовавших за крещением св. Владимира, по разным спискам, представляет немалую запутанность в хронологии и это в обозначении тех фактов, которые и хотят, при ее помощи, установить в „Похвале Володимеру “!.. Вместо того, чтобы обратиться к Иакову и при помощи его показаний попытаться разобраться в хронологической запутанности некоторых фактов по летописи, защитники последней поступают прямо наоборот: утверждают, что Иаков согласен со сбивчивыми показаниями летописи, как будто и в „Похвале“ также замечается спутанность фактов... Можно ли назвать подобные приемы строго научными.

Цель защитников летописи при сопоставлении показаний Иакова с показаниями летописными та, чтобы доказать их (показаний) полное тождество, а следовательно и оправдать летописный год крещения св. Владимира. А между тем некоторыми учеными признано, что у Иакова „хронология не та, что в летописи», о чем Погодин и заявил категорически: „Владимир крестился в 987 г., ходил к порогам в 988, взял Корсунь в 989, заложил церковь в 990, основал Переяславль в 991, установил десятину в 995“²⁴⁸. Если же хронология у автора „Похвалы» иная, чем у летописца, то какое же может быть сопоставление между данными этих двух писателей? В этом случае нужно не сличать, а доказать, чья хронология более правильна и может быть принята. Вопрос, по нашему мнению, сводится к авторитетности писателей; и в виду указанной не раз хронологической путаницы в летописи, должен быть решен утвердительно в пользу мниха Иакова.

Действительно, есть основание думать, что хронология „Похвалы “ отличается от летописной. Для убеждения в этом не будем брать во внимание год крещения Владимира, как спорный, не будем ставить его исходным пунктом для определения времени других событий; возьмем иные факты и проследим промежутки между ними по Иакову и по летописи. По Иакову, Владимир „на четвертое лето (по крещении) церковь камену святыя Богородици заложи, а на пятое лето Переяславль заложи“; очень ясно, что основание Переяславля было на другой год заложения десятинной церкви. По летописи же, десятинная церковь заложена или в 989 г. (сп. Радзивилов. и Академич.; в Лаврент. ошибочно в 982 г.) или в 991 (Ипатьев, сп. и друг.); а Переяславль заложен или в 992 г. (Лаврент. сп.) или в 993 (друг. сп.), следоват. или на пятом, или на четвертом, или на третьем году после закладки церкви св. Богородицы. – По Иакову, десятина дана „в девятое лето“ по крещении Владимира, следов. на шестое по основании самой десятинной церкви; по летописи, десятина установлена в 996 г. (по всем спискам), следов. или на восьмом году по заложении церкви Богородицы (от 989 г.) или на шестом (от 991 г.).

Очень ясно, что между событиями, следовавшими по крещении св. Владимира, у Иакова не всегда указываются те самые промежутки времени, которые обозначены в летописи, что, кажется, вполне определенно видно на первом из представленных нами примеров; а следоват. и самые события и их хронологию Иаков располагал несколько иначе, чем летопись, и проверка его показаний вторым источником не имеет за себя оснований.

Правда, защитники летописи отыскивают в ней и указывают даты, соответствующие хронологическим данным Иакова, подбирают их для доказательства правильности летописного года крещения св. Владимира; но для этого им приходится обращаться то к одному списку, то к другому, брать из одного списка одну дату, из другого – другую, следов., признавать, что в каждом списке есть кое-что справедливое, но есть и указания неточные, но какие же данные – правильные и неправильные, как узнать их, остается неизвестным, и при всем том защитники летописи не могут указать такого списка ее, в котором, наприм. заложение Переяславля стоит на «другое лето» по заложении десятинной церкви, что видно из слов Иакова. В существе же дела эти защитники летописи не намеренно и даже вопреки своей цели проверяют не Иакова летописью, а наоборот хронологическую запутанность последней хотят по возможности устранить на основании показаний „ Похвалы“, и мы замечали выше, что поступать таким образом гораздо справедливее. Но в таком случае зачем же недоверие к показаниям Иакова, желание устранить их, истолковать не в том простом смысле, который непосредственно вытекает из них, а как-нибудь иначе – для оправдания заранее намеченной цели?.. Проф. Соболевский допускает, как мы знаем, возможность критической проверки летописных сведений и к чему же всего естественнее приложить критическую оценку, как не к повести о крещении Владимира и Руси и запутанной хронологии событий с 989 по 993 г.? Но где те твердые данные, при помощи которых возможна такая проверка и оценка летописного рассказа? У Иакова защитники летописи не видят и не признают их; других источников, заключающих нужные хронологические данные и заслуживающих доверия по своей древности, пока не имеется...

К удивлению, г. Матченко старается доказать, что и Иаков в хронологии путается и даже противоречит самому себе²⁴⁹ и в доказательство своей мысли представляет, между прочим, пример, приведенный нами выше, а именно: по Иакову, Владимир прожил по крещении 28 лет, следов. крестился в 987 г.; но по тому же писателю, св. князь вступил на престол киевский в 978 и крестился в десятое лето по убиении Ярополка; сложив эти даты, получим 988 г. (978+10). Противоречие отыскано?.. А между тем на самом деле у Иакова нет его; оно искусственно создано г. Матченко, который сам впадает в противоречие себе. Признавая в одном месте, что 988 (год крещения Владимира по летописи) + 28 (число лет жизни св. князя по крещении, по Иакову) =1016 г.²⁵⁰, в другом г. Матченко полагает, что так как от крещения до смерти Владимира протекло 28 л., то годом крещения последнего будет 988-й, т. е. 988+28=1015 или 1015–28=988²⁵¹. Оказывается, что не только „древние люди“, но и современные нам ученые мало знакомы даже с сложением и вычитанием простых чисел...

Правильно ли понимает г. Матченко выражение Иакова „на десятое лето“ и как по поводу его он впадает в противоречие себе, – об этом скажем сейчас ниже.

Конечный результат сличения показаний Иакова с показаниями летописи для защитников последней крайне скуден. Из их же собственных суждений оказывается, что только одна дата „Похвалы“ при сопоставлении с летописью ведет к признанию 988 г. годом крещения Владимира (дарование десятины в „девятое лето» по крещении); но этому показанию, по сознанию самих защитников летописи, противоречит другое (устраняемое, но не устраненное, как мы видели выше, проф. Соболевским); уничтожая их взаимно, как положение и отрицание, как + и –, мы получаем в результате 0.

К такому выводу, в конце концов, ведет попытка показаниями Иакова подтвердить летописный год крещения св. Владимира. Не показывает ли это, что избранный защитниками летописи путь доказательств далеко не есть путь верный и надежный?!.. Нам остается сказать о том, от чего происходят разногласия между исследователями при сопоставлении показаний Иакова с показаниями летописи.

Это различие происходит отчасти от неодинакового определения времени Владимирова крещения, в зависимости от которого у Иакова стоят и другие хронологические указания; отчасти от разнообразного вычисления годов, следовавших за принятием христианства равноапостольным князем.

Так, проф. Соболевский и г. Завитневич придерживаются одного и того же способа для определения лет тех событий, которые следовали за крещением св. Владимира. Наприм., для отыскания того, которое „лето“ четвертое, пятое, девятое по крещении св. князя, они прибавляют к году последнего события три, четыре, восемь, и найденное таким образом число признают искомым годом того или другого события, указанного Иаковом. Разногласие между этими учеными зависит от различия основной даты – года крещения св. Владимира.

Проф. Голубинский (с ним согласно думает г. Глазунов, писавший, если не ошибаемся, под руководством проф. Малышевского)²⁵² определяя те же самые, сейчас указанные, годы, поступает несколько иначе.

Чтобы отыскать „пятое лето», указанное в „Похвале», он прикладывает к году крещения Владимира (т. е. 987 г.) не четыре, а пять и полученное число признает искомой датой и так далее. На этом-то конечно основании Голубинский и говорит, что снеся показания Иакова о времени заложения Переяславля и дарования десятины церкви Богородицы с годами летописи, получим год крещения Владимира 987. Но вместе с тем этот же способ вычисления лет побудил ученого профессора признать ошибку в указании Иакова, что Владимир крестился в десятое лето по убиении Ярополка, хотя существование ее в „Похвале» ничем не может быть доказано с несомненностью. А если никоновская и псковская летописи и делают в указанном месте поправку, читая вместо десятое лето – девятое, то это свидетельствует только о желании подогнать показания Иакова под мерку летописной хронологии...

Мы уже знаем, что в этих же видах, в интересах летописи, проф. Соболевский, не отрицая правильности текста „Похвалы», пытается доказать, что смерть Ярополка относится к 979 г. О чем свидетельствует этот факт явно-противоречивого отношения к хронологическим указаниям Иакова? Не показывает ли он, что делаемые учеными исследователями определения событий из жизни св. Владимира по Иакову не настолько авторитетны, чтобы на них смело можно было положиться, что они покоятся на шатких основаниях?!..

Г. Матченко, сопоставляя показания Иакова с годами летописи (относительно событий после крещения Владимира), четвертое, пятое, девятое лето „Похвалы» определяет согласно с Соболевским. Так, относительно последней даты он говорит: „что касается того показания Иакова, что „Владимир в девятое лето (по крещении) десятину вда церкви св. Богородици», то оно совершенно согласно со всеми летописями, по которым назначение десятины стоит под 996 г., именно девятым годом по крещении». Очень ясно, как определяет годы г. Матченко, признающий 988 г. годом Владимирова крещения. Но пред ним было свидетельство Иакова, что св. князь крестился в десятое лето по убиении Ярополка, а Ярополк убит, по Иакову, в 978 г., что признает и г. Матченко; следовательно, Владимир крестился в 987 г. Но ученый автор статей в „Страннике» не смущается таким неблагоприятным для него обстоятельством. Не пускаясь, подобно проф. Соболевскому, в натянутые объяснения, он решает дело слишком просто: „сложив эти даты, т. е. 978+10, говорит г. Матченко, получим 988 г. – год крещения Владимира»²⁵³. Следовательно, для определения, например, девятого года по крещении св. князя, нужно к году этого события приложить восемь и получится девятый год от указанного события, а для вычисления десятого года по убиении Ярополка к году этого факта нужно прибавить не девять, но десять. Почему нужно поступать именно так, а не иначе, остается неизвестным. Во всяком случае можно смело утверждать, что при вычислениях такого рода г. Матченко противоречит сам себе и причина этого противоречия заключается в желании во что бы то ни стало доказать правильность летописного года крещения св. Владимира. Однако это обстоятельство – несогласие с самим собою, противоречие себе – не помешало г. Матченко усвоить свои собственные недостатки мниху Иакову, нашему древнейшему историческому писателю, и приписать последнему хронологическую путаницу, в которой повинен не составитель „Похвалы», а ученый автор статей в „Страннике».

Если после представленных нами мнений ученых и сделанных по этому поводу замечаний, мы попытаемся на основании показаний Иакова дать насколько возможно удовлетворительный ответ на вопрос о годе крещения св. Владимира, то получим следующее.

11 июня 978 г., уже по смерти киевского князя Ярополка, Владимир занял киевский престол.

На десятом году после этого события и, следовательно, в 987 г. от Р. Хр. будущий креститель земли русской принял христианство. По крещении же до своей блаженной кончины св. князь прожил 28 лет, преставившись 15 июля 1015 г. И эта дата ведет к признанию 987 г. годом крещения св. Владимира. В самом деле, если бы Иаков знал, что св. князь принял крещение в Корсуни по взятии этого города (и то после продолжительной осады) в 988 г., не ранее, как кажется, половины этого года, то мог ли он сказать, что до 15 июля 1015 г. Владимир прожил 28 лет, когда в действительности протекло даже менее 27 лет? Проф. Соболевский говорит, что Иаков считает за полные годы конец 988 и начало 1015 г., но какими примерами можно подтвердить, что такой приблизительный счет обозначается столь точными цифрами, как у Иакова – 28 лет? Ведь сам автор „Похвалы» говорит об Ольге, что она „по святом крещении живе лет 15“ и скончалась 11 июля 6477 г.²⁵⁴, т. е. умерла на 15 году своей жизни в христианстве. О Владимире он говорит не так, а в форме утвердительной и тем дает понять, что различает счет приблизительный и счет точный...

События, следовавшие за крещением Владимира, у Иакова стоят в зависимости от этого факта: одно из них совершилось на второе лето по крещении, другое – на третье и так далее. Но ученые не пришли к полному соглашению, как нужно, определять эти года. Обыкновенный прием для этого – сопоставление показаний Иакова с показаниями летописи, как мы говорили, не может быть вполне одобрен, особенно если годами последней поверяют показания первого, – да он и не ведет ни к какому согласному и определенному решению. По нашему мнению, нужно попытаться сначала определить исходный хронологический пункт, т. е. год крещения Владимира, и уже потом, на основании его, определять время других событий, как указывает и Иаков, а не поступать наоборот, и мы уже знаем, что для определения такого исходного пункта мы имеем достаточно определенные указания в „Похвале». Если же иногда и Иаков и летопись указывают одинаковые промежутки между крещением Владимира и каким-либо событием, бывшим после него, то это еще ни мало не свидетельствует о том, что оба эти источника относят и самое крещение св. князя к одному году.

Иаков и летопись могут полагать принятие Владимиром христианства под разными годами, но исчислять отсюда до другого события протекшие года могут одинако; какое же отсюда будет вытекать заключение? Можно полагать, и на примере „Похвалы Володимеру» видно, что события из жизни св. князя в христианстве приурочивались не столько к годам от сотворения Мира, сколько к годам от Владимирова крещения, следовательно, при переложении вторых на первые, правильность счета зависела от точности определения года крещения св. князя. Летопись этим годом признает 988 и, значит, от него определяет годы других событий; Иаков указывает исходный пункт иной и, следовательно, иначе, под иными годами, чем летопись, мог ставить события, следовавшие за крещением Владимира. При таком условии, может ли вести к чему-нибудь серьезному попытка сопоставить и проверить показания Иакова годами, летописи и справедливо ли доказывать, что и автор „Похвалы» признает годом крещения Владимира 988 г.?

