Взгляд на жизнь и деятельность московского митрополита Филарета

(По случаю столетия дня его рождения).

Настоящая статья написана по приглашению Славянского благотворительного общества для торжественного собрания 23 января сего года. По недостатку времени она была прочтена в этом собрании лишь отчасти.

При имени митрополита Филарета пред нами восстает величественный образ иерарха, окруженного ореолом святости, высшей нравственной чистоты, недосягаемого для обыкновенных людей духовного авторитета и неотразимого нравственного обаяния. Не одна Москва, но вся Русь, весь православный мир благоговейно чтили эту высокую личность, и в течение полвека внимали с любовью его пасторскому наставительному слову и руководственному совету. Понятно желание ближе ознакомиться с этой высокой личностью, с его нравственным характером, с подробностями его жизни и деятельности. Но излагать подробно почти столетнюю историю жизни Филарета не достанет ми повествующу времене; да для такой истории и не наступила еще пора, еще не собраны и на половину нужные для того материалы. Мы имеем пока лишь краткий curriculum его жизни (в статьях Пономарева, напечатанных в «Трудах Киевск. дух. академии» за 1868 год), несколько отдельных, подробно рассказанных эпизодов из нее (в книге Н. В. Сушкова: «Записки о жизни и времени м-та Филарета», 1868 г.), громадную массу его сочинений, еще большую массу его писем, резолюций по предметам его епархиальной практики, мнений по вопросам общецерковным, преимущественно каноническим, церковно-историческим и догматически. Но писем его собрано пока может быть лишь пятая часть; резолюций, над собранием которых трудится в Москве достопочтенный о. архимандрит Григорий, напечатана тоже лишь некоторая доля; мнения его по догматическим и каноническим вопросам частью рассеяны в изданиях доселе его печатных сочинениях, большей же частью находятся еще пока в архиве св. синода, где находятся и представлявшиеся им с 1847 года отчеты по управлению московской епархией.

В настоящий раз я хочу, мм. гг., предложить вашему вниманию лишь свой опыт суждения о личности митрополита Филарета, как иерарха, церковного пастыря и учителя, и человека. Сделать со своей стороны такой опыт в настоящее время я считаю нелишним потому, что в печати слышатся уже суждения о нем, с которыми едва ли согласится кто-либо из близко изучавших жизнь и творения великого московского иерарха, которые предрешают суд о нем церкви в смысле едва ли желательном для сынов православия.

Как человек, как личность, Филарет стоит на высоте, недосягаемой для людей обыкновенных. Это был строгий и искренний аскет, который с самых юных лет не искал и не желал так называемого личного счастья в каком бы то ни было виде, который все время жил исключительно для Бога и для своих пасомых. Он отрекся от жизни, еще не изведав ее; от сурового труда школьного самообразования, не оставлявшего места никаким, даже невинным детским, радостям, он прямо перешел к монашеским объектам и к еще большим уже вполне серьезным трудам на поприще науки и воспитания духовного юношества, которые сразу прельстили его степенью нравственного достоинства и сразу наполнили все его существование и поглотили всю его энергию. Утвердившись незыблемо на камени веры Христовой, он стоял как недосягаемая и несокрушимая скала в волнующем вокруг него житейском море. Жизнь его частная, точно также как его общественная деятельность, была во всей полноте открыта для всех, все ее видели и знали, и никому никогда не приходило на мысль хотя бы на минуту усомниться в чистоте и святости этой жизни. Все видели и знали, что у него нет других желаний и стремлений, как только духовное благо людей, никаких других занятий и времяпровождения как только исполнение своих пастырских обязанностей. Все время его – это было ведомо каждому делилось между молитвой, частной и общественной – богослужебной, и трудом пастырского служения, поистине неустанным и неусыпным.

