VI. Ближняя пустынь и пребывание в ней о. Серафима

О происхождении, рисунке и названии Саровского родника. – Келлия о. Дорофея и смерть его. – Изнеможение о. Серафима и совет близких людей. – Сокровенный выход из келлии и значение этого случая. – Явление во сне Пресвятой Богородицы. – Благословение игумена. – Выход из затвора в лес. – Посещение прежней пустыни. – Телесные труды старца. – Временное убежище для него. – Устройство новой постоянной келлии. – Название всей этой местности. – Переименование родника. – Времяпровождение о. Серафима. – Распоряжение Тамбовского архиерея, чтобы он причащался в церкви св. Таин. – Увеличение его посетителей. – Отзыв о. Нифонта о сем. – Характеристика о. Серафима за это время, написанная его современником. – Прибавление к ней. – Переход к следующей главе

Верстах в двух от монастыря находился родник с водою. В Саровской обители не знают, кем первоначально вырыт он; существовал же он с давнего времени, еще до поступления о. Серафима в монастырь. В 1825 году он имел следующий вид: бассейн был покрыт накатом из бревен и засыпан землею; вода вытекала из него только одною трубою; вблизи родника, на столбике, невидимому, нарочно устроенном, стояла икона св. Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова. По этому обстоятельству родник называли богословским. Когда о. Серафим жил еще в дальней пустыне, то хаживал к этому месту и упражнялся близ источника в телесных трудах. – Местность родника очень нравилась старцу.

На расстоянии четверти версты от богословского родника, на горке, стояла келлия, в которой спасался инок Саровской обители, иеромонах Дорофей. В половине сентября 1825 года благочестивый отшельник переселился в иной, лучший, небесный мир, к которому всю жизнь стремилась душа его. Между тем старец Серафим от долговременных подвигов пришел в крайнее изнеможение: со времени стояния на камнях у него не переставали болеть ноги, а к ногам присоединилось еще ощущение сильной боли в голове. Ему советовали, для поддержания здоровья, иметь движение и пользоваться свежим воздухом. Чувствуя всю необходимость этого совета, о. Серафим стал выходить из келлии своей. Замечателен самый первый выход: он относится к числу сокровенных его подвигов и дел, о которых раз упомянуто было прежде. Наступила весна 1825 года. Уже был Великий пост – время особых подвигов для иноков Саровских. Раз один из братьев обители, по имени Филарет, вставши очень рано утром и совершив свое домашнее правило, вышел из келлии в ограду монастыря. Неожиданно он видит вдали человека, окруженного мраком и совершенною тишиной, который нес на руках какую-то тяжесть.

«Кто тут»? вскричал Филарет, сотворив молитву.

– Убогий Серафим, Серафим убогий, было ответом. Умолчи, радость моя!

Тогда Филарет подошел к старцу и, по обычаю, принял от него благословение. Тут он увидел, что о. Серафим нес на руках своих значительной величины камень. Он взял его вне монастыря из-под горы, у того места, где церковь св. Иоанна Предтечи, Филарет проследил, куда несет этот камень старец, и заметил, что о. Серафим положил его возле алтаря соборного храма. В то же время, было сообщено об этом казначею о. Исаии. Последствия объяснили дело. Теперь покоятся блаженные останки о. Серафима на том месте, где положен камень. Так-то старец из затвора стремился в могилу, от созерцания Бога, яко зерцалом в гадании – к откровенному познанию славы Его. Этот случай был также первым намеком старца на обстоятельства его смерти, о которой он впоследствии яснее предсказывал.

Затем он начал в молитвенном обращении к Богу просить изволения на открытое окончание затвора: ибо никогда ничего не начинал без благословения свыше. 25-го ноября 1825 года, на день памяти святителя Климента, епископа римского и Петра Александрийского, в сонном видении, Матерь Божия, в сопровождении святых дня, явившись о. Серафиму, разрешила ему выйти из затвора и посещать пустынь. В этот же день, восставши от сна и сотворив обычное правило, о. Серафим просил у игумена Нифонта и получил совершенно беспрепятственно благословение выходить, по болезни ног, особенно головы, на день в пустынную келлию иеромонаха Дорофея. Этот же день был первым, в который старец после затвора открыто вышел опять в лес. С тех пор о. Серафим начал по дням прохаживаться к богословскому источнику и в пустынную келлию о. Дорофея.