Вообще же нет (и защитниками летописи не представлено) достаточных оснований отрицать то мнение, принятое многими учеными и основанное на определенных указаниях „Похвалы», что, по Иакову, Владимир принял крещение в 987 г.

Нельзя сказать, чтобы эта дата не находила себе подтверждения в других древнейших памятниках исторической литературы. „Сказание» о Борисе и Глебе неизвестного автора передает, что „уже минувшем летом 28 по крещении (Владимир) впаде в недуг крепок“, от которого и скончался. Это указание, по мнению г. Завитневича, с категорической точностью разрешает вопрос о том, как нужно понимать цифру 28 у Иакова²⁵⁵, и конечно разрешает в пользу определенной выше даты крещения Владимира. Но Соболевский находит, что это свидетельство оправдывает его мнение и его вычисление и подтверждает летопись. „Что касается до других источников (т. е. кроме „Похвалы Володимеру“ мниха Иакова), то из них один „Сказание» о Борисе и Глебе, как основанный на летописном рассказе, указывает только на то, что мы правильно понимаем 28 лет „Похвалы» Иакова; автор „Сказания» имел пред собою цифры годов 988 и 1015 и пространство между ними определил в 28 лет“²⁵⁶. В существе дела это доказательство проф. Соболевского основано, кажется, исключительно на том, что автор „Сказания» заимствовал свой рассказ из летописи, что он видел в последней год крещения Владимира и год смерти и потому сказал, что св. князь пожил в христианстве 28 лет. Но мы уже говорили, что по вопросу о времени происхождения „Сказания» нельзя согласиться с проф. Соболевским, а следует думать, что не автор „Сказания» заимствовал свой рассказ у летописца, а прямо наоборот, что первый – писатель оригинальный, самостоятельный, древнее составителя летописи и, как кажется, при написании своего произведения не имевший письменных памятников. Следовательно, вполне возможно, что этот автор, определяя число лет жизни Владимира по крещении, имел не те конечные даты, какие значатся в летописи, а, наприм., те, которые для Иакова послужили основанием сказать, что св. князь „поживе по крещении 28 лет“. В самом деле, автор „Сказания“ указывает определенно, что Владимир впал в „недуг крепок“, оказавшийся предсмертным, уже после того как минуло 28 лет по крещении. По летописи, Владимир „разболеся» еще в 1014 г., без сомнения в самом конце его, в течение двух последних месяцев мартовского года (т. е. в самом начале январского 1015 года), так что с началом 1015 мартовского года был настолько болен, что ничего не мог предпринять против сына своего Ярослава, который, княжа в Новгороде, перестал давать отцу своему положенную дань²⁵⁷. И вот к этому-то времени, т. е. к самому концу 1014 г. или к началу 1015 (мартовского) года от крещения св. Владимира или уже протекло 28 лет, или, по крайней мере, кончался 28-й год, и какой бы счет мы ни прилагали в данном случае, полагаем, неизбежно должны будем признать годом Владимирова крещения 987-й. В самом деле, если 1015 г. только что начинался, когда Владимир впал в тяжкую болезнь, то мог ли автор „Сказания“ назвать его уже минувшим по крещении, что и необходимо допустить с точки зрения Соболевского? Конечно нет; в противном случае придется признать, что составитель „Сказания“ считает за целый год слишком малое количество времени, едва ли превышающее месяц, много-много – два. А если так, то очевидно этот автор считал протекшие до болезни Владимира 28 лет не от того года, от которого вычисляет ученый профессор.

Г. Завитневич, на основании „Сказания“, делает попытку определить даже число месяца крещения Владимира, но подобная попытка слишком субъективна и самим автором не признается безусловно авторитетною, – касаться ее мы не будем. Вообще же такие точные даты, как день и месяц принятия Владимиром христианства, при наличных исторических памятниках, не поддаются даже и приблизительному определению; „но за то точность года не может подлежать сомнению», как справедливо замечает г. Завитневич²⁵⁸, и этим годом должен быть признан 987.

Что соблазняющая исследователей цифра лет жизни Владимира в христианстве, указанная в «Похвале» и в «Сказании», правильно должна быть понимаема несогласно со взглядом Соболевского, в этом убеждает нас третий древнейший памятник – „Чтение о погублении Бориса и Глеба“ преп. Нестора.

Между тем как Иаков и писатель „Сказания“ определяют общее число лет жизни Владимира по крещении, вызывая тем разногласие в определении самого года крещения, преп. Нестор поступает иначе: он отмечает год указанного события 6495 от сотворения мира (987 от Р. X.), т. е. тот самый, который нам кажется правильным на основании указаний Иакова и писателя „Сказания“. На основании „Чтения“ преп. Нестора, вопрос о том, как правильно понимать 28 лет жизни Владимира по крещении, обозначенные Иаковом, какой год нужно признать годом Владимирова крещения, мог бы быть решен утвердительно и окончательно. К сожалению, в древнейшем списке „Чтения“ в указанной дате оказалась ошибка – вместо 6495 года стоит 6490-й, – ошибка конечно не намеренная, объясняемая вполне просто и естественно, в которой ученые не усумнились признать описку переписчика²⁵⁹; но она, без сомнения, подала повод к тому, что показание Нестора игнорируется и замалчивается некоторыми защитниками летописи. Проф. Соболевский, впрочем, не принадлежит к числу таких лиц; он признает, что, по Нестору, Владимир крестился в 987 г. Но так как дату эту нельзя истолковать в пользу летописной хронологии,– ее нужно принять или отвергнуть на каких-нибудь основаниях, то он и делает последнее. „Чтение Нестора, говорит ученый профессор, мимоходом упоминает, что крещение Владимира имело место в 987 г., и мы не думаем, чтобы его случайная заметка могла заслужить предпочтение перед датой Иакова, тем более, что последняя есть также дата летописи»²⁶⁰.

Но дело вовсе не в том, мимоходом или нет указывает Нестор год крещения Владимира; составляя свое „Чтение» не о св. князе, а о его сыновьях, он не имел ни нужды, ни возможности подробно говорить о первом, о его крещении; но можно ли заключать отсюда, что автор „Чтения“ сообщает дату маловероятную и прямо неверную, что он хотел сказать неправду? Ужели замечания, сделанные мимоходом, должны считаться сомнительными, не заслуживающими доверия? Очень ясно, что Соболевский не представил никаких достаточных оснований к тому, чтобы считать показание Нестора несправедливым; в своем объяснении он лишь делает увертку, старается только отстранить неблагоприятное для летописи показание „Чтения». Этого еще немного. Впрочем, Нестору проф. Соболевский противопоставляет авторитет Иакова, подкрепляемый авторитетом летописи; но, по мнению ученого профессора, автор „Похвалы» – писатель далеко не древний и вовсе не авторитетный, почему же он может составить противовес Нестору? Очень возможно, что Соболевский смотрит здесь на Иакова с точки зрения своих противников, но в таком случае ему нужно безусловно устранить их мнение, утверждающее, что и Иаков и Нестор вполне согласны между собою в определении года Владимирова крещения. Представленные защитниками летописи попытки доказать тождество хронологии Иакова с летописною не могут считаться удовлетворительными. При чем же тут ссылка на авторитет писателя „Похвалы»?!.

В конце концов, проф. Соболевский сознает, что авторитет Нестора не подлежит сомнению, что указанный „Чтением» год крещения Владимира не может быть устранен; он ссылается уже на то, что „г. Завитневич в своих вычислениях основывается главным образом на „Похвале»; а так как показания последней ученый профессор истолковывает в пользу летописного года крещения св. Владимира, то он и признает 987 год, как год принятия св. князем христианства, „результатом простой ошибки»²⁶¹. Но уж если этот вывод из показаний Иакова и автора „Сказания» признать ошибкой, то противоположное заключение, будто, по указанным источникам, Владимир крестился в 988 г., следует считать результатом не одной ошибки, а нескольких, имеющих целью подтвердить правильность летописной даты...

Но допустим, что защитникам летописи удалось с абсолютною несомненностью доказать (хотя это крайне трудно, если только не невозможно), что и по Иакову, как и по летописи, Владимир крестился в 988 г. Велик ли бы был для них результат такого положения? Ведь, по Иакову, св. князь принял крещение не в Корсуни, которую взял на третье лето после принятия христианства, каковое событие, конечно, совершилось где-то на Руси и до корсунского похода. Какая же может быть здесь параллель между „Похвалою» и летописью и какая польза для защитников последней, если бы мы и согласились с ними, что крещение Владимира совершилось в 988 г.?

Устранив одно затруднение, защитники летописи наталкиваются на другое, но твердо идя к намеченной цели – оправданию летописной хронологии – напрягают все силы преодолеть все препятствия, находящиеся в „Похвале» Иакова...

Принятие Владимиром христианства было подготовительной ступенью, первым шагом к крещению земли русской. По летописи, крестившись в Корсуни в 988 г. после взятия этого города, новопросвещенный киевский князь спешит в свою столицу и немедленно приступает к крещению киевлян. По последним исследованиям, основанным главным образом на „Похвале Володимеру “ мниха Иакова, это событие случилось значительно позднее указанного летописью 988 г. Лично принявший христианство в 987 г. „Владимир только на третье лето после этого взял Корсунь и, возвратившись из похода, едва ли мог приступить к крещению земли русской, начиная, конечно, Киевом, раньше 990 г. К такому выводу пришел и г. Завитневич. Проф. Соболевский, конечно, отнесся критически к его мнению, к его доводам. „О времени крещения киевлян, говорит ученый профессор, ни один из трех памятников г. Завитневича не упоминает. Не подлежит сомнению, что крещение киевлян имело место после крещения Владимира, т. е. не раньше 988 г. (да кто же сомневается в этом?); можно думать, согласно с летописью, что Владимир успел воротиться в Киев и крестить жителей своей столицы в тот же год; можно думать, что это случилось в следующем 989 г., но трудно, с достаточным вероятием, считать киевлян крестившимися в 990 г., как делает г. Завитневич»²⁶².

Да, действительно трудно... определить, к какому же году проф. Соболевский относит крещение киевлян? По его мнению, можно думать, что событие это случилось в 988 г., а можно думать, что и в 989, наконец, хотя и с трудом, можно остановиться на 990 г., не смотря на то, что Соболевский признает неправильным мнение Завитневича. В существе же дела ученый университетский профессор никак не может определенно указать год крещения киевлян, – одного только он не желал бы – согласия с доводами, добытыми г. Завитневичем. Правда, пред Соболевским была летопись, сообщающая точную дату начала крещения земли русской, но в данном случае ученый защитник ее не намерен вполне верить своему источнику и, если не ошибаемся, его личное мнение более склоняется к тому, чтобы признать годом крещения Владимира 989-й. Непонятно только, почему проф. Соболевский отступает от точной даты своего руководства, которое защищает как верное, почему сомневается в точности этой даты? А если он сам сознает, что в летописи находятся хронологические погрешности, то почему же осуждает у других попытку критически отнестись к этому источнику и проверить его показания другими данными? Читатель же статьи проф. Соболевского, заметив сомнение этого ученого касательно указанного в летописи года крещения киевлян, не в праве ли подумать, что и в летописный год крещения св. Владимира могла вкрасться неточность, которую и указывают на основании древних памятников? Заподозрив точность даты своего руководства – летописи, и не желая соглашаться с выводом, основанным на „Похвале», проф. Соболевский по вопросу о времени крещения киевлян, как говорят, от одного берега отстал, но и к другому не пристал, и в недоумении и нерешительности остановился на полдороге, не зная в точности, куда же идти, показывая на себе пример того, что критическое отношение к летописи, при отрицании авторитетности и древности других памятников, может вести только к догадкам и предположениям субъективного характера. В самом деле, на каком положительном известии и из какого источника основано мнение, что крещение киевлян совершено в 989 г.?

Впрочем, проф. Соболевский делает слабую попытку отстоять удобоприемлемость и летописного года крещения киевлян, вероятно, с той целью, чтобы не подать слишком большого соблазна скептическим отношением к тому источнику, достоверность сведений которого он защищает. „Мы не знаем, рассуждает ученый профессор под строкою, в примечании, когда именно выступил Владимир в поход для осады Корсуня. Если принять во внимание, что он мог выступить не из Киева, а из соседней с Корсунем Тмутаракани, то нет основания относить начало похода непременно к весне 988 г.: оно могло быть и раньше. Равным образом нам неизвестно, сколько времени продолжалась осада города. 6 месяцев, о которых упоминает приписываемое (без всякого основания) Иакову житие Владимира, не находят себе подтверждения в источнике этого жития – летописи, рассказ которой, в сокращении, составил главную часть жития, и таким образом представляются внушающими мало доверия“²⁶³.

Совершенно справедливо, что мы не знаем, когда, т. е. как рано, в 988 г., Владимир выступил в поход против Корсуни, но вместе с тем ниоткуда неизвестно, чтобы поход этот был предпринят из Тмутаракани, а не прямо из Киева, не в 988 г., а раньше. По крайней мере, летопись не дает права делать такие предположения. Говоря под 987 г. о совещании Владимира с боярами и городскими старцами, она заканчивает свой рассказ об этой беседе следующими словами: „Володимер рече: где крещение примем? они же рекоша: где ти любо“. Не подлежит, конечно, сомнению, что описанное под 987 совещание происходило в Киеве. Непосредственно за этим летопись продолжает: „и минувшю лету, в лето 6496, иде Володимер с вои на Корсунь“...²⁶⁴ Есть ли в этих словах хотя малейший намек на то, что поход корсунский был предпринят не из Киева? В существе дела мы не желаем безусловно отрицательно отнестись к предположению проф. Соболевского, что св. Владимир выступил против Корсуни из Тмутаракани. Некоторые соображения, основанные на показаниях мниха Иакова и писателей иноземных, приводят к такой мысли. Но на чем основывают подобное предположение защитники летописи? Ведь в этом источнике не имеется для него оснований! Признать в данном случае неточность, неясность, недомолвку летописи по очень важному вопросу и в рассказе очень обширном, где, по-видимому, не могла ускользнуть от внимания повествователя ни одна подробность, но согласятся ли на это защитники летописного рассказа?!. Во всяком случае не подлежит сомнению, что корсунский поход св. Владимира был предпринят никак не ранее весны 988 г. Допускать какое-нибудь иное предположение значить признавать неправильность летописной хронологии. Проф. Соболевский, хотя и не прямо, признает подобную неточность. А г. Матченко, также защитник летописи, основываясь на вышеприведенных словах ее, подтверждающих, „что промежутка между окончанием религиозного вопроса и началом корсунского похода не было», говорит утвердительно: „никакого не может быть сомнения в том, что поход открылся с самым началом 988 года²⁶⁵. „Почему же в этом сомневается Соболевский, допускающий, что если этот поход был предпринят из Тмутаракани, то нет основания относить начало его непременно к весне 988 г.? Чем же объясняется такое несогласие защитников летописи между собою?!.