То, что иногда порицают в его деятельности¹, не есть его личный грех (если только вообще можно считать грехом то, что порицают иногда в Филарете), потому что проистекает не из дурной его воли, является не как плод личной страсти, а как проявление усвоенной им системы, принципов. Можно спорить о достоинстве этой системы и этих принципов, но нельзя вменять ее в личную вину ни одному из ее представителей. Спор с Павским² происходил в пределах литературной полемики: не вина Филарета, что из уважения к его авторитету Павского за разномыслие с ним «догадались» удалить от двора. В его отзыве о проповеди Иннокентия, начинающейся словами: «одному благочестивому пустыннику"…, видят побуждения зависти к равносильному с ним таланту. Нам кажется справедливее видеть и здесь лишь простое разногласие во взглядах на теорию проповеди.

Укоряют его за деспотические якобы отношения его к подчиненному духовенству. Я не нахожу, чтобы справедливо было так называть эти отношения. Филарет высоко держал знамя иерархического авторитета и – только. Во всех своих действиях он утверждался на церковных канонах, никогда не отступался от них и не шел дальше их. Мы решительно не знаем ни одного факта превышения им своего права, даже в мелочах. Но зато есть не мало фактов, доказывающих, что он относился к духовенству истинно отечески. Московское духовенство до сих пор благословляет его память за устройство приходских церковных домов и за постоянную заботу его о том, чтобы духовенство приобретало постоянные дома в собственность и не жило на вольных квартирах. Не выходя за пределы своих прав и полномочий, он никогда не поступался ими, ибо поступательство правом равносильно отречению от него. Но извне данный ему епископский авторитет самым счастливым образом оправдывался в нем его авторитетом нравственным: ведь Филарет был целой голой выше всего, что его окружало, и что даже стояло вдали от него. Это сочетание внешнего авторитета, волне по достоинству им обладаемого, с громадным авторитетом нравственным и создало ту великую нравственную силу, какую представлял из себя Филарет.

Да, Филарет поистине был светильник, поставленный на свещнице, да светит миру. Смотрите: не только Москва, да и не только вся Россия, но вся православная восточная церковь благоговейно чтит его и с любовью внимает его слову и совету. Он был не только архипастырь для пастырей московской епархии, но был пастырем для самих архипастырей всей церкви православной. Поистине это был отец отцов, как выразился второй вселенский собор о Григории Нисском. В продолжение пятидесяти лет из сокровищницы его ума архипастыри русской церкви почерпали не посредственно или посредственно руководящие начала своей деятельности, старались подражать ему, учились у него церковному учительству и церковному управлению – можно сказать жили его пасторской мудростью. Это был муж совета и крепости, разума и благочестия. Это был истинный носитель и выразитель идей и нравственной силы православной церкви среди ее представительства, т. е. иерархии. Но этот свет светил не только для церкви православной, а всем ее пространстве, но для всего христианского мира, для церквей неправославных. Смотрите: отдаленная Америка шлет к нему своего представителя, пастора Юнга, для переговоров о сближении епископальной церкви с церковью восточной. Англия высылает к нему Пальмера, Пюзея и Стэнли; представители всех западных исповеданий, начиная с Пия IX и оканчивая германскими реформатами, осведомляются о его мнениях и учении. Его проповеди, равные по степени достоинства с произведениями лучших ораторов церкви вселенской, переводятся на все главные иностранные языки и занимают место в западной проповеднической литературе наряду с творениями Боссюэта, Бурдалу, Массильона и Флетье. Его катехизис переводится на все почти европейские языки, и где только сколько-нибудь знают православие, знают и Филарета, потому что знают его из уст Филарета. Укоряют Филарета за непомерный будто бы его консерватизм в делах церкви. Но че же другим может быть и должен быть пастырь церкви, как не охранитель истины божественного учения? Да, действительно это была великая охранительная сила не одних догматов церковных, но всего русского народа и государства в их основных, коренных началах жизни общественной, гражданской, государственной. Это был неусыпный и неустанный страж религиозно-нравственных начал жизни во всех ее направлениях. Но Филарет был не только охранитель, но и зиждитель нашей церкви. Своими учено-богословскими и проповедническими трудами, своею пастырской практикой в течение шестидесяти лет он подвинул вперед наше богословие и наше церковное законодательство так далеко, что надолго еще вперед его труды будут неисчерпаемым источником церковной мудрости. Его сочинения – краеугольный камень современного нам православного богословия. В качестве профессора академии он создал тип высшего богословского курса для духовной академии, который держался в наших академиях до их преобразования в 1869 г. Он, правда по предначертаниям других, создал нашу первую высшую духовную школу (с.-петербургскую духовную академию). Он взлелеял, как любимое детище, московскую академию. Он духовно родил Голубинского и Горского, двух корифеев этой академии, имена которых знамениты во всем ученом мире. А ряд общецерковных учреждений, из которых одни он вновь создал, для других составил уставы (устав попечительства о бедных духовного звания, о разделении духовного управления в России на округи, о сохранности церковных древностей, правило для хранения собственности в монастырях, канонические «послания» и предписания духовенству московской епархии, правила монашеских братств и т. д.)! А перевод Библии на общенародный русский язык, одно из величайших дел прошлого царствования, бывший заботою целой жизни! Он пекся об учреждении братств и приходских попечительств в России. Но трудно и исчислить все зиждительные начинания м-та Филарета. Дело в том, что, наполняя своей охранительной и зиждительной деятельностью русскую церковную жизнь в продолжение полувека, Филарет утверждался не на случайных законах и обычаях церкви. Оттого его нововведения имели не преходящий и случайный характер, а прочно залегли в отправления этой жизни, сделались органическими приснопребывающими в церкви.