Во время отсутствия из обители старец посещал иногда прежнюю свою келлию, в так называемой дальней пустыне, и молился в ней. Один из важнейших случаев этого посещения был следующий. 9-го декабря 1825 года пришли к нему бывшие на гостинице две Дивеевские сестры: Параскева Степановна и Мария Симеоновна. Как только ударили к заутрени, о. Серафим пошел с ними в лес, а в благовест к поздней литургии они прибыли к богословскому источнику. Сестры заметили, что о. Серафим взял с собою свечи, елей и сухари. Дорогою старец говорил им, что «он вот уже много лет не ходил этими местами, с того времени, как вошел в затвор». Подошедши к источнику, о. Серафим заметил, что ему предлежат некоторые поделки на этом месте. Наконец пришли они в прежнюю пустынь о. Серафима. Здесь старец, став пред Распятием, которое было у него на стене, сестер поставил: Марью Симеоновну по правую, а Прасковью Степановну по левую сторону, подал в руки им по зажженной свече и около часа молился. Потом он приложился к Распятию и сестрам велел приложиться. Погасили свечи, вышли из келлии и целый день занимались чисткой погреба, который находился около пустыни. По вечеру все они возвратились в пустынь. Позволительно догадываться, что в этот первый выход в дальнюю пустыню о. Серафим молился о Дивеевской общине и здесь получил первую мысль об устройстве для ней мельницы; ибо после этого, как увидим ниже, он начал деятельно приготовлять для мельницы материалы.

Летом следующего 1826 года, по желанию старца, богословский родник был возобновлен. Накат, закрывавший бассейн, снят; сделан новый сруб с трубою для истока воды. Около бассейна старец стал теперь заниматься телесными трудами. Собирая в реке Саровке камешки, он выкидывал их на берег и ими унизывал бассейн родника. Устроил здесь для себя гряды, удобривал их мхом, садил лук и картофель. Старец избрал себе это место потому, что, по болезни, не мог ходить в прежнюю свою келлию на пять верст от монастыря. Даже затруднительно становилось ему после утренних трудов на ногах посещать для отдохновения в полуденное время келлию о. Дорофея, которая стояла от родника всего на четверть версты. Для о. Серафима устроен был на берегу горы, подле родника, новый небольшой сруб, вышиной в три аршина, длиною в три и шириною в два. Сверху его накрывал скат на одну сторону. Не было в нем ни окон, ни двери. Вход же в этот срубец открыт был земляной со стороны горы, под стенкой. Подлезши под стенку, старец отдыхал в этом убежище после трудов, скрываясь от полуденного зноя. Потом в 1827 году здесь же, на горке около родника, ему поставили новую келлию с дверями, но без окон; внутри ее была печь, совне сколочены сенцы из досок. В течение 1825–1826 годов старец не ежедневно хаживал к этому месту. А когда устроили ему келлию, он начал уже постоянно проводить все дни здесь, в пустыне; вечером возвращался в обитель. Идя в обитель и из обители в обыкновенном белом ветхом холщевом балахоне, в убогой камилавке без крепа, с топором или мотыгою в руках, он носил за плечами суму, грузно наполненную камнями и песком, в которой лежало и св. Евангелие. Некоторые спрашивали: «для чего он это делает»? Он отвечал словами св. Ефрема Сирина: «я томлю томящего мя». Место это известно с тех пор под именем ближней пустыни о. Серафима, а родник богословский стали называть колодцем о. Серафима.

Со времени построения новой келлии, в 1827 году, деятельность и труды о. Серафима постоянно разделены были между двумя местностями: обитель и ближняя пустынь были попеременно его поприщем.