Указанное предположение, что корсунский поход св. Владимира мог быть предпринят из Тмутаракани и раньше весны 988 г., вызывается необходимостью – уместить под одним этим годом все те события, о которых говорится в летописи, что сделать не только не легко, но и положительно трудно. Для этой же цели – сгруппировки под 988 г. всех событий, сопровождавших крещение св. Владимира и Руси, проф. Соболевский вынужден, насколько возможно, сократить время осады города Корсуни. Шесть месяцев этой осады, указываемые в „житии Володимера“, ученый профессор признает внушающими мало доверия, так как о них не упоминается в летописи. Но в ней, как мы говорили, нет известия и о походе Владимира на Корсунь из Тмутаракани, а годом этого события указан 988-й, следов. предположение проф. Соболевского, рассмотренное выше, по суду его же самого, должно быть признано „внушающим мало доверия“, как не подтверждаемое летописью? Ясно, что защитники последней, так сказать, подбирают известия для цели заранее намеченной: одни из этих известий, опираясь на авторитет летописи, они отвергают, но за то строят свои догадки, не имеющие для себя основания в тексте руководства, и при всем том скептически относятся к мнению других исследователей, когда замечают, что это мнение не основано на летописном рассказе²⁶⁶.

Начальная летопись действительно не указывает продолжительности осады Корсуни, а известие супрасльской летописи сокращает этот срок, сравнительно с „Житием», на половину, т. е. определяет в три месяца. Но самый ход осады скорее говорит в пользу даты второго источника, т. е. жития, чем первого (супрасльской летописи)²⁶⁷. Корсунцы оборонялись „крепко“, несмотря даже на то, что город со всех сторон (и с моря) был окружен врагами, что защита его была непосильна („изнемогаху людье“), так что Владимир, желавший непременно завладеть городом, но вероятно потративший уже много времени на бесполезные приступы, начал грозить гражданам, что он не отступит, хотя бы простоял и три года; но и угроза оказалась напрасною („не послушаша того“). Тогда Владимир решил „приспу сыпати ко граду“, но корсунцы разрушали эту работу воинов Владимира – уносили в город насыпаемую землю и тем очевидно сильно затрудняли успех осаждающих; осада таким образом являлась безрезультатною, затягивалась надолго; Владимир продолжал стоять. Наконец, в городе нашелся изменник, который указал киевскому князю средства овладеть Корсунью, перенять воду, которою снабжался город. И корсунцы, истомленные „жажею водною», действительно сдались Владимиру, но без сомнения не вдруг. „Корсунь, как это видно из теперешних развалин, обиловал цистернами, которые могли вмещать значительное количество запасной воды“²⁶⁸. И „жажа водная» могла оказать помощь осаждающим только тогда, когда уничтожились и эти запасы воды. Вообще ход осады, как он описан в летописи, прямо говорит за ее продолжительность. За это же говорят и слова Владимира к корсунцам: „имам стояти и за три лета», – слова, вызванные очевидно продолжительными и бесплодными действиями против осажденного города. Защитники летописи сами решительно признают, что осада Корсуни была очень тяжела для Владимира, который, легко смотря на дело завоевания этого города, предпринял поход с очень небольшим войском, так что исторгнула из уст киевского князя молитвенный обет креститься, лишь бы с позором не отступать от осажденной Корсуни²⁶⁹. Ясно, что только крайняя медленность и продолжительность осады могла побудить Владимира на такой шаг, как перемена старой, отцовской веры на новую.

Вообще, с точки зрения летописи не имеется достаточных оснований к тому, чтобы скептически относиться к указанию „Жития», что св. князь „стоя (под Корсунью) шесть месяц». Впрочем, как и указано выше, проф. Соболевский делает лишь попытку отстоять возможность летописной даты крещения киевлян, не настаивая на ее полной справедливости²⁷⁰.

Г. Матченко поступает не так; он решительно утверждает, что годом крещения Киева должен быть признан 988-й, так как он точно обозначен в летописи: „Дата эта, продолжает г. Матченко, в списке псковской (первой) летописи (П. С. С. Лет. IV, 175–176 стр.) проверена и подкреплена сверх того следующими хронологическими вычислениями: „Крещена Русская земля в 9-е лето княжения Володимерова“, т. е. в 988 г.; „от Адама до крещения русского 6496 г.“, (5508+988), „от крещения русского до смерти Владимира 28 л.“; в обоих этих случаях получается тот же 988 г.²⁷¹“. Получается ли этот год во втором случае (из двух последних), по крайней мере по способу вычисления самого г. Матченко, об этом мы имели случай упомянуть выше. Первое указание – „крещена Русская земля в 9-е лето княжения Володимерова» – может иметь значение только в том случае, когда будет принята неправильно указанная в летописи дата занятия Володимером Киева – 980-й год вместо 978. Затем не ясно, в чем же в псковской летописи обнаружилась проверка и подкрепление летописного года крещения киевлян? Признавая хронологические указания начальной летописи заслуживающими доверия и исходя из них, псковская летопись делает лишь то, что вычисляет, на каком году княжения Владимира и от сотворения Мира было начато крещение земли русской, причем год этого события – 988-й уже дан и признан правильным; какая же может быть его проверка и где подкрепление?

Вообще же, с точки зрения г. Матченко, 988-й г., как год крещения киевлян, потому заслуживает доверия, что указан в летописи. Но если мы примем во внимание, что из самих защитников летописи некоторые не находят возможным признать указанную дату вполне правильной, то поймем, как не твердо представленное доказательство.

Г. Матченко однако твердо держится принятого им мнения и старается устранить все препятствия к его принятию. „Более серьезным и трудным является вопрос о том, мог ли Владимир менее чем в один год успеть: предпринять поход, взять Корсунь, после дипломатических сношений с Царьградом креститься, жениться, возвратиться в Киев и крестить киевлян. Действительно, исполнение всего этого в пределах такого времени, при отдаленности Корсуня и известных обстоятельствах взятия его, кажется невероятным²⁷². Эти соображения и побудили проф. Соболевского почти вовсе отказаться от летописного года крещения киевлян. Но г. Матченко делает попытку представить невероятное возможным, начиная ее с вопроса о том, в какую именно пору года и каким способом выступил Владимир в Корсунский поход», и об этом предмете ведет довольно длинные рассуждения. Но мы не последуем за аргументацией автора, которая основывается на „более или менее вероятных предположениях», которым „открывается обширное поле»²⁷³. Идя путем таких догадок, г. Матченко приходит наконец к предположению, „что Владимир, покончив совещания на счет перемены веры, с небольшой дружиной немедленно же отправился не прямо в Корсунь, а в Тмутаракань, под конец еще 987 г. и уже отсюда предпринял настоящий поход» в самом начале марта 988 г.²⁷⁴. Мы уже знаем, что такое предположение не находит себе основания в летописи, которая не оставляет сомнения относительно того, что корсунский поход был предпринят в 988 г. из Киева. И г. Матченко признает свое предположение смелым, хотя и не заключающим в себе ничего невероятного. Во всяком случае, это не более как догадка, не подтверждаемая тем источником, который его защитниками признается единственно надежным.

Не отрицая продолжительности осады Корсуни, но и не признавая вместе с тем правильным указание „Жития», что осада эта продолжалась шесть месяцев²⁷⁵, г. Матченко желает сократить срок времени для событий, следовавших за взятием города, и действительно находит, что „переговоры Владимира с императорами на счет брака, устройства церкви, набора священников, необходимым предметов церковных и проч.“ „не могли представлять никаких затруднений», не требовали много времени; по крайней мере, так „кажется» г. Матченко²⁷⁶. На самом же деле события, как они описаны в летописи, совершались крайне медленно. По взятии Корсуня, Владимир отправляет посольство в Константинополь с предложением руки царевне Анне. Василий и Константин, тогдашние византийские императоры, по поводу такого предложения, „быста печальна», задумались, и было над чем: исконные византийские традиции никак не могли одобрить подобного брака²⁷⁷, заключение его нужно было отклонить, и византийские политики решили предложить киевскому князю перемену веры, в предположении, что языческий князь, каким был Владимир, не решится на такой шаг. Вопреки ожиданию, Владимир дал согласие на принятие христианства, и византийские императоры, volens-nolens, были вынуждены на требование киевского князя касательно их сестры дать свое согласие.

Но и тут оказалось не маловажное препятствие – Анна „нехотяше идти» на Русь, „яко в полон», и лучше бы желала умереть дома», чем ехать в незнакомую ей страну. Очень нелегко и положительно трудно было уговорить ее, и братья „едва ю принудиша»²⁷⁸. Разве такие события могли совершиться слишком быстро, по крайней мере, без всяких затруднений?..

Мы не будем настаивать на мысли, что каждое предложение и Владимира и византийских императоров вызывало отдельное посольство, что „во время переговоров посольский флот шесть раз должен был переправиться чрез Черное море: из Корсуня в Константинополь и обратно²⁷⁹, во всяком случае, нужно думать, что от киевского князя к византийским императорам посольство отправлялось не раз для точного выяснения условий родственного союза между воюющими сторонами: женитьба Владимира в связи с переменою веры, отказом невесты, нарушением традиционных понятий византийского двора, оказалась делом крайне хлопотливым, которое нельзя было уладить без затруднений и слишком скоро.

Далее г. Матченко предполагает, что Владимир пробыл в Корсуни мало времени после того, как византийские императоры согласились на брак его с своею сестрою Анною. Но ряд таких событий после прибытия Анны в Корсунь, как болезнь св. князя, его медленность в принятии христианства, оглашение с предварительным наставлением в вере, крещение, бракосочетание, обставленное конечно с подобающим торжеством, – не мог совершиться слишком быстро. А Владимир после крещения решил поставить церковь в Корсуни, что опять заставляет предполагать довольно продолжительное пребывание его в этом городе и уже по принятии христианства. Наконец, сооружение для царевны Анны особой палаты также побуждает думать, что она оставалась в Корсуни не малое время. Во всяком случае, вышедшая замуж за Владимира по принуждению со стороны братьев, „с плачем» оставившая Константинополь, Анна не могла спешить отъездом в русскую землю, „яко в полон“, и без сомнения предпочитала лучше подольше прожить хотя бы на окраине своего отечества, не смотря даже на то, что Владимир, как предполагает г. Матченко, „не мог не торопиться возвращением в Киев“²⁸⁰.

Но не смотря на все старание сократить продолжительность корсунского похода включительно до крещения киевлян и выгадать время, г. Матченко должен признать, что этот поход занимает 8-ми месячный период и начало крещения земли русской будет падать не ранее, как на вторую половину октября, хотя другие защитники летописи находят такой срок для корсунского похода недостаточным и определяют его от 11 месяцев до года²⁸¹.

Однако, г. Матченко и сам вполне сознает, что „средина октября или конец его – время довольно позднее, так что крещение в эту пору в реке могло быть опасным»²⁸², поэтому не лучше ли было отложить его до более удобного времени, наприм. весны или лета 989 г., тем более, что и народ нужно было хотя несколько подготовить к перемене веры и ознакомить с истинами христианства? Вообще не странно ли думать, что Владимир заботился ни о чем ином, как только о том, чтобы поскорее окрестить киевлян и сделать это непременно до зимы 988 г.? Ведь эта спешность действия, в существе дела ничем не вызываемая, нужна лишь тем усердным защитникам летописи, которые непременно хотят отстоять полную правильность ее хронологии...

Но г. Матченко спешит уверить своих читателей, что крещение киевлян в конце октября вполне было возможно. „Теперь и всегда, рассуждает этот автор, многие купаются вплоть до ноября, и даже в крещенское водосвятие не мало является охотников, бросающихся в проруби» (нельзя ли было и киевлян крестить зимою в проруби?). „В иные годы бывает и в эту пору довольно теплая погода» (не знает ли г. Матченко, какая погода была в октябре 988 г. – теплая или холодная?). Ужели представленные причины настолько серьезны, что ими можно доказать крещение киевлян поздней осенью?.. Впрочем, г. Матченко в пользу своего мнения представляет основание и более серьезное. „Там, где дело идет о перемене веры, говорит он, пред такими препятствиями, как холодная вода, не может быть остановки и уступки», тем более, что при крещении „возможность простуды для неокрепших организмов была, видимо, устранена. В воду входили только взрослые, молодые же стояли на берегу, а младенцев держали на руках матери, стоявшие ближе к берегу, чем мужчины»²⁸³. То совершенно справедливо, что в сравнении с таким знаменательным фактом, как перемена веры, такое препятствие, как холодная вода, представляется ничтожным, но в том лишь случае, когда перемена совершается по убеждению, по глубокому сознанию превосходства принимаемой новой веры, чего, по предположению г. Матченко, и не было при крещении киевлян: они шли к крещению только в силу великокняжеского приказания, „не подготовленные достаточно к принятию новой веры“²⁸⁴; а Владимир, кажется, и заботился лишь о том, чтобы как можно скорее окрестить жителей своей столицы. Народ, принимавший веру при таких условиях, как естественно, невольно останавливался пред всяким препятствием...