Говорят, Филарет слишком высоко держал себя по отношению к своей пастве и знался только с людьми знатными. Это неправда. Для своей паствы, равно как для всех, ко имел к нему какую-либо надобность, он был доступен как никто. Он создал особый род пастырской деятельности: устное, у себя дома, и письменное собеседование о недоуменных предметах частной и общехристианской жизни и деятельности верующих. Всякий имел к нему для таких собеседований свободный доступ. И кто только не приходил к нему для этих собеседований! Сколько и каких вопросов пришлось ему выслушать и разрешить своим пастырским советом, начиная от наивно-праздных и оканчивая неизмеримо важными каноническими и догматическими. Мы решительно не знаем, чтобы кто-нибудь из этих его собеседников когда-нибудь вышел от него неуспокоенным и неудовлетворенным! Любопытным образчиком этого рода отношений Филарета служит известная его история с Пушкиным. Когда великий поэт обнародовал свое известное скептическое стихотворение: «Дар мгновенный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» серьезный и строгий мыслитель-богослов обратился сам в поэта и написал свое известное стихотворение («Не напрасно, не случайно жизнь от Бога мне дана»), столь успокоительно подействовавшее на смущенный ум поэта. А его письма? Сколько есть лиц, для которых церковь, дотоле чуждая им, сделалась святыней, благодаря кроткому вниманию к ним великого иерарха, которые в своих семейных архивах, как некие реликвии, хранят какие-нибудь пять-шесть строк с его подписью!

Но что особенно вызывает наше благоговейное уважение к этому человеку, это его научная и литературная деятельность. Бывают цифры красноречивее слов. Таковы итоги учено-литературной деятельности Филарета. Деятельность эта продолжается непрерывно в течение 62 лет (1806 – 1867 г.). Точную цифру всех сочинений Филарета пока еще трудно установить. Пока насчитывают около 500 заглавий его отдельных сочинений, не считая нескольких изданных уже больших томов его писем, и Бог знает скольких томов неизданных его писем, резолюций по епархиальным делам, записок и мнений, представленных в св. Синод, большей частью тщательно и подробно мотивированных. Письма Филарета составляют совершенно особенный вид в массе произведений его пера, в высшей степени своеобразной и блестящей. В них сколько серьезной деловитости и ума, столько же художественной прелести речи, блеска самого изящного утонченного остроумия. Письма, резолюции, мнения и проекты Филарета вместе с прочими его сочинениями составляют настоящую энциклопедию богословского знания, догматического, нравоучительного, канонического, церковно-исторического… Его печатные сочинения, все без исключения, принадлежат к разряду тех, которые принято называть классическими. Нет решительно ни одной области богословского знания, в которой Филарет не сделал бы более или менее ценных вкладов. Из проповедей Филарета и его трактатов можно составить полную систему догматики, особенность которой составляет отпечаток гениальной самобытности и оригинальности, как в постановке и концепции богословских вопросов, так и в их решении.