В монастыре он оставался по воскресным и праздничным дням, причащаясь за раннею литургией в больничной церкви св. Таин. В будни же он почти ежедневно ходил в лес в ближнюю пустыню. В монастыре он проводил ночи. На день же, с четырех, даже с двух часов ночи удалялся в ближнюю пустыню, провождая в ней время до семи или восьми часов пополудни. Число посетителей его весьма увеличилось. Одни дожидались его в монастыре, жаждая увидеть его, принять благословение и услышать слово назиданий. Другие приходили к нему в пустынную келлию. Старцу, ослабевшему в силах, было тяжело простирать деятельность свою на огромную массу людей. Чтобы сократить число посетителей, чтобы очень не развлекаться, чтобы не истаявать от трудов собеседования, о. Серафим, в начале поселения в ближней пустыне, причащался св. Таин, как и во время затвора, в своей келлии. Некоторых стало соблазнять это обстоятельство. Как, в самом деле, старец ходит в пустынь за две слишком версты от монастыря, а св. Таин причащается в келлии? Но соблазняться нечем было... Старец продолжал причащаться в келлии потому собственно, чтобы избегнуть многочисленных посетителей, которых еще не в силах был принимать к себе. Однако же, для предотвращения соблазна немощных в совести, которую Вера православная хранит как святыню, от епископа Тамбовского последовало предложение, чтобы старец Серафим сам приходил в церковь для причащения св. Таин. Услышавши о таком распоряжении, он сказал, что не оставит причащаться св. Таин, хотя бы пришлось для этого ходить на коленях, и распоряжение архиерея принял со смирением. Но, кажется, это было распоряжением свыше земной власти, с целью – короче сблизить старца с нуждами верующих. Ибо когда о. Серафим стал ходить в больничную церковь к ранней литургии, то число усердствующих к нему возросло до огромной цифры. Старец почти не имел покоя ни в пустыне, ни на дороге, ни в монастыре. Строитель Нифонт, любивший старца Серафима, на счет множества посетителей говаривал, бывало, так: «когда о. Серафим жил в пустыне (первой и дальней), то закрыл все входы к себе деревьями, чтобы народ не ходил; а теперь стал принимать к себе всех, так что мне до полуночи нет возможности закрыть ворот монастырских.

Умилительно было видеть, как старец, после причастия св. Таин, возвращался из церкви в свою келлию. Он шел в мантии, епитрахили и поручах, как обыкновенно приступал к таинству. Шествие его было медленно от множества толпившегося народа, из среды которого всякий силился, хотя слегка, взглянуть на старца. Но он в это время ни с кем не говорил, никого не благословлял и как бы ни души не видал вокруг себя: взор его был потуплен долу, а ум погружен внутрь себя. В эти минуты он входил своею душою в размышление о великих благодеяниях Божиих, явленных людям таинством св. Причащения. И благоговея к чудному старцу, никто не смел даже прикоснуться к нему. Пришедши в свою келлию, он уже всех усердствующих принимал к себе, благословлял, а желающим предлагал и душеспасительное слово.

Не менее умилительно было видеть этого смиренного, седовласого, сгорбленного старца, подпиравшегося мотыгою, или топором, в пустыне за рубкой дров, возделыванием гряд, в убогой камилавке, в белом балахоне, с известною уже нам сумою за плечами. Иногда же видели его покрытым выделанною кожею, как бы в подражание тем, о коих писал св. Апостол Павел: проидоша в милотех и в козиих кожах, в пустынях скитающеся (Евр. 11:37).

Но всего более усладительна была его беседа. Ум у о. Серафима был светлый, память твердая, взгляд истинно-христианский, сердце для всех доступное, воля непреклонная, дар слова живой и обильный, любовь к труду николиже отпадающая. Речь его была столь действенна, что слушатель получал от него душевную пользу. Беседы его были исполнены духом смирения, согревали сердце, снимали с очей как бы некоторую завесу, озаряли умы собеседников светом духовного разумения, приводили их в чувство раскаяния и возбуждали решительную перемену к лучшему, невольно покоряли себе волю и сердце других, разливали в них мир и тишину. Как собственные действия свои, так и свои слова старец Серафим основывал на слове Божием, подтверждая их наиболее местами Нового завета, на писаниях св. Отцов, и на примерах святых, Богу благоугодивших. Все сие потому еще имело особенную силу, что прямо прилагалось к потребностям слушателей. По чистоте духа своего он имел дар прозорливости: иным, прежде раскрытия обстоятельств, давал наставления, относившиеся прямо ко внутренним их чувствам и мыслям сердечным.

Впрочем, старец, украшенный высокою духовною опытностью, наблюдал известные правила в раскрытии пред другими своих благодатных дарований. Правила сии изложены им в наставлении: о хранении познанных истин.

«Не должно – говорил он – без нужды другому открывать сердца своего: из тысячи найти можно только одного, который бы сохранил твою тайну. Когда мы сами не сохраним ее в себе, как можем надеяться, что она может быть сохранена другим?

«С человеком душевным надобно говорить о человеческих вещах; с человеком же, имеющим разум духовный, надобно говорить о небесных.

«Исполненные духовною мудростью, люди рассуждают о духе какого-либо человека по священному Писанию, смотря, сообразны ли слова его с волею Божией, и потому делают о нем заключение.

«Когда случится быть среди людей в мире, о духовных вещах говорить не должно, особенно когда в них не примечается и желания к слушанию.

«Надобно в сем случае следовать учению св. Дионисия Ареопагита (о небесн. иерар. гл. 2): соделавшися сам божествен, божественных вещей познанием и в тайне ума сокрыв святая от неосвященного народа, яко единообразная храни: не бо праведна есть, яко же Писание глаголет, повергнути в свиния умных маргаритов – чистое, световидное и драгоценное благоукрашение. Надобно содержать в памяти слово Господне: не пометайте бисер ваших пред свиниями, да не поперут их ногами своими, и вращшеся расторгнув вы (Мф. 7:6).

«А потому всеми мерами должно стараться скрывать в себе сокровище дарований: в противном случае потеряешь и не найдешь. Ибо, по опытному изучению св. Исаака Сирина, лучше есть помощь, яже от хранения, паче помощи, яже от дел (Сл. 89).

«Когда же надобность потребует или дело дойдет, то откровенно в славу Божию действовать должно, по глаголу: Аз прославляющия Мя прославлю (1Цар. 2:30), потому что путь уже открылся».

Такими-то правилами духовного рассуждения руководствовался о. Серафим в своем обхождении с другими.

Особенную любовь и почтение о. Серафим имел к тем святителям, которые были ревнителями Православной веры Христовой; как-то: Клименту папе римскому, Иоанну Златоусту, Василию Великому, Григорию Богослову, Афанасию Александрийскому, Кириллу Иерусалимскому, Епифанию Кипрскому, Амвросию Медиоланскому и им подобным, называя их столпами церкви. Жизнь и подвиги их он приводил в пример твердости и непоколебимости в вере. Убеждал твердо стоять за истину догматов Православной церкви, приводя в пример блаженного Марка ефесского явившего непоколебимую ревность в защите Восточно-кафолической веры на соборе во Флоренции. Сам предлагал разные наставления о православии, изъясняя, в чем оно состоит, что оно одно содержит в себе истину Христовой веры в целости и чистоте, и как надобно защищать его. Любил говорить о святителях отечественной церкви – Петре, Алексее, Ионе, Филиппе, Димитрии Ростовском, Стефане Пермском, преподобном Сергии Радонежском и других российских угодниках Божиих, поставляя жизнь их правилом на пути ко спасению. Жития святых, описанные в Четьи-Минеи, творения многих отцов Церкви, так твердо знал, что на память пересказывал из них целые отделения, советуя подражать жизни угодников Божиих и следовать их учению.

Особенным свойством его обхождения и бесед были любовь и смиренномудрие. Кто бы ни был приходивший к нему, бедняк ли в рубище, или богач в светлой одежде, с какими бы кто ни приходил нуждами, в каком бы греховном состоянии ни находилась его совесть, он всех лобызал с любовью, всем кланялся до земли и, благословляя, сам целовал руки даже у непосвященных людей. Никого не поражал он жестокими укоризнами или строгими выговорами; ни на кого не возлагал тяжкого бремени, сам неся крест Христов со всеми скорбями. Говорил он иным и обличения, но кротко, растворяя слово свое смирением и любовью. Старался возбудить голос совести советами, указывал пути спасения и часто так, что слушатель его на первый раз и не понимал, что дело идет о душе его. После же сила слова, осоленного благодатью, непременно производила свое действие. Не выходили от него без действительного наставления ни богатые, ни бедные, ни простые, ни ученые, ни вельможи, ни простолюдины: для всех было довольно живой воды, текущей из уст прежнего молчальника, смиренного и убогого старца. Народу, особенно в последние десять лет его жизни, к нему стекалось ежедневно целые тысячи. Ежедневно при многочисленном собрании пришельцев в Саров, у него бывало в келлии около 2000 человек и более. Он не тяготился и со всяким находил время побеседовать на пользу души. В кратких словах он объяснял каждому то, что ему именно было благопотребно, открывая часто самые сокровенные помыслы обращавшихся к нему. Все ощущали его благоприветливую истинно-родственную любовь и ее силу, и потоки слез иногда вырывались у таких людей, которые имели твердое и окаменелое сердце. Мы не можем забыть в настоящий раз одного весьма поразительного случая.

Приехал в Саров заслуженный генерал-лейтенант Л. Целью приезда его было любопытство. И так, посмотрев монастырские здания, он хотел уже и проститься с монастырем, не получив для души своей никакого духовного дара. Только, против ожидания, встретил он здесь помещика Алексея Неофитовича Прокудина, разговорился с ним. Собеседник предлагал генералу зайти к затворнику старцу Серафиму, но генерал, надменный собою, отрицался, и только с трудом уступил убеждениям Прокудина. Как только вступили они в келлию, старец Серафим, идя к ним навстречу, поклонился генералу в ноги. Такое смирение поразило гордость Л. Прокудин, заметив, что ему не следует оставаться в келлии, вышел в сени, и генерал, украшенный орденами, около получаса беседовал с затворником. Чрез несколько минут послышался из келлии старца плач: то плакал генерал, точно дитя малое. Чрез полчаса раскрылась дверь и о. Серафим вывел генерала под руки: он продолжал плакать, закрыв лицо руками. Ордена и фуражка были забыты им от горести у о. Серафима. Предание говорит, будто ордена свалились у него во время беседы сами собою. О. Серафим вынес все это и ордена надел на фуражку. Впоследствии генерал этот говорил, что он прошел всю Европу, знает множество людей разного рода, но в первый раз в жизни увидел такое смирение, с каким встретил его Саровский затворник, и еще никогда не знал о той прозорливости, по которой старец раскрыл пред ним всю его жизнь до тайных подробностей. Между прочим, когда кресты свалились у него, о. Серафим сказал: «это потому, что ты получил их незаслуженно».

С особенным усердием заботился старец Серафим о тех, у кого видел расположение к добру: на пути блага он старался утвердить их всеми духовно-христианскими средствами и силами своими. Впрочем, не смотря на любовь ко всем, о. Серафим для некоторых был тяжек к видению: яки не подобно было иным житие его и отменны были стези его (Прем. Сол. 2:15). Но и с нелюбящими его он был мирен, обходился кротко и любовно. Не было замечено, чтобы он какое-либо дело отнес к себе или хвалил себя, но всегда благословляя Господа Бога, говорил: не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дажд славу (Пс. 113:9). Когда же видел, что приходившие к нему внимали его советам, следовали его наставлениям, то не восхищался сим, как бы плодом своего дела. «Мы – говорил он – должны всякую радость земную от себя удалять, следуя учению Иисуса Христа, Который сказал: о сем не радуйтесь, яко дуси вам повинуются: радуйтеся же, яко имена ваша написана суть на небесех (Лук. 10:20).

Кроме дара прозорливости, Господь Бог продолжал являть в старце Серафиме благодать исцеления недугов и болезней телесных. Так 11-го июня 1827 года исцелена была Александра, жена, Нижегородской губернии, Ардатовского уезда, села Елизарьева дворового человека Варфоломея Тимофеева Лебедева. В то время этой женщине было 22 года, и она имела двух детей. 6-го апреля 1826 года, в день сельского праздника, она возвратившись после литургии из церкви пообедала и потом вышла за ворота прогуляться с мужем. Вдруг, Бог знает с чего, с нею сделалась дурнота, головокружение; муж едва мог довести ее до сеней. Здесь она упала на пол. С нею началась рвота и ужасные судороги; больная помертвела и впала в совершенное беспамятство. Чрез полчаса, как бы пришедши в себя, она начала скрежетать зубами, грызть все, что попадалось и наконец уснула. Спустя месяц эти болезненные припадки стали повторяться с нею ежедневно, хотя не всякий раз в одинаково сильной степени.

Сначала больную лечил домашний сельский лекарь Афанасий Яковлев, но предпринимаемые им средства не имели никакого успеха. Потом возили Александру на Илевский и Вознесенский железные заводы: там был иностранный доктор; он взялся лечить ее, давал разные медикаменты, но, не видя успеха, отказался от дальнейшего лечения и советовал еще съездить в Выксу, на чугунные заводы. «В Выксе же, по описанию мужа больной, доктор был иностранец с большой привилегией». По доброму согласию с управляющим, который принимал участие в больной, выксинский доктор истощил все свое внимание, познания и искусство и наконец дал такой совет: «теперь вы положитесь на волю Всевышнего, и просите у Него помощи и защиты; из людей же никто вас вылечить не может». Такой конец лечения очень опечалил всех и больную поверг в отчаяние.

В ночь на 11-е июня 1827 года больная увидела сон. Явилась ей незнакомая женщина, весьма старая, со впалыми глазами и сказала: «что ты страждешь и не ищешь себе врача»? Больная испугалась и, положивши на себя крестное знамение, начала читать молитву св. Кресту: Да воскреснет Бог и расточатся врази его. Явившаяся отвечала ей: «не убойся меня: я такой же человек, только теперь не сего света, а из царства мертвых. Встань с одра своего и поспеши скорее в Саровскую обитель к о. Серафиму: он тебя ожидает к себе завтра и исцелит тебя». Больная осмелилась спросить ее: «Кто ты такая и откуда»? Явившаяся отвечала: «Я из Дивеевской общины, первая тамошняя настоятельница Агафья». На другой день утром родные запрягли пару господских лошадей и поехали в Саров. Только больную невозможно было везти шибко: беспрестанно делались с нею обмороки и судороги. Сарова достигла больная уже после поздней литургии, во время трапезы братии. Отец Серафим затворился и никого не принимал; но больная, приблизившись к его келлии, едва успела сотворить молитву, как о. Серафим вышел к ней, взял ее за руки и ввел в свою келлию. Там он накрыл ее епитрахилью и тихо произнес молитвы ко Господу и Пресвятой Богородице; потом он напоил больную св. богоявленской водою, дал ей частицу св. антидора, да три сухарика и сказал: «каждые сутки принимай по сухарю со св. водою, да еще сходи в Дивеево на могилу рабы Божией Агафьи, возьми себе земли и сотвори на сем месте, сколько можешь, поклонов: она (Агафья) о тебе сожалеет и желает тебе исцеления». Потом прибавил: «когда тебе будет скучно, ты помолись Богу и скажи: «отче Серафиме! помяни меня на молитве и помолись обо мне грешной, чтобы не впасть мне опять в сию болезнь от супостата и врага Божия». Тогда от болящей недуг отошел ощутительно с великим шумом: она была здорова во все последующее время и невредима. После этого недуга она родила еще четырех сынов и пять дочерей. Собственноручная запись о сем мужа исцеленной оканчивается следующим послесловием: «имя о. Серафима мы и поднесь в нашем сердце глубоко сохраняем и на каждой панихиде поминаем его со своими родными».

В числе бывших тогда в Сарове являлись к о. Серафиму и такие лица, которым нужно было не одно духовное утешение или врачевство, но и участие в их сиротстве и бесприютности. Из числа таких посетителей, дев и вдовиц, еще с 1820 года он посылал в Дивеевскую общину, где начальница принимала их на постоянное жительство для совершения духовных подвигов во спасение души. В течение пяти лет таким образом устроено было несколько человек, имена которых после повстречаются с нами. В особенности к о. Серафиму стремились теперь, как пчелы к матке,⁸