Что касается, наконец, того замечания г. Матченко, что „возможность простуды для неокрепших организмов была устранена», то оно не находится в согласии с летописью. Последняя говорит о новокрещаемых: „влезоша в воду, и стояху овы до шие, а друзи до персей, млади же (по перси) от берега, друзии же млади держаще»²⁸⁵. А г. Матченко уверяет, и то не раз, что „молодые стояли на берегу», что „женщины стояли к берегу ближе, чем мужчины»²⁸⁶; говорится ли об этом в летописи? И что же это за крещение „водное», когда многие (не по невозможности, как действительные младенцы, а вероятно во избежание простуды) даже и не входили в воду, а стояли на берегу? Очевидно, г. Матченко в данном случае понадобилось отступление от текста летописи с тою целью, чтобы доказать возможность крещения киевлян поздней осенью... Во всяком случае, полагаем, язычнику, плохо подготовленному к принятию христианства, нужно было иметь великую веру, чтобы в такое время года, как конец октября, войти в воды Днепра по шею и стоять на одном месте (бродили только „свершении») во все время совершения таинства крещения.

Нет! вышеприведенные слова летописи, что при крещении не только взрослые, но и малолетки стояли в воде (по некоторым спискам – „по перси“), ясно указывают, что время для такого торжественного акта было выбрано самое удобное, теплое, летнее. А так как летом 988 г. крещение киевлян еще не могло совершиться, потому что к этому времени не мог окончиться корсунский поход св. Владимира, – с чем вполне согласен и г. Матченко, то событие это должно быть отнесено к одному из следующих годов. Г. Матченко вполне сознает не только вероятность, но и неизбежность такого вывода из летописного рассказа, а потому напрягает все усилия к тому, чтобы доказать возможность совершения в 988 г. всех тех событий, о которых говорится под этим годом в летописи до крещения киевлян, при чем игнорирует, перетолковывает и даже прямо устраняет известия своего первоисточника. Но такая попытка г. Матченко не достигает цели... А если мы признаем (это признают и защитники летописи в лице проф. Соболевского), что крещение киевлян в летописи не точно значится под 988 г., то неизбежно должны согласиться с тем, во-первых, что по вопросу о времени крещения св. Владимира и Руси летопись не сообщает точных хронологических данных, а во-вторых, с тем, что начало крещения земли русской нельзя необходимо относить к 989 г.; оно могло совершиться и в 990 г. Большая или меньшая точность этой даты зависит от определения того, в котором году была взята Владимиром Корсунь. По Иакову, событие это случилось на третье лето по крещении Владимира, принявшего христианство за 28 лет до своей смерти. Исходя из этих данных, принимая во внимание совокупность событий, сопровождавших корсунский поход св. князя, довольно продолжительное пребывание его в завоеванном городе, ознакомление народа с христианскими истинами, возможность массового крещения только в теплое время, г. Завитневич и находит вполне возможным отнести крещение киевлян к 990 году.

Г. Матченко полагает, что эта дата в существе дела основана только на предположениях²⁸⁷; но проф. Соболевский находит, что она не совсем безосновательна, что, впрочем, в некоторое противоречие себе, допускает и г. Матченко²⁸⁸, только оба защитника летописи признают основание для указанной сейчас даты крещения киевлян не твердым и не верно понятым.

„Мнение г. Завитневича, рассуждает проф. Соболевский, основано главным образом на одной подробности „Похвалы» Иакова. В ней, после рассказа о взятии Корсуни Владимиром и о женитьбе его на греческой царевне с целью окончательного принятия христианства (значит, раньше было какое-то неокончательное принятия христианства?), мы читаем: Владимир „в третье лето (по крещении) Корсунь город взя». Г. Завитневич полагает, что Владимир сначала крестился, потом отправил войско на помощь Византии против бунтовщика Варды Фоки, потом взял Корсунь, потом женился, и, наконец, крестил киевлян, и что поход на Корсунь случился через несколько лет после крещения Владимира, но приведенная подробность „Похвалы» не получает себе через это объяснения». Как! Почему же не получает объяснения? А вот почему: „Иаков, говорит Соболевский, весьма ясно (даже весьма ясно!) отличает взятие Корсуни Владимиром – язычником от взятия им Корсуни „на третье лето» по крещении, и потому желающие, подобно г. Завитневичу, верить „Похвале» Иакова во всех ее подробностях должны допустить два похода Владимира на Корсунь и двукратное взятие их города»²⁸⁹.

В действительности же Иаков не только не различает весьма ясно двух корсунских походов св. Владимира, но и решительно не делает такого различия, о чем мы достаточно подробно говорили выше. Это различие принадлежит не писателю „Похвалы», а защитникам летописи, слишком усердно комментирующим слова Иакова в своих видах. Но замечательно вот что!

Проф. Соболевский, желая показать своим читателям, к чему может вести доверчивое отношение к показаниям Иакова, указывает, к какому странному, непонятному, почти нелепому выводу должны прийти лица, доверяющие „Похвале» во всех ее подробностях, – к признанию двух корсунских походов св. Владимира. Этот вывод ученый профессор обращает против г. Завитневича, как сильное доказательство несостоятельности его мнения; но оружие, направленное проф. Соболевским против доверяющих Иакову, на самом-то деле поражает его же собратов – защитников летописи... Оказывается, что двукратный поход св. Владимира на Корсунь признают не те, которые в решении вопроса о времени крещения Руси опираются на „Похвалу», а те, которые желают согласить показания последней с летописью. Подобное предположение двух корсунских походов напрасно и неосновательно усвоено проф. Соболевских г. Завитневичу; оно, напротив, принято и защищается г. П. Л. и г. Матченко, отстаивающими летописный год крещения киевлян. Спрашивается теперь, против кого же ратует ученый профессор?!.

Между тем как из лиц, доверяющих Иакову, никто не признавал ни нужным, ни возможными допускать два похода св. Владимира на Корсунь, вышеупомянутые защитники летописи, г. П. Л. и г. Матченко, утверждают решительную удобоприемлемость и правильность такого мнения. Очень понятно, с какою целью это делается. Так как показание Иакова, что Владимир взял Корсунь на третье лето после своего крещения, решительно ниспровергает летописную хронологию, то защитники летописи для оправдания своего источника и утверждают, что Иаков в указанном месте „Похвалы» говорит не о том взятии Корсуни, о котором рассказывается в летописи под 988 г., а о другом, бывшем несколько позднее, о взятии вторичном. Какими же доказательствами подтверждается это положение?

Основываясь на той мысли, что о взятии Корсуня у Иакова упоминается два раза, г. Матченко задается вопросом: „что же, взятие Корсуни в первом и во втором случае – одно ли и тоже событие, два раза упомянутое в пределах каких-нибудь десяти строк, или, может быть, речь идет здесь о двух различных походах? Заметим, между прочим, продолжает г. Матченко, что ни одно из исчисленных деяний Владимира (по крещении) раньше не упоминается (в перечне военных дел св. князя?); почему же непременно нужно было два раза и притом, повторяю, на пространстве десяти строк сказать вторично о взятии города Корсуни?»

На этот, дважды повторенный вопрос автор с уверенностью отвечает: „очевидно тут говорится о вторичном взятии этого города на третий год по крещении Владимира в нем“²⁹⁰. На самом же деле то, что кажется очевидным для г. Матченко, не может показаться таковым для других. Ужели Иаков не мог об одном и том же событии дважды упомянуть в своей „Похвале», хотя бы к тому представлялось побуждение? И если не мог, то почему же? А между тем двукратное указание Иакова на взятие Владимиром Корсуни вышло вполне естественно, без всякого конечно намерения отметить два события. В одном случае писатель „Похвалы» говорит об этом факте там, где перечисляет военные походы св. князя, те случаи, когда Владимир „победи»; в другом месте это событие – взятие Корсуни – упоминается при перечислении важнейших деяний св. Владимира „по святом крещении». Где же здесь основание различать два события, одинаковые по имени, но совершившиеся отдельно, хотя бы и в небольшой промежуток времени? Г. Матченко заявляет, что из деяний Владимира по крещении, исчисленных Иаковом, ни одно не упоминается раньше. Как же нужно понимать это замечание? Несколько выше мы, напротив находим указание, что Владимир „церковь созда каменну во имя пресвятыя Богородица и десятину ей вда»²⁹¹, значит и эти события совершились два раза, потому что о них упоминается в конце „Похвалы», рядом с известием о взятии Корсуня „на третье лето» по крещении Владимира?.. Но, может быть, г. Матченко разумеет то, что из деяний Владимира по крещении ни одно не упоминается раньше в числе одержанных им побед, к которым Иаков относит и взятие Корсуни? Но какая цель, какой смысл был упоминать среди таких фактов о заложении церкви Богородицы, о даровании ей десятины, о заложении Переяславля и даже о походе к порогам, когда между этими событиями и исчисленными выше победами нет и не может быть ничего общего? Словом, то обстоятельство, что Иаков дважды говорит о взятии Корсуни, не дает никакого права заключать, что и в действительности было два корсунских похода св. Владимира. Писатель „Похвалы“ не раз (иногда „в пределах каких-нибудь десяти строк“) упоминает о крещении Владимира²⁹², о крещении земли русской, о путешествии св. Ольги в Царьград для принятия крещения. Доказывает ли это, что Владимир принял христианство не раз, что русская земля неоднократно просвещена св. крещением, что Ольга несколько раз посетила Константинополь и приняла там крещение?

Защитники летописи, как мы замечали выше, неоднократно указывают, что Иаков не пишет последовательной истории, что у него факты повторяются, но как скоро доходят до корсунского похода св. Владимира, то всеми силами стараются доказать, что этот поход был предпринят дважды, потому что Иаков упоминает о нем в двух местах. Основательна ли эта причина к разделению одного и того же события на два?..

Г. Матченко смущает лишь то обстоятельство, что в источнике, которому он исключительно доверяет, т. е. летописи, решительно ничего не говорится о втором завоевании Владимиром Корсуни (уже по крещении), следовательно, вполне возможно, что и Иаков и летопись говорят об одном и том же факте, только неодинаково определяют его время; „но, замечает г. Матченко, в летописи не упоминается также и о походе к порогам, целые же два года по крещении совершенно ничем не отмечены»²⁹³. Как не отмечены? В древнейшем списке летописи (лаврентьевском), который проф. Соболевский признает наиболее заслуживающим доверия, под 989 г., непосредственно следовавшим за годом Владимирова крещения, отмечено основание десятинной церкви. Г. Матченко, следовательно, не согласен с проф. Соболевским во взгляде на авторитетность списков летописи и лаврентьевскому предпочитает ипатьевский, в котором 989 и 990 г. г. действительно стоят пустыми? В таком случае, зачем сам он, как мы уже знаем, обращается к хронологии лаврентьевской летописи в ущерб ипатьевской? Неоспоримо однако то, что г. Матченко, настаивая на двукратном корсунском походе св. Владимира, признает в летописи пропуск события не незначительного. Но трудно допустить, чтобы такой факт, как разрыв Владимира с греками почти тотчас после заключения с ними родственного и духовного союза, война с ними (вероятно, довольно продолжительная), закончившаяся взятием Корсуни, – факт, о котором, как утверждают защитники летописи, жило предание, переданное кратко Иаковом, был совершенно опущен летописцем, и вместо него в летописи осталось или пустое место или ничего незначащая цифра. И это обстоятельство – полное отсутствие в летописи всякого указания на вторичный поход св. Владимира под Корсунь – невольно наводит на мысль, что в действительности такого похода не было; а был лишь один, отмеченный в летописи под 988 г., а Иаковом отнесенный на „третье лето» по крещении св. князя.

Наконец, вторичный поход на Корсунь почти немедленно после первого представляется настолько маловероятным, что возникает невольное недоумение, чем же он мог быть вызван? Г. Матченко понимает не только возможность, по и неизбежность такого недоумения и сам задается вопросом о том, „чем объяснить вторичный поход на Корсунь, когда Владимир возвратил этот город грекам и вступил с ними в близкую связь – и родственную и духовную“? Но предложенный вопрос остается без ответа! Г. Матченко, очевидно, не мог найти никакого сколько-нибудь удовлетворительного разрешения его!..

Но уклонившись от прямого ответа на поставленный вопрос, г. Матченко указывает лишь на то, что „в обстоятельстве этом (вторичном походе на Корсунь) нет ничего невероятного. Корсунь и прежде еще несколько раз воевали русские, подобно тому, как мы неоднократно брали, напр., и потом возвращали: Азов, Очаков, Карс и проч. Вторичное взятие Корсуня свидетельствует лишь о том, что родственная и духовная связь с греками не могла остановить Владимира в его непреодолимом влечении на юг и желании все-таки подчинить земли, находившиеся в соседстве с его тмутараканскими владениями»²⁹⁴. После этого нельзя не удивляться тому, что киевский князь, имевший „непреодолимое влечение к югу“, взявши раз Корсунь, возвратил ее грекам. Ужели он сделал это в надежде через два года снова завоевать ее? Ведь взятие Корсуни было дело далеко не легкое, в чем Владимир убедился собственным опытом; какая же цель была по завоевании возвращать грекам, если св. князь непременно желал присоединить этот город к своим владениям?!. Наконец, нужен был и повод к войне с греками, – одно влечение к югу – далеко не важная причина для того, чтобы разрывать только что закрепленные родством мирные отношения. Что касается того замечания, что русские неоднократно брали и возвращали Азов, Очаков, Карс, то оно решительно ничего не говорит в пользу двукратного похода св. Владимира на Корсунь, совершенного в течение только трех лет, и ни мало не объясняет ни возможности, ни необходимости такого похода, совсем не касаясь причин, вызвавших его.

Наконец, нужно обратить внимание на следующее. По Иакову, Владимир „на третье лето» после своего крещения „Корсунь город взя». Если это был вторичный поход, предпринятый по „непреодолимому влечению к югу» и с решительной целью присоединить Корсунь к Тмутараканским владениям, увенчавшийся полным успехом, то спрашивается, владели ли после этого русские Корсунью, и если владели, то как долго и когда потеряли ее? Или, быть может, и после вторичного взятия Владимир опять, как и в первый раз, уступил этот город грекам, надеясь когда-нибудь снова завоевать его для округления своих владений. Может ли быть что-нибудь бесцельнее подобной войны?!.

Вообще же нет никаких достаточных оснований утверждать, будто у Иакова говорится о двух походах св. Владимира на Корсунь. Крайняя слабость доводов в пользу этого мнения; признание самого г. Матченко, что выражение „Похвалы»: Владимир „на третье лето (по крещении) Корсунь город взя“ можно понимать и так, как понимают проф. Голубинский, г. Завитневич и вообще лица, доверяющие Иакову; указание защитников летописи – проф. Соболевского и Кирпичникова, что второй поход Владимира на Корсунь через два года после первого – факт решительно невероятный, – все это доказывает, что положение, отстаиваемое г. Матченко, – не только слишком шатко, но и не заслуживает никакой веры...

Проф. Соболевский, как мы сказали, и не выступает на защиту неправдоподобной мысли о двукратном походе Владимира на Корсунь; он даже прямо осуждает ее. Но это вовсе не значит еще, что он признает корсунский поход, по летописи бывший в 988 г., совершившимся, по Иакову, на третье лето крещения св. князя. И этот ученый признает, что в двух местах Похвалы, упоминающих о взятии Корсуни, говорится о двух фактах, различных между собою; но верить в существование их скептический профессор предоставляет тем, которые признают авторитетность показаний Иакова. „Что же касается до нас, рассуждает Соболевский, то мы позволяем себе высказать предположение, что Иаков, в своем известии о взятии Корсуни на третий год по крещении, дурно воспользовался своим источником, смешав два Корсуня греческий, и русский, и сообщил о взятии Владимиром греческого Корсуня в то время, к которому в источнике было отнесено основание Владимиром Корсуня на реке Роси, упоминаемого в летописи в XII веке, но основанного, без сомнения, Владимиром вскоре после взятия его греческого соименника»²⁹⁵.

Словом, проф. Соболевский признает, что „по прямому смыслу»²⁹⁶ слов Иакова было два корсунских похода св. Владимира; а в действительности же был один, – тот, о котором в „Похвале» говорится без хронологической отметки при перечислении побед св. князя. Что касается другого похода, отмеченного Иаковом вполне ясно – „на третье лето по крещении», то, по предположению проф. Соболевского, он составляет результат слишком грубой ошибки автора „Похвалы».

Конечно, предположения можно делать какие угодно, но только на основании их высказывать другим обвинения, притом нелегкие, не совсем удобно. Область предположений есть, неизбежно область сомнений, догадок; получаемые таким путем выводы должны быть крайне осторожны. Однако на основании только предположения Соболевский обвиняет Иакова ни более, ни менее как в искажении своего первоисточника. На каком же основании делается это? Для правильного суждения о том, как известный автор пользуется своим источником, нужно знать не только сочинение этого писателя, „но и оригинал», из которого заимствованы сведения. Знает ли Соболевский первоисточник Иакова? Нет. Может ли он уверить, что в нем, в этом первоисточнике, сообщались не те сведения, которые передает автор „Похвалы»? Нет. Даже на вопрос о том, был ли у Иакова под руками письменный источник, нужно отвечать, как мы говорили выше, отрицательно. Можно подумать, что о достоинстве показаний „Похвалы» проф. Соболевский судит сравнительно с летописью, но, по словам этого же ученого, Иаков при составлении своего сочинения летописью не пользовался; какое же здесь может быть сравнение?

А между тем, на основании только предположения, проф. Соболевский усвояет Иакову действительно грубые ошибки. Писатель „Похвалы» смешал два города с именем Корсуни – греческий и русский, что как будто неудивительно, но вследствие этого смешения городов он и создал два корсунских похода св. Владимира. В источнике Иакова говорилось, что на третье лето по крещении св. князь созда Корсунь (на Роси). Иаков был настолько невежествен, что не мог понять о каком городе здесь говорится – о греческом или русском, не мог догадаться об этом даже из выражения „созда" (не мог же Владимир создать греческий город, давно уже существовавший?), и так как знал и говорил выше о завоевании Владимиром греческого города, то и переправил „созда» на „взя», доставив тем крайний соблазн защитникам летописи. Можно понять, какое низкое мнение имеет проф. Соболевский об Иакове, как писателе. Этот автор, по суду ученого профессора, не более, как невежественный искажатель чужих сведений, писательская способность которого не могла возвыситься даже до различения выражений „созда» и „взя“. Но если мы примем во внимание, с какой любовью и благоговением к памяти св. князя собирал Иаков сведения о его жизни, собирал притом от многих и не с целью, конечно, искажать сведения; если представим себе крайнюю невероятность смешения вышеуказанных понятий, то неизбежно согласимся, что это только предположение Соболевского, едва ли заслужившее чье-нибудь доверие.

Конечно, проф. Соболевский – доктор славянской филологии: на его филологические изыскания, скажут, можно вполне положиться; но поступить так – значит иметь великую веру к авторитетам и их мнениям, а главное, принять такое предположение – значит произвольно исказить текст древнего памятника без всякой надобности и без всякого сколько-нибудь сносного основания. Самая попытка объяснить, что „взя» явилось в „Похвале» вместо „созда», указывает вовсе не на серьезные филологические изыскания (в данном случае их совсем нет), а на то отчаянное положение, в котором оказались защитники летописи²⁹⁷ в виду показаний Иакова, которым историки стали оказывать, наконец, должное внимание.

Проф. Соболевский, впрочем, указывает возможность для Иакова смешать два города с именем Корсуни в том именно обстоятельстве, что вскоре по крещении (и вероятно, именно, „на третье лето») Владимир основал на Роси город, который, в память о завоеванном греческом городе, назвал Корсунью. Но откуда же Соболевскому известно, что Корсунь на Роси была основана св. Владимиром, и даже вскоре после крещения? В летописи об этом не имеется решительно никаких сведений. В ней, напротив, передается, что Владимир после своего крещения начал ставить города не на Роси, где стоял Корсунь, а „по Десне, по Востри, по Трубежеви, по Суле и по Стугне»²⁹⁸. Города на Роси начал ставить не равноапостольный князь, а сын его, Ярослав Мудрый, о чем летопись и сообщает под 1032 г.²⁹⁹ Очень возможно, что в числе этих городов была и Корсунь³⁰⁰, хотя в точности неизвестно, каким городам в бассейне Роси начало положено при Ярославе, каким, может быть, и позднее. Во всяком случае, в 1032 г. сделан был лишь почин в заселении берегов Роси с целью, конечно, оградить южные пределы киевского княжества от нападения степных кочевников. Линия этих поселений при Ярославе идет южнее от Киева, нежели линия таких поселений при Владимире, и с какой стати св. князь стал бы выдвигать из нее Корсунь, основав ее на Роси, а не на Стугне, Трубеже и какой либо другой реке, заселяемой при нем?

Затем, основание Корсуни далеко не было выдающимся событием, как хочет представить это проф. Соболевский, указывая на то, что город этот основан в память о том греческом его соименнике, взятие которого так тесно связано с знаменательным событием – крещением земли русской. В летописи о начале Корсуни ничего не говорится; самый этот город упоминается уже в XII в.; а между тем, если бы он был основан по тому случаю, который указывает проф. Соболевский, то возникновение его действительно стоило отметки. Почему же этот факт имел непременно в виду Иаков, когда для него не нашлось места в летописи, произведении более обширном, чем „Похвала?»

Само собою понятно, что если ничем нельзя подтвердить, что Корсунь на Роси была основана Владимиром и именно вскоре („на третье лето») по крещении, а напротив, нужно думать, что вместе с другими городами на Роси и этот был основан Ярославом, то исчезает всякий повод заподозривать в известии Иакова („на третье лето Корсунь город взя“) решительно маловероятное искажение сведений, крайне грубую ошибку. Так падает предположение проф. Соболевского, несостоятельность которого, по нашему мнению, не может подлежать сомнению.

А если и эта последняя и крайняя попытка устранить свидетельство Иакова о взятии Владимиром Корсуни на третье лето по крещении решительно не достигает цели; если придуманный в тех же видах второй корсунский поход св. князя не заслуживает веры, то нужно обратиться к прямому смыслу показаний „Похвалы» и признать, что св. Владимир крестился не в Корсуни, а дома – на Руси, за два года до войны с греками, и взял Корсунь уже на третье лето своего крещения. Начало крещения земли русской положено по окончании корсунского похода и по возвращении из него св. Владимира, и по соображению с обстоятельствами не могло случиться раньше. И проф. Соболевский, кажется, согласен, что если указание Иакова на время взятия Корсуни понимать так, как понимает г. Завитневич, то крещение Киева нужно отнести к 990 году. А так как такое понимание представляется единственно правильным, то и указанная сейчас дата крещения киевлян преимущественно заслуживает доверия.

Читая свой реферат в заседании Исторического Общества Нестора летописца (13 марта 1888 г.)³⁰¹, проф. Соболевский сделал попытку объяснения известия мниха Иакова о том, что Владимир „на другое лето по крещении к порогом ходи», каковое чтение он предполагал возможным заменить другим – „к порохом» и думал видеть в этом названии „поросье»; но подобная попытка объяснения слов „Похвалы» и самому ученому профессору показалась неудачною. Составляя свою рецензию на брошюру г. Завитневича, Соболевский, не отступая от принятого им понимания выражения „взя» (о Корсуни) вместо „созда», совсем не касается выражения: „к порогом ходи». Это-то молчание мы и можем считать за признаки неудовлетворенности своим объяснением. Таково, по крайней мере, наше мнение. А если это действительно так, то одним ученым филологическим изысканием, трудным для принятия, стало меньше! Будем надеяться, что и второе толкование текста Иакова, касающееся указания на время взятия Корсуни, проф. Соболевским будет оставлено, по крайней мере, до той поры, пока не отыщутся списки „Похвалы», оправдывающие такое понимание. Но найдутся ли такие списки?

А как скоро проф. Соболевский признает несостоятельность своих объяснений текста „Похвалы», то он, кажется, неизбежно должен будет прийти к тому же выводу относительно времени крещения киевлян, к какому пришел и г. Завитневич. Притом же этот вывод находит себе подтверждение в некоторых известиях иностранных писателей, обзором сведений которым мы и закончим нашу статью.

Переходя от отечественных источников, служащих к определению времени крещения земли русской, к источникам не русским, проф. Соболевский оговаривается, что „не будет долго останавливаться на известиях иноземных писателей о Владимире, почерпнутых г. Завитневичем из статей проф. Васильевского “. Какой тонкий намек на не самостоятельность исследования, как будто и в самом деле есть что-нибудь предосудительное в пользовании прекрасными статьями специалиста и знатока византийской истории!.. Проф. Соболевский действительно сам не пользуется исследованиями проф. Васильевского; но поступает ли он в данном случае лучше г. Завитневича, – это будет видно из дальнейшей речи.

„Главные из этих (иноземных) источников, продолжает проф. Соболевский, на наш взгляд, нимало не подтверждают, выводов г. Завитневича и не противоречат показаниям „Похвалы“ Иакова“³⁰². Не в этом ли заключается и причина того, почему Соболевский мало обращает внимания на известия иностранных писателей? Ведь главные из них, по крайней мере на взгляд ученого профессора, не оправдывают выводов г. Завитневича, след. о чем же тут и рассуждать?.. Читатель в данном случае должен поверить заявлению проф. Соболевского, вероятно в виду его авторитета; но добытое таким путем убеждение в правильности исторических взглядов было бы равно легковерию.

Особенно обращает на себя внимание заявление проф. Соболевского, что главные из иноземных источников с одной стороны не подтверждают выводов г. Завитневича, а с другой – не противоречат и показаниям „Похвалы“ Иакова; а между тем выводы г. Завитневича и основаны главным образом на известиях „Похвалы“, почему же они не подтверждаются иноземными писателями, точно также как подтверждается источник этих выводов? Остается думать, что проф. Соболевский, противопоставляя результаты исследования г. Завитневича показаниям Иакова, принимает последние в том перетолкованном виде, в каком они являются после маловероятных гипотез ученого профессора.

Так как и лица, доверяющие Иакову, указывают, что их выводы по вопросу о времени крещения земли русской находятся в согласии с известиями иноземных писателей, чего однако нельзя сказать о выводах, основанных на летописи, то любопытно посмотреть, как проф. Соболевский обращает в свою пользу свидетельства неблагоприятные для летописи и какие показания иноземных источников он имеет в виду?

Начиная свою речь о русских источниках для определения времени крещения св. Владимира и Руси, проф. Соболевский, как мы знаем, на первом плане поставил вопрос о древности и авторитетности их, а затем перешел уже к оценке сообщаемых этими источниками сведений. Правда, то и другое он делает крайне односторонне (что мы и старались доказать), но по крайней мере обнаруживает попытку поставить вопрос, как говорят, на научную почву. Совершенно не то мы видим у проф. Соболевского при обозрении источников иноземных: из них не выделены наиболее авторитетные; современные крещению русскому писатели, по возможности, отодвинуты на задний план; позднейшие авторы и ненадежные поставлены рядом с древнейшими, а иногда и выше их по своей авторитетности; сведения, сомнительные по своей компетентности, признаны достойными веры. Словом, все подобрано, чтобы оправдать взгляд проф. Соболевского на рассматриваемые события.

Правда, из иноземных писателей проф. Соболевский на первом месте ставит Яхъю, историка конца X века и начала XI, сведения которого действительно заслуживают внимания; но как переданы проф. Соболевским известия этого писателя?

„Яхъя, говорит ученый профессор, рассказывает, что начальник греческих войск в Малой Азии Варда Фока в сентябре 987 года поднял знамя бунта против императора Василия, что когда он овладел всей Малой Азией до Пропонтиды, напуганный император послал послов к русскому князю просить помощи, что последний согласился дать ему помощь и креститься под условием выдачи за него в замужество сестры императора, что посланный русским князем вспомогательный отряд в апреле 989 г. разбил Варду Фоку и положил конец восстанию»³⁰³.

Переданное в таком виде известие арабского писателя, современника св. Владимиру, никак нельзя признать определенным: в нем, очевидно, не находится никаких указаний для установления времени крещения киевлян. И проф. Соболевский действительно признает рассказ Яхъи настолько неполным, что находит нужным восполнить его скудными и сбивчивыми известиями Кедрина и Зонары.

Но позволим себе несколько скептически отнестись к передаче проф. Соболевским слов Яхъи и обратимся к самой летописи антиохийского араба. Рассказывая о бунте Варды Фоки, Яхъя передает, что после того, как войска бунтовщика достигли Хрисополя, император Василий послал послов к киевскому князю с просьбою о помощи. „И согласился он (Владимир) на это», – приводим собственные слова Яхъи по переводу ученого ориенталиста, бар. Розена. „И заключили они между собою договор о свойстве и женился царь русов на сестре царя Василия, после того как он поставил ему условие, чтобы он крестился и весь народ его стран... И послал к нему царь Василий впоследствии митрополитов и епископов, и они крестили царя и всех, кого обнимали его земли и отправил к нему сестру свою... И когда было решено между ними дело о браке прибыли войска русов...“³⁰⁴. Обращаем внимание на подчеркнутые слова, которые дают возможность указать последовательность событий русской истории, современных бунту Варды Фоки. Проф. Соболевский, подгоняя известие Яхъи под свой взгляд, совсем выпустил в своем изложении отмеченные нами важные места летописи араба. А между тем из слов Яхъи ясно видно, что как отправление греческого духовенства на Русь, так и брак Владимира с Анною не следовали непосредственно за переговорами между византийских двором и русским князем относительно военной помощи против Варды Фоки, а совершились уже впоследствии, через некоторый промежуток времени по заключении дружеского союза между Константинополем и Киевом. Предварительно, одновременно с просьбою о помощи, были выяснены условия брака, и непосредственным результатом этого было отправление в Грецию русского военного отряда. Женитьба Владимира на Анне уже следовала за этими событиями, как заключение их. К сожалению, Яхъя, указывая порядок событий, современных бунту Варды Фоки, очевидно, не имел возможности указать точные даты исполнения их.

Открытое возмущение Фоки, по известию Яхъи, произошло 14 сентября 987 г.; значит, когда-то позднее этого срока Василий Болгаробойца отправил послов к Владимиру с просьбою о помощи; факт этот трудно отодвинуть дальше начала 988 г.³⁰⁵, с чем в дальнейшей речи, кажется, согласен и Соболевский. Византийское посольство имело в виду переговоры о помощи и установило условия касательно брака Владимира с Анною и ближайший результат его мы указали. А так как брак киевского князя с византийскою царевною был совершен уже впоследствии, то время его должно быть отодвинуто до окончания внутренней распри между соперниками за императорскую корону³⁰⁶. Борьба за власть решена абидосским сражением 13 апреля 989 г. Полагаем, что брак Владимира с Анною и последовавшее затем крещение Киева было позднее сейчас указанного срока. А если принять во внимание события, предшествовавшие сейчас указанным фактам, – события, о которых говорят русские источники, то начало крещения земли русской, по всей справедливости, нужно будет отнести к 990 г.

Между тем и проф. Кирпичников, признавая летопись Яхъи чрезвычайно важным источником, утверждает, что брак Владимира с Анною был нужен византийским императорам в виду грозившей империи опасности от Варды Фоки³⁰⁷, следовательно, он совершился отнюдь не впоследствии по отношению к договору о браке и отправлению военной помощи в Византию (вопреки указанию Яхъи); но к чему же такое отступление от текста важного источника? Несколько выше (стр. 403) проф. Кирпичников указывает, что Яхъя ставит в связь крещение Владимира с его женитьбою на Анне, но так как последнее событие, на основании указанного источника, как мы говорили, могло совершиться лишь после 13 апреля 981 г., то, след., и крещение Владимира должно быть отнесено к этому же сроку; но согласится ли на это защитник летописи? – Арабы, говорили мы в другом месте³⁰⁸, стараются по возможности выделить личное крещение св. Владимира, и внимательное чтение Яхъи показывает, что и этот арабский историк делает попытку разделить между собою такие события, как крещение киевского князя и брак его с Анною.

А что отправление военной помощи из Киева в Византию и женитьба Владимира на византийской царевне были событиями неодновременными и первое из них не составляло прямого результата второго, как предполагает проф. Кирпичников, – это можно видеть и из свидетельства Асохика. Рассказывая под 1000 г. о драке между русскими и иверийцами, Асохик передает, что отряд русов, сопровождавший императора Василия в Армению, состоял из 6000 человек и был выпрошен у Владимира в то время, когда Василий выдал сестру свою замуж за киевского князя. „В то же самое время, прибавляет Асохик (т. е. во время, когда Анна была выдана за Владимира), Рузы уверовали во Христа» ³⁰⁹.

Почему же Асохик, знавший и сообщавший, что русские помогали Василию в борьбе с Вардою Фокой, решительно ничем не дает понять, что шеститысячный отряд русских и был именно тем военным корпусом, при помощи которого Василий I усмирил бунт и нанес полное поражение своему противнику? Подобное указание было бы самою лучшею аттестациею храбрости русских, обнаруженной и в Армении; но Асохик указывает иной повод появления в Византии 6000 отряда русских – брак Владимира с Анною, следовательно он различал этот отряд от войска, действовавшего против Фоки. Затем обращаем внимание на то, что Асохик, поставив в непосредственную связь крещение земли русской с выходом Анны замуж за киевского князя, совсем не упоминает, что в то же время принял христианство и сам Владимир. Слова Асохика, думаем, подтверждают правильность представленного нами понимания известий Яхъи. Проф. Кирпичников, хотя и пользуется этими известями в интересах летописи, но, по крайней мере, не умаляет достоинства самого источника, побуждая тем и других исследователей относиться к его показаниям с должным вниманием.

Не так смотрит на летопись Яхъи г. Матченко. Сам он не пользуется ею; а г. Завитневича осуждает за то, что он „всецело отдался сбивчивым и темным показаниям антиохийского араба Яхъи, о качественности которых, замечает г. Матченко, у самого автора (т. е. г. Завитневича) читаем: „Яхъя и сам не ясно представляет себе то, что происходило на Руси» (Т. К. Д. Ак. 1888 г. янв. стр. 133)³¹⁰. Положим, это неправда, будто г. Завитневич всецело отдался показаниям Яхъи; его выводы основаны на известиях „Похвалы» Иакова, подкрепленных показаниями и других источников и в числе их – Яхъи.

Что касается темноты и сбивчивости в известях Яхъи, то встретить их у арабского историка по вопросу о времени крещения св. Владимира нисколько неудивительно. Уж если на Руси, во время, близкое к эпохе Владимирова княжения, об этом событии передавались разноречивые предания, не более как догадки и предположения, то нужно ли удивляться, что на отдаленном востоке о нем, об этом событии, знали смутно? Однако, по мнению Яхъи, Владимир крестился дома, следовательно, этот факт был вообще достаточно известен.

Впрочем, г. Матченко не ясно представляет себе известия Яхъи и приписывает арабскому историку то, чего у него нет, и что составляет гипотезу ученого бар. Розена³¹¹.

Во всяком случае, полагаем, что Яхъи, хотя и не сообщает точных дат событий из русской истории, дает однако возможность проследить порядок этих событий на ряду с фактами из византийской истории; при скудости сведений для решения вопроса о времени крещения Руси и эти известия не лишены значения. А вполне неоспоримо то, что показания Яхъи гораздо определеннее и точнее показаний греческих компиляторов – Кедрина и Зонары. Проф. Соболевский, как замечено выше, думает прямо напротив. Признавая показание Яхъи неопределенным, он говорит: „византийцы Зонара и Кедрин дополняют рассказ Яхъи тою подробностью, что русский вспомогательный отряд прибыл в Византию после женитьбы русского князя на греческой царевне, следовательно, и после его крещения»³¹², как будто время отправления этого отряда из летописи Яхъи не известно (до брака св. князя) или менее точно определено, нежели у византийцев-компиляторов... Достойно замечания, что проф. Соболевский, строго критиковавший русские источники для определения времени крещения св. Владимира и Руси, по поводу ссылки на Зонару и Кедрина ни слова не говорит об авторитетности этих писателей для сведений из 9–10 в. Можно думать, что это молчанье о компетентности указанных византийцев – не без цели. Что такое на самом деле Кедрин и Зонара?

Относительно достоинства трудов этих писателей высказываем не свое мнение, а мнение проф. Васильевского, специалиста-знатока византийской истории, на компетентность отзыва которого, думаем, смело можно положиться. „Что касается Кедрина, говорит ученый профессор, то это есть компилятор компилятора, единственная заслуга которого для нас состоит в том, что он обокрал своего собрата, т. е. Скилиция, вполне и всецело...

Что касается Зонары, продолжает В. Г. Васильевский, то и он есть вторичный компилятор, т. е. не имея под рукою подлинных первоначальных источников для времени Василия II, он пользовался тем же Скилицием и отличается от Кедрина только в том отношении, что не переписывает сплошь избранного руководителя, а часто его сокращает, по большей части удерживая все-таки самый стиль и язык подлинника»³¹³.

Таковы источники, из которых проф. Соболевский берет дополнительные сведения к Яхъе. Компетентны ли они? И что сказал бы ученый профессор, если бы известия Кедрина и Зонары оказались вовсе не подходящими к его взгляду?..

Но отметив, что Кедрин и Зонара дополняют Яхъю очень важною подробностью, проф. Соболевский несколько ниже старается унизить авторитет другого современного русскому крещению писателя – Льва дьякона, поставив таким образом греческих компиляторов по достоинству сообщаемых сведений выше двух современных рассматриваемому событию (крещению земли русской) писателей. Такой критический прием невольно вызывает недоумение!.. „Что двум компиляторам, говорит проф. Васильевский, следует давать менее веры, чем одному оригинальному и современному писателю – это есть положение, против которого ни один опытный и добросовестный исследователь не будет спорить»³¹⁴. Если это положение бесспорно, то что мы должны подумать о критических приемах проф. Соболевского, который отдает видимое предпочтение Кедрину и Зонаре пред Львом диаконом и Яхъи?..

Но может быть Кедрин и Зонара действительно сообщают чрезвычайно важные данные для решения вопроса о времени крещения Руси, так что стоят выше писателей современных этому событию? Совсем нет! Напрасно проф. Соболевский думает, будто эти компиляторы дополняют рассказ Яхъи той подробностью, что вспомогательный отряд русских прибыл в Византию после брака Владимира с Анною; порядок этих фактов у Яхъи яснее, чем у Кедрина и Зонары; последние лишь усложняют и без того запутанный вопрос...

Кедрин передает, что император Василий, не будучи в состоянии убедить Дельфину, подручника Фоки, отступить от Хрисополя, „приготовив ночью корабли и посадив на них Русь (ибо удалось ему призвать из них союзную силу и сделать зятем князя их Владимира по сестре своей Анне), неожиданно нападает на врагов» и побеждает их. Зонара выражается о том же событии следующим образом: „на Дельфину, расположившегося у Хрисополя, неожиданно напал император с русским народом, потому что он, устроив родственный союз с князем их Владимиром чрез сестру свою Анну, получил оттуда вспомогательный отряд». Можно ли из этих кратких замечаний извлечь какие-нибудь бесспорные данные для установления порядка и последовательности событий, современных крещению земли русской? Что у Кедрина о браке Владимира с Анною упоминается решительно мимоходом, в скобах, случайно, только для указания причины, почему Русь явилась в союзе с императорами при борьбе с Вардою Фокой, – это признано учеными³¹⁵ и едва ли подлежит сомнению. Кто же может поручиться, что позднейший компилятор, имея в виду брак Владимира с Анною, как факт, совершившийся в самом непродолжительном времени после оказания военной помощи Византии, на этом именно основании назвал Владимира зятем императора Василия при рассказе о поражении Дельфины при Хрисополе, без всякой попытки указать строгий порядок событий? А Зонара, пользовавшийся тем же Скилицием, которого рабски переписал Кедрин, выражается, что Василий получил помощь от русских, устроив родственный союз, ϑέμενος xῆδος с Владимиром. Выражение это сильно напоминает слова Яхъи: „когда было решено между ними (Василием и Владимиром) дело о браке, прибыли войска руссов», причем самый брак арабский историк относит к последующему времени. Не эту ли мысль желал оттенить в своем рассказе и Зонара? Может быть, он, как компилятор более умелый и добросовестный, чем Кедрин, вернее понял мысль своего первоисточника и, насколько мог, старался выразить ее.

При ближайшем знакомстве с известиями Кедрина и Зонары нельзя сказать, чем же греческие компиляторы могут дополнять рассказ Яхъи. Свидетельства их, вовсе не отличаясь ни определенностью, ни точностью, сами нуждаются в разъяснениях и подтверждениях и, по нашему мнению, могут быть поняты более правильно при сопоставлении с свидетельством Яхъи. Во всяком случае, нелегко понять, почему писателя современного крещению земли русской нужно поверять писателями более поздними (XII в.) и притом жалкими компиляторами, а не поступать прямо наоборот?

Доверие проф. Соболевского к сообщениям Кедрина и Зонары, буквальное понимание слов этих писателей в смысле точного обозначения времени брака Владимира с Анною, приводит ученого профессора к выводу, который уже едва ли может подтверждать летописную повесть. „Так как трудно предположить, говорит Соболевский, чтобы император послал послов к Владимиру тотчас по получении сведений о начавшемся бунте и так как для переговоров и переездов через Черное море должно было потребоваться довольно значительное количество времени, то необходимо допустить, что крещение Владимира и брак его могли совершиться не ранее весны 988 г.“. Но едва ли и позднее этого времени, так как, приблизительно, летом 988 г. вспомогательное войско русских явилось уже в Константинополь. А если Владимир женился или весною или в первые летние месяцы 988 г., то начало корсунского похода, в виду его продолжительности и счета годов с марта, неизбежно нужно отнести к 987 г. и признать в данном случае неправильность летописной хронологии. Вместе с тем падает и предположение Соболевского, которое он, видимо, разделяет, что крещение киевлян начато в 989 г. Если Владимир крестился весною или в начале лета 988 г., то мог вернуться в Киев и приступить к крещению его жителей еще в том же году, в теплое время.

Вот к чему может повести проф. Соболевского его попытка на основании Кедрина и Зонары определить время крещения Владимира и брака его с Анною, – к отрицанию его собственного взгляда.

Затем есть вполне достаточные основания полагать, что Василий II отправил к киевскому князю Владимиру посольство с просьбою о помощи вскоре после открытия бунта Варды Фоки, так что в продолжении (мартовского) 988 года не найдется места продолжительным неприязненным действиям русских против греков, о чем рассказывается в летописи. Нужно обратить внимание на совокупность обстоятельств, вызвавших обращение императоров к Владимиру за военной помощью, чтобы понять, можно ли было не торопиться отысканием надежного союзника для Византии.

Крайне печально было положение византийской империи около времени крещения Руси. Едва только затихло восстание Склира, как открылась война с болгарами. 17 августа 986 г. Василий II потерпел от них сильное поражение в Родопских проходах. В этом же году, как повествуют арабы, и Склир вышел из Багдада, чтобы снова предъявить свои права на византийскую корону. А в следующем году, когда еще византийцы не оправились вполне от понесенного ими поражения в Болгарии, и Варда Фока провозгласил себя императором. Между тем Варда Склир, один из претендентов на императорскую корону, вероломно был захвачен Фокою и армии обоих бунтовщиков оказались в руках одного Варды Фоки. Вспыхнувшие внутренние междоусобия в империи, само собою понятно, могли побуждать и болгар к продолжению враждебных действий против Византии. Теснимый со всех сторон врагами, не безопасный даже в самой столице, мог ли император Василий надеяться выйти победителем из борьбы с искателем короны, опытным и искусным полководцем, имевшим в своем распоряжении едва не всю армию, когда у него не было ни достаточно войска, ни хорошего вождя? А если Василию крайне трудно было бороться против Фоки с одними своими слабыми силами и нужно было искать помощи совне, то можно ли было откладывать надолго приобретение надежного и сильного союзника? Всякое промедление в этом случае могло быть не только опасным, но и прямо гибельным для императоров.

Притом же Василий II был даже предупрежден, что против него готовится опасный бунт и восстание. Источник этого печального известия был вполне надежный. Родной сын Варды Склира Роман явился в Константинополь к импер. Василию и сообщил ему, что и отец его Склир и Варда Фока, оба враги императора, заключили условие о том, чтобы захватить власть и поделить империю между собою. Сам ли Роман решился на такой поступок, видя какую западню готовит Фока его отцу и желая по возможности предотвратить грозившую опасность (как передает Яхъя), или же Варда Склир в каких-нибудь видах отправил своего сына к Василию с доносом (как передает Кедрин)³¹⁶ – это в существе дела все равно; важно и несомненно то, что в Константинополе заблаговременно знали об опасности, грозившей царствующим братьям. А Василий, отлично понимая, что ему предстоит отчаянная борьба с двумя опытнейшими полководцами империи, в руки одного из которых он сам передал и армию (Фока был отправлен против Склира), заранее, до открытого бунта мог обсудить и средства для своей самозащиты и обдумать план для обороны, и не к этому ли времени, когда мятеж готов был вспыхнуть, всего естественнее отнести начало переговоров между византийскими императорами и киевским князем? Василий II, конечно, принимал в соображение, что отправление посольства, переговоры, заключение условий союза, отправление военной помощи, в случае успеха переговоров, – потребуют значительного количества времени; возможна ли была в его положении медленность действий? К тому же, неизбежно представлялась опасность, как бы и Фока, для большего успеха в своих действиях, не вздумал сделать киевского князя своим союзником³¹⁷. Нужно было предупредить и эту решительно возможную опасность, чтобы не остаться без союзников.

Таковы причины, вызвавшие заключение союза между византийскими императорами и киевским князем по поводу бунта Варды Фоки.

Между тем наша начальная летопись указывает совершенно иные мотивы союза Василия с Владимиром. По ее известию, только взятие Корсуни русскими, угрозы Владимира даже самому Константинополю побудили императоров-братьев согласиться на брак их сестры с киевских князем. Не разумеется ли здесь совершенно иной случай, отличный от первого заключения союза, вызванного междоусобиями в империи и ни мало не вынужденного со стороны русских?

Проф. Соболевский, высказывая свое положение, что Кедрин и Зонара дополняют рассказ Яхъи тою подробностью, будто Владимир уже после женитьбы на Анне оказал помощь византийским императорам в борьбе с Фокою, допускает и предполагает такого рода стечение обстоятельств, которое отзывается искусственностью, деланностью. В самом деле, к тому именно времени, когда Византийской империи стала грозить опасность от бунтовщика Фоки, когда последний провозгласил себя императором и двинулся к Константинополю, киевский князь только что окончил корсунский поход, имевший между прочим целью добиться родства с византийским двором. И поход этот, и брак Владимира с Анною, и отправление военной помощи русским в Константинополь, – все эти события завершились к тому именно времени, когда Византии крайне нужно было союзное войско для подавления бунта. Подобного рода размеренность фактов, хотя и может хорошо удаваться на бумаге, но едва ли также хорошо и верно может осуществиться в действительности...

На самом же деле, по известию Яхъи, как мы знаем, брак Владимира с Анною (а, следовательно, и предшествовавшее ему взятие Корсуни) был заключен „впоследствии» по отношению к тому союзу, который состоялся между императорами и киевским князем по поводу бунта Варды Фоки. Если это так, то в условиях этого союза вполне естественно искать и причины враждебных действий Владимира против Византии и похода на Корсунь. Во всяком случае найденные таким путем причины корсунского похода будут гораздо правдоподобнее и естественнее, нежели завоевание веры, указываемое летописною повестью. Впрочем, входить в подробности по этому предмету мы не будем³¹⁸. Нашей целью было показать, что на известия Кедрина и Зонары решительно нельзя смотреть, как на дополнительные по отношению к рассказу Яхъи, что у последнего писателя порядок фактов обозначен яснее и, без сомнения, вернее, нежели у греческих компиляторов, и этот порядок не может свидетельствовать о правильности летописной хронологии касательно времени корсунского похода, брака Владимира с Анною и крещения киевлян.

Наконец, что перечисленные сейчас события совершились не в летописном 988 г., а позднее, по окончании уже бунта Варды Фоки, след. справедливо известие Яхъи, как мы его понимаем, а не известие Кедрина и Зонары, как понимает его проф. Соболевский, в этом с несомненностью убеждает очень важный византийский источник, разбором сведений которого проф. Соболевский и заканчивает свою статью. Этот источник – история Льва диакона, писателя современного Василию II, св. Владимиру и крещению земли русской. Но так как Лев диакон не подтверждает взгляда проф. Соболевского на время взятия Корсуни русскими, – каковое событие стоит в теснейшей связи и с женитьбой Владимира на Анне и с крещением киевлян, – то ученый профессор, по возможности, старается умалить значение разбираемого источника. Прежде всего проф. Соболевский называет его „источником, сравнительно, не важным“, потому что в нем очень мало говорится о Владимире и о событиях на Руси“. Но сравнительно с кем же Лев диакон источник неважный? Не с компиляторами ли XII в. – Кедрином и Зонарою? А разве у них о св. князе и о событиях на Руси говорится много, подробно и обстоятельно.

Далее проф. Соболевский снисходительно замечает, что известие Льва диакона заслуживает с его стороны некоторого внимания. Но почему же только некоторого внимания? Не потому ли уж, что слова византийского историка, современника русскому крещению, не подходят под взгляд ученого профессора, но не могут быть обойдены и совершенным молчанием?

А между тем известие Льва диакона дает возможность определить время такого события, которое теснейшим образом связано с крещением киевлян – взятие Корсуни русскими. Вместо того, чтобы обосноваться на этом свидетельстве в своих изысканиях по вопросу о времени крещения земли русской, проф. Соболевский начинает перетолковывать его и по возможности извращает прямой смысл слов византийского историка.

Лев диакон рассказывает, что комета, явившаяся в конце царствования Иоанна Цимисхия (летом 975 г.), и огненные столбы, время появления которых у византийского историка не отмечено, но о которых говорится после рассказа о событиях 988 г., предсказывали „последовавшее за тем взятие Херсонеса тавроскифами“. Яхъя дополняет это известие указанием, что огненные столбы были видимы 7 апреля 989 г., след. взятие Корсуни русскими могло быть только после сейчас указанного срока и, значит, ошибочна летописная хронология.

Проф. Соболевский не отрицает, что огненные столбы, отмеченные у Яхъи, те самые, которые упоминаются у Льва диакона. Будем поэтому думать, что тождество небесных знамений, упомянутых и у византийского историка и у арабского, не подлежит сомнению. „Этот автор, т. е. Лев диакон, говорит проф. Соболевский, упомянув о взятии Корсуни русскими и о взятии Веррии болгарами, замечает, что названные бедствия для Византийской империи были предвозвещены появлением кометы и огненных столбов. Так как о тех же знамениях говорит Яхъя, относящий появление огненных столбов к 7 апреля 989 г., а появление кометы к 27 июля того же года, то должно думать, что Лев диакон считал взятие Корсуни совершившимся после 7 апреля или после 27 июля 989 г., следовательно в 989 или в 990 г.“³¹⁹ Оказывается таким образом, что завоевание Херсонеса тавроскифами было предсказано не только огненными столбами, виденными, по известию Яхъи, 7 апреля 989 г., но и кометою 27 июля того же года. Так, по крайней мере, понимает проф. Соболевский слова Льва диакона. Но то ли на самом деле говорится у этого византийского историка?

Если бы проф. Соболевский, делающий замечания по адресу других касательно пользования статьями проф. Васильевского, сам обратился к ним, то увидел бы, что он неправильно понимает текст Льва диакона и допускает ошибку для ученого проф. неизвинительную...

Начиная II главу своих „русско-византийских отрывков», проф. Васильевский приводит слова Льва диакона из VI гл. X кн. его истории: „в это время, т. е. 975 г., в начале августа месяца явилась на небе удивительная, необыкновенная и превышающая человеческое понятие комета». Далее у Льва диакона описывается движение этой кометы и предсказанные ею бедствия для империи³²⁰. Рассказав о том, что случилось после появления «того чрезвычайного небесного знамения, Лев в X гл. еще раз возвращается к этой ужасной предвестнице бедствий и говорит: „и другия тяжкия бедствия предвещал восход появившейся тогда звезды, а также показавшиеся в глухую ночь и опять на северной части неба огненные столбы, наводящие страх на тех, кто их видел – они предсказывали последовавшее затем взятие Херсонеса тавроскифами и захват Веррии мисянами (болгарами)». Проф. Васильевский замечает, что первые слова приведенного отрывка относятся еще к комете 975 года; а Лев диакон непосредственно за выписанными сейчас словами говорит о явлении новой кометы: „и сверх того (предвещала бедствия) звезда, появляющаяся с закатом солнца на западе», которая своими „резкими и быстрыми передвижениями» наводила ужас на всех, „видящих это»³²¹. Вот эта-то комета, по известию Яхъи, и явилась 27 июля 989 г. Спрашивается, почему же проф. Соболевский считает и ее предвестницею взятия Корсуни русскими? Имеется ли для этого какое-нибудь основание в тексте Льва диакона? Совершенно нет. Очевидно проф. Соболевский смешал кометы 975 и 989 г., от какового смешения между прочим и предостерегал проф. Васильевский, указывая пример его у переводчика истории Льва диакона, Д. Попова, который не понял, что в X гл. X кн. у Льва говорится о появлении новой кометы (989 г.), а не о какой-либо вышеупомянутой»³²². Подобную этой ошибку допускает и проф. Соболевский...

Конечно, сущность дела не изменяется от того, какой кометой предсказывалось взятие Корсуни русскими; вывод неизменно остается тот же, какой указан выше, что этот факт мог совершиться только после 7 апреля 989 г. Как же смотрит на такой вывод проф. Соболевский? Он находит, что „известие Льва диакона до некоторой степени совпадает с известием „Похвалы» Иакова о вторичном взятии Корсуни Владимиром в 990 г. и как бы находит себе в последующем подтверждение», но оно не говорит нисколько в пользу выводов г. Завитневича»³²³.

Почему же известие Льва диакона только до некоторой степени совпадает с известием „Похвалы» и в чем? Ведь вторичного корсунского похода св. Владимира Соболевский не признает; имеющееся, будто бы, указание на него у Иакова (на самом же деле у Иакова совсем нет указаний на два похода под Корсунь) ученый профессор считает ошибкой; какое же может быть совпадение между известием о событии не существовавшем и известием о событии, несомненно бывшем (которое отмечено у Льва диакона)? В чем „последующем» находит себе подтверждение известие Льва диакона и какое именно подтверждение? Это уже совершенно неясно и непонятно!..

Наконец, почему же известие Льва диакона нисколько не говорит в пользу выводов г. Завитневича, о чем проф. Соболевский выражается категорически? Кажется прямо напротив. Г. Завитневич, определяя время взятия Корсуни русскими, рядом с показанием „Похвалы» имел в виду слова Льва диакона, как подтверждающие его мнение. Каким же образом источник, на который опирается г. Завитневич в своих изысканиях, нисколько не подтверждает его выводов?!.

Впрочем, далее проф. Соболевский старается разъяснить такую странность и высказывает свое понимание известия Льва диакона. „По нашему мнению, говорит он, мы имеем здесь (в известии Льва диакона о времени взятия Корсуни русскими) дело с случайностью: как Иаков мог сделать ошибку, заменив глагол созда глаголом взя, так точно и Лев диакон, писавший, конечно, несколько времени спустя после упомянутых им событий, мог смешать событие 988 г., взятие Корсуни, с событиями 989 г. и увидеть в знамении последующего года предвестие события 988 г. “³²⁴.

Так вот в чем дело! Оказывается, что известие Льва диакона о взятии Корсуни неправильно и спутано. Понятно, таким образом, что оно не подтверждает выводов г. Завитневича; а также понятно и то, в чем это известие совпадает с показанием Иакова о (мнимом) втором корсунском походе св. Владимира – в неверной передаче фактов, в спутанности их, во лжи, хотя и не намеренной, чего, к сожалению, доселе, до Соболевского, никто не усмотрел ни у Иакова, ни у Льва диакона. Как древнейший русский писатель не мог отличить глагола „созда“ от „взя“ и, конечно, по своему невежеству, вместо основания Корсуни на Руси, говорить о каком-то завоевании Корсуни, так и Лев диакон мог перемешать события и, по забвению, счесть знамение 989 г. предвестником бедствий, бывших еще в 988 г. (и кажется в начале его).

Но какая удивительная случайность! Византийский историк конца X века и русский писатель XI в., совершенно независимый от первого, сделали ошибку, касающуюся одного и того же факта и – что замечательно – совпадающую в хронологическом отношении, как будто она явилась или вследствие взаимного соглашения автора, или вследствие заимствования сведений одним у другого. Но ни того, ни другого допустить невозможно, и остается только удивляться тому, какие бывают согласные и роковые ошибки!.. Но читатель, конечно, видит, что в известиях Льва диакона и мниха Иакова мы имеем дело вовсе не с ошибкой, а с историческим фактом, действительное существование которого санкционировано авторитетом двух древнейших писателей.

Проф. Соболевский указывает, что заподозренное им у Льва диакона смешение событий неудивительно, так как указанный автор писал свою историю «конечно, несколько времени спустя после упомянутых им событий». Однако, как велик этот промежуток времени? Лев диакон, скажем словами проф. Васильевского, писал „свою известную всем историю славных для Византии царствований Никифора Фоки и Цимисхия через 15 лет после появления кометы» 975 г.³²⁵, след. непосредственно после появления огненных столбов 989 г. Притом же вполне естественно, что, задумав составление истории, он, во избежание забывчивости, мог делать своевременные отметки важнейших событий. Затем, Лев диакон, как будто намеренно, отмечает, что взятие Херсонеса тавроскифами по отношению к явлению огненных столбов (7 апреля 989 г.) было событием последующим; ясно, что он поступает так в полной уверенности касательно справедливости передаваемого им. Ведь не перемешал же он явление кометы (989 г.) и предсказанное ею землетрясение, так почему непременно нужно думать, что путаница произошла только в указании на огненные столбы и взятие Корсуни?

Г. Завитневич обращает внимание еще на следующее. Лев диакон свою историю оканчивает собственно смертью Цимисхия, и „всему тому, что у него сообщается после 976 г., мы обязаны почти исключительно его страсти к описыванию и толкованию необыкновенных явлений, в чем он чувствует себя тонким специалистом“. Поводом ко внесению в историю позднейших событий было следующее. В августе 975 г., как уже сказано выше, явилась необыкновенная комета, обратившая на себя общее внимание. Император Иоанн Цимисхий за разъяснением смысла появления этого „страшилища» обратился к „избраннейшим из тогдашних мудрецов» – логофету и магистру Симеону и архиепископу никомидийскому Стефану. Эти „объяснили появление кометы не так, как это давала разуметь их наука, а применяясь к желанию государя»³²⁶... Лев диакон, недовольный их толкованиями, напротив считает виденное знамение предвестником бедствий, а вместе с тем он указывает и другие небесные явления, предвещавшие несчастья. „Ясно, что вступая, так сказать, в полемику по вопросу о значении знамений со специалистами этого дела, Лев диакон должен был вести себя как можно осторожнее“...,³²⁷ чтобы избежать ошибок от невнимательности и забвения, дабы не признать небесное явление предвестником таких несчастий, которые уже совершились прежде.

Принимая во внимание все указанное, можем ли мы голословно утверждать, что Лев диакон допустил путаницу там, где говорит о взятии Корсуни и о небесном знамении, предсказывающем это взятие? Если подобные промахи мы признаем у писателя заслуживающего доверие и современника описываемому событию, то что должны подумать о качественности известий писателей позднейших, не высоко стоящих по научной компетентности и почерпавших свои сведения уже из вторых рук?

Проф. Соболевский и сам признает только возможность ошибки в известии Льва диакона; но возможность еще не есть действительность, „и прежде чем истолковывать ошибку, нужно доказать ее существование“³²⁸; но сделать это и оказывается непосильным для защитников летописи. Не раз высказываемые подозрения их, будто и тот писатель исказил текст своего первоисточника и другой перемешал события, указывают не на беспристрастное, объективное исследование источников, а на перетолкование их для цели наперед намеченной...

Впрочем, проф. Соболевский и сам вполне сознает крайнюю слабость своего мнения и шаткость представленного им понимания известия Льва диакона, и в конце концов согласен, что на основании этого известия должно взятие Корсуни отнести к 989 г. Без сомнения, такое признание профессора равно отказу от своего мнения. Но Соболевский противопоставляет свидетельству Льва диакона известия других писателей и так как находит между ними несогласие, то и предпочитает лучше верить последним, нежели первому. „Во всяком случае, говорит он, мы не видим достаточного основания относить взятие Корсуни, крещение Владимира, его женитьбу, вопреки всем русским источникам, вопреки Яхъе, Кедрину и Зонаре, к 989 г., как это должно делать на основании известия Льва диакона.³²⁹

Решительно непонятно, на каком основании проф. Соболевский говорит, будто по известию Льва диакона крещение Владимира должно относить к 989 г. Византийский историк совершенно не касается этого события; он дает возможность определить время лишь взятия Корсуни, с каковым событием тесно связано крещение земли русской. Но последнего факта Соболевский в приведенном месте не касается, потому что признает его совершившимся только в 989 г., вопреки прямому указанию летописи. Относительно крещения св. Владимира ученый профессор держится, конечно, того мнения, что оно совершилось в Корсуни, по ее завоевании, следовательно, по Льву диакону, в 989 г.; но в данном случае известие византийского историка дополняет мних Иаков, передающий, что Корсунь взята Владимиром уже после крещения на третье лето, значит и из слов Льва диакона нет никакой необходимости выводить заключение, что св. князь крестился в 989 г.

Проф. Соболевский самоуверенно заявляет, что известие Льва диакона противоречит всем русским источникам. Но каким же именно? „Сказанию» ли о Борисе и Глебе и „Чтению» преп. Нестора, которые о взятии Корсуни русскими не говорят, а крещение Владимира относят к 987 г.? Или же мниху Иакову, который в определении времени взятия Корсуни сходится со Львом диаконом? Осталась летопись. Действительно, ее дата не находит себе подтверждения у византийского историка X века.

Соболевский указывает на Яхъю, рассказ которого профессор считает очень неопределенным; но Яхъя о взятии Корсуни не говорит, а брак Владимира с Анною ставит „впоследствии» по отношению к договору о помощи и, без сомнения, позднее 988 года.

Наконец, Кедрин и Зонара!.. Но если бы их известия и находились в противоречии с известием Льва диакона, то мы все-таки без колебания доверились бы второму, нежели первым двум, помня указанное выше правило для оценки исторических свидетельств...

Притом же, с точки зрения проф. Соболевского, решительно излишне противопоставлять Льву диакону другие авторитеты. Где они? Мних Иаков, по Соболевскому, писатель не древний и мало заслуживающий веры. Автор „Сказания» – писатель несамостоятельный. Преп. Нестор только мимоходом говорит о Владимире, и его заметка не имеет права на доверие. Яхъя настолько не точен, что его известия приходится дополнять из Кедрина и Зонары. Да и сам Лев диакон – писатель „неважный», заслуживающий из снисхождения только „некоторого внимания».

Так, по возможности, унижены проф. Соболевским все более важные источники для определения времени крещения св. Владимира и Руси. Единственно авторитетными источником должна быть признана летопись. Но, к удивлению, проф. Соболевский, порицающий г. Завитневича за то, что он „не захотел воспользоваться» этим источником, сам не обнаруживает полного доверия к нему и, как мы знаем, признает некоторые показания его не вполне правильными и требующими критического отношения к ним, и замечательно, что неточность летописной хронологии признается профессором в вопросе очень важном о времени крещения киевлян, т. е. там, где больше всего и должно было обнаружиться доверие к летописи.

Если же единственный и последний источник для определения времени крещения св. Владимира и Руси не отличается полною авторитетностью и достоверностью, а для проверки его не имеется твердых данных, то, что же осталось? Беспредельная область догадок и предположений, не имеющих под собою уже фактической почвы, произвольное понимание исторических памятников, тонкие филологические изыскания... Подобное отношение к историческим свидетельствам, как естественно, отразилось неблагоприятно и на исследовании проф. Соболевского. Вместо объективного исторического исследования создался личный взгляд профессора, – взгляд притом же не отличающийся устойчивостью и определенностью, так что по вопросу о времени крещения киевлян, по мнению Соболевского, можно думать и так и иначе, а в существе дела неизвестно как.

В нашу статью почти целиком вошла критическая заметка проф. Соболевского; шаг за шагом мы следили за аргументацией этого ученого, и читатель может судить о добытых профессором результатах по вопросу о времени крещения св. Владимира и Руси. Ученый профессор дал нам возможность снова коснуться тех источников по указанному предмету, посильное понимание которых было высказано нами на страницах «Христианского Чтения». Вместе с тем статья проф. Соболевского, а также мнения других лиц, упоминаемых нами выше, помогают определить те возражения, которые высказываются защитниками летописи против несогласного с ними мнения, выяснить критические приемы, при помощи которых ведется объяснение текста древних памятников. Ознакомление с такими возражениями, должно признаться, не повело нас к перемене прежде высказанного мнения, и мы пока остаемся при нем, хотя никогда не решились бы, по одному упорству, отстаивать его, вопреки очевидным доказательствам противного, если бы таковые доказательства были представлены...

Остается подвести, так сказать, итоги сказанному, резюмировать его, сделать выводы. Но в существе дела они должны быть теже, какие указаны нами в статье „к вопросу о времени крещения св. Владимира и Руси“³³⁰; отчасти такие выводы сделаны выше, в самом изложении при разборе мнения проф. Соболевского. Укажем лишь некоторые выводы из предыдущего изложения, применительно к сказанному проф. Соболевским.

1) Из русских источников, имеющих отношение к вопросу о времени крещения св. Владимира и Руси, ни „Похвала Володимеру“ мниха Иакова, ни „Сказание“ о Борисе и Глебе неизвестного автора, ни „Чтение“ преп. Нестора по своей древности нисколько не уступают летописи. „Похвала“ мн. Иакова по-прежнему остается древнейшим и авторитетнейшим памятником русской литературы.

2) Повесть о крещении Владимира и Руси, помещенная в летописи, в хронологическом отношении не может быть признана удовлетворительною.

3) Хронология „Похвалы“ отличается от хронологии летописи, и попытки соглашения их нельзя назвать удачными и правильными.

4) Мнение, что мн. Иаков не понял и исказил текст своего (мнимого) первоисточника – голословное обвинение, не заслуживающее веры.

5) Свидетельство Кедрина и Зонары по авторитету стоит ниже других известных источников по указанному вопросу.

6) Рассказ Яхъи, хотя и не безусловно точен, дает однако возможность определить время крещения Руси по событиям византийской истории.

7) Лев диакон в своем обозначении времени завоевания Корсуни русскими заслуживает полного доверия.

Порядок фактов, соприкосновенных с началом христианства в нашем отечестве, коротко может быть указан так:

a) Владимир лично крестился в 987 г. и не в Корсуни.

b) Двух корсунских походов св. князя, несомненно, не было.

c) Корсунь взята в 989 г.

d) Крещение Руси началось уже по завоевании Корсуни и по всей вероятности в 990 году.

Г. Матченко, „исчерпав круг более или менее спорных вопросов, касающихся крещения Владимира и всей земли русской» и коснувшись „положения в настоящее время в исторической литературе исследуемого предмета вообще», с сожалением замечает, что это „положение более, чем когда либо – шаткое и безнадежное. Летопись, по которой целые столетия Русь изучала историю и своего просвещения, и личность просветителя, – в последнее время в глазах ученых, – потеряла значение достоверного и ценного первоисточника»... „Летописная история крещения Руси – в настоящее время на скамье подсудимых». Очевидно, г. Матченко сильно желал бы, чтобы эта история была не подсудна исторической критике, принималась всеми на веру и была защищаема всяким способом (уж не потому ли, что она не может выдержать строгой критики?). Правда, за ней многовековой авторитет; но кто же не знает, что иногда учения и мнения, считавшиеся правильными в течение целых веков, в конце концов, признавались неточными и прямо ложными?!. А в том, прискорбном для г. Матченко, обстоятельстве, что летопись потеряла значение «достоверного и ценного первоисточника», непричастны ли и сами защитники ее, незаметно, но неизбежно подкапывающие авторитет своего руководства, что мы и видели, наприм., у проф. Соболевского?

Ссылаясь на проф. Малышевского, г. Матченко „высказывает ту непреложную истину, что раз мы оставили летопись – догадкам и предположениям конца не будет. И кажется, на эту именно дорогу мы и выступили теперь по вопросу о крещении Руси; к чему она поведет – покажет будущее»³³¹. Будущее, конечно, неизвестно, а на дорогу догадок и предположений действительно выступили защитники летописи в лице проф. Соболевского. В настоящее время она привела их к отрицанию древности важнейших памятников, к натянутым объяснениям, перетолкованиям исторических свидетельств, словом, – к результатам нежелательным в интересах исторической правды. К чему придут защитники летописи, если пойдут таким путем дальше и дальше, – покажет будущее...

Н. Левитский