Его «Начатки» имели 252 издания на одно русском языке, «Пространный хр. катехизис», символическая книга нашей церкви, 91 издание, Библейская история – 11, и т. д. Это цифры изданий одной московской синодальной типографии, из которой вышло более 2½ милл. томов его сочинений под 360 заглавиями.

Следует еще заметить, что в этой массе сочинений нет малозначительных и слабых, что все они запечатлены одним общим строго выдержанным характером и направлением. Писал Филарет, говорят, удивительно легко. Его светлая трезвая мысль легко находила для себя соответствующее выражение в слове и ему не нужно было, следуя совету Квинтильяна, saepe stylum divertere. Блеск необычайного остроумия и глубокомыслия отражаются в каждой строке его сочинений. Здесь же кстати будет заметить, что Филарет со времени епископства не брал гонорара за свои сочинения: весь свой учено-литературный труд он принес в дар церкви. К числу произведений его пера относятся такие акты государственной важности, как манифесты о назначении наследником престола в. к. Николая Павловича и об освобождении крестьян. Им составлены многие богослужения, совершаемые православной церковью: молебные пения на тысячелетие России и восьмисотлетие Москвы, в день празднования освобождения России от нашествия галлов и с ними двадесяти язык, акафист Пресв. Богородице и канон равноапост. Кириллу и Мефодию. Наконец в числе этих произведений находится и следующая знаменательная речь его, сказанная им 17 мая 1867 года, незадолго до его кончины, когда его посетили славянские депутаты, собравшиеся на этнографическую выставку в Москве, для того чтобы обменяться приветом с представителями славянства русского: «благословен Бог и Господь наш Иисус Христос, посетивший и посещающий бедственно-разделенное человечество и направляющий оное к единому спасению и спасительному единству. Славяне и славяно-россы – род един. Но его начало затемнено временем. Движение дел человеческих разделены отрасли его. Это разделение неблагоприятно было единству языка его. Бог воздвиг двух святых братий по плоти и по духу, которые сделались нашими отцами по духу, родив нас благовествованием Христовым, и наше естественное братство обновил и возвысил братством духовным. Нет сомнений, что любовь родственная усовершенствована и укреплена любовью христианской. Единство духа и языка охранено тем, что язык славянский сделался языком веры и церкви. Мы, россияне, наследовали сей дар Божий от старейших в христианстве братий наших, и непрестаем быть благодарными. Состраждем скорбям, сорадуемся надеждам братий, и сквозь разделения зрим к единству. И вот нечаянный случай из отдаленных стран подъемлет ревнителей славянского братства и соединяет их в средоточии русского единства, чтобы непосредственно, из сердца в сердце излить братское чувство и вопреки внешним разделениям найдтиʹсь в живом внутреннем единении. Видев знамения Провидения в нашем прошедшем, осмелимся и в настоящем видеть знамение во благо. В духе христианства да растет наше общее единение, и в таком единении – сила, способная победоносно созидать и распространять общее и частное благо. Приветствуем вас искренней любовью и благой надеждой, по вере во всеблагое Провидение Божие!»

Это была последняя, лебединая песнь великого славянина. Не знаменательно ли, мм. гг., что свое великое, всероссийское полувековое служение Филарет закончил именно этим приветом славянству? Будем же помнить, не забудем никогда этот завет великого старца: в дух христианства да растет общее наше единение. В таком единении – сила, способная победоносно созидать общественное и частное благо. Будем сострадать скорбям, сорадоваться надеждам наших славянских братий и чрез разделение зреть к единству